Дорога из цеха в ОКБ мимо парткома. «А не зайти ли? Давно не заходил, как-то здесь Евгений Тумовский?» мелькнуло в голове. Зашел. Поднялся не второй этаж, толкнул дверь кабинета.

- Здравия желаю, товарищ парторг! Как жизнь, как работа?

Тумовский поднял на меня глаза, оторвавшись от какой-то бумаги. Похудел, вроде, да и глаза усталые, отметил я про себя, разглядывая своего земляка - тайнинца, жившего в том же доме, где жила моя еще детская подруга Норочка Исаева.

Евгений уже много лет работал в ОКБ. Недавно его выбрали секретарем парткома всего предприятия.

- Здорово, здорово! Заходи. Что-то редко видно вашу милость!

- Редко видно? Вроде не знаешь, где пропадаем.

- Да знаю, знаю. Мы тоже не скучаем. Знаешь дел сколько? Ты, вот когда парторгом в ОКБ был, делами «за забором» мало занимался, а тут… Вот к примеру была такая задачка…

И Тумовский рассказал, что как-то зашел к нему комсорг и говорит, что им поручено взять шефство над одним детдомом, что неподалеку. Детишки там - круглые сироты лет от трех до шести. Поехали, посмотрели. Живут они в двух деревянных домиках, без водопровода, без канализации, двор рядом - пустырь, ни кустика, ни деревца, ни травинки… Загрустили комсомольцы, что своими-то силами сделаешь?

Тумовский посоветовал комсоргу пораньше утречком встретить в приемной Королева и все это ему рассказать. Тот так и сделал. А на следующее утро Королев позвонил в партком и предложил вместе проехать в этот детдом.

- Поехали мы на трех машинах. Сергей Павлович взял своих замов по всяким хозяйственным делам и председателя профкома. Приехали, смотрим, стоят как-то сиротливо эти два деревянных домика, видимо еще до революции построенные. Вышли. Стоим смотрим. Из одного домика вышла высокая, худощавая женщина. Назвалась директором. «Ну что, новые шефы? А будет ли толк?» Проговорила она со вздохом. Сергей Павлович ответил ей тихо, но твердо: «Мы хотим осмотреть все ваши помещения, все хозяйство». Осмотрели, вышли опять во двор. Королев тут же дал задание своему заму по хозяйственным делам, определить стоимость устройства водопровода, канализации, обнесения участка забором.

В это время в одном из домиков распахнулась дверь, и во двор выбежали детишки. Вначале поодаль остановились, потом осмелели, стали к нам подходить. Один мальчонка подошел почти вплотную и внимательно следил, как Королев руками показывал, где и что нужно сделать. Ты знаешь, я как-то машинально погладил этого мальчугана по головке, он вдруг замер, бросился ко мне и прижался к ноге. И заметив, что ко мне подходят еще двое малышей, вытянул ручонку и говорит: «Мой дядя. Мой!» Ты знаешь, это произошло так неожиданно, к горлу комок подкатил. Я поднял глаза и увидел Сергея Павловича, у него по щекам текли слезы…

- Ну а дальше что?- спросил я, видя, что Евгений до сих пор без волнения не мог говорить о том дне.

- Дальше? А дальше вот что. Когда ехали обратно Королев говорит председателю профкома: «Капитальный ремонт мы сделаем, но очень хочется этих детишек одеть как следует- каждому бы по цигейковой шубке да по валеночкам бы на зиму, а? Обращусь я к министру, попрошу у него денег. Как вы думаете, откажет?» «Да нет, Сергей Павлович, вам не откажет».

Прошло время, и вот в один из дней я вел заседание парткома. Разговор был очень острым. Выступал как раз Королев. Вдруг дверь открылась, Королев строго посмотрел туда, но тут же улыбнулся. К нам в кабинет подталкиваемые сзади директором детдома вошли гурьбой детишки. Они были одеты в черненькие цигейковые шубки и шапки. Поздравили, поблагодарили нас и ушли…Вот так-то, брат. Вот такой наш Главный…

Ученый, конструктор, руководитель сложнейшей научно-технической программы, должен был заниматься и переселением сотрудников из бараков, строительством дорог, детских ясель. Создавая межконтинентальную ракету, космические аппараты он «пробивал» строительство дворца культуры, помощь детскому дому, рассматривал списки на распределение жилья, хлопотал об обеспечении города продовольствием…

Задумавшись, мы молчали минуты две.

Резкий звонок прямого телефона с Главным оборвал тишину.

- Слушаю, Сергей Палыч, Тумовский… Понял, хорошо, у меня? Да нет, не совещание. Зашел вот Ивановский, вспоминаем с ним кое что… Хорошо, ему передам. Так к десяти?

Евгений повесил трубку.

- К десяти СП велел к нему в кабинет. Большой сбор. Он вчера в ЦК партии был, наверное новости привез. Тебе тоже велел быть.

К десяти часам в кабинете Главного стало тесновато. Руководители завода - Роман Анисимович Турков, Виктор Михайлович Ключарев, Рожков, еще кто-то, начальники проектных и конструкторских отделов ОКБ, все заместители Главного.

Сергей Павлович был в черном костюме, с золотой звездочкой. Значит, накануне был «в верхах». Обычно, одеваясь весьма скромно, он звезду Героя Соцтруда не носил.

- Товарищи, я так экстренно собрал вас вот по какому вопросу. Вчера я был в ЦК, докладывал Никите Сергеевичу о возможности создания космического корабля для полета человека. Вы прекрасно знаете, что в принципе имеются условия и средства, необходимые для того, чтобы пилот-исследователь мог совершить космический полет. Но следует накопить опыт по запуску таких аппаратов и благополучному спуску их на Землю. Нужно отработать и не один раз всю сложную технику этого дела. Вы должны понимать, какое доверие нам оказывается. От нас ждут решения этой сложной задачи, и она не копеечку будет стоить. Это вы прекрасно понимаете. Мы не можем зря тратить деньги. Мы не должны обмануть надежды людей, тех, кто нам доверил решение таких задач. Я нисколько не сомневаюсь, что мы можем их решить. Я прошу продумать все то, что я сказал, продумать, как лучше организовать работу на каждом участке, на каждом рабочем месте и на заводе и в ОКБ…

1960 год. Три спутника Земли, лунные ракеты. Многие задачи изучения Вселенной могли теперь решаться новыми средствами. Но вместе с тем становилось ясным, и вся история свидетельствовала об этом, что человек должен получить возможность прямого контакта с предметом исследований, с новой для него средой - космической.

Оторваться от Земли... Исстари люди мечтали об этом. Легенды, мифы, фантастика. Плутарх, Лукиан в древней Греции еще в сотых годах нашей эры, немецкий астроном Кеплер, да мало ли еще мыслителей и фантастов мечтали об этом? Извечно стремление человека к познанию непознанного, непременного участия в самом познании.

После первых спутников Земли о полетах человека в космическое пространство и писали, и говорили не только фантасты. Кто-то считал это задачей ближайших дней, кто-то полагал, что такой полет будет возможен через несколько лет, но будет обязательно.

В нашем конструкторском бюро тоже шли разговоры в проектных отделах о том, что делать: аппарат для полета человека на ракете без вывода на орбиту, по баллистической кривой, или сразу приступить к проектированию аппарата для орбитального полета. И тот и другой варианты имели своих сторонников. Вдохновителем орбитального варианта энергично проявлял себя Константин Петрович Феоктистов. Но были и другие мысли: полет человека в космос - это хорошо, но прежде надо создать автоматический спутник для оборонных целей, для наблюдения за земной поверхностью из космоса. Международная обстановка была весьма не спокойной, и это отлично понимал и Евгений Федорович Рязанов.

Ни раз собирались у Тихонравова и спорили, выслушивая доводы друг друга, отстаивая свои «позиции».

И вот однажды в кабинет Тихонравова, как всегда, энергично открыв дверь, вошел Королев. Поздоровался с Михаилом Клавдиевичем, кивнул нам, снял пальто, повесил шляпу на изогнутый рог вешалки.

- Ну-ка, друзья мои, показывайте, на чем вы расползлись? И когда это кончится? Понимаете ли вы,

что больше ждать уже нельзя? Сколько же времени можно играть в варианты?

Рязанов, Феоктистов, еще три-четыре инженера, специально приглашенные для разговора

с Главным, молчали, искоса поглядывая в потолок.

Королев был большим мастером устраивать дискуссии по особо сложным вопросам, но никогда не пускал их по произвольному направлению, всегда мог подводить их к нужному решению. И получалось так, что его мысли становились коллективным решением, родившимся в процессе дискуссии. При всем этом он никогда прямо не давил, не командовал.

- Покажите-ка мне все ваши проработки. Я в основном их знаю, но давайте посмотрим еще раз

вместе. Быть может, удастся как-то объединить оба предложения - и по автоматическому и по

пилотируемому вариантам. Кто будет докладывать?

Через три часа решение было принято. Варианты кончились. В конце разговора, уже надевая пальто, Сергей Павлович повернулся к нам:

- Слушайте, вы знаете, как в ЦК интересуются нашей работой? Нас с президентом Академии наук Хрущев очень подробно расспрашивал о ходе работ, а потом сказал, что как-нибудь на днях заедет посмотреть, как идут дела. Мы, правда, - Главный улыбнулся, - просили приехать попозже, но наша «мысль» поддержки не нашла. Так что теперь - держитесь! - И кивнув нам, вышел из кабинета.

То, что было решено в тот час, стало предметом рассмотрения на Совете главных конструкторов, одобрено и стало руководством к действию уже без колебаний и вариантов. А задача - то была чрезвычайно сложной. Как тогда во всех наших космических «первостях», советоваться не с кем - подобного никто и нигде не делал.

Описывать сейчас процесс проектирования, расчетов, конструирования, изготовления, испытаний космических аппаратов в те годы труда не составляет. Во многих институтах студентам читают об этом циклы лекций. Теперь это составная часть учебной программы.

А тогда? Чуть не полвека назад? Кто мог этому учить? Кто мог быть учителем?

И так…К 1960 году трехступенчатые ракеты-носители, такие же, как и те, что выводили на лунную дорогу первые «ЛУНЫ», были способны вывести на орбиту спутника Земли массу в 4,5 тонны. Эти тонны и стали первыми «исходными данными». Проведенные расчеты показывали, что корабль-спутник может «уложиться» в этот вес. Чем еще могли располагать проектанты? Увы, пока не очень многим. Им было отпущено не очень большое время, ограниченное графиком работ, утвержденным Главным конструктором. У них было желание решить поставленную задачу как можно лучше. Им могла быть преподнесена куча неприятностей за то, что предлагаемое ими не оптимально, или очень оптимально, но не выполнимо «по таким-то и таким-то причинам», или… Да мало ли могло найтись причин и таких «или».

Как только проектные работы в группе у Феоктистова развернулись, (а я, пожалуй, не буду отвлекаться на дела у Рязанова, тому в те годы были определенные причины, и, прежде всего категорические режимные требования) на чертежных досках можно было увидеть предполагаемые общие контуры корабля. Их было несколько, но во всех было главное - корабль будет состоять из двух частей, и одна часть будет сферической - шарообразной.

Естественно, корабль, предназначавшийся для полета человека, должен был иметь кабину, в которой будет находиться космонавт. Поскольку кабина с космонавтом должна спускаться на Землю, эта часть получила название «спускаемый аппарат». Или сокращенно- «СА» Вот эта часть и была шаром, который должен был обеспечить спуск с орбиты - ответственейший этап всего космического полета.

Но кто тогда знал, что встретит аппарат, спускающийся с орбиты со скоростью около 8 километров в секунду, как на него будет действовать атмосфера. Разрушение головных частей ракет показывало, что придется защищать корпус от воздействия раскаленной плазмы вокруг его стенок. Но как отвести то тепло, которое будет проникать внутрь кабины космонавта? Подумали, подумали материаловеды и предложили использовать в качестве теплозащиты поверхности спускаемого аппарата асботекстолит. Он при воздействии плазмы не должен плавиться, а из твердой фазы переходить сразу в газообразную, должен испаряться и тем самым не пропускать тепловой поток к стенкам аппарата.

Второй была часть корабля, в которой должно размещаться все то, что будет обеспечивать нормальное функционирование спускаемого аппарата. Это, прежде всего тормозная двигательная установка - ТДУ, приборы системы управления в полете, почти вся телеметрическая система, командно-связная радиотехника. Эти системы при спуске не будут нужны. Свою задачу они к моменту схода с орбиты уже выполнят.

Эта часть стала называться приборным отсеком- «ПО».

Шли дни, прихватывались вечера, а порой и ночи. С трудом рождался проект. Но при этом проектанты ни на минуту не могли забывать, что после них еще уйма работы - рабочие чертежи у конструкторов, затем производство - технологи, мастера, рабочие, которым предстояло идеи и бумаги превратить в металл, приборы, механизмы, в космический аппарат, наконец. А потом испытания, проверки и еще и еще раз испытания. Быть может, и переделки… А затем - космодром.

Из широкого окна приемной на втором этаже конструкторского корпуса хорошо было видно, как к подъезду подруливали «Волги». Съезд гостей - главных конструкторов. Всего содружества ракетчиков. Их Совет. Николай Алексеевич Пилюгин, Валентин Петрович Глушко, Михаил Сергеевич Рязанский, Алексей Михайлович Исаев, Владимир Павлович Бармин, Виктор Иванович Кузнецов, Алексей Федорович Богомолов, Семен Михайлович Алексеев… Нет, это, конечно, не списочный состав Совета. Задачи и годы не раз вносили коррективы.

На столе Антонины Алексеевны, секретаря Главного, прогудел зуммер. Она сняла трубку внутреннего телефона:

- Слушаю, Сергей Палыч! Хорошо, Сергей Палыч, - и, положив трубку: - Товарищи, Сергей Палыч просит в кабинет!

За длинным полированным столом все не разместились, расселись и вдоль стен, так сказать во втором ряду.

Королев, его первый заместитель Василий Павлович Мишин и еще несколько человек

чуть поодаль, около окна, и вполголоса завели какой-то разговор. Через минуту все разместились. Сергей Павлович подошел к большому столу.

- Все собрались, или не приехал кто нибудь? Алексей Богомолов мне звонил, он немного задержится. Так что, начнем, товарищи?

- Конечно, надо начинать!

- Ну, хорошо. Прошлый раз мы с вами условились собраться и обсудить план создания кораблей-спутников - мы так предлагаем называть аппараты для полета человека.

Сергей Павлович подошел к большой, занимавшей чуть не полстены, доске.

Вот на этом плакате мы изобразили все предлагаемые этапы наших совместных работ…

Тот разговор не окончился быстро. Все, кто хотел что-то предложить, предложили. Все, кто хотел возразить - возразили. Были рассмотрены все «за» и «против». Но план Королева был принят. Он содержал и программу первого пуска без возвращения спускаемого аппарата на Землю, и все последующие пуски - второго, третьего, четвертого кораблей в автоматическом режиме, с животными на борту, по полной программе, с возвращением на Землю. Только после этого - человек.

Да, корабль-спутник создавался для полета человека. Но мог ли быть полет с человеком первым полетом на впервые создаваемом космическом аппарате? Нет, конечно. Ракетные пути не очень-то похожи на авиационные.

На самолетах человек уже летал более полувека. Новый самолет после всевозможных испытаний на земле передавался в руки летчиков-испытателей, которые все свое уменье, весь опыт вкладывают в отработку, доводку машины, изучая ее поведение в воздухе. Но ведь никто из людей не испытывал на себе влияния невесомости более десятка секунд, никто не летал на космическом корабле, и не только не летал, но и не видел его, каков он, на что похож!

Кто мог тогда сказать, сумеет ли человек, каким бы он ни был сильным и опытным, проявить свои способности, волю, знания, оказавшись один в корабле в незнакомом, по природе враждебном космическом пространстве.

Первый космический корабль. На что он будет похож? С чем его можно сравнить? Красив ли он будет, эстетичны ли будут его формы?

Можно сравнить два самолета, два парохода, два дома, два автомобиля, наконец. Но с чем можно было сравнить то, что создавалось впервые?

Вспоминая проектирование кораблей-спутников академик Борис Викторович Раушенбах как-то заметил:

«Ставится задача, казалось бы, совершенно немыслимая. И начинается массовая генерация идей думающих, как мы говорим, инженеров. Первая их реакция обычно такова: «Чушь, ерунда, сделать невозможно». Через день кто-то говорит: «Почему же, сделать можно, только все равно ничего не получится». Следующий этап: имеется двадцать предложений, причем самых диких, основанных на невероятных предположениях. Например: «Вот я слышал, будто в одном институте Ленинграда есть один человек, который эту вещь видел, или что-то про нее читал…» Начинаются споры, взаимные упреки, часто сами авторы хохочут вместе с оппонентами над собственными «рухнувшими» идеями. В конце концов остаются два варианта.

Их долго и упорно прорабатывают, подсчитывают, вычерчивают. Потом остается один из них. А потом выясняется, что и это не тот вариант, который нужен. И все начинается сначала, пока не получается оптимальное решение, отвечающее задаче.

Эти творческие поиски лишь начало работы. А дальше - неизбежный процесс доводки отдельных элементов конструкции и составления документации - то, что называется черновой работой. В ряде случаев оно заставляет пересматривать и первоначальные идеи. Тогда разработчики злятся и проклинают тот день и час, когда они связались с космосом. Но не верьте им. Они любят свое дело так, что их до ночи не прогонишь с рабочего места…

Впервые для схода с орбиты нужно было решать задачу торможения корабля, уменьшения его орбитальной скорости около 8 километров в секунду, метров на 150-200 в секунду, и в нужном направлении. А если торможение не получится, что тогда? Случись так, корабль останется на орбите, или его спускаемый аппарат приземлится не там, где рассчитывалось, а в каком нибудь «нежелательном» для этого районе? Для нормального спуска нужна система ориентации в пространстве и тормозная двигательная установка - ТДУ, специальный ракетный двигатель, но работающий не так, как обычные ракетные двигатели, разгоняющие ракеты, а запускающийся в полном вакууме и в условиях невесомости. А таких двигателей в нашей стране еще никто не делал.

Торможение и спуск имели и еще не одно «сопровождающее удовольствие». Это аэродинамический нагрев и сопротивление в более плотных слоях атмосферы.

Расчеты показывали, что при выбранном режиме торможения на орбите у поверхности спускаемого аппарата температура будет достигать нескольких тысяч градусов, а тормозной путь в атмосфере будет 10-11 тысяч километров, и будет весьма пологим, только в этом случае перегрузки не будут превышать допустимые для человеческого организма, а это 9-10 единиц.

Какой же материал выдержит такие температуры? Конечно не «стальные стенки космического корабля» как потом любили писать некоторые журналисты. Металлический корпус спускаемого аппарата должен иметь наружное теплозащитное покрытие.

В полете по орбите корабль должен «уметь» ориентироваться в пространстве, а это значило, что в невесомости, где нет понятия «верх» и «низ», где нет поддерживающей аппарат атмосферы, где громадная скорость не оказывает никакого влияния на динамику движения - в этих условиях корабль должен самостоятельно «понять» свое положение в пространстве, а поняв, суметь изменить его при необходимости, на такое, какое ему предпишут проектанты. Такой системы ориентации у нас в стране тоже еще никто не создавал.

Два слова о ТДУ - тормозной двигательной установке. Собственно говоря, ракетные двигатели в те годы не были новостью, и даже успешно запускались и работали не только при старте с Земли, но и в глубоком вакууме на третьих ступенях наших лунных ракет. А вот как им вздумается вести себя в условиях невесомости? Пока никто ответить на это с исчерпывающей достоверностью не мог. Далеко не просто Королеву удалось убедить Алексея Михайловича Исаева, главного конструктора соседнего конструкторского бюро, подумать об этой проблеме.

Они были знакомы долгие годы, работали бок о бок. Не мог Королев не привлечь Исаева к своим космическим проектам. Не мог Исаев не войти в семью главных конструкторов, создававших космическую технику. Первой в жизни Исаева и его конструкторского бюро космической поэмой и было создание тормозной двигательной установки - ТДУ для кораблей-спутников.

Замечательные люди создали ту ТДУ. Замечательный человек руководил коллективом конструкторов, производственников, испытателей-огневиков. Ракетный двигатель - это всегда огонь, всегда пламя. Стихия. Но стихия, подчиненная воле человека.

Как-то, уже после полета Юрия Гагарина, на одном большом правительственном приеме, Сергей Павлович с доброй улыбкой, представляя Алексея Михайловича Хрущеву, сказал: «А это Исаев, который «тормозит» все наше дело».

Мне довелось видеться с ним много раз, но разговаривать не часто, работать вместе не пришлось. Я помню его очень незаметным на общих сборах руководства, очень тихим, сидящим на больших и малых совещаниях и заседаниях всегда в последних рядах, в уголочке.

Говорил тихо, редко выступал, не бил себя кулаком в грудь на трибунах.

Они были очень разные - Королев и Исаев. По-разному жили, по разному работали, по разному относились к делу. Исаев никогда не давил, не кричал, хотя и был взрывным. Терпеть не мог расхлябанности. Считал, что за дело должны отвечать каждый и все. Спрашивал с подчиненных строго, но перед начальством брал любую вину на себя.

На совещаниях Исаев выступал редко. Обычно говорил тихо, но твердо: «Сделаем». Был человеком принципиальным и не боялся сказать прямо в лицо людям, даже весьма влиятельным, нелицеприятное, если так думал.

Естественно, проверка «жизнеспособности» и системы ориентации и работы ТДУ могли быть осуществлены только в условиях космического полета. Причем полета, естественно, экспериментального, без человека на борту, в автоматическом режиме.

Чтобы исключить неприятности, которые могли бы возникнуть при отказе или системы ориентации, или ТДУ, было решено провести первый пуск первого корабля - спутника без спуска на поверхность, но последующие корабли-спутники должны быть оснащены всем необходимым для нормального полета и приземления, но тоже без человека, но с животными на борту.

Затем планировалось два пуска с манекенами вместо космонавта, с полной проверкой всех систем корабля и наземных средств.

И только после этого - человек.

- Так вот, товарищи, если вы этот план отработки кораблей-спутников поддерживаете, то позвольте мне от вашего имени доложить его Центральному комитету партии, Правительству и просить одобрить наши предложения. Я думаю, что здесь не надо говорить о той громадной ответственности, которую мы все берем на себя.

Совещание кончилось поздно вечером.

Да, корабль будет необычным, ибо обычных космических кораблей-спутников в мире еще не существовало. Но уже была уверенность в том, что именно такой, а не какой-то иной, будущий, лучший, первым вынесет человека в космическое пространство. Если бы этой уверенности не было, не было бы проекта, не было бы исторического «Востока» в 1961 году!

Проект - это поиск. Это всегда будущее. Это борьба противоречий. Это и обеспечение плацдарма. Это закладка фундамента новых работ, новых проектов.

Нет смысла сейчас вспоминать весь процесс проектирования. И конструкция, и приборное оборудование наших первых кораблей - спутников многократно описывались и в широкой и специальной литературе. Но многие эпизоды нашей работы, наших встреч, событий, остались, и, как всегда остаются, за границами допустимых в те годы, сведений и событий, а то просто из-за того, что кто-то в свое время этому не придал значения и места в своей памяти.

А это не хочется потерять!

Проект корабля рождался в группе Константина Петровича Феоктистова. Следующее слово должны были сказать конструкторы. У них, опытных инженеров и техников, забота состояла в том, чтобы создать рабочие документы, по которым каждый технолог, а затем токарь и фрезеровщик, сварщик и медник, слесарь и механик-сборщик, испытатель- электрик, могли бы изготовить, собрать, испытать и проверить каждую деталь корпуса, или прибора, каждый электрический кабель, гайку и болт. Один компоновочный чертеж проектанта превратится в несколько тысяч рабочих чертежей: детальных, сборочных, общих видов…

Конструктор должен очень хорошо знать и понимать основную идею, заложенную проектантом в том или ином отсеке, приборе, узле, и знать до самых мельчайших подробностей, как все это сделать. Но все равно пусть не надеется конструктор, что все пойдет гладко и легко. Опять будут противоречия и горячие споры, только уже споры не проектантов между собой, а технологов и конструкторов. Обнаружится вдруг, что нужен, к примеру, больший, чем предполагалось, вес или нет такого материала, который был задуман и снова нужно ломать голову, искать решение.

В отделе Григория Григорьевича Болдырева на кульмане компоновка корабля. Известны основные условия, в которых будет работать создаваемая конструкция - это и вибрации и перегрузки и глубокий вакуум и еще десяток особенностей. При этом в голове мысль: корабль-то создается для полета человека и тебе, конструктор, тоже отвечать за безопасность его полета.

А сколько было всяких «фокусов»! Однажды такой вопросик подкинула герметичность тех деталей, которые обязательно должны были быть особо герметичными в вакууме.

Предполагалось, что при весьма сложной форме особенно приборного отсека корабля, при большом количестве сварных швов, а в спускаемом аппарате люков и иллюминаторов, проблема герметичности доставит немало хлопот. Технологи - сварщики, инженеры вакуумной лаборатории настойчиво искали наилучший режим сварки и проверки качества сварных швов. В оболочку отсека вварили несколько фланцев, изготовленных из отливок специального магниево-алюминиевого сплава. Швы заварили и решили, что все будет в порядке. А при испытаниях на герметичность поняли, что где-то «течет». Течеискатель показал, что текут не сварные швы, а сам металл фланцев. В чем дело? Выяснили, что заготовки для фланцев были отрезаны от бруска сплава, который не прокатывался и не ковался, поэтому в них остались чрезвычайно тоненькие, «волосяные» поры, по которым и тек газ.

Таких загадок практика подкидывала в изобилии. Тут-то и испытывалась дружба конструкторов с производством. У технологов, производственников возможности не беспредельны; на заводе не волшебники, многое могли сделать, но что-то было еще не освоено, что-то не получалось, а случалось и так…

На фрезерном станке сложная деталь - узел приборной рамы. Деталь не большая, а стружки вокруг - куда больше!

- Товарищ ведущий, посмотрите, что делают ваши конструкторы! В стружку восемьдесят процентов металла. Пять дней грызем этот «узелок». Тут и токарная работа, и сверловка и фрезерная, чего только не придумали! Ну, разве это конструкция? Директор завода, Роман Анисимович, сегодня на оперативке с нас столько же стружки снял за сроки, сколько ее под ногами! А что мы можем сделать?

Про себя возмущался такому «узелку», но потом сел с конструктором, разобрался, послушал его доводы, увидел, что завязан он не от «легкости мысли», а после рассмотрения нескольких вариантов и выбран, и обосновано выбран, именно тот, который необходим.

Наверное, две трети, если не больше наших конструкторских разработок можно было оформлять через бюро рационализации и изобретательства в виде авторских заявок. Но как отличить особо новое во всем новом? Да и об этом ли болели головы?

Трудно сейчас вспомнить еще о каком нибудь интересном «узелке». Ну, хотя бы вот 850-контактный штепсельный разъем на кабель-мачте, соединяющей приборный отсек со спускаемым аппаратом. Что это был за «узелок»? После работы ТДУ приборный отсек должен отделяться от спускаемого аппарата еще на орбите. Он сослужил свою службу, и дальше спускаемый аппарат должен был лететь и работать самостоятельно. Но на орбите, в полете корабль- одно целое, и не только конструктивно, но и функционально, это единый организм.

Обе части связаны между собой электрическими проводами, гидравлическими и пневматическими шлангами. Вот эта связь осуществлялась через кабель-мачту по 850 проводам и нескольким шлангам. Для этого нужно было провести все эти провода через толстую, теплозащитную, герметичную стенку спускаемого аппарата к приборному отсеку. Но не просто провести, а еще сделать так, чтобы при подаче команды - электрического сигнала- практически мгновенно произошло разъединение всех этих проводов и шлангов без нарушения герметичности мест соединений. Придумали такой разъемный «узелок». Это были две круглых тарелки, диаметром почти полметра, состоящие из нескольких слоев металла и специального теплозащитного материала. На этих тарелках требовалось разместить чуть не два десятка пятидесятиконтактных специальных штепсельных разъемов, а это около 850 электрических контактов! Причем на одной их них разместить «розеточную» часть, а на другой «вилочную». Соответственно и ответные части шлангов. При этом все это должно быть и герметично, и жаропрочно, и выдерживать давление и перегрузки.

Тарелка, с «вилками» должна была отбрасываться от спускаемого аппарата, отсоединяя электрические цепи от гнезд второй тарелки, и оставаться герметичной в корпусе спускаемого аппарата при входе в атмосферу при воздействии огненной плазмы и, чуть позже, динамических перегрузок. Была ли где нибудь, у кого нибудь такая конструкция?

Все это было многократно проверено и при тех проверках что-то получалось не так, как требовалось, значит искать причину, искать пути устранения всех неприятностей, что-то переделывать и опять испытывать и испытывать…

Но это еще полбеды. Своя вина, или беда - и перед собой в ответе. И на заводе, на испытательной станции все поймут, что оставить так, как было, нельзя.

А бывало и хуже. Вот, помню, была у нас уже готова приборная рама - сложное ажурное переплетение труб, скрепленных теми пресловутыми узлами, с которых и за которые «снималась стружка». Все в восторге - первая! Оставалось подчистки и окраска и…передача в другой цех, на сборку - установку приборов и всего того, что должно было быть на ней размещено.

И вот тут конструктору наносится удар!

- Зайдите-ка срочно ко мне! - В телефоне голос Григория Григорьевича Болдырева.

- Григорий Григорьевич, здравствуйте,- спокойно и радостно приветствовал начальство явившийся конструктор.

- Здорово, здорово. Как дела с приборной рамой 2200-0 - прикладывая к уху ладонь, спросил начальник отдела.

- Был утром в цехе. Готова. Сегодня в малярку предадут. Не рама - картиночка!

Два метра в диаметре, а поднимешь за край, вроде и не весит ничего.

- Это все хорошо. Но вот,- Болдырев многозначительно стучит остро отточенным карандашом по лежавшему на столе документу, напечатанному на бланке с двумя орденами и каким нибудь прозаическим наименованием организации, нашей соседки… К документу подколот канцелярской скрепкой чертежик.

- Так вот, уважаемые смежнички,- следуют несколько ядовитых слов, - подарочек нам прислали. И начальство решило, - показывает на косую резолюцию красным карандашом,- изменения принять. Давай, думай, Виктор Иваныч, что можно сделать.

Пройдет час, и опять собеседники вместе.

- Григорий Григорьевич,- конструктор старается казаться спокойным, хотя это удается ему с трудом, - ну, что ж, все приемлемо, все можно! Даже с золотым ободочком! Только раму-то всю, простите, коту под хвост! Вы-ки-нуть! Всего лишь.

- Ну, выкинуть дело не хитрое. А ты у нас конструктор первой категории - первой!- чтоб решение найти!

- Да смотрел я! Не лезут новые габариты. Все соседние приборы двигать надо.

- Значит, мало думал. Подумай еще, а завтра утром заходи, что нибудь вместе придумаем, если сам не придумаешь.

К следующему утру конструктор решение нашел. Но все равно это доработка, выпуск «извещений на изменение», которые всегда порождали неприятности в производстве, срывали плановые сроки.

Но бывало и так, что без посторонней помощи сам автор придумал решение, казалось бы много лучше его предыдущего… Но ведь бывает, что «лучшее- враг хорошего». Нужен был рубеж в разработке конструкций, после которого внесение изменений, пусть и полезных, но непринципиальных, уже недопустимо. Наступал день, когда по конструкторскому бюро издавался приказ, запрещающий выпуск этих самых «извещений…» Каждое изменение после такого приказа рассматривалось заместителями Королева, или, даже, им самим.

Чертежи в производстве. Не без труда изготовлены отсеки, узлы, механизмы - все это комплектуется приборами и всем тем, что потом составит «начинку» корабля. Время начать испытания - экзамен и проектантам, и конструкторам, и технологам, и мастерам производства и рабочим. Всем тем, кто создавал корабль.

В спускаемом аппарате было три люка, из них два автоматически открывающихся в полете при спуске с орбиты, третий не открывался - его сделали только для удобства монтажа оборудования внутри кабины пилота. Люки - круглые отверстия, диаметром около метра, они закрывались выпуклыми крышками с системой замков. Первый люк - «Люк №1» предназначался на первых кораблях для установки перед стартом кресла и катапультирования его при спуске, а в последствии для посадки космонавта на старте и катапультирования его вместе с креслом, при спуске.

Крышка «Люка №2», такая же по форме и размеру, после открытия должна была за собой тянуть вытяжной парашют- первый в трехкаскадной парашютной системе. На последнем - основном куполе этого парашюта площадью около 650 квадратных метров спускаемый аппарат будет снижаться до поверхности Земли.

Итак, два люка. Крышки этих люков, помимо обеспечения полной герметичности в полете, должны были «уметь» почти мгновенно отбрасываться от люка по специальному электрическому сигналу. Конструкторам пришлось много повозиться над устройством их отброса. Особая ответственность этих узлов была очевидна - полет заканчивается, прошло торможение, затем разделение с приборным отсеком, спускаемый аппарат входит в атмосферу, несется к земле. Высота 20 километров, затем 15…10… Скорость несколько сот метров в секунду. Наконец сигнал на открытие люка «№1» а он… Лучше было бы и не думать об этом…

Для многократных испытаний систем открытия люков сделали специальный отсек, в котором создавались все условия, аналогичные полетным. Программа испытаний предусматривала произвести сотню открытий. Сто - ни больше, ни меньше. И каждый раз с проверкой нормальной работы всего того хитрого устройства. В пролете цеха на подставке собрано все необходимое для «экзамена». От люка в 10 -15 метрах под потолком растянута прочная сетка, сбоку освещение, киноаппараты и самописцы для регистрации всего процесса. Интересно было смотреть на эти «экзамены»!

- Внимание! Отброс!

Глухой удар толкателей, и крышка, словно и не 100 килограмм в ней, срывается с люка и, несколько раз перевернувшись, замирает на сетке. Внимательный осмотр. Если все в порядке - новый комплект узлов, установка на люк, проверка герметичности, и…

- Внимание! Отброс!

И так сто раз, при разных давлениях, при разных температурах. Вначале «Люк№1», потом «Люк№2».

А недели через две… Самолет широкими кругами набирал высоту. Он казался уже маленьким серебристым крестиком. Белый инверсионный шлейф помогал глазу не потерять его в голубизне неба. Связь с самолетом по радио. В самолете настоящий спускаемый аппарат корабля, оборудованный всем необходимым для проверки этапа спуска на парашютах и кресла с пилотом, и самого спускаемого аппарата.

При сбросе с высоты 10-11 километров в свободном падении на высоте 7-8 километров скорость станет близкой к той, какая ожидалась при спуске с орбиты. Это дало возможность считать такие сбросы, такие испытания достаточными для проверки парашютных систем.

Самолет вышел в заданную зону. Сброс. В окуляр теодолита было хорошо видна точка, оторвавшаяся от самолета и стремительно несущаяся к земле. От шара, раскрашенного черными и белыми квадратами, отделился комочек и тут же расцвел оранжевым зонтом парашютного купола. Катапультирование кресла прошло нормально.

Внимание переключилось на стремительно падающий шар. Не подведет ли «Люк №2»? Через мгновенье громадный шатер, раскрывшись с сильным хлопком, подхватил шар и, плавно опустил его на землю.

Испытание прошло нормально. Все системы сработали так, как и было задумано. И все? Нет, еще раз и еще раз!

Вспомнился еще один любопытный эпизод…

При разработке системы электропитания решили проверить еще раз работу солнечных батарей в космосе. Впервые их мы применили на третьем спутнике - «Объекте Д». На его корпусе в разных местах были установлены шесть небольших панелек, и они почти два года питали электроэнергией радиопередатчик «Маяк». Однако неподвижные панели, установленные в шести различных местах, не могли использоваться с максимальной эффективностью.

Поскольку полет корабля не предполагал ориентированного положения на орбите до начала процесса спуска, решить задачу ориентации солнечных батарей в полете можно было лишь ориентируя сами солнечные батареи. А как это сделать? Нужна система самоориентации этих батарей. Сами панели с кварцевыми элементами для нас делал ВНИИТ - Институт источников тока, знакомый нам еще с ракетных дел и первого спутника, а вот систему слежения за Солнцем предстояло создать нашим конструкторам.

В отделе Льва Борисовича Вильницкого (а не Вальчицкого, как писал я до поры до времени…) был разработан электромеханический привод, которому полагалось поворачивать панели с солнечными элементами, а в лаборатории электроавтоматики у Виктора Петровича Кузьмина (…а не Кузнецова…) «сочинены» электрические приборы. Золотые руки заводских умельцев и монтажников изготовили и собрали все хитрое устройство. Имя ему дали - «Луч».

И вот однажды, сняв телефонную трубку, я услышал голос Кузьмина:

- Здорово, ведущий! Что-то ты совсем нас забыл, зазнался?

- Хорошо, хорошо, не ругайся. Как нибудь забегу…

- Дело, конечно, твое, но если сейчас не придешь, то многое потеряешь.

- Это почему же?

- Мы «Луч» собрали. Сейчас включать будем. Так что если хочешь своими глазами видеть двенадцатое чудо света, то приходи, так уж и быть - десять минут ждем. И не опаздывай! Борис Евсеевич Черток тоже хотел подойти.

- Постой, постой! Почему это двенадцатое?

- Мы так решили. После египетских пирамид, висячих садов Вавилона, храма в Эфесе, статуи Зевса, гробницы Мавзола, колосса Родосского да маяка Фаросского, то есть всем известных семи чудес света, восьмое мы решили попустить, как понятие нарицательное. Девятое и десятое мы создали в прошлом месяце. Одиннадцатое - это невеста нашего Сережи Павлова, а вот двенадцатое - «Луч»!

Я, помню, был поражен столь прочной связью творений лаборатории Кузьмина и делами древних предшественников.

- Ну, раз двенадцатое, тогда иду.

В лаборатории на подставке стояла метровая колонка, а на ее конце два полудиска с солнечными элементами. С боку, в стороне, на штативе несколько мощных рефлекторных ламп - искусственное Солнце.

- А ведь мы тебя позвали не случайно,- встретил меня Кузьмин,- знаешь что такое «визит-эффект»?

- Ну…знаю - отказ прибора в присутствии начальства. Ситуация для вас знакомая.

- Но, поскольку ты не очень большое начальство, мы и решили вначале «Луч» на тебе проверить, а потом уже Чертоку покажем.

Обмен любезностями не успел еще закончиться (острых на слово ребят у нас работало немало), как в комнату вошел Борис Евсеевич. И с ним начальник отдела Виктор Александрович Калашников, удивительно похожий в те годы на известного актера Названова.

Ребята притихли. Кузьмин доложил о подготовке установки к испытаниям.

- Хорошо! Давайте посмотрим, что у вас получилось. Командуйте, Виктор Петрович, - И Борис Евсеевич отошел к окну.

- Сережа, включай!

В колонке загудели моторы, но полудиски-уши были неподвижны. Еще щелчок тумблера - никакого эффекта. Я посмотрел на Виктора Петровича: неужели действительно «визит…»? Но он спокойно смотрел на пульт.

- Сейчас включены приводы и автоматика. Можно давать свет!

Ярко вспыхнули лампы на штативе, полудиски переливчато заиграли голубизной кремниевых пластинок.

- Борис Евсеевич, просим вас подвинуть наше солнышко…

- Нет, уж, увольте меня от соучастия! Вон пусть ведущий двигает, у него ножки помоложе!

Я взял штатив с лампами и не спеша отодвинул его на метр в сторону. Полудиски дрогнули и медленно повернулись вслед за мной. Пошел дальше - они следили. Остановился - остановились и они. Под ноги попался табурет. Встал на него и, вытянув руки, поднял штатив почти к потолку. Полудиски послушно повернулись вверх. Слез вниз - и они пошли вниз. Пошел обратно но тут выключили лампы. Вначале они бойко зажужжали, но, потеряв «солнце», остановились.

- Что же. Виктор Александрович, получается вроде не плохо, а? А в барокамере приводы проверяли?

- Да, Борис Евсеевич, проверяли, работают нормально.

- Хорошо, я сегодня вечером буду у Сергея Павловича, доложу ему, что «Луч» работает. В принципе. Ведь испытания, как я понимаю, еще не закончены?

- Конечно, Борис Евсеевич, сегодня это так…для себя.

- Ну-ну, желаю успеха. - И вместе с Калашниковым Черток вышел из лаборатории.

Я подошел к Кузьмину.

- Петрович, поздравляю! Здорово получается! А Интересно, как там, на орбите, в космосе, представляешь? Чернота бездонная, звезды, Солнце слепит, плывет наш корабль, поворачивается с боку на бок и молча шевелит ушами! Вот бы посмотреть…

- А ты, я смотрю, все по-прежнему, любишь фантазировать…

- Знаешь, порой представлю человека в космосе, и даже во сне страшно становится. Слушай, а теперь признайся, как ты смог те семь чудес на память перечислить? Я помню, что такие были, но вот так, с ходу!

- Да очень просто, мы в обед одну тут историческую викторину догрызали…

Через две недели все испытания «Луча» были закончены, и его передали на сборку.

В цехе главной сборки, новом, уже не в 7-м, том, где собирались наши первенцы, но с теми же Владимиром Семеновичем Петровым, Леонидом Ивановичем Филипповым, мастерами -сборщиками Сашей Королевым, Колей Селезневым, Юрой Силаевым, Володей Морозовым, Витей Скопцовым и другими нашими, уже становившимися «космическими ветеранами», шла сборка самого первого космического корабля - «1-КП».

На что он был похож? Да, пожалуй, только сам на себя. Сравнивать его было не с чем. Разве только с общим видом на компоновочном чертеже у Кости Феоктистова. Прежде всего - две, не похожие друг на друга, части. Шарообразный спускаемый аппарат - СА, и как два соединенных основаниями усеченных конуса - приборный отсек. Кстати, последнее время его почему-то называют приборно-агрегатным отсеком, по существу это так, но в то время это был просто «приборный отсек» - ПО.

Спускаемый аппарат без наружного теплозащитного покрытия, поскольку не предусматривался спуска с орбиты на поверхность Земли. Для сохранения весовых, центровочных и конструктивных данных стыковки с приборным отсеком вместо слоя теплозащитного покрытия корпус спускаемого аппарата крепился к приборному отсеку четырьмя массивными металлическими дугообразными полосами. На этих «ленточках», крепились четыре приемных антенны командной радиолинии. На «северном полюсе» шара на специальном замке, раскрывающемся при разделении с приборным отсеком, поблескивающий двумя метровыми полукругами солнечных батарей, красовался «Луч». На следующих кораблях его уже не было.

На верхней конусной части приборного отсека крепились «ленточки», охватывающие спускаемый аппарат, и газовые шарообразные баллоны. В нижней части в углублении пряталась ТДУ, а на наружной поверхности жалюзи системы терморегулирования, четыре откидывающихся передающих антенны телеметрической системы, «пятачки» системы контроля параметров орбиты, и рулеточные антенны. Это то, что было сверху, снаружи. То, что было видно, так сказать, невооруженным глазом…

После сборки всего этого сложного хозяйства, на испытательной станции - КИСе, автономные, а потом и комплексные электрические испытания. Главными хозяевами в этих операциях были Юрий Карпов со своими коллегами, а в КИС-е его начальник Дмитрий Митрофанович Шилов, Анатолий Андриканис, Анатолий Зигангиров и их коллеги-испытатели.

Недавно, просматривая рабочие записи тех лет, я обнаружил любопытные данные: было подсчитано, что в различных системах и приборах первых кораблей-спутников использовалось около 240 электронных ламп, более 6000 резных транзисторов, 56 электродвигателей, около 800 электрических реле и переключателей. Приборы и механизмы соединялись электрическими проводами длиной около 15 километров с 880 штепсельными разъемами! И все это «хозяйство» самостоятельно, без присмотра, без ремонта и настройки должно было работать в полете.

И работало! Сейчас все эти «поразительные» технические подробности ни у кого не вызовут восторга, но тогда!

Не могу сказать, что все испытания шли нормально. Много забот вызывали неприятности с «Чайкой» - впервые созданной системой ориентации. Ее испытания и многочисленные «устранения замечаний» задерживали.

Королев принял» генеральское» решение: отправить на полигон «1-КП» без «Чайки», начать там испытания всего остального, а «Чайку» доводить «дома» под личным контролем Бориса Евсеевича Чертока. Подобный опыт отправки на космодром недоиспытанного аппарата был уже при подготовке «ЛУНЫ-3».

Мы вылетели на полигон в конце апреля 1960 года, и сразу же вместе с военными испытателями приступили к подготовке испытаний.

«…Эта подготовительная работа, - пишет Борис Евсеевич,- в первые же часы после появления на полигоне показала, как много было забыто в суматохе перед отправкой экспедиции. Ведущий конструктор Олег Ивановский, только что, прилетев, посылал на завод одну за другой ВЧ-граммы, требуя срочной ликвидации дефицита. У многих руководителей за восемь часов перелета из Москвы на полигон менялась психология. Перед вылетом каждый, чувствуя личную ответственность, старался подготовить все необходимое для работы на полигоне и, обнаружив в первые же часы после появления на полигоне нехватку документации, оборудования или приборов, возмущался: «Куда они там смотрят?! Разгильдяи! Немедленно ВЧ-грамму! Тем не менее расписанный по дням, часам и даже минутам график работ составлялся ведущим конструктором исходя из принципа, что все есть и никаких «бобов» быть не должно… Все, кто мог, уже улетели на полигон, а я, получая ежедневно выражения крайнего неудовольствия от Королева продолжал в цехе №39…отрабатывать первую «Чайку»

Первая «Чайка» для аппарата 1-КП по тем временам была принципиально новой и по составу аппаратуры сложной системой. Необходимо было обеспечить высокую надежность процесса ориентации при выдаче тормозного импульса для гарантии возвращения спускаемого аппарата на Землю. И не просто на Землю, а на свою территорию.

Для надежности «Чайка» содержала два независимых контура управления: основной и резервный. Основной контур должен был обеспечить трехосную ориентацию с помощью ИКВ - инфракрасной вертикали - и гироскопической орбиты (гироорбитанта). ИКВ разрабатывалась в ЦКБ «Геофизика» у Владимира Хрусталева… Этот прибор различал границу между Землей по всей ее окружности и космосом. После обработки сигналов, поступающих от ИКВ, система управления должна ориентировать космический аппарат одной осью на центр Земли.. Чтобы он не вертелся произвольно вокруг вектора скорости, его ориентирует гироскопическая орбита по направлению вектора скорости… Колебательные движения спутника должны были демпфироваться с помощью трех гироскопических ДУСов - датчиков угловых скоростей…… Резервная система ориентации, предложенная Раушенбахом и Легостаевым, была

сравнительно простой. Она содержала оптические датчики ориентации на Солнце и те же ДУСы для успокоения колебаний. Обе системы имели релейные блоки управления, которые выдавали команды на пневматические клапаны микродвигателей ориентации…»

Я не случайно в этом кусочке воспоминаний бессовестно уделил столько строк цитатам из книги Чертока, касающимся истории с «Чайкой». Дело в том, что ее судьба в качестве основной системы ориентации кораблей-спутников в прямую зависела от результатов ее работы на «1-КП». А результаты были…

Позволю себе еще процитировать книгу Бориса Евсеевича, поскольку в событиях тех дней мне непосредственно участвовать не пришлось. Я был на полигоне и страдал там по иным причинам. А испытания «Чайки» на заводе шли далеко не блестяще.

«…Когда гнев Королева и обилие «бобов» действительно довели меня до белого каления, я предложил всю «Чайку» разобрать, упаковать и грузить в самолет: «Будем доводить систему на полигоне. По крайней мере, доложим, что мы уже прибыли на летные испытания». Оказалось, вопреки пословице, там, где «семь бед» вовсе не «один ответ». Основной блок управления вместе с гироприборами из Подлипок в аэропорт был отправлен на грузовой машине без сопровождающего. Водитель, не ведая, что за драгоценный груз у него в кузове, для начала хорошо тряхнул его на железнодорожном переезде. Продолжая «испытания» системы на ударопрочность, он для храбрости по дороге употребил невыясненное количество граммов спирта, захваченного из сборочного цеха, и в состоянии «среднего опьянения» врезался в дерево…Только в соответствие с графиком ведущего конструктора Ивановского в 24.00 5 мая «Чайка» начала автономные испытания в составе всего «1-КП».

На полигоне к 9 мая - Дню Победы нам очень хотелось, покончив с автономными испытаниями, перейти к комплексным - работе всех систем корабля по полной полетной программе. Но не получилось. Закончили только к 13-мая и начали окончательную сборку и стыковку спускаемого аппарата с приборным отсеком. И вот тогда-то довелось убедиться, пока, правда, не в полете, а на технической позиции полигона, что такое -«Чайка»!

Представьте себе: чуть не пятитонный корабль был подвешен на тросах под потолком зала и его вручную поворачивали и качали вокруг всех трех осей. И как интересно было наблюдать, когда на каждое прикосновение к кораблю, его микродвигатели отвечали сердитым фырканьем: «Ну, зачем же вы меня беспокоите? Мне это не нравится!»

Испытания прошли успешно, и, после стыковки с третьей ступенью носителя, в ночь на 14 мая ракета с кораблем была вывезена на старт.

Старт был намечен на раннее утро 15 мая 1960 года и прошел, слава Богу, нормально.

Радио и газеты сообщили:

«В течение последних лет в Советском Союзе проводятся научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы по подготовке полета человека в космическое пространство. Достижения Советского Союза в создании искусственных спутников Земли больших весов и размеров, успешное проведение испытаний мощной ракеты-носителя, способной вывести на заданную орбиту спутник весом в несколько тонн, позволили приступить к созданию и началу испытаний космического корабля для длительных полетов человека в космическом пространстве.

15 мая 1960 года в Советском Союзе осуществлен запуск космического корабля на орбиту спутника Земли. По полученным данным корабль-спутник в соответствии с расчетом был выведен на орбиту, близкую к круговой, с высотой около 320 километров от поверхности Земли, после чего от последней ступени ракеты-носителя. Начальный период обращения корабля-спутника Земли составляет 91 минуту. Наклонение его орбиты к плоскости экватора равно 65 градусам Вес корабля-спутника без последней ступени ракеты-носителя составляет 4 тонны 540 килограммов. На борту корабля-спутника установлена герметическая кабина с грузом, имитирующим вес человека, и со всем необходимым оборудованием для будущего полета человека и, кроме того, различная аппаратура, вес которой с источниками питания составляет 1477 килограммов.

Запуск предназначен для отработки и проверки систем корабля-спутника, обеспечивающих его безопасный полет и управление полетом, возвращение на Землю и необходимые условия для человека в полете. Этим пуском положено начало сложной работы по созданию надежных космических кораблей, обеспечивающих безопасный полет человека в космосе. По получении с корабля-спутника необходимых данных будет осуществлено отделение от него герметической кабины весом около 2,5 тонны. В данном случае возвращение на Землю герметической кабины не предусматривается, и кабина после проверки надежности ее функционирования и отделения от корабля-спутника, как и сам корабль-спутник, по команде с Земли начнет спуск и прекратит свое существование при вхождении в плотные слои атмосферы...16 мая 1960 года в 6 часов 11 минут корабль-спутник прошел над Москвой…В 7 часов 38 минут по московскому времени советский корабль-спутник прошел над Парижем…В 10 часов 36 минут по московскому времени корабль-спутник пройдет над Нью-Йорком».

Телеметрическая информация подтверждала, что все системы в полете работали нормально. Приближались третьи сутки полета, близился завершающий этап - ориентация корабля, включение тормозной двигательной установки, торможение и сход с орбиты.

«…Но на четвертый день полета,- пишет в своих воспоминаниях Константин Петрович Феоктистов,- с полигона пришла телеграмма: «…В последние сутки отказал инфракрасный датчик системы ориентации, и спустить на нем корабль невозможно»! Я побежал с ведущим разработчиком системы ориентации Башкиным еще раз посмотреть телеметрию за прошедшие четыре дня. Сигнал с инфракрасного датчика действительно какой-то мутный, но изменений сигнала по сравнению с первым днем в работе датчика не обнаружили. И послали ответ: все в порядке, изменений в телеметрии за последние сутки никаких нет и будем спускать корабль с помощью инфракрасного датчика. Решение достаточно неосторожное, но ведь корабль все равно до Земли не долетит! Запустили по радио программу спуска, включился тормозной двигатель, но корабль вместо того, чтобы пойти на снижение, ушел на более высокую орбиту. Ориентация перед спуском была неправильной! Оказывается, телеметрия системы ориентации уже три дня действительно без изменений показывала…ее отказ. Сигнал, похожий на возможный, был только на первых двух витках. Но мы в этом не разобрались. А ведь у нас была в резерве еще система солнечной ориентации. Воспользуйся мы ею, не загнали бы корабль вверх вместо спуска, не стали бы предметом заспинных насмешек. Я до сих пор расстраиваюсь, когда вспоминаю этот случай: самые больные воспоминания - это воспоминания о собственной глупости.»

А вот как вспоминает об этом эпизоде участник эпопеи с «Чайкой», Борис Евсеевич Черток: «…После проведения сеансов-тестов системы ориентации мы усомнились в исправности ИКВ…Скорость вращения чувствительного к инфракрасному излучению датчика, сканирующего горизонт, от сеанса к сеансу уменьшалась. Наконец мы убедились, что датчик остановился. Видимо отказал электродвигатель, или произошла поломка. В то же время по остальным показателям основная система ориентации вела себя нормально. Резервная - солнечная - система ориентации при тесте не имела каких-либо противопоказаний для использования. По ВЧ-связи мы советовались и спорили с Раушенбахом, Легостаевым, Башкиным и Хрусталевым, (От себя добавлю: « И с Феоктистовым») которые настаивали на ориентации перед спуском на основной системе… Я долго убеждал по ВЧ Королева принять решение о спуске по резервной системе. Он собрал у себя чуть ли не все техническое руководство, советовался с Келдышем, и, не смотря на мои возражения, Госкомиссия постановила спускаться на основной системе… Вернувшись в Москву, я долго выяснял отношения с коллегами. В результате их «упрямства» корабль был заброшен с орбиты в 320 километров на высоту 690 километров. Там он, по прогнозу, должен был просуществовать от трех до шести лет».

ТДУ отработала положенное количество секунд и замечаний не имела.

«Это было на исходе ночи, - вспоминал потом Бушуев. - Как вы понимаете, устали мы здорово. Напряжение сказывалось. Но и неудача, признаюсь, удручала.

Королев с особым любопытством выслушивал доклады «измеренцев». Особенно баллистикам тогда досталось: немедленно вынь да положи параметры новой орбиты.

Возвращались мы домой вместе с Королевым в его машине. Не доезжая примерно квартала до дома, он предложил пройтись пешком. Было раннее утро, улицы города только-только просыпались. Мы медленно шли по тротуару. Я молчал. Королев возбужденно и, я бы сказал, с восторженным удивлением продолжал говорить о ночной работе. Я что-то поначалу не очень понимал его восторгов: работа-то была неудачной, корабль к Земле вернуть не удалось. А он безо всяких признаков огорчения увлеченно рассуждал о том, что это первый опыт маневрирования в космосе, переход с одной орбиты на другую. «Надо овладеть техникой маневрирования, это же имеет большое значение для будущего! А спускаться на Землю когда надо и куда надо наши корабли будут, как миленькие будут! В следующий раз посадим обязательно!».

А почему же отказала ИКВ ?

Ни ученые, ни конструкторы в те годы не представляли себе, как будут работать «земные» механизмы в условиях космического пространства, в глубоком вакууме. Оказалось, что механизм, прекрасно работавший не только в земной атмосфере, но и в специальной барокамере, где создавалось разрежение до нескольких тысячных долей миллиметра ртутного столба, в реальном вакууме работать отказывался.

Все то, что должно было вращаться, двигаться - все это «заедало». Возникало непредвиденное трение во всех подвижных узлах...

Тот отказ механизма датчика ИКВ породил в нашей стране, да пожалуй, и в мире, новое направление в науке - космическое материаловедение, поиски средств обеспечения работоспособности механизмов в космическом вакууме. Так что, тот полет был не только случаем маневра космического аппарата. Был принят ряд мер, чтобы исключить возникновение аналогичных ситуаций.

Фролов. Евгений Фролов… К этому конструктору я приглядывался давно. Он был энергичен, жизнерадостен, оперативен, технически грамотен. Справляться со множеством дел в ОКБ и на заводе, не говоря уже о связях со смежниками, с уймой вопросов становились все труднее и труднее. Частенько возникала мысль: а что если попросить у Сергея Павловича еще одного помощника? Вадим Петров был целиком поглощен «лунными» заботами и отрывать его на «кораблевые» было никак нельзя.

В один из очередных приходах в отдел, где работал Евгений Александрович, я, осторожно поговорив с его начальником, узнал, что Фролов окончил в 1953 году МАИ и с тех пор работал у нас. Я подошел, и, кивнув Фролову: «Выйдем, поговорить нужно…» Мое предложение не застало его врасплох. Казалось, он только и ждал этого разговора.

- В чем вопрос! Конечно, согласен, дорогой! С большим удовольствием! - экспансивно и почему-то с кавказским акцентом ответил Евгений.

- Но только это разговор предварительный, может быть и ничего не получится. Надо с Главным переговорить, чтобы он согласился.

- Готов ждать, дорогой, готов ждать. Но хочу очень. Это прошу иметь ввиду.

Главный согласился. Через неделю был подписан приказ, и Евгений Фролов стал моим замом. Должен сказать, что и во втором выборе я не ошибся. Работалось с ним было очень легко. Взаимопонимание у нас установилось полное.

* * *

Исследуя космическое пространство, познавая, что собой представляет эта совершенно незнакомая человеку среда, порой ошибаясь в своих предположениях и выводах, ученые, инженеры не имели право ошибаться в одном - в том, что могло стоить человеческой жизни.

Для накопления необходимых сведений, опыта, уверенности в правильно выбранном направлении действий, было решено несколько следующих создаваемых кораблей-спутников, оборудованных и оснащенных уже по полной программе, использовать для полета с животными на борту.

Из их обширного сообщества, как наиболее серьезные представители, были выбраны собаки. Кстати, уже имевшие ракетно-космическое применение и в конце сороковых годов, и на втором нашем спутнике.

Началась подготовка следующего корабля, получившего наше заводское и ОКБ-шное наименование - «1К». Его спускаемый аппарат уже был с теплозащитным асботекстолитовым покрытием, внутри устанавливалась катапультируемая капсула со специальной двухместной кабинкой для двух собачонок.

Сборка «1К» и заводские испытания прошли без особых приключений - очевидно хватило историй с «1КП». В начале июня 1960 года команда испытателей вылетела на космодром.

В той же комнате, где когда-то готовилась к своему историческо-трагическому полету вошедшая в историю мировой космонавтики «Лайка», медики опять организовали свою лабораторию подготовки пассажиров.

Среди пассажиров пальма первенства, бесспорно, принадлежала Лисичке и Чайке - двум милым, очень ласковым собачонкам, обладавшим паспортами, устанавливавшими их беспородность, иными словами «дворняцкое» происхождение, как главное достоинство в силу своей неприхотливости и выносливости. Для космических «переживаний» медики считали это весьма важным. Во всем остальном «собачий паспорт» был существенно подробнее и содержательнее человечьего.

«Ласковая рыжая Лисичка очень понравилась Королеву - вспоминал Борис Евсеевич Черток,-…не спрашивая медиков, он взял Лисичку на руки. Она доверчиво прильнула к нему. СП осторожно гладил собаку и, не стесняясь окружающих, сказал: «Я так хочу, чтобы ты вернулась». Непривычно грустно было у Королева лицо. Он подержал ее еще несколько секунд, потом передал кому-то в белом халате и, не оглядываясь, медленно побрел в шумящий зал МИКа…Память сохранила этот эпизод жаркого дня июля 1960 года. Королев гладит Лисичку, а у меня впервые появились к нему такие чувства жалости, что к горлу комок подкатывается.

А может быть это было предчувствие».

В одной компании с собачонками в полет готовилась «команда» крыс, мышей и мух. Мух не простых, а мух-дрозофил, серьезнейшего объекта генетических исследований. Кроме животных должны были лететь и представители мира растительного - традесканция, водоросли, семена лука.

Подготовка «двухкомнатной квартиры» - герметичной кабины с автоматическими кормушками, системой регенерации воздуха, вентиляторами, телевизионными камерами, освещением и прочим оборудованием к посадке собачонок готовилась на технической позиции. Там же она «заселялась», закрывалась, герметизировалась и проверялась отдельно от корабля и ракеты. Установка ее в корабль должна была производиться на старте.

Последние заключительные проверки - и в громаду монтажного зала через раскрывшиеся створы ворот вошел мотовоз и, пофыркивая выхлопом дизелей, плавно подталкивая, потащил впереди себя красавицу-ракету на стартовую позицию.

28 июля 1960 года.

Я был на верхнем мостике стартового устройства, когда медики привезли кабину с Лисичкой и Чайкой. Через несколько минут ее подняли наверх, мы установили ее в спускаемом аппарате и подключили ко всем питающим ее электрическим цепям.

Взглянули последний раз - и крышка люка закрыла наших первых орбитальных путешественников... С разрешения Королева перед стартом я спустился в бункер.

Не рискуя исказить события сорокалетней давности, оставившие глубокое впечатление на многие годы, приведу строки, написанные всего через год после тех июльских дней. Рукопись с этими строками была в свое время послана Королеву. Он читал ее. Теперь это реликвия в моем архиве, реликвия потому, что на ней оценка, написанная рукой Королева.

Вот что писал я тогда: « Ракета пошла. Я наблюдаю за Воскресенским - заместителем Королева по летным испытаниям. Он у перископа. Какие-то мгновенья прошли после подъема ракеты, он поворачивает перископ почему- то влево... потом вправо и с трудом произносит: «Авария... отстала боковушка...» (одна из четырех ракет первой ступени носителя). Все впились в него глазами. Королев побледнел, только желваки заходили на щеках. В ниточку сжались губы. Что? Что же случилось?

Глухие взрывы донеслись сквозь толщу бетона. Резким голосом кто-то дал команду: «Всем стоять на местах!» Зачем она? Никто никуда и не бежал. Застыли все на своих местах. Только через несколько минут, мы вышли из бункера и увидели... ракета, поднявшись, почти тут же упала, к счастью, отлетев немного от стартового устройства и не повредила его. Черные клубы дыма в нескольких местах. Что-то горело, взрывалось, дым и огонь поднимались вверх.

Сердце сжалось. Ведь во все это вкладывалось столько сил, в подготовке этого корабля мы забывали обо всем на свете, сколько было надежд... Ведь там были...

Как только кончились взрывы, мне удалось прицепиться на «газик», мы помчались туда, где еще клубился красно-черный дым. Это было ужасно! Корабль от удара о землю развалился на две части. Приборный отсек с двигательной установкой валялся отдельно, вся местность рядом была черно-оранжевая от разлившейся азотной кислоты. С пускаемый аппарат от удара сплющился в большой бесформенный комок... От коротких замыканий загорелось все, что могло гореть. Очевидно, и регенерационное вещество в кабине усиленно поддержало этот процесс уничтожения. Температура была такой, что капрон парашютов превратился в слитки... Чайка... Лисичка...

Помню, совершенно убитыми вернулись мы в гостиницу. Не успел я дойти до комнаты, как меня догнал дежурный:

- Срочно к Королеву! Он в своем домике.

Поднялся я на маленькое крылечко, потихоньку открыл дверь. Прихожая, за ней вторая дверь. Открываю ее.

- Можно?

- Да, заходите.

В комнате - Королев, Глушко, Пилюгин, Рязанский, Исаев, еще несколько главных конструкторов, военные испытатели-ракетчики - Носов, Осташов, рядом его родной брат - Аркадий, один из руководителей наших испытателей.

Телеметристы сворачивали разложенные на столе ленты регистрации параметров ракеты. Сергей Павлович, видимо, заканчивал разговор:

- .Нет, нет и нет! Случайностей быть не должно! Не может быть! И не пытайтесь меня убедить. Теория вероятностей... Мы эту теорию уважаем, но не в таком, простите, виде. Мы должны ответственнее готовить ракету и корабль! И не только готовить, но и думать, думать, вперед думать... Надо что-то сделать для спасения наших пассажиров при аварии ракеты. Этим мы немедленно займемся. Я думаю, что можно будет по радио давать команду на открытие люка и катапультирование, а?

- Конечно, можно Сергей Павлович. Мы это проработаем...

- Ну, вот и хорошо. А решение примем такое: вся группа испытателей остается на космодроме. Новый корабль и ракета через несколько дней будут здесь...

Анализ телеметрических данных со всей очевидностью показал, что причиной аварии было разрушение камеры сгорания бокового блока ракеты на 23-й секунде полета вследствие высокочастотных колебаний. Почему они опять вдруг появились, ясного объяснения никто не дал, сочли случайностью, не требующей доработок на ракете. Единственное, что было сделано на корабле, это обеспечение возможности катапультирования капсулы с животными при аварии на активном участке полета. Во всем остальном следующий корабль был полностью таким же, как предыдущий.

Через несколько дней он прибыл на космодром. На нем должны были лететь две собачки - Стрелка и Белка, прошедшие, как и их предшественницы, полный курс предполетной подготовки. Испытания на технической позиции не вызвали задержки, и 19 августа ракета с кораблем была вывезена на старт. «Пассажиры» в кабинке, уже занятой Стрелкой и Белкой, так же, как и их мелкие попутчики и попутчицы. Установка всего этого «хозяйства» внутрь спускаемого аппарат много времени не заняла. Правда, перед этим не без труда был установлен фотоэмульсионный блок одного научного прибора. А не без труда - вот почему.

Еще в монтажном корпусе, когда внутри спускаемого аппарата наши монтажники устанавливали приборы, и очередь дошла до фотоэмульсионного блока, я пригласил «хозяйку от науки», известного физика Лидию Васильевну Курносову. Все научные приборы мы устанавливали обязательно в присутствии «хозяев» - наука - дело тонкое!

Лидия Васильевна подошла к нам, и, минуту подумав, произнесла:

- А знаете, товарищи, этот прибор пока лучше не ставить. Его надо поставить потом, на стартовой позиции, как можно ближе к моменту старта. А то он может… взорваться. Возможно, конечно, и не взорвется, но все равно будет нехорошо…

Должен сказать, что установка такого прибора на стартовой позиции никогда не предполагалась, и, о столь каверзном его характере мне ничего известно не было. Мало того, что не предполагалась, его и поставить-то на старте было невозможно. Он крепился в таком неудобном месте, что добраться туда внутри, на полностью подготовленном к старту корабле…

В ответ на «приятное» сообщение Лидии Васильевны, а она в наших делах была отнюдь не новичком - впервые она с нами «летала» на третьем спутнике - «Объекте-Д», и порядки, конечно, должна была знать, грохнул взрыв… хохота присутствовавших, затем перешедший в более членораздельное, но менее веселое выяснение отношений.

Бурное словоизвержение было прервано появлением около корабля двух лиц. Королев и Воскресенский, очевидно услышав шум, они подошли к нам:

- Что здесь происходит?

- Сергей Палыч! - Начал я,- Ну, смотрите…ну никакого терпения больше нет с этой наукой… Опять…

- Подождите, подождите. Что это значит - «с наукой»? Наука - великая вещь, ее не терпеть, а уважать и любить надо. Зачем такие непродуманные заявления? Так что же случилось?

Я коротко доложил ситуацию, несколько сгустив сгоряча краски относительно «порядка, организации и предварительного согласования». Сергей Павлович посмотрел на Лидию Васильевну. Она то бледнела, то краснела во время моей «обвинительной речи». Зная о нетерпимости Королева ко всяким промахам и неувязкам, видимо ожидала превеликой «кары небесной» на свою голову.

- Вы, очевидно, ничего не поняли из того, что я вам сказал,- Главный перевел взгляд на меня.- Науку нужно уважать! Особенно если ее представительницей является женщина, да не простая женщина. Вы знаете, что Лидия Васильевна имеет «Лунный паспорт»? Знаете, что она имеет так называемый «Вид на жительство» на Луне? Нет? А следовало бы! - Он минутку молчал, потом повернулся к Воскресенскому, невозмутимо стоящему рядом.

- Леня, я думаю, мы можем установить этот приборчик на старте, а?

- Сергей Палыч, ребята у нас орлы, все могут, но…

- Не надо «но»!- И, обращаясь опять ко мне: - Подумайте, как все это сделать. Прибор поставим на старте, и под вашу личную ответственность. Лидия Васильевна, а вас я очень прошу в тринадцать тридцать зайти ко мне в домик - это вам удобно? Мне надо с вами поговорить. А вы,- он опять повернулся ко мне,- обеспечьте, пожалуйста, чтобы базара больше в монтажном корпусе не было! Вам ясно?

- Ясно, Сергей Палыч,- пробормотал я весьма тусклым голосом.

По последним, комплексным испытаниям корабля замечаний не было. Крюк крана бережно поднял корабль, пронес его по залу и аккуратно опустил на блок «Е» - третью ступень носителя. Сооружение стало двухэтажным. Затянуты замки, соединены все необходимые штепсельные разъемы. Кран осторожно перевел «сооружение» в горизонтальное положение, монтажники надвинули головной обтекатель…

Перед стыковкой с ракетой ее блоки, до этого лежавшие на специальных ложементах, собирали в так называемый «пакет». Вот об этом не могу не вспомнить. Каждого новенького в монтажном зале через день-два обязательно спрашивали: «Не видели, как собирают пакет? Обязательно посмотрите. Обратите внимание на руководителя сборки капитана Николая Синеколодецкого. Жалеть не будете!»

Два мостовых крана. Почти под потолком в кабинках крановщики. Их работой и работой бригады военных монтажников и руководил Николай. И делал он это с такой виртуозностью, с таким изяществом - залюбуешься. Вот крюки кранов опустились: один к носу бокового блока, другой к его кормовой части. Подъемные траверсы закрепили за транспортировочные болты. Четкие, короткие доклады о готовности к сборке. Синеколодецкий на месте, с которого его хорошо обоим крановщикам. Три отрывистых хлопка в ладоши: «Внимание»! Указательными пальцами правой и левой руки приказ, что работать и левому и правому кранам. Вертикально расположенные ладони, сдвинутые почти вплотную, - краны будут работать на самой малой подаче, самой малой скорости. Красивыми пластичными движениями широко раскинуты руки в стороны ладонями вверх и как бы подкидывают маленькие мячики. Сверху, из-под потолка зала два звонка, и тут же крюки кранов пошли чуть заметно вверх. «Боковушка» чуть-чуть отрывается от ложементов. Короткий отсекающий взмах рук - и краны замирают. Николай внимательно все осматривает. Все в порядке. И опять знак ладонями: «На малой вверх!»

Блок еще поднят сантиметров на десять. Взмах руками: «Стоп!» Через секунду ладони раздвинуты пошире и опять «Вверх!» Краны, дружно звякнув, на большой скорости поднимают свою ношу, затем по новому сигналу переносят ее к лежащему на подставке центральному блоку ракеты. Еще несколько неуловимых движений, и…все. Затем точно так же, в том же порядке, четко, красиво стыкуются еще три боковых блока.

Где Николай Синеколодецкий учился таким артистичным движениям, мне так и не удалось узнать, но работал он действительно красиво, с полным знанием своего дела, точно, четко.

Ракета собрана в пакет. К ней пристыкован блок «Е» с кораблем. Еще более захватывающее зрелище - краны поднимают всю ракету и, пронеся ее почти под потолком, опускают на установщик. На нем по рельсам она совершит путь из монтажного корпуса на стартовую площадку, где ее установят в вертикальное положение.

Последние заключительные операции ракетчиков и в зал подан мотовоз. Открылись, как мне всегда казалось, торжественно, громадные ворота, и красавица ракета, подрагивая на стыках рельсов, поползла двигателями вперед на старт.

В ночь на 19 августа, после посадки и укладки всякой живности, монтажники, прямо скажу, не без труда, но все же исхитрились поставить курносовский блок. Я доложил Королеву, что все в порядке и что мы готовы принять кабину со Стрелкой и Белкой. График отводил на ее установку весьма ограниченное время.

Автомашина с кабиной на стартовой площадке. Специальный лифт, правда, не такой, на котором мы в апреле 1961 года поднимались с Гагариным, а просто открытая площадочка - пополз с кабиной вверх.

Смотрел я на нее, и казалась она мне малюсенькой крупинкой в громаде переплетений ферм стартового устройства, обнявших ракету. Но крупинкой отнюдь не малозначащей. Она тогда была главной. Ее пассажирам предстояло дать ответ на вопрос, будет ли открыт человеку путь в космос.

Лифт, ткнувшись в ограничитель, остановился. Подняли кабину, завели ее в люк спускаемого аппарата, поставили на место в катапультируемом кресле. Подключили все штепсельные разъемы. Снизу, из бункера, включили телеметрию - пошла запись предполетных данных собачонок: пульс дыхание, температура. Вскоре передали по телефону, что все в порядке.

Можно было готовиться к закрытию люка. До старта - час. И только 30 минут наши.

За эти полчаса надо успеть все сделать и спуститься вниз. А это, кстати говоря, было не очень просто, поднимались на десятиэтажную высоту по трапам-лесенкам, расположенным в разных, более или менее удобных, а порой и совсем неудобных местах. Лифт-то был только грузовым, маломощным.

Стартовая система, созданная в конструкторском бюро Владимира Павловича Бармина - сложнейшее сооружение. Бывали случаи - спускаешься по лесенке вниз, открываешь люк на промежуточной площадке, а оттуда торчит голова поднимающегося товарища. А ширина лесенки сантиметров двадцать - попробуй разойдись! Как то раз один из новичков так заблудился, что не вверх, не вниз, хоть плач. А по радио объявляют об эвакуации со стартовой площадки. Заплакал. Хорошо что кто-то из «старичков» помог найти дорогу вниз.

Помню, все у нас было установлено, проверено. Можно было закрывать люк и спускаться вниз. Я взял фонарик, решил еще раз осмотреть все «внутренности» - все ли в порядке, не «сбежал ли кто из пассажиров в последний момент». Постукал в иллюминатор Стрелке и Белке. Вроде все на месте. Но вдруг…что такое? Какой-то белый бесформенный комок ткани в щели между катапультируемым креслом и этим самым блоком… «имени Курносовой».

Мурашки пошли по спине. Это же не пристегнутая на место шелковая перегородочка, направляющая воздух в кабине от вентилятора к приборам для их охлаждения!

Её отстегнули, когда мучались с установкой курносовского прибора. Просунул я руку в щель - не достать. Что делать? Что? Вынимать кресло с кабинкой? Это на час работы. А времени оставалось - минуты.

Виктор Скопцов, наш самый ловкий монтажник, обычно всегда работавший со мной на верхнем мостике, попробовал сунуться в люк - нет, не пролез, крупноват. Решил рискнуть я.

Разделся, снял с себя все, что мог. Товарищи держали меня за ноги. Голова прошла в щель между шпангоутом люка и собачьей кабиной. Невольно вспомнилась житейская мудрость: важно чтобы прошла голова, остальное пройдет. Грудь и спину сдавило, но терпел.

Протиснулся еще глубже. Лег грудью на кабину. К счастью она была сверху оклеена поролоном. Это уже комфорт! Протиснулся головой вниз еще глубже. Одной рукой держусь, другую вытянул к злополучной тряпке, пристегнул ее на место. Теперь обратно. Обратно всегда хуже, чем туда. Но вылез и даже умудрился ничего не повредить ни ногами, ни руками.

Вылез, сел на мостик. Ребята потом рассказывали, что я дрожал. Не помню. Может быть. Как влезал и вылезал, только потом в сознании восстановилось. Помню, только, что посмотрел на часы. На все влезание и вылезание ушло минут пять.

А может и не надо было вылезать?

Королеву обо всем этом я не докладывал. Разнос был бы уничтожающим. Доложил только о готовности закрыть люк. По очереди заглянули в иллюминатор, в кабинку. Стрелка и Белка на мнесте! Вместо прощания постучали пальцами им по стеклу и закрыли люк. Можно было спускаться вниз.

*

Неисправности, ошибки, отказы приборов… Не часто ли, не много ли? Не попахивало ли это разгильдяйством? Действительно, почему память сохранила именно эти случаи? Разве из таких «эпизодов» и состояла вся наша работа? Нет! Со всей категоричностью - нет! Просто все то, что шло строго по плану, по графику, по программе, без сбоев, без отказов, все то, что составляло 99,9 % наших производственных и испытательных забот, сознание относило к само собой разумеющемуся. Все это относилось к понятию «нормально» и не окрашивалось эмоциями. А исключения, вот те единички исключений, запомнились. Запомнились как необычное, как из ряда вон выходившее.

К счастью таких случаев было очень мало. Строгий расчет, обоснованность решений и действий, четкость, нетерпимость к промахам - вот то, что воспитывал Королев. Да, он не терпел ошибок. Его сознание, казалось, ни на минуту не допускало того, что в таком большом и сложном деле кто-то может что-то упустить, что-то просмотреть.

В гневе он был, прямо скажем, резок. Трудно было найти человека, который мог бы избежать его разноса, если того заслужил. В таких случаях пощады не знал ни кто, не засчитывались никакие прошлые заслуги.

Обычно больше всего доставалось ведущим конструкторам, которые были обязаны все знать, все видеть, за все отвечать.

Ругал, кричал, распекал… Очень похоже на характер легендарного маршала Жукова. И не случайно это совпадение - обстоятельства жизни и на того, и на другого взвалили невероятную тяжесть и ответственность. Но только ли этим характерны эти два, знавших ли друг друга человека? Нет. Конечно, нет. Известно, что десятки, сотни людей могут привести множество примеров их мягкости, чуткости, заботливости, деликатности.

И, конечно, общим в характерах и Королева и Жукова было стремление быть первыми, начинать, а не продолжать.

По установившейся традиции, все не занятые в предстартовых операциях покидали стартовую площадку по тридцатиминутной готовности, и уезжали на измерительный или наблюдательный пункт. На всех предыдущих пусках Константин Давыдович Бушуев, Борис Евсеевич Черток, Аркадий Ильич Осташев и я с ними, за компанию, уезжали на измерительный пункт к телеметристам, либо на наблюдательный, это немного подальше от старта. Сергей Павлович же всегда бывал в подземном пункте управления - бункере. Как-то полушутя, полусерьезно он сказал, что, сколько ракет ни пускал, ни разу не видел как они падают, или улетают.

В тот раз очень на хотелось уезжать от ракеты, от наших космических пассажиров, оставшихся там, наверху, на сорокаметровой высоте. Очень хотелось еще раз почувствовать старт ракеты с места, откуда до последней секунды люди имели с ней связь, управляли процессами подготовки старта. Подошел к Королеву, он разрешил.

Спустился по неширокой бетонной лестнице, прошел по коридору, заглянул в пультовую. Операторы, внешне совершенно спокойные, словно им не положено переживать и предаваться эмоциям, а лишь только выполнять положенные функции, сидели за своими пультами. Все переживания оставались только нам, уже освободившимся и перешедшим в разряд «зрителей». Вдоль стен бетонного коридора солдаты и сержанты стартовой команды. Проход посередине свободен.

Ожидание старта всегда томительно. Те минуты каждый раз заставляли сжиматься сердце. В мозгу, словно в калейдоскопе, картинки пережитого, вот сейчас высвободятся колоссальные силы, дремавшие в ракете. И это высвобождение, этот выплеск энергии принесет или успех и радость, или...

Об этом «или» заставлял себя не думать, но в мозгу проскакивало едкое: «А вдруг...?!» И во рту кисловатый привкус...

Сверху быстро спустился Королев, с ним Воскресенский, полковник Носов. Скрылись в пультовой за толстой массивной дверью. И тут же команда: «Минутная готовность!»

Я протиснулся в соседнюю комнатку. Последние команды: «Пуск!», «Дренаж!», короткие доклады операторов. Наконец: «Зажигание!». И тут же быстро: «Подъем!»

Погасли транспаранты на пультах. Голос хронометриста начал отсчет секунд…

Больше в бункере делать нечего. Королев, Воскресенский, члены госкомиссии поднялись наверх и на машинах к гостинице, где были все средства связи с «внешним миром». Туда должна стекаться вся дальнейшая информация.

Мне удалось втиснуться в одну из машин, и через пяток минут я уже «присутствовал». С трассы полета вести предварительные, но добрые: все три ракетные ступени сработали четко, корабль на орбите. Все системы корабля, похоже, тоже работали нормально. Стрелка и Белка, по заключению медиков, перенесли перегрузки на активном участке вполне удовлетворительно. На телевизионных кадрах заметили, что порой их лапы не касаются пола кабины. Доставила удовольствие Белка, облаивавшая Стрелку через разгораживавшую их сетчатую перегородочку. Пожалели мы, что не догадались поставить в кабинке микрофон, вот был бы телерепортаж из космоса!

Еще два витка проходили через зоны приема информации наших командно-измерительных пунктов, потом корабль ушел из зоны радиовидимости.

По программе полет должен был продолжаться сутки, а приземление планировалось километрах в трехстах восточнее Орска.

Оставалось одно - ждать. Верилось, что все закончится благополучно, однако, было бы легче, если имелась хоть какая-нибудь статистика: вот, мол , 25 раз было хорошо, так почему же на 26-й будет плохо? ( Впрочем, разве так не бывает?) Но тогда-то это было впервые, и статистики не было.

Какая статистика? Лисичка? Чайка? Нет, спаси нас Всевышний от такой статистики! И нет авторитета, который бы сказал: «Я гарантирую!» А все взаимные успокаивающие слова имели одинаково небольшую весомость.

Сутки прошли. Начался последний виток. Менее терпеливые стали подтягиваться к пункту связи. Мог ли я отстать? Народу собралось довольно много, в комнатке с аппаратами ВЧ-связи всем поместиться не получалось, только самые необходимые Королеву люди могли пользоваться оперативной информацией в темпе ее приема. Однако эти «секретные» сведения дольше двух-трех минут не держались: кто нибудь из счастливчиков выскакивал на улицу, и по его лицу и коротким фразам все сразу же узнавали, как идет полет.

Многие держали в руках записные книжечки, где, наверное, были записаны минуты и секунды исполнения очередных команд на спуске, и, хотя корабль был еще за радиогоризонтом и связи с ним не было, все смотрели в свои «справочники», видимо представляя, что сейчас происходит на борту.

Вот сию секунду должна пройти команда на включение системы ориентации, а потом, через несколько минут - на включение системы управления. Где-то над Африкой на борту корабля защелкали реле, отстукивали клапана, шипел газ, вырываясь из сопел микродвигателей, монотонно гудели умформеры, и корабль медленно поворачивался в заданное положение.

Ориентирование корабля перед включением ТДУ было запланировано так же как и в предыдущем случае, с использованием ИКВ - инфракрасной вертикали, поскольку эта система продолжала считаться основной. Но, памятуя прошлую «оказию», телеметристы и управленцы буквально впились в телеметрические записи. Что происходит на борту? А на борту совершенно отчетливо проявился опять отказ датчика той самой ИКВ. После весьма нелицеприятного выяснения отношений с авторами этой системы, Сергей Павлович, не без труда, разрешил использовать резервную систему ориентации с солнечными датчиками. И она свою задачу выполнила.

Наконец - включения ТДУ, и через некоторое время отделение спускаемого аппарат от приборного отсека. Четыре стальных ленты, крепко удерживавших их вместе, мгновенно расстегнутся. Но еще 11 тысяч километров лететь спускаемому аппарату, пока не возникнут возможности получения его «радиограмм».

