Андрэ Лори Изгнанники Земли01

Обед пришел к концу, и все вышли на широкую террасу. Отсюда была видна неподвижная гладь Красного моря, слегка затуманенная призрачным январским сумраком.

В этот вечер французский консул в Суакиме Керсэнь принимал у себя молодого астронома Норбера Моони, особо рекомендованного ему министром иностранных дел.

В официальном письме консулу предлагали оказать возможное содействие Моони при выполнении его ученой миссии, а в интимной записке упоминалось, что эта миссия имеет громадное значение и носит секретный характер. Вот почему Керсэнь пригласил сегодня, кроме молодого ученого, только своего шурина, доктора Бриэ.

На обеде присутствовала также дочь Керсэня, Гертруда, красивая двадцатитрехлетняя девушка, очень мило и приветливо выполнявшая роль хозяйки.

Консул был вдов. Жена его умерла от туберкулеза еще во Франции, и он боялся, что та же участь постигнет и Гертруду. Из-за этого, главным образом, Керсэнь и попросил назначить его консулом в Судан, сухой и мягкий климат которого, по совету врачей, был наиболее благоприятен для слабого здоровья его дочери.

Жизнь в Суакиме текла довольно однообразно, и поэтому Керсэнь и его дочь обрадовались приезду молодого ученого и с интересом расспрашивали его обо всех новостях. Правда, сначала разговор носил несколько официальный характер, но после обеда беседа оживилась, и Керсэнь стал расспрашивать Моони о его работах.

— Министр сообщил мне в своем письме, — начал он, — что вы — астроном Парижской обсерватории и один из самых выдающихся ученых нашего времени...

— Господин министр значительно преувеличил мои заслуги, — скромно ответил молодой человек. — Я обратился к нему с просьбой оказать мне поддержку в случае надобности, и он очевидно считал для этого необходимым всячески расхваливать меня перед вами.

— Нет, уж вы не скромничайте! — вмешался доктор Бриэ. — Даже я, человек, никакого отношения к астрономии не имеющий, знаю, что вы представили ряд ценных работ по спектральному анализу и открыли две новых планеты: Присциллу и... простите, я уже забыл как называется вторая?

— Она пока еще не имеет никакого названия и обозначается нумером. В настоящее время открывают так много планет, что право трудно найти для всех них названия, — улыбаясь ответил молодой ученый.

— А вы назовите ее Гертрудией! — сказал Бриэ, лукаво взглянув на свою племяницу.

— Ах, дядя! — воскликнула она. — С какой стати вы навязываете г. Моони мое имя.

— Нет, почему же, эта прекрасная мысль, я буду очень рад воспользоваться ею, если только вы ничего не будет иметь против этого. Для этих маленьких планет именно и нужны такие имена, которые не были бы похожи на другие.

— В таком случае, у меня будет собственная звезда! — обрадовалась молодая девушка, — и вы покажете ее мне?

— Очень охотно! Но ее можно будет увидеть только месяцев через семь или восемь, если погода будет благоприятствовать.

— Вот подарок, который не всякий в состоянии преподнести! — засмеялся доктор Бриэ.

Теперь Керсэнь нашел удобным предложить Моони вопрос, очень интересовавший всех присутствовавших.

— Мне уже известно, что вы приехали в Судан с научной целью, но скажите, не будет ли нескромным с моей стороны спросить вас, какого рода эта миссия?

— К сожалению, — ответил, улыбаясь, Моони, — в данный момент я не могу удовлетворить вашего любопытства, так как дело это, по возможности, должно остаться абсолютной тайной для всех. Могу вам сказать только, что я приехал сюда для того, чтобы изучить способы и средства осуществления довольно смелой экспедиции. Но я предпочитаю пока никому не говорить о моем проекте, так как даже мои сотрудники по Парижской обсерватории считают этот проект химерическим, сумасбродным и совершенно неосуществимым. Если мне удастся достигнуть цели, об этом узнают все; в противном же случае — к чему вызывать скептические насмешки, которые ничем делу не помогут или даже повредят ему, поставив на моем пути новые препятствия.

— В своем письме, — продолжал Керсэнь, — министр просит меня оказать вам содействие и облегчить осуществление вашей трудной задачи. Поэтому я считаю своим долгом предложить вам еще один вопрос: не имеет ли ваша миссия связи с политикой?

— О, нет, смею вас уверить в этом! Я являюсь представителем одного совершенно частного акционерного предприятия, организованного на английские капиталы. Все мои сотрудники, прибывшие вместе со мною на пароходе "Dover-Castle", иностранцы и никакого отношения к политике не имеют. Для того, чтобы у вас не было никаких сомнений на этот счет, я скажу, что главной моей целью является только устройство астрономической станции на плоскогорье Тэбали в пустыне Байуда...

— Опытная станция в пустыне Байуда?! — воскликнул доктор.

— Нечего сказать, прекрасное выбрали время... Ну, вы — наивный человек, господин Моони. — Неужели вы думаете, что суданцы так и позволят вам беспрепятственно построить вашу опытную станцию? Теперь опасно даже пробраться к верховьям Нила, а вы хотите переправиться через него и проникнуть в самую глубь Дарфура... Извините, но я должен вам сказать, что это — безумное предприятие!

— Ведь я уже говорил вам, что с первого же слова меня назовут сумасшедшим! — с улыбкой произнес Моони. — Теперь вы сами видите, что я не ошибся.

— Как хотите, а я от своих слов не отказываюсь, — продолжал добродушно возмущаться доктор Бриэ, — забираться теперь в самое сердце Судана, это, по крайне мере, так же рискованно, как отправиться к туарегам. Вы, вероятно, забыли, какая участь постигла всех, кто решался проникнуть южнее Триполи: Дурно в 1874 году, полковника Флаттерс в 1881 г., капитана Массон, доктор Гюгар, инженеров Рош и Берингер и многих других, — все эти отважные смельчаки погибли в пути, не достигнув цели.

— Знаю и помню обо всем этом, — спокойно ответил молодой астроном, — но те геологические и астрономические условия, которые мне необходимы, я могу найти только на плато Тэбали, и это заставляет меня, не взирая ни на какие опасности, отправиться в пустыню Байуда!

— Я очень хорошо знаком со здешними условиями, — сказал Керсэнь, — и должен предупредить вас, что в настоящее время в Дарфур можно отправиться только с полком алжирских стрелков и конвоем в три тысячи верблюдов — не иначе.

— Я не могу даже вообразить себя во главе целого полка стрелков и такого огромного каравана, — заметил Моони. — Даже будучи на военной службе я никогда не добирался выше чина капрала и не командовал более чем четырьмя человеками. Поэтому для моей экспедиции мне вполне достаточно будет слуги моего, Виржиля, бывшего африканского стрелка, и хорошего проводника, если я сумею найти такого; это, мне кажется, заставит суданцев понять, что я являюсь к ним, как друг, а не как неприятель.

— Как друг?! Гяур-то?! Посмотрим, как они вас встретят? Вы сможете о многом рассказать, если они только оставят вам язык!

— Право, доктор, по вашим словам можно подумать, что я предпринимаю нечто сверхъестественное. Неужели эти суданцы в самом деле так свирепы?

— Да, они решили не выпускать живым из своих лап ни одного европейца, кто бы он ни был. Их, по меньшей мере, две-три тысячи человек, прекрасно вооруженных, дисциплинированных и слепо повинующихся своему вождю Махди. Разве вы не слыхали о нем?

— Махди? Кажется, он объявил себя мусульманским пророком и организовал восстание на берегах Бахр-эль-Газаля, в двух или трехстах лье отсюда?..

— Совершенно правильно. Так вот этот самый Махди, если мы только не будем настороже, в течение года изгонит всех нас из Суакима, Хартума и Ассуана. Мало того, он, быть может, доберется даже до Каира и Александрии...

— Год — срок порядочный. Быть может, мне понадобится меньше времени для осуществления моей идеи.

Гертруда молча слушала этот разговор, в глубине души восхищаясь спокойным мужеством Моони и его непоколебимой решимостью выполнить принятую на себя задачу.

Воспользовавшись перерывом в общем разговоре, Керсэнь взял под руку Моони и пригласил его в свой кабинет. Оставшись наедине с ним, Керсэнь сказал:

— Признаюсь, что мне будет очень трудно оказать вам помощь и поддержку. Я заранее убежден, что в лучшем случае ваше предприятие только не увенчается успехом и вы будете принуждены вернуться назад, а в худшем — вас ждет гибель в глухой пустыне, где никто не окажет вам помощи.

— К сожалению, — спокойно возразил Моони, — я не могу отказаться от доверенного мне дела. На него уже затрачены значительные капиталы, а ни в каком другом месте я не найду тех исключительно благоприятных для осуществления моего проекта условий, которые имеются в пустыне Байуда. Даже самая анархия, которой, по вашим словам, охвачена вся страна, является в данном случае фактором положительным, так как это избавляет меня от необходимости испрашивать у кого бы то ни было различного рода разрешения, а получить их было бы, вероятно, не легко...

— И вы все же надеетесь, что вам удастся победить непримиримую враждебность туземцев ко всем европейцам?

— Приложу все старания для этого, потому что, повторяю, другого выхода у меня нет.

— Во всяком случае, предупредив вас о грозящей опасности, я целиком на вас самих возлагаю ответственность за это безумное предприятие. Но, поскольку решение ваше непоколебимо, необходимо принять все возможные меры предосторожности. В первую очередь вы должны разыскать в Суакиме старого негра Мабруки-Спика. Этот человек — лучший проводник, который будет для вас чрезвычайно полезен, так как он прекрасно знаком с нравами, обычаями и характером туземцев. В свое время он служил проводником многим путешественникам, в том числе Буртону, Гордону и знаменитому Ливингстону. Если желаете, я вас познакомлю с ним.

— Буду весьма благодарен и заранее извиняюсь за беспокойство, так как мне, вероятно, еще не раз придется обращаться к вам за помощью и содействием.

— Сделайте одолжение, — сказал консул, дружески пожимая руку своего гостя, — я рад служить всем, чем могу.

Гертруда тотчас же подошла к ним с чашкой чая, которую предложила Моони.

— Итак, вы скоро уезжаете от нас? — спросила она с видимым сожалением.

— Да, недели через две-три. Мне еще необходимо сделать некоторые приготовления.

В этот теплый и ясный вечер все небо было усыпано звездами, яркими искорками, отдававшимися в темном зеркале моря. Гертруда вышла на террасу и, задумавшись о чем-то, устремила взгляд на небо, точно надеясь отыскать среди ярких звездочек планету, окрещенную ее именем.

— Этот молодой астроном мне очень нравится, — сказал на следующий день Керсэнь своей дочери за утренним чаем. — По словам доктора Бриэ, он — выдающийся ученый с блестящей будущностью...

— Словом, он тебя победил, папа! — смеясь прервала его молодая девушка, улыбкой желая скрыть легкое смущение.

— А ты уже, вероятно, успела подметить в нем какой-нибудь недостаток. Ну, что же, если он тебе несимпатичен, я приму это к сведению. Он приглашает меня и тебя сегодня на свое судно "Dover-Castle". Я, конечно, могу туда поехать один и извиниться за тебя, придумав какой-нибудь предлог...

— Придумывать предлог, чтобы не ехать на "Dover-Castle"? Ты шутишь, папа! Я скорее стала бы искать предлог, если бы это было нужно, для того, чтобы туда поехать.

— А, вот как вы изволите рассуждать, сударыня! Ну, прекрасно. В таком случае приготовься к пяти часам; перед закатом солнца шлюпка будет ожидать нас у набережной.

В назначенное время Керсэнь с дочерью были уже на набережной, где Моони поджидал их в обществе какого-то незнакомца.

— Очень благодарен вам, что вы приняли мое приглашение, — сказал астроном, пожимая руки гостям. — Разрешите представить вам моего друга, Буцефала Когхилль, являющегося участником нашей экспедиции.

Несмотря на свой молодой возраст, — ему было лет двадцать пять, — Когхилль был очень опытным путешественником, исколесившим вдоль и поперек всю Африку. Познакомившись с Керсэнем и его дочерью, он стал оживленно рассказывать Гертруде о своих многочисленных приключениях, а Моони вместе с Керсэнем подошли к группе арабов, громко споривших о чем-то с негром и тремя европейцами.

— Да, это — Мабруки-Спик! Очень хорошо, что вам удалось разыскать его, — произнес Керсэнь, указывая на негра. — О чем же он с ними спорит?

— Мабруки должен нанять верблюдов для нашей экспедиции, но, кажется, не может придти ни к какому соглашению с ними...

В самом деле, арабы кричали, спорили, божились, ругались; словом, происходило все то, что происходит на Востоке каждый раз, когда приходится решать хотя бы самое пустяшное дело. Громадный тощий араб, с ястребиным взглядом, крючковатым носом и длинной черной бородой, горячился больше всех, призывая в свидетели своей добросовестности самого Аллаха и клянясь сединами отца и головами потомства. Но его красноречие мало действовало на европейцев, один из которых подошел к Моони и сообщил:

— Они просят по десяти пиастров за верблюда и ни за что ни хотят уступить...

— Господин Игнатий Фогель, один из комиссаров нашей экспедиции, — холодно представил его Моони и, извинившись перед гостями, отошел со своим собеседником в сторону.

Надо заметить, что комиссар был человек вида весьма непривлекательного. Увешанный брелоками, со множеством колец на пальцах, в клетчатом костюме, с крошечной шапкой, едва державшейся на макушке, с постоянной неприятной улыбкой над желтыми зубами и маленькими бегающими глазками, — он производил весьма невыгодное впечатление.

— По десяти пиастров, говорите вы? — повторил Моони. — А сколько верблюдов они могут дать?

— Пятьдесят, но я нахожу, что это безобразная цена.

— Напротив, это крайне дешево. Ведь они должны пройти громадное расстояние. Я жалею только о том, что мы не можем достать за эту цену пятьсот верблюдов вместо пятидесяти. Соглашайтесь скорее и оставьте их за нами.

— Хорошо, — недовольным тоном пробормотал Фогель и поспешно удалился к группе верблюжатников.

"Странный сотрудник у господина Моони и его приятеля", — подумали г. Керсэнь и Гертруда, глядя на Фогеля.

Через несколько минут приглашенные уже находились на "Dover-Castle", где их очень любезно и радушно встретил капитан.

На корме парохода гостей уже ждал стол, украшенный цветами и заставленный мороженым, фруктами, пирожным и печениями.

— Всем этим угощением мы всецело обязаны заботам Когхилля, — смеясь заметил Моони.

— Господину Когхиллю, во всяком случае, свойственно уменье прекрасно сервировать стол, — с улыбкой похвалила его Гертруда.

Когда гости расселись и занялись веселой и оживленной беседой, к столу подошел Игнатий Фогель в сопровождении двух незнакомцев, которых гости уже видели мельком на набережной. Норбер поспешил тотчас же представить их:

— Г. Питэр Грифинс... г. Костерус Вагнер, — комиссары экспедиции.

Товарищи Фогеля так же, как и он, производили весьма неблагоприятное впечетление, "Очевидно, г. Моони не особенно счастлив в выборе своих комиссаров", — невольно подумала Гертруда.

— Что же, вам удалось уладить ваше дело с верблюжатниками? — осведомился консул.

— Черт их возьми — этих проклятых туземцев! — воскликнул, хлопнув себя по колену, Питэр Грифинс. — Нам едва удалось собрать тридцать пять верблюдов вместо обещанных пятидесяти.

— Эти подлецы сговорились и буквально издеваются над нами, — продолжал Игнатий Фогель. — Я сильно сомневаюсь, чтобы нам удалось собрать необходимое количество верблюдов.

— А сколько вам требуется верблюдов и вожаков? — спросил консул.

— Да по меньшей мере восемьсот верблюдов и соответствующее количество людей, — ответил Моони. — Мы должны выгрузить весь наш материал и перевезти его по пустыне на возвышенность Тэбали, т.е. приблизительно на расстояние ста двадцати миль отсюда, вглубь страны. Я вполне понимаю, что это не легко, но, во всяком случае, это было бы возможно, если бы недоверие туземцев не создавало нам ежеминутных препятствий и затруднений.

— Почему же вы мне раньше не сказали об этом? — воскликнул консул. — Я бы избавил вас от множества бесполезных хлопот... Знайте, что для таких громадных транспортов вы ничего не получите здесь, в Суакиме, и ближайшей к нему местности, если предварительно не обратитесь к настоящему господину этой страны, к местному "святому" Сиди-Бэн-Камса, радамехскому могаддему, вождю многочисленного племени шерофов... Без его содействия и разрешения вы не найдете верблюдов. Поэтому я рекомендую вам заручиться расположением этой великой персоны или совершенно отказаться от своей затеи.

— Но каким образом это сделать? Мне кажется, что привлечь его симпатии еще труднее, чем собрать верблюдов.

— Не беспокойтесь: ведь золотой ключ отворяет почти все двери.

— Не только можно, но и должно. Сиди-Бэн-Камса каждое утро с восходом солнца дает аудиенцию приходящим к нему за советом по самым разнообразным делам. На этих приемах бывает очень много посетителей, но никто не является к нему с пустыми руками.

— Ну, за этим дело не станет! — весело воскликнул Моони. — Я готов на всевозможные расходы, если только он согласится помочь нам. А далеко ли отсюда до его резиденции?

— Около двух дней или вернее двух ночей пути.

— Мне кажется, нам не мешало бы завтра же отправиться к этому великому могаддему. Как вы думаете, Когхилль?

— Я полагаю, что это путешествие будет истинным наслаждением, если наши гости согласятся отправиться вместе с нами.

— Я буду очень рада! — воскликнула Гертруда. — Право, вы не могли бы предложить мне ничего более приятного. Я уже давно хотела посмотреть на этого знаменитого могаддема...

