ЛАЙКА

Гостиницы встретили нас обычными для больших городов и явно неприветливыми вывесками «Мест нет». (Такая табличка хорошо известна всем командированным в Москву, Ленинград, Киев или Харьков!) Безрезультатно проискав пристанища пять-шесть часов и прочитав между делом в газетных витринах описание первого советского спутника (и приветствия в адрес неких счастливчиков, создавших его!), мы должны были отправиться на ночлег к одному из знакомых.

На следующий день — визит в институт, к «солнечным» приборам. Ознакомление — дело не сложное, приятное, и мы предполагали продолжить его еще день-другой. Однако под вечер неожиданный телефонный звонок заставил нас срочно вернуться на свой завод.

Сергей Павлович был в Академии наук, и нас принял Константин Дмитриевич. Оказалось, что Государственная комиссия вчера рассмотрела предложение Сергея Павловича о подготовке в весьма короткий срок второго спутника. Она решила, что успех первого спутника позволяет осуществить довольно дерзкий замысел — вывести на орбиту живое существо.

По первоначальным планам такой запуск предполагалось сделать несколько позднее, но, как часто бывает в жизни, успешное выполнение первого этапа работ переменило прежние расчеты и сроки.

Подготовка началась, как говорят, с места в карьер. Проектный отдел предложил в носовой части последней ступени ракеты-носителя установить специальную трехэтажную раму. Верхний этаж предназначается для специального прибора, разработанного в одном из институтов Академии наук. Этот прибор, достаточно хитрый по своему устройству, а внешне напоминающий известную домохозяйкам металлическую печь-чудо, должен исследовать излучения Солнца в ультрафиолетовой и рентгеновской областях спектра.

На среднем этаже устанавливался шарообразный контейнер, по своей конструкции подобный первому спутнику: такой же вентилятор, как на ПС, радиопередатчики, источники питания, только вместо антенн-усов предусматривались антенны иной формы непосредственно на корпусе последней ступени ракеты.

Наконец, последний нижний этаж, пожалуй, самое важное помещение второго спутника. Здесь будет маленький островок земной жизни, который уплывет в космический океан. «Человечество не останется вечно на Земле!» — писал Константин Эдуардович Циолковский. Эта мысль замечательного ученого, его мечта воплощалась теперь в реальных конструкциях, в конкретном плане: поднять в космос жизнь.

Итак, нижний этаж отводился для ГКЖ — герметичной кабины животного. Такая кабина уже была построена на одном из заводов и успешно обживалась четвероногими иждивенцами биологического института.

В кабине конструкторы предусмотрели все необходимое для жизни животного: питание (автоматическая кормушка), воздух, благоприятный «климат» (системы кондиционирования и терморегулирования).

Однако животное на орбите должно не только жить, но и передавать людям сведения о всех главных процессах в своем организме; и в кабину помещаются приборы для измерения кровяного давления, биотоков сердца, движений животного, частоты его пульса и дыхания.

С борта второго спутника на Землю должно было поступить во много раз больше информации, чем с первого, для этого требовалась подходящая радиотелеметрическая система. Инженеры «перекопали» все существующие «телеметрии» — к счастью, у них был неплохой выбор. Подходящих систем было несколько, и они уже не раз проверялись на ракетах, в том числе и межконтинентальных.

Вот заговорил я о телеметрической системе и чувствую необходимость «замедлить» свое повествование и сказать добрые слова тем товарищам, которые так много сил и таланта отдали разработке и созданию этих совершенно необходимых для новой техники средств. Действительно, ракета — это не самолет и не автомобиль, на ее борту нет человека, она летит на таких высотах, что с Земли ничего не увидишь и, конечно, ничего не поймешь. А ведь ее «нутро» до предела насыщено самыми различными автоматическими приборами. Кто скажет, как они работают в полете? Конечно, если все хорошо, если она пролетела заданное расстояние и попала в заданный район, то и вопросов нет. Но если что-нибудь не так? Как узнать, «кто подвел»? Какое звено оказалось слабым? Что надо переделать? На все эти вопросы может дать ответ только телеметрическая система. Только она может определять с помощью маленьких чувствительных датчиков температуру и давление, фиксировать вибрации, обороты насосных систем, токи и напряжения в источниках питания и многое, многое другое. Сотни датчиков располагаются во всех ракетных приборах и узлах, провода от каждого датчика подходят к специальным преобразующим и переключающим приборам. Они же из того «сигнала», который прислан датчиком, делают свой сигнал и передают его затем по радио на наземную приемную станцию. Чтобы не было путаницы, сигнал каждого датчика располагается в общем ряду всей информации на своем строго определенном месте.

Все эти сложные телеметрические системы и методы передачи информации, крайне необходимые на ракетах, еще более важны на космическом аппарате. В конце концов ракета может выполнить свою задачу и без телеметрии (лишь бы не было аварии). Для спутника же телеметрия — это все! Нет информации — нет результата!

