АРТУР КЛАРК ЛЕТО НА ИКАРЕ Научно-фантастический рассназ Рисунок В. НЕМУХИНА Вчнувшись, Колин Шеррард долго не мог сообразить, где находится. Он лежал в капсуле на круглой вер­шине холма, склоны которого запеклись темной кор­кой, точно их опалило жаркое пламя; вверху простер­лось аспидно-черное небо со множеством звезд, и од­на из них, над самым горизонтом, напоминала крохотное яркое солнце. Солнце?! Неужели оно так далеко от Земли? Не может быть! Память подсказывала ему, что Солнце близко, угро­жающе близко, оно никак не могло обратиться в маленькую звезду. Вдруг в голове у него прояснилось. Шеррард знал, где находится, знал совершенно точно, и мысль об этом была столь ужасна, что он едва опять не потерял сознание. Никто из людей не бывал еще так близко к Солнцу. Поврежденный космокар лежал не на холме, а на сильно искривленной поверхности маленького — всего две мили в поперечнике — космического тела. И быстро опускающая­ся к горизонту на западе яркая звезда — это огни «Про­метея», корабля, который доставил Шеррарда сюда, за мил­лионы миль от Земли. Товарищи, конечно, уже недоумева­ют, почему не вернулся его космокар — замешкавшийся почтовый голубь. Пройдет немного минут, и «Прометей» ис­чезнет из поля зрения, уйдет за горизонт, играя в прятки с Солнцем. Колин Шеррард проиграл эту игру. Правда, он пока на ночной стороне астероида, укрыт в его прохладной тени, но быстротечная ночь на исходе. Четырехчасовой икарийский день надвигается стремительно и неотвратимо, близок грозный восход, когда яркий солнечный свет — в тридцать раз ярче, чем на Земле, — выплеснет на эти камни жгучее пламя. Шеррард великолепно знал, по­чему все кругом опалено до черноты. Хотя Икар достигнет перигелия только через неделю, уже теперь полуденная тем­пература на его поверхности близка к тысяче градусов по Фаренгейту. Как ни мало подходил момент для юмора, ему вдруг вспомнилось, что капитан Маклеллан сказал об Икаре: «Са­мый горячий участок недвижимости во всей солнечной си­стеме». Несколько дней назад они воочию убедились, сколь спра­ведлива эта шутка, — достаточно было сделать один из тех простейших ненаучных опытов, которые действуют на во­ображение куда сильнее, чем десятки графиков и кривых. Незадолго до восхода один из космонавтов отнес на буго­рок деревянную чурку. Стоя в укрытии на ночной стороне, Шеррард видел, как первые лучи Солнца коснулись бугорка. Когда его глаза оправились от внезапного взрыва света, он разглядел, что чурка уже чернеет обугливаясь. Будь здесь своя атмосфера, дерево тотчас вспыхнуло бы ярким пла­менем. Вот что такое восход на Икаре... Правда, пять недель назад, когда они пересекли орбиту Венеры и впервые высадились на астероид, было далеко не так жарко. «Прометей» подошел к Икару в момент наиболь­шего удаления астероида от Солнца. Космический корабль приноровил свой ход к скорости маленького мирка и лег ка его поверхность легко, как снежинка. (Снежинка на Икаре!.. Придет же на ум такое сравнение!) Тотчас на шест­надцати квадратных милях колючего никелевого железа, по­крывающего большую часть астероида, рассыпались ученые, расставляя приборы, разбивая триангуляционную сеть, соби­рая образцы, делая множество наблюдений. Все было задумано и тщательно расписано много лет назад, когда еще только готовились к Международному аст­рофизическому десятилетию. Икар предоставлял исследова­тельскому кораблю неповторимую возможность: под прикры­тием железно-каменного щита двухмильной толщины подой­ти к Солнцу на расстояние всего семнадцати миллионов миль. Защищенный Икаром, корабль мог без опаски обле­теть вокруг могучей топки, которая всем планетам несет теп­ло и сделала возможной жизнь. Подобно легендарному Прометею, добывшему для чело­вечества огонь, космолет, названный его именем, доставит на Землю новые знания о поразительных тайнах небес. Члены экспедиции успели установить все приборы и про­вести заданные исследования, прежде чем «Прометею» при­шлось взлететь, чтобы отступить вместе с ночной тенью. Да и после этого оставалось в запасе еще около часа, во время которого человек в космокаре — миниатюрном, длиной всего десять футов, космическом корабле — мог продолжать ра­боту на ночной стороне, пока не подкралась полоса восхода. Казалось бы, в мире, где рассвет приближается со скоростью всего одной мили в час, ничего не стоит вовремя улизнуть! Но Шеррард не сумел этого сделать, и теперь его ожидала кара: смерть. Он и сейчас не совсем понимал, как это произошло. Колин Шеррард налаживал передатчик сейсмографа на станции-145, которую они между собой называли «Эверес­том»: она на целых девяносто футов возвышалась над по­верхностью Икара! Работа пустяковая. Правда, выполнять ее приходилось с помощью выдвигающихся из корпуса кос-мокара механических рук, но Шеррард уже наловчился; ме­таллическими пальцами он завязывал узлы уже почти так же сноровисто, как собственными. Двадцать минут — и радиосейсмограф опять заработал, сообщая в эфир о толч­ках и трясениях, число которых стремительно росло по ме­ре того, как Икар приближался к Солнцу. Теперь на лентах записана и «его» кривая, да много ли ему от этого радости... Убедившись, что передатчик действует, Шеррард расста­вил вокруг прибора солнечные отражатели. Трудно поверить, что два хрупких, не толще бумаги, листа металлической фольги могли преградить путь потоку .лучей, способному в несколько секунд расплавить олово или свинец! И, однако, первый экран отражал более девяноста процентов падаю­щего на его поверхность света, а второй — почти все ос­тальное; вместе они пропускали совершенно безобидное ко­личество тепла. Шеррард доложил на корабль о выполнении задания, по­лучил «добро» и приготовился возвращаться на борт. Мощ­ные прожекторы «Прометея» — без них на ночной стороне астероида вряд ли удалось бы что-либо разглядеть — бы­ли безошибочным ориентиром. Всего две мили отделяли его от корабля. И будь Шеррард облачен в планетный скафандр с гибкими сочленениями, он, учитывая почти полную неве­сомость, мог бы просто допрыгнуть до «Прометея». Ничего, маленькие ракетные двигатели космокара за пять минут до­ставят его на борт... С помощью гирокомпаса он направил космокар на цель, затем включил вторую скорость и нажал стартер. Последо­вал сильный взрыв под ногами, и Шеррард взлетел, уда­ляясь от Икара... и от корабля! «Неисправность!» — поду­мал он, холодея от ужаса. Его прижало к стенке, он никак не мог дотянуться до щита управления. Работал только один мотор, поэтому астронавт летел кувырком, вращаясь все быстрее. Шеррард лихорадочно искал кнопку «стопа», но вра­щение сбило его с толку. И когда он дотянулся до ручек, его первая реакция только усугубила положение: он вклю­чил скорость подобно тому, как нервный шофер сгоряча вместо тормоза нажимает акселератор. Всего секунда уш­ла на то, чтобы исправить ошибку и заглушить мотор, но звезды стали в его глазах светящимися колесами... Все произошло так быстро, что Колин Шеррард не успел вызвать корабль и сообщить о катастрофе. В конце концов, опасаясь, как бы не натворить еще худших бед, он оставил ручки в покое. Чтобы выйти из штопора, требовалось не меньше двух-трех минут осторожного маневрирования; у не­го, судя по мельканию приближающихся камней, оставались считанные секунды. Шеррард вспомнил совет, запечатленный на обложке «На­ставления астронавту»: «Если не знаешь, что делать, — не делай ничего». Он честно продолжал следовать этому сове­ту, когда Икар обрушился на него и звезды померкли... ...Просто чудо, что корпус кара цел и он не дышит кос­мосом. (Сейчас он радуется, а что будет через полчаса, ко­гда сдаст теплоизоляция?) Конечно, совсем без поломок не обошлось, сорваны оба зеркала заднего обзора, которые бы­ли укреплены на защищающем его голову прозрачном шаре, придется повертеть шеей, но это пустяки, — гораздо хуже то, что одновременно покалечило антенны. Он не может выз­вать корабль, и корабль не может вызвать его. Из динамика доносился лишь слабый треск, скорее всего от каких-нибудь неполадок в самом приемнике. Колин Шеррард был отрезан от людей. Положение отчаянное. Но не безнадежное, он не совсем беспомощен. Хотя двигатели подкачали (видимо, в правой пусковой камере, вопреки заверениям конструкторов, что это совершенно исключено, изменилась направленность взрыва и забило форсунки), он может двигаться: у него есть «руки». Вот только куда ползти? Шеррард потерял всякую ориенти­ровку. Взлетел он с «Эвереста», но далеко ли его отброси­ло — на сто футов, на тысячу? Ни одного знакомого ориен­тира в этом крохотном мире, только удаляющаяся звездочка «Прометея» может его выручить. Теперь лишь бы не поте­рять из виду корабль!.. Его хватятся через несколько ми­нут, если уже не хватились. Конечно, без помощи радио то­варищам, пожалуй, придется искать долго. Как ни мал Икар, эти шестнадцать квадратных миль изборожденной трещина­ми ничьей земли — надежный тайник для цилиндра длиной десять футов. На поиски может уйти и полчаса и час: все это время он должен следить за тем, чтобы его не настиг убийца восход. Шеррард вложил пальцы в полые рычаги, управляющие механическими конечностями. Тотчас снаружи, в суровой среде космоса, ожили его искусственные «руки». Вот опус­тились, уперлись в железную кору астероида, приподняли космокар... Шеррард согнул «руки», и капсула, словно при­чудливое двуногое насекомое, поползла вперед. Правой, ле­вой, правой, левой... Это оказалось проще, чем он ожидал. И Шеррард ощу­тил, как к нему возвращается уверенность. Конечно, механи­ческие «руки» созданы для тонкой работы, не требующей большого напряжения, но в невесомости достаточно малей­шего усилия, чтобы сдвинуть с места капсулу. Тяготение Икара составляло одну десятитысячную земного: вместе с космокаром Шеррард весил здесь около унции. Придя в движение, он дальше буквально парил, легко и быстро, будто во сне. Однако легкость эта таила в себе угрозу... Шеррард уже покрыл несколько сот ярдов, заметно настигая светя­щееся пятно «Прометея», когда успех ударил ему в го­лову. Как скоро сознание переходит от одной крайности к другой! Давно ли он думал, как достойнее встретить смерть, а теперь ему уже не терпелось вернуться на корабль к обеду. Впрочем, возможно, беда случилась из-за полной непри­вычности такого способа передвижения, совершенно непохо­жего на все, что ему когда-либо доводилось испытывать. Мо­жет быть, он к тому же не совсем оправился после круше­ния. В самом деле, подобно всем астронавтам, Шеррард, на­тренированный управлять своими движениями в космосе, привык жить и работать в условиях, когда земные понятия о «верхе» и «низе» теряют смысл. В таком мире, как Икар, надо внушить себе, что под ногами у тебя самая настоя­щая планета, ты двигаешься над горизонтальной плоскостью. Стоит развеяться этому невинному самообману, и ты ока­жешься во власти космического головокружения. И вот внезапный приступ. Вдруг исчезло чувство, что Икар внизу, а звезды — вверху. Вселенная повернулась на девяносто градусов; Шеррард, словно альпинист, карабкался вверх по отвесной скале. И хотя разум говорил ему, что это чистейшая иллюзия, чувства решительно спорили с рассуд­ком. Сейчас тяготение сорвет его со скалы, и он будет па­дать, падать, милю за милей, пока не разобьется вдребезги!.. Но мнимая вертикаль качнулась, будто компасная стрел­ка, потерявшая полюс, — и вот уже над ним каменный свод. Он словно муха на потолке. Миг — потолок опять стал сте­ной, но теперь астронавт неудержимо скользил по ней вниз, в пропасть... Шеррард совершенно утратил контроль над космокаром: обильный пот на лбу свидетельствовал, что он вот-вот утра­тит контроль и над самим собой. Оставалось последнее сред­ство. Плотно зажмурив глаза, он сжался в комок и стал внушать себе, что снаружи ничего нет, ничего!.. Он настоль ко сосредоточился на этой мысли, что до его сознания не сразу дошел негромкий стук, вызванный новым столкнове­нием. Когда Колин Шеррард, наконец, решился открыть глаза, он обнаружил, что космокар уткнулся в каменный горб. Ме­ханические руки смягчили толчок — но какой ценой!.. Хо­тя капсула здесь была фактически невесомой, пятьсот фун­тов массы, двигаясь со скоростью около четырех миль в час, развили инерцию, которая оказалась чрезмерной для хруп­ких конечностей. Одна из них совсем сломалась, вторая без­надежно погнулась. На мгновение чувство жалости заглушило отчаяние. Он так настроился на успех, когда космокар заскользил над без­жизненной поверхностью Икара! А в итоге — полный крах из-за секундной физической слабости. Космос не делает че­ловеку никаких скидок. Кто об этом забывает, тому лучше сидеть дома.Что ж, догоняя корабль, он выиграл у восхода драгоцен­ное время — минут десять, если не больше. Десять минут... Что они ему принесут: продление мучительной агонии или спасительную отсрочку, которая позволит найти его? Скоро он узнает ответ. Кстати, где они? Наверное, розыски уже начались! Шер­рард устремил пристальный взгляд на сверкающую звезду корабля, надеясь увидеть на фоне медленно вращающегося небосвода огоньки спешащих ему на выручку космокаров. Увы, никого... Значит, надо взвесить свои собственные скромные воз­можности. Через несколько минут «Прометей» уйдет за край астероида, исчезнут прожекторы, воцарится полный мрак. Ненадолго... Но, может быть, он еще успеет найти укрытие, которое защитит его от наступающего дня? Вот эта глыба, на которую он налетел, не годится? Что ж, в ее тени и впрямь можно отсидеться до полудня. А там?.. Если солнце пройдет как раз над Шеррардом, его ничто не спасет. Но ведь может оказаться, что он находится на такой широте, где Солнце в это время икарийского года, длящегося четыреста девять дней, не поднимается высоко над горизонтом. Тогда есть надежда выдержать несколько дневных часов. Больше надеяться не на что—конечно, если товарищи не разыщут его до рассвета. Ушел за край света «Прометей», и тотчас сильнее засвер­кали звезды. Но всего ярче, такая прекрасная, что при од­ном взгляде на нее сжималось горло, сияла Земля; вот и Луна рядом. На первой Шеррард родился, на вторую ступал не раз, — доведется ли ему когда-либо еще побывать на них?.. Странно, до этой секунды ему не приходила в голову мысль о жене и детях, обо всем том, чем он дорожил в та­кой далекой теперь земной жизни. Даже как-то стыдно. Впрочем, чувство вины тотчас прошло. Ведь несмотря на сто миллионов космических миль, разделивших его и семью, узы любви не ослабли — просто они в этот миг играли вто­ростепенную роль. Он превратился в примитивное существо, всецело поглощенное битвой за свою жизнь. Мозг был его единственным оружием в этом поединке, сердце могло толь­ко помешать, затемнить рассудок, подорвать решимость. То, что Шеррард увидел в следующий миг, окончательно вытеснило все мысли о далеком доме. Над горизонтом поза­ди него, словно обволакивая звезды молочным туманом, всплыл конус прозрачного света — глашатай Солнца, его прекрасная жемчужная корона, видимая на Земле лишь во время полных солнечных затмений. Появление короны озна­чало, что совсем близка минута, когда Солнце поразит сво­им гневом этот маленький мир. Шеррард не замедлил воспользоваться предупреждением. Теперь он мог довольно точно определить, в какой точке появится Солнце; и астронавт медленно, неуклюже переби­рая обломками металлических «рук», отполз туда, где глы­ба сулила ему лучшую тень. Едва маневр был завершен, как Солнце зверем набросилось на скалу — все вокруг слов­но взорвалось светом. Шеррард поспешил перекрыть смотровое окошко темны­ми фильтрами в несколько слоев, чтобы защитить глаза. За пределами широкой тени, отбрасываемой глыбой на поверх­ность астероида, будто разверзлась раскаленная топка. Бес­пощадное сияние высветило все детали пустынного ланд­шафта. Никаких полутонов — слепящая белизна и кромеш­ный мрак. Ямы и трещины напоминали чернильные лужи, а выступы точно объяло пламя, хотя с начала восхода про­шла всего одна минута. Не удивительно, что палящий зной миллиарды раз пов­торявшегося лета выжег из скал весь газ до последнего пу­зырька, превратив Икар в космическую головешку. «Что за­ставляет человека, — горько спросил себя Шеррард, — ценой таких затрат и риска пересекать межзвездные пучи­ны ради того, чтобы попасть на вращающуюся гору шлака?» Он знал ответ, то самое, что некогда побуждало людей пробиваться к полюсам, штурмовать Эверест, проникать в са­мые глухие уголки Земли. Трудные испытания мобилизова­ли тело, смелые открытия радовали душу. Эх, много ли ра­дости в этом сознании теперь, когда он вот-вот будет, точно окорок, поджарен на вращающемся вертеле Икара!.. Лицо ощутило первое дыхание зноя. Глыба, подле кото­рой лежал Колин Шеррард, заслоняла его от прямых сол­нечных лучей, но прозрачный пластик над головой пропус­кал тепло, отражаемое скалами. Чем выше Солнце, тем сильнее будет жар... И выходит, у него в запасе меньше вре­мени, чем он