— Если мы не будем лишними, то я с удовольствием приму ваше приглашение, — сказал консул. — Доктор Бриэ давным-давно предлагал совершить эту интересную поездку. Если вы ничего не имеете против, то и он присоединится к нам.

— Прекрасно! Итак, необходимо приготовиться к этому путешествию. Я полагаю поручить заботу об этом Мабруки-Спику и, если это для вас удобно, назначить отъезд на завтра.

— На завтрашний вечер, понятно: ведь вам, вероятно, известно, что из-за невыносимой жары здесь можно путешествовать только вечером и ранним утром... Если хотите, мы назначим сборным пунктом посольский дом, а время — шесть часов вечера.

— Шесть часов? Хорошо! — ответил Моони и, призвав Мабруки-Спика, сделал ему необходимые распоряжения.

Маленький караван, под предводительством Мабруки-Спика, сначала направился прямо к востоку, по дороге к Берберу, а затем свернул на юг — к Радамехскому оазису. Дорога эта сначала пролегала по гористой и разнообразной местности, а потом путешественникам пришлось идти по волнистым бесплодным дюнам, сливавшимся с горизонтом. Такова Нубийская пустыня на всем своем протяжении между Нилом и Красным морем. По внешнему виду она еще более безотрадна, однообразна и печальна, чем знаменитая Сахара.

После весьма продолжительных переговоров все три "комиссара" — Вагнер, Фогель и Грифинс, первоначально намеревавшиеся отправиться в это путешествие, единогласно решили остаться в Суакиме. Хотя Моони заподозрил, что под этим решением скрывается какая-то недоброжелательная мысль, но общество этих людей было так неприятно, что он в душе был рад их решению. Таким образом, в экспедиции участвовали: Керсэнь, его дочь, доктор Бриэ, Когхилль и Моони; все они ехали верхом в сопровождении нескольких слуг.

Люди с различными походными предметами и провиантом, распределенным на семи верблюдах, составляли арьергард, придавая маленькому каравану еще более живописный вид. Впереди ехали пять арабов, ловко примостившихся на самой шее своих верблюдов, среди тюков и всякой клади. Далее следовали две совершенно разнородные фигуры: худой и вытянутый, как палка, Тиррель Смис, слуга Когхилля, и громадный черномазый детина с веселым и довольным лицом — Виржиль, слуга Моони.

Выражение крайнего недовольства, сказавшееся на гладко выбритой физиономии Тирреля, по-видимому ужасно забавляло Виржиля.

— Ну, что же, друг! — сказал он, бесцеременно похлопав англичанина по плечу. — Вы бы предпочли, конечно, вагончик первого класса на железной дороге, не так ли?

Такого рода фамильярность вовсе не входила в привычки строгого Тирреля Смиса. Кроме того, он плохо понимал французский язык и поэтому ответил презрительной гримасой, не проронив ни слова. Но Виржиль нимало не смутился этим: он даже не обратил внимания на величавое высокомерие Тирреля.

— Попробуйте-ка этого, приятель, и тогда вы скажете мне спасибо! — весело сказал он, протягивая Тиррелю флягу с французской водкой, к которой англичанин питал особое уважение.

Водка очень благотворно подействовала на почтенного Смиса, развязав ему язык и пополнив все его познания во французском языке.

— В котором часу мы прибудем в отель? — важно осведомился он, делая усилие казаться любезным.

— В отель?! — со смехом воскликнул Виржиль. — Вы, вероятно, думаете, что отели, подобно грибам, вырастают на каждом шагу в Нубийской пустыне. Мы сами смастерим себе отель из палаток и сделаем привал около полуночи, часика на три-четыре, а потом двинемся дальше.

— Ну, и они, наши джентльмены и леди, сделают точно так же, как мы: проспят часок-другой на своих пледах и одеялах, съедят по корке хлебца и тоже поедут дальше.

Вероятно почтенный Тиррель Смис продолжал бы еще долго возмущаться, если бы маленький караван, по знаку Мабруки, не сделал бы привал на том месте, где перекрещивались дороги в Радамех и Бербер. В несколько минут арабы развели костры, зажгли факелы, вбили колья, раскинули палатки и разостлали ковры. Все расселись кругом и с аппетитом принялись за ужин, после которого Гертруда и ее служанка Фатима удалились в особо приготовленную для них палатку, а трое французов и Когхилль расположились в другой палатке. Все думали только об отдыхе и сне.

Но отдых этот был непродолжителен. Через час после того, как наши путешественники заснули, они внезапно были разбужены шумными криками. Фатима боязливо выглянула из палатки, чтобы узнать в чем дело.

— Это берберийские пилигримы, отправляющиеся на поклонение к могаддему радамехскому, — сообщила она Гертруде, возвратившись в палатку.

Горя любопытством, Гертруда тотчас же встала и присоединилась к отцу и остальным путешественникам, также вышедшим из своей палатки.

Берберы ехали верхами на мелкорослых осликах, которыми управляли простыми недоуздками. Были среди них и женщины, и совершенно нагие дети, которые, увидев лужу стоячей воды вблизи лагеря, тотчас же принялись барахтаться в ней. Очевидно, пилигримы намеревались расположиться здесь на отдых.

Соскочив со своих мулов, они улеглись прямо на землю и тотчас же уснули.

Тишина и спокойствие воцарились над спящей пустыней. Но едва наши путешественники улеглись в своих палатках, как резкий крик снова нарушил их покой.

Это кричал один из осликов, вероятно, обрадованный тем, что ему посчастливилось найти клочок зеленой травки. Крик ослика не был так резок и пронзителен, как у его европейских собратьев, но все же наши путешественники искренно обрадовались, когда он прекратил свой концерт.

Но радость их была преждевременна, потому что вслед за этим раздался крик другого осла.

— Увы! — воскликнула Фатима. — Теперь нам не дождаться конца. Я уже знаю их привычку. Если только один начнет, то все последуют его примеру, а ведь их более шестидесяти... Этот концерт, наверное, будет продолжаться более трех часов.

Подобного же рода разговоры происходили, вероятно, и в соседней палатке, а ослы один вслед за другим продолжали тянуть свои монотонные серенады.

Наиболее гневным и нетерпеливым слушателем этого ослиного концерта был Тиррель Смис. Схватив первую попавшуюся ему под руку палку, он устремился с ней туда, где находились ослы, и принялся изо всех сил тузить очередного певца.

Но ослами, очевидно, овладело музыкальное бешенство. Услышав жалобные крики избиваемого товарища, все они хором завели такой громкий концерт, что он сделался положительно нестерпимым. А Тиррель Смис, ослепленный яростью и своим великим усердием, принимал это crescendo за личный вызов. Беспощадно избивая несчастного концертанта, он не обращал внимания на крики и угрозы берберов, страшно рассердившихся на англичанина.

В это время Виржиль подбежал к месту происшествия.

— Оставьте, перестаньте! — кричал он Смису. — Вы только еще больше раздразните их. Я знаю, как успокоить ослов и заставить их замолкнуть.

К величайшему удивлению всех путешественников, через несколько минут ослы сразу успокоились, и в пустыне воцарилась полнейшая тишина.

Виржиль очень легко и безболезненно для ослов добился таких блестящих результатов. Зная, что ослы только тогда кричат с полным удовольствием, когда задирают хвосты вверх, Виржиль весьма остроумным способом заставил их опустить хвосты. Он пригнал всех ослов к тому месту, где были свалены вещи путешественников, и с помощью своих товарищей стал привязывать к их хвостам концы веревок, которыми были перевязаны тюки.

После этого ослиный концерт прекратился, и наши путешественники, посмеявшись над остроумным средством находчивого Виржиля, отправились на отдых. В четыре часа утра Мабруки разбудил всех, торопя в дальнейший путь. Вдруг послышались сердитые ругательства Виржиля:

— Проклятые собаки арабы! Этакие негодяи! Уж поплатитесь вы за это!

— В чем дело, Виржиль? Что случилось? — с беспокойством спросил Моони, выбежавший на его крики.

— Эти канальи арабы удрали отсюда раньше нас и захватили с собою все наши ящики и тюки с провизией.

— Эти черти увезли решительно все: мясо, все консервы, сухари, печенье... не исключая даже бурдюков с водой, которая была им вовсе не нужна, потому что здесь больше воды, чем им нужно. Они нарочно забрали нашу воду, чтобы досадить нам; этакие мерзавцы!

— Мы отправимся за ними в погоню, — решил Моони. — Все это случилось недавно, и они не могли далеко уйти за это время.

— Как вы думаете, Мабруки, — обратился к проводнику Керсэнь, — успеем мы их догнать?

— Я полагаю, что это будет бесполезно, — ответил старик. — Даже если мы нагоним их, то они успеют к тому времени припрятать всю нашу провизию в песок и, как только завидят нас, тотчас же бросятся врассыпную.

— Ну, что же делать в таком случае? Ведь не умирать же нам с голода!

— Придется отправиться в Даис и купить там съестные припасы.

— Около трех миль, — ответил Мабруки, — но эта дорога слишком плоха для лошадей. Я отправлюсь туда с двумя верблюдами и их вожаками и догоню вас на следующей остановке. А вы отправляйтесь в путь. Сбиться с дороги вы здесь не можете, так как вам следует идти все время прямо на юг. Любой из наших арабов укажет вам дорогу.

Так как другого выхода не было, то Мабруки сейчас же отправился с двумя арабами и двумя верблюдами в Даис, а остальные путешественники принялись убирать палатки.

В этот момент появилось какое-то странное существо, в котором очень трудно было узнать всегда столь чистоплотного Тирреля Смиса.

Мокрый и облепленный грязью с головы до ног, он имел очень жалкий и смешной вид.

Общий взрыв хохота приветствовал его появление.

— Я положительно не понимаю, что со мной случилось... Я, вероятно, попал... под ливень...

— Сейчас мы узнаем, — пробормотал Виржиль и, не сказав никому ни слова, побежал в ту палатку, где ночевал Смис. Вся палатка была затоплена и представляла собою сплошную лужу, в которой плавали пустые бурдюки.

— Это месть проклятых берберов, — сказал Виржиль. — Они отблагодарили Смиса за избиение их ослов.

— Хорошо еще, что они бурдюки-то нам оставили! — весело воскликнул доктор Бриэ. — По крайней мере, мы можем наполнить их водою из этой лужи.

— Из этой лужи?! — возмутился Виржиль. — Ведь в ней барахтались грязные арабчата.

— Они все так прекрасно выкупались в этой луже, что теперь в ней не осталось ни одной капли чистой воды.

Все с прискорбием согласились с Виржилем, но гнев Тирреля Смиса положительно не знал границ.

— Нет воды, ни одной капли воды! — отчаянно восклицал он, задыхаясь от злобы и негодования.

— Но как же я приготовлю ванну для сэра Буцефала?

— Ну вот! — засмеялся Виржиль. — Это самая последняя из всех наших забот; будьте уверены, что сэр Буцефал без ванны, наверное, не умрет.

Но это нисколько не успокоило негодование почтенного Тирреля Смиса.

Двинулись в путь; настроение у путешественников было не очень веселым, потому что все они порядком проголодались. Перед отъездом Виржиль усердно занялся собиранием остатков топлива, сухой травы и сухих прутиков, связывая их в большую вязанку.

— Разве вы боитесь замерзнуть в пути, или собираетесь развести костер на луке вашего седла? — насмешливо спросил Виржиля Тиррель, озлобленный на него за насмешки.

— Вот именно, вы угадали! — отозвался, нимало не смущаясь, Виржиль.

Усердный парень до тех пор не тронулся с места, пока не нагрузил своего верблюда двумя большими вязанками топлива и четырьмя пустыми бурдюками.

Солнце еще не показалось на горизонте; воздух был чист и прохладен; в пути наши друзья совершенно забыли о том, что они остались без раннего завтрака и что на второй завтрак, ожидавшийся в будущем, надежды было мало.

Доктор Бриэ, которого по-прежнему ужасно интересовало таинственное предприятие Норбера Моони, пытался еще раз выведать у него кое-что об этом, но молодой ученый очень осторожно избегал и обходил все такого рода расспросы.

После трехчасового странствования наши путешественники подъехали к небольшой купе жидких и редких деревьев, которые были расположены на значительном расстоянии друг от друга.

Это место было назначено Мабруки для остановки. Солнце успело уже высоко подняться, жара становилась томительной, и все ощущали сильный голод.

— Но, ведь, у нас есть ружья, и я положительно не понимаю, зачем нам ждать завтрака? — сказал Виржиль.

Прежде, чем кто-либо успел спросить его, что он хочет этим сказать, Виржиль вскинул ружье и двумя выстрелами убил наповал двух птиц из породы фазанов, которых он заметил на вершине одной из пальм. Этого было достаточно для того, чтобы взволновать все пернатое население маленького оазиса; с неистовым криком оно взвилось в воздухе, но потом снова опустилось на прежнее место. В то время, как Виржиль разводил огонь и проворно ощипывал своих фазанов, Буцефал и Норбер последовали его примеру, и вскоре с полдюжины птиц были ощипаны. Этого было более чем достаточно для жаркого. Но кусочек хлеба не испортил бы обеда, как весьма основательно заметила Гертруда.

— Нет ничего легче, как добыть хлеба, — воскликнул Виржиль, — это дело четверти часа... Эй, приятель! — позвал он Смиса и вместе с ним отправился в маленький овраг, где рос тростник, метра в два или три вышины.

— Как вы думаете, что можно сделать с этим? — спросил Виржиль, лукаво посматривая на англичанина.

— Из этих тростников... Право, не знаю, на что они годятся...

— Это совсем не тростники: в Алжире это называется сорго, а здесь у арабов — дурра... Правда, это не первый сорт, но, если нет выбора, приходится довольствоваться и этим... Прежде всего, приступим к жатве, а затем превратимся в хлебопеков.

Вынув нож, Виржиль принялся проворно срезать сорго и связывать их в снопы. Потом, взвалив их на спину, он вернулся в лагерь. Зерна сорго были совершенно зрелы, так что их без труда можно было давить между двумя камнями.

— Но, ведь, для того, чтобы изготовить хлеб, необходимо иметь воду, — заметил доктор.

— Ну, что ж, раздобудем и воду! — весело отозвался Виржиль и стал осматривать деревья, с особым вниманием вглядываясь в громадную финиковую пальму, оголенную от ветвей и листвы. Затем, подняв ружье, Виржиль прицелился в самую середину и спустил курок.

— Здорово! — воскликнул Тиррель Смис. — Этот Виржиль так осатанел от жары, что начинает уже стрелять в деревья...

Но, к величайшему удивлению всех путешественников, пуля пробила ствол финиковой пальмы — и в тот же момент из этого отверстия полилась струя чистой, свежей воды.

Фатима, широко раскрыв глаза, готова была принять добродушного Виржиля за колдуна и волшебника, а наш герой, не теряя времени, схватил один из пустых бурдюков, взятых им с прежней стоянки, и наполнил его водою у своего импровизированного источника.

— Вот что значит практический ум! — восхищался доктор Бриэ. — Ведь я тоже знаю, что жители Судана выдалбливают стволы старых деревьев и наполняют их водой, тщательно закупоривая свои водохранилища. Но мне никогда не пришло бы в голову, что такого рода цистерной является и эта пальма, не говоря уже о том, что я, наверное, не догадался бы откупорить эту цистерну так просто и так ловко.

— О, прием этот выдумал не я, — скромно отозвался Виржиль. — Я заимствовал его от туарегов. Однако, мой бурдюк уже почти полон... Мистер Смис, потрудитесь подержать его одну минуту, пока я сбегаю за остальными тремя бурдюками.

Вернувшись в палатку, где остальные путешественники укрывались от палящих лучей солнца, доктор Бриэ рассказал им о новом подвиге Виржиля. Все тотчас же отправились к диковинному дереву, чтобы утолить жажду несколькими глотками свежей холодной воды.

Около пальмы стоял Виржиль в крайне возбужденном состоянии.

— Что случилось? В чем дело? — спросили его сразу несколько человек.

— Я не знаю, куда девалась вода, — волновался Виржиль. — Где этот Смис? Ведь я ему отдал почти полный бурдюк... Смис... Смис...

— Я здесь, — спокойно ответил англичанин, находившийся в одной из палаток.

— Вода? Да здесь, конечно. Где же ей быть? — столь же хладнокровно ответил Смис, и его флегматическая, исполненная сознания собственного достоинства, физиономия показалась у входа палатки. Виржиль тотчас же побежал туда, а за ним последовали и остальные.

Неожиданное зрелище представилось глазам удивленных зрителей.

Примерный слуга, достав из одного чемодана Когхилля великолепную каучуковую ванну, расправил ее и наполнил водою, находившейся в бурдюке. Он вылил в ванну все, до последней капли. Затем, бросив в ванну громадную греческую губку, он с довольным видом почтительно склонился перед Буцефалом и произнес обычным торжественным тоном:

Пришлось силою удержать Виржиля, бросившегося на корректного и самодовольного Смиса.

— Идиот! — искренно выругал своего слугу Когхилль. — Который раз ты мне устраиваешь подобные штуки. Господа, я право не знаю, чем оправдать себя в ваших глазах. Я бы с удовольствием швырнул его самого в эту ванну вниз головой и держал бы под водою до тех пор, пока он не захлебнется.

Тиррель Смис был больше удивлен, чем огорчен всем происшедшим. Бедный англичанин не знал, за что, собственно, его упрекают. То, что он сделал, было вполне естественно и в порядке вещей. Разве не лежит на его обязанности приготовлять каждое утро ванну для Когхилля. Чего же он ругается?

К счастью для Смиса и всех остальных путешественников, в это время вернулся Мабруки-Спик.

Его задержали в пути неудобная дорога, а также медлительность и неповоротливость жителей Даиса. Но все же он привез с собой большие запасы всякой провизии, свежей воды, хлеба, словом, всего, что только требовалось нашим путешественникам... Теперь уже сам Виржиль смеялся над забавным происшествием, но дал себе слово отныне смотреть в оба за своим приятелем-англичанином, убедившись на опыте, что ему нельзя доверять.

