ГЛАВА 5

ЛУННАЯ ТРИЛОГИЯ

Долгие годы, столетия люди только мечтали, только фантазировали, только «изобретали» средства достижения Луны.

Но вот век двадцатый. Его середина. 1957 год. Есть двухступенчатая ракета-носитель и созданный ею искусственный спутник Земли — искусственная Луна. Их создал Человек! И изобрел, и создал!

Необходимые средства для достижения Луны космическими станциями уже не были фантазией. Первые спутники Земли со всей очевидностью доказали это. Перед тем как вспомнить о тех днях, когда в нашем ОКБ ступили на «лунную дорогу», всего лишь несколько слов, очень кратко о тех трудностях, которые нужно было преодолеть.

Было доказано, что скорость, сообщенная ракетой — та самая, первая космическая, до 4 октября 1957 года существовавшая лишь в расчетах, — обеспечила искусственному телу возможность стать спутником Земли. Итак, первая космическая была получена. На повестку дня встал вопрос: можно ли получить вторую космическую? На сколько нужно увеличить скорость ракеты, чтобы она могла, оторвавшись от Земли, не стать ее спутником, а приобрести самостоятельность во Вселенной?

Обратились к расчетам. Они показывали, что скорость — 11,2 километра в секунду, или около 40 тысяч километров в час, и есть вторая космическая.

Да, рассчитана-то она была давно... Дело было «за малым» — надо было, чтобы ракета такую скорость достигла.

А это можно было сделать, создав дополнительно к имеющимся двум ступеням ракеты-носителя третью ступень. Но ее надо было создать. И не просто спроектировать, построить, установить на ракету, ее нужно было научить летать. А это ведь далеко не просто. И далеко не с первого раза каждая ракета начинает летать.

Еще перед тем как коллектив ОКБ ступил на «лунную дорогу», Сергей Павлович Королев в начале 1958 года докладывал правительству предлагаемую программу исследования Луны. Он писал, что уже имеется возможность осуществить полет ракеты к Луне, облет Луны, возвращение ракеты на Землю и попадание в Луну.

Реализация такой программы давала бы возможность исследовать космическое пространство по всей траектории полета, а при приближении к Луне — изучить окололунное пространство и строение ее поверхности. В перспективе — осуществить посадку на Луну автоматических станций для непосредственного исследования ее физических условий, состава пород и недр, а в дальнейшем создания там промежуточных станций для дальнейшего изучения космического пространства и планет Солнечной системы, создания предпосылок для проникновения человека в межпланетное пространство, на Луну и планеты.

По всей вероятности, создание подобных глобальных программ научных исследований Луны, да и не только Луны, а и планет Солнечной системы, имело не одного автора, но нам, я имею в виду уровень ведущих конструкторов, начальников отделов, в силу абсолютной секретности подобных вопросов в то время авторы подобных идей были неведомы. Для нас единственным авторитетом был наш Главный, его указания, утвержденные им планы работ.

В силу той же секретности до нас не доходили документы, которыми обменивались наши руководители. И только через четыре десятка лет, например, от Бориса Евсеевича Чертока я узнал, что еще в 1958 году одним из инициаторов предложений, посланных Королевым в правительство, был и Мстислав Всеволодович Келдыш.

Борис Евсеевич Черток в своей книге пишет:

«В январе 1958 года Келдыш направил лично Королеву письмо с грифом «секретно», в котором писал, что успешный запуск двух искусственных спутников Земли позволяет перейти к решению проблемы о посылке ракеты на Луну. В этом письме предлагалось только два варианта:

1. Попадание в видимую поверхность Луны. При достижении поверхности Луны производится взрыв, который может наблюдаться с Земли. Один или несколько пусков могут быть осуществлены без взрыва, с телеметрической аппаратурой, позволяющей производить регистрацию движения ракеты к Луне и установить факт ее попадания.

2. Облет Луны с фотографированием ее обратной стороны и передачей изображения на Землю. Передачу на Землю предлагается осуществить с помощью телевизионной аппаратуры при сближении ракеты с Землей. Возвращение на Землю материалов наблюдений является более трудной задачей, ее решение может мыслиться только в дальнейшем.

Решение указанных задач связано с необходимостью преодоления ряда серьезных технических трудностей... При весьма напряженной работе и при условии всесторонней и постоянной помощи разработка, проектирование и постройка лунной ракеты могли быть закончены в ближайшие два-три года».

По всей вероятности, приоритет рождения программы исследования Луны, конечно, не может быть приписан одному человеку. И вряд ли у кого возникло тогда желание оспаривать достоинства Луны, которые обеспечили ей место в кругу ближайших задач, стоявших в те годы перед космонавтикой. Это уже не казалось фантастикой.

Космический проектный отдел в ОКБ разделился на две «конкурирующие» группы — «землян» и «лунян». Земляне продолжали дело, начатое первым, вторым и третьим спутниками Земли, и проектировали новые, «луняне» пошли «лунной дорогой». Этот отдел в те годы возглавил замечательный человек, старый соратник Королева еще по тридцатым годам, по ГИРДу, Михаил Клавдиевич Тихонравов, а проектантами «лунной» группы руководил Глеб Юрьевич Максимов. До перехода к нам он работал в группе Тихонравова, а у нас стал возглавлять группу, разрабатывавшую автоматические космические аппараты для исследований Луны, Венеры, Марса. Талантливый и эрудированный инженер, он был лидером работ в этом направлении вплоть до передачи в 1965 году этой тематики в НПО имени С. А. Лавочкина, где Главным конструктором был Георгий Николаевич Бабакин. Но об этом речь впереди.

В группе Глеба Юрьевича на листах ватмана и в рабочих тетрадях началась «лунная дорога» в нашем ОКБ, об этом и шли разговоры во второй половине мая, после пуска третьего спутника Земли — «Объекта Д».

К «Луне-1»

— Слушай, ты что делаешь? — в телефонной трубке голос Михаила Степановича Хомякова.

— Что делаю? Как что делаю? Что может делать человек, вчера прилетевший с полигона? Третий спутник неплохо пошел...

— Пошел... а зачем нужно было перед этим ракету гробить?

— Миша, ты же знаешь, спутник не виноват... А на полигоне сейчас, знаешь, как красиво, тюльпанов уйма. Смотришь с самолета, словно красную краску кто по степи разлил. Красотища!

— Красотища красотищей, а ты зашел бы, поговорить надо.

Минут через пять я был в его комнате. Михаил поднялся из-за стола:

— Ну здорово, ведущий! Поздравить тебя можно. Избавился от моего «руководящего начала». А начал-то с аварии... Ладно, не сердись. А знаешь, зачем я тебя позвал? Пока вы там, на космодроме, с третьим ковырялись, мы тут Луной начали заниматься...

— То-то, я смотрю, народу вроде поменьше стало, на Луну поулетали, что ли? Ну, а если серьезно, об этом Королев еще там говорил. А тебя тоже к Луне «пристегнули»?

— Главный велел мне новой ракетной ступенью заниматься, блоком «Е». К Луне на том, что есть — на двух ступенях, не «поедешь». Проектанты уже прикидывали, третью ступень сделать можно, но мороки хватит. Двигателя нужного нет. Мне ребята рассказывали, что Королев говорил с Глушко, но у него подходящего ничего нет. Он сейчас более солидными двигунами занят.

— Ну и что же решили?

— Да вот решили сами двигатель делать вместе с ОКБ Косберга.

— А получится? С ним вроде бы еще не работали...

— Мельников Михаил Васильевич, Райков Иван, Соколов Борис берутся. Ты же их знаешь. Раз решили — умри, но так и будет.

— А с системой управления как?

— С управленцами договорились, Пилюгин согласен.

— Ну ладно, поверю. Миш, а со сроками как?

— Сроки? Ты что, Королева не знаешь? 1958 год!

— В этом году??? Сейчас май, что же остается?

— А то и остается — полгода.

Нет, то был не легкомысленный экспромт. Еще в начале года Королев поручил разработать проект трехступенчатой ракеты на базе двухступенчатой, и разработку научной и измерительной аппаратуры, и собственно космических аппаратов, обеспечивающих нормальную работу приборов в условиях космического полета. Да и передача информации на расстояние в полмиллиона километров требовала специальных радиотехнических средств.

Расчеты показывали, что трехступенчатая ракета может вывести космический аппарат с аппаратурой на траекторию перелета к Луне, получивший для «внутреннего потребления» название «Е-1». На подлете к Луне предусматривались исследования радиоактивности, магнитного поля, ядер тяжелых элементов в космических излучениях, газовой компоненты межпланетного вещества. Заглядывали и дальше. Была и экзотика — аппарат, в котором предполагалось поместить «устройство» для создания взрыва атомного заряда или на некоторой высоте, или на поверхности Луны для фиксации факта попадания в Луну и, возможно, определения состава лунных пород с помощью спектрального анализа раскаленных газов, образующихся при взрыве.

Эта программа в начале 1958 года была доложена Королевым комиссии Президиума Совета Министров СССР по военно-промышленным вопросам и стала планом работы проектных и конструкторских отделов.

Как в любом деле, так и в нашем были оптимисты, были и скептики. А это хорошо -— плюрализм мнений. Борьба...

«К 14 часам зайдите к Королеву!» — Эти слова Антонины Алексеевны, бессменного секретаря Сергея Павловича, определили мои планы на предстоящий обеденный перерыв. Зашел.

— Вам предстоит выполнить весьма деликатное поручение. Ученые все настойчивее и настойчивее требуют стерилизации наших лунных изделий. Они опасаются занесения на Луну каких-нибудь земных микроорганизмов. Мне порекомендовали крупного специалиста, это профессор Мейсель, он живет в Москве. Я договорился, он согласен приехать к нам на завод, посмотреть на наши «игрушки» и посоветовать, что можно сделать. Ваша задача — сесть сейчас в мой ЗИМ, подъехать к нему домой — он живет на проспекте Мира, и привезти его в ракетный цех. Там уже все подготовлено. Вас с ним встретят и проводят не через основной вход, а через боковую дверь в «высотке». Не вести же гостя через весь цех, там же ракеты! Задача ясна?

Часа через полтора мы с профессором Мейселем вошли в цех. Королев приветливо встретил гостя, кратко поведав ему наши затруднения. Гость несколько растерянно оглядывался по сторонам, очевидно, желая увидеть объект, подлежащий стерилизации.

— Вот этот ракетный блок должен долететь до Луны и с большой скоростью упасть на ее поверхность, — улыбнувшись, произнес Сергей Павлович и показал на блок «Е», красовавшийся на подставке.