думал. Тупое отчаяние вытеснило страх; Шеррард решил, если хватит сил, держаться, когда солнечный свет падет на него. Как только термоизоляция космокара сдаст в неравном по­единке, пробить отверстие в корпусе, выпустить воздух в межзвездный вакуум. А пока можно еще поразмышлять несколько минут, преж­де чем тень от глыбы растает под натиском света. Астро­навт не стал насиловать мысли, пусть текут по своей при­хоти. Странно, он сейчас умрет лишь потому, что в сороко­вых годах, задолго до его рождения, кто-то из сотрудников Паломарской обсерватории высмотрел на фотопластинке пятнышко света; открыл и метко назвал астероид именем юноши, который взлетел слишком близко к Солнцу... Быть может, вот тут, на вздувшейся волдырями равнине, когда-нибудь воздвигнут памятник. Интересно, что они на­пишут? «Здесь погиб во имя науки инженер-астронавт Ко­лин Шеррард». Это про него-то, который не понимал и по­ловины того, над чем корпели ученые? А впрочем, они его заразили своей страстью. Шеррард вспомнил случай, когда геологи, счистив обугленную корку астероида, обнажили и отполировали металлическую поверхность. И глазам их пред­стал странный узор, линии и черточки, напоминающие аб­страктную живопись декадентов, сменивших Пикассо. Но это были осмысленные линии: они запечатлели историю Икара, и геологи сумели ее прочесть. От ученых Шеррард узнал, что железокаменная глыба астероида не всегда оди­ноко парила в космосе. Некогда, в очень далеком прошлом, она испытала чудовищное давление, а это могло означать лишь одно: миллиарды лет назад Икар был частью огром­ного космического тела, быть может, планеты, подобной Земле. Почему-то планета взорвалась; Икар и тысячи других астероидов — осколки этого космического взрыва. Даже сейчас, когда к нему подползала раскаленная поло­са, Шеррард с волнением думал о том, что лежит на ядре погибшего мира, в котором, возможно, существовала орга­ническая жизнь. Шлем затуманился. Ясно: охлаждение сдает. А честно послужило — даже сейчас, когда камни в нескольких мет­рах от него накалены докрасна, температура внутри капсу­лы вполне терпима. Конец охлаждающей установки будет и его концом. Шеррард протянул руку к красному рычагу, который дол­жен был лишить Солнце добычи. Но прежде чем нажать ры­чаг, хотелось в последний раз посмотреть на Землю. Он ос­торожно отрегулировал фильтры так, чтобы они, по-преж­нему защищая глаза от слепящих скал, не мешали глядеть на небо. Звезды заметно поблекли, бессильные состязаться с сия­нием короны. А как раз над глыбой — его ненадежным щитом — вздымался язык алого пламени, грозно указую­щий перст самого Солнца. Последние секунды на исходе... Вон Земля, вон Луна... Прощайте!.. Прощайте, друзья и близкие!.. Солнечные лучи лизнули край космокара, и первое при­косновение огня заставило Шеррарда непроизвольно поджать ноги. Нелепое и бесцельное движение. I-fo что это? В небе над ним, затмевая звезды, вспыхнул яркий свет. На огромной высоте парило, отражая солнечные лучи, исполинское зеркало. Вздор, этого не может быть! Галлюцинация, только и всего. Пора кончать. Пот катился с него градом. Через несколько секунд космокар превратит­ся в печь, больше ждать невозможно. Напрягая последние силы, Шеррард нажал рычаг аварий­ного люка, готовый встретить смерть. Рычаг не поддался. Астронавт снова и снова нажимал рукоятку, но ее безнадежно заело. А он-то надеялся на лег­кую смерть, мгновенный милосердный конец... Вдруг, осознав весь ужас своего положения, Колин Шер­рард потерял власть над собой и закричал, словно зверь в западне. Услышав обращенный к нему тихий, но вполне отчетли­вый голос капитана Маклеллана, Шеррард сразу понял, что это новая галлюцинация. Все-таки чувство дисциплины и остатки самообладания заставили его взять себя в руки; стиснув зубы, астронавт слушал знакомый строгий голос: — Шеррард! Держитесь! Мы вас запеленговали. Только продолжайте кричать! — Слышу! — завопил он. — Поторопитесь! Я горю... Рассудок еще не совсем покинул его, и он понял, что произошло. Пеньки обломанных антенн излучали в эфир слабенький сигнал, и спасатели услышали его крик. А раз он слышит их — значит, они совсем близко! Воспрянув духом, Колин Шеррард напряг зрение, силясь сквозь туманный пластик разглядеть странное зеркало в не­бесах. Вот оно! И тут он смекнул, что обманчивость пер­спективы в космосе сбила его с толку. Зеркало не было ис­полинским и не парило на огромной высоте. Оно висело как раз над ним, быстро снижаясь. Он еще продолжал кричать, когда зеркало заслонило со­бой лик восходящего Солнца и накрыло его благословенной тенью. Словно прохладный ветер из самого сердца зимы, пролетев многие километры над снегом и льдом, дохнул на него. Вблизи Шеррард сразу определил, что роль зеркала играл большой термоэкран из металлической фольги, пос­пешно снятый с какого-нибудь прибора. Тень от экрана по­зволила товарищам искать его, не опасаясь смертоносных лучей. Держа одной парой «рук» экран, над глыбой парил двух­местный космокар; две «руки» протянулись за Шеррардом. И хотя зной еще туманил голову, астронавт различил обра­щенное вниз встревоженное лицо капитана Маклеллана. Так Колин Шеррард узнал, что значит родиться на свет. Конечно, ведь он все равно что заново родился! Предельно измученный, он не ощущал благодарности — это чувство придет потом, — но, отрываясь от раскаленного ложа, аст­ронавт отыскал глазами яркий кружок Земли. — Я здесь, — тихо произнес он. — Я возвращаюсь! Он возвращался, заранее предвкушая, как будет радовать­ся всем прелестям мира, который считал утраченным на­всегда. Впрочем, нет, не всем. Он никогда больше не сможет радоваться лету... Перевод с английского Л. ЖДАНОВА ЭРИК ФРЭНК РАССЕЛ Jiovion Научно-фантастичесний рассназ омандующий Круин спустился по выдвижному метал­лическому трапу и, немного помедлив на нижней сту­пеньке, важно поставил сначала одну, а затем и дру­гую ногу на землю неизвестной планеты: первый из ему подобных в этом неведомом мире. Он стоял, ярко освещенный солнцем, огромный человек, облаченный в одежду, каждая мелочь которой была зара­нее продумана для столь важного события. На безупречно сшитом сине-зеленом, без единого пятнышка кителе сверка­ли и переливались драгоценные камни орденов. Рисунок В. ЧЕРНЕЦОВА В тени под козырьком богато разукрашенного шлема све­тились самодовольством суровые глаза. Из люка над его головой, покачиваясь, спускался микро­фон. Взяв его в громадную левую руку, Круин бросил впе­ред холодно-пристальный взгляд, в котором угадывались огромный опыт и прозорливость. И в самом деле, этот мо­мент был не менее фантастичен, чем другие моменты в ис­тории планеты, с которой он прибыл. «Именем Гульды и ее народа я занимаю эту планету». И он отдал честь быстро и четко, как автомат.Из носовых отверстий стоящих перед ним двадцати дву:; длинных черных космических кораблей одновременно пока­зались триумфальные красно-черно-золотые знамена Гуль-ды. Семьдесят человек в каждом из двадцати двух кораблей вытянулись в струнку, отсалютовали и стройно запели: «О Гульда, отчизна небесная!» Когда пение кончилось, командующий Круин снова отса­лютовал. Члены команд вторили ему. Круин поднялся по лестнице на флагманский корабль. Закрыты все замки. В боевом строю, безукоризненно прямой колонной, через равные интервалы двадцать два корабля-захватчика двину­лись вдоль по долине. Восточнее, на небольшом холме в миле от колонны что-то горело, и стоял столб густого дыма. Огонь яростно полыхал среди обломков того, что недавно было двадцать третьим космическим кораблем. Это была восьмая по счету потеря с тех пор, как три года назад армада отправилась в полет. Сначала их было тридцать. Осталось двадцать два. Такова цена империи. Вернувшись в свою кабину, командующий Круин грузно опустился в кресло за столом, снял тяжелый шлем и по­правил ордена. — Четвертый этап, — сказал он с удовлетворением. Помощник командующего Джузик с уважением склонил голову. Он подал Круину какую-то книгу. Открыв ее, Кру­ин стал рассуждать вслух: — Первый этап: «Проверить, пригодна ли данная плане­та для нашей формы жизни». — Он несколько раз провел рукой по своим широким скулам. — Мы знаем, что она при­годна. — Так точно, сэр. Это ваша великая победа. — Благодарю вас, Джузик. — На одной стороне широ­кого лица Крупна появилась и исчезла кривая улыбка. — Второй этап: «Оставаться за пределами видимости с пла­неты на расстоянии не менее чем один диаметр планеты до получения сведений от машин разведчиков о наличии форм высшей жизни». Третий этап: «Выбрать место для посадки вдали от наибольших очагов возможного сопротивления, но вблизи от источника сопротивления, достаточно малого для овладения им». Четвертый этап: «Торжественно провозгла­сить планету владением Гульды согласно Наставлению по порядку действия и дисциплине». — Он снова потер свои скулы. — Мы все это выполнили. Круин удовлетворенно посмотрел в маленький иллюми­натор над креслом. Он снова увидел столб дыма на холме, нахмурился, и на его скулах обозначились желваки. — Пройти полный курс подготовки и квалификационную комиссию, — проворчал он с горечью и презрением, — и в результате — катастрофа. Еще один корабль, и еще одна команда погибли, и это в тот самый момент, когда Цель уже достигнута! Восьмая потеря. Когда я вернусь, учебному центру аргонавтики не избежать чистки. — Так точно, сэр, — с готовностью подтвердил Джу­зик, — этому нет оправдания. — Ничему и ни в чем не должно быть оправдания, — отрезал Круин. — Так точно, сэр. Презрительно фыркнув, Круин продолжал изучать книгу. — Пятый этап: «Выполнить защитную подготовку, как указано в Уставе обороны». — Он взглянул на худощавое, с правильными чертами лицо Джузика. — У всех капита­нов есть Устав обороны. Выполняются ли инструкции ус-тава? — Так точно, сэр. Капитаны уже приступили к их вы­полнению. — Тем лучше для них. Самые медлительные будут по­нижены в должности. — Лизнув большой палец руки, он перевернул страницу. — Шестой этап: «В случае, если на планете имеются формы жизни, обладающие разумом, сле­дует захватить несколько образцов». — Откинувшись в крес­ле, Круин с минуту о чем-то размышлял, а затем отрывис­то спросил: — Ну, чего же вы ждете? — Прошу прощенья, сэр! — Выполняйте инструкцию, — прорычал Круин. — Будет исполнено, сэр, — не моргнув, ответил Джу­зик, отдал честь и вышел из кабины. За ним автоматически закрылась дверь. Круин посмотрел на нее со злостью. — Черт побери этот учебный центр! — прогремел он. — Плохи там стали дела с тех пор, как я ушел оттуда. Положив ноги на стол, он стал ждать, когда ему доста­вят образцы разумных существ. образцы под носом Три образца явились сами. Когда их заметили, они стояли у носовой части последнего в колонне двадцать второго ко­рабля и с удивлением наблюдали за происходящим. Капи­тан Сомир лично привел их к командующему. — На шестом этапе требуется захватить образцы, — до­ложил он Круину. — Я знаю, что вам требуются более ин­тересные экземпляры, но эти я обнаружил под самым носом. — Под носом? Совершить посадку и сразу же обнару­жить, что чужеродные существа осматривают ваш корабль? Где же ваши защитные меры? — Меры защиты выполнены еще не полностью. Для этого требуется время. — А чем же занимались ваши наблюдатели? Спали? — Никак нет, сэр, — в отчаянии ответил Сомир. — Они не сочли нужным объявлять всеобщую тревогу из-за таких существ, как эти. Круин с неохотой согласился с ним. Он с презрением посмотрел на пленников. Трое детей. Один из них —мальчик, ростом по колено Круину, курносый. Он стоял, держа во рту свой кругленький кулачок. Рядом с ним — тонконогая, с косичками девочка — очевидно, постарше мальчика. И, наконец, девушка, ростом почти с Сомира, не­много угловатая; тонкая одежда на девушке выдавала на­мечающиеся женские формы. Все трое были веснушчаты, с огненно-рыжими волосами. Высокая девушка обратилась к Круину. — Я — Марва, Марва Мередит. — Потом, показывая на своих спутников, добавила: — Это Сью, а это — Сэм. Мы живем вон там, в Вильямсвилле. — Она улыбнулась Круи­ну, и тот вдруг заметил ее поразительно красивые зеленые глаза. — Мы собирали голубику и увидели, как вы едете. Круин что-то проворчал и сложил руки на животе. Тот факт, что формы жизни на этой планете были явно такими же, как на его родине, не произвел на него ровно ника­кого впечатления. Так же, как и весь ученый мир его пла­неты, Круин считал, что высшие формы жизни должны быть непременно человекоподобными. — Я не понимаю, что она говорит, — сказал Круин, обра­щаясь к Сомиру, — а она не понимает гульдского языка. — Так точно, сэр, — согласился Сомир. — Прикажете отправить их к нашим воспитателям? — Нет. Они недостойны этого. Круин с отвращением разглядывал веснушки на лице мальчугана. Это явление было для него неизвестным. — На них какие-то пятна. Очевидно, это болезнь. Вы пропустили их через стерилизационно-лучевую камеру? — Так точно, сэр. Я позаботился об этом. — В дальнейшем поступайте таким же образом. Круин перевел свой повелительный взгляд с мальчика на девочку с косичками. Что-то удерживало его от того, чтобы посмотреть на высокую девушку. Но он знал, что ему при­дется это сделать Их взгляды встретились. Ее спокойные зеленые глаза внушали ему чувство какого-то смутного за­мешательства. Девушка еще раз улыбнулась ему. На ее ще­ках заиграли веселые ямочки. — Вышвырните их отсюда! — проревел Круин. — Слушаюсь, сэр, — ответил Сомир. Сомир стал подталкивать пленников к выходу. — До свидания! — важно сказал мальчик. — До свидания! — робко сказала девочка с косичками. Высокая девушка обернулась в дверях и тоже сказала: — До свидания. Когда они ушли, Круин про себя повторил это слово: «До свидания». Судя по тем обстоятельствам, при которых оно было произнесено, оно должно было обозначать что-то про­щальное. Теперь он знает по крайней мере одно слово из их языка. — Седьмой этап. «Установить связь с помощью обучения образцов обитателей планеты гульдскому языку». Обучать их. Не учиться у них, а их самих обучать. Рабы должны учиться у хозяев, а не наоборот. 16 _ «До свидания», — со злым упреком самому себе по­вторил он. — Мелочь, конечно, но все-таки это наруше­ние правила. Даже мелочам нет оправдания. позиция занята Оглушительно взвыли двигатели. Корабли производили об­щий маневр: отряд выстраивался в две одиннадцатиугольные звезды. Носами к центру звезды, хвостами — наружу. Пепел от выжженной травы лег широким черным кольцом вокруг боевой позиции кораблей. Это были последствия ра­боты маневровых двигателей. Главные тяговые двигатели могли бы выжечь все окружающее на милю. Оба лагеря ощетинились хвостовыми и переставленными носовыми орудийными установками. Сопло каждого двигате­ля было тоже не менее грозным орудием. Промежутки между кораблями заняли небольшие, хорошо вооруженные космолеты-разведчики, по два на каждый ко­рабль. Командующий Круин с удовлетворением наблюдал за ра­ботой экипажей. Организованность, дисциплина, энергия, беспрекословное повиновение — основные условия успеха. Именно они принесли величие Гульде. Именно они призва­ны еще более возвысить Гульду в будущем. уставы не предусматривают Утром следующего дня были захвачены шесть образцов туземного населения. Воспитатели Фэйн и Парт вместе с психологами Кальмой и Хефни приступили к работе. Круин приказал им доложить о результатах только посл"е того, как шестеро пленников смогут говорить по-гульдски. Но уже вечером того же дня воспитатели предстали пе­ред Крупном. В этот день Круин был до крайности загружен делами: он разработал график полетов космолетов-разведчи­ков над территорией противника, и несколько разведчиков уже вылетело на дежурство. Теперь Круин писал отчет за последние два дня. С нескрываемым раздражением он спро­сил Фэйна и Парта, зачем они явились. — Сэр, пленники предложили перейти в их дома и там продолжать обучение, — начал Фэйн. — Каким образом они это предложили? — Главным образом жестами, — ответил Фэйн. — И вы сочли, что это бессмысленное предложение до­стойно моего внимания? — Мы решили, что нам следует поставить вас в извест­ность относительно некоторых аспектов этого вопроса. На­ставление по порядку действий и дисциплине обязывает нас 2 «Искатель» № 3 17мальчик, ростом по колено Круину, курносый. Он стоял, держа во рту свой кругленький кулачок. Рядом с ним — тонконогая, с косичками девочка — очевидно, постарше мальчика. И, наконец, девушка, ростом почти с Сомира, не­много угловатая; тонкая одежда на девушке выдавала на­мечающиеся женские формы. Все трое были веснушчаты, с огненно-рыжими волосами. Высокая девушка обратилась к Круину. — Я — Марва, Марва Мередит. — Потом, показывая на своих спутников, добавила: — Это Сью, а это — Сэм. Мы живем вон там, в Вильямсвилле. — Она улыбнулась Круи­ну, и тот вдруг заметил ее поразительно красивые зеленые глаза. — Мы собирали голубику и увидели, как вы едете. Круин что-то проворчал и сложил руки на животе. Тот факт, что формы жизни на этой планете были явно такими же, как на его родине, не произвел на него ровно ника­кого впечатления. Так же, как и весь ученый мир его пла­неты, Круин считал, что высшие формы жизни должны быть непременно человекоподобными. — Я не понимаю, что она говорит, — сказал Круин, обра­щаясь к Сомиру, — а она не понимает гульдского языка. — Так точно, сэр, — согласился Сомир. — Прикажете отправить их к нашим воспитателям? — Нет. Они недостойны этого. Круин с отвращением разглядывал веснушки на лице мальчугана. Это явление было для него неизвестным. — На них какие-то пятна. Очевидно, это болезнь. Вы пропустили их через стерилизационно-лучевую камеру? — Так точно, сэр. Я позаботился об этом. — В дальнейшем поступайте таким же образом. Круин перевел свой повелительный взгляд с мальчика на девочку с косичками. Что-то удерживало его от того, чтобы посмотреть на высокую девушку. Но он знал, что ему при­дется это сделать Их взгляды встретились. Ее спокойные зеленые глаза внушали ему чувство какого-то смутного за­мешательства. Девушка еще раз улыбнулась ему. На ее ще­ках заиграли веселые ямочки. — Вышвырните их отсюда! — проревел Круин. — Слушаюсь, сэр, — ответил Сомир. Сомир стал подталкивать пленников к выходу. — До свидания! — важно сказал мальчик. — До свидания! — робко сказала девочка с косичками. Высокая девушка обернулась в дверях и тоже сказала: — До свидания. Когда они ушли, Круин про себя повторил это слово: «До свидания». Судя по тем обстоятельствам, при которых оно было произнесено, оно должно было обозначать что-то про­щальное. Теперь он знает по крайней мере одно слово из их языка. — Седьмой этап. «Установить связь с помощью обучения образцов обитателей планеты гульдскому языку». Обучать их. Не учиться у них, а их самих обучать. Рабы должны учиться у хозяев, а не наоборот. 