С закатом солнца маленький караван двинулся в путь, а около полуночи сделал новый привал. На этот раз ночь прошла благополучно, а в четыре часа утра все поднялись и снова отправились, чтобы по возможности раньше прибыть в резиденцию могаддема.

Было около семи часов утра, и солнце начинало уже палить нещадно, когда путешественники заметили вдали, на вершине небольшого холма, мечеть, минарет и длинные ряды ослепительно белых стен, мелькавших в яркой зелени садов.

— Через сорок минут мы будем там! — обнадежил всех Мабруки-Спик.

— Вот хорошо! — обрадовалась Гертруда. — Этот воинственный головной убор положительно давит меня, а снять его под этими палящими лучами солнца я все-таки не решаюсь.

— Пожалуйста, не делайте этого! — заботливо воскликнул Норбер, — вы рискуете получить солнечный удар.

— По-моему, вы должны были бы позаботиться обо мне, — смеясь, заметил доктор Бриэ, утиравший пот обеими руками. — Удивительно, как не предусмотрительны эти молодые ученые. Скажите, что стало бы с вашей экспедицией, если бы она лишилась своего главного врача... А, между тем, вас совсем не беспокоит, что я все время снимаю свою полотняную каску.

Через полчаса маленький караван прибыл к подножию холма, на вершине которого раскинулся Радамех. Кони и верблюды бодро поднялись по крутой каменистой дороге и остановились на площади, или, вернее, пустыре, ограниченном с восточной стороны зауиа.

Здесь путешественники сошли с коней. Тотчас же их окружила громадная толпа пилигримов, состоявшая из людей разнородных национальностей, сословий и возрастов. Все они пришли за советом и наставлениями к прославленному могаддему.

Здесь можно было увидеть негров из Дарфура и Кордофана, арабов в длинных бурнусах, турок в сборчатых шальварах и евреев.

В этой громадной толпе, пестревшей всевозможными нарядами, были и берберы, быть может, даже те самые, которые повстречались нашим путешественникам в первую ночь их пути. Впрочем, никто теперь об этом и не думал: все заботились лишь о том, как бы поскорее устроить свои дела и увидеть могаддема.

Этот почтенный человек принимал своих посетителей в громадной зале, широкая двустворчатая дверь которой выходила прямо на площадь. Вход в это святилище был доступен для каждого, и наши путешественники вошли туда вместе с другими.

Когда европейцы очутились в высоком сводчатом зале, напоминавшем христианский собор с узкими окнами из цветных стекол, их охватило состояние какого-то физического довольства и истомы. Здесь царила прохлада и приятный полумрак; это было особенно приятно после томительного зноя и трудного пути под горячим солнцем, слепившим глаза.

В противоположном конце залы, на дорогом редкого рисунка квадратном ковре неподвижно сидел могаддем, обличенный в просторный халат с широкими рукавами. По внешнему виду ему можно было дать лет сорок, хотя в его густой черной бороде уже пробивалась седина. Он был необычайно худ и напоминал иссушенную мумию. Своими тонкими пальцами могаддем медленно перебирал тяжелые янтарные четки. Если бы не это едва заметное движение, его можно было бы принять за статую.

Вокруг ковра теснились посетители, жадно следившие за каждым движением могаддема. Изредка группа музыкантов, чинно сидевших вдоль левой стены, принимались мерно ударять ладонями по своим там-тамам (бубны).

Но сам могаддем оставался безучастным ко всему, как будто он находился в состоянии экстаза. Чтобы привлечь его внимание, требовались подарки высокой ценности: кусок дорогой шелковой ткани, слоновая кость, ложка золотого песку, словом, что-нибудь выходящее из ряда обычных подношений. Тогда он издавал глубокий вздох, медленно подымал свои отяжелевшие веки и бормотал несколько слов в ответ на вопрос, предлагаемый ему посетителем.

Первое место по правую его руку занимало странное, безобразно кривлявшееся существо, привлекавшее внимание посетителей, едва ли не больше, чем сам могаддем.

Ростом это существо было не выше четырехлетнего ребенка, но его плечи были необычайно широки даже для взрослого человека. Сильно мускулистые руки, свидетельствовавшие о необычайной силе этого крошечного человечка, висели вдоль туловища, почти прикасаясь к громадным ступням его ног. Если прибавить ко всему этому угольно-черный цвет кожи, рот до ушей, широкий, сильно вздернутый кверху нос и узкие в виде щелок глаза, скрытые громадными очками, то получится довольно точный портрет этого урода. Наряд его состоял из широкой шелковой блузы ярко-красного цвета, ниспадавшей на белые шальвары и стянутой вокруг пояса широким синим шарфом; желтые сафьяновые сапоги и громадный белый тюрбан, из-под которого выбивалась его густая борода, дополняли его одеяние.

Стоя на краю ковра, он не спускал глаз с могаддема и казалось вовсе не замечал многолюдной толпы, собравшейся вокруг него. Время от времени могаддем и его карлик обменивались какими-то таинственными знаками, заменявшими им слова. Внимательно присмотревшись к этим знакам, доктор Бриэ шепнул Моони, что он узнает в них азбуку глухонемых.

В тот момент, когда наши путешественники приблизились к могаддему, обычная неподвижность карлика на мгновение изменила ему. Нечто похожее на удивление промелькнуло на его безобразном лице, но почти тотчас же он снова успокоился.

Между тем, Мабруки положил на ковер перед могаддемом дары европейцев, без которых нельзя было являться к магометанскому пророку. Заметив дорогие подарки, могаддем сразу оживился и удостоил своих новых почитателей коротким благодушным взглядом.

Тогда Моони выступил вперед и при посредстве переводчика изложил пророку свою просьбу.

Могаддем снова погрузился в полнейший покой. Закрыв глаза и скрестив руки над четками, он, казалось, застыл в этой позе. Но через несколько минут он открыл глаза и взглянул на своего уродливого карлика, сделав несколько таинственных знаков. Карлик распростерся на полу и трижды ударился лбом о землю.

После этого могаддем пробормотал несколько слов, выражая со своей стороны полное согласие и готовность предоставить в распоряжение путешественников своих верных сынов, храбрых и смелых детей племени шерофа, и их верблюдов, но для окончательного решения следовало еще допросить оракула...

— Оракула Шейха Сиди-Магомета-Жераиба, — таинственно пояснил Мабруки, в то время, как могаддем, снова погрузившийся в свою глубокую думу, не подавал ни малейших признаков жизни.

— А где же он торчит, этот новый святой? — сердито спросил Моони.

— В своей усыпальнице, на расстоянии каких-нибудь пятисот шагов отсюда, — ответил старый проводник. — Но за это нужно будет заплатить...

— Ну, что же поделаешь? Лишь бы поскорее кончились все эти церемонии.

Выйдя из приемной залы могаддема, наши путешественники тотчас же направились к могиле Шейха, находившейся в четырехстах метрах, за оградою зауиа, на совершенно открытом месте.

Минут через десять общество подошло к усыпальнице, представлявшей собой сооружение кубической формы и высеченной из цельного громадного камня. Она была украшена небольшим куполом, над которым возвышались три развесистые пальмы.

У входной двери посетителей ожидали два дервиша с пергаментными лицами и наголо обритыми головами. Узнав, что посетители желают обратиться к оракулу, дервиши потребовали с них предварительную контрибуцию в размере пяти пиастров с человека. Получив требуемую сумму и поспешно прикарманив ее, они попросили путешественников снять обувь, без чего нельзя войти в самое святилище. Волей-неволей пришлось подчиниться.

Потом дервиши не захотели пропустить Гертруду и Фатиму, так как женщины на Востоке не имеют права входить в святые места. Чтобы удалить и это препятствие, потребовалась еще одна золотая монета.

Когда все препятствия были устранены и путешественники наконец вошли в круглую залу, где стояла урна с прахом Шейха, один из дервишей сказал:

— Пусть чужеземец обратиться с вопросом к самому Сиди-Магомету-Жераибу...

— Черт побери! — воскликнул Моони вполголоса. — Этот оракул, кажется, мог бы говорить по-французски.

— Я говорю по-французски, — ответил тотчас же какой-то замогильный голос, который, казалось, исходил из серой мраморной урны.

Посетители, не ожидавшие ничего подобного, были совершенно ошеломлены, но Моони быстро овладел собой и произнес с улыбкой:

— Сиди-Магомет-Жераиб, если ты так хорошо владеешь французским языком, то я буду говорить тебе все откровенно. Мы нуждаемся в твоем всесильном содействии, чтобы получить от племени шерофов средства для перевозки. Согласен ли ты предоставить их мне?

Между тем, оба дервиша бросили в маленькие кадильницы по щепотке мирры. Вскоре маленькие голубые струйки дыма поднялись от кадильниц к сводам, и вся зала наполнилась острым ароматом.

— Прежде всего, — ответил голос из мраморной чаши, — скажи мне, что привело тебя сюда.

Молодой астроном не ожидал этого вопроса, но после минутного колебания ответил:

— Я приехал сюда изучать небесные явления и с этой целью намереваюсь устроить обсерваторию на возвышенности Тэбали.

— Ты говоришь мне не всю правду, — возразил оракул, — твоя цель гораздо отважнее и смелее.

На мгновение Моони смутился и ничего не ответил.

— Ведь я все знаю, — продолжал оракул, — и ничто не может утаиться от меня. Если хочешь, я сейчас же заставлю тебя в этом убедиться и скажу тебе то, что ты скрыл от меня.

— Пожалуйста! — весело смеясь, ответил Моони.

— Не смейся... смеяться здесь не к чему... Предприятие твое положительно безумно... Ты явился сюда, чтобы бороться с природой, против ее вечных законов, правящих миром. Если ты нам друг, то нам остается только пожалеть тебя, потому что ты выйдешь побежденным из этой борьбы... Если же ты нам враг, то природа сама отомстит тебе за нас...

— Неужели ты думаешь, что для меня хоть что-либо может остаться тайной, — продолжал оракул грозным тоном. — Не успел еще план созреть в твоей безумной голове, как он уже стал известен мне... Ты хочешь остановить течение луны, приблизить ее к земле и сделать ее доступной для алчности человеческой... Вот твой безумный замысел.

Моони и Когхилль удивленно переглянулись. Каким образом их тайна стала известна этому мнимому оракулу? Вероятно один из их комиссаров, оставшихся в Суакиме, проговорился кому-либо, а шарлатан, исполняющий обязанности оракула, через своих агентов узнал обо всем.

Доктор Бриэ, Керсэнь и Гертруда с удивлением смотрели на Моони. Совершенно случайно они узнали тайну молодого ученого, который так тщательно оберегал ее от них.

Только один Виржиль философски относился ко всему этому и спокойно смотрел на присутствующих.

— Тем лучше. Если тебе известны наши намерения, то ты знаешь, что в них не кроется ничего враждебного или вредного для твоего народа... Следовательно, ты можешь согласиться исполнить мою просьбу.

— Хорошо, я согласен, — ответил оракул и сейчас же занялся меркантильными расчетами.

— Ты уплатишь вперед по десяти пиастров за каждого верблюда и каждого человека. По прошествии семи суток необходимые тебе восемьсот верблюдов с их вожаками будут ждать твоих приказаний под стенами Суакима...

— Вот это я называю — говорить толково! — обрадовался Моони. — Этот оракул не дурной коммерсант и хорошо обделывает свои дела. Кому я должен уплатить эти шестнадцать тысяч пиастров?

— Посланному могаддема, который явится с его распиской во французское консульство в Суакиме.

— Прекрасно. А теперь скажи мне, Сиди-Магомет-Жераиб, продолжится ли союз, который мы сейчас заключаем с тобой, и после доставки моей клади на возвышенность Тэбали?

— Он продлится до тех пор, пока ты исправно будешь платить могаддему соответствующую дань.

— Дань, которую ты должен могаддему уплачивать, если желаешь, чтобы сыны его охраняли тебя в пустыне и предоставили в твое распоряжение рабочих, в которых ты нуждаешься.

— Как? — с иронией воскликнул Моони. — Неужели они согласятся содействовать успеху того предприятия, которое ты осуждаешь?

— Да, если ты будешь аккуратно уплачивать подать; какое им дело до твоих планов и намерений!

— Ну, так прощай... и Аллах да сопутствует тебе.

Выйдя из усыпальницы шейха, путешественники направились в обратный путь, к тому отдаленному местечку, где Мабруки уже распорядился разбить палатки, принести припасы и прохладительные напитки. Все свидетели разговора с оракулом, за исключением самого Моони, погруженного в какие-то серьезные размышления, оживленно обменивались своими впечатлениями и замечаниями.

Открытие оракулом таинственного намерения молодого астронома возбуждало всеобщее любопытство. Особенно был заинтересован доктор Бриэ, который обратился к Буцефалу с вопросом:

— Послушайте, сэр Когхилль, ведь вы один из тайных заговорщиков. Племянница моя буквально сгорает от желания узнать разгадку вашей тайны. Или, быть может, вы желаете предоставить самому Моони удовольствие сообщить ей об этом.

— Говорите за себя, дядя! — задорно остановила его Гертруда. — И не пытайтесь прикрыть ваше непростительное любопытство моим желанием.

— Во всяком случае, наш молодой ученый не отрицал того, на что намекал или указывал оракул, — заметил Керсэнь. — Но если он не считает почему-либо удобным доверить нам свои планы и намерения, то право же не стоит насиловать его.

— Да, но, ведь, теперь это уже стало тайной полишинеля.

В этот момент к собеседникам подошел Норбер Моони.

— Как вы думаете, — обратился к нему доктор Бриэ, — где находился этот оракул и каким образом он слышал наши слова?

— Вероятно, он сидел в подземелье, которое соединяется слуховой трубой с могилой шейха, — через эту трубу могаддем может слышать вопросы, предлагаемые оракулу, и отвечать на них. А, может быть, это просто голос какого-нибудь чревовещателя. Во всяком случае, я крайне удивлен тем, что этот оракул так свободно изъясняется по-французски, а затем совершенно не могу понять, как он успел пронюхать о моих намерениях. Ведь я, действительно, приехал в Судан с намерением построить специальную обсерваторию, чтобы приблизить луну к земле. И вот теперь, чтобы вы не считали меня сумасшедшим, — сказал он, обращаясь к Керсэню и его дочери, — я должен объяснить вам, каким образом я намерен попытаться достигнуть этого. Не так ли, Буцефал?

— Если вы согласитесь уделить мне немного терпения и внимания, я за завтраком расскажу, каким образом у меня зародилась мысль, которая на первый взгляд может показаться бессмысленной и сумасбродной...

Больше всех обрадовался предстоящему объяснению доктор Бриэ. Он с нетерпением ожидал конца завтрака и прямо впился в лицо молодого астронома, когда он начал свой рассказ. Мы передадим этот рассказ в кратких словах, добавив лишь некоторые необходимые подробности, которые Моони, вследствие врожденного ему чувства деликатности и сдержанности, не считал возможным высказывать, так как они относились к его компаньонам.

За семь месяцев до прибытия "Dover-Castle" в Суаким три человека собрались в нижнем этаже одного большого дома на Королевской улице в городе Мельбурне. Несмотря на то, что было уже около полудня, т.е. самое деловое и горячее торговое время во всех англо-саксонских городах, эти три человека лениво и небрежно почитывали утренние газеты "Аргус", "Герольд" и "Трибуна" развалившись в покойных зеленых сафьяновых креслах перед пюпитрами. Они сидели в большой зале, отдаленной от высокого, светлого вестибюля перегородкой из матовых стекол, а от улицы — большими витринами, на которых можно было прочесть:

У правой стенки стоял великолепный несгораемый шкаф с тяжеловесными стальными дверцами и замысловатыми запорами. Налево находился пузатый мраморный камин, на котором стояли модели различных электрических машин и подводных телеграфов. На стенах висели в раскошных рамах разнообразные планы и чертежи. В одном из углов, как будто ожидая конфиденциальных сообщений, скромно притаился телефон... Паркет был устлан дорогим турецким ковром.

По всей обстановке можно было заключить, что это контора хорошо обеспеченного и прибыльного предприятия, особенно, если принять во внимание благодушное с виду спокойствие трех находившихся здесь компаньонов.

— Семь фунтов стерлингов, одиннадцать шиллингов и три пенса.

— Что можем мы получить до конца этого месяца?

— Мы имеем от Вольфа вексель на двадцать фунтов, по которому он, вероятно, так же не уплатит, как и в прошедший месяц; Иоханзен должен нам четыре фунта, да еще мы имеем получить у Крузе восемнадцать шиллингов.

— Три тысячи фунтов стерлингов, шесть шиллингов и два пенса.

— В эту сумму не вошли ни квартирная плата, ни отсроченные счета?

— Ни твой оклад, ни мой, ни оклад Вагнера, ни жалование Мюллера.

— Нет, тут нет даже и вознаграждения миссис Кюмбер, нашей экономке.

— Плохо дело! Кажется, фирма Грифинс, Фогель, Вагнер и К° числа 7-го будущего месяца будет фигурировать в официальном списке банкротов.

— И притом, в списке умышленных, злостных банкротов !

После этого разговора оба компаньона снова спокойно погрузились в чтение своих газет.

Третий компаньон, который до сих пор не проронил ни слова, отложил в сторону свою газету и сказал:

— Мы сами виноваты. Нельзя было включать в наше предприятие все возможные и невозможные применения электричества. Это мало привлекает публику. Нет, господа, нам следовало удовольствоваться одной простой мыслью, — продолжал Костерус Вагнер, — будь она даже совершенно невозможной и нелепой, лишь бы только она была проста и нова, главное — нова! Что-нибудь в роде, например, "эксплоатации волн и прибоя". Публика поняла бы это. Да, если бы можно было начать опять сначала!