— Этот ракетный блок? Это только часть вашей ракеты? И все это должно быть стерильно? Уважаемые товарищи, вы ставите передо мной неразрешимые задачи... Я вам, наверное, не помогу. Впрочем... впрочем есть одно радикальное средство: это жидкость, которая убивает любые микробы вплоть до сибирской язвы... Если в эту жидкость...

— Что, в эту жидкость окунуть ракету и аппарат с космическими приборами?

— Ну, может быть, не окунуть, а хотя бы опрыскать ею все внутри и снаружи.

— Понимаете ли, дорогой профессор, то, что будет снаружи, тревог ученых не вызывает, там, вероятно, роль стерилизатора выполнит глубокий вакуум и солнечная радиация, а вот внутри, особенно внутри герметичного контейнера... А если там поместить какой-нибудь сосуд с той самой жидкостью, он при ударе на Луне разобьется и все стерилизует? Но что это за жидкость?

— Это водный раствор формальдегида, формалин, одним словом. Его для ног покупают в аптеках, от пота...

— Вы поняли свою задачу? — Королев серьезно, без улыбки посмотрел в мою сторону. — Решите этот вопрос. Потом мне доложите.

— Спасибо, большое спасибо, профессор. Вы нас очень выручили!

Распрощавшись, гость на королевском ЗИМе отбыл восвояси.

На следующее утро мы с Вадимом Петровым провели «производственно-технологическое совещание». Решение было принято. В городской аптеке покупается десяток флаконов того самого формалина и... столько же резиновых спринцовок-клизм. Клизмы заполняются формалином, тщательно вулканизируются их наконечники, и в таком виде мы предполагали по одной прикреплять на внутренней приборной раме аппарата и где-нибудь на блоке «Е». Мы полагали, что при ударе о Луну все это будет разбито, формалин из клизм... да бог его знает, что там случится и что сделает тот формалин с земными микробами, вздумавшими штурмовать Луну. Но задумка наша не реализовалась. Не помню, по каким причинам, но уже на полигоне на технической позиции нам пришлось срочно менять «генеральный план» и заменить «исторические» клизмы для Луны на флакон из-под одеколона с красивым названием «Кармен». Так что к будущему официальному сообщению о посылке на Луну стерилизованной космической ракеты мы тоже имели некоторое отношение.

Но вот все проектно-конструкторские вопросы в конце концов решены. Определился состав научной аппаратуры — и своей, и смежных организаций.

После сборки первого аппарата — испытания. Мы — в своем цехе, ракетчики — в своем. Затем еще один этап: совместные испытания. Наши монтажники установили свое детище на электрокар и тихо, осторожно поехали по межцеховым улицам и переулкам в ракетный цех: не везти же ракету к нам, в «космический»! Приехали. Стали скромно в уголке ждать своей очереди, посматривают по сторонам. Ракета — это всегда интересно. Особенно если не ракета, а ракетища!

Наше творение куда меньше — всего около метра в диаметре. А эта вон какая громада! Поглядывал я на ребят, что у них в глазах? Зависть? Нет. Любопытство, может быть. Но и гордость за свое. Пусть и маленький наш шарик, пусть не такой убийственно впечатляющий, как ракета. Зато очень нужный. Мал, да удал, как в народе говорят.

Вон Саша Королев — Александр Дмитриевич, — мастер-сборщик, уже «втравил» в разговор кого-то из «ракетных» друзей. Как обычно, разговор без подначек не бывал.

— Что это вы за арбуз привезли? И не стыдно? Сколько месяцев возились...

— Арбуз, — огрызается Саша. — Да ради этого арбуза вся ваша телега и существует! Арбуз...

Совместные испытания прошли нормально, без замечаний. Отправка всей, как говорят, материальной части на полигон (впрочем, он, кажется, уже стал именоваться космодромом?) была назначена на следующий день. Ракете и ее «пассажиру» путь туда предстоял одинаковый по протяженности, но по времени — разный, и с разницей существенной. Наше создание, уютно поместившееся в специальном ящике, совершало путешествие в самолете. Ракете же предстояло трястись по железной дороге.

Испытатели — и наши, и из смежных организаций — вылетели в ту же ночь.

На космодром обычно летали ночью. Королев не представлял себе, чтобы перелет «съел» целый рабочий день. Современных лайнеров Ил, Ту и Ан в те годы еще не было, летали на Ил-14, а то и на Ли-2. Путь долгий, часов восемь. О чем только за эти часы вынужденного безделья не переговоришь с соседями, и не только с теми, кто сидит рядом, а и по рядам пройдешься! Бессонная ночь в самолете считалась вполне достаточной для отдыха перед работой на космодроме. Кто читал, кто дремал, полулежа в кресле. В соседнем ряду — преферанс. Любителей его не занимать. «Пулька» бывала горячая.

А ближе к кабине пилотов, по правому борту, где всегда сидел Королев, народ, как правило, бывал более серьезный — шахматы.

— Сергей Павлович, а вот интересно, есть у вас однофамильцы на заводе или в ОКБ? Ведь если есть, пожалуй, и «случаи» какие-нибудь бывали, а? — улыбнувшись, спросил Королева один из ученых, сидевший через ряд от него.

Королев полуобернулся:

— Да, были, конечно. — Он на минуту задумался. — Вот точно не помню, но после войны, году в сорок девятом или пятидесятом, что ли, перед каким-то праздником звонит раз телефон. «Кремлевка». Снимаю трубку, говорю: «Королев». В ответ слышу незнакомый голос: «Здорово, Королев!» — «Здорово», — говорю. — «А кто говорит?» — «Брось разыгрывать! Говорит...» И какую-то фамилию называет, не припомню сейчас. И не давая мне ничего больше спросить, вдруг с ходу наваливается на меня: «Слушай, Королев! Какого черта ты до сих пор с этими вагонами с беконом вопрос решить не можешь?» — «С каким беконом, с какими вагонами?» — спрашиваю. «Ты что, с Луны свалился? Я тебе на прошлой неделе звонил, что у меня есть шесть вагонов с беконом. Ты обещал сказать, куда посылать. Сколько я ждать буду?» Вот, думаю, ситуация! Явно товарищ меня с кем-то путает. Ну что делать? Говорить ему, что я Королев, но к торговым делам отношения не имею... «Послушай, — говорю, — а ты можешь пару вагонов послать... — и я назвал наш город, — а остальные — в область? Оплату гарантирую». — «Почему же не могу? Могу». Ну, думаю, вот и порядок. Получит наш город пару вагонов бекона, будет чем народ побаловать. Время-то послевоенное было. Так и договорились. Положил трубку, а сам думаю: кто же мой торговый однофамилец? Посмотрел по телефонному справочнику, есть такой. Какой-то большой начальник в торговле. Звонить ему я не стал, а бекон к празднику в магазинах города был! — закончил, улыбнувшись, Королев.

— А мне рассказывали, что кто-то на заводе, пользуясь вашей фамилией, то ли получил квартиру, то ли...

— Ну нет, не получил. Это дело не простое. Фамилия здесь не поможет. А вот находчивость один товарищ проявил — это точно. Звонит как-то мне по телефону начальник нашего жилищно-коммунального отдела и бойко докладывает, что, дескать, мое указание он выполнил: по улице Рабочей, в доме десять, квартире семнадцать, как сейчас помню тот адрес, ремонт произведен. Я стал вспоминать, когда я давал такое указание? Нет, не помню. Не давал. Спрашиваю: «Это я вам давал указание о ремонте?» — «Вы, Сергей Павлович, четыре дня тому назад звонили». — «Ну хорошо, — говорю, — спасибо». А сам думаю: какой-то шельмец от моего имени работает. Надо разыскать. Позвонил в отдел кадров. Спрашиваю: «Кто проживает по улице Рабочей, в доме десять, в квартире семнадцать?» Через минуту отвечают: «Семья Королева Александра Дмитриевича. Работает мастером в цехе сборки у Петрова». В тот же вечер пошел я в цех. Думаю, надо проучить этого предприимчивого дельца. Зашел к начальнику цеха, спрашиваю: «Королев у тебя работает?» — «Работает», — отвечает. «А сейчас он где?» — «Да вот только что пришел, заступает во вторую смену». — «Позови-ка, — говорю, — его». Через минуту заходит. Лицо знакомое, а фамилии раньше я не знал. Спрашиваю: «Вы Королев?» «Королев», — отвечает. «Мастером работаете?» — «Мастером на сборке». — «Так кто же вам дал право давать указание о ремонте квартиры от имени Главного конструктора?» — «А я не давал, Сергей Палыч!» И не смущаясь, смотрит на меня. Ну, думаю, сейчас я ему выдам! Чтобы на всю жизнь запомнил. И вы-ы-дал!

Сидящие в соседних креслах, с вниманием слушавшие Королева, понимающе вздохнули. Многие знали по себе, что такое «получить».

— А он стоит, — продолжал Королев, — с ноги на ногу переступает, покраснел как рак, но молчит. «Что вы молчите, отвечайте, когда вас спрашивают!» — кричу. Вот тут он и рассказал, что заявление в жилотдел он подавал раз пять. Ни ответа ни привета. А квартира уже давно капитального просит. Позвонил он начальнику и говорит: «Здравствуйте. С вами говорит Королев. Скажите, когда у вас по плану намечен ремонт квартиры...» — и назвал свой адрес. А тот отвечает: «Простите, не помню на память, разберусь, доложу». Больше, клянется, ничего не говорил. А на следующий день смотрит — к дому машина подошла, маляры, штукатуры, материал привезли. В три дня ремонт сделали. Теперь квартира как игрушка. Вот и все. Нет, думаю, ты не так прост, как казаться хочешь. И опять на него нажимаю: «Кто вам дал право от моего имени командовать?!» А он отвечает: «Да я, упаси бог, Сергей Палыч, и не упоминал, что Главный конструктор говорит. Сказал просто: Королев. Ведь я же Королев, Александр Дмитриевич Королев».

До космодрома долетели нормально, и сразу начались испытания. График работ был весьма напряженным. Времени в обрез. Дата старта определена: ни вперед ни назад. Законы природы, ничего не поделаешь. В космических межпланетных стартах многое диктует природа. А с ней не поспоришь. Она не начальство — ее не разжалобишь, на объективные причины не сошлешься. Да, мы очень спешили. Почему? Зачем? Как зачем? Необходимо было опередить американцев. Было известно, что, упустив возможность первыми вывести на орбиту искусственный спутник Земли, в 1958 году США форсировали подготовку к запуску ракеты в сторону Луны. И такая попытка там была предпринята 17 августа 1958 года с аппаратом «Пионер». Но... ракета после старта взорвалась.

Как же мы могли отставать? Первый пуск был назначен на 23 августа.