16 _ «До свидания», — со злым упреком самому себе по­вторил он. — Мелочь, конечно, но все-таки это наруша-ние правила. Даже мелочам нет оправдания. позиция занята Оглушительно взвыли двигатели. Корабли производили об­щий маневр: отряд выстраивался в две одиннадцатиугольные звезды. Носами к центру звезды, хвостами — наружу. Пепел от выжженной травы лег широким черным кольцом вокруг боевой позиции кораблей. Это были последствия ра­боты маневровых двигателей. Главные тяговые двигатели могли бы выжечь все окружающее на милю. Оба лагеря ощетинились хвостовыми и переставленными носовыми орудийными установками. Сопло каждого двигате­ля было тоже не менее грозным орудием. Промежутки между кораблями заняли небольшие, хорошо вооруженные космолеты-разведчики, по два на каждый ко­рабль. Командующий Круин с удовлетворением наблюдал за ра­ботой экипажей. Организованность, дисциплина, энергия, беспрекословное повиновение — основные условия успеха. Именно они принесли величие Гульде. Именно они призва­ны еще более возвысить Гульду в будущем. уставы не предусматривают Утром следующего дня были захвачены шесть образцов туземного населения. Воспитатели Фэйн и Парт вместе с психологами Кальмой и Хефни приступили к работе. Круин приказал им доложить о результатах только после того, как шестеро пленников смогут говорить по-гульдски. Но уже вечером того же дня воспитатели предстали пе­ред Крупном. В этот день Круин был до крайности загружен делами: он разработал график полетов космолетов-разведчи­ков над территорией противника, и несколько разведчиков уже вылетело на дежурство. Теперь Круин писал отчет за последние два дня. С нескрываемым раздражением он спро­сил Фэйна и Парта, зачем они явились. — Сэр, пленники предложили перейти в их дома и там продолжать обучение, — начал Фэйн. — Каким образом они это предложили? — Главным образом жестами, — ответил Фэйн. — И вы сочли, что это бессмысленное предложение до­стойно моего внимания? — Мы решили, что нам следует поставить вас в извест­ность относительно некоторых аспектов этого вопроса. На­ставление по порядку действий и дисциплине обязывает нас 2 «Искатель» № 3 17докладывать вам о любом возникающем зопросе, — упря мо продолжал Фэйн. — Хорошо, хорошо, — уже доброжелательней сказал Круин. — Так в чем же суть вопроса? — Время — это важный фактор. Чем скорее пленники изучат наш язык, тем лучше. Однако пленников угнетает их положение. Они слишком много думают о своих друзьях и семьях. Будучи у себя дома, они бы поддавались обу­чению гораздо эффективнее. — Слабый аргумент, — хмыкнул Круин. — Это еще не все. По своей природе туземцы наивны и дружелюбны. Мне кажется, что нет причин опасаться их. Будь они настроены воинственно, они бы давно напали на нас. — Совсем не обязательно. Осторожность — первейшая мудрость. Устав обороны подчеркивает это неоднократно. Вполне вероятно, что эти создания решили выяснить, что мы собой представляем, прежде чем предпринимать какие-либо шаги. Фэйн быстро сориентировался и повернул слова Круина в нужное ему русло. — Именно это меня и тревожит. Ведь сейчас в нашем ла­гере находятся шесть пар глаз и шесть пар ушей против­ника. К тому же, отсутствие шестерых жителей может вы­звать тревогу в их городе. Если же принять их предложе­ние, тогда туземцы будут спокойны, а мы будем видеть и слышать все, что происходит у них. — Резонно, — вставил Джузик, присутствовавший при разговоре. — Молчать! — рявкнул на него Круин. — Я не помню ни одного параграфа наставления, который разрешал бы по­добные вещи. Сейчас проверю. Он взял стопку наставлений и уставов и углубился в них. Прошло немало томительных минут, прежде чем Круин от­ложил книги в сторону и хмуро заявил: — К данной ситуации подходит лишь одно положение: в случае особых условий, не предусмотренных настоящими руководствами, командующему предоставляется право само­стоятельного решения, если оно не идет вразрез с сущест­вующими уставами и наставлениями. Где находятся жилища пленников? — До них час ходьбы, — ответил Фэйн. — Если что-ни­будь с нами и случится — что весьма маловероятно. — бу­дет достаточно одного нашего космолета-разведчика, чтобы стереть с лица земли их городишко. Они даже не успеют понять, в чем дело. Один разведчик, одна бомба, одна ми­нута. — Что же, почему бы в конце концов не воспользовать­ся их глупостью? Действуйте! — заключил Круин, неохотно уступая. Когда воспитатели в сопровождении помощника команду­ющего направились к выходу, Круин заметил, что Джузик чему-то улыбается. 18 — Что означает ваша улыбка, Джузик? — остановил его командующий. Лицо Джузика моментально стало торжественно-серьез­ным. — Выкладывайте, выкладывайте! — Я подумал о том, сэр, что три года на корабле — это очень долго, — задумчиво ответил Джузик. Круин резко встал из-за стола. — Очевидно, для других это было не дольше, чем для меня. — Мне кажется, что для вас это время тянулось даже дольше, чем для других, — с уважением, но несколько вы­зывающе сказал Джузик. - Вон отсюда! — взревел Круин. атяки, которых не было — Восьмой этап: «Отражение первых атак методами, из­ложенными в Уставе обороны». — Круин фыркнул и про­вел рукой по своим орденам. — Но никаких атак не было, — сказал Джузик. — Знаю, — оборвал его командующий. — Я бы хотел, чтобы на нас нападали. Мы готовы к бою. Чем скорее они начнут военные действия, тем скорее они поймут, кто хозяин этой планеты. До каких пор мы будем бездействовать? Вот уже девять дней, как мы здесь, и ничего не происходит. Круин перевернул страницу устава: — Девятый этап: «Развивать успех согласно положениям Устава обороны». Как мы можем развивать успех, которого нет?! Доложите, как проходят разведывательные полеты. — Сегодня я еще не собирал разведчиков для доклада. Все восемь разведчиков должны уже вернуться, но они поче­му-то опаздывают. Круин со злостью отбросил устав. Его крупное широко­скулое лицо побагровело от гнева. — В наставлении говорится, что в случае невозвращения разведчика район его полета должен быть немедленно опу­стошен. Никаких полумер! Пусть это будет им уроком! Джузик напряженно вглядывался в утреннюю дымку че­рез иллюминатор. — Сэр! Первый разведчик приземляется. Второй тоже заходит на посадку, — с облегчением сообщил он. — Выяснить причину опоздания и доложить мне. Линия обороны заканчивалась там, где полоса пепла пе­реходила в зеленые луга, усыпанные лютиками и гудящие от несметного множества пчел. Круин пришел сюда для того, чтобы оценить со стороны оборонительную позицию отряда. И здесь, в тени развесис- 2<* гатых деревьев и цветущих кустарников, перед его глазам! открылась потрясающая картина: четверо механиков кораб ля номер семнадцать возлежали на спинах в траве, блажен но раскинув руки и лениво переговариваясь. За разговором они не услышали, как подошел Круин. — Встать! — заорал командующий. Механики мгновенно вскочили на йоги и выстроились пе­ред Крупном: плечом к плечу, руки по швам, с покорно-бессмысленным выражением на лицах. — Фамилии? Сделав пометки в своем блокноте, Круин скомандовал: — Шагом марш! Я займусь вами позже. Механики отдали честь и четким строевым шагом пошли в лагерь. Круин проводил их злым взглядом до самого ко­рабля. Только после этого он отправился дальше. Подни­маясь на холм, он не снимал руки с рукоятки пистолета. С вершины холма ему была видна вся долина, в которой расположилась его армада. Безукоризненный звездный строй. Молчаливо-зловещий лагерь Гульды. По другую сторону холма простиралась сельская мест­ность. Лесистый склон сбегал к небольшой речке, исчезаю­щей где-то в туманной дали. На противоположном берегу речки четко вырисовывался большой участок обработанного поля, на краю которого стояли три дома. — Доброе утро, — неожиданно услышал Круин у себя за спиной. Это было сказано приветливо, на гульдском язы­ке со странной интонацией. Круин резко обернулся. Рука его потянулась к кобуре пи­столета, а лицо приняло суровое начальственное выражение. Встретившие его чистые зеленые глаза искрились смехом. — Вы меня помните? Я — Марва Мередит, — сказала она медленно, с видимым трудом. Ветер играл в ее золо­тистых волосах. — Я теперь немного говорю по-гульдски. Всего несколько слов. — Кто тебя научил? — грубым тоном спросил Круин. — Фэйн и Парт. — Они живут у вас? — Да. Кальма и Хефни — у Билла Глисона. Фэйн и Парт у нас. Отец привел их к нам. Они живут в комнате для гостей. — В комнате для гостей? — Конечно. Марва уселась на тот же уступ скалы, на котором си­дел Круин. Она подобрала под себя свои стройные ноги и уперлась подбородком в коленки. — Конечно. В каждом доме есть комната для гостей. Правда? Круин молчал. — А у вас дома есть комната для гостей? — Дома? — как эхо откликнулся Круин. Он отвел от Марвы глаза и стал смотреть куда-то вдаль. Он больше не держался за кобуру пистолета. Пальцы его рук дрожали; его руки, как бы не находя себе места, то нервно сжимали одна другую, то расслаблялись. Глядя на беспокойные конвульсии рук командующего, Мередит ласково и нерешительно спросила: — У вас есть дом... где-нибудь? — Нет. — Мне вас жалко, — сказала Мередит, спрыгивая с камня. — ТЕБЕ жалко МЕНЯ? — удивленно проговорил Круин, повернувшись к ней. В его голосе звучали изумление, издев­ка и немалая доля злости. — Ты невероятно глупа! — Почему? — застенчиво спросила Мередит. — Да потому, — взорвался Круин, — что ни у единого члена моей экспедиции нет своего дома. Каждый человек подбирался с величайшей тщательностью. Все прошли са­мые тонкие проверки. Общее развитие и технические знания, возраст, здоровье — все принималось в расчет. Годились только люди, не связанные никакими семейными либо дру­жескими узами. Нам не нужны разлагающие мысли о тех, кто остался на родине. — Я не понимаю некоторых ваших длинных слов. Вы очень быстро говорите, — взмолилась девушка. Круин повторил все снова. На этот раз он говорил мед­ленно, намеренно подчеркивая то, что ему казалось наи­более важным. — Молодые, здоровые, без домашних уз, — процитиро­вала его Мередит. — Это делает их сильными? — Конечно, — уверенно ответил Круин. — Люди, специально подобранные для космоса... Но ведь сейчас они не в космосе, а здесь, на твердой земле. — Ну и что из этого? — Да нет, ничего, — сказала девушка и улыбнулась. — Ты ребенок. Когда ты станешь взрослой... — То поумнеешь, — закончила за него Мередит. — Ты поумнеешь, ты поумнеешь. — Как повзрослеешь, так по­умнеешь, тра-ля-ля-ля-ля-ля! — пропела она. С раздражением закусив губу, Круин поднялся, прошел мимо Мередит и стал спускаться с холма в направлении лагеря. — Куда вы идете? — Обратно! — рявкнул Круин. — Вам там нравится? — В голосе Мередит слышалось удивление. — Тебя это не касается. — Это я не из любопытства спрашиваю, — извиняющим­ся тоном сказала Мередит. — Я спросила потому, что... — Почему «потому что»? — Потому, что я хотела попросить вас прийти к нам в гости. — Чушь! Этого никогда не будет! — проревел Круин, продолжая спускаться с холма. — Отец приглашает вас! Моя мама очень вкусно гото­вит! — прокричала ему вслед девушка.час от часу не легче! — Что с вами происходит? — спросил Джузика Круин вернувшись в лагерь после разговора на холме. — Со мной? Ничего. — Вы лжете! Уж я-то вас насквозь вижу. Три года вме сте — это что-нибудь да значит. Не пытайтесь обманывать меня. Вас что-то тревожит. — Вы правы. Меня тревожат наши люди, сэр, — при знался Джузик. — В чем дело? — Они ведут себя беспокойно. — Беспокойно? От этой болезни я найду лекарство. Что же вызывает их беспокойство? — Причин много, сэр, — ответил Джузик и замолчал. — Вы что, онемели? — закричал на него Круин. — Никак нет, сэр, — возразил Джузик. — Первая при­чина — бездействие. Постоянное ожидание и ожидание — и это после трех лет томительного полета. — Еще что? — Знакомое зрелище людской жизни за границей пепла. Они знают, что с вашего разрешения Фэйн, Парт, Кальма и Хефни вкушают прелести этой жизни. Рассказы разведчи­ков о том, как туземцы радушно встречали их, кормили, пои­ли какой-то жидкостью, которая вливала в них веселье. Сегодня мы выслали на дежурство всего тридцать Кос­молетов. Из них вовремя вернулись только шесть. Осталь­ные по возвращении ссылались на самые разные «уважи­тельные» причины. Пилоты рассказали всем о своих встре­чах с туземцами, показали фотографии и подарки. Один из них сейчас отбывает наказание за то, что привез несколько бутылок веселящей смеси. Все это сеет смуту среди эки­пажей. — Еще что? — Прошу прощения, сэр. Вас видели сегодня на холме. Люди завидовали вам. Признаться, и я не составлял исклю­чения. — Я командующий, — сказал Круин. — Так точно, — подтвердил Джузик. После долгого молчания Круин встал и тоном, не допус­кающим возражения, объявил о своем решении: — Начиная с сегодняшнего дня полеты разведчиков от­меняются. Никаких передвижений без моего разрешения. — Но это лишит нас необходимой информации, — осме­лился заметить Джузик. — Я сказал, что полеты отменяются! — закричал на не­го Круин. — Если я прикажу окрасить корабли в бледно-розовый цвет, они будут окрашены в бледно-розовый цвет. Здесь командую я! — Как прикажете, сэр. — Завтра я лично осмотрю весь отряд. Известите об этом командиров. — Слушаюсь, сэр. Джузик отдал честь и направился к выходу. В дверях он столкнулся с Фэйном, Кальмой, Партом и Хефни. воспитатели и психологи рассказывают Фэйн: — Занятия проходят успешно. Но туземцы не проявляют особых способностей к языку, и мы общаемся в основном при помощи жестов. Требуется еще продолжительное вре­мя на то, чтобы они освоили гульдский язык в той степени, в которой это нам требуется. (Круин отметил про себя, что Марва Мередит говорила до­статочно бегло по-гульдски и что воспитатели и психологи выглядели намного бодрее и жизнерадостнее, чем во время полета. Он даст им еще неделю срока, решил Круин. Не больше!) Хефни: — Туземцы высокоцивилизованны в житейском отноше­нии, но весьма примитивны во всем остальном. Так, напри­мер, в доме у Мередитов — все удобства, включая даже цветное телевидение. Многие вещи просто недоступны на­шему пониманию. Представьте себе: их никто не принуж­дает работать, и тем не менее они почти все время отдают работе. Они утверждают, что в работе они находят удовле­творение. У них много фабрик и заводов, и они не простаивают ни одного дня. Взять для примера город Вильямсвилль, в часе ходьбы от дома Мередитов. Там есть обувная фабрика, н дочь хозяина, Марва, работает там три дня подряд. Она сказала нам, что это доставляет ей удовольствие. Они по­сылают готовую обувь в соседний город, а оттуда им по­ставляют кожу. Каждый работает в меру своих способнос­тей. Мы узнали, что в другом близлежащем городе строят воздухоплавательные машины. У них прекрасные посадоч­ные площадки почти в каждом городе. Я спросил, есть ли у Мередитов своя летающая машина. Они ответили, что у них пока нет таковой. Но они могут сделать телезаказ, и рано или поздно они получат машину. Либо новую, либо подержанную. единственное наказание — смерть На следующий день Круин снова встретился с Мередит. После нового разговора с девушкой он поднялся по лестни­це на свой флагманский корабль, прошел в свою каюту и вызвал Джузика.