Такие «умные» радиотелеметрические системы были разработаны в конструкторском бюро, которым руководил большой специалист, в те годы еще молодой ученый, Василий Федорович. Меня с ним связывало давнее знакомство, начавшееся довольно необычно.

Окончив в 1940 году десятилетку, я осенью был призван в армию. В 1941-м попал на фронт, вернулся в 1946-м. Сразу заняться учебой мне не удалось: начал работать, и только через несколько лет поступил в институт. Василий Федорович возглавлял там одну из кафедр, и познакомиться мне с ним пришлось на приемном собеседовании. Я лично собеседником остался доволен, но он?..

Кроме преподавательской работы, Василий Федорович руководил группой конструкторов, разрабатывавших радиотелеметрические системы для разных целей, и я надеялся, что на этой почве у нас с Василием Федоровичем должно установиться неплохое взаимопонимание.

Шли семестры, шли сессии. И вот на одном из экзаменов по предмету, который читал сам Василий Федорович, мне достался билет: «Разрывная трактовка работы блокинггенератора». Радиотехники знают, что такое «блокинг»; понять, как он работает, можно, но теоретически объяснить — невозможно; по крайней мере так казалось в ту пору нам, студентам. Однако «разрывная трактовка», как кто-то нам сказал, была детищем Василия Федоровича, это был его конек, но конек, скажу прямо, норовистый: многие вылетали из седла.

Прочитав в билете вопрос, я почувствовал себя лежащим на земле, а над головой моей занесенное «блокингованное» копыто.

Дальнейший ход событий подтвердил наихудшие мои предчувствия: в зачетной ведомости не очень уж и каллиграфически, но четко и жирно была выведена цифра 2.

О, как я был обижен! На весь белый свет! На Василия Федоровича! На себя! И еще черт знает на кого! Нет, надо же, коллеги, можно сказать, соратники, и вдруг — двойка!

Частенько, уже потом, при встречах и беседах, мы вспоминали с Василием Федоровичем этот казус, стоивший мне диплома с отличием. Звонит он, например, по телефону и просит не жаловаться Сергею Павловичу на аппаратуру, вовремя не привезенную его товарищами, или не обращать внимания на перетяжеление очередного прибора на какие-то там полкило против согласованного веса.

— Нет, нет, уважаемый Василий Федорович, — отвечал я наигранно официальным тоном, — согласиться с вашим предложением не можем!

— Ну послушай, ну будь же человеком!

— Что, что? Плохо слышу! Алло! Алло!

— Я тебя прекрасно слышу!

— Ах, прекрасно слышишь? Это замечательно! — И я переходил на зловещий свистяще-шипящий тон. — А не помните ли вы, уважаемый Василий Федорович, как однажды зарезали на экзаменах человека? А? И он поклялся мстить вам! Мстить по законам кровной мести! Вендетта!

— Пошел к черту! Я ж с тобой серьезно говорю.

— И я, уважаемый Василий Федорович, серьезно, очень серьезно. Признайтесь, что в те доисторические времена вы допустили колоссальную ошибку!

— Ну признаюсь, признаюсь, дьявол с тобой!

— Вот так-то! Ну ладно, будем считать, что договорились!

Присутствовавшие при подобных диалогах ребята обычно покатывались со смеху...

Но вернемся ко второму спутнику. Нужна была телеметрия. Однако имеющиеся ракетные приборы не были рассчитаны на длительную работу да еще в условиях космического вакуума, в герметичном же контейнере, где располагались радиопередатчики, свободного места не было. Телеметрию можно было установить только на самой ракете. Вот и требовалось какое-то смелое, связанное с определенным риском решение. Его и нашел Василий Федорович.

Дело было так. Присутствовавшие на очередном совещании у Сергея Павловича главные конструкторы, обсудив состояние работ над вторым спутником, подошли к вопросу о телеметрических измерениях. В кабинете повисла тишина, никто не мог предложить чего-либо приемлемого.

— Позвольте, Сергей Павлович, мне, — поднялся Василий Федорович. — У нас есть подходящие приборы, которые подойдут и по весу и по габаритам, но они недостаточно герметичны. Мы беремся, если нам помогут, в самый короткий срок сделать то, что нужно.

Это было необычно: на всю «теорию и практику», необходимую для установки прибора, требовалось обычно немалое время, а его оставалось два-три дня. И предложение Василия Федоровича пришлось очень и очень кстати.

Через три дня приборы были проверены в барокамере, результаты оказались хорошими, и телеметрическая система для второго спутника была сделана в срок.

Оставался еще один нерешенный вопрос. Допустимый вес не позволял взять на борт большого количества аккумуляторных батарей, а спутнику полагалось нормально функционировать и посылать информацию по крайней мере в течение 7 суток. Этого можно было добиться, только включая передатчик телеметрической системы в зонах приема наших наземных станций и выключая при уходе спутника из этой зоны. Иными словами, передатчик должен был автоматически включаться в какие-то определенные моменты времени, работать нужное количество минут, а затем выключаться.