Старт прошел удачно, но на 92-й секунде, немного не «дотянув» до конца работы первой ступени, ракета разрушилась, и ее части упали неподалеку от старта. Взрывы и облака пыли, все, что осталось от того, чему было отдано столько сил, столько времени... Сентябрь был занят у ракетчиков поисками причины аварии, а у нас переживаниями по поводу гибели такого хорошего первого лунного аппарата с вымпелами и «кометой» на борту.

Молчали и американцы. Но 11 октября — сообщение: в США состоялся второй пуск в сторону Луны, с аппаратом «Пионер-1», да еще вдобавок, что «...нормально сработала вторая ступень, и ракета движется по расчетной траектории». Но пришла и информация, что система управления третьей ступени вышла из строя и ракета, удалившись от Земли на 114 тысяч километров, падает на... землю!

Приближались ноябрьские праздники. И мы готовили «Луну» к пуску. Как же оставить страну без праздничных космических подарков?

Подходящая дата, по расчету баллистиков, — 12 октября. Старт прошел нормально, но... через 100 секунд — взрыв! И наш «подарок» в виде горящих обломков на земле. Боже мой! Что же это творится? Эти аварии к нам прямого отношения не имели, нас на заседания Государственной комиссии не привлекали, в обсуждении результатов ракетной телеметрической информации мы не участвовали. Уже много позже стало известно, что на участке работы первой ступени возникали резонансные вибрации конструкции от пульсаций давления в двигателях ракеты.

Естественно, пока это было выяснено, пока ракетчики придумали, что можно было сделать, время шло. Вспоминая те дни 1958 года, дни первых попыток штурма Луны, Борис Евсеевич Черток писал:

«На одном из последующих совещаний технического руководства кто-то из невиновных в этой истории задал вопрос, почему не обратили внимания на появление пульсаций давления в камере на многих предыдущих пусках. Удовлетворительного ответа ни Королев, ни Глушко тогда не дали. Руднев (председатель Государственной комиссии. — Авт.) счел нужным ответить по-своему: «Если полностью сосчитать все затраты на каждый пуск, то окажется, что мы стреляем... городами. Предыдущие успехи вскружили нам головы, и мы стремились к новым, не считаясь с затратами...»

А 8 ноября в США — очередной пуск к Луне с аппаратом «Пионер-2». Выбрали же дату, черт подери! Но... недобор скорости и... падение на землю с высоты полторы тысячи километров...

В неприятностях же у наших ракетчиков подозревали модернизацию ракеты за счет добавления блока «Е». Были приняты меры, и следующий пуск нашей «Луны» был намечен на 4 декабря.

Старт! Нормально прошли участок первой ступени. Шла двухсотая секунда, двести двадцатая, тридцатая, сороковая, двести сорок пятая... но замолк репортаж телеметристов. И через минуту: «Отказ двигателей второй ступени!»

Через два дня, 6 декабря, известие из Америки: «Ракета с аппаратом «Пионер-3» по дороге к Луне пролетела 102 тысячи километров, но не набрала нужной скорости и вошла в атмосферу Земли».

По три пуска к Луне в США и в СССР за пять месяцев 1958 года не принесли результатов!

Какие же сверхъестественные силы задумали такое «ралли», такие гонки «Париж—Дакар» в космосе! Азарт? Ни у нас, ни в Америке не считались с величиной ставок, уж больно выигрыш мог быть большим: впервые в мире прямое попадание в Луну!

Вся команда испытателей в Москву не улетела. Было решено готовить предусмотрительно подготовленный к этому времени следующий «комплект». По расчету баллистиков — старт 2 января. К Новому году не успевали. Составленный график испытаний на технической позиции содержал в себе необходимость круглосуточных работ. Это становилось, к сожалению, почти непреложным законом нашей работы вот уже третий год!

Испытания у электриков-комплексников шли пока нормально и с минуты на минуту должны были закончиться. Я уже стал успокаиваться — к намеченному сроку стыковки с ракетой не опоздаем и нам выпадет счастье немного отдохнуть. Посмотрел на часы: было что-то около трех часов ночи.

— Выключить борт! — Юрий Карпов, наш главный комплексник, разработчик и испытатель всей электроавтоматики, мягким движением перевел вниз головку тумблера на пульте. Откинулся на спинку стула, поднял руки к лицу, закрыл ладонями глаза. Комплексные, самые последние перед стыковкой с ракетой испытания закончились. Устали ребята, очень напряженными были эти сутки, да и только ли эти?

— Ну, хлопцы, давайте закругляться. Пленки с телеметрией будут проявлены и расшифрованы только к утру. Сейчас можно спать. Монтажникам отстыковать аппарат от испытательного хозяйства, все кабели убрать, пульты тоже, готовиться к стыковке с ракетой. Надо все тщательно осмотреть, все штепсельные разъемы закрыть крышками...

— Подождите, подождите, — прервал меня Карпов, привстав и облокотившись на пульт. — Как это отстыковать? А результаты испытаний? Нет, так не пойдет. Пока не просмотрим пленки, приборы и пульты разъединять нельзя. А если на пленках что-нибудь не так?

— Юра! Да ведь все шло как по маслу. Сам знаешь, ни у кого никаких замечаний не было. Время выиграем. Сейчас все подготовим, а утром пленки посмотрим и сразу на стыковку с ракетой.

Я понимал, что такое решение, с одной стороны, нарушает проверенное жизнью правило: до окончательной оценки результатов испытаний ничего не трогать. Но с другой стороны, обычные заботы ведущих конструкторов — график, время, всегда дефицитное время. Сергей Павлович словно чувствовал, где могут, а где не должны быть задержки, и испытателям-электрикам от него, пожалуй, за эти самые задержки влетало больше, чем кому-либо.

Но Карпов был неумолим. Ни просьбы, ни уговоры не действовали. Почувствовав, что мирно из этой ситуации не выйдешь, я попробовал поднажать. Напрасно.

— Что ты меня за горло берешь? Ты хозяин, ты и командуй. Сам и отвечать будешь. Всегда у тебя времени не хватает! Лучше работу планировать надо. Делайте что хотите, а я пошел спать!

Резко повернувшись, Юра Карпов направился к выходу из пультовой.

Я чувствовал: он прав. Но что было делать? Риск, конечно, был. Указания монтажникам остались в силе. Минут через десять, убедившись, что работа пошла нормально, я тоже направился в гостиницу. Усталость давала себя знать. «Ну, ничего, еще немного, — думалось мне, — приду, выпью стаканчик горячего чайку и — спать. Спать, только спать».

В комнате тепло, тихо, уютно. Как-то дом сразу вспомнился. Тепло ли там, в Тайнинке, зима ведь? Но дров успел запасти, да и печки в порядке.

Вытянувшись под одеялом, я уже стал ощущать, как приятная всепоглощающая сила туманит сознание. Проваливаешься куда-то, и так хорошо-хорошо... Но вдруг какая-то внешняя сила звонко настойчиво разрушила, разорвала опутавшие меня теплые, нежные сети... Телефонный звонок.

Вскочил и, не сразу сообразив, в какой стороне от постели стоит телефон, взял трубку.

— Ну и спите же вы! Третий раз звоню. Ради бога, приходите скорее в МИК! — Голос одного из наших.

— Что случилось?

— Приходите скорее, по телефону рассказывать не буду. Через десять минут я был в корпусе. Наши монтажники, какие-то растерянные, стояли около отстыкованного аппарата.

— Мы уж и говорить бо-боимся, — заикаясь, произнес монтажник. — Смотрите сами... — И показал рукой вниз под подставку, на которой стоял аппарат.

— Что там? Что случилось?

— Мы стали штепсельные разъемы крышками закрывать. А перед этим посмотрели все электрические контакты. На донном разъеме... один контакт... погнут.

Я лег на подложенный коврик, взял переноску. На нижней полуоболочке два штепсельных разъема, через них проходили электрические цепи к ракете. В каждом разъеме по пятьдесят контактов. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что слово «погнут» мягковато. Почти в центре контактного поля один из контактов согнут почти пополам!

Дыхание перехватило, на лбу выступила противная испарина. Ведь закончены все испытания! Как же так? Как же теперь? Ведь это срыв... полный срыв очередного пуска, и теперь-то уже не по вине ракетчиков, а по нашей собственной... Все разбирать, снимать приборы, добираться изнутри до этого злополучного разъема... Ведь это работы на неделю!

Через секунду я был у телефона.

— Юрий! Юрий Степанович!!! Срочно в монтажный корпус! — только и успел я произнести.

Карпов, очевидно, по голосу понял, что уточнять причину вызова бессмысленно. Его покрасневшее от пробежки по морозцу лицо вдруг как-то сразу побелело.

— Схему! Немедленно электрическую схему!

И он помчался на второй этаж, в отдел, где хранились все документы.

Минуты через три вернулся, на ходу разглядывая схему подпайки проводов в этом злополучном разъеме.

— Вылезайте, я сам посмотрю!

Юрий присел на корточки, потом лег на коврик, пытаясь протиснуться под днище контейнера. А это при его богатырском росте, было, скажу прямо, не так просто.

— Ну, ведущий, ты в рубашке родился, — послышалось снизу. — Тринадцатый! Тот, который свободный.

То был конец декабря 1958 года, пятого месяца наших мучений с попытками первых запусков к Луне.

Мороз был страшный. Да еще с ветерком. В обычной одежде полчаса — не больше — пробудешь на стартовой площадке. По такому морозу пройтись, пробежаться, а не работать... Спасало только то, что, умолив трудно умоляемых хозяйственников, мы получили меховые куртки, брюки, унты, шлемы, как полярники.

Ракета на старте. От новой ступени — блока «Е» — она была заметно выше, изящнее, но это потребовало удлинения и всех лесенок, площадок, переходов, обслуживающих ракету в стартовом устройстве... Все это оборудование в основном было сварено из металлических прутов и пластин. Наземщики шутили: «Пока вы здесь чуть не полгода ковыряетесь, мы до Луны на наших лесенках скорее доберемся!»

Работать наверху при ветре было трудновато, а наше рабочее место только там. Черт его знает, откуда, но на всех тех весьма немонументальных лесенках, переходах, площадках, покачивающихся на ветру, порой образовывалась тоненькая, на глаз не заметная корка льда. Вот и карабкались на сорокаметровой высоте в меховом костюме по такому «оборудованию». Цирк! В меховых рукавицах неудобно, а голые руки стыли и тут же приваривались к ступенькам, отдирали с кожей... Стонали, кряхтели, но лазили... Надо.

