56


Талант должен убедить массу в истинности своих
идей, и тогда ему больше не придется беспокоиться
об их осуществлении, которое совершенно само собой
последует за их усвоением.

Фридрих Энгельс


В те времена, когда Леонид Ильич Брежнев был отмечен Ленинской премией за свои литературные успехи, в том числе и за воспоминания о личном вкладе в космонавтику, и даже в еще более отдаленные времена, когда сияющий Никита Сергеевич Хрущев на трибуне мавзолея прижимал к себе Юрия Гагарина, уже в те далекие времена без конца говорилось и повторялось, какой заботой и вниманием со стороны партии и правительства всегда была окружена наша космонавтика и как лично пеклись наши вожди о ее развитии.

Все это верно, но все это относится к послеспутниковому периоду, когда стало ясно, сколь громадный политический эффект космонавтика может дать, какие огромные пропагандистские прибыли можно тут получить. Если же говорить о доспутниковом времени, то заботой и вниманием она не окружалась просто потому, что партия и правительство не очень ясно представляли себе, а что, собственно, и зачем требуется окружать. Правильнее было бы сказать, что вожди не мешали ее рождению, и за это надо поблагодарить партию и правительство.

Ученые разных стран в середине 50-х годов придумали Международный геофизический год (МГГ). Дело хорошее, мирное, полезное, способствует укреплению международных связей и не тормозит построения коммунизма, - Хрущев был за МГГ. Хотят дно в океане мерить - пусть мерят, скважины бурить - разрешаю, спутник запустить - не возражаю. И в самом деле, почему не запустить?! А если запустить раньше, чем запустят американцы, а?!

В одной книге написано, что когда Королев обратился в ЦК с предложением о запуске спутника, ему якобы так ответили:

— Дело заманчивое. Но надо подумать...

Ручаться не могу, может быть, действительно, так ответили, но вряд ли. Не ясно, почему дело названо "заманчивым"? Что в нем было тогда "заманчивого"? И уж совсем непонятно, о чем тут надо было думать? Носитель требовал дальнейшей отработки, ведь было только два успешных старта, его так или иначе все равно пускать надо. Стоимость спутника ничтожна. Эксперимент, как утверждают ученые, интересный, престижный. Что тут думать? Далее в этой же книжке со слов Королева сказано: "Летом 1957 года вызвали в ЦК. Было дано доброе напутствие нашим планам".

Вот тут - другое дело, тут, действительно, есть над чем подумать...

Летом 57-го не вызывали Королева в ЦК по поводу спутника, а сам он туда поехал по этому поводу. Поехал, чтобы оговорить срок запуска, а не получать добро на планы. Летом 57-го поздно было получать добро на планы: до старта сто дней оставалось. Бушуев 24 июля уже подписал компоновочные чертежи, спутник по частям уже был готов, какое уж тут согласование. Так что, все так было, да не так...

Королев, как уже говорилось, мечтает о спутнике очень давно. Многие годы тесно сотрудничает с Тихонравовым и его группой, ведет переговоры с Келдышем и его "мальчиками" и "мальчиками" "мальчиков" — как было в лаборатории Петрова. Опыт, знания, самые последние достижения в разных областях техники, с первого взгляда, вроде бы и не связанные друг с другом, он, руководствуясь некой одному ему известной программой, много лет, подобно компьютеру, накапливает в себе для реализации этого грандиозного предприятия.

Он нашел деньги, чтобы еще в 1954 году оформить договор с Тихонравовым, который работает в НИИ-4 у Соколова и из чистого любопытства начинает "прибрасывать" спутник, - пройдет несколько лет и он заберет Тихонравова к себе.
518

Примерно тогда же Раушенбах у Келдыша предлагает первый вариант активной системы стабилизации спутника в полете — абсолютно еще умозрительная, ни к какому "железу" не привязанная теория, пройдет несколько лет, и он заберет Раушенбаха к себе. В январе 1954 года Королев начинает неспешную, но упорную, неотступную работу по консолидации всех "космических" сил, причем иногда силы эти не сразу сами узнают, что они - "космические". Первый этап: соединить Келдыша с Тихонравовым. 23 января впервые о спутнике говорят серьезно в таком солидном учреждении, как Институт прикладной математики. Через три недели Келдыш с "мальчиками" приглашают "на Тихонравова", который приехал с Яцунским и Максимовым, нескольких ученых. Среди них — люди, еще не понимающие, сколь большую роль сыграет космонавтика в их жизни.

Физик Вернов. Пройдет несколько лет, и запуск третьего спутника принесет Сергею Николаевичу славу, всемирную известность, Ленинскую премию, звание академика, приведет его к главному итогу всей его жизни — открытию внешней зоны радиационного пояса Земли. Для выполнения своих потаенных планов Королеву нужна поддержка астрономов.

Астроном Борис Васильевич Кукаркин. Он занимается своими переменными звездами и еще не ведает о том, что через несколько лет Королев затянет его в работу по созданию искусственной кометы.

Даже такого осторожного и осмотрительного человека, как физик Капица, Сергей Павлович сумел увлечь своими планами.

- Я не знаю, что нам конкретно может дать спутник, - сказал Петр Леонидович, - но я знаю, что все новое рождает новое, и спутник даст нам новые открытия.

Авторитет Капицы в академии очень высок, а с этого дня Петр Леонидович всегда поддерживает программы Королева.

Наконец, в марте-апреле Келдыш несколько раз встречается с Александром Николаевичем Несмеяновым. Президент заинтересован. Он читает доклад Тихонравова и передает его Келдышу с положительной резолюцией. 25 мая в три часа дня Несмеянов в президиуме Академии наук встречается с Королевым, Келдышем, Тихонравовым. Полное одобрение планов ракетчиков. "Все подписано, - ликует в дневнике Тихонравов. - Можно считать, что первый этап закончен!"