Теоретически, при расчете орбиты спутника, можно было определить, в какие часы и минуты после старта и на каких витках бортовой передатчик должен быть включен и выключен. Но нужен был прибор, который автоматически мог бы замыкать и размыкать электрические контакты.

Сейчас даже постановка этого вопроса вызывает улыбку. Существуют десятки приборов, решающих на борту космических аппаратов задачи неизмеримо более сложные (как это было, между прочим, на наших автоматических станциях «Венера», «Луна», на кораблях «Союз»). Но ведь тогда шел 1957 год, и такие задачи решались впервые.

Приборы, управляющие по программе разными системами, применялись, конечно, и раньше — так называемые ПТР — программные токораспределители. Но ПТР «умели» работать только по нескольку минут, а нам необходимо их функционирование в течение нескольких суток! Как быть? Поставить десяток ПТР? Но их двигатели нужно питать электроэнергией, а это вес. Опять вес! И решение нашлось совершенно неожиданно: прибор, состоящий из трех часовых механизмов со специальными контактными группами, подходил нам как нельзя лучше. Три механизма должны были обеспечить безотказность первого нашего программного космического устройства. Должны были. А будут ли? Никто не знал, как будет работать часовой механизм в условиях космоса, в невесомости.

Все измерительные приборы (в том числе и два прибора — регистратора космических лучей, разработанных соратниками известного ученого Сергея Николаевича Вернова) намечалось установить на последней ступени ракеты-носителя.

Началось изготовление спутника. Люди забыли об отдыхе; дни и ночи летели с космической быстротой.

В цехе то там, то здесь появлялись организаторы и руководители биологических экспериментов — Владимир Иванович Яздовский и Олег Георгиевич Газенко, часто приходил коренастый, с развевающейся копной волос Сергей Николаевич Вернов. Каждое утро в сборочном цехе Королев сам проводил оперативки, досконально и придирчиво проверяя суточные задания, почасовые графики. К концу оперативок в кабинете начальника цеха становилось совсем тесно, так как по ходу дела вызывались все новые и новые люди. Хвалить здесь не хвалили, поскольку приглашались обычно виновники разных задержек: разговор всегда был кратким, эмоциональным и предельно ясным. «Обвиняемый» краснел или покрывался белыми пятнами. Повторно, как правило, никто не вызывался: хватало одного раза.

С аппаратурой для исследования солнечного излучения мы все же успели познакомиться во время нашей «неудавшейся» командировки. О своих исследованиях Сергей Николаевич Вернов сумел рассказать в один из более или менее спокойных вечеров. «Тявкающие» же приборы Владимира Ивановича оставались для нас загадкой и привлекали, пожалуй, наибольшее наше внимание.

В середине октября, посоветовавшись с Константином Дмитриевичем, мы, человек пять инженеров, поехали в научно-исследовательский институт, занимавшийся проблемами биологических исследований в космическом пространстве.

Нас встретил Владимир Иванович Яздовский.

— Ну рад, очень рад. Наконец-то к нам выбрались. Посмотрите, как мы живем-работаем!

Попадая в любой незнакомый институт или на завод, наверное, многие невольно испытывают какую-то робость: смущают незнакомые люди, а их незнакомые дела всегда кажутся окутанными некоторым ореолом таинственности; так обстоит дело вначале. Через какой-то период времени, разный в разных местах и у разных людей, все встает на свое место, становится понятным. Этот период «акклиматизации» — самый интересный. Он всегда рождает первоначальное (порой оказывающееся и окончательным) впечатление о людях и их работе. Не знаю, радушная ли обстановка встречи или личные качества Олега Георгиевича и Владимира Ивановича тому виной, но в этом институте мы с первого мгновения не чувствовали себя посторонними гостями.

— Ну рассаживайтесь, рассаживайтесь. Уж извините, тесновато у нас, да не беда, я думаю! — Кабинет Владимира Ивановича действительно не страдал избытком площади. — Я хочу вам такой порядок предложить. Мы расскажем о наших работах, о наших экспериментах, затем посмотрим лаборатории и разные устройства, а потом, так сказать, на закуску, покажем вам некоторые любопытные кинокадры. Согласны?

— Принято единогласно!

— Газеты вот уже две недели только о вас и пишут, и мы от души поздравляем вас с огромным успехом и с тем вниманием прессы, которого вы удостоены. Однако скажу, что удивлен вашим безразличием к нашей работе.

— То есть?

— Сколько времени прошло, а вы вот только сейчас выбрались к нам.

— Ну так вы же знаете, Владимир Иванович, какая у нас сейчас на заводе обстановка. Работа идет день и ночь. Мы давно уж собирались...

— Да, понимаю. Собирались. Заняты. А знаете, Сергей Павлович в течение только последних десяти дней четыре раза у нас был?