Так работали и в новогоднюю ночь. Новый год. 1959-й. Старт-то был назначен на 2 января. Очень хотелось сделать этот запуск новогодним подарком, повесить, по выражению наших ребят, «на елочку», но небесная наука строгая. Ей не было дела до наших праздников.

Закончив предусмотренные планом испытания и проверки, мы с Юрием Карповым, не раз чертыхнувшись по дороге сверху вниз, особенно тогда, когда он застревал вследствие своих габаритов, увеличенных меховой курткой и штанами, в каком-нибудь очередном люке на ферме обслуживания, конечно, не рассчитанном конструкторами-наземщиками на пропуск подобных объемов, спустились с трудом, пошли по бетонке в гостиницу.

Луна висела низко-низко над горизонтом и была какая-то огромная, зловеще-оранжевая. Словно придвинулась к Земле и силилась рассмотреть своими темными глазами, что на этот раз задумали копошащиеся там человечки? Ребята, шедшие за нами, поотстали, деловито обсуждали, как отметить Новый год.

Естественно, никаких мероприятий по этому поводу руководством не предусматривалось. Рабочий день и первого, и второго января.

2 января. Ночь. Ракета — как новогодний подарок, принесенный сказочно большим Дедом Морозом. Словно схваченная его ледяным дыханием, на старте — столе. Но непразднично — хмельное веселье вокруг. Большая работа, тяжелая работа уставших людей. Да, устали. Не могли не сказаться заполненные до отказа трудом и заботами дни, незаметно переходившие в ночи. Да и вообще весьма условными были понятия «день» и «ночь». Ни дней ни ночей не замечали. И ведь не первый месяц так. Столь же условным понятием был и «восьмичасовой рабочий день» Кто Думал об этом? Но все — от Главного до рабочего — прекрасно понимали: иначе нельзя. Слишком велика ставка в этой международной игре!

...Минутная готовность. Томительные секунды. Который раз — и всегда так. Всплеск света, клубы подсвеченного снизу дыма, поднимающиеся вверх, окутывающие ракету, скрывающие ее нагое тело... Но, словно рождающаяся по воле сверхъестественных сил, она, разрывая ватные клубы, как бы сбрасывая с себя их мягкую оболочку, не боясь своей ослепительной, бело-огненной наготы, вырвалась, поднялась из дыма, опираясь на огненную колонну, и с ревом, клокочущим ревом, уходила вверх. Разметанные вихрем таяли дымные покрывала. Ракета шла. Вверх. В зенит. А вскоре, чуть изменив свой путь, наискось разрезая ночной купол неба, ушла туда, куда велели ей люди.

А они? Они стояли словно зачарованные. Рядом. Уставшие. Все выше и выше поднимали головы, будто боясь оборвать нити, связывавшие их с улетевшей ракетой. Знали: то ведь последние мгновения, и больше никогда не увидишь ее...

И сразу — опустошенность. Болезненная, тягучая опустошенность. Вот была она здесь, рядом. Ей отдали все — знания, энергию, силы, нервы. Она все взяла и унесла с собой. И осталась пустота...

То было рождение «Луны-1».

Ракета шла нормально. Первые же поступившие сведения подтвердили: вторая космическая скорость есть! Направление полета выдерживается...

Прошли сутки. Ночью 3 января в 3 часа 58 минут временное устройство должно дать команду искусственной комете. Она появилась на минуту позже. Астрономы определили, что на расстоянии 113 тысяч километров она была «открыта» одновременно многими обсерваториями мира. Продолжали поступать данные и о работе бортовых приборов и систем. Радиосвязь была надежной.

«Правда» 3 января 1959 года:

«...О запуске космической ракеты в сторону Луны.

В результате дальнейшей творческой работы советских ученых, конструкторов, инженеров и рабочих в настоящее время создана многоступенчатая ракета, последняя ступень которой способна достигнуть второй космической скорости — 11,2километра в секунду, обеспечивающей возможность межпланетных полетов. 2 января 1959 года в СССР осуществлен пуск космической ракеты в сторону Луны. Многоступенчатая космическая ракета по заданной программе вышла на траекторию движения в направлении к Луне... Последняя ступень космической ракеты весом 1472 кг без топлива оборудована специальным контейнером, внутри которого находится измерительная аппаратура для проведения научных исследований... Общий вес научной и измерительной аппаратуры вместе с источниками питания составляет 361 кг...

...На 3 часа 4 января ракета находилась на расстоянии 336 тысяч 600километров от Земли...

...На 6 часов 4 января советская космическая ракета прошла наиболее близкую к Луне точку своей траектории...»

Да, результаты измерений траектории полета показали, что попадания в Луну не будет, блок «Е» и наш аппарат пролетят в шести тысячах километров от лунной поверхности, выйдут из сферы земного тяготения и станут первыми искусственными спутниками Солнца.

«...На 12 часов 4 января космическая ракета находилась на расстоянии 422 тысяч километров от Земли...

...На 4 часа 5 января ракета находилась на расстоянии 550 тысяч километров от Земли и в 235 тысячах километров от Луны...»

В литературе наше творение назвали «Мечта». Почему «Мечта» — не знаю. Но название красивое! Очень оно нравилось Михаилу Клавдиевичу Тихонравову, быть может, он и был членом того «авторского коллектива».

В этом эксперименте были впервые получены данные об интенсивности и составе космических лучей, газовой компоненте межпланетного вещества, метеорных частицах, корпускулярном излучении Солнца, магнитных полях Земли и Луны. В частности, было установлено, что Луна не имеет сильного магнитного поля. Радиосвязь продолжалась в течение 62 часов до 5 января. Последние сигналы были приняты на расстоянии 597 тысяч километров! Впервые! Действительно, впервые люди на Земле принимали радиоволны построенного ими передатчика на таких гигантских расстояниях. Это было началом исследований окололунного пространства.

Спустя два месяца, 3 марта 1959 года, к Луне была запущена американская автоматическая станция «Пионер-4», которая также прошла мимо Луны на расстоянии около 60 тысяч километров и тоже вышла на орбиту спутника Солнца. Ее «Мечтой-2» не назвали...

С начала и до осени 1959 года все силы в ОКБ, на производстве и на полигоне были отданы тем делам, к которым мы, «космики» непосредственного отношения не имели. Шли летные испытания боевого варианта ракеты, их пустили около десятка и, как помнится, там не все было гладко.

Нам предстояло подведение итогов полученного за прошедший год штурма лунных путей, быть может, и некоторая модернизация самого аппарата, или контейнера с приборами, как его называли в прессе. Аббревиатуры АМС — автоматическая межпланетная станция, АЛС — автоматическая лунная станция появились позже, при проектировании «Луны-3», «Венеры», «Марса».

При пуске «Луны-1» задачей было достижение второй космической скорости и обеспечение необходимой точности траектории для попадания в Луну. Попадания не получилось. Вторая космическая скорость была получена, первая искусственная планета в Солнечной системе появилась.

Собственно даже не одна, поскольку на орбиту спутников Солнца было выведено два тела: третья ступень ракеты — блок «Е» массой 1472 килограмма и наш приборный контейнер в 361 килограмм. Они оба были равноправны, поскольку имели весьма близкие орбиты после разделения еще на перелете к Луне. И наверное, до сих пор мчатся наши две «Мечты» вокруг Солнца.

Но задача попадания в Луну осталась. За нами был долг. Задача... Слово-то простое... а вот решение...

К «Луне-2»

Задача попадания в Луну... Могла ли быть решена эта задача человеком, пусть самым гениальным изо всех землян? Нет. Конечно, нет! Это было под силу только коллективному интеллекту, только совместным усилиям многих коллективов. Но совместная деятельность такого рода коллективов различных ведомств, подчеркиваю, различных, требовала организующего начала, преодоления межведомственных барьеров, целеустремленного руководства, единственно нужного направления, подчинения решению поставленной задачи.

Вот все это и осуществлял Сергей Павлович Королев. Его энергия, целеустремленность, праведный фанатизм во многом способствовали тому, что космическая дорога к Луне была проторена в СССР всего через два года после первого в мире прорыва человечества через оковы земного притяжения.

Всего через два года!

Но нужно было быть готовыми к продолжению штурма Луны. Ракетчики дали несколько дополнительных десятков килограммов массы, а это возможность несколько модернизировать аппарат, аппаратуру в нем, некоторые приборы и на блоке «Е».

Баллистики рассчитали наиболее выгодные даты стартов к Луне, был выбран и район встречи с ее поверхностью. Очередная попытка была предпринята 18 мая 1959 года. Но... авария на второй ступени носителя и... так знакомый, к сожалению, итог прошлых мук!

В ракетных испытаниях выкроили для нас «окошко» только в сентябре.

Для «рандеву» был выбран лунный район восточнее Моря Ясности, вблизи кратеров Архимед, Аристилл, Автолик. Специально, как по заказу, все на букву «А»! А как же? Встреча-то должна была быть первой в мире!

Да, до той поры люди только смотрели на Луну глазами простыми, глазами вооруженными. Дали в свое время названия лунным океанам, морям, кратерам, горам... А тогда, в 1959 году? Названия кратеров перекочевали с карт астрономов в проектные документы и расчеты баллистиков.

Для страховки к осенним пускам было решено готовить три ракеты и три аппарата. Луна должна была стать нашей!

И вот опять космодром, техническая позиция — такой уже знакомый МИК! Опять испытания, замечания, разборки причин и устранение всего того, что вызывало хотя бы малейшие подозрения в возможных отказах или сбоях в работе приборов и систем.

Старт был назначен на 6 сентября в 3 часа 49 минут. Назначен-то он был, но сброс автоматики при подготовке старта ракеты опять сорвал все планы. Решили пускать 8 сентября... но не успели.

Ракету подготовили только к 9-му. Старт был назначен на 6 часов 39 минут 50 секунд.

«Ключ на старт... Зажигание... Предварительная... Промежуточная...»

А главная команда на двигатели... не прошла! Ракету сняли. Повторно в таком случае заправка топливом не предусмотрена.

В МИКе была еще одна ракета. Ее вывезли на стартовую позицию и стали готовить к пуску 12 сентября, время старта — 9 часов 39 минут 26 секунд...

Сколько же нужно было нервов, чтобы выдержать все эти осенние испытания! Ведь это была уже шестая попытка полета к Луне! Шестая! Но... на тот раз Бог смилостивился.

Старт! И то, что двадцать минут назад еще принадлежало людям, было рядом с нами, знакомое, выстраданное, земное — уже не наше. И никогда больше не довелось увидеть то, что было рядом... И опять каждая секунда уносила наш труд, нашу мечту на десятки километров, и, дай бог, уносила бы туда, куда так хотелось...