Да, первый этап закончен. Королеву удалось повернуть к космосу академические умы. Но он понимает, что это самый легкий этап. Нелепо было ожидать, что люди столь ярко мыслящие, как Несмеянов, Келдыш, Капица, будут сопротивляться запуску спутника. Куда труднее будет убедить администраторов, министерских чиновников, партийных аппаратчиков.

Первый раз Королев споткнулся там, где и не ожидал - на старом друге Тюлине. Сергей Павлович делает попытку увлечь Георгия Александровича работами Тихонравова. Тюлин большого энтузиазма не проявляет. Королев, начинает "давить" на Тюлина, забыв, что Тюлин лишь "твердеет", когда на него "давят". Тихонравов записывает в дневнике: "Т. ничего не понял и по впечатлению К. помощи оказывать не будет, хотя и обещал. В общем, этого следовало ожидать".

Пройдет всего несколько лет, и заместитель министра Георгий Александрович Тюлин будет назначен председателем Государственной комиссии при подготовке стартов четырех последних космических кораблей, запущенных при жизни Королева, станет "крестным отцом" Быковского, Терешковой, Комарова, Феоктистова, Егорова, Беляева, Леонова — ну что может быть причудливее извивов человеческой судьбы?!

Первый раз Королев говорит о спутнике с Устиновым в феврале 1954 года. Министр сдержан, но удалось убедить его хотя бы посмотреть бумаги Тихонравова. Сам Тихонравов послал свой доклад маршалу Василевскому и получил воодушевляющую резолюцию: "Тов. Тихонравову. Если у Вас возникнут затруднения, в любой момент звоните мне по телефону...". Теперь, в мае, заручившись поддержкой Академии наук, Королев начинает атаку на государственный аппарат: буквально на следующий день после беседы у Несмеянова письма о спутнике идут Василию Михайловичу Рябикову в Совет Министров, Георгию Николаевичу Пашкову в
519
Госплан и Дмитрию Федоровичу Устинову в Министерство оборонной промышленности. В этих письмах впервые официально ставится вопрос о создании искусственного спутника Земли. Хороший психолог, Королев дополняет письма докладной запиской Тихонравова, а также несколькими листами переводов из американских журналов: смотрите, насколько это серьезно, нас могут обогнать!.. Все соглашаются, что это серьезно, но письма Королева уходят в зыбучий бюрократический песок: никакой заметной, деловой реакции они не вызвали.


В.М.Рябиков, В.П.Глушко, М.В.Келдыш

Но Сергей Павлович не думает сдаваться. Вот как он оценивает итоги 1954 года: "В настоящее время все более близким и реальным кажется создание искусственного спутника Земли и ракетного корабля для полетов человека на большие высоты и для исследования межпланетного пространства".

А ракета Р-7 существовала пока только на бумаге.

Как вода капля за каплей точит камень, так и Королев день за днем "точит" своих оппонентов. Резко изменив тактику "захвата" Тюлина, отказавшись от лобовых атак и применив обходные маневры, он добивается того, что Георгий Александрович становится под его знамена. Не раз будут ссориться, и крепко, до крика и крутых слов, но знамена - одни. Тюлин пишет еще одно письмо Пашкову. Ну, пусть он, Королев, увлеченный фантазер, городской сумасшедший, только не в Калуге, а в Подлипках, но Тюлин-то - человек серьезный, заместитель начальника НИИ-4 — солидной организации солидного министерства. Должны же прислушаться к его словам!

Затем Королев добивается нового совещания у Рябикова. Произносит страстную речь, рассказывает, что спутник будет простейшим, неориентируемым, но запуск даже такого спутника явится важным политическим событием, а уж о научном он говорить не будет, поскольку тут присутствует Мстислав Всеволодович...

Келдыш своим тягучим вялым голосом подтверждает: научное значение весьма велико...

— Да о чем мы тут говорим?! — встрепенулся генерал Мрыкин, представитель Министерства обороны. - Когда запустим Р-7, тогда и будем думать о спутнике...

Перед Королевым - листок бумаги. После слов Мрыкина записал: "Поздно!"

С Мрыкиным они познакомились еще в Германии. Занятной личностью был
520
Александр Григорьевич. До мозга костей солдафон и до мозга костей технарь. Военпреды трепетали перед ним. По любому их замечанию он требовал от ракетчиков доскональных объяснений. В ОКБ шутили: "Получил втык в один мрык". Его боялись все, а он никого не боялся. Яростный противник любых компромиссов, Мрыкин нажил себе неисчислимое количество врагов, в том числе в родном министерстве, и долго не мог получить заслуженных генеральских погон.

Его требовательность не раз восхищала Королева, но сейчас, слушая его, Сергей Павлович внутренне клокотал. Как убедить Мрыкина и всех других мрыкиных, что готовиться к полету надо именно сейчас, а когда "семерка" стартует, уже не готовиться надо, а лететь! Сразу! Быстро! Как их убедить?..

Тем временем Белый дом объявил 29 июля 1955 года о том, что США будут участвовать в предстоящем Международном геофизическом годе, который должен начаться в середине 1957 года и продолжится до конца 1958-го.

Замечу, что разговоры о искусственном спутнике Земли в США начались еще за десять лет до этого, едва окончилась вторая мировая война. 3 октября 1945 года в бюро аэронавтики военно-морских сил США состоялось секретное совещание, на котором было принято решение о возможности и желательности создания спутника. К началу 1954 года американский спутник уже получил одобрение высших военных чинов США. Таким образом, заявление Белого дома, прозвучавшее сенсационно и неожиданно, на самом деле имело давнюю предысторию.

В общих международных планах МГГ пункт о запуске спутника стоял как бы под вопросом, поскольку неясно было, а как его, собственно, осуществить. Теперь, когда подключались США, как-то само собой выходило, что они и должны запустить спутник. Ну, а кто ж еще?!