Краснеем.

— Ну ладно, ладно. Это я просто так сказал, для затравки. Начнем...

И Яздовский начал рассказывать о космической биологии.

— Возможно, некоторые из вас думают, что раз так здорово пошел ПС, то теперь совсем несложно посадить на второй спутник какую-то собачонку и пусть она там летает. Так ведь?

Никто из нас не ответил. Нет, мы не находили полет «собачонки» делом простым, но всерьез об этом не думали. Не до того было.

— Людям техники, — продолжал Владимир Иванович, — зачастую даже невозможно представить себе, какие необычные явления могут произойти с живым организмом даже на больших высотах в атмосфере, не говоря уже о космосе!

Яздовский рассказал нам, как в 1875 году три французских исследователя поднялись на воздушном шаре. Внезапно они почувствовали сильную слабость. Шар продолжал подниматься, достиг высоты около 8 километров, а затем опустился на землю. Двое были мертвы, а третий, чудом выживший, рассказал, что они пережили в полете.

Причину трагедии в то время установить не удалось. Теперь-то известно, что с высотой уменьшаются давление и количество молекул кислорода в каждом литре воздуха. То же происходит с азотом и другими газами, входящими в состав воздуха. Живой организм начинает испытывать кислородное голодание, появляется сонливость, апатия, паралич. В тканях организмов всегда есть жидкость, кровь, где содержатся, помимо прочего, и растворенные газы — азот, кислород, углекислый газ. При снижении давления газы начинают выходить из жидкостей, собираться в пузырьки (вспомните пузырьки в только что открытой бутылке нарзана) и закупоривать кровеносные сосуды.

Происходит и не только это. С уменьшением давления уменьшается температура кипения жидкостей. На высоте всего лишь 19 километров, где давление атмосферы только 47 миллиметров ртутного столба, жидкости в организме начинают кипеть при температуре около 37 градусов, а это, как известно, нормальная температура человеческого тела.

Итак, на высоте 15-20 километров организмы земных существ не могут функционировать, они не приспособлены к таким условиям и гибнут. Но и это еще не все высотные опасности.

Из вселенной к Земле беспрерывно летят космические частицы. Это ядра атомов различных элементов, преимущественно водорода. Подлетая к Земле со скоростью, близкой к скорости света, они, тормозясь атмосферой, отдают ей свою энергию и у Земли оказываются совершенно безопасными. На высоте же их интенсивность во много раз больше, чем у поверхности Земли. И, обладая огромной энергией, они при встрече с тканями живого организма легко разрушают их: каждая такая космическая бомбочка способна поразить в нашем организме более 15 тысяч клеток. Эти частицы способны и проникать в глубь организма, возможно, даже вызывать поражение нервной системы, изменять состав крови, возбуждать рост злокачественных опухолей.

— На Земле, — закончил Владимир Иванович свой рассказ, — нам гибель, к счастью, не грозит, нас защищает атмосфера. Но в космосе! Кстати, действие космических частиц изучено еще очень слабо, вот почему аппаратура Сергея Николаевича Вернова — специалиста по физике космических лучей — соседствует на спутнике с нашей...

Мы долго сидели молча, взволнованные нарисованными картинами разрушения всего живого в космосе. Я, конечно, слышал и о космических лучах, и об их истребительной энергии, знал, что на больших высотах человек жить не может, но то, о чем рассказал сейчас Владимир Иванович, было как-то уж очень предметно, осязаемо, находилось где-то здесь, рядом, за стенами кабинета. И я понял величие того, чем занимаются наши товарищи-биологи: они создают задел будущим безопасным полетам человека в космическое пространство.

— А знаете, — вмешался в разговор Олег Георгиевич Газенко, — полеты в космос связаны не только с осложнениями и особенностями, о которых говорил Владимир Иванович. Мне хотелось бы поведать о некоторых биологических проблемах, связанных с явлениями все же более близкими вам, конструкторам. Я имею в виду вибрации, перегрузки, температурные перепады, а также, пожалуй, самое интересное и необычайное — невесомость. Какими обиходными стали у вас слова «перегрузка по продольной оси пять единиц», «вибрации от десяти до тысячи периодов в секунду при такой-то амплитуде колебаний», «диапазон температур от минус сорока до плюс пятидесяти градусов Цельсия» и т. д. Все это пишется на чертежах, в инструкциях и программах, проверяется на вибростендах и термокамерах. А вообразите, что вместо прибора крутитесь на центрифуге вы сами, вас трясут на вибростенде, подогревают градусов до пятидесяти-шестидесяти; вы представляете, что получится? И я предложил бы сейчас пройти по лабораториям и кое-что посмотреть из того, о чем говорилось. А то мы можем несколько суток рассказывать про свои дела.

Мы вышли в коридор, закурили. Воспользовавшись паузой, Владимир Иванович отдал несколько распоряжений по телефону и подписал у секретаря две-три бумаги.