— Капитанам привести корабли и экипажи в полную бое­вую готовность! — приказал Круин. — Что-нибудь случилось, сэр? — Я приказываю объявить состояние боевой тревоги! — в гневе проревел Круин. — Вот тогда мы и посмотрим, слу­чилось что-нибудь или нет! Круин снял шлем и со злостью бросил его на стол. Джузик вышел Он вернулся не скоро. Весь его вид выра­жал растерянность и крайнее беспокойство. — Разрешите доложить: восемнадцать человек отсутст­вуют, сэр, — мрачно отрапортовал он. — Как долго их нет? — Одиннадцать из них сегодня дежурили в утренних нарядах. — Значит, остальные семь отсутствуют со вчерашнего дня? — Боюсь, что это так. — И никто не счел нужным доложить мне об этом? — Так точно, сэр, — после некоторого замешательства ответил Джузик. — Обнаружили ли вы еще что-либо, о чем я не был по­ставлен в известность? Джузик молчал, видимо не решаясь сказать правду. — Я жду вашего ответа! — График дежурства нарушается регулярно. Эти люди опаздывают не в первый раз. — Сколько капитанов кораблей знали об этом, но не доложили мне? — Девять, сэр. Четверым из них я приказал явиться к вам для объяснения. — А где остальные пять? — Они в числе отсутствующих, сэр, — ответил Джузик и облизнул свои пересохшие от волнения губы. — Вот как?! Что же, тем, кто оказался на месте, по­везло. Остальные виновны в дезертирстве перед лицом врага. Наказание может быть лишь единственным. — Так точно, сэр! Но, принимая во внимание обстоя... — Никаких обстоятельств! Единственное наказание — смерть. ночной финал Круин с нервозностью ждал возвращения отсутствующих. Просто необходимо расстрелять их! Это будет хорошим уро­ком для других. А что, если они не вернутся? Наверное, в эти минуты они наслаждаются компанией, пищей, смехом в чьем-нибудь доме. Посмотреть бы на них сейчас: что оста­лось от печати космоса на их лицах? Какой огонь горит в их глазах? Если они не вернутся, кого он будет наказывать? Какое-то странное чувство завладело Крупном. Он смотрел в иллюминатор. Скоро он увидит, как в сопровождении кон­воя на площадку опустится первый нарушитель. Где-то глу­боко в лабиринтах его души зародилась новая, неожидан­ная для него самого, идущая вразрез со всеми его пред­ставлениями о долге надежда, что они все-таки не вернутся. Даже если один из них вернется, это будет означать мед­ленную четкую поступь взвода, сухие команды: «Цельсь!» и «Огонь!» А потом Сомир выйдет вперед, и раздастся выст­рел милосердия. Черт побери этот устав! Около двенадцати часов вечера в каюту Крупна букваль­но ворвался Джузик. Он тяжело дышал. Потолочное осве­щение резко обостряло и углубляло черты его худого лица. — Сэр, должен вам доложить, что наши люди выходят из повиновения! — Что такое? — угрожающе сказал Круин. Его тяжелые брови сошлись на переносице. — Они узнали, что виновные предстанут перед судом, — еле переводя дух, продолжал Джузик. — И они знают, ка­кое наказание ожидает провинившихся. — Так что же? — Дезертировало еще много человек. Они ушли преду­предить других, чтобы те не возвращались. — Так!.. — криво ухмыльнулся Круин. — И часовые их пропустили? — Десять часовых ушли с ними. — Десять? — переспросил Круин. Он резко встал и вплот­ную подошел к Джузику. — Сколько же всего ушло? — Девяносто семь, — ответил он. Круин схватил шлем и решительно надел его на голову. — Это больше чем целый экипаж. Если так будет про­должаться дальше, к утру у нас не останется ни одного че­ловека, — сказал он, пристегивая к поясу еще одну кобуру с пистолетом. — Мы немедленно взлетаем. — Взлетаем? — Да, взлетаем. Весь отряд. Мы выйдем на устойчивую орбиту, и тогда уже никто не сможет дезертировать. А там я продумаю обстановку и приму решение относительно даль­нейших действий. * - * * Ночную тишину распорол надрывный вой сирены флаг­манского корабля. Замигали сигнальные огни. За кольцом пепла испуганно раскричались проснувшиеся птицы. Медленно, с подчеркнутой важностью Круин спустился по трапу своего корабля. Он окинул взором тысячеголовый строй подчиненных. В ярком свете прожекторов лица сли­лись в одно огромное белое пятно. Командиры кораблей и их помощники выстроились справа и слева сзади коман­дующего. После трех лет преданной службы родине, — высоко­парно начал Круин, — несколько человек оказались измен­никами. Среди нас появились слабые духом люди, которыене в состоянии выдержать напряжения нескольких дней, ко­торые отделяют нас от окончательной победы. Пренебрегая долгом, они не повинуются приказам, заводят сомнительные отношения с нашими врагами и стремятся воспользоваться низменными благами в ущерб остальным членам экспедиции. Круин бросил на толпу взгляд, полный угрозы и осуж­дения. — Придет тот час, когда они будут наказаны со всей строгостью, — продолжал он. — Среди вас есть лица, не менее виновные в дезертирстве, но пока еще не уличенные в преступлении. Этих людей я могу разочаровать: им уже не придется до конца проявить свою неверность. Мы покидаем поверхность планеты и выходим на устой­чивую орбиту. Это означает продолжительную работу без сна и отдыха, за что вы должны благодарить тех, кто пошел на предательство. Круин помолчал и добавил: — Все ли ясно? Один человек над тысячью. Тревожная тишина. — Приготовиться к отлету! — резко приказал Круин и повернулся к своему кораблю. В этот момент навстречу ему с криком: «Спасайтесь, Кру­ин!» — бросился капитан Сомир. Он выхватил из кобуры пистолет и выстрелил в воздух. Многоголосый рев людей за спиной Круина нарастал по­добно шквалу. Круин схватился за рукоятки пистолетов и резко обернулся. Но он больше не слышал ни выстрелов, ни' яростного рева. Что-то невыносимой тяжестью сдавило ему голову, земля придвинулась навстречу ему; он раскинул руки, как бы ища опору, и погрузился в бездонную тьму. одиночество Чуть тлеющие остатки сознания улавливали нечто похо­жее на тяжелый топот ног, отдаленные крики людей и глу­хие удары, которые сотрясали землю под неподвижным те­лом Круина. Потом он почувствовал, как кто-то льет ему на лицо воду. Круин с трудом сел, обхватил руками раскалывающуюся от боли голову. Первое, что предстало перед его глазами, был кусок неба, прорезанный лучами восходящего солнца. Вот он увидел перед собой Джузика, Сомира' и еще нес­кольких человек. Их лица были в синяках и ссадинах. Одеж­да порвана и вся в грязи. — Их было слишком много, — услышал Круин голос Джузика. — Вы не приходили в сознание всю ночь. Круин тяжело поднялся. — Сколько человек убито? — Ни одного. Мы стреляли поверх голов. Все равно былс слишком поздно. — Поверх голов? Разве оружие для того, чтобы стре­лять поверх голов? — Не так-то это просто, — сказал Джузик с едва уло­вимой ноткой вызова в голосе. — Особенно когда перед то­бой товарищи. — Вы тоже так считаете? — резко обратился Круин к остальным. Капитаны смущенно поддержали Джузика, а Сомир сказал: — Мы просто не успели ничего сделать. Нашей ошибкой было то, что мы проявили колебание. А когда человек ко­леблется... — Оправданий быть не может. Вам был дан приказ, и вы должны были выполнить его, — обрезал его Круин. Его взгляд был полон презрения. Подбородок угрожающе вы­пятился вперед. — Вы не соответствуете своему званию. Мо­жете считать себя разжалованными. Убирайтесь от меня! Они ушли. В немой ярости Круин вскарабкался по тра­пу, вошел в корабль и осмотрел его с носа до кормы. Ни души! Губы Круина сжались в одну упругую линию, когда он подошел к хвостовым отсекам. Топливные контейнеры были взорваны. Взрыв искорежил двигатели, превратив ко­рабль в бесполезную груду металла. Круин спустился по трапу и обошел остальные корабли. То же самое: никаким ремонтом делу не поможешь. Взгляд его случайно остановился на вершине холма. На фоне утреннего неба он ясно различал силуэты Джузика, Со-мира и всех остальных. Они уходили все дальше и дальше... Они шли в ту самую долину, которую он так часто рассмат­ривал с холма. Вот на самой вершине холма к ним присое­динились четверо ребятишек. Они весело носились вокруг взрослых. Вскоре вся группа скрылась из виду, а из-за холма вы­ползло восходящее солнце. Круин вернулся к флагманскому кораблю. Он собрал свои личные вещи в ранец и надел его на плечи. Даже не кинув прощального взгляда на остатки некогда могущественной ар­мады, он решительно повернулся спиной к солнцу и пошел в сторону, обратную той, куда ушли его бывшие подчинен­ные. Один, с тяжелым ранцем за плечами и невыносимо тяже­лыми мыслями, он вступал в новый, неведомый ему мир. „приходите к нам" Два с половиной года сделали свое дело. Корабли с Гуль-ды все в тех же стройных порядках стояли в долине, но ржавчина проела могучие корпуса кораблей почти на чет­верть их толщины и исковеркала металлические трапы. Буй­ное кольцо молодой растительности пробивалось там, где раньше был только пепел. Человек, пришедший сюда в полдень, поставил на землю свой ранец и в течение получаса, не отрываясь, смотрел на эту картину. Обветренное мужественное лицо этого большого и силь­ного человека было задумчиво. Потом он поднял саквояж и направился к холму. Он взошел на холм и спустился в до­лину. Простая легкая одежда, уверенная, четкая походка. Дорога привела его к небольшому каменному коттеджу. В са­ду, окружавшем дом, он заметил стройную темноволосую женщину. Женщина срезала цветы. Человек обратился к ней: — Добрый день. Он сказал это с каким-то странным акцентом, несколько грубоватым, но вместе с тем приятным голосом. Женщина выпрямилась с огромным букетом ярких цве­тов в руках и посмотрела на него своими бездонно-черными глазами. — Добрый день, — ответила она и приветливо улыбну­лась. — Вы путешествуете? Заходите к нам, мы всегда ра­ды гостям. Я уверена, что Джузик, мой муж, будет просто в восторге. Наша комната для гостей пуста вот уже... — Извините меня, — вежливо перебил ее путник. — Но я ищу Мередитов. Вы не покажете мне, где их дом? — Следующий за нашим, вверх по аллее. — Она ловко подхватила падающий цветок и прижала его к груди. — Но если их комната для гостей занята, обязательно приходите к нам. — Спасибо за приглашение, — ответил он, и его широ­кое лицо осветилось благодарной улыбкой. Человек пошел дальше, чуть ли не физически ощущая провожающий его взгляд женщины. Вот, наконец, этот дом, весь утопающий в цветущем саду. У ворот играл какой-то мальчуган. Глядя снизу вверх на остановившегося около него чело­века, мальчуган спросил: — Вы путешествуете? — Да, сынок. Я ищу Мередитов. — Я Сэм Мередит, — гордо проговорил малыш и спро­сил, заливаясь краской радостного волнения: — Вы хотите погостить у нас? — Если можно, то да. Мальчик вскочил, как пружина, и с радостным крико бросился в дом. — Мама! Папа! Марва! Сью! К нам пришел гость! В дверях показался высокий рыжеволосый человек. Он посасывал трубку. С минуту он спокойно молча смотрел на пришедшего. Затем вынул трубку изо рта и проговорил: — Я Джейк Мередит. Заходите, пожалуйста. В дверях он пропустил гостя вперед и громко сказал ку­да-то в глубину дома: — Мери, Мери, покорми чем-нибудь гостя. — Сейчас иду, — откликнулся издалека приветливый голос. — Проходите сюда, — предложил Мередит. Он провел гостя на веранду и принес ему кресло - Отдохните, пока Мери готовит Это будет не так-то скоро. Она не успокоится, пока у стола не начнут трещать ножки И попробуйте только оставить что-нибудь на™ ках! А вот и Марва. Это моя дочка. Марва, покажи гостю его комнату. г „я сделал это сам" Гость осмотрел комнату и нашел ее превосходной. — Ну, как вам нравится здесь? — Чудесно! Гость изучающе смотрел на Марву: высокая женственная фигура, зеленые глаза, золотые волосы. Заметно волнуясь, он спросил: — Вам не кажется, что я похож на Крупна? — Какого Крупна? — Она недоуменно подняла свои тон­кие брови. — Командующего того отряда, с другой планеты. — Ах этого? — Ее глаза смеялись, и на щеках появи­лись веселые ямочки. — Какая ерунда! Абсолютно никако­го сходства! Тот был старый и злой. А вы молодой и куда интереснее его. — Спасибо за комплимент, — неловко пробормотал гость. Казалось, он никак не мог найти места своим рукам, сов­сем растерявшись под ее открытым, спокойным взглядом. Но вот он подошел к своему саквояжу и открыл его. — Так уж водится, что гость приходит в дом с подар­ками для хозяев. — В его голосе звучали нотки гордости.— Примите подарок и от меня. Я сделал его сам. Долго при­шлось мне учиться... очень долго... чтобы сделать его... эти­ми неловкими руками. Почти три года. Сокращенный перевод с английского И. КОВАЛЕВА ВЛАДИМИР МИХАИЛОВ СПУТНИК „ШАГ ВПЕРЕД" Научно-фантастическая повесть Рисунки Н. ГРИШИНА Кедрин зажмурился, он вспомнил, что «спрыгнул с обрыва», летит, но до дна далеко. Далеко — он только начал падать. — Почему же это не захочу? Только сейчас спать. — Сначала — обед. — Есть и спать. Кедрин съел обед. Потом он спал. Когда он проснулся, все тело ломило, хотя он всегда занимался спортом. Но здесь был не спорт, а работа, и это было не одно и то же. Настало время выходить в пространство. Все его существо протестовало против этого. Сердце стучало бешено. «Она выходит каждый день, — подумал он, — и я «спрыгнул с обрыва», — сжал кулаки и пошел в камеру. Снова было страшно. После тренировки он даже не пообедал как следует. Герна не было, был другой дежурный, он не уди­вился и не взволновался, просто отвел Кедрина спать. Пришлось долго устраиваться в постели, чтобы не болело тело. На третий день он начал знакомиться с работой. Теперь его уже не втягивали в люк на тросе. Скваммер почти повиновался ему, хотя грудные дети, которые, если верить Герну, запросто могли бы управлять скваммером, были бы, наверное, невыноси­мо гениальными детьми. Его волновало, какую работу он дол­жен будет выполнять ежедневно, чтобы доказать хоть себе самому, что он «спрыгнул с обрыва» не с желанием размозжить Продолжение. Начало см. в «Искателе» № 2. 7* 99себе голову и поэтому достоин самой горячей любви самой чу­десной женщины. Кстати, он так еще ни разу и не встретил ее на спутнике. Он вышел н внезапно стал замечать всю конкретность окру­жающего мира. Он удивился тому, как велик этот мир и как не похож он на Землю. Земля была видна вся. Она заслоняла лишь небольшую часть вселенной. Его проводили в тот куб пространства, который назывался рабочим пространством и где монтировались корабли. Там спеш­но достраивался пузатый планетолет, который, как оказалось, монтажники даже не называли кораблем, настолько он не был похож на это стройное слово, а именовали «пузырем» —-и никак больше. Для его небольших скоростей такая" форма бы­ла выгодна, и такие шары строились один за другим, но за пределы ближних орбит они не выходили, потому что тот, кто думает, что обводы корабля не играют роли в пространств-, лусть-ка сам попробует выйти на пузыре хотя бы в район Поя­са астероидов. Кедрин уже знал, что пузырь теперь понадо­бится самому поясу, чтобы возить металл с Луны. Обычные транспорты не смогли бы справиться с обеспечением пояса ме­таллом по новому строительному графику, по которому будет строиться звездолет — длинный корабль. Шар висел в пустоте и вместе со спутником образовывал единую систему. Она медленно обращалась вокруг общего цент­ра тяжести, который, в свою очередь, исправно вращался вокруг Земли. Кедрин смотрел и представлял. Если бы здесь работали автоматы, можно было бы сидеть в спутнике и думать хотя бы о том, как улучшить направленную связь с автоматами. Вслух Кедрин этого не сказал. Все равно монтажники вряд ли согла­сились бы с этим. Они сновали вокруг шара. Монтажники — бронированные му­равьи, как подумал Кедрин. Они что-то тащили, устанавливали, варили, стремительно пролетали или медленно обращались во­круг планетолета по каким-то своим орбитам. Чем больше смот­рел на них Кедрин, тем менее подходящим казалось ему срав­нение с муравьями, точность орбит подсказывала другое — это были люди-планеты, чьи пути пролегали в мироздании на рав­ных правах с бесконечной спиралью Земли, трассой Солнца, дорогой Галактики, по тем же законам обращались они плюс еще один — закон человеческой воли, которая позволяла им ме­нять свои орбиты, а когда-нибудь, возможно, позволит менять и орбиты планеты. Да, наверное, надо было обладать всеми ви­дами силы, чтобы не пугаться такой планетной судьбы, а мон­тажники ее не пугались, они работали. Совсем так же, как рабо­тали люди на Земле; и если чего-то не хватало этой аналогии, то свиста или песни, потому что люди на Земле насвистывали за работой, а скваммеры молчали, во всяком случае, пока ты не включался на их частоту. Молчал и Кедрин. Ему предложили облететь корабль, не то­ропясь, рассмотреть его со всех сторон. Он полетел. Конечно, прямо на корабль. Его поправили, догнав и самым грубым обра­зом перевернув за ногу. Тогда он все-таки облетел корабль. Кое-где