— Ну, вот, Костерус опять уже пустился сумасбродствовать, вечно у него одна дурь в голове! — рассердился Грифинс.

— Эх, черт возьми! Да вы же сами знаете, какие из всех этих компаний на акциях в наше время идут хорошо и успешно... Ведь все эти "Платиновые прииски на "Конго", "Ласточкины гнезда на Формозе", "Фальшивые волосы из Герцеговины", и все т.п. авантюры — чистейшая фантазия! А, между тем, только на них теперь и ловятся все мухи. А ваши трансатлантические телеграфы, электрические аккумуляторы, — что все это говорит воображению мелких и даже крупных держателей акций? Ничего! Их нужно ошарашить — вот что!

Звонок, внезапно раздавшийся у вестибюля, прервал эти излияния.

Через минуту в контору вошел какой-то запыхавшийся субъект, физиономия которого была украшена густыми рыжими бакенбардами.

Игнатий Фогель, не спеша, отворил одну из форточек и вежливо спросил неожиданного посетителя:

— Я должен видеть директора, господина Питера Грифинса...

— Он постоянно отсутствует! Очень странно! Когда же он вернется?

— Как только закончит одно очень важное дело в Сиднее.

— Я явился сюда относительно того неуплаченного вами счета за несгораемый шкаф... Не можете ли вы уплатить мне по этому счету? Я уже одиннадцатый раз предъявляю его вам.

— Мы не получали ордера. Но если вы очень спешите и сильно нуждаетесь в деньгах, то мы можем испросить у господина директора разрешения уплатить вам следуемую вам сумму. Мы будем писать ему сегодня же и — если хотите...

— Дело не в том, что я нуждаюсь в деньгах, я вовсе не так нуждаюсь в них, как вы думаете, сказал господин с рыжими бакенбардами, видимо обиженный, — но...

— В таком случае вы не желаете, чтобы мы писали г. директору в Сидней? Прекрасно! Мы ничего не будем ему писать, — с величайшей поспешностью проговорил Игнатий Фогель таким тоном, точно этим улаживались все затруднения и больше говорить было не о чем.

Он проворно захлопнул форточку и снова уселся в свое покойное кресло.

Послышались нерешительные шаги, несколько сердитых фраз, и непрошенный посетитель удалился.

Прошло еще четверть часа. Снова раздался звонок. На этот раз с посетителем вступил в беседу Грифинс. Это был посыльный, который принес пакет от мистера Симпсона, менялы на улице Геркулеса, 27.

Питер Грифинс печально взглянул на своих товарищей, расписался в получении и прочел письмо вслух:

"Весьма сожалею, что принужден возвратить вам прилагаемые при сем пятьсот акций компании, которые вы поручили мне продать. Несмотря на все мои старания, мне не удалось продать ни одной из них по какой бы то ни было цене. Кроме того, состояние рынка не позволяет рассчитывать даже в близком будущем на более благоприятный оборот дела. Примите уверения в совершенной моей готовности служить вам.

Артур Реджинальд Симпсон".

— Это, кажется, последние акции, какие у нас еще находились в чужих руках? — спросил Питер Грифинс.

— Последние! Все остальные давно уже вернулись к нам обратно и лежат в чинном порядке в этом шкафу, — отозвался Игнатий Фогель, отворяя дверцы шкафа, искусно замаскированного в стене.

— Десять тысяч прелестных акций, отпечатанных на лучшей английской бумаге, каждый лист которой стоил бы два пенса, если бы на нем ничего не было напечатано. А теперь все они вместе не стоят ни одного пенса, потому что на них красуется наша виньетка, — добавил он с глубоким вздохом.

Убрав присланные г.Симпсоном акции на единственную, оставшуюся еще свободной полку, он закрыл дверцы потайного шкафа и вернулся к своему пюпитру.

— Ну скажите, — жаловался Вагнер, — право, можно подумать, что акции эти заколдованы или отравлены. Я понимаю, что он не мог пристроить все, — ну, продал бы, скажем, сто акций, пятьдесят, наконец. Но ни одной — ведь это что-то совсем невероятное. Неужели во всей Австралии не нашлось решительно ни одного человека который отнесся бы сочувственно к нашему делу и пожертвовал бы двадцать фунтов стерлингов!

В этот самый момент, — как будто укоризненный ропот Вагнера, подобно заклинанию, вызвал из недр вселенной ту редкую птицу, о которой он мечтал, — звонок снова возвестил о посетителе.

— Electric Transmission Company? — спросил господин с желтоватым, свежевыбритым лицом, выплывавшим из высокого накрахмаленного воротничка безукоризненои белизны.

— Здесь! — произнес Вагнер, на обязанности которого лежало давать все справки.

— Разве подписка уже закрыта? — с видимой тревогой осведомился посетитель.

— Да, милостивый государь, — недовольным тоном ответил Вагнер, предполагая в словах незнакомца мистификацию.

— Ах как я жалею!... Я только вчера прочел ваше объявление в старом номере "Герольда", но надеялся, что еще успею подписаться на несколько акций. Очень жалко!

Несмотря на все уверения, Костерус Вагнер продолжал подозревать в его словах злую шутку, но он все же решил попытаться всучить несколько акций посетителю.

— Если я говорю, что подписка закрыта, — заговорил он тоном опытного дипломата, — то имею в виду общую подписку... У нас не осталось на руках ни одной акции нашего общества и нам пришлось сильно ограничить число требований, поступавших к нам со всех сторон с первого же дня открытия подписки...

— Но, — продолжал Вагнер, — если бы вы пожелали кое-чем пожертвовать и уплатить хотя бы небольшую премию за громадное преимущество стать обладателем наших бумаг, то, быть может, я мог бы устроить вам несколько акций... Много ли вы хотите купить?

— О нет, совсем немного... штук тридцать, сорок... не больше...

Сорок акций... Это составляло восемьсот фунтов стерлингов... Вагнер обменялся многозначительным взглядом со своими двумя компаньонами, онемевшими от недоумения и радости.

— Я полагаю, что сумею вам это устроить, — покровительственным тоном продолжал Вагнер, — если вы согласитесь уплатить за каждую акцию по двадцать одному фунту стерлингов вместо номинальных двадцати. Но для этого необходимо будет произвести расчет.

— Я имею всю эту сумму при себе, — сказал посетитель, вытаскивая из бокового кармана пачку банковых ассигнаций.

— Прекрасно. Я сейчас приму от вас деньги... Игнатий Фогель, будьте любезны приготовить расписку... Потрудитесь перейти вон к тому окну, милостивый государь. Позвольте узнать ваше имя, фамилию и общественное положение.

— Тиррель Смис, камердинер сэра Буцефала Когхилль. Адрес: Лондон, Керзон-стрит, 29, в настоящее время — отель "Виктория", в Мельбурне.

— Превосходный дом, — одобрительно произнес Вагнер. В случае, если бы сэр Когхилль пожелал приобрести еще несколько акций на тех же условиях, мы будем очень счастливы служить ему, предоставив желаемое количество наших бумаг. Вот ваша расписка, милостивый государь... Вы не имеете при себе марки?.. Нет?.. Игнатий Фогель, будьте любезны передать марку г-ну Смис... До скорого, приятного свидания, г. Смис... По прошествии двух-трех дней акции будут готовы к вашим услугам.

Форточка закрылась, поглотив банковые билеты Тирреля Смиса.

Восемьсот сорок фунтов стерлингов, — такого богатства никогда еще не видала касса "Electric Transmission Company".

— Прежде всего, — воскликнул Фогель, — я предлагаю устроить небольшой завтрак в честь нашего первого клиента.

— Я думаю, — начал Грифинс, — что нам следует немедленно же приступить к разделу дивиденда и сегодня же вечером тихонько улизнуть. Тот акционер, о котором мы так долго и тщетно мечтали, наконец, явился, но я уверен, что он единственный в своем роде и нет ему подобных. Ни на какие другие взносы мы не можем рассчитывать и поэтому самое разумное — воспользоваться той щедрой лептой, которая выпала нам сегодня на долю.

— На долю каждого из нас придется по семьдесят шесть тысяч девятьсот франков, или пятьдесят тысяч шестьсот двадцать немецких марок. Это довольно кругленькая сумма. Она не принесла бы никакой пользы нашим кредиторам, но для каждого из нас эти деньги окажутся весьма и весьма полезны.

— А по-моему, это будет нелепый дележ, — вмешался Вагнер. — Неужели, имея в своем распоряжении прекраснейшую контору на одной из лучших улиц и восемьсот сорок фунтов стерлингов в кассе, да еще приобретенный нами за это время опыт, мы не сумеем как должно воспользоваться всем этим? Нет! Это было бы непростительно глупо!

Остальные компаньоны с удивлением посмотрели на него.

— Да, это было бы непростительно глупо, — повторил он еще раз. — Как я недавно говорил вам, нашему обществу недостает только того, что действует на воображение публики. Нажмите эту кнопку — и вы увидите, что найдете не одного, какого-то лунатика — акционера, как сегодня, а десять тысяч, двадцать тысяч акционеров... Вам принесут не восемьсот фунтов стерлингов, а восемьсот тысяч фунтов, восемьсот миллионов! Вот что я вам говорю! А что для этого надо сделать? — спросите вы. — Сейчас вам скажу. У меня уже есть идея, которая, несомненно, притянет к нам всю публику.

— Интересно знать, какая это идея?! — в один голос воскликнули Фогель и Грифинс.

Здесь следует сказать, что Костерус Вагнер имел на своих компаньонов громадное влияние. История этого авантюриста весьма любопытна.

Обладая выдающимися способностями, он в двадцать лет уже окончил Геттингенский университет, и ему предстояла блестящая карьера ученого, если бы... если бы еще в университете он не приобрел пагубной привычки пить.

Этот порок, а также целый ряд отрицательных черт его характера, явилась главной причиной всех его неудач, которые, в конце концов, довели Вагнера до последней степени нищеты и общественного презрения.

Не имея возможности устроиться на своей родине, в Германии, он эмигрировал в Австрию и, прибыв в Мельбурн, встретился здесь со своим соотечественником Игнатием Фогелем и американцем Питером Грифинсом. Последний скопил немного денег, будучи антрепренером странствующего цирка, в котором публику особенно привлекал какой-то необычайно уродливый карлик. И вот, в компании со своими австралийскими приятелями, Фогелем и Грифинсом, Вагнер открыл уже знакомое читателю бюро на Королевской улице. На этот раз успех также не увенчал его надежд. Вскоре три компаньона истощили до тла небольшие имевшиеся у них запасы капиталов, предприимчивости и энергии. По прошествии шести месяцев они совершенно израсходовались и стояли на рубеже разорения и злостного банкротства.

В этот-то роковой момент явился Тиррель Смис со своими восемьюстами сорока фунтами. На эти деньги Вагнер собирался начать новое дело, снова рассчитывая, главным образом, на людскую доверчивость и алчность.

— Прежде, чем объяснить вам, в чем заключается моя идея, — продолжал Вагнер, — я должен спросить вас, имеете ли вы хоть какое-нибудь представление об астрономии?

Оба компаньона отрицательно покачали головами.

— Нет? ни малейшего?.. Тем хуже, или, вернее, тем лучше, потому что вы будете находиться именно в положении публики, которую нам следует заманить в наши сети... Прежде всего, должен вам сказать, что земля — одна из планет, которые вращаются вокруг солнца, получая от него свет и тепло. Земля — шар, не имеющий, собственно говоря, особого значения в мире. Некоторые из остальных планет солнечной системы находятся на таком близком расстоянии от Земли, что можно надеяться в недалеком будущем установить сношения с этими планетами путем оптических телеграфов или же каким-нибудь иным путем.

— Да. Быть может, даже настанет время, когда люди найдут средства и возможность путешествовать с одной из этих планет на другую. Так вот, продолжаю, ближайшей к нам из всех планет является постоянная спутница земли луна. Это наш ближайший сосед в мировом пространстве: луна находится на очень близком, по сравнению с обычными астрономическими числами, расстоянии от земли — всего на расстоянии 384.400 километров. Телеграмма, посланная на луну, могла бы дойти туда в полторы секунды. Не подлежит сомнению, что много путешественников прошли пешком по земле большее расстояние, чем то, которое отделяет нас от луны и которое только в двадцать раз больше расстояния между Лондоном или Парижем — и Мельбурном.

Оба компаньона с большим вниманием, молча, слушали лекцию Вагнера, стараясь понять, к чему он клонит.

— Так вот, — продолжал Вагнер, воодушевляясь своими планами, — не кажется ли вам странным, что никто до сих пор не попытался еще отправиться на луну и не установил сообщения между нею и землей?

— Помнится, уже была сделана такая попытка в Америке, — сказал Питер Грифинс.

— Совершенно, верно, но она не увенчалась успехом. Это предприятие не имеет для нас никакого значения. Нам необходимо только заманить публику. Мы учредим "Общество для завоевания луны", которое поставит своею целью установление сообщения с луной для эксплуатации всех ее сокровищ и богатств.

— Но разве это осуществимо? — подозрительно осведомился Игнатий Фогель.

— Осуществимо это или нет — совершенно не важно. Позвольте мне заметить, мои наивные друзья, что это не имеет никакого значения... Всякое дело переводится на наличные деньги, как говорят умные люди. Для нас самое важное заключается в том, чтобы основать компанию на акциях для завоевания луны. Дело отнюдь не в том, возможно ли это на самом деле, а в том, чтобы оно только "казалось возможным". Ну, а за это берусь я. Кстати, то путешествие на луну, о котором упоминал Грифинс, также сослужит нам пользу и поможет внушить нашим клиентам уверенность в полнейшей реальности и осуществимости нашей цели.

— Но какой же может быть интерес для владельца подобных акций?

— Вы совершенно не деловой человек, Грифинс. Положим, вам предложат новый мир, совершенно еще неисследованный, девственный, изобилующий самыми разнообразными минеральными богатствами: золотом, серебром, платиной, драгоценными камнями, углем, мрамором, солями и т.п. Как вы полагаете, неужели все это недостаточно заманчиво, чтобы возбудить алчность людей, жаждущих обогащения?

— А разве все эти богатства действительно имеются на луне?

— Несомненно. Все это и еще многое другое, чего мы, быть может, еще не знаем. В настоящее время луна уже настолько хорошо изучена астрономией, что мы можем начертить ее точную и подробную географическую карту; мы измерили высоту ее гор, сфотографировали ее наружный вид, нам известен по аналогии ее химический состав... Короче говоря, остается только завладеть этим новым миром, о котором мы имеем более подробные описания, чем даже о центральной Африке или центральной Австралии, Новой Гвинее и полярных странах земного шара.

— Ну, так отправимся туда. Я готов взять сейчас же билет! — улыбаясь воскликнул Грифинс.

— Билет этот пока обойдется нам слишком дорого, — заметил Вагнер, — а потому, друзья мои, мы обратимся к нашим будущим акционерам, которые возместят нам все расходы по этому путешествию.

— Костерус! — восторженно воскликнул Грифинс и Фогель. — Позвольте обнять и расцеловать вас. Если только нам удастся проделать эту шутку, то мы можем считать себя богачами!

После этого разговора три авантюриста стали составлять объявление о "Selene-Company" (лунное общество), которое появилось на следующий день во всех мельбурнских газетах.

Костерус Вагнер не ошибся, когда говорил, что в делах акционерных обществ самое главное — это умение разжечь алчность и жадность публики. Организованное им предприятие было обязано своим невероятным успехом именно своей необычайности, граничившей с безумием. Об этом предприятии очень скоро заговорили все не только в Австралии, но и в Европе. Два самых крупных и серьезных органа печати, конечно, не без соответствующей мзды со стороны инициаторов этого предприятия, посвятили по несколько столбцов рассмотрению и обсуждению дел "Selene-Company", создав около этого дела шумиху и привлекая к нему общественное внимание всех сословий. В результате люди, даже не верившие в возможность осуществления подобного предприятия, все же радовались тому, что эта мысль зародилась в Австралии. Спрос на акции этого общества возрастал с каждым часом: публика толпами валила в бюро Королевской улицы, и деньги в кассе нового общества прибывали, как вода во время наводнения.

Самым странным в этом деле было то, что Костерус Вагнер даже не потрудился указать, каким именно способом он рассчитывал осуществить свой план. Больше того — эта скрытность сослужила ему прекрасную службу: недоброжелатели и враги, которых встречает на своем пути всякое новое предприятие, должны были, при данных условиях, довольствоваться одними догадками и предположениями; они не могли серьезно ополчиться и разгромить план, которого они не знали и о котором не могли сами сказать решительно ничего положительного.

Вагнер безапелляционно заявил, что его план составляет тайну и что он, до поры до времени, намерен сохранить ее. Он объяснил это опасением, что кто-нибудь воспользуется его мыслью. Большинство акционеров весьма одобрили такой образ действия, считая инициаторов чрезвычайно разумными и предусмотрительными людьми, и с еще большей охотой и готовностью несли свои деньги на дело, находившееся в руках столь мудрых людей.

В сущности же, единственный план основателей "Selene-Company" заключался только в том, чтобы собрать в кассу компании сумму в два миллиона фунтов стерлингов, а если можно, и больше. И надо признаться, что только такую цель в нашем подлунном мире ставит себе громадное большинство различных финансовых обществ.

Требование акций было так велико, что на этот раз, действительно, пришлось отвечать отказом, а в день, назначенный для выборов правления общества, пришлось снять самую большую в Мельбурне залу Victoria Hotel. Заседание это должно было состояться под председательством лорда Рандольфа Клэдероу, единовременно подписавшегося на пятьсот акций и, кроме того, державшего крупное пари с сэром Буцефалом Когхиллем. Последний так верил в возможность осуществления этой идеи, что обязался уплатить 30.000 фунтов стерлингов, если бы это дело не увенчалось успехом, соглашаясь в противном случае получить всего лишь 1.000 фунтов. Такого рода пари, предложенное самим сэром Буцефалом Когхиллем, достаточно ясно доказывало, как он был уверен в осуществимости предприятия "Лунной Компании".