— Ну вот, я готов. Пошли. Откуда мы начнем, Олег Георгиевич?

— Я думаю, что если гостей провести по всему циклу, по всему нашему хозяйству, то нам и дня не хватит.

Я опять ругнул себя в душе за то, что до сих пор не выбрался сюда пораньше, не в такое суетливое время.

Пока шли по коридору института, Олег Георгиевич рассказал об отборе собачонок для полетов. Оказывается, дело это очень непростое. Животные должны обладать вполне определенными данными. Вес их не должен превышать 6-7 килограммов, однако комнатные декоративные породы, вроде болонок или такс, не подходят, так как они слишком избалованы человеком и нежны. Лучшими считаются обыкновенные, беспородные собаки, дворняжки. Они наиболее выносливы и неприхотливы.

Мы выходим на большой двор. Много деревьев. Ветерок крутит по асфальтовым дорожкам желтые тополиные листья. Слышится разноголосый собачий лай.

— Здесь площадки для прогулок, а вот там, дальше, виварий — помещение, где собаки живут в специальных небольших клетках.

Олег Георгиевич провел нас к зданию, стоящему в глубине двора. По узкому коридору проходим внутрь. Помещение круглое, нижняя часть стены глухая, под потолком ряд окон. Металлическая прочная сетка огораживает установленную в середине помещения центрифугу — стальную ферму, приводящуюся, как карусель, в быстрое вращение мощным двигателем.

— Вы знаете, — поясняет Олег Георгиевич, — еще Циолковский применял центрифугу для исследования переносимости ускорений. Он установил, например, что тараканы-прусаки выдерживают перегрузку порядка трехсот единиц, а цыплята — только десять.

На конце фермы специальная кабина. В нее помещают животное и вращают. Было установлено, что если испытание не превышает 5 минут, то собаки выносят 80-кратную перегрузку: вес собачонки при этом достигает почти полутонны. Сейчас центрифуга не работала. Олег Георгиевич объяснил нам, что показать ее в действии он не сможет, так как каждый эксперимент готовится долго и тщательно. Готовятся приборы, готовится и испытуемое животное...

День клонился уже к вечеру, когда мы, переполненные новыми впечатлениями и сведениями, вернулись в кабинет Владимира Ивановича.

— Ну вот, мы очень бегло познакомили вас с работами, которые ведем в институте. Так мы готовим первых космических путешественников, так готовились и те собачонки, которые носятся у вас по цеху.

— Олег Георгиевич, вы обещали показать опыты по исследованию влияния на организмы невесомости, — вспомнил один из наших товарищей.

— В лаборатории показать это, конечно, невозможно, вы это прекрасно понимаете, а вот кинокадры посмотреть можно. Вы знаете, что мы проводим опыты на ракетах. Собаки, крысы, мыши поднимались на высоту сто пятьдесят — двести километров. Примерно на несколько минут — после выключения двигателя ракеты и до входа ее в атмосферу — получаются условия невесомости.

Перешли в маленький кинозал, потух свет, застрекотал небольшой проекционный киноаппарат.

— Эти кадры, — пояснил Олег Георгиевич, — сняты бортовой кинокамерой в одном из экспериментов на ракете.

На экране две прозрачные плексигласовые коробки: в одной — белые мыши, в другой — крысы. На взлете, когда начинают действовать перегрузки, движения крыс замедляются, лапы широко расставлены, головы опускаются все ниже и ниже и, наконец, касаются пола. Перегрузка прижимает животное к полу коробки, и оно перестает двигаться, мышцы не могут справиться с возросшим весом.

Проходит несколько секунд, вдруг животное отрывается от пола и на какое-то мгновение повисает где-то в середине коробки. Нет опоры! Крыса начинает беспорядочно кувыркаться в коробке. Она то крутится вокруг своей оси, то летит куда-то в угол, вращаясь, словно веретено, затем кувыркается через голову.

По просьбе Олега Георгиевича лаборант выключил кинопроектор.

— Вы видели, как ведут себя крысы в условиях невесомости. Как это явление объясняется? В привычных, земных, условиях у всех животных при изменении положения тела в пространстве меняется напряжение мышц. Команды к мышцам идут через мозг от самых разных органов: зрения, слуха, равновесия. Происходит все это автоматически, рефлекторно. В этих рефлексах существует ощущение «верха» и «низа», связанное с земным притяжением — весом. При невесомости же обычные команды перестают действовать. Потеряв вес, животное теряет ощущение «верха» и «низа», нет у него и точек опоры, дающих команды от лап, хвоста. Только зрение продолжает нормально «распоряжаться», но и оно в первое время не способно бороться с хаосом других непонятных ощущений. Поэтому и возникает такая бурная двигательная активность животного — поиск нужного положения.

— Интересно, а что будет дальше?

— Сейчас посмотрим. Наблюдайте внимательно...