не хватало здоровенных кусков оболочки, и, наверное, еще много чего не хватало. Хотя, как разъяснили Кедрину, внут­ри все было на месте: корабли в пространстве начинали мон­тировать изнутри, механизмы постепенно обрастали разными помещениями и оболочкой. Потом понадобилось перегнать одну из массивных деталей в нужное место. Кедрин выжал педаль стартера с такой силой, как будто давил каблуком змею. У него покраснело в глазах: это был предел перегрузок... Он очнулся. Ему кричали: «Тор­мози!» — кричали на общей волне. Он слышал. Он забыл, как тормозят. Вместо этого он еще прибавил ходу. Стало ясно, чго плохо придется монтажнику, летящему впереди в том же на­правлении, но куда медленнее. Вокруг него были захлестнуты тросы от какой-то сложной и, судя по виду, особо массивной детали, которую он толкал перед собой, а в четырех руках он нес еще какие-то штуки поменьше. Кедринская деталь — гамма-отражатель — уже хищно нацелилась острым углом между ло­паток скваммера, чуть повыше дверцы. Стало ужасающе ясно, что в точку встречи они придут одновременно... В пору было закрывать глаза. к'- Затем Кедрин почувствовал удар. Из глаз посыпались искры бенгальского огня. Кто-то сидел на его вытянутых, все еще сжи­мающих край отражателя руках, ухитрившись на полном ходу протиснуться между деталью и Кедриным. Металлический живот упирался в фонарь кедринского скваммера. Налетевший тормо­зил — тоже на пределе ускорений. Кедрин не удержал деталь, но ее скорость была уже сбита. Она прошла точку встречи через две секунды после перегружен­ного монтажника', и за нею сразу устремились двое других. Кедрин тяжело дышал. — Надо спокойнее, — безучастно сказал стеклянный голос Холодовского. — Значит, это был ты, ученый друг мой? — донеслось отку­да-то _ Благодарю тебя, о предотвративший смертоубийство. Ты шел с запасом в миллиметры, как мне сказали... — Запас вообще не нужен, — сказал Холодовский. — Нужна уверенность. Он отцепился от Кедрина, железная рука похлопала его по косому плечу скваммера. — Спокойней, — еще раз сказал он. — Скорости нужны, осо­бенно сейчас. Благодаря скоростям мы уже выиграли для тех, у Транса, день жизни. Но прежде всего уверенность... Ее не хватало Кедрину. Вечером, ворочаясь в постели, кото­рая, казалось, была набита метеоритами, он страдал. Стыд не давал заснуть, и еще одна мысль: вот так когда-нибудь нозичок налетит на него, острым углом детали вскроет скваммер, как банку консервов... Если бы можно было не выходить!.. «Ты че­ловек?» — спросил он себя. Он выходил каждый день, и с каждым днем что-то менялось. Управление скваммером становилось проще. Детали тоже на­чинали повиноваться. Теперь он успевал переместить и поста­вить на позиции три детали за то время, что в первые дни — одну. Темп работы был стремителен, и он немного пугался лишь всч( ром, перед сном, вспоминая события дня. Впрочем, целые часы куда-то исчезали. Его тело в конце концов стало перема­лывать острые метеориты в постели, и сон приходил сразу. Наконец ему сказали, что обучение закончено. Это было, когда Кедрин еще не перестал уставать. Усталость сама по себе была удивительна: ведь мускулы не воспринимали тяжести де­талей. Работали сервомоторы, он лишь управлял ими. Но для того, чтобы управлять, надо было представить себе, что ты делаешь все сам — и, очевидно, уставала прежде всего нервная система: она-то работала в полную силу... Значит, понял Кед­рин, не мышцы, а нервы определяют меру силы человека, и по­этому монтажники не имели холеной мускулатуры — были тонь­ше, стройнее и сильнее. «Интересно, — подумал Кедрин, — ста­ну ли я таким. Возможно». Ему кажется, что он делается сильнее. Теперь он мог возвратиться на спутник, в свою каюту. Его сменой остается четвертая, с которой он тренировался. По этой смене идут часы в каюте: ведь у смен свое время. Есть ли у него пожелания? У него было одно пожелание, но он его не высказал. Он и так был уверен, что та женщина работает именно в этой смене. Именно в этой и ни в какой другой. IX На орбите Трансцербера все росли и росли рулоны записей, катушки лент, заполненные дневниками исследователей. Обра­батывать полученные материалы было некогда, сейчас шла пора накопления. Окончательные выводы можно будет сделать потом. А если нет, то их сделают другие. Ориентированный на Землю разведчик, набитый материалами, уйдет в тот момент, когда приборы покажут нарастание поля тяготения Транса до крити­ческого. После этого, конечно, будут сделаны еще какие-то наблюдения, но нельзя утверждать с полной определенностью, что они дойдут до Терна и других ученых. У людей просто не хватало времени для работы с прибора­ми. Даже капитан Лобов включился в дело. Тем более что ин­женер Риекст, проводя предписанную ему программу, предло­жил капитану бриться один раз в сутки, не чаще одного раза, как сказал инженер, потому что бритва потребляла энергию, а второе бритье не входило в понятие минимума. Капитан Ло­бов вздохнул, погладил щеку и согласился. Гравитация была выключена, к невесомости привыкали не­долго — новичков в полете не было. Борода у капитана Лобова при невесомости росла еще быстрее, но если он и переживал, то про себя. Бытовой агрегат был тоже отключен, и заниматься стиркой приходилось самим. Они занимались стиркой, варкой обеда и приборами и все реже поглядывали в сторону Земли, они знали — пока оттуда ждать нечего. Время шло, и с каж­дым днем Трансцербер придвигался чуть ближе. Но у них еще оставалось четыре с половиной месяца — по общему счету, и три с половиной — по счету капитана Лобова, который он держал про себя. Он держал этот счет про себя, и никто не знал об этом —? абсолютно никто, исключая разве что инженера Риекста, кото-оый должен был знать. И еще двух пилотов, которые тоже должны были знать, на то они и пилоты. Итак, получается, что знала ровно половина. Да, но риск — профессия летящих и пу­тешествующих. Он отдыхал в каюте почти целый день. После му­жественной, даже чересчур мужественной простоты ко­рабля, здесь было очень хорошо. Он отдыхал на уже установленном мягком диване, ни о чем не думая. Чтобы стало возможным ни о чем не думать, он начал рассчитывать в уме возможные параметры установки скользящего поля. Голо­ва была удивительно ясна, и считалось хорошо, только не было машинной памяти и нумертаксора для записи данных, так что довести расчеты до конца он не смог. Тогда снова на первый план выдвинулся Андрей. Отчего он погиб? Медики говорили, что он не разбился. Медикам можно верить. Не разбился, не задохнулся, не... Ничего «не». Единст­венное, что он повредил, был медифор. Но и медифор продолжал работать. Так в чем же дело? Ты тоже подвергался опасности в пространстве. Но с тобой ничего не случилось Он не подвергался опасности, и с ним слу­чилось... Вся разница в том, что ты ожидал чего-то, а он не ожидал ничего. Ну и что? Что от этого меняется? : Выяснить это ему помешал Холодовский. Он вошел, словно b свою каюту — не постучавшись и не спросив позволения; уселся в кресло и обвел каюту взглядом. — Сюда поставь еще столик, — сказал он. '. — Зачем? — Надо. Это прозвучало так, что не было никакой возможности воз­ражать — Надо, — согласился Кедрин. — Как думается? — спросил Холодовский. — Хорошо. — Не люблю маленьких помещений, — сказал Холодовский. — В них невозможно думать. — Я привык, — сказал Кедрин. — В маленьком помещении мысль всегда ищет выхода на простор. И находит. — Я могу думать только на просторе. В доке. Или в кают-компании, когда она не занята. Только она всегда занята. Тес­ный спутник. I — По-моему, нет. — Тесный. Мысль о природе запаха впервые пришла ко мне в кают-компании. Додумал я гипотезу в порту. Спутник тесен. Он уже устарел, по сути дела. Задачи растут. И все устарело. Скваммеры... Реликты! — Хоть ты мне объяснишь, что такое запах? — Электромагнитные колебания в микронном диапазоне. — Это все знают. Но каким образом здесь? — В скваммерах возникает запах. Иными словами, излучение проникает в скваммеры. Запах вызывает потерю сознания. Утрату контроля. Запах возникает не всегда, его нельзя пре­дусмотреть. Был один способ борьбы: при первых же признаках укрыться в спутник. Дело страдало. — А теперь? — Теперь дело не может стоять. Всегда у нас был резерв времени. Сейчас этот резерв со знаком «минус». — Значит, работать, рискуя потерять сознание? — Потерявший сознание не может работать, — безучастно сказал Холодовский. — Элементарная логика: колебания могут проникать в скваммеры только из пространства. Нужна экра­нировка: или скваммеров, или пространства. Что бы вы вы­брали? — Скваммеры, — сказал Кедрин. — Неверно. Мы ограничим подвижность скваммеров. Это не­возможно. Остается только заэкранировать рабочее пространство. — Гигантская работа. — Другого выхода нет. Надо знать лишь, откуда приходит излучение. — Это пока неизвестно? — Пока нет. Сейчас ведется экранирование участка, который я считаю наиболее опасным. Все делается в соответствии с моей гипотезой. — Она подтвердилась? — Подтвердится. Ничего другого ей не остается. «Уверенности надо учиться у Холодовского, — подумал Кед­рин. — Таким не страшно пространство». — Мы не можем терять времени, — говорил Холодовский. — Они ждут. — Успеем? — По старой технологии — нет. Разрабатываем новую на ходу. — Но это невозможно! Для перепрограммирования необходимо остановить процесс. А это замедлит... — Мы не программируемся — мы мыслим, — сказал Холо­довский. — А мыслить можно и за работой. И менять все на ходу. Завтра кончаем пузырь. И сразу заложим корабль. Длин­ный корабль. — Он произнес эти слова с нежностью. — Звезд­ного класса. «Черт его знает, — подумал Кедрин, — что-то в этом есть! Звездного класса. Да, что-то есть!..» — Мы возьмем его с двух сторон, — сказал Холодовский. — Параллельным монтажом. Это мысль Гура. Между прочим, oil нашел ее в пространстве. Он любил думать, вися в пространст­ве. Там он набрел на лучшие свои фантазии. — Почему фантазии? — Он прогносеолог — борец с отсутствующими звеньями. Нау­ка проходит путь шаг за шагом. Прогносеология совершает прыжки. И вот он может висеть в пространстве целыми часа­ми и думать, пока хватает ресурсов. Только сейчас у нас нет свободного времени. — А о чем думаете вы? — Моя специальность — раум-физика. Только об этом и стоит думать. Теория запаха в вакууме — неплохой вклад в раум-физику. Для чего еще стоит жить? — Для любви, — сказал Кедрин, потому что он подумал: для любви. Холодовский коротко усмехнулся. — Любить надо физику. Вообще —- свое дело. «Ну, конечно, и это тоже, — подумал Кедрин. — Но что нуж­но Холодовскому?» Холодовский взглянул на него и усмехнулся. — Ты прав, мне что-то нужно. Вернее, не мне. Все-таки было бы очень хорошо получить твою помощь при расчете аппарату­ры предупреждения. Ты сможешь помочь Дугласу в конструиро­вании? — Конечно, — сказал Кедрин. — Только без «Элмо» я не очень привык. — Кое-какие машины у нас ведь есть. — Что ж, это лучше, чем ничего. — Так вот, сейчас смена собирается в кают-компании, а мы потом решили встретиться у Гура. Уйти в свободный полет. Так он называет это. Мышление как будто бы без определенной цели, но на самом деле самыми неожиданными путями приводящее к нужному результату. — Это интересно — свободный полет... — Так вот, мы ждем, что ты через час зайдешь. — Не поздно? — Нет, у нас свой режим. Мы называемся — Особое звено. Вот такие вопросы, вроде запаха, обычно достаются нам. — Значит, вы не работаете на монтаже? — Почему же? Как и все... — Тогда вам приходится работать больше всех. — Что может быть лучше — знать, что ты отдаешь больше других? — Это правильно, — сказал Кедрин. Холодовский вышел, и Кедрин вскочил на ноги. Вечер в кают-компании. А он сидит в каюте и думает неизвестно о чем. Он вышел в коридор. В нем был фиолетовый сумрак позднего вечера. Но чем дальше от каюты уходил Кедрин, тем станови­лось ясней. Около кают-компании царил ранний вечер. А в со­седнем коридоре, куда он по ошибке заглянул, царила ночь, лю­ди отдыхали в своих каютах; и, наверное, как и на Земле, толь­ко наиболее одержимые поиском, те, у кого решение было уже близко-близко, оставались в своих лабораториях, и для них сме­на суточных циклов превращалась в пустой звук. Правда, с зав­трашнего дня, когда будет заложен длинный корабль, работать придется в полтора раза больше, чем обычно, и лабораторные проблемы будут отложены — замрут приборы, останутся в со­судах реактивы, в кабинетах и студиях замрут недописанные книги, полотна, незаконченные скульптуры — все будут заня­ты на монтаже длинного корабля, который должен спасти людей. Он остановился у входа в кают-компанию. Здесь была зе­лень, деревья росли прямо из тугого пластикового пола, под ними были расставлены столики, удобные сиденья. Правда, их было, пожалуй, слишком много — не зря Холодовский говорил,что спутник становится тесен. Спутнику уже много лет, а ко­раблей строится все больше. В одном углу кают-компании раздавалась музыка, люди то плавно, то резко, порывисто двигались в танце. Откуда-то доно­силась песня, в ней были грусть и непреклонность — грусть о Земле и непреклонность уходить все дальше от нее, потому что иначе не может человечество. Глаза его обшаривали зал, искали — и не находили ее. Иногда чьи-то голоса нарушали его сосредоточенность, втор­гались в нее. Где-то недалеко говорили о том, что утвержден проект экспериментального корабля совершенно нового типа, а ведь какого бы типа ни были корабли, им не миновать рук монтажников, а значит — с каждым днем работать будет все интереснее. По соседству толковали о том, что кое-кто из мон-тажников уже месяцами не бывал на Земле и устранился от непосредственного общения с планетой, с ее мыслью и искус­ством, что монтажнику уж никак не простительно. «Хотя климат на Земле, конечно, не столь идеальный, как здесь», — гово­ривший вздохнул, и сразу двое подтвердили: «Да, разумеется,' климат здесь идеальный...» Возле самой двери спорили о космо-метрии пространства в связи с недавно вышедшей работой Аль-Азиза «Об истинной геометрии плоскости»; и кто-то был согласен с автором относительно эволютной природы того, что мы называем плоскостью, а кто-то не был согласен и возражал. Кедрин досадливо морщился: разговоры отвлекали его, он привык делать все в тишине — даже искать кого-то взглядом. Но он не мог не вслушиваться, когда речь заходила о тех вось­ми, и из уст в уста передавались слова их радиограмм, и произ-S носилось имя Герна, забросившего на время астрономию и усевшегося на связь с «Гончим псом». Герна, который никогда в жизни не признавал ничего, кроме астрономии и кораблей,; бывших ее руками, как телескопы — глазами. Все это было хорошо и интересно, однако он так и не увидел ее Очевидно, ее здесь не было, а время шло, и скоро надо было уже идти в каюту Гура в переулке Отсутствующего звена, но он никак не мог уйти. Вдруг Кедрин почувствовал, как сердце рванулось, набирая ход, развивая невиданную скорость. Все вокруг стало вдруг си­ним. Он не слышал больше ничего. Она выбралась откуда-то из самого угла и медленно пересекла кают-компанию. Она шла к выходу, и Кедрин отступил в тень. Он догнал ее за углом. — Я провожу тебя, — сказал он. Она чуть заметно пожала плечами, и он зашагал рядом. Они вышли в коридор — на проспект Дружеских Встреч, как гласила табличка. Кедрин хотел взять ее за руку и уже взял — это получилось у него бессознательно. Она удивленно и чуть насмешливо взглянула на него, и Кедрин отпустил руку. — Как давно я не видел тебя, — сказал он. — Да? Я не заметила... Ты ведь недавно у нас? — Ирэн, не надо... Пять лет, Ирэн... — Молчи, — сказала она. — Или уйди сейчас же. Они медленно шли по проспекту, и Кедрин готов был отдать, что угодно, и сделать, что угодно, лишь бы она не ускоряла шаг. Она не ускорила шаг, и Кедрин подумал: «Все-таки надо сказать все то, что надо сказать», — н иначе он просто не может. — Ирэн, — сказал он. — Ну, бей виноватых, ну!.. Пять лет. Ирэн... Многое изменилось с тех пор... Я ушел из института. Видишь, я здесь. Это было нелегко, Ирэн, но я... — Все то же «я», —• грустно сказала она. — Нас здесь ты­сячи, не один ты. — Не надо... Я не знаю, как ты живешь, Ирэн. Только когда-то ты... А я — и сейчас... — И доказательство — пять лет молчания. Что бы я ни ска­зала тогда, ты должен был искать. — Сначала я не мог. Ведь ты была права. — Это я знала и без тебя... Но я все равно ждала. А потом стало ясно: нет... — Да, Ирэн, да! И я знаю... — Пусть так. Но я тебя придумала тогда. И не хочу повто ряться. — Хорошо, Ирэн. Каким ты хочешь видеть меня? — Таким, каким хотела всегда. Таким, как Гур, как Славка, как Дуглас. Я не говорю уже — как Седов. — Ирэн, этот Седов — это... — Разве об этом спрашивают? — Прости. Но все они какие-то... особенные. Таких не было в нашем институте. Я не встречал. Это жизнь в пространстве делает их такими? Или они вообще такие и потому работают в