В день заседания зал гостиницы "Виктория" был битком набит. Здесь были и биржевики, и крупные негоцианты, и судовладельцы, и биржевые маклеры, и представители самых различных профессий. В конце залы, перед столом, покрытым зеленым сукном, сидел в кресле высокий худощавый блондин с моноклем — лорд Клэдероу. Рядом с ним важно восседали два крупных акционера.

Покончив с различными вступительными церемониями и провозгласив лорда Клэдероу председателем, Костерус Вагнер получил слово и выступил с речью, которую сам он назвал "программною".

— В настоящее время, — начал он, — все материки, острова и даже океаны поделены между крупнейшими государствами. Необходимо открыть новое поле для колонизации и приложения английских капиталов. Великобритания имеет владения в Северной и Центральной Америке, ей принадлежит вся Австралия, почти вся Индия, самые богатые колонии в Африке. Теперь на земном шаре уже нет объектов для дальнейших завоеваний. Между тем, в ближайшем соседстве от земли, всего в каких-нибудь нескольких десятках тысяч миль от нее, существует другой мир, еще нетронутый и неисследованный, мир, где сосредоточены несметные богатства и сокровища. (Слышится гром рукоплесканий). Этот мир, в сущности, является нашей неотъемлемой собственностью и поэтому его необходимо присоединить к земле. (Новые рукоплескания, новые возгласы одобрения в толпе).

Далее Костерус Вагнер стал распространяться о том, что поверхность луны равняется тринадцатой доле поверхности земного шара. Так как она в четыре раза больше Европы, или в сорок один раз больше Франции, то представляет собой весьма завидную колонию. Что же касается расстояния, отделяющего луну 1от земли, то это сущие пустяки, о которых и говорить не стоит. Ну что же такое 384.000 километра, если кругосветные путешественники совершают 38.000 километров, а расстояние между Мельбурном и Лондоном составляет 18.000 километров.

Костерус Вагнер не постеснялся сказать жадно внимавшим ему слушателям, что в настоящее время, благодаря средствам, какими располагает теперь техника, луна несравненно ближе к нам, чем были мыс Доброй Надежды или остров Куба от Греции времен Перикла или римлян времен Августа.

Слушатели приветствовали речь авантюриста бешеными аплодисментами и требовали, чтобы он немедленно приступил к выборам правления.

— Прежде, чем приступить к выборам, — сказал Вагнер, когда шум аплодисментов и крики утихли, — я воспользуюсь честью и удовольствием объявить вам, господа, что те десять тысяч акций, которые мы выпустили, уже давно разобраны и что мы были принуждены, к великому нашему сожалению, отвечать отказами на множество требований! (Новый взрыв аплодисментов). Приступая к выборам, я считаю своим долгом, согласно существующему в подобных случаях обычаю, предоставить слово лицам, желающим сделать какие-либо возражения или высказать свое мнение.

Но никто из присутствовавших не пожелал воспользоваться приглашением Вагнера. Выждав минуты три, лорд Клэдероу встал и торжественно провозгласил:

— Господа, честь имею объявить, что сейчас будет поставлен вопрос о выборе правления и утверждении устава "Selene-Company", — анонимной компании на акциях для исследования и разработки минеральных богатств луны, с основным капиталом в два миллиона фунтов стерлингов, разделенных на десять тысяч акций!

— Разрешите мне, — продолжал лорд Клэдероу, — принять аплодисменты за единодушное выражение согласия и приступить к чтению устава, который, согласно закону, должен быть подвергнут голосованию по отдельным статьям. Итак, статья 1-я: "Заведывание делами компании до полного осуществления задуманного плана возлагается на Костеруса Вагнера и его помощников: гг. Питера Грифинса и Игнатия Фогеля, инициаторов этого предприятия". Ставлю этот 1-й параграф устава на голосование: приглашаю всех, кто с этим постановлением согласен...

— Прошу слова! — послышался в конце зала голос с весьма заметным французским акцентом. Какой-то молодой человек подошел к столу, покрытому зеленым сукном, и передал свою карточку председателю, который тотчас же провозгласил:

— Слово имеет доктор астрономии, господин Норбер Моони, командированный Парижской обсерваторией в Новую Зеландию и Тасманию.

Глаза всех присутствующих впились в молодого ученого, поднимавшегося на эстраду.

— Господа, — начал он, — я просил слова, чтобы сделать одно небольшое замечание. Я подписался на двадцать акций "Selene-Company". Уже одно это обстоятельство может служить несомненным доказательством того, что я считаю это предприятие вполне осуществимым и надеюсь видеть его осуществившимся. Но если я вполне понимал до настоящего момента, почему гг. инициаторы считали нужным хранить молчание относительно способов осуществления задуманного ими предприятия, то теперь я положительно не могу понять, как можно переходить к голосованию отдельных статей и параграфов устава, не ознакомившись предварительно, хотя бы в общих чертах, с планом "завоевания луны". И вот по этому-то поводу я и желал бы попросить некоторых объяснений, прежде чем вручить наши общие интересы, а главным образом — интересы науки в руки комитета инициаторов.

Справедливость и скромность этого требования как-то разом поразили всех присутствующих.

— Он прав. Он прав... — послышалось несколько голосов в толпе.

Вагнер видимо раздосадованный этим вмешательством чужеземца, все же принужден был выступить с ответом.

— Господа, — смело сказал он, — одним из первых и необходимейших условий в такого рода предприятиях является абсолютная, безусловная тайна. До настоящего времени вы удостаивали меня вашим доверием; позвольте же мне и далее требовать такого же доверия, как единственной надежной гарантии против всякого рода подражателей и недоброжелателей...

— Есть средство совместить и то и другое, — возразил на это Моони.

— Пусть гг. инициаторы сообщат свой план не всему собранию, а избранным этим собранием компетентным делегатам, которые сделают нам краткий отчет в общих чертах, сохранив в тайне все то, что найдут нужным не сообщать. Только тогда сможем мы сознательно приступить к голосованию устава общества во всех его мельчайших подробностях.

— Совершенно правильно! — крикнули несколько акционеров.

— Нет! Нет! Мы не хотим делегации... Мы требуем ясных и точных объяснений в присутствии всего собрания, а отнюдь не в отдельной комнате! — кричали другие.

Председатель вынужден был для порядка прибегнуть к колокольчику. Потом он произвел голосование, в результате которого оказалось, что большинство присутствовавших требует объяснения при всем собрании.

Костерус Вагнер, после непродолжительного совещания со своими компаньонами, довольно неохотно примирился с необходимостью.

— Могу вас уверить, господа, — начал он весьма развязно, — что я предпочел бы, несомненно, полнейшую тайну, потому что это было бы самым лучшим и разумным, а главное, — самым осторожным во всех отношениях. Тем не менее, признавая вполне естественным и законным ваше требование, я считаю необходимым, поскольку общество наше окончательно утверждено, удовлетворить это требование.

Расстояние от луны до земли равняется 90.000 миль. А что такое, в сущности, эти 90.000 миль? Это тридцать раз взятый диаметр земного шара; это менее, чем общая протяженность всех железнодорожных линий на поверхности нашей планеты. Может ли это остановить сынов конца девятнадцатого века, то поколение, которое сумело провести туннель под Сен-Готардом и прорыть Суэцкий и Панамский перешейки. Конечно, нет! Я просто не могу даже допустить. Весь вопрос, по моему мнению, заключается в том, чтобы построить воздушный туннель в виде трубы, достаточно надежно утвержденной на земле и простирающейся в пространство по направлению к луне. Этот туннель или труба, — называйте его как хотите, — должен быть построен из чугунных сегментов, соединенных между собою. Понятно, что такого рода предприятие может для многих показаться смелым, но тем не менее оно вполне осуществимо. Собственно говоря, это не что иное, как утвердить на апельсине, имеющим шесть сантиметров в диаметре, тонкую, как волосок, трубочку длиною в один метр и 42 сантиметра... Попробуйте заменить этот маленький апельсин земным шаром, а тонкую, как волосок, трубочку — трубою требуемых размеров и задача останется практически совершенно одна и та же... Вот в общих чертах моя мысль, господа... при чем я, конечно, оставляю за собой право сохранить, до поры до времени, в тайне все те мелкие детали, которые облегчат осуществление этой задачи, на первый взгляд столь трудной. Простой здравый смысл подскажет вам, господа, что было бы крайне неуместно и даже небезопасно говорить обо всем этом здесь. Я полагаю, что вполне достаточно будет, если скажу вам, что все планы уже готовы и весьма основательно обдуманы.

Несколько аплодисментов приветствовали речь Вагнера, но аплодисменты эти были немногочисленны и как-то нерешительно-робки. Ясно было, что в общем собрание было несколько разочаровано и даже недовольно объяснениями оратора.

Все слушатели снова взглянули на Норбера Моони, слушавшего Вагнера с плохо скрываемым пренебрежением.

— Позвольте еще один простой вопрос, — сказал молодой ученый, — к какого рода средствам намерены вы прибегнуть, чтобы путешествовать в вашей трубе? Уж не к веревке ли, как трубочисты?

— Эта задача может иметь несколько различных решений, — серьезно, как будто не замечая иронии, ответил Вагнер. — Можно будет заняться их рассмотрением во время постройки тоннеля.

— Да, у вас действительно хватит на это времени, — насмешливо согласился Моони, — потому что сооружение этого гигантского воздушного тоннеля, если даже и считать его возможным, во всяком случае потребует тысячелетий для своего осуществления.

— Вы можете утверждать подобную вещь только потому, что совершенно незнакомы с нашим планом, — я берусь окончить всю эту работу в течение пяти лет...

— В пять лет? Ну, нет, это совершенно невозможно! Если не ошибаюсь, вы, ведь, собираетесь построить нечто в роде Вавилонской башни, не так ли? Громадный маяк, воздвигнутый на очень широком и высоком основании, где-нибудь на Гималаях, например. И этот-то маяк должен вырастать, этаж за этажом, вплоть до луны. Я уже не буду настолько нескромным, чтобы спросить вас, откуда вы добудете нашим рабочим нормальный воздух, когда им придется строить на такой высоте, где воздух уже сильно разрежен. Но я должен вам сказать — и сказать не голословно, а на основании самых точных математических данных — следующее: допустим, что ваша башня в течение первого года достигнет высоты в сто метров, — что будет уже выше всех доныне существовавших зданий, кроме двух-трех исключений, — и тогда, знаете ли, сколько вам потребуется времени на окончание вашей постройки? — 3.600.000 лет. Допустим даже, что вы ежегодно будете строить по целой миле в вышину, — что почти невероятно, — тогда на ваше сооружение потребуется 90.000 лет. При условии, что вы будете строить по 125 миль в год, вам все же необходимо будет потратить на это 726 лет. При условии — 1.000 миль (что составляет четыре миллиона метров), вам потребуется 90 лет... — Для того же, чтобы выстроить вашу башню в пять лет, вы должны ежегодно строить по 17.000 миль в высоту, иначе говоря, по 68 миллионов метров. Вот результаты самого элементарного арифметического расчета!.. Итак, с этой точки зрения план ваш прямо-таки фантастичен и непригоден, если допустить даже, что во всех других отношениях он вполне осуществим.

Холодный душ, который вдруг окатил бы почтенное собрание, конечно, произвел бы на аудиторию меньшее впечатление, чем хладнокровная аргументация Моони. Вагнер чувствовал себя совершенно пришибленным и не мог возразить ни слова.

— Надо признать голосование недействительным и потребовать назад наши деньги, — крикнул вдруг один крупный хлеботорговец.

— Да... Да... Да... потребовать назад наши деньги! — точно эхом загудели разом сотни голосов.

— Вы не можете этого сделать. Вы не имеете на это никакого права! — зарычал Питер Грифинс, выскочив вперед к самому краю эстрады и грозя кулаками почтенному собранию. — Раз дело решено голосованием и составлен протокол, то и сам парламент не может изменить принятого решения... Все акции принадлежат компании... Кто не доволен дирекцией этой компании, может уйти, но деньги останутся в кассе общества.

— А для вас это самое главное, не так ли? — крикнул чей-то злобный, резкий голос, заглушая общий шум и гам. Председатель тщетно пытался водворить порядок. Он собирался уже объявить заседание закрытым, но Моони сделал знак, что он еще не кончил.

— То, что я сейчас сказал, еще вовсе не означает нелепости и неосуществимости задуманного предприятия, — продолжал молодой оратор. — Должен вам сказать, что, еще не зная об организации "Selene-Company", я был уже убежден, что мысль эта осуществима. Вот уже несколько лет, как сам я занимаюсь той же задачей, которая стоит перед нашим обществом, и на основании своих изысканий могу сказать, что завоевание луны не только возможно, но положительно необходимо. Вот почему, как только я узнал из газет о "Selene-Company", — я тотчас же внес в это предприятие свою малую лепту и сам поспешил сюда. Прошу принять к сведению, что я критиковал отнюдь не самую идею общества, а то решение поставленной им задачи, которое нам было предложено. Я считаю его неосновательным, необдуманным и неосуществимым. Но все эти трудности можно преодолеть иным путем...

— Ах, так! — прервал его Вагнер. — Вам следовало сказать с самого начала, что вы имеете свой маленький план на этот счет.

— Да, я имею свой план, и если уважаемое собрание разрешит мне, то позволю себе тут же изложить его вкратце. Именно с этой целью я и приехал в Мельбурн. Но прежде всего, чтобы меня не приняли за какого-нибудь мечтателя-утописта или шарлатана, я считаю нужным сказать, кто я такой! — и ободряемый аплодисментами Норбер Моони в кратких чертах рассказал о своей работе.

Занимаясь в последнее время изучением луны, он мечтал о путешествии на эту планету и, не довольствуясь одними мечтами, пробовал заговаривать об этом. Но большинство старых астрономов относились скептически или насмешливо к его затее. Напрасно молодой астроном указывал им на громадные успехи, какие делает ежегодно техника, — они с негодованием отвергали все его фантазии, как они называли проект "завоевания луны".

Он давно уже нашел разрешение этой трудной задачи, но для осуществления его планов требовался крупный капитал, которого он не имел в своем распоряжении. Теперь можно использовать для этой цели капитал, собранный "Selene-Company". Хотя по законам акционеры потеряли право вернуть обратно свои деньги, но они, во всяком случае, сохранили за собой право располагать этими деньгами по своему усмотрению. Теперь весь вопрос заключался в том, одобрит ли и примет ли собрание то решение вопроса, какое он, Норбер Моони, собирается предложить.

— Говорите! Говорите! — кричали ему со всех сторон.

— В таком случае я изложу вам свой план достижения поставленной "Selene-Company" цели, план, который я, по своему глубокому убеждению, считаю вполне осуществимым.

— Прежде всего нам следует выяснить себе самый характер задачи, которая предстоит нам.

Чего все мы, собравшиеся здесь, собственно говоря, желаем? "Съездить" на луну с чисто научной целью и вернуться оттуда с большой тетрадью любопытных записок и заметок? Конечно, многие удовольствовались бы и этим, но я думаю, что акции "Лунной Компании" нашли стольких охотников отнюдь не в виду этой прекрасной цели... (одобрительные улыбки на всех лицах). Нет! Громадное большинство наших акционеров ждет от "Компании" установления постоянного сообщения с луной, которое дало бы каждому из нас возможность ездить туда и обратно во всякое время. Наша цель — заняться исследованиями и изысканиями минеральных богатств луны, чтобы иметь возможность эксплоатировать эти богатства. Кроме того, необходимо, чтобы этот способ сообщения не представлял собою никаких особых затруднений, чтобы он был практичен и доступен для многих так же, как мореплавание или путешествие по железным дорогам.

На нашем пути к изобретению подобного способа сообщения с луной, господа, стоят два препятствия: во-первых — расстояние между землей и луной, совершенно незначительное в теории, но весьма серьезное на практике; во-вторых — вопрос относительно атмосферы луны. Существует ли эта атмосфера? Возможно ли человеку жить и двигаться в этой атмосфере? В данный момент наука не может дать положительного ответа на этот вопрос. Во всяком случае, осторожность требует, чтобы мы, отправляясь на луну, имели при себе достаточный запас необходимого нам для дыхания воздуха, как это делают водолазы, спускающиеся на дно океана. Уж из одного этого следует, что при таких условиях дело это неосуществимо для большого числа людей и, следовательно, непригодно для промышленных целей.

Такого рода соображения заставили меня искать другое разрешение этой задачи. Прежде всего необходимо создать на луне такую же атмосферу, как наша, а единственное средство достигнуть подобного результата это — "заставить луну спуститься в нашу атмосферу". (Невольные восклицания, выражения удивления и неожиданности). При этом заметьте, что мы одновременно в предельной степени сократим расстояние, отделяющее нас от луны, и вместе с тем удалим и множество других затруднений. Если это нам удастся, наш спутник станет доступен для всех: ничто не помешает нам тогда отправляться на луну на воздушных шарах или даже в поездах воздушных железных дорог, устоить там горные работы, прииски, шахты, рудники для эксплоатации недр луны и ее нетронутых еще минеральных богатств. А если мы пожелаем окончательно устроиться и поселиться на луне, то сможем основать там постоянную цветущую колонию. (Громкие аплодисменты и веселый смех).

Но теперь, господа, вы, в свою очередь, можете спросить меня, каким образом предполагаю я заставить луну приблизиться к земле. На это я мог бы ответить, как некогда ответил Архимед: дайте мне рычаг достаточной длины и надежную точку опоры — и я подыму весь мир. И вот я могу сказать, что мы имеем в своем распоряжении такую силу, которая может повлиять на луну и заставить ее приблизиться к нам. (Признаки усиленного внимания в толпе слушателей). Эта сила — магнетизм или электричество. Каким же образом можем мы воспользоваться этой силой? Для того, чтобы объяснить вам это, я попрошу вас представить себе земной шар и луну в виде двух шаров, вращающихся в пространстве.