На экране опять заметалась крыса. Но вот через полминуты скорость движения перестала увеличиваться, а еще через несколько секунд стала уменьшаться. Казалось, животное утомилось, но ведь состояние невесомости продолжалось около минуты.

Лента кончилась. Зажегся свет.

— Пока это все. Вы видели, что движения крысы стали более плавными, менее беспорядочными. Такую перемену мы объясняем приспособлением животного к условиям невесомости. Нормальная работа зрительного аппарата стала побеждать хаотические сигналы от других «командиров». Нам удалось выяснить, что у разных особей приспособляемость появляется в разные сроки: у одних — быстрее, у других — позже. Окончательные ответы дадут эксперименты на спутниках Земли.

— Теперь вы, дорогие товарищи, немного познакомились с нашими работами, — улыбаясь, заключает Владимир Иванович. — Если бы приехали раньше, мы бы показали, как готовили к полету несколько собачонок, из которых какой-нибудь одной придется быть в космосе первой.

На заводе полным ходом велись последние испытания. Ракетчики закончили подготовку носителя; так же, как и месяц назад, прошли совместные испытания носителя и аппаратуры спутника. Сергей Павлович подробно обсудил на совещании главных конструкторов все результаты испытаний, и было принято решение об отправке ракеты и всего хозяйства на космодром.

В день отлета в аэропорту собрались представители промышленности, испытатели, медики. Хотя мы и старались держаться в сторонке, но все-таки привлекли к себе общее внимание: весьма представительные и очень серьезные мужчины держали на тонких ременных поводках трех маленьких дворняжек, одетых в яркие попонки. Одной из них надлежало стать первым живым существом, поднятым в космическое пространство.

На место прибыли без приключений, проскочили дни предварительных проверок, затем — комплексные испытания. На них собрались члены Государственной комиссии, ученые, инженеры, и вдруг кто-то сообщил, что сейчас над космодромом должен пролететь первый спутник. Испытания были приостановлены. Все вышли во двор. Солнце заходило, чистое, безоблачное небо отливало синевой. Напряженно всматриваемся в горизонт. Идут минуты. Кто-то скептически произносит: «Нет, не пролетит!» Но на эту фразу никто не обращает внимания: увидим мы его или не увидим — не так уж важно, существенно, что он летает, летает там, в космической выси, и это факт! Через несколько минут кто-то из глазастых замечает движущуюся светлую точку. Он! Он! Тот самый, что лишь месяц назад лежал здесь вот, за стеной монтажного корпуса, а сейчас, взбудоражив мир, бороздит космические просторы.

Светлячок летел и, казалось, двигался гордо, уверенно, даже неторопливо. Многие смахивали слезы.

Не раз потом я видел на небе этот мерцающий светлячок, но то первое впечатление запомнилось навсегда.

...Подготовка второго спутника заканчивалась. Готовились наши пассажиры. Двое явно «претендовали» на путешествие: еще не летавшая Лайка и снискавшая широкую известность Альбина, перед этим дважды поднимавшаяся в исследовательских ракетах на сотни километров.

Кого пускать — мнения разделились. Были сторонники как у той, так и у другой пассажирки, но все-таки большинство склонялось к тому, чтобы послать в космос Лайку. Ведь все знали, что животное погибнет, что никакими средствами нельзя вернуть его на Землю, так как этого мы еще не умели делать, и посылать на верную смерть всеобщую любимицу Альбину было особенно жалко. «Первой летной», таким образом, стала Лайка. Альбина оставалась запасной, или «зиповской», а «технологической» — для проверок здесь, на Земле, — стала третья, Муха.

Все три собачки прошли изрядный курс подготовки в лабораториях института, но у нас, на космодроме, они появились впервые. Впервые в кабине для животного устанавливаются и новые, специальные приборы, а для их проверки Муху решают посадить на три дня в полностью изолированную от внешнего мира герметичную кабину, обеспечив всем необходимым для нормальной жизни. Но когда на третий день Константин Дмитриевич с инженерами из проектного отдела зашел в лабораторию и заглянул внутрь кабины, то увидел через иллюминатор такие печальные и полные слез собачьи глаза, что ему стало не по себе. К счастью, время испытаний заканчивалось, и лаборанты вскоре освободили Муху. Как и чем жила эти дни собачонка, осталось неясным: пищу не трогала, почти ничего не делала, разве только дышала. Такое поведение всем показалось странным, поскольку Муха прошла в институте полный цикл подготовки и на «отлично» выдержала все экзамены. Вот уж никто не предполагал, что «тявкающие приборы» тоже могут капризничать. Шутники заявили, будто коротконогая Муха расстроилась, узнав, что не ее, а долговязую Лайку утвердили для полета в космос.