Растаял облачно-дымный след. И опять в сознании никакого порядка. Одно осталось — ждать. Ждать, что принесут радиоволны. Только они расскажут, только они обрадуют или огорчат, как уже не один раз. Ждать и верить. Верить и ждать.

И самое дорогое в те минуты, самое долгожданное: «Все в порядке!»

Да, полет шел нормально, измерения траектории показывали, что на этот раз «цель будет поражена!»

Из сообщения ТАСС:

«... 12 сентября 1959 года в Советском Союзе осуществлен второй успешный пуск космической ракеты... последняя ступень ракеты... движется к Луне...»

В тот день, под вечер, мы получили добавочную порцию волнений.

В 21 час 42 минуты 42 секунды должна появиться искусственная комета и еще раз показать «радиоверующим» и «радионеверующим», что радиотехника способна с большой точностью определять траекторию движения космических ракет на расстояниях в сотни тысяч километров.

Только бы погода не подвела, не закрыли бы облака глаза астрономам! Там, в космосе, погода не помеха, там всегда ясно, всегда «солнечно». А на земле? Повиснут облака над обсерваторией — а ведь сентябрь, осень... Вот и кусай локти.

Часам к девяти нетерпеливые потянулись к бараку «люкс» — гостинице, где стояли аппараты связи с внешним миром. Авось, какая-нибудь информация просочится. Сергей Павлович был уже там. Стали мы в коридоре, разговор о чем-то шел вполголоса.

Волновались, а когда волнуешься, всегда курить хочется, но, к счастью, вот уже три десятка лет как бросил, а тогда курил, здорово курил. Еще с войны привычка осталась.

Резко открылась дверь, обитая черным дерматином. Королев, без пиджака, в серой трикотажной рубашке, вышел в коридор. Остановился, посмотрел в нашу сторону:

— А вы что, братцы-кролики, тут страдаете? Ждете кого-нибудь?

— Да нет, Сергей Палыч, не ждем... Вот по поводу «кометы» волнуемся...

— Волнуетесь? Это хорошо, что волнуетесь. Я тоже волнуюсь. — Он посмотрел на часы: — Еще пятнадцать минут.

— Сергей Палыч, а астрономы-то готовы?

— Я сейчас говорил с Москвой, с Астросоветом. Все обсерватории знают. Вот только москвичам не повезло, облачность большая. А в Средней Азии и на Кавказе ясно. Так что будем надеяться.

В ту ночь мы легли поздно. Только после одиннадцати стали поступать сообщения, что многие обсерватории провели фотографирование появившегося между звезд натриевого облака точно в том месте, где и предсказывали баллистики и где «говорили» радиоволны.

Еще сутки лететь «Луне-2». Эти сутки были очень длинными. Всегда так, когда чего-то ждешь.

О подготовке к старту и полете «Луны-2» в памяти осталось много меньше, чем о ее предшественнице. Это потому, что параллельно пришлось готовить следующую станцию. В МИКе уже шли испытания будущей «Луны-3».

«Луна-2» достигла поверхности Луны через 38 часов 21 минуту и 21 секунду после старта в ночь с 13 на 14 сентября 1959 года в 0 часов 3 минуты 24 секунды вблизи кратеров Архимед, Аристилл, Автолик, что в восьмистах километрах севернее центра видимой части лунного диска.

В честь этого события та часть Моря Дождей на лунном глобусе получила международное наименование «Залив Лунника».

«Луна-3»

Дорога к Луне была опробована. Но теперь она должна быть иной. Нужно было не только долететь «туда», а еще облететь Луну и вернуться обратно, к Земле.

Средств коррекции траектории мы еще не умели делать, с промежуточной орбиты спутника Земли старта к Луне не осуществляли, по-моему, об этом еще и не думали. Умели послать ракету к Луне и на Луну. Вот и весь «багаж». 15 минут работы двигателей ракеты-носителя, а дальше — баллистический, неуправляемый полет, подчиняющийся закону всемирного тяготения.

Да, все эти новости должны были быть детально проработаны. Быть может, не только сфотографировать, а по фотографиям и карту составить. Одной из лучших лунных карт в 60-е годы считались карты фотографического атласа Луны американского астронома Дж. Койпера. Минимальные лунные образования, отмеченные на этих картах, имели в поперечнике 800—1000 метров. Но это была карта видимой стороны Луны. А невидимая? Вот если бы получить ее полную фотографию!

Да, было о чем подумать, над чем поломать голову и в Академии наук.

Исследования баллистиков показывали, что для формирования облетной траектории очень выгодно использовать гравитационное притяжение Луны. Пусть она сама поможет в разгадке своих секретов! Но это было возможно при относительно близком прохождении от ее поверхности, а не в нескольких десятках тысяч километров. В принципе такую траекторию получить несложно, она будет эллиптической. Но при запуске ракеты с территории СССР, из Северного полушария, возвращение ее к Земле будет происходить со стороны Южного полушария. Как же вести прием информации? Ведь все приемные пункты расположены только на территории нашей страны. При всей своей простоте этот способ полета не подходил.

Нужно было другое решение. Летели дни и ночи, ночи и дни... И вот решение, достойное мастера! Нашли баллистики такой космический путь! Как красивый росчерк каллиграфа легла на бумагу траектория. Была она не простой, а с «подныриванием», а если по-научному — пертурбационная. Она освободилась от недостатков классической предшественницы — эллиптической.

Но мало облететь Луну. Главная цель — фотографирование и передача результатов на Землю. Нужно фототелевизионное устройство (ФТУ) — аппарат, умеющий фотографировать небесное тело, да еще такое, как Луна, работающий в условиях невесомости и воздействия космических лучей, способный передать полученные фотографии по радио на Землю.

Разработчики ФТУ в Ленинградском телевизионном институте, как говорится, пуд соли съели, пока согласовали с нашими проектантами все технические характеристики.

Еще в самом начале стало ясно, что это далеко не «Луна-2». И не только потому, что на ней будут ФТУ и новые научные приборы. Это, так сказать, пассажиры. Их надо умно установить, продумать программу работы, прокормить электроэнергией, обеспечить, так сказать, внутренние климатические условия, получить и передать на Землю результаты их работы. Но это далеко не все. Были и другие проблемы, и, пожалуй, одна из сложнейших — ориентация станции при фотографировании Луны. Все наши предыдущие спутники и лунники после отделения от ракеты-носителя, научно выражаясь, занимали в пространстве произвольное положение, вращаясь вокруг своего центра масс, иными словами, кувыркались.

Совершенно ясно, что сфотографировать Луну даже один раз, не говоря о серии снимков, при кувыркании невозможно.

Как обеспечить ориентацию станции? Работать без специалистов в этой области науки и техники бесполезно. Нужны были новые силы. Без Главного в таких делах не обойтись.

Встретились с Сергеем Павловичем через несколько дней. Он очень внимательно выслушал Тихонравова, Бушуева, но сразу нельзя было понять, одобряет ли Главный новую идею или нет. По всей вероятности, он и сам продумывал такую задачу. Некоторые вопросы он задавал в такой форме, словно пытался сравнить чье-то мнение с точкой зрения проектантов. Вариант с простой траекторией облета Луны был отвергнут сразу, а вот вариант с «подныриванием», о котором рассказал Тихонравов, Королева очень заинтересовал.

— Подождите, подождите, а кто такую траекторию рассчитывал? Вы или баллистики Келдыша? Слушайте, ведь помимо всего прочего, эта орбита очень интересная — использование гравитации Луны! Это же пертурбация! Мы же сможем на практике проверить такую орбиту для будущих полетов к планетам!

— Да, Сергей Палыч, это будет пертурбационный маневр. Так мы и предлагаем.

— Это перспективнейшая штука, я вам говорю. Вот посмотрите, пройдет десяток-другой лет, и космонавтика будет широко пользоваться таким способом.

Как же прав был Королев! Годы спустя такие орбиты нашли самое широкое применение в космонавтике...

Для ориентации станции в полете и при облете Луны были нужны оптические и гироскопические датчики, логические электронные приборы и управляющие положением станции реактивные микродвигатели. По радиокоманде с Земли гироскопические датчики, «чувствующие» угловые скорости станции — скорости ее кувыркания, должны вырабатывать электрические сигналы. После их преобразования в логическом электронном устройстве они станут включать или выключать миниатюрные реактивные двигатели — газовые сопла, которые должны успокоить станцию в каком-то одном положении. А затем ее, успокоенную, надо повернуть одной стороной к Луне. Если при облете Луны станция будет находиться примерно на прямой линии, соединяющей Солнце и Луну, то на стороне корпуса, повернутом к Луне, должен быть иллюминатор, за которым объективы фотокамер. Они будут смотреть на Луну, а Солнце светить в «затылок» станции. Значит, «глаза», ведающие поиском Солнца, должны были быть расположены на станции не там, где объективы фотоаппаратов, а с противоположной стороны.

Но этого мало. А увидят ли эти объективы тот самый «объект»? Должны увидеть. За тем же иллюминатором, рядом с объективами фотоаппаратов будут лунные датчики. Их задача — «ловля» Луны, крепкое ее «удерживание» и выдача команды на начало фотографирования. Причем в течение всего этого процесса должно быть предусмотрено «единоначалие» — станция должна слушать команды только лунных датчиков, солнечные при этом должны молчать.

Сам процесс фотографирования, как показывали расчеты, мог продолжаться около 50 минут. Все то, что вспомнилось в части системы ориентации, было не только предложено, но и создано группой энтузиастов Бориса Викторовича Раушенбаха и получило на долгие годы вне зависимости от изменений задач и конструкции красивое название — «Чайка».

Но эту «Чайку» надо было создавать не только в мыслях, расчетах, чертежах, а в металле, стекле, механизмах, электронике... И это все впервые.

А радиокомплекс? С ним-то все было ясно? Как бы не так! У него кроме основных задач, полетных, — траекторных измерений, приема радиокоманд, передачи телеметрической информации, вставала задача передать на Землю полученную фотоинформацию. Такого еще никто не делал. Радисты, получив фотонегатив, должны преобразовать его в ряд электрических сигналов. Телевизионщики такие задачи на Земле уже с успехом решали. Но сложность была в том, что эту передачу надо было вести на расстояниях не сотни километров, а тысячи, и тысячи не маленькие...

А разве просто было придумать систему терморегулирования с подвижными жалюзи? А иллюминатор, за котором располагались объективы фотокамер?..

Впрочем, об иллюминаторе в памяти остались вопросики... Стекло. Подумаешь, какая сложность! А не тут-то было. Помимо оптических требований — быть идеально правильным, это стекло должно было выдерживать давление около 1,5 атмосферы, вибрации, перегрузки при взлете ракеты. Наконец, место стыка с корпусом станции должно быть герметично.