Во всех странах, в том числе и в Советском Союзе, о спутнике писали газеты и журналы, публиковались разные варианты конструкций, фотографии отдельных приборов и аппаратов целиком. Наши умельцы - от юных техников во Дворцах пионеров до зрелых изобретателей с толстыми пачками авторских свидетельств - не хотели отставать, но не знали, к кому им надо обращаться, кто этим делом у нас в стране занимается. Требовалось человеческую фантазию и энтузиазм на что-то "закоротить"...

Есть в Москве на Лесной улице в доме № 55 музейчик: "Подпольная типография ЦК РСДРП 1905-1906 годов". Снаружи вывеска: "Торговля кавказскими товарами", а внутри, в глубоком колодце, печатали прокламации. Нечто подобное было создано у нас почти полвека спустя в космонавтике. Королев в подлипкинском "колодце" делал дело, а снаружи висела вывеска для доморощенных простаков и зарубежных шпиков: "Междуведомственная комиссия по координации работ в области организации и осуществления межпланетных сообщений". Это была чистая "липа", потому что комиссия эта ничего не могла координировать по двум причинам: во-первых, она ничего толком об этих работах не знала; во-вторых, если и знала, то никому ее координации были не нужны. Насколько серьезной была эта организация, можно судить уже по тому факту, что ни Королев, ни Келдыш, ни Глушко, ни Тихонравов в комиссию эту не входили. Во главе ее стоял академик Леонид Иванович Седов, механик, профессор Московского университета, солидный, красивый мужчина, словно самой природой созданный для представительства. Любая ракета была для него, прежде всего "телом переменной массы", детали конструкции интересовали его мало. В заместители ему определили Георгия Ивановича Петрова, тогда - члена-корреспондента Академии наук, который, как вы помните, занимался входом ракетной "головы" в атмосферу и теплозащитой.

Поскольку Петров в отличие от Седова находился "при деле", за границу на разные конгрессы и симпозиумы его не пускали, вообще рекомендовали с иностранцами не дружить, да к тому же Георгий Иванович не любил Леонида Ивановича, а потому в работе комиссии принимал участие минимальное. Когда решено было направить на 6-й конгресс Международной астронавтической федерации в Данию наших наблюдателей, туда поехали Седов и профессор Кирилл Федорович Огородников, главный редактор реферативного журнала "Астрономия и геодезия", человек очень эрудированный и начитанный, но решительно ничего не понимающий в
521
ракетной технике. Впрочем, это и так ясно: если бы он понимал, он бы в Данию не поехал.


Делегаты VI Международного конгресса по астронавтике
в Копенгагене в августе 1955 г.
Слева направо: астроном профессор МГУ Кирилл Огородников,
механик профессор МГУ Леонид Седов
и делегат из США Фредерик Дюрант-II

3 августа в зале Копенгагенского политехнического института президент конгресса американский профессор Дюран зачитал письмо президента США Эйзенхауэра, в котором официально подтверждалось, что в США готовятся к запуску спутника. "Птица" - так назывался американский проект - должна была стать самым щедрым подарком великой страны МГГ, а заодно напомнить миру о недосягаемости американской техники и укрепить в сознании миллионов людей мысль о бесспорном лидерстве США во всем мировом сообществе.

Прослушав письмо президента, все аккредитованные на конгрессе журналисты загоготали на весь мир, как встревоженная гусиная стая, а наш Леонид Иванович тихо и спокойно объявил, что устраивает в здании советской миссии пресс-конференцию. Все очень удивились: советские пресс-конференции были тогда не часты, и народу набралось много. Седов выступил, рассказал, что знал и что можно было рассказывать о наших работах, и, в частности, сказал:

— За последнее время в СССР уделяется много внимания исследовательским проблемам, связанным с осуществлением межпланетных сообщений, в первую очередь проблеме создания искусственного спутника Земли... Осуществление советского проекта можно ожидать в сравнительно недалеком будущем...

Когда конкретно, Седов, мне кажется, сам не знал, но говорить так смело никто Леониду Ивановичу не запрещал, поскольку те инстанции, которые запрещают, решительно не могли представить себе, что какой-то там спутник — это нечто серьезное, и относились к этому, как к научно-популярной болтовне.

Если бы в это время уже думали о приоритете, о том, что американцы могут нас обогнать, никакой советской пресс-конференции не было бы, хотя бы потому, что она могла встревожить американцев и активизировать их работы. Поэтому прозвучавшие через несколько лет упреки, прежде всего американцев, по поводу того, что мы что-то темнили, скрывали свои планы и устроили им "космический Пирл-Харбор", несправедливы. Темнить мы начали позднее, а тогда Седов прямо сказал:
522

— Возможно, наши спутники будут созданы раньше американских и превзойдут их по весу.

Журнал "Радио" летом 1957 года заранее публикует примерные частоты, на которых будет работать передатчик спутника. Количество статей о спутнике в наших популярных журналах и газетах к осени 1957 года измерялось уже сотнями. Президент Академии наук Несмеянов публично подтверждает, что теоретически проблема вывода спутника на орбиту решена. Наконец, Королев за 17 дней до старта в своем докладе на юбилейном заседании в честь 100-летия со дня рождения К.Э.Циолковского прямо говорит, что советские ученые намерены в ближайшее время запустить спутник.

За рубежом тоже немало писали о наших спутниках. Французский журналист Мишель Рузе, отличными научно-популярными статьями которого в журнале "В защиту мира" я зачитывался в студенческие годы, трезво оценил ситуацию: «Отнюдь не означает, что "Луна Эйзенхауэра" первой придет к финишу в состязании с ее советским и, может быть, английским соперниками», - писал он еще в сентябре 1955 года.

Так что все знали, что мы хотим запустить спутник, но никто не верил, что мы его можем запустить.