Раньше, при пуске спутников, на очередном витке, мы с нетерпением и тревогой ждали: появится или нет сигналы их радиопередатчиков? Они появлялись, и все облегченно вздыхали - порядок! А вот тогда сигнал не должен был появиться! Если нормально работали система ориентации, тормозная двигательная установка -ТДУ, то корабля на орбите быть не должно. Если раньше сигналы спутников встречали радостным: «Есть!», то тогда такое «Есть!» означало бы непоправимую беду. Но ведь отсутствие сигналов могло быть из-за отказа и в радиотехнике, да мало ли еще по каким-то причинам. К счастью, на борту был радиопередатчик «Сигнал», работавший на частоте 19,9 мегагерц, и его волны могли распространяться и за радиогоризонт. На этом и был построен расчет: если на борту все в порядке, то «Сигнал» будет об этом сообщать, пока при входе в атмосферу не сгорят его антенны. Этот момент был рассчитан и, конечно, был записан у каждого «страдальца» в его записной книжечке.

И… «Есть сигнал «Сигнала!» Значит на борту все в порядке! Оставалось ждать еще минуту-две, пока он не пропадет. И он пропал!

Сергей Павлович вышел на крыльцо гостиницы, улыбался счастливой улыбкой очень уставшего человека:

Хорошо, очень хорошо! Теперь только дождаться пеленгов!

Прошло еще несколько минут, или секунд, кто помнил? Волнение столь велико, что и дышать, вроде бы, нечем… И вот самое долгожданное: «Пеленги есть!»

- Ну вот, теперь можно сказать, все! Раз есть пеленги, значит кресло с кабиной и собаками, и сам спускаемый аппарат на парашютах! А на парашютах - значит на Земле! Теперь, слушайте, я думаю, нам здесь делать больше нечего. Я предлагаю немедленно выезжать на аэродром и лететь к месту посадки, в Орск!- Королев крепко-крепко обнялся со своими замами, председателем государственной комиссии.

Возражающих по поводу предложений Главного, естественно, не было.

Все руководство моментально разбежалось по своим комнаткам, собраться и захватить чемоданчики. Не помню, кто-то налетел в этой суматохе на меня:

- Ты что, лететь не собираешься? Сергей Павлович приказал и тебе и мне лететь с его самолетом…

В Орск прилетели под вечер. На военном аэродроме - самолеты и вертолеты поисковой группы. Летчики доложили, что спускаемый аппарат уже обнаружен в расчетном районе, и что сейчас туда уже идут два вертолета, и часа через два-три они должны вернуться. А через полчаса радостное известие: вертолеты, забрав, как сообщалось, «груз», вылетели обратно.

Попытайтесь представить себе наше ликование! Скоро увидим наших первых космических путешественниц! Настроение было самое праздничное. Наконец, на горизонте показались винтокрылые стрекозы. Урча, наклонив носы, как бы торопясь доставить Стрелку с Белкой, сделав последний разворот, машины сели. Поскольку на летном поле собралось довольно много народу, то во избежание чересчур бурного проявления чувств, решили прямо к вертолетам подогнать автобус и туда тотчас же переместить собачонок.

С большим трудом удалось мне протиснуться и заглянуть в автобусное окно. За стеклом знакомые морды, испуганные, растерянные. И не мудрено! Первое в их жизни космическое путешествие! Да и только ли в их жизни? Впервые в мире! А вслед за приземлением принудительное изъятие из родных кабин, причем не в знакомых лабораторных условиях, а где-то в поле, и ко всему этому еще сотня километров в вертолете! Всего этого для собачьих натур было более чем достаточно! Медики, возглавляемые Владимиром Ивановичем Яздовским, хлопотавшие вокруг них, как мне показалось, были гораздо веселее Стрелки и Белки.

Во всей этой суматохе медики не забыли и о крысах, и о мышах и о мушках-дрозофилах. Так и казалось, что, перебирая свое хозяйство, про себя они шептали: «Две белых крысы - есть, 15 черных и 13 белых лабораторных мышей - есть, еще клетка с шестью черными и шестью белыми мышами - есть. Все налицо, все в порядке, ничего не потеряли!».

Постепенно восторги иссякли, и автобус с «грузом» отъехал от вертолетов к стоявшему неподалеку нашему самолету, тому, на котором мы прилетели и на котором сейчас полетим в Москву. То были счастливые минуты! Такой успех! Что может быть радостнее? Что может быть большей наградой за бессонные ночи, за труд наш?

В этот момент меня окликнул Королев. Когда я подходил к нему, мое лицо, очевидно, не выражало забот и тревог. Он же был как- то непонятно серьезен. Не по обстановке.

- Мы посоветовались с членами Государственной комиссии и решили поручить вам, Арвиду Палло и вот Олегу Казюпе, организовать доставку спускаемого аппарата с места приземления на завод, все необходимое для транспортировки я вам пришлю. Самолет тоже. Докладывайте мне ежедневно, как будут идти дела. Все ясно? Желаем успеха.

Мне все было не ясно. Этого, признаюсь, я не ожидал. Понять не трудно: как хотелось скорее домой, на завод, к своим товарищам. Рассказать, поделиться радостью...

Ясно, все будет в порядке, Сергей Палыч.

Ну и добро! До встречи…

Дело было к вечеру, все спешили. Стрелку, Белку и всю остальную живность нужно было как можно скорее доставить в целости и сохранности в научно-исследовательский институт для подробных исследований.

Самолет улетел. Олег Козюпа и я остались в Орске. Арвид Палло, входивший в состав поисковой группы и вылетевший к месту посадки с первым вертолетом, оставался там, в степи.

Договорившись с летчиками о вылете на следующее утро на двух вертолетах к месту приземления, воспользовавшись гостеприимством хозяев, отправились в гостиницу.

Так закончился день 20 августа 1960года. День суматошный, полный тревог, ожиданий, день большого успеха, день, когда впервые вернулись на Землю живые существа сутки побывавшие в космическом пространстве.

Корабль весом 4600 килограммов был выведен на орбиту с апогеем 329 и перигеем 306 километров. Такого еще не было в мире. Полученные и расшифрованные данные говорили, что в течение всего полета в кабине корабля поддерживались нормальные условия для жизнедеятельности, исследовалось воздействие на живой организм космического излучения, проводились биохимические, микробиологические, генетические эксперименты. Телевизионная система позволила физиологам прямо наблюдать за поведением животных в условиях невесомости. А это было особенно важно. Безотказно работали радиолинии, телеметрическая аппаратура, бортовое программно-временное устройство, система ориентации и управления, ТДУ, средства автоматики и парашютные системы.

Ученым - физикам были переданы новые сведения о космических излучениях, в том числе и те, что были получены приборами Лидии Васильевны Курносовой. Не плохо поработали и приборы, исследовавшие ультрафиолетовое и рентгеновское излучение Солнца.

…Утром вертолеты уже ждали нас. До этого летать на вертолетах мне не приходилось, привык к самолетам, и садиться на бескрылую «стрекозу» было, признаться, страшновато. Только вспомнив кадры из кинофильмов, где герои- вертолетчики совершали всевозможные подвиги: снимали рыбаков с льдин, людей с крыш при наводнениях, пришлось побороть чувство недоверия к этому виду авиационной техники. Может, и не были пилоты наших вертолетов такими героями, но ведь и мы были не на льдине в океане…

Погрузились. Взлет. Лететь не далеко, но впечатлений и переживаний - на всю жизнь!. Кстати, больше мне летать на вертолетах так и не довелось. Может суждение мое очень субъективно, но летать на самолете намного лучше. Признаюсь, через пару лет повстречался я и душевно поговорил с Михаилом Леонтьевичем Милем, главным конструктором вертолетной техники. Признания преимущества самолетов я ему высказать не рискнул.

Часа полтора полета и в круглом окошке кабины мелькнул распластанный на земле парашют, чуть в стороне - черный шар и фигурки людей. Как только приземлились, бросились наперегонки, к спускаемому аппарату. Словно ребятишки ощупывали его со всех сторон, гладили по обгоревшим бокам. Ведь это он, он пронесся горящим метеором в атмосфере, вернулся на землю, сохранив жизнь таким милым собачонкам!

Арвид Владимирович Палло, бывший здесь уже вторые сутки, снисходительно посматривал на нас- «Эх, дети, дети!»

Когда эмоции утихли, началось детальное обследование. «Стрелял» кинокамерой прилетевший с нами кинооператор Миша Бесчетнов.

Катапультированная капсула, Стрелкина и Белкина кабинка, парашюты - все совершенно цело.

Арвид Владимирвич рассказал, что два бригадира из находившегося километрах в тридцати совхоза видели, как с неба спускался на парашюте «вот этот самый шар и чего-то еще поодаль от него». Вначале их испугали какие-то громкие хлопки, или взрывы, как они выразились. Может быть, и действительно были хлопки при раскрытии парашютов?

Вообще-то, следует заметить, что уже тогда появились мысли о необходимости новой службы - службы поисково-эвакуационного обслуживания.

Кто мог об этом рассказать лучше того человека, который и стал тем самым «зачинателем»? Конечно - Арвид Владимирович Палло! Через несколько лет после этих событий, собирая крохи, оставшиеся в памяти участников, я попросил его написать все, что он помнил о тех днях осени и зимы 1960 года. Вот самые интересные кусочки его воспоминаний.

«В период отработки, а в дальнейшем при штатной эксплуатации кораблей-спутников, должна была быть создана специальная мобильно-действующая служба со своим штатным эксплуатационным оборудованием, средствами связи, транспортировки и парашютно-десантной группой… 20 августа меня вызвал Королев и поручил возглавить от нашего предприятия участие в поисково-эвакуационном отряде. Мне было дано два часа на сборы и вылет самолетом ИЛ-14 в город Орск, а там влиться в отряд, руководимый майором В.М Пекиным. Прибыв в Орск, я связался с ним. Зная уже о старте ракеты с кораблем, мы ожидали сообщений с самолетов, барражирующих в районе ожидаемой посадки. Группа вертолетов, на которых мы должны вылететь к месту посадки корабля находилась в готовности №1.

Наконец получили сообщение, что самолеты обнаружили корабль и отстреленную капсулу и выбросили на место приземления парашютистов, но координат этого места они не выдали. Дело было в том, что по инструкции координаты по радио можно было давать только в зашифрованном виде, а у пилота времени для зашифровки не было, поскольку его «штурмовало» высокое руководство непрерывными запросами обо всем том, что он видел на земле. С трудом упросили пилота нарушить инструкцию и сообщить нам координаты открытым текстом.

Мы вылетели на вертолете МИ-4, и, уже вечерело, когда мы приземлились у капсулы с животными.

Первая задача - извлечь собачек из их кабинки. С Белкой все прошло спокойно, она бегала и радостно прыгала вокруг нас. А вот Стрелка настороженно смотрела дикими глазами, и в руки не давалась. Но вскоре успокоилась, и тоже стала бегать и прыгать вокруг нас. Быстро погрузили их в вертолет. Уже стало смеркаться, и из Орска сообщили, чтобы вертолет, в связи с наступлением темноты, задержать до утра, и что утром, к месту приземления, прибудут члены Государственной комиссии. В это же время прямо на просяное поле, приземлился самолет с работниками «органов», но, убедившись, что все в порядке и помощи не требуется, убыли в Орск.

Посоветовавшись с пилотом вертолета, решили все таки отправить «груз» в Орск сразу же, поскольку посадочную площадку там могли подсветить прожекторами. Вертолет с собаками, медиком и одним солдатом, улетел.

Оставив на месте приземления капсулы охрану, наша группа - майор Пекин, кинооператор Бесчетнов, я, начальник караула и трое солдат двинулись по полю искать сам корабль. Степная ночь - глаз коли! С помощью ракетницы пытались связаться с караулом у корабля, но из этого ничего не вышло, патроны отсырели. Накануне, здесь прошел дождь, и вскоре из-за мокрого проса, и мы все промокли, а идти 3-4 километра. На ногах пудовые комья грязи.

Примерно через полчаса решили пострелять из автоматов. Услышали ответные выстрелы, но совсем не с того направления, по которому шли. Пошли на эти выстрелы и встретили солдата, который сам в степи заблудился. Куда идти? Где корабль? А утром прилетит Госкомиссия! Положеньице! Решили делать «звездные походы». Разбились на группы по два человека, и, они, выбрав направление на звезду, благо ночь была ясной, шли 20 минут, затем один из них еще 15 минут. У каждого бумага и спички - для сигнала: «Нахожусь здесь».

На третьем «луче» «звездники» наткнулись на парашют, а неподалеку и на корабль. Собрались все вместе. Настроение приподнялось, но… было чертовски холодно и сыро. Пытались развести костер, но мокрое просо гореть не пожелало. Завернулись в парашют и пытались хотя бы немного поспать.

Утром комиссия не прилетела, а прилетел ведущий конструктор

О.Г. Ивановский и с ним наш инженер О.И. Казюпа, и «хозяин» системы АПО.

Хорошо, что прилетевшие догадались взять с собой продукты, ведь у нас уже сутки куска хлеба во рту не было».

(О системе АПО - чуть дальше.)

Всего этого, тогда, в степи, Арвид, конечно, не рассказывал.

Окончив осмотр шарика и, подготовив его к перевозке, решили вернуться в Орск. Арвид, страшно уставший за эти дни, не рискнул оставаться еще на сутки и полетел вместе с нами. Опять полтора часа полета и под нами Орск. Вертолет зашел на посадку. На аэродроме мы с большой радостью увидели прилетевший за нами, громадный Ан-12, тогда еще новинку авиационной техники. На нем прибыло и все оборудование, необходимое для перевозки спускаемого аппарата.

Не хватало самой «мелочи» - автомашины нужных габаритов и грузоподъемности и автокрана. Руками спускаемый аппарат не поднимешь, и в привезенный контейнер не погрузишь. Но где все это достать? Орск - город незнакомый. Помогло командование аэродрома: связало нас с горкомом партии, а оттуда последовала команда на один из металлургических заводов выделить нам все, что мы только не попросим. И грузовик, и автокран и водители для них, нашлись.

Договорились на следующий день, раненько утром выехать в 600-километровое путешествие. Триста туда, триста обратно! Остался только не решенным вопрос, а как быть с проводником? Как без него путешествовать по целинным оренбургским степям? Ориентиров никаких, дорожных указателей тоже. Целина! С воздуха летчики без труда находили район посадки шарика, и если самолет или вертолет и отклонялся на несколько километров, то поднявшись повыше, сразу же мог обнаружить то, что искал.

На автомашине, по безбрежной степи, без дорог и заметных ориентиров попасть в незнакомое место трудновато. Словом проводник был бы совсем не лишним, но найти его не удалось.

Могли бы помочь карты, ими нас снабдили летчики, это прибавило нам оптимизма, но он быстро рассеялся, как только нам объяснили, что это карты десятилетней давности, что картографы не поспевали за бурным развитием Целинного края: появлялись новые совхозы, поселки, которые естественно на картах не значились, пропадали старые хуторки, а оставшиеся в степи старые дороги ни к каким населенным пунктам не вели. Целина! Карты, мы все же взяли. Пришлось подумать и о жизненно-необходимых припасах - продуктах. Не без спора согласовали ассортимент, достаточно калорийный и разнообразный. Но потребности наши были весьма ограничены местным продуктовым магазином: две буханки черного хлеба, три банки консервов и все! Воды, правда, взяли целый бидон.

Делать нечего, рискнули ехать без проводника. Хорошо, что один из шоферов год, или два назад, как он сказал, ездил в нужный нам район.

Орск еще спал, когда мы, проехав по его тихим улицам, выбрались в степь. Зная, что наш путь в один конец примерно 300 километров, решили доехать до места приземления за один день.

Август - в степи разгар уборочной. По еле видимым дорогам то навстречу нам, то обгоняя, мчались машины, груженые зерном. Дорогу к элеваторам или ссыпным пунктам безошибочно можно было проследить по россыпям вдоль дорог отборного целинного зерна. Особенно на поворотах… А сколько брошенной, раскулаченной уборочной техники! Краска-то еще свеженькая, а половины агрегата нет! И валялось все это у дорог, в канавах.

Ну почему так? Почему мы могли везти свой груз осторожно объезжая каждый

бугорок, на крутых спусках пешком шли впереди машин, чтобы, не дай бог не попасть в какую нибудь ямку? Почему мы так любили свое дело? А землеробы? Что, хлеб не достоин такой же заботы и любви? Не свой? Государственный? Больно было смотреть на все это…

В середине дня въехали в большой хутор, по существу городок районного масштаба, хотя и назывался хутором. Кинотеатр, ресторан, железнодорожная станция. Рудник неподалеку. Экономя свои припасы - пообедали и тронулись дальше.

Первые 200 километров, пока попадались хутора, значившиеся на картах, мы чувствовали себя достаточно уверенно, но последняя сотня километров забот нам прибавила.

Хорошо укатанная дорога, едем со скоростью 40-50 километров в час. Вдруг дорога раздваивается: стоп! По какой ехать дальше? Общее направление известно - на восток. Но они обе идут в этом направлении. Поспорив, выбираем одну из них и вперед! А километров через 5 выбранный проселок делает резкий поворот и уходит совсем в другом направлении! Куда? Возвращаемся к развилке, едем по второй дороге.

Бывало и так, что, с трудом выбрав одну из двух дорог и, проехав по ней километр, убеждались, что обе дороги сходятся опять в одну. Смеялись, а сколько времени потратили на выбор и на спор!

В хуторках, спросить про дорогу? А как ответишь на вопрос: «Куда вам ехать-то?» Наш «конечный пункт» - место, где приземлился спускаемый аппарат, еще не имел исторического наименования. А вот состав нашей экспедиции внимание к себе привлекал, и вопросов о том, «Что это мы по степи везем? И зачем нам подъемный кран?» - задавались жителями не один раз. Отвечали, что в «большом баке» - контейнере для аппарата, везем цемент, а кран для разгрузки… Наивно? Конечно. И вряд ли кто поверил, а что было делать?

К исходу дня, когда спидометры накрутили километров по триста пятьдесят, на степном горизонте показались какие-то строения. И по расстоянию, да и по времени мы должны были быть где-то неподалеку от цели. Но то был не хуторок. Оказалось, что это воинская часть! Ракетчики! Правда, не «наши», а зенитчики. Как это нас обрадовало! Вчера летчики рассказывали, что к месту приземления приезжал какой-то офицер, но уехал, убедившись, что никакой помощи не требуется. Ведь можно было бы узнать, из этой ли части был тот офицер, попросить и нас проводить.

Приближение нашей кавалькады явно не сельскохозяйственного вида у дежурного вначале вызвало, как не трудно представить, некую настороженность. Был срочно вызван командир. Ему, естественно, мы вынуждены были рассказать о цели нашего приезда. Помню, что реакция его была для нас совершенно неожиданной. Да мало сказать - неожиданной. Нас чуть ли не на руках вынесли из машин, только что качать не начали. Такое искреннее проявление восхищения и восторга, да нет, не нами, - делами нашими, к которым мы имели отношение, выплеснулось на нас. Я, по крайней мере, это почувствовал впервые в жизни!

Действительно, на работе среди своих, мы были, как и все, обычные, свои. За «забором» просто никто не знал, чем мы занимаемся, к каким делам имеем отношение. А тут, в общем-то посторонние люди впервые увидели тех, о ком не писали, не говорили, кто скрывался «невидимками»…

После трехсоткилометрового степного путешествия и столь бурной встречи усталость ощущалась весьма… Но от предложенного ужина мы стоически отказались и попросили лишь помощи и проводников до того места, где, как оказалось, побывали уже несколько офицеров-ракетчиков.

Командир с гордостью сообщил нам, что его батарея «вела» Пауэрса в мае месяце и готова была к «принятию мер» пресечения подобного нахальства, но американский «U-2» не дошел до их «рабочей зоны». Повезло соседней батарее, она его и сбила. Командир просил нашего согласия взять с собой к месту приземления «шарика», в качестве поощрения, тех, кто первыми обнаружили Пауэрса и вели его самолет. В качестве поощрения! Вот так. Командир так и сказал: «Я прекрасно понимаю, что все это очень секретно, все это необычно…но…но я видел ваш аппарат. Прошу разрешения взять с собой несколько человек, в виде поощрения. Очень прошу»!

Последние в тот день три десятка километров, пожалуй, были самыми легкими во всем нашем длинном пути. Настроение - великая сила!

До места добрались уже заполночь. Не очень-то просто при свете автомобильных фар удалось поднять спускаемый аппарат, погрузить его в контейнер. Я, признаться, очень боялся за нашего крановщика -­ шофера автокрана. Он так волновался, так переживал, ему так хотелось все сделать на «высшем уровне», что как бы с ним самим, что нибудь не случилось в самый ответственный момент. Но, слава богу, все было сделано отлично.

С общего согласия было решено отметить «Место приземления первого в истории космического корабля» - в ту лунку, которую шар оставил на пашне, вбили стальной лом, а к нему прислонили два неподалеку валявшихся колеса от комбайна. Новеньких колеса…

Поблагодарив дежурившую третью ночь охрану, тронулись обратно в часть. Уставшим, измученным, но безмерно счастливым и довольным эти 30 километров нам показалась и короткими и менее тряскими.

Вернувшись в часть, плотно поужинали и еле добрались до коек, которые нам специально приготовили в «Красном уголке». Спать и спать! В общем-то, спать долго не пришлось. Казалось, я только что закрыл глаза, как чей-то настойчивый голос снова и снова будил меня. Молоденький лейтенант, улыбаясь, отрапортовал, поднеся как-то особенно лихо руку к козырьку, что «выполняя ваше указание, будет на заре». Наскоро перекусили, собрались ехать. Хотя и ранний был час - весь офицерский состав части вышел нас провожать.

Обратный путь не многим отличался от вчерашнего. Разница была лишь в том, что через населенные пункты ехали в обратном направлении, но все с тем же «баком с цементом» и автокраном. В одном из хуторов решили перекусить. Поставили машины в стороночку, пошли в столовую. Дежурить никто не остался. Зачем? Кто и что мог украсть? Машины закрыты. Груз - тоже. Покушали. Вышли. А у наших машин - человек сорок! Дети, женщины, мужчины. Стало ясно, что через такую преграду просто так не пробраться. Нужно держать ответ. Так и получилось. Обступили нас со всех сторон.

- Товарищи дорогие! А не можете ли вы нам пояснить, что это вы такое интересное по степи второй день возите? - спросил седой, но крепкий дед, посасывая самокрутку и с хитрецой поглядывая на нас.

Ну что ответить? Наверное, в сознании людей как-то связывались два необычных события: сообщение по радио о приземлении космического корабля и появление странных для степного пейзажа машин. Да и молва народная наверняка уже донесла сюда слушок от тех, кто видел спускавшийся с неба на парашютах какие-то странные предметы. Нам же говорили военные, что кто-то из местных жителей это видел.

Проведение пресс-конференций для населения нам не поручалось, поэтому оставалось лишь отшучиваться. Но труднее всего было с ребятами. От этих вездесущих бесенят попробуй что либо укрой! По их глазенкам было видно, что пока мы обедали они обе наших машины облазали вдоль и поперек. Крупным почерком это было написано на их мордашках, вместе, правда, с досадой - не удалось таки узнать!

Пока шел разговор со старшими, они активности не проявляли, но как только мы сели в машины, захлопнули дверцы, пять или шесть пацанов повисли на крыльях и выложили, путаясь и заикаясь от волнения, что они знают, точно знают, что мы везем тот спутник, который опустился в их районе, и нам нечего это скрывать!

Когда мы тихонько тронулись и все, кроме одного, посыпались на землю, я не выдержал, поманил его пальцем, самого смелого из всей ватаги. Копна белесых выгоревших волос, задорный нос и голубые глазенки просунулись в кабину.

Скажу тебе по секрету, но только никому, понял?

Клянуся! До самой до могилы!

Это он…

Надо было видеть, как изменилось лицо паренька! Он узнал таки тайну, но ведь дал клятву! Очевидно, почувствовав, что если он сейчас же не удерет от своих друзей, стоявших неподалеку, то они «вытащат» из него признание, паренек пустился наутек. Друзья его, сорвавшись с места, помчались за ним.

Моторы взревели, мы тронулись дальше. Опять кругом степь, опять степные дороги.

Когда до Орска по нашим расчетам, оставалось километров сто, заметили вертолет. Он, очевидно, искал нас. Остановились. Вертолет завис над нами, из кабины высунулся пилот. Поняв по нашим жестам, что у нас все в порядке и что помощи не требуется, вертолет ушел на запад и, вскоре, скрылся за горизонтом.

К концу дня показались трубы орских заводов. А мы, словно моряки, долго плававшие в океане, от этих «земных» ориентиров были просто счастливы. Последние километры пути - и наша экспедиция въехала на аэродром. Контейнер был тут же перенесен в АН, а мы, вроде бы «совсем не уставшие», еле добравшись до гостиницы, в тот вечер уже больше ничего не помнили и не слышали…

На следующее утро дежурный поднял нас очень рано, сообщив. Что получено разрешение на вылет и экипаж АН-а уже ждет нас.

Разбег. Подъем, несколько часов полета - и под нами Внуково.

В непростых событиях истории нашей отечественной космонавтики, происходивших в декабре 1960 года, мне участвовать не пришлось. Королев включил меня в группу специалистов, командированных в одно из экзотических мест. Но об этой командировке разговор особый.

В декабре предстояли еще два пуска кораблей-спутников с задачами, аналогичными августовскому. Это были этапы подготовки полета с человеком на борту.

Старт 1 декабря. О пуске торжественно сообщили все радиостанции Советского Союза. На борту корабля две собачки: Пчелка и Мушка.

А на следующий день в очередном коммюнике ТАСС сообщалось:

«К 12 часам по московскому времени 2 декабря 1960 года третий советский корабль-спутник продолжал свое движение вокруг земного шара… По получении необходимых данных была подана команда на спуск корабля-спутника на Землю. В связи со снижением по нерасчетной траектории корабль-спутник прекратил свое существование при входе в плотные слои атмосферы…»

Поскольку произошло «снижение по нерасчетной траектории» была ли это забота только ракетчиков? Нерасчетная траектория спуска могла быть и по вине корабля.

А произошло вот что. Команда на спуск наземным пунктом была подана вовремя, ориентация состоялась, ТДУ включилась и отработала нормально, но… из-за возникшего отказа системы стабилизации, результирующий импульс для торможения оказался недостаточным. Траектория спуска оказалась сильно растянутой, и отделившийся от приборного отсека спускаемый аппарат летел за пределы Советского Союза. А в этом случае автоматика корабля была обязана предоставить слово системе АПО.

Вот, пожалуй, здесь и упомяну об этой «страшной» системе. Не буду ничего изобретать и вспоминать, лучше предоставлю слово Борису Евсеевичу Чертоку, ибо он, и его отдел непосредственно курировал эту систему. И так…

«…В спускаемый аппарат был заложен заряд тротила. Система АПО - аварийного подрыва объекта - должна сработать в том случае, если приземление прогнозируется вне территории Советского Союза. Чтобы аппарат не попал во враждебные руки, он должен быть разрушен еще до входа в атмосферу. По пути к Земле атмосфера окончательно уничтожит его и все возможные государственные тайны. Это было придумано только для беспилотных кораблей. Что касается собак, то их в данном случае приравнивали к прочему секретному оборудованию корабля…»

При получении команды на торможение и спуск в системе АПО запускались специальные часы этой «адской машины», которые должны выдать команду на подрыв спускаемого аппарата через установленное время, если от датчика перегрузки не поступит сигнал о входе в атмосферу и отмене взрыва. В расчетное время такой сигнал в систему АПО не поступил и она… сработала! Спускаемый аппарат был взорван. Пчелка и Мушка погибли, а разработчики АПО получили полное удовлетворение - система подтвердила свою надежность. Занимались ею очень опытные специалисты одного из ленинградских НИИ. Самыми добрыми словами вспоминаю инженеров Салина, Хаита, милейших девочек Наташу Кондрикову и нашего куратора Верочку Фролову-Жарову, мою давнишнюю любовь…

Не могу не привести по поводу этой системы цитату еще из одной книги:

«…Какой-то гад из нештатных «защитников государственных секретов» подкинул начальству мысль:«Нужно разработать и установить на беспилотном корабле систему аварийного подрыва, которая обеспечит разрушение корабля в случае его спуска вне нашей территории». Я подозреваю в подкидывании этой мысли Чертока: ему подчинялась лаборатория по установке систем аварийного подрыва на боевые ракеты в случае отклонения траектории их полета от расчетных параметров. Это было недопустимо. Во-первых, это нелепость по существу: нет у нас ничего секретного, во-вторых, это унизительно. В-третьих - время.. Мы потеряем много времени на разработку, испытания и установку такой опасной и сложной системы…

Королев твердо стал на сторону введения системы аварийного подрыва».

Это из книги «Траектория жизни». Автор - Константин Петрович Феоктистов.

Добавить ко всему этому могу лишь то, что во многом с ним не согласен, особенно по форме изложения своих оценок ближайших соратников тех лет.

А что касается моего практического знакомства с этой системой, то при подготовке еще августовского корабля со Стрелкой и Белкой, на технической позиции, по завершении всех испытаний, перед отправкой на старт, внутри спускаемого аппарата надо было устанавливать ту самую «бомбу».

Кому можно было поручить эту операцию? Собрались, подумали, поспорили, из наших ребят желающих не оказалось. Военные? Помилуй Бог, какое отношение они имели к таким «секретам»? Пришлось это делать самому. Из МИКа были удалены все и гражданские и военные, на электрокаре из специального хранилища, где обычно готовили боевые части ракет, уложенную на песок привезли к кораблю ту самую «бомбу». Работал только военный крановщик и двое наших монтажников.

Специальным приспособлением ее подняли к открытому люку спускаемого аппарата. Перед этим, я влез внутрь, лег на спину в капсулу вместо «собачьей» кабины, принял «бомбу» на руки, установил ее в специальные ложементы, подключил и законтрил электрические штепсельные разъемы. Тогда так пришлось…

Последний в 1960 году пуск корабля был произведен 22 декабря. Полет должен был продолжаться сутки. В полет были отправлены две собачки - Шутка, Комета и полный набор мелкой живности. В начале полет шел прекрасно, но двигатель блока «Е» - третьей ступени, в начале своей работы решил отказать! Автоматика управления выдала команду на отделение корабля от ракеты. Баллистики прикинули и сообщили, что корабль войдет в плотные слои атмосферы где-то над Якутией.

В подготовке этого пуска из-за «спецкомандировки» мне участвовать не пришлось и все то, что вспомнилось, все то, что произошло, мне рассказали участники тех событий Арвид Владимирович Палло, и Федор Анатольевич Востоков. После наших августовских «подвигов» в степях целинных Королев поручил Арвиду Палло возглавлять поисковые группы. Позже он обо всем этом написал, и рукопись прислал мне. От «первоисточника» я отступать не хочу. Палло писал, что их группа и вертолетно-самолетное обеспечение были сосредоточены на аэродроме «Кряж» местной авиалинии в Нвокуйбышевке, в нескольких километрах от Куйбышева, близ расчетного района ожидаемой посадки спускаемого аппарата. В день пуска к 5 часам утра все были готовы к работе. Сообщения о старте ждали до 10 часов, до 11… Только в первом часу им передали - «Отбой». Поняли: одно из двух - или пуск отложен по каким-то причинам, или… Но вот об этом «или» думать не хотелось. Достаточно было первого декабрьского. Поскольку, как всегда, ночь перед пуском на космодроме ли, здесь ли, все равно беспокойная, решили отдохнуть, а в Москву лететь завтра. Естественно, потратили все продуктовые припасы, которыми запаслись из предыдущего опыта. Вся группа - Палло, Казюпа, Лобнев и представитель из ленинградского НИИ, специалист по системе АПО - Комаров, решила заночевать в одной комнатушке, «арендованной» в воинской части. Но поздно вечером дежурный сержант передал им телеграмму: «Палло и Комарову с необходимым инструментом и оборудованием срочно вылететь на аэродром «Безымянка», близ города Энгельс. Там будет ждать Ту-104. Королев». Самолет для перелета уже был готов. Вылетели. И действительно, в «Безымянке» ждал снятый с рейса на Алма-Ату Ту-104. С двумя «спецпассажирами» он тут же вылетел. Командир экипажа, с подозрением покосившись, неохотно заявил, что ему приказано лететь то ли в Новосибирск, то ли в Красноярск - указания последуют позже, в полете. Сели в Новосибирске. Что? Зачем? Почему? Полная неизвестность. У трапа их уже ждали. Рядом стоял с работающими моторами самолет Ил-14. «Это для вас. Перегружайтесь скорее и - счастливого пути». - Все, что услышали в Новосибирске.

Взлетели. В полете ясности не прибавилось. Прилетели в Красноярск. У начальника аэропорта Палло встретил представитель МВД, как он отрекомендовался, и попросил немедленно перегрузить все их имущество в ИЛ-14. Будучи голодными и не имея папирос, «спецпассажиры» попросили разрешения сходить в буфет, но в этом нам отказали. Был послан кто-то из экипажа ИЛа.

На КП ВВС встретились с представителем Уральского военного округа, который сообщил, что

дальше летят вместе, но на другом самолете. Куда? Точно не известно,или в Туруханск, или в Туру, узнают в аэропорту Подкаменной Тунгуски.

Вылетели в полночь, уже 24 декабря. Прилетели. Было уже около трех часов ночи. На аэродроме в к своему удивлению, увидели целую группу военных, вертолеты, самолеты... Только здесь, наконец, узнали о целях своей сверхскоростной авиа-эстафеты. Где-то в этом районе были обнаружены радиосигналы, похожие на пеленгационные спускаемого аппарата. Узнали и кое-какие подробности. Оказалось, что пуск ракеты-носителя прошел нормально. Первая и вторая ступени справились со своей задачей, а вот третья подвела. Корабль не получил нужной скорости, на орбиту не вышел, и, видимо, по очень крутой траектории вошел в атмосферу. Собачки, находившиеся в спускаемом аппарате, вероятно, погибли. Перегрузки должны были быть существенно больше допустимых... Но если принимались радиосигналы значит спускаемый аппарат цел. Может быть, и собачки еще живы…

Но сигналы принимали только одной станцией, и по ним можно было определить только направление к месту нахождения передатчика, второй-то засечки нет. Точка посадки не известна, «Пищало» где-то в направлении Туруханск - Тура.

Все участники, посовещавшись, решили разделиться на группы по самолетам и вертолетам, лететь по направлениям к Туруханску и Туре, и вести визуальное наблюдение с целью обнаружения оранжевых парашютов, капсулы и спускаемого аппарата. Палло и Комаров вылететь вместе на ИЛ-14 в Туру. Приземлившись, сразу же пошли к начальнику аэропорта, у которого их встретил майор НКВД Никифоров.

Оказалось, что КГБ и НКВД уже ведут поисковые работы самостоятельно. Минут через десять, пришла радиограмма с самолета АН-2, и чуть позже с самолета ИЛ-14 ВВС, что они видели «цель». Палло подключился к разговору с пилотом АН-2 и понял, что он видел спускаемый аппарат, который приземлился в тайге приблизительно в 65 километрах юго-западнее Туры. Координаты того места: 63 градуса 42 минуты северной широты, 90 градусов 50 минут восточной долготы. И почти тут же начальник аэропорта сообщил, что получены радиограммы еще с двух самолетов: они тоже видели в тайге повисший на деревьях купол парашюта и какой-то черный шар.

Из Туруханска прилетел вертолет МИ-4 . Палло попросил начальника аэропорта немедленно доставить их к месту приземления спускаемого аппарата, но его просьба была отклонена в связи с наступлением темного времени.

Пришлось подключить к разговору майора Никифорова и объяснить чем вызвана необходимость срочного вылета. Дело в том, что на борту в системе АПО был часовой механизм, взведенный на определенный срок срабатывания и выдачи команды на подрыв спускаемого аппарата, и не известно исполнил ли этот механизм команду «отбой», поскольку посадка была аварийной. Вылет с трудом был разрешен. Взлетели. С трудом, выбрав в тайге местечко, чуть не в километре от места посадки аппарата, вертолет завис метрах в пяти от снега. Выпрыгнув, тут же увязли по пояс. Ни лыж, ни компаса нет. Пробираясь по тайге, метров через сто уже потеряли нужное направление. В это время, пролетевший над ними АН-2 по радио передал пилоту вертолета, что улетает в Туру. Палло пришлось вмешаться и убедить пилота самолета сделать несколько пролетов по направлению к месту нахождения аппарата, пока они туда не доберутся.

С громадным трудом стали пробираться и как только добрались первое, что бросилось в глаза - это висевший на дереве парашют, совершенно целый корпус шара, два открытых люка и в одном - «капсула» с собачьей кабиной. Она не катапультировалась. Отрывная плата с электроразъемами не отделена и на ней весел целый пук переплетенных обугленных проводов. Подошли осторожненько, прислушались - собачки признаков жизни не подавали.

Прежде всего, нужно было отключить электрические цепи от взрывного устройства. Это можно было сделать, только забравшись внутрь аппарата через люк. Через люк... Но в люке не катапультированная капсула, в ней кабина с собачками, а под капсулой пиротехническое устройство - пушка, которая должна была выстрелить этой капсулой, но не выстрелила.

А в каком она состоянии, эта пушка? Быть может, чуть тронешь и... А ведь снаружи аппарата торчали оборванные и обгорелые провода... Какие там провода замкнуты, какие нет?..

Решили так, к аппарату пойдут двое и попытаются, забравшись внутрь, отключить нужные электрические разъемы. Двое - это Палло и Комаров. Пошли не вместе, по очереди. Палло, как старший, пошел первым и решил, прежде всего отключать пиротехническую пушку. Комаров возразил: первым должен пойти он и отключить взрывное устройство. Приказывать Палло не стал, чтобы не обижать товарища. Кому идти первому разыграли на спичках - и то и другое было одинаково опасно. Выпало первому идти Комарову. Он пошел, Палло встал за дерево. Комаров пролез в люк головой вниз, только ноги наружу торчали. Через пару минут вылез. «Отключил!» Отключать пушку пошел Палло, а Комаров встал за дерево. Арвиду через люк нужно было добраться почти до самого дна аппарата. Пришлось ему снять куртку и пролезать туда вниз головой…

(Тут невольно я вспомнил аналогичную "процедуру", когда сам на стартовой площадке, на заправленной ракете, по часовой готовности вот так же вниз головой, в таком же шаре добирался, за злополучным куском не пристегнутой ткани перед пуском корабля с Белкой и Стрелкой. Но тогда было тепло, август, а не январь в сибирской тайге!).

Рассмотреть собачонок через обмерзший иллюминатор кабинки не удалась, снять же кабину можно было только вытащив капсулу из корабля.

Стало смеркаться. На этих широтах зимний день короткий - всего три-четыре часа. Вернулись в Туру. Первый раз за все эти сумасшедшие сутки решили выспаться. Но не тут-то было: за ночь их дважды будили. По радио вызывал Королев, требовал доклада о том, что и как обнаружено, живы ли собачки. К сожалению, подробной информации ему дать не могли, связь несколько раз прерывалась, мешали помехи от сполохов северного сияния и, в конце концов, Москва вообще «пропала». Утром 25 декабря в Туру прилетели еще несколько человек, и среди них - медик А.А.Гюрджиан, ведущий конструктор с завода 918 - Ф.А.Востоков, капитан Чернавский, ленинградцы -«АПО-шники» Салин и Хаит. Все вылетели к месту посадки корабля. Прилетели. Начали снимать капсулу с собачьей кабиной. И вдруг собачонки неожиданно залаяли! Живы! Несмотря на самые пессимистические прогнозы. Несчастных, замерзших, изученных собачонок Гюрджиан завернул в тулуп и на вертолете отправился в Туру. В тот же день они на самолете были отправлены в Москву. Мыши и прочая мелкая живность замерзли.

Королев сообщил, что в Туру прилетит представитель вертолетного конструкторского бюро М.Л.Миля. Это было очень кстати, поскольку местные вертолетчики поднимать из тайги аппарат категорически отказались.

К вечеру прилетел летчик-испытатель Рафаил Капрэлян, обладатель мировых рекордов, установленных на вертолетах и наши конструкторы А.Ф.Тополь, Наумкин, Новиков, М.Ф.Решетнев. После проведенного совещания решили доставлять аппарат в Туру вертолетом. Осмотревшись и повздыхав, Капрелян согласился попытаться поднять наш аппарат и отвезти его в Туру, подвесив на тросе, если он по весу…

- А сколько весит эта ваша штуковина? - с тревогой спросил он, похлопывая рукавицей по обгорелому боку шара.

- Около двух тонн...

- Сколько? А вы знаете, что на подвесе МИ-4 может брать не больше полутора тонн? А у вас больше двух? Такой груз я не подниму, как хотите.

- Что же будем делать?

- Это ваши заботы. Я могут предложить только одно: облегчить вертолет, снять часть оборудования, слить часть горючего, на борту буду я один и еще ... еще прорубить в тайге просеку, дать мне горизонтальный участок для взлета. А вашу технику закрепить на короткой подвеске.

Принятые «мероприятия», были разбиты на две части: промышленно-технические и лесотехнические... Первая часть реализовалась наличными силами. А вот кто лес будет валить? Чем? Как? Кто-то предложил обратиться за помощью к делегатам юбилейного съезда, посвященного тридцатилетию Эвенкийского автономного округа, проходившего в те дни в Туре. На следующий день на вертолетах в тайгу добрались человек 15 лесорубов с инструментами и довольно быстро прорубили двухсотметровую просеку шириной метров пятьдесят. Решили кое-что снять и с нашего аппарата.

Палло, капитан Чернавский и Алексей Тополь, решили остаться в тайге на ночь. Мероприятие, скажем прямо, весьма рискованное при местном климате и времени года. Не дай Бог пурга - и люди пробудут в таежном «плену» на неопределенное время. До города-то 65 километров. Тем не менее, остались.

Капрэлян прилетел на вертолете утром. Слили часть горючего, вертолет поднялся, завис над шаром. С большим трудом удалось пристегнуть трос на крюк вертолета. Взревел мотор и с громадным трудом вертолет чуть приподнял тяжеленный груз и, наклонив нос, чуть не волоком потащил его над просекой...

До Туры добрались благополучно. Но дальше как? Капрэлян, напереживавшись сверх всякой меры, видимо, неточно рассчитал или просто не увидел из-за поднятого вертолетными лопастями снега, отцепил наш аппарат метров на пять выше, чем хотелось. Удар о снег большого вреда не причинил, но принцип... Палло пришлось сказать Капреляну несколько не очень ласковых слов. Тот обиделся, улетел в Москву, сказав, правда, на прощанье, что дальше везти шар уже могут его товарищи, или местные вертолетчики, пользуясь его, Капрэляна опытом, или прямо из Туры на самолете, если только подходящий для этого самолет сможет сесть и взлететь с Туринского аэродрома...

По мнению командира экипажа АН-12, специально прилетевшего в Туру, местный аэродром для такой операции мог подойти, но ... требовалось согласие командования ВВС. Представитель этого командования решительно отказался от посадки в Туре, предложив везти аппарат в Туруханск на санях трактором или на оленях...

От Туры до Туруханска чуть не тысяча километров - это по прямой. А ехать зимой можно лишь по льду Нижней Тунгуски, и это чуть не вдвое дальше ... Да к тому же, в ту зиму река замерзала дважды - по первому льду прошла вода и потом замерзла. Старожилы считали, что лед не выдержит вес трактора.

Оставалось одно: вертолет. После раздумий был принят такой план: впереди полетит начальник аэропорта Туры на АН-2, за ним на МИ-4 с подвешенным аппаратом начальник аэропорта в Туруханске, а замыкать отряд будет самолет АН-2 с топливом для дозаправок вертолета.

Далеко не просто оказалось прицепить шар к тросу с вертолета. Зависший вертолет поднимал снежный вихрь. И пилот, не видя поверхности, не мог точно определять подняться или опуститься ему, чтобы человек, стоявший на шаре, мог зацепить трос. Эквилибристика! Пришлось командовать со стороны. А как? Кричать? Без толку, за ревом двигателя пилот не услышит... Радио нет. Решили на пальцах: Палло показывал пилоту один палец - один метр высоты, два пальца - два метра, согнутый палец - полметра. Вот так, в век атома и космических достижений...

Перелетали надо льдом реки по 100-200 километров, садились для дозаправки вертолетных баков, каждый раз, отцепляя и прицепляя груз. Добрались до небольшого поселка Тутончаны.

До Туруханска оставалось еще километров 200. Но здесь погода решила доказать, что сибирский январь - это январь! Температура стала падать, и вскоре термометр уже ничего не мог показать - ниже минус 60 градусов по Цельсию шкалы не было… И так трое суток. Самолеты и вертолет в таких «нечеловеческих» условиях работать отказались. Можно было отдохнуть. Разместились в местной школе, благо начались каникулы, получили во временное пользование штук тридцать оленьих шкур - на них спали, ими и укрывались.

На третьи сутки Туруханск сообщил о возможности потепления, но по всей вероятности, непродолжительного. Январь есть январь.

Решили заблаговременно разогреть моторы. Для этого были специальные бензиновые «воздухогрейки», но при шестидесятиградусном морозе бензин гореть в них не пожелал... Нашли электрический обогреватель, но для его подключения не было нужных проводов. Пришлось временно снять в поселке... уличные провода.

Помучались прилично, но моторы удалось запустить. Перед вылетом Туруханск сообщил, что по трассе возможен сильный туман. Но ждать?.. Чего ждать? Опять шестидесятиградусного мороза? Решили лететь, и лететь только надо льдом, по руслу Нижней Тунгуски. А она в этом районе вьется ужом между сопок и сопочек. Как лететь, да еще в тумане? Наверное, надо было придерживаться все время одного берега - гарантия от столкновения с сопкой на другом берегу, а при осложнениях- бросать аппарат на лед.

Палло летел на первом самолете, и, высовывая руку, отмашкой предупреждал пилота вертолета о зигзагах речного русла.

Вот так, в густом тумане преодолели последние километры и добрались, наконец, до Туруханска.

Туруханск «угостил» прилетевших хорошей баней, нормальной гостиницей и даже новогодней елкой.

Через два дня из Москвы прилетел АН-12, спускаемый аппарат погрузили, и отправили в Москву. А Палло и оставшиеся товарищи на ИЛ-14 вылетели через Красноярск, и Свердловск.

*

Не был для нас счастливым 1960 год. Не был.

В апреле пытались дважды полететь к Луне, и оба раза неудачно.

В мае первый корабль-спутник вместо спуска поднялся на более высокую орбиту.

В июле - гибель корабля с Чайкой и Пчелкой.

Только в августе нормально слетал корабль с Белкой и Стрелкой.

В октябре неудачей закончились два пуска к Марсу.

В декабре - пуски двух кораблей, о которых только что шла речь.

Тяжелым был тот год. И, прежде всего, конечно, для Королева. Сколько сил, сколько нервов забрал тот год! А ведь по натуре Королев был человеком, жаждущим как можно скорее положительных результатов. Как можно скорее!

Железный характер! Так порой о нем говорили и писали. Быть может и так. Быть может, в тяжелых обстоятельствах особенно ярко проявлялся этот железный характер, быть может, редко кто мог видеть Королева в растерянном или удрученном состоянии. Неистребимое упорство в достижении поставленной цели, стальная воля, помноженная на знания и логику, казалось, руководили им. Но давалось это, вероятно, ох, как нелегко! И, наверное, оставаясь наедине в маленьком домике на космодроме, в рабочем кабинете конструкторского бюро или дома, он бывал другим.

Но мы этого не видели: другим Главный для нас быть не мог!

Теперь ненадолго вернусь в декабрь 1960 года, к причине, не позволившей мне принять участие в событиях «Тура-60».

В начале декабря меня вызвали к Королеву. В кабинете он был один. Поздоровавшись, и к удивлению, не спросив ни о чем, не поинтересовавшись ходом работ в цехах и на испытательной станции, как-то тяжело вздохнув и потерев виски, кивнул на стул рядом.

- Вам предстоит весьма важная и деликатная командировка. Слышали про такой остров - Куба? Так вот туда.

Я в полном недоумении молчал. Мог ожидать чего угодно, но не то, что услышал.

- Товарищи сообщили, - продолжал он,- что где-то на Кубе недавно упала американская ракета «Тор-Аджена» со спутником, кажется «Транзитом». Слышали про такой? Это был аварийный пуск. Интересно посмотреть, что там осталось, техника-то американская, может быть поучимся чему-нибудь. Но, как понимаете, открыто это делать неудобно, поэтому решено так: через несколько дней на Кубу летит делегация Внешторга по поводу закупки сахара, так вот вместе с ней и полетите.

- Я один? - растерявшись от всего услышанного, только и смог я спросить.

- Нет, не один. Будет еще приборист от Рязанского, двигателист из НИИ-88, еще один-два товарища. Как вы понимаете, это все строго секретно. О командировке ни здесь, ни дома ничего не говорить. Служебная командировка - и все.

- А как же торговые дела? Я-то в них...

- Так вот, чтобы понимать, о чем будет речь на переговорах, ну, хотя бы, о том, какая разница между сахарным тростником и сахарной свеклой, вы несколько дней поучитесь сахарному делу в одном из институтов здесь, в Москве. Ждите звонка.

Мне кажется не надо много говорить о том, что здравого понимания предстоящего было весьма мало. Дома я, естественно, поначалу ничего не сказал, но когда мое вдруг появившееся пристрастие в вечерние часы к тому БСЭ на букву «К» не осталось незамеченным, пришлось сказать, взяв обещание молчать при любых обстоятельствах. Не скажу, что это вызвало у моих домашних особый восторг, особенно поразила фраза жены, которая, глядя куда-то в сторону, произнесла: «Если с тобой что-то случится, как же я буду жить тут с ребенком?» Только это… Следует сказать, что в январе этого года у нас появился второй сын, нареченный Александром.

Через пару дней мне сообщили адрес одного из технологических институтов сахарной промышленности и время прибытия туда.

Главный инженер этого серьезного заведения с весьма важным видом в течение трех дней рассказывал нам о технологии обработки сахарного тростника и процессе превращения его в сахар.

На третий день нашей учебы я чуть было не попал в ситуацию, грозившую расстроить всю нашу секретность. Дело в том, что еще до войны, в Тайнинке, в доме рядом, на Октябрьском проспекте, жила с родителями моя ровесница и подружка Ларочка Барунская. После войны она вышла замуж за весьма приятного пожилого человека, жившего до 1939 года в Бесарабии, крупного специалиста по сахарной технологии, Давида Бронштейна.

Черт меня дернул вспомнить об этом в тот самый час, в тот самый день нашего «сахарного образования»! В перерыве лекции я подошел к нашему «учителю» - главному инженеру и приняв независимо-солидный вид, решил блеснуть своей сахарной эрудицией.

- Вы, конечно, знакомы с работами такого крупного специалиста, как Давид Бронштейн?

- Конечно…А вы знаете Бронштейна? Его работы?

- Да, я встречался с его работами…

- Какое совпадение, я могу сейчас же познакомить вас, Давид мой заместитель...

У меня холодок пробежал по коже. Только этого не хватало! Уж кто-кто, а Давид Бронштейн, муж моей детской тайнинской подруги, безусловно, знал, что к чему-к чему, а уж к сахарному делу я никакого отношения не имею, и, сроду не имел. Разве только к потреблению.

- Нет-нет-нет! Ради бога не надо. И не говорите ему ничего о нашем разговоре. Я...я сделаю ему сюрприз...

К счастью нашлись у меня те, не очень уверенно произнесенные слова.

По окончании «спец-образования» мы узнали о решении одеть всех нас в новые костюмы, конечно черного цвета, которые мы должны были получить на третьем этаже ГУМа, в какой-то особой комнате.

20 декабря на специальном «хрущевском» ИЛ-18 делегация во главе с заместителем министра внешней торговли Кузьминым, вылетела на Кубу.

Первая посадка в Исландии в аэропорту Кефлавик, затем в Канаде - в Гандере. Не обошлось и без казусов. Никакой наличной валюты ни у нас, ни у внешторговцев, ни у экипажа с собой не было, и оказалось, что наш самолет был первым советским самолетом, севшем в Гандере для заправки, и там о таком агентстве как «Аэрофлот» никто не знает. А заправка была необходима. Горючее в Гандере было и в неограниченном количестве, но... за наличные. К счастью, над нами сжалились и на ночь, пока решалась судьба заправки без денег, устроили в гостиницу, и накормили прекрасным ужином. Утром самолет заправили под гарантии нашего посла в Канаде.

Но самое забавное нас ждало утром. Местные газеты вышли под заголовками: «Советские коммерсанты летят на Кубу закупать сахар!» Ниже фото нашего самолета, стоящего сиротливо посреди летного поля. Под фото текст: «Денег нет. Самолет советских коммерсантов стоит в аэропорту без заправки».

Утром аэропорт атаковали репортеры и фотографы. Всех интересовали только члены торговой советской организации. Аэропорт в Гандере - не Внуково. По крайней мере, по количеству пассажиров в тот утренний час. Кроме нас пассажиров я не заметил, Нам, перед отлетом, естественно, были даны строжайшие указания, не вступать ни в какие контакты, ничего не объяснять и ни в коем случае не допускать быть объектом фотосъемок. Но репортеры - это репортеры! Для «покупки» таких интересных объектов фоторепортажа, они вооружились весьма привлекательными подарками, которые сулили за разрешение сделать один-два снимка. Я бы, например, с удовольствием мог завладеть мягким, пушистым, голубым медвежонком, ростом чуть не в метр! Сынишке в подарок.

Нам, к сожалению, приходилось прятаться, кто куда мог. Смешно! А что было делать? Инструкция!

Как только наш лайнер вылетел и взял курс на Кубу, с обеих сторон тут же пристроились два, по-видимому, американских истребителя. Очень близко они не подходили, но сопровождали нас почти до Кубы.

Наконец Куба. Гавана. Декабрь. Жара! Нашу делегацию встречал, как он отрекомендовался, первый советник посольства. Шикарная машина, черный шофер, на сиденье автомат и пара гранат. Частый радиовызов: « Где находитесь?» Фантастика!

Шикарный отель на берегу океана. Предупреждение сопровождавшего нас советника посольства: «Шторы на окнах не открывать, к окнам не подходить!» Всего два года после революции…На днях была пресечена попытка покушения на нашего посла Кудрявцева… По ночам стреляли.

Десять дней проскочили как один: днем в составе делегации в качестве советников по сахару, за коктейлями и кофе, а ночью под охраной «барбудос» в одном из бунгало на окраине Гаваны, куда кубинские товарищи свезли все то, что им удалось найти на месте падения ракеты.

Должен прямо сказать, что ничего особенного и интересного мы не обнаружили. Забылось уже, как тогда, правда ненадолго, подпали мы под обаяние еще молодого Фиделя, накачивающего толпу и самого себя четырехчасовыми речами: «Партия о муэрте! Венсеремос!». Сидели перед телевизором и, не понимая ни слова по-испански, только слушали и смотрели. Очень большое впечатление оставили экскурсии по острову под руководством одного из ближайших товарищей Фиделя - Антонио Нуньес Хименеса, впоследствии бывшим президентом кубинской Академии наук.

Тем же путем через десять дней мы вернулись в Москву. На этом можно было бы поставить точку. Но... через год, может быть даже больше, однажды вечером я заехал к своим давним тайнинским знакомым - Ларочке и Давиду Бронштейнам. Просто хотелось повидаться.

Вспомнил я и о тех трех днях в «сахарном» институте. Давид изменился в лице...

- Господи... Боже мой! Ларочка! Так то был Олеша... Ты же не знаешь, что мой главный инженер в тот же день пришел ко мне очень взволнованный и с дрожью в голосе сообщил: «Слушай Давид, в нашем институте вот уже третий день сидят пять НКВД, и один из них спрашивал о тебе...». Ларочка, помнишь, я потерял сон и покой… Олеша, я помню, что после 1939 года, когда мы не стали Румынией, а стали Молдавией, меня сто раз вызывали в НКВД. Я думал, что этого вполне достаточно, но вот тогда опять... Но, слава Богу, теперь я могу спать спокойно, ты понимаешь, Ларочка!

Вот такая экзотика выпала мне в декабре 1960 года.

«Не будем завидовать людям будущего. Им, конечно, здорово повезет, для них станет привычным то, о чем мы могли только мечтать.

Но и нам выпало большое счастье. Счастье первых шагов в космос. И пусть потомки завидуют нашему счастью».

Юрий Гагарин

«Я думаю, что успешный запуск Советским Союзом космического корабля с человеком на борту и возвращение его на Землю - это поразительное достижение науки и, прежде всего, советских ученых. Это настоящий триумф человечества. Я хотел бы выразить мои искренние поздравления выдающимся ученым, которые сделали это возможным, и майору Юрию Алексеевичу Гагарину - первому человеку, который проник в космос и вернулся на Землю. Этот триумф следует рассматривать как победу дела мира, и он должен заставить нас еще больше, чем раньше, задуматься о безумии войн на нашей маленькой Земле. Давайте же откажемся от всяких мыслей о войне на земном шаре и займемся мирными научными достижениями на благо человечества»

Джавахарлал Неру, премьер-министр Индии.

«..О герое, прошедшем сквозь звездные бури

Лишь немногое миру известно пока,

Что он летчик, майор, что зовут его Юрий,

И что утром апрельским взлетел он в века»

Евгений Долматовский, поэт, СССР.

«Советский Союз дал первого космического Христофора Колумба, русские были первыми, запустившими искусственный спутник Земли в 1957 году, они первыми достигли Луны в 1959 году, они первыми запустили вокруг Земли и вернули живых животных в прошлом году. Их достижения открывают новую главу человеческой истории. Подобного человечество не знало... Сегодня история остановилась на секунду, прежде чем повернуть страницу новой своей главы, главы космических путешествий»

Агентство Франс Пресс, Париж.

«…Рассвет. Еще не знаем ничего

Обычные «Последние известия»…

А он уже летит через созвездия

Земля проснется с именем его…

…Волненье бьет, как молоток по нервам:

Не каждому такое по плечу:

Встать и пойти в атаку первым

Искать других сравнений не хочу»...

Константин Симонов, поэт, СССР.

"...Я уже слышал, что пилот-космонавт здоровым и невредимым вернулся на Землю. Поздравляю, желаю счастья русским коллегам. Я очень рад, что сбылись мои предсказания относительно возможности полетов человека в космическое пространство. Я сделал такое предсказание в 1923 году ... Я думал, что им будет немец... 4 октября 1957 года, когда Советский Союз успешно вывел на орбиту первый спутник Земли, стало ясно, что наша наука и техника не перекроют достигнутого русскими преимущества. Сегодня следует сказать, что Советский Союз поразил мир величайшим достижением с точки зрения науки и инженерной мысли!»

Профессор Герман Оберт, которого называют "отцом немецкой ракетной техники", ФРГ.

... Я отложил в сторону газеты, купленные в киоске куйбышевского аэропорта, посмотрел в иллюминатор самолета, на котором мы летели в Москву. Марк Галлай, заслуженный летчик-испытатель, Герой Советского Союза, с которым меня познакомил Королев месяца два назад сидел рядом.

13 апреля 1961 года. Всего несколько часов назад мы слушали рассказ Юрия Гагарина о его полете. Простой рассказ простого русского парня.

Как это событие воспринял мир! Когда московское радио сообщило о том, что советский человек впервые совершил полет в космическое пространство, произошло невероятное - мир разом заговорил на тысячах языках. Казалось, время остановилось на секунду, чтобы дать людям возможность ощутить величие момента.

От всех этих мыслей меня отвлек Галлай:

- Да! Знаешь, все это у меня еще не очень улеглось в голове. Пока лишь ощущение, что произошло что-то очень большое… Два месяца с лишним у нас тут с тобой только срочные, только неотложные дела. Как тут осмотреться? А вот он интересно - он осмотрелся? Или тоже текучка тянет? А? - Галлай кивнул в сторону сидящего в правом переднем кресле Королева.

- Я не могу ответить. Это не просто. Ведь ты много больше знаешь его. Знаешь не только последние годы, и раньше знал. Всяким знал - не только Главным и академиком...

- Нет. Это не ответ... Я, худо-бедно, точку зрения на сей счет имею. По - крайней мере, для собственного употребления. Но мне интересно, как ты думаешь.

- Ты же прекрасно знаешь, что я не психолог, да и не задумывался. Скажу одно: он огромный и очень разный...

- Ну что ж, в этом я с тобой согласен.

Несколько минут мы молчали. Галлай откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Затем опять повернулся ко мне:

- А я вам всем иногда чертовски завидую, хотя на свою работу не жалуюсь и из авиации вряд ли куда уйду. Но здесь у вас такие дела закручиваются! Да и просто работать с Королевым - это очень здорово! Личность! Это же большущее счастье, и вы должны это понимать, до конца понимать!

И вот тогда я вдруг особенно остро почувствовал, как прав Галлай. Действительно, далеко не каждому выпало счастье участвовать в создании первых в мире космических аппаратов, работать рядом с Королевым, в коллективе, которым он руководит.

Первые ракеты, первый в мире искусственный спутник, второй - с Лайкой, первые лунники, первые корабли-спутники... И вот вчера... Но сколько всего было перед этим «вчера»!

Память об этих днях сохранила все. И об этом не надо вспоминать, ибо вспоминается то, что ускользнуло из памяти, а потом, вдруг, всплыло.

ТЕ дни из памяти не уходят. А ведь минуло полвека! И если даже теперь «прокрутить» кинолентой все события тех лет и дней, не будет пропущен ни один «кадр».

…В помещении нового, светлого и чистого, как операционная, цеха главной сборки, вдоль стен на блестящем полу ажурные подставки. На них легкие серебристые полуоболочки приборных отсеков. На подставках пониже шершавились теплозащитным покрытием массивные коричневые шары - спускаемые аппараты.

Человек десять монтажников в белых халатах у отсеков и шаров. Очередная смена вела сборку. Чуть в стороне, на высокой подставке с кольцевым помостом собранный корабль.

Он еще не предназначался для полета человека. Пассажиром в нем полетит собачка, а катапультируемое кресло займет манекен.

Подошел невысокий, плотный с удивительно мягкими чертами лица и улыбчивыми глазами ведущий конструктор 918-го завода, где главным конструктором в те годы был Семен Михайлович Алексеев - Федор Анатольевич Востоков. (Фамилия-то какая - словно специально подобранная, тематическая!)

С Федором Востоковым мы были знакомы уже не первый год, он занимался кабинами для животных, Лайку готовили, потом Стрелку и Белку, а вот тогда…

Он наклонился к ящику, щелкнули замки-лягушки на крышке. Шеи стоявших вокруг сразу вытянулись.

- Да не спешите же, товарищи, ну что вы, право, словно на слона глазеть…

В ящике, выклеенном внутри поролоном, серебристо-матово в свете ламп переливалось что-то для нас новое. Это было кресло. Кресло космонавта.

Помню, взглянул я на Федора. Глаза его с ласковой хитринкой обводили окружавших ящик. Он знал, что привез! Название, пожалуй, самое простое из того что оно имело. Сложное это было сооружение. Казалось бы, что особенного было в том, что по графику в этот самый день и час Востоков привез со смежного завода это кресло, «изделие»? Но как-то особенно четко в тот момент я почувствовал - настает, или уже настал тот день, когда то, к чему шли, то, к чему готовились, о чем мечтали эти годы - придвинулось вплотную. Человек. Корабль, сработанный нашими руками, должен будет взять в себя не животных - человека.

В тот день намечалась примерка этого кресла в спускаемом аппарате, на его штатном, законном месте. Для того и привез его Федор Востоков.

Только я хотел дать команду о подготовке кресла к примерке, как по цеху из репродукторов громкой связи гулко разнеслось: «Ведущего конструктора к телефону в кабинет начальника цеха! Повторяю...»

Повторения я дожидаться не стал. Если объявляли по «громкой», значит, что-то важное. Да, звонил Королев. Это я понял по тому, с каким благоговением секретарь начальника цеха держала телефонную трубку, да по притихшей группке девушек-монтажниц, очевидно обсуждавших перед этим какие-то свои проблемы. Там же с каким-то растерянным видом стоял Евгений Фролов, мой заместитель. Взял трубку.

- Кто говорит? Здравствуйте! Как у вас дела с кораблем? Привезли кресло? Я вчера звонил Алексееву, он обещал сегодня.

Ответил, что все в порядке, кресло уже в цехе, хотим ставить его в кабину.

- Нет, пока этого делать не надо. Я через несколько минут приеду. И учтите - не один, а с хозяевами. Да, да, с хозя-е-ва-ми, - со значением повторил он. - Поняли? Приготовьтесь к тому, чтобы все рассказать и объяснить. И чтобы не было лишнего шума!

В трубке щелкнуло, раздались гудки. Я стоял и никак не мог сообразить, куда ее положить. Подошедший начальник цеха Все тот же Петров, по моему виду, наверное, понял, что произошло что-то необычное.

- Владимир Семенович… Женя… Люди! Сейчас с Сергеем Павловичем приедут!

Мы еще до этого знали, что уже отобрана первая группа молодых летчиков - истребителей и начата их подготовка к космическим полетам...

Рассказывали, что отбор кандидатов для подготовки к первым полетам в космос подробно рассматривался на большом совещании с участием крупнейших ученых, медиков, биологов, психологов. Высказано было много различных мнений. Одни считали, что космонавтами могут быть подводники, люди особенно выносливые и сильные; другие отдавали предпочтение парашютистам и альпинистам. Некоторые предполагали, что космонавтами могут быть любые здоровые и физически крепкие люди, независимо от специальности. Подобные проблемы еще нигде и никем не решались и нужно было тщательно во всем разобраться, взвесив все «за» и «против». Большинство сошлось на том, что предпочтение нужно отдать летчикам. Поскольку на первых кораблях пилот будет один, то лучше всего подошли бы летчики-истребители, как известно, имеющие опыт одиночных полетов и самостоятельного принятия решений.

Итак, остановились на летчиках-истребителях. Однако все понимали, что, как бы летчик ни был опытен, его навыки и умение не «космические»: летный опыт только фундамент, а специальность космонавта на этом фундаменте еще нужно строить.

Летчики-истребители... Первый этап отбора проходил в военно-воздушных частях. Отбирались летчики активные, энергичные, выдержанные, смелые и решительные. Правда, по нашей «вине» кандидатами в космонавты не прошли летчики весом больше 70 килограммов и ростом выше 175 сантиметров. Что поделаешь, были такие ограничения. Предварительных встреч с теми, кто прежде всего изъявил желание стать космонавтом, было более трех тысяч. После предварительного отбора осталось несколько сот, после второго этапа - около ста. В итоге весной 1960 года двадцать человек были зачислены в учебный отряд. Шестерых из них было решено готовить к первым полетам...

В дверях цеха показалась группа. Впереди, в белом халате внакидку, Королев. Но на этот раз все смотрели не на него, а на молодых людей в военной форме, шедших рядом и с интересом осматривавшихся по сторонам. Мы с Петровым пошли к ним навстречу, Женя Фролов остался около корабля. Сергей Павлович представил нас. На какое-то мгновенье я замешкался в проходе Так вот они какие - те, которые должны были быть первыми! Кто-то тронул меня за плечо. Обернулся. Это был Владимир Семенович:

- Ты что задумался? Смотри, к кораблю пошли.

- Да так, ничего, Владимир Семенович. Дай пожалуйста команду включить в пролете полный свет, будь добр! - И я пошел к кораблю.

Теперь нет нужды описывать внешность пришедших тогда и мало кому известных Юрия Гагарина, Германа Титова, Андрияна Николаева, Павла Поповича, Валерия Быковского, Григория Нелюбова. Да, это была первая «боевая» шестерка космонавтов.

Гости, подойдя к кораблю, полукругом стали около Королева. Он начал им что-то рассказывать. Чуть в сторонке, облокотившись на подставку приборного отсека, стоял их руководитель, начальник Центра подготовки полковник медик Евгений Анатольевич Карпов. С ним мы были знакомы еще по прошлым совместным делам, когда занимались подготовкой полетов животных. Я подошел к нему. Он, приветливо улыбнувшись, протянул руку:

- Здравствуй, здравствуй, ведущий! Что-то не сразу узнаешь старых друзей!

- Не сердись, я на ребят твоих засмотрелся.

- Понимаю, понимаю. Смотри. Но только имей в виду, они не сверхчеловеки. Обыкновенные ребята. Хорошие. Плохих не брали. Сам скоро убедишься. Мы перед походом сюда у Королева были. Он ребятам порассказал о ближайших задачах и о будущих - об орбитальных станциях, о длительной работе в космосе. Именно работе, а не просто полетах. И о полетах к планетам речь была. Ребята, затаив дыхание, слушали… Давай подойдем, а то неудобно как-то...

Мы подошли ближе. Королев объяснял, что корабль, около которого они стояли, еще не предназначался для полета человека. Кресло в нем займет манекен, а вместо ненужного манекену блока с питанием будет установлена клетка с собачкой. Но все в нем, начиная с программы полета и до последнего винтика, будет соответствовать основному - «человечьему» варианту.

Заметив нас с Карповым, Королев сказал, кивнув в мою сторону:

- Вот ведущий конструктор вашего корабля - «Востока», так мы ваш первый корабль называем, на котором кто-то из вас первым и полетит. Ведущий конструктор вам расскажет все, что вас заинтересует. А меня прошу извинить, я на минуточку отойду. Дела, простите, дела. Но я еще вернусь.

И Королев, взяв под руку Карпова, пошел по цеху.

Вопросов у гостей было немало. Это и понятно. Подобное, совсем не похожее на то, что принято было считать летательным аппаратом, они видели впервые.

Сергей Павлович вернулся минут через десять.

- Ну, не устали еще товарищи? За один раз корабль не изучить. Мы организуем специальные занятия, сейчас мы с вашим начальством кое-что уточнили. И не думайте, пожалуйста, что мы так просто будем вам все рассказывать и показывать, мы у вас потом экзамены примем, так, Евгений Анатолич?

- Конечно, Сергей Палыч, - ответил Карпов.

- Вот то-то, - Королев улыбнулся.- Кто плохо будет заниматься, в космос не полетит!

- Простите, Сергей Палыч а отметки нам тоже будут ставить? - Этот вопрос, лукаво улыбнувшись, задал небольшого роста старший лейтенант с приветливым, открытым лицом.

- А как же вы думали, Юрий Алексеич, обязательно будем. Вот закатим вам двойку, тогда не будете улыбаться! - шутливо ответил Главный. - А сейчас, я думаю, никто из вас не откажется посидеть в корабле, а? Кресло для вас нам уже привезли. Давайте отойдем на минутку, пусть его поставят в кабину...

На верхний помост площадки поднялся тот самый старший лейтенант, которого Королев назвал Юрием Алексеевичем. Он снял тужурку, ботинки, осмотрелся и, держась за кромку люка, ловко подтянувшись на руках, опустился в кресло. Молча. Сосредоточенно. Серьезно.

Думал ли он в тот момент, что ему придется почти так же, только уже в скафандре и не здесь, а на стартовой площадке космодрома садиться в легендарный «ВОСТОК»?

Вот так я впервые встретил Гагарина. Так он впервые увидел космический корабль.

Наверное, каждый из приехавших к нам в тот день летчиков думал о своем полете. Все они, аккуратно сняв ботинки и подымаясь на руках, садились в кресло и через несколько минут, притихшие и серьезные, спускались с площадки.

Встреча подошла к концу. Евгений Анатольевич уже несколько раз с беспокойством поглядывал на часы. Летчиков уже давно ждали предписанные твердым регламентом занятия. Гости уехали. А я, Евгений Фролов и Владимир Семенович Петров еще долго стояли у корабля…

Ракетно-космическая техника впервые готовилась принять на борт человека. Ответственность была огромной. Принципиально возможность полета была полностью обоснована. Теперь все зависело от надежности ракеты-носителя и корабля. На одной из оперативок у Главного, его замы, начальники отделов и я со своим заместителем получили указание в недельный срок подготовить предложения по повышению надежности бортового оборудования всего комплекса - ракеты и корабля. О необходимости принятия особых мер предупреждали декабрьские аварии 1960 года.

Все подготовленные мероприятия были объединены в общий документ: «Основные положения для разработки и подготовки объекта 3 КА»

(Объектом «3 КА» в нашей заводской документации именовались корабли для полета человека)

В этом документе впервые директивно определялся порядок изготовления и испытаний всех приборов, агрегатов и систем для пилотируемых кораблей. На всех поставляемых изделий в их документах- паспортах, формулярах должна была быть запись: «Годен для «3 КА».

Военному представительству предписывалось вести тщательный контроль.

Нет нужды перечислять все системы ракеты-носителя и корабля и предусмотренные меры повышения их надежности. Старались предусмотреть все, что только могли. Помимо мер технических предусматривались меры и организационные, устанавливалась личная ответственность главных конструкторов, директоров заводов и руководителей организаций за качество, правильность принятых решений, отработанность и надежность всего, что создавалось для этих кораблей. Был введен такой порядок, при котором окончательное заключение о допуске ракеты-носителя и корабля к полету должно делаться совместно всеми главными конструкторами.

Отработка, проверка, испытания и еще раз испытания - таким законом руководствовались все, кто принимал участие в создании тех кораблей и ракет. Естественно, было желание использовать богатый опыт авиации, летчиков-испытателей при создании новых типов самолетов. Но их закон - «Испытано в небе» - в нашем случае не очень подходил. Обнаружив какую либо неисправность при выходе на орбиту, не посадишь же на космодром только что взлетевшую со стартовой площадки ракету, не катапультируешься в момент, когда обнаружилась неустранимая неисправность.

В те годы космические корабли создавались не только для испытаний и доводки их в космическом полете, а для первого в мире гарантированного успешного полета человека в космическое пространство. Техника должна была принять в «свои руки» человека, а не человек - технику. Техника… Но, откровенно говоря, результаты всех предыдущих пусков у многих не вызывали восторга и энтузиазма. И действительно, в 1960 году из пяти стартов ракет с кораблями-спутниками в полет пошли четыре, на орбиту вышли три, а на Землю вернулись два. Из этих двух нормально приземлился только один! Вот такова была статистика. А в планах - полет человека. Сразу же? Нет, конечно, нет. По крайней мере, необходимы были еще два-три пуска без человека, но в полной комплектации пилотируемого корабля. Место пилота на этих кораблях должны были занять манекены со всем «человеческим» оборудованием.

«…29 марта 1961 года, - пишет Борис Евсеевич Черток,- состоялось заседание ВПК, заслушавшее предложение Королева о запуске человека на борту космического корабля «ВОСТОК». Заседание проводил Устинов. Он чувствовал историческую значимость предстоящего решения и, может быть поэтому, просил каждого главного конструктора высказать свое мнение. Получив заверение о готовности каждой системы и поддержку председателей Госкомитетов, Устинов сформулировал решение: «Принять предложение главных конструкторов…» Таким образом, его, Устинова, следует считать первым из высоких государственных руководителей, который дал «зеленый свет» запуску человека в космос.

3 апреля состоялось заседание Президиума ЦК КПСС, которое проводил Хрущев. По докладу Устинова Президиум ЦК принял решение, разрешающее запуск человека в космос…»

В цехе главной сборки после окончания монтажных работ, установки всех механизмов, приборов и их автономных проверок, порядок предусматривал подготовку к комплексным испытаниям - завершающему этапу заводского объема работ.

Комплексные испытания - это своего рода экзамен на зрелость. Сначала корабль «обрастал» разнокалиберными и разноцветными электрическими кабелями, соединявшими приборы корабля с контрольно-измерительной аппаратурой и испытательными пультами. Испытатели проверяли работоспособность каждого отдельного прибора и механизма. Потом внимательно исследовались результаты этих испытаний, зарегестированные телеметрической системой.

После подтверждения своей работоспособности начинались комплексные испытания. Во время их проведения только ТДУ не включалась, и корабль покоился на подставке. Во всем остальном программа полета должна быть выполнена полностью по летному графику. Этот этап испытаний в руках комплексников - магов и волшебников, дирижеров перед партитурой - альбомом инструкций. То жестом, то по телефону отдававшим указания тем или иным «службам» вступать в общий ансамбль.

Вот вспомнилось…Виктор Петрович Кузьмин, «променявший» систему «Луч» на первом корабле «1-КП» на систему терморегулирования, вернее ее автоматику, со своего пульта вел испытания. Стоя рядом, вначале ничего особенного я и не заметил, но вспомнил, что повинуясь щелчку нажатого тумблера, внутри бесшумно завертелись крыльчатки вентиляторов. Потом нажимом кнопки на пульте имитировался сигнал температурного датчика «жарко». Тотчас же, тихо зажужжав, повернулись створки-жалюзи на нижнем конусе приборного отсека, приоткрыв белую матовую поверхность радиатора. Еще нажим кнопки - жалюзи послушно легли на место. Еще раз. Еще раз… Щелчок тумблера и короткий доклад:

- Автоматика системы терморегулирования проверена. Замечаний нет.

Юрий Карпов, проводивший комплексные испытания, повернув страницу большого альбома-инструкции, спокойно произнес:

- Приготовится к испытаниям системы ориентации! Расчету занять места у объекта! Включить систему ориентации!

Взвыл, но тут же перешел на монотонный высокий тон умформер в приборном отсеке, замигали светящиеся табло на пультах. Новая команда, и ворвался новый звук - резкий, короткими всплесками: пст! пст! пст! Это заработали сопла-микродвигатели. Но них шелковые красные ленточки. В момент срабатывания того, или другого сопла ленточка вздрагивала и на мгновенье вытянувшись, затрепетала, словно живая, в струе тугого воздуха, но тут же сникала, повисала, словно обессилев. Эти сопла-микродвигатели будут в полете медленно разворачивать корабль, пока он не займет необходимое положение в пространстве.

Они - исполнительные органы системы ориентации, выполняющие указания оптических и инерционных датчиков - органов чувств корабля и электронных вычислительных устройств - его мозга. Оптический датчик увидит Солнце, и сейчас же сигнал, преобразованный в электронном блоке, выдаст команду той или иной группе сопел. Выходящий из них под давлением газ, создавая реактивную силу, заставит корабль принять в пространстве нужное положение. Лишь тогда прекратит выдавать команды оптический датчик. Он устроен так, что «молчит», если смотрит точно на Солнце.

Еще раз взвыли умформеры, преобразующие постоянный ток аккумуляторных батарей, от которых питалась вся аппаратура корабля, в переменный, питавший гироскопические приборы системы управления. Эта система и будет удерживать корабль во время работы ТДУ в том положении, в которое его «поставила» система ориентации. В полете ТДУ включится точно в рассчитанное и заложенное в бортовое программное устройство время, а выключит ее система управления, определив, что корабль заторможен на нужное количество метров в секунду. На испытаниях ТДУ, конечно, не включилась. Она стояла рядом с кораблем, соединенная с ним толстым жгутом проводов.

В конце комплексных испытаний - проверка пилотажных систем и радиосвязи. Один из испытателей в кабине, в кресле «работал» за космонавта. Управление кораблем в полете автоматическое, но в любой момент космонавт мог выключить автоматы и взять управление на себя. Такое могло произойти, несмотря на то, что приборы задублированы или даже, затроированы. А если возникнет ситуация, в которой автоматы не смогут обеспечить благополучную посадку? Так, кстати, и получилось в полете Леонова и Беляева на корабле-спутнике «ВОСХОД-2». Тогда находчивость, знание возможностей систем корабля помогли космонавтам.

В кабине, прямо против люка, чуть выше иллюминатора - приборная доска. На ней приборы, по показаниям которых космонавт может знать температуру, давление воздуха, содержание кислорода и углекислого газа в кабине. В левой части доски - небольшой глобус. Он подвижный. Инженеры конструкторского бюро ЛИИ под руководством Сергея Григорьевича Даревского - энтузиасты создания интересных пилотажных приборов - вложили в этот глобус немало смекалки и остроумия. Как только корабль выйдет на орбиту, глобус начнет вращаться. Расположенное перед ним перекрестье на прозрачной плексигласовой пластинке в любой момент покажет космонавту ту точку земного шара, над которой он пролетает. А если по необходимости космонавту пришлось взять управление кораблем перед спуском на себя, чтобы во время включить ТДУ и при этом знать где он приземлиться, глобус покажет и это место, повернувшись почти на четверть оборота. Ведь тормозной путь корабля - около 11 тысяч километров, а это около четверти окружности земного шара.

Для включения ТДУ космонавт должен будет нажать на пульте особую красную кнопку, закрытую специальной крышкой. Чуть выше этой кнопки в два ряда - маленькие кнопочки с цифрами от нуля, до девяти. Это логический замок. Не помню, в каком содружестве медиков, психологов, инженеров, летчиков, еще кого нибудь родилась идея того логического замка, но необходимость его проистекала из предположения, что психика космонавта, особенно в первых полетах, штука малонадежная. Вдруг его охватит паника и он вздумает, пребывая в невменяемом состоянии, включит ТДУ, зачем и почему - не важно, включит, и все… Чтобы такого не произошло и космонавт не натворил бы беды, приземлившись в совсем неподходящем месте, или, что совсем плохо, не дай Бог, улетев на какую нибудь более высокую орбиту, он перед активным вмешательством в управление кораблем, если оно вдруг потребуется, должен доказать, что пребывает в здравом уме и трезвом рассудке.

Для доказательства ему надлежало в определенном порядке нажать три кнопки из девяти. А какие и в каком порядке, потом, уже перед стартом, по решению Государственной комиссии, было крупно написано на внутренней части запечатанного конверта, который мы прикрепили внутри кабины на видном месте. Логический замок отпирался, то есть давал возможность космонавту начать управление кораблем, только в том случае, если заветные кнопки нажимались в установленном порядке. Чтобы не допустить предварительно ознакомление с этими самыми тремя цифрами, их можно было раз от раза менять, устанавливая на щиток специальную кодовую колодочку.

Теперь эти меры вызывают ироническую улыбку. Но тогда… Кто мог тогда, набравшись смелости или нахальства, заявить: «Все это глупости, и нечего…» Кто мог?

Что же произойдет после нажатия той красной кнопки? Включившись, система ориентации определит правильность положения корабля в пространстве, или это должен будет сделать космонавт, а система управления в нужное время включит и выключит ТДУ. Дальше все пойдет автоматически. Сработают пирозамки и корабль разделится на две части. Спускаемый аппарат чуть отстанет от приборного отсека. Потом оба понесутся к земле. Заполыхает пламя за стеклами иллюминаторов, они покроются копотью, от их стального обрамления полетят капли расплавленного металла. Приборный отсек со всеми его приборами и ТДУ разрушится и сгорит.

Против пульта пилота на небольшом прямоугольном выступе, обклеенном поролоном, чуть ниже шкалы вещательного радиоприемника - ручка управления ориентацией корабля. Она легко, почти без усилия, двигается влево и вправо, вверх и вниз, и вращается по часовой и против часовой стрелки. (Шутили, чтоб не спутать, как вращать ручку «по» и «против» часовой стрелки, рядом установили авиационные часы хронометр).

Поворот на пульте тумблера. Доклад оператора:

- Ручное управление включено. Начинаю отрабатывать тангаж.

Углы тангажа, крена и курса это отклонения корабля в трех взаимно перпендикулярных плоскостях ( тангаж - носом вверх или вниз, курс - носом вправо, или влево, крен - на левый, или правый борт)

Снова знакомые: «пст! пст! пст!» Это газ из сопел. Их не отличить от тех, что работали при проверке системы ориентации, но это дублеры, работающие при ручном управлении.

Еще несколько команд, несколько докладов и проверка системы ручного управления окончена.