Постепенно станция вырисовывалась. Полным ходом шли работы и у Раушенбаха по «Чайке», и у Роселевича с Брацлавцем по «Енисею». В те дни доставалось и проектантам у Максимова, особенно при оформлении последнего компоновочного чертежа.

Поразмыслив, Глеб Юрьевич решил не экономить бумагу и общий чертеж станции делать в натуральную величину. И вот когда на большом листе ватмана стала постепенно проступать, обрастая деталями, картина, то помимо строгих технических определений однажды прозвучало:

— Ну и красавица!

Эти слова, произнесенные за нашими спинами, заставили Глеба и меня обернуться. Константин Давыдович Бушуев, пришедший в зал проектного отдела без обычно предупреждающего звонка его секретаря: «К вам пошел Бушуев!» — с явным удовольствием разглядывал чертеж.

— Глеб Юрьевич, как я понимаю, вы закончили компоновку? Можно посмотреть?

— Да, Константин Давыдыч. Вот что получилось. Вроде бы неплохо. Мне, например, — Глеб улыбнулся, — нравится.

— Еще бы не нравилось! — не удержался я. — Свое, родное, а свой ребенок всегда самый красивый!

— Ну, ведущий, это ты того... это через край. Когда истина рождается в спорах, трудно установить отцовство, как остряки говорят. Родители не только мы. Их много. А что, тебе не нравится? Можешь что другое предложить?

— Да будет вам, — улыбнулся Константин Давыдович. — Не только в красоте дело, хотя действительно, черт возьми, конструкция получилась красивой. Так что же, Глеб Юрьевич, можно Сергею Павловичу показывать?

— Думаю, теперь можно, Константин Давыдыч.

— Хорошо. Я узнаю, как у него со временем и когда он нас примет.

Вечером, часов в восемь, мы были в приемной Главного. Пришел Бушуев, еще несколько инженеров из проектного отдела.

Антонина Алексеевна, секретарь Королева, оторвалась от каких-то бумаг, зашла в кабинет доложить. Через минуту вышла.

— Проходите, пожалуйста.

Не впервые я заходил в его кабинет, но и на этот раз поймал себя на каком-то возникавшем волнении. Нет, это не было чувство робости или страха, хотя знаю, что и то и другое было хорошо знакомо не только мне в свое время. Знаю, что у некоторых это не проходило долгие годы, особенно у тех, кто разок-другой попадал под его разнос. А разносил он крепко и часто не наедине — на людях. Для чувствительных натур это бесследно не проходило. Но страх не был основным компонентом этого чувства. Прежде всего, это было большое уважение к Королеву как к Главному конструктору, как к человеку, могущему делать такие дала, какие делал он, решать такие задачи, какие решал он. К человеку, прошедшему такую школу жизни, такие испытания, не сломавшемуся, оставшемуся КОРОЛЕВЫМ.

Сергей Павлович сидел за своим рабочим столом, просматривая какие-то бумаги. Вскинув глаза поверх очков, кивнул нам:

— Заходите, заходите, я жду вас. Сейчас, одну минуточку. Еще два документика.

Глеб вынул из толстого алюминиевого тубуса лист ватмана с общим видом станции. Мы повесили его, прицепив прищепками к тонкой стальной проволоке, натянутой по правой стене кабинета. Отодвинулись чуть в сторону. Сергей Павлович подошел к чертежу. Несколько минут стоял молча. Смотрел.

— Ишь красавица какая! Ну прямо японский фонарик, хоть сейчас на елку! — Повернулся к Бушуеву. — Докладывайте!

Обсуждение продолжалось часа два. В заключение Королев сказал, что через несколько дней проект будет рассмотрен в более широком составе, с приглашением всех главных конструкторов-смежников и астрономов.

— Времени у нас остается очень мало. Эх! Что за жизнь? Всегда нам мало времени! Но зато не соскучишься. А?.. — Главный минуту молчал, повернувшись к чертежу, висящему на стене. А что, Глеб Юрьевич, будет летать эта машинка? Если полетит и снимет Луну, если передаст фотографии — будет тебе автомобиль! Ты все по-прежнему на мотоцикле гоняешь? Несерьезно, несерьезно. Хотя, впрочем, знаете, — он повернулся к нам, — Алексей-то Михайлович Исаев, несмотря на свою куда как более солидную комплекцию и положение, решил себе мотоцикл купить и на нем не на рыбалку — на работу ездит... Так-то вот...

Сборка. Завершающий этап в многообразном и сложном процессе рождения космического аппарата. Превращение мыслей, расчетов, эскизов, чертежей в живой металл, приборы. Все, что изготавливалось на нашем и других, смежных заводах, в институтах, лабораториях, в специальных ящиках и ящичках, обтянутых внутри бархатом, или на пружинных растяжках, привезенное, принесенное, прилетевшее к нам, порой даже не успевшее полежать на складских полках, лежало на монтажных столах в цехе сборки.

Сборка. Жесткий график, как всегда, торопил, подгонял. Задержки невозможны! Знали ведь, что лететь станции 4 октября. И только 4-го! Не подгадывали баллистики, но получилось так, словно сама природа, Вселенная, законы движения небесных тел сговорились отпраздновать двухлетнюю годовщину рождения первого спутника.

Шла сборка. Что-то не лезло, что-то с чем-то не совпадало, не стыковалось. Доставалось в те дни здорово. Но так или иначе, а каждый простой и короткий или сложный и длинный процесс, раз начавшись, в конце концов завершается. Станция «собралась».

Да, теперь это был не чертеж. В металле станция была еще красивее. Законченность, целесообразность форм, серебристо-белый корпус, отливающие яркой голубизной солнечные батареи, и на этом серебристо-бело-голубоватом как алые маки — предохранительные колпачки на научных приборах, реактивных соплах микродвигателей... Но испытания в КИСе? Времени для этого уже не было.

На космодром мы вылетели следующим вечером. В самолете все свои — ученые, инженеры, испытатели. Все те, с которыми вместе трудились последние недели, дни, ночи.

А станция уже на технической позиции ждала, когда ее начнут мучить.

Сергей Павлович должен был прилететь через день-два. Ждать его? Или начать проводить автономные и комплексные испытания? Связались с Москвой. Согласие на начало работ по новому плану было получено буквально через час.

Разбирать станцию — не собирать. Дело более простое. В комнате рядом с монтажным залом, занятым ракетами-носителями и готовившейся «Луной-2», начали автономные испытания отдельных систем.

Через два дня прилетел Королев. Обычно через час, не больше, после прибытия он приходил в МИК, никогда не задерживаясь в своем маленьком домике. Я был у ФТУшников. Готовили аппаратуру к очередному циклу проверок. Только что закончили заправку химическими реактивами. Все работало нормально. И вот надо же! Как всегда, в ответственный момент напомнил о себе закон подлости.

Один из инженеров, сделав неосторожное движение, выронил из пинцета маленькую гайку, которую нужно было навернуть на болт внутри лентопротяжного механизма. Все, признаться, растерялись. Черт знает, как эту гайку изнутри доставать, ее и не видно, куда там она закатилась... А достать нужно. Мало ли что могло произойти. Вытрясут ее вибрации при взлете, и потом в невесомости пойдет эта злополучная гайка гулять по всему ФТУ... В этот момент и вошел Сергей Павлович.

— Здравствуйте, товарищи. Чем занимаемся?

Петр Федорович Брацлавец, старший ФТУшник, коротко доложил о том, что уже сделано и что делается. Я думал, что он не скажет о злополучной гайке, уйдет Королев, потом все равно же достанем. Но он доложил.

— И что же вы решили? — Главный в упор посмотрел на меня, потом на Брацлавца, потом опять на меня.

— Конечно, доставать, Сергей Палыч. Так оставлять нельзя!

— Нельзя-то нельзя. И то, что достать надо, это вы решили правильно. Но что у вас за порядки такие, что гайки в прибор бросать разрешается? И вы думаете, что при таких порядках ваш «банно-прачечный комбинат» сработает?

— Обязательно сработает, Сергей Палыч! — с энтузиазмом произнес Брацлавец. — Все ваши задания выполним!

— Ну-ну, не хвались!

Главный вышел. Признаться, я был обескуражен. Столь мирного исхода я никак не ожидал. Гайку, конечно, достали и закрепили там, где ей и положено было находиться.

Как только закончилась «гаечная эпопея», я пошел к радистам. Что-то уж очень долго они копались, как бы это не стало традицией...

Смотрю, в комнате есть кое-кто, к радиоделам непосредственного отношения не имеющий. Смущенно как-то глядят ребята, словно их на месте преступления поймали. Ничего не понял!

— Слушайте, да что тут у вас происходит?

Молчат, с ноги на ногу переминаются. Наконец один смелый нашелся:

— Вот решили мы, что Луне пора наши приветы в письменном виде послать. А то неудобно как-то, третий раз в гости, а ни разу не представились. Идите и вы, ставьте свой автограф.

Кто-то протянул мне карандаш, потянул к прибору. Смотрю, почти вся его стенка исписана автографами. Зачем? Но интересно. Самодеятельность. Но существенных нарушений я не усмотрел и с легкой душой поставил и свою подпись. Пусть.

— Ну, хлопцы, все это очень мило, но больше времени на эту «операцию» не тратьте. Пора на сборку.

— Даем, даем, буквально через две минуты!

Дальше — монтажный зал. Он почти весь занят блоками ракеты.

Порядок испытаний у ракетчиков отлажен здорово, прямо позавидовать можно: четко, быстро, слаженно. Как только ракетчики заканчивали испытания, начиналась сборка «пакета». Тогда во всем своем величии ракета будет ждать свою «полезную нагрузку».

Сборка станции пошла полным ходом. Вслед за сборкой — электрические испытания. Прежде всего — научных приборов. Проверили — замечаний нет. Радиокомплекс тоже не отстал— все в норме. Очередь за ФТУ. В нем было собственное программное устройство, заведовавшее включением, запуском того или иного процесса, но только с момента, когда ему самому дадут команду: «Начинай!»

Полный цикл этого программника — 55 минут. За это время ФТУ должно было сделать все, что ему положено. Включились. Все вроде шло нормально. 30 минут... 50 минут... Петр Федорович Брацлавец потирал руки, улыбнулся, подмигнул мне: знай, мол, наших!

Кончалась пятидесятая минута. Признаться, даже как-то тоскливо было выжидать этот час. Ну, слава богу, еще две-три секунды — и все. Но что это? Брацлавец тревожно поглядел на часы. 56 минут — программник шел... 57 минут — шел... 60 — шел... 62 — остановился. Лишних 7 минут! Почему?