пространстве? Знаешь, Андрей погиб... — Да, — сказала она. — Вам всем у Слепцова так хорош >, Что скоро вы при случайном стуке начнете умирать от страха. Он оторвал вас от всего, Слепцов. От жизни. Ну, вот моя каюта. Спасибо. Доброй ночи. Дверь закрылась за ней. Он стоял в коридоре. «Скоро мы у Слепцова начнем умирать от страха? Погоди, погоди!..» — Умирать от страха? — спросил он вслух. — В этом есть рациональная мысль, не правда ли? — чугь насмешливо проговорил голос. Массивная фигура прошла мимо него по другой стороне ко­ридора-проспекта, в случайном отблеске света на миг мелькнуло безмятежное лицо. Это был миг — и фигура скрылась, растая­ла в темноте, уже воцарившейся в коридоре, для которого на­ступила ночь. — Велигай! — громко сказал Кедрин. — Где вы, Велигай? Ответа не было. Кедрин двинулся по проспекту в том же на­правлении, в котором скрылся странный человек. Чувство оди­ночества вдруг охватило его, пугающими показались пустые пе­реходы этого странного мирка, который уже не был Землей и жил по своим, иным законам. Еще не было количественно уста­новлено, в какой степени ритм жизни, настроение, многое дру­гое в жизни человека зависит от близости значительных тяго­теющих масс, но, во всяком случае, не Земля была здесь, а дрУ' гая планета — спутник «Шаг вперед», как называли его сами монтажники с легкой руки прогносеолога Гура. Пол — или сле­довало называть его почвой? — не обладал незыблемостью Зем­ли. Совсем рядом его участок был поднят, два человека при свете скрытого освещения возились в открывшейся под гладкой поверхностью неразберихе проводов, трубок, волноводов всех цве­тов, диаметров и назначений, что-то приглаживали, поправляли... И даже не зрелище обнаженной сущности этой планетки, а именно то, что здесь люди, согнувшись в три погибели, рука­ми исправляли что-то, тогда как на Земле эта работа давно уже стала уделом роботов, заставило Кедрина с небывалой остротой почувствовать удаленность этого мира от того, в ко­тором он прожил последние годы. А ведь мысли о своей отре­шенности чаще всего приходят именно ночью, и это была первая ночь, когда он не спал. Наверное, и отсутствие биополя сыграло в этом роль — ведь на Земле мы всегда, если только мы не в центре обширной пустыни, бессознательно воспринимаем биополе, созданное на­пряжением мозга миллионов людей, и в какой-то степени нахо­димся под его влиянием; здесь же все каюты были заэкраниро­ваны, и если человек в коридоре был один, то он был один... Кедрин не хотел быть один. Он вспомнил, что его ждут, но в темной сети переходов сориентироваться было трудно, где те­перь искать переулок Отсутствующего звена. Кедрин заторо­пился. Через каждые несколько метров из-под пола выходили невы­сокие, тонкие колонки с гранеными головками; пробегая мимо них, Кедрин все же заметил, как эти слабо светящиеся головы бесшумно поворачиваются, словно следя за ним, что-то сообщая друг другу. Ему стало жутко. Раздался жалобный, протяжный свист, отразился от стен и прозвучал в другом конце коридора. Кедрин свернул в первый попавшийся переулок. Печальный свист провожал его. «Это был плач по человеку», — пришло ему в го­лову. Куда же это он в конце концов идет? Он остановился с ходу, сильно качнувшись вперед. Неярко освещенная преграда возникла перед ним, казалось, внезапно: переулок оказался тупиком. Огромная, во всю стену, дверь не поддалась усилиям Кедрина. Она выглядела совсем иначе, чем остальные, — гладкая, без всякого выступа стальная поверх­ность, чуть выпуклая и с маленьким прозрачным глазком в се­редине. Прозрачным — так казалось, но когда Кедрин прильнул к нему, он не увидел ничего, только черноту. Очевидно, за дверью было темное помещение. Вдруг в нем возник слабый огонек, зе­леноватые лучики протянулись от него — это была звезда, вне­запно возникшая в глазке звезда, а чернота была чернотой пространства. Кедрин отшатнулся. Как он не подумал, что здесь могут быть резервные выходы в пространство? «На Земле нет дверей, ведущих в бездны», — подумал он, и тоска по родной планете с ее надежностью и с ее ночами, пол­ными теплого, душистого воздуха, охватила его, как зыбкая вода пловца. Наверное, этот внезапный приступ тоски по запахам Земли привел к галлюцинации: запахло сильно и чудесно, чем-то стран­ным, незнакомым и таким простым... Это было что-то похожее — на что? Похожее, только гораздо более сильное и вместе пове­лительное и влекущее, чем лучшие запахи Земли. Мысли ушли, и осталось только желание вбирать в себя этот запах не толь­ко ноздрями, но всей кожей, глазами, ртом, волосами. Внезапно Кедрин почувствовал, что уже полон запахом, еще немного — и он разорвется, распадется; он больше не может дышать, он сыт дыханием, как человек бывает сыт едой и питьем. Он под­нял руки к лицу, чтобы прекратить доступ запаха в легкие, что бы ни было потом. Он не знал, куда бежит, и слишком поздно понял это; он бежал к человеку, к которому приходят мужчины в тяжелые минуты, чтобы найти защиту от многого и в первую очередь от самого себя. К женщине, которая тебе ближе всех или была ближе всех. Дверь ее каюты Кедрин открыл стремительно, даже не подумав о том, что не следует делать так. Она была одна, длинная ткань обтягивала ее тело, почти целиком открывая грудь. Он закрыл за собою дверь и присло­нился к ней спиной, тяжело дыша. Женщина ступила ему на­встречу, и Кедрин послушно сделал шаг вперед и остановился перед нею. — Ты испуган, — сказала она, коснувшись рукой его влаж­ного лба. — Что произошло? — Не знаю, — сказал он медленно, — не знаю... Что-то прои­зошло... Да, запах. Возле резервного выхода. — Которого? — Не знаю... — Ты сможешь найти его? — Не знаю... Может быть. — Ты уверен, что это?.. — Запах. Вдруг расхотелось дышать... Что делать? Надо что-то делать. Это ведь опасно... — Успокойся, Виталий, — сказала она. Она видела, что он не успокоится, и, чуть приподнявшись на носках, поцеловала его. Он сразу обмяк, и сел на кровать, и сидел неподвижно — только глаза следили за нею. Она набра­ла номер. — Седов... Слушай, только что обнаружен запах. Кедрин. Он у меня... Об этом потом. Вторая еще не вышла? Седов, мо­жет быть, запретить выход? — Нельзя запрещать выход, — проговорил голос в трубке. — Надо установить направление. Он помнит, где именно?.. — Он вспомнит, — сказала она, мельком взглянув на Кед­рина. — Он уже вспоминает... — Пусть вспомнит. Немедленно вышлем Особое звено. Может быть, им удастся, наконец, определить направление и закончить экранирование рабочего пространства. Смена должна выйти-%— запах не держится долго. — Хорошо, — сказала она. — Я тоже выйду. — Незачем. Ты не Особое звено. — Я хочу выйти. — Нет. Сейчас я подниму Особое звено. А он пусть вспо­минает. — Хорошо, — нехотя проговорила она, положила трубку. — Ты вспомнил, где это было? Как ты шел? Сейчас шеф-монтер поднимет Особое звено, они выйдут в пространство. Он сидел, опустив голову. Она уселась рядом с ним, положила руку на его плечо. — Тебе все еще страшно? Ты не хочешь идти к себе? Кедрин встал, сделав усилие, почти исчерпавшее его силы. Но он принял решение, и силы откуда-то прибывали снова. — Я выйду с Особым звеном. Они не сориентируются без меня. — Ты можешь рассказать им все, пока они будут одеваться. — Нет, — сказал он. — Я должен выйти с ними. «Должен, — поняла она, — чтобы завтра не стыдиться самого себя и тебя». — Хорошо, — сказала она. — Только в таких случаях оде­вают компенсационный костюм. Возьми мой, он достаточно эла­стичен. — Спасибо, — сказал Кедрин. Он поцеловал ее, уже не боясь, что она рассердится, и по­думал, что она все та же и так же красива. Уже по дороге в гардеробный отсек, где стояли скваммеры, он вспомнил, что должен был зачем-то зайти вечером к этому самому Особому звену, командиром которого, как ни странно, был не решительный Холодовский, а несколько легкомысленный Гур. Но теперь поздно было думать о том, чего он не успел. Время было думать о том, что он еще может сделать. X Если до сих пор в поведении исследователей на орбите Трансцербера и наблюдалась какая-то нервозность, то сегодня она исчезла окончательно. Капитан Лобов с удовольствием констатировал про себя, что исследователи наконец-то оконча­тельно поверили в спасение. Теперь, как понимал капитан, они будут спокойно заниматься своими исследованиями до того са­мого момента, когда помощь придет — или не придет. Так же полагает и инженер Риекст, который по-прежнему молчит, но на этот раз удовлетворенно. Того же мнения придер­живаются и пилоты. Так считают и сами исследователи. Наконец-то стало ясным то, что заставляло их нервничать все последнее время: несовпа­дение показаний приборов. Теперь выяснилось: виной этому бы­ло не какое-то новое, неисследованное явление, а просто часть приборов по неизвестной причине сбилась с точной настройки. Ученые отрегулировали приборы, и теперь их показания совпа­дают. Правда, при этом выяснилось, что встреча с Трансцербе­ром произойдет не через четыре с половиной месяца, а через три. Четыре скваммера неслись, удаляясь от спутника, от почти уже законченного круглого корабля, от мерцающих маяков — к внешней границе рабочего пространства, туда, где были установлены экраны для защиты от запаха. Солнце было за Землей, стояла темнота. Звезды неподвижно висели на местах, не приближаясь и не удаляясь. Это было очень хорошо — лететь стремглав в пространстве не одному, а вместе с тремя товарищами, на которых можно положитьея, с которыми, пожалуй, не будет страшно нигде. Они летели ко-лонной Это полагалось на тот маловероятный случай, если произойдет встреча с чем-либо: тогда опасность будет угрожать только первому. И они менялись, как меняются на ходу вело­сипедисты: чтобы не приходилось одному все время принимать на себя давление возможных опасностей. Трое менялись. Кед­рин и сам понимал, что до этого ему еще далеко — до права лететь впереди Особого звена. Он летел замыкающим, и ему было доверено нести небольшой контейнер с какими-то прибора­ми, которые могли понадобиться. Они летели минут двадцать. Потом щупальца прожекторов зацепились за странную конструкцию впереди — громадную сне­жинку замысловатого рисунка, медленно перемещавшуюся в пространстве. Это была одна из антенн статического поля, окружавшего рабочее пространство. Звено держало курс на нее. Монтажники уменьшили скорость. Внезапно мурашки стали раз­бегаться по телу, приятно закололо и защекотало сначала в кончиках пальцев, потом по всему телу. Тогда Холодовский, шедший в это время первым, дал команду тормозиться. Они на­чали торможение, одновременно развертызаясь в цепь, и Кедрин вышел точно на свое место крайнего слева. Все-таки скваммер привыкал повиноваться ему. Здесь начинались экраны. Широчайшие прозрачные полотни­ща из гибкого, почти эластичного полиметаллопласта уходили во все стороны; их растягивали и удерживали на месте грави-фнксаторы, обозначенные маяками, — приближаться к ним не рекомендовалось. Монтажники медленно плыли вдоль экранирующих полотнищ. Приблизиться к ним вплотную было нельзя — слишком сильным было напряжение статического поля, наведенного скрытыми в центре антенн мощными генераторами. Оказалось, все было в порядке. Никакого нарушения целости экранов не замечалось, как сформулировал Холодовский. «Ну, ну...» — с сомнением ответил ему Дуглас, но возражать не стал. Запаха не было. Прошел час, пока была пройдена почти по­ловина заэкранированного пространства. Тогда Гур подал сиг­нал остановиться. Они сблизились, хотя разговаривать можно было и на рас­стоянии. Такова уж была привычка — разговаривая, сходиться. Несколько секунд они глядели туда, где чуть в стороне от спут­ника мелькали огоньки: вторая смена вышла в пространство. Кедрин вдруг почувствовал себя чем-то вроде часового, кото­рому поручено сейчас охранять этих людей, торопившихся очис­тить место для закладки нового корабля. Он не знал, думают ли то же самое монтажники из Особого звена, и вряд ли они думали так торжественно; вернее, они не представляли себе, что об этом нужно еще специально думать. Но Кедрин не мог не думать об этом. — Итак, многоуважаемые друзья мои, — неторопливо сказал Гур, и по голосу его можно было, пожалуй, подумать, что он чем-то озадачен. — Итак, половина экранов в порядке. Если и вторая половина окажется в порядке, то могут быть лишь два вывода. — Три вывода, — сказал Холодовский. 112 — Третий за тобой. Мои таковы: или мы неправильно опре­делили направление, которое следовало защитить, или твои экра­ны, о высокочтимый друг мой Слава, ни к черту не годятся, и защищаться ими все равно, что носить воду... этим — ну, как его? — которое с дырочками. — Ну, ну, — сказал Дуглас. — Проанализируй. — С неизъяснимым удовольствием, — сказал Гур и заставил скваммер сделать нечто напоминающее реверанс. — Направление. Кедрин принял запах. Он находился у резервного выхода. Он не знает, у какого. Я не ошибаюсь? — вежливо вопросил он. И Кедрин буркнул: — Не знаю. — Он не знает. Но, решая эту задачу в пространстве — вре­мени, мы пришли к выводу; это мог быть только резервный люк номер восемь. До других люков он не смог бы дойти, постоять там, принять запах и вернуться в... туда, куда он вернулся в та­кой промежуток времени, какой ему понадобился в действитель­ности. Этот вывод был принят единогласно. Имеются ли иные соображения? — Не имеются, — сказал Дуглас. — Угу. Итак, известен люк, и известно время в пределах плюс минус пять минут. И известна траектория спутника. Значит ли это, что известно направление? — Да значит, — сказал Холодовский. — Вернее, сектор. — Вернее, радиан. Чудесно! И этот радиан указывает как pat на это вот заэкранированное пространство. Так? Так. Следова­тельно, проницательные друзья мои, с направлением все в по­рядке. — Когда-нибудь, — задумчиво сказал Холодовский, — я буду тебя бить за эту манеру разговаривать. — Так это еще когда-нибудь, о мой воинственный друг. Итак, мы предположили, что экранировка повреждена. Пока мы ко нашли никакого повреждения. И это значит всего лишь, что она не годится. — Чушь! — сказал Холодовский. — Не думаю даже, что это надо опровергать. Экраны прошли все мыслимые испытания на миллиметровые волны. Значит, дело не в них. — А в чем же? В излучении? Это твой третий вывод? — Ничуть не бывало. Мой вывод, что запах просто почудил­ся Кедрину. — Мальчика не было, — сказал Дуглас. — Ну, ну... — Вот именно: не было! Кедрин был в достаточной мере взволнован. Так? — Так, — сказал Кедрин. — Ну, и вот. Галлюцинация, только и всего! Тем более что он в этот момент, по его словам, заметил какую-то звезду. А я вам говорю, что он не мог ее заметить. Реставрируйте обстановку — и вы убедитесь в том, что глазок резервного вы­хода восемь упирался в «Угольный мешок». Там нет ни одной эвезды. — М-да, — сказал Гур. — Убедительно, о мой... да! Кедрин, как ты думаешь? — У меня никогда не было галлюцинаций, — сказал Кедрин обиженно. — Разве что при первом выходе... 