Выступление Седова было, кстати сказать, не первым на эту тему. До этого на заседании Комитета по проведению МГГ в Барселоне вице-президент Академии наук СССР Иван Павлович Бардин тоже говорил о спутниках, но тогда его заявление осталось как-то без внимания. А тут, наверное, потому, что Седов провел свою пресс-конференцию сразу после письма Эйзенхауэра, сообщение это вызвало воистину всемирную сенсацию. Леонид Иванович оказался в центре внимания, ему преподносили шоколадные ракеты, фотографировали со знаменитыми красавицами, а через несколько лет, когда спутник действительно полетел, нарекли "отцом русского спутника". Он, насколько мне известно, подобные утверждения не оспаривал, хотя и не подтверждал, обаятельно и таинственно улыбался, вместо того, чтобы с той же обаятельной улыбкой сказать:

— Уважаемые дамы и господа! Я ученый-механик. У меня есть хорошие работы по гидро- и аэродинамике. Но к ракетной технике и изучению космического пространства я никакого отношения не имею, а служу лишь ширмой, за которой прячутся те, кто имеет...

Но Седов этого не сказал, полмира объездил и "отцом русского спутника" пребывал несколько лет. Мне его всегда было жалко. Мне кажется, это унизительно для настоящего ученого...

Однако нельзя не признать, что выступление Леонида Ивановича в Копенгагене в какой-то степени действительно помогло рождению космонавтики. С незапамятных времен в России дороже ценилось то, что говорят по ту сторону пограничного шлагбаума, нежели то, что думают по тому же поводу с этой стороны. В космонавтике тоже нередко так получалось, что шевелиться нас заставляло чужое шевеление. Наиболее умные и хитрые наши специалисты даже отработали такой прием: на высоких совещаниях в конце доклада небрежно бросали:

— Хочу отметить, что на аналогичные работы в США выделено N миллионов долларов...

И действовало! Впрочем, в Хьюстоне американцы рассказывали мне, что они точно так же пудрили мозги своим администраторам...

Короче, трудно точно сказать почему: под влиянием ли заявления Эйзенхауэра, или советских и зарубежных публикаций Седова, и всей этой шумихи вокруг них, но с августа 1955 года начинается новый виток предыстории нашего спутника.

29 августа Королев отправляет, как тогда говорили, "в инстанции" подробную программу исследования космоса — от простейших спутников до полета человека. Еще раз подчеркиваю: его об этом не просят, никуда его не вызывают, он делает это только по собственной инициативе.

На следующий день - 30 августа - опять-таки по инициативе Королева
523
собирается весьма представительное совещание в кабинете Главного ученого секретаря Академии наук Александра Васильевича Топчиева.

Топчиев был неплохой химик-органик, но, очевидно, куда более сильный научный администратор. С военной поры, когда стал директором Московского нефтяного института, пошел он по этому пути: замминистра высшего образования, Главный ученый секретарь, а потом и вице-президент Академии наук. Это был энергичный и умный человек, с крепкой деловой хваткой. Вместе с несколько "возвышенным" романтиком Несмеяновым "приземленный" реалист Топчиев сумел сделать немало полезного для Академии, пока Хрущев не задумал перестраивать ее по собственному образцу.

На этот раз, с учетом всех событий, Александр Васильевич прикинул, что результатом новой говорильни должен быть не просто "обмен мнениями", а какое-то конкретное решение. Королев выступил с коротким докладом, рассказал, как идут дела с "семеркой".

- На днях состоялось заседание Совета главных конструкторов, - сказал Сергей Павлович, - на котором был подробно рассмотрен ход подготовки ракеты в варианте искусственного спутника. Конкретной компоновкой мы займемся, когда у нас будут все габариты и веса. А пока я считаю необходимым создать в Академии наук специальный рабочий орган, который занялся бы программами научных исследований с помощью целой серии искусственных спутников, в том числе и биологических, с животными на борту. Этот орган должен уделить самое серьезное внимание изготовлению научной аппаратуры и привлечь к этому делу ведущих ученых Академии наук...

Топчиев одобрительно кивал.

- И я поддерживаю предложение Сергея Павловича, — отозвался Келдыш. — Важно назначить толкового председателя.

- Вам и быть председателем, - с ходу парировал Королев. - Вы согласны со мной, Валентин Петрович? - он обернулся к Глушко.

- Согласен. Главное, Мстислав Всеволодович сможет реально оценить возможности создания этой научной аппаратуры в столь короткие сроки. Когда ракета полетит, приборы не должны тормозить нашу работу...,

Так Мстислав Всеволодович Келдыш начал вплотную заниматься спутником. Через несколько лет, полузасекреченный, он получит газетный псевдоним: "Теоретик космонавтики".

Младшему сыну преподавателя Рижского политехнического института Всеволода Михайловича Келдыша, Мстиславу было всего четыре года, когда армии Вильгельма вторглись в Латвию. Семья Келдышей переехала из Риги в Москву. Найти квартиру оказалось делом очень нелегким, и они поселились за городом, в Лосиноостровской. Тут и прожили трудные три года.

Однажды весенним вечером в дом постучали. На пороге стоял усатый человек в простой солдатской шинели. Извинился за беспокойство, аккуратно вытер ноги о половичок, улыбнулся ребятишкам, представился:

- Фрунзе, председатель Иваново-Вознесенского губисполкома.

Михаил Васильевич приглашал профессора Келдыша в Иваново-Вознесенск. Там, в изнуренной разрухой русской текстильной столице, задумал Фрунзе создать новый политехнический институт. Всеволод Михайлович Келдыш стал одним из первых и ведущих профессоров нового учебного заведения.

В 1963 году мне довелось встретиться с Всеволодом Михайловичем, выдающимся советским строителем, академиком архитектуры. Мы беседовали у него дома, в большой полуподвальной квартире рядом с Музеем изобразительных искусств, которую он очень любил и категорически отказывался из нее переселяться куда-нибудь повыше.