Словно чувствуя, что у нас какая-то заминка, подошел Королев.

— Что случилось?

— Сергей Палыч, сбой в программнике. В чем дело, сразу сказать не могу. Надо разбирать ФТУ и смотреть, — смутившись ответил Брацлавец.

— Но ведь ваши законные 55 минут все шло нормально?

— Да, нормально. Но так оставить нельзя, надо разобраться в причинах.

— Сколько времени для этого нужно?

— Часа два...

— Разбирайте.

Народу в комнате набралось порядочно. ФТУ поставили на стол. Пошли в ход отвертки.

ФТУ было возвращено в зал через 35 минут. В его программном устройстве заменили закапризничавший моторчик.

Испытания продолжались всю ночь. Наутро, оторвав с трудом голову от подушки, я выполз из гостиницы. Петр Федорович сидел под окнами на скамейке и нещадно дымил. Увидев меня, кивнул, приглашая сесть рядом.

— А ты знаешь, что сегодня ночью СП срочно улетел в Москву?

— Конечно, не знаю. Я ведь только под утро пришел, когда испытания закончили...

— А ты знаешь, чего ради он полетел?

— Да иди ты к черту! Раз не знаю, что полетел, так откуда знать, зачем?

— Так вот, ночью ему кто-то, точно не знаю, позвонил, что два или три московских астронома, — Петр назвал фамилии, — сделали вывод, что для ФТУ неправильно выбраны экспозиции. По их мнению, они должны быть раз в десять больше.

— Ну, а ты как думаешь? Может, они правы? А сменить экспозиции — штука сложная?

— Менять экспозиции не буду! Уверен, что все выбрано правильно.

Тем временем в монтажном корпусе продолжались испытания.

На космодроме в монтажном корпусе тоже был стенд для проверки логики — правильности реакции системы на то или иное внешнее воздействие. Например, начинаем вращать станцию вправо — сразу же должны заработать те ее органы управления, которые должны противодействовать повороту вправо, ну и так далее, по всем трем осям.

На стенде закреплялась настоящая станция. Ее можно было поворачивать под любым углом к имитатору Солнца — мощному прожектору. Согласно логике лунный датчик мог дать команду начать фотографирование только тогда, когда Солнце не светит в «лунное» днище, крышка иллюминатора открыта и датчик «видит» только Луну.

Станция медленно поворачивалась на стенде «лунным» днищем к «Солнцу», конечно с закрытым иллюминатором. Все спокойно, все хорошо, все логично. И вдруг... Растерянный голос испытателя, стоявшего у пульта: «Сработал лунный датчик!» Как сработал? Под закрытой крышкой? Вот тебе и на! Вот тебе и логика!

— Ну, это, наверное, случайно... — произнес кто-то из управленцев. — Давайте проверим еще раз. Не может быть неисправности, это случайно!

Проверили еще раз. Тот же эффект: лунный датчик срабатывает под закрытой крышкой. Выключили систему. Испытания приостановили. Кто-то из наших задает Борису Викторовичу вопрос:

— Заблокированы лунные датчики или нет до сигнала от солнечных датчиков?

— Такой блокировки нет.

— Значит, лунные датчики могут срабатывать раньше солнечных?

— Не должны. Они же закрыты крышкой...

— А если крышка пропускает свет?

— ??? Она же из текстолита. — Последняя фраза звучит явно неубедительно.

Вроде причину ухватили за хвост. Теперь — проверить. Нашли кусок точно такого же текстолита, поднесли его к прожектору, но прозрачности что-то заметно не было. Как же быть? А если свет проникает сквозь щелку между крышкой и обрамлением иллюминатора? Этого допускать нельзя, надо сделать крышку лунного датчика непрозрачной. Но это легко сказать — сделать... Всего с собой на космодром набрали — и олова, и канифоли, и транзисторов, и резисторов, и болтов, и гаек... Но никому в голову не пришло взять с собой какой-нибудь светонепроницаемый материал, чтобы оклеить чем-то половинки крышки по краям. Но чем? «Лучше всего черным бархатом» — посоветовали оптики. Хрен редьки не слаще! Где же найдешь тот черный бархат? Приуныли...

— Глеб Юрьевич, ребята... А вот это не подойдет?

Обернулись на робкий девичий голос. Нинуля! Наш конструктор. Когда она прилетела? Нинуля протянула нам свой черный бархатный шарфик. Что тут началось! Спасло Нинулю только то, что она была не в спортивном костюме, а в юбке, а то летать бы ей до потолка!

Шарфик тут же разрезали на части и приклеили к обеим половинкам крышки. Теперь и настоящее Солнце не проникнет! Но... опять «но»! Наклеили так добросовестно, что электромагнит перестал открывать замок крышки: она ведь стала толще! Опять морока! Но то была неприятность уже не первого сорта.

Часа через два равновесие между «силой электромагнита» и «светопроницаемостью» было найдено.

Зажгли имитатор Солнца, включили систему ориентации. Положение станции то же, что и в начале — «лунным» днищем к «Солнцу». Все в порядке! Лунный датчик молчит!

Следующий этап — проверка солнечных датчиков. Им положено включать газовые сопла, как только они увидят «Солнце», чтобы удерживать станцию в нужном направлении. Теперь ее «солнечное» днище должно было проходить мимо «Солнца».

Чуть в стороне я заметил Королева, рядом с ним Раушенбах. Станция стала медленно поворачиваться. Чтобы было заметнее, когда начнут работать сопла, к ним прикрепили тонкие красные шелковые ленты. Струи сжатого газа, выходя из сопла, станут теребить их, и сразу будет видно, какое сопло работает.

Станция медленно проплывала мимо прожектора. Сейчас должны включиться сопла. Тишина. Сопла молчат. Станция поворачивается дальше. Сопла молчат. А из уст испытателей опять вырываются междометия.

Я с опаской скосил взгляд на Королева. Он спокойно слушал Раушенбаха, кивал головой. Борис Викторович подошел к станции, вынул из кармана коробку спичек, достач одну, чиркнул о коробку, быстро поднес к «зрачку» солнечного датчика. И тут же, словно проснувшись, сопла начали бойко работать. Взрыв хохота. Но все же — в чем дело? «Как выяснили, прожектор стоял чуть далековато и света его чуть-чуть не хватало для срабатывания датчика, а датчик срабатывал от одной спички и в полной темноте. Дело сводилось к тому, что одна спичка, поднесенная близко, сама по себе «сильнее» далекого «Юпитера». Это и было разгадкой». В кавычках приведены слова Бориса Викторовича Раушенбаха в его замечании к моей рукописи, которую я послал ему в 1974 году. Эта записка у меня сохранилась.

Наконец испытания и все связанные с ними треволнения закончились. Дальше должна была начаться окончательная сборка станции, установка всего «самого летного». Станцию сняли со стенда, переставили на подставку. Открыли приборный отсек. По неписаной традиции всем «хозяевам» систем и приборов предоставлялось право бросить последний взгляд на свои творения: сборка ведь окончательная. Подходили по очереди, чтобы не мешать друг другу, внимательно смотрели каждый на свое. Вроде все. Можно было опускать верхнюю полуоболочку. Ноша не тяжелая, двое на руках поднесли ее к станции, поднялись на несколько ступенек по подставкам и осторожно опустили ее на место. Стали затягивать первые гайки. Мы с Максимовым стояли чуть в стороне.

В этот момент в монтажный зал вбежал Брацлавец:

— Подождите, подождите. Ведь я же не посмотрел на ФТУ!

Тьфу ты, черт! Действительно, как-то мы упустили, что среди «хозяев» не было ФТУшников.

Пожалуй, в тот самый момент я понял, что традиция последнего осмотра абсолютно верная, но только надо ее от традиции перевести в разряд планируемых и соответственно контролируемых операций. Тогда не забудешь никого, тогда никто ничего не упустит.

И вот ракета на стартовой площадке. За день до этого, когда все было готово к вывозу, в монтажный корпус пришли председатель Государственной комиссии, вице-президент Академии наук Келдыш, Королев, его заместители, главные конструкторы Пилюгин, Рязанский, Бармин, Кузнецов, Раушенбах, ученые. Через раскрывшиеся громадные ворота монтажного корпуса, поблескивая тридцатью двумя соплами своих двигателей, ракета медленно поползла на старт.

Ночь с 3 на 4 октября выдалась прохладнее, чем два года назад, когда здесь же мы готовили к пуску ракету с первым спутником. Особенно это чувствовалось на «козырьке» рядом с ракетой — кругом все открыто, ветру полное раздолье. А я его как-то особенно чувствовал, последние дни страшно болели плечо, шея, рука. Подумал даже, уж не ранение ли опять сказывается? Ходил к медикам, сказали, наверное, воспалился нерв, а может, и война... Да, вспомнился мне январь того 1943 года, бой, снег, политый кровью, госпиталь. Шестнадцать лет прошло с того января, а ничего не забылось, нет, не забылось. И забудется ли когда-нибудь?

Ходил я из угла в угол, не зная, куда засунуть руку, чтобы хоть немного утихла боль... Королев, очевидно, заметил. Подозвал.

— Ты что, старина, расклеился? Это, брат, никуда не годится. Давай-ка в машину и отправляйся в гостиницу.

— До старта не поеду. От этого, как говорится, еще никто не умирал. Болит, правда, здорово. Потерплю.

— Ну, смотри, смотри. Утром самолет пойдет домой. Здесь тебе все равно делать нечего. А дома дел — куча. «Востоком» надо заниматься. Теперь это для тебя главное!

По тридцатиминутной готовности уехали на наблюдательный пункт. Это в нескольких километрах от старта. Объявили готовность десять минут. Вроде боль стала меньше. На горизонте — выхваченная прожекторами из тьмы белая ракета. Стройная, чистая... Минутная готовность. Сердце частит. Боли уже не замечал, только кровь в висках стучала.

Вспышка, поначалу вроде робкая, но тут же всплеск света, глухое ворчание и... лавина раскатистого грохота. Пошла! И опять, как два года назад, все вокруг залилось слепящим светом, заполнилось гулом. Ракета рвалась туда, ввысь, в космос... Прошло несколько минут. Тишина. Почувствовал, как опять расползается боль.

Утром я улетел в Москву. Больница... Рабочей информации, естественно, никакой. Помнил, что по программе рано утром 7 октября должно начаться самое главное — фотографирование, знал, как волнуются мои товарищи там, в Крыму, на приемном пункте. Им-то было лучше. Они знали, что происходит со станцией. Работает ли система ориентации, началось ли фотографирование? Нервничал, помню, здорово. А врачи? Что врачи... Говорили: «Покой, только покой!» Какой к черту покой! До покоя ли тут? Оставалось ждать, только ждать.