8 «Искатель» JA 3 ИЗ_ Значит, были, — сказал Холодовский. — Вот и все. Вот мой вывод. — Что ж, — сказал Гур. — Так или иначе, вторую половину экрана исследовать надо. Прошу вас, высокочтимые друзья мои, принять походный порядок... Может быть, мы еще успеем по­спать сегодня. А сон, как известно, драгоценнейшее из благ... Они выстроились в колонну. Перед тем как дать сигнал к движению, Гур еще раз обернулся, взглянул на экраны и негромко сказал: — Теперь, кажется, галлюцинирую я... Слава, ну-ка... Все головы повернулись разом. Что-то произошло в пространстве. Только что спокойная и мо­нолитная, как казалось, поверхность экранирующих полотен вне­запно стала извиваться, словно оттуда, с внешней стороны, кто-то тяжело ходил, бегал, прыгал по ней, старался пробить ее, разорвать. Колонки гравификсаторов окутались голубоваты­ми облачками, удерживая экраны на месте, но, очевидно, их мощности не хватало — что-то могучее старалось растащить полотнища в разные стороны. Казалось, они сейчас не выдер­жат такого напряжения и лопнут, разлетятся. Это представля­лось необъяснимым, и в то же время это было, и приходилось срочно сделать что-то, иначе пропала бы вся громадная работа по изготовлению, транспортировке и установке экранов. Они не успели даже перемолвиться. Все четверо кинулись вперед, к полотнищу — трое одновременно и один на долю се­кунды позже, но не потому, что он колебался, просто у него еще не было той быстроты реакции, какой обладали монтаж­ники. Они рванулись в середину, потому что именно здесь экра­нам грозила максимальная угроза, здесь, кроме неведомых сил, прикладывалась вся мощь гравификсаторов, которые старались растянуть и удержать экраны на месте — и тем самым помога­ли разорвать их в клочья, но ведь гравификсаторы были всего лишь автоматами. Тысячи игл вонзились в тела монтажников, Гур на ходу крикнул в микрофон: «На спутнике, убавьте ста­тическое, иначе мы" скоро начнем светиться!.. Убавьте, тревога, мы вышли на экраны». Поле мгновенно убавили, и монтажники достигли поверхности экранов в тот самый момент, когда раз­рыв возник там, где и следовало ожидать, в самой середине, в месте наибольшей напряженности. Гур был первым. Все четыре «руки» его скваммера вцепились в края разрываемого пополам полотнища. Напрягая мускулы и сервомоторы, Гур попытался стянуть края полотнища вместе, но для этого были нужны совсем другие силы, и все, что он мог сделать, — это не разрешать краям расходиться дальше. Но полотнище, чья целость была уже нарушена, продолжало рваться дальше, и через несколько десятков метров в разрыв вцепился Кедрин — уж этого-то никто не мог запретить ему, сил у его скваммера было не меньше, чем у остальных. Дуглас метнулся к противоположному концу экрана и ждал, пока раз­рыв дойдет туда, чтобы заблокировать его окончательно. Холо­довский повис над самой серединой и уже развел все четыре «руки», увенчанные могучими клешнями. — Слава, — сказал Гур хрипло. — Слава... — И Кедрин уди­вился, как Гур еще может что-то произносить — сам он напряг­ся так, что не мог бы даже разжать зубов. — Не вцепляйся... Давай на пределе на спутник. Это быстрее всего. Нужны ме­ханизмы, аппаратура для сварки... Мы здесь долго не удер­жимся. Очередной изгиб экрана перекосил Гура, и какой-то миг каза­лось, что конечности скваммера вылетят из суставов, но, как оказалось, скваммер все-таки был крепким устройством. — Да давай же! — крикнул Гур. — Давай, о быстрейший!.. Делай свой шаг вперед! Пусть Кедрин, — сказал Холодовский спокойно, примери­ваясь к разрыву, уже доходившему до него. — Ни за что! — прохрипел Кедрин и сам удивился тому, что все-таки разжал зубы. — Пусть Кедрин остается. Он не знает, что взять, да и вооб­ще, — проговорил Гур, и тогда Дуглас добавил: — Ну, Слава, ну, ну... Теряешь время... — Хорошо, — сказал Холодовский. Он умчался на предельной скорости. Трое остались. Сильное сотрясение ударило их, как током, нагрузка неизмеримо возрос­ла. Это разрыв дошел до конца, и сразу же Дуглас вцепился в края полотнищ. Трое были распяты на экране, Холодовский потерялся где-то вблизи спутника. — Минут пятьдесят мы провисим, — сказал Гур. Он дышал все более хрипло. — Туда, там, обратно. Не меньше. Кедрин только прикрыл глаза — на большее он сейчас не был способен. Странно, он не чувствовал никаких нагрузок — их принимало на себя металлическое тело скваммера; кулаки Кедрина со всей силой стискивали пустоту — стискивали так, что слипались пальцы; мускулы его были напряжены до пре­дела именно для того, чтобы стиснуть эту пустоту; но он знал, что не может даже на долю секунды ослабить хватку: тотчас же клешни верхних «рук» скваммера разжались бы и отпустили края полотнища, а прекрати он сосредоточиваться на мысли о вторых «руках», нижних, разжались бы и они. Оставалось только стискивать края — «руками» и напряжением мысли —до тех пор, пока не иссякнут силы. — Нет, — поправил он себя, — до тех пор, пока не придет помощь. Ведь здесь. Особое звено, и это на них мне надо быть похожим. Я буду... — Ну, ну... — пробурчал Дуглас. — Положение не из весе­лых. Гур, надо бы еще убавить статическое. Меня так и ест... Действительно, иглы еще кололи, хотя и не так сильно, как раньше, но иногда уколы были так резки, что хотелось поте­реть уколотые места, а сделать это было невозможно, и Кедрин только шипел по временам сквозь зубы. — Ладно, — сказал Гур. — Ты прав, о мой друг-великомуче­ник! Вы, на спутнике, управляющие полем! Сбросьте еще напря­жение статического. Кедрин не слышал, что тому ответили. — Ага. Ну, прискорбно, конечно. Если запах? Что ж, рук мы не разожмем. Иначе этот роскошный экран придется собирать по всему пространству: гравификсаторы сделают свое черное 8* 115дело. Ну, очень хорошо, что и вы понимаете: отключить их дей­ствительно нельзя, о мыслители? Он снова помолчал. — Ну, то ли еще приходилось монтажникам!.. Нет, природа абсолютно загадочна. Холодовскому еще будет работа, когда он разделается с запахом. Нет, сейчас спокойно. Буря улеглась... И Кедрин теперь заметил, что больше не трясло и не швыря­ло, только гравификсаторы продолжали растягивать полотнища экранов в стороны. Им было абсолютно наплевать на то, что разорванное полотнище еле удерживают три человека... Гур снова умолк, слушая. — Ну, сейчас не период метеорных дождей. Надо полагать, мы им не попадемся на дороге. Главное — они не попадут к вам. «Может, и не попадем под метеориты, — подумал Кедрин. --Вот запах — тогда мы действительно пропали. Бежать нельзя. Будем задыхаться здесь». Он понимал: никогда еще опасность не была так близка, как «нчас. Странно — он не боялся. Нельзя было бояться, если по одну сторону его находился Гур, а по другую — Дуглас. Они бывали в переделках посерьезнее, безусловно. Они не со­бираются погибать. Они найдут способ. «А раз они, то и я оста­нусь цел и невредим. И нечего об этом думать». Сил становилось меньше, а держать надо было с тем же на­пряжением. Руки начали неметь. Кедрин пожалел, что на баш­маках скваммера нет клешней. Иначе можно было бы держать и ногами — ноги как-никак сильнее. Он сказал об этом Гуру. Тот ответил: — Вряд ли стоит усовершенствовать скваммер Надо менять его... Мне только что пришла в голову мысль: есть совсем дру­гой материал и другие возможности, принципиально иные... Я это продумаю всерьез. «Ого! — подумал Кедрин. — Он думает как ни в чем не бывало. Значит, ничего опасного. О чем думать мне? Конечно, об Ирэн». Он начал думать, как, вернувшись на спутник, войдет к ней, а она, конечно, будет знать уже все: он вел себя точно так же, как люди из Особого звена, — держал до последнего, не тро­гаясь с места. — Гур, — сказал Дуглас. — Мне надоело так висеть. Попро­бую стянуть концы. Фиксаторы сильны, но и я тоже. — Это мысль! — сказал Гур. — Это идея, интеллектуальЧ нейший. Давай, надо же готовить почву для сварщиков. — Мне тоже попробовать? — спросил Кедрин, внутренне ужасаясь. — Нет. Ты держи края, — сказал Гур. — Я тоже буду дер­жать. Разве что продвинусь поближе к Дугу... — Сидел бы на месте, — сказал Дуг. — Перемещаясь, боль­ше шансов схватить метеор. — Все равно, — сказал Гур. — Поле ослаблено, а Призе-мелье — густой суп... Лезу. «Они серьезно, — понял Кедрин. — Но я не буду бояться. Не буду. Не буду!..» Он повторял это, пока впереди не показались огоньки. Ич бы­ло много, и они неслись сюда. — Ну вот, — сказал Гур. — Они летят, благословенные. Сейчас вся эта история кончится. Скваммеры окружили их, приближался катер со сварочной установкой. Множество скваммеров вцепились в разрыв. Словно сквозь туман все это доходило до Кедрина. — Ну, отпускай, — услышал он наконец. — Ты уснул, что ли? Он не мог разжать кулаки. Ему понадобилось несколько ми нут уговаривать себя сделать это. Наконец руки разжались. Кедрин машинально дал слабый импульс, отплыл от экранов. С тон стороны, где был Дуглас, уже шла сварка. Кедрин подождал, когда к нему присоединятся остальные монтажники — Особое звено. Он висел в десятке метров от экрана и усиленно растирал руками тело, насколько это было возможно в скваммере: сказывались иголки статического поля. Наконец Гур заметил его: — Кедрин, мужественный друг мой, давай-ка сюда. Здесь как раз не хватает одного. Не уходить же, пока дело не сделано, а? Кедрин вздохнул. Он послушно подлетел к Гуру и принялся поворачивать какие-то рычаги. Он не знал, сколько прошло вре­мени, пока закончилась сварка. Он помнил только, что Гу|» сказал: — А ты молодец, связист... Он попытался улыбнуться. Потом все летели к спутнику. Гур летел рядом. Он мечтательно проговорил: — Сейчас я съем два обеда. Возможно, три, но два обяза­тельно! Два хороших звездолетных обеда. — Два ты не съешь, — сказал Дуглас. — Почему, о недоверчивый? — lie успеешь. Через три часа — смена. — Ничего. Съем после смены. Второй, подразумеваю я. «После смены, — ужаснулся Кедрин. — Они еще думают выходить в смену. После такой работы! Я просто не смогу. Глупо было подумать — мне так быстро сравняться с ними. И я ничего не скажу Ирэн». — Кедрин, а что ты думаешь насчет обеда? — Я? Ничего... — II напрасно, о мой усталый друг! Ешьте свой обед каждый раз, лишь к этому предоставляется возможность, так сказал не­кий мудрец. И еще: не обедающий совершает ошибку, которой ему не исправить более никогда. Кто это сказал, не помнишь? — Не знаю, — сказал Кедрин. — По-моему, это сказал я. А теперь прибавим скорость, ибо времени действительно мало, а на обед опаздывать не пола­гается. Кедрин, что ты думаешь насчет смены? — Насчет смены? — спросил Кедрин, и у него заболело все тело. Вот именно! Что сн думает насчет смены? А что можно ду­мать насчет смены, когда хочется только лежать? — Что ж, — сказал Кедрин. — Я не хуже вас. Смена так смена! Гур засмеялся, потом сказал:— Ну, в смену ты не выйдешь. Ты не хуже нас, но пока сла­бее. Но шеф прав: кому суждено быть монтажником — он им станет. Кстати, ты сегодня не очень боялся? — Сначала да, — сказал Кедрин, опускаясь на площадку. — Потом я понял, что вероятность попадания метеорита ничтожно мала, и успокоился. — Это, безусловно, правильно, — сказал Холодовский. — Ну, Слава, ну, ну... Не дезориентируйте парня. — Что ж, — сказал Гур, — он мыслит традиционно. В общем метеоры нам не угрожали. — Разве что-то другое?.. — Пожалуй, — вздохнул Слава, — напряжения были таковы, что скваммеры могли не выдержать. Они были на пределе проч­ности. Не так романтично, но все же неприятно. Видишь ли, если скваммер дегерметизируется, в нем становится нечем ды­шать. — Что же, — сказал Кедрин, внутренне содрогнувшись и пы­таясь острить. — Мы бы узнали, есть ли в конце концов этот запах в пространстве. — Ну, Слава, — сказал Дуглас, — один — ноль не в твою пользу. XI На орбите Трансцербера расстояние .между убегающим КО' раблем и настигающей его планетой — или что это там? — уменьшилось. Но время еще есть — значит, есть еще надежда, и отправлять набитый материалами разведчик на Землю рано. Все занимаются своими делами. Капитан Лобов занимается стиркой. Это не очень приятно, и капитан не освоил технологии, но нет сомнений в том, что он ее освоит. Он стирает, и предметы капитанского гардероба^ поскольку на корабле нет женщин, сушатся на инклинаторной установке, которая вряд ли пригодится, ибо, как все горячо надеются, высадка на Трансцербер состоится не в это путе­шествие. Остальные занимаются своими делами и ждут очереди на стирку. Ничего не поделаешь. Капитан Лобов сообщил, что в следующий рейс он не выйдет без корыта и прочих приспо­соблений. Он заставит историков раскопать их описание, а также восстановить давно утраченное человечеством искусство сти­рать руками. Исследователи поддакивают ему и, по очереди отрываясь от приборов, пытаются давать советы, которые, впро­чем, никуда не годятся. Инженер Риекст занимается экоциклом, каким-то из его звеньев. Он не может ничем не заниматься и теперь выясняет, нельзя ли сэкономить энергию на экоцикле. Хотя он знает, что энергии-то хватит... Оба пилота сейчас отдыхают. Как предупредил капитан Лобов, может случиться, что им еще придется поработать... Кедрин проснулся, когда в лицо ему ударил мягкий свет раз­горающейся зари. Чистый и плотный утренний воздух, каза­лось, сам входил в легкие и наполнял не только грудь — все тело легкостью и готовностью к полету. Он взглянул на часы. Он спал три часа — или сутки и три часа, но столько он не был способен проспать даже при самой крайней усталости. Значит, всего три часа, но он чувствовал себя полностью отдохнувшим. Легко поднявшись с постели, он поискал глазами привычные снаряды для гимнастических упражнений и вспомнил, что здесь их и быть не могло. Он не отвык еще просыпаться на Земле. Он принял душ. Прохладная, насыщенная каким-то га­зом и, очевидно, ионизованная вода прогнала последние остат­ки сна и заставила его даже запеть незатейливую песенку — ту самую, что приходила на ум, когда он, бывало, с головой погружался в мир понятий, которые так трудно было предста­вить себе сущими в обычном мире трех измерений. Песенка на­помнила было ему о проблеме скользящего поля, и он усмех­нулся: доберемся, доберемся и до скользящего поля... Кедрин осторожно вынул из камеры бытового комбайна вы­чищенный и отглаженный комбинезон, расправил его и сам удивился тому волнению, которое вызвала в нем эта нехитрая одежда. Может быть, это волнение возникло потому, что после происшествии этой ночи — сумасшедшей ночи с бурями, опасно­стями, изнеможением, обедом и со второй сменой — он имел уже какое-то право называть себя монтажником, а значит, и носить рабочую одежду монтажников звездных кораблей. Он надевал комбинезон и думал: «А все-таки я не сдался. Я выдержал. Это очень хорошо, что я выдержал! Это не то, что прыгать с обрыва. Я оказался сильнее опасностей». Он вышел из каюты и ступил на упругий пол улицы Беско­нечных трасс. Утренний прохладный свет заливал и ее. Такими бывают на планете утра, обещающие длинный день, полный чу­десных событий. Уже одно то, что он встал вовремя и успеет в смену, было чудесно. Монтажники в серебристых костюмах шли в одном направле­нии; Кедрин двинулся за ними, внешне уже неотличимый от них. Его узнавали и приветствовали так же, как и друг друга, не поворачивая головы, лишь поднимая руку или дружески кла­дя ее тебе на плечо. Монтажники любили прикасаться к жи­вому телу — может быть, потому, что в пространстве это было невозможно. Поток вливался в кают-компанию, разбивался на ручейки и оседал за накрытыми столиками. Кедрин оглянулся и услышал свое имя. Длинное лицо Гура улыбалось ему, рядом виднелись острые скулы Холодовского и круглое лицо Дугласа. Кедрин подошел, и внезапно ему показалось, что продолжается тот вечер на острове Отдыха и только столик вдруг перенесся в Призе-мелье, в этот мир, обладающий высокой степенью странности. — Вот, — сказал Холодовский. — А ты говорил, что он не выйдет в смену. — Я не учел одного фактора. — сказал Гур, его глаза смея­лись. — Иногда ошибаюсь и я, мой придирчивый друг. Этот фак­тор находится здесь и сидит... Впрочем, этого я не скажу.Кедрин все-таки оглянулся, но разыскать кога,либо в кают-компании во время завтрака было нелегко. Тогда он принялся за еду. — Вот, — сказал Гур, поднимая вилку. — Видите, он стано­вится монтажником. Он с аппетитом пообедал ночью и не поте­рял от этого желания позавтракать. Кедрин кивнул. — Это такой воздух, — сказал он. — Правильно, — подтвердил Холодовский. — У нас умеют дать человеку отдохнуть даже за три часа. — Подложи-ка еще... — Он протянул тарелку, и Гур нагрузил ее целой кучей поливитаминного салата. — А что, — сказал Гур. — Если он работает так, как ест, то... — Со временем, — подтвердил Холодовский. — Ну, Гур, — сказал Дуглас, — ну, ну... Не сразу же — в Особое звено. Кедрин не обиделся — он знал: рано ему в Особое звено. Надо как следует научиться самой простой работе. Сегодняшняя ночь, понимал он, была случайной — и, наверное, должна прой­ти еще не одна такая ночь. И все-таки это было хорошо. Он так и сказал, и Гур усмехнулся. — Не только мышление доставляет радость... — сказал он, допил кофе и встал. — Я готов. — Ну, Гур, сейчас, ну... — Это в честь нашего друга Дугласа назван проспект Пере­менных масс, — серьезно сказал Гур. — После обеда и даже после завтрака его масса ощутимо увеличивается. Сейчас в про­странстве его придется раскачивать, чтобы ранец-ракета взяла с места. — Я тоже готов, — сказал Дуглас. Холодовский молча встал. Кедрин тоже поднялся: хоть выйти в пространство он может вместе с ними. Например, он не под­дался на шутку Гура: ведь проспект назван не в честь Дугласа. В честь кораблей назван он — тел переменной массы. Нет, кое-что Кедрин уже понимает и помимо техники связи и ее теории... — Ну вот, — сказал Гур. — Пришли... Теперь Кедрин мог рассмотреть все как следует. Коридор вте­кал в огромный зал. Ночью, когда четверо бежали к сквамме-рам, Кедрин не заметил, но теперь увидел: и этот коридор устав­лен свистящими гранеными столбиками, такими же, что напу­гали его вчера. Он указал на них Гуру. — Это элементарно, мой наблюдательный друг, — сказал Гур. — У вас вчера еще не было нашего комбинезона. Вы были чужой и шли один. А за любым посторонним нужен контроль: мало ли куда он забредет, здесь ведь не Земля, здесь Звездо-летный пояс. Спутник должен вращаться абсолютно равномер­но, и передвижение хотя бы одного человека требует регулиро­вания вращения — ведь масса спутника не так уж и велика. Эти автоматы следят за каждым из нас, но звуком реагируют только на чужих. Вот мы сейчас входим в гардеробный зал, а сколько же автоматов вынуждено начать регулировать вра­щение спутника... Они входили в гардеробный зал. Он не уступал размерами кают-компании. Громадное, хоть и низкое помещение казалось пустым — только в полу его видне­лось множество расположенных по определенному узору круглых люков, прикрытых металлическими шторками. Монтажники вста­ли каждый около своего люка, и Кедрин тоже отыскал свой, с номером двести восемьдесят три. Светящаяся цифра эта была врезана в пол. Шторки с коротким рокотом исчезли в своих гнездах, и из люков медленно выдвинулись скваммеры. Смена начиналась. В спинах скваммеров распахивались двер­цы. Люди исчезали в них. Массивные скваммеры заглатывали их, медленно, сыто захлопывали дверцы, удовлетворенно встря­хивались и неторопливо, вразвалку уходили к выходной камере. В зале становилось все просторнее. Кедрин вздохнул, заглянул в открытую дверцу. В скваммере царили сумерки. Он потрогал холодную металлическую броню. — Пластмассовый был бы теплее, — сказал он. — Да, — откликнулся еще не закрывший дверцы Гур. — Но в пространстве, в мире излучений, пластики разрушаются куда быстрее. Здесь металл надежнее. В пространстве нужна не толь­ко крепость, но и выносливость. «Не только скваммерам», — подумал Кедрин. Он влез в от­верстие. Дуглас и Холодовский уже захлопнули дверцы, теперь скваммеры были ими, и в знак этого они подняли верхние «руки», прощаясь. Вслед за ними тронулся Гур. «Что ж, — поду­мал Кедрин, — как и любые другие, все загадки спутника обо­рачиваются просто следствием неизвестных или выпавших из виду закономерностей. Все объясняется. И то, почему погиб Андрей, тоже объяснится. Но, может быть, прав этот Велигай и ключ к разгадке смерти Андрея он найдет здесь, в пространстве?» — Не отставай... ?