- Ну что вам сказать, - весело говорил Всеволод Михайлович. - У нас в семье было семеро детей. Если бы я знал, что один из моих мальчишек станет президентом Академии наук СССР, может быть, я обращал бы на него больше внимания. - Мне всегда казалось, что самый талантливый не младший, а старший, который
524
стал руководителем джаза. А Мстислав... Помню, он ездил со мной в Балахну, на строительство бумажного комбината. Есть даже снимок: сидит верхом на бетономешалке...

Учился Мстислав хорошо. В шестнадцать лет он окончил школу и решил идти по стопам отца - стать строителем. Хотел поступить в МВТУ на строительный факультет, но его не приняли: слишком молод. Старшая сестра, студентка математического факультета Московского университета, советовала брату попытать счастья в МГУ. В ту пору в приемную комиссию университета входили и студенты. Молодость нового абитуриента их не смутила. Сомневающимся преподавателям они говорили: "Давайте попробуем. А если он сдаст все на отлично?" Он и сдал все на отлично.

Одним из ведущих профессоров в университете был тогда Николай Николаевич Лузин. Он воспитал блестящую плеяду советских математиков: А.Я.Хинчин, П.С.Александров, Л.А.Люстерник, М.А.Лаврентьев, А.Н.Колмогоров. Среди его учеников был и молодой Келдыш. Однажды в фойе Московской консерватории Всеволод Михайлович Келдыш, гуляя с женой во время антракта, встретил Лузина.

- Должен вас очень огорчить, - сказал математик, - ваш сын идет на дно...

Звонок прервал беседу. Нетрудно понять, с каким нетерпением ожидал Келдыш-старший окончания концерта: шутка ли, когда профессор так характеризует своего студента, а этот студент — твой сын!

- Да, да, идет на дно! - продолжил в гардеробе Лузин начатый разговор. - Вы представляете, он увлекается прикладной математикой! Его, видите ли, интересуют инженерные задачи! Гибнет незаурядный математический талант!

Может быть, именно эта "инженерная жилка" в молодом математике и привлекла к нему внимание двух других ученых: заместителя начальника ЦАГИ Александра Ивановича Некрасова, уже известного нам по туполевской шараге, и выдающегося аэродинамика, первого ученика Н.Е.Жуковского Сергея Алексеевича Чаплыгина. После окончания университета в 1931 году двадцатилетний Келдыш становится сотрудником ЦАГИ.

"Научный труд - это не мертвая схема, а луч света для практиков", - поучал молодежь Чаплыгин. Может быть, как нигде в другом месте выявились в те годы в ЦАГИ принципиальные особенности новой математической школы — органическое слияние чистой и прикладной науки, диалектическое единство абстрактного и конкретного. Поэтому не случайной была победа над одним из коварнейших врагов самолетов - флаттером.

Флаттер - это стремительно нарастающая вибрация конструкции, внезапно возникающая при некой, так называемой критической скорости полета. Флаттер никак не предупреждал о себе, он внезапно охватывал самолет, и иногда было достаточно нескольких секунд, чтобы машина в воздухе развалилась на куски. С земли казалось, что самолеты взрывались. Это явление было столь стремительным и неуловимым, что находились люди, считавшие, что причина катастроф кроется совсем в другом, а "флаттер выдуман в ЦАГИ".

Столкнувшись с флаттером, которым тогда занимались опытные механики Борин, Гроссман и Кричевский, Келдыш сразу понял, что это лишь одно из проявлений еще неисследованного мира динамической прочности, в который вторглась авиация. Он занялся нестационарными, меняющимися во времени режимами, анализируя их с предельной математической точностью. Перед войной флаттер был побежден, но Келдыш понимал, что за частной задачей флаттера стоит целый сонм других проблем, которые не могут не появиться там, где царствуют невиданные ранее скорости.

В отличие от многих "чистых" теоретиков 27-летний Келдыш, ставший уже доктором физико-математических наук, оказался и довольно смекалистым экспериментатором. Он тщательно продумывал опыты в аэродинамических трубах и реальных полетах, которые подтвердили его теоретические предположения.

Трудный, самый трудный 1941-й. Немцы знают, что такое ЦАГИ. Бомбежки чуть ли не каждый день. В ту страшную осень у Мстислава Всеволодовича большая радость — родился сын. Петька. Родился прямо во время бомбежки...
525

У новой темы, которой занялся Келдыш, странное название: шимми. Точнее - шимми переднего колеса трехколесного шасси. Шимми - это танец, модный американский танец. У них самолеты и "затанцевали". Уже в первых машинах с трехколесным шасси переднее колесо при некоторой скорости начинало произвольно поворачиваться вокруг стойки, то немного вправо, то чуть-чуть влево. Самолет съезжал с бетонной дорожки, зарывался носом в землю. А того хуже, стойка ломалась на большой скорости, и тогда шимми становился для летчика танцем смерти.

Все как будто просто. Колесо катится по земле, что тут хитрого? Но колесо нагружено. Какие силы возникают там, где пневматика касалась земли? Как они зависят от скорости движения колеса? Что заставляло его "танцевать"? Член-корреспондент АН СССР — избран за решение задачи флаттера — Келдыш руководит уже целым коллективом исследователей. У него свой почерк, свой стиль. Он никогда не позволяет себе повышать тон при разговоре, резко перебивать собеседника. Но когда он своим тягучим голосом, с мягкой буквой "л" начинает критиковать, тогда, наверное, многие предпочли бы такой "ласковой" критике самый громкий разнос. Он знает силы каждого, никогда не переоценивает людей, но никогда не докучает им мелкой начальственной опекой. Перед каждым своя задача. Десятки частных ответов дают один - общий. Он схватывает идеи моментально, освобождает их от шелухи второстепенных подробностей, обнажает главное, оценивает его с самых общих, самых объективных позиций. Ему органически чуждо то, что называется ведомственными интересами. Никто никогда не мог сказать, что Келдыш "человек" Туполева, Шахурина, Баранова или Устинова. В сравнении с Королевым он был гораздо более независимым, но не только в силу характера, а, прежде всего, благодаря специфике самой его работы.