Последний этап - проверка радиосвязи. Бортовая и наземная части системы были создана под руководством главного конструктора смежной организации, НИИ-648, Юрия Сергеевича Быкова. Этот этап вызвал улыбки: вспоминали задачку, поставленную связистами: как лучше проверить электрический и акустический тракт радиосвязи. В качестве контрольного сигнала - человеческий голос, предварительно при испытаниях записанный на бортовой магнитофон и с борта переданный на землю. А что записать? Проще всего - цифровой счет. «Но представьте себе, - додумался кто-то, - что какие нибудь радиостанции на Земле, приняв случайно с борта советского спутника голос человека, и, не поверив официальной информации ТАСС об этом полете, разнесут по всему миру весть: «Русские секретно вывели на орбиту человека, и не просто человека, а шпиона! Он информацию передает в зашифрованном виде, цифрами…»

Кстати, весной 1961 года западная пресса настойчиво писала: «Советы готовят в космосе что-то новое и грандиозное».

Нет, счет не подходил. Не подходила и песня в сольном исполнении. Вдруг подумают: «С ума сошел космонавт, запел перед смертью…» А радисты требовали только голос, и никаких других сигналов! И не помню, кто уж и предложил: «Давайте запишем хор Пятницкого! И голос будет, есть там солисты, и вряд ли самые борзые журналисты и комментаторы решаться заявить о выводе целого хора в космос!» Так и было сделано. И вот, в углу испытательной станции прислоненная к стене, одетая «для приличия» в белый халат, человеческая фигура. Все при ней: руки, ноги, голова. То был манекен, который должен был лететь на этом корабле. На голове у него шлемофоны, во рту - репродуктор. И вдруг он один… стоя в ночном зале начал петь… хором! Застывшая фигура с мертвыми стеклянными глазами, и отлично поет хором! Нарушая все инструкции и порядки, раздался мощный хохот. Хохотали до боли в скулах, до слез. Разрядка тогда была весьма кстати. Устали - комплексные испытания шли без перерыва третьи сутки.

После окончания всех предусмотренных инструкциями испытаний вместе с разработчиками и «хозяевами» исследование телеметрических записей. Словно врачи над кардиограммой, все испытатели, проводившие комплекс склонились над пленками и лентами, чтобы поставить безошибочный диагноз.

И, долгожданное - замечаний по комплексным испытаниям нет!

Здесь кратко я вспомнил только о заключительных электрических испытаниях, а сколько предшествовало им конструкторских испытаний и на вибростендах, в тепловых, вакуумных камерах, испытаний всех многочисленных механизмов, приборов, агрегатов и отдельных узлов сложнейшей конструкции. И все это не только у нас, а в десятках смежных НИИ, заводов, лабораторий…

В те дни мы, кроме как о подготовке корабей, ни о чем не мечтали и ни о чем не говорили. В конце рабочих дней, освободившись от текущих забот, конструкторы обязательно заходили в цех, на испытательную станцию еще и еще раз посмотреть на свое детище: вдруг появились какие-нибудь вопросы, что нибудь неясно в документах? А то заходили и просто так - постоять в сторонке минут пятнадцать-двадцать, посмотреть на то, что получилось из чертежей. И кто мог сосчитать, сколько выстрадано, сколько мозговой и нервной энергии затрачено тысячами людей в НИИ и конструкторских бюро, в Академии наук и у медиков, теоретиками и производственниками! По 12 - 15 часов не уходили из цеха инженеры, испытатели, конструкторы, слесаря-монтажники, электрики, а отдохнув часа три-четыре, возвращались опять.

Первый «3 КА» теперь мог покинуть стены родного завода и, поднявшись в воздух, пока в качестве груза в фюзеляже самолета, опуститься за тридевять земель, в казахских степях на космодроме.

В КИС зашли Королев, Черток, Осташев, директор Роман Анисимович Турков, главный инженер завода Виктор Михайлович Ключарев.

- Ну что же, если все в порядке, завтра соберем всех главных конструкторов, руководителей, сообщим им итоги подготовки первого корабля и если возражений не будет, попросим у руководства согласия на отправку ракеты и корабля на космодром. Надеюсь, списки испытателей уже есть?

- Да, Сергей Палыч, списки готовы. - Ответил Осташев.

- Борис Евсеич, прошу тебя лично посмотреть эти списки. На космодроме должны быть только те, кто сможет обеспечить подготовку на самом высоком уровне. Невзирая на обиды, лишних не брать! Думаю, состав испытателей на космодроме не должен меняться: те, кто будет готовить первый корабль, будут готовить и второй и третий. Вам,- Сергей Павлович посмотрел на меня, - лететь сейчас. Здесь остается ваш зам - Фролов.

Известно, какое значение имеют слаженность действий орудийных расчетов в бою, слетанность самолетных экипажей, взаимопонимание с полуслова, вера друг в друга… Наша «первая сборная» должна была отлично «сыграться». В том, насколько был прав Сергей Павлович, установив такой порядок, мы много раз убеждались впоследствии.

Таким образом в окончательной подготовке гагаринского «Востока» на заводе я участия не принимал. С февраля с группой испытателей я был на космодроме. Мы должны были готовить к полету два корабля, как и было предусмотрено программой, с манекенами на местах будущих пилотов. Работа была расписана по дням, часам и минутам, назначены ответственные за каждый этап испытаний. Испытания шли четко, без замечаний. Настроение было у всех весьма приподнятым. Помню, закончили проверку кресла пилота, всех его механизмов и приборов. Инженеры из группы Федора Востокова подготовили и манекен, одели его уже не в белый халат, а в настоящий летный скафандр. Когда ярко-оранжевую фигуру уложили в кресло, застегнули замки привязной системы и подсоединили электрические штепсельные разъемы от микрофонов, телефонов и телеметрических датчиков, к нам подошел Сергей Павлович. С ним было еще несколько человек. Одного из них я видел впервые.

- Заканчиваем подготовку кресла с манекеном к установке в корабль!-Доложил Востоков.

Подошедшие стали рассматривать лежавшего в кресле «человека».

- Сергей Палыч, а знаете, увидев такую фигуру где-нибудь в поле, или лесу, я решил бы что это покойник и немедленно поднял бы панику по этому поводу. - Усмехнувшись, заметил незнакомый мне товарищ.

- Да, Марк Лазаревич, пожалуй, вы правы. Мне это как-то до сих пор в голову не приходило. Перестарались чуть-чуть товарищи - не надо бы придавать манекену такого сходства с живым человеком. А вдруг после его приземления подойдет к манекену кто-нибудь из местных жителей? Пожалуй, и недоразумение может получиться. Федор Анатолич, что же делать?

Кто-то мне рассказывал, что Королев для изготовления манекенов, привлек специальную организацию, разрабатывавшую и изготавливавшую человеческие протезы. Поручение это было совершенно секретным. Но, товарищи, очевидно, догадавшись о назначении заказа, решили показать все свои таланты и возможности. Сделанные ими манекены были столь подобны человеческому телу даже во всех своих мелочах и органах, вплоть до ногтей на пальцах рук, глаз, бровей, ресниц, губ, зубов и так далее, что при близком общении с ними оторопь брала…

- Сергей Палыч, подготовка уже закончена, герметичность скафандра проверена, электрические испытания проведены…

Но быстро родилось вполне приемлемое предложение: на спине скафандра краской крупными буквами написать: «МАКЕТ», открыть шлем и лицо манекена закрыть куском поролона с такой же надписью. На это ушло полчаса. Кресло подали для установки в кабину корабля.

В монтажном корпусе около ракеты я опять встретил Сергея Павловича с тем товарищем, которого он назвал Марком Лазаревичем. Главный подозвал меня:

- Вы знакомы? Заслуженный летчик-испытатель, Герой Советского Союза, кандидат наук Марк Лазаревич Галлай. Уже полгода он занимается с космонавтами. Его, наверное, интересует корабль…

- Ну конечно, Сергей Палыч, очень бы хотелось потрогать его своими руками…

- Так вот, в вашем распоряжении ведущий конструктор корабля.- и, повернувшись ко мне: - Покажите и расскажите Марку Лазаревичу все, что его будет интересовать!

Но манекен в скафандре и со всем настоящим оборудованием был не единственным «космонавтом» на корабле. Чтобы ему не было «скучно» в компании с ним должна была лететь собачка. Медики назначили для этого полета Чернушку. Так ее звали.

В отличие от предыдущих космических путешественниц - Стрелки и Белки, она не располагала отдельной комнатой в «двухкомнатной» квартире с питанием, регенерационной системой, индивидуальной вентиляцией. Ее поместили в простую клетку, установленную вместо космического «гастронома» - маленького шкафчика для продуктов питания космонавта. Подобное ущемление собачьего достоинства было допустимо, поскольку полет будет продолжаться не сутки, как с Белкой и Стрелкой, а всего около ста минут - один виток. Но у Чернушки, несмотря на непродолжительность полета, задача была не из легких - перенести в простой клетке взлет, вибрации, перегрузки, потом невесомость, потом опять перегрузки при входе в атмосферу и впервые приземлиться внутри спускаемого аппарата, а не катапультироваться, как ее предшественницы.

На заседании Государственной комиссии был подробно рассмотрен и утвержден порядок подготовки к пуску, назначенному на 9 марта.

Генеральные испытания ракеты на старте прошли без замечаний. После них - наш черед.

Я решил перед установкой клетки с Чернушкой внутрь аппарата, там, на самом верху, у носа ракеты, как следует оттренировать закрытие и открытие люка в спускаемом аппарате. Сделать это раз десять. С секундомером наблюдал я, как работали наши монтажники, хорошо работали, четко, быстро. Смотрю вниз, приехал на старт Королев. Вышел из машины, подошел к ракете. Бушуев что-то стал ему докладывать. Я вызвал лифт, спустился вниз, подошел к ним.

- Сколько времени уходит на эту операцию? - спросил Главный, посмотрев на часы.

Я ответил.

- А нельзя ли быстрее, экономия здесь нам может пригодиться...- и, не ожидая ответа, тут же: - Что-то медики задерживаются. Почему же они до сих пор не привезли Чернушку? Пойди-ка быстренько позвони, узнай, в чем дело?

Дежурный ответил, что машина с «медициной» вышла три минуты назад.

Не успел я подойти к ракете, как из-за поворота «бетонки» показался «газик», Через минуту два медика с Чернушкой поехали на лифте вверх, поместить ее в «комнату без удобств». Минут через десять они спустились вниз. Федору Востокову предоставлялась возможность последний раз осмотреть кресло, скафандр, подключить штепсельные разъемы к катапульте - это его «хозяйство». Королев ушел в маленький домик неподалеку, приказав мне докладывать ему о ходе подготовки. Востоков поднялся наверх, к кабине. Я знал, что ему понадобится минут десять-двадцать от силы.

Вдруг минуты через две лифт стремительно понесся вниз. Из него выскочил красный от ярости Федор Анатольевич. Налетев на меня, он выдал такую витиеватую и труднопроизносимую тираду, что даже у меня, бывшего фронтовика, перехватило дыхание. Понять можно было только одно: кто-то жулики, кто-то бандиты, и те и другие мои любимцы, он этого так не оставит; и сейчас же доложит Королеву и председателю Госкомиссии. Я уж и впрямь подумал, что случилось что-то ужасное. Ну, по крайней мере, украли кресло вместе с манекеном, не иначе!

Дыхания у Востокова больше не хватило, он умолк. Во время паузы мне удалось вставить несколько уточняющих вопросов.

- Нет, ты понимаешь, - кипятился он, - что творит эта медицина! Ты думаешь, они Чернушку сажали?

- А что же?

- Они открыли шлем скафандра на манекене и напихали туда каких-то пакетиков! Нет, ты представляешь, что это такое?

- Ну и что, - пытался я смягчить его ярость, - они же устройство шлема хорошо знают. Не сломали, надеюсь?

Федор опять начал захлебываться. Несмотря на комизм ситуации, грубое нарушение установленного порядка было налицо.

Пришлось идти к «банкобусу» и, увидев там мирно беседующих Сергея Павловича, руководителя группы медиков - Владимира Ивановича Яздовского, и главного конструктора кресла и скафандра - Семена Михайловича Алексеева, решили, что обстановка самая подходящая.

Выслушав заикающегося от волнения Востокова, Королев спокойно попросил нас «немного погулять». Едва мы вышли на крылечко, как в комнате стало шумно, хотя слышны были только два голоса. Разговор был серьезный. Через пяток минут и я получил от Главного свою порцию за то, что у меня на глазах творятся подобные безобразия. В тех «каких-то» пакетиках были семена лука. Это медики решили провести еще один дополнительный биоэксперимент. К величайшему неудовольствию Востокова пакетики разрешено было оставить на их незаконном месте. Но на следующий день медиков стало на одного человека меньше. Наука требовала жертв...

9 марта. Старт. Корабль вышел на орбиту. Все прошло нормально. Параметры орбиты были близки к расчетным. В те дни мы уже стали привыкать к такой фразе: «Параметры орбиты близки к расчетным». А что за этим кроется? Чтобы представить себе с какой точностью должна работать система управления ракеты-носителя, можно привести хотя бы такой пример.

В случае вывода корабля на орбиту с высотой 200 километров при отклонении направления полета от горизонтального всего на один градус, корабль поднимется в апогее примерно на 115 километров выше той точки, на которую его вывела ракета-носитель, а в перигее на столько же опустится. Перигей при этом будет равен 85 километрам. Но это только расчетный случай! Не дай Бог получить его на практике! На орбите с перигеем 85 километров корабль не сделает ни одного витка, а зарывшись в атмосферу, прекратит свое существование. Вот цена ошибки только в один градус!

Выход корабля на расчетную орбиту - это всегда большая победа управленцев - ракетчиков.

Через полтора часа ждали посадку. Замечаний по полету не было. Чернушка перенесла и полет и приземление внутри корабля вполне удовлетворительно.

Только при послеполетном обследовании, как говорили, на ее задней лапе были обнаружены мужские наручные часы. На браслете. Не видал. Не знаю.

Но часы есть часы, и у них, конечно, был хозяин, заинтересованный в благополучном завершении своего индивидуального эксперимента. Говорили: действительно, хозяин отыскался, хотя по понятным причинам, он до поры до времени не очень торопился признать свой приоритет.

Предполагали, что автором был полковник медицинской службы Абрам Генин, но были и уточнения, что часы оказались не на задней лапе Чернушки, а на ее попонке, и, что пришила их медик Адиля Котовская, по всей вероятности, именно поэтому еще на одного человека состав группы медиков не уменьшился…

Государственная комиссия приняла решение готовить к пуску следующий корабль. Он должен был полностью повторить программу предыдущего полета. План подготовки, оставался тем же.

В какой-то мере неожиданностью оказался для нас, хотя мы этого чуть не каждый день ждали, прилет группы будущих космонавтов. С ними был Евгений Анатольевич Карпов. Встретились.

- Ну, как космодром? Понравился?

- Это ты меня спрашиваешь?

- Да не тебя, твоим подчиненным как? Они-то впервые здесь.

- Да что тебе сказать - одно у них на устах: «Вот это да-а!» «Ну и здорово!» А когда в монтажный корпус пришли и ракету вместе с кораблем впервые увидали, так вообще дар речи потеряли. Но знаешь, о чем заговорили? «А ведь надоело ей, красавице, все собачек да собачек возить, пора и за серьезные дела браться».

- Все это хорошо, но ты мне скажи они про неудачи и аварии, которые в прошлом году были, знают?

Карпов задумался, лицо его посерьезнело.

- Это сложный вопрос, надеюсь, ты сам понимаешь, они - военные летчики. Хотя и не воевали. Знают и про аварии и про то, что полет в космос не прогулка. Знают. Говорил я им про это.

- И как они прореагировали?

- Ты знаешь, разговор был вскоре после тех аварий. Не шутка - шесть подряд. Во-первых, они сразу же потребовали, чтобы я им сказал, как себя чувствует Королев.

- Ты еще и о тех четырех знаешь? О «МАРСАХ» и «ВЕНЕРАХ»?

- Знаю... Я сказал ребятам: «Он очень сильно все это переживает». И тогда Гагарин с Быковским тут же заявили: «Едем немедленно к нему! Его надо успокоить!»

И поехали?

- Конечно, А ты и не знал? Главный тогда подробно рассказал о причинах аварий и о том, какие меры приняты для повышения безопасности, хотя и не отрицал, что стопроцентной гарантии никто дать не может. В общем, был настоящий мужской разговор...

На следующий день будущие космонавты зашли в комнату в монтажном корпусе, где медики готовили к полету очередную «пассажирку». С ними был и прилетевший генерал-лейтенант авиации Николай Петрович Каманин. Его я узнал сразу, хотя встретился с ним впервые: опять вспомнилось детство, 1934 год. «Челюскин». Весь мир тогда следил за героями-летчиками, прорывавшимися к далекой льдине на выручку попавшим в беду полярникам. Короче - я был Каманиным. И я «спасал» челюскинцев... Мог я встретиться с Каманиным и в июне 1945 года на Красной площади в Москве. На Параде Победы мы были в одной «коробке» Второго Украинского фронта. Но не пришлось... И вот теперь Николай Петрович Каманин…Космос… «ВОСТОК»…

Вспомнилось и другое…Великая Отечественная. 1943 год. Ожесточенные бои на Харьковщине, освобождение городов многострадальной Украины. Наш корпус действовал в составе знаменитой 38-й армии, которой командовал талантливый полководец генерал-полковник Кирилл Семенович Москаленко. Знали мы, что командовал он и 1-й танковой, и 1-й гвардейской армиями, а потом снова 38-й на юго-западном направлении…А в 1961-м маршал Москаленко был главнокомандующим ракетными войсками, членом Государственной комиссии по пуску «ВОСТОКА».

Судьбе угодно было, чтобы в моей жизни случились эти встречи и с генералом Каманиным, и маршалом Москаленко через много лет на космодроме. И я благодарен судьбе за это.

Даже парой слов перекинуться с пришедшими не удалось, меня срочно вызвали в зал, где шли испытания корабля. Только потом, позже, рассказал мне Марк Галлай о том, что произошло в тот день. Оказывается, у очередной космической путешественницы была кличка «Удача». Кто-то из чиновного руководства возразил: «Как можно с такой кличкой ей лететь в космос? Не будет ли это истолковано превратно?».

Один из присутствующих в комнате заметил, что неужели кличка может отражать корни наших успехов в космосе? «И тогда мелькнула у меня мысль, - говорил Галлай, - А не назвать ли нам собачку «Коллективный подвиг советских рабочих, инженеров и ученых» - коротко и мило. Высказал ли он свой вариант вслух, он старался не вспоминать. Очевидно его «конструктивное» предложение не получило поддержки. Однако идея переименовать «Удачу» была принята. Посовещавшись, летчики заявили, что по общему мнению, собачку следует назвать «Звездочка». Так и было решено.

21 марта подготовка корабля была закончена. 25 марта - старт. Корабль вышел на орбиту. Полученные данные свидетельствовали о том, что и на этот раз все прошло строго по программе. Спуск и посадка в намеченном районе. «Звездочка» перенесла все космические невзгоды стойко и мужественно.

И вот тогда, только тогда мы подошли к основному, к главному - ЧЕЛОВЕК!

Да, Королев, не сворачивая ни на шаг в сторону, шел к заветной цели - создать космический корабль для полета человека в космос. Уверен, что благодаря его настойчивости и упорству, энергии и мужеству это свершилось в 1961 году. Именно в 1961-м хотя было очень много сторонников того, чтобы отложить это событие на более отдаленные времена. Королев не побоялся взять на себя огромную ответственность за подготовку и осуществление этого полета. Он оправдал доверие, оказанное ему. Он это смог...

Да, на пороге космоса встал человек, воплотивший многовековые мечты, опыт, труд, мысли сотен ученых, тысяч инженеров, летчиков, испытателей шагнуть в неведомое. Что давало право на такой шаг? Десятки, сотни, тысячи экспериментов в лабораториях ученых и исследователей, десятки запусков ракет с обширным планом медико-биологических исследований, полеты космических кораблей-спутников, принятые меры повышения надежности всего того, что было создано для такого ответственного шага.

Был создан и проверен сложнейший наземный комплекс специального связного и командного оборудования - сеть станций, оснащенных радиолокационными, радиотелеметрическими, связными, телевизионными и радиокомандными средствами. Коллективы Леонида Ивановича Гусева, Юрия Сергеевича Быкова, Алексея Федоровича Богомолова, Михаила Сергеевича Рязанского все свои силы, уменье, талант вложили в создание этих средств. С их помощью могли производиться точнейшие измерения параметров орбиты космического корабля, состояние его систем. Телевидение и системы связи позволяли наблюдать космонавта и поддерживать с ним двухстороннюю радиосвязь.

Для управления работой наземных станций был создан особый командный пункт, куда по автоматизированным линиям связи поступала вся принимаемая с корабля информация. Обработка результатов орбитальных измерений производилась в вычислительных центрах, оборудованных современными электронно-вычислительными машинами.

Наша ракетная техника к 1961 году приобрела достаточный опыт в создании автоматических устройств, обеспечивавших безотказную подготовку на старте, запуск и полет по расчетной траектории. Конструкторы научились решать задачи обеспечения полета многоступенчатых ракет, где каждая ступень - сложнейший автомат, решать задачи обеспечения орбитального полета, спуска и приземления кораблей.

Техника была готова «принять в свои руки человека». Готова… Но ведь всего три года прошло с того дня, когда в космос поднялся первый в мире искусственный спутник Земли. В 1960 году в СССР было 9 попыток пусков в космос, две к Луне, две к Марсу, пять с космическими кораблями-спутниками. Только в трех из девяти аппараты были выведены в космос и только в одной задача была решена.

Шесть неудач по вине ракет-носителей, одна из-за споров управленцев при полете 1-КП, и одна из-за системы управления при торможении корабля в процессе спуска.

Статистика была не простой. Выводы могли быть разными…

Но достаточно ли мы были знакомы с пространством, в которое должен был попасть человек, со средой, где будет летать корабль? До 1957 года ученые очень мало знали о космосе. Первые искусственные спутники и лунные автоматические станции значительно расширили эту область знаний, хотя оставалось еще много неизвестного. Космические лучи…метеоритная опасность…радиационные пояса Земли…

Ждали сюрпризов и от невесомости - состояния, совсем непонятного в то время. В наземных условиях этого состояния добивались на летающих по определенным траекториям реактивных самолетах, но только на несколько десятков секунд. А как эта невесомость скажется на человеке при более длительном воздействии? Прогнозы теоретиков в то время были неутешительными…

В правом коридоре первого этажа, где находились бытовки монтажно-испытательного корпуса - стук молотков, запах свежей краски.

И военные и гражданские - наши и смежники - готовились к приему «хозяев». В одной из комнат собрали всю мягкую мебель и прочую немудреную утварь, которую удалось найти космодромному начальству - это была комната отдыха космонавтов. Будто будет у них свободное время для этого! Рядом - «кресловая». В ней царство Федора Востокова, со всей его техникой и испытательным оборудованием. Здесь готовили кресло космонавта со всеми его хитрыми устройствами перед тем, как отдать для установки в кабину спускаемого аппарата. Дальше «скафандровая» - потом именно там помогали Гагарину облачаться в космические доспехи - скафандр.

Самого корабля на космодроме еще не было. Ждали его прибытия со дня на день.

Сергей Павлович нервничал. Встретив меня в проходе зала, он становился и вполголоса, не поворачиваясь ко мне, а глядя в стену, сказал:

- Ваш заместитель, Фролов, серьезный человек? Да вообще что они там думают? Решили «ВОСТОК» на космодром по частям присылать? Что это такое?

Естественно, я на эти вопросы ответить не мог. Да пожалуй, Сергей Павлович и не ожидал от меня ответа. За день до этого я говорил по ВЧ с Женей Фроловым. Он жаловался, что очень трудно. Хотели сделать все как можно лучше, но в самый последний момент, когда корабль был уже собран и оставалась последняя операция - проверка антенного тракта, а для этого корабль подвешивался в самом высоком пролете цеха на капроновых канатах, и вот… короткое замыкание. Закон подлости! Стали искать. Разобрали чуть ли не половину корабля, а то подлое замыкание возьми и пропади! Так и не могли понять, что было причиной. Решили заменить полностью весь тракт. А на это нужно время. Вот поэтому спускаемый аппарат немного задержался. К вечеру с аэродрома привезли только половину корабля - приборный отсек. Это и было причиной взволнованности Королева.

В общем-то ничего страшного не случилось. И с приборным отсеком можно было поработать. Так и решили. Первые сутки испытаний прошли. Замечаний не было.

Под вечер, считая, что все будет в полном порядке, я вышел из зала и пошел в «кресловую». Востоков со своими помощниками готовили какие-то приборы к последним проверкам. С разрешения Федора я сел в технологическое кресло, предназначавшееся не для полета, а для наземных проверок.

Приятно почувствовать себя космонавтом, черт возьми! Хоть на Земле в космическом кресле посидеть. Разговор у нас с Федором шел мирный, спокойный. Говорили, кажется, о проблемах катапультирования. И вдруг…дверь в «кресловую» резко распахнулась, и в нее влетел, не вошел, а именно влетел Сергей Павлович. На долю секунды остановившись, он обвел комнату глазами и, как лавина, обрушился на меня:

- Вы, собственно, что здесь делаете? Отвечайте, когда вас спрашивают!!!

Я не нашелся, что ответить. Люди замерли. У многих, очевидно, появилось желание незаметно раствориться, исчезнуть.

- Почему вы не в монтажном корпусе, в зале? Вы знаете, что там происходит? Да вы хоть что нибудь знаете и вообще отвечаете за что нибудь или нет?

Зная, что возражать и оправдываться в момент, когда Главный «заведен», бесполезно, я молчал.

- Так вот что - я отстраняю вас от работы, я увольняю вас! Мне не нужны такие помощники. Сдать пропуск - и к чертовой матери, пешком по шпалам!!!

Хлопнув дверью он вышел. Минута…две…Присутствовавшие в комнате постепенно стали оживать. Послышались вздохи. Подняв голову, я увидел сочувствовавшие взгляды.

Да, Сергей Павлович бывал чрезмерно резковат и крут, порой не справедлив, но отходчив. Пропуск я, конечною сдавать не пошел. В монтажном зале чувствовалось, что и там пронеслась буря со штормом баллов в десять. «Вырванные с корнем» виновные, растрепанные, с красными лицами, молча стояли около приборного отсека. Мы без слов поняли друг друга. Им тоже досталось на всю железку. Не исключено, что среди них тоже был не один «уволенный».

Оказалось, что Королев «завелся» из-за дефекта, обнаруженного в одном из клапанов системы ориентации. Что-то он не очень четко «фыркал». Это вылезло только что, и я, естественно, не знал об этом. Решили «выкинуть мух вместе с котлетами» - клапан просто заменили, а виновного отправили в лабораторию на исследование.

Спускаемый аппарат прилетел на следующее утро. Следом за ним прибыло и пополнение наших испытательских рядов. Прилетел и Евгений Фролов. Это было очень кстати. Только от своего зама, пожалуй, я мог узнать все тонкости подготовки корабля на заводе. Сразу поговорить не удалось. Евгению нужно было оформиться - получить место в гостинице, пропуск и все необходимое. Но к вечеру мы встретились.

- Ну и хитрый же ты,- начал он, блеснув стеклами очков. -Уехал, меня бросил, а сам здесь загораешь…

- Загораю, это ты верно подметил. Чуть не сгорел…Ну ладно, расскажи как там крутились?

- Крутились, будь здоров, дорогой! Ваша то первая сборная здесь, а корабль-то какой? Сам понимаешь. Печенкой чувствовали каждый болтик. Не для манекена ведь собирали, но без «бобов» не обошлось. Про антенные дела я тебе по телефону докладывал, думаешь приятно нам было?

- Да-а… И Сергей Палыч здесь нервничал. Я пытался ему сказать, да где там. Ты его знаешь.

- Знаю. Еще разок пришлось «познакомиться».

- Это когда же?

- А вот когда ему Турков Роман Анисимыч о посылке корабля по частям докладывал. Мы были в кабинете Главного на ВЧ-аппарате. Роман Анисимыч начал докладывать, но вскоре замолчал, только краснел и слушал. А потом молча передал трубку Чертоку. Тот только половину фразы произнес и тоже в режим приема перешел. Потом мне трубку передал. Сергей Палыч, видно, не кончил говорить, и конец его фразы мне пришлось выслушать. А она как раз и предназначалась вашему покорному заму, дорогой мой начальник! Ну не прямо, а через Бориса Евсеича. А попала-то прямо. Пришлось мне сказать, что я сам все хорошо слышу. Сергей Палыч осекся на секунду, а потом говорит: «Ну и хорошо, что сами слышите. По крайней мере, без искажений». Может мне заявление подавать - по собственному желанию, а?

- По собственному? Не спеши. Я раз подал. Его Сергей Палыч взял, в свой сейф запер и сказал, что отдаст его мне когда нибудь потом, через несколько лет. Было такое. Не советую. Если надо, он сам уволит. Меня вчера уволил: «Пешком по шпалам!» Но знаешь, говорят, что кого он не увольнял тут, тот плохо работает. Ну ладно, давай делом заниматься. Скобу для люка привез? Помнишь, я просил?

- Скобу не успели. Щиток полукруглый привез - низ люка на старте прикрывать. И то в спешке его делали - окрасить как следует некогда было. Чтобы не затерялся на складе, на нем твою фамилию краской написали.

Несколько дней назад я сообщил на завод о том, что срочно нужно изготовить специальную ручку-скобу. Она намного бы облегчила посадку космонавта в кресло на старте. К старту ее, конечно, прислали бы, но по плану на завтра была намечена тренировочная посадка в корабль здесь, в монтажном корпусе.

Часов в одиннадцать в монтажный зал зашел Королев и подойдя к группе испытателей, спросил, как мы готовы к завтрашним тренировкам. На меня, как мне казалось, он смотрел не как на уволенного. Очень не хотелось огорчать его злополучной скобой, но делать было нечего, пришлось сказать. Главный сверкнул глазами, но без особого раздражения пробурчал:

- Выговор за эту скобу вам обеспечен!

Что было потом… Рядом был Марк Галлай. В своих воспоминаниях о тех днях он писал:

«…Были споры, были взаимные претензии, многое было… И кроме всего прочего был большой спрос на юмор, на шутку, на подначку. Даже в положениях, окрашенных, казалось бы, эмоциями совсем иного характера.

…За несколько дней до пуска «Востока» Королев с утра явился в монтажно-испытательный корпус космодрома, где собирался и испытывался корабль, и учинил очередной разнос ведущему конструктору космического корабля - человеку, в руках которого сосредотачивались все нити от множества взаимодействующих, накладывающихся друг на друга, пересекающихся дел по разработке чертежей, изготовлению и вот теперь уже подготовке корабля к пуску… В дни подготовки к пуску первого «Востока» О.Г.Ивановский по моим наблюдениям, из монтажно-испытательного корпуса вообще не уходил. Во всяком случае, в какое бы время суток я там не появлялся, ведущий конструктор, внешне спокойный, деловитый и даже пытающийся (правда, с переменным успехом) симулировать неторопливый стиль работы, был на месте.

Королев учинил ему разнос, каковой закончил словами: «Я увольняю вас! Все! Больше вы у нас не работаете…» «Хорошо, Сергей Павлович», миролюбиво ответил Ивановский. И продолжал заниматься своими делами. Часа через два или три Главный снова навалился на ведущего конструктора за то же самое или уже за какое-то другое действительное или мнимое упущение: «Я вам объявляю строгий выговор!» Ивановский посмотрел на Главного и невозмутимо ответил: «Не имеете права».

От таких слов Сергей Павлович чуть не задохнулся. Никто - ни гражданский, ни военный - на космодроме и в радиусе доброй сотни километров вокруг не осмеливался заявлять ему что-либо подобное. «Что?! Я не имею права? Я?…Почему же это, интересно бы знать?» « Очень просто: я не ваш сотрудник. Вы меня сегодня утром уволили».

Последовала долгая пауза. Потом Королев вздохнул и жалобным, каким-то неожиданно тонким голосом сказал: «Сукин ты сын…» - и первым засмеялся.

И работа пошла дальше… До полета Гагарина осталось пять-шесть дней.

Я, как помню, после слов «Сукин ты сын…» последовали слова: «Ну, купил! Ладно, старина, не обижайся. Это тебе так, авансом, чтобы быстрее вертелся. А скоба чтоб завтра к девяти ноль-ноль была. Где достанешь, меня не касается».

Скобу к 9-00 сделали в местной мастерской.

Еще перед прилетом на космодром шестерка будущих космонавтов доказала авторитетной комиссии, что месяцы подготовки не прошли даром. Экзамены были сданы. Обещание «закатить двойку» кому-нибудь Сергею Павловичу выполнить не удалось. Но помимо специальных знаний и приобретенных навыков комиссия тщательно рассмотрела и подробные психофизиологические данные каждого из шести. Решение: все шестеро хорошо подготовлены к первому полету.

Однако требовалось выбрать двоих: первого и дублера. И вот тогда с учётом не только всего предусмотренного, но и непредусмотренного - максимального количества положительных человеческих свойств, в том числе таких, как личное обаяние, доброта, способность сохранять эти качества в любых ситуациях, были названы два первых кандидата: Гагарин, Титов.

Авторитетная комиссия в аттестации Юрия Гагарина записала:

«Любит зрелища с активными действиями, где превалирует героика, стремление к победе, дух соревнования. В спортивных играх занимает место инициатора, вожака, капитана команды. Как правило, здесь играют роль его воля к победе, выносливость, целеустремленность, ощущение коллектива. Любимое слово - работать. На собраниях вносит дельные предложения. Постоянно уверен в себе, в своих силах. Уверенность всегда устойчива. Его очень трудно, по существу, невозможно вывести из состояния равновесия. Настроение обычно немного приподнятое, вероятно, потому, что у него юмором, смехом до краев полна голова. Вместе с тем трезво-рассудителен. Наделен беспредельным самообладанием. Тренировки переносит легко, работает результативно. Развит весьма гармонично. Чистосердечен. Чист душой и телом. Вежлив, тактичен, аккуратен до пунктуальности. Любит повторять: «Как учили!» Скромен. Смущается, когда «пересолит» в своих шутках. Интеллектуальное развитие высокое. Прекрасная память. Выделяется среди своих товарищей широким объемом активного внимания, сообразительностью, быстрой реакцией. Усидчив. Тщательно готовится к занятиям и тренировкам. Уверенно манипулирует формулами небесной механики и высшей математики. Не стесняется отстаивать точку зрения, которую считает правильной. Похоже, что знает жизнь больше, нежели некоторые его друзья. Отношения с женой нежные, товарищеские».

На столах в «скафандровой» лежали два подготовленных комплекта «доспехов», точь-в-точь таких, в которых предстояло лететь Гагарину, или его дублеру. Чтобы случайно не повредить летных скафандров, все тренировочные работы проводили в запасных.

Первому предложили одеться Гагарину. Федор Анатольевич очень внимательно следил за этой весьма не простой процедурой - все надо было делать быстро, четко. Каждый этап одевания был тщательно продуман и предварительно оттренирован.

Посмотрел я на эту процедуру, и пошел в монтажный зал проверить все ли готово к той самой тренировочной посадке в корабль с помощью той самой злополучной «скобы».

«ВОСТОК» во всем своем величии стоял на высокой подставке, ярко освещенный мощными светильниками, любезно данными нам «на прокат» кинооператорами Центрнаучфильма, которые незамедлительно приехали на космодром, как только это им разрешили. (Кстати, это была единственная киногруппа, снимавшая подготовку и пуск «ВОСТОКА» и ее блестящий оператор Владимир Суворов. Ни одного фотографа на космодроме не было. Строжайшая государственная тайна!!! Для истории и остались только те кадры, которые вошли в видоискатель суворовской кинокамеры.)

Поскольку корабль стоял довольно высоко, и, учитывая, что в скафандре человеку забираться по стремяночке к люку кабины будет не легко, «наземщики» соорудили небольшой лифт - подъемную площадочку. Только-только мы успели проверить его работу, прокатившись по паре раз вверх и вниз, как в дверях зала показались две неуклюжих ярко-оранжевых белоголовых фигуры. За ними целая свита в халатах.

Чуть обогнав остальных Королев догнал Гагарина, и взяв его под руку говорил, очевидно что-то смешное, так как и Юрий и шедший рядом Герман Титов еле сдерживали смех. Я подошел к ним.

- Так вот, порядок принимаем следующий,- Сергей Павлович посмотрел на корабль,- первым садится Юрий Алексеевич. Вы и Федор Анатольевич Востоков ему помогаете. Больше никого. Ясно? Потом, когда космонавт сядет, можно будет поднять медика, связиста и телевизионщика - вообще всех, кого сочтете нужным. Только не злоупотребляйте. Понятно? После Юрия Алексеевича будет садиться Герман Степанович. У вас все готово? Ну, добро! Все их замечания запишите, потом разберем. Действуйте!

Вокруг собралось довольно много зрителей (смотреть можно, мешать нельзя!). Прутики-стойки, соединенные белой ленточкой из стеклоткани, отгораживали площадку, где стоял «ВОСТОК».

Пять секунд подъема - и Гагарин перед открытым люком. Внутри пока полумрак. Все оборудование ждало хозяина. Мы с Федором Анатольевичем, поддерживая Юрия, помогли ему приподняться, держась за ту, злополучную скобу, опуститься и лечь в кресло. Он должен был сразу же начать проверку систем скафандра. Только я отошел в сторонку, вижу, что на лифте поднимается кинооператор Володя Суворов, мой давний «враг», потому, что интересы кино и наши по времени почти никогда не совпадали Иными словами - мы должны были давать возможность киношникам снимать как раз тогда, когда у нас не то, что часов, и минут-то лишних не было. Господи! Сколько раз ругались мы с Суворовым по этому поводу, но должен сказать, что это не помешало нам быть друзьями, и остаться ими надолго.

Так вот - Володя Суворов. А приказ Королева : «Никого больше!». Нарушение явное. Посмотрел на Главного. Он прекрасно видел, что нарушение порядка налицо. Видел он и мой недоумевающий взгляд, но хитро улыбнувшись, отвернулся в сторону. Решай, мол, сам, понимать же должен, снимать-то необходимо. Володя немедленно затрещал своим «Конвасом», зло посмотрев на меня: « Что? Не вышло?! А ты думал мы вам светить своими фонарями бесплатно будем?»

Минут через пятнадцать Гагарин закончил проверки систем кресла, скафандра и средств связи. Мы помогли ему выбраться, и, надо сказать, он выглядел куда румянее, чем до посадки внутрь Жарковато было в скафандре без подключенной системы вентиляции.

Потом все так же проделал и Титов…

Внимательно наблюдая за ними, я понял, что движения в скафандре весьма затруднительны, и даются не без напряжения, а если все это проверить на себе? Почувствовать, понять… Только тогда вовремя можно будет помочь. Но для этого нужно самому надеть скафандр и «поработать» в нем.

Как только эта мысль мелькнула в голове, я взял Востокова за бока.

- Федя! Знаешь о чем я хотел тебя очень попросить? - взмолился я, налегая на слове «очень»,- Мне бы хотелось самому надеть скафандр и…представить себя космонавтом!

- Ну, брат, нет, я тебе не верю. Говори, что задумал.

Пришлось рассказать Мы быстро договорились. Правда, как на грех, Федор не привез с собой скафандров на больший рост. Но не это было главным. Заперлись в маленькой комнатке в конце коридора (подальше от случайных глаз),

Федор с двумя своими помощниками облачили меня в космические доспехи и по «технологии» провели весь цикл проверки систем скафандра. В ответ на мои умоляющие призывы сократить объем мучений они лишь ухмылялись: знай, мол, нашу технику! Так и чувствовалось по их хитрым взглядам, что они решили отыграться на мне за каждодневные придирки и требования.

Меня заставили и приседать, и ходить, и загерметизироваться, надев перчатки и опустив забрало шлема. Потом, подхватив под руки и под ноги, водрузили в технологическое кресло и подключили к магистрали высокого давления. Скафандр раздулся, начало давить на барабанные перепонки…

В общем, это были не очень приятные минуты. Но зато я почувствовал, что такое скафандр!

Под руку с Федором мы прошли в монтажный зал, вызвав не мало удивленных взглядов: «Что это за космонавт №…?». Пришлось попробовать подняться по стремянке, чтобы понять, насколько трудно будет космонавтам перед посадкой в корабль дойти до лифта и подняться на верх, хотелось еще что нибудь сделать для облегчения этого восхождения, а то и просто понять, где и в какой момент нужно будет помочь, поддержать.

Походил, помахал руками. Хвалиться не буду. Нечем. Но понял я много. Минут через десять я был мокрый как мышь и с большим удовольствием ощутил холодок свежего воздуха, как только меня вынули из скафандра. Мне же пришлось все «удовольствия» испытать без вентиляции скафандра.

Комплексные испытания «ВОСТОКА» заканчивались. Предстояла заправка ТДУ топливом, баллонов системы ориентации- азотом, проверка герметичности всего корабля в барокамере. Потом стыковка с третьей ступенью ракеты-носителя. Сама ракета, тщательно испытанная, уже спокойно выжидала в зале на специальных ложементах.

На втором этаже монтажного корпуса в конце коридора для Сергея Павловича оборудовали небольшой рабочий кабинет. Простой канцелярский столик с листом плексигласа на нем, рядом на тумбочке два телефона, против стола у стены диван, десяток стульев да около двери непонятно для чего, очевидно просто «для мебели», шкаф. В этой комнатке Королев просматривал почту, собирал иногда совещания. Когда он уезжал, то в кабинете собирались и без него. Так и было в тот раз.

Пришли Константин Давыдович Бушуев, Борис Евсеевич Черток, Николай Петрович Каманин, Евгений Анатольевич Карпов и Марк Лазаревич Галлай, чтобы обсудить, как было объявлено, «спецвопрос». Нужно было решить, как и где лучше записать для космонавта необходимые указания для тех или иных операций в полете. Вопрос вдруг оказался не из простых. Было несколько предложений: бортовой журнал, магнитофонная запись, и еще несколько. В конце совещания слово попросил Галлай.

- Я предлагаю сделать несколько отдельных карточек и на них очень кратко и предельно ясно написать нужный текст. На каждой карточке то, что необходимо на этом, и только на этом, участке полета. На следующей карточке - все, что нужно сделать на следующем и т.д.

Идея Галлая заинтересовала наших товарищей, конкретное содержание карточек тщательно обсудили и через день показали Сергею Павловичу. Он одобрил. Должен заметить, что при подготовке «ВОСТОКОВ» многие советы Марка Галлая сослужили немалую службу.

8 апреля в МИКе состоялось заседание Государственной комиссии под председательством Константина Николаевича Руднева. Я на этом заседании не был, поэтому приведу несколько строк из дневника Николая Петровича Каманина:

«…Рассмотрели и утвердили задание на космический полет. Содержание задания: одновитковый полет вокруг Земли на высоте 180-230 километров, продолжительность полета 1 час 30 минут, цель полета - проверить возможность пребывания человека на специально оборудованном корабле, проверить в полете оборудование корабля и радиосвязи, убедиться в надежности средств приземления корабля и космонавта... Первым вопросом был вопрос: кто полетит? От имени ВВС я предложил первым кандидатом на полет считать Юрия Алексеевича Гагарина, а Германа Степановича Титова - запасным.

По второму вопросу - о регистрации полета как мирового рекорда и о допуске на старт и в район посадки спортивных комиссаров - маршал Москаленко и Келдыш выступили против. «За» выступили Королев и я, нас поддержал Руднев…

По третьему вопросу - о вручении шифра логического замка космонавту - решили дать шифр космонавту в специальном пакете, предварительно проверив действие шифра на корабле. Поручили Каманину, Ивановскому, Керимову и Галлаю решить вопрос о выборе шифра и способа сохранения его на Земле и в корабле…

10 апреля в 11 часов в павильоне на берегу Сырдарьи состоялась встреча с космонавтами. В очень простой, дружественной обстановке Руднев, Москаленко, Королев встретились с Гагариным, Титовым, Нелюбовым, Поповичем, Николаевым, Быковским. Встреча началась с выступления Королева. Он сказал: «Не прошло и четырех лет с момента запуска первого спутника Земли, а мы уже готовы к первому полету человека в космос. Здесь присутствуют шесть космонавтов, каждый из них готов совершить первый полет. Решено, что первым полетит Гагарин, за ним полетят другие - уже в этом году будет подготовлено около десяти кораблей «ВОСТОК». В будущем году мы будем иметь двух- или трехместный корабль «Север». Я думаю, что присутствующие здесь космонавты не откажут нам в просьбе «вывезти» и нас на космические орбиты. Мы уверены - полет готовился обстоятельно, тщательно и пройдет успешно. Успеха вам, Юрий Алексеевич!»

Затем, как пишет Каманин, выступили Руднев, Москаленко, Карпов, Гагарин, Титов и Нелюбов.

Из воспоминаний Бориса Евсеевича Чертока могу добавить:

«Для такого сбора использовали открытую веранду, выстроенную на берегу реки непосредственно на территории «маршальского нулевого квартала» десятой площадки. Веранда предназначалась для защиты от палящего солнца во время отдыха и прогулок высочайшего военного начальства. Для разговора «по душам» на веранду, впоследствии получившую историческое название «беседка Гагарина», были поставлены столы, сервированные скромной закуской и разнообразными безалкогольными напитками. Собралось действительно тщательно подобранное общество, около двадцати пяти человек, включая шесть будущих космонавтов.

Гагарин и Титов, старшие лейтенанты, сидели рядом с маршалом Советского Союза Москаленко, председателем Госкомиссии министром Рудневым, Главным конструктором Королевым и Главным теоретиком космонавтики Келдышем. Мне понравилось, что оба они совершенно не робели. По-видимому, все предыдущие процедуры их уже закалили. «Сухой закон» не способствовал застольному оживлению. Тем не менее все разговоры с тостами на минеральных и фруктовых водах получились действительно теплыми по сравнению с формальными докладами на ВПК и Госкомиссиях. Королев говорил очень просто, без пафоса: «Здесь присутствуют шесть космонавтов, каждый из них готов совершить полет. Решено, что первым полетит Гагарин, за ним полетят другие… Успеха вам, Юрий Алексеевич!»… Слова Королева «за ним полетят другие…» относились к сидевшим там космонавтам. Они оказались пророческими, но не полностью. Из присутствовавших тогда на берегу Сырдарьи кандидатов, полетели все, кроме Нелюбова».

О пятерых из них уже столько было написано, что нового не скажешь. А вот несколько слов о шестом - о Григории Нелюбове, который был вторым, вслед за Германом Титовым, дублером Гагарина.

Я не занимался исследованиями биографии и судьбы этого человека и не беру на себя смелость делать это сейчас.

В дневнике Николая Петровича Каманина, опубликованном только в 1995 году, уже после его кончины, записано:

«5 апреля 1963 года…Вчера получил официальные документы по факту пьянки трех космонавтов 27 марта 1963 года на стации Чкаловская. Нелюбов, Аникеев и Филатьев уже не первый раз замечаются в выпивках…Нелюбов входил в первую «гагаринскую» пятерку и одно время был кандидатом на 3-й или 4-й полет, но потом показал не лучшие результаты на центрифуге и отошел на второй план. В данном происшествии он повинен меньше других (был в гражданском платье и пытался уговорить товарищей пораньше уйти). Вершинин, Руденко, Рытов за увольнение из космонавтов всех троих. Гагарин считает, что нужно уволить только Филатьева, а Нелюбова и Аникеева следует строго наказать, но в Центре оставить…Я за увольнение из Центра Филатьева и Аникеева и за попытку последний раз проверить Нелюбова, бывшего совсем недавно одним из лучших космонавтов первого набора…. 17 апреля Главком подписал приказ об отчислении из космонавтов Филатьева, Аникеева и Нелюбова и приказал мне поехать в Центр и лично объяснить всем офицерам, что этот вопрос обсуждался на Военном Совете ВВС, все члены которого высказались за их увольнение».

В 1986 году известный журналист и писатель Ярослав Голованов опубликовал небольшую книжку «Космонавт №1», содержание которой метко названо комментаторами как «неизвестное о известном». Это документальный рассказ об организации, жизни и тренировках первого отряда космонавтов. О Нелюбове Голованов писал так:

«Стать первым очень хотелось Григорию Нелюбову. И, может быть, эта откровенная жажда лидерства мешала ему им стать. Судя по воспоминаниям свидетелей всех событий, Нелюбов был человеком незаурядным. Хороший летчик, спортсмен, он выделялся и своим общим кругозором, удивительной живостью, быстротой реакции, природным обаянием, помогавшем ему очень быстро находить общий язык с людьми.

Никто, кроме Нелюбова, не умел так хорошо «договариваться» с врачами, преподавателями, тренерами. Он обладал завораживающей способностью, иногда даже вопреки воле своего собеседника, вводить его в круг своих собственных забот и превращать в своего союзника и помощника. Это был шутник, анекдотчик, «душа компании», любитель шумных застолий, короче, «гусар». Однако психологи отмечали в нем постоянное желание быть центром всеобщего внимания, эгоцентризм, который мешал ему соотносить личные интересы с интересами дела.

В конце концов он стал как бы вторым (после Титова) дублером Гагарина, хотя официально так не назывался. В отличие от Титова во время старта Гагарина его не одевали в скафандр, но он вместе с Николаевым ехал на старт в том же автобусе и провожал Юрия до самой ракеты. По общему мнению всех космонавтов, Нелюбов мог со временем оказаться в первой пятерке советских космонавтов.

Но случилось иначе. Подвело Григория как раз его «гусарство». Случилось это уже после полета Титова. Стычка с военным патрулем, который задержал Нелюбова ( и двух его товарищей. О.И.) на железнодорожной платформе, дерзкая надменность в комендатуре грозила рапортом командованию. Руководство Центра упросило дежурного по комендатуре не посылать рапорта. Тот, скрепя сердце согласился, если Нелюбов извинится. Нелюбов извиняться отказался. Рапорт ушел вверх. Разгневанный Каманин отдал распоряжение отчислить всех троих…

Трагически сложилась судьба Нелюбова. Из отряда он был направлен в одну из частей ВВС на Дальний Восток. Нелюбов всем рассказывал, что он тоже был космонавтом, был даже дублером Гагарина! Не все верили ему. Он переживал большой душевный кризис…

В выписке из рапорта я прочел (воспроизвожу дословно): «18 февраля 1966 года в пьяном состоянии был убит проходящим поездом на железнодорожном мосту станции Ипполитовка Дальневосточной железной дороги». Винить здесь судьбу, мне кажется, нельзя. Судьба была благосклонна к Нелюбову. Просто не хватило у человека сил сделать свою жизнь, так счастливо и интересно начавшуюся…»

В 16 часов 10 апреля в МИКе, в небольшом зале на втором этаже состоялось торжественное заседание Государственной комиссии. Все руководство, главные конструкторы, медики, ученые. Столы составлены буквой «П». В середине - председатель Госкомиссии - Константин Николаевич Руднев. Рядом Королев, Келдыш. По одну сторону Глушко, Пилюгин, министр Зверев, Исаев, Алексеев, Бушуев, Черток…против них маршал Москаленко, руководство ВВС, Каманин, Карпов, Яздовский, Газенко, космонавты.

В зале кинооператоры. Володя Суворов буквально впился в видоискатель своей камеры, на сей раз не «Конвас», а какой-то тяжелой, на штативе. Волновался очень, даже побелел…Помню, умолкли негромкие разговоры, затихли возившиеся киношники. Поднялся Константин Николаевич Руднев.

- Товарищи, разрешите открыть заседание Государственной комиссии. Слово о готовности ракеты-носителя и космического корабля «ВОСТОК» имеет Главный конструктор академик Королев Сергей Павлович.

Я внимательно смотрел на него. Да не только я. Все тогда смотрели на этого человека, который не сворачивая ни на шаг шел к своей цели, цели всей жизни. Только благодаря его настойчивости, его риску и упорству «ВОСТОК» был создан в 1961 году. И именно в 1961-м, а не позже, хотя много сторонников было отложить это событие на более позднее время. Этот человек не побоялся взять на себя ответственность за подготовку корабля, за осуществление полета на нем. Первого в мире полета…

Он поднялся. Внешне казался очень спокойным. Как всегда, не громко, без пафоса и торжественности начал говорить

- Товарищи. Намеченная…- он на секунду запнулся, но тут же продолжил,- В соответствии с намеченной программой в настоящее время закончена подготовка многоступенчатой ракеты-носителя и корабля-спутника «ВОСТОК». Ход подготовительных работ и всей предшествовавшей подготовки показывает, что мы можем сегодня решить вопрос об осуществлении первого космического полета человека на корабле-спутнике…

Несколько десятков слов… Так лаконично, строго по-деловому был подведен итог гигантской работе. Сколько дел и событий за этими словами! Вся история нашей космической техники: мечты Циолковского, энтузиазм ГИРД-овцев, везших на площадке трамвая завернутую в одеяло первую ракету, первые управляемые ракеты пятидесятых годов, первая межконтинентальная, первые спутники, первые «лунники», попытки долететь до Венеры, до Марса, корабли-спутники, и вот, наконец…

То были первые ступени космической бесконечности, открывшие эру освоения космоса. До тех свершений никто и никогда не свершал подобного. Это все сделал коллектив единомышленников, поддержанный правительством, объединенных одним стремлением, одним желанием, спаянный воедино исключительной волей и эмоциональной заряженностью Главного конструктора - Сергея Павловича Королева.

Теперь известность этого человека, его имени, огромна. Но в скупых строках журналистов конца пятидесятых годов он назывался Главным конструктором без имени, без фамилии. Разумеется, его дела были известны другим главным конструкторам, руководству, но за пределы этого круга его имя старательно не выпускали те, кто должен был хранить «Государственные тайны». Уже без него о нем писали по-разному, но общность оценок была очень велика.

Мстислав Всеволодович Келдыш:

«Преданность делу, необычайный талант ученого и конструктора, горячая вера в свои идеи, кипучая энергия и выдающиеся организаторские способности академика Королева сыграли большую роль в решении сложнейших научных и технических задач, стоявших на пути развития ракетной и космической техники. Он обладал громадным даром и смелостью научного и технического предвидения, и это способствовало претворению в жизнь сложнейших научно-теоретических замыслов»

Писатель Михаил Васильевич Хвастунов, автор книги «Вехи космической эры». 1967 год.

«Это был человек необыкновенной и в то же время обыкновенной судьбы. По его судьбе, по его характеру можно составить представление о тех, кому советская космонавтика во многом обязана своими успехами. Он типичный представитель великой армии советских ученых штурмующих космос. И в то же время это человек необыкновенный. Он не рядовой этой армии, он ее руководитель, командарм. Он прошел в ней путь от рядового до маршала, от первых гирдовских пакет до стартов к Луне, к Венере, к Марсу…»

Марк Лазаревич Галлай. «Испытано в небе» 1963 год.

«…Передо мной в полный рост вставал внутренний облик человека, творчески нацеленного на всю жизнь в одном определенном направлении. В этом направлении он и шел. Шел вопреки любым препятствиям и с демонстративным пренебрежением (по крайней мере, внешним) ко всем невзгодам, которые преподнесла ему нелегкая судьба.

Энергичный и дальновидный, умный и нетерпимый, резкий и восприимчивый, вспыльчивый и отходчивый. Большой человек, с большим, сложным, противоречивым характером, которого не смогли деформировать никакие внешние обстоятельства, ломавшие многих людей как тростинки».

О Королеве писали Петр Асташенков, Александр Романов, Ярослав Голованов, Владимир Губарев, делилась своими воспоминаниями его мать Мария Николаевна, его дочь Наталья Сергеевна, соратники, сослуживцы И все же портрет этого человека не написан. Найдутся ли мастера, которым эта работа окажется по плечу?

Стендаль в предисловии к «Жизни Наполеона» писал:

«Одинаково трудно удовлетворить читателей, когда пишешь о предметах либо мало интересных, либо представляющих слишком большой интерес».

Жизнь и работа Сергея Павловича Королева несомненно представляет слишком большой интерес. Не многим людям нашего поколения, да и не только нашего, довелось открывать эру. Новую эру в жизни, в науке, в истории, в будущем планеты Земля. Эру космическую.

Ярослав Голованов в своих «Заметках вашего современника» писал, что он нашел замечательные слова Альберта Эйнштейна, словно специально сказанные о Королеве:

«Так мало людей одного поколения, которые соединяют ясное понимание сущности вещей с сильным чувством глубоко человеческих побуждений и способностью действовать с большой энергией. Когда такой человек покидает нас, образуется пустота, которая кажется невыносимой для тех, кто остается».

Действительно, создать портрет этого человека очень сложно. Но любой портрет, каким бы красочным он ни был написан, должен содержать и неуловимо мелкие штрихи характера человека. Каждый писатель, художник, скульптор знает, какое решающее значение порой имеет, казалось бы, совсем незаметный штрих или блик. Только соединение обобщающего, главного с деталью, с мелочью и создает истинный образ.

Я далек от цели создать портрет Королева. Но некоторые живые черточки его характера, списанные почти с натуры, могут оказаться как раз теми штрихами к его портрету, которыми воспользуются другие.

Один раз судьба уготовила мне встречу с Королевым еще в 1950 году. Тогда, при одной из реорганизаций нашего отдела я, как парторг, узнал в партбюро о назначении к нам нового начальника отдела вместо Бориса Евсеевича Чертока. Через день состоялось знакомство.

- Здравствуйте, товарищи. Я ваш новый начальник отдела. Моя фамилия Янгель. Зовут меня Михаил Кузьмич. Прошу любить и жаловать, как говорят. Будем вместе работать. Наши общие задачи я понимаю так…

Начальник отдела, несмотря на весьма сложную обстановку, довольно быстро осваивался на новом для себя месте. Мне, как парторгу, надлежало способствовать ускорению этого процесса. Кстати, и Борис Евсеевич этому способствовал в полной мере.

Однажды на расширенном заседании профкома ОКБ подводились итоги работы отделов. Главный конструктор сидел за длинным «совещательным» столом справа от председателя профкома и что-то записывал в маленькую потертую книжечку, распухшую от вложенных в нее листков. Я заметил, что когда он закрывал книжечку, он натягивал на ее переплет тоненькое резиновое колечко.

При обсуждении так называвшихся «классных мест» Главный не очень одобрительно отозвался о работе нашего отдела. Янгеля на заседании не было. Не зная еще характера Королева, я, по молодости и «зелености», позволил себе «принципиально возразить». Весьма скоро я был посажен на место. Но этим не кончилось. Через день. Поднимаясь по лестнице с первого этажа на второй, я встретил Королева. Он жестом остановил меня:

- Как ваша фамилия? Вы, значит, в пятом отделе работаете? У Янгеля? Кем? Хорошо-о-о!

Ничего хорошего, надо сказать прямо, в его тоне я не почувствовал. Главный быстро спустился на первый этаж, свернул в наш коридор. Я потихонечку пошел вслед за ним. Он зашел в кабинет Янгеля. Буквально через секунду стало понятно: разговор был крупным. Как только до меня донеслось: «Ваш парторг позволяет себе…» - и что-то там далее, я почувствовал, что лучше мне здесь не болтаться. Сообразил, к счастью, что под горячую руку лучше не лезть…

А вот еще одна. Год 1958-й. Осень. Часов одиннадцать вечера. Сергей Павлович зашел в цех. Увидев его, я пошел навстречу.

- Ну как, старина, что делается?

Я подробно доложил о ходе сборки станции, о трудностях, задержках, неприятностях…Словом, обо всем повседневном, обычном, будничном в веренице наших дней и ночей.

- Да, тяжело идет эта штучка. Надо будет поговорить с народом. Соберу-ка я на днях смежников наших. Пусть друг другу в глаза посмотрят… Вы домой-то сегодня собираетесь? - неожиданно задал он вопрос.

Я кивнул головой, не очень уверенный в том, что он поддержит мое желание.

- Ну и хорошо. Нам ведь по пути, насколько я помню. Поехали. Я тоже домой собрался.

Через несколько минут, одевшись я вышел из цеха. Сергей Павлович уже сидел на заднем сиденье ЗИМ-а. Помню, что незадолго до этого вечера в ОКБ умер талантливый конструктор. Умер внезапно - сердце. Быть может, это навело меня на мысль задать Сергею Павловичу один вопрос. Выехали на шоссе. Главный, откинувшись на сиденье, молчал, видимо погруженный в свои мысли.

- Сергей Палыч, - не очень уверенным голосом проговорил я, - хотел спросить…

- Спрашивай, раз хотел.

Не помню, сколь связно я изложил сидевшее в голове. Суть моих рассуждений была в том, что, в общем то, и мы, и наши смежники за работой не очень отдаем себе отчет в том, что творим историю. Большую историю. И делают ее люди. А они не вечны, они уходят из жизни. Что же остается в памяти народной о тех людях, которые начинали космические дела? Не правильно ли будет, договорившись с кем следует, найти талантливого писателя, принять его к нам на работу. Пусть он год-два покрутится вместе с нами и пусть пишет. Пишет про людей и про их дела. Опубликуют ли это сразу или потом когда-нибудь, не столь важно. Но пусть пишет.

Сергей Павлович молчал. Глаза его были закрыты. Помню, мелькнула мысль: «Ну что я к нему лезу? Может он и не слушал меня, дремлет? День-то, как всегда, тяжелый был…» Прошла минута, другая… Но он повернул голову в мою сторону:

В общем-то ты прав. Действительно, и наши люди делают великое дело. И это не может быть забыто. Обидно будет, если забудется. Этого не вернешь… Писать надо. Но приглашать на это дело писателя, даже мастера, я не буду.

Нет-нет, не буду. Он будет обо мне писать. А я не хочу, чтобы получилась «Жизнь Бережкова»…

Через несколько минут, простившись, я вышел из машины. Признаться, к своему стыду, я не понял его последних слов. «Жизни Бережкова» Александра Бека я не читал. Несколько лет спустя в букинистическом магазине мне попалась эта книга. Прочитав ее, я догадался, что имел в виду Сергей Павлович. Автор книги, увлекшись личностью своего героя, видного конструктора, забыл о том, что тот работал не в одиночку, и невольно преувеличил его роль…

Еще один штрих… Случилось так, что в сентябре 1963 года я оказался в одном санатории в Сочи вместе с Королевым. Однажды на пляже, сняв очки и отложив в сторону книгу Краффта Эрике «Космический полет», он, повернувшись в мою сторону и, чуть прищурив глаза, глядя на набегающие волны, спросил:

- А вы были в Ленинграде в Русском музее?

- Был, Сергей Палыч…

А в зале, где Брюлов, были? Знаете, какая картина меня там поразила однажды

и на всю жизнь? Айвазовского - «Волна». Это просто удивительно! На нее можно смотреть часами. Кто бы и что не говорил про Айвазовского, но он великий мастер… Слышал я, что его ремесленником называют.

Ремесленник…побольше бы нам таких ремесленников. А что, мы - тоже ремесленники или нет? А? Трудное наше ремесло, трудное. Но интересное, черт возьми, и необычное. Да, необычное. А ведь жить просто нельзя! Жить надо с увлечением!

И он, замолчав, повернулся к морю.

Потом он опять надел очки, взял книгу. Я стал просматривать местную газету. На последней странице внимание привлекло объявление: «Сегодня в парке «Ривьера» состоится лекция на тему: «Успехи Советского Союза в исследовании космического пространства». Лекцию читает член общества по распространению научных знаний, кандидат наук …… из Москвы. Лекция сопровождается диапозитивами. Начало в 20 часов. Вход свободный». Я протянул газету Сергею Павловичу. Он пробежал глазами объявление и, повернувшись к супруге, с улыбкой сказал:

- Нинуся, смотри, сегодня в парке лекция о космосе. Пойдем? - И тут же ко мне: - А у вас какие планы на вечер? Быть может вместе сходим?

После ужина мы пошли в «Ривьеру». На открытой веранде была растянута простыня-экран. Народу было не очень густо. Вскоре лекция началась. Высокий худощавый очень серьезный мужчина добросовестно изложил все известные ему последние достижения в области освоения космоса, не забыв, естественно, упомянуть и о первом спутнике, и о Лайке, и о «ЛУНАХ». Очевидно, чтобы придать своим словам большую достоверность, завоевать слушателей, он, как мне запомнилось, несколько раз употребил такие вот обороты речи: «И вот мы поняли, что ориентация станции состоялась, тут же даем команду: «Начать фотографирование обратной стороны Луны!»

В таких случаях Сергей Павлович легонько подталкивал меня в бок и вполголоса:

- Вот дает! Здорово! Нет, ты слушай, слушай, действительно интересно рассказывает! Я с большим интересом слушаю.

Диапозитивы, которыми лектор сопровождал лекцию, почти не были видны на качающемся экране. Я был уверен, что Сергей Павлович не пожалел, что пошел на эту лекцию. Ведь, пожалуй, это в его жизни было впервые. Приходилось ли ему раньше да и после этого слушать лекции на тему «Освоение космического пространства»?

Люди будут помнить имя Королева. Миллиарды людей не знали его, но рукоплескали его подвигу и всегда будут с благодарностью вспоминать его подвиг. Подвиг всей его жизни…

Во весь рост вставал на пороге космоса человек. Человек, который вобрав многовековые мечты, опыт, мысли сотен ученых, тысяч инженеров, биологов, медиков, летчиков-испытателей, должен шагнуть туда, в неведомое… И вся энергия, ум, силы, нервы отдавались ему, первому, его ста восьми минутам полета вокруг света.

А сколько плыли корабли Колумба? Но его имя еще не знал мир.

*

- Слово для доклада о готовности космонавтов предоставляется генералу Каманину Николаю Петровичу.

Каманин встал. Минуту стоял молча. Только щеки немного покраснели…

- Трудно из шести выделить кого-либо одного, но решение нам нужно принять. Рекомендуется первым для выполнения космического полета назначить старшего лейтенанта ГАГАРИНА Юрия Алексеевича. Запасным пилотом назначить ТИТОВА Германа Степановича…

И шквал аплодисментов.

Как только в зале наступила тишина, председатель предоставил слово Юрию Гагарину.

- Разрешите мне, товарищи, заверить наше Советское правительство, нашу коммунистическую партию и весь советский народ в том, что я приложу все свои силы и уменье, чтобы выполнить доверенное мне задание - проложить дорогу в космос. А если на пути встретятся трудности, то преодолею их, как преодолевают коммунисты…

В волнении тех минут, да и последующих суток память не сохранила слов, которые тогда были произнесены. Уже позже, с многократно прокрученных магнитофонных лент удалось документально восстановить то, что говорилось на том историческом заседании.

Константин Николаевич Руднев:

«Товарищи! Партия и правительство направляли всю нашу работу по подготовке первого полета человека в космос. Ученые, инженеры, конструкторы и рабочие немало потрудились над созданием космического корабля «ВОСТОК». Сегодня этот корабль на старте, его два предшественника в марте продемонстрировали нашу готовность послать человека в космическое пространство. Мы все уверены - полет подготовлен хорошо и будет успешно выполнен…»

Маршал Кирилл Семенович Москаленко:

«Родина, труды ученых, инженеров, конструкторов и рабочих дали нам возможность подготовиться к первому полету человека в космос. Очень большая заслуга в этом всеми нами глубокоуважаемого Главного конструктора Сергея Павловича Королева. Кроме нашей уверенности в технике у нас есть полная уверенность и в подготовленности всех присутствующих здесь космонавтов и, в первую очередь, в вашей подготовленности, Юрий Алексеевич. От имени министра Обороны маршала Советского Союза Родиона Яковлевича Малиновского, от себя лично, я поздравляю вас, товарищ Гагарин с высоким и ответственным поручением, которое дает вам Родина. Летите, дорогой Юрий Алексеевич и возвращайтесь на советскую землю в объятия всего нашего народа…»

То апрельское утро было необычным и вместе с тем обычным. Перед утром, как всегда, была ночь. Для всех. Не было этой ночи только для людей в зааральских космодромных степях. Они понимали, что свершается необычное, чего не делал еще никто. Находилось ли время для философского осмысливания происходившего? Нет. Мы делали дело. Мы работали.

Порой особая обстановка заставляет человека по иному воспринимать даже привычные события. Праздничный вечер - тоже вечер. Но иллюминационный пересвет, лозунги, музыка, делают его иным, не похожим на вчерашний. И идешь по той же улице, к тому же дому, в тот же час - все то же, но все другое. И мысли и чувства…

На космодроме в те дни обстановка не побуждала к необычному восприятию происходившего. Она была строгой, деловой, непраздничной, словом такой же, как и при всех предыдущих космических стартах. Торжественность, наверное, выбила бы людей из привычного ритма, породила бы робость или страх перед тем, что делается, или же лихорадочное желание сто раз перестраховаться.

Режиссуру, сценарий того дня, по-моему, никто не разрабатывал, не утверждал. Быть может я и ошибаюсь. Быть может был человек, который ведал порядком этого дня, как и дней предыдущих. Этим человеком мог быть только Сергей Павлович. Но это из области догадок. Не в том суть. Суть в том, что на космодроме в ту ночь, в то утро были будни. Деловые, строгие, но исторические будни. И люди не отвлекались, делали свое дело - готовили к старту ракету с кораблем-спутником, с «ВОСТОКОМ». Необычность происшедшего пришла в сознание в тот же день, 12 апреля, но позже.

Когда кончилось 11 апреля и началось 12-е, я не заметил. Ракета на старте.. С верхнего мостика стартового устройства открылась в дымке бескрайняя степь. Расчету верхнего мостика, как официально называлась наша группа, надлежало провести заключительные операции по подготовке корабля. Забот наверху, на сорокаметровой высоте, «на семи ветрах», хватало. Забот регламентированных документами, но помимо строго предписанных обязанностей были еще и не предписанные никем чувства…

Мы любили наш «ВОСТОК». Любили, как любят давно желанное, выстраданное, большим трудом созданное, достигнутое. Любили, как любят при неизбежном расставании, хотя и ненадолго, как перед дальней и нелегкой дорогой. Поэтому мы и не хотели расставаться! Чувствовали, знали, что с каждой минутой, с каждой секундой приближался тот миг. И всем существом стремились тянуть эти минуты и секунды. Это было где-то там - глубоко в сердце. А строгий регламент, чувство ответственности требовали точного соблюдения часов и минут предстартового графика.

Наш «ВОСТОК»… Детище наше…Необычное детище. Какому еще творению земному, несущему человека, живое человеческое сердце, предстояло сломать границы времени, взлететь утром, через полчаса вернуться во вчера и, обогнув планету, выйти из тени Земли и во второй раз за тот же день встретить восход Солнца?

На самом верху, на мостике холодно. Все проверки систем корабля уже были выполнены. Корабль ждал. Он был радом. Но всего его не было видно - он под обтекателем. Только в большом круглом окне - плотно прилегающий люк кабины. Он пока был закрыт легким красным щитком. Настоящая крышка люка - тяжелая, теплозащитная, в полиэтиленовом чехле рядом, прислоненная к ограждавшему верхний мостик бортику. У самого люка, внизу, две ступеньки приставной площадочки. С нее легче забираться в кабину.

Корабль ждал. Ни один прибор, ни один механизм пока не работал. Если приложить ухо к холодной стенке, ничего не услышишь. Все, что за красным щитком внутри кабины, знакомо до мелочей, до каждого болтика, каждого проводка, каждого прибора. Знакомо, как обстановка в давно обжитой квартире. Но как хотелось отодвинуть тот красный щиток и еще и еще раз всунуться внутрь кабины, еще и еще раз посмотреть, еще и еще раз потрогать...

Любили мы свой корабль. Но однолюбами ли мы были? Пожалуй, нет. Конечно нет! В эти весенние дни 1961 года в наши сердца, в наше сознание вошло совершенно новое чувство - любовь к человеку. И не просто любовь. Каждый в своей жизни любил, каждый испытал это чувство. Речь идет об общей любви к одному человеку, и не к какому-то особенному, великому, всеми почитаемому. То была не любовь к Пушкину, Лермонтову, Толстому, даже к кому-то из великих современников - литературных героев или героев в жизни. Это была любовь к простому русскому парню, к Юрию, Юрику. Официально этого человека называли по фамилии, имени, отчеству. А для нас он не мог быть не кем иным, как Юрой, Юриком. Не всегда так называли его вслух, чаще - про себя.

Любовь эта была особенной. Она не стала бы такой, если бы Юра продолжал оставаться рядовым летчиком. Но он вошел в нашу жизнь, в нашу работу. И мы, до сих пор по роду своей деятельности знавшие механизмы, приборы, двигатели - технику, пусть умную, но технику, мы, знавшие и любившие людей, создавших эту технику, поняли, что тот парень принес с собой новое, до сих пор не жившее в наших сердцах чувство. Любовь к человеку, которому будет подарена вся без остатка наша любовь к той технике, что создавалась для этого человека. Два чувство слились в одно. Им мы жили в те весенние дни и ночи 1961 года.

Почему? Что знали мы о нем в тот день первой встречи, когда он со своими товарищами и наставниками, с Королевым пришел в цех главной сборки, где рождался «ВОСТОК»? Во всяком случае очень мало. Недостаточно для того, чтобы отдать ему наши сердца и головы.

Да, покорил он нас своей улыбкой, которой потом, после полета был покорен мир. Но понятно же, чтобы выбрать из сотен, тысяч достойных только улыбки мало. Что-то было в нем такое, что сразу же бросалось в глаза, не кричало, но привлекало сильнее любого чудодейственного магнита.

И тысячу раз оказался прав Королев, говоривший, что в Гагарине удивительно сочеталось все то, что должно быть у первооткрывателя. Он все, что надо заметил, все сделал как надо, ничего не упустил, не потерял самообладания. Он был тем, кем должен был быть первый землянин, взлетевший в космос.

Что ему предстояло совершить? Сесть в корабль, такой, как уже летавшие несколько раз? Выдержать давящие при взлете и при посадке перегрузки? Перенести вибрацию? Почувствовать впервые человеческим естеством, что такое неведомая ни одному из землян невесомость?

Только ли это? Да, и это. Но ему предстояло и нечто иное, гораздо большее. Ему предстояло осуществить мечту. Мечту всей жизни многих людей. Мечту Королева. Ему предстояло осуществить надежды сотен, тысяч его современников, создавших невиданное - космический корабль, сделавших сложнейшие баллистические расчеты броска в космическое пространство. Ему предстояло оправдать надежды своих учителей, наставников, ученых, товарищей-летчиков, готовившихся вместе с ним к невиданным полетам.

За всеми живыми современниками незримо стояли их предки. Те, кто предсказывал возможность полета в космос за много лет и веков до того апрельского утра. Те, кого осмеивали, отлучали от церкви, пытали, заключали в тюрьмы, жгли на кострах… Архимед, Леонардо да Винчи, Николай Коперник, Джордано Бруно, Галилео Галилей, Исаак Ньютон, Альберт Эйнштейн, Константин Циолковский… Это их жизни, свет их умов и сердец озаряли парня со Смоленщины.

Думал ли Юрий в то утро о страшном 1941 годе? Думал ли об испытаниях, доставшихся на долю родного Гжатска,, всей Смоленщины, всей Родины? Наверное нет. Мысли его были заняты будущим. Ему предстояло лететь в космос и лететь первым.

Прав, тысячу раз прав Константин Симонов, написавший в том апреле:

«…Волненье бьет, как молоток по нервам.

Не каждому такое по плечу-

Встать и пойти в атаку первым!

Искать других сравнений не хочу…»

5 часов 30 минут. Гагарин и Титов в это время должны были проснуться и начать подготовку. Через пять минут к нм, на старт, должна была подойти машина с медиками. И действительно, на сереющей в рассвете ленте бетонки появился «газик». Подкатил к ракете. Зашумел лифт, хлопнула его дверка и улыбающийся медик появился на нашей площадке с «космическим гастрономом» в руках - тубами и пакетами. Укладка их заняла несколько минут

Это была последняя операция перед посадкой космонавта. Можно было и немного передохнуть.

Да, чуть не забыл. Днем раньше Государственная комиссия поручила Николаю Петровичу Камаину, Марку Лазаревичу Галлаю и мне установить кодовую колодочку в тот самый «логический замок». Совершив это таинство, мы подписали соответствующий акт, указав в нем номер колодочки и те три цифры- ключ к тому замку. Так и лезут теперь в голову из «Пиковой дамы»: «Три карты, три карты, три карты…» Но не верилось, честное слово, не верилось, что наш первый космонавт уподобится Герману -- не Титову, а тому, пушкинскому.

На востоке начинало алеть. Три-четыре облачка неподвижно висели на небе нежно-розовыми комочками. Предрассветный ветерок настойчиво пытался залезть под куртку. Тишина. Небо и степь. И в этой беспредельной степи люди создали космодром. Он ворвался в степной пейзаж контурами зданий, стартовой установки, перерезал степь лентами асфальта и железных дорог, линиями электропередач…И все-таки степь жила. Жила своим воздухом, ароматом, светом… Даже степные орлы свыклись с новым - их гнезда на электрических мачтах.

Показалась золотая, слепящая горбушка Солнца. Ветерок подул резче, словно разбудили его. Солнце с востока приветствовало «ВОСТОК». И он, зарумянившийся от этого приветствия, заиграл световыми зайчиками. Корабль ждал своего первого хозяина.

На нижних этажах - площадках обслуживания, работали ракетчики. Шла заправка ракеты топливом. В самом низу, на «козырьке», людей не вдруг разберешь - кто есть кто. Я пытался разглядеть: вот от небольшой группы отделилась приземистая фигура. Королев. Прикрыв глаза рукой, поднял голову, смотрел вверх, махнул мне. Я спустился к нему. Он внешне был спокоен, но очень уставшее лицо, уставшие глаза.

- Ну, как дела, старик?

- Все в порядке, Сергей Палыч. Ждем.

- Знаю, что все в порядке, Так и должно быть... Я, пожалуй, поеду туда, к ребятам, посмотрю, как у них подготовка идет.

И он пошел к своей машине. Понял я, что он волнуется, сильно волнуется, что ему нужно чем-то занять паузу, а занять лучше всего делом.

Автобус с космонавтами должен был прибыть через час. Делать пока нечего. Я медленно пошел по «козырьку» вокруг ракеты. Хороша была наша машина! В ней и грандиозность и вместе с тем легкость, изящество! Подошел мой товарищ, военный представитель на нашей фирме, Станислав Язвинский. (Впоследствии он перешел служить в Генеральный штаб советской армии, работал там в одном и управлений уже в звании полковника, женился, правда не на долго, на дочери руководителя ансамбля танца Игоря Моисеева)

- Что, хороша?

- Хороша, Станислав, очень хороша!

- Пройдемся немного, пока Юрий Алексеевич не приехал.

Мы спустились с «козырька» и по дороге, кольцом окружавшей стартовое устройство, пошли вокруг ракеты ждавшей старта… Сколько людей в стране тогда тоже ждали?

Ждали радисты на командно-измерительных пунктах, еще и еще раз проверяя передатчики, приемники, антенное хозяйство.

Ждали те, кому придется разговаривать с человеком в космосе, еще и еще раз проверяя аппаратуру в радиоцентрах.

Ждали летчики поисковых групп в районе приземления, проверяя еще и еще раз моторы самолетов и вертолетов.

Ждали баллистики, еще и еще раз проверяя сложнейшее свое хозяйство координационно-вычислительного центра.

Ждали в Москве и Ленинграде, Крыму и на Кавказе, в Средней Азии, в Сибире, на Дальнем Востоке.

Сколько сердец стучало тревожно. Сколько труда было вложено в осуществление мечты. А мечта была рядом, здесь, рядом с нами!

- Ну, Станислав, давай поднимемся еще разок, посмотрим, как там дела.

Люк все еще был прикрыт легкой предохранительной крышкой. Володя Морозов и Коля Селезнев, облокотившись о перила, поглядывали вниз - туда, откуда должен появиться автобус. Ждали.

Подошли машины с членами Государственной комиссии. Вернулся Сергей Павлович. По плану в шесть утра близ старта, в «банкобусе» должно состояться последнее заседание Госкомиссии. Сверху хорошо было видно, как площадка у ракеты стала пустеть. Фигурки людей потянулись к одноэтажному домику.

Подумал: идти, или нет? Решил - не пойду. О том, что все в порядке, и так знал. Лучше побуду здесь, рядом с кораблем. Через полчаса площадка у ракеты опять заполнилась людьми.

Час прошел незаметно. И вот на бетонке показался голубой автобус. Все ближе, ближе, остановился почти у самой ракеты. Минута на лифте, и я спустился вниз. Открылась передняя дверца и в ярко-оранжевом скафандре, чуть неуклюже, вышел Гагарин. Несколько шагов, руку поднял к гермошлему:

- Товарищ Главный конструктор, летчик-космонавт старший лейтенант Гагарин к полету на первом в мире космическом корабле-спутнике готов!

Тут же осекся, смутился, понял, что доложить он должен был Председателю Государственной комиссии Рудневу… Извинился…Они обнялись с Рудневым, потом с Королевым, с маршалом Москаленко, генералом Каманиным…

Сергей Павлович смотрел на Гагарина. Добрый, лучистый взгляд. Отец, провожающий сына своего в трудный и опасный путь, но ни взглядом, ни словом не выказывающий своего волнения, своей тревоги.

11 апреля генерал Каманин в своем дневнике записал:

«…Утром были на стартовой площадке. Проверка всего комплекса ракеты показала, что все обстоит благополучно. Сергей Павлович Королев попросил почаще информировать его о состоянии космонавтов, об их самочувствии, настроении.

- Волнуетесь за них?

На мой вопрос он ответил не сразу. Видимо сказывается привычка не бросать пустых, не обдуманных фраз.

- А как вы думаете? Ведь в космос летит человек. Наш, советский. Юрий.

Помолчав немного, добавил:

- Ведь его знаю давно. Привык. Он мне как сын.

Такой сердечности, откровенности от Сергея Павловича, обычно сосредоточенно-сдержанного, деловитого человека, я еще не видел…»

- Ну, Юрий Алексеевич, пора, нужно садиться.- Королев еще раз обнял Гагарина.

Я стоял рядом и, слегка поддерживая Гагарина под локоть, поднялись по лестнице к площадке лифта. Рядом Федор Востоков. Здесь, на площадке, Гагарин на минуту задержался, повернулся к провожающим, поднял руки - до свидания, Земля!

(Кстати, никакого «Предполетного заявления» в этот момент Гагарин не делал. Это все «Красивые выдумки». Это заявление был записано на радио чуть не за месяц до полета. И не только Гагарина, но и Титова, и Нелюбова. Опубликование его должно было быть только по специальной команде «Самого верха».)

В кабине лифта - нас трое. Гагарин. Востоков. Я.

Две-три минуты подъема - и верхняя площадка. Открыл дверцу. Прямо в лицо - яркий свет ламп: уже и сюда успел Володя Суворов. Стрелял в упор прильнув к видоискателю кинокамеры, как к прицелу. Отойти некуда, на мостике тесно. Стало как-то не по себе, знал я, что сниматься нам не положено. Хорошо еще, если фильм будет секретным. Протестовать? Глупо. Такое не повторяется. Дубля не сделаешь.

Подошли к люку. Гагарин осмотрелся по-хозяйски, заглянул вовнутрь.

- Ну как? - спросил, улыбнувшись.

- Все в порядке, «перьвый» сорт, как СП скажет, - с улыбкой ответил ему Володя Морозов, наш монтажник из цеха Петрова.

- Раз так - садимся.

Востоков с одной стороны, я с другой помогли Гагарину подняться, закинуть ноги за обрез люка и лечь в кресло.

Я чуть отошел в сторону, чтобы не мешать Федору колдовать с привязной системой и креслом. Устроившись, Гагарин начал проверку радиосвязи.

Почти тотчас услышал из люка его голос… Далее из фонограммы:

- Как слышите меня? Вас слышу хорошо. Вас понял, приступить к проверке скафандра.

Через пять минут - спокойный доклад:

- Проверку скафандра закончил.