Но шутка шуткой, а между Константином Дмитриевичем и Владимиром Ивановичем состоялся по этому поводу весьма принципиальный разговор. Трудно было понять, почему после такой тщательной подготовки Муха здесь, на космодроме, «выкинула фокус». Значит, что-то в собачьей психологии было еще не понято. Хорошо, если это проявилась Мухина индивидуальность и если Лайка таким характером не обладает. Но вдруг причина кроется глубже? Проверили питание. Пища, которую на строго научной основе приготовил собаке весьма почтенный биолог, содержала необходимые белки, жиры и углеводы, но кто-то из наших товарищей заинтересовался, есть ли у этой пищи вкус. Ну хотя бы такой, какой требуется для невзыскательной собачьей натуры? На этот вопрос «биология» ответа не дала.

— А быть может, добавить в эту пищу обыкновенной пахучей и вкусной колбасы?

— ???

— Что ж, попробовать можно.

Спустя несколько лет в одном из журналов появилась статья о специальной космической пище для животных, из которой следовало, что колбаса завоевала все права космической пищи.

Подготовка продолжалась.

Согласно плану 31 октября с 10 часов утра Лайку стали готовить к посадке в кабину. Она спокойно лежала на белом сверкающем столике, лаборанты протирали ее кожу слабым раствором спирта, тщательно расчесывали шерсть, а места выхода электродов, вживленных под кожу для регистрации кардиограммы, смазывали йодом и припудривали стрептоцидом. На эти процедуры ушло два часа.

Наконец «туалет» закончен. В лабораторию в белых халатах входят Сергей Павлович, Константин Дмитриевич, Михаил Степанович и еще несколько человек. Королев тщательно осматривает животное и наблюдает за последними приготовлениями. В 14 часов Лайку помещают в кабину.

Еще раз, но уже вместе с Лайкой, проверяется герметичность, работа регенерационного устройства, вентилятора и автомата кормления, регистрируется множество данных о состоянии Лайкиного организма. Это длится еще несколько часов. В зале монтажного корпуса заканчиваются последние проверки ракеты, радиопередатчиков, программного устройства, радиотелеметрической системы, научных приборов.

Около часа ночи 1 ноября кабину с Лайкой подают для установки на ракету. На большом крюке подъемного крана маленький «собачий домик» медленно поднимается вверх. Бережные руки монтажников подхватывают его, закрепляют на месте. Потом надевается носовой защитный обтекатель, и ракета готова к отправке на старт.

Переезд на старт Лайка переносит прекрасно (равно как и предыдущие два дня подготовки), но медиков мучил, как оказалось, один вопрос: при работе регенерационного вещества давление в кабине должно было несколько возрасти, а им очень хотелось, чтобы к старту оно было совсем нормальным, как на земле, в лаборатории. Избыток давления можно снять только одним способом: хотя бы ненадолго разгерметизировать кабину. Это, вообще говоря, не следовало делать, но медики знали, что в кабине есть так называемое «дыхательное» отверстие, закрытое винтовой пробкой. Владимир Иванович, вероятно, добился у Сергея Павловича разрешения открыть пробку, и мы получаем соответствующие указания.

Пробку открыли, и только тут стало понятно «коварство» медиков. Они буквально атаковали меня, особенно старался Александр Дмитриевич.

— Ну я очень прошу, — наседает он, — давай дадим Лайке попить!

— Александр Дмитрич! Ты же знаешь, сколько вам пришлось хлопотать, чтобы получить разрешение открыть пробку, а теперь еще — попить.

Откровенно же говоря, нам и самим хотелось хоть немного скрасить космический быт нашей Лайки, ведь третьи сутки она была без настоящей воды! Александр Дмитриевич быстро разыскал большой шприц, надел на него тоненькую резиновую трубочку, и мы поднялись к Лайкиной кабине.

Увидав сквозь иллюминатор знакомое лицо, Лайка проявила все признаки собачьей радости. В пустую чашечку автомата кормления Александр Дмитриевич через трубочку налил немного воды. Лайка попила и благодарно кивнула мокрым носом. Затем пробка окончательно закрывает отверстие. Здесь, наверху, теперь все. Надо спускаться вниз.

Стрелка часов подходит к назначенному часу старта. Объявляется тридцатиминутная готовность. Машины увозят нас на наблюдательный пункт, где уже собралась немалая группа медиков, техников, инженеров. Все вооружены биноклями и сосредоточенно смотрят на ярко-белую свечу-ракету, выделяющуюся на фоне безоблачного голубого ноябрьского неба.

Из репродукторов громкой связи слышится: «Готовность 10 минут». Наконец остается минута. И вот подъем!

Я первый раз видел дневной старт. Прямо скажу, он мне показался менее эффектным, чем ночной, но зато днем гораздо лучше видно всю ракету, видно, как она вначале плавно поднимается, как бы раздумывая, лететь ей или не лететь, затем набирает скорость, ложится на траекторию и уходит, уходит, уходит...

При разделении ступеней в небе появлялись красивые расходящиеся концентрические кольца. Говорили, что их видели где-то в районе Алма-Аты и еще восточнее. Вероятно, это так, поскольку в Академию наук было прислано потом много писем с просьбою объяснить это необычное небесное явление.