В своем движении вокруг земли и вместе с последней вокруг солнца луна зависит от многих сил, из которых важнейшими являются центробежная и центростремительная. Первая из этих сил стремится вырвать луну из сферы земного притяжения и умчать ее в беспредельное пространство; вторая, — наоборот, притягивает луну к земле и при отсутствии или ослаблении центробежной силы заставила бы луну упасть на нашу планету. Но если земля оказывает огромное влияние на луну, то, в свою очередь, известен целый ряд явлений на земле, находящихся в прямой связи с воздействием луны. Таковы, например, приливы и отливы, находящиеся в непосредственной зависимости от притяжения луны; затем, целый ряд неправильностей, так называемых возмущений, в движении земли по ее орбите вокруг солнца, объясняющихся тем, что луна в первую четверть тянет нас за собой, а в последнюю — заставляет нас запаздывать или отставать в нашем движении. И не одна луна подчиняет нас своему влиянию, нет, мы находимся еще под влиянием многих других планет. Наш земной шар, кажущийся нам таким невероятно громадным и тяжелым, в действительности в беспредельном пространстве является лишь едва заметной точкой, одним из тех маленьких игрушечных шаров, какими забавляются дети.

Так, например, когда планета Венера проходит между нами и солнцем, земной шар тотчас же чувствует усилившееся притяжение к солнцу и заметно приближается к нему. Юпитер, находящийся на расстоянии более шестисот миллионов километров от нашего земного шара, оказывает на него влияние, притягивая его к себе и изменяя его орбиту. На расстоянии целого миллиарда миль Нептун подвергается силе притяжения солнца так же, как и наша планета на расстоянии тридцати семи миллионов миль. И та же непреодолимая сила, действуя на кометы, отстоящие на тридцать и сорок миллиардов миль от солнца в невидимой и неведомой дали беспредельного пространства, заставляет их повиноваться себе — и они послушно вращаются вокруг него, как бабочки вокруг лампы. На расстоянии триллионов и квадрильонов миль миры, в миллион раз более обширные и тяжеловесные, чем наш земной шар, взаимно поддерживают друг друга в пространстве все тою же силою взаимного тяготения. Что это за таинственная сила? Я отвечу вам на этот вопрос словами знаменитого итальянского астронома Секки:

"Сила, связующая в одно гармоническое целое бесчисленные миры вселенной, — магнетизм. Нет во вселенной ни единого тела, которое не подвергалось бы его влиянию. Все миры обладают этой силой и взаимно действуют друг на друга, подобно громадным магнитам необычайной силы".

Этот вывод самого выдающегося из современных астрономов не заключает в себе ничего удивительного. По элементарным учебникам физики вы знаете, что земля есть магнит, который, подобно другим магнитам, имеет магнитный экватор, два магнитных полюса, магнитные меридианы и параллели. Интенсивность магнитной силы, как вы знаете, увеличивается от экватора к полюсам. Это оказывает влияние на компасную стрелку, которая весьма чутко воспринимает все колебания в силе земного притяжения, отклоняясь от своего обычного положения под влиянием различных физических условий, как, например, близости гор, содержащих железо в большем или меньшем количестве... Несомненно, что и на луну воздействует эта сила. Целый ряд астрономов обнаружили, что наш спутник влияет на магнетометр.

Гениальный немецкий математик и астроном Гаусс нашел возможным измерить и определить силу гигантского магнита, который представляет собою земля, и по его вычислениям эта сила равняется 8.464 триллионам железных шестов, каждый весом в один фунт и намагниченных до насыщения.

Господа, теперь я подхожу к основной моей мысли. Мы не только знаем, какая сила приковывает к нам луну, заставляя ее держаться на расстоянии 90.000 миль, нам не только известна интенсивность этой силы, но мы, кроме того, имеем еще возможность увеличить эту силу при помощи электромагнита. Из этого следует, что для сокращения расстояния, отделяющего земной шар от его верной спутницы — луны, достаточно искусственным образом увеличить силу земного притяжения.

Гром рукоплесканий и громкие одобрительные возгласы прервали речь молодого ученого.

Вся аудитория, только что так глубоко разочарованная и обескураженная внезапным разрушением всех своих мечтаний и надежд, снова возликовала после объяснений Моони.

— Господа! — продолжал он, когда председателю собрания удалось, наконец, водворить тишину и порядок. — Как я уже сказал, естественная сила земного притяжения равняется 8.464 триллионам железных шестов, весом в один английский фунт каждый и намагниченных до насыщения. Хотя некоторые ученые предполагают, что эта цифра является преувеличенной, но мы примем ее за вполне точную и будем считать основной для дальнейших вычислений.

Итак, 8.464 триллиона английских фунтов или 3.834 триллиона килограммов, принимая во внимание плотность железа, равную 7,7, представляет собой огромную массу объемом в 500 миллиардов кубических метров. Если мы вообразим себе эту массу имеющей один метр в вышину, или в толщину, то занимаемая ею площадь выразится пятьюдесятью миллионами гектаров; далее, при вышине в 10 метров эта площадь будет равна 5 миллионам гектаров и, наконец, при вышине в 100 метров — 500.000 гектаров.

Вот что должен представлять собою искусственный магнит, сила которого будет равна естественному притяжению земли. Устроить такой магнит было бы очень трудным и безумно дорогим предприятием.

Но, судя по всему, нам нет и надобности в добавочном магните такой громадной силы, чтобы повлиять требуемым образом на луну и нарушить равновесие космических сил, держащих ее на расстоянии 90.000 миль от земли. Принимая во внимание все пертурбации и изменения, происходящие в движении луны вследствие простого прохождения какой-нибудь планеты, мы имеем основание думать, что добавочный магнит, равный по силе своей всего лишь одной тысячной доле земного притяжения, имел бы вполне достаточную притягательную силу, чтобы оказать необходимое нам влияние на такую маленькую планету, как луна.

А магнит такой силы, по приведенному мною расчету, будет представлять собой массу объемом в 500 миллионов кубических метров, или — при высоте в 100 метров — площадь всего лишь в 500 гектаров, а при желании эту площадь можно уменьшить даже до 50 гектаров, увеличив высоту этого искусственного магнита до тысячи метров, или одного километра.

Таким образом, мы окончательно приблизились к масштабу работ, вполне доступных в настоящее время современному строительному искусству. При проведении самой незначительной линии железных дорог зачастую встречается надобность в более значительных затратах.

Но и такой искусственный магнит, построенный из мягкого железа, должен стоить очень больших денег, — приблизительно около двух или трех миллиардов франков. Хотя человечество вообще не скупится, когда дело идет о расходах на какую-нибудь более или менее глупую и бессмысленную войну; хотя ежегодные военные расходы в Европе в мирное время превосходят во много десятков раз эту цифру, — то же самое человечество не решится пожертвовать двумя-тремя миллиардами на предприятие, преследующее общую пользу... Поэтому нам придется устроить наш магнит более дешевым способом.

К счастью, мы можем воспользоваться для нашей цели одним веществом, которое довольно часто встречается на земле в естественном виде. Я имею в виду магнитный пирит или сернистое железо. Этот магнитный пирит в некоторых местностях можно приобрести за цену, равную стоимости самой разработки. Я предлагаю устроить наш магнит в виде искусственной горы из железного пирита. Избрав для этой цели местность, изобилующую пиритом, где мы могли бы безвозмездно разрабатывать этот минерал, мы построим электромагнит, обладающий требуемой для нашего предприятия силой. И все это будет стоить 10 или 12 миллионов франков, что не составит даже и четвертой части нашего общего основного капитала. Само собою разумеется, это эта сумма необходима лишь на предварительные и основные расходы. Кроме того, придется приобрести машины для вырабатывания электричества и другое оборудование. Но, во всяком случае, 15 или 16 миллионов франков будет вполне достаточно, на покрытие всех расходов. А, между тем, что значит подобная сумма в сравнении с теми результатами, на которые можно рассчитывать в случае удачи. Эта сумма менее годового дохода какого-нибудь лорда Англии или известного банкира. Это менее, чем одна семьдесят пятая часть того, что только Англия ежегодно тратит по бюджету своего военного министерства. Мы имеем с избытком всю сумму, требуемую для осуществления нашего предприятия. Надо только умеючи расходовать ее. Таков, господа, в общих чертах тот план, который я предлагаю вам. Для осуществления его необходимо найти местность, изобилующую магнитным железом и мало возделываемую, чтобы разработка пиритной руды не могла стоить дорого в случае, если нам нельзя будет получить право на это совершенно бесплатно. Если вы согласитесь принять мой проект, я с удовольствием предложу свои услуги.

— Возьмете ли вы на себя лично управление всем этим делом? — спросил кто-то из акционеров.

— Охотно! — ответил Моони. — Но с одним только условием: я должен совершенно свободно распоряжаться в технических вопросах этого дела, а для контроля надо мною в денежных делах можно избрать особый контрольный комитет, на обязанности которого лежала бы вся финансовая отчетность.

После выступления Моони председатель, лорд Клэдероу, поставил на голосование вопрос о том, как отнестись к предложению молодого ученого. Под гром аплодисментов и восторженные восклицания предложение это было единогласно принято.

— В таком случае, — продолжал Клэдероу, — я ставлю на голосование статью I устава настоящего общества, заменив именем господина Норбера Моони имена трех гг. инициаторов этого общества, которых я называл раньше.

— Вы не имеете на это никакого права! — крикнул Вагнер, весь побледнев от гнева.

— Я не стану оправдываться перед вами, — с достоинством произнес председатель. — Скажу только, что мы, учредители общества для завоевания и исследования луны, имеем право доверить управление тому, кто по нашему убеждению кажется нам наиболее способным хорошо вести это дело и довести его до желанного конца. (Дружные аплодисменты). Вот почему я полагаю, что являюсь выразителем единодушного желания всего уважаемого собрания, ставя на голосование статью первую устава, измененную, как я уже указывал.

Если я ошибся, то голосование, без сомнения, докажет это. Итак, господа, прошу тех, кто желает избрать г. Моони директором акционерного общества "Лунной компании", поднять руки.

Все присутствовавшие, за исключением трех человек, подняли руки вверх.

— Обратный вопрос! — провозгласил председатель.

Три руки одиноко поднялись над толпой; это были Вагнер, Фогель и Грифинс.

— Г. Норбер Моони избран директором "Лунной компании"! — снова провозгласил лорд Рандольф Клэдероу. — Он просит слова.

— Господа, благодарю вас за честь, которую вы сейчас оказали мне, — начал молодой астроном, — но позвольте мне еще раз напомнить вам, что я согласен принять возлагаемые на меня обязанности и материальную ответственность лишь при условии, что все расходы по этому предприятию по моему предложению будут утверждаться контрольным комитетом. Капиталы могут оставаться в том банке, где они находятся в данный момент, а все расходы будут производиться по чекам за моею подписью и подписями гг. членов контрольного комитета.. В виду того, что гг. Вагнер, Грифинс и Фогель являются инициаторами этого предприятия, я позволю себе предложить уважаемому собранию избрать их членами контрольного комитета...

Все присутствующие оценили по заслугам деликатность и такт, которые заставили г. Моони сделать это предложение, и оно было принято незначительным большинством голосов.

После этого председатель предложил в члены того же комитета сэра Буцефала Когхилля, который, по его словам, должен был явиться превосходнейшим контролером действий общества, так как он был весьма заинтересован в осуществлении этого предприятия.

Это предложение было встречено с большим воодушевлением и тотчас же единогласно принято, после чего были избраны делегаты, которым и были вручены необходимые полномочия для решения всех остальных вопросов, согласно с требованиями устава общества.

Таким образом, смелое предприятие, задуманное Вагнером с исключительной целью заманить легковерную публику и приобрести возможно большее число акционеров, теперь совершенно неожиданно перешло в руки человека порядочного, честного и в то же время серьезного ученого, всецело преданного своей науке.

После тщательных обсуждений Норбер Моони решил, наконец, избрать Судан для осуществления поставленной обществом задачи. Из одного отчета научной экспедиции о своем путешествии в восточную Африку Моони узнал, что пустыня Байуда, а главным образом горная возвышенность Тэбали, лежащая на восток от Бербера, к северу от Хартума, представляет собою все необходимые ему геологические условия.

Правда, туда было не легко проникнуть, но до Суакима можно было провезти все необходимые орудия, инструменты и материалы морем.

В пустынной стране, где не было никаких властей, организаторам этого удивительного предприятия не нужно было испрашивать специальное разрешение от местных властей, которого, кстати говоря, при здешней анархии, было бы очень трудно добиться. Единственным недостатком избранной местности было полное отсутствие топлива, но это обстоятельство не особенно беспокоило Моони, так как он надеялся пользоваться энергией солнечной теплоты в качестве двигателя для своих машин. При таких условиях с трудом переносимая тропическая жара африканской пустыни являлась источником несомненной и весьма серьезной экономии для предпринимателей.

Заказы и приобретение различных необходимых для экспедиции машин, орудий и аппаратов, изготовлявшихся одновременно в Лондоне, Париже и Нью-Йорке, потребовали около пяти месяцев времени; на погрузку "Dover-Castle" и путешествие через Гибралтар, Суэцкий канал и Красное море ушло около шести недель. Только через семь месяцев со дня учреждения "Selene-Company" экспедиция Моони прибыла, наконец, в Суаким.

В этой экспедиции приняли участие также "инициаторы" предприятия: Вагнер, Грифинс и Фогель.

Зная, что они относятся весьма недоброжелательно ко всему предприятию, а в частности и к самому Моони, последний с самого начала ограничил свои отношения к ним лишь исключительной официальной стороной дела.

На следующий день после возвращения экспедиции из Радамеха во французское посольство явился оборванный дервиш. Получив под расписку могаддема условленную сумму он удалился, обещав еще раз, что на шестые сутки с восходом солнца восемьсот верблюдов с проводниками будут ожидать приказаний г. Норбера Моони у восточных ворот города.

В назначенный день и час обещание это было выполнено в точности.

В тот же день началась разгрузка "Dover-Castle"; тюки и ящики, выгруженные из трюма судна, целой горой нагромождались на набережной. Сюда же приводили и верблюдов, на которых и нагружались все эти тяжести. Хотя выгрузка и погрузка шла успешно, но тем не менее на это потребовалось не менее недели.

Моони желал по возможности сохранить в тайне цель своего предприятия, чтобы не возбуждать против себя враждебности арабов, которые могли отнестись весьма недоброжелательно к его покушениям на неприкосновенность полумесяца.

Трех "комиссаров" экспедиции — Вагнера, Фогеля и Грифинса — почти не было видно. Они обыкновенно проводили дни на своих койках в каютах "Dover-Castle", a вечера и большую часть ночей дулись в карты в одной арабской кофейной.

Но, к своему несчастью, вместо доброго немецкого пива они могли получить здесь только английский "paleale". Вагнер особенно болезненно ощущал отсутствие своего напитка и положительно не мог примириться с этим лишением.

— Черт побрал бы и эту проклятую луну, и того, кто задумал заставить ее спуститься на землю! — восклицал он, поднимая свой стакан и констатируя при этом с глубочайшим прискорбием неприятную муть на дне стакана. — Эта бурда право ничем не лучше воды из лужи, в которой полощутся утки... Проклятая экспедиция... Проклятая страна...

— Это еще далеко не конец наших мучений, — вздыхал Фогель. — Участь наша решена и теперь ничего не поделаешь. Мы приговорены на целый год, если не более, жить в глухой пустыне и терпеть всякого рода лишения... Пока Моони не мог раздобыть верблюдов, можно было еще надеяться, что он откажется от задуманного дела. Ну, а теперь нам приходится волей-неволей покориться своей участи... Я положительно не могу понять, как этот старый дурень, радамехский могаддем, не встревожился теми сведениями, какие мы послали ему через того араба...

— Довольно думать об этом, друзья мои. Вы знаете, что я никогда не надеялся, что нам удастся помешать экспедиции Моони. Шерофы не упустят случая заработать порядочную сумму и никакие наши предупреждения не заставят их отказаться от этого. Не будем больше огорчаться — это делу не поможет.

— Как не огорчаться? — жаловался Вагнер. — Можно ли остаться спокойным, когда я вижу, что этот проклятый француз прямо из-под носа выкрал мою блестящую идею, которая в какие-нибудь две недели привлекла бы в нашу кассу более двух миллионов фунтов стерлингов.

— Понятно, что это очень невесело, — меланхолически промолвил Фогель. — Такой случай не представляется человеку два раза в жизни... Но что теперь поделаешь?.. Не выходить же нам из-за этого из состава общества!

— Да кто же об этом говорит?! — воскликнул Вагнер. — Это было бы неслыханной глупостью. Какой дурак бросит два миллиона фунтов стерлингов! Правда, этот француз слишком много тратит. Заказы на пятьсот тысяч долларов в Нью-Йорке, на триста тысяч фунтов стерлингов в Лондоне, на семь миллионов франков в Париже... Это недурно, черт возьми! Изоляторы по 500 франков за штуку, паровые машины, динамо, десятки, сотни километров медных проволок, множество различных астрономических приборов, которых хватит не на одну, а на десять обсерваторий; различные химические продукты; шелковых тканей столько, что из них можно приготовить не менее тридцати воздушных шаров... Да еще судно вместимостью в девятьсот тонн. Этот француз сумеет быстро порастрясти денежки наших акционеров. Знаете ли, друзья, что если он будет продолжать так, как начал, то не пройдет и года, как в кассе "Selene-Company" не останется ни одного пенса.

— Мы должны приостановить эти траты! — категорическим тоном заявил Фогель.