Из бортового динамика голос Королева:

- Как чувствуете себя, Юрий Алексеевич?

- Чувствую себя превосходно. Проверка телефонов и динамиков нормальна. Перехожу сейчас на телефон.

- Понял вас. Дела у нас идут нормально, машина готовится нормально, все в порядке.

- Понял. Я так и знал. Проверку связи закончил. Как поняли меня?

Юрий переключил радиосвязь на телефоны гермошлема, и мы не смогли больше слышать вопросов, задаваемых ему, но по его ответам было понятно, что с ним говорили то коллеги-космонавты, то Королев.

Пять минут девятого. Голос Юрия:

- Вас понял, объявлена часовая готовность. Все нормально, самочувствие хорошее, настроение бодрое.

Ну, теперь - последнее, самое трудное - прощаться и закрывать люк.

Тяжелая крышка уже на руках у Володи Морозова и Николая Селезнева. Протиснулся в кабину. Что-то хотелось еще сказать. Но что? Все сказано… Хотя вот…

- Юра… а эти три цифры на замке,- я кивнул на конверт,- 1.. 2.. 5…понял? Это по секрету.

- Да уж будет тебе - «по секрету». Без них обойдемся. А ты опоздал. Мне вчера их Галлай сказал.- И улыбнулся, подмигнув мне.

Обнял его, как получилось, крепко руку пожал и похлопав по шлему, отошел в сторону.

- Давайте…

Мгновенье - и крышку люка накинули на замки люка. Их тридцать. Руки словно автоматы быстро навинчивали гайки замков. Володя Морозов, Коля Селезнев моментным ключом подтягивали каждую по очереди - первая…пятнадцатая…седьмая…двадцать третья…Некогда было смотреть на часы. Секунды отстукивались в висках толчками крови. Последняя…тридцатая! Опустили облегченно руки. Но тут же тревожный сигнал телефонного зуммера. Взволнованный голос:

- Почему не докладываете? Как у вас дела?

- Сергей Палыч, тридцать секунд назад закончили установку крышки люка. Приступаем к проверке герметичности.

- Правильно ли установлена крышка? Нет ли перекосов?

- Нет, Сергей Палыч, все нормально.

- Вот в том-то и дело, что не нормально! Нет КП-3 !

Я похолодел. КП-3 - это электрический контакт-датчик, сигнализирующий о прижиме крышки к шпангоуту люка.

- Крышка, Сергей Палыч, установлена правильно…

- Что можете сделать для проверки контакта? Успеете снять и снова установить крышку?

Я посмотрел на ребят. И Морозов и Селезнев спокойно смотрели на меня. Без слов мы поняли друг друга.

- Успеем, Сергей Палыч. Только передайте Юрию, что мы будем снимать крышку и откроем люк.

- Все передадим. Спокойно делайте дело, не спешите.

А времени-то почти не было.

Из фонограммы переговоров:

«7 часов 58 минут. «Заря-1» ( Королев) Юрий Алексеевич, у нас так получилось: после закрытия люка вроде один контактик не показал, что он прижался, поэтому мы, наверное, сейчас будем снимать люк и потом его поставим снова. Как поняли меня?

В одно шестирукое существо слились мы трое. Не то, что теперь, но и тогда не понять было, кто и что делал. Казалось все делалось само. Помню только, что скрипнула крышка на полу нашей площадки, прикрывавшая лаз вниз по лестничкам стартового устройства, и показалась голова заместителя Королева Леонида Александровича Воскресенского.

Очевидно, он, встревоженный происшедшим, несмотря на солидный возраст и, скажу прямо, далеко не богатырское здоровье, поднялся сюда, на высоту пятнадцатого этажа, не воспользовавшись лифтом. Минуту он молча смотрел, потом его плечи и голова медленно ушли в проем люка и крышка опустилась. По все вероятности он понял, что его вмешательство не требуется.

Сняли тридцать гаек с замков, сняли крышку. Только и успел я заметить, что Юрий, чуть приподняв левую руку внимательно смотрел на меня в маленькое зеркальце, пришитое на рукаве, и тихонько насвистывал мотив: «Родина слышит, Родина знает, где в облаках ее сын пролетает…»

«Кедр» (Гагарин). Понял вас правильно. Люк открыт, проверяют сигнализаторы».

«Заря-1» Ну отлично…»

Посмотрел на кронштейн на котором стоял контакт КП-3. Все было на месте. Так, на всякий случай, чуть тронул его. Подумалось, наверное это наши «электроколдуны» что нибудь проморгали на своем пульте там, внизу, в бункере. Ведь КП-3 в схеме работал на замыкание цепи при открытии крышки, а при закрытой он был в разомкнутом состоянии! Как это могло контролироваться? Сейчас вспомнить не могу. Карповские пультовики потом признались, что действительно что-то проморгали, загоралась, или нет нужная лампочка на пульте.

Последний взгляд на Юрия. Прощаться еще раз уже было некогда, успел поймать только в зеркальце его хитрющий взгляд. Крышка опять на замках. Снова гайки: первая…пятнадцатая…седьмая…двадцать третья… Есть последняя - тридцатая!

Из фонограммы переговоров:

«8-13. «Заря-1» Как слышите меня? Крышку уже начали ставить, наверное?

«Кедр» Вас слышу хорошо. Крышку уже, очевидно, кончают заворачивать.

«Заря-1» Понял вас. У нас все хорошо… Только что справлялись из Москвы о вашем самочувствии. Мы туда передали, что все нормально.

«Кедр» Понял вас. Передали правильно…Если есть музыка, можно немножко пустить.

У меня трубка телефона у уха - голос Сергея Павловича:

- КП-3 в порядке. Приступайте к проверке герметичности.

Фу-у… Как гора с плеч…

Из фонограммы переговоров:

«8-17. «Заря-1» Ну как, музыку дали вам? Нет?

«Кедр» Пока не дали…

8-19. «Заря-1» Понятно. Это же «музыканты»: пока туда, пока сюда - не так-то быстро дело делается, как сказка сказывается, Юрий Алексеевич.

«Кедр» Дали. Про любовь…

«Заря-1» Дали музыку про любовь? Это толково, Юрий Алексеевич, я считаю…

Нужно установить так называемую «присоску». Маленькое пояснение: люк должен был быть закрыт настолько плотно, что из кабины в окружающее пространство, в вакуум, не мог просочиться даже малейший пузырек воздуха. Иными словами должна была быть обеспечена полная герметичность. Для проверки сверху люка накладывалась прочная круглая чашка и из-под нее насосом выкачивался воздух. При этом атмосферным давлением ее прижимало к борту люка. По изменению давления под чашкой можно было судить о герметичности люка. Эта чашка и называлась «присоской».

К нам поднялся инженер-вакуумщик. Все установили, включили вакуумный насос. Глаза впились в стрелку вакуумметра. Не дрогнет ли, не поползет ли по шкале? Положенные минуты истекли. Стрелка неподвижна.

- Есть герметичность! Произнесли все вслух, а я в трубку телефона. Опять голос Сергея Павловича:

- Хорошо, вас понял. Заканчивайте ваши дела. Сейчас мы объявим тридцатиминутную готовность.

Из фонограммы переговоров:

«8-25. «Заря-1» Герметичность проверена - все в норме, в полном порядке. Как поняли?

«Кедр» Вас понял: герметичность в порядке. Слышу и наблюдаю: герметичность проверили. Они что-то там постукивают немножко».

Закончили мы все, что было нужно, все проверили еще и еще раз. Надо спускаться, но до чего же не хотелось! Невольно руки тянулись к спускаемому аппарату - дотронуться еще разок, похлопать по круглому боку.

Ведь там, внутри ... ведь там ОН!

Как уйти? Как? Стукнула дверь лифта, рывком пол ушел из-под ног, минута - и мы внизу. До старта было еще минут двадцать. Подошел к Сергею Павловичу:

- Прошу разрешения быть в бункере…

- Ну что же, не возражаю, только в пультовой будет народу много, так что будь где-нибудь рядом.

Королев, Воскресенский и Анатолий Семенович Кириллов - полковник-ракетчик, руководитель стартовой службы, около ракеты. На стартовой площадке больше никого нет. Все проверки закончены. Заканчивалась заправка топливом третьей ступени. Центральный блок и боковушки уже заправлены. Бока их кислородных баков покрылись слоем инея, он пластами отваливался и падал вниз.

От ракеты отъехала высокая металлическая ферма с площадками обслуживания и лифтом, на котором мы спустились. Теперь к кораблю, если и захочешь - не доберешься. Но зато ракета предстала во все своей красе, ничего ее не закрывает. На самом верху, словно шлем древнего рыцаря, снежно-белый обтекатель. Под ним корабль и только через большое окно на боку поблескивала крышка люка. Того самого… А за ней…

Что думал Юрий в те минуты? Я твердо знал лишь одно - он верил нам, верил в то, что сделано все, что только было в человеческих силах для его успешного полета. Он отдавал свою жизнь, себя, машине, созданной людьми.

Из репродукторов громкой связи донеслось:

- Десятиминутная готовность! Готовность десять минут!

Заметил на себе косые взгляды Королева и Кириллова. Пора уходить. Взглянул на ракету еще раз - последний. Больше ее не увидишь...

Спустился в бункер управления. Он глубоко под землей, крутая неширокая лестница вниз, тяжелые массивные двери. Прошел по коридору, заглянул в пультовую. Стартовики на своих местах. Тихо. Ни разговоров, ни улыбок. Знаю, что один из них нажмет копку «Зажигание» в 9 часов 6 минут 54 секунды. Так указано в карточке стреляющего.

На невысоком помосте - два перископа. Телевидения тогда еще не было в бункере. У перископов встанут Кириллов и для страховки - Воскресенский. Рядом столик - это место Королева. Зашел в боковую комнату рядом с пультовой. Народу много - главные конструкторы смежных организаций, испытатели, медики, связисты. В углу на столике телеграфный аппарат, рация, микрофон, телефон.

Шел разговор с Гагариным. Слышно было как кто-то из медиков проговорил:

- Займите исходное положение для регистрации физиологических параметров.

- Исходное положение занял, - донеслось из динамика,- Как по данным медицины сердце бьется?

- Пульс у вас шестьдесят четыре, дыхание двадцать четыре. Все нормально.

- Понял, значит сердце бьется!

Посчитали бы пульс у кого-то здесь, в бункере. Интересно, сколько бы ударов было? Уж никак не шестьдесят четыре.

В комнатке становилось тесновато. Прошли еще минуты две-три. Через открытую дверь донесся вой сирены. Это был сигнал для тех, кто, не дай Бог, замешкался с отъездом. Хотя таких быть не должно. Порядок соблюдался строгий.

В коридоре промелькнули три фигуры. Королев, Воскресенский, Кириллов. Дверь пультовой тут же закрылась. Из внутреннего динамика голос:

- Пятиминутная готовность!

Медленно, медленно тянулись минуты… Голос Королева в динамике:

- «Кедр», я «Заря-1». Сейчас будет объявлена минутная готовность. Как слышите?

- «Заря», я «Кедр». Занял исходное положение, настроение бодрое, самочувствие хорошее, к старту готов.

Должен еще раз признаться, что волнение, громадное напряжение тех минут не оставляли места для мысли о стенографировании. Мы слышали все эти фразы, понимали, знали их значение, но запомнились ли они? Одна-две, не более. Только потом помогли магнитофонные записи.

- Всем службам космодрома объявляется минутная готовность! Готовность одна минута!

Тишина такая, что, казалось, никто и не дышит.

- Ключ на старт!- Голос Кириллова.

Оператор на главном пульте повернул металлический серый, с кольцом на конце небольшой ключ, и, словно в праздничный вечер, расцвел пульт разноцветьем транспарантной иллюминации.

- Протяжка один!…Продувка…Ключ на дренаж…- Голос Кириллова.

- Есть ключ на дренаж! Есть дренаж!

Это захлопнулись на кислородных баках дренажные клапаны.

В динамике голос Гагарина:

- У меня все нормально, самочувствие хорошее, настроение бодрое. К старту готов. Прием…

- Отлично! Дается зажигание. «Кедр», я «Заря-1». - Это Королев.

- Понял вас, дается зажигание!

- Предварительная! - Голос Кириллова.

- Есть предварительная! - это режимы выхода двигателей ракеты на основную тягу.

- Промежуточная!.. Главная!…ПОДЪЕМ!!!

И вдруг сквозь шорох помех и обвальный грохот тридцати двух двигателей ракеты из динамика голос Гагарина:

- ПОЕХАЛИ-И-И!

Голос хронометриста отсчитывал секунды:

- Одна…две…три…

- Все нормально, «Кедр», я «Заря-1».. Мы все желаем вам доброго полета!

И опять: …двадцать…двадцать пять…тридцать…

Прошло несколько минут. Застрекотал телеграфный аппарат. Телеграфист произнес четко:

- Пять…пять…пять.

Это значило, что следующий, распложенный по трассе полета, измерительный пункт, вошел в связь с ракетой, принимает телеметрическую информацию. Все в порядке.

- Пять…пять… - и вдруг с тревогой,- Три…три…

Притихли, насторожились. Что это? Отказ двигателя? Чувствую, что кровь бьется в висках. Сергей Павлович, стиснув в ниточку губы, почти вплотную придвинулся к телеграфисту:

- Ну? Ну-у!!!

- Три…

И, через мгновенье, снова, радостно:

- Пять…пять… пять!!!

- Что? Откуда была тройка? - Телеграфист впился глазами в ленту:

- Сбой! Ошибка!

- Черт,- голос Константина Феоктистова откуда-то сбоку, - Такие сбои жизнь намного укорачивают…

Ракета шла, не могла не идти! Казалось, что миллионы рук и сердец человеческих, дрожащих от чудовищного напряжения, выносили корабль на орбиту.

И «ВОСТОК» вышел на орбиту!

Сорвались с мест. Сидеть, стоять больше сил не было. Самые разные лица: веселые, суровые, сосредоточенные - самые разные. Но одно у всех - слезы на глазах. И у седовласых, и у юных. И никто не стеснялся слез. Обнимались, целовались, поздравляли друг друга.

В коридоре, у пультовой, окружили Королева. Наверное, по доброй традиции, подняли бы на руки, да качать негде. Потолок низковат. Кто-то снял с рукава красную повязку, собирает автографы. Мелькнула мысль - «Такое ведь не повторится!» Подошел к Королеву:

- Сергей Палыч…

- Давай, давай…

Эта повязка с автографами Королева, Келдыша, Воскресенского, Галлая и, чуть позже - Гагарина, долгие годы была самым дорогим сувениром… К сожалению - была. Теперь она в каком-нибудь музее…

Вышли наверх. На первой же подвернувшейся машине, еле втиснувшись, удалось уехать к «люксовой» гостинице. Там все линии связи с внешним миром. По дороге на большой скорости обогнала машина Королева. Подъехали. Народу рядом с гостиницей полным-полно. Из открытого окна, из динамика на танцплощадке - торжественный голос Левитана:

«…первый в мире космический корабль-спутник «ВОСТОК» с человеком на борту. Пилотом-космонавтом космического корабля-спутника «ВОСТОК» является гражданин Союза Советских Социалистических Республик, летчик, майор Гагарин Юрий Алексеевич…»

Как майор? Почему Майор? Ведь Гагарин старший лейтенант? Потом…Потом…

Праздник, большой праздник. Человек в космосе! Человек на орбите! «Юра». «Юрий»… «Гагарин»… - Только и слышалось вокруг.

«…по предварительным данным, период обращения корабля-спутника вокруг Земли составляет 98,1 минуты; минимальное удаление от поверхности Земли (в перигее) равно 175 километрам, а максимальное расстояние (в апогее) составляет 302 километра…

- Ну что, здорово, а?

- А ты как думал?

- «Поехали»! А? Ведь силен, а?

- Молодец Юра! Настоящий парень!

- Братцы, ну и дрожал же я! Пошла она вроде, а потом, смотрю, будто остановилась! Аж похолодел…

«…вес космического корабля-спутника с пилотом-космонавтом составляет 4725 килограммов…»

Кто-то выскочил на крылечко, крикнул:

- Пролетает над Африкой!!!

Над Африкой должен начаться спуск. Там «ВОСТОК» второй раз встретил сегодняшнее утро. Взлетев 12 апреля, он вернулся в ночь в западном полушарии и из этой ночи, ночи 11 апреля, он подлетал к рассвету над африканской землей, чтобы затормозившись, уменьшив свою скорость вернуться на Землю - туда, где родился, где ждали его люди. Утро везде начинается с восходом Солнца, но «ВОСТОК» не мог ждать этот момент, он сам летел, сам мчался навстречу восходу, к тому мгновенью, когда его глаза-датчики системы ориентации должны были увидеть золотой сияющий краюшек над темным горизонтом Земли. Таков был расчет, этим было определено и время взлета, те самые «9 часов 07 минут», чтобы облетев Землю, «увидеть» Солнце над горизонтом в тот момент, когда нужно начать торможение. Тогда и включится ТДУ, своей тягой противодействуя движению корабля.

Всего сорок секунд проработает двигатель и уменьшит скорость на полторы сотни метров в секунду. Этого будет достаточно чтобы с космической трассы перейти на пологую дорогу к Земле. Дорогу в 11 тысяч километров!

Приборный отсек со всей своей начинкой, вместе с ТДУ и спускаемый аппарат, соединенный с ним четырьмя стальными лентами, десятками электрических кабелей на кабель-мачте - пока они целое. Но после торможения, через десяток минут ленты расстегнутся и, раскинувшись, словно руки, выпустят спускаемый аппарат из своих объятий.

Приборный отсек, входя в атмосферу разрушится, сгорит, растерзанный и испепеленный, а спускаемый аппарат?..

Протиснувшись, я вошел в комнатку связи. Стоявшие в коридоре и у дверей, повернув головы в мою сторону, как по команде, приложили пальцы к губам: «тише!» Королев говорил с кем-то по ВЧ. Рядом Руднев, Москаленко, Келдыш, Каманин, главные конструктора. Закончив говорить, внимательно прислушивался, махнув в нашу сторону рукой,

- Спасибо вам, спасибо большое. Нет-нет, рано еще, все основное, пожалуй, еще впереди. Спасибо. Передам, передам обязательно. Да, да, все в порядке. Пока к тому, что доложил Константин Николаевич добавить ничего не могу. Всего вам доброго. Да, будем докладывать.

Он положил трубку.

- Товарищи! Центральный комитет и правительство внимательно следят за полетом и волнуются вместе с нами. Никита Сергеевич просил передать всем большое спасибо за подготовку ракеты и корабля…

Стрелка часов приближалась к половине одиннадцатого. Вот в эти минуты… сейчас…должна включиться ТДУ.

С кораблем связи не было и не могло быть еще минут двадцать. Двадцать минут неизвестности…

Спускаемый аппарат должен войти в атмосферу, за его стенками тысячеградусная огненная плазма будет облизывать теплозащитное покрытие. И там, в этом огненном вихре - человек!

Спускаемый аппарат - песчинка во Вселенной… Но эта песчинка дала возможность человеку своими глазами увидеть и понять всего за СТО ВОСЕМЬ МИНУТ как мала огромная Земля. Как она мала, и как красива. Как мала и беззащитна и как надо беречь эту Землю, быть может единственную колыбель человечества во Вселенной…

И наш шарик, несший в себе человека, стремительно мчался к Земле, отдав все 8 тысяч метров своей скорости терзавшей его атмосфере.

И только когда до поверхности Земли останется семь километров должна отброситься крышка люка, того, который мы закрыли на старте, и контакт «КП-3» принесший минуты тревоги, замкнувшись, позволит специальной пушке выстрелить из шара кресло с человеком.

Отлетев от падающего шара на безопасное расстояние и открыв небольшой парашют, кресло должно отделиться от своего обитателя. А человек на своем парашюте, по уже многие десятилетия проторенной дороге, пойдет на встречу Земле. Вот тут кончится космонавтика, кончится все необычное, то, что началось в 9 часов 07 минут 12 апреля 1961 года. Космос вернет человека Земле.

Осиротевший спускаемый аппарат будет падать, но на высоте 4 километра должна отбросится крышка второго люка, она вытянет за собой маленький парашют, а за ним громадный в 600 квадратных метров.

И вот только тогда те, кто дежурил в районе посадки должны услышать последнее… радиосигналы - «Пеленги».

- Когда у нас должны быть «пеленги»?

- Через двадцать две минуты, Сергей Палыч.

- Ну, хорошо, все идет нормально. Надо следить за «Сигналом».

Должно повториться то, что было уже не раз… Корабль входит в плотные слои атмосферы, мечется пламя за бортом, покрываются темным налетом стекла иллюминаторов, температура - тысячи градусов!

- Есть «Сигнал»! - доложил дежурный радист.- Принимают три наземных пункта!

Прошло еще несколько долгих минут. Если все в порядке, «Сигнал» должен пропасть. Это значило, что спускаемый аппарат отделился от приборного отсека и мчится к Земле.

Голос того же радиста:

- «Сигнал» пропал!

Эти слова, подхваченные за окном, многократно повторяли десятки голосов! Посмотрел на часы. Это сделали невольно многие. Очень хорошо. Все шло точно по программе. Еще несколько минут, должны появиться пеленги. Если эти сигналы услышат дежурные у приемников во многих пунктах, то…

Минута… две… И радостный возглас:

- Есть пеленги!!! Ура!

- Ура-а! Ура-а!

И сразу снялось напряжение. Сразу другие лица. Кричали, хлопали друг друга по плечам, кто-то закурил, кто-то бросил на земь папиросу, и все-все - на улицу, на солнце.

«…в 10 часов 55 минут московского времени «ВОСТОК» благополучно совершил посадку. Место посадки - поле колхоза «Ленинский путь» близ деревни Смеловка, юго-западнее города Энгельса…»

Равнодушных не было, да и могли ли быть такие? Неподалеку с несколько ошалелыми глазами что-то ожесточенно доказывали друг другу Константин Феоктистов и Марк Галлай. Рядом, радостно улыбаясь, Михаил Клавдиевич Тихонравов - ветеран нашей ракетной техники. Тот день был воплощением и его мечты.

Подошел Борис Викторович Раушенбах, постоял минуту, послушал.

- Да это что, братцы. Интересно другое. Смотрел я на своих коллег, и знаете, чья система в тот момент работала, или должна была работать, так стоит и не дышит. А как только сказали, что сработала и что все в порядке, вздохнет, и скорее в сторону.

- Это сейчас, при спуске? - спросил кто-то.- А скажите, уважаемый коллега, почему это вы после работы системы ориентации, она ведь ваша, кажется, перекрестились?

- Ну, это вы бросьте…

- Да что, «бросьте»? За другими-то вы смотрели…

В группе медиков Константин Давыдович Бушуев, Борис Евсеевич Черток, рядом главные конструктора радиосистем, управленцы, испытатели.

Подошел я к нашим монтажникам, с которыми на верху работал. Володя Морозов улыбнулся своей широкой открытой улыбкой:

- Ну, ведущий, поздравляем! Но подпугнул ты нас…

- Это как же?

- Да вот вышли вы, когда он еще на орбите был, а губу наверное, прикусили - аж кровь течет. Ну, думаем, наверное что-нибудь случилось…

На крылечко «Люкса» вышли Руднев, Келдыш, Королев…Шквал аплодисментов. Королев быстро перешел через бетонку к своему домику, что рядом с тем, где всего семь часов назад проснулся Гагарин. Да, всего семь часов назад мир ничего не знал.

Кто-то вышел из гостиницы с листочком бумаги в руках. Что-то стал выкрикивать.

Прислушался: фамилии одна…другая…третья…Феоктистов…Галлай,.. моя фамилия. Протолкнулся поближе, спросил, что за список.

- Срочно собирайтесь! Сергей Павлович приказал через десять минут быть в машине. Выезжаете на аэродром.

Собираться? Какое там! Схватив первое, что попалось под руки, сунул в чемоданчик, и бегом!

Степные километры летели с сумасшедшей скоростью. Наш газик, подпрыгивая на стыках бетонных плит, словно тише и бежать не мог. Въехали на аэродром. Наш заводский ИЛ уже прогревал моторы. Взлетели. Если бы кто нибудь заглянул в этот момент в салон! Руднев, Келдыш, Королев, главные конструктора - смежники, словно студенты-первокурсники после успешно сданного экзамена. Только что не в пляс!

- Ну и молодец же Гагарин! - Королев, до слез хохотавший по поводу какого-то каламбура Келдыша, вытер глаза платком, сел в свое кресло.

- Вы знаете, подхожу я на днях к нему - он спокойный такой, веселый, сияет как Солнышко. Ты чего улыбаешься? - спрашиваю. «Не знаю Сергей Павлович, наверное человек я такой несерьезный!» Подумал я, да…побольше бы таких несерьезных на Земле нашей-матушке!…А вот сегодня утром, когда они с Титовым одевались, приехал я к ним, и спрашиваю Гагарина: «Как настроение?» А он отвечает: «Отличное. А как у вас?» Посмотрел на меня внимательно и улыбаться перестал. Наверное хороший вид у меня был. И говорит: «Сергей Павлович, да вы не беспокойтесь, все будет хорошо!» Самому лететь, до старта - час, а он меня успокаивает!

Королев замолчал и, откинувшись на спинку кресла, закрыл глаза, потер виски.

- А знаете, товарищи, ведь этот полет, слушайте, откроет новые, невиданные перспективы науке. Вот полетят еще наши «ВОСТОКИ» - Титов, Николаев…Славные ребята, должен вам сказать. А ведь потом…потом надо думать о создании на орбите постоянной обитаемой станции. И мне кажется, что в этом деле нам нельзя быть одинокими. Нужно международное сотрудничество ученых. Исследование, освоение космического пространства - дело всех землян…

Под крылом самолета блеснула Волга. Приземлились в городе Энгельс. Прямо с аэродрома, пересев на четыре вертолета, вылетели к месту приземления спускаемого аппарата. Уже было известно, что приземление прошло прекрасно, что Гагарин чувствует себя нормально.

Через несколько минут заметили наш шар на берегу одного из протоков Волги, почти на гребне довольно высокого откоса. Вертолеты сели один за другим. Не дожидаясь пока выйдет начальство, нарушая субординацию, я бегом бросился к обугленному шару. Арвид Палло, прилетевший сюда раньше нас с поисковой группой, сделав вид, что не заметил меня, торжественно пошел навстречу Королеву.

- Все хорошо, никаких повреждений! Ни у Юрия, ни у спускаемого аппарата. Тому и другому немного отдохнуть - и опять можно в полёт!

Улучив минутку, я залез в люк, осмотрелся в кабине. Действительно, все было в полном порядке. Подошел Палло, облокотился на обрез люка и, смеясь, рассказал:

- А знаешь, мы еще из окна вертолета увидели, что все в порядке. Как только сели, как и ты, бегом... В кабине еще что-то жужжало.

- Вентилятор, наверное. Он должен был работать и после приземления.

- Может и вентилятор. И представь себе, - продолжал он, - в кабине успел побывать механик местного колхоза. Он нам отрекомендовался и доложил, что во всем полностью разобрался и что впечатление от космической техники у него осталось хорошее. Правда, тубу с пищей отдавал со слезами на глазах. И вообще, должен тебе сказать, тут по части сувениров пришлось большую воспитательную работу провести. Вот гляди, поролоновую обшивку пообщипали, фольгу снаружи поотдирали. И все на сувениры...

Конец фразы услышал подошедший Королев:

- Так воспитательную работу, говоришь, старина провести пришлось? «ВОСТОК» чуть на сувениры не разобрали? Это безобразие! Это черт знает что такое! А вы куда смотрели?

А глаза смеются. Не выдержал, сам рассмеялся.

- Ну ладно, механику вы сувенир не дали, ну а мне и вот товарищам может быть что-нибудь дадите? А?

Кто-то произнес:

- Сергей Палыч! Вам - весь спускаемый аппарат!

- Нет, дорогие товарищи. - Глаза его стали серьезными.- Он теперь - история! Достояние всего человечества. Он - первый !

В центре неглубокой лунки, оставленной спускаемым аппаратом, забили железный лом, на котором зубилом тут же вырубили "12.1У.61".

Накинули на шар большой брезентовый чехол. Отходя чуть в сторону, заметил на земле обгоревший болт. Поднял. Сердечко застучало, то был болт от замка крышки люка! Очевидно, когда найденную крышку несли к шарику, он выпал, и никто его не поднял. Реликвия! Он долго была у меня памятью о тех тревожных минутах на стартовой площадке…

На вертолетах перелетели опять в Энгельс, а оттуда на нашем самолете - в Куйбышев. Гагарин был уже там. Кончался день 12 апреля 1961 года.

12 апреля. Двадцать лет назад этот день подарил мне жизнь. И через двадцать лет этот же день подарил мне счастье, счастье участия в событии, перевернувшем мир...

Утро 13 апреля запомнилось мне в куйбышевской гостинице праздничной музыкой, лившейся, казалось, не только из репродукторов, а отовсюду. Биографию Гагарина передавали все радиостанции и, пожалуй, не только в Советском Союзе.

К 10 часам мы выехали на обкомовскую дачу, расположенную на берегу Волги. Там отдыхал Гагарин и туда собирались и все члены Государственной комиссии, главные конструкторы систем корабля и ракеты, много наших товарищей из ОКБ, ученые, медики. И, пожалуй, впервые фотографы и журналисты, корреспонденты центральных газет.

В большой комнате на первом этаже народу было уже много. Все ждали - ждали одного, только одного… Он должен был выйти с минуты на минуту.

Огляделся, рядом два незнакомых. Один буквально увешанный фотоаппаратами самых разных марок, что-то оживленно рассказывал соседу. Прислушался.

- Ну, думаю, мне сюда попасть надо обязательно! Скажу откровенно - два­-три авантюрных звонка по телефону, и, один товарищ, из числа очень осведомленных, мне говорит: «Летите в Куйбышев». Как летел - сейчас не важно. Не на лайнере. Тысяча и одна ночь! Но вот прилетел рано утром. Решил в обком ехать, вдруг вижу, идут штук шесть черных «Волг», и все в одном направлении. Я за ними…

- Что, тоже на черной? - Удивленно спросил его товарищ.

- Да нет, на такси. Но потом на дороге одного доброго милиционера уговорил меня в одну из черных «Волг» всунуть. Подъехали. Забор. Пропустили нашу машину. Только во двор въехали, подбегает какой-то сердитый человек: «Вы куда?» - «Вот сюда!» - отвечаю. «Кто вам разрешил? Ну-ка обратно!» Но потом смягчился. Документы ему показал, что из «Огонька».

Не гарантирую дословность того разговора, но суть его запомнилась.

Королев вошел в зал вместе с Гагариным и Титовым. Не помню, что в тот момент происходило, кто и что говорил. Для меня существовал Юрий, только он один. Окружили его со всех сторон: «Как ты себя чувствуешь? Какие замечания по моей системе?» Эти вопросы были первыми и «типовыми». С трудом пробрался к нему. Увидел он меня, протянул обе руки:

- Ну, здравствуй, ведущий, здравствуй «крёстный»! Как себя чувствуешь? Посмотрел бы ты на себя вчера, когда люк открывал. Видел я в зеркальце - по лицу все цвета побежалости ходили!

Помню, надоумил меня кто-то в последний момент газету со стола взять. Протянул ему. Юрий вынул ручку и рядом со своим портретом написал на газетном листе:

«На память добрую и долгую дорогому Олегу Генриховичу». И поставил подпись, которую многие впервые увидели в тот день. Долгие годы была цела у меня эта газета, хранил ее как самый дорогой сувенир...

Государственная комиссия и гости собрались в небольшом зале.

(Запись доклада по фонограмме, без редактирования, курсивом я добавил некоторые пояснения)

«...Последняя, предстартовая подготовка производилась утром. Производились проверка наклейки датчиков для записи физиологических функций, запись самих физиологических функций на медицинской аппаратуре, медицинское обследование. Все это прошло хорошо. По мнению врачей, которые осматривали и записывали данные, самочувствие было хорошее. Перед этим хорошо отдохнул, выспался, чувствовал себя хорошо.

Скафандр одели правильно, подогнали. Затем положили в технологическое кресло. В технологическом кресле пробовали, как на скафандре лежит привязная система, вентиляцию скафандра, проверили связь через скафандр. Все действовало хорошо.

Затем состоялся выезд на стартовую позицию в автобусе вместе с товарищами, моим заместителем был Титов Герман Степанович, и друзьями-космонавтами поехали на старт. Вышли из автобуса, и тут я немного растерялся: доложил не председателю Государственной комиссии, доложил Сергею Павловичу и Маршалу Советского Союза. Был такой момент, когда я просто растерялся. Потом извинился, заметив свою оплошность.

Затем подъем на лифте, посадка в кресло. Посадка в кабину прошла нормально, хорошо. Подсоединили, подключили - все хорошо. Проверка оборудования прошла хорошо. При проверке связи получилось так, что сначала слышал хорошо, а меня не слышали, потом стали слышать хорошо. Когда включили по КВ-каналу музыку, эта связь стала забивать УКВ-канал. Я просил ее выключить. При вторичном включении все работало хорошо. Связь была двусторонняя, устойчивая, хорошая. Настроение в это время было хорошее, самочувствие хорошее. Доложил о проверке оборудования, о готовности к старту, о своем самочувствии. Все время была непрерывная связь.

Затем произвели закрытие люка №1. Слышно, как его закрывают, стучат ключами. Потом что-то начинают отворачивать, сняли люк. Я понял: что-нибудь не в порядке. Сергей Павлович говорит: «Вы не волнуйтесь, вы не волнуйтесь...»

Для связи с Землей «ВОСТОК» имел две радиолинии связи - на коротких и ультракоротких волнах. Позывные их были «Заря» и «Весна». В спускаемом аппарате корабля три люка. Через первый люк космонавт садился в кабину на старте и при спуске на землю катапультировался. Во втором люке в специальном отсеке размещался парашют спускаемого аппарата. Третий люк чисто технологический и использовался только на заводе для монтажа оборудования кабины.

...Закрыли крышку люка, все нормально. Объявили часовую готовность, получасовую. В общем все проходило нормально. Закрыл шлем. Пятиминутная готовность, минутная готовность. Слышно когда разводят фермы, когда уходил установщик - это слышно. Получаются какие-то мягкие удары, прикосновения чувствуются, слышно по конструкции, по ракете идет. Немного покачивается. Потом началась продувка, захлопали клапаны, слышно как работают клапаны. Запуск на предварительную ступень. Слышно как работали двигатели, дали зажигание, заработали двигатели, шум. Затем промежуточная ступень. Шум усилился несколько, и когда вышли двигатели на главную, основную ступень, тут шум уже больше, но я бы не сказал, что слишком резкий, который оглушает, мешает работе. Шум приблизительно такой, как в кабине самолета. Во всяком случае я был готов к большему шуму. И так плавно, мягко снялась ракета, что я не заметил, когда она пошла. Потом чувствую, мелкая дрожь по ней идет, мелкая вибрация. Сергей Павлович информирует: «70-я секунда». Здесь, в районе 70-й секунды плавно меняется характер вибраций на этой конструкции. Частота вибраций падает, меньше частота, а амплитуда растет. Потом постепенно тряска затихает, и к концу работы первой ступени примерно такая же вибрация, как в начале работы. Перегрузка плавно растет. Перегрузка вполне переносимая, нормально переносимая, как на обычных самолетах, примерно 5 g.

При этой перегрузке я вел все время доклады, вел связь со стартом. Правда, немного труднее разговаривать, ведь стягивает мышцы лица. Потом перегрузка достигает своего пика и начинает плавно уменьшаться, и затем резкое выключение этих перегрузок, резкий спад перегрузок, и как будто что-то отрывается от ракеты, чувствуется такой хлопок и перегрузка резко падает, резко падает уровень шума в ракете.

После этих перегрузок как будто состояние невесомости. Там перегрузка, наверное, единица с небольшим. Потом опять начинает перегрузка расти, начинает прижимать, уровень шума уже меньше.

На 102-й секунде слетел головной обтекатель. Процесс очень яркий - сход головного обтекателя. Получился толчок, хлопок, и она половинка этого обтекателя как раз напротив «ВЗОРА». Обтекатель медленно пошел от «ВЗОРА». Видно, он раскрылся, видно конус, и он медленно пошел вниз, за ракету. В это время прямо во «ВЗОРЕ» была видна Земля.. Очень хорошо - как раз не было облачности. Складки местности, лес видно, реки видно, реки большие. По-моему Обь была в этом районе, или Иртыш. Большая река, видно хорошо острова на этой реке. Складки местности такие крупные, овраги - все видно. Я вел репортаж.

Потом, на 211-й секунде перегрузки растут, растут, и, примерно так же, как и первая ступень, выключается и вторая ступень. Тоже резкий спад перегрузок, резкое падение шума и, тут же, состояние невесомости. Причем по «ВЗОРУ» можно наблюдать идет ракета или нет. Она живет...

На внутренней стороне крышки третьего люка, перед лицом космонавта, на иллюминаторе был установлен оптический ориентатор «ВЗОР», дававший возможность космонавту визуально определять положение корабля по отношению к поверхности Земли.

...К концу работы первой ступени, когда слетел головной обтекатель, во «ВЗОРЕ» горизонт немного до верхнего края не доходил, то есть ракета шла с углом тангажа, затем, к концу работы второй ступени, она легла по горизонту и даже ниже горизонта.

Выключилась вторая ступень, спали перегрузки. Невесомость после выключения по моим ощущениям (по времени я не заметил) примерно секунд 10-15 до включения третьей ступени. Затем был слышен глухой хлопок, и включилась третья ступень, причем так плавно-плавно, как будто она так подошла и нежненько повела от нуля, плавно стала набирать перегрузку. Затем начал увеличиваться угол тангажа, и к концу работы третьей ступени примерно только половина «ВЗОРА» была занята горизонтом внешнего кольца - увеличился угол тангажа. Все время я наблюдал, вел репортаж. Видна была облачность, тени от облаков на Земле. Землю видно очень хорошо, предметы на Земле хорошо различимы.

Продолжается полет. Кончила работать третья ступень. Выключилась третья ступень также резко. Тут перегрузка немножко возросла, и резко, таким хлопком, резкое выключение. Затем, примерно через 10 секунд произошло разделение. Почувствовал я толчок на корабль и началось медленное вращение. Стала Земля уходить влево вверх. Тут я увидел горизонт. Все время вел репортаж. Звезды, небо, совершенно черный цвет неба. Звезды немножко четче на этом фоне, такие светящиеся точки причем их перемещение в иллюминаторе “ВЗОРА”, очень большое перемещение этих звезд. Очень красивый горизонт. Видна окружность Земли. Вокруг Земли у самой поверхности, нежный-нежный голубой цвет, затем постепенно темнеет, немножко фиолетовый оттенок приобретает и переходит в черный цвет. Такой нежный-нежный ореол вокруг Земли. Красивый очень...

До отделения корабля от третьей ступени ракеты-носителя полет строго ориентирован в пространстве. После отделения до включения собственной системы ориентации корабль занимал в пространстве произвольное положение.

...Примерно градусов около 30 северной широты я услышал «Амурские волны» - передавал Хабаровск. И на этом фоне телеграфные позывные «ВЕСНЫ». Записи свои производил в бортжурнал. Над морем общая поверхность какая-то серая, неровная. За счет этих неровностей видно перемещение и, мне кажется, что сориентироваться над морем вполне возможно, осуществить ориентировку, привязаться к местности и сориентировать корабль для включения тормозной установки.

Затем продолжал полет уже без связи, связи не было. По заданию у меня были доклады. Доклады производил и телеграфом и в телефонном режиме. Произвел прием пищи и воды. Воду и пищу принял нормально, затруднений никаких не наблюдал.

Чувство невесомости немножко непривычное. В земных условиях мы привыкли к какому-то определенному положению. Если сидишь, то спиной прижимаешься, а здесь получается такое ощущение, как будто висишь в горизонтальном положении на ремнях, на лямках. Тут ясно, что плотно подогнана привязная система, и она оказывает давление на грудную клетку, и поэтому, очевидно, создается такое впечатление, что висишь. Немножко необычно, но потом привыкаешь, приспосабливаешься. Никаких плохих ощущений не было во всяком случае.

Производил я и записи. На вопросы хотел ответить. Взял планшет, карандаша нет. Улетел куда-то. Было ушко привернуто к карандашу шурупчиком. Шуруп вывинтился и карандаш улетел, осталось на шнурке одно ушко от карандаша.

В это время уже был в тени Земли. А еще до входа в тень Земли у меня все время производилась запись на магнитофон. Вел репортаж по УКВ-каналу весь старт и выход на орбиту. Все записано, все хорошо приняли, связь устойчивой была.

Вход в тень Земли очень резкий, переход от света к тени. Причем такое ощущение, что Солнце заходит то в один иллюминатор, то в другой. Приходится отворачиваться или прикрываться как-то, чтобы не попадало в глаза. А тут смотрю в один иллюминатор - ни горизонта, ничего не видно, в другой - тоже темно. Думаю: что же это такое? Заметил по времени - вошел в тень. Объект все время вращался, примерно 2-3 градуса в секунду с угловой скоростью он вращался. Горизонта Земли не видно, звезд тоже не видно. Тут я сообразил, что, очевидно, иллюминатор был обращен на Землю. Но на Земле ничего не видно, а потом, когда иллюминатор выходил на небо, то на черном фоне неба видно звезды. Иногда попадало в иллюминатор две-три звезды. Но созвездия определить очень трудно, невозможно, потому что происходит все очень быстро, и не все созвездие попадает в иллюминатор.

Включилась солнечная система ориентации, я доложил по КВ и УКВ-каналам и продолжал полет. Начал расходоваться газ, причем при работе солнечной ориентации он расходовался из обеих систем - первой и второй систем одновременно. Примерно к моменту выхода из тени Земли давление в обеих системах было: в одной 150,2 атмосферы, в другой около 150 атмосфер. Я почувствовал, что когда система ориентации включилась, угловые перемещения корабля изменились, стали очень медленными, почти незаметными....

Перед включением оптических датчиков системы солнечной ориентации происходит успокоение вращения корабля по сигналам датчиков угловых скоростей.

...В это время также проводил доклад по КВ-каналу. При подлете примерно к 40-50 градусам южной широты, слабо, на несколько секунд пробивалась музыка и иногда удавалось слышать позывной «Весны». Меня телефоном вызывали «Кедр» -«Весна». Я сразу включался на передачу, стал передавать им связь. И потом, чем ближе к апогею подлетал, тем слышимость все улучшалась. И когда проходил мыс Горн в апогее, тут было очередное сообщение: меня поняли и я очень хорошо понял. Мне сообщили, что иду правильно, орбита расчетная, все системы работают хорошо. И я соответственно проводил доклады.

Перед выходом из тени я более внимательно смотрел, тут была такая вещь: иллюминатор был как раз под углом к горизонту, и, перед самым выходом, очень интересно был виден горизонт. По самому горизонту такая радужно-оранжевая полоса, цвет примерно как у скафандра, потом она немного темнеет, темнеет и цветами радуги переходит в черный цвет, совершенно черный цвет.

Тут объект начал работать, падает давление в системах ориентации. Чувствуется, что начинается более упорядоченное движение вокруг продольной оси и по тангажу. Затем он начал ходить несколько по рысканию. В начале ориентации он остановился, довольно устойчиво идет.

В это время была идеальная ориентация по “ВЗОРУ”: во внешнем кольце весь горизонт был вписан совершенно равномерно. Объект двигался по стрелке по “ВЗОРУ”, все предметы двигались строго по стрелкам, затем плавно начали уходить в левый угол вперед. Опять горизонт было видно...

Движение поверхности Земли во «ВЗОРЕ» по стрелке свидетельствует о правильном положении корабля в пространстве для торможения и схода с орбиты. Корабль движется при этом вперед соплом тормозной двигательной установки.

«Объектом» Гагарин несколько раз в докладе называл свой корабль - так принято было называть его на заводе.

...В это время производил доклады о системе ориентации. В системе ориентации давление постепенно падало, и, к моменту запуска тормозной двигательной установки, давление в системе ориентации упало примерно до 110 атмосфер...

Гагарин наблюдал за показаниями манометров, измерявших давление газа в баллонах системы ориентации, расходуемого соплами микродвигателей корабля.

...Производил записи на магнитофон, докладывал по телеграфу и телефону. Тут уже по КВ-каналу связь была хорошая, я слышал хорошо Землю и, как я понял, меня хорошо слышали.

На 56-й минуте проходит первая команда. Ориентация идет четко: вращение объекта по крену и то очень-очень маленькое. Почти за все время, как он вышел из тени, как сориентировался, и до включения ТДУ, он развернулся примерно градусов на 30, может быть, даже несколько меньше.

Затем проходит вторая команда. Опять доложил телефоном, телеграфом проход второй команды. Заметил давление в баллоне ТДУ, давление в системе ориентации, показания всех приборов, время прохождения этой команды, приготовился к спуску. Закрыл правый иллюминатор, притянулся, закрыл гермошлем и переключил освещение на рабочее...

“Первая” и “вторая” команды выдавались бортовым программно-временным устройством автоматически для “поиска” Солнца датчиками системы ориентации и подготовки включения ТДУ - тормозной двигательной установки.

...Затем проходит третья команда точно в заданное время. Давление заметно падает, и - запуск. Как заработало, я услышал через конструкцию небольшой зуд передается по кораблю. Я сразу засек время включения ТДУ. ТДУ работает, кончает работать, причем выключается резко - шум, перегрузка немножечко и потом резкая невесомость, резкое выключение ТДУ.

Я засек время работы: у меня получилось точно 40 секунд.

В момент выключения тормозной двигательной установки произошел резкий толчок и объект начал крутится вокруг своей оси с очень большой скоростью. Примерно происходило так: сверху, справа, вниз, влево по “ВЗОРУ”. Угловая скорость была около 30, не меньше.

Вижу, над Африкой произошло это, Земля - горизонт - небо... Только успевал закрываться от Солнца...

При выключении ТДУ корабль, очевидно, получил какой-то возмущающий импульс, не парированный уже выключенной системой ориентации, находящейся в приборном отсеке. Это было подтверждено позже при тщательном изучении телеметрической информации.

...Я ждал разделения. По телефону доложил, что ТДУ работала нормально, доложил давление в начале, давление в конце, время работы ТДУ.

Мне было интересно самому, что происходит. Разделения нет. Я знал, что по расчету, это должно было произойти через 10-12 секунд после выключения ТДУ. По моим ощущениям больше прошло времени, но разделения нет...

Здесь Гагарин ошибся. В начале эскизного проектирования действительно прорабатывался вариант разделения отсеков корабля через 10-12 секунд после выключения ТДУ. Но в этом варианте возникала вероятность соударения отсеков и это время было существенно увеличено. Гагарину, очевидно, запомнились данные эскизного проекта Сигналы программно- временного устройства на начало ориентации корабля и времени разделения отсеков по сравнению со временем, доложенным Гагариным отличаются на 24 и 36 секунд соответственно. Анализ телеметрических данных показал, что разделение отсеков корабля произошло по циклограмме программно-временного устройства.

Неточность доклада с ошибкой в 24-36 секунд объясняется использованием на борту механических часов и несколько возбужденным состоянием космонавта.

Я решил, что тут не все в порядке. Засек по часам время. Прошло минуты две, а разделения нет. Доложил по КВ-каналу, что ТДУ работала нормально. Прикинул, что все-таки сяду, тут еще все-таки тысяч шесть километров есть до Советского Союза. Потом тысяч восемь километров до Дальнего Востока. Где нибудь сяду. Шум не стоит поднимать. По телефону, правда, я доложил, что ТДУ сработала нормально и доложил, что разделения не произошло.

Как мне показалось, обстановка не аварийная, ключом я доложил: «ВН» - все нормально.

Лечу, смотрю - северный берег Африки, Средиземное море. Четко все видно, все хорошо, все колесом крутится. Жду разделения.

В 10 часов 25 минут 57 секунд должно было быть разделение, а произошло в 10 часов 35 минут, приблизительно на 10-й минуте после работы тормозной двигательной установки. Разделение я резко почувствовал: хлопок, затем толчок, вращение продолжалось. Тут погасли все индексы на приборе контроля работ: погас «Спуск-1», включилась только надпись “Приготовится к катапультированию”. Заметно даже на глаз, что высота все же ниже, чем была в апогее: здесь уже предметы на Земле различаются резче. Я закрыл светофильтры «ВЗОРА».

Начинается вхождение в плотные слои атмосферы, причем вращается шар по всем осям с большой скоростью. Скорость была градусов 30 все время, и после разделения сохранилась. Затем чувствуется, начинается торможение, какой-то слабый зуд идет по конструкции, слабый, чуть ощутимый. Я уже позу для катапультирования занял, жду. Начинает замедляться вращение, уже полного оборота не совершается, по другой оси точно также.

Иллюминатор «ВЗОРА» закрыт шторкой, но по краям этой шторки появляется такой ярко багровый свет. И слышно потрескивание: или конструкция, или, может быть, расширяется теплозащитная оболочка при нагреве. Не часто потрескивает, так, раз в минуту-две. Чувствуется, что температура высокая была...

При вхождении в верхние слои атмосферы на высоте около 100 километров ее воздействие вызывает образование приповерхностного плазменного слоя с температурой несколько тысяч градусов. При дальнейшем снижении сопротивление атмосферы возрастает, что приводит к замедлению падения, росту перегрузок. Спускаемый аппарат стабилизируется.

...Потом несколько слабее начинают расти перегрузки. Здесь перегрузки были маленькие - единица-полторы. Потом плавный рост перегрузок, очень плавный. Колебания шара все время продолжаются. Солнце попадало в иллюминаторы, и по этим «зайчикам» я мог определить примерно, как корабль вращается: примерно градусов 15 было в момент максимальных перегрузок, причем колебания по всем осям. Но чувствуется идет с подрагиванием. Перегрузки, по моим ощущениям, были за 10g.

Был такой момент, примерено секунды две-три в глазах начали расплываться приборы. И этот пик небольшой, его продолжительность очень маленькая. Затем начинается спад перегрузок. Падают перегрузки, причем падают плавно, но более быстро, чем они нарастали. Думаю, наверное скоро будем катапультироваться.

Когда перегрузки начали «жать», Солнце било в задний иллюминатор, а затем, примерно на 90 градусов я развернулся к Солнцу, когда перегрузки спали. И здесь, очевидно, после перехода звукового барьера, слышен свист воздуха, слышен свист ветра.

Настроение хорошее. Разделение произошло, как я заметил, и глобус остановился приблизительно по середине Средиземного моря. Думаю: все нормально, дома сажусь...

На пульте в кабине спускаемого аппарата размещался небольшой глобус, вращающийся в полете. Гагарин мог в любой момент следить над каким местом Земли он пролетает. Вращение глобуса автоматически прекратилось в момент отделения спускаемого аппарат от приборного отсека - начала баллистического спуска на Землю.

..Жду катапультирования. В это время, на высоте примерно 7 000 метров происходит отстрел крышки люка №1: хлопок, и ушла крышка люка. Я сижу и думаю, не я ли катапультировался? Тихонько голову кверху повернул, и тут хлоп - выстрел, и я быстро катапультировался. Катапультирование произошло очень мягко, хорошо. Вылетел с креслом, ввелся в действие парашют стабилизирующий. На кресле сел, как на стуле, удобно, хорошо. И вращало меня в правую сторону на этом стабилизирующем парашюте.

Я сразу увидел, река большая. Ну, думаю тут больше других рек таких нет, значит это Волга. Потом смотрю, что-то вроде города на одном берегу и на другом берегу. Произошло катапультирование приблизительно около километра, может быть даже меньше, от берега Волги. Думаю ветерок меня сейчас потащит туда, буду приводняться в Волгу. Потом отцепляется стабилизирующий, вводится в действие основной парашют. И тут мягко так, даже я ничего не заметил, кресло ушло от меня, вниз пошло. Я стал спускаться на основном парашюте. Ну, на основном парашюте меня опять развернуло к этим городам, к Волге. Смотрю, один город большой на том берегу, а здесь поменьше. Я еще когда учился в Саратове, знаю - прыгали мы за этим лесом, много летали. Там железная дорога, мост через железную дорогу и длинная коса в Волгу к этому мосту. Думаю, наверное Саратов здесь.

Затем раскрылся запасной парашют. Наблюдал за местностью, видел, где приземлился шар - спускаемый аппарат, белый парашют, шар, лежат недалеко от берега Волги. Приземлился он примерно километрах в четырех от меня. Затем лечу, смотрю: справа от меня полевой стан, там видно много народу, машины едут, дорога проходит. Я уже дорогу прошел, еще шоссе идет. Дальше овраг проходит и за оврагом домик. Вижу женщину. Ну, думаю, сейчас я угожу как раз в тот самый овраг. Несет меня и несет, ничего не сделаешь. Купола красивые, я чувствую что все смотрят. Хорошо идет спуск. Потом я смотрю, приземляюсь как раз на пашню. Спиной меня несет, но трудно развернуться, не развернешься. Перед землей, метрах в тридцати, меня плавно повернуло прямо лицом. Ветерок - метров 5-6. После посадки ногами ткнулся, собрался, покатился, ничего не повредил.

Приземление очень мягкое было, на пашню. Я сам не понял, как стою на ногах. На меня падает задний парашют, передний парашют пошел вперед, я его погасил, снял привязную систему с себя. Посмотрел: все цело, жив, здоров.

За пригорочком этим полевой стан оказался. Вышел на пригорочек, смотрю, женщина идет с девочкой ко мне. Метрах в 800-х она была от меня. Я к ней иду. Смотрю, она шаги замедляет. Тут я начал махать, кричать: «Свой, свой, советский, не бойтесь, не пугайтесь, идите сюда!» Тогда она неуверенно, тихонько ступает ко мне. Я подошел, сказал, что я советский человек, прилетел из космоса. Познакомился с ней. Я говорю: «Ну, идемте к парашютам, я попрошу вас побыть здесь, никому не разрешайте трогать это место, а я схожу до полевого стана».

Думаю, сейчас сниму скафандр и пойду туда. Только подхожу к парашютам, идут мужчины - трактористы, механики, с полевого стана. Шесть человек подошли. Познакомились мы с ними. Я сказал им кто я. Они говорят, что сейчас передают сообщение по радио. Мы с ними минуты три поговорили. Смотрю, подъезжает на ЗИЛ-151 майор Гасиев. Мы представились друг другу. Я попросил как можно быстрее сообщить в Москву».

Этот доклад долгие годы не публиковался, хотя и был документом чрезвычайно интересным тем, что не содержал еще ничего привнесенного ни обстоятельствами, ни вмешательством сторон. Он был во многом «специальным» и для читателя, недостаточно знакомым с космической техникой тех лет, может быть и не совсем понятным.

Постепенно успокоились. Юрий подробно рассказал о полете, о работе систем корабля, которые он мог контролировать, обо все, что пережил за минуты полета. Слушали, затаив дыхание. Потом вопросы, вопросы, вопросы…

Медики, ревниво опекавшие Юрия, стали уже беспокоиться. Ему предстояла еще встреча с журналистами и корреспондентами…

Сергей Павлович вынужден был подвести черту: «До встречи! До встречи в Москве!»

Под крылом нашего самолета проплывали деревушки, голые еще перелески... Подлетели к Москве Небо за правым бортом поднялось, и ушло куда-то. Земля во весь правый иллюминатор. А в левом - небо. Яркое, солнечное, весеннее… Несколько виражей и - посадка. Внуково. Цветы. Кумач. Праздник. Столица, страна, мир готовились к встрече. Легко коснувшись посадочной полосы, наш «Ил» отрулил на дальнюю стоянку, подальше от флагов и портретов. Спустились по приставной стремянке и, весьма стесняясь своей явно не апрельской экипировки, растворились, пропали в людском водовороте аэропорта.

А на следующее утро тысячи глаз следили за четырехмоторным Ил-18 с почетным эскортом истребителей, за дорожкой, соединившей замерший на поле самолет, за маленькой стройной фигуркой, спокойно и четко отсчитывавшей шаги к трибуне с руководителями Страны, когда разнеслось по полю усиленное в тысячу раз: «Рад доложить вам...».

То утро для нас было занято неотложными хлопотами: перевозили спускаемый аппарат на родной завод.

Родной завод. Конструкторское бюро. Товарищи, сослуживцы, проектанты, конструкторы, рабочие, испытатели - вся та большая, дружная семья. Те, чьи мысли, руки, сердца создали невиданное во все времена и у всех народов, то, что подняло на невиданные высоты человека - космический корабль. Создали, материализовали то, о чем мечтал долгие годы, к чему стремился тот, кто вложил во все это свою энергию сердца и разума - Королев. Главный конструктор.

История знает, что каждая столица мира имеет свои «главные ворота» для встреч самых почетных гостей. Когда-то это были ворота городов, пристани на берегу морей, океанов. Теперь, чаще всего, аэропорты. Почетные гости экономят время. В Москве в те года это было Внуково. Внуковский аэропорт.

Президентам, премьер-министрам, секретарям и председателям политических партий, королям с супругами и без, из стран дружеских, стран нейтральных, стран и не очень дружеских, здесь оказывались встречи. Разные.

И празднично-торжественные, когда чуть не половина летного поля расцветала улыбками и флажками тысяч москвичей, и протокольно-строгие, когда гостя встречали несколько человек в черных костюмах со сдержанными улыбками, накинутыми на лица.

Но то, о чем я прочитал через несколько дней в газетах, то, что увидел на экранах телевизора и кинотеатров, то, что творилось в прохладное утро 14 апреля 1961 года во Внуково и по обеим сторонам Киевского шоссе - было впервые. Впервые.

Тот, кого встречали, тот, кого стремились увидеть, вызывал такой интерес необычностью свершенного, какого, казалось не вызывал еще ни один человек ни в одной стране, ни один гость ни в одной державе. Да и гостем ли он был? Нет. Не гостем - сыном страны своей, тогда, в апреле 1961 года, заставившей заговорить весь мир на тысячах языков и наречений весь сразу и об одном - о себе, о сыне своем - первом космическом человеке.

А вечером того же дня…

«В честь выдающегося подвига, ученых, инженеров, техников и рабочих, обеспечивших успешное осуществление первого в мире полета человека

в космическое пространство и первого советского космонавта

Гагарина Юрия Алексеевича

Центральный Комитет КПСС

Президиум Верховного Совета СССР

Совет Министров СССР

Приглашают тов. О.Г.Ивановского с супругой пожаловать на прием

14 апреля 1961 года в 18 часов.

Большой Кремлевский Дворец

Грановитая палата.

Да, было и такое. А после приема - фейерверк, или салют, не знаю, как точнее. Говорили, что то феерическое зрелище весьма напоминало пережитое народом 9 мая 1945 года!

К орденам - «Трудового Красного Знамени» и «Знака Почета», апрель прибавил мне орден «Ленина».

* * *

Должен честно признаться, что те данные, которые привел в своих воспоминаниях Борис Евсеевич Черток, в части вывода на орбиту «ВОСТОКА», я не знал.

«На следующий день после пуска Гагарина мы, оставшиеся на полигоне по «злой воле Королева», как выразился Калашников, приобщались к ликованию всей страны, изредка включая приемники. Я утешал друзей тем, что мы тоже «первыми в мире» получили возможность изучать пленки телеметрических записей поведения в полете систем исторического носителя и корабля. Просмотрев пленки, мы убедились, что все три ступени носителя работали «без замечаний», за исключением системы радиоуправления дальностью и интеграторов скорости, выдающих команду на выключение двигателя блока «А»… Ошибка в 0,25 метра в секунду привела к увеличению высоты апогея относительно расчетного значения на 40 километров. Если бы не сработала исаевская ТДУ, «ВОСТОК» просуществовал бы на орбите не 5-7 расчетных дней, а 15-20»

* * *

«... Давайте задумаемся: почему в те времена, когда мы были гораздо беднее, и была гораздо более сложная обстановка, почему сумели за исторически ничтожный срок - в 30-е, 40-е, 50-е годы поразить весь мир темпом создания новых видов техники, и качеством славились?.. Та техника, которой наш народ гордится, которая финишировала ПОЛЕТОМ ГАГАРИНА, была создана людьми, стоявшими на плечах Толстого и Достоевского... Люди, создавшие тогда технику, были воспитаны на величайших гуманитарных идеях. На прекрасной литературе. На высоком искусстве. На прекрасном и правильном нравственном чувстве. И на яркой политической идее построения нового общества, на той идее, что это общество является самым передовым. Это высокое нравственное чувство было заложено во всем: в отношениях друг с другом, отношениях к человеку, к технике, к своим обязанностям. Все это было заложено в воспитание тех людей. А техника была для них лишь способом выражения нравственных качеств, заложенных в них. Они выражали свою мораль в технике. Относились к создаваемой и эксплуатируемой технике так, как учили относиться ко всему в жизни Пушкин, Толстой, Чехов».

Это написал академик Валерий Легасов. Он покончил счеты с жизнью после Чернобыльской трагедии.

Умные, справедливые слова.

Прошло 16 лет. В январе 1977 года я неожиданно получил письмо из Ленинграда:

«Здравствуйте уважаемый Алексей! Узнал о Вас из очередного номера журнала «Пограничник». С огромным интересом прочитал, что мы с вами однополчане, не зная друг друга, работали в одном направлении: вы участвовали в создании космического корабля «ВОСТОК», а я писал родословную командира этого корабля Ю.А.Гагарина. Посылаю вам на память свой скромный труд…А теперь кратко о нашем 92 погранполке. Я прошел с ним от Курской дуги до Берлина. Пишу потихоньку и о нашем славном 92-ом… Ваш сослуживец Карпущенко Василий Макарович.

К письму была приложена фотография Гагарина и Василия Макаровича, с надписью на обороте: « На память от Карпущенко В.М. Город Гжатск, декабрь 1963 год».

Вот так, совершенно неожиданно появилась и еще одна связь времен и событий. Но не только такие письма приходили…

Прошло 30 лет.

"Уважаемая редакция! Не запомнил, кто и в какой газете написал якобы в космос не то что первым, но и вообще не летал Юрий Гагарин. Затем по телевидению вообще утверждалось, что Гагарин не погиб в авиакатастрофе с Героем Советского Союза Серегиным, а то был кто-то другой. Мне прежде всего не очень понятно, зачем все это выплескивается на людей через тридцать лет. Разъяснений же убедительных что-то не встречал. Может, вы ответите, кому и зачем понадобилось обливать грязью наших героев, которых полюбил советский народ, да и народы других стран мира. Буду признателен, если получу ответ. С уважением

К. Чигарьков ».

Это письмо в редакцию одного из журналов, пересланное мне с просьбой ответить на заданные вопросы.

Скажу так: мне трудно и больно было отвечать. Для меня кощунственны всякие даже малейшие вымыслы по отношению к Юрию Гагарину. Но если эти вымыслы иными безответственными (просто ли безответственными?) авторами допускаются, то я ответил.

Гагарин не просто человек, слетавший в космос и «ВОСТОК» не просто один из летательных аппаратов. Это - начало эры, летоисчисления, это подвиг, завоевавший славу не человеку - Отечеству, оставшийся в истории навеки, на века жизни всех земных поколений.

Оказывается, кто-то решил забыть. Выползают из каких-то щелей статейки, книжонки с сенсационными «разоблачениями»: «А летал ли Гагарин в космос?», «А сколько русских космонавтов погибло до его полета ?».

Есть ли совесть, люди ? Забыть святое, предать любовь человечества, не человека - человечества! Бередить не заживающие раны жены, дочерей !

Не хочу цитировать опубликованные измышления, пересказывать услышанное и опровергать злостную ложь. Противно. Достойный отпор клеветниками не раз уже давали многие честные и ответственные люди. Скажу лишь одно: сначала испытывал чувство какого-то недоумения, брезгливости, но потом стало ясно, что то была не просто ложь, не просто недоумение и случайные догадки, порожденные незнанием. То продуманная пропаганда, имевшая целью принизить нашу Родину. И моменты выпуска в «полет» этих «уток» выбирался не случайно - тогда, когда можно было куснуть больнее, да и безопаснее для себя.

Были и другие письма, не мне - ему!

«Дорогой Юрий Алексеевич!

Много вы получаете писем, но я уверен, что у вас еще нет письма, написанного человеком, у которого отсутствуют руки. У меня нет обеих кистей рук. К тому же у меня нет и ног. Всего на моем теле 14 ран. Свою инвалидность я получил защищая Родину от фашизма.

В 1942 году зимой на полях Сталинградской области я в последний раз пошел в бой на своих ногах, держа винтовку в руках, которые у меня еще были. И вот сейчас я инвалид, но это письмо пишу сам, без чьей-либо помощи, пишу Вам, человеку, открывшему эру полетов в Космос.

Спасибо Вам, Юрий Алексеевич, Вы прославили нашу Родину навечно. Такое не забывается…» А. Пусторезов. г. Пермь.

( Это письмо было опубликовано в 1975 году А.Дихтярем)

* * *

Нет, никто не летал до Гагарина. История в домыслах не нуждается. Живы люди, которым судьба подарила возможность участия в свершениях тех незабываемых лет.

Помню, очень хорошо помню и другое утро - утро 28 марта 1968 года. Звонок по телефону. Дрожащий голос Марка Галлая: "Вчера погиб Юра...". Ужасная то была весть. Обожгло сердце.

«Советские друзья, Ваш Юрий не только ваш. Он принадлежит всему человечеству. И ворота в космос, которые он открыл, распахнуты для всех. Но для этого нужен мир.

Мир - для того, чтобы исследовать вселенную, которую наши советские братья открыли для нас.

Мир - для того, чтобы принести домой космические богатства и распределить их между всеми.

Мир - среди народов.

Мир - у себя дома.

Пусть человечество чтит день полета Юрия как день всеобщего мира. Пусть празднуют его по всей Земле...»

Рокуэлл КЕНТ, американский художник, писатель и

общественный деятель.

* * *

Журнал НАУКА И ЖИЗНЬ № 4 АПРЕЛЬ 2001 год

«КОСМИЧЕСКИЙ ВЗЛЕТ ЮРИЯ ГАГАРИНА»

«Сегодня почетный академик Российской академии космонавтики имени К.Э.Циолковского, лауреат Ленинской и Государственной премий О.ИВАНОВСКИЙ отвечает на вопросы редакции. Беседу ведет специальный корреспондент журнала «Наука и жизнь» Н.ГЕЛЬМИЗА.

- Олег Генрихович, с того памятного дня, когда корабль «Восток» поднял в космос первого из землян - Юрия Гагарина, прошло 40 лет. Могли вы представить тогда, каких высот достигнет человечество в освоении космического пространства?

- Даже конструкторы и ученые в самых дерзких своих мечтах не могли предположить, какой путь пройдет космонавтика всего за полвека. Путь в космос был открыт за три с половиной года до полета Гагарина - ночью 4 октября 1957 года, когда впервые с околоземной орбиты весь мир услышал позывные советского искусственного спутника Земли. Если спросить сейчас любого не очень молодого человека, будь то ученый или политик, инженер или философ, думал ли он, что последует за этим первым запуском, уверен, никто не сможет ответить на этот вопрос утвердительно. Кто знал, что в космос полетит человек, что не только герой-одиночка, но и космические экипажи будут опоясывать Землю эллипсами орбит? Кто мог себе представить, что на орбите встретятся два корабля - советский и американский - и их экипажи будут работать вместе? Что космические вахты наших космонавтов будут по времени в тысячи раз длиннее гагаринской? Кто мог вообразить, что советский космический аппарат достигнет поверхности Венеры и оттуда передаст уникальные телевизионные кадры? Кто отважился бы утверждать, что американские станции пролетят между кольцами Сатурна? Что человек увидит под собой лунную поверхность, спустится на нее и оставит на миллиарднолетней пыли свой след? За прошедшие годы в космическое пространство были запущены тысячи объектов. Созданные человеком аппараты умчались от Земли на такие расстояния, в которые легче поверить, чем их представить, и оттуда посылают нам сигналы о том, что они видят и чувствуют. Вот пример: американский аппарат «Пионер-10» стартовал 3 марта 1972 года, в декабре 1973-го облетел Юпитер, в феврале 1976-го пересек орбиту Сатурна, в 1979-ом - орбиту Урана, в 1987-м - орбиту Плутона, а это 6 миллиардов километров от Земли, и отправился за пределы солнечной системы к красному гиганту - звезде Альдебаран в созвездии Тельца. Туда он, по расчетам, может попасть через 2 миллиона лет, но не так давно прошла информация о том, что после 28-летней работы «Пионер-10» замолчал. Теперь получаем сигналы с удаленного от Земли на 300 миллионов километров астероида «Эрос», куда «приземлился» американский зонд. Разве это не фантастика?

- Фантастикой был и первый полет человека в космос! Расскажите, как все началось.

- Открытию космоса, всем нашим достижениям, в том числе и первому пилотируемому полету мы обязаны двум людям: политику - Никите Сергеевичу Хрущеву и ученому - Сергею Павловичу Королеву. Я думаю, Хрущев прекрасно понимал, что первенство в космосе - небывалый политический козырь для страны. Он дал Королеву все, чтобы тот смог выполнить фантастические свои замыслы. Космическая отрасль получила безграничное финансирование, ей оказывалось всемерное содействие. Только сделай! И сделали! 4 октября 1957 года полетел первый спутник. Я прекрасно помню, как это было, я его в руках держал. Меньше чем через месяц, 3 октября, полетел второй спутник, с собакой Лайкой.

- Когда перед вами поставили задачу готовить полет в космос человека, конкретные сроки оговаривались?

- Нет, конечно. Запуск ни к какому событию не привязывался. Конкретного срока не было, но мы работали с колоссальным напряжением. Спешили потому что знали: американцы тоже готовят полет человека в космос. Хрущев и Королев приложили все усилия, чтобы нас не опередили. Не в характере Сергея Павловича было уступать, он стремился забить в космосе первые «колышки». Так и вышло - все первые «колышки» были нашими: первый спутник, первый спуск живых существ с орбиты, дальше - Гагарин, первые в мире посадки на Луну, Венеру, Марс.

Все системы, все конструкции пилотируемого корабля до последней детали, до последнего винтика должны быть отработаны, проверены, испытаны и на Земле и в космосе до того, как человек займет место пилота. Расскажите, как шла подготовка к полету?

Отработка, проверка, испытания и еще раз испытания стали непреложным законом нашей работы. В феврале 1961 года с группой специалистов я уехал на космодром Байконур, где планировался запуск двух кораблей с манекенами вместо пилотов-космонавтов. А чтобы манекенам «не было скучно», с ними должны были лететь собаки: на первом -Чернушка, на втором - Звездочка. Оба полета (9 и 15 марта) прошли успешно. Собачки вернулись на Землю целыми и невредимыми. «ВОСТОК» готовили к пуску те же специалисты. У Королева был такой закон - не менять команду, а использовать людей, их навыки и знания, от пуска к пуску.

Олег Генрихович, вспомните, пожалуйста, вашу первую встречу с Гагариным.

Это было осенью 1960 года. В тот день по плану намечалась примерка кресла в спускаемом аппарате. Только я собрался дать команду о подготовке к этой самой проверке, как меня позвали к телефону. Звонил Сергей Павлович. Он сказал, что скоро приедет, причем не один, а с «хозяевами». Минут через десять в дверях цеха в белом халате внакидку появился Королев, за ним шла группа летчиков. Это была «боевая» шестерка первого отряда космонавтов: Юрий Гагарин, Герман Титов, Андриян Николаев, Павел Попович, Валерий Быковский, Григорий Нелюбов. Но тогда еще в ней не было лидера, не было первого. Королев минут пятнадцать рассказывал будущим космонавтам об устройстве корабля. А потом на верхний мостик площадки подъема поднялся старший лейтенант Гагарин. Он снял тужурку, ботинки, осмотрелся, ловко подтянулся на руках, держась за край люка, влез в кабину корабля и опустился в кресло. Тогда мы и познакомились. Было у нас еще несколько встреч до полета, а потом - старт. Втроем мы провожали Гагарина на корабль и закрывали за ним крышку люка. Об этом можно прочитать в одной из моих книжек.

Первая встреча человека один на один с космосом могла приготовить самые неожиданные сюрпризы. Вы как ведущий конструктор не боялись - вдруг что-то не получится, сорвется, пойдет не по программе?

По-моему, была абсолютная уверенность в успехе. Если бы боялись, не запустили бы. Все, на что были способны, мы сделали. Что-то добавить, улучшить доделать было просто невозможно.

В единый, мощный кулак было собрано все: наука, производство, лучшие специалисты. На космос работали десятки отраслей. В этом был залог успеха?

Конечно! Ведь Королев был не один. Собралась могучая кучка главных конструкторов: ракетных двигателей - В.П.Глушко и А.М.Исаев, систем автономного управления - Н.А.Пилюгин, гироскопических приборов - В.И.Кузнецов, систем радиоуправления - М.С. Рязанский, средств наземного оборудования - В.П.Бармин. Каждый из них внес неоценимый вклад в общее дело. Но руководство программой, ее реализацию от научно-технической идеи до производства обеспечивали Главный конструктор Сергей Павлович Королев и руководимый им Совет главных конструкторов. Их работа была сверхзасекречена, а имена никому, кроме ближайших соратников, неизвестны.

Олег Генрихович, какие чувства испытали вы и ваши товарищи, узнав о том, что спускаемый аппарат с первым космонавтом успешно приземлился в заданном районе?

Эмоциональный порыв был такой, какого раньше никто из нас не испытывал. Радость, восторг, гордость за нас, за свою страну. По накалу эмоций 12 апреля 1961 года сравнивали с Днем Победы. Я - фронтовик, пожалуй, согласен с такой точкой зрения. Как и 9 мая 1945 года, москвичи в едином порыве устремились на Красную площадь. Было всенародное ликование по всей стране.

Вас не удивляет, что нынешние школьники, не говоря уже о маленьких детях, в большинстве своем не знают, кто такой Гагарин? Выходит, первый полет человека в космос не оставил следа в их сознании? Почему так произошло, может быть, изменилась система ценностей?

Я бы сказал, что измениться может отношение к тому, что знаешь, если появилось что-то новое. А в сознании молодых Гагарина и не было. Для них он все равно, что для меня Наполеон - совершенно нереальный человек, а полет Гагарина - просто исторический факт, который кто-то знает, который кто-то не знает, но он не трогает ни их сердца, ни их души. Наше громадное упущение, что все, что мы достигли в освоении космоса в 1960 - 1980 годы, в силу известных внешних обстоятельств было закрыто какой-то пеленой. Об этом перестали говорить, перестали писать, информация - и научная, и популярная - была сведена к минимуму.

В Америке, тоже космической державе, такая же картина?

Нет! Американцы своих астронавтов знают. У них космонавтика - престижная отрасль. Я был в Вашингтоне в Музее космонавтики, экспозиция там просто грандиозная. А у нас, первооткрывателей космоса, достойного музея нет. Это, я считаю, позор для страны. Есть только маленький мемориальный музей под ракетой у метро ВДНХ, да еще Дом авиации и космонавтики, но масштаб не тот - космическая техника почти совсем не представлена, жалко смотреть. Был павильон «Космос» во Всероссийском выставочном центре, но и там все сведено на нет, один вьетнамский базар. В авиации, кстати, дело с музеями обстоит лучше. Есть прекрасный музей под открытым небом в Монино под Москвой, та собрана уникальная авиационная техника.

А как сложилась ваша жизнь после полета Гагарина? Все шло так, как хотелось?

Конечно не совсем так. Прежде всего, потому, что меня на несколько лет отлучили от любимого дела. Я и не думал ничего менять, но в ЦК КПСС было принято решение о переводе меня на работу в Кремль начальником космического отдела военно-промышленной комиссии. Это была совершенно иная, чиновничья работа. Я не хочу сказать, что опыт, который она мне дала, не пригодился в дальнейшем. Очень даже пригодился, но все же на 5 лет я был отлучен от живой конструкторской работы. А потом, опять же с помощью Сергея Павловича, вернулся к любимому делу.

Олег Генрихович, вы в ракетно-космической отрасли 54 года. Срок, можно сказать, рекордный! Как вам представляется будущее российской космонавтики сегодня?

Думать о будущем с оптимизмом сложно. Отрасль почти в развале. Я вам прямо скажу, сейчас никаким декретом, никаким постановлением поправить дело невозможно, потому что, если здание рушится, спасать его надо вовремя. Коммерциализация космоса привела к тому, что лучшие умы, лучшие специалисты уходят. Работники отрасли сегодня зачастую думают не о том, чтобы создавать, а о том, как и где получить деньги.

И все-таки, хочется смотреть в будущее с оптимизмом. Может быть, надо делать ставку на международное сотрудничество в космосе?

Оно просто необходимо. Ни одна страна, даже такая богатая, как Америка, не в состоянии решать в одиночку задачи дальнейшего освоения космоса. Тот опыт, который был у нас, показал, насколько это продуктивно и полезно. Между прочим, принято думать, и такое мнение сложилось не без участия средств массовой информации, что космонавтика - это только пилотируемые полеты, что на нее без толку тратятся миллионы рублей. Но это не так. Есть прекраснейшие, продуктивные, многонациональные проекты. Сегодня космос - это спутники связи и навигации, метеорологические зонды и станции, приборы глобального наблюдения за земной поверхностью и околоземным пространством. Искусственные спутники Земли изучают особенности атмосферных процессов, выявляют месторождения полезных ископаемых и водные источники, оценивают загрязненность воды и воздуха, контролируют миграции животных. Долговременные космические экспедиции привозят на землю новые материалы и технологии, разработанные в космосе в условиях невесомости. Останавливаться ни в коем случае нельзя. Нужно обязательно участвовать в строительстве и работе Международной космической станции, создавать и реализовывать новые российские программы.

Знаменитый американский астронавт Нейл Армстронг, первым ступивший на Луну, сказал о Гагарине: «Он всех нас позвал в космос».

Это так и есть. В истории космонавтики полет Гагарина - героический рубеж. Только представьте себе - первый (!) полет человека в космос, в неизвестность. Что там его встретит? Вернется ли живым?! Вернулся! И стал для всей планеты первооткрывателем космической эры».

После полета Юрия Гагарина в США 5 мая 1961 года капитан третьего ранга Алан Шепард и 12 июля того же года майор Вирджил Гриссом совершили суборбитальные полеты на космических аппаратах «МЕРКУРИЙ».

Американский «МЕРКУРИЙ» значительно отличался от нашего «ВОСТОКА». Он был по форме конусообразным, длиной около трех метров, диаметр основания конуса около двух метров, масса 1350 килограммов. Форма «МЕРКУРИЯ» позволяла осуществлять аэродинамическое управление в атмосфере - на спуске, с помощью ручного управления несколько изменять траекторию полета и выбирать тем самым точку приводнения в океане.

Только 20 февраля 1962 года в Америке был совершен первый орбитальный космический полет. Его совершил подполковник Джон Гленн на таком же «МЕРКУРИИ».

Чуть не тридцать лет спустя, когда мне довелось увидеть «МЕРКУРИЙ» в Национальном аэрокосмическом музее в Вашингтоне, я понял, какими героическими людьми надо было быть, чтобы отважиться на полет в космическое пространство на столь миниатюрном и, казалось, хрупком аппарате. Впрочем, риск полетов не очень-то зависит от размера аппарата, но все же «ВОСТОК» выглядел как-то надежнее. Быть может, это очень субъективное мнение...

После полетов Шеппарда, Гриссома и Глена на «МЕРКУРИИ» совершили

полеты еще четыре американских астронавта - Скотт Карпентер, Гордон Купер, Уолтер Ширра, Дональд Слейтон. Позднее Шеппард руководил полетами в космос, а Слейтон летал на «АПОЛЛОНЕ» во время стыковки с «СОЮЗОМ».

Вирджил Грссом вместе со своими товарищами Эдвардом Уайтом и Роджером Чаффи 27 января 1967 года погибли на старте во время пожара внутри космического корабля «АПОЛЛОН». Они находились внутри, в головной части ракеты-носителя на стартовой позиции в Центре космических полетов имени Кеннеди. Это были первые американские космонавты, погибшие в космическом корабле. В кабине корабля вспыхнул огонь. Через 15 секунд он был потушен, но все три космонавта погибли.

Июнь 1961 года. Мир с восторгом рукоплескал Гагарину. Королева мир не знал…

В цехе главной сборки полным ходом готовили «ВОСТОК-2».

Кстати, гагаринский «ВОСТОК» не имел номера. Он не был «ВОСТОК-1».

Номера не называли, как кто-то шепнул, для того, чтобы не возбуждать внимания к начавшейся порядковой нумерации серии советских космических кораблей. Он был просто «ВОСТОК».

Но не только второй корабль, целый ряд спускаемых аппаратов и их приборных отсеков выстроились вдоль стены цеха. Нет, это не был конвейер, но становилось ясным, что «ВОСТОК», полет Юрия Гагарина не эпизод, а начало проникновения человека в космическое пространство. За «ВОСТОКОМ-2» в очереди были и третий и четвертый...

Часов в одиннадцать в цех пришел Королев. Я подошел к нему, поздоровался, доложил о ходе работ. Он взял меня под руку, отошли в сторонку.

- У вас партийный билет при себе? Вам нужно сейчас поехать в Центральный комитет партии, там вас примет заведующий оборонным отделом ЦК КПСС товарищ Сербин...

- Сергей Павлович, а зачем? С собой что-нибудь брать?

- Там все узнаете. Брать ничего не нужно.

Он крепко-крепко пожал мне руку, повернулся и пошел по пролету цеха.

Должен признаться, что подобное поручение меня не очень озаботило. После апреля многие руководители всех степеней и рангов интересовались подробностями первого полета в космос и нашим товарищам приходилось выезжать в роли консультантов. Быть может и на этот раз, подумал я, о том же говорил Королев...

Но почему он как-то необычно пожал руку?

- Есть решение руководства о переводе тебя в аппарат Президиума Совета министров, - сидевший за столом товарищ, внимательно смотрел на меня.

- Простите, но я...

- Нам о тебе все известно. Решение принято. Оформляйся у Королева и через три дня быть на новом рабочем месте. Желаю успеха.

- Но у меня совсем нет опыта аппаратной работы, ведь я …

- Ты что, думаешь отказаться? У тебя партбилет с собой? Так вот, можешь уйти без партбилета. Все. Разговор окончен. Три дня. Понял?

В те годы Ивана Дмитриевича Сербина, как я слышал, неспроста иногда называли «Иваном Грозным». Все кадровые перестановки, снятия, выдвижения, награждения и наказания руководителей военно-промышленного комплекса должны были согласовываться с ним. Министры побаивались этого человека и в спор с ним не рисковали вступать.

Вот так произошло совершенно непредвиденное событие в моей жизни. Все дела и заботы по «ВОСТОКУ-2» и, стоявшим за ним в очереди кораблям, были переданы моему заместителю Евгению Александровичу Фролову.

Я был назначен начальником недавно сформированного отдела Комиссии Президиума Совета Министров СССР по военно-промышленным вопросам. Моими заместителями были полковник Василий Алексеевич Семенов и контр-адмирал Борис Васильевич Липатов, долго не выдержавший кремлевских дел. Его сменил Александр Иванович Царев. В отделе работали 13 референтов, и он должен был курировать работы по космическим программам в СССР.

Председателем этой комиссии был Д.Ф.Устинов, затем его сменил Л.В.Смирнов. Ракетно-космическими проблемами занимался один из заместителей председателя Г.Н.Пашков. На работу в Кремль я ездил почти пять лет.