— На пороге шлюза Гур высунулся из двер­цы. — Не забудь включить связь в шлюзе. — Не забуду, — сказал Кедрин. Он не забыл. Индикатор связи замерцал в шлеме, как близкая зеленая звезда. Скваммер ступил из выходного шлюза в пространство. Так ступают за борт парашютисты: только в пространстве человек не падает и Земля не приближается стремительно к нему. Она остается такой же далекой, хотя и хорошо видимой. На ней так много хорошего... Но нет времени думать о ней, если ждут люди и ждут звездные корабли. Монтажники быстро удалялись в рабочее пространство, умень­шались, растворялись в темноте. Кедрин остался один. Нет, один он еще плохо чувствовал себя в пространстве. Что за отврати­тельное ощущение — один в бездне! Хоть полезай обратно в спутник... Нет. Нет! — Где вы там? — спросил Кедрин. ' Он ждал знакомых голосов. И голос, ответивший ему, был знакомым. Но это не был голос никого из трех монтажников Особого звена. Это был другой голос, и Кедрин резко повернул голову, словно бы безмятежно-спокойное лицо оказалось здесь, рядом, и ясные глаза знакомца взглянули, как всегда, наивно и чуть удивленно.— А, это ты, Кедрин? — сказал голос. — Рад слышать тебя в пространстве. Ты разворачиваешься назад, Кедрин? К спут­нику? Ага, понимаю — ты еще не вполне владеешь гирорулем. Отверни его назад, Кедрин, отверни его. — Черт! — сказал Кедрин. — Это капризная вещь, Велигай, гироруль. Он включил ракету. Скваммер быстро забрал ход. Рабочее пространство текло навстречу, как всегда навстречу нам течет время, и нам всегда дано плыть лишь против его течения. Вот почему время сравнивают с рекой, хотя оно гораздо более срод­ни космосу: оно так же всеобъемлюще, и недаром лишь в про­странстве— времени существует все, что мы знаем. Но если про­странство — океан, то время — течение этого океана; странное течение — всегда встречное, никогда не попутное. И поэтому только тот ощущает и в конечном итоге ? побеждает его, кто борется с этим течением всегда, везде. Только в такой борьбе исчезает все лишнее и остается то, что должно остаться. Лишнее отпадает, как мельчайшие частички вещества отпа­дают в процессе приработки заново вложенной детали ко всему механизму — приработки, в результате которой час за часом, день за днем все больше становится площадь взаимодействия, все ровнее и точнее — движения. Но это детали — это не люди. Даже не очень опытный специалист с первого взгляда опреде­лит, подойдет ли взятая часть к целому, встанет ли на свое место, войдет ли в зацепление с соседними деталями механизма, и если не подойдет — решительно отложит ее в сторону. При­чем чем сложнее механизм, тем точнее должна деталь соответ­ствовать заданным размерам. Если же речь идет не о механиз­ме, а о коллективе, состоящем из людей, то здесь мы встречаем­ся с обратной закономерностью: чем больше и сложнее коллек­тив, тем меньше может вначале соответствовать тот или иной его член требованиям. Начиная с определенной стадии, коллектив сумеет переформировать и подчинить своим требованиям даже человека, казалось бы, вовсе неподходящего. И если экипаж звездного корабля, состоящий из немногих людей, подбирается с привлечением последних достижений психологии и не один и не десять дней изучается каждый, то люди Звездолетного пояса, в котором население спутников исчислялось тысячами, могли позволить себе роскошь взять обыкновенного человека на при­работку. Мощь многолюдного организма не подводила даже в одном случае из тысячи. И вот уже шла эта приработка, и первый признак этого за­ключался в том, что Кедрину по дороге в рабочее пространство более не вспоминался ни позор его первых тренировочных дней, ни деталь, едва не ставшая в его руках смертоносной, и даже воспоминания минувшей ночи отошли куда-то. Сегодня был пер­вый настоящий рабочий день, и сегодня же должно было про­изойти нечто гораздо более значительное: закладка того самого корабля, который уже ждали, с большим нетерпением ждали на орбите Трансцербера и который ждала вся планета со всеми своими пригородами — планета, которая вовсе не собиралась отдавать восемь жизней хотя бы и непредвиденным обстоятель­ствам. И никто не собирался. И все тринадцать спутников Звездолет­ного пояса, которые изготовляли все, что требовалось для того, чтобы седьмой спутник мог смонтировать из этого корабль; и лунные рудники, из которых доставлялся на пояс металл; и зем­ные вычислительные центры, без помощи которых не могло, ко­нечно, обойтись ни одно серьезное дело; и земные энергоцентра-jjm, без которых тоже ничего не могло произойти, хотя на Звез-долетном поясе и было два своих энергетических спутника — третий и девятый. Все ждали того дня, когда круглый плането­лет покинет рабочее пространство и даст возможность зало­жить новый корабль. И вот сегодня третья смена, наложив, на­конец, последний мазок, передала корабль испытателям, и они увели его в Заземелье. Рабочее пространство опустело. Монтажники растянулись в нем широким кольцом. Кедрин чувствовал, что волнуется, но виной тому был не страх: он был забыт, как думалось Кедрину, навсегда. Корабли закладываются не каждый день. И хотя на Земле Кедрину приходилось видеть, как закладываются основы зданий и теорий, но это было совсем не то. И не только потому, что при современных методах строи­тельства и исследования выделить момент закладки основ было практически невозможно. Дело заключалось в том, что на Земле еще никогда и ничто не закладывалось на пустом месте. В крайнем случае была сама Земля — тот участок ее, на котором что-то начинало воздви­гаться. Тем более это относится к теориям, которые даже в прин­ципе не могут возникнуть на пустом месте, и даже прогносеоло-гия не является исключением из правила, потому что как у строи­теля есть земля, так у прогносеолога есть хотя бы логика. Здесь же, казалось, не было ничего. Здесь было пространство, которое для физика является сложнейшим образованием, но в обычном трехмерном восприятии человека все еще остается пустотой, иными словами — ничем. И вот в определенном объеме этой пустоты — в заданном кубе, как говорят монтажники, — внезапно появилось нечто. Сначала трудно было определить, что это такое, и поэтому казалось, что не люди привели сюда этот предмет, а само про­странство в напряженном усилии породило его, чтобы занять, заполнить то место, куда с таким ожиданием были устремлены глаза всех монтажников. Предмет, ведомый невидимой глазу тя­гой магнитных силовых линий, подплывал все ближе — и вот по краткой команде, которую своим резким, курлыкающим го­лосом подал шеф-монтер, несколько монтажников кинулись к предмету, окружили его: кто-то из них нацепил на выступ эластичную ленту, светящуюся яркими, торжествующими крас­ками; и вот предмет, в котором все больше и больше узнава­лось сердце корабля — диагравионный реактор, — величествен-мо, словно светило, окруженное планетами в скваммерах, вплыл в центр рабочего пространства. Тормозя, грянули двигатели скваммеров. И реактор сразу же застыл, повис на своем месте. Вспыхнули прожекторы, заработали радио и оптические маяки, точно обозначившие границы участка, и возникло и разрослось розоватое облако, ясно видимое издалека и с Земли, чтобы и 'на Земле видели его и радовались закладке корабля.Так шла закладка кораблей в пространстве; они начинали расти с сердца, и сердце начинало биться с первой же минуты. Потом оно обрастало мускулами и кожей — оболочкой, как известно, в последнюю очередь, чтобы оболочка не мешала мон­тировать крупные детали. Работа началась. Кедрин услышал команду в свой адрес и не обиделся тому, что его ставили на подсобные: больше он ничего и не умел делать на монтаже. Он без труда нашел по номеру свою деталь и немного испугался ее размеров, но храбро ухва­тился клешнями всех четырех «рук» скваммера за назначенные места; вторые «руки» подчинились ему, хотя и без особого же­лания, но все же подчинились. Кедрин включил ранец. Деталь не хотела сдвигаться с места, она была велика и массивна, инерция была сильнее двигателя — и Кедрин напряг все муску­лы. Он не мог не напрячь их, хотя и знал, что это абсолютно ни к чему, что он на этот раз не поможет этим скваммеру. Но, видимо, он все-таки помог — или это двигатель в конце концов переборол инерцию? — и вдруг деталь чуть сдвинулась, звездный пейзаж поплыл, поворачиваясь в нужном направлении, все быстрее, быстрее... Кедрин ощутил радость: грудь с грудью столкнулся он с инерцией вещества — и победил ее, и деталь послушно шла с исходной позиции на краю рабочего простран­ства вперед, туда, где перехватят ее установщики. Второй раз уже за эти сутки испытывал Кедрин радость от своей силы, от возможности подчинить ей еще что-то, кроме тензорных уравне­ний, хотя и от них он не собирался отказываться. Нет, это было совсем не то, что забить гол команде антеннистов с Букиным во главе; там, конечно, тоже была радость и удовлетворение, но только теперь Кедрин понял, что ни в какое сравнение они не могут идти с тем, что испытывал он сейчас. Дальнейшее он помнил плохо. Были детали, и тяжелое упрям­ство инерции, и каждый раз — острая радость преодоления массы и расстояния. Были детали полегче, были минуты отды­ха, когда транспорты не успевали подавать узлы с других спутников Звездолетного пояса, потому что темп монтажа пре­вышал даже и рассчитанный по новой технологии. Шесть часов рабочего времени — удлиненная смена — ушли куда-то, про­летели мгновенно, так показалось Кедрину, когда раздался сигнал конца смены. Монтажники торопились очистить рабочее пространство для другой смены, которая вот-вот покажется возле спутника. И только теперь Кедрин сообразил, что у него как-то выпало из виду, что вся эта работа происходила в том самом грозном пространстве, которое еще в начале смены пугало его. Сейчас оно стало как-то безразлично Кедрину — быть может, потому, что вокруг летели, направляясь домой, монтажники. . Во всяком случае, стало ясно, что пространство — само по себе, а он, Кедрин, — тоже сам по себе и они могут абсолютно не мешать друг другу. Он летел к спутнику и пытался угадать, в каком же из этих скваммеров скрывается Ирэн. Если он не найдет ее в гардероб­ном зале, то зайдет к ней в каюту и они пообедают вместе. Конечно, он не думает, что все наладится сразу, само собой, но ведь... — Кедрин!! — А-а? — Наконец-то! Я уж думал, что ты выключил связь. В про­странстве это не разрешено, ты не забыл? — Я и не думал выключать. С чего это... — Я тебя окликаю третий раз, мой рассеянный друг. — Я задумался... — Ты не устал? — Н-нет... — сказал Кедрин и сообразил, что он в самом деле устал куда меньше, чем в дни тренировок. — Чудесно! В таком случае ты, конечно, захочешь побывать на нашей обсерватории? Не так ли, о любознательный!.. — На обсерватории? — спросил Кедрин. — А зачем? Я, соб­ственно, думал... — И все же было бы очень хорошо. Ты ведь не забыл, что это именно ты видел прошлым вечером какую-то звезду? Ты ее действительно видел? — Видел, — хмуро сказал Кедрин. — Но я же не могу вас убедить. — Но, возможно, сумеет Герн. Служба наблюдения у него поставлена хорошо. И если в пространстве появилось что-то но­вое, кто-нибудь да заметил это, кроме тебя. — Если так, — сказал Кедрин, — то идем к Герну. Я готов. Смена покинула рабочее пространство. В зале монтажники высвобождались из скваммеров и шли мыться, переодеваться, от­дыхать, обедать, чтобы затем превратиться а конструкторов, тех­нологов, операторов, аналитиков, продумывать темп-схему завт­рашнего дня. Пока не будет закончен корабль, все остальные работы и занятия в лабораториях, студиях, мастерских и каби­нетах были отменены, потому что человеку свойственно стре­миться к тому делу, которое сегодня нужнее всего. — Я готов, — повторил Кедрин. XII На орбите Трансцербера капитан Лобов закончил стирку и те­перь сидит и читает бортовой журнал. Расходовать энергию на та, чтобы смотреть старые фильмы, инженер Риекст не ре­комендует, и капитан не расходует. Инженер Риекст все еще занимается экоциклом. На помощь себе он привлек одного из пилотов. Второй по-прежнему нахо­дится в рубке. Считается, что он на вахте. Но на вахте делать нечего — наблюдением, предупреждением и всем прочим за­нимаются исследователи. Сейчас они страшно заняты: очень интересны факты, совер­шенно непонятное явление. Пока подыскать ему объяснение трудно. Вот если бы здесь находился Герн... Но Герн находится далеко, в обсерватории спутника дробь семь Звездолетного пояса, и вряд ли он оттуда мог наблюдать это интереснейшее явление. Впрочем, кто знает: астрономам в особенности извест­но, что Герн подчас бывает способен на невозможное. Особен­но когда он находится в привычной обстановке своей обсерва­тории.На спутнике дробь семь, как и на всех искусственных небес­ных телах, обсерватория помещалась в вынесенной за преде­лы главной оси пристройке. Она соединялась со спутником скользящим рукавом; в отличие от самого сателлита обсервато­рия не имела собственного вращения: мудрено было бы наблю­дать небесные тела из помещения, делающего оборот вокруг своей оси менее, чем за два часа. Нельзя сказать, чтобы в обсерватории было просторно; это станет понятным, если вспомнить, что обсерватория строилась для двух наблюдателей, а сейчас их там шестеро. Входя, Кедрин не ожидал этого, а уменьшенная тяжесть была тоже непредви­денной. Рассерженные лица астрономов (которые, разумеется, тоже были монтажниками и строили корабли) в первую же ми­нуту обратились к Кедрину. Однако ему каким-то чудом уда­лось не сбить с места, не перевернуть и даже не задеть ничего существенного. Остальные трое монтажников, вошедшие вместе с Кедриным, были здесь, очевидно, не впервые, и их приветствовали даже с некоторым уважением. Хотя кто-то из астрономов и не мог удержаться от нескольких слов в адрес дилетантов и вообще людей, которые не занимаются своим делом, а толпятся около астрономических приборов, в которых абсолютно не разбирают­ся. В его речи скользило круглое «о» и слово «астрономиче­ский» казалось почетным званием, которое уже само по себе делало инструменты неприкосновенными. В обсерватории все монтажники как-то разместились. И тог­да круглая дверца снова распахнулась, и на пороге показался Герн. Он смотрел куда-то в пространство и шевелил губами. Потом он налетел на Дугласа, который так и остался посреди­не обсерватории, потому что все места у стен были уже заняты. — Ах, да, — сказал Герн, ощупывая Дугласа. — Позвольте, что это? Он поднял голову и увидел Дугласа. — Здравствуйте пожалуйста, — сказал Герн и заложил руки за спину. — Что, на спутнике больше нет места для бездельни­ков, а? Вам уже непременно надо ходить в обсерваторию и ме­шать людям работать? А? Я вас очень уважаю и поэтому про­шу немедленно освободить помещение. Я же не влезаю в ваши лаборатории? А? Хотя они гораздо просторнее, и это, конечно, безобразие. Я всегда говорил... Дуглас умоляюще посмотрел на Холодовского, потом на Гура. Герн вышел на свою орбиту и теперь мог не менее часа гово­рить о жалкой участи астрономов, обитающих на спутнике дробь семь. Холодовский пожал плечами. Гур очаровательно улыбнулся. — Маэстро Герн, — сказал он сладчайшим голосом. — Вы слышите меня, о мой эрудированный друг? Мы все, конечно, согласны... — ...Если бы эту жалкую каморку увеличить хотя бы вдвое, мы бы могли проводить такие наблюдения, что ни одна другая обсерватория в Приземелье не посмела бы. — Например, наблюдения на фоне «Угольного мешка», — сказал Гур.