— Мы не могли сократить эти расходы ни в Австралии, ни в Европе, — рассудительно заметил Питер Грифинс, — потому что собрание акционеров дало французу все полномочия, но здесь...

— И здесь мы ничего не можем сделать, — нетерпеливо прервал его Вагнер. — Нужно изыскивать другие пути. Если нам не удалось возбудить недоверия и враждебность к французу со стороны могаддема, то это еще не значит, что и всякая дальнейшая попытка в этом направлении будет неудачна. Ведь мы не можем и не должны допустить дальнейшего развития этого разорительного предприятия.

— Без всякого сомнения! — Воскликнули в один голос Фогель и Грифинс.

— Если это предприятие увенчается полным успехом, наша роль комиссаров контролирующего комитета потеряет всякий смысл и значение. Если же оно не удастся, то все равно поглотит весь наш капитал компании, и мы останемся без денег.

— А вы в самом деле думаете, что это предприятие может осуществиться? — со страхом осведомился Грифинс.

— Да, я не вижу никаких причин, почему бы оно могло не удаться. Но мы не хотим, чтобы оно удалось, — слышите — мы не хотим... Мы вовсе не для этого француза добыли такую массу фунтов стерлингов из карманов наших акционеров и вовсе не науки ради мы сделали это. Нет, мы сделали это только для себя, для своей выгоды. Теперь мы должны приложить все усилия, чтобы оставшиеся от двух миллионов фунтов стерлингов деньги не были истрачены на нужды этой проклятой экспедиции.

— Необходимо во что бы то ни стало добиться того, чтобы предприятие Моони было признано неосуществимым. Если этот французик принужден будет вернуться в Мельбурн и сознаться в своей неудаче перед лицом всего почтенного собрания акционеров, то тогда, несомненно, на нашей улице будет праздник. Разъяренные акционеры, обманутые в своих надеждах, безусловно передадут нам полномочия вести дело, а мы просто решим ликвидировать его. Однако, тс!..

Все трое сразу смолкли и спокойно принялись покуривать свои трубки, уставившись бессмысленным взглядом в свои стаканы.

В общую комнату кофейни вошел Виржиль и приказал подать себе чашку арабского кофе. Он тотчас же заметил "комиссаров", которые сделали вид, будто не видят его и погружены в тихую задумчивость. Честный парень был слишком предан Моони и уже давно заметил, что эти люди ненавидят молодого астронома. Вот почему Виржиль относился весьма подозрительно к комиссарам и зорко следил за каждым их шагом.

Он заметил, что авантюристы о чем-то перешептываются, но не мог понять, в чем дело, и решил еще бдительнее наблюдать за ними.

Между тем, приготовления к дальнейшему путешествию вглубь страны шли чрезвычайно успешно и вскоре были закончены. Караван ждал только сигнала, чтобы двинуться в путь по дороге к Берберу.

Накануне дня, назначенного для отправления каравана из Суакима, Керсэнь устроил у себя прощальный обед, на котором, кроме Моони и Когхилля, присутствовал только доктор Бриэ. За обедом, главным образом, говорили о предстоящей экспедиции, причем Керсэнь и Бриэ должны были сознаться, что в начале дела они до некоторой степени преувеличивали опасность этой экспедиции.

— Конечно, расположение и содействие шерофов, которым вы теперь успели заручиться, совершенно изменяет все дело, — сказал Керсэнь. — Без их участия успех был бы немыслим. Но теперь я не вижу в этом ничего невозможного, если только вы сумеете все время сохранять самые хорошие отношения со своими союзниками, а вы обладаете для этого самым веским и непреодолимым в их глазах аргументом, именно: весьма значительными денежными ресурсами и прирожденной щедростью, которая уже заслужила вам прекрасное прозвище между вожаками верблюдов...

— Какое прозвище? — живо спросила Гертруда.

— Все это прекрасно! — воскликнул доктор Бриэ. — Но вы прежде всего не забывайте Махди. Стоит ему сказать одно слово, и шерофы начнут относиться к вам, как к другу.

— Да, это правда, — согласился Керсэнь, — но Кордофан, где в настоящее время находится Махди, далеко отсюда и от пустыни Байуда.

— Если бы в Судане до сих пор остался полковник Гордон, было бы значительно лучше, — заметил Когхилль, — он умел ладить с туземным населением.

— Безусловно, — ответил Керсэнь. — Полковник Гордон был необычайно честным, отважным и разумным человеком, умевшим правильно руководить английской политикой в Судане.

— Как бы там ни было, но, потеряв его, Египет потерял вместе с тем и верховье Нила, — воскликнул доктор Бриэ, — потерял богатейшую и плодороднейшую страну! Ведь с того времени, как англичане овладели ею, они не сделали здесь ничего, кроме одних глупостей, самых нелепых и самых непростительных, или же совершили поступки совершенно возмутительные и омерзительные... Они разрушили и разорили все, что только могли, ограбили всю страну, довели все население до полного отчаяния... Если действительно когда-либо восстание было вызвано в стране крайней нуждой и голодом, то это именно в данном случае.

— Пожелаем, во всяком случае, чтобы все это благополучно кончилось для наших друзей, — сказал Керсэнь, подымая бокал за здоровье своих гостей...

После обеда все, по обыкновению, перешли пить кофе на террасу, где разговор снова вернулся к той же неистощимой теме о политике.

Гертруда, которой уже надоело слушать об этом, присела к роялю. К ней подошел Моони и попросил разрешения послушать ее игру.

— Благодарю вас, — сказал он, когда Гертруда сыграла несколько старых французских романсов, — я унесу вглубь африканской пустыни эти милые мотивы, как последний отголосок далекой родины.

— О, господин Моони, не старайтесь вызывать сожаление к себе! — воскликнула молодая девушка. — Вы, верно, хорошо знаете, что все мы здесь — и бедный папа и доктор Бриэ, и я, — погибнем от тоски и скуки, когда вы уедете от нас...

— Если бы я мог надеяться, что вы сохраните добрую память о проведенных вместе с нами днях, то мне не так тяжело было бы уезжать отсюда, — продолжал молодой ученый. — Я хочу сказать, что теперь мною овладевает какая-то странная апатия, усталость, которой я раньше никогда не испытывал. Мне почему-то ужасно тяжело покидать Суаким?

— Что же, вы думаете отказаться от своего предприятия? — спросила Гертруда с нескрываемым удивлением. — Я верю в вас и в вашу задачу, господин Моони, и поэтому, если бы это было нужно, сама сказала бы вам: "соберите все свои силы и смело идите вперед... Дайте тем из ваших друзей, которые верят в вас и ваши силы, радость видеть вас победителем, видеть ваше торжество".

— Ну вот, большое спасибо, Гертруда! — растроганно и искренно произнес Моони. — В ваших словах я нахожу ту поддержку, в которой так сильно нуждался. Благодарю от всей души, — добавил он, пожимая ее руку. — Прощайте...

— Как?! Неужели вы уже покидаете нас? — спросил Керсэнь, войдя в гостиную и услышав последнее слово г. Моони.

— Да, к сожалению, приходится уже прощаться. Мне надо еще сделать кое-какие распоряжения, а мы двинемся в путь сейчас же после полуночи, значит часа через два.

— Ну, так идите, но не прощайтесь с нами, потому что доктор и я решили присутствовать при вашем отъезде из Суакима, если только вы не имеете ничего против этого.

— Весьма вам благодарен за такое сердечное внимание и расположение. В таком случае, до скорого свидания! Надеюсь, что и с вами я еще увижусь, мадемуазель Гертруда.

— Да, да, я в этом уверена. До свидания. Желаю вам полного успеха в вашем предприятии!

Вскоре после полуночи, сидя у открытого окна своей комнаты, Гертруда печально смотрела на бесконечно длинную вереницу белых бурнусов, медленно развертывающуюся перед ее глазами и уходившую вглубь пустыни, змеясь и извиваясь при тусклом свете серебряного полумесяца.

То был караван Моони, двинувшийся в путь. Недели через две он будет в Бербере и перейдет Нил, переправившись на плоскодонных лодках, а еще дней через пятнадцать-двадцать — на горной возвышенности Тэбали... Ну, а потом? Чем кончится это смелое предприятие?.. А вдруг Моони потерпит неудачу? Как переживет он горькое разочарование, унизительную для его самолюбия необходимость признать себя побежденным. Несмотря на твердую веру в Моони и успех его дела, Гертруда испытывала мучительное чувство беспокойства за участь молодого ученого.

Тихий вздох, раздавшийся за ее спиной, заставил ее обернуться, и она увидела свою любимицу Фатиму.

— О чем ты вздыхаешь, Фатима? Что тебя огорчает? — участливо спросила Гертруда.

— Если бы вы только знали все то, что я слышу и знаю от людей, добрая моя госпожа. Ведь меня никто не остерегается, а потому я вижу и знаю многое, чего не видят и не замечают белые... Ах, если бы вы только знали, что теперь готовится, как все здесь ненавидят гяуров?! "Далеко отсюда, в стране больших озер, есть великий пророк, который пришел на землю спасти детей Аллаха... Это — настоящий святой и нет ничего невозможного для него. Против него никто не может устоять, а он поклялся уничтожить всех европейцев, всех до одного!" — Вот что говорят арабы и люди, живущие в пустыне. Они уверяют, что это должно случиться очень скоро, на этих днях. Подан будет условный знак — и повсюду, от Кордофана и Голубого Нила, до Дарфура, и в Суакиме, и в Донголе, и во всех странах, у порогов Нила, будет избиение всех белых.

Страшно подумать, что этот добрый господин Моони и этот красивый молодой англичанин, его приятель, и славный Виржиль, который был всегда так добр и услужлив, и даже этот английский камердинер, такой угрюмый и молчаливый, попадут как раз в этот ад...

— Ну, ты преувеличиваешь опасность, Фатима! Все это не так страшно.

— О, вы не знаете, как взбешены все те люди, которых я слышала. Все они в один голос говорят, что не хотят больше видеть чужеземцев в своей стране, что пророк повелел истреблять неверных... Они говорят такие страшные вещи, от которых волосы дыбом становятся на голове... Но что я делаю? Ах, добрая госпожа моя, какая вы сделались бледная!.. Я так напугала вас своими глупыми рассказами, что вы, наверное, захвораете из-за меня. Я не должна была говорить вам обо всем этом... Забудьте все, что я вам сказала... Ложитесь поскорее в кровать: уже поздно, и ваш отец будет сердиться, если узнает, что вы до сих пор еще не спите.

Гертруда уступила настоятельной просьбе Фатимы, легла в кровать и закрыла глаза, стараясь заснуть. Но сон не приходил. Всю ночь испуганное воображение молодой девушки рисовало ей страшные картины кровавой резни, а когда, наконец, под утро, она забылась тяжелой дремотой, во сне ее преследовали все те же страшные кровавые видения, какие мучили ее всю ночь.

Прошло уже шесть месяцев со времени отъезда нашей экспедиции из Суакима. Вопреки всем ожиданиям и страхам, царившим в Суакиме, ничто не нарушало прежнего положения дел.

Правда, вдоль обоих берегов Нила упорно держались слухи о поголовном восстании всех племен и об избиении всех чужестранцев. Но, в действительности, это восстание все еще не начиналось. А на возвышенности Тэбали, в пустыне Байуда, работы под управлением энергичного Моони быстро и успешно продвигались вперед. Он не мог достаточно нахвалиться этой местностью и исключительно благоприятными геологическими условиями, которые были необходимы для успешного осуществления задуманного предприятия.

Магнитный пирит, главная основа предприятия, встречался здесь в таком громадном количестве, что целые холмы, даже целые горы от тысячи до тысячи двухсот метров высоты состояли почти исключительно из этого пирита. Для своих научных экспериментов Моони избрал самую высокую из этих вершин — пик Тэбали.

Это была громадная скала конической формы, представлявшая собой огромную цельную глыбу магнитного пирита. Она была изолирована на природном плато, площадью около двух квадратных километров. Само положение пика Тэбали как нельзя более благоприятствовало для всякого рода астрономических наблюдений.

— Из всех, когда-либо виденных мною обсерваторий, — сказал по этому поводу Моони Когхиллю, — кроме Пиринейской обсерватории, я не знаю ни одной, которая могла бы соперничать по своему положению с этим пиком.

Образцы пирита с пика Тэбали, подвергнутые тщательному анализу, оказались состоящими из смеси сернистого и двусернистого железа. Кроме того, пирит этот отличался удивительной плотностью, ковкостью, тягучестью и способностью намагничиваться под действием хорошей динамо-электрической машины, как никель или кобальт.

На глубине полутораста метров по вертикальной прямой от вершины пика повсюду встречался мелкий желтый песок, на котором находилась эта колоссальная масса сернистого железа.

По своему геологическому характеру пик Тэбали избавлял Моони от необходимости колоссальных работ по сооружению искусственной горы из магнитного пирита.

Теперь молодому ученому оставалось только приспособить этот пик к определенной цели.

Прежде всего следовало позаботиться о помещении для машин и очень ценных аппаратов, а также и для всякого рода припасов первой необходимости. У самой вершины пика Тэбали находилась ровная площадка в три тысячи квадратных метров. Здесь Моони решил выстроить плоскокровельные (как и все арабские постройки) поместительные здания из камня — для магазинов, складов, жилых помещений и лабораторий. Все эти здания строились из пирита. Шерофы по первому же слову молодого ученого предоставили в его распоряжение достаточное количество рабочих рук для исполнения всех этих работ.

Близость Бербера значительно облегчала доставку продовольствия для рабочих.

Огромные колодцы Уади-Тераб и Абу-Клеа, находившиеся в нескольких милях расстояния от Тэбали, доставляли его обитателям хрустально чистую воду, которую регулярно привозили караваны верблюдов в громадных бурдюках.

У подножия Тэбали, пик которого являлся самой значительной возвышенностью среди всех соседних гор, расстилалась пустыня Байуда. Голые равнины, песчаные и безжизненные степи оживлялись небольшими зеленеющими рощицами пальм. К востоку от Тэбали находились селения Южного Дарфура, а с помощью зрительной трубы почти на самом горизонте можно было различить круглые низкие купола и стройные минареты города Бербера. На севере причудливо извивался величественный Нил, вырисовывавшийся двойной линией своих лесистых берегов, а местами сверкавший на солнце голубовато-серебристой полосой.

В одно октябрьское утро, часов около семи, Моони по обыкновению сидел на своем складном стуле перед маленьким походным рабочим столом, всецело погрузившись в свои вычисления. Вдруг совершенно неожиданно в палатку, служившую астроному рабочим кабинетом, с особой поспешностью вбежал Виржиль.

— Гости... К нам гости едут! — воскликнул он, видимо сильно запыхавшись.

— Гости? — рассеянно повторил за ним Моони. — Какие гости?

— Я увидел их с лесного двора. Мне кажется, что это барышня, дочь г. Керсэня, сам г. Керсэнь и доктор Бриэ...

— Не может быть?! Все это тебе примерещилось! — воскликнул Моони, но тем не менее, поспешно схватив зрительную трубу, он стал смотреть вдаль. — Ну, где же ты их видишь?

— Вот, вот, смотрите туда, в конце пятнадцатого поворота... видите?

Взглянув в указанную сторону, Моони убедился, что Виржиль был прав.

— А я-то в каком виде?! — воскликнул он с нескрываемым огорчением, окинув взглядом свой рабочий кастюм. — Живо, Виржиль... тащи мне приличное платье... свежее белье... Ведь мы еще успеем...

Едва Моони успел окончить свой поспешный туалет, как в палатку вошел Когхилль. Его туалет, как всегда, был безукоризнен и не нуждался ни в каких изменениях: об этом неустанно заботился Тиррель Смис.

— К нам едут Керсэни, — радостно объявил Моони.

— Да, да! Я выйду их встретить, а вы, дорогой Когхилль... вы так хорошо умеете всем распорядиться... Позаботьтесь о том, чтобы приготовили угощение, каких-нибудь прохладительных напитков, — словом, все, что нужно.

И не дожидаясь ответа, Моони выбежал на дорогу. Когхилль, чуточку огорченный той ролью, которую ему так бесцеремонно навязали, тем не менее призвал неизменного Тирреля Смиса и, сделав ему необходимые распоряжения, поспешил вслед за Моони.

Путешественники уже въезжали на эспланаду, когда их встретил Моони.

— Какой счастливый ветер занес вас сюда?! — воскликнул он, радостно пожимая руки своим друзьям. — Я положительно не верил своим глазам. Г. Керсэнь, доктор Бриэ, мадемуазель Керсэнь, да вы ли это?

— Как видите, — смеясь отозвалась молодая девушка, легко соскочив с седла. — Неужели вы думаете, что я отпустила бы отца одного в Хартум?

— Да, я назначен генеральным французским консулом Судана, — ответил Керсэнь.

— Вы, очевидно, не знаете, — заметил доктор Бриэ, — что египетская армия под начальством Гикса оттеснила Махди, и теперь Хартум в полной безопасности. Вот вам и непобедимый герой, — продолжал он с улыбкой. — Ну, скажите, господин Моони, чего стоят в наше время такие репутации! А, ведь, я так верил в непобедимость Махди, а теперь я ни капельки не верю в него.

— А помните доктор, как вы меня пугали страшным Махди, когда я только отправлялся из Суакима в Тэбали? И вы, господин Керсэнь, очевидно, также перестали верить во всемогущество Махди, ибо в противном случае вы не брали бы вашу дочь с собою в Хартум.

— Вы думаете, что с Гертрудой так легко совладать, — смеясь ответил Керсэнь. — Ведь она меня никуда не отпускает одного.

— И это вполне понятно, — с напускной серьезностью воскликнула молодая девушка. — Ведь папа без меня никак не может обойтись. Он только хвастается своими докладами правительству, а, ведь, на самом-то деле все эти доклады он составляет при моей благосклонной помощи.