Вспоминать, что и как делалось в аппарате Военно-промышленной комиссии у меня нет большого желания. Заметок и дневников я не вел, рутинной аппаратной работой, требовавшей большой «гибкости» позвоночника, захвачен не был. Да, трудновато было порой мириться и со словами и мнениями непосредственного начальника: «А ваше мнение меня не интересует!» или «Что за чушь вы порете!? До Луны 360 тысяч километров? Такого быть не может! Гораздо дальше! Разберитесь, потом доложите». А еще в апреле 1961 года, в дни подготовки «ВОСТОКА» в монтажном корпусе космодрома во время чуть не круглосуточных испытаний, один из моих будущих кремлевских начальников ходил за мной по пятам и нудным голосом допрашивал: «А вы лично гарантируете безопасность полета Гагарина?». Чиновники кремлевской «школы» в те годы учили не инициативе, а послушанию, не оригинальности, а стереотипу, не искренности, а лицемерию.

Остался в памяти и такой случай: мой непосредственный начальник, вызвав меня в свой кабинет, и не поздоровавшись, глядя куда-то в сторону, произнеся примерно такие слова:«Никита Сергеевич Хрущев поставил задачу найти дополнительные средства для развития химической промышленности. Ваша задача - посмотреть, где и что можно сократить, на чем сэкономить в вашем направлении, естественно обеспечив при этом приоритет СССР в космических программах. Ясно? Доложите через неделю. Все».

Вернулся к себе, задумался… Экономить… Для того, чтобы экономить, для начала не плохо бы знать о том, что у тебя в кармане! Можно экономить на пятой норковой шубе жене, или на втором литре молока для детей. И там и тут - экономия. А сколько у нас в стране выделено средств на космонавтику? Кто это знает? Совет министров? Госплан? Минфин? Академия наук? Министерство обороны? Все наведенные справки ответа на такой вопрос не дали. В статьях государственного бюджета статьи «космические исследования» не значилось. Все расходы списывались организациям и ведомствам по самым разным статьям. Пришлось порыться в ежегодных отчетах основных министерств, предприятия которых делали что нибудь для «космоса».

Составил табличку наших расходов по годам, начиная с 1956 года. И подумалось - а сколько же тратят на «космос» в Америке? Наш приоритет-то должен быть удержан! В эти же дни пришла информация о докладе президента США Конгрессу о бюджете на текущий год и, там четко была указана сумма, выделяемая NASA. В те годы курс был что-то около 4 рублей за доллар.

Сопоставил с нашими расходами, получилось, что, начиная с 1956 года в США на космические программы расходовалось средств, считая даже «доллар за один рубль» примерно раз в десять больше чем в СССР. Экономить средства и удержать приоритет при таком соотношении?

Построив сравнительную диаграмму расходов США и нашу, пошел к начальнику, тому, который то поручение мне дал. Он посмотрел на страничку моей секретной рабочей тетради и изрек: «Если кто нибудь увидит эти цифры, или ты об этом кому нибудь расскажешь - лучше возьми пистолет и застрелись!!!» Вот так!

Вместе с тем самые теплые воспоминания у меня остались о моих товарищах в отделе, о Игоре Бобыреве, Юрии Долгове, Николае Митрохине, Евгении Щеголькове,и то, что удалось поработать под руководством Дмитрия Федоровича Устинова.

Не пытаясь даже кратко рассказать об этом человеке и, даже в самой малой доле дать представление о его характере, стиле и манерах, о долгих годах его работы на многих ответственейших постах, позволю себе дать лишь малые штрихи к его портрету.

Дмитрий Федорович в те годы был и заместителем, а потом и первым заместителем председателя Совета министров СССР и Председателем ВСНХ. А в 1965 году стал секретарем ЦК КПСС.

Но штрихи, вот такие, и, как мне кажется, достаточно характерные. В них много от его характера, его неизменной энергии руководителя тех лет. Лет, о которых сейчас много спорят, высказывая, порой, весьма противоречивые взгляды. Спору нет, в те годы много было и такого, что приходилось «не по душе», с чем внутри себя частенько ощущалась борьба мыслей, чувств, но не мало было и такого, чем гордились. Гордились страной своей, ее достижениями.

Однажды, в тот раз, когда я волею судеб, а отнюдь не каким либо расчетом, оказался с супругой в Сочи в Совминовском санатории, где в то же время отдыхал Сергей Павлович Королев. Небольшой парк санатория граничил с участками госдач, пляжи так же были «соседями». Через несколько дней от соседей по топчану на прибрежной гальке я услышал, что на одной из тех госдач отдыхает Дмитрий Федорович с женой и дочерью.

Вскоре случай позволил убедиться в этом. Утром, часов в девять, на пляж, еще не очень заполненный лежащими и сидящими телами, со стороны соседнего, безусловно «закрытого» и «запрещенного» пляжа, через погнутые шалой волной прутья пограничной изгороди перелез человек. Простые, сурового полотна штаны, видавшая виды соломенная шляпа на голове, расстегнутая рубаха на выпуск никак не содержали в себе уверенности в том, что это из контингента тех самых госдач.

Каково же было мое удивление, об остальных не говорю, быть может многим это было уже знакомо, что под обвисшими полями шляпы я увидел знакомые черты лица. Это был Устинов. Пройдя чуть дальше, он сел на свободный топчан. Почти тут же несколько человек, по всей вероятности, ответственных работников, потянулись к тому топчану. Общий разговор завязался сразу и носил весьма деловой, оперативный характер.

Устинову кто-то что-то докладывал, кто-то на что-то, или на кого-то жаловался. Меры принимались на месте, тут же, на пляже. Конкретные задания, адреса, фамилии, сроки: «Ты все понял? Давай на лифт, поднимайся, топай на ВЧ и командуй, как договорились. Завтра доложишь!»

Пляжный филиал Совета министров! И так, по утрам бывало ни раз. А после обеда, под вечер, Дмитрий Федорович снова появлялся в санатории, но на тот раз не на пляже, а на балконе второго этажа главного корпуса, где нибудь близ шахматного стола с полуметровыми фигурами. Но это говорило не о желании Председателя ВСНХ и ВПК сразиться с кем нибудь на шахматном поле. Полем очередного сражения был бассейн, строительство которого велось в санатории. Дмитрий Федорович проводил разбор хода строительства. И опять кому-то попадало, кого-то он хвалил, намечал сроки, возлагал ответственность.

Так отдыхал Дмитрий Федорович. Иначе, по-видимому, он не мог.

За почти пять лет работы в ВПК мне довелось не раз встречаться с Дмитрием Федоровичем, хотя должен откровенно сказать, встречи были не частыми. Хватало контактов с его заместителями. Да, ведь далеко не один «космос» был ему «подведомственен». Но один случай остался в памяти.

Это было, по всей вероятности, где-то в середине 1964 года. Мне позвонили из секретариата Устинова, что через 15 минут я должен быть на Ивановской площади близ известного «крыльца» и ждать Дмитрия Федоровича около его «Чайки».

Дмитрий Федорович вышел, пожал руку.

- Ну что, поедем к Челомею «покупать» новые спутники. Понял?

Поехали в Фили, на завод имени Хруничева. В небольшом зале Дмитрия Федоровича ждали министры Гречко, Дементьев, Смирнов, Калмыков, несколько генералов. Челомей докладывал свои предложения, артистично рассказывая суть новых проектов, опираясь на прекрасно выполненные красочные плакаты.

Ни Королева, ни Янгеля ни других главных конструкторов я не заметил.

Предлагались идеи создания двух военных космических систем с искусственными спутниками. Не суть важно, но что-то насторожило меня в предложениях Челомея, но позволить себе задать вопросы я не посмел: понимал, что, конечно, все услышанное, все эти идеи предварительно им были доведены до многих присутствовавших, а, может быть, и до Дмитрия Федоровича…

Устинов молча слушал, искоса поглядывая на живо реагирующего «покупателя» - маршала Гречко.

Когда представление, или по новому «презентация» космических систем окончилась, на обратном пути в Кремль Дмитрий Федорович произнес, повернувшись ко мне: «Имей в виду, с этими делами хлопот хватит, сыровато, но этим всем очень интересуется Никита Сергеевич! Понял?»

Через некоторое время мне на стол легло Постановление ЦК КПСС и СМ СССР по тем самым спутникам с круглой красной печатью «ЦК КПСС» и первой резолюцией в левом верхнем углу «ЗА»-ХРУЩЕВ. И ниже несколько «за» помельче остальных членов Политбюро.

Помнится, что до выпуска этого постановления его предварительная проработка и согласование со всеми поименованными в нем соисполнителями в части технических и временных возможностей не проводилось. Это, очевидно, и имел ввиду Дмитрий Федорович, заметив тогда: «С этими делами хлопот хватит».

Нет, не хотелось вспоминать. Но недавно была опубликована часть дневников генерала Николая Петровича Каманина, с которым мне не раз приходилось встречаться, как и со многими ответственными работниками министерств, занимавшимися космическими программами. Генерал Каманин имел самое непосредственное отношение к подготовке космонавтов к полетам.

Читая его дневник, я неожиданно во многих местах натолкнулся на свою фамилию…

«16 ноября 1962 года. Вчера был в Совете министров у Ивановского… Завизировал проект решения о создании большой отечественной центрифуги. По вопросу о заказе десяти «ВОСТОКОВ» Ивановский еще раз пытался убедить меня не связываться с «ВОСТОКАМИ», а все надежды возложить на «СОЮЗ»…

«31 января 1963 года. Вчера от Устинова позвонил Олег Генрихович и задал мне вопрос: «К какому полету вы готовите девушек-космонавтов?». На мой ответ: «К групповому женскому космическому полету» - он расхохотался и сказал, что, по мнению Л.В.Смирнова (в те годы министра и председателя Государственной комиссии по пускам «ВОСТОКОВ». - О.И.), из двух имеющихся «ВОСТОКОВ» один использовать для полета женщин, а другой поставить в музей… Я обещал Ивановскому послать Устинову письмо с докладом о готовности к первому полету женщины к 20 марта 1963 года»…

«17 апреля 1963 года. Звонил по «кремлевке» О.Г.Ивановский и агитировал меня за то, чтобы передать всю космическую биологию в 3-е Главное управление Минздрава…»

«11 ноября 1963 года. Звонил Ивановский и просил «пошевелить» Королева по срокам готовности очередных «ВОСТОКОВ»…

У Каманина таких заметок много, но все приводить? Зачем? Или вот что вспомнил Борис Евсеевич Черток в книге «Ракеты и люди»:

«Наш бывший ведущий конструктор Олег Ивановский, последний из стартовой команды провожавший в космос Гагарина, теперь имел отдельный кабинет в апартаментах ВПК в Кремле. Я посетил его по поводу подготовки решения об очередных запусках по Венере и Марсу в 1963 и 1964 годах. Конечно, речь зашла и о «Востоках». Он, пытая меня, спросил: «Ясно, что «Союза» в 1963 году не будет. А в 1964?» Я не имел права, по внутриведомственным законам, высказывать мысли, сильно отличные от принятых в ОКБ-1 и освященных постановлениями правительства. Находясь в кабинете Ивановского, с которым я проводил ознакомительную беседу при приеме на работу в

НИИ-88, а затем делил столько бед и трудностей в ОКБ-1 и на полигоне, я высказал то, что продумал, просчитал и о чем не раз говорил с товарищами: «Полеты «Союзов» ни в 1963, ни в 1964 году невозможны. Летно-конструкторские испытания мы начнем только в 1965 году. Может быть, первый полет с экипажем получится в 1966 году». Если бы мой ответ слышал СП, мне бы сильно досталось. Но Ивановский не выдал. Я все же ошибся в своих прогнозах. Будущее оказалось куда хуже».

Нет, это конечно далеко не все те вопросы, которыми приходилось заниматься почти пять лет в Кремле. Далеко не все. От программ исследований и директивных документов для десятка министерств и ведомств до подготовки текстов вопросов, которые могли бы задать по радио при переговорах с космонавтами Хрущев или Брежнев, и заранее подготовленных ответов космонавтов на них. Было и такое.

Не много ли цитат? Впрочем … еще одна из дневников Каманина. Он писал не обо мне, но этих его мыслей я не привести не могу.

«… Я никогда не был в восторге от Смирнова и Пашкова, а на этом заседании мне было просто стыдно за наших руководителей космической программы. Более трех лет назад я предупреждал, что мы окажемся в очень тяжелом положении, если не будем летать. Уйма времени ушла впустую, и теперь исправить положение - восстановить наше лидерство в космосе - почти невозможно, тем более с такими руководителями, как Пашков и Смирнов». Это запись 11 мая 1966 года. В ВПК я уже не работал.

Как-то в феврале 1965 года в широком и тихом, покрытом «кремлевской» ковровой дорожкой коридоре мы встретились с Королевым. После обычных в таких случаях: «Ну, как жизнь? Что нового за высокими стенами?» - он, взяв меня за рукав пиджака, склонив чуть голову к плечу и глядя в сторону раздумчиво проговорил: «Решили мы тут недавно проблемку одну... Все «ЛУНЫ», «ВЕНЕРЫ», «МАРСЫ» передать лавочкинской фирме. После смерти Лавочкина вот уже пятый год она не у дел. А ведь коллектив очень толковый, грамотный- авиационная культура! И знаешь кого Главным назначают? Бабакина. Да-да, Георгия Николаевича. Ты, наверное, помнишь его. Он в конце сороковых в начале пятидесятых у нас в НИИ-88 работал... у Синильщикова.

- Господи, как же не помнить? Ведь я в пятьдесят первом году перед уходом в институт работал у него в отделе старшим техником. Прекрасно помню. Он замечательный человек.

- Так-то вот. Будет новая космическая фирма.

- Сергей Павлович, а она вашим филиалом будет или как?

- Нет-нет-нет! Ни в коем случае. Нечего за чью-то спину прятаться. Пусть сами за все берутся, за все и отвечают. Свои пышки, свои и шишки. На первых порах поможем, конечно. Но только на первых порах. Мне надо разгрузиться. На очереди «СОЮЗ», новые корабли, станции... А «Н-1»? С ней сколько забот. Ты же наши предложения знаешь. А Бабакину по началу надо помочь. Я тебя прошу, прокатись к нему на фирму, поговори... Ну, я поехал... Так как жизнь-то? Не соскучился по КБ, по заводу? Молчишь?

Не думал я, что к этому разговору придется вернуться и в том же году.

- А знаете, что я вам хочу предложить? В ОКБ Бабакина полным ходом начали заниматься автоматическими станциями. А что если и вам там свою руку приложить? Она у вас счастливая, а? Не забылось?

- О господи, с удовольствием! - только и мог ответить я. - Но как это сделать?

- -Это моя забота. - Ответил Королев.

Очевидно, где-то на верху предложение Королева получило огласку, поскольку через несколько дней мне позвонил министр радиотехнической промышленности Валерий Дмитриевич Калмыков и предложил перейти работать к нему в министерство на должность начальника главка, опекающего радиотехническое и электротехническое направления. при сохранении всех кремлевских привилегий в части поликлиники и снабжения.

Это касалось, прежде всего, институтов М.С.Рязанского и Н.А.Пилюгина. Я с удивлением встретил это предложение, и очень вежливо, поблагодарив, отказался.

В декабре 1965 года я был назначен заместителем Георгия Николаевича Бабакина - Главного конструктора ОКБ машиностроительного завода имени С.А.Лавочкина, в Химках.

* * *

Серая лента шоссе пересекала улицы, то, ныряя под них в тоннель, то, пролетая над ними по мостам, вырвалась, наконец, из объятий выстроившихся вдоль нее новых, обычно серых, редко желтых, а порой и более выгодно отличавшихся веселящей взгляд окраской, домов.

Город кончился. Но это не легко было заметить. Бывший пригород с его старенькими деревеньками, вросшими в землю, становился другим. Соперничал со столицей. Такие же новые дома, кварталы, лишь условно отнесенные административной чертой за пределы Москвы.

Деревеньки в те годы порой не без боя сдавали свои позиции: нет-нет, да и можно было заметишь еще сидящие два-три домика, маленьких, деревянных в окружении десятка яблонь или вишен, но уже окруженные вплотную подступившими коробками новостроек. Причем все чаще и чаще у этих старых домишек увидешь по десятку грузовиков, два-три автокрана, да к яблоньке прибитый кусок фанеры с надписью: «Прорабская СМУ- 47. Прораб…» Фамилии разные - смысл один: наступал город.

Наш рабочий автобус, привозивший человек десять «из руководства» от высотки на площади Восстания, чуть притормозив около стеклянного павильончика своих маршрутных собратьев, плавно перевалившись с боку на бок, свернул с Ленинградского шоссе. Мы подъехали к заводу. Тогда ставшему и моему заводу. Как всегда в 8. 20. Через 10 минут начало рабочего дня.

Со стороны Новых Химок, что за шоссе, в которых жили много работающих на заводе и ОКБ, еще не очень редеющая цепочка людей, растекающаяся ручьями к сверкающим хромом вращающимся турникетам. Это - проходная.

Дальше небольшая площадь и строгий гранитный бюст. Ленин.

С краю, на фоне подступавших почти вплотную кустов сирени, в те годы была капитально сделанная доска почета. Левее десятка фотографий ордена Ленина и Трудового Красного Знамени. Первый за боевые самолеты, воевавшие на фронтах Отечественной войны, а второй за создание зенитных ракет Московского Кольца в послевоенные годы. Эту доску установили не так давно, и тут же нашлись внимательные комментаторы: «А доска-то с перспективой! По крайней мере, еще для двух орденов место есть. А вот фотографий еще рядок не поместишь. Негде…» То были фотографии лучших из лучших. Причем не просто портреты, а фото на рабочих местах - кого около испытательного стенда, кого за станком, кого за чертежной доской.

Отсюда шла главная магистраль завода - тенистая липовая аллея. Справа, где теперь серая громада недостроенного нового корпуса, был большой яблоневый сад.

Весной, когда цвели деревья, бело-розовые грозди так красиво смотрелись под утренним солнцем, что головы идущих невольно поворачивались туда, вправо.

Помню, слева, от здания заводоуправления доносилась бодрая, веселая музыка. То было новшество НОТ-овцев - лаборатории научной организации труда, подсчитавших, или вычитавших где-то, что подобное «С добрым утром!» поднимает производительность труда на «О,ОО…%» как то сразу всем пришлось по душе. Пожалуй, эти «О,ОО…%» никем не проверялись, но настроение, хочешь ты или не хочешь, за те пять минут, пока шли от проходной - настроение поднималось. Люди не хмурились. Улыбались.

Завод. Машиностроительный завод. Такой, каких было много в нашей стране. Такой, как сотни его собратьев, выпускавших самолеты, автомобили, радиоприемники, станки… И люди были такие же, как и на других заводах. Пожилые и молодые. Отдавшие любимому делу десятки лет своей жизни и только еще начинавшие работать. Заслуженные и еще мало кому известные.

Люди такие же, как и на других заводах, только были они, пожалуй, чуть счастливее. Они создавали космическую технику. А это очень не просто - делать космические станции. И не даром говорили даже старые кадровые рабочие, много повидавшие за свои годы, много труда вложившие в те машины, которые выходили из ворот завода в течение всех тех, очень быстро промчавшихся лет, что работа наша не рядовая. На наши космические станции весь мир смотрел! А это была большая ответственность. Особая ответственность.

Машиностроительный завод имени Семена Алексеевича Лавочкина. Название такое он получил в 1960 году, после преждевременной смерти его Генерального конструктора. Руководил заводом в те годы директор Иван Николаевич Лукин.

Завод состоял из двух основных частей - ОКБ с главным конструктором Георгием Николаевичем Бабакиным, опытного производства с главным инженером Алексеем Пантелеймоновичем Миловановым, начальником производства Василием Ивановичем Телятниковым, и ряда производственных подразделений, административно-хозяйственных и вспомогательных отделов. Общественной жизнью руководили партком КПСС, профсоюзный комитет и комитет ВЛКСМ.

В структуре ОКБ в те годы были подразделения, именовавшиеся конструкторскими бюро - КБ. Два-три таких КБ руководились заместителями Главного конструктора.

Основные проектные работы велись в КБ-1 под руководством Михаила Ивановича Татаринцева, и КБ-2 под руководством доктора технических наук Михаила Константиновича Рождественского. Этим «кустом» руководил заместитель Бабакина Иван Алексеевич Скробко, затем, после парткома - Роальд Саввович Кремнев.

Вопросами баллистики, процессов управления занимались в КБ-3 и КБ-4. Начальником КБ-4 был доктор технических наук Давид Хаскелевич Бронтман. Эти два подразделения опекал лично Бабакин.

Все радиотехнические вопросы и взаимосвязи с научными институтами Академии наук велись в КБ-5, под руководством Тимонина Василия Георгиевича. Вопросы электоавтоматики, энергопитания, и всех источников тока и наземного электроиспытательного оборудования были сосредоточены в КБ-6, которым руководил Самуил Иделевич Крупкин. Эти два подразделения довелось опекать мне.

Основными конструкторскими подразделениями были КБ-7, под руководством

Абрама Львовича Гуревича, и КБ-8, под руководством Николая Николаевича Горошкова. Этими двумя КБ руководил доктор технических наук Валентин Евграфович Ишевский.

И, наконец, испытательными подразделениями КБ-9 и отделом 28, которыми руководили Михаил Львович Барановский и Борис Евгеньевич Кологривов, опекал Дмитрий Дмитриевич Полуянов.

Первыми заместителями Главного конструктора в те годы были Борис Константинович Ландышев, затем Сергей Сергеевич Крюков.

В начале января 1966 года еще один телефонный звонок заставил меня вспомнить о предложении министра Колмыкова. Но на тот раз звонил заместитель нашего министра Сергея Алексеевича Зверева. От имени министра он пригласил меня в министерство для конфиденциальных переговоров. Отказать было неудобно. Оказалось, что по поручению министра мне предлагалась должность секретаря Научно-технического совета министерства, председателем которого был министр. И опять при всех кремлевских привилегиях. У зама министра я отказался и был препровожден в кабинет Зверева. Пришлось все повторить, поблагодарив за предложение. Высказав сожаление, министр отпустил меня.

Вернувшись на фирму, я тут же рассказал Бабакину о странных предложениях.

- Ну что я могу тебе сказать? Решай сам.

- А я уже решил. Других решений не будет.

- Ну и слава Богу! Тут, правда, был еще один звоночек… звонил Мишин, зам Королева. Сергей-то Павлович сейчас в больнице. Он с директором Лукиным и со мной говорил, не советовал тебя принимать, дал тебе весьма не лестную характеристику. Но через день, как только Сергей Павлович вернулся, он позвонил мне и, сказав, что говорит в присутствии Мишина, полностью отверг все его «характеристики»! Вот так-то, голуба. Чем это ты Мишину так насолил?

- Да ни чем… Мы с ним ни по каким делам, ни в Подлипках, ни в Кремле не пересекались… космическими делами он не занимался, его заботами были ракеты, особенно Р-9 и потом, Н-1.

Завод имени Семена Алексеевича Лавочкина.

Люди такие же, как и на других заводах, только были они, пожалуй, чуть счастливее. Они создавали самую передовую технику - самолеты, ракеты - многие впервые в нашей стране и в мире. А тогда - тогда учились создавать новое для себя - космические аппараты. И это было далеко не просто. И не даром говорили даже пожилые и многоопытные, вложившие свой труд во все те машины, которые выходили из ворот завода в течение всех тех, очень быстро пролетевших лет, что теперь будет работа отнюдь не рядовая. На наши космические станции будет весь мир смотреть!

А это ответственность. Особая ответственность.

Лавочкин, Яковлев, Микоян, Ильюшин, Туполев... Только фамилию Туполева я знал до войны, с «Лавочкиными», «Яковлевыми», «Ильюшиными» довелось познакомиться и проникнуться к ним большим уважением в годы Великой Отечественной, когда краснозвездные ястребки и горбатые штурмовики, прозванные фашистами «Черной смертью», появлялись над нами, ползавшими по земле, дышать становилось легче.

Лавочкина я не знал, но его жизнь, история его ОКБ, завода, о чем как-то так тепло говорил в свое время Королев, заинтересовали меня буквально с первых же месяцев.

Из рассказов ветеранов, работавших на заводе и в канун войны и послевоенные годы, постепенно в сознании собралась мозаика жизни и работы коллектива и его руководителя. Жизнь сложная, интересная, жизнь на линии фронта в годы войны и на самых передовых позициях в годы послевоенные.

* * *

В подмосковном поселке Химки в середине тридцатых годов была небольшая мебельная фабрика, перед которой была поставлена большая задача - готовиться к производству мебели для строившегося в Москве Дворца Советов. Проходя по территории завода, заметил я фабричную трубу, с выложенными на ней кирпичом цифрами «1934» - годом рождения той трубы. Ее строители не предполагали, по-видимому, что через три года их творению придется стать трубой не мебельной фабрики, а самолетостроительного завода №301.

Но так случилось в 1937 году. Решение в руководящих кругах было принято.

Мебельная фабрика и... самолеты. Не один человек вспоминал, что знакомясь с фабрикой были, мягко говоря, обескуражены: очень уж не авиационный вид являла собой вся территория и вообще все, хозяйство. Кроме одного двухэтажного здания все остальные сооружения были низкими, деревянными корпусами барачного типа Деревянная будка - проходная, за ней громадный барак - столовая с чугунными печками для отопления зимой, неподалеку непонятной треугольной формы гараж, за ним - болото, заросшее камышом.

Не лучше были и производственные помещения - деревянные перекрытия, асфальтовые промасленные полы, забитые стружкой...

Все это нужно было превратить в самолетостроительный завод.

Нетрудно представить, что далось это нелегко. Но приказ требовал начать подготовку к производству самолетов.

В начале 1939 года в Кремле было созвано большое совещание - весь цвет самолетостроительной промышленности. Обсуждался жизненно важный для авиации вопрос. За три года до этого страна имела, может быть и не лучшую, но весьма не плохую истребительную авиацию, но к 1939 году это преимущество было утрачено. События в Испании заставили усомниться в том, что наши «ястребки» самые лучшие в мире. Это был реальный факт.

Были у нас самолеты и с лучшими характеристиками - нашумевш

дными достижениями, но

мо

летворять тому, что требовалось в условиях надвигавшейся войны. После испанских событий был Хасан в 1938 году, а в 1939 - Халхин-Гол...

В начале 1939 года были мобилизованы конструкторские силы страны, организованы новые конструкторские бюро для разработки боевых самолетов. Естественно, что к руководству этими работами подключались молодые силы.

1939 год. Лавочкину 39. Уже далеко-далеко детские и юношеские годы в тихой патриархальной семье учителя, жившей в провинциальном Рославле Смоленской губернии.

Золотая медаль в гимназии. Через три года - встреча с авиацией, и он студент Московского высшего технического училища. Рядом Королев

огие из тех, чьи фамилии мир узнает позже. В выборе будущего для них огромную роль сыграло не имеющее насыщения чувство нового, жажда нехоженых путей. Они в МВТУ поступили по призванию, никто их туда не тянул.

После окончания и защиты дипломного проекта - работа конструктором в ряде предприятий, а потом Лавочкин по требованию самого Туполева, бывшего в те годы главным инженером главка Наркомата авиапромышленности, перешел в аппарат главного управления. Но непреодолимая тяга к живой конструкторской работе повлекла его, вместе с товарищами по службе включиться в объявленный конкурс на создание самолета-истребителя.

Был ли в истории техники случай, когда один самолет имел трех главных конструкторов одноврем6нно? Был. Самолет, в имени которого появилось «Ла» в содружестве с «ГГ». Это был ЛаГГ- истребитель конструкции Семена Алексе

вочкина, Влад

тровича Горбунова и Михаила Ивановича Гудкова. Их объединяла идея сделать боевой современный истребитель с применением такого материала, который тогда не упоминался ни в одном справочнике конструктора. Лавочкин предложил использовать древесину, но не простую, а дельта-древесину, в связи с тем, что привычного для авиации алюминия все еще не хватало.

«Дельта» - это специальной смолой пропитанные листы древесного шпона, склеенного в толстые плиты. Но ведь это древесина - обстоятельство чрезвычайно важное, когда речь шла о боевом самолете.

Сталин, узнав, что Лавочкин с товарищами предлагает использовать в самолете-истребителе древесину, пожелал познакомиться с этим материалом.

«Мы были у Сталина вместе с Лавочкиным, - вспоминал А.И.Шахурин, нарком авиапромышленности в те годы. - Сталин с недоверием слушал доклад конструктора, а затем, подойдя к столу заседаний, на котором лежали лонжероны и нервюры, изготовленные из дельта-древесины, вынул изо рта трубку и, повернув ее, горящую, положил на дерево, но оно даже не обуглилось. Тогда Сталин, взяв со стола перочинный ножик, стал крести поверхность фанеры, все усилия были напрасны. Дерево оказалось твердо, как камень. На наших глазах Сталин просветлел. «Надо наградить того, кто изобрел это». Изобретателя дельта-древесины скоро наградили орденом».

В качестве базы для создания ЛаГГ-а был предложен самолетостроительный завод №301, в Химках.

Под развертывание своего производства Лавочкину и его соратникам был выделен ... старый деревянный гараж, а проектно- конструкторскому отделу небольшая площадь в другом здании. Всех площадей от щедрот руководства было выделено примерно 1100 квадратных метров!

Вот на этой «тысяче» и был создан проект ЛаГГ-а, создан за год и коллективом не в тысячу человек - и ста не было.

В 1940 году ЛаГГ залетал. Но это был первый проект и как бывает во всем первом, он имел и недостатки. Нарком Шахурин заявил конструкторам: «Ваша машина хорошая, но стране нужен не хороший, а отличный самолет. Чтобы ЛаГГ стал таким его дальность полета надо удвоить. Но на это мы можем дать один-единственный месяц».

Спорили много и горячо, искали пути решения такой задачи и нашли. Самолет после некоторой модернизации получил имя ЛаГГ-3, был принят на вооружение и пошел в серийное производство. Лавочкин с группой конструкторов был направлен в город Горький на завод №21 для организации производства серии.

Началась Великая Отечественная война. ЛаГГ-3 воевал, но по боям было видно, что фашистским «Мессершмиттам» он уступал ... Да, по правде сказать, и нареканий в ту пору его создатели выслушивали неизмеримо больше, чем комплиментов.

Лавочкин понял, что доделками, доработками не обойтись. Нужно было какое-то кардинальное решение. Не о пути поисков сейчас речь. Шел 1942 год. Год сложный, год тяжелый. Положение на фронтах требовало принятия всех возможных мер и в части снабжения вооруженных сил более совершенной техникой. Это прекрасно понимал Семен Алексеевич. Быть может помогут свои соратники, с которыми создавался ЛАГГ? Могли помочь…

При подготовке к столетию Семена Алексеевича в 2000 году один из наших любителей истории в архивах бывшего Наркомата авиационной промышленность обратил внимание на весьма интересный документ. Документ, по всей вероятности, не требующий комментария. Его текст с некоторыми исключениями таков:

«Сов.секретно.

Члену Государственного Комитета Обороны СССР. Секретарю ЦК ВКП(б)

тов. МАЛЕНКОВУ Г.М.

Народному комиссару авиационной промышленности СССР

тов. ШАХУРИНУ А.И.

По вопросу: Самолета ЛАГГ и работы т. Лавочкина на заводе №21.

По заданию Правительства т.т. Лавочкиным, Горбуновым и мной в 1940 году был спроектирован и построен самолет ЛАГГ.

После принятия на вооружения нашего самолета, мы были назначены Главными конструкторами, т.е. т.Лавочкин - на завод №21, т.Горбунов - на завод №31 и я в ОКБ-301. Каждый из нас стал работать самостоятельно.

Тов.Лавочкин будучи Главным конструктором завода №21 занимался самолетом ЛАГГ и довел его до того состояния, что машину было решено Правительством снять с производства в начале 1942 года, вследствие ухудшения летных данных и конструктивных недостатков и только простая случайность спасла самолет ЛАГГ - к этому времени подоспел самолет ЛАГГ с мотором М-82 и самолет не был снят с серийного производства. Но спустя небольшой промежуток времени машина настолько была испорчена, что опять стоит под угрозой снятия с серийного производства. (…)

В чем же причина того. Что самолет ЛАГГ все время стоит под угрозой снятия с серийного производства? Я думаю и уверен в следующем. Первая и самая главная причина - это неспособность и неумение т.Лавочкина работать Главным конструктором. (…)

Я лучше, чем кто бы то ни было знаю, что из себя представляет т.Лавочкин как конструктор, т.к. мы вместе работали над созданием самолета ЛАГГ и поэтому я могу дать исчерпывающую характеристику. Это человек абсолютно без инициативы, мягкотелый, инертный, неспособен довести начатое дело до конца, он не организатор и не имеет творческой мысли как конструктор. (…)

Поэтому я считаю, что ему не должно быть места на столь ответственном участке работы Оборонной Промышленности. (…)

Тов.СТАЛИН в своем историческом докладе, посвященном ХХУ годовщине Октября говорил, что у нас стало меньше ротозеев, разгильдяев, бездельников, но к сожалению в числе меньших - находится Лавочкин, который своей работой наносит удар с тыла нашей Красной Армии.

Я пишу Вам об этом - руководствуясь чувством гражданского долга перед родиной в столь ответственной момент. (…)

Жду Ваших решений.

КОНСТРУКТОР М.Гудков.

Москва 27 ноября 1942 г.

Отп. 3 экз. №127 24.Х1.42.»

Да, в те годы помощь соратников могла быть и такой…

Скажем только одно: в короткие сроки в Горьком родился новый самолет. А что значило «в короткие»? Это значило вот что. Первая линия проекта была проведена в ноябре 1941 года. В феврале 1942 года самолет был построен, в марте начал летать, в мае был принят в серийное производство, в июле первый самолет сошел с конвейера, в августе полки новых истребителей били фашистов под Сталинградом.

Так родился знаменитый Ла-5.

«Это мечта была наша, это был прекрасный самолет. Если овладеешь этим самолетом, можно было творить чудеса. 45 самолетов я сбил при помощи своих боевых друзей на самолете Ла-5.»

Это слова прославленного советского аса Ивана Кожедуба, воевавшего только на самолетах Лавочкина и сбившего до конца войны 62 самолета противника.

В 1943 году в одном воздушном бою, лейтенант Александр Горовец на Ла-5 сбил 9 бомбардировщиков противника.

«Ваш самолет является лучшим истребителем и стал грозой немецкой авиации, которая не в силах тягаться с ним как в горизонтальном, так и в вертикальном маневре...».

Это слова из письма Лавочкину гвардии подполковника Петра Покрышева.

В «помощь» Ла-5 в 1943 году был создан Ла-7,ставший любимым самолетом полков «свободных охотников», летчики которых безраздел

одствовали в воздухе.

Три «солдата» Великой Отечественной войны, рожденные в конструкторском бюро под руководством Лавочкина. Более 22 тысяч ЛаГГ-3, Ла-5 и Ла-7 были отданы фронту! Каждый третий истребитель в те годы в своем имени носил легендарные «Ла»! Ну а дальше? Дальше предоставим слово академику Георгию Свищеву:

«Семен Лавочкин у нас и за рубежом хорошо известен как конструктор замечательного семейства истребителей времен Великой Отечественной войны - семейства «Ла», истребителей высокоскоростных, высокоманевренных, обладавших совершенно исключительной живучестью.

Гораздо меньше в широких кругах его знают как конструктора, открывшего новый этап в современной авиации - реактивной авиации. А между тем на его самолете в 1948 году, в декабре впервые была достигнута скорость звука. После Великой Отечественной войны в нашей стране происходила подлинная техническая революция. Авиация перестраивалась на применение турбореактивных двигателей - самолеты становились реактивными.

Лавочкин был в числе тех конструкторов, которые поняли, что для авиации большой перспективы характерным, важным является применение турбореактивных двигателей и поиск новых форм самолетов, которые обеспечили бы надежный, уверенный, управляемый, безопасный полет при очень больших скоростях. Здесь особенно ярко проявился талант предвидения главных путей развития авиации, того самого предвидения, которое и в дальнейшем было многократно продемонстрировано им как конструктором, того предвидения, которое обеспечило замечательные успехи - коллективу конструкторов, многие годы работавшему под его руководством».

Ох, как не просто преодолевались барьеры на путях штурма скоростей! Группа ученых, проведя ряд работ, однозначно поняла, что полет со скоростями, близкими к скорости звука, будет возможен только на самолетах со стреловидными крыльями. Но как поведут себя эти крылья в полете, никто не знал. Свои рекомендации ученые доложили всем главным конструкторам, но никто в то время не решился поставить стреловидное крыло на самолет. Первым, кто это сделал, был Лавочкин.

Семен Алексеквич очень любил жизнь, любил природу, свой са

е, пытался разводить пчел - восхищался их умной организацией, но сетовал, что они съедают больше сахара, чем дают меду. Увлеченно и страстно удил рыбу, по-детски радуясь каждой удаче. Любил, музыку, книги, театр, острую шутку, юмор.

Семен Алексеевич Лавочкин... Будущий Генеральный конструктор, дважды Герой Социалистического Труда, четырежды лауреат Государственной премии СССР, член-корреспондент Академии наук СССР.

Очень заманчиво желание и дальше рассказывать о жизни и работе этого замечательного человека, о том, как становился он тем, кем стал, об исключительных чертах его характера. Но я не рискую и пытаться стать его биографом. Во-первых, потому, что подобную роль брать на себя, не зная, не работая с человеком, весьма рискованно. И, во-вторых, о нем написаны уже хорошие книги.

В одной из них Михаил Арлазоров, автор замечательной книги «Фронт идет через КБ» писал:

«В начале пятидесятых годов Лавочкину поручено особое задание. Начался последний, особенно интересный и значительный, особенно волнующий период жизни конструктора, за который он был, вторично удостоен высокого звания Героя С

ического Труда... Да, много волнующего, интересного будет в рассказе о самом большом подвиге конструктора в последние годы его жизни...»

К несчастью, царившая в 70-е годы в СССР обстановка секретности не дала автору возможности выполнить свою мечту, почему нельзя было рассказать о работе талантливого коллектива, его генеральном конструкторе в последние десять лет его жизни - с 1950 по 1960 год? В том десятилетии коллектив жил и работал, создавая образ

шей техники, но об этом знали не многие. Теперь поднята завеса умолчания и рассказано то (хотя и не с исчерпывающей полнотой и подробностями), чем жил коллектив лавочкинцев и что создавал в те годы.

На защиту неба Москвы встали ракеты, созданные под руководством Лавочкина.

В это же время в ОКБ разрабатывается первый для лавочкинцев автоматический летательный аппарат - самолет-мишень для тренировочных стрельб с реактивных самолетов зенитными ракетами и артиллерией средних и крупных калибров. Летные испытания этих аппаратов были начаты в 1953 году.

В том же году был разработан истребитель-перехватчик, получивший из-за необычно длинного фюзеляжа название «Анаконда». Этот самолет вооружался реактивными снарядами. Но тогда не сообщалось, что это были не просто реактивные снаряды, а радиоуправляемые ракеты класса «воздух-воздух» и что они были созданы тоже в конструкторском бюро Лавочкина.

Правительство поручило коллективам под руководством Королева совместно с академическими и отраслевыми институтами провести научные и проектно-конструкторские исследования, имеющие целью создать ракету с межконтинентальной дальностью полета.

В результате проведенных исследований было установлено, что задача достижения межконтинентальных дальностей полета может быть успешно решена при использовании ракет двух типов. - двухступенчатой баллистической ракетой дальнего действия с жидкостными реактивными двигателями и также двухступенчатой ракетой с крылатой второй ступенью, снабженной прямоточным воздушно-реактивным двигателем.

16 января 1952 года на заседании президиума научно-технического совета НИИ-88 Королев предложил передать работы по второму варианту вместе с имеющимся заделом, а также с группой специалистов, в авиационную промышленность.

У Королева работа продолжалась по баллистическому варианту межконтинентальной ракеты, летные испытания которой начались в 1957 году. То была ракета «Р-7», о которой шла речь выше.

А по крылатой ракете? Эти работы были поручены Лавочкину.

Ветераны-лавочкинцы, вспоминая те годы, писали:

«В середине пятидесятых годов началась разработка крылатой межконтинентальной ракеты «БУРЯ». Это был смелый, истинно пионерский проект, за решение которого мог взяться только зрелый, сплоченный коллектив, прошедший школу новаторства и в годы войны и в послевоенные годы. . Постепенно, в поисках и сомнениях, вырисовывался облик будущего ракетного комплекса. Но своих сил для его реализации, естественно, было мало. Необходима была совместная работа многих смежных предприятий.

К работе по «БУРЕ» уже на первом этапе были подключены крупные заводы, начавшие подготовку для дальнейшего изготовления этого комплекса. На эти заводы была командирована бригада конструкторов, укомплектованная всеми нужными специалистами.

Через два года после начала проектных работ «БУРЯ» была собрана и испытана на заводе. «БУРЯ» - первая в СССР межконтинентальная сверхзвуковая крылатая двухступенчатая ракета - начала летать в 1957 году. На ней был применен мощный прямоточный воздушно-реактивный двигатель и впервые - система астронавигации. К 1959 году «БУРЯ» летала над нашей страной с полигона на Волге и до Камчатки.

Вот таков конспект разработок и рожденных ими свершений в те, последние в жизни Лавочкина, десять лет.

9 июня 1960 года, на шестидесятом году жизни, во время летных испытаний своих ракет на южном полигоне он скоропостижно скончался.

Один из его соратников, Давид Бронтман, вспоминал, что в 1957 году Лавочкин рассказывал об одном из правительственных приемов в Кремле. Тогда Хрущев посадил за стол рядом с собой, по правую руку Королева, по левую его, Лавочкина, налил рюмки и провозгласил тост: «За создателя межконтинентальной баллистической ракеты - Королева и за создателя межконтинентальной крылатой ракеты - Лавочкина!».

Однако это не помешало ему после 1960 года, когда «БУРЯ» начала летать нормально, закрыть по этой теме все работы.

Наум Семенович Черняков, заместитель Лавочкина, являвшийся, по сути, главным конструктором «БУРИ» предпринимал весьма энергичные меры, чтобы отстоять эту тему. В союзники взяли заказчика - военных.

Тогдашний министр обороны маршал Малиновский обратился с письмом в ЦК партии, - вспоминает Черняков, - излагая точку зрения конструкторов, промышленности и военных в том, что создано очень ценное оружие, и что, несмотря на создание баллистических ракет у Королева, работы по крылатым ракетам надо продолжать.

Черняков был вызван на Президиум ЦК. КПСС. Хрущев в это время был в отпуске, и заседание вел секретарь ЦК Козлов. Докладывать должен был Малиновский. Но он почему-то опоздал, и слово было дано Чернякову.

«Я рассказал о результатах пусков «БУРИ», напомнил ее летные характеристики. Но это не произвело никакого впечатления. Мало того, Козлов, прервав меня, заметил: «Ну что вы хвастаетесь 3200 километрами в час, у нас есть летательные аппараты, которые летают по 5-7 километров в секунду...» Объяснять ему разницу полета в атмосфере и в космосе было бесполезно. А заключил свою реплику он так: «Никита Сергеевич Хрущев сказал, что это все не нужно, как же мы будем восстанавливать работы по этой теме?».

Потом пришел Малиновский. Козлов задал ему вопрос: «Ну, как же вы, зная точку зрения Никиты Сергеевича, отважились написать такое письма в ЦК?». Тот ответил: «Знаете, меня конструкторы попутали, вот я и написал..." Единственный, кто нас поддержал был академик Келдыш. Он сказал, что эти работы очень важны и

ки и для техники. Но... «Никита Сергеевич сказал - не нужно»… и возврата не будет. Так и было решено».

Такова прелюдия к последним десяти годам жизни Лавочкина.

В сентябре 2000 года Семену Алексеевичу Лавочкину исполнилось бы 100 лет. Юбилейную дату решили отметить подготовкой и изданием небольшой книжки, в которой собрать, по возможности, воспоминания ветеранов-лавочкинцев, все то, что еще помнили люди о нем не только как о конструкторе и руководителе, но как о ЧЕЛОВЕКЕ! Мне удалось принять в ней участие. Издательство «БЛОК-Информ-Экспресс» издал эту книгу. Она называется «Лавочкин». Отпечатано ее было 2000 экземпляров. Она может стать весьма редкой, учитывая еще и то, что в продажу она не поступала.

«…А у него есть искра Божия…» - сказал Королев…

«Выражение «Божья искра» стоит того, чтобы в него вдуматься. Частица чуда. Нечто из высшей материи, нечто таинственно-прекрасное, залетевшее в обыкновенный человеческий организм. Значит, не свойственное нормальному разуму, а постороннее чего не достичь, не вырастить изнутри ни трудом, ни воспитанием...» -

Даниил Гранин.

«…Георгий Николаевич Бабакин… Жизнерадостность, общительность, острое слово, простота в обращении - вот, пожалуй, первое, что бросалось в глаза при контакте с ним. Чуть позже, узнав его ближе, вы познавали такие его качества, как чуть ли не фанатическую целеустремленность, исключительную инженерную интуицию, уменье оперировать категориями совершенно реальными, когда речь шла о планах, казалось бы, фантастических.

Главный конструктор автоматических космических станций для исследования Луны, Венеры, Марса, научных искусственных спутников Земли, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, член-корреспондент Академии наук СССР. Под его непосредственным руководством и при личном участии были созданы принципиально новые типы автоматических станций. Они решили многие, весьма сложные и с каждой работой, с каждым новым проектом усложнявшиеся задачи изучения небесных тел.

Научные открытия, сделанные по материалам и информации, добытым этими станциями в противоборстве с силами природы, не потеряли своего значения и сегодня. Сами станции, конструкторские и инженерные решения, воплощенных в них, успешно развиваются и до сих пор, поражают воображение своей жизненностью, оригинальностью и смелостью технических решений, помогают и сегодня решать новые задачи космических исследований»…

Прочитав полстраницы доклада, который я делал в Доме ученых в Москве в день 70-летия со дня рождения Бабакина, невольно подумал, что не только тогда, но и сейчас через три десятка лет после его смерти, все оценки остались в силе, но как мало написано и рассказано об этом человеке, с которым судьба дала мне счастье трудиться рядом, быть его заместителем в руководимом им конструкторском бюро. Именно счастье. А как иначе можно оценить годы работы с Королевым, потом с Бабакиным?

2 марта 1965 года Георгий Николаевич был назначен Главным конструктором ОКБ машиностроительного завода имени С.А.Лавочкина. 3 августа 1971 года его не стало… Между этими датами интервал 6 лет. Всего 6 лет! Много это или мало?

Подумайте о своей жизни, о событиях, происшедших за такой интервал времени. Подумайте… Да, всего шесть лет! И первая в мире посадка космического аппарата на Луну, первый в мире искусственный спутник Луны, первая в мире посадка космического аппарата на поверхность Венеры, первый в мире искусственны

к Венеры, первый в мире автоматический луноход на поверхности Лун

я в мире доставка образцов лунного грунта автоматическим космическим аппаратом, первая в мире посадка космического аппарата на поверхность Марса…

И это еще не все то, что было выполнено коллективом, в котором Георгий Николаевич был Главным конструктором. И это за шесть промчавшихся лет!

Я не пытался написать портрет Королева, понимая, что такая задача мне не по плечу, не взял на себя смелости в рассказе о Лавочкине, равно так же поступлю и в отношении Бабакина. Лишь некоторые штрихи.

…В 1923 году Юра, так звали его в семье, поступил в школу семилетку в Москве. В 15 лет окончил семь клас

тывая, что семья находилась в довольно стесненных обстоятельствах, решил быстро освоить какую-нибудь специальность и идти работать. Устроился на курсы радиомонтеров. Эти курсы - единственное место стационарного образования, поскольку больше нигде и никогда он очно не учился.

Спустя годы он писал в автобиографии:

« С 1930 по 1932 год работал в Московской радиодирекции по трансляци

ль

дач, передач со съездов и конференций. За проведение передач парадов и митингов на Красной площади неоднократно премирован»

С 1932 по 1936 год Юра работал старшим радиотехником в парке «Сокольники» в Москве. В 1936 году он был призван в армию. Радист-красноармеец Бабакин служил в стрелковом полку, но через полгода по состоянию здоровья он уже на всю жизнь стал, по его собственному выражению, «рядовым необученным белобилетником». После увольнения из армии пошел работать в московский Центральный парк культуры и отдыха, а в 1937 году, экстерном сдав экзамены за 10 классов, поступил в заочный институт. Поступил, но окончил институт лишь через…20 лет, когда ему исполнилось 43 года и он был уже начальником научного отдела крупного конструкторского бюро, возглавлял сложнейшие комплексные разработки по системам управления, радиолокации. Природа наградила его необычайно цепкой памятью и острым умом, способностью воспринимать множество новейших сведений из различных областей науки и техники.

В 1941 году Бабакин стал научным сотрудником, в 1943-м - старшим, но еще 14 лет он будет «ходить в студентах». Многие его сотрудники и помощники будут «остепеняться», а он… Никогда ученые степени и другие внешние атрибуты общественного положения его не волновали. Он не мог отвлекаться от любимого дела. В пе

редь он уважал и ценил в человеке ум, знания, понимая, что не всегда и не для всех внешние обстоятельства должны быть милостивы.

Именно поэтому и в его кабинете, вечно переполненном тянущимися к нему людьми, и в лабораториях, где он бывал, пожалуй, чаще, чем это было необходимо, и у чертежных досок конструкторов, у стендов на испытаниях и на сборке космических станций в цехах, участники обсуждений всех рангов и возрастов чувствовали себя одинаково раскованно и непринужденно. Здесь ценились оригинальная мысль, толковое предложение, техническая находка, независимо от того, кто был ее автором - седой ветеран или молодой специалист, недавно пришедший в конструкторское бюро, доктор наук или рабочий…

В конце сороковых годов он работал начальником отдела в одном из конструкторских бюро НИИ-88, у главного конструктора Синильщикова.

Как-то на одном из технических совещаний Бабакин докладывал о работах в своем отделе. Слушал его очень внимательно и Королев: «А у него есть искра Божья!»

В 1951 году Георгий Николаевич с группой товарищей был переведен в Химки, в ОКБ-301, к С.А. Лавочкину, для помощи в создании автоматических летательных аппаратов, зенитных ракет класса «земля- воздух» для «Московских колец», первой в мире межконтинентальной сверхзвуковой боевой крылатой ракеты.

Пройдут годы. И когда Королев, уже после смерти С.А. Лавочкина будет предлагать передать коллективу лавочкинцев части своей обширной космической тематики и назначить главным конструктором Бабакина, он повторит слова, произнесенные им полтора десятка лет назад: «Ему можно доверять. У него есть искра Божья!».

Академик Борис Викторович Раушенбах вспоминал:

«Сергей Павлович Королев был человеком необычайно широким.- Он, если можно так выразиться, раздаривал свои направления. Можно назвать несколько видных конструкторов, открытых им. Георгий Николаевич Бабакин входил в их число. Сергей Павлович всегда относился к этим людям на редкость доброжелательно. Отдав им тему, никогда больше ни при ка

оятельствах не говорил о своей причастности к этому, даже при больших последующих успехах. Наоборот, он всегда повторял: «Они, они», и продолжал ненавязчиво помогать им, иногда даже издали...»

Бабакин с

быстрее вникнуть в новую тематику. Помню, как он первый раз побывал в Центре дальней космической связи. Когда пришло время докладывать руководству результаты экспериментов со станцией

«ЗОНД-3», созданной у Королева, я пригласил Бабакина с собой, чтобы он почувствовал обстановку. Приходим мы на заседание. Спрашивают, кто будет выступать. И вдруг Бабакин, не удержавшись, подскочил к доске и стал объяснять особенности эксперимента. Я сидел и улыбался. Мне было просто забавно, что вместо официального доклада идет неофициальный доклад Бабакина, да еще по делам, к которым он в общем-то и отношения никакого не имеет.

Почему это произошло ? Просто он, увидев технику, все понял, во всем разобрался, ему все стало близко. Настолько близко, что он и сам не заметил, что превысил свои полномочия и стал докладывать чужую работу. Позднее я понял, что если события его взволновали, захватили, он первым вне всякой очереди выскажется и поделится своими мыслями «по поводу». Если чужая работа ему интересна и он в ней разобрался, значит эта работа уже не чужая. Но самое интересное в этой истории, что никто из присутствовавших не воспринял выступление Бабакина как неуместное. Настолько всех поразила его увлеченность...».

Бабакин был мягким, душевным, веселым человеком. Мог на спор с кем-нибудь перебежать центральную улицу в столице в запрещенном месте. И это не в детстве, нет. Это уже будучи членом-корреспондентом Академии наук. Мог, вызывая яростные протесты рабочих, вместе с ними тащить тяжеленный кабель, когда потребовалась его срочная починка перед стартом ракеты на полигоне, а потом, взяв в руки паяльник, распаивать контакты штепсельного разъема... или, заскочив на минутку в лабораторию, забыв обо всем, наблюдать на экране осциллографа, как дрожит и дышит электронная схема. Он не бравировал этим, это не было позой. Просто без этого он не был бы Бабакиным, тем Бабакиным, который многие годы привык, отвечая за порученное дело, во все вникать самому.

Он мог поздно вечером, прилетев из Центра дальней космической связи в Крыму прямо с аэродрома приехать к инженерам своего ОКБ поздравить их с новосельем, узнав о получении ими выхлопотанной с его помощью новых квартир.

Он долгие годы ездил на работу и с работы на своем, видавшем виды «Москвиче». Он легко сходился с людьми, а это замечательное качество. Особенно при современной широкой кооперации работ, когда головное предприятие имеет десятки связей со своими контрагентами. Эти отношения - залог успеха. Здесь нужен, помимо директивно определяющих эти взаимоотношения документов, еще и такт и авторитет Главного конструктора, особое объединяющее чувство личной причастности к делу.

Нет, он не был талантливым администратором. И работа в ОКБ, казалось, шла сама по себе, и не чувствовалась в ней «железная рука» Главного. Но все делалось с его участием, во всем угады

го мысли.

И везде был он. Был и критиком, и помощником, и ожесточенным спорщиком. Порой молчал десять-пятнадцать минут с отсутствующим взглядом, а потом выдавал какую нибудь чуть ли не сумасбродную идею. Чуть позже это «сумасбродство» оборачивалось оригинальным способом, узлом, прибором. Тем решением, которого искали, но не находили неделю, две, три…

Не только коллеги соседних фирм, даже мы, проработавшие с ним с десяток лет, удивлялись - откуда все это? Как только могло все это быть столь глубоко запрятано в человеке? А может быть, и проявлялось, но не замечалось окружающими? Быть может, для того чтобы это стало заметным, и нужно было решение о назначении Георгия Николаевича Главным конструктором? Счастливое решение.

Авторитет Сергея Павловича Королева бесспорен. Его школу прошли многие талантливые конструкторы, даже главные. У него были свои принципы, свой характер, свой метод. Георгий Николаевич не перенимал у Королева характера и методов. Он был самим собой. Со всем своим своеобразием. Он знал многих главных, со многими сотрудничал долгие годы, но мудрость быть главным постигал сам. И шел в жизни собственной, не похожей на другие, дорогой.

Да, биография этого человека обычна, но личность его, талант - особенны.

С далекого полигона он писал сыну, заканчивавшему десятилетку и решившему идти по стопам отца:

« Колюшка, дорогой! Никогда не забывай окружающих тебя людей и помни, что ты один, как бы умен ты ни был, ничего сделать не сможешь без коллектива. Кустари-самоучки, которые в одиночестве умели «ковать блох», уходят в область предания. Моя и будущая твоя профессия предусматривает слаженный труд больших коллективов, состоящих из людей разных профессий. Мы должны найти свое место в коллективе вне зависимости от занимаемого положения и добиться признания стоящих рядом людей. Человеческое отношение к людям и хорошая квалификация облегчат тебе признание, ты будешь нужен обществу, а это главное. Будь всегда и во всем честен по отношению к людям. Будь требователен к другим, а к себе - особенно…»

Георгий Николаевич не работал в ГИРДе и ГДЛ, с космической техникой был знаком лишь по литературе, многое в новой работе ему, сотрудникам его конструкторского бюро и производственникам, пришлось постигать в том, 1965 году, впервые. Достойно удивления и признания то, что период познания был так мал, а практические результаты стали столь очевидны. Для этого был фундамент - два десятка творческих лет под руководством Семена Алексеевича Лавочкина.

Как-то на вопрос, почему бы не сделать «лавочкинцев» филиалом «королевского» ОКБ-1, Сергей Павлович ответил: «Филиал в общем-то подневольная организация, в известной мере лишенная самостоятельности и, как следствие этого, ответственности. Нет. Я против».

Какова же была обстановка на космических трассах автоматических станций в 1965 году? О первых советских, и американских «лунниках» в 1958 и 1959 годах я уже упоминал. О том, что происходило в последующие годы на путях к Луне, Венере и Марсу, а это прежде всего интересовало Бабакина, лучше, чем в книге Бориса Евсеевича Чертока, не покажешь. Оттуда короткая справка. Следует заметить, что я в тот период весь «был на Востоке». И так…

10.10. 60. 1М Полет к Марсу. Задача не выполнена. Авария 111 ступени.

14.10.60. 1М Полет к Марсу. Задача не выполнена Авария 111 ступени.

04.02.61. 1ВА Полет к Венере. Задача не выполнена. Авария 1У ступени.

12.02.61. 1ВА Полет к Венере. Задача не выполнена. Отказ СО АМС.

25.08.62. 2МВ-1 Полет к Венере. Задача не выполнена. Авария 1У ступени.

08.09.62. 2МВ-1 Полет к Венере. Задача не выполнена. Авария 1У ступени.

12.09.62. 2МВ-2 Полет к Венере. Задача не выполнена. Авария 111 ступени.

24.10.62. 2МВ-4 Полет к Марсу. Задача не выполнена. Авария 1У ступени.

01.11.62. 2МВ-4 Полет к Марсу. Задача не выполнена. Отказ СУ АМС.

04.11.62. 2МВ-3 Полет к Марсу. Задача не выполнена. Авария 1У ступени.

04.01.63. Е-6 Посадка на Луну. Задача не выполнена. Авария 1У ступени.

03.02.63. Е-6 Посадка на Луну. Задача не выполнена. Авария СУракеты.

02.04.63. Е-6 Посадка на Луну. Задача не выполнена. Отказ СО АЛС.

11.11.63. 3МВ-1А Полет к Марсу. Задача не выполнена. Авария 1У ступени.

19.02.64. 3МВ-1А Полет к Венере. Задача не выполнена. Авария 111 ступени.

21.03.64. Е-6 Посадка на Луну. Задача не выполнена. Авария 111 ступени.

27.03.64. 3МВ-1 Полет к Венере. Задача не выполнена. Авария 1У ступени.

02.04.64. 3МВ-1 Полет к Венере. Задача не выполнена. Отказ СО. АМС.

20.04.64. Е-6 Посадка на Луну. Задача не выполнена. Отказ 111 ступени.

30.11.64. 3МВ-4 Полет к Марсу. Задача не выполнена. Отказ АМС.

12.03.65. Е-6 Посадка на Луну. Задача не выполнена. Отказ СУ. 1У ступени

10.04.65. Е-6 Посадка на Луну. Задача не выполнена. Отказ 111 ступени.

09.05.65. Е-6 Посадка на Луну. Задача не выполнена. Отказ АЛС.

08.06.65. Е-6 Посадка на Луну. Задача не выполнена. Отказ АЛС.

18.07.65. 3МВ-4 Полет к Марсу. Задача выполнена частично. Получены фото Луны.

04.09.65 Е-6 Посадка на Луну. Задача не выполнена. Ракета снята на СП.

04.10.65. Е-6 Посадка на Луну. Задача не выполнена. Отказ АЛС.

12.11.65. 3МВ-4 Пролет около Венеры в 24 тыс. км. Без коррекции.

16.11.65. 3МВ-3 Посадка на Венеру. Задача выполнена, без радиосвязи.

23.11.65. 3МВ-4 Пролет около Венеры. Задача не выполнена. Отказ 111 ст.

03.12.65. Е-6 Посадка на Луну. Задача не выполнена. Отказ АЛС.

Да, вот такой была статистика…

1964 год принес успех американским исследователям. К Луне полетели два «Рейнджера». Одному из них удалось перед ударом о лунную поверхность передать по радио несколько тысяч телевизионных кадров с последних сотен метров перед поверхностью. Они дали изображение деталей поверхности размером до нескольких сантиметров в поперечнике - это было в тысячи раз лучше, чем с помощью самых совершенных телескопов. Две советские попытки с пуском станций «Е-6» результатов опять не дали.

1965-й в лунном соревновании стал «смешанным». Еще два американских «Рейнджера» успешно продолжили кратковременные телеинтервью с отдельными районами Луны, словно камикадзе, успе

ть задачу и через мгновенье погибнуть, ударившись о лунную поверхность. Шесть советских станций «Е-6», пять из которых были названы «ЛУНА - 4,5,6,7,8», тоже пытались... Мягкая посадка на Луну пока не давалась.

Еще в мае 1961 года, вскоре после полета Юрия Гагарина, газеты писали, что в послании Конгрессу Президент США Дж. Кеннеди заявил:

«Я верю, что наша нация может взять на себя обязательство достичь поставленной цели - высадить человека на поверхность Луны и благополучно вернуть его на Землю в этом десятилетии».

В Америке программа освоения Луны, высадки на ее поверхность человека была объявлена национальной задачей. Национальной, не ведомственной, не только научной, не только технической - н а ц и о н а л ь н о й ! На реализацию этой программы было выделено более 20 миллиардов долларов!

Вот так советские ПЕРВЫЕ спутники, ПЕРВЫЕ «ЛУНЫ», ПЕРВЫЙ полет человека в космическое пространство заставили американское правительство искать пути доказательства возможностей своей науки, промышленности, техники, технологии. Сразу же, в 1961 году браться за создание корабля для полета человека на Луну оснований не было. Нужен был предварительный этап исследований, который и начался запусками «Рейнджеров», затем «Сервейеров» и «Лунар-орбиторов». Так назвали американцы три группы своих аппаратов. О «Рейнджерах» уже шла речь. «Сервейеры» предназначались для мягкой посадки, а «Орбитеры» для полетов вокруг Луны, фотографирования и передачи полученных снимков тех районов, где будет в последствии намечена посадка кораблей с астронавтами на борту.

Для мягкой посадки на Луну нужно уметь погасить скорость подлета, а она не маленькая - почти 9 тысяч километров в час! Посадка с орбиты спутника Земли на Землю полегче, почти вся орбитальная скорость - 28 тысяч километров в час при спуске гасится атмосферой, а потом парашютом. А у Луны, не имеющей атмосферы, торможение возможно только при помощи реактивного двигателя до самой посадки на поверхность.

Кроме того, кто знал что собой представляет та самая поверхность Луны? Мнения ученых были весьма различны - от многометровых слоев мельчайшей пыли, в которой может утонуть все, до голой каменистой пустыни.

Еще в мае 1965 года Королев по договоренности с Бабакиным решил подключить «лавочкинцев» к подготовке готовящихся к пускам станций «Е-6».

Как это было воспринято? Я судить об этом не мог, поскольку стал замом у Бабакина только в конце года, но о первых впечатлениях я узнал от одного из испытателей, с именем которого мы еще ни раз встретимся - Юрия Зарецкого.

«Нашей «команде» предстояла поездка на Байконур. Там готовили запуск «Луны-6». Зам Бабакина по полигонным делам, ( Дмитрий Дмитриевич Полуянов. О.И.) на коротком совещании так сформулировал цель поездки: «Чтоб поняли, что к чему... Чтоб сами смогли...». Вошли в огромный зал. Замолкли, потрясенные. Перед нами лежала гигантская ракета - гениальное творение главных конструкторов - Королева, Глушко, Пилюгина, их коллективов, их сподвижников. Да, я ничуть не играю громкими словами, называя ее гениальным творением. Есть «Война и мир». А.Толстого, «Первый концерт» П.Чайковского, «Монна Лиза» Леонардо да Винчи. А здесь перед нами предстало произведение «из другой оперы», но тоже гениальное. Именно она, эта ракета-носитель, достигла первой космической скорости и вывела на орбиту первый искусственный спутник Земли, космический корабль «Восток» с Юрием Гагариным на борту. Именно она, эта ракета-носитель превзошла вторую космическую скорость, и пошли одна за другой автоматические межпланетные станции: «ЛУНА-1», «ВЕНЕРА-1»,

«МАРС-1»… Да, именно с ее стартов человечество ведет отсчет новой космической эры... Подошло время изучения лунной машины... Ее ведущий конструктор Палло стал наш

... (Да, тот самый Арвид Владимирович Палло, о котором уже шла речь. О.И.).

Мы подошли к удобно расположившемуся на специальной подставке небольшому шару, который напоминал цветок с раскрытыми серо-голубоватыми лепестками, золотистыми, серебристыми покрытиями приборов и красными круглыми крышечками.

- АЛС-ик, - сказал Палло и с любовью прикоснулся к гладкому лепестку...

Все это показалось нам не таким сложным. Но прежний инженерный опыт подсказывал, что есть - не могут не быть! - нюансы, скрытые пока от поверхностного взгляда... Потом началось детальное изучение: мы присутствовали на испытаниях, учились телеметрическому языку, сидели над схемами, чертежами, техническими описаниями, инструкциями.

В предстартовые дни на заседании технического руководства запомнилось содержательное, убедительное, глубоко эрудированное выступление одного из руководителей. ( Это был Александр Григорьевич Мрыкин. О.И.) Закончил он словами:

- Итак, 8 июня планируется пуск «Луны-6». А полет «Луны-5» завершился 12 мая. Ведь месяца не прошло. Я не уверен, что полученный большой объем информации тщательно проанализирован, результаты анализа учтены. Не пора ли остановиться, оглянуться...

Королев поднял голову, миролюбиво сказал:

- Да, вы правы, правы. Но мне информация позарез нужна. Понимаете, позарез. А как ее набрать, не летая?

Затем Королев, глубоко вздохнул, тихо сказал:

- Летать трудно. - Развел горестно руками. - Летать надо!

И вдруг, стукнув по столу ребром ладони - характер все же не мог не дать о себе знать, совсем «по-королевски» отрубил:

- Летать будем!

... Большой зал технического руководства. Длинный стол, покрытый зеленым сукном. На председательском месте Черток, справа от него - Королев, рядом академик Келдыш. За столом главные конструкторы систем... Напряженная, даже гнетущая тишина. В начале ночи завершился полет седьмого лунника и вся оставшаяся часть ночи ушла на анализ результатов. В сообщении ТАСС, опубликованном 9 октября 1965 года, в частности говорилось: «При подлете к Луне было выполнено большинство операций, необходимых для осуществления мягкой посадки на ее поверхность. Некоторые операции не были выполнены в соответствии с программой и требуют дополнительной отработки...

О том, почему «некоторые операции не были выполнены» и шел разговор. Королев сидел мрачный, бледный после бессонной ночи. Хмуро слушал доклады представителей главных конструкторов. Он был недоволен тем, как вообще идут дела по этой теме. Когда выступления представителей закончились, Королев неожиданно сказал: «А теперь послушаем Бабакина. Он у нас мастер мягкой посадки». Многие из присутствовавших заулыбались. Мягкую посадку ни на Луну, ни на планеты никто в мире еще не осуществлял. Поэтому нам послышалась ирония во фразе Королева.

Поднявшись, Бабакин заметил, что делать окончательные выводы по отказу в системе мягкой посадки еще рановато, но, по его убеждению, дело гораздо глубже - в самой динамике работы системы. Система не справляется с возмущениями, действующими на станцию.

Королев побарабанил пальцами по столу: «Ну что ж, надо посмотреть. Посмотрим, посмотрим…»

Если можно применить такое определение ситуации - «посадка зрела»...

Действительно, носитель, ставший мощнее и длиннее за счет новой третьей ступени - блока «И», и четвертой - блока «Л», летать уже учился и перестал пугать и нервировать своих создателей неожиданными выходками, словно дикий мустанг на выездке. Дело теперь было за станцией, за ее поведением на последнем прилунном участке.

Анализ полученных данных по всем предыдущим пускам показывал, что «переживать» взлет на ракете при вибрациях, перегрузках и полет в космическом пространстве в течение трех с половиной суток до Луны станции «научились». Каждая из летавших решала один урок за другим, но нескольким не повезло, в конце они погибли, разбиваясь о лунную поверхность. Что-то случалось на самом последнем участке спуска.

Естественно, и Бабакина и специалистов-управленцев, больше всего интересовали данные, переданные последними погибшими - «ЛУНОЙ-7»,

«ЛУНОЙ-8 в последние минуты их жизни. Магнитные и бумажные ленты регистраторов телеметрических данных скрывали в себе прямые ответы, сообщая лишь косвенно о происходившем в те самые последние минуты. Ясно было одно - станции теряли стабилизацию, кувыркались и, не погасив скорости падения, разбивались о лунную поверхность.

Но почему? Все нужные на этом участке полета системы и приборы включались вовремя, по программе, и работали, как было положено. Прямых данных об их отказах в телеметрической информации не было. Необходим был анализ не причин отказов или возникших неисправностей, а анализ мыслей, идей, заложенных шесть лет назад при разработке этих станций проектантами и конструкторами в ОКБ-1. Ошибка? А что, если так? Перебрать одну за другой каждую мысль, каждое принимавшееся решение? А как их узнать, эти мысли? Как? Подробно переговорить с каждым, кто тогда, шесть лет назад, что-то предлагал, что-то рассчитывал? Реально ли это? Нет. Надо с самого начала, с «нуля» самим мысленно спроектировать - нет, не всю станцию, ее полет, все его этапы, это ни к чему - только последний, самый последний этап полета перед посадкой.

И не спросишь тех, кому в голову пришло: «А ну-ка вот здесь, вот в этот момент, что может быть?» и что вызвало сомнение, что заставило зажать виски и думать, думать...

Не вспоминая специфику сути дела, сомнения и возможности доказательства правильности подозрений, замечу только одно: непросто далось доказательство необходимости внесения изменений в заложенную последовательность работы органов системы управления и автоматики станции на том самом, последнем участке спуска. И рассуждения и математические расчеты и электронное моделирование показали правильность предположений. Изменения были необходимы и они были приняты и реализованы на новой станции, той, которая теперь делалась уже у нас, на «Машиностроительном заводе имени С.А.Лавочкина».

Шел 1966 год…

14 января, под вечер я зашел в кабинет к Бабакину. Он был один.

- Ну, что нового? Осваиваешься?

Я хотел рассказать Главному о моих сомнениях по поводу одного нового лунного проекта, которым были заняты разработчики.

Задуман был искусственный спутник Луны «Е-7» с большими и интересными задачами, но некоторые предложения меня настораживали. Хотелось узнать его мнение. Он слушал меня как-то не очень внимательно, заметно было, что его собственные мысли были где-то далеко...

Резкий телефонный звонок «кремлевки» заставил меня замол

оргий Николаевич поднял трубку, через секунду его глаза широко раскрылись, рот перекосился и рука с трубкой упала на колени.

- Сергей... Павлович... Умер...

- Как!!! Когда?!!

- Сегодня. Во время операции...

«…14 января 1966 года в Москве на 60-м году жизни скоропостижно скончался крупнейший советский ученый, член президиума Академии наук СССР, коммунист, дважды Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, академик Сергей Павлович Королев.

В лице С.П.Королева наша страна и мировая наука потеряли выдающегося ученого в области ракетно-космической техники, конструктора первых искусственных спутников Земли и космических кораблей, открывших эру освоения Человечеством космического пространства... Память об академике Сергее Павловиче Королеве беззаветно служившем своей Родине, навсегда сохранится в нашем народе».

Это строки из некролога, подписанного руководителями, видными учеными, соратниками Сергея Павловича. 51 человек поставил свои подписи под этим скорбным документом...

На фасаде «Дома Союзов» в траурном обрамлении большой портрет. Королев. Такой, каким знали его мы. Такой, каким его впервые увидели люди, и подвигу кого рукоплескали все эти годы. Люди знали о делах Главного конструктора, но не знали его, Главного конструктора. Узнали когда перестало биться его сердце, когда ушел он из жизни, не дожив до шестидесяти, недосовершив, недоделав, недовыполнив...

Каждый год в день его рождения к Кремлевской стене приходят те, кто знал, кто любил его. И незнакомые, которые чтят и помнят Главного конструктора. Несут цветы к строгой плите, закрывшей навеки нишу с прахом этого Великого Гражданина.

ГЛАВА 17

ДЕВЯТАЯ - ПЕРВАЯ!

Как-то так получилось, но при пусках наших станций мне не довелось быть вместе с Бабакиным на стартовой площадке космодрома Обычно он заявлял: «Нечего тебе там делать, десятки раз был. Ты, голуба, давай вот...»

И дальше следовал адрес, где и что я должен «давать». Обычно это были оперативные группы управления или в Центре дальней космической связи в Симферополе и Евпатории, или в Координационно-вычислительном центре, в Калининграде. А жаль. Очень жаль. За многие годы я понял, что эмоциональное воздействие старта космических ракет столь велико и так обнажает глубоко скрытые черточки характера человека, его натуры, что в иной обстановке всего этого обнажения никогда не заметишь.

Попробовать набросать краткие штрихи по впечатлениям товарищей, оказавшихся счастливее меня? А что остается? Общую предстартовую обстановку я хорошо представляю, из памяти ее не вытравишь. Так что «фон» ясен. Попытки нарисовать нашего Главного в рабочей обстановке, на заводе были, есть и будут.

Пусть отдельные штришки, подмеченные другим острым взглядом, придут на помощь. Поделился своими воспоминаниями о подготовке пуска станции «Луна-9» наш конструктор Вадим Адамович Иодко:

«... Январь. Ветер стих. Солнце. Легкий морозец. Предстартовое заседание Государственной комиссии. Подготовка ракеты к старту шла точно по графику. В эти минуты он бывал очень возбужденным, все время в движении. То помчится вниз, под ракету, посмотреть, как при проверках работают рулевые камеры, как их поворачивают рулевые машинки, то поднимается на самый верх, к станции, еще и еще раз взглянуть на нее, пока еще не закрыли люки в обтекателе, потом спускается вниз, в пультовую, посмотреть, как себя чувствуют операторы за пультами.

В полной мере здесь проявлялись его любознательность и беспокойный характер. Он, по всей видимости, чувствовал всю полноту ответственности за этот последний этап по

,

оследние минуты, когда он мог еще своим опытом, своими знаниями, своей волей, чему-то помочь, что-то решить...

В короткие мгновенья затишья - сигарета непрерывно во рту. Одна за другой. Но вот, отбросив окурок или только что закуренную сигарету из вновь открытой, уже второй за это утро, пачки, он опять в движении, опять там, где сейчас «что-то» происходит или должно происходить. Он очень внимательно следит за докладами операторов. На лице целая гамма чувств. По нему читать можно, как идет ход подготовки к старту, к началу того, чему были отданы многие «тонны» нервной энергии этого человека. Нашего Главного конструктора..

>Это один из мгновенных снимков.

Тщательный анализ всей имевшейся информации, полученной при предыдущих пусках, привел к необходимости некоторых изменений в возможности активного воздействия на аппаратуру станции в полете с помощь радиокоманд, так и на логику самого процесса управления полетом станции особенно на его конечном участке.

31 января 1966 года в 14 часов 41 минуту 37 секунд ракета с «Луной-9» пошла в полет, продолжавшийся трое с половиной суток. За это время была проведена коррекция траектории. На высоте 75 километров от поверхности Луны, за 48 секунд до посадки была включена КТДУ- - корректирующе-тормозная двигательная установка, обеспечившая гашение скорости с 2600 метров в секунду до нескольких метров в секунду на высоте около 4 метров.

3 февраля в 21 час 45 минут 30 секунд станция достигла Луны, вп

мире благополучно опустил

е

ст

не Бурь, в районе кратеров Рейнер и Марий. После посадки со станцией было проведено 7 сеансов радиосвязи, продолжавшихся более 8 часов. Телевизионное изображение передавалось в течение четырех сеансов связи при различных условиях освещенности при высотах Солнца над горизонтом в 7, 14, 27, и 41 градус. Длительность активного существования «Луны-9» на поверхности Луны составила 46 часов 58 минут.

А вот по воспоминаниям очевидца последние мгновения перед посадкой станции:

«…В зале управления все замерли в ожидании сигнала и словно загипнотизированные устремили взгляды на экраны осциллографов, самописцев…Минуты ожидания растянулись в вечность! Все ждут…

И словно гром среди ясного неба, раздается истошный вопль - «Есть сигнал!!!»… Это заметил первым скромный солдатик-оператор самописца. И началось что-то невообразимое! Тот порыв, тот энтузиазм, те радость и счастье каждого в отдельности и всех вместе передать словами просто невозможно. Это надо было пережить! Все это было впервые! Впервые в мире! Впервые в истории Земли! Понадобились значительные усилия и время, чтобы погасить этот сумасшедший восторг, подавить душевный трепет и продолжить сеанс - автоматическая лунная станция начала передачу информации с поверхности ставшего таким близким спутника Земли».

Мне пришлось воспользоваться воспоминаниями товарищей, поскольку своих впечатлений я еще не мог приобрести, поскольку всего месяц, как стал членом этого коллектива.

Да, то был первый в истории космонавтики сеанс радиосвязи с аппаратом, работающим на поверхности Луны. Были впервые получены не только интересные телеметрические данные и научная информация, но и телевизионные панорамы участка лунной поверхности - «панорамы века», как назвали их ученые во всем мире. Мягкая посадка «ЛУНЫ-9», передача ею уникальных панорамных изображений лунной поверхности открыли новый этап изучения небесных тел. По праву считается, что «ЛУНА-9» открыла путь на Луну не только СССР, но США.

Подготовка «ЛУНЫ-9», ее полет, благополучное прилунение, и работа станции на лунной поверхности сыграли огромную роль в становлении Бабакина как главного конструктора. За несколько месяцев работы над новой тематикой, с новыми смежными организациями и их руководителями он быстро завоевал авторитет и уважение. Его признали как компетентного технического руководителя, способного в короткие сроки разобраться в весьма сложных процессах, сделать правильные выводы, взять ответственность на себя.

Но при всем этом, громадную роль сыграли все предыдущие полеты к Луне и анализ их результатов в ОКБ-1, у Сергея Павловича Королева.

Оценка деятельности Бабакина была заслужено очень высокой - в апреле 1966 года ему было присвоено почетное звание лауреата Ленинской премии.

А ведь всего год назад он стал главным конструктором этих станций.

Бабакин спешил из Центра дальней космиче

зи вернуться ОКБ. Дела торопили, звали, требовали. Нельзя успокаиваться, почить на лаврах, купаться в славе первой космической «ласточки» Но... первая ласточка погоды не делает! - Так говаривали предки.

По дороге в Москву из Центра дальней космической связи, где велся прием информации «ЛУНЫ-9», еще в самолете Михаил Сергеевич Рязанский, главный конструктор НИИ-885, познакомил Георгия Николаевича со своим сотрудником, Арнольдом Сергеевичем Селивановым, трудами которого были получены первые в мире телепанорамы поверхности Луны. Селиванов рассказал свою идею: поставить на следующий аппарат, если он полетит к Луне и станет ее искусственным спутником, новое фототелевизионное устройство для фотографирования Луны с орбиты спутника. Это было весьма заманчиво. Об этом уже ни раз заходил разговор и среди ученых Академии наук. Особенно этим интересовался академик Александр Игнатьевич Лебединский, да и у нас уже вплотную думали возможности развертывания работ по предложению ОКБ-1 в части проекта спутника Луны.

Но королёвцы предполагали тот спутник оснастить весьма сложной системой селеноцентрической ориентации для непрерывного наблюдения за поверхностью с помощью комплекса научных приборов дистанционного зондирования. Это все было весьма интересно, и, безусловно, необходимо, но требовало времени, и не малого, поскольку еще ни в ОКБ-1, ни в смежных организациях никаких проектно-конструкторских работ в этом направлении не велось.

А спутник Луны был нужен! И нужен не только как научно-исследовательский аппарат. Если оглянуться на историю, на начало наших космических подвигов, историю создания первого в мире искусственного спутника Земли, то… Если подумать, еще немного подумать, то нужно и можно было создать первый в мире искусственный спутник Луны! Но… нельзя было терять времени. Нельзя. Пуст

и получение телекадров поверхности Луны с орбиты ее спутника, останутся в планах, но чуть позже…чуть позже!

Проскальзывала информация, что и в США развернуты работы по проекту «Лунар Орбитер», и что сроки там намечены весьма не отдаленные. Кстати, чтобы к этому не возвращаться, «Лунар Орбитер-1» полетел к Луне 10 августа 1966 года, с целью фотографирования участков Луны. Неисправность одной из камер сделала снимки непригодными для использования. В ноябре полетел «Лунар Орбитер-2», и в 1967 году еще три спутника. Они дали несколько сотен пар снимков лунной поверхности.

В проектном отделе, у Михаила Ивановича Татаринцева, проектанты уже рисовали спутник Луны.на базе ст

УНА-9». Это был первый собственный проект Бабакина, первый проект космического аппарата, созданного на Машиностроительном заводе имени С.А.Лавочкина. Пожалуй, это было верным решением - использовать готовую, отработанную систему, но, если будет необходимо, то провести минимальные изменения. Естественно, это касалось системы ориентации, баллистической задачи выведения станции на орбиту спутника Луны, изменения состава научных приборов, программы их работы.

На борту спутника хорошо бы установить гамма-спектрометр для изучения интенсивности и спектрального состава гамма-излучения лунной поверхности, характеризующей состав лунных пород; приборы для изучения радиационной обстановки вблизи Луны, изучения солнечной плазмы, регистрации инфракрасного излучения лунной поверхности, метеоритных частиц, магнитометр. Так было решено и так было сделано. Такой спутник был создан в фантастически короткие сроки! И не один.

Подумать только, 31 января полетела «Луна-9», а пуск спутника был намечен на 28 февраля. Всего через месяц !

Старт. Первые три ступени носителя со своей задачей справились, а вот система управления четвертой ступени не смогла. Чем все это кончилось, я уже не помню. Срочно был подготовлен еще один комплект, 1 марта - пуск и…опять неудача! Вместо полета к Луне был «создан» «Космос-111» - очередной спутник, но на орбите вокруг…Земли, просуществовавший всего двое суток.

Вот так не просто космическое пространство решило принимать своего нового исследователя, пока еще не покорителя.

31 марта 1966 года. На старте четвертый комплект. Неужели же и на этот раз… Но, слава Богу, все прошло нормально, и старт, и вывод на околоземную орбиту, и перелет к Луне. На расстоянии около 240 тысяч километров от Земли провели коррекцию траектории. 3 апреля в точке, удаленной от Луны, примерно на тысячу километров, была включена КТДУ. Через 20 секунд скорость станции снизилась примерно вдвое и, отделившийся от орбитальной части собственно спутник, массой 240 килограммов, под действием притяжения Луны вышел на окололунную орбиту с периселением 350, апоселением 1017 километров, наклонением около 72 градусов и периодом обращения 2 часа 58 минут.

ИЗ СООБЩЕНИЯ ТАСС.

«В космосе - «ЛУНА-10». 31 марта 1966 года... в Советском Союзе осуществлен запуск космической ракеты в сторону Луны...

3 апреля 1966 года автоматическая станция... стала первым в мире искусственным спутником Луны…»

Да, и это было впервые в мире!

«Луна-10» активно существовала 56 суток, совершив 460 оборотов вокруг Луны. Со станцией было проведено 219 сеансов радиосвязи, получена обширная научная информация.

В программе работы «ЛУНЫ-10» была и несколько экзотическая страница. Не знаю кому, но, наверное, весьма высокому партийному начальству, пришла в голову мысль передать с орбиты спутника Луны заданную музыкальную фразу. К этой идее «верха», как вспоминает Виктор Сморкалов, Георгий Николаевич отнесся весьма положительно. Правда, при подготовке станции об этом не думали, и времени было много упущено. Но раз надо - значит надо. Вначале был предложен фрагмент Гимна СССР, затем мелодия песни «Широка страна моя родная…», в конце концов «заказчики» окончательно выбрали мелодию партийного гимна «Интернационал». Композиторы написали последовательность нот, частот и длительность каждой ноты.