Когда появились первые советские самолеты с трехколесными шасси, проблема шимми была уже решена. Советские машины не "танцевали". В 1946 году за эту работу Келдыш был отмечен второй Сталинской премией. В том же году 35-летний ученый стал академиком. Через три года на общем собрании Академии наук СССР, посвященной советской математической школе, профессор П.С. Александров отметил, что Келдыш "является выдающимся исследователем не только в математике, но и в механике".

В 1956-1957 годах совсем зеленым инженером я работал в РНИИ, а точнее - в НИИ-1 Министерства авиационной промышленности - такова была новая, кажется уже четвертая по счету вывеска многострадального РНИИ. Его научным руководителем был Келдыш. Среди молодежи о нем ходили легенды. Всерьез говорили о том, что не существует такой прикладной математической задачи, которую он не смог бы решить, если она верно сформулирована. Однажды Келдыш дал десять дней одной из лабораторий на проведение неких расчетов. В конце срока смущенный руководитель лаборатории признался, что работа не выполнена, поскольку очень трудно сформулировать задание для ЭВМ. Келдыш поморщился, взял коробку "Казбека", перевернул тыльной светлой стороной, покрутил в руках карандаш и быстро что-то написал на коробке.

- Мне кажется, что теперь это сможет сосчитать даже кошка, - сказал он, брезгливо отодвигая от себя коробку.

Я присутствовал на защите одной докторской диссертации. Келдыш председательствовал. Он сидел за столом, посасывая леденцы из плоской железной коробочки: отучался от табака. Выражение лица было отсутствующее, я был уверен, что докладчика-соискателя он не слушает. Отвечая на вопросы, докладчик вдруг споткнулся на одном из них, как говорится, "поплыл": попробовал что-то путано объяснить и, наконец, замолчал. Келдыш встал и, подойдя к развешанным таблицам, сказал своим тихим голосом, чуть растягивая слова:

- Ну это же так просто, вот взгляните... - и начал объяснять. Я подумал: соискатель изучал этот вопрос годы, Келдыш - минуты. Вспоминается рассказ Раушенбаха. Однажды на космодроме Келдыш подошел к группе ученых и попросил:

- Вы не могли бы уделить мне буквально несколько минут?

- Конечно, конечно!
526

- Но вопрос сугубо личный...

Такое признание всех заинтриговало. Прошли в комнату, где была доска, и Келдыш быстро начал писать математические символы, оборачиваясь через плечо и спрашивая:

- Так? Так?..

Дело кончилось тем, что Келдыш прочел целый курс лекций, по памяти выводя все основные соотношения теории относительности. Просто ему хотелось проверить себя. Его мозгу была необходима математическая разминка, как спортсмену - физическая зарядка.

Уже когда Келдыш стал президентом Академии наук, мне по делам газетным приходилось встречаться с ним и в президиуме, и на космодроме, однажды даже у него дома: он жил в высотном здании у Красных ворот. Надо сказать, что журналистов Мстислав Всеволодович не то что не любил, а как-то сторонился их, избегал встреч, редко давал интервью, все это делало общение с ним, как с президентом, трудным и малоприятным. Мои попытки узнать у него что-то о нем самом тоже не увенчались успехом. Гораздо больше мне рассказали его отец и брат, но не тот, которого отец считал самым умным, а другой - известный музыковед. Я мало знаю о привычках и увлечениях Мстислава Всеволодовича, слышал, что он покупал книги по живописи, любил французских импрессионистов.

Последний раз видел я его в гостях у Марии Николаевны Баланиной. Он приехал в день рождения Сергея Павловича, еще раз подчеркивая этим высочайшее уважение к его памяти. Он быстро старел и не внешне даже, а как-то внутренне: становился тише, говорил меньше, очень усталым голосом. С ним заговаривали Черток, авиаконструктор Антонов, прилетевший из Киева. Он отвечал односложно, быстро умолкал. Перед уходом я попросил Келдыша рассказать мне о Королеве.

— Что я могу рассказать, — ответил он, посмотрев на меня потухшими глазами. - Королев все рассказал о себе своими делами...

Но тогда, летом 1955 года, Келдыш был совсем другим. Королев очень ценил в нем состояние постоянной умственной готовности, его умение схватывать все на лету и так же быстро решать. Это был отлично организованный мозг, и Королев был очень доволен, когда его предложение о председательстве Келдыша в "космической" комиссии Академии наук было поддержано и утверждено.

Келдыш спутником увлекся. Вскоре в президиуме Академии он уже по своей инициативе собрал еще одно совещание, пригласил Иоффе, Капицу, других корифеев. Жаль только Королева не было, улетел на полигон и вместо него докладывал Тихонравов.

Сообщение Михаила Клавдиевича - очень спокойное, риторически неброское - произвело большое впечатление именно потому, что о вещах совершенно фантастических он рассказывал просто и буднично. Развернулась дискуссия по теплообмену. Кто-то предложил установить на борту маленький холодильник.

— Холодильник - это слишком громоздко, - встрепенулся Иоффе. — Нужно организовать хорошую циркуляцию с помощью вентиляторов, а энергию им дадут солнечные батареи...

Келдыш звонил члену-корреспонденту АН СССР Вулу, тот тоже подтвердил, что сделать такую штуку можно, посоветовал Келдышу связаться с Виктором Сергеевичем Вавиловым в ФИАНе - сыном Сергея Ивановича, который дока в этих делах.