— Ну, вот видите — вы не верите, а, ведь, это правда. Папа может подтвердить. А, кроме того, я поехала с ним потому, что хочу посмотреть Хартум, а заодно посетить по дороге и пик Тэбали. Признаюсь, господин Моони, я никак не ожидала, что вы в такой короткий срок достигнете блестящих результатов.

В этот момент к ним подошел Когхилль. Гертруда была так рада, что находится на вершине Тэбали, что даже не старалась скрыть этого. Когда же она переступила порог обсерватории и очутилась в громадной сводчатой зале, которую Тиррель Смис с помощью Виржиля быстро превратили в гостиную, восторг ее не знал предела.

— Мы находимся с вами в так называемой "Зале Ручек", — объяснил Моони, когда они вошли в залу. — Такое название давно ей потому, что здесь будут сосредоточены все электрические провода, а посредством двух ручек ток будет регулироваться. Это центральное помещение обсерватории. Впрочем после я объясню все подробно, а пока советую вам отдохнуть с дороги.

Посреди залы, устланной дорогим бархатным ковром, гостей ожидал роскошно убранный стол. По стенам были развешены большие карты и фотографические снимки луны. В глубине залы, через раскрытую дверь, виднелись дорогие астрономические инструменты, электрические машины и различные сложные аппараты. Трудно было поверить, что находишься на одинокой горной вершине, среди дикой африканской пустыни.

После сытного завтрака гости объявили любезным хозяевам, что желали бы осмотреть все сооружения сейчас же, так как они собираются немедленно же отправиться в дальнейший путь.

Но ни Моони, ни Когхилль и слышать об этом не хотели.

Они убедили гостей остаться, предоставив в их распоряжение здание обсерватории.

Г. Керсэнь уступил их просьбам и согласился переночевать на Тэбали. Между тем Гертруда принялась рассматривать многочисленные карты, развешанные по стенам.

— Что это такое? — спросила она, указывая на одну из карт.

— Это общая карта луны, — ответил ей Моони, — или, вернее, одного ее полушария, видимого с земли.

— Здесь даже названия, вот, например: "Море спокойствия", "Океан бурь", "Цепь Аппенинов", "Дорфельские горы"... Все они кажутся мне срисованными с наших северных гор.

— Это вулканы луны, или, по крайней мере, кратеры прежних вулканов, вероятно, уже потухших. Они встречаются повсюду на поверхности луны, на которой некогда происходили сильные извержения.

— Конечно, мы можем определить совершенно точно их форму и очертания, их высоту и размеры...

— Это делается очень легко и просто при помощи самой элементарной геометрии. Мы делаем фотографические снимки с луны, как любого живого лица. Вот смотрите, это — фотографический снимок одного из кратеров лунной горной цепи Аппенин, снятый мною месяц тому назад. А вот снимок, изображающий вулканический остров, усеянный кратерами, — это пик Тенериф на земле, снятый с высоты птичьего полета. Не правда ли они похожи?..

— Вот таким путем сравнений и аналогий мы и создали географию луны.

— Но скажите мне, как могли вы сделать снимок отдельной цепи гор? Я понимаю, что можно сделать снимок всей луны, но отдельных ее частей...

— О, это совсем нетрудно. Ведь мы имеем в своем распоряжении телескопы, увеличивающие в две тысячи раз, которые, так сказать, приближают к нам луну на расстояние приблизительно сорока восьми миль от нашей обсерватории. Луна на таком близком расстоянии вырастает до огромных размеров, и мы по желанию можем выбирать любую ее часть для снимка. Кроме того, микроскопическая фотография легко может быть увеличена настолько, чтобы показать нам разные мелкие детали, которых мы не могли разглядеть невооруженным глазом.

— Значит, луна совершенно сходна с нашей землей и по своему геологическому строению, и по своим материкам, горам, вулканам и т.п.?

— Да, почти сходна. Разница лишь в том, что луна уже давно охладилась настолько, что извержений на ней больше не бывает. Да в этом и нет ничего удивительного. Ведь луна представляет собой часть земли, отделившуюся в ту доисторическую эпоху, когда наш земной шар был еще в раскаленном состоянии. Поэтому химические элементы луны совершенно тождественны с химическими элементами земли; самое большое различие, какое может быть допущено, заключается в иной комбинации этих элементов или же в ином распределении их между центром и периферией. Однако все исследования заставляют предполагать тождественность геологического строения луны и земного шара. Мы не можем сказать, что жизнь там проявляется или проявлялась в тех же формах, как и на земле. Нет. Климатические, температурные и атмосферические условия на луне, безусловно, совершенно иные, чем у нас...

— Разве на луне тоже есть воздух?.. — спросил доктор Бриэ.

— Да, целый ряд самых тщательных наблюдений с несомненностью подтверждают это, но лунная атмосфера настолько разрежена, что, вероятно, совершенно непригодна для нашего дыхания.

— Но в таком случае прощай весь наш блистательный проект.

— Нет, это мы еще увидим, — возразил, улыбаясь, Норбер Моони. — Мы приняли на всякий случай все необходимые меры предосторожности. Если атмосфера луны непригодна для нашего дыхания, то мы попытаемся заменить ее нашей; если же и это не удастся, то мы обойдемся без той и другой. Но прежде, чем продолжать мои объяснения, я самым настоятельным образом требую, чтобы вы отдохнули после дороги. Я это делаю в своих же интересах, — с улыбкой добавил Моони, — так как после отдыха вы будете гораздо внимательнее меня слушать.

Когда солнце уже закатилось, молодой ученый продолжал свои объяснения. Он повел гостей в большую лабораторию с очагами, колбами и ретортами. Здесь же помещался склад химических веществ, где хранился громадный запас хлористого калия и большие цинковые резервуары.

— Резервуары эти предназначены для кислорода, — объяснил Моони, — который даст нам возможность дышать при каких бы то ни было атмосферных условиях, как под водой, так и в воздушном пространстве.

Рядом с этой комнатой находится моя личная обсерватория, в которой имеются все необходимые приспособления для астрономических, метеорологических и физико-химических наблюдений и исследований. Кроме того, у нас имеется запас различных материалов для изготовления воздушных шаров и парашютов различных систем и всевозможных размеров. Все остальные здания представляют собою провиантские склады, где хранятся наши запасы съестных продуктов. Цинковые цистерны, вделанные в бетон, вмещают около двадцати миллионов литров воды... Как видите, мы здесь вполне обеспечены всем необходимым для нашей жизни.

А теперь перейдем к осмотру технических работ, непосредственно связанных с осуществлением поставленной мною задачи.

С этими словами молодой астроном ввел своих гостей в круглую залу, посредине которой находилась широкая и глубокая яма.

— В этой яме будет установлена подъемная машина, благодаря которой мы будем иметь возможность в три минуты спуститься к подножию нашей горы. В сущности эта яма представляет собою глубокий колодезь, прорытый для исследования почвы и изучения геологического строения пика Тэбали. При диаметре в два метра с лишним этот колодезь имеет до 1.500 метров глубины и достигает основания пика, лежащего на чистом песке. Работа по прорытию этого колодца была при помощи паровых машин закончена в 12 недель.

— Каким же образом работали ваши паровые машины? — удивился Керсэнь. — Ведь здесь совершенно нет топлива.

— О, это была одна из самых трудных задач, которую, как вы сейчас увидите, мы вполне успешно разрешили.

Все общество вышло по коридору на широкую площадку, расположенную в виде круга таким образом, что в течение целого дня отдельные ее части подвергались влиянию палящих лучей тропического солнца. На этой площадке помещалось несколько дюжин громадных медных рефлекторов, имевших форму усеченных конусов.

Каждый из этих аппаратов имел большой котел из закаленного стекла и паровую машину.

— Это так называемые инсоляторы, — объяснил Моони. — Они устроены по системе гениального изобретателя Мушо, профессора физики при лицее в Туре, и предназначены для эксплоатации солнечной теплоты и применения ее для промышленных целей. Сам изобретатель имел в виду использовать это изобретение при постройке транссахарской железной дороги. При помощи этих инсоляторов мы получаем необходимую нам энергию, которой мы, в частности, пользуемся для производства стекла.

— Как? Неужели при помощи этих аппаратов вы получаете количество тепла, необходимое для превращения песка в стекло? — усомнился доктор Бриэ.

— Вы сами сейчас убедитесь в этом, а пока я скажу вам, что здесь, под жгучим небом Судана, у нас получается в этих аккумуляторах средним числом до тридцати восьми калорий в минуту на квадратный метр подвергающейся влиянию солнца поверхности, а так называемая полезная площадь каждого из моих аппаратов равняется десяти квадратным метрам, всего же здесь имеется две тысячи инсоляторов. Иначе говоря, я могу даром получить и использовать до семисот шестидесяти тысяч калорий в минуту или сорок пять миллионов шестьсот тысяч в час, или же четыреста пятьдесят шесть миллионов калорий в течение десятичасового дня. Вот как велико количество тепла, выделяемого солнцем и пропадающего даром, так как человечество не утилизирует его. А мы здесь для всего пользуемся только этим топливом. Сегодня утром вы изволили кушать за завтраком котлеты, изжаренные посредством инсолятора, а вечером мы вас угостим супом и жарким, изготовленным тем же самым способом. Та наливка, которую вы вольете в свой послеобеденный кофе, изжаренный на солнце, настоена на водке, дистиллированной тем же инсолятором.

— Но в таком случае вы принуждены стряпать и готовить только днем, — заметила, смеясь, Гертруда.

— Да, если бы мы имели непростительную глупость и не хранили бы тепло, добытое нами в течение дня.

— Но, ведь, это целая революция в технике, — восторгался Керсэнь. — Эти аппараты дают возможность в тропических странах использовать огромные запасы солнечной энергии, которые пропадают совершенно даром...

— Да, при помощи солнца мы в недалеком будущем будем производить все работы. Солнце — это самый дешевый, можно сказать, бесплатный источник огромной энергии. Быть может, благодаря этому центры промышленной жизни в будущем будут перенесены из Европы и Америки в тропические страны.

С круглой площадки маленькое общество вернулось к главным входным воротам, где их уже ожидали оседланные лошади, чтобы спуститься к подножию горы Тэбали. Через полчаса они уже были внизу и остановились у плавильных печей.

— Таких печей мы имеем сто двадцать в данный момент; они окружают основание нашего пика поясом стеклянных заводов. Правда, мы получаем грубое и не совсем прозрачное стекло, но оно вполне соответствует своему назначению: изолировать от земли магнитную скалу, из которой состоит пик Тэбали, а для этого толщина стекла должна быть от семидесяти до восьмидесяти сантиметров.

— Но каким образом вам удастся получить и подвести под гору такой слой стекла? — спросил доктор Бриэ.

— Очень просто. Мы сливаем жидкую стеклянную массу под основание пика Тэбали. В песке, из которого приготовляется стекло, мы не имеем в этой пустыне недостатка, а солнце дает нам бесплатно энергию для ста двадцати плавильных печей в течение двенадцати-пятнадцати часов в сутки. В каждой из этих плавильных печей мы получаем ежедневно до двухсот кубических метров стекла, которое стекает прямо из печей под гору и там уже разливается ровным пластом. Горизонтальный тоннель, прорытый до середины основания скалы, выходит в тот глубокий колодезь, который мы с вами уже видели, и позволяет нам регулировать равномерное распределение стеклянной массы под основанием пика Тэбали. В тот день, когда стеклянная масса ровным слоем расположится под основанием нашей скалы, мы будем знать, что пик Тэбали окончательно изолирован от своей природной песчаной подпочвы.

— А много еще времени потребуется вам на это? — спросила Гертруда.

— Да еще месяцев пять-шесть упорной работы, не меньше.

Ознакомившись с устройством плавильных печей, маленькое общество вернулось обратно в обсерваторию пика Тэбали.

— Если я правильно понял ваши объяснения, — сказал по пути Керсэнь, ехавший рядом с Моони, — то главная цель ваших настоящих работ заключается в том, чтобы совершенно изолировать от земли пиритную скалу пика Тэбали, подведя под его основание толстый слой грубого стекла, но интересно знать, какое отношение имеет это обстоятельство к вашей конечной цели?

— Сейчас объясню вам, — ответил молодой астроном. — Я буду иметь в своем распоряжении огромную массу магнитного пирита, которую в любой момент смогу превратить в сильный магнит.

— Посредством сильных электрических токов, которые пройдут по этой громадной скале. Проводы уже готовы и все они соединены с моими динамами в "Зале Ручек". Динамомашины, конечно, будут приводиться в действие все теми же инсоляторами. Когда все работы будут закончены, достаточно будет нажать ручки, которые я вам уже показывал, и в тот же момент весь пик Тэбали превратится в огромный магнит колоссальной силы...

— Тогда луна под влиянием усилившегося земного притяжения начнет приближаться к нам.

Когда маленькое общество вернулось в обсерваторию, уже наступили сумерки. Только с вершины Тэбали, золотевшего в лучах закатной зари, был еще виден огромный солнечный диск, а на потемневшей половине неба медленно подымалась круглолицая луна.

Гости вошли в "залу ручек", с которой они начали осмотр сооружений пика Тэбали. После всего, что им рассказал Моони, гости стали относиться с особенным уважением к этим небольшим ручкам из слоновой кости, которые являлись последним звеном в осуществлении трудной задачи молодого ученого.

Эти ручки были ввинчены в стальную оправу и издали ничем не отличались от обыкновенных включателей и выключателей электрического тока. Рядом с ними был установлен какой-то аппарат, по внешнему виду очень похожий на часы,

— Для чего предназначается этот аппарат? — спросил доктор Бриэ.

— Это магнетометр, который будет указывать силу магнитного напряжения пика Тэбали после того, как мои динамомашины будут приведены в действие. А вот это зубчатое колесо, приводимое в действие хрустальной рукояткой, является регулятором, при помощи которого я смогу увеличивать и уменьшать силу магнитного напряжения от 0 до 620-го деления.

— Теперь еще один последний вопрос и я буду считать себя вполне удовлетворенным, — сказал доктор Бриэ. — Если солнце изменит вам, вследствие дурной погоды, то ваш магнит будет совершенно бездействовать?

— Нет, на пике Тэбали имеются электрические аккумуляторы новейшей системы, с помощью которых можно запастись солнечной теплотой в количестве, достаточном для поддержания максимальной силы магнита в течение десяти суток. А так как в летнее время погода здесь не бывает пасмурной более двух или трех дней подряд, то я могу считать себя вполне обеспеченным на этот счет.

После обеда, устроенного в "зале ручек", Гертруда просила Моони показать ей в телескоп луну и с любопытством стала рассматривать горы и кратеры, которые были ясно видны. Потом Моони показал ей Марс, Венеру и Сатурн с его кольцами.

— А где же моя звезда? — спросила Гертруда. — Вы совсем ничего не говорите мне о ней. Уж не угасла ли она каким-нибудь образом?

— О, нет! — воскликнул Моони, улыбаясь. — Ваша звезда блестит ярче прежнего, будьте в этом уверены. Она успела уже занять вполне определенное место в астрономическом каталоге, под именем "Gertrudia", которое вы были так добры утвердить за нею. Ведет она себя вполне благонамеренно и в определенный срок появляется на нашем горизонте. Но в настоящий момент ее еще нет, и сегодня я не смогу показать вам ее...

На следующий день к Моони явился новый, совершенно неожиданный гость, о существовании которого все уже давно успели забыть: это был тот самый карлик, которого они видели несколько месяцев тому назад, когда были у радамехского могаддема.

С гримасами и поклонами, не говоря ни слова, он вручил Моони послание от могаддема, которое Виржиль тотчас же перевел на французский язык.

"Дорогому сыну нашему, Норберу Моони, весьма сведущему в науках и искусствах и весьма премудрому, — поклон и пожелание всяческого благополучия.

Слуге нашему, Каддуру, мы поручаем уведомить тебя, что отныне вносимую нам подать за содействие, оказываемое тебе возлюбленными сынами нашими, детьми племени шерофа, ты должен повысить до тысячи пиастров в месяц.

Молодой астроном был так доволен превосходными результатами заключенного им с могаддемом договора, что не особенно возмутился этим новым вымогательством. Но он строго придерживался правила решать денежные дела совместно с комиссарами. Поэтому он попросил карлика подождать ответа и послал пригласить трех членов контрольного комитета пожаловать к нему для деловых переговоров.

Пока Вагнер и его компаньоны явились на приглашение, прошло около четверти часа. Все это время безобразный карлик не сводил глаз с Гертруды Керсэнь, откровенно любуясь ее красотой. Хотя это свидетельствовало об известном развитии его эстетического вкуса, но было тем не менее не особенно приятно молодой девушке. Каддур до того увлекся этим созерцанием, что даже не заметил появления господ комиссаров.

Выслушав сообщение Моони, они тотчас же согласились подписать новое условие, предложенное могаддемом.

Только теперь карлик обратил внимание на трех авантюристов, и в тот же момент какая-то мучительная гримаса исказила его сморщенное старческое личико, выражавшее теперь одновременно удивление и ненависть.

И вдруг, не сказав ни слова и не дождавшись ответа на письмо могаддема, он направился к двери и поспешно скрылся.

Когда прошло несколько минут, а карлик и не думал возвращаться, Моони послал Виржиля узнать, что означает это внезапное и поспешное бегство. Но, несмотря на тщательные поиски, карлик исчез бесследно и никто более не видел его.

Все это случилось так неожиданно, что решительно никто не мог объяснить причины таинственного исчезновения Каддура.

На следующий день гости простились со своими радушными хозяевами и отправились в дальнейший путь — к Хартуму. Обитатели пика Тэбали проводили их до самого подножия горы. Моони было очень тяжело и грустно расстаться с Гертрудой, и они условились, что в ближайшее же время снова встретятся в Хартуме или на пике Тэбали.