В НИИ-885, у Михаила Сергеевича Рязанского срочно был разработан и сделан кварцевый генератор.

«Перед передачей мелодии при проверочном включении, - пишет Виктор Сморкалов,- одна из нот мелодии не исполнялась - вышел из строя соответствующий кварцевый генератор, «Интернационал» исполнялся с заиканием! Здесь можно было усмотреть издевательство над «Интернационалом», найти политический аспект проблемы - были еще ТЕ времена… В день завершения работы Х111 съезда КПСС, ровно в 10 часов утра печальной памяти Рашидов, председательствующий в тот день на съезде, поднял делегатов и в зале торжественно зазвучала мелодия космического «Интернационала», «передаваемая» с первого искусственного спутника Луны. Весь зал стоя рукоплескал… А реализовано это было следующим образом: мы действительно принимали с борта «Интернационал», но с заиканием, а в канал связи на Москву давали информацию с магнитофона, записанную на предыдущим сеансе. Знал об этом узкий круг исполнителей - шутить с ЦК было крайне опасно».

«Интернационал» передавался с борта станции еще несколько раз, в том числе в ознаменовании 96 годовщины со дня рождения В.И.Ленина, 12 апреля в честь дня космонавтики, 1 мая 1966 года, 9 мая в день Победы, в день открытия ХУ съезда ВЛКСМ.

Последний, 219-й сеанс связи со станцией состоялся 30 мая 1966 года.

Следующий пуск к Луне очередного спутника - 30 апреля и…опять неудача! И опять из-за ракеты. Нужны были «мероприятия», как обычно писалось в заключениях аварийных комиссий. Эти «мероприятия» заняли у ракетчиков почти 4 месяца.

В конце августа к пуску был подготовлена новая станция, которой надлежало стать «ЛУНОЙ-11». Ее задачами были отработка методики выведения спутника Луны на орбиту, близкую к экваториальной и проведение фототелевизионной съемки лунной поверхности в районе ее экватора. Так родился лунный спутник, получивший название Е-6ЛФ.

Лунный фотограф отличался от своего предшественника тем, что имел неотделяющийся от орбитальной части приборный отсек, в котором было установлено ФТУ- две фототелевизионные камеры с большим (500 мм) и малым (100 мм) фокусными расстояниями, для которых нужно было обеспечить специальные тепловые условия, более строгие, чем для просто электронных приборов.. На окололунн

е должна была обеспечиваться не селеноцентрическая, а трехосная ориентация по Солнцу, Земле и Луне, поэтому предполагалось фотографирование ограниченных лунных районов. Создание селеноцентрической системы ориентации за такой короткий срок не представл

зможным.

Но, вместе с тем, особенно откладывать подготовку и пуск обстановка не позволяла.

2 июня 1966 года на Луну села и успешно провела исследования американская станция

«Сервейор-1». 10 августа США произвели пуск станции «Лунар-Орбитер-1». 18 августа он вышел на орбиту вокруг Луны, но из-за отказа фотоаппаратуры изображений лунной поверхности получено не было. Американцы не давали нам спокойной жизни.

Пуск «ЛУНЫ-11» был проведен 24 августа 1966 года. Полет к Луне прошел нормально, и станция была выведена на орбиту вокруг Луны, но из-за преждевременной выдачи системой ориентации команды на торможение для перехода на окололунную орбиту, ее параметры оказались значительно отличавшиеся от расчетных. Это привело к потере ориентации станции относительно поверхности Луны и невозможности проведения фотографирования.

16 апреля 1966 года в Московском доме ученых состоялась пресс-конференция, посвященная запуску станции «Луна-10». Ответы М.Келдыша на вопросы корреспондентов были примечательны. Вот один из них:

Вопрос: Почему не было попытка произвести фотографирование? Многие ученые считают, что снимки со спутника Луны необходимы для выбора удобной точки прилунения?.

Ответ: Если это нам когда нибудь понадобится, то у нас есть инструмент для проведения такого фотографирования Луны…

…Президент Академии наук СССР понимал, что научный спутник Луны - это одно, аспутник Луны - фотограф - совсем другое.

«ЛУНА-12» была разработана, изготовлена и испытана на заводе в кратчайшие сроки. Пуск был намечен на 25 сентября, но…опять НО! Опять неприятности с носителем!

Реабилитироваться удалось лишь 22 октября. «ЛУНА-12» была выведена на близкую к экваториальной селеноцентрическую орбиту.. Двигаясь вокруг Луны, станция находилась в ориентированном положении. Высота фотографирования - от 100 до 340 километров. После окончания фотографирования снимки были переданы на Землю по телевизионному каналу. На снимках хорошо различались кратеры диаметром 15-20 метров. Для начала это было весьма не плохо! Очередной приоритет в фотографировании Луны с орбиты спутника был обеспечен!

1966 год на лунных трассах завершился в ноябре успешным полетом и работой на орбите спутника Луны американского «Лунар-Орбитр-2», передавшего на Землю около 200 хороших фотографий лунной поверхности с высоты около 50 километров.

Задумываясь о следующих лунных станциях, наши радисты заинтересовались характеристиками антенн «ЛУНЫ-9» при ее работе на поверхности Луны. Во многом успех передачи информации мог зависеть от так называемых диаграмм направленности антенн. Для проверки этих характеристик полное конструктивное подобие станции поместили на специальную деревянную вышку. Включили нужную аппаратуру и посмотрели, как же излучают те четыре откидывавшиеся лепестки АЛСа, которые и были задействованы как антенны бортового радиопередатчика. Приемными антеннами были четыре разворачивавшихся «рулетки». Кстати, на панораме, переданной «ЛУНОЙ-9» отчетливо было видно, что, по крайней мере, одна из них не развернулась, так и осталась свернутой на катушке. Но почему-то это старались не замечать и не в какие отчеты это не попало. Победителей не судят!

Так вот результаты первых же измерений показали, что характеристики передающих антенн много хуже приемных. Хорошо ли это? Мощность бортового передатчика АЛСа всего несколько ватт и ему очень бы помогли более эффективные антенны для качественной передачи информации на Землю. А приемные антенны? Им принимать сигналы наземных передатчиков, мощность которых не сравнима - несколько киловатт!

Ответ напрашивался сам собой: поменять местами принадлежность антенн - приемные сделать передающими, а передающие - приемными. Это было одним их уроков: доверяй, но проверяй!

Кстати, анализируя работу «ЛУНЫ-9» мы столкнулись с еще одной неприятностью. Дело было в тепловом режиме станции при работе на поверхности Луны. Станция «умерла» во многом из-за недопустимого повышения температуры, внутри приборного контейнера, не помогла имевшаяся на станции водяная испарительная система охлаждения. В том виде, в каком она была сделана тепловиками в ОКБ-1, вместо испарения воды в окружающее пространство испарительные сопла «закупорились» ледяными пробками. Это было

лено на специально проведенных испытаниях в нашей барокамере.

Естественно, все эти результаты должны были быть учтены при проектировании следующих станций.

Старт ракеты-носителя с новой станцией «ЛУНА-13» состоялся 21 декабря 1966 года. 24 декабря лна совершила посадку на Луне в районе Океана Бурь.

«ЛУНА-13» хотя и являлась родной сестрой «ЛУНЫ-9», но во многом на нее не похожей, несмотря на сохранение основной конструкции. Были учтены все недостатки «ЛУНЫ-9» в ее работе в феврале.

Прежде всего, это антенны и тепловой режим. Но много было и нового. Помимо служебной и телефотом

ой аппаратуры на борту были установлены, давшие особенно ценную информацию специальные приборы для изучения физико-механических свойств лунного грунта - механический грунтомер-пенетрометр и радиационный плотномер, расположенные на специальных раскладывавшихся механизмах выноса, позволявших установить приборы на расстоянии 1,5 метра от станции, динамограф для регистрации длительности и величины перегрузки, возникающей при контакте с поверхностью при прилунении.

На станции был установлен прибор для измерения теплового потока от поверхности Луны, счетчики для регистрации корпускулярного излучения Солнца, и два телефотометра в надежде получения стереоскопических панорам поверхности. Их было передано 5 при различных высотах Солнца над горизонтом. Но…к сожалению один из телефотометров не работал.

Так закончился 1966 год. Трудный год для Георгия Николаевича, трудный год для ОКБ и производства, но год, принесший и первые итоги.

9 февраля: «ЛУНА-9» - первая в мире мягкая посадка на Луну и передача телевизионной панорамы.

3 апреля: «ЛУНА-10» - первый в мире искусственный спутник Луны.

28 августа: «ЛУНА-11» - второй искусственный спутник Луны.

25 октября: «ЛУНА-12» - первое фотографирование Луны с орбиты спутника.

24декабря:«ЛУНА-13» -вторая мягкая посадка и передача физико-механических характеристик лунного грунта.

Пять автоматических станций за один, первый космический год для коллектива лавочкинцев, для Главного конструктора Георгия Николаевича Бабакина.

Все эти станции были созданы с использованием принципа унификации почти не изменявшегося орбитального блока, потенциальные возможности которого были выявлены в полной мере

Американо-советский лунный диалог продолжался. Впрочем, следующий, 1967 год, стал почти целиком американским: 8 автоматических станций исследовали Луну и окололунное пространство. Национальная программа завоевания Луны, объявленная президентом Кеннеди, действовала. У нас была попытка в мае пустить еще один аппарат в сторону Луны, но он «вошел в историю» как «Космос159». Очередной пуск к Луне 7 февраля 1968 года оказался опять неудачным из-за отказа третьей ступени ракеты-носителя.

7 апреля 1968 года к Луне стартовала станция «ЛУНА-14» Это был четвертый советский искусственный спутник Луны. Работа со станцией продолжалась 79 суток, вместо запланированных тридцати. Длительные наблюдения за изменениями параметров орбиты в течение 261 сеанса связи позволили уточнить соотношение масс Земли и Луны, данные о гравитационном поле Луны и ее форме. Изучались космические лучи и потоки заряженных частиц, идущих от Солнца, условия прохождения и стабильность радиосигналов, передаваемых с Земли на борт спутника и обратно, проводилась юстировка наземных средств Центра дальней Космической связи и некоторые другие эксперименты.

Большая часть программы исследований и полученные результаты были использованы при проверке работоспособности нового бортового и наземного радиок

ДРК, который предполагалось использовать при создании автоматических станций третьего поколения - лунных автоматов для продолжения исследований Луны и окололунного пространства и совместной работы с пилотируемыми лунными космическими аппаратами, создававшимися в НПО «Энергия»

15 сентября 1968 года стартовала созданная в НПО «Энергия» станция «Зонд-5», и 10 ноября 1968 года - станция «Зонд-6». Обе станции продолжили исследования Луны и окололунного пространства, фотосъемки лунной поверхности с облетной траектории и возвращение на Землю.

Но наиболее интересным, пожалуй, был первый пилотируемый полет по трассе «Земля - орбита Луны - Земля» американского космического корабля «Аполлон-8» в декабре 1968года. На борту корабля три астронавта - Ф.Борман, Дж.Ловелл, и У.Андерс облетели на высоте около 100 километров десять раз вокруг Луны, провели большой объем исследований и благополучно возвратились на Землю, приводнившись в Тихом океане.

Наступил 1969 год. Год исторический. Было несколько стартов к Луне, но историческим этот год стал после одного из них.

16 июля 1969 года на ракете-носителе «Сатурн-5» со стартовой площадки на мысе Кеннеди пошел в полет к Луне корабль «АПОЛЛОН-11». Сообщалось, что в центре управления полетом среди почетных гостей присутствовал бывший президент США Л. Джонсон и пионер немецкой ракетной техники 75-летний Герман Оберт. По сообщению прессы в район мыса Кеннеди для наблюдения старта прибыло около миллиона человек, а телевизионную передачу о старте смотрело в мире около одного миллиарда. К сожалению - не в нашей стране.

Чем же был вызван столь громадный интерес к тому событию? На борту «АПОЛЛОНА-11» находился экипаж - командир корабля Нейл Армстронг, пилот основного блока Майкл Коллинз, пилот лунной кабины Эдвин Олдрин. Все трое - ровесники, было им по 39 лет, и все они по много часов уже летали в космосе.

Главная задача экипажу била сформулирована так: «Совершить посадку на Луну и возвратиться на Землю» Весьма лаконично. Успешное выполнение этой задачи означало бы осуществление НАЦИОНАЛЬНОЙ задачи США, поставленной президентом Кеннеди.

Пресс

ла, что на Луне космонавты должны были установить американский флаг, кроме которого на корабле были и миниатюрные флажки государств - членов ООН и отдельных штатов США. Эти флажки должны были быть возвращены на Землю и преподнесены соответствующим странам в качестве сувениров.

К сожалению, советские средства массовой информации, как мне кажется, не сообщали о получении в подарок флажка нашей страны, побывшего на Луне и летал ли он на Луну вместе со своими «коллегами» в ООН.

На поверхности Луны экипаж должен был установить научные приборы - сейсмометр, отражатель лазерного излучения, ловушку атомов инертных газов. И конечно, одной из основных задач был сбор образцов лунного грунта, фотографирование участков поверхности, и ведение репортажа с Луны.

Сообщалось, что старт ракеты и полет к Луне протекали нормально. У Луны

«АПОЛЛОН-11» был переведен на орбиту спутника и снизился до высоты около 15 километров. Наблюдая пересеченность поверхности Луны, Армстронг сравнил свои наблюдения с впечатлениями пловца в океане при высоте волн 2-2,5 метров, и ее цвет, меняющийся от коричневого до серого в зависимости от положения Солнца. Перед посадкой Армстронг и Олдрин, надев специальные скафандры, перешли в лунную кабину. Коллинз остался в основном блоке для продолжения полета вокруг Луны. Управление посадкой корабля было автоматическим, однако, на высоте 1З5 метров Армстронг был вынужден взять управление на себя, поскольку иначе они попадали бы в кратер, диаметром около 180 метров, наполненный трехметровыми камнями. Это было бы чревато весьма большими неприятностями, если не катастрофой. Управляя посадкой вручную, Армстронг отвел кабину на несколько сотен метров в сторону.

В момент посадки Земля приняла с Луны сообщение:

«Хьюстон, говорит База Спокойствия. «ОРЕЛ» сел».

Это было 20 июля 1969 года в 20 часов 17 минут 42 секунды.

Позывной «ОРЕЛ» для экипажа лунной кабины был выбран не случайно. Орел - геральдический фигура в гербе США, держащий в лапах оливковую ветвь и пучок стрел. Фигура орла стала и эмблемой полета «АПОЛЛОНА-11», орла, летящего над поверхностью Луны, но держащего в лапах только оливковую ветвь.

Открыв люк, Нейл Армстронг спустился по лесенке, коснувшись лунной поверхности

21 июля в 2 часа 56 минут 24 секунды. В этот момент он произнес:

«ЭТО НЕБОЛЬШОЙ ШАГ ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА, НО ОГРОМНЫЙ СКАЧОК ДЛЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА»

Вслед за ним на поверхность Луны спустился Олдрин. Он попробовал различные способы передвижения по поверхности Луны. Следует при этом отметить, что в земных условиях космонавт в лунном снаряжении весил около 160 килограммов, а на Луне - только 27! Олдрин пытался прыгать, как кенгуру, но при этом он с трудом сохранял равновесие. Наиболее удобной была обычная ходьба.

Мельчайшие частицы, подобные угольной пыли, прилипали к обуви. Глубина погружения ног была различной - от одного сантиметра на ровных горизонтальных площадках и до 10-20 сантиметров на склонах и краях кратеров. Ступни слегка скользили.

Армстронг пробыл на поверхности 2 часа 30 минут, Олдрин - полтора часа. Они установили телевизионную камеру, научные приборы, американский флаг. Сообщалось, что на посадочной ступени была укреплена табличка с выгравированными на ней картой полушарий Земли и словами:

«ЗДЕСЬ ЛЮДИ С ПЛАНЕТЫ ЗЕМЛЯ ВПЕРВЫЕ СТУПИЛИ НА ЛУНУ.

ИЮЛЬ 1969 ГОД НОВОЙ ЭРЫ.

МЫ ПРИЛЕТЕЛИ С МИРОМ ОТ ИМЕНИ ВСЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА».

Под этими словами были выгравированы подписи Армстронга, Олдрина и Коллинза, и президента США Никсона. Там же были памятные медали американских астронавтов, погибших при пожаре на стартовом комплексе - Гриссома, Уайта и Чаффи, а также Гагарина, Комарова и капсула с микрофильмированными посланиями 74 государств.

Собрав около 22 килограммов лунного грунта, астронавты вернулись в лунную кабину и отдыхали около 7 часов. После отдыха они стали готовиться к старту с Луны. В расчетное время двигатель был включен, и взлетная ступень вышла на орбиту вокруг Луны. После нескольких маневров произошла стыковка с основным блоком и встреча с ожидавшим их Коллинзом. После сброса ставшей ненужной взлетной ступени был включен двигатель основного блока и корабль перешел на траекторию перелета к Земле.

При подлете к Земле от основного блока был отделен отсек экипажа - спускаемый аппарат, который, войдя в атмосферу Земли, 24 июля доставил астронавтов на поверхность Тихого океана в 20 километрах от ожидавшего их авианосца. На авианосец для встречи астронавтов, совершивших великий подвиг, прибыли президент США Никсон и другие официальные лица.

Да, это был подвиг, великий подвиг, вошедший в историю. Подвиг, прославивший возможности Человека. Человека ХХ века!

Для создания первого летательного аппарата людям потребовалось около 400 лет, чтобы пройти путь от Леонардо да Винчи до братьев Райт. Для создания корабля, способного доставить человека на Луну и вернуть его обратно, после создания первой в мире космической ракеты, преодолевшей земное притяжение, потребовалось ДЕСЯТЬ лет!

Полет «АПОЛЛОНА-11» в Америке был признан полностью успешным и был обусловлен идеологией его программы, которая, в частности, предусматривала не засекреченность работ с возможностью широкого обмена информацией, приоритет инженеров, а не ученых в планирова

раммы и решении проблем.

Осторожный подход ученых с преувеличением опасностей полета, с требованиями бесконечных проверок и испытаний, по мнению обозревателей, не позволил бы осуществить программу в столь сжатые сроки. Громадную роль сыграло активное участие самих астронавтов в управлении полетом.

В результате полета «АПОЛЛОНА-11» принятый способ посадки на Луну, старт с Луны и встреча на окололунной орбите были признаны не требующими существенных изменений и вполне применимыми при последующих полетах на Луну, а также при полете к Марсу и старту с его поверхности к Земле.

На этих страничках я нарушил данное обещание не касаться тех событий, в которых я не принимал участия или прямым свидетелем которых не был.

Это сделано лишь потому, что, к большому сожалению, в силу ряда причин наша отечественная пресса, радио и телевидение не придали тому событию, имеющему мировое значение, должного внимания. Равно так же, как и последующим полетам американских астронавтов на Луну на кораблях «АПОЛЛОН -12, 14, 15, 16, 17».

Шесть американских космических кораблей благополучно совершили полеты на Луну, 12 астронавтов побывали на Луне, проведя громадный объем научных исследований.

Конечно, заманчиво было бы видеть первым на Луне советского человека, но… в силу целого ряда причин этого не случилось. Но, мне кажется, что наши американские коллеги своим подвигом удовлетворили не только политические амбиции руководства США, но и устремление людей к романтике, к неизведанному.

Окупили ли себя те, истраченные на программу «АПОЛЛОН», более 20 миллиардов долларов? По всей вероятности - да. И технически, и научно и, что было особенно важно для Америки - политически.

Результаты 1966 года, первого космического года «лавочкинцев», ставшего годом нового становления, со всей очевидностью показывали, что столь успешное начало есть лишь начало. А все то, что началось, требует или завершения, или продолжения. Все зависит не только от результатов того самого «начала», но и, конечно, от целей, планов.

В нашем случае результаты полностью совпадали с целями развития дальнейших исследований Луны, Венеры, Марса.

Развития… Но средства? Какими средствами вести необходимые ученым исследования? Один из ответов на этот вопрос был совершенно ясен - автоматическими, космическими. Второй ответ после раздумий, консультаций и советов формулировался так: всеми средствами из арсенала космических аппаратов, которые могут быть созданы в короткие сроки. Приоритет не должен быть утрачен.

Венера... 12 февраля 1961 года на межпланетную трассу к этой, ближайшей к Земле планете Солнечной системы, но от этого ничуть не ставшей знакомой за все истекшие столетия, была выведена автоматическая станция «ВЕНЕРА-1», созданная у Королева. Радиосвязь с ней поддерживалась две недели, за это время станция удалилась от Земли на 23 миллиона километров. С таких расстояний сведений о космическом пространстве ученые еще не имели. Но... до сближения с окрестностями планеты станция умолкла. Что с ней случилось? Вопрос остался без ответа.

В 1962 году дорогу к Венере решили попробовать и в Америке. Старт станции - «МАРИНЕР-1» был аварийным. Через месяц полетел «МАРИНЕР-2». На этот раз нашим коллегам повезло. Через четыре месяца полета их станция пролетев в 35 тысячах километров от Венеры, передала первые сведения об околопланетном пространстве.

Но ответа не было на основной вопрос: какова атмосфера планеты и что на ее поверхности, какие там условия?

В 1962 году в СССР пуски трех станций к Венере, созданных у Королева, были аварийными, и только в ноябре 1965 года были созданы и пошли в полет «ВЕНЕРА-2» и «ВЕНЕРА-3». 3адачи перед ними были поставлены весьма обширные. Первая должна была пролететь в 25 тысячах километров от планеты, провести комплекс исследований и попытаться сфотографировать облачный слой. «ВЕНЕРА-3» несла на борту спускаемый аппарат, которому надлежало при входе в атмосферу осуществить спуск на парашюте на поверхность планеты.

В начале марта 1966 года «ВЕНЕРА-3» вошла в окрестности Венеры, однако условия, с которыми встретился ее спускаемый аппарат, по всей видимости, оказались не теми, которые предсказывались учеными и на которые рассчитывалась его конструкция, или была какая-то иная причина, но связь со станцией прервалась. Прервалась связь и с «ВЕНЕРОЙ -2»

Не только сама планета, но и ее ближайшие окрестности не хотели раскрывать своих тайн. Загадки оставались загадками, хотя разгадыванию их были посвящены многие работы крупнейших ученых на протяжении многих десятков лет. Кто-то очень образно оценил в те годы познания природы Венеры, «уподобив ученых ребенку, пытающемуся понять, как работают часы по их внешнему виду и тиканью».

Ясно было только одно: космический аппарат может обеспечить работоспособность в условиях глубокого вакуума с воздействием космической и солнечной радиации на протяжении четырехмесячного перелета к планете. Этот «участок» полета был пройден, и как обеспечить работоспособность конструкции в таких условиях, опыт уже был. А у планеты? В конце полета, бли

ы, когда отделившийся от станц

аемый аппарата попадет в «объятия» атмосферы, о которой совершенно точно было известно еще со времен Ломоносова, что «..Она такова, лишь бы не большая, какова обливается около нашего шара земного...»

Столь «исчерпывающие» исходные данные были известны с 26 мая 1761 года, когда Ломоносов вел наблюдения за прохождением Венеры по солнечному диску. Но достаточно ли было тех «исходных» данных для проектирования? Если бы планировалось изучение Венеры с пролетных траекторий, «без захода» в атмосферу, так, как решили это делать американские учёные, то может быть для их «МАРНЕРА» этого и было достаточно. Но при желании проникнуть в атмосферу, её исследовать, потом дойти до поверхности и поработать там, нужно было знать характеристики этой атмосферы чуть подробнее, чем сообщил Ломоносов. Её плотность, состав газов, температуру, характер изменения давления при спуске. А если говорить о посадке, то естественно давление у поверхности, температуру и, наконец, что же такое сама поверхность, твердь это или...

Не имея таких данных, как проектировать аппарат, предназначенный для спуска и работы на поверхности?

Естественно, за 200 лет после Ломоносова ученые получили о Венере много новых сведений. Не излагая сейчас пути их приобретения, скажем лишь то, что как итог разработчикам космических станций ученые могли предложить три, так называемый «рабочие модели» атмосферы Венеры с весьма противоречивыми данными. Выбирайте, товарищи инженеры, что хотите!

А выбирать-то теперь пришлось Главному конструктору, Георгию Николаевичу Бабакину, кому же еще? При этом получалось так, что собственно космический аппарат будет не только носителем научных приборов, но и сам становился... научно-исследовательским прибором.

Учитывая все это и, конечно, результаты полетов королевских «ВЕНЕРЫ-2 и 3», в конструкцию и оборудование новой станции - нашей «ВЕНЕРЫ-4», должны были быть внесены существенные изменения, равно как и в объем наземной отработки и испытаний.

А законы небесной механики и возможности четырехступенчатой ракеты-носителя, жестко диктовали приемлемую периодичность полетов к Венере - полтора года, кстати, к Марсу - два года. Так вот, иными словами, 1967 год мог быть «венерным», а 1969-й - «марсианским». Естественно, эти два срока стали плановыми для создания «ВЕНЕРЫ-4» и «МАРСА-2».

В это же время полным ходом у нас шли работы и по новым «ЛУНАМ».

«ВЕНЕРА-4» не опоздала к намеченному сроку. Ее орбитальный отсек по сравнению с предшественницами не претерпел серьезных изменений, а спускаемый аппарат впервые «вооружился» радиовысотомером, для привязки результатов измерений к высоте над поверхностью планеты и его корпус стал намного прочнее - мог выдерживать внешнее давление в 10 атмосфер.

Стартовала станция 12 июня 1967 года, а 18 октября отделившийся от нее спускаемый аппарат вошел в атмосферу Венеры и, снижаясь на парашюте, в течение полутора часов (!) передавал на Землю то, что «чувствовали» его приборы:

« Давление 1... 5... 10... 15... 18... атмосфер, Температура 25... 100... 200... 270... градусов (!), Углекислый газ ... углекислый газ... » - и он замолчал.

Но почему же спуск продолжался полтора часа, вместо расчетных 15 минут?

Вместо 10 атмосфер спускаемый аппарат выдержал давление в 18, это могло быть, просто прочнисты взяли себе запасик, но почему замолчал радиопередатчик?

Впервые полученные данные о венерианской атмосфере были уникальны.

Через сутки по пролетной траектории мимо Венеры прошел американский «МАРИНЕР-5». Его информация и данные «ВЕНЕРЫ-4» дали возможность ученым более точно строить гипотезы о природе Венеры. Но, были не только гипотезы.

Владимир Гдалевич Курт, профессор ИКИ Академии наук СССР:

«…1967 год. «ВЕНЕРА-4» подлетала к планете. Я летел с Георгием Николаевичем в Евпаторию на подлетный сеанс связи со станцией. И вот 18 сентября. Вся аппаратура работала идеально. За два часа мы сделали четыре открытия - открыли водород в атмосфере Венеры, поняли, что у планеты нет радиационных поясов, а это говорило о том, что у нее нет и магнитного поля… Первым, кто поздравил меня, был Георгий Николаевич…»

* * *

На столе громко, настойчиво загудел зуммер коричневого телефона, прямого с Бабакиным. Я взял трубку:

- Здравствуй, Георгий Николаевич, слушаю тебя…Хорошо, сейчас зайду.

Его кабинет в нашем же коридоре, на втором этаже. В приемной мой коллега, заместитель Главного, Валентин Евграфович Ишевский. Увидев меня недоуменно пожал плечами:

- Тебя тоже вызвал? Чего это с самого утра? - и, обратившись к Лидии Ивановне, бессменному секретарю еще со времен Лавочкина, спросил: - А кто еще у него?

- Один. Только что приехал.

- Вызвал еще кого-нибудь?

- Пока нет, но вызовет. Он же один не может, сами знаете.

Вошли в кабинет.

- Привет, братцы! - Главный, улыбаясь, протянул руку, - Так что, сегодня праздник? Митинг будет. Начальство большое к нам собирается. Форма одежды - парадная. При орденах. Учтите. И предупредите своих, у кого есть ордена-медали, пусть наденут, и сами наденьте. Ну, а кто еще не заработал, пусть готовят дырочки на пиджаках. Так-то вот. А тебе задание, - Бабакин посмотрел на меня,- одна нога здесь, другая там и обратно тут же. Надо все это быстренько провернуть…

- Какое задание, Георгий Николаич?

- Да вот, звонил мне из ВПК товарищ Пашков. Не забыл такого? Велел тебя послать в Госбанк, к управляющему. Знаком с ним?

- Вот с ним не знаком. Только с продукцией…два раза в месяц…

- Ладно- ладно, продукция…кстати, о продукции и речь пойдет. На «Верху» принято решение по поводу успехов нашей «ВЕНЕРЫ-4» выпустить золотую сувенирную медаль. Продавать ее будут в ознаменование, так сказать, наших подвигов. А вот что символическое на медали чеканить - окончательного решения еще нет. Просят нас помочь. Идею, так сказать, подать, а может не только идею. Понял?

- Георгий Николаич, а я то тут причем?

- А кого я пошлю? Ты сколько лет в тех «кругах» вертелся? Входы-выходы знаешь… Давай, голуба, собирайся, бери мою машину и кати. А что там предлагать будешь, на ходу подумай. И не задерживайся. Понял?

Я вышел из кабинета, пошел к себе. Ну а в голове мысли, естественно, «Что за поручение? Что этому Госбанку нужно? Каких там идей ему не хватает?» А потом осенило: вспомнил, что недели две тому назад, еще перед посадкой «ВЕНЕРЫ-4», нас атаковал спецкор «Правды» Павел Романович Барашев. Запомнил я его. Имя отчество памятное, как у космонавта Поповича. Павел Романович просил «подкинуть» ему сюжетик, чтобы хорошие фотографии для газеты сделать. Кое - что я ему предложил, не преминув подначить, но так, мягко: «Опоздал, ты, Пал Романыч, надо бы раньше билетик на самолетик заказать, на Венеру бы махнуть, да и встретить там, на месте спускаемый аппарат, вот бы снимочки были!» Ну, шутка - шуткой, а Барашев действительно несколько кадров у нас нащелкал, мне потом показал, и среди них один особенно мне понравился. На человеческих ладонях выпуклая золотистая пятиконечная звезда - таким был вымпел нашей «ВЕНЕРЫ». Словно руки человечьи

, шлют привет своей таинственной соседке. Короче - план созрел.

«Правду». Позвонил - Барашев на месте. На машину и к нему.

- Ох, ты, боже ты мой! - Встретил он меня,- Что случилось?

- Случилось! У нас сегодня праздник!

- Подожди-подожди, какой же сегодня праздник? Посадка-то уже пять дней назад была.

- Сегодня митинг на фирме.

- А-а, понял. Так что тебя в наши края привело?

Я рассказал о задании и целях моей миссии.

- Ну, это не вопрос. Фотографии у

а, выбирай.

шись в столе, он выложил всю свою коллекцию. Той, о которой я думал, не было.

- А где «Руки»?

- Ишь, чего захотел, улыбнулся он,- обязательно ее надо? А этих, что, мало?

- Ладно-ладно, не темни. Доставай. Или что, авторское самолюбие не позволяет? Так ты этот снимочек в газету уже поместил, так что не волнуйся, гонорар прямо из банка получишь, новенькими.

- А знаешь, в одном большом журнале ее тоже хотят опубликовать. Я им негатив отдал.

- Негатив? А отпечатков что, не осталось?

- Да как тебе сказать…вот есть один…себе оставил.

Барашев полез рукой в боковой карман, вынул видавший виды бумажник и откуда-то из лабиринтов его внутренних кармашков и отделений достал небольшую фотографию. Ту самую.

- Жаль отдавать, последняя, честное слово.

- Да будет тебе - «последняя». Напечатают тебе, сколько захочешь. Ну, давай, ей богу некогда.

- И все вам некогда. Нет, чтобы приехать вечерком просто так, по-человечески, спокойненько, посидеть, поговорить, коньячку по рюмочке выпить…

- Коньячку? Да у тебя же сердце болит. Забыл, что восемнадцатого было?

(А 18 октября на сеансе связи с «ВЕНЕРОЙ-4» при ее спуске к поверхности у Барашева от волнения крепко прихватило сердце.)

- То было, да прошло. А коньячок, медики говорят, сердцу помогает. Так приедешь?

- Приеду, Паша, обязательно приеду. Вот уляжется все немного, успокоится, и приеду.

- Да черта-с два, у вас успокоится. Опять что новое придумаете. Продай секрет, что нибудь уже есть?

- А что, пресса еще ничего не знает? Как же это вы от жизни отстаете?

- Ну-ну, не язви. А поговорить, правда, хочется…

Пообещав еще раз приехать, честно говоря, не очень надеясь на выполнение этого обещания, я поехал в Госбанк.

В течение часовой беседы с заместителем управляющего я понял, что это не только организация особенная, но и люди в ней далеко не простые. Хотя быть может это так, с первого взгляда.

Короче, высказав свои восторги по поводу самого события и данного мне поручения, показав ему привезенную фотографию, снабдив этот показ кипевшими во мне идеями ее символики, в конце концов, я так и не понял, понял ли мой собеседник меня. Взгляд был непроницаем. Но фотографию товарищ оставил у себя.

* * *

На следующее утро я сразу же пошел к Бабакину доложить о своей вчерашней миссии. После митинга, в праздничной суматохе не время было.

Георгий Николаевич приветливо улыбнулся.

- А-а, полпред! Ну, привет-привет. Сейчас расскажешь… Вот только минуточку, один телефонный звонок. Надо генералу Мрыкину позвонить.

Он достал из стола красную книжечку - телефонный справочник «кремлевки», полистал его, повернулся к круглому столику с телефонами, пододвинул к себе один, набрал четырехзначный номер.

- Серафима Семеновна? Доброе утро, Симочка! Да, это я. ОН появился? Соедини, пожалуйста.- И, прикрыв микрофон трубки ладонью, вполоборота к нам,- Начальству доложить надо. Председатель Госкомиссии! Он приехать вчера не смог, тсс-с! Александр Григорьевич, здравствуйте. Я хотел доложить, митинг прошел прекрасно…Президент? Да, Мстислав Всеволодович был…да, обсудили… И до митинга поговорили, и после. Результатами «ВЕНЕРЫ-4» академики довольны, но ведь вы их знаете: «за это спасибо, а теперь хорошо бы…» Да, конечно говорили…Президент твердо уверен, что в 1959 году на Венеру надо еще раз идти. Спускаемый аппарат усиливать придется…Что?.. Да нет, я не спешу. Мы все аккуратненько посчитаем, порисуем. Я кое-что уже прикинул - сделать, вроде, можно… Времени?… Ну, времени, вы же знаете, в нашей жизни всегда не хватает… Сегодня я соберу техническое руководство, посоветуемся. Потом вам доложу… Да, конечно.

Трубка положена.

- Ну что, братец? Вот так! Будем делать «ВЕНЕРУ-5» Слышал? Наука считает, что еще раз к Венере топать надо. Задач у них хоть отбавляй, вот только как их все решить - не очень ясно. Я пока одно четко представляю, что в спускаемый аппарат мы веса загоним. Его упрочнять надо…

- Одну минуточку, Георгий Николаич, - не утерпел я,- вес, быть может, и найдем, не десять пудов, но что хотят ученые, академики наши? Тоже, что и на «четвертой» было, или новое что нибудь?

- Ты подожди, подожди, не торопись. Я думаю так: давайте сейчас соберемся, позовем всех моих замов, начальников КБ, отделов, я, чтобы не повторяться, расскажу о чем вчера разговор с Келдышем был. Посоветуемся. Я кое-что прикинул, есть мыслишки…

Главный повернулся к стоявшему у левого края стола пультику, нажал кнопку. Она отозвалась красным светлячком. Затем подряд несколько белых. Почти тут же в динамике из пульта раздались голоса подключенных к циркуляру. Пока не замолкла разноголосица, Бабакин молчал.

- Все меня слышат? Товарищи дорогие, прошу в 10 00 ко мне в кабинет. Повестка, как говорят, на месте. Все. - И нажал на пульте еще одну кнопку.

- Лидочка, вызови ко мне к десяти часам Тимонина, Файнштейна, Пантелеева и еще…еще… кого же еще? Ладно, все.

- Может стоит ведущего? - заметил я.

- Конечно! - Главный нажал еще одну кнопку.

- Слушаю, Перминов…- Голос ведущего конструктора «ВЕНЕР».

- Здравствуй. Ты чего делаешь?

- Да так…хотел экспресс-отчет по «ВЕНЕРЕ-4» посмотреть, ребята уже подготовили.

- Давай к десяти ко мне. Замы, начальники КБ и отделов будут. Поговорим «за жизнь», что дальше по твоей теме делать.

Щелчок, динамик умолк.

- Ну, до десяти еще время есть. Давай расскажи коротенько, чего вчера в Госбанке сделал…

Рассказ мой не занял много времени, он, по-моему, и его не очень заинтересовал.

* * *

Володя Перминов…Владимир Геннадьевич Перминов, теперь Лауреат Ленинск

и, доктор тех

н

еститель Генерального конструктора - главный конструктор по направлению создания автоматических космических станций для исследования Венеры, Марса, астрофизических космических лабораторий - искусственных спутников Земли… Вспоминал он, что в 1953-1957 годах в коллектив Лавочкина пришло много молодых специалистов, их молодость, полученное образование, умноженные на энергию было их богатством. Но необходима была и энергия Главного конструктора, его, порой казавшиеся фантастическими, проектные мысли, его увлеченность, которой часто «заражались» наши смежники. Таким был и Георгий Николаевич. Узнав его, чуть не с первых дней, поняли, что он стремился, насколько мог, учить, помогать молодежи, стать на свои крепкие ноги. В 1954-55 годах наши ВУЗ-ы выпускали большое количество специалистов-механиков, а в ОКБ, начавшем заниматься автоматическими летательными аппаратами - и самолетами и ракетами, нужны были и специалисты по автоматическим системам управления - управленцы.

Георгий Николаевич решил у себя же, в ОКБ, организовать курсы по переквалификации механиков в управленцы - «Академию Бабакина», как их стали называть. Он встречался с каждым молодым специалистом, беседовал с ним, агитировал поступить в эту двухгодичную «академию».

* * *

Новая «ВЕНЕРА». Не хочу сказать, что эта задачка явилась неожиданной. Делая «ВЕНЕРУ-4» конечно понимали, что за ней последуют новые станции с новыми задачами. Но, задумываясь над дальнейшими планами, листая книги, научные отчеты, письма и рекомендации ученых, сидя на заседаниях разных секций в Академии наук и слушая мнения специалистов-планетологов, мы все же в душе не ожидали того, что встретила «ВЕНЕРА-4».

Дикая какая-то планета, и состав атмосферы, и давление и температура… Да, Венера! Вот тебе и самая близкая к Земле планета, вот тебе и из «Земной группы», как называли ее ученые. А как хотелось, чтобы она оказалась похожей на нашу Землю.

За большим столом в кабинете Главного, уж так повелось, почти у каждого, кто обычно бывал на совещаниях, было свое место. Эти места никто не распределял, никто не утверждал.

Сам Бабакин этой традиции строго не придерживался. Он то стоял у стола, то садился рядом с каким-нибудь начальником КБ, или отдела, а чаще расхаживал по кабинету, подходил к большой коричневой доске, на манер школьной, чтобы начертить схему, график, диаграмму или написать, а то и тут же вывести какую-то формулу, нужную именно сейчас, к разговору.

Обстановка на совещаниях всегда была непринужденной, свободной, демократической. Говорить мог любой, соглашаться, возражать, даже перебивать Главного. Он, очевидно, сознательно сохранял стиль подобных совещаний, наследованный от Лавочкина.

И в тот день за большим столом собрались человек десять вызванных «для разговора».

Люди, собравшиеся за одним столом, даже не обеденным, работающие вместе, всегда найдут, о чем поговорить. Пока Главный был занят за своим рабочим столом, но вот он повернулся к пультику, нажал красную кнопку, потом нижнюю справа, белую:

- Лидочка, меня нет.

- Хорошо, Георгий Николаевич, - щелчок, динамик умолк.

- Ну что, братцы, к 1969 году будем готовить новые «ВЕНЕРЫ». Вот так! Вчера был разговор с академиками, с президентом Академии,.. «ВЕНЕРА-4» дала очень много, это все ученые призн

ведь полного-т

нет. Мы в этом не виноваты, да перед кем оправдываться? До поверхности, живыми возможно не дошли, возможно... А почему? Шарик мог не выдержать? Наука ошиблась в своих прогнозах по тамошним условиям? Ну, ошиблась. Когда «ВЕНЕРА-4», а ее спускаемый аппарат на 10 атмосфер был рассчитан, еще летела, знаете, какое письмо я получил? Пишут, что у поверхности следует ожидать давление не более пол-атмосферы!!! Вот то-то. А что вы улыбаетесь? Улыбаться-то нечему. А что нам они могли определенного сказать, когда за последние лет двести ничего нового о венерианской атмосфере никто не узнал, по крайней мере, в части давления. Нам отвечать на этот вопрос и никуда нам не деться. Мы начали, нам и продолжать.

- Ну, хорошо, Георгий Николаич, давление есть давление, какое - Бог его знает, - заметил кто-то.

- Вот именно - Бог! Что нам говорили ученые? Что? - резко спросил Владимир Перминов.

Бабакин спокойно посмотрел на него, постучал пальцем по столу:

- Тише, тише, Володя. Да, действительно, были такие, кто назвал и 1 и 10 и 100 атмосфер. А большинство считало, что больше одной быть не должно. Мы сделали спускаемый аппарат по «золотой серединке» - на десять атмосфер.

- На одну атмосферу и парашют рассчитывали. 55 квадратных метров. Вот спуск и шел 95 минут!- Заметил начальник КБ-2, доктор наук Михаил Константинович Рождественский

ий баллистикой, аэродинамикой и тепловыми процессами.

- Ты прав, Михаил Константиныч, мы на спуск отводили всего 15 минут. А температура? С ней что, лучше? Предполагали у поверхности то ли минус 80, то ли плюс 400! А мне кажется, там жарко, градусов 300 по Цельсию и давление не меньше 20 атмосфер, а то и выше. В результатах «ВЕНЕРЫ-4» не все концы с концами сходятся. Но в этом разберемся. Я сегодня вот что хочу сказать: президент, по-моему, абсолютно прав - в 1969 году к Венере надо обязательно идти. И не так, как в прошлый раз. Спускаемый аппарат нужно делать прочнее, я думаю атмосфер на двадцать пять...

- Двадцать пять?! Георгий Николаич, да как же мы это сделаем? Ведь это уже черт знает что! Какая же это космическая техника? Двадцать пять атмосфер! Откуда вес-то брать? - воскликнул Михаил Иванович Татаринцев - начальник проектного КБ-1.

- А ты не боись раньше времени, не боись. Надо все толковенько посмотреть. Я кое-что прикинул, может, и вес найдем. Поищем и найдем.

- Ну, хорошо, допустим, вес найдем. А кто поручится, что у поверхности действительно не больше 25 атмосфер? Кто даст гарантии? - не успокаивался Перминов.

- А ты что, святее Папы римского хочешь быть? Нет, дорогуша, мы за Венеру вместе взялись, вместе и гарантии давать будем. И почему это ты думаешь, что наука - это где-то там, на стороне? А мы - не наука? Мы - не ученые? Вон Михаил Константиныч - доктор, Давид Бронтман - тоже. Или кто опытнее нас есть? Так-то вот. А для гарантии пошлем ни одну, а две станции. С руководством я согласовал. Надо глубже проникнуть в атмосферу, постараться дойти до поверхности. Теперь уже ясно, что парашют у нас великоват, его можно уменьшить раза в четыре. Вот вам одна статья экономии. Кроме того, я договорился с Президентом - сократим немного научные исследования на перелете. Снимем часть приборов. Придется пожертвовать кое-какими измерениями по дороге…

Разговор продолжался часа три. В кабинете Главного не было и намека на творческий экстаз, какие-то ультра озарения. Никто не вырывал у соседа карандаш или лист бумаги, мел у доски, чтобы изобразить идею. В новом деле всегда легче найти сомнения и трудности.

А до пуска-то меньше полутора лет…

Проектанты потихонечку рисовали нечто, очень похожее на «ВЕНЕРУ-4». Но, после совещания у Главного, стало совершенно ясно, что ожидавшейся в какой-то мере спокойной жизни пришел конец. То у одного стола, то у другого группы проектантов что-то оживленно обсуждали, а кое-кто в одиночку «вертел» свою проблему. Очевидно, что серьезные переделки, прежде всего, в спускаемом аппарате неизбежны. Вместе с тем помнили и слова Главного: «Не очень увлекаться переделками! Много «дров наломать» ума не надо. Только самое необходимое. Во всякие улучшения не лезть. Некогда!».

Да, со спускаемым аппаратом проблемы налезали одна на другую. Парашют. Ну, парашют, конечно, необходим. Спуск-то в атмосфере. Пока ничего лучше никто не придумал. Еще на самом первом совещании Главный предложил посмотреть, на сколько можно уменьшить его поверхность. Действительно, в прошлый раз спускаемый аппарат или как его у нас любовно называли - «шарик», «полз» в атмосфере Венеры 95 минут. Такой медленный спуск не давал выигрышей. Скорее наоборот. Только лишнее тепло из атмосферы набиралось. Было решено парашют «урезать» вчетверо. Это решение, было, пожалуй, самым легким. Кстати, и вес при этом немного экономился.

Главной же проблемой оставалось упрочнение самого спускаемого аппарат. Некоторые горячие головы, и ведущий конструктор Перминов прежде других, настаивали на упрочнении корпуса сразу раз в десять. Сто атмосфер! От этой мысли дух захватывало. Сколько же килограммов такое упрочнение потребует? И откуда их брать?

Да мало было еще, черт возьми, этого адского давления. И о температуре речи были, что она где-то около 500 градусов Цельсия и среда агрессивная. Все двадцать четыре «удовольствия»!

В принципе такую конструкцию создать, конечно, можно. И опыта для этого у наших конструкторов не занимать - школу они за все прошлые два с половиной десятка лет прошли немалую, и разные проблемы решали, решили бы и эту. Но время... Полтора года до пуска. А ведь не только рассчитать, вычертить, изготовить, надо еще и испытать, проверить, а потом, быть может, переделать - дело-то новое.

Собственно, почему нельзя было пропустить 1969 год? Венера никуда не уйдет. Как вертелась, так и будет вертеться, и изменений в ее природе за полтора года никаких не произойдет. А если ждать эти полтора года, что это даст нового? Ну, родятся в умах ученых еще десяток гипотез. Их и так более чем достаточно.

Определенность могли внести только прямые измерения. И все же... А если и новые спускаемые аппараты не дойдут до поверхности и не сообщат ничего о тех самых «СТА» и «ПЯТИСТАХ»? Но верны ли эти прогнозы? Ведь это, словно, в жерле действующего вулкана!

Открыто о своих сомнениях Бабакин не говорил. Да и зачем? Советчиков и консультантов и сверху, и снизу, не занимать. Но решение все-таки принимать ему. Ему.

К тому же не одна Венера на повестке дня. Уже пять лет Марс «скучает». И там, наверное, интересного не меньше. Чуть приоткрыв год назад свои тайны, соблазнительно манила Луна. Для нее тоже новые станции надо проектировать и делать. В цехах, то на одном, то на другом участке можно было видеть не только «венерианские» конструкции.

И во всем этом была частичка, и порой не малая, ума и сердца Главного. Дверь его кабинета никогда не была «на замке». И секретарь в приёмной никогда не спрашивала: «По какому вопросу?». И у нее не спрашивали: «Можно ли?». Пришедший открывал дверь, просовывал голову и ориентировался сам. На тот раз «пришедшим» был я.

Лидия Ивановна, даже смутившись, вполголоса сказала:

- У него корреспондент из газеты. Просил не беспокоить.

Но ее фраза меня застала уже на пороге кабинета. Главный, увидев меня, кивнул на свободный стул рядом:

- Садись. Помогать будешь.

С его гостем, Борисом Коноваловым, из «Известий», мы были знакомы, представляться не пришлось. Беседа, по всей вероятности, подходила к концу. Об этом свидетельствовало достаточное количество исписанных и перевернутых листов корреспондентского блокнота. Диктофонами в те годы еще не баловались.

Гость повернулся к Главному:

- Последний вопрос: какие качества вы цените больше всего в ваших сотрудниках?

- Больше всего? Пожалуй... пожалуй, одержимость. Если человек не верит в возможность создания аппарата, если он не горит идеей, вряд ли он будет хорошим конструктором. Вряд ли. Без одержимости у нас нельзя. Но не только одержимость. Нужно еще и сомнение. По-моему, творчество - это поиск возможностей получить ответ. Тем она и привлекательна наша работа, что в ней всегда конфликт между удовлетворением и сомнением... - на минуту задумался. - Эйнштейн называл науку драмой идей. Так вот, наше дело - драма желаний.

- Что-то я не понял, - оторвался от блокнота гость.

- Ну что же здесь непонятного? Возьмите нашего конструктора. Ему хочется сделать все как можно прочнее, как можно надежнее и все при минимальном весе. А все наши «пассажиры», все приборное оборудование требует для себя все больше и больше и объема, и веса. Вот вам и начало конфликта между желанием и возможностью. Что же делать? Идти на разумный компромисс. Это, пожалуй, главное. Договориться. А потом сущие «пустяки» - сконструировать станцию. Поневоле порой встает шекспировский вопрос: «Быть или не быть?» Задумаешься. Но задумывайся, не задумывайся, а делать надо. Совесть не позволит сказать: «Не получается». Должно получиться. Надо искать, искать решение, все ищем. И я, и проектанты, и конструкторы, и расчетчики, и баллистики, и электрики, и радисты…

- И что, находят?

- А вы думаете как? Ведь станции наши летают, значит, находят. И вес находят, и объем, и как давление атмосферы и температуру сумасшедшую выдержать…

Георгий Николаевич замолчал, достал из пиджака пачку сигарет «Новости», чиркнул зажигалкой, жадно затянулся. Минуту-две в кабинете было тихо. Синеватый дымок сигареты медленно вился на фоне большого светлого окна.

- Ну что, все? - обратился он к гостю. - Как вы с этим материалом поступите?

- Подчищу все, перепишу, потом хотелось бы поместить в газете как интервью с Главным конструктором …без фамилии и имени.

Только не перебарщивайте, пожалуйста. И, я прошу, перед печатью пришлите мне гранки.

Распрощались. Когда закрылась дверь, Главный повернулся ко мне, с каким-то ожесточением, скривив лицо, раздавил окурок в хрустальной пепельнице.

Ну, зачем, ну зачем, спрашивается, сижу я как оракул и изрекаю истины? Умные слова говорю. Зачем? Рассказал вот, какие мы хорошие, прямо икону пиши и молись натощак, а ведь что делать - не знаю. Не знаю! Чувствую, всем сердцем чувствую... Ох, и побаливает проклятое! - он потер с левой стороны под пиджаком, - Не дошла «ВЕНЕРА-4» до поверхности. Не дошла. И там не 20 атмосфер. Вот увидишь, все сто! Я смотрел материалы. Американский "МАРИНЕР" работать умеет. Как быть? Больше чем на 25 атмосфер мы шарик сейчас не сделаем. Не сделаем... А начальству что… «Давай!».

Он опять закурил.

- Ты что-то курить стал много, - тихо сказал я.

- Иди к черту, ты еще пилить будешь! Что вот делать? Я думаю, была у нас ошибка в измерении высоты. Мы на днях ездили к Келдышу, там и председатель Государственной комиссии Мрыкин был. Мнения разделились. Мстислав Всеволодович тоже сомневается, что шарик дошел до поверхности целым, а председатель уверен, считает, что все правильно. До двух ночи спорили… Нет, нужен анализ, самый тщательный анализ. Чтобы не повторить. Иначе сами запутаемся и других запутаем. Потом что, извиняться? Так-то, голуба моя. Но работу сейчас останавливать нельзя. Остановить не штука - потом пойди, раскачай… Да и чего ждать, откуда?… Ты, собственно, зачем зашел?

Как-то особенно остро я почувствовал в тот момент громадную тяжесть ответственности, которая давила на плечи этого человека. Ответственность Главного конструктора. Как много зависело от его смелости, его опыта, его знаний. И какое счастье, что этот человек -наш Главный.

И каким мелким показался мне «сиюминутный» вопросик, с которым я зашел, о котором постеснялся даже упомянуть. И сколько раз так бывало, я и десяток моих коллег лезли к нему со своими, именно «своими», а не его вопросами. Теребили его мозг, его нервы, его сердце, вместо того, чтобы чуть потратиться самим…

- В общем-то, ни за чем конкретно... хотел, правда, вот что предложить… ты же знаешь, что из ОКБ-1, после смерти Сергея Павловича, ушел Глеб Юрьевич Максимов, он сейчас вроде, в академическом институте работает. Вот его бы к нам, на проектные дела…

- Да, я знаю… Я пытался это сделать, но кадры возражают. Вдовин, наш зам по кадрам, мне прямо сказал: «И не думай, что, тебе мало, что в начальниках КБ и отделов у тебя «Бронтманов, Гуревичей, Файнштейнов да Блейхов» не хватает? Нет и нет!» А ведь с ним не поспоришь.

- А что, разве у Глеба Максимова тоже «пятый пункт»?

- Точно не знаю, но то ли по матери, то ли по отцу… Так-то вот…

В тот июльский день 1968 года «Чаек» у подъезда ОКБ было столько, что «каким-то» черным «Волгам» пришлось толпиться уже вдали от ОКБ.

Ждали секретаря ЦК партии Дмитрия Федоровича Устинова. К нам он приезжал уже не раз. Обычно сразу же, выйдя из машины и поздоровавшись с встречавшими, он шел на производство. По цехам. Посмотреть своими глазами, что, где и как делается. Останавливался у станков, разговаривал с рабочими, интересовался работой, заботами. Опытным взглядом подмечал, где что хорошо, а где и не очень. Носовым платочком пыль не вытирал, но основное, серьезное его взгляда не миновало. Сопровождавшие его наши руководители, да и приехавшие с ним едва успевали записывать указания. Кое-кому тут же доставалось, кое в чем обещал помочь. Знали многие, что за плечами у этого человека большой и далеко нелегкий путь - от рабочего до министра и секретаря ЦК КПСС.

Большой разговор был назначен на 10 часов. Собрались почти все приглашенные и вызванные: и министры, и директора, и главные конструкторы. Приглашенным, конечно, легче. Вызывают в таких случаях не для объявления благодарности.

В кабинете Бабакина плакатам и графикам тесновато: яркое разноцветье. Разговор должен быть обо всех работах. На часах в приемной девять пятьдесят. Устинова еще не было. Директор завода Иван Николаевич Лукин, главный инженер Алексей Пантелеймонович Милованов и Георгий Николаевич, встречали его у подъезда ОКБ. Обычно он приезжал пораньше, но в тот день...

Вдруг совершенно неожиданно и совсем не от центральных ворот, а откуда-то из бокового проезда медленно выкатилась «Чайка», а на некотором удалении от нее встречавшие к своему изумлению увидели Устинова. Рядом с ним еще человека три-четыре. И все не наши. Чуть приотстав, понурив голову, за ними шел начальник охраны завода.

- Не сердись, Лукин, не сердись, - подойдя, Устинов протянул руку директору завода. -Никто из твоих не виноват, что не предупредили. Я твоего начальника охраны сразу с собой забрал, чтобы «паники», не поднял. Хотел сам все посмотреть, с рабочими потолковать. Знаешь ведь, провожатый мне на твоем заводе не нужен, а без родного руководства проще, так ведь? А то при тебе на тебя и жаловаться не будут! А так вот спокойненько и посмотрели, и поговорили. Есть непорядочек, есть! Кое- где…

- Дмитрий Федорович, и на сборке были? - с тревогой спросил Бабакин.

- Нет, товарищ Бабакин, на сборку я не пошел. Там вы, конечно, все приготовили, там-то у вас порядок! На сборку мы потом зайдем. Так что, все собрались? - Устинов окинул взглядом поблескивающее черным лаком скопище машин.

- Все собрались, ждали только Вас. - Ответил Бабакин.

- Ну, это не порядок, что меня одного ждали. А Келдыш приехал? Хорошо. Впрочем, еще без пяти десять. Так что я не опоздал. Ну, пошли, товарищи?

Пропустив гостей вместе с Бабакиным и Миловановым, Лукин, зловеще посмотрел на начальника охраны. Тот стоял ни жив, ни мертв.

- Ну, погоди! - И Лукин, показав ему кулак, быстро поднялся по лестнице.

Бабакин начал доклад о лунной тематике. На заводе уже делались новые лунные станции, посолиднее, посложнее, чем наши первенцы - «ЛУНЫ». На них должны были пойти в полет и луноходы и специальные ракеты для доставки с Луны образцов лунного грунта, и лунные спутники. Как бывает во всем новом и сложном, работа шла не всегда гладко. Что-то «застревало» у нас, что-то у смежников. А их не один десяток.

Сборка первого лунохода, еще не того, которому лететь на Луну, а так называемого технологического, для наземных испытаний, задерживалась. Ленинградский «Вниитрансмаш» -одна из крупных смежных организаций, никак не могла поставить нам свои изделия, причем такие, без которых луноход - не луноход. Бабакин об этом умолчать, естественно, не мог.

Устинов внимательно слушал его доклад, что-то записывал в свою толстую тетрадь. Чуть приподняв голову, он остановил жестом Бабакина.

Подождите. Спросим товарища директора Старовойтова. Почему вы в срок не отдали ваши изделия, хочу я вас спросить? Вы что, не знали, что это все делать вам, и никому другому? С вами Королев еще про это говорил. Не знали? Знали! Надо прекратить дискуссию после принятия решения. А у вас какие настроения? Есть у вас товарищи, кто считает, что вы танкисты и это, видите ли, не ваш профиль, «Это не интересно»! И к бабочке надо подходить со страстью! Вы что скажете, товарищ Старовойтов?

- Мы все будем делать, и делаем... мы работаем... брошены все люди.

- Да у тебя пять тысяч человек! Зачем такие красивые слова? Сколько работает на Луну, скажи-ка нам?

- Сто человек...

- Вот то-то и оно! «Брошены все люди!»… Когда у Бабакина будут ваши изделия?

- Я гарантирую, через пять дней все отдадим...

- Поймите и вы, и все товарищи, вопрос этот исключительной важности. Приоритетнейший вопрос. Сорваться никак нельзя. Знаю, что трудно, очень трудно... надо внимательно посмотреть еще и еще раз графики работ и в два-три дня их переутвердить. Я правильно понимаю? Вы говорите о пуске станции с луноходом в конце октября? Сроки надо сократить. Я уверен, что все это очень не просто, можно и оступиться где-нибудь. Так нельзя. Надо наметить все на начало октября! Да-да! На начало. Это очень трудно. Тем более надо так планировать, тогда будет хотя бы гарантия, что к концу октября, к празднику полетим. Заводу надо помогать. Лукину и Бабакину надо превзойти самих себя! Я так понимаю?

- Правильно, совершенно правильно. Иначе нельзя. - Согласно кивнул головой Лукин. - Я думаю, что все товарищи понимают... но... у нас ведь не только лунные машины. У нас и «ВЕНЕРА».

- Знаю, что и «ВЕНЕРА». А как с ней дела?

Бабакин подробно рассказал о результатах, которые дала «ВЕНЕРА-4», о том, каковы, по мнению ученых, условия на планете, в ее атмосфере.

- Сколько-сколько атмосфер давления там, вы говорите? Неужели действительно там такие сумасшедшие условия? - обратился Устинов к Келдышу.

- Дмитрий Федорович, очень может быть. Многое говорит за это. Мы внимательно разбирались, есть большая вероятность, что там за сотню атмосфер и температура градусов 450-500 Цельсия! Но мы считаем, что в следующем году к Венере надо обязательно лететь, даже если не смогут для таких условий сделать спускаемые аппараты...

- Какие спускаемые аппараты - это ваше дело, на то вы ученые и инженеры. Я скажу только одно - очередной срок пуска к Венере пропускать нельзя. Если пропустим, то за полтора года отстанем на три, а то и больше. Я понимаю, что и по лунным, и по венерианским, да и по марсианским станциям все сделать в срок очень трудно, да и сроки - тут даже мы, и то перенести не можем. Но надо. Надо, товарищи. И всю аппаратуру надо отработать «до звона», и всю работу организовать очень умно. Ни одного часа времени не должно пропадать. Накал, большой должен быть накал. Но у каждого исполнителя работа должна идти спокойно, чтобы каждый знал, что делает и зачем. Каждый должен быть горд, что участвует в таких делах. Вот это задача ваша, товарищи руководители.

Устинов обвел взглядом всех присутствовавших в кабинете. Министры, главные конструкторы, директора заводов, ученые, молчали. Секретарь ЦК тяжело вздохнул.

- Понимаю, что не легко. И Лукину с Бабакиным не легко. Вам, прежде всего, прежде всех надо отмобилизоваться, чтобы превзойти самих себя! Вы поняли, товарищи? Смежники вам помогают, и будут помогать, но машины делать вам. Вам прежде всего и отвечать. Я думаю так: дней через десять опять в таком составе соберемся здесь же. А как дела по Марсу?

Большой разговор закончился около часу дня. В кабинете стало шумновато. Задвигались.

- А вот теперь пойдем на сборку. Надо посмотреть машины. А то ведь улетят, и не увидишь...

К Устинову подошел один из министров.

- Я бы очень просил разрешить мне уехать. У меня на 14 часов совещание назначено...

- Важное?

- Да как сказать, - как-то нерешительно ответил министр.

Нет. Я думаю, тебе будет полезно машины посмотреть. Ведь не видел, наверное, на чем твои приборы летают, а? Вот то-то. Полезно посмотреть. Полезно. Так что, товарищ Бабакин, пошли'? Похвалитесь вашими достижениями.

Собрались через месяц, в начале августа, почти в том же составе. Разговор начал Устинов:

- Товарищи дорогие, посмотрел я ваши дела и понял, что для обеспечения пуска станции с луноходом в начале октября, как прошлый раз договорились, нужны очень тонко продуманные мероприятия. Я прошу докладывать объективно - только это даст возможность такие мероприятия наметить. А дела за месяц не очень-то развернулись. Лётная «ЛУНА» еще только в сборке, технологическую, правда, на испытания передали, но это к моему приходу, что ли? Испытания ведь еще не начали? Так?

Так, Дмитрий Федорыч, - подтвердил Бабакин. - Лётная машина будет в КИСе в середине августа. Испытания пойдут одновременно и технологической и летной...

- Ой, смотрите, Георгий Николаич, как бы вам не обмануться, - с укоризной произнес Келдыш, - техника совсем новая, смотрите...

- Да, это мы понимаем, но что делать? Времени-то совсем нет, попробуем испытания вести параллельно, только не в ущерб качеству, конечно.

- Качество - это главное, товарищи. Вы же знаете, на все наши космические выходы мир смотрит. А как дела с лунными машинами для доставки грунта? Пришел ко мне ваш министр и зажег этой идеей. Ведь в этом кроме научно-технического престижа есть что-то символическое, будто бы на Луне побывали и на Землю вернулись, а? Это захватывающая задача! На такие машины надо все силы положить. Если нужны какие-нибудь решения Центрального комитета, то давайте предложения, ради Бога, скорее!

- Дмитрий Федорыч, мы так наметили: в следующем году, в январе соберем летные машины, в КИСе подготовим в марте, а в апреле можно и пускать, - доложил Бабакин.

- Работать только в апреле, под май - праздник же, и двумя машинами. Только так.

- Дмитрий Федорович, - поднялся Лукин, - мы решили немного по-другому работу в КИСе организовать, создали комплексную бригаду, она и будет все испытания вести. А руководителем назначим заместителя Бабакина - Ивановского.

Как организовать - это дело ваше. Главное чтобы результат был. А Ивановского я знаю, не возражаю... В апреле... в апреле... да, в апреле две машины пустить за грунтом нужно.

Внутреннее напряжение должно быть на порядок выше. Все вы должны во время предусматривать и предугадывать. Задержка на два-три дня может привести к срыву всех планов. И луноходы, и грунт, и «ВЕНЕРЫ», и «МАРСЫ»! В 1969 году мы должны дойти до Венеры! Должны! Это же громадное дело и для науки и для международного престижа. А грунт с Луны - это исключительно! У Бабакина и Лукина особенно тяжело. Надо им помогать... Я считаю, что через месяц надо будет еще раз собраться и опять все посмотреть...

То, что говорил тогда, на двух совещаниях у нас Устинов, приведено здесь почти со стенографической точностью. Не очень представляя, пригодятся записи для чего-нибудь впоследствии, я тогда их сделал. Они сохранились, и я решил их привести. Мне кажется, они достаточно точно воспроизводят стиль проведения подобных совещаний в те годы.

И так: Доклад Гагарина Государственной комиссии 13 апреля 1961

(запись с фонограммы, без редактирования)

... Последняя, предстартовая подготовка производилась утром. Производились проверка наклейки датчиков для записи физиологических функций, запись самих физиологический функций на медицинской аппаратуре, медицинское обследование. Все это прошло хорошо. По мнению врачей, которые осматривали и

али данные, самочувствие было хорошее. Перед этим хорошо отдохнул, выспался, чувствовал себя хорошо.

Скафандр одели правильно, подогнали. Затем положили в технологическое кресло. В технологическом кресле пробовали, как на скафандре лежит привязная система, вентиляцию скафандра, проверили связь через скафандр. Все действовало хорошо.

Затем состоялся выезд на стартовую позицию в автобусе вместе с товарищами, моим заместителем был Титов Герман Степанович, и друзьями-космонавтами поехали на старт. Вышли из автобуса, и тут я немного растерялся: доложил не председателю Государственной комиссии, доложил Сергею Павловичу и Маршалу Советского Союза. Был такой момент, когда я просто растерялся. Потом извинился, заметив свою оплошность.

Затем подъем на лифте, посадка в кресло. Посадка в кабину прошла нормально, хорошо. Подсоединили, подключили - все хорошо. Проверка оборудования прошла хорошо. При проверке связи получилось так, что сначала слышал хорошо, а меня не слышали, потом стали слышать хорошо. Когда включили по КВ-каналу музыку, эта связь стала забивать УКВ-канал. Я просил ее выключить. При вторичном включении все работало хорошо. Связь была двусторонняя, устойчивая, хорошая. Настроение в это время было хорошее, самочувствие хорошее. Доложил о проверке оборудования, о готовности к старту, о своем самочувствии. Все время была непрерывная связь.

Затем произвели закрытие люка №1. Слышно, как его закрывают, стучат ключами. Потом что-то начинают отворачивать, присняли люк. Я понял: что-нибудь не в порядке. Сергей Павлович говорит: "Вы не волнуйтесь, вы не волнуйтесь..."

Для связи с Землей "ВОСТОК" имел две радиолинии связи - на коротких и ультракоротких волнах. Позывные их были "Заря" и "Весна". В спускаемом аппарате корабля три люка. Через первый люк космонавт садился в кабину на старте и при спуске на землю катапультировался. Во втором люке с специальном отсеке размещался парашют спускаемого аппарата. Третий люк чисто технологический и использовался только на заводе для монтажа оборудования кабины.

...Закрыли крышку люка, все нормально. Объявили часовую готовность, получасовую. В общем, все проходило нормально. Закрыл шлем. Пятиминутная готовность, минутная готовность. Слышно когда разводят фермы, когда уходил установщик - это слышно. Получаются какие-то мягкие удары, прикосновения чувствуются, слышно по конструкции, по ракете идет. Немного покачивается. Потом началась продувка, захлопали клапаны, слышно как работают клапаны. Запуск на предварительную ступень. Слышно как работали двигатели, дали зажигание, заработали двигатели, шум. Затем промежуточная ступень. Шум усилился несколько, и когда вышли двигатели на главную, основную ступень, тут шум уже больше, но я бы не сказал, что слишком резкий, который оглушает, мешает работе. Шум приблизительно такой, как в кабине самолета. Во всяком случае я был готов к большему шуму. И так плавно, мягко снялась ракета, что я не заметил, когда она пошла. Потом чувст

кая дрожь по ней идет, мелкая вибрация. Сергей Павлович информирует: "70-я секунда". Здесь, в районе 70-й секунды плавно меняется харак

аций на этой конструкции. Частота вибраций падает, меньше частота, а амплитуда растет. Потом постепенно тряска затихает, и к концу работы первой ступени примерно такая же вибрация, как в начале работы. Перегрузка плавно растет. Перегрузка вполне переносимая, нормально переносимая, как на обычных самолетах, примерно 5 g.

При этой перегрузке я вел все время доклады, вел связь со стартом. Правда, немного труднее разговаривать, ведь стягивает мышцы лица. Потом перегрузка достигает своего пика и начинает плавно уменьшаться, и затем резкое выключение этих перегрузок, резкий спад перегрузок, и как будто что-то отрывается от ракеты, чувствуется такой хлопок и перегрузка резко падает, резко падает уровень шума в ракете.

После этих перегрузок как будто состояние невесомости. Там перегрузка, наверное, единица с небольшим. Потом опять начинает перегрузка расти, начинает прижимать, уровень шума уже меньше.

На 102-й секунде слетел головной обтекатель. Процесс очень яркий - сход головного обтекателя. Получился толчок, хлопок, и она половинка этого обтекателя как раз напротив "ВЗОРА". Обтекатель медленно пошел от "ВЗОРА". Видно, он раскрылся, видно конус, и он медленно пошел вниз, за ракету. В это время прямо во "ВЗОРЕ" была видна Земля.. Очень хорошо - как раз не было облачности. Складки местности, лес видно, реки видно, реки большие. По-моему Обь была в этом районе, или Иртыш. Большая река, видно хорошо острова на этой реке. Складки местности такие крупные, овраги - все видно. Я вел репортаж.

Потом, на 211-й секунде перегрузки растут, растут, и, примерно так же, как и первая ступень, выключается и вторая ступень. Тоже резкий спад перегрузок, резкое падение шума и, тут же, состояние невесомости. Причем по "ВЗОРУ" можно наблюдать идет ракета или нет. Она живет...

На внутренней стороне крышки третьего люка, перед лицом космонавта, на иллюминаторе был установлен

ий ориентатор "ВЗОР", дававший возможность космонавту визуально определять положение корабля по отношению к поверхности Земли.

...К концу работы первой ступени, когда слетел головной обтекатель, во "ВЗОРЕ" горизонт немного до верхнего края не доходил, то есть ракета шла с углом тангажа, затем, к концу работы второй ступени, она легла по горизонту и даже ниже горизонта.

Выключилась вторая ступень, спали перегрузки. Невесомость по

ючения по моим ощущениям (по времени я не заметил) примерно секунд 10-15 до включения третьей ступени. Затем был слышен глухой хлопок, и включилась третья ступень, причем так плавно-плавно, как будто она так подошла и нежненько повела от нуля, плавно стала набирать перегрузку. Затем начал увеличиваться угол тангажа, и к концу работы третьей ступени примерно только половина "ВЗОРА" была занята горизонтом внешнего кольца - увеличился угол тангажа. Все время я наблюдал, вел репортаж. Видна была облачность, тени от облаков на Земле. Землю видно очень хорошо, предметы на Земле хорошо различимы.

Продолжается полет. Кончила работать третья ступень. Выключилась третья ступень также резко. Тут перегрузка немножко возросла, и резко, таким хлопком, резкое выключение. Затем, примерно через 10 секунд произошло разделение. Почувствовал я толчок на корабль и началось медленное вращение. Стала Земля уходить влево вверх. Тут я увидел горизонт. Все время вел репортаж. Звезды, небо, совершенно черный цвет неба. Звезды немножко четче на этом фоне, такие светящиеся точки причем их перемещение в иллюминаторе "ВЗОРА", очень большое перемещение этх звезд. Очень красивый горизонт. Видна окружность Земли. Вокруг Земли у самой поверхности, нежный-нежный голубой цвет, затем постепенно темнеет, немножко фиолетовый оттенок приобретает и переходит в черный цвет. такой нежный-нежный ореол вокруг Земли. Красивый очень...

До отделения корабля от третьей ступени ракеты-носителя полет строго ориентирован в пространстве. После отделения до включения собственной системы ориентации корабль занимал в пространстве произвольное положение.

...Примерно градусов около 30 северной широты я услышал "Амурские волны" - передавал Хабаровск. И на этом фоне телеграфные позывные "ВЕСНЫ". Записи свои производил в борт-журнал. Над морем общая поверхность какая-то серая, неровная. За счет этих неровностей видно перемещение и, мне кажется, что сориентироваться над морем вполне возможно, осуществить ориентировку, привязаться к местности и сориентировать корабль для включения тормозной установки.

Затем продолжал полет уже без связи, связи не было. По заданию у меня были доклады. Доклады производил и телеграфом и в телефонном режиме. Произвел прием пищи и воды. Воду и пищу принял нормально, затруднений никаких не наблюдал.

Чувство невесомости немножко непривычное. В земных условиях мы привыкли к какому-то определенному положению. Если сидишь, то спиной прижимаешься, а здесь получается такое ощущение, как будто висишь в горизонтальном положении на ремнях, на лямках. Тут ясно, что плотно подогнана привязная система, и она оказывает давление на грудную клетку, и поэтому, очевидно, создается такое впечатление, что висишь. Немножко необычно, но потом привыкаешь, приспосабливаешься. Никаких плохих ощущений не было во всяком случае.

Производил

иси. На вопросы хотел ответить. Взял планшет, карандаша нет. Улетел куда-то. Было ушко привернуто к карандашу шурупчиком. Шуруп вывинтился и карандаш улетел, осталось на шнурке одно ушко от карандаша..

В это время уже был в тени З

еще до входа в тень Земли у меня все время производилась запись на магнитофон. Вел репортаж по УКВ-каналу весь старт и выход на орбиту. Все записано, все хорошо приняли, связь устойчивой была.

Вход в тень Земли очень резкий, переход от света к тени. Причем такое ощущение, что Солнце заходит то в один иллюминатор, то в другой. Приходится отворачиваться или прикрываться как-то, чтобы не попадало в глаза. А тут смотрю в один иллюминатор - ни горизонта, ничего не видно, в другой - тоже темно. Думаю: что же это такое? Заметил по времени - вошел в тень. Объект все время вращался, примерно 2-3 градуса в секунду с угловой скоростью он вращался. Горизонта Земли не видно, звезд тоже не видно. Тут я сообразил, что, очевидно, иллюминатор был обращен на Землю. Но на Земле ничего не видно, а потом, когда иллюминатор выходил на небо, то на черном фоне неба видно звезды. Иногда попадало в иллюминатор две-три звезды. Но созвездия определить очень трудно, невозможно, потому что происходит все очень быстро, и не все созвездие попадает в иллюминатор.

Включилась солнечная система ориентации, я доложил по КВ и УКВ-каналам и продолжал полет. Начал расходоваться газ, причем при работе солнечной ориентации он расходовался из обеих систем - первой и вторй систем одновременно. Примерно к моменту выхода из тени Земли давление в обеих системах было: в одной 150,2 атмосферы, в другой около 150 атмосфер. Я почувствовал, что когда система ориентации включилась, угловые перемещения корабля изменились, стали очень медленными, почти незаметными....

Перед включением оптических датчиков системы солнечной ориентации происходит успокоение вращения корабля по сигналам датчиков угловых скоростей.

...В это время также

л доклад по КВ -каналу. При подлете примерно к 40-50 градусам южной широты, слабо, на несколько секунд пробивалась музыка и иногда удавалось слышать позывной "Весны". Меня телефоном вызывали "Кедр" -"Весна". Я сразу вкл

а передачу, стал передавать им связь. И потом, чем ближе к апогею подлетал, тем слышимость все улучшалась. И когда проходил мыс Горн в апогее, тут было очередное сообщение: меня поняли, и я очень хорошо понял. Мне сообщили, что иду правильно, орбита расчетная, все системы работают хорошо. И я соответственно проводил доклады.

Перед выходом из тени я более внимательно смотрел, тут была такая вещь: иллюминатор был как раз под углом к горизонту, и, перед самым выходом, очень интересно был виден горизонт. По самому горизонту такая радужно-оранжевая полоса, цвет примерно как у скафандра, потом она немного темнеет, темнеет и цветами радуги переходит в черный цвет, совершенно черный цвет.

Тут объект начал работать, падает давление в системах ориентации. Чувствуется, что начинается более упорядочное движение вокруг продольной оси и по тангажу. Затем он начал ходить несколько по рысканию. В начале ориентации он остановился, довольно устойчиво идет.

В это время была идеальная ориентация по "ВЗОРУ": во внешнем кольце весь горизонт был вписан совершенно равномерно. Объект двигался по стрелке по "ВЗОРУ", все предметы двигались строго по стрелкам, затем плавно начали уходить в левый угол вперед. Опять горизонт было видно...

Движение поверхности Земли во "ВЗОРЕ" по стрелке свидетельствует о правильном положении корабля в пространстве для торможения и схода с орбиты. Корабль движется при этом вперед соплом тормозной двигательной установки.

"Объектом" Гагарин несколько раз в докладе называл свой корабль - так принято было называть его на заводе.

...В это время производил доклады о системе ориентации. В системе ориентации давление постепенно падало, и, к моменту запуска тормозной двигательной установки, давление в системе ориентации упало примерно до 110 атмосфер...

Гагарин наблюдал за показаниями манометров, измерявших давление газа в баллонах системы ориентации, расходуемого соплами микродвигателей корабля.

...Производил записи на магнитофон, докладывал по телеграфу и телефону. Тут уже по КВ-каналу связь была хорошая, я слышал хорошо Землю и, как я понял, меня хорошо слышали.

На 56-й минуте проходит первая команда. Ориентация идет четко: вращение объекта по крену и то очень-очень маленькое. Почти за все время, как он вышел из тени, как сориентировался, и до включения ТДУ, он развернулся примерно градусов на 30, может быть, даже несколько меньше.

Затем проходит вторая команда. Опять доложил телефоном, телеграфом проход второй команды. Заметил давление в баллоне ТДУ, давление в системе ориентации, показания всех приборов, время прохождения этой команды, приготовился к спуску. Закрыл правый иллюминатор, притянулся, закрыл гермошлем и переключил освещение на рабочее...

"Первая" и "вторая" команды выдавались бортовым программно-временным устройством автоматически для "поиска" Солнца датчиками системы ориентации и подготовки включения ТДУ - тормозной двигательной установки.

...Затем проходит третья команда точно в заданное время. Давление заметно падает, и - запуск. Как заработало, я услышал через конструкцию небольшой зуд передается по кораблю. Я сразу з

мя включения ТДУ. ТДУ работает, кончает работать, причем выключается резко - шум, перегрузка немножечко и потом резкая невесомость, резкое выключение ТДУ.

Я засек время работы: у меня получилось точно 40 секунд.

В момент выключения тормозной двигательной установки произошел резкий толчок и объект начал крутится вокруг своей оси с очень большой скоростью. Примерно происходило так: сверху, справа, вниз, влево по "ВЗОРУ". Угловая скрость была около 30, не меньше.

Вижу, над Африкой произошло это, Земля - горизонт - небо... Только успевал закрываться от Солнца...

При выключении ТДУ корабль, очевидно, получил какой-то возмущающий импульс, не парированный уже выключенной системой ориентации, находящейся в приборном отсеке. Это было подтверждено позже при тщательном изучении телеметрической информации.

...Я ждал разделения. По телефону доложил, что ТДУ работала нормально, доложил давление в начале, давление в конце, время работы ТДУ.

Мне было интересно самому, что происходит. Разделения нет. Я знал, что по расчету, это должно было произойти через 10-12 секунд после выключения ТДУ. По моим ощущениям больше прошло времени, но разделения нет...

Здесь Гагарин ошибся. В начале эскизного проектирования действительно прорабатывался вариант разделения отсеков корабля через 10-12 секунд после выключения ТДУ. Но в этом варианте возникала вероятность соударения отсеков, и это время было существенно увеличено. Гагарину, очевидно, запомнились данные

го проекта Сигналы программно- временного устройства на начало ориентации корабля и времени разделения отсеков по сравнению со временем, доложенным Гагариным отличаются на 24 и 36 секунд соответственно. Анализ телеметрических данных показал, что разделение отсеков корабля произошло по циклограмме программно-временного устройства. сть доклада с ошибкой в 24-36 секунд объясняется использованием на борту механических часов и несколько возбужденным состоянием космонавта.

Я решил, что тут не все в порядке. Засек по часам время. Пршло минуты две, а

ния нет. Доложил по КВ-каналу, что ТДУ работала нормально. Прикинул, что все-таки сяду, тут еще все-таки тысяч шесть километров есть до Советского Союза

тысяч восемь километров до Дальнего Востока. Где-нибудь сяду. Шум не стоит поднимать. По телефону, правда, я доложил, что ТДУ сработала нормально и доложил, что разделения не произошло.

Как мне показалось, обстановка не аварийная, ключом я доложил: "ВН" - все нормально.

Лечу, смотрю - северный берег Африки, Средиземное море. Четко все видно, все хорошо, все колесом крутится. Жду разделения.

В 10 часов 25 минут 57 секунд должно было быть разделение, а произошло в 10 часов 35 минут, приблизительно на 10-й минуте после работы тормозной двигательной установки. Разделение я резко почувствовал: хлопок, затем толчок, вращение продолжалось. Тут погасли все индексы на приборе контроля работ: погас "Спуск-1", включилась только надпись "Приготовится к катапультированию". Зам

е на глаз, что высота все же нижэе, чем была в апогее: здесь уже предметы на Земле различаются резче. Я закрыл светофильтры "ВЗОРА".

Начинается вхождение в плотные слои атмосферы, причем вращается шар по всем

ольшой скоростью. Скорость была градусов 30 все время, и после разделения сохранилась. Затем чувствуется, начинается торможение, какой-то слабый зуд идет по конструкции, слабый, чуть ощутимый. Я уже позу для катапультирования занял, жду. Начинает замедляться вращение, уже полного оборота не совершается, по другой оси точно также.

Иллюминатор "ВЗОРА" закрыт шторкой, но по краям этой шторки появляется такой ярко-багровый свет. И слышно потрескивание: или конструкция, или, может быть, расширяется теплозащитная оболочка при нагреве. Не часто потрескивает, так, раз в минуту-две. Чувствуется, что температура высокая была...

При вхождении в верхние слои атмосферы на высоте около 100 километров ее воздействие вызывает образование приповерхностного плазмен

я с температурой несколько тысяч градусов. При дальнейшем снижении сопротивление атмосферы возрастает, что приводит к замедлению падения, росту перегрузок. Спускаемый аппарат стабилизируется.

...Потом несколько слабее начинают расти перег

десь перегрузки были маленькие - единица-полторы. Потом плавный рост перегрузок, очень плавный. Колебания шара все время продолжаются. Солнце попадало в иллюминаторы, и по этим "зайчикам" я мог определить примерно, как корабль вращается: примерно градусов 15 было в момент максимальных перегрузок, причем колебания по всем осям. Но чувствуется идет с поддр

м. Перегрузки, по моим ощущениям, были за 10g.

Был такой момент, примерено секунды две-три в глазах начали расплываться приборы. И этот пик небольшой, его продолжительность очень маленькая. Затем начинается спад перегрузок. Падают перегрузки, причем падают плавно, но более быстро, чем они нарастали. Думаю, наверное скоро будем катапультироваться.

Когда перегрузки начали "жать", Солнце било в задний иллюминатор, а затем, примерно на 90 градусов я развернулся к Солнцу, когда перегрузки спали. И здесь, очевидно, после перехода звукового барьера, слышен свист воздуха, слышен свист ветра.