Постепенно, начав с невинных консультаций, Келдыш втягивал в новую работу известных ученых: Б.П.Константинова, В.А.Котельникова, Л.А.Арцимовича, В.Л.Гинзбурга. Само их присутствие на его совещаниях придавало делу столь необходимую ему солидность, гарантировало от упреков в прожектерстве. Келдыша в Академии наук знали и уважали. Молодым импонировала его молодость, старым - его молчаливое спокойствие, несуетность. Он не зарабатывал авторитет на трибуне, не лез в политику, это был настоящий ученый, который заниматься ерундой не станет. Поэтому, когда Келдыш приглашал на совещания, к нему шли, это было даже лестно: Келдыш хочет со мной посоветоваться.
527


В Центре дальней космической связи
Слева направо: М.В.Келдыш, М.С.Рязанский, Т.Н.Бабакин, Н.С.Лидоренко

Мстислав Всеволодович работал очень много, провел ряд совещаний с "атмосферщиками" С.Н.Верновым, Л.В.Курносовой, В.И.Красовским, всякий раз старался сузить тему: космические лучи, ионосфера, магнитное поле Земли. С удивлением обнаруживал, как мало знают обо всем этом светлейшие умы академии, тормошил своих "мальчиков", математиков-траекторщиков: Д.Е.Охоцимского, Т.М.Энеева, В.А.Егорова, М.Л.Лидова; подключил к работе Н.С.Лидоренко, КБ которого занималось преобразованием лучистой энергии, в том числе — солнечными батареями; консультировал Г.И.Петрова по работам с "головой", входящей в атмосферу. Написал письмо академику-секретарю Отделения физико-математических наук М.А. Лаврентьеву с просьбой выделить машинное время на ЭВМ для расчетов по спутнику. Постепенно обозначился круг вопросов, который должен был решаться на "объекте Д" — так был закодирован спутник. По расчетам весить он должен был около 1100 килограммов и свободно размещаться в головной части ракеты.

Уже в сентябре предложения ученых по спутнику были на столе у Королева. Он собрал Совет Главных, пригласил Келдыша, нескольких академиков, и все вместе обсудили предложенную программу.

Королев намеренно старался придать всему делу как можно большую солидность. Ему было важно показать, что комиссию по "объекту Д" возглавляет не он, а академик Келдыш, что объект этот - не его затея, а плод трудов всего Совета Главных, а сам он вроде бы лишь координатор. На самом деле, именно Королев был главной заводной пружиной всего этого механизма, именно через него шли все линии связей наука-техника, именно он постоянно торопил всех с выполнением этой программы.

А торопить приходилось постоянно. За два года нужно было разработать, изготовить и отладить всю аппаратуру, источники питания, систему терморегулирования, радиотелеметрическую связь с всенаправленными антеннами, продумать схему управления работой бортовой аппаратуры и многое другое. Можно сделать все это за два года? Можно! Но трудно. "Объект Д" оснащали десятки
528
исполнителей, практически друг с другом не связанных. Быстро создать "объект Д" можно, лишь опираясь на энтузиазм многих людей, но Королев был уже слишком опытен и знал, что ожидать равного и нужного ему энтузиазма от всех исполнителей - нереально. Соединить их всех он мог, но было ясно, что такая связь непрочна и, как ни важны тут личные, дружеские отношения, требуется нечто, стоящее над этими отношениями. Вот теперь нужно было подключать власть предержащих, вот теперь требовалось РЕШЕНИЕ, опираясь на которое, он мог бы уже не уговаривать и не просить, а настаивать и требовать. И снова, не дожидаясь пока его вызовут, сам ездил и в ЦК, и в Совмин, возил бумаги, письма, объяснял. Он очень торопился: на носу были ответственнейшие испытания Р-5М с зарядом "Байкал", от итогов которых зависело многое — прежде всего, доверие к нему. В первых числах января Королев уехал в Кап.Яр. Постановление Совета Министров СССР № 149-88 СС вышло, когда он был уже на старте "атомной" ракеты. Оно утверждало все разработки ОКБ и Академии наук и предписывало создание спутника весом 1000-1400 килограммов, из которых 200-300 отводилось под научную аппаратуру. Срок пробного пуска - лето 1957 года. Комиссия, созданная чисто партизанскими методами в кабинете Топчиева, когда Королев по-школярски, словно старосту в классе выбирали, выкрикнул Келдыша в председатели, отныне узаконивалась. Заместителями Келдыша назначались Королев и Тихонравов, ученым секретарем - Скуридин - сотрудник президиума академии.

Вернувшись после пуска "Байкала" из заволжских степей "на щите", Сергей Павлович снова активно включается в работу по спутнику. Беседы с "академическими" смежниками тревожат его. Очень часто они не могут ясно сформулировать, что же они хотят узнать с помощью спутника. Инертность и лень многих мужей науки особенно ясно проявились в апреле 1956 года на Всесоюзной конференции по исследованию верхних слоев атмосферы. Королев прочел доклад о тех возможностях, которые предоставляют этим исследованиям ракеты дальнего действия, модифицированные для мирной научной работы, просил выступить и рассказать о недостатках, необходимых доработках этих экспериментов как со стороны геофизиков, так и со стороны ракетчиков. Работы с геофизическими ракетами шли шесть лет, ужели и сказать нечего?!

Председательствующий академик Евгений Константинович Федоров, некогда самый молодой в папанинской четверке на полюсе, но теперь солидный, важный, похожий на большого тюратамского суслика, тщетно призывал сонное собрание к участию в прениях.

- Мы сегодня ждали, что товарищи, работники Геофизического института, выскажут какие-то предложения, - говорил в заключительном слове Королев, - но ничего сказано не было. "Мы измеряли, мы брали, мы получали результаты с такой-то степенью точности, но мы не учитывали, что контейнер кувыркается, мы не учитывали аэродинамического фактора" и т.д. Правильна, научна ли такая постановка вопроса?..