Лайка улетела. Опомнившись от только что пережитого, мы бросаемся к машинам и устремляемся к телеметрическим станциям, где сейчас по незримой нитке радиосвязи принимаются сигналы Лайкиного пульса. Жива ли она? Как перенесла взлет, перегрузку, вибрации?

Еще по дороге нам навстречу попадается «газик», из которого, высунувшись через дверку и чуть не вываливаясь, Александр Дмитриевич протягивает в нашу сторону поднятый большой палец: все в порядке!

Телеметристы сообщают, что Лайка хорошо перенесла взлет и выход ракеты на орбиту.

Это была победа. Лайка жила! Она проносилась над Землей, не понимая, что с ней происходит и где она находится. Но люди убедились, что там, в космосе, в мире таинственного и неизученного, можно жить!

Вскоре медики расшифровывают первые строчки телеметрической информации. Радостный Владимир Иванович докладывает Государственной комиссии и Сергею Павловичу первые результаты.

На взлете, во время действия перегрузок, сердце Лайки билось учащенно и сокращалось более чем 260 раз в минуту, то есть примерно в три раза чаще нормального. В дальнейшем же частота сердцебиения уменьшалась. Частота дыхания при перегрузках также возросла — в 4-5 раз. Предварительный анализ полученной электрокардиограммы не показал существенных нарушений. Эти данные по заключению медиков говорили о том, что выход на орбиту Лайка перенесла совсем неплохо.

Немного позже стало известно, что физиологические процессы в организме собаки, значительно измененные при действии перегрузок, в условиях невесомости пришли к норме. Лайка стала реже и глубже дышать, движения ее сделались плавными, нормально работали сердце и мозг. Лайка жила!

В летописи освоения космического пространства утро 3 ноября 1957 года, конечно, навсегда останется историческим и памятным. День этот приблизил космические полеты человека, хоть путь к ним был еще долог и нелегок.

Каковы же были итоги запусков первых двух искусственных спутников Земли, чем обогатили они человечество? За время своего существования — с 4 октября 1957 года по 4 января 1958 года — первый спутник совершил примерно 1400 оборотов вокруг Земли. Второй спутник с 3 ноября 1957 года по 14 апреля 1958 года сделал около 2370 оборотов.

Рукой Сергея Павловича написаны следующие строки:

«В итоге наблюдений, проводившихся за движением обоих спутников и регистрации многочисленных данных измерений, получены совершенно уникальные материалы, представляющие исключительную ценность. Это десятки тысяч радионаблюдений, тысячи оптических наблюдений и многие сотни записей всевозможных научных данных с бортов спутников, произведенных на наземных телеметрических и наблюдательных станциях.

...Блестяще подтвердились все основные исходные положения, которые были использованы при создании советских спутников. Оба спутника достигли заданного значения конечной скорости и с величайшей точностью вышли на свою орбиту.

...Полученные в итоге тщательной обработки результаты траекторных измерений позволяют установить полностью весь процесс эволюции параметров орбит спутников и получить новые данные о фактическом изменении плотности в верхних областях атмосферы. Интересные данные получены по тепловым режимам на спутниках в процессе их обращения вокруг земного шара в течение первых месяцев полета. Сравнение расчетных и экспериментальных данных подтвердило правильность выбранных значений коэффициентов излучения и поглощения солнечной радиации, что обеспечивалось специальной обработкой поверхностей контейнеров с аппаратурой и герметической кабины.

...Можно вспомнить о тех опасениях, которые высказывались по поводу вероятности встречи спутников с метеоритами или с космическими частицами, способными с большой силой пробить или даже разрушить спутник. За время работы радиостанций советских спутников они неоднократно проходили через метеорные потоки, но никаких повреждений зарегистрировано не было.

Ценные материалы получены в результате... систематических радионаблюдений за спутниками. Полученные данные позволяют практически оценить распространение радиоволн в ионосфере, включая и области, находящиеся выше максимума ионизации основного ионосферного слоя... Оказалось, что сигналы на волне 15 метров принимались на очень больших расстояниях, намного превышающих расстояния прямой видимости, достигая 12- 15 тысяч километров.

...Большую ценность имеет полученный при полетах второго спутника материал по изучению космических лучей... Огромный интерес представляет впервые осуществленное на втором спутнике изучение биологических явлений при полете живого организма в космическом пространстве».

Нарисовав перспективную картину дальнейшего исследования космического пространства, Сергей Павлович так заключил свою статью;

«Наступит и то время, когда космический корабль с людьми покинет Землю и направится в путешествие на далекие планеты, в далекие миры.

Сегодня многое кажется лишь увлекательной фантазией, но на самом деле это не совсем так. Надежный мост с Земли в космос уже перекинут запуском советских искусственных спутников, и дорога к звездам открыта!»

Эти строки Королев написал в декабре 1957 года!