Шла вторая неделя, третья, и наконец, — такое долгожданное! 26 октября — по радио, на следующий дань — в газетах:

«Советская наука одержала новую блестящую победу. С борта межпланетной станции получены изображения недоступной до сих пор исследованиям невидимой с Земли части Луны...»

Здоровье быстро пошло на поправку. Врачи были очень довольны, считая, по-видимому, что столь эффективны прописанные мне физиотерапевтические процедуры. Я их не разубеждал. Из больницы, правда, удалось вырваться только после праздников.

В первый же рабочий день я пошел к проектантам, к Максимову.

— Ну, расскажи...

Наверное, просить было излишне, он сам был рад рассказать обо всем, чему я не был свидетелем и в чем не был участником. Ему-то посчастливилось своими глазами увидеть самые первые строчки лунных кадров. Такое надолго переполняет даже не очень склонного к бурным эмоциям человека.

— Давай выйдем на улицу, там поговорим. Здесь не дадут — телефоны, разговоры...

Вышли из помещения. Часа полтора бродили по дорожкам. Глеб рассказывал спокойно, обстоятельно.

— В Крыму, близ Семииза, на горе Кошка было решено принимать «картинки». Собрались там далеко не все, кто хотел своими глазами и обязательно первыми увидеть никогда и никем не виданное. «А может быть, там?..» Да мало ли что могла рисовать фантазия? Даже если и голова ученая.

Круг присутствующих вынуждены были сузить. Главные конструкторы, несколько астрономов, человек пять-шесть инженеров-прибористов. 7 октября, через три дня после старта, станция, облетая Луну на расстоянии 65—68 тысяч километров, сфотографировала ее. ФТУ, или, как в шутку назвал его Королев, «банно-прачечный комбинат», отработал по программе все положенные ему 55 минут. Но результат?

Пролетев близ Луны, станция продолжала удаляться от Земли и к 11 октября ушла от нее на 480 тысяч километров. Оттуда ей надлежало начать возврат к Земле и в 40 тысячах километрах от нее поздно ночью 18 октября начать передавать снимки. Затем станция должна была опять направиться к орбите Луны, 22 октября пересечь ее второй раз и, двигаясь теперь по нормальной эллиптической траектории — Луны-то рядом не будет, «зацепиться» будет не за что, — 3—4 ноября пролететь опять около Земли. Ну а дальше что? Расчеты показывали, что станция будет летать по эллиптической орбите, по крайней мере, до марта 1960 года и совершит за это время около 11 оборотов вокруг Земли.

Без дополнительных пояснений можно было понять, что желание как можно скорее получить результаты фотографирования было основным.

Все сгрудились около установки, которая должна была регистрировать принимаемое изображение открытым способом на электрохимическую бумажную ленту. На ней «картинка» сразу видна — не то что при записи на магнитофон. Кстати, о магнитофонной ленте.

Ты знаешь, — говорил Глеб, — все же удивительный человек наш Главный! Дня за два до того сеанса кто-то из местных на совещании «сделал заявление», что для регистрации изображения на магнитофонах ленты может не хватить. Сергей Павлович молча посмотрел на «заявителя», подошел к ВЧ-аппарату, его с кем-то быстро соединили. Он спокойно произнес несколько слов, что-то записал и через минуту, не повышая голоса и не меняя позы, говорит: «Через три с половиной часа можете взять ленту у командира Ту-104...» И назвал номер самолета.

Протолкаться близко я не мог, — продолжал Глеб, — сам понимаешь, поважнее меня народ был. Смотрел издали, а за спинами много ли увидишь. Влез на стул. И вот тут слышу: «Есть! Есть!!!» А что есть — не вижу. Спросил кого-то рядом: «Что там?» — «Кусок неба, космос! Все черное!» Ну, думаю, если все черным-черно, то действительно может быть космос. Потянулся чуть в сторону, вижу — на ленте проступает что-то белое, круглое... Да это же край Луны!

Что тут началось, можешь сам представить! Обнимались, целовались, кричали... А «картинка» медленно ползла и ползла. Видно было, что это действительно Луна. Посмотрел я на Королева. Он с большим усилием демонстрировал сдержанность. Подошел к регистратору, народ расступился, и он деланно спокойным тоном произнес: «Ну что у нас тут получилось?»

Ему протянули еще влажную бумажную ленту. И вот тут Евгений Яковлевич Богуславский, который отвечал за все радиотехническое оборудование станции и наземную регистрацию, заметив, что все изображение густо украшено следами помех, взял из рук Королева ленту и со словами «Сейчас мы все поправим!» разорвал ее. «Эх ты! Зачем же! — с досадой произнес Главный. — Ведь это же самая первая!»...

Ну что еще тебе рассказать? Вроде все. Хотя да, вот еще одно. Чудеса! Еще когда ждали начала передачи «картинки», все, естественно, волновались, и Королев, и Келдыш, и главные конструкторы — все, кто был там. И вот в этот момент к Королеву подошел один из астрономов, академик Андрей Борисович Северный и вполголоса ему говорит: «Сергей Павлович, я полагаю, что оснований волноваться у нас в общем-то нет. Абсолютно. Изображения мы никакого не получим. Я провел расчеты, и получилось, что для защиты фотопленки от радиации нужен чуть ли не полуметровый слой свинца. Надеюсь, на станции такого слоя установить не удалось?» Представляешь реакцию?

А кончилось тем, что когда была получена картинка, уже чище той, которую порвали, Королев приказал сделать еще один отпечаток и с надписью: «Уважаемому Андрею Борисовичу! Первая фотография обратной стороны Луны, которая не должна была получиться. С уважением. С. Королев» подарил академику...

Через много лет мы работали с академиком Северным в Крымской обсерватории, где создавался ультрафиолетовый телескоп для нашей новой астрофизической космической обсерватории «Астрон». Однажды я спросил его, был ли действительно такой случай в 1959 году и где эта фотография. Он категорически отверг мою просьбу рассказать подробности...

— Это все хорошо. Но почему не получились повторные сеансы связи, как ты думаешь?

— Черт его знает. Пропала станция, словно ее корова языком слизнула. Что-то произошло, причем сразу. Это не то что отказало ФТУ или телеметрия. Сразу все! Думали-думали, может быть, метеорит... Жаль, конечно. А ведь работало все хорошо. Ушла станция за горизонт — и все...

— Что ж поделаешь, — посочувствовал я. — Вот если бы можно было подлететь к ней, проверить все, исправить и... лети дальше! Вот если бы человек был в космосе... А знаешь, Сергей Павлович меня уже к «Востоку» пристегнул. Слышал?

— Слышал. Дело интересное. А Луну, что же, бросишь? А ведь мы и о Венере, и о Марсе думаем. Вот через годик как раз подходящие условия для Марса будут, а еще через год — и для Венеры. Неужто все это забросишь?

— Да нет, конечно, бросать не хочу. Но сам понимаешь, «Восток», пожалуй, много времени не оставит. А может быть, все-таки к Луне еще удастся вернуться...

Конечно, и Королев, и Академия наук, ученые только одним пуском с такой интересной задачей, как получение фотографий невидимой стороны Луны, удовлетвориться не могли, были запланированы еще два пуска. Станции для этого полным ходом готовились в ОКБ. Мне в этих делах непосредственного участия принять не удалось. Я был полностью поглощен «Восточными» проблемами.

Пуск состоялся 13 апреля. Активный участок на первой и второй ступенях прошел нормально, а вот двигательная установка третьей ступени не доработала трех секунд. Это привело к недобору скорости на 130 метров в секунду — не хватило керосина! Вина заправщиков перед стартом!

Следующий пуск был назначен на 19 апреля, и взрыв тут же после старта.

Больше попыток пусков не предпринималось.

Много месяцев трудились ученые. На снимках, полученных в конце 1959 года, были выявлены и описаны около пятисот образований на лунной поверхности, в том числе четыреста невидимых с Земли, составлены первые карты обратной стороны Луны. На них появились горный хребет Советский, Море Москвы, Море Мечты, кратеры Циолковский, Ломоносов, Жюль Верн, Джордано Бруно, Максвелл, Попов, Эдисон, Пастер, Герц...

— Зайдите-ка срочно ко мне! — Королев произнес эти слова по телефону с какой-то непривычной для рабочей обстановки теплотой.

Через несколько минут я входил в его кабинет.

— Ну вот, старина, еще один год нашей жизни прошел. Завтра Новый год. На этот раз дома. Поздравляю с наступающим!

Главный приветливо улыбнулся, вышел из-за стола, крепко пожал мне руку, потом повернулся к столу, взял из пачки нетолстых, в голубых переплетах книг верхнюю, протянул мне. Скосив глаза на обложку, прочитал: «Первые фотографии обратной стороны Луны». Не удержавшись, открыл книгу. На титульном листе в правом нижнем углу наискось крупным, очень знакомым почерком:

«Олегу Генриховичу Ивановскому на добрую память о совместной работе.

31.ХII.59 г. С. КОРОЛЕВ».

— И подожди минутку... — Сергей Павлович вышел в маленькую комнатку, что за кабинетом. Через минуту вернулся. В руках — две бутылки, по форме винные, завернутые в мягкую цветную бумагу.

— А это тебе к новогоднему столу!

— Сергей Павлович, что это? — только и мог пробормотать я...

— А ничего особенного. Вот винодел — француз какой-то, говорят, в Париже пари держал, обещал поставить тысячу бутылок вина из своих погребов тому, кто на обратную сторону Луны заглянет. Недели две назад в Москву, в Академию наук, посылка пришла. Ровно тысяча бутылок. Проиграл «мсье». Так что вот тысяча — не тысяча, а две бутылки твои. С Новым годом!

То ли по молодости, то ли по легкомыслию, тех бутылок я, конечно, не сохранил...

Прошло 32 года. Не думалось, откровенно говоря, что случай сведет меня с известным французским журналистом, заместителем редактора журнала «Сьянс э ви» Жаном-Рене Жерменом.

Услышав от меня историю о «колоссальном» проигрыше одного из его земляков — той тысяче бутылок вина, он решил попытаться найти участников или свидетелей того события. И... нашел!

Об этом он сообщил с большим удовольствием на нашей недавней встрече. Оказалось, что после нашей первой встречи он посетил дочь Королева, Наталью Сергеевну. Она оказалась более предусмотрительной и до сих пор хранит как сувенир одну из тех самых бутылок. А бутылка — это адрес!

Но думалось ли об этом 32 года назад? Да нет, конечно нет.