Настроение хорошее. Разделение произошло, как я заметил, и глобус остановился приблизительно по середине Средиземного моря. Думаю: все нормально, дома сажусь...

На пульте в ка

ск

ппарата размещался небольшой глобус, вращающийся в полете. Гагарин мог в любой момент следить, над каким местом Земли он пролетает. Вращение глобуса автоматически прекратилось в момент отделения спускаемого аппарат от приборного отсека - начала баллистического спуска на Землю

...Жду катапультирования. В это время, на высоте примерно 7 000 метров происходит отстрел крышки люка №1: хлопок, и ушла крышка люка. Я сижу и думаю, не я ли катапультировался? Тихонько голову кверху повернул, и тут хлоп - выстрел, и я быстро катапультировался. Катапультирование произошло очень мягко, хорошо. Вылетел с креслом, ввелся в действие парашют стабилизирующий. На кресле сел, как на стуле, удобно, хорошо. И вращало меня в правую сторону на этом стабилизирующем парашюте.

Я сразу увидел, река большая. Ну, думаю тут больше других рек таких нет, значит это Волга. Потом смотрю, что-то вроде города на одном берегу и на другом берегу. Произошло катапультирование приблизительно около километра, может быть даже меньше, от берега Волги. Думаю ветерок меня сейчас потащит туда, буду приводняться в Волгу. Потом отцепляется стабилизирующий, вводится в действие основной парашют. И тут мягко так, даже я ничего не заметил, кресло ушло от меня, вниз пошло. Я стал спускаться на основном парашюте. Ну, на основном парашюте меня опять развернуло к этим городам, к Волге. Смотрю, один город большой на том берегу, а здсь поменьше. Я еще когда учился в Саратове, знаю - прыгали мы за этим лесом, много летали. Там железная дорога, мост через железную дорогу и длинная коса в Волгу к этому мосту. Думаю, наверное, Саратов здесь.

Затем раскрылся запасной парашют. Наблюдал за местностью, видел, где приземлился шар - спускаемый аппарат, белый парашют, шар, лежат недалеко от берега Волги. Приземлился он примерно километрах в четырех от меня. Затем лечу, смотрю: справа от меня полев

там видно много народу, машины едут, дорога проходит. Я уже дорогу прошел, еще шоссе идет. Дальше овраг проходит и за оврагом домик. Вижу женщину. Ну, думаю, сейчас я угожу как раз в тот самый овраг. Несет меня и несет, ничего не сделаешь. Купола красивые, я чувствую что все смотрят. Хорошо идет спуск. Потом я смотрю, приземляюсь

на пашню. Спиной меня несет, но трудно развернуться, не развернешься. Перед землей, метрах в тридцати, меня плавно повернуло прямо лицом. Ветерок - метров 5-6. После посадки ногами ткнулся, собрался, покатился, ничего не повредил.

Приземление очень мягкое было, на пашню. Я сам не понял, как стою на ногах. На меня падает задний парашют, передний парашют пошел вперед, я его погасил, снял привязную систему с себя. Посмотрел: все цело, жив, здоров.

За пригорочком этим полевой стан оказался. Вышел на пригорочек, смотрю, женщина идет с девочкой ко мне. Метрах в 800-х она была от меня. Я к ней иду. Смотрю, она шаги замедляет. Тут я начал махать, кричать: "Свой, свой, советский, не бойтесь, не пугайтесь, идите сюда!" Тогда она неуверенно, тихонько ступает ко мне. Я подошел, сказаал, что я советский человек, прилетел из космоса. Познакомился с ней. Я говорю: "Ну, идемте к парашютам, я попрошу вас побыть здесь, никому не разрешайте трогать это место, а я схожу до полевого стана".

Думаю, сейчас сниму скафандр и пойду туда. Только подхожу к парашютам, идут мужчины - трактористы, механики, с полевого стана. Шесть человек подошли. Познакомились мы с ними. Я ска

то я. Они говорят, что сейчас передают сообщение по радио. Мы с ними минуты три поговорили. Смотрю, подъезжает на ЗИЛ-151 майор Гасиев. Мы представились друг другу. Я попросил как можно быстрее сообщить в Москву".

Этот доклад был документом чрезвычайно интересным тем, что не содержал еще ничего

нного ни обстоятельствами, ни вмешательством сторон. Он был во многом "специальным" и для читателя, недостаточно знакомым с космической техникой тех лет, может быть и не совсем понятным.

Здесь курсивом даны пояснения некоторых событий.

Доклад Гагарина Государственной комиссии многие годы не публиковался, затем с несколькими купюрами был опубликован. Так, 12 апреля 2001 года некоторые изъятые фрагменты доклада были опубликованы в московской газете "Труд.7" под именем полковника А.Докучаева в статье "Тайны известного полета Юрий Гагарин мог не вернуться на Землю".

На совести автора можно оставить ряд несуразиц и "страшных" догадок о превращении "всего внутри корабля в пепел при сбое на орбите", или "Два раскрытых парашюта - это опасно, очень опасно". и т.д.

«…Да-а, новая «ВЕНЕРА»… Да не одна, сразу две… Но это не моя печаль - одна ли, две, это работа завода , смежников да испытателей… А вот почему «ВЕНЕРА-4» замолчала? Что со спускаемым аппаратом? Раздавила его атмосфера или сгорел? И что это за дьявольская планета такая, вот тебе и сестра Земли, родственница, так сказать…»

Наверное, такие мысли мелькали в голове Александра Юльевича Вателя, ведущего инженера проектного КБ-1. Разговор у Главного, о котором он узнал в тот же день, не на шутку встревожил его. Легко сказать - 25 атмосфер и 400 градусов!

Действительно, в «венерной» области космической техники складывалась несколько необычная ситуация. Мы влезали в условия высоких давлений и температур. Человек живет на Земле и трудится на дне воздушного океана, где давление около одной атмосферы. Не только его жизнь, но и все природные явления, и многие производственные процессы протекают при этом давлении.

Все, до той поры, создававшиеся космические аппараты рассчитывались на полет в космическом пространстве, в вакууме. Это далеко не просто. Но перепад давления при переходе к космическому вакууму составлял только одну атмосферу, которая и давит изнутри на стенки корпуса, поскольку там, внутри имеется газ под давлением, чуть выше нормального. А тогда, при первых «венерианских» проектах?

Техника высоких давлений. Насосы, компрессоры, толстенные прочнейшие сосуды, баллоны…Массивность, крепость, прочность. И вдруг среди всего этого - космический аппарат! А в нем каждая деталь, каждый прибор, каждый болт и гайка должны были быть до предела легкими…

Венера заставила космонавтику осваивать не свойственные ей области науки и техники. И не только теоретически. Для испытаний создававшихся конструкций потребовались и совсем другие испытательные устройства.

Если до «ВЕНЕР», помимо всего прочего, достаточно было вакуумных камер, где проводились проверки на герметичность, то теперь потребовались специальные камеры высокого давления и температур. А это совсем уже другая техника.

Пришлось знакомиться и с действием динамических перегрузок при входе в атмосферу Венеры со второй космической скоростью такие, о которых даже в фантастических произведениях не мечталось: 450, 500 единиц! А до той поры космонавтика «знала» 10-20. Что это значило? Это значило, что любой прибор, болт, кронштейн, механический узел, становится в 450-500 раз тяжелее своего нормального, земного веса! И при этом не должен ни разрушиться, ни потерять работоспособность.

Ясно, что, создавая новый аппарат, конструктор изучает последние достижения в близкой, или той же области техники, обобщает опыт своих предшественников. Таков общепринятый метод, таков закон. А что в те годы было делать нашим конструкторам? Где и какой заимствовать опыт? Чьи достижения использовать? Да мало еще того, что новые давления и перегрузки, а температуры? Хорошо бы, если все это действовало на аппарат порознь, а то ведь вместе…

Вот то, что отчетливо представлял себе Александр Юльевич Ватель. В общем-то, проектирование новой «ВЕНЕРЫ» началось не на совещании у Бабакина. Нет, конечно. Проектанты, но то и проектанты, чтобы уметь заглядывать вперед. Но то было проектирование, так сказать, неофициальное. От Академии наук, традиционного заказчика, (заказчика, прямо скажем, номинально юридического, но не финансировавшего наши работы) задания не поступало. «Заказчик» еще сам не знал, что же ему лучше всего заказать? астрономически благоприятные сроки для пусков к Венере наступают примерно через каждые 19 месяцев. «ВЕНЕРА-4» ушла в полет 12 июня 1967 года, значит следующий срок, хочешь, не хочешь, будет в начале января 1969 года. Вот и все время на обдумывание, разработку, изготовление, испытания. Разве успеешь с чем-то совершенно новым?

И стало ясно, что ожидавшейся спокойной жизни в процессе раздумий над новыми станциями пришел конец. То у одного стола, то у другого в течение дня проектанты что-то оживленно обсуждали, а кое-кто в одиночку «вертел» свою проблему. В первую очередь становились очевидными переделки в спускаемом аппарате. Вместе с тем помнили и слова Главного: «Не очень увлекаться переделками! Много «дров наломать» ума не надо. Только самое необходимое. Во всякие улучшения не лезть. Некогда!»

Поразмыслив еще пару дней, Александр Юльевич Ватель четко зная, что вес станции не должен превышать возможности ракеты-носителя с учетом астрономических и баллистических особенностей полета к Венере в 1969 году, к своему неудовольствию у баллистиков услышал, что эти самые особенности сокращали допустимый вес станции, а не увеличивали его. И вся эта экономия, эти «общие» килограммы должны были быть по-братски поделены между двумя «соседями» - родными братьями, орбитальным отсеком и спускаемым аппаратом.

На сколько утяжелится спускаемый аппарат, столько же, а то и больше, нужно будет «отнять» от орбитального. А в нем радиооборудование, приборы систем ориентации, управления, автоматики, корректирующая двигательная установка, топливо для нее, газ в баллонах для системы ориентации, научные приборы. Что выкинешь?

Разговор с «наукой» неминуем со дня на день. Из институтов Академии наук не замедлят примчаться и, с пеной у рта, будут доказывать, что только их прибор самый главный и без него лететь никак нельзя. Придется их мирить, искать какой-то компромисс…

А как быть со спускаемым аппаратом? Форма останется, конечно, шарообразной. При минимальном весе только она выдержит то бешеное давление. Нельзя при этом отходить и от прежних размеров, нельзя забывать и того, что хотя спускаемый аппарат и шар, но он должен быть «ванькой-встанькой», чтобы не кувыркался при входе в атмосферу.

Это в принципе не вопрос. Нужно разместить аппаратуру внутри шара так, чтобы она «перевешивала» ниже его центра. Так то в принципе. А легко ли по заказу все так разместить? Быть может, для этого придется и форму приборов менять. И ведь не просто все «распихать», пусть даже и по закону «ваньки-встаньки». А как добираться до каждого прибора при испытаниях, если потребуется?.. Или вот парашют. Его куда девать? Вес - приличный, объем…объем небольшой. Самый раз куда ни будь «вниз». Да не тут-то было! Ему надо найти наиудобнейшее место на самом «верху». А там антенна бортового передатчика, антенны радиовысотомера и часть научных приборов. Ведь именно на «верху» одно-единственное место, которое откроется при входе в атмосферу… Это тогда, когда будет вводиться парашют…

Да, надо думать и думать…

На следующее утро Александра Юльевича Вателя позвал к себе Татаринцев. Он сидел в своей комнатушке, смежной с залом проектантов. Рядом с его столом вдоль окна «компоновочный» стол. Широкий, длинный. На нем, обычно раскатывались во все свои три или четыре метра листы пергамина с общими видами станций. Для особо почетных «гостей» несколько высоких специальных табуретов, на которых, порой, «кто-то» очень удобно «возвышался» над всеми остальными и «изрекал» истины. Некоторое начальство это очень любило.

На тот раз Татаринцев сидел не за этим столом, это, по всей видимости, потому, что на него еще нечего было класть.

- Садись, Александр Юльевич, поговорим, как «ЦУ» Главного выполнять.

- А может, пригласить наших инженеров, всем вместе поговорить?

- Пригласим, обязательно пригласим. Пока я хотел с тобой посоветоваться, как работу распределить. Кому что поручим? Кому орбитальным отсеком заняться, кому спускаемым аппаратом. Это, я чувствую, орешек будет…

- Да я вчера думал, мне кажется, орбитальный дать лучше группе Архипова, а за спускаемый я бы сам взялся, да Николай Иванович Власов поможет.

- Согласен. А кто всю станцию в руках держать будет? Я сейчас полностью не могу, сам знаешь, не одна «ВЕНЕРА» и «ЛУНА» и «МАРС». Что, если ты возьмешься, а? - И Михаил Иванович, чуть улыбнувшись, по привычке с хитринкой посмотрел на собеседника.

- Ну, мне как-то неудобно. Ведь я не начальство, а тут власть придется проявлять…

- Вот и хорошо. Ты ведущий проектант, вот и веди! А что касается власти, то ведь ее с умом надо проявлять. Одной-то власти в нашем деле маловато, ум нужен. Так что давай, старина, договариваться. Берись. Я так Главному и скажу. Ну а теперь зови всех своих…

Минут через пять несколько инженеров расселись, в, увы, далеко не обширной комнатке начальника КБ-1, именуемой, правда, кабинетом, и за большим компоновочным столом получили все необходимые «ЦУ» - ценные указания. Все, что говорил Главный, все, что было обсуждено у него на совещании, Татаринцев со всеми подробностями постарался передать, порой пытаясь даже сохранить ту интонацию, с которой кто-то высказывал сомнения, или предлагал то, или иное решение. От этого, как он считал, зависело очень многое. С кем легко будет договориться, а с кем придется и помучаться. Люди разные, ничего не попишешь…

Через неделю, проходя по залу, я заметил приветливый кивок Александра Юльевича. Подошел к нему.

- Вот посмотрите, что получается.- Он протянул мне листок бумаги. Это была самая предварительная весовая сводка, первая прикидка. Там значилось:

Исходная станция …кг.

Снимаем (оборудование) …кг.

Ставим (оборудование) …кг.

Утяжеление конструкции …кг.

Облегчение конструкции …кг.

Ожидаемый вес …кг

Допустимый вес …кг.

Даже из этих семи строчек можно было понять, что концы с концами не сходятся. Как всегда, потребных килограммов не хватало.

- А Главному показывали?

- Да что показывать то? Еще нечего, сами видите, 30 килограммов дефицит. А что снимешь? Сам не знаю. И радистам, и антеннщикам и управленцам и науке - всем только дополнительный вес давай. А где мне его брать, позвольте спросить?

- Знаешь, Александр Юльевич, что я тебе посоветую? Особенно много времени на уговоры ты не трать, мне думается денька через три надо к Главному идти. Пусть он решение принимает. Без этого друзей не уговоришь. Они же уверены, что ты им все не показываешь, что у тебя, как всегда, заначка есть, а? Что я не прав?

- Да откуда? Ну…есть… скажу вам по секрету. А знаете сколько? Пять килограммов, а не хватает тридцать! Ну, мои пять сбросим, а откуда еще 25 брать? Кого-то надо зажимать, иначе ничего не завяжется.

- Завяжется. Не с нуля станция делается. Главный что говорил? Усовершенствованиями не увлекаться. Ну что управленцам потребовалось? Чего им не хватало? Все работало как надо. А радистам? Вот ПВУ - программно-временное устройство, по-моему, немного переделать придется. Ну а с наукой - в первый раз, что ли? Сами не справимся к академику поедем. Он их быстро в чувство приведет. Ведь они только с вами храбрые. Так что не горюй и не тяни время - вот мой совет. Надо спускаемым аппаратом заниматься. Вот там действительно работенки хватит. Так?

Да…пожалуй, вы правы.

А со спускаемым аппаратом проблемы налезали одна на другую. С парашютом в принципе вопрос решался относительно просто. Еще на первом совещании Георгий Николаевич предложил его уменьшить. Против этого никто не спорил. Действительно, прошлый раз шарик «полз» в атмосфере Венеры 95 минут. Такой медленный спуск никому не давал никаких выигрышей. Скорее наоборот. Из горячей атмосферы тепло лишнее только набирать. Парашют было решено уменьшить по площади раза в четыре. Это, естественно, дало и экономию веса.

Главной проблемой оставалось упрочнение корпуса шарика. Некоторые горячие головы и Володя Перминов прежде других, настаивал на расчете корпуса сразу атмосфер на сто. Сто атмосфер! От этого даже дух захватывало у видавших виды, как говорят. Сколько же такой «корпусок» будет весить? Кроме проблем, так сказать, теоретических, было осложнение и практическое. Корпус шара на давление 25 атмосфер из отдельных кусков не сваришь. Технологи долго мудрили, но ничего лучше того, чтобы делать его из специальной поковки, не придумали. А вы можете представить себе, что это будет за поковка? Шар диаметром больше метра, да еще из особого сплава, быть может из титана… Такую штучку просто не сделаешь. Наши металлурги не один завод объездили, и только на Урале нашлись смелые люди, взялись.

Взяться-то взялись, но срок такой назвали, что хоть за голову хватайся. И это в расчете на 25 атмосфер. А если так, как хотел Перминов? Думай, не думай, даже сам Володя никакого мало-мальски приемлемого решения предложить не мог.

И еще. В спускаемом аппарате два отсека - приборный и парашютный. Один от другого отделяет толстая, прочная перегородка-плита. Какой же ей придется быть при 25, или 100 атмосферах на нее давящих?

Обстановка была сложной. И Георгий Николаевич, и все руководство - директор завода Иван Николаевич Лукин, главный инженер Алексей Пантелеймонович Милованов прекрасно понимали, что совершенно нереально к январю 1969 года спроектировать, изготовить и испытать станцию со спускаемым аппаратом, способным выдержать давление в 100 атмосфер. Да мало еще, черт возьми, этого адского давления. И температура предсказывалась где-то около 500 градусов по Цельсию и среда агрессивная.

Но ведь все догадки, все предположения о том, что «там», строились на результатах, которые получили от «ВЕНЕРЫ-4» и американского «МАРИНЕРА-5», кое-что пытались прояснить наземные радиолокационные астрономические исследования.

А достаточно ли было этого? Точно ли совпадали данные исследований, давали ли достоверный ответ? Нет. Пока - нет. И все же… А если и новые станции не дадут полных ответов? Если новые спускаемые аппараты не достигнут поверхности в «живом» виде? Если там действительно 100 атмосфер и 500 градусов? На них только и рассчитывать? Но верны ли эти прогнозы?

О своих сомнениях Георгий Николаевич не говорил. Да и зачем? Советчиков и консультантов и сверху и снизу не занимать. Но решение, окончательное решение все-таки принимать ему. Так уж повелось: за ним «Предложение…» Далее будет следовать знакомая формула: «Предложение принять…»

К тому же не одна Венера на повестке дня. Давно уже Марс «скучает». И там интересного не меньше. Чуть приоткрыв свои тайны, соблазнительно манила Луна.

В разных подразделениях ОКБ разрабатывались новые марсианские и лунные станции. В цехах производства то на одном, то на другом участке можно было увидеть не только «венерианские» конструкции.

И во всем этом была частичка, и порой далеко не малая и ума и сердца Главного.

Кстати…парашют. Вот ведь удивительное порождение разума человеческого! Воистину все гениальное просто, но как не просто все гениальное!

Вроде бы, что такое парашют? Чего же проще?.. Горячие головы в свое время, при создании первых космических кораблей говорили Королеву: «Космонавтика! Космические корабли! И…тряпки! Атавизм! Где прогресс? Неужели нельзя придумать что-нибудь более надежное, чем тряпки? Ну, взяли бы вертолетный винт». Смотрели у Королева и вертолетный принцип спуска. Смотрели… Нет, остался в космонавтике парашют! Одно из древнейших изобретений в самой новой, самой совершенной области науки и техники.

Проблемами собственно парашютной науки и техники мы не занимались. Зачем кустарить? Есть опытнейшая организация, целый научно-исследовательский институт. Ему и карты в руки. А нам нужно было поместить парашют внутри спускаемого аппарата и обеспечить ввод его в самых благоприятных условиях.

Расчеты показывали, что шарообразный спускаемый аппарат будет входить в атмосферу практически так, как ему заблагорассудится. В любом произвольном положении. Это в самых верхних, разреженных слоях. Но чуть атмосфера станет плотнее - шар займет определенное положение за счет некоторого смещения его центра тяжести. Его «низ» несколько тяжелее «верха». Но не исключалось раскачивание, а оно может весьма осложнить ввод парашюта и допустить его нельзя. Проблема интересная, было над чем подумать, поразмыслить, посоветоваться, проконсультироваться… Нормальный творческий процесс. Прекрасно! Если бы не астрономические сроки, установленные отнюдь не начальством, даже самым большим.

Уныло шел к Главному конструктору Михаил Константинович Рождественский, руководивший у нас аэродинамическими вопросами. Что он мог сказать о путях решения той самой проблемы - устойчивости входа и спуска в атмосфере? А этим надлежало заниматься именно ему и его товарищам. Одно было ясно - колебания спускаемого аппарата нужно гасить, изобретать некий демпфер - гаситель вредных колебаний и ставить его в спускаемый аппарат.

- Да…- Бабакин почесал затылок, - раз нужно такое устройство, значит нужно. И оно должно быть. Мысли есть какие-нибудь?

- Ничего конкретного нет, к сожалению. Вот только одна мыслишка…совсем сырая, правда. Ты видел, как детишки на тротуаре по клеточкам прыгают? Камушек, или стекляшку кидают, а потом ее ногой подталкивают…

Бабакин с недоумением посмотрел на Рождественского.

- Ну и что? - спросил он, закуривая сигарету.

- А вот что. Ребята-то теперь умные. На днях шел я вечером, смотрю, у нашего дома прыгают девчонки. И вот что интересно, кидают они не стекляшку в квадратик на асфальте, а железную баночку из-под гуталина…

- Слушай, голуба, ты сегодня не «того», а?

- Да нет, я серьезно. Бросает девчушка эту баночку, а она так и припечатывается к тротуару, словно ее клеем намазали, и не подскакивает и не скользит. Сразу в ней энергия броска гасится. Не вытерпел я, попросил эту баночку, чувствую внутри что-то катается. Открыл - камушки внутри, да не плотно, не полная баночка. Вот ведь хитрецы…

- А эта самая девчушка, случаем, не твоя внучка? Быть может ты ее по родственным отношениям к себе в КБ научным руководителем возьмешь? Так…так…так…постой, постой… да ведь это же демпфер! Нет, ты понимаешь? Это же демп-фер! А вот, как его сделать? Как сделать… Ты говорил со своими?

- Говорил. Идея есть. Один наш инженер…

- А ну-ка позови его сюда, послушаем…

- Может рановато? Дай нам самим еще поработать.

- Тащи его сюда, кому говорю!

Так родилась идея демпфера для спускаемых аппаратов, получившая весьма широкое применение.

* * *

Михаил Иванович Татаринцев встретил своего «аэродинамического» коллегу, Михаила Константиновича, у входа в проектный зал. Здороваясь, он задержал его руку дольше обычного, а лицо украсил саркастической улыбкой.

- Так я слышал, что вы все изобретать изволите?

- Не понял…

- Ах, вы не поняли! Теплозащиту новую, демпфер! Не поняли! А где я на все ваши изобретения буду вес брать?

- Но это необходимо, без этого нельзя. Наши расчеты…

- Ваши «расчеты»! А компоновку спускаемого аппарата я когда сделаю? Ну ладно - смежники, у них свои интересы, на наши им плевать. А вы-то что?

- Не понимаю я тебя, Михаил Иваныч, ты действительно как плохой смежник. Неужели не понимаешь, что нужно. Обязательно нужно.

- Да все я понимаю. Но веса нет! Нет! Пусть Главный решает!

- Да причем здесь Главный? Ты что, маленький? Не первый год проекты…

Вот именно, что не первый. И каждый раз с вами одна морока. Как хочешь, а я пойду к Главному!

Бабакина в ОКБ в тот день не было, он с утра уехал в Академию наук. Поняв, что заряд пропадает и, несколько поостыв, Татаринцев позвал к себе проектантов.

Разговор по душам никаких резервов веса не выявил. На следующее утро он решил караулить Главного уже с 8 часов. Ради этого и приехал пораньше. Но в приемной уже было человек пять. Оказалось, не только он один такой «умный».

Бабакин появился минут через 15. На ходу, расстегивая пальто и кивнув ожидавшим, быстро прошел в кабинет. Татаринцеву удалось проскользнуть в дверь за ним. Идя за Главным по ковровой дорожке, он пытался начать свою «обвинительную речь» в адрес Рождественского.

- Подожди, подожди, Михаил Иваныч, быть может, раздеться мне дашь?

Татаринцев умолк на полуслове. Главный прошел в заднюю комнатку, почти тут же вышел обратно. За эти пару минут в кабинете оказались все ожидавшие в приемной.

- Вы что с утра ко мне пришли? С утра работать надо, а не по начальству ходить… Так что ты говоришь, Михаил Иваныч? Только покороче, а то вон видишь…- Георгий Николаевич кивнул головой в сторону стоявших около двери.

Георгий Николаич, я хочу сделать заявление…

- Ну, дорогуша, заявления обычно у нас конструктора делают. Давай без заявления.

Выслушав сбивчивую, горячую речь, суть которой сводилась в основном к демонстрации собственного бессилия перед «безобразиями», творимыми соседними подразделениями, и требованиями «немедленно собрать всех и решить…», Георгий Николаевич спокойно ответил, что собирать у него пока никого не надо, и что во второй половине дня он зайдет в КБ-1 сам.

Еще перед обедом на большом компоновочном столе в комнатке Татаринцева было разложено все проектное «наличие». Чертеж орбитального отсека лежал с краю, свернутый в рулончик, а результаты мук Николая Ивановича Власова, компоновавшего спускаемый аппарат, с многочисленными следами споров резинки с карандашом, были развернуты во всю ширь и, прижатые по краям круглыми металлическими грибками-грузиками, обнажали во всей красе несогласованные «внутренности».

Бабакин появился в коридоре около зала, когда уже прозвенел звонок, известивший об официальном окончании восьмичасового рабочего дня. Часть проектантов дружно устремилась в гардероб, а сидевшие за компоновочным столом - «заинтересованные», с тоской посматривая на часы, по все вероятности поняли, что их вечерним планам грозит срыв.

- Здравствуйте товарищи, здравствуйте, давненько что-то я у вас не был, - Главный, здороваясь с каждым за руку, подошел к столу. - Ну, так что у вас? Как дела идут? Вы слышали, надеюсь, что есть большие сомнения о давлении у поверхности планеты. Очень может быть, что шарик «ВЕНЕРЫ-4» до поверхности живым не дошел. Так что его нужно делать покрепче. Атмосфер на 25. И того может не хватить. Но раз так решили, так и будем делать…

- Георгий Николаич,- прервал Главного Татаринцев, - это мы знаем, но у нас не получается…

- Подожди Михаил Иваныч, пусть Власов сам расскажет. Шарик в его власти. Давайте сядем, что же вы все стоите?

Проектанты, и пришедший минуты за три до прихода Главного Володя Перминов, расселись за столом. Главный, как и полагалось руководству - на высоком табурете. С него удобнее охватывать взглядом все «поле битвы». Несколько человек примостились на стульях скромненько вдоль стены.

- Я вам еще вот что хочу сказать: сейчас мы будем делать шарик на 25 атмосфер. Это задача не простая, знаю. Но имейте в виду, нужно смотреть дальше. Сегодня надо думать о 150 атмосферах! Так и знайте, как только эту компоновку утрясем и передадим ее конструкторам, садитесь за новую станцию. Нельзя терять ни минуты. Поняли?

- Но ты же понимаешь, что в этом случае нам придется совсем новую испытательную базу создавать? Сейчас мы можем проверить шарик двадцатью пятью атмосферами, а чем проверять на сто пятьдесят? Это сооружение посолиднее будет. И температура около пятисот градусов, и газ углекислый…

- В таком деле пока грамотных нет. Разбираться будем. Но без проверки и думать нечего... Ну ладно, об этом еще не раз поговорим. Так что со спускаемым аппаратом? А с орбитальным отсеком все завязалось?

С орбитальным-то проще, покажи Александр Юльевич.

Ватель поднял два грузика с компоновки спускаемого аппарата, давая место для листа с компоновкой орбитального отсека.

- Вот, Георгий Николаевич, весовая сводка.

Главный внимательно посмотрел на колонки цифр.

- Так-так… Ну, радиокомплекс по старому, система питания - тоже, двигатель корректирующий смотреть нечего, здесь ничего не тронешь. Система ориентации…баллоны с газом… - Он чуть задержался на этой строке и, отведя взгляд от чертежа, посмотрел куда-то в сторону, помолчал.- Так что же получилось? 718 килограммов? И резерва нет? Ну, хорошо, показывайте спускаемый.

Михаил Иванович снял компоновку орбитального отсека, свернул ее в трубочку. Власов встал, взял карандаш, подошел ближе к Главному, и стал рассказывать, водя карандашом по чертежу. Говорил он спокойно, неторопливо. Изменения конструкции корпуса дебатов не вызвали. Рассмотрели все трудности с радиовысотомером, научными приборами, теплозащитой. Дошли до парашюта.

- Да, парашют… Уменьшить-то мы его уменьшим. А вот что делать с материалом? Михаил Константинович, как с температурой-то будем? У парашютчиков есть что нибудь? Связывались с ними?

- Сейчас ничего пока нет, но обещают…

Володя Перминов, до этого молча сидевший за столом, повернулся к Главному.

- Георгий Николаич, мы три раза с ними говорили и к их директору ездили. Ни одна ткань 450 градусов Цельсия, не говоря уже о пятистах, не держит. И с химиками советовались. Рекомендуют они одну комбинацию, но там какой-то новый процесс осваивать надо.

- Какой процесс?

- А черт его знает, я не химик. Говорят, надо ухитриться сшить, но только не ткань, а молекулы какой-то смолы, потом из нее волокно, потом ткань. Толкам я ничего не понял.

- Химик ты или не химик, а понять должен. Это делал кто-нибудь? - Главный покосился на Перминова.

- Да, говорят, делали в какой-то лаборатории... в пробирке...

- Ну, раз делали в пробирке, значит, и на заводе сделают. Нам не тысячи метров такой ткани нужно. Пусть будет спецзаказ. Прошу следить за их работой. А с директором я сам поговорю. Может быть, им в чем-то надо будет помочь. Позвоним тогда руководству. На самый верх. Дело не шуточное... А вес с парашютчиками согласован?

- Согласован. - Ответил Перминов.

- Ну и хорошо. А что с демпфером? - Главный посмотрел на Рождественского.

С демпфером, я думаю, все будет в порядке...

«В порядке»! А где я вес буду брать для него?

Михаил Иваныч, это вопрос решенный. Демпфер ставить будем, - чуть резче, чем обычно, сказал Главный. - Сколько килограммов можно на это дать?

Дать? Ничего я пока дать не могу. Мне не дают, откуда же я возьму? Знаю, сколько аэродинамики просят… Они всегда только просят!-Не унимался Татаринцев,- Мы что, резиновые?

Кстати… - чуть подумав, проговорил Главный, очевидно пропустив мимо ушей последнюю фразу Татаринцева.- Ведь демпфер уменьшит раскачку шара в атмосфере, так? Так. А значит, с боков шарика можно снять часть теплозащиты.

- В общем-то, можно.- Спокойно произнес Рождественский,- Но боязно. Понимаешь, Георгий Николаич, боязно. Ведь атмосфера-то нам совершенно незнакомая…

- Была бы знакомая, не мы бы с тобой об этом думали и головы ломали. Где все ясно да знакомо там нам делать нечего. Уж такова наша судьба. Так что давайте, Михаил Константиныч, теплозащиту на боках шарика уменьшим. Сколько на этом «кил наскребем» - все нам в карман. Решили? Решили.

Пожалуй, все, кроме Рождественского, согласно закивали головами. Первые крохи весового запаса смутно замаячили на горизонте.

- Ну, а теперь с высотомером.

Николай Иванович вернулся к своему чертежу, рассказывая Главному все свои тревоги и надежды. Георгий Николаевич слушал очень внимательно. Задал десяток вопросов, подумал, помолчал.

- Ну, хорошо. Собственно хорошего-то мало. Пока… Володя,- обратился он к Перминову,- а как у нас дела с наукой?

- С наукой решили так: кроме измерения давления атмосферы, температуры и газового состава, смотрим еще один интересный эксперимент - померить освещенность. Светло там, или темно…

- Это очень толково! Очень! И получается?

- Да…в принципе. Проградуируют по разным источникам светочувствительный элемент. Вот только как обеспечить, чтобы он там работал? Давление, да температура…

- Товарищам надо помочь провести испытания. Обязательно помочь. Этот эксперимент очень толковый. Бог знает, может быть, доживем и до фотографий с Венеры, телевизионных панорам, а? Интересно, черт возьми. Слыхали - сейчас некоторые ученые думают, что раз там такая высокая плотность атмосферы, а она -углекислый газ, то может быть такой эффект, что луч света, преломляясь, чуть не обратно будет возвращаться…

- Как это?- Удивленно поднял голову Татаринцев.

- А так, что ты свой собственный затылок сможешь увидеть, а поверхность планеты будет казаться не выпуклой, а… вогнутой, как миска…Честно говоря, до меня это не доходит. Но говорят…

- Георгий Николаич, это все, конечно, интересно. Но кто про что, а я все о том же: веса у нас нет. По теплозащите решили. Но этого мало. Надо еще что-то…

- А еще, Михаил Иваныч, я вот что думаю: Володя, не помнишь, на «ВЕНЕРЕ-4» сколько у нас неизрасходованного газа в системе ориентации осталось? По-моему там прилично было?

- Точно не помню, но можно посмотреть. У управленцев всегда запасы есть. А причем это?

- Ха! Как причем? Снизим запас газа, баллон-два с орбитального отсека снимем, вот вам и вес.

- Георгий Николаич, - Ватель даже привстал,- Я уже говорил об этом. Управленцы согласны уменьшить, но чуть-чуть. Это нам ничего не даст.

- Александр Юльич, да разве так говорят? Ты хочешь, чтобы они свою «спокойную жизнь» сами себе поломали? Знаешь, старина, они ведь больше о себе заботятся. Не только они. Есть и еще перестраховщики: «Кабы чего не вышло!» Нет, надо их так зажать, чтобы они это «чуть-чуть» свели к целому баллону, а то и двум. И эти баллоны снять. Сколько это даст?

Килограммов пять, а то и десять…

- Видишь, вот тебе и добавка к шарику. А мелочи Николай Иваныч сам наскребет. Да… тяжелая у нас жизнь. Тяжелая. Всегда всего не хватает. Черте что! Ну, а вы чего все приуныли? - Главный обвел глазами сидящих в комнате, потом, оттянув рукав пиджака, посмотрел на часы.- Ух, ты! Уже одиннадцатый! Мать моя родная, вот засиделись. Хватит, хватит на сегодня. Пошли по домам. Михаил Иваныч, Михаил Константиныч, о чем договорились - так и делать. Кто возражать будет, скажите, я велел. Ну, привет, братцы!

* * *

За окнами уже давно темень. Ну что же, еще одно «последнее сказанье», подумал я, и сегодняшний день, не менее суматошный, чем все предыдущие, можно было считать оконченным. Это «последнее сказанье» в виде достаточно толстой папки с почтой еще дожидалось своей очереди.

Несколько писем не вызвали особого интереса. Обычные текущие вопросы о сроках поставок приборов, предложения о некоторых изменениях электрических схем… Но одно письмо насторожило. Речь шла о больших затруднениях в выборе ткани для купола парашюта будущих «ВЕНЕР», пригодной для работы в тех температурах, которые назвали тепловики. Пожалуй, надо было поговорить с тепловиками. Может они, как всегда проектанты, чуточку преувеличивали, оставляли себе «запасик»?

Я посмотрел на часы. Без двадцати девять. Наверное, уже никого нет. А ну, на всякий случай! Пододвинув телефон, набрал номер Михаила Константиновича Рождественского. Гудок… второй… третий… И вот спокойный, неторопливый голос: «Слушаю».

Это хорошо, что слушаешь! Еще сидишь? Сейчас зайду.

В кабинете Рождественского цельное сборище. Его заместитель Аркадий Тигранович Улубеков с какой-то брошюрой в руках, инженеры их отдела. По возбужденным лицам нетрудно было понять, что все окунулись в дискуссию, и мое появление их не остановило.

- Странно? Почему странно? - Наступал Аркадий Тигранович, - А знаете ли вы, что еще в 1903 году Циолковский думал об этом? Вот смотрите, что он писал: «Почти вся энергия Солнца пропадает в настоящее время бесполезно для человечества, ибо Земля получает в 2,23 миллиарда раз меньше, чем испускает Солнце. Что странного в мысли овладеть и окружающим земной шар беспредельным пространством...»

Разговор показался мне интересным. Я примостился на подоконнике. Аркадий Тигранович продолжал:

- По-моему, заселение космоса или не будет нужным человеку, или окажется желательным, или, наконец, станет неизбежным. Слышали такой вопрос: «А требует ли прогресс нашей земной цивилизации количественного роста населения? А если да, то когда понадобятся внеземные ресурсы и какие именно?» Году в 1961 нашумела статья академика Струмилина

«В космосе и дома». Он отрицал необходимость освоения космоса для жизни в нем человечества, так как рождаемость и смертность на Земле в перспективе могут уравняться, а если и не уравняются сами, то на это можно воздействовать. Мне же кажется, что в таком случае затормозится развитие цивилизации. Неограниченный прогресс немыслим без непрерывного роста населения.

- Подождите, Аркадий Тиграныч, а роль автоматов вы учитываете?- спросил один их инженеров.

- Конечно, учитываю. Но все равно участия человека в производственном процессе не избежать.

- Пусть так, рост населения неизбежен. А сумеет ли человечество прокормить себя? - подал реплику Рождественский.

- Считают, что на Земле возможно производить такое количество продовольствия, какого хватит, чтобы прокормить несколько сотен миллиардов человек. Сырья тоже достаточно. Еще не освоены должным образом богатства океанов и морей. Так что не в питании дело.

- А в чем же?

- С моей точки зрения, гораздо сложнее обстоит дело с энергетическим обеспечением. Ему есть предел. Какой? Климат нашей планеты. И это далеко не то, что бабушка Аграфена утверждает: «Понапущали там спутников разных, вот и лето холодное, зима мокрая». Климат меняется потому, что использованная энергия почти вся возвращается в атмосферу в виде тепла.

Дальше Аркадий Тигранович говорил примерно вот что:

Чтобы температура атмосферы и поверхности Земли оставалась в приемлемых пределах, количество вырабатываемой энергии не должно превышать 10 процентов энергии, поступающей от Солнца. Несложные расчеты теплового баланса Земли показывают: при этих 10 процентах средняя температура наружного покрова планеты повысится на 7 градусов, а при 20 процентах уже на 13.

Мировое потребление энергии составляет что-то около 3 миллиардов киловатт, мощность солнечного излучения, поглощаемого Землей, приблизительно в сто тысяч раз больше. Значит, увеличивать энергетический потенциал «позволено» до 3-х тысяч раз. Если определить ежегодный прирост в 3 процента, то всего лишь через 270 лет человечество станет перед проблемой: откуда черпать энергию в дальнейшем? Источник один: Солнце. Вокруг него целесообразно построить в космическом пространстве сферу. Радиус ее - около 150 миллионов километров, поверхность более чем в 2 миллиарда раз превысит поверхность поперечного сечения земного шара, и во столько же раз больше на нее будет приходить солнечной энергии. А если учесть, что земная поверхность и облака отражают обратно процентов 40 солнечного излучения, то этой сфере достанется поток в 3,5 миллиарда раз сильнее того, который сегодня достается Земле.

А ведь Солнце - неисчерпаемый источник энергии, по крайней мере, еще на 5-10 миллиардов лет. Эту энергию можно либо непосредственно поглощать в лучистом виде для выращивания растений или нагрева помещений, либо превращать в электрическую, либо концентрировать для нужд науки, энергетики и промышленности… Такую сферу надо построить из вещества необитаемых планет, астероидов, метеоритов…

- Я говорю о создании в космосе так называемых «эфирных городов»,- Подчеркнул Аркадий Тигранович.- Это название дал Циолковский. И не только название. Сама идея принадлежит ему. Он так и писал, что в этих городах будут и индустрия и транспорт. А какие там станут выращивать растения! В оранжереях 5-6 урожаев в год!

- Все это, Аркадий Тиграныч, очень увлекательно, грандиозно, но, увы, фантастично! Ведь есть и другие пути для человечества, думаю, гораздо реальнее,- спокойно произнес один из инженеров.- Вы упомянули об океане. А мне буквально на днях попалась книга «Покорение глубин» Диомидова и Дмитриева. И знаете - это откровение. Да-да, не удивляйтесь. Замечательная книга. Сейчас принесу…

И он выскочил за дверь.

- Новый философ выискался,- проворчал Рождественский.- Пока вроде бы и одного Тиграныча хватало…

Вот, смотрите! - Вернувшийся инженер положил книгу на стол.

Даже в оформлении суперобложки угадывалась какая-то аналогия с космосом. В зеленовато-синих глубинах океана две фигурки пловцов в аквалангах - прямо космонавты, парящие над загадочной планетой, над зданиями совершенно необычной формы…

- Как по-вашему, что такое океан? Вода? Ну, вода. А на Земле сколько этой воды? Только по площади она занимает 360 миллионов квадратных километров или 70 процентов.

Ребята с улыбкой поглядывали на этого «вновь испеченного» философа. А он увлекся не на шутку:

- И, между прочим, в атмосфере Земли, в облаках и паре ее что-то около 1500 кубических километров! Целый океан. А что в ней есть? Слушайте, я прочту: «В воде морей и океанов растворено несколько миллиардов тонн золота, в десять раз больше серебра, тория и молибдена, в тысячи раз больше йода. Если извлечь все золото, находящееся в морской воде, то его станет больше, чем меди на Земле. Дно океана - это почти не тронутый тайник сокровищ, в котором таятся огромные запасы минерального сырья, очевидно во много раз превышающие то, что дает суша. Например, мировые запасы ценнейшего металла - кобальта не суше определяется в один миллион тонн, а количество его на дне океана составляет миллиарды тонн…» Каково? А вот здесь дальше еще говорится, что океан может дать человечеству для питания. Кроме рыбных и животных богатств. Слышали о водоросли такой микроскопической - хлорелле?

- Ну, хлорелла - это известно. Однако на одной хлорелле еще никто не жил…

- А биологи считают, что в оранжереях будущих космических кораблей хлорелла обязательно займет свое место. Но у нее есть полное право не только на «космическое гражданство». Авторы этой книги утверждают: если ее искусственно выращивать, с одного гектара люди получат до 400 центнеров твердой массы.

- Твердой массы? Ну и что?

- А то, что урожай пшеницы с одного гектара - 30 центнеров! Ясно?

- Так то пшеница, а не «твердая масса»!

- Не надо отмахиваться. Она богаче витаминами, чем любые другие растения, а по питательности превосходит мясо. В пшенице 12 процентов белковых веществ, а в хлорелле - 50! Вот вам и водоросль. Причем ее «младшие сестры», такие же водоросли, способны на урожай в 150 тонн зеленой массы с гектара. Сравните - сено на самых лучших лугах дает лишь 4 тонны. Это, так сказать, растительный мир океана. И не единственное его чудо. В частности, я имею в виду планктон.

- Какие-то там микроскопические рачки и паучки, что ли?

- В общем, да. Так вот, планктон - основная пища для многих морских животных, и мелких рыбешек и…китов…

- Братцы, может быть, хватит про «дары моря» а? Вроде бы речь не о том шла,- не выдержал кто-то из присутствовавших.

- Подождите секундочку, очень прошу… Еще несколько слов, вот… «Что же это за чудесная пища, питаясь которой, киты трехлетнего возраста уже имеют 30 метров в длину, полуметровый слой жира и вес в 150 тонн! А самое крупное сухопутное животное - слон достигает своего «взрослого» веса в 4 тонны за 30-40 лет!»

- Что ты теперь скажешь, Аркадий Тиграныч? В космическое пространство, или в океан? Где пути прогресса человечества? - не утерпел и я.

Улубеков задумался…

- Доказано, что жизнь пришла на сушу из океана. Зачем, спрашивается, это ей понадобилось? В воде нет проблемы веса, и кит, тот самый 150-тонный кит, плавает так же легко, как медуза. А на суше? Сила тяжести с рождения и до смерти придавливает живые существа к земле. И окружающая среда в море гораздо приятнее: разве встретишь там такие перепады температуры - от полюса к тропикам разница в сто градусов! И все же жизнь покинула морскую колыбель. Ради чего? Ради прогресса. Никогда в водной среде не могли бы возникнуть новые, более совершенные формы жизни, не могли бы возникнуть и высшие формы мышления. Хотя бы потому, что условия обитания в ней не бросают того вызова, который бросила суровая и негостеприимная Земля. Быть может и «интеллектуалы» моря - дельфины - не постоянные жители воды, а лишь изгнанники суши? Мне кажется, урок очевиден. Если человечество оторвется от своей планеты, проникнет в космическое пространство, то оно вторгнется в безграничный простор новых ощущений, нового опыта и новых сфер науки и техники, о существовании которых мы даже и не догадываемся…

- Это ваша точка зрения, Аркадий Тиграныч?

- Нет, на авторство я не претендую, это мысли английского ученого и писателя Артура Кларка. Но я с ним полностью согласен. Стремление познать непознанное было свойственно человечеству во все времена, и нет этому начала, и не будет этому конца… Таков человек. Таково человечество.

Находясь под впечатлением того случайно возникшего разговора, я тогда подумал, что именно такие люди, как мои коллеги, и тысячи таких же, как они, создают космические ракеты, космические станции для проникновения в глубины мирового пространства. И далеко немаловажным фактором для всех, кто участвует в осуществлении космических программ, является убеждение, что их деятельность вносит вклад в улучшение условий жизни на Земле.

* * *

Николай Иванович Власов прошел большой путь конструкторской работы. Не один десяток лет за кульманом, сколько головоломок за эти годы пришлось решить. Правда, последние годы род его деятельности существенно изменился, таких фантастических задачек десяток лет назад решать не приходилось, да и не думалось, что придется. От Земли далеко не отрывались. Честно говоря, подумывал Николай Иванович уже и о пенсии, и вот на тебе, мучайся, не спи по ночам! А ведь интересно, черт возьми! Жаль, конечно, что прошли лучшие годы, учиться, вроде бы поздновато, а техника-то новая, познавать ее надо, очень надо…

Вот молодежь приходит из институтов, завидно на них смотреть. Сразу видно - новая школа, новый стиль. Но опыт… Этому делу в институтах не учат. Когда они сами-то на ноги станут? Фантазии-то хоть отбавляй, а вот решений…

- Николай Иваныч!

Власов оглянулся. Из-за соседнего стола поднялся молодой симпатичный паренек, пришедший в проектный отдел полгода назад.

- Николай Иваныч, вот здесь прикинул я кое-что, посмотрите…

Та поздняя встреча с Главным вселила в Николая Ивановича уверенность, что проблема веса может быть решена. И с весом спускаемого аппарата в том числе, хотя и с трудом, но решена. А вот с компоновкой что делать? Сидела у него в мозгу одна заноза, одна задачка, о которой он еще никому не говорил, даже сам о ней вспоминать боялся.

На прошлой неделе приезжали высотомерщики. Ничего не говоря по существу, старательно уходя от проектантов, наседавших на них с вопросом: «Мог ли соврать высотомер на «ВЕНЕРЕ-4»?», очень интересовались, где и как в новом спускаемом аппарате будет устанавливаться их прибор. Причина возникшей заинтересованности стала ясна довольно скоро - требовалось несколько увеличить габарит одного из блоков высотомера. На вопрос: «Зачем?» ответ был столь уклончивый, что кроме: «Так надо…» выяснить ничего не удалось.

Николай Иванович знал по собственному опыту, что уж если разработчики-смежники завели разговор о каком-то изменении, будь то с разрешения руководства или без него, смотреть, рисовать, думать все равно надо. Дыма без огня не бывает.

Так вот эта загадка решения не находила. Даже сантиметра для увеличения размеров высотомера не было. Сложность еще и в том, что высотомер произвольно не повертишь, не покрутишь. Конструкция не простая. К тому же ей выдерживать перегрузочку при входе в атмосферу, те 450 единиц. Будь тот прибор хотя бы и в 2 килограмма, а «держать» самого себя весом в тонну он должен. Он это обязан уметь, но только в одном положении. На бок его не положишь, но «попа» не поставишь.

Об этом и думал Николай Иванович.

После обеда в зал походкой более резвой, чем обычно, вошел Татаринцев. Николай Иванович это заметил, но сделал независимый вид и повернулся к листу ватмана, наколотому на доску кульмана, показывая всем своим видом, что заботы руководства его не волнуют - своих хватает.

НоТатаринцев последовал прямо к нему.

- Ну-с, дорогой Николай Иваныч, поздравляю! Завтра утром большое начальство нас визитом пожалует. Сейчас Главный звонил, приезжает Председатель Государственной комиссии, генерал Мрыкин, хочет посмотреть как у нас дела идут… У тебя с шариком-то как дела, а?

- Да как дела…с весом, думаю, поладим… - И он замолчал.

- Что молчишь? Значит все в порядке? Так и докладывать можно?

- Да ничего не в порядке. Что докладывать-то? Высотомер не размещается…- отвернувшись от начальства тихо, но уверенно произнес Власов.

- Вот те раз! Как же это так?

Пришлось рассказать свои тревоги по поводу последнего визита высотомерщиков.

- А что же ты молчал?

- А что, я кричать буду? Кричи - не кричи, кто поможет…

- Как это кто поможет? Сказал бы мне, я - Главному, послали бы этих высотомерщиков… погулять. Сказано было всем - ничего не менять в приборах.

- Погулять ли, не менять ли,- спокойно продолжал Николай Иванович,- а высотомер не лезет.

- Ну, вот и хорошо,- Робко проговорил кто-то из-за спины Татаринцева, так надо и доложить Председателю. Пусть он с ними и поговорит…

- «Он с ними поговорит!»…Ишь чего захотели. Он к нам, а не к ним едет. Нам и ответ держать…

- Братцы, о чем шум? -Все повернули головы на голос подошедшего Володи Перминова.

- Никакого шума нет! - Отрезал Татаринцев,- Смотрим вот компоновку…

- А вы знаете, что завтра приезжает генерал Мрыкин, председатель…

- Знаем, знаем, не волнуйся. Вот только как ему и что показывать - не знаем. Высотомерщики габариты хотят менять. Не лезет это у Власова. Ты бы, что ли, с ними поговорил.

- Говорил я с ними. Дело у них - дрянь. Знают они у себя одну болячку, вот и хотят ее лечить. Им действительно, места чуть больше надо.

- Да что вы все, на самом-то деле? Как я все это разместить смогу, сами знаете, щели между приборами - комар носа не просунет. На такое только КИО был способен. Отец. Сын - не знаю, справится ли…

- КИО не КИО, а ты, Николай Иваныч, должен смочь. Сам понимаешь, высотомер ставить надо.

- Знаю, что надо. Но как, где я место найду?

- Так ты хочешь, чтобы конкурс объявили, что ли? Сто рублей за идею, двести за исполнение? Так?

Николай Иванович думал и думал. Ему, как основному компоновщику спускаемого аппарата лучше, чем кому нибудь, были видны возможности и невозможности. Прежде всего - вес. Вес станции в целом. А он, как говорили баллистики, в 1969 году доложен быть несколько меньше, чем у «ВЕНЕРЫ-4». Вот тебе и раз! Где же брать тот самый вес? Где? Размер спускаемого аппарата не увеличишь, но для больших давлений его надо делать прочнее. А раз прочнее - значит стенки толще, значит объем внутри меньше, а вес…вес больше. На чем же заработать? Пожалуй, на парашюте. Решено уже - он будет по площади меньше в четыре раза, а еще на теплозащите с боковых стенок… Слова Татаринцева: «КИО не КИО, а ты должен смочь» засели в мозгу старого конструктора крепко.

На следующий день, часам к десяти утра около больших окон проектного зала все чаще и чаще задерживались конструкторы. Вроде бы стояли просто так, разговоры вели, а сами все косились в окна - не подошла ли машина с высоким гостем. Весть о приезде Председателя Государственной комиссии естественно в тайне не осталась. Интересно было, один приедет, или с кем нибудь? Может быть с президентом Академии наук?

Без пяти десять к подъезду степенно и чинно подкатила черная «Волга».

Кто-то сразу заметил, что номер машины не наш, московский. Приоконных наблюдателей как ветром сдуло, словно ребятишек в школе, завидевших идущего на урок строгого физика.

Николай Иванович не подходил к окну. Он, как и вчера, как и все дни этой недели, молча стоял около своего кульмана, думая, думая и думая. К его столу бочком протиснулась Галочка Шумилина, техник, работавший в их же группе, обычно раньше всех и подробнее всех знавшая все «окабе-шные» новости.

- Николай Иваныч, начальство приехало, я видела, к Главному пошли, потом, говорят, к нам придут.

- Подумаешь, начальство… Начальство тоже люди. Повидали мы на своем веку разных начальников. Всякое бывало. Не съедят, я костлявый, а ты в сторонке держись, как бы…

- Думаете, я начальства испугаюсь? Надо еще. А что, ругать будут? Я слышала, с высотомером что-то…

- А вот придут-увидим. Увидим…увидим…увидим… постой- ка, постой-ка… -

Николай Иванович повернулся к кульману,- Постой-ка…так…так…

И как раз в этот момент в зал вошли генерал Мрыкин, Бабакин, а вслед за ними заместитель Главного по проектным делам Роальд Кремнев, Татаринцев и Перминов.

В проходе между кульманами Мрыкин остановился, оглядывая зал.

- Да, тесновато у вас, Георгий Николаевич, тесновато.

- Что поделаешь, Александр Григорич, пока так живем. Вот скоро новый корпусок построим, будет свободнее.- Ответил Главный.

- Так что же можно посмотреть?

- Пожалуйста, сюда, Александр Григорич. Вот здесь можно посмотреть изменения, которые думаем сделать в спускаемом аппарате.

И, взяв Председателя под руку, Бабакин подвел его к кульману Власова. Галочка Шумилина, хотя и заявившая с таким апломбом, что она никакого начальства не боится, очевидно, следуя совету своего старого друга, шмыгнула за соседний кульман. Глядя на Власова можно было без труда заметить, что приход начальства совсем не кстати. Он оторвался от чертежа с явным неудовольствием.

Очевидно, какая-то мысль, мелькнувшая в разговоре с Галей, крайне его заинтересовала, и потребовала немедленного применения карандаша. А тут как на грех, гость…

- Вот, Александр Григорич, это наш ведущий проектант, заслуженный товарищ…

- Вижу, что заслуженный, по голове вижу. Александр Григорьевич. - Представился Мрыкин, подавая руку Власову. Тот спокойно пожал протянутую руку и произнес в ответ свое имя и отчество.

- Так что, Николай Иваныч, скажете? Вы давно здесь работаете?

- Здесь, в проектном отделе, или на фирме?

- Николай Иваныч у нас ветеран. Уже 25 лет. - Ответил Бабакин.

- 25 лет! Солидно, солидно. Значит вы, Николай Иванович опытный проектант. Такой стаж…

- Мы поручаем Николаю Иванычу самые сложные компоновки…

- Это хорошо, что сложные. А сколько вам лет, Николай Иванович, если не секрет?

- Почему же секрет? Мы не женщины. Пожалуй, мы с вами одногодки? Мне шесть десятков.

- Вот то-то, шестьдесят. Скоро на пенсию, а? А кому дела передавать? Молодежь-то приходит толковая? Надо успеть ей весь свой опыт передать, так ведь?

- Вы правы, Александр Григорич,- вмешался в разговор Бабакин, до этого внимательно смотревший на ватман с компоновкой.- Знаете сколько у нас в ОКБ молодежи? Треть! Да-да, треть! Это же сила!

- Сила-то сила, но одной силы мало. Ум, опыт нужен. Ведь вы, пожалуй, затираете молодежь? Сложные вещи ей не даете разрабатывать? Что нибудь попроще, понеответственней? А?

- Да нет, даем…- как-то не очень уверенно произнес Кремнев.

- Ну ладно, так что у вас здесь получается?

Бабакин повернулся к чертежу, и стал рассказывать каким образом будет решена проблема упрочнения корпуса спускаемого аппарата, что при этом придется сделать и почему. Дошла речь и до высотомера. Николай Иванович стоял, опустив голову, словно он был виноват в том, что высотомер не размещался.

- Кстати, Георгий Николаич, вам еще не сообщили результатов исследований высотомера? Я начинаю склоняться к мысли, что, возможно, действительно была ошибка в измерении высоты на «ВЕНЕРЕ-4», но вначале я никак не хотел этому верить.

- Да, Александр Григорич, я вас прекрасно понимал, отказаться от желания верить в то, что прошлый раз мы живыми не дошли до поверхности очень не легко. Но что поделаешь, официального заключения еще нет, но я уверен, что причина будет найдена. Я уже говорил с высотомерщиками, у них есть предложения, как исключить возможность ошибки в дальнейшем…

- Это когда же в дальнейшем? Для каких «ВЕНЕР»?

- Для очередных, конечно. Нельзя же судьбу еще раз испытывать. Но, по всей вероятности, это приведет к некоторому увеличению габаритов их прибора. Роальд Савввич, они еще не приезжали?

На вопрос Главного ответил Власов:

- Приезжали, были уже у меня, показали, что им нужно. Вот уже неделю смотрю, но пока ничего не получается. Сами видите…- и он развел руки в стороны.

- Ну, как же это может не получаться, товарищ дорогой? У вас? У такого опытного человека? - Председатель внимательно посмотрел на Власова,- Должно получиться, должно. Вы же понимаете, что другого решения быть не может. Об этом вам говорить не надо, я полагаю.

- Да говорить-то не надо. Понимаем. Но пока не получается.

- Может быть вам надо помочь? Пригласить на помощь кого нибудь?

- Да нет, помощи мне не нужно. Этот шарик у меня в печенках… Все равно никто другой ничего не сделает. Его весь не перевернешь, как не мудри.

- Ну, смотрите, смотрите, вам виднее. Георгий Николаич, я думаю уже пора проектные работы заканчивать, пора уже чертежи, да и в производство, а?

- Вы правы, Александр Григорич. Времени совсем не остается. Я думаю, решение мы найдем. Найдем.

- Конечно, найдете, я в этом уверен. Но вы не забудьте, потом товарищам вашим спасибо сказать. Я так понимаю? А к высотомерщикам я сегодня съезжу.

Может быть, мы с вами вместе поедем?

- Я думаю, Вам лучше поехать одному. Знаете, неприятно, когда заявятся несколько человек, и - допрос! Особенно, когда не виноваты. Поезжайте один. Может, они вам и на нас за что-нибудь пожалуются, - улыбнулся Главный, - кроме того, я у них на этой неделе уже был два раза. Вы еще что-нибудь посмотреть хотите?

- Да нет, Георгий Николаевич, здесь - все. Пойдемте на производство, посмотрим, что там делается.

Распрощавшись, председатель, сопровождаемый Бабакиным и Перминовым, вышел из зала.

* * *

…Галочка Шумилина… Еще в школе заглядывались ребята на веселую, кареглазую девчонку, на ее складненькую, крепкую фигурку, особенно на уроках физкультуры, когда она, обогнав не только девчонок, но и мальчишек, с раскрасневшимися щечками и чуть распустившейся черной косой, рвала финишную ленточку на восьмисотметровке.

Веселой, бойкой девчонкой была Галочка-Галинка. И училась хорошо. Ни раз на экзаменах ее ответы по многим предметам признавались лучшими в школе. Казалось, учеба давалась ей без труда. Но на самом деле еще в школьные годы, уж если что заинтересовало девчонку, то докапывалась она до самой-самой сути, до донышка.

Очень любила математику, физику, черчение. Такой был характер. Компаний не сторонилась. На танцах ли, в походах ли везде она бывала в окружении подружек и друзей. А плясала так, особенно «цыганочку, с выходом» - засмотришься! Да что танцы? Гоняла на мотоцикле, у знакомых брала. Да так гоняла, что со стороны дух захватывало. Кувыркалась ни раз. К счастью без серьезных последствий. Характер не позволял бросить это не совсем «девчачье» занятие. Мать только приговаривала: «Мальчишкой тебе надо было родиться. Ну какая ты девчонка!»

Окончила Галина десятилетку. Подала заявление в Энергетический институт в Москве, сдала экзамены, а по баллам не прошла. Дальше жизнь сложилась так, что учиться не пришлось. Поработала годик преподавателем физкультуры в той же школе, что и окончила, но поняла, что это не очень серьезное занятие. Может быть, и ошиблась. Может быть, и получилась бы из нее хорошая спортсменка. Но решила пойти на завод. На наш, на 301-й. Жила-то неподалеку, была такая деревенька - невеличка, Барашками называлась.

Приняли ее, покосившись в отделе кадров: «Мала больно…» «Мал золотник, да дорог!» Сверкнула своими темными глазенками, резко тряхнула косой девчонка. Направили в цех. Новый коллектив быстро принял «пополнение», по достоинству оценив общительную, энергичную, хваткую девушку. Избрали комсоргом, но к станку не поставили. Мала. «Подставку, помост что ли ей делать?» Работала в «инструменталке», выдавала и принимала инструмент рабочим, но не просто принимала, а всегда интересовалась: «А что этим делают, покажи». Чертежами интересовалась. Так прошел год.

Познакомилась с пареньком в цехе. Понравились друг другу, решили жениться. Вскоре сынишка родился. Юркой назвали. Хлопот и забот прибавилось. Как ни как, а мама. Хотя внешне все такой же оставалась Галинка, косу только срезала. Сидеть дома характер, конечно, не позволил. Устроила сынишку в ясли, а сама опять на завод. Но на этот раз предложили ей работу в конструкторском бюро, там, мол, легче будет и со временем и с работой. Согласилась.

В большом зале, где работали проектанты и расчетчики дали ей маленький столик, показали и рассказали, как и что она должна делать. Вначале все незнакомое казалось очень трудным, но быстро освоилась. Уж такова натура. Таков был характер.

Пролетели годы. Ни один, ни два. Рос Юрка, из ясель в детсадик перебрался, а потом, незаметно, и в школу. А Галинка оставалась все такой же девчонкой, бойкой, энергичной. Все, что ей поручалось, все мигом делалось. Не очень много времени потребовалось некоторым, уже со стажем, мужчинам, чтобы они четко уяснили себе, что почему-то многие бумаги, которые они безуспешно пытались подписать к своего непосредственного, или прямого начальства, легко и просто ими подписывались, если с ними посылали Галинку. Она, казалось, знала чуть не всех в ОКБ и на заводе. И никогда не смущалась и не стеснялась самых высоких авторитетов и самых неприступных начальников. Такова уж натура.

Только одна мысль частенько покалывала занозой в мозгу. Ну, как же так получилось, что не удалось поступить в институт? Успокаивала себя - ну что поделаешь, так получилось. А теперь, вроде, и поздновато учиться. Что, вместе с сыном, с Юркой, что ли? Заочно? Долго, да и трудновато.

Но однажды, одна из подружек, с которой сидели рядом, повернувшись к Галине заявила: «А я решила поступить на конструкторские курсы. Два года учиться - и специальность: конструктор. Принимают с производства. Пойдем?»

Галина задумалась. «А что если пойти? Два года - не пять. Школу забыла? А разве товарищи не помогут?» Повернув голову, повела взглядом по залу. Вон Татаринцев с Рождественским о чем-то спорят, вон Николай Иванович Власов склонился над столом, что-то рисует… Разве не помогут? Помогут

Обычно она решения принимала быстро. Но в том случае размышления чуть затянулись. Но решила: «Иду!»

Занятия на курсах были вечерние. После работы, вместо того, чтобы лететь по магазинам, покупать продукты, а потом, домой, готовить и кормить своих «мужиков», Галина три раза в неделю уезжала на курсы. Не просто и не легко было по началу. Годы, прошедшие после десятилетки сказывались. Многое позабылось. И, частенько, заметив, что Николай Иванович Власов, сидевший через проход, вроде бы не очень занят, Галочка подходила к нему.

- Николай Иванович,- начинала она, слегка наклонив голову к левому плечу, умоляюще широко открыв свои и без того крупные карие глаза под умело подправленными тушью ресницами,- Ну, пожалуйста, объясните мне…

Николай Иванович отодвигал в сторону рабочую тетрадь, или чертеж.

- Ну что, коза-егоза? Что тебе объяснить?

И всегда очень доходчиво, очень подробно он объяснял своей подруге, а они действительно, подружились, все то, что ей казалось таким сложным до разговора, и ставшим вдруг таким простым и понятным.

Для дипломного проекта Гале дали задание разработать весьма сложный механический узел, да еще с задачей во всех его деталях, где окажется возможным, заменить металл резиной.

Придя на следующий день на работу, Галина тут же подошла к Николаю Ивановичу.

- Вот.- И она протянула листок с дипломным заданием.

Садись, давай разберемся. Что это тут тебе делать предписано? Так… так… Да-а…

Да-а… Не простая штука, не простая. Но интересно. Справишься?

- Справлюсь… если поможете. - Она опустила глаза.

- Помочь - помогу, но за тебя ничего делать не буду. И не позволю, чтобы кто-нибудь другой делал. Поняла? Сама не маленькая. И не одна дома сидишь. В ОКБ, и завод рядом… Давай вот так: раз нужны резиновые детали, познакомься вначале с резиной. Узнай что это такое, побольше, чем сейчас знаешь. Это тебе не вон та резинка,- и он щелкнул пальцем по почти истертой резинке, лежавшей на краю стола. - Узнай, как резину обрабатывают, что и как из нее можно сделать. По лабораториям походи, по цехам, поговори с народом. Поняла? Книжки в библиотеке возьми, почитай. И в заводе по цехам не просто пробегись, да с девчонками поболтай, а постой около станков, с рабочими потолкуй, с технологами. Пока не осознаешь - толковой конструкции не придумаешь. Так-то вот. Провожатый тебе не нужен. И ОКБ и завод знаешь. Не первый год…замужем. А чего это, между прочим, муж не помогает?

- А он не знает…

- Чего не знает?

- Что я на курсах училась… - Николай Иванович только присвистнул.

- Ну что, договорились?

Не поднимая глаз Галина ответила: «Договорились…»

Дипломный проект она защитила прекрасно.

Много лет прошло. Жизнь Галины шла по-разному, как, пожалуй, и у всех. То гладко, а то и не очень. Сын Юрка рос, в школу поступил, окончил 8 классов, подался с согласия родителей в ПТУ - специальность получить.

А вот с мужем… с мужем Гале пришлось разойтись. Были причины. Не просто и не сразу пришло такое решение. Но пришло.

А потом, потом, через несколько лет… Но об этом чуть позже.

* * *

Так что у проектантов?

Почему же достижение «живым» спускаемым аппаратом «ВЕНЕРЫ-4» поверхности планеты подвергалось сомнению? Собственно не сам факт достижения- аппарату-то деться было некуда. Спускаясь на парашюте, куда еще он мог попасть? А вот на какой высоте над поверхностью проводились измерения давления, температуры и состава газа и что на поверхности?

Абсолютно ясным было одно: в течение полутора часов радиопередатчик спускавшегося аппарата работал. Расшифрованные сигналы со всей очевидностью показывали, что давление, температура и газовый состав измерялись, и что измерялись « по словам» радиовысотомера, начиная с высоты 28 километров над поверхностью и, продолжались, при снижении, вплоть до прекращения связи. Температура атмосферы, в которой медленно спускался аппарат, за это время поднялась от 40 до 280 градусов Цельсия, а давление от 1 до 15 атмосфер.

Что по этим результатам можно было заключить? То, что от сигнала радиовысотомера «Есть высота 28 километров» и в дальнейшем, при спуске, значения параметров атмосферы, их изменение, как на грех, хорошо согласовывалось с известными законами изменения давления и температуры земной атмосферы высотой.

Это сразу было подхвачено многими учеными и интерпретировалось как измерения до самой поверхности.

Наверное, были и сомневающиеся. Они всегда есть. И это совсем не плохо. Это не дает исследователям успокаиваться. Вот и у нас, если не все относились к этим сомневающимся, но уже, во всяком случае, многие были далековато от самоуспокоенности. Почему сигнал передатчика прервался как-то сразу, а высота-то еще менялась? Если спускаемый аппарат достиг поверхности, то, что ему мешало поработать «лежа» на ней? А может, он не добрался живым и здоровым до этой самой поверхности?

По настоянию Георгия Николаевича и Академии наук была организована специальная комиссия, которой и поручили самым внимательным образом разобраться со всеми сомнениями.

Необходимость в таком разборе была еще и потому, что данные, полученные от «ВЕНЕРЫ-4» не совпадали с самыми последними результатами радиолокационных исследований наземных станций и не увязывались с данными американской станции «МАРИНЕР-5»

Вернее, они могли бы полностью согласовываться, если бы значения высоты, о которой сообщал радиовысотомер «ВЕНЕРЫ-4» увеличить километров на 30. На 30? Но, могла ли быть такая ошибка?

Принцип работы радиовысотомера был подвергнут «допросу» в первую очередь. Достаточно скоро, к удивлению некоторых, скажем прямо, достаточно обескураженных товарищей, было установлено, что сам принцип, примененный при измерении высоты, может дать ошибку как раз на те самые 30 километров. Но в свое время это сочли допустимым. Кто же мог думать, что атмосфера Венеры «подкинет» такую задачку? Кто же мог думать, что это может привести к такой ошибке при спуске на поверхность. Считали, что открытие парашютов должно было произойти где-то километрах в 40-50 над поверхностью, и, поэтому тут же включавшийся радиовысотомер и должен был дать первые измерения на тех злополучных 28 километрах. А если парашют раскрылся много раньше и высотомер заработал не большей высоте, чем предполагалось? Тут-то и выяснилось, что он «умел» удвоить высоту. Это он и сделал. Но этого, естественно, сразу никто понять не мог. А когда поняли, то все стало на свои места! Результаты «ВЕНЕРЫ-4» прекрасно совпали и с данными радиолокации и данными «МАРИНЕРА-5».

Совпали-то, совпали… Но это одновременно и значило, что вблизи поверхности следует ожидать давление существенно выше, чем поначалу надеялись. Существенно выше…

А почему же замолчал радиопередатчик спускаемого аппарата? Почему резко, сразу? Ответ на этот вопрос мог быть один: не выдержал он таких крепких объятий, которыми его встретила утренняя красавица! Не рассчитывали мы прочность шарика на такие давления. Никаких сколь нибудь достоверных данных об атмосфере Венеры не было. Становилось ясным, что последние полученные значения давления и температуры относятся не к поверхности, а к высоте 28 километров. Вот до такой высоту и дошел спускаемый аппарат в целом виде. На той высоте не выдержала внешнего давления панель, разделявшая приборный отсек с парашютным, прогнулась, очевидно порвалась, повредила находившийся под ней радиопередатчик и он замолчал.

* * *

Распрощавшись, Председатель государственной комиссии, сопровождаемый Бабакиным, Кремневым и Перминовым вышли из зала. Татаринцев задержался у кульмана.

- Ну, слава Богу, пронесло. А говорили - такой строгий, жуть! Я о нем слышал, рассказывал кто-то из старых ракетчиков. Интересный человек... А ты, старина, давай! Компоновку действительно пора кончать. Ну, я пошел…

Николая Ивановича тут же окружили соседи по столам. При начальстве никто близко не подходил, все усиленно трудились, так, по крайней мере, могло показаться, на своих рабочих местах. Вопросы посыпались со всех сторон: «Ну, как?», «А что говорил?», «Ругал?». Особенно любопытство проявляла молодежь. Высокое начальство многим прошлось видеть впервые. Не удовлетворив любопытство наседавших, Николай Иванович проворчал:

- Шли бы лучше работать…Дел-то вон сколько, а начальство для того и существует, чтобы ругать. А вы думали нас хвалить будут? Не за что, пока… Пока.

И он, повернулся к листу с компоновкой. Мелькнувшая перед приходом начальства мысль, что и как можно сделать для размещения высотомера требовала своего логического завершения - проработки карандашом, а быть может и резинкой.

Но, настал таки торжественный день. Вздохнув с облегчением, но в силу сдержанности характера не проявляя внешне эмоций, без криков «Ура» и без преподнесенных букетов, «хозяин» шарика просто несколько минут постоял у чертежа, посмотрел на кажущуюся путаницу черных и цветных линий, и молча вышел из зала. Постоял в уголочке лестничной клетки, выкурил сигарету и на обратном пути зашел в комнатку Татаринцева.

Начальник был занят. Сидели у него четверо проектантов, обсуждали какой-то «лунный» вопрос.

- Ты что? - спросил Михаил Иванович вошедшего.

- Да так, ничего... Хотел сказать, что компоновку закончил. Можно подписывать...

- Все закончил? Получилось?

- Получилось.

- Хорошо. Как освобожусь, позову. Давай посмотрим.

Через час он вызвал всю «венерную» группу к себе, а вечером чертежи были разложены на большом столе у Главного. Объяснять, что к чему не пришлось. Он был в курсе всего хода проектных работ. Уточнил для себя только кое-какие детали.

И вот в правом углу чертежа, чуть повыше десятка подписей, между выведенными четким шрифтом словами: «УТВЕРЖДАЮ» и «ГЛАВНЫЙ КОНСТРУКТОР - БАБАКИН Г.Н.» появилась размашистая, не очень, правда, разборчивая подпись.

Через неделю, постояв минут десять в очереди за зарплатой и мельком взглянув на графу «сумма», Николай Иванович несколько удивился, но, не подав виду, почувствовал, что кровь почему-то прилила к лицу, увидел цифры, значительно превышающие те, за которые он обычно расписывался.

- Ну что ты там застрял? Давай шевелись…- Легонько подтолкнул его в спину стоявший за ним конструктор.

Методы исследования Луны с помощью космических аппаратов ни раз обдумывались и обсуждались. Наиболее целесообразными были признаны три: с помощью искусственных спутников, подвижными средствами на поверхности и детальные исследования в каких-то особо интересных точках лунной поверхности.

Целесообразность использования спутников подтверждал и околоземный опыт, о подвижных лабораториях на Луне - луноходах, мечтал еще Королев. Третий же метод, особенно если обеспечить доставку образцов лунного грунта на Землю для более детальных исследований - это мечта геологов, да и не только их. Доставка «кусочка Луны» на Землю! Это ли не экзотика? И это впервые! Таких «подвигов» мировая космонавтика еще не знала!

Разработка проекта, получившего шифр «Е-8» началась в 1966 году как составная часть программы пилотируемой лунной экспедиции «Н1-Л3» разрабатывавшейся в НПО «Энергия». Помимо создания ракеты-носители и космического корабля для посадки на поверхность Луны, программой предусматривалось создание транспортного средства - электорокара для перемещения космонавта по поверхности. Однако, впоследствии для нашего коллектива стало создание не транспортного средства, а дистанционно управляемого лунохода для комплексных научных исследований на лунной поверхности, тема «Е-8»; автоматического космического аппарата для доставки образцов лунного грунта на Землю, тема «Е8-5» и «Е8-5м» и искусственных спутников Луны научного назначения - «Е8-ЛС».

Поразмыслив о предстоящих работах, Георгий Николаевич решил разрабатывать единый универсальный комплекс, который должен был «уметь» обеспечить решение всех трех задач вместо разработки трех отдельных проектов.

Но даже самые предварительные прикидки, сделанные проектантами в КБ-1,у Михаила Ивановича Татаринцева, прежде всего Ильей Николаевичем Федоровым - руководителем лунной проектной группы, показывали, что уложиться в 1500 килограммов - вес станций 1966 года, выводимых четырехступенчатой ракетой 8К-78, и думать нечего. Федоров был опытнейшим проектантом, задумывавшим не одну конструкцию еще при Лавочкине, истерший ни по одному ластику и исписавший ни по одному карандашу, проектируя Ла-5, Ла-7, реактивные истребители, зенитные ракеты, «Бурю»… Стало ясно, что для новых станций нужна и новая, более мощная ракета. Такая рождалась в конструкторском бюро В.Н.Челомея, на которой удалось еще в 1965 году вывести на околоземную орбиту сверхтяжелый, по тем временам, спутник «Протон». Но она еще только училась летать в двух, трех, а не в четырехступенчатом, нужном нам варианте.

А что делать? Ракета летать научится, иного быть не могло. Другой... другой подходящей ракеты пока не предвиделось.

Опять страда. Новая страда. Многотрудный поиск оптимальных решений большой, сложной, но очень интересной задачи.

Итак, три программы исследований, каждая из них должна иметь широкие возможности: спутники на орбитах с разными наклонениями, посадочные станции в районах, представлявших наибольший интерес для ученых-селенологов. Таким потребностям могут удовлетворять станции, «умеющие» вначале становиться искусственными спутниками Луны а потом, в зависимости от программы и оборудования, или оставаться на орбите, или совершать посадку.

Унификация? Какой-то части станции, конечно. Так и было задумано. Прежде всего, корректирующе-тормозная, посадочная часть станции, с задачей многократного маневрирования на траектории перелета к Луне, на орбите ее спутника и с последующей, если это было необходимо, мягкой, прецизионной посадкой в выбранном районе видимой части лунной поверхности.

На этой части станции могли устанавливаться или ракета для взлета с Луны и полета к Земле с «лунной посылкой», или луноход, или комплекс приборов дистанционного исследования с орбиты спутника.

Эта часть станции, названная блоком «КТ», должна была быть самостоятельной ракетной ступенью, имеющей ракетный двигатель многократного запуска, топливные баки, часть которых могла бы сбрасываться при посадке на поверхность, приборные отсеки, амортизирующие посадочные опоры, антенные системы. В приборных отсеках, естественно, аппаратура систем управления, стабилизации, ориентации, радиокомплекс и, где-то снаружи, по всей вероятности, потребующиеся радиовысотомер и доплеровский измеритель скорости.

Конструкция, состав в зависимости от конкретной задачи могли корректироваться.

Скажем прямо - цели и задачи создания лунных станций нового поколения, названные и намеченные сроки, определялись не только интересами ученых. Американская программа завоевания лунного престижа, объявленная президентом Кеннеди, и, ставшая в США программой национальной, не ведомственной, не только научной, а, в большой мере политической, достаточно подливала масла в огонь нашего научно-технического творчества.

Советский, ставший уже привычным, приоритет, стал чуть покачиваться. Поступающая из-за океана информация пестрела различными вариантами лунных автоматических и пилотируемых комплексов. Думали американские коллеги и о луноходах, правда, для иных целей - только для передвижения астронавтов по поверхности в течение нескольких часов. Думали и о доставки образцов грунта…

Не было секретом выделение на эту программу 20 миллиардов долларов! А это же колоссальные деньги! Условия начавшегося соревнования США и СССР были «не совсем» равными.

Дела по созданию пилотируемого лунного комплекса с использованием новой ракеты Н-1 у наших коллег в Подлипках, после смерти Сергея Павловича Королева, шли далеко не просто.

Что в этом новом лунном проекте для наших проектантов, да и вообще для всех нас - руководителей и исполнителей, было совершенно новым, с чем, с какой областью техники никто из нас еще не сталкивался? Ракеты - были. Спутники- были. Посадочные устройства для «ЛУНЫ-9» и «ЛУНЫ-13» - делали… А вот - луноходы…

А что это такое? Помню, году в 1963-м, или 1964-м, когда я еще работал в ВПК, заехавший как-то в Кремль Сергей Павлович Королев рассказал мне, что он ищет пути создания конструкций аппаратов, способных передвигаться по Луне, практически еще не имея никаких непосредственно полученных данных о том, что собой представляет лунная поверхность. Он нашел энтузиастов в одном из НИИ, к делам космическим никакого отношения не имевшем, но специалистов по тракторам и автомобилям. Товарищи предложили в качестве подходящего аналога лунного грунта для отработки тягово-сцепных характеристик будущих луноходов создать лунодром, площадью несколько сотен квадратных метров, засыпанный семенами проса, или конопли толщиной не менее 5 метров!

К счастью, для сельского хозяйства этот проект остался не реализованным.

Какой все же предполагали поверхность Луны?

В своей второй книге «ОТЕЦ», дочь Сергея Павловича Королева -Наталья Сергеевна пишет:

«Космические рейсы» к Луне планировалось продолжить и, конечно, совершить посадку на ее поверхность. Но никто не знал, какова плотность грунта этой поверхности, что там - твердое основание или толстый слой пыли и что должны предложить проектанты для перемещения по ней - колеса, гусеницы или нечто другое… Тогда отец на листе бумаги написал: «Справка. Посадку ЛК следует рассчитывать на достаточно твердый грунт типа пемзы.

28/Х 64». Поставил внизу свою подпись».

(На стр. 301 приведена фотокопия этой справки)

Прозорлив был Сергей Павлович, все последующие экспедиции, доставлявшие на лунную поверхность автоматические и пилотируемые корабли, полностью подтвердили его предвидение.

Практически проблемой создания ходовой части для налунного «транспортного средства» занялась одна из лабораторий Ленинградского НИИ транспортного машиностроения, «ВНИИТРАНСМАШ», под руководством ставшего большим энтузиастом этого нового интереснейшего дела Александра Леоновича Кемурджиана. По согласованию еще с Королевым они начали научно-исследовательские работы, назвав эту тему «ШАР».

Но создание ходовой части для луноходов было не единственной проблемой. Не сутки, не двое луноход должен был «уметь» работать на Луне - ну, хотя бы, месяца два-три, по крайней мере. На большее, пожалуй, гарантий ни одна смежная организация не даст. А что это значило: два-три месяца? Прежде всего, то, что луноходу жить и работать не только в течение четырнадцатисуточного лунного дня, но и такой же ночи. Сутки на Луне 28 земных! И день по условиям резко отличен от ночи, прежде всего температурой. В таких экстремальных условиях не пребывал и не работал еще ни один космический аппарат.

Везло нам с экзотикой: для Венеры давай спускаемые аппараты, рассчитанные и испытанные на невиданные в космонавтике давления и температуры, для Луны - аппарат, могущий «жить и работать» и при 120-градусной жаре и при 150-градусном морозе! Интересное было время! Очень интересное.

Конструкцией ходовой части лунохода и ее автоматикой занялись ленинградцы по нашим техническим заданиям. А нам? Нам оставалось все остальное.

И опять споры резинки с карандашом, страницы расчетов в рабочих тетрадях, весовые сводки, наброски электрических схем, подсчеты необходимой энергетики, и во всем этом как Дамоклов меч - границы допустимого веса. Ракета, она хоть и новая и более мощная, но… у нее тоже есть предел возможности.

В ходу у проектантов всех мастей есть такие требования: «вес должен быть минимальным, объем несколько меньше минимального», а электрики к этому добавляли еще свою специфику: «мощность источника электроэнергии должна быть несколько больше номинальной, а потребление желательно иметь меньше номинального»

О том, как проектировались лунные станции нового поколения, вспоминать не буду. В процессах создания новых конструкций, хотя и очень разных, предназначенных для решения совсем несхожих задач, много общего. И стиль работы проектантов, конструкторов, испытателей, несмотря на сходство или несходство характеров и взглядов, тоже не противоречив. В конечном счете, всем коллективным интеллектом руководит один человек - главный конструктор.

Здесь любые эпизоды, любые картинки со страниц «венерных» можно без большого греха перенести на страницы «лунные», изменив лишь время, фамилии и, порой, место.

Кроме того, должен признаться, в те годы, до 1970-го, по поручению Бабакина, я больше уделял времени и забот «венерианским» проблемам.