При обсуждении тезисов моего выступления мы сознательно постарались сказать: исследуйте, мы беремся поднять ваши приборы на ту высоту, на какую вы захотите. Но этих требований мы сегодня не услышали. Должен сказать, что по известным причинам нас будут интересовать, в связи с перспективными работами, высоты до 800 километров... Мы должны знать физические свойства атмосферы для тех высот, которые нам нужны...

Иногда ему казалось, что он говорил в бочку. У бабушки в Нежине во дворе было много больших бочек, он залезал в них и разговаривал, а бочки отвечали каким-то низким долгим гудом...

Потом Келдыш скажет: "Каждый килограмм веса научного прибора стоил значительно больше золота, он стоил золотого интеллекта". В этих словах Келдыш немного набивает цену себе и своим коллегам. У Королева были серьезные претензии к интеллекту. Когда он послал Олега Ивановского к "смежникам" в одно ленинградское приборное НИИ, тот вернулся в ужасе: аппаратура была на уровне 30-х годов. Приборы, которые предназначались для установки на спутнике, были
529
тяжелее и больше по габаритам, чем американские. Королев вынужденно закрывал на это глаза: других в обозримом будущем ждать было неоткуда. Шут с ним, с весом, лишь бы работали надежно...

В это время Сергею Павловичу требовалось нечто более дефицитное, чем интеллект. График подготовки аппаратуры срывался постоянно, и найти виновных оказывается невозможно. Многие ученые, люди в высшей степени изобретательные и оригинально мыслящие, превращались в сущих детей, когда дело доходило до производства. У них не было никакого опыта взаимодействия лаборатории и цеха. Создав что-то интересное и действительно нужное, они ликовали и успокаивались, не думая о том, а кто же, когда и как воплотит их находку в "железо".

14 июня 1956 года Королев принимает решение по компоновке ракеты под спутник. Для спутника "семерку" требовалось немного переделать: изменить программу работы двигательной установки, снять радиоаппаратуру системы управления, сделать новый конус и тепловой экран, чтобы спутник не перегрелся при подъеме, отработать пружинный толкатель, который сбросит в нужный момент конус головного обтекателя, и другой пневматический толкатель, который отделит спутник от ракеты.

Но как все это делать, когда отделять-то еще нечего! Успеют ли сделать сам спутник? То, что и ракеты еще фактически нет, вернее, она есть, но еще не летала, Королева как-то не беспокоило. Ракета будет. Тут он ни от кого не зависит, тут все решает он и его люди. В июле 1956 года Сергей Павлович утверждает эскизный проект спутника с массой примерно 1400 килограммов - нечто условное, абстрактное, заранее предрасположенное ко многим изменениям. Документ подписали: Королев - Главный конструктор, Тихонравов - главный консультант, Бушуев - заместитель Главного по проектированию, Охапкин - заместитель Главного по конструированию, Воскресенский - заместитель Главного по испытаниям.

Келдыш успокаивал Королева: академия не подведет. 14 сентября он пригласил Сергея Павловича на заседание президиума, на котором сам сделал доклад. Многие члены президиума впервые услышали о спутнике — радиопередатчик, а потом собака, фотографии невидимой стороны Луны — все это звучало как сказка. В конце своего доклада Мстислав Всеволодович опять стал успокаивать ракетчиков (а, может быть, и себя?):

- У нас было некоторое отставание по целому ряду работ в Академии наук и сейчас имеется отставание. Мы должны были сдать еще в августе габариты аппаратуры и привязку ее к ракете... Очень напряженное у нас положение с созданием макетов ряда приборов, которые мы должны дать в октябре для установки на модели спутника... Надеемся, что по большинству приборов мы дадим макеты в октябре, а по остальным - в ноябре... Мы хотим, чтобы наш спутник вылетел раньше, чем американский...

Если бы знал Келдыш, как хочет этого Королев! Его просто ужас охватывал, когда он представлял себе, что "американы"77 его обгонят. Он и думать об этом не хотел!
77 Словечко, изобретенное Сергеем Павловичем.

Через десять дней, готовя тезисы доклада по спутнику, Королев писал: "Несомненно, что мы вступаем в новую область работы по ракетной технике, связанную с созданием летательных машин... Создание этого эскизного проекта не является случайностью, а подготовлено всей предыдущей работой организаций, занимающихся разработкой ракет дальнего действия...

В итоге тщательной проработки плана исследовательских работ, проводимых на спутнике, в Комиссии Академии наук под председательством М.В. Келдыша было установлено, что нельзя ограничиться одним вариантом спутника, и приняты три варианта, отличающиеся составом аппаратуры...".

Еще через три дня научно-технический совет НИИ-88, выслушав доклад Королева, одобряет экскизный проект. Королев еще надеется, что академические институты не подведут его, ведь Келдыш обещал сдать макеты в октябре-ноябре. Но
530
вот проходит октябрь, наступает ноябрь, а всех макетов нет, и когда они будут, никто сказать не может. Королев вязнет в сроках, барахтается в них, они засасывают его, как великая грязь Кап.Яра. Подлипки-Кап.Яр-Тюратам-Молотовск (там идут завершающие испытания морской ракеты) - по этому четырехугольнику беспрерывно перемещается Королев, занимаясь сразу десятками разных дел, из которых главной заботой остается спутник и "семерка". Впрочем, для него они неразделимы...

Сейчас, наблюдая из дали времен все эти яростные метания Сергея Павловича, слушая донесенное пожелтевшими бумагами эхо его страстных споров, ясно видишь эту борьбу убежденного энтузиаста с сонной рутиной, с сотнями, быть может, и не плохих людей в общепринятом определении, но, прежде всяких искусственных спутников Земли обеспокоенных получением твердых гарантий будущего благополучия и сытости; ясно видишь, сколь велик личный вклад Королева в то, что страна наша стала родиной первого спутника и открыла новую эру человеческого прогресса.
531

вперёд
в начало
назад