«...Природа имела несколько миллиардов лет - писал в те годы специальный корреспондент «Известий» Георгий Остроумов, - чтобы, изменяя и отбирая, совершенствовать органический мир, и современные нам животные часто удивляют нас гибкостью своего приспособления к изменяющимся условиям среды. По сравнению с естественной историей у конструктора были считанные мгновенья для того, чтобы провести селекцию мыслей и искусственный отбор идей, нацеленных на то, чтобы подвижная автоматическая станция сохраняла свою работоспособность при всех изменениях внешней среды и случайностях, ожидавших ее в чужом мире»

Эти строки он посвятил создателям луноходов, но они могут быть без сомнения отнесены и к их коллегам по венерианским или марсианским программам.

Луноход ... Как подвижное налунное средство, такое определение правильно, но как название, как имя собственное, по-моему, нет. «Ну что такое,-думалось, будет- «Луноход - один», «Луноход - два»... Все равно, что «Паровоз - один»... «Трактор - два»... Нужно найти хорошее, запоминающееся имя, название, как вошли в историю «Восток», «Союз», «Салют»...

И подумал-поразмыслил: а что если «СЕЛЕН»? Или «РУСЛАН»? «СЕЛЕН» - слово само за себя говорит, а «РУСЛАН»? А почему не расшифровать его так: «Российска - Универсальная - Самоходная - Лаборатория - Академи - Наук» - коротко и мило.

Но нет, тогда не удалось уговорить ни Главного, ни его сторонников. Остались названия «ЛУНОХОД-1», а за ним и «ЛУНОХОД-2»...

Да, как быстротечно время! Вот уже три десятка лет мысли, подобные изложенным выше, переставали казаться фантастикой, а реальные планы и проекты недостижимо далекими.

Результаты встреч с союзниками-смежниками карандаш переносил на листы ватмана и рабочих тетрадей.

Этому процессу сопутствовали многократные визиты проектантов в кабинет Бабакина, к его коричневой доске на стене и кусочку мела, и Бабакина в зал к проектантам на круглый высокий табурет за длинным столом.

Все заботы поначалу разбивались на две равные, или неравные (кто их сравнивал?) части - непосредственно наши и тех «фирм», с которыми предстояло быть союзниками-смежниками. Самое простое разграничение забот сводилось к двум - к тому, в чем мы сами были уже достаточно опытными, и к тому, в чем мы никакого опыта не имели.

Возглавлявший группу энтузиастов Александр Леонович Кемурджиан, с большой теплотой вспоминая те годы, говаривал, что еще до знакомства с нами некоторая часть работ по ходовой части лунохода у них уже было проведена. По крайней мере, была выработана основная концепция. Не без проблем, естественно, вследствие абсолютного незнания того, что ждет их на Луне - каков там грунт, как будут работать тяжело нагруженные узлы механизмов в глубоком вакууме, да мало ли еще что.

И вот встреча с Георгием Николаевичем, с нашими проектантами, конструкторами. Работа становилась конкретной. Александр Леонович как-то сказал мне, что как одну из самых дорогих реликвий он хранит техническое задание на ходовую часть лунохода, подписанное Бабакиным

18 июня 1966 года.

Кемурджиан всегда очень тепло отзывался о нашем Главном, о том, что и в его жизни и жизни его коллектива, принявшего участие в создании лунохода, года работы с Бабакиным были светлым пятном на фоне некоторых других событий.

«Ты знаешь, говорил Кемурджиан,- поначалу, когда я познакомился с Георгием Николаевичем, я не мог предполагать, что буду иметь дело с таким выдающимся конструктором и человеком. Впечатление от первой встречи было самое рядовое, простое. Это, как я понял, от его чрезвычайной скромности. И до зенита своей славы и положения, которого он достиг своими делами, это качество у него сохранилось. Скромность, человечность, высокая интеллигентность. А эти качества по-моему, особенно важны для руководителя коллектива… Никогда не забуду, когда я рассказал ему о наших сомнениях по поводу работоспособности наших механизмов в космическом пространстве, то он не задумываясь и не ставя никаких предварительных условий, просто сказал: «Давай проверим…»

Я прекрасно помню, как на нашем лунном спутнике в 1966 году мы устанавливали механизмы, элементы ходовой части лунохода и проверили их работоспособность в окололунном пространстве, а от «ЛУНЫ-13» удалось получить некоторые характеристики лунного грунта.

Задача создания лунохода была очень сложной. То была не фантастика, не странички увлекательной повести, а реальная работа. Луноход являлся как бы транспортным средством, но в тоже время космическим летательным аппаратом. Следовательно, металла должно было быть поменьше, прочности побольше, функций пошире и уж, конечно, при максимальной надежности и безотказности.

И все это для работы в своеобразных условиях лунной поверхности, и при передвижении по ней. А как передвигаться? Каким способом, какой принцип движения следует использовать и, какова должна быть конструкция движителя?

А каковы те самые «своеобразные условия»?

Первое - вакуум, очень активно способствующий свариваемости металлов и весьма капризно относящийся к каким бы то ни было смазкам. Какие же применять подшипники, шестеренки, детали, которым работать в этом вакууме?

Второе - излучения. Их на поверхности Луны полный природный ассортимент. А электронные приборы очень чувствительны к ним. И не только электроника, но и механика, там подвижные элементы, трение, а смазки в вакууме меняют свои свойства.

Третье - совершенно необычные температурные условия, которые налагают свои требования к конструкции и материалам.

А особенности лунной гравитации? Сила тяжести на Луне в шесть раз меньше, чем на Земле. Сила сцепления шасси с грунтом зависит от веса машины. Это хорошо известно и из земного опыта. Так вот на Луне это сцепление будет в шесть раз меньше. Но положение осложнялось еще и тем, что масса-то остается неизменной, земной. Во время строгания с места, торможения, поворотов надо преодолевать ту же силу инерции, как на Земле, а сила сцепления с грунтом при этом в шесть раз меньше.

И еще одна «приятная» особенность требований к ходовой части, впрочем, весьма распространенная, вызывающая осложнения при согласовании любых наших требований, кого бы они ни касались: ходовая часть должна весить как можно меньше, а возить на себе как можно больше. Значит, Кемурджиану и его коллегам нужно было икать пути применения сверхлегких и сверхпрочных материалов, создать ажурную конструкцию, чтобы «работал» весь металл, без балласта. И энергопотребление всего этого «ходового хозяйства» не должно было превышать 400-500 ватт! Это при массе лунохода в 600-700 килограммов!

500 ватт - это вдвое меньше, чем потребляет обычный комнатный утюг, которым мы рубашки гладим! Большей мощности, как показывали прикидки наших энергетиков, ходовой части лунохода мы дать не могли.

В книгах фантасты придумывали всевозможные экзотические движители для лунных машин, но ленинградцы, смотревшие на задачу глазами реальными, остановились на колесном варианте. Были, конечно, рассмотрены и другие, но лучше колес ничего не придумали.

Казалось, что для движения по лунному «бездорожью» больше подошли бы гусеницы, но, учитывая, что у гусеницы достаточно трущихся деталей, а трение в глубоком вакууме и его «фокусы» были хорошо знакомы, этот вариант был отвергнут. Кроме того, в гусеничном варианте может быть только по два ведущих колеса с каждого борта. Если выйдет из строя одно колесо - еще можно ехать, а если два? И с одного борта?

Не поедешь ни вперед, ни назад. Посмотрели восьмиколесную схему, по четыре ведущих колеса с каждого борта. Это давало существенный выигрыш.

Помимо конструкторских вопросов не мало затруднений вызвала и программа испытаний. Хотелось, как можно полнее воспроизвести те условия, в которых потом придется работать ходовой части на Луне. Пожалуй, более всего пришлось повозиться нашим коллегам с «конфликтом» силы тяготения и массы. Как это воспроизвести в наземных условиях? Вспомнилось, что космонавты впервые познавали невесомость, хотя и кратковременно, на самолете, который летал несколько десятков секунд по специальной траектории, по такой пологой горке.

А если ту горку чуть-чуть изменить и, сделать так, чтобы наступала не невесомость, а только сила, равная одной шестой земного веса? Посоветовались, говорят, «можно». Договорились, оборудовали в самолете участок с аналогом грунта, на нем - колесо с приводом, и, конечно, все необходимое для эксперимента. Данные были получены очень интересные.

Большие работы были проведены среди вулканов на Камчатке. Нашли там такие места в районе вулкана Толбачик - от Луны не отличишь.

Стало ясно: ходовая часть - шасси лунохода само по себе становилось научно-исследовательским прибором. Ведь в процессе движения нужно будет постоянно измерять, оценивать, контролировать работу всех основных узлов ходовой части, прежде всего. Какова эффективность использования мощности - сколько её тратится непосредственно на движение, знать тягово-сцепные характеристики, усилие, которое прикладывает движитель, скорость движения, есть ли пробуксовка, какова температура всех ответственных узлов и механизмов. Помимо этого надо будет знать, по какому грунту движется луноход, как себя «ведет» этот грунт.

Нет, далеко не все вспомнилось о той громадной работе, которая сдружила нас, о таланте и бесконечной любви наших коллег ко всему новому, необычному, всему тому, что давало выход инициативе, уменью, трудолюбию, высочайшей квалификации не только их главному конструктору, но и прекрасному коллективу инженеров, конструкторов, испытателей, ученых, работавших в те годы вместе с нами.

* * *

То, что было сделано для луноходов, стало началом нового направления - транспортного космического машиностроения. Луноходы дали начало марсоходам - они их сыновья. Но родились и внуки…1986 год. Чернобыль. Коллегии получили экстренное задание - создать автоматическое подвижное средство с дистанционным управлением и применением телевидения, но для участия в ликвидации последствий аварии. Такое средство было создано и работало на крыше третьего блока Чернобыльской АЭС, убирало радиоактивный мусор, части разрушенной кровли. То был «внук» нашего лунохода.

* * *

Оперативная группа управления полетом и работой космического аппарата... Разве это новость? Нет, не новость. Еще с первых космических стартов существовала аббревиатура ГОГУ - главная оперативная группа управления. Но в «луноходный год» в этой, в общем-то, не новой схеме управления появилось новое звено - экипаж.

Звено новое, а слово старое, знакомое. Кстати, небезынтересен экскурс в словари и энциклопедию. « Словарь русского языка. С.И. Ожегов. 1975 год». В определении значения слова «экипаж» есть и такое: «…состав специалистов, обслуживающих какой-то движущийся механизм, т.е. космический корабль и луноход, управляемый с Земли…»

Странно, но в Большой Советской энциклопедии издания 1978 года и Советском энциклопедическом словаре - 1980 года, упоминаний об экипажах луноходов и космических кораблей я не нашел, и, понял, насколько прогрессивнее оказался «г-н С.И.Ожегов»!

Да, не случайно к слову «луноход» относилось понятие «экипаж». И экипаж в новом понятии, новом назначении, экипаж, находящийся чуть не полумиллионе километров от управляемого им «механизма»!

Думая о том, как управлять движением лунохода по незнакомой, неземной местности в условиях, существенно отличающихся от земных, поняли, что один человек сколь бы квалифицированным он не был, вряд ли сможет справиться с такой работой. Экипаж... только группе специально подготовленных операторов это может быть по силам.

Специально подготовленных... А кто сказал бы, какова должна быть программа такой подготовки? Кто где и когда готовил водителей «инопланетного транспорта»? Да и не только водителей. Становилось ясно, что программа должна состоять, по крайней мере, из двух частей: теоретической - изучения конструкции, характеристик всех основных систем лунохода, и практической - управления движением специального макета в условиях, максимально приближенных к тем, с которыми придется встретиться на Луне.

Кто - водитель автомашины, танкист, тракторист, мотоциклист, летчик - или иной «земной» профессионал, или любитель более всего подошел бы к такой работе? Так в свое время «гадали» по поводу кандидатов в космонавты и остановились на летчиках-истребителях.

Но нам казалось, что без участия медиков-специалистов, имевших уже опыт работы с подбором и подготовкой космонавтов, определить наиболее подходящую «земную» водительскую специальность невозможно.

И действительно, в работе водителя, скажем, автомобиля, главную роль играют непосредственные восприятия. Он постоянно видит перед собой дорогу, по шуму двигателя может судить о его работе. Летчик при взлете самолета видит перед собой «бегущую» навстречу взлетную полосу и, кроме того, контролирует по приборам ряд параметров работы двигателей.

А водитель лунохода? Ему придется всю информацию, необходимую для управления движением, воспринимать опосредованною. Элемент непосредственности внесет лишь телевизионный экран.

По изображениям весьма ограниченного участка незнакомой лунной поверхности нужно будет оценивать характер и размеры препятствий на пути и расстояние до них, приближенно оценивать величину крена и дифферента лунохода. Кстати, вошло в нашу практику понятие «дифферент», вместо привычного «тангаж».

Иными словами, экипаж должен приобрести навыки в процессе наземных тренировок. И навыки не только в оценке появляющегося на плоском телевизионном экране изображения поверхности, но и с учетом того, что с момента выдачи той, или иной команды с Земли до ее исполнения пройдет несколько секунд.

На борту лунохода будет телевизионная аппаратура. Да, в какой-то мере это было телевидение, но своеобразное. Энергетика не позволяла иметь на борту широкополосное телевидение, водитель на своем пультовом экране будет видеть неподвижное изображение, как слайд, в течение нескольких секунд, затем «телеслайд» заменится другим. А это внесет существенную задержку между «событием» и «реакцией» на то событие. Ко времени задержки исполнения принятого решения следует добавить еще и время распространения радиосигнала с Луны до Земли и с Земли до Луны, а это тоже около трех секунд.

Мы предполагали, что телевизионный экран будет не единственным источником информации для водителя. Перед ним на пульте должны быть приборы, по показаниям которых он мог бы оценивать более точно и крен и дифферент, и угол отклонения от курса движения, выбранного экипажем, и еще несколько параметров.

Кроме того, ряд данных мог бы выдавать водителю специальный член экипажа, так сказать бортинженер, следящий за поступающей с борта лунохода телеметрической информацией.

В первом приближении так предполагалось решить проблему «Как двигаться». Но была и проблема: «Куда двигаться»?

Быть может для первого лунохода это и не было определяющим, поскольку надо было понять, а вообще можно ли ездить по Луне, а вот если можно, то куда?

Для любой экспедиции в незнакомый район намечается маршрут. Он прокладывается по карте этого района. Это аксиома. Но для этого, как минимум, нужны карты. Нужны они была и нам, карты возможных районов посадки.

Карты ... а кто их имел, эти карты? Самые подробные карты Луны были не подробнее карт Европы в школьном атласе. А по такой карте можно узнать, где находится Франция, где Италия. Но как проехать из Рима в Неаполь, по совершенно незнакомой местности, при полном отсутствии дорог?

Для начала о длительных маршрутах речи не было, но для движения в пределах одного-двух километров нужно было уметь определиться на местности хотя бы по сторонам света. Неплохо было бы в экипаже иметь и геодезиста.

А как же без командира?

Вот так постепенно определялся состав экипажа: пять человек - командир, водитель, штурман, бортинженер, радист. А где их брать? Можно было бы готовить из своих инженеров… А кто будет проектировать, выпускать рабочие чертежи, испытывать…

Командно-измерительный комплекс. Так назывался он в те годы, а между нами короче:

«в/ч 32-103». Большое, да нет, громадное и сложнейшее «хозяйство», обеспечивавшее управление полетом и контроль работы любого аппарата, запущенного в космическое пространство. Буквально два слова о его функциях и составе.

Развитие космонавтики позволило осуществлять и чисто автономное управление полетом без использования наземных средств; программа выполняется по командам от бортовых командно-временных устройств. Для космических аппаратов с более сложными задачами, помимо бортовых программно-временных устройств использовались бортовые цифровые электронно-вычислительные машины. Однако автономное управление имело и недостатки, например, отсутствие текущего контроля над ходом выполнения программы, невозможность оперативной коррекции программы, изменения режима работы и т.д.

Противоположностью автономного управления полетом является чисто командный метод, когда каждая операция на борту космического аппарата производится только по командам с Земли.

Наиболее рациональным является комбинированное управление полетом, осуществляемое путем подачи команд с Земли и использование бортовой автоматики. Таким комбинированным командно-программным методом командно-измерительным комплексом и осуществлялось управление полетом космических аппаратов практически всех типов и классов.

В Командно-измерительный комплекс входили несколько Центров - управления пилотируемыми полетами, дальней космической связи, и ряд других. Обрабатывали поступавшую от космических аппаратов информацию и осуществляли координацию действий измерительных средств информационно-вычислительные комплексы и координационно-вычислительные центры.

Однако информация в эти центры поступала не непосредственно от космических аппаратов, а от наземных измерительных пунктов, расположенных на территории СССР таким образом, чтобы их зоны радиовидимости перекрывали как можно большее пространство, над которым происходили космические полеты.

Большую и необходимую помощь всем наземным средствам оказывала и специальная флотилия морских судов во главе со своим флагманом - кораблем «Космонавт Юрий ГАГАРИН»

Естественно, что функционирование столь сложной системы невозможно без средств связи и специальной службы времени.

Командно-измерительный комплекс это, конечно, прежде всего, тысячи высококвалифицированных, преданных своему нелегкому делу людей, не знающих покоя ни днем, ни ночью во время своих «радиосвиданий» с космическим «абонентами». По всей вероятности высокая квалификация этих специалистов, их опыт в эксплуатации многофункциональных наземных систем предопределил выбор кандидатов в состав экипажей наших луноходов.

Нужно признаться, что многое нам самим еще было неясно, но некоторые вопросы предстоящего взаимодействия человека-оператора с управляемой им на расстоянии в полмиллиона километров машиной уже стали проясняться.

Появилось новое определение - «Система дистанционного управления» - СДУ, включение в состав такой системы в качестве рабочего звена человека, с его психикой, способностями к анализу получаемой информации и принятию решений в условиях ограниченности получаемых данных и необходимости весьма оперативного реагирования. Эта совокупность возможностей человека, по нашему мнению, требовала подключения к нашим заботам Института медико-биологических проблем, того самого, через который «проходили» все космонавты.

По подразделениям Командно-измерительного комплекса были разосланы телефонограммы с просьбой отобрать добровольцев в специальную группу для работы с «космической техникой», желательно инженеров-радистов, электриков, управленцев.

Желающих оказалось немало. Специальной комиссии пришлось заняться отбором. Было отобрано 25 человек, очень жаждущих нового в своей, прямо скажем, и так состоящей из всего весьма нового и необычного, работе. Медикам с этой группой пришлось крепко повозиться - у них самих-то не было никакого опыта в части специфики работы человека в составе такой системы - СДУ.

Для начала всех кандидатов провели «по тропе космонавтов» на долгую и оперативную память, на способность быстро переключаться с одной задачи на другую, на ориентирование в пространстве, и на многое другое. Может быть далеко не все, что предлагалось будущим членам экипажей и было нужно, но в их выносливости и состоянии нервной системы медики могли убедиться. Из двадцати пяти кандидатов осталось четырнадцать…

В Хамовники, на Комсомольский проспект в штаб в/ч 32-103 мы приехали с Георгием Николаевичем для первого знакомства с будущими луноходчиками.

Кандидаты и их опекуны были собраны специально для встречи с Главным конструктором того инопланетного транспорта, управлять работой которого им придется, если конечно…

Совещание началось.

Мне пришлось начать разговор, вначале о программе исследования Луны, о проектируемом луноходе, об основных его системах и их особенностях. Бабакин задумчиво переводил взгляд с одного, сидящего напротив человека на другого, слегка улыбаясь, видимо своим мыслям, внимательно разглядывая молодых офицеров. Они его интересовали не только как новые лица, им, и, прежде всего им, придется доверить управление той техникой, в которую вкладывалось столько сил и средств. Георгий Николаевич был противником количественного подхода в кадровых делах, он, прежде всего, должен был быть уверен в каждом сотруднике, будь тот руководитель или исполнитель.

Не раз, еще до этой встречи с кандидатами, мы говорили об их роли, думали, что их надо как можно быстрее забрать к себе в ОКБ, как можно скорее вводить в курс дела. Они должны знать луноход «на зубок». Мало будет толку, если они изучат только какую кнопку и когда нажимать, за каждой кнопкой они должны не только знать, а всем своим существом чувствовать логику работы каждого механизма, каждого прибора. Знали, что при подготовке экипажей не обойтись без специального тренировочного полигона - «лунодрома», и что для тренировок нужен специально сделанный макет лунохода с действующей ходовой частью.

А управлять откуда? По всей вероятности, удобнее всего из Крыма, из Центра дальней космической связи, но чтобы не мешать управленцам, ведущим станции к Венере, «лунатикам» был отдан пункт в Симферополе. Но там нужно было создать специальный пункт управления.

Вот такие мысли, наверное, и были в голове Главного, пока я рассказывал о нашей технике.

- Спасибо, садись. - Он кивнул мне на стоящий рядом стул.

- Товарищи дорогие, разрешите мне тоже кое-что вам сказать. Во-первых, почему мы решили пригласить вас, а не воспользоваться своими сотрудниками? Вроде бы вопрос вождения лунохода достаточно престижный, зачем же его отдавать «на сторону»? Вы думаете, у нас не нашлось желающих? Прямо скажу - хватает. Да я бы и сам, да и вот мой зам, тоже не прочь ... Вы должны знать, что споров хватало. Хотели профессионалов- водителей автомобилистов, трактористов привлечь, но на них давит профессионализм, им будет очень трудно отрешиться от своего земного опыта, от земных привычек. На Луне все будет не так, как на Земле, а земной опыт будет «командовать» порой и помимо воли. Поэтому и решили привлечь таких людей, которые хорошо владеют смежными специальностями, но не профессионалов водителей.

Почему я больше всего говорю о водителях и о вождении? В экипаже-то будут и другие специалисты. Потому, что от водителя в самой большой мере будет зависеть успех нашего с вами дела, судьба нашей с вами машины. Поначалу и нам казалось, что достаточно будет одного водителя, который сидя перед телевизионным экраном, будет подавать на борт лунохода нужные команды, но потом поняли, что один водитель, пожалуй, не справится, поэтому и родилось мнение, что нужен экипаж...

- Желательно еще в составе экипажа иметь бухгалтера и кассира, - пошутил я, - тогда эта трудовая ячейка была бы совсем полной, но, пожалуй, Минфин не утвердит штаты. Может, до второго лунохода уговорим ...

Да, много было тогда интересного, трудного, требовавшего и упорства, и упрямства. Приходилось и спорить, и доказывать, и просить, и уговаривать. Но дело делалось. В Крыму начали строить «лунодром» для тренировок. Не просто это было решить. Поехали мы с одним из наших инженеров к большому военному строителю, в отдельный особняк на улице Фрунзе, посмотрел он наши бумаги с эскизом будущего лунодрома и безапелляционно заявил: «Такого строить не будем. Ни средств, ни сил нет. Все. Ишь чего захотели - лунодром!».

Уехали несолоно хлебавши. Но на следующей неделе, заменив испугавшее высокое начальство слово «лунодром» на «испытательная площадка», мы у того же начальника получили согласительную подпись ...

У Александра Леоновича Кемурджиана достаточно быстро спроектировали и сделали специальный макет для тренировок экипажа, прежде всего в приемах вождения на том самом «лунодроме», сооружать который взялись наши военные коллеги на НИИП-10 - Симферопольском пункте космической связи, так называемой «Десятке».

Разговорился я как-то потом, уже после работы с луноходами, с командиром экипажа Николаем Михайловичем Еременко, попросил его поделиться воспоминаниями о самом начале их работы. И вот что он рассказал, так сказать, в письменном виде:

«Самым трудным в нашей практической работе, скорее учебе, оказалось, научиться по плоской телевизионной картинке оценивать расстояние до предметов и между ними. А как без этого двигаться? Вот опыт в этом дал лунодром. Сначала мы водили макет лунохода по размеченному маршруту, сравнивали, насколько нам удалось выдержать разметку трассы, а потом научились сами выбирать наиболее оптимальный маршрут от одной точки лунодрома к другой. Тренировался весь экипаж и не день, и не два.

Длительные тренировки научили нас более или менее точно определять расстояние, глубину лежащих впереди кратеров, ширину трещин, высоту камней. В какой-то мере стали привыкать и к временной задержке, освоили и бортовые системы и наземную аппаратуру. Мы тратили много энергии: электрической в машине, человеческой за пультом управления. Учились ходить, как учится начинающий жить. Из-за пультов вставали мокрыми. Пульс - 120!»

Да, вот так сформулировал фрагмент своих воспоминаний командир экипажа лунохода Коля Еременко! А сколько за этими скупыми словами нервов, труда, переживаний?

А ведь частенько бывало и так, что водителя так «зашкалит», что он не мог и рукоятку на пульте двинуть, команду на движение дать, хотя и знал прекрасно, что это еще не луноход на Луне, а всего лишь макет на лунодроме.

Действительно, центральное место в осуществлении программы работы луноходов на поверхности Луны, по всей вероятности, должна занять система дистанционного управления. Исходной информацией для нее будут служить данные, получаемые с помощью наземного и бортового радиокомплекса, включая телеметрические и телевизионные средства.

Мы создавали луноход как автоматический космический аппарат, но он должен был быть не только автоматом, поскольку в систему управления им был включен в качестве важнейшего и направляющего звена - экипаж. Мы представляли себе, что от психических и физиологических особенностей членов экипажа во многом будет зависеть надежность работы всей задуманной экспедиции.

Всякую операторскую деятельность по управлению тем или иным объектом, будь то автомобиль, самолет, или луноход, специалисты расчленяют на три основных звена. Первое - это восприятие информации о характеристиках движения управляемого объекта. Второе - переработка этой информации оператором и принятие решения. Третье - воздействие на органы управления (ручки, рукоятки, тумблера) для реализации принятых решений.

Экипаж будет воспринимать всю поступающую информацию опосредованной, элемент непосредственности будет вносить лишь телевизионный экран. По изображению лунного рельефа водитель, да и командир, вместе с ним, должны будут оценивать характер и величину препятствий на пути лунохода и расстояние до них. Телевизионное изображение, по всей вероятности, поможет оценить и приближенно контролировать и величину крена лунохода и дифферента, если на экране у водителя будет видна линия лунного горизонта.

Пусть для истории сохранятся фамилии членов первых луноходных экипажей - вот они:

Еременко Николай Михайлович и Федоров Игорь Леонидович - командиры экипажей;

Довгань Вячеслав Георгиевич и Латыпов Габдухай Гимадутинович - водители;

Мосензов Леонид Яковлевич и Кожевников Альберт Евстафьевич - бортинженеры;

Сомаль Викентий Григорьевич и Давидовский Клонстантин Константинович - штурманы.

Козлитин Николай Яковлевич и Сапранов Валерий Михайлович - радиооператоры.

Всю группу возглавляли Чвиков Алексей Кузьмич и, чуть позже, Манилюк Афанасий Никитович.

Громадную, неоценимую помощь в управлении луноходом оказал инженер-геодезист Непоклонов Борис Викторович.

* * *

Не рассказывая подробно о том, как создавался комплекс «Е-8» и что он собой представлял, основное, что можно о нем вспомнить…

В качестве ракеты-носителя должна была использоваться ракета УР-500-К, именуемая «Протоном», в четырехступенчатом варианте. (Четвертая ступень- Блок «ДМ», разработки НПО «Энергия»), позволявшая выведение на траекторию перелета к Луне «полезного груза» массой около пяти с половинной тонн.

Это ракета. Сам же космический аппарат это прежде всего, блок «КТ» - унифицированная посадочная ступень. Блок «КТ» имел ЖРД, созданный в конструкторском бюро Алексея Михайловича Исаева, работавший на высококипящих компонентах, обеспечивающий семикратное включение при маневрах на перелете и окололунном пространстве. Питание двигателя осуществлялось из четырех основных сферических и четырех баков цилиндрической формы, сбрасываемых перед посадкой на поверхность вместе с приборными отсеками систем ориентации и управления на активных участках траектории. Снаружи, на малых межбаковых проставках крепились радиовысотомер и доплеровский измеритель вертикальной и горизонтальной составляющих скорости, антенные системы радиокомплекса, посадочные амортизированные опоры, откидывающиеся трапы для схода лунохода на поверхности Луны.

В случае использования блока «КТ» для доставки на поверхность Луны лунохода, он устанавливался в верхней центральной части блока на силовой крестовине и специальных аппарелях. После прилунения, по команде с Земли луноход мог быть спущен на поверхность по откидывающимся трапам.

Для варианта «Е8-5», при доставке на поверхность Луны возвращаемой к Земле ракеты с образцами лунного грунта, вместо лунохода в верхней части блока крепился торовый приборный контейнер, на котором устанавливалась ракета и манипулятор с грунтозаборным устройством. Трапы при этом не устанавливались.

При старте с Луны блок «КТ» являлся налунным стартовым устройством.

При использовании блока в качестве искусственного спутника Луны на нем устанавливался корпус лунохода без шасси, с основным служебным оборудованием, дополнительный приборный контейнер и ряд научно-исследовательских приборов.

Это все очень кратко, поскольку достаточно подробные описания конструкции блока «КТ» в свое время были широко опубликованы.

Несколько слов о луноходе.

И так, две его основных части: герметичный приборный отсек с аппаратурой и самоходное шасси. Масса первого лунохода была около 750 килограммов.

Приборный отсек имел форму усеченного конуса с выпуклыми большим верхним и меньшим нижним днищами, в качестве основного конструкционного материала корпуса был выбран алюминиево-магниевый сплав. Верхнее днище имело зеркальное покрытие и использовалось в качестве радиатора-охладителя в системе терморегулирования. На период лунной ночи верхнее днище закрывалось выпукло-вогнутой круглой крышкой, на внутренней поверхности которой были расположены элементы солнечной батареи системы энергопитания.

Внутри приборного отсека размещались элемент системы терморегулирования, электропитания, приемные и передающие устройства радиокомплекса, приборы системы дистанционного управления, электронно-преобразовательные устройства научной аппаратуры.

Передняя часть боковой поверхности корпуса имела два иллюминатора для телевизионных камер, электромеханический привод остронаправленной антенны для передачи на Землю телевизионных кадров как на стоянке, так и в процессе движения лунохода, малонаправленную - «торшерную» антенну, передающую телеметрическую информацию, научные приборы и французский лазерный оптический уголковый отражатель.

По левому и правому боковым сторонам отсека крепились четыре приемных штыревых антенны командной радиолинии и по две панорамные телефотокамеры, аналогичные тем, которые применялись на станциях «ЛУНА-9» и «ЛУНА-13», конструкции Арнольда Сергеевича Селиванова. Причем на двух из них были определители местной вертикали. На задней стороне отсека находился изотопный теплообменник системы терморегулирования, с полониевым источником тепла, и электромеханическое устройство оценки проходимости с девятым свободно катящимся колесом-курвиметром и конусным поворотным штампом для оценки плотности поверхности.

Система электропитания лунохода состояла из солнечной батареи, буферных серебряно-кадмиевых аккумуляторных батарей и системы регулирования режима их работы.

Несколько слов об основных параметрах ходовой части. Число колес - 8, все колеса ведущие, имеющие собственные электромеханические приводы. Колесная база 170 мм, колея 1600 мм, диаметр колеса 510 мм, его ширина - 200 мм.

Интересен был один параметр: отношение массы шасси к полной массе лунохода - 1/9! Шасси обеспечивало движение вперед и назад с двумя скоростями - 1 и 2 км/час, повороты на месте и в движении, и имело собственную систему обеспечения безопасности движения - остановку при предельных углах крена и дифферента, перегрузках электродвигателей колес, недопустимого отклонения от заданного направления движения.

Вот так, очень кратко о том аппарате, заслужившем существенно более подробного описания. Но к некоторым страницам его биографии мы еще вернемся.

Что же представлял из себя второй вариант проекта, тот, который поучил наименование

«Е-8-5»? Позволю себе привести впечатление одного из посетивших в те годы нас, специального корреспондента «Известий» Георгия Остроумова.

«Вот, полюбуйтесь,- Олег Григорьевич, (так назвал меня автор) - один из руководителей предприятия, отступил назад. Передо мною возвышалось нечто, напоминающее ажурную металлическую пирамиду. Ее венчал шар. Матово-коричневый, он походил на кокосовый орех, только огромный, больше футбольного мяча. Под ним, как постамент, блестел цилиндр. Ниже цилиндра начиналась такая головоломная путаница из шаров, цилиндров, конусов, труб и спиралей, словно какому-то гениальному геометру удалось лабиринт помножить самого на себя. Путаница в квадрате! Только сверкающий раструб сопла, обнаруженный посреди основания, намекал, как расположится станция на траектории перед посадкой на Луну.

Уже позже я заметил, что инженер смотрит на меня, как художник, изучающий поведение зрителя перед своей картиной …».

Вот так в известинском сборнике «Мост в космос» Георгий Остроумов изложил свои впечатления от знакомства с нашей техникой!

Вот так, думаешь, думаешь, мучаешься, ночами не спишь, считаешь, что создается нечто совершенное, красивое, смысл и назначение которого будут поняты с первого взгляда и ... на тебе -«Путаница в квадрате!» Ну, в шутку, конечно.

А интересно было наблюдать за реакцией еще не искушенного в тонкостях космического аппаратостроения человека, когда он впервые видел наши творения.

Правда, последние два десятка лет удивляться стали меньше, но это те, кому не в первый раз довелось общаться с нашими проектантами, конструкторами, испытателями. А кто впервые - те до сих пор обретают нормальный дар речи через какой-то, не очень малый промежуток времени.

Действительно - создавались уникальные роботы. Причем, когда, наконец, прорезалась возможность доставки образцов лунного грунта автоматическими средствами, задачи, скажем прямо, зкзотическо-фантастической в пределах имевшихся тогда возможностей, сомневающихся, не верящих было существенно больше, чем союзников.

Представьте: станция, тот самый «лабиринт, помноженный сам на себя», летит к Луне. Подлетев, автоматически сориентировавшись и включив двигатель, чуть притормозит, станет спутником Луны. Несколько раз подправит свою орбиту, над выбранным районом Луны еще пару раз включит двигатель и с орбиты, постепенно замедляя свою космическую скорость, понесется вниз ...

Теперь ... А сколько было мук, споров, поисков, раздумий Ильи Николаевича Федорова, пока гениальная находка (пусть это определение и громко звучит) группы теоретиков, и, прежде всего, Юлия Давыдовича Волохова, помноженная на бесспорность точных расчетов и строжайшую дисциплину веса конструкции, ее оригинальность, не решили эту, казалось, неразрешимую задачу. Да, проект «висел на ниточке».

Не касаясь сейчас тонкостей науки космических перелетов, классических методов их осуществления, скажу лишь одно: по классической схеме, с коррекцией траектории перелета с Луны на Землю, решить задачу не удавалось. Для нужной при этом системы ориентации на ракете, нужной радиотехнической аппаратуры и даже телеметрии, весовых возможностей ее было. Никаких. Даже с использованием «зажатого» резерва веса у Ильи Николаевича.

Все раздумья проектантов результатов не давали. Вот тогда-то и сказал свое слово Волохов.

Не знаю, я не удосужился в свое время спросить его, где, когда и при каких обстоятельствах пришла спасительная идея в голову, но пришла…

- И без коррекции на перелете? - задал вопрос Бабакин.

- Без коррекции. Старт по лунной вертикали. Это может обеспечить самая простая ракетная система управления с помощью гироскопа. Ну, конечно, при определенной скорости, с нужной точностью и в строго определенное время.

Скажу лишь одно: очень многие и весьма квалифицированные специалисты, выступавшие не только от своего имени, но и от имени возглавлявшихся ими научно-исследовательских организаций, что греха таить, не поверили ...

Мне не пришлось тогда присутствовать при разговоре у Главного, но тот интересный разговор, как мне кажется, очень живо и достоверно описан моим коллегой, Михаилом Файнштейном - (М.Борисовым.) в его книжке «Кратеры Бабакина», выпущенной издательством «Знание» в 1982 году.

«…Ты понимаешь, Георгий Николаевич, - объяснял Волохов пришедшую ему в голову идею,- кроме визирования опорных небесных тел с поверхности Луны, есть и другие способы ориентирования…Можно ориентироваться по направлению силы тяжести, действующей на поверхности Луны. Тогда самая простая программа полета получается, если совместить заранее вычисленное направление полета станции на Землю с направлением действия силы тяжести…

Ну-ка, еще раз…- Попросил Главный,- Только с самого начала.

- Посадочная площадка на Луне, выбираемая расчетом и должна обеспечить возврат в заданную область Земли… Разовым включением двигателя ракета разгоняется по заданному направлению и системой управления удерживается на этой траектории… Но есть два вопроса, которые надо еще обсудить. Это то, что районы наших посадок должны располагаться восточнее пятидесятого градуса восточной долготы… Вот этот район…

- Так. Море Изобилия.- Бабакин склонился над столом,- Что мы здесь имеем? Море… Типичная равнина…Это для посадки хорошо. А на севере - горы…Это похуже, но деваться некуда… А в общем, район с перспективой. Начнем с ровной местности, а там, глядишь, и в горы потопаем… Я завтра встречусь с Виноградовым. Ну, а еще что?

- Еще? Пока не известна величина района, где произойдет посадка на Землю…

- Ну, хотя бы примерно, можно ее оценить

- Трудно сказать…

- Ну, в тысячу километров можно уложиться?

- В тысячу? В тысячу должны.

- Это много, это очень много,- Бабакин походил по кабинету, подошел к своему столу, присел на краюшек, что-то почеркал на листочке бумаги.- Этак нам придется полстраны поднять по тревоге, заставить смотреть в небо, ждать возвращения шарика на парашюте… Нет, так нельзя.

- А как же быть? Подправить траекторию мы не сможем. Как ракетка полетит, так и прилетит…

- А траекторию по дороге к Земле мы измерять будем?

- На ракетке небольшой радиокомплекс поставить, я думаю, можно,- раздумчиво произнес Федоров.

Раз можно, то и измерять траекторию можно. В полете мы несколько раз ее уточним, этим и район подхода к Земле более точно будем знать, разброс уменьшится. Так можно. В небольшом районе сосредоточить самолеты и вертолеты можно. И население тревожить не придется. Это здорово! Давайте так и решим…»

Интересными воспоминаниями поделился Эфраим Лазаревич Аким. Лауреат Ленинской и Государственной премий СССР, профессор, доктор физико-математических наук.

«…При проектировании лунного комплекса для доставки лунного грунта на Землю, очень не просто решался вопрос получения на Земле параметров траектории взлетевшей с Луны ракеты. Нужны были радиоизмерения. Георгий Николаевич вместе с Михаилом Сергеевичем Рязанским и Евгением Яковлевичем Богуславским искали решение этой проблемы. Но радисты могли обеспечить только аппаратурное решение, а вот математическое обеспечение - это было наше дело, института прикладной математики Академии наук.

Как-то в пятницу Георгий Николаевич позвонил мне и говорит: «Давайте встретимся в субботу, завтра, и посмотрим, что получается». Я изумился: «Георгий Николаевич, нам же надо сделать программу, ее отладить на машинах, потом провести расчеты, а данные от радистов получены только вчера…»

«Ладно,- отвечает он,- я понимаю, что работы очень много, тогда давай встретимся в воскресенье. Я тебя очень прошу, а Богуславского я беру на себя!»

Вот так…»

Очень упрощенно изложил я некоторые кусочки проблем создания тех лунных станций. Почти ничего не написал о жесточайшей борьбе за вес, о тех мерах, которые пришлось принимать. А такие экстраординарные меры были, например:

ПРИКАЗ

№6 7 января 1969 года.

«В целях привлечения изобретателей к решению первоочередной задачи - уменьшения веса конструкции изделия при сохранении надежности, качества и технологичности, ПРИКАЗЫВАЮ:

Объявить на предприятии с 8 января по 15 февраля конкурс по снижению веса изделия.

Ввести на предприятии премиальное положение, обеспечивающее выплату вознаграждения в сумме 100 рублей за каждый снятый килограмм веса с посадочной ступени и 200 рублей за каждый снятый килограмм веса возвратной ракеты.

Прилагаемые условия конкурса - УТВЕРДИТЬ.

Для проведения конкурса создать жюри в следующем составе:

Ишевский В.Е. - председатель

Крупкин С.И. - член жюри

Татаринцев М.И. - член жюри…»

Знакомые лица?

Да, очень упрощенно изложил я наши тревоги тех дней. Но, по всей видимости, сейчас нет смысла подробничать - то дела давно минувших дней…

Да и описывалось все это ни один раз.

В этих коротких воспоминаниях о днях проектирования наших космических станций, о проектантах, да собственно не о проектантах, а лишь о некоторых из них, далеко не все, что составляло процесс проектирования. Это лишь некоторые зарисовки с натуры. Маленькие эскизы. Нет здесь почти ничего о работе баллистиков, очень мало об аэродинамиках и тепловиках, о прочнистах и материаловедах, радистах, телевизионщиках и электроавтоматчиках, энергетиках и телеметристах… Да разве перечислишь всех специалистов в одной организации, не говоря уже о смежных конструкторских бюро и НИИ, которые участвовали в создании проекта космических станций. Рассказать обо всех невозможно, да я и не ставил перед собой такую цель. И это вовсе не значит, что их работа малозначительна, второстепенна. Считать так - допускать громадную ошибку.

На этом, пожалуй, я закончу воспоминания о проектантах. Но это отнюдь не значит, что к ним, к их работе я больше не вернусь. Проект жил во всех стадиях создания и полета станций. От первой линии на белоснежнодевственном листе ватмана или пергамина, до составления подробного отчета о выполнении программы исследований космического пространства и планет.

А дальше что? Дальше слово о конструкторах. Тех, кому создавать рабочие чертежи, испытывать, отрабатывать свои творения, свою конструкцию - создавать станции вместе с производственниками уже в металле, не на бумаге.

Академик Тамм

Великий русский кораблестроитель академик Алексей Николаевич Крылов в позапрошлом веке в одной из своих книг писал о замечательном корабельном инженере Петре Акиндиновиче Титове, прошедшем путь от рабочего, до главного инженера верфи, а затем и управляющего на Петроградском кораблестроительном заводе. Он, не имея даже начального образования, руководил постройкой кораблей, разрабатывал их проекты.

«Для всех деталей, для механизмов и устройств, - писал Крылов, - Титов давал набросанный им самим эскиз с размерами... Верность его глаза была поразительная... он никогда не заглядывал ни в какие справочники, стоявшие на полке в его кабинете, и, само собой разумеется, не делал, да и не умел делать никаких расчетов. Н.Е.Кутейников, бывший в то время самым образованным инженером в нашем флоте, часто пытался проверять расчетами размеры, назначенные Титовым, но вскоре убедился, что это напрасный труд - расчет лишь подтверждал то, что Титов назначил на глаз...»

.

Крылов, наверное, был прав, восхищаясь интуицией Титова, но он, безусловно, прав, высоко оценивая значение теоретических исследований и научных методов.

В современной технике, особенно космической, не может существовать интуитивный гений любого человека без теснейшей спайки, сплава в едином лице с глубокими теоретическими познаниями. Но именно сплав. И обе составляющие, оба компонента этого сплава, поддерживая друг друга и дают, в конечном счете, то, что рождает новое во всем новом. Рождает космический аппарат.

В те годы, перед тем, как сесть за конструкторскую доску, за стол расчетчика, человек учился десять, пятнадцать лет: школа, техникум, вуз... И вот он инженер. В кармане заветный диплом, а голова полна планов и надежд. Он конструктор. Но, придя в конструкторское бюро, и, получив задание разработать не бог весь какую сложную деталь, он очень быстро убеждается, что кроме нескольких линий и большого желания сделать конструкцию как можно лучше, он ничего не может.

Надо посоветоваться. С кем? Конечно, с более опытными товарищами, перенять у них опыт. Своего еще нет. Значит, опыт необходим? Конечно. И он приобретается всю жизнь, и все время его мало, всегда недостает... Но достаточно ли этого для того, чтобы считать себя опытным конструктором? Нет. Нужно уметь бороться с нажитым опытом.

Парадокс? Да. Нужно, порой, уметь противопоставить всему своему опыту и подсказанному им чувству - делать так, как я уже делал, - риск. Риск нового. Иначе конструктор будет раздавлен своим опытом, прижат к одним и тем же решениям.

Существует истина, суть которой в том, что когда выдающийся, но пожилой специалист, большой мастер своего дела, говорит: «Это осуществимо», он почти всегда прав. Когда же он заявляет, что какая-нибудь идея неосуществима, он вероятнее всего, ошибается.

Нужно уметь фантазировать, развивать в себе интуицию, особое «чутье» конструктора. Ведь не случайно в каждом коллективе, в каждом конструкторском бюро можно встретить не двух, не трех товарищей, проработавших по десятку лет, имевших полную возможность накопить и опыт и эрудицию, а люди-то они разные. К одному всегда придут за советом и ему самую сложную конструкцию поручат разработать. А другой корпит тихонько, выпускает чертежи- близнецы из года в год, от проекта к проекту.

В конструкторском бюро десятки инженеров, расчетчиков, техников. И в возрасте, и совсем молодые. Десятки способностей, характеров, умений, опытов, интуиций, интересов. Здесь проза и мечта, смелость и осторожность, честолюбие и патриотизм. И не всегда трогательное единение мыслей и чувств, А результат? Рождается космическая станция - одна, единая, общая. Во всех деталях тщательно продуманная, гармоничная, цельная, словно созданная одним гениальным единым человеком.

Потребность в новых технических решениях возникает каждый день. Прочитал я как-то интересные размышления одного доктора технических наук, касаясь прогресса в машиностроении вообще, он считал, что примерно каждые 25 лет в два раза уменьшается время на создание новых изделий и так же сокращается срок их службы из-за морального старения. Разнообразие технических объектов удваивается через 10 лет, а их сложность - через 15 лет. Еще стремительнее растет объем научно-технической информации, используемой в конструкторских разработках. Если учесть действие всех этих факторов, то оказывается, что поиск новых технических решений усложняется в десять раз через каждые десять лет.

Да, работа конструктора усложнялась. И вести ее нужно было молодым. Поскольку раньше вообще не существовало практической космонавтики, как направления науки и, тем более, техники, то этой проблемой занимались, и, главное, могли заниматься только ученые широкого профиля - универсалы. Им приходилось не только решать какие-то задачи, сколько ставить, искать их. То были энтузиасты-мечтатели. Но и после того, как космонавтика покинула колыбель фантастики, она на первых порах нуждалась в энтузиастах. Еще невозможно было предвидеть ближайшую перспективу, с уверенностью сказать, что получит промышленное развитие, а что останется в стенах лабораторий.

Космонавтика, став в те годы отраслью промышленности, помимо всего прочего, требовала научные и технические кадры. Учебные заведения пытались их готовить, однако практически нереально было выделить из общего числа выпускников тех, кого космонавтика действительно интересовала.

Это, в какой-то мере парадокс. Казалось бы, человек шел не просто в технический ВУЗ, а в ВУЗ, который готовил специалистов для космической промышленности, то он исходил из собственных наклонностей. Но даже если ВУЗ был выбран правильно, по наклонности, он, как правило, не воспитывал энтузиастов будущего дела. В те годы система образования основывалась скорее на академичности, нежели на специализации. Допустим, студент сам пытался глубже проникнут в суть предстоящей деятельности, ближе с ней познакомиться. Способствовали этому институты? Кадровики конструкторских бюро, НИИ, производственных организаций, трудоустраивая выпускников, в первую очередь интересовались их успеваемостью, а не стремлением. И получалось так, что на работу приходил молодой специалист, вооруженный теорией, но почти ничего не знающий о специфике своей профессии.

И много зависело от того, в какой коллектив он попадал, что за люди его окружали, с чем конкретно он сталкивался. Знаний-то уйма, но как их применить, как проявить свои способности?

Это о конструкторах вообще. А конструктор космических станций? Отличался ли его труд от коллег в других областях техники? Да. И весьма существенно.

Прежде всего, это то, что его созданиям надлежало работать в космическом пространстве.

Космическое пространство… Что это за среда, в которой должны жить и работать космические станции? Очевидно, ни у кого не вызовет недоумения заявление, ну скажем, судостроителей о том, что своеобразие среды, в которой предстоит плавать кораблям или подводным лодкам, представляет к ним свои требования. Материалы должны быть особо прочными и стойкими против действия морской воды. Совершенно по-иному, по сравнению с наземными условиями, решаются проблемы защиты от внешнего давления, охлаждения, коррозии. Так же стоит вопрос и в авиации, и во многих других областях техники. Правомерно подобное суждение и в космонавтике.

Так что же представляет собой космическое пространство, «эфир», как его называли в старину?

Прежде всего, это вакуум, среда с очень низким давлением и плотностью вещества. Известно, что чем дальше от Земли, тем давление меньше. Уже на высоте около 10 тысяч километров оно уменьшается в миллиард раз. Могут ли в такой среде обитать живые существа, по крайней мере, привычные формы жизни? Нет, конечно. Но космическим станциям вакуум тоже враждебен. Только абсолютно герметичный корпус сохранит внутри себя «кусочек» земного климата. Достаточно корпусу потерять герметичность, достаточно образоваться даже микроскопическому отверстию, щелочке, как тут же «врывается» вакуум и приносит одни неприятности.

Вакуум совсем не проводит тепло. Значит приборам, которые работают и при этом выделяют тепло, его некуда будет девать. Они перегреются, выйдут из строя.

В вакууме резко увеличивается скорость испарения материалов, меняются их механические свойства. Поверхность двух металлических деталей, «ободранная» вакуумом, становится столь чистой, что их атомам ничто не мешает проникать друг к другу «в гости», а это равносильно сварке. Стремительно возрастает трение и усиливается износ деталей механизмов. Мало приятного? Но это только то, что «преподносит» вакуум. За ним следует температура…

Отвлечемся на несколько минут.

«Граждане пассажиры! Наш полет проходит на высоте 9 тысяч метров. Температура воздуха за бортом самолета минус 45 градусов… Мы прибываем в аэропорт Внуково в 12 часов 15 минут. Температура в Москве плюс 25 градусов…»

Наверное, очень многие слышали от стюардесс фразу, похожую на эту. Но уверен, никому не пришло в голову прикинуть, что сейчас за бортом самолета на 70 градусов холоднее, чем на Земле. А если бы самолет забрался еще выше?

Установлено, что до 10-12 километров температура падает примерно на 1 градус на каждые 100 метров подъема. Затем она устойчива, а с 25-30 до 60 километров начинается потепление. Потом опять столбик термометра летит вниз. На 80 километрах мороз минус 75 градусов. И снова рост. На 200 километрах температура плюс 600-700 градусов, а на тысяче - около 4000!

«Стоп-стоп!- скажете вы.- Что-то совсем странное. Еще немножко, и почти температура поверхности Солнца?! Что же, на высоте тысячи километров, чуть не «трижды» плавится сталь? Ведь ей «хватит» и 1300 градусов! Как же в космосе, причем значительно выше тысячи километров, летают станции, люди в скафандрах, сделанных отнюдь не из «дважды вольфрама», выходят в космическое пространство?»

Да, все это так. Но здесь понятие «температура окружающей среды» существенно разнится от того, к которому мы привыкли.

Любой предмет, оказавшийся в космическом пространстве, совершенно не будет нагреваться от соприкосновения со средой. В земных условиях тепло передается хаотическим движением молекул. На больших же высотах количество молекул в каком-то определенном объеме совсем ничтожно.

Вот судите сами: в кубическом сантиметре воздуха вблизи Земли находится 25 миллиардов молекул. Но они, как известно, очень малы. При таком огромном количестве внутри кубика со стороной в один сантиметр каждая молекула все же «владеет» объемом воздуха в 1000 раз больше своего собственного объема. Если представить себе, что молекула плоская и имеет размер в копеечную монету, то на странице книги разместятся всего две таких «копеечных» молекулы. Вот так они расположены в воздухе у поверхности Земли. Все они стремительно и хаотично движутся, передавая тепловую энергию и друг другу и телам, находящимся «по соседству».

А межзвездный вакуум? Там в кубическом сантиметре едва ли содержится одна, всего одна молекула. И «соседи» далеко. Никто не мешает двигаться, никто ни с кем не сталкивается. Скорость движения молекул, естественно, намного возрастает. Это и дало ученым возможность ввести условное понятие столь высоких температур в космосе. Практического же значения, разумеется, это не имеет.

В космосе тепловая энергия передается иным путем. Там «командует» лучистый обмен. Обмен тепловой энергией между телами при помощи теплового излучения поверхностей этих тел, который порождается внутриатомными процессами и переходит в энергию электромагнитных волн. Поэтому этот обмен и назван лучистым. Попав на поверхность другого тела, лучистая энергия может частично, или полностью преобразоваться в тепловую. Это зависит от свойства самой поверхности облучаемого тела.

Простой, но очень наглядный опыт на сей счет в свое время провел Франклин. Он взял у портного несколько кусочков сукна различных цветов. Между ними были: черный, темно-синий, светло-синий, зеленый, пурпуровый, красный, белый. В одно светлое солнечное утро он положил все эти кусочки сукна на снег. Через несколько часов черный кусочек, нагревшись сильнее других, погрузился так глубоко, что лучи Солнца его больше не доставали; темно-синий погрузился почти на столько же, как и черный; светло-синий - гораздо меньше;

остальные цвета опустились тем меньше, чем они были светлее. Белый же остался на поверхности, т.е. вообще не опустился.

Процесс излучения подчиняется определенным законам, а лучистая энергия обладает целым рядом характеристик, которые необходимо знать при расчете теплового режима на различных участках полета космической станции.

Температуре ее элементов, или, какая то осредненная температура всей станции, определяется соотношением между подводимой к ней и отводимой от нее тепловой энергии. Законы теплообмена известны, но конструкция станций столь сложна, что любой точный расчет, без экспериментальной проверки не даст уверенности, что все будет именно так, как задумывалось.

Чтобы тепловые испытания привели к желаемому результату, необходимо знать, насколько близко к истине удастся имитировать обстановку в космосе.

Для этого нужен вакуум, Солнце и «космический хлад». Вакуум получают в вакуумных камерах, Солнце, конечно искусственное, создается с помощью мощных электрических ламп, а «космический» хлад с помощью специальных экранов, охлаждаемых до весьма низких температур.

Но не только вакуум окружает станцию в полете. Все космическое пространство пронизано радиационными излучениями. Наиболее чувствительна к ним радиоэлектронная аппаратура, полупроводниковые приборы - солнечные фотопреобразователи - элементы солнечных батарей, транзисторы и другие подобные элементы. Радиация мешает и оптическим приборам - глазам космической станции.

И это еще не все те беды, которые могут принести радиационные излучения. Они влияют и на тепловой режим станции. Ведь значительная часть внешней поверхности станции скрыта под терморегулирующим покрытием. Это или специальная окраска, или обработка поверхности металла, или специальная экранно-вакуумная тепловая изоляция - ЭВТИ. Но, подвергаясь ионизирующему и ультрафиолетовому излучению, терморегулирующие покрытия и изоляции тоже меняют свои характеристики.

Корпуса станций изготовляются из металла. Так что металлы? Уж они-то, наверное, не теряют своих свойств? Но, тем не менее, в некоторых случаях не учитывать этого нельзя.

С вакуумом еще можно примириться. А другим врагом излучения? Тот враг - Солнце. Оно испускает мощнейшее электромагнитное излучение, состоящее из радиоволн, тепловых лучей, видимого света, ультрафиолетового излучения, рентгеновских и гамма-лучей. Помимо этого, все космическое пространство пронизано протонами, альфа-частицами, ядрами. И их генератор - Солнце. Это продукт его вспышек.

Помимо временных подарков - вспышек, от Солнца в межпланетное пространство со скоростью 500 и более километров в секунду движутся потоки плазмы. Это так называемый «солнечный ветер». Эти потоки оказывают заметное давление. Плотность «солнечного ветра» составляет несколько десятков частиц в одном кубическом сантиметре. И при такой скорости их энергия весьма ощутима. Существуют даже проекты «парусов» для космических станций.

И еще в космическом пространстве есть магнитные и электрические поля, микрометеориты…

Даже такого весьма приблизительного рассказа достаточно, чтобы понять, с какими трудностями приходится сталкиваться на своем долгом пути космическим станциям и чем должен вооружить их конструктор для борьбы со всеми «космическими врагами». Значит, все это нужно знать конструктору, знать, как все это имитировать, проверить, прав ли ты был, создавая конструкцию космического посланца, испытать, испытать и еще раз испытать…

Для наземных испытаний, кроме тех станций, которым идти в полет, нужно создать чуть не десяток их двойников, которым уготована судьба быть «подопытными кроликами». И только тогда когда вся станция целиком, все ее отсеки, детали, механизмы, пройдут «огонь, воду и медные трубы», только тогда конструктор может быть уверен, что его труд не пропадет даром.

Второе отличие - это фактор времени. И это отличие не временное. Пятый десяток лет существует практическая космонавтика, и все эти годы конструкторам не хватает времени. Цели, задачи всегда опережают решения, полученные результаты. Всегда работы взахлеб. И, наверное, это не случайно, коли повелось с первого спутника, первых «ЛУН», «ВЕНЕР», «МАРСОВ» и до космических станций создаваемых сегодня. Ограниченность времени, строгость срока - это, пожалуй, первая особенность работы нашего конструктора.

Третье - это непеределываемость конструкции. Все в силу того же временного ограничения конструктор очень отчетливо представляет себе, что создаваемая конструкция и есть та, самая оптимальная во всем оптимальном космическом создании. Переделывать некогда!

Просто ли это? Далеко не просто. И как это далеко от классического представления о творческом процессе создания сложной конструкции.

Четвертое - наш конструктор не белоручка, хотя его и показывают в кинофильмах в белом халате… Он действительно в белом халате, но только в конструкторском зале за чертежной доской. А его рабочее место не только здесь, оно от конструкторской доски и по всем цехам, от первого до последнего, где только технологи не определят «маршрут» детали, или узла. Редко, когда в производстве не бывает вопросов. А чуть только они появились - отвечай конструктор. А потом - испытания. Сам конструктор их назначил, самому и смотреть, как и что получается. И рядом с вибростендом, и с центрифугой, и с барокамерой…Путь большой.

Герой книги Александра Бека «Жизнь Бережкова» говорил:

«Конструкторски разработать идею, найти ее выражение в металле, сделать из идеи вещь, довести, пустить в ход - вот для меня прелесть творчества… Надо почувствовать технику не только в лаборатории, в учебниках, на чертежах… Дело конструктора не только чертеж, не только конструкторский замысел, но и производство, но и вещь в металле со все ее последующей судьбой…»

Он прав. Десятки раз прав. А над всем этим сроки. Время. Хорошо, если деталь попроще, а если сложная? А если ее в производстве делали месяц? Или она не оправдает надежд конструктора? Когда же ее переделывать?

Пятая. Это вес. Он интересует каждого, кто подойдет и посмотрит на работу конструктора на чертеже, или в металле. И при всем этом твое творение должно удовлетворять всем остальным требованиям. А их сколько?

Шестая… Да стоит ли перечислять? Есть и шестая особенность, и седьмая, и восьмая…

Конструкция. Так что же это такое? Энциклопедия определяет так:

«…В технике - схема устройства и работы машины, сооружения или узла. Конструкция предусматривает взаимное расположение частей машины, способ их соединения, взаимодействие, а так же материалы, из которых отдельные части (элементы) должны быть изготовлены».

Вот то, что, по крайней мере, и должен уметь конструктор. Эта специальность, несмотря на то, что по всей вероятности одна из древнейших, если не самая древняя. Родилась она, пожалуй, еще тогда, когда какая нибудь из интеллектуально развитых человекообразных обезьян, почесав затылок и, подумав день-два, решила воткнуть сучок от дерева в отверстие подходящего камня…

О работе современного конструктора можно и нужно писать, и, поверьте, он заслуживает этого. Но…немного для улыбки.

В книге А.Кобринского «Кто кого?» есть две любопытных странички. На них автор приводит слова одного из английских авиационных конструкторов, опубликованные в английском журнале «АВИАЦИЯ» много лет назад. Так вот что писал этот конструктор по имени Осборн.

«…Создание самолета многие представляют, как нечто таинственное; они не понимают, как его проектируют. Так вот вам описание обычного процесса создания самолета - от чертежной доски до испытательного аэродрома.

Лучшие конструкторы заняты изготовлением описаний и реклам для торгового отдела фирмы, и главный конструктор с неудовольствием узнает, что конструировать самолет будут неопытные люди, а предварительные расчеты и вычисления должен делать он сам. Главный конструктор задает размах крыла 12,5 метра. Конструктор же не может разобрать его почерк и делает чертеж крыла с площадью 125 квадратных метров. Первоначально намечается моноплан. Но происходит смена руководства в министерстве авиации. Новое руководство предпочитает бипланы, поэтому конструкцию переделывают на биплан.

Президент акционерного общества сообщает, что в настоящее время основным показателем всех новых самолетов является скорость. Соответствующим образом изменяется конструкция.

Партнером главного инженера по игре в гольф является владелец моторного завода. Это обстоятельство оказывает решающее влияние на выбор двигателя, несмотря на возражение главного конструктора. Однако, спустя некоторое время, главный инженер начинает хуже играть в гольф и партнер постепенно его обыгрывает. Тогда он предлагает взять двигатель другой фирмы. Конструктор озадачен: не знает, что ему делать с новым двигателем.

Президент акционерного общества предписывает всемерное снижение себестоимости и эксплуатационных затрат. Конструкция соответствующим образом изменяется. Но, возвратясь из зарубежной поездки, он рассылает циркуляр, в котором пишет, что самым главным качеством самолета в данный момент является улучшение обзора с места пилота и для достижения этой цели следует жертвовать и дешевизной и скоростью. Конструкция соответствующим образом переделывается.

Цех делает ошибку и укорачивает хвост фюзеляжа на полметра. Так как до этого цех покрыл одну из ошибок конструкторского бюро, то по принципу «рука руку моет» конструктор написал длинный доклад главному инженеру, доказывая, что наблюдается тенденция к более коротким фюзеляжам, а поэтому и следует укоротить фюзеляж на полметра. Главный же инженер, не уловив смысла туманных рассуждений конструктора, распоряжается укоротить нос фюзеляжа на полметра.

Наконец, прибывает двигатель. Оказывается, что фирма построила девятицилиндровый двигатель вместо семицилиндрового, на который была рассчитана подмоторная рама. После длительной и безрезультатной переписки между обеими фирмами о том, что делать - заменить подмоторную раму или снять два цилиндра, пришли к выводу бросить жребий. Заменяется подмоторная рама.

При установке двигателя оказывается, что карбюратор задевает за шасси. Двигатель отсылают на завод, чтобы переделать карбюратор. Когда двигатель возвращается, обнаруживается, что новый карбюратор задевает за масляный бак. Двигатель вновь отправляют на завод для переделки на бескарбюраторную конструкцию.

Во время сборки самолета обнаруживается, что верхнее крыло упирается в потолочную балку цеха. После сравнения стоимости потолочного перекрытия цеха и одного набора крыльевых стоек самолета, решено опустить крыло на 15 сантиметров.

При вытаскивании самолета из ворот ангара обламывают на полметра конец левого крыла. После этого укорачивают также и правое крыло, и оба конца аккуратно закругляют. Самолет успешно проходит летные испытания, причем максимальная скорость оказывается на 10 км/час больше, чем ожидал расчетчик, но не 10 км/час меньше той, которую он указал в расчетной записке. Она оказывается на 20 км/час больше, чем ожидал главный конструктор, и на 20 км/час меньше, чем он заранее сообщил президенту акционерного общества. Она на 30 км/час больше, чем ожидал президент, хорошо знающий свое предприятие, и на 30 км/час меньше, чем он обещал министерству авиации…»

Сколь талантлив был тот Осборн как конструктор, я не знаю, но его тонкому юмору можно отдать должное. Он был не чужим в конструкторских бюро. Это видно. И у него был острый глаз. Но поверьте, этим я не хочу сказать, что картина, нарисованная Осборном совершенно правильно отражает существо конструирования. Особенно сейчас. Нет, конечно. Осборн, бесспорно, юморист. И строки его записок приведены здесь только для того, чтобы чуть-чуть улыбнуться и кое о чем подумать…обязательно подумать. Всего лишь для этого.

Написал этот раздел и подумал: а почему, собственно, я взял на себя смелость писать о работе наших конструкторов? Я конструктором не работал и этому искусству не учился, хотя жизнь приготовила мне работу и должность быть не просто конструктором, а еще и ведущим, хорошим ли, плохим ли - бог весть, но так захотел в свое время Королев и я очень благодарен ему за это. Но то, что написалось сейчас, объективно ли это? Быть может предоставить слово самим многоопытнейшим конструкторам такую возможность?

Ну да, возможность! Будто каждый настоящий конструктор только и думает, спит и видит, как бы рассказать о своей работе! Вот об этом, как мне кажется, он думает меньше всего. И заставить его подумать и, тем более написать об этом , наверное далеко не просто… А если попробовать?

И вот в одно прекрасное утро, уже много лет назад, я зашел к Валентину Евграфовичу Ишевскому, в те годы заместителю Бабакина, главе наших конструкторов.

Он сидел за своим письменным столом, в стареньком, весьма потертом кресле, вызывавшем, как я знал, недоумение наших хозяйственников при появлявшихся возможностях сменить обстановку рабочих кабинетов начальства: «Мы вам заменим это кресло, Валентин Евграфович?» «Нет, ни коем случае. Привычка».

У стола полукругом сидели несколько молодых ребят, и среди них две симпатичных девушки. Валентин Евграфович, покосившись на меня, приветливо кивнул головой:

Присядь на минуточку, мы скоро кончим.

Я сел в сторонке на свободный стул и вскоре понял, что это за посетители. То были выпускники одного из ВУЗов, прибывшие к нам на преддипломную практику. Разговор шел о выборе тем для дипломных проектов.

- Так вот, молодые люди, я хочу предложить вам, так сказать, эксперимент. Давайте попробуем отказаться от «нормальных» дипломных проектов…

Слова Валентина Евграфовича тут же отразились на лицах посетителей. У двух-трех тут же заискрились глаза, у остальных - недоуменное разочарование. Ишевский сделал минутную паузу и, окинув взглядом сидящих, продолжил:

- Как обычно хотят делать дипломные проекты? Воспользоваться нашими готовыми разработками, что нибудь не принципиальное в них изменить, сделать три-четыре чертежа и быть спокойным…

Скажите, пожалуйста, а мы потом кем будем работать?

Кем? Конструкторами космических станций.

А проектирование тоже в вашем КБ-5 ведется, или в другом?

Нет, проектирование ведут в другом подразделении.

- А нам в институте говорили, что мы будем проектировать, а не чертежи выпускать на какие-то детали…

- Знаете, молодые люди, что я вам скажу и прошу мне поверить, так думают почти все, кто к нам приходит из институтов. Но опыт показывает, что, не пройдя конструкторскую школу, без глубоких знаний технологии и производства, без отработки на испытаниях своих собственных конструкций в проектных отделах делать нечего.Проектантами становятся, как правило, опытные конструкторы. Если он, конечно, найдут в себе силы и возможность уйти от конструкторской работы. Это верный, единственный и серьезный путь. Я в этом глубоко убежден. И вы сами через год-два увидите, что я прав.

Так вот, о ваших дипломных проектах: я хочу предложить разработку конструкции не учебной, а реальной. Мы сейчас думаем над одной будущей станцией, вот и возьмитесь за ее разработку. Не всей станции, конечно, каждый возьмет какую-то ее часть. Но учтите, все придется делать с нуля. Никаких готовых проектов на сей счет вы ни у нас, ни в других организациях не найдете.

Я продолжал наблюдать за ребятами. Их реакция была различной. Было видно, что кое-кого слова Ишевского заинтересовали, кое-кого разочаровали. Еще далеко не все научились прятать свои эмоции под маской безразличия, становившегося весьма модным у молодежи.

Я обратил внимание на сидящих рядом паренька и девушку. Они несколько раз наклонялись друг к другу, о чем-то перешептывались, кивая, по все видимости в знак взаимопонимания, головами.

- Ну, так что? - Спросил Валентин Евграфович,- возьметесь за такую работу? Все, что я говорил, конечно, не значит, что мы не будем вам помогать, но, повторяю, на готовое не рассчитывайте. Но у вас будет полная возможность развернуться, свои таланты показать…

- Валентин Евграфович, разрешите спросить,- поднялся тот паренек, за которым я наблюдал,- можно мы будем делать дипломный проект вместе? - и он кивнул на девушку, сидящую рядом.

Как это вместе? Один проект?

Нет, не один, разные, конечно. Но нам бы хотелось работать вместе.

Ваша фамилия Одинцов?

- Да. А это моя жена. Мы и в институте просили, чтобы нас на работу направили в одну организацию.

Это очень хорошо. Конечно, можно будет работать вместе.

- Спасибо вам большое, а насчет темы, то не знаю кто как, а мы согласны с вами, так, Рая?

Его соседка уверенно кивнула головой.

Через десяток минут Валентин Евграфович распределил всех по бригадам КБ, назначив день и час следующей встречи, отпустил молодое пополнение и повернулся ко мне.

- Хорошие ребята приходят, но разные. Ты заметил их реакцию? Почти все хотят только проектировать, а вот конструкторскую работу считают не интересной. Мне кажется, это в большой мере недостатки преподавания в институтах. Образование-то они дают, а вот прививать интерес к будущей работе не прививают… Вот так… А ты чего зашел?

Я достал из папки несколько тех листков, которые были написаны перед нашей встречей, протянул их Ишевскому.

А вот прочитай, покритикуй, или согласись, как сочтешь нужным.

Валентин Евграфович снял очки, он обычно читал без очков, уселся поудобнее в своем стареньком кресле.

Валентин Евграфович Ишевский… Тогда шел ему уже седьмой десяток. 40 лет на конструкторской работе. Сколько всего было за те 40 лет? В военные годы вместе с Семеном Алексеевичем Лавочкиным конструировал боевые самолеты. Кончилась война, на смену винтомоторным в авиацию входили реактивные. Новые скорости, новые высоты, новые требования к конструкциям. За одну из оригинальных разработок в 1949 году был удостоен Сталинской (государственной) премии.

Конструктор, начальник бригады, потом ведущий конструктор да еще по такой машине, как первая в мире межконтинентальная крылатая ракета «БУРЯ»…

Потом заместитель Главного конструктора, кандидат технических наук, потом доктор. Прибавилась еще и золотая медаль Лауреата Ленинской премии. Вот таков путь этого скромного человека.

Новые и новые конструкции, разработка совершеннейших машин, освоение новых материалов и технологий, испытания, испытания и еще раз испытания. Удачи и разочарования, радость, безмерная радость, когда конструкция живет, дышит, работает. Горечь, но тут же поиск нового решения, если что-то не так получилось, как задумывалось.

И вместе со своими товарищами, и с теми, кто бок о бок прошагали и военные годы, и после войны, и с теми, кто пришел в конструкторский коллектив недавно…

Детство. Далекое детство. Жил с родителями в деревне. Летом, как и все деревенские ребятишки, пас коров, ездил в ночное, удил рыбу. Любил маленький Валька смотреть в далекое голубое небо, не думая, не представляя, что судьба свяжет его с покорением этой голубизны, и не только этих заоблачных, но и далеких-далеких космических далей.

Первый раз слово «космос» прочитал на карандаше. Выпускали такие году в 1925-м, а в школу пошел в 1922 году. Школьные годы летели быстро. Окончил семилетку и пошел работать рабочим в геодезическую партию, а через пару лет поступил на 1-й Госчасовой завод. Но очень хотел учиться. Не без труда поступил в вечерний техникум. Вот там и началась для Валентина авиация - работать устроился в ЦАГИ. Конструктором. А дела-то, какие! Участвовал в подготовке легендарного чкаловского АНТ-25 для перелета через Северный полюс. Потом «Максим Горький», был у нас такой самолет-гигант по тем временам, гордость тогдашнего самолетостроения.

Вот так начался конструктор, начался его путь в технике авиационной, потом ракетной и космической. Особенный ли путь? Да нет, пожалуй. Таких людей и судеб много. Но есть в этом пути и судьбе что-то, что заложилось в далекие годы, 40-50 лет тому назад, и что не иссякало до седьмого десятка. Это преданность мечте, делу, которому отданы годы, отдавалась жизнь. И вся. Без остатка.

Через денек-другой я зашел к Валентину Евграфовичу.

- Ну что тебе сказать? В общем, мысли правильные. И то, что работа нашего конструктора отличается - это верно. Но вот что ты не подчеркнул - это то, что одной из основных особенностей является противоречивость требований к конструкции, и конструктор должен уметь примирить эти противоречия, найти оптимум… А это далеко не просто. Я не собираюсь тебе об этом рассказывать, сам прекрасно знаешь. А потом вот еще что: обязательно надо было бы подчеркнуть, что у конструктора мысль о своей работе, о том, что он делает, не оставляет его никогда. Он «конструирует» и дома, и на ходу, и во сне! Да-да, во сне!

Надо упомянуть и о рациональности, красивости наших конструкций. Это надо уметь видеть в космическом аппарате. А кто умеет это видеть, кто сможет увидеть, тот с первого взгляда скажет - вещь! А почему красива космическая конструкция? А потому, что к ней предъявляются уйма разных, порой противоречивых требований и всем им она должна удовлетворять. Вот так-то, брат!

- А как ты думаешь, стоит поговорить с кем нибудь из наших конструкторов? Расскажет кто-нибудь о своей работе откровенно, от души?

- А почему же нет? Конечно стоит. Не каждый, конечно, расскажет, но вот с Николаем Николаевичем Горошковым поговори. Мы ведь с ним еще до войны и в военное время в Горьком вместе с Лавочкиным работали, с Николаем Григорьевичем Путиным, с Анатолием Константиновичем Большаковым поговорить советую. Не забудь и Вадима Адамовича Иодко. Это ведь старая гвардия. И из молодых кого нибудь найди, интересно будет их послушать. И, потом, знаешь, о ком надо написать обязательно? О Викторе Сергеевиче Хорошеньком. Вот ведь талант был! Жаль, что так рано умер. Это же самородок, самый настоящий самородок…

* * *

С Николаем Николаевичем Горошковым, начальником КБ-8, я разговорился совершенно случайно, зайдя к Марку Николаевичу Ильину, очень приветливому, грамотнейшему конструктору-двигателисту, отнюдь не по двигательным вопросам.

У меня в очках выпал малюсенький болтик, крепящий стекло. Кто-то подсказал мне, что уж у кого-кого, а у Марка Ильина всегда что то подобное найдется. У него за столом сидел Горошков. Через минуту я понял, что разговор их касался характеристик двигательной установки для очередных «ВЕНЕР», но, заметив, что я хочу уйти, Николай Николаевич, улыбнувшись, посмотрел на меня.

С какими вопросами пожаловало к нам начальство?

Путаться сейчас с «болтиковой» проблемой я счел неудобным, но не воспользоваться встречей с Горошковым было грешно. Я попросил его, как только он освободится, зайти ко мне на «особый» разговор. Через полчаса он был у меня в кабинете. Вопросы мои о днях предвоенных и военных заставили его задуматься…

- Да, трудновато сейчас вспомнить то время, ведь почти 30 лет прошло… Ты знаешь, что ОКБ Семена Алексеевича с конца 1940 года было в Горьком, на авиационном заводе № 21 имени Орджоникидзе. Из тех, кто там был осталось всего несколько человек. А как я попал туда? В 1939 году я окончил Московский дирижаблестроительный институт, и моя жена тоже, а познакомились мы на вступительных экзаменах еще в 1933 году. Направили нас на завод № 22, теперь это космический Центр имени Хруничева. На заводе было два ОКБ, Главного конструктора А.А.Архангельского и Н.Н.Поликарпова, в одном я начал работать, в другом - жена. А в декабре 1940 года вышел Указ о посылке на постоянную работу на периферии молодых специалистов. Указ был жестким, о правах человека тогда никто не думал. По тому указу из ОКБ Архангельского 22 конструктора различных специальностей направили в Горький, на завод № 21, к Лавочкину.

Мы были обязаны ехать в полную неизвестность, теряя московскую прописку и квартиру. Это была трагедия. В некоторых семьях слез хватало…

В середине марта мы прибыли в Горький, разместились в двух гостиницах.

Вот так для нас началась новая жизнь. Только что мы начали привыкать, началась война. И сразу многое изменилось, плохо стало с продовольствием.

Я работал в моторной бригаде В.А.Кривякина, которая получила задание начать компоновку нового двигателя и срочного выпуска рабочих чертежей. Эту работу дали мне и Илье Николаевичу Федорову за аккордную оплату в 1200 рублей. А много это или мало? В то время буханка черного хлеба на рынке стоила 80 рублей! А по карточкам хлеба мы получали в день 800 граммов, и какую силу воли нужно было иметь, чтобы не съесть их сразу! Стали голодать…а работали по 10-12 часов в сутки. Компоновку мы быстро сделали, чертежи выпустил Евгений Дмитриевич Немешаев, а на топливо-масляную систему Валентин Евграфович Ишевский. В бригаде крыла и фюзеляжа работал Михаил Иванович Татаринцев, а остеклением кабины занимался Виктор Сергеевич Хорошенький - очень талантливый конструктор.

Да, время было голодное…продукты получали по карточкам, да и не всегда они были. Помню, что в столовой, на входе, каждому давали алюминиевую ложку, а при выходе ее нужно было сдать. Кормили плохо. На обед суп с картошкой и капустой, на второе - каша, или тушеная капуста, коричневого цвета со следами каких-то жиров. Ее прозвали «шукрут». Расшифровывалось это название так: «широкое употребление капусты работниками умственного труда». С ноября месяца Горький стали бомбить немецкие самолеты, но к счастью в наш завод не попали. В Горьком я работал до ноября 1943 года, тогда Лавочкин перевел меня в Москву в организованный там филиал, для работы по двигательным установкам, в том числе и по реактивным. Ими очень успешно занимался известный вам Марк Николаевич Ильин… Вот коротко, как вы понимаете, о тех трудных, военных годах и о наших прекрасных людях. Обо всех я не рассказал, да разве и расскажешь, разве вспомнишь, когда и что было… Хорошо, что еще кто-то жив и может еще что-то вспомнить, а скольких уже нет…

Посидели, помолчали несколько минут, Николай Николаевич поднялся, посмотрел на меня…

- Ну, я пойду…

* * *

Как - то в мае наша редколлегия выпустила очередной номер стенной газеты «За новую технику». По сложившейся традиции в майских номерах тех газет бывали и воспоминания участников Великой отечественной войны, так было и в тот раз. Среди заметок одна привлекла мое внимание больше, чем все остальные. Называлась она «Странички обычной биографии». Прочитал я ее, не отрываясь, а на следующий день выпросил у редактора газеты рукопись автора.

Вот несколько фрагментов из той заметки, фрагментов характерных.

«…В июне 1940 года мы окончили десятилетку. Одного за другим провожаем наших ребят в армию. Я ухожу последним. Попадаю на Дальний Восток в отдельный стройбат. Вместо винтовки - пила и топор. Заготовка леса для строительства. Апрель 1941 года. Меня и всех стройбатовцев, имевших среднее образование, перевели в учебную роту стрелкового полка. Это два года службы, потом «квадрат» в петлицы, и младшим лейтенантом в запас. Так нам говорили…

Середина июня 1941 года. Ночью подняли по тревоге. Погрузка на корабли. Идем по Амуру на многодневные учения….

22 июня 1941 года. На рассвете учения закончились. Ливень. Промокли до нитки. Разделись, сушимся. Тревога…Многокилометровый марш-бросок к Амуру. Грузимся на корабли, идем в лагерь. Опять тревога. Выскочили на палубу - ВОЙНА!..

Война внесла лишь одну коррективу в нашу жизнь - ежедневно на утреннем построении и на вечерней проверке зачитывались сводки Совинформбюро. Один за другим, не сговариваясь, пишем рапорта с просьбой отправить на фронт. Ждем решения. Наконец на одном из построений появился комиссар полка, в руках толстая пачка наших рапортов. Поблагодарил за готовность выполнить долг в тяжелый для Родины час. Потом напомнил, что мы в армии, и что существует воинская дисциплина и командование, которое лучше нас знает, где нам быть…

1942 год встречаем с новенькими «квадратиками» в петлицах. Стали лейтенантами, командирами взводов. Получил направление на Западный фронт в 10 армию, в полк, дерущийся западнее Калуги. Буду командовать пулеметным взводом. Первый бой. С трудом нахожу командира роты-своего начальника. «Вон там впереди, справа, в кустах твой взвод. Принимай и действуй по обстановке. Задача - взять вон ту деревню. Не робей, лейтенант». Еле догнал атакующую цепь, по пути взял винтовку и патроны у убитого бойца. Оружия мне не выдали, сказали: «Добывай в бою, пистолетов нет, винтовок тоже нет!»

Потом при форсировании Десны командую уже не взводом, а батальоном. Идем на Рославль. 15 сентября 1943 года Рославль взяли. Опять непрерывные бои.

5 декабря 1943 года. Очередь из пулемета. В темноте, совсем близко, почти в упор. Вижу огненный глазок пламегасителя и разноцветные траектории трассирующих пуль, летящих в меня. Удар в ногу. По инерции бегу, но левая нога сжимается и как-то складывается. Падаю…

Медсанбат. Госпиталь. Диагноз: сквозное пулевое ранение в левый коленный сустав и голень с раздроблением костей. Резекция коленного сустава, сепсис, ампутация… потом снятие с военного учета и новое звание: Инвалид Отечественной войны. На 23 году жизни. Полтора года война продолжалась без меня. До Победы, в которой есть и моя доля. Мужество? Отвага? Героизм? Не знаю. Может быть, просто подавление в себе унизительного чувства страха, сидящего в каждом человеке и честное, добросовестное «от первого мгновенья до последнего» выполнение своего долга перед Родиной?

Не только мной, всеми воевавшими… В. ИОДКО».

Так вот какой Вадим Адамович Иодко! Слышал я о боевом прошлом этого человека, говорили: «Комбатом был в пехоте…», а на войне в пехоте комбатом, ох, как не легко! И когда через день я увидел в коридоре конструкторского бюро неторопливо идущего, припадающего слегка на левую ногу, с тростью в правой руке человека, невольно в сознании восстановились строки прочитанной заметки - да нет, не заметки, страниц жизни, и вся его работа в отделе КБ-8, у Горошкова, представилась как-то по другому.

Как, порой, мы мало знаем о людях, нас окружающих! В повседневной текучке, суете, бесконечности вопросов, летят годы и люди. И видишь людей только неотделимыми от их работы, от тех вопросов, с которыми они пришли к тебе. Не выдержишь, порой, что греха таить, и что нибудь скажешь, вопреки канонам науки о производственных отношениях начальника с подчиненными…

А ведь люди-то, вон какие. И сколько таких незаметных? И должность рядовая, и грудь золотом и серебром не отливает, и с трибуны не бьет себя кулаком в грудь, и нигде и никогда, разве только по большому принуждению, с десятком оговорок, раскроется человек в своей жизни, той, которую мало кто видит, видел, или знает…

Вадим Адамович нередко заходил ко мне - то чертеж подписать, то какую нибудь программу испытаний хитрого механизма, разработанного в их отделе. Так и в тот день, он зашел и, поставив трость к столу, присел на стул и как-то по особенному посмотрел на меня, помолчал минутку на отводя добрых серых глаз, улыбнулся и спросил: «А ведь мы с вами одногодки? И вы тоже воевали?»

Я в нескольких словах поведал о своей военной судьбе, но мне гораздо интереснее было узнать о нем самом побольше, о том, как сложилась его жизнь до и после войны.

Из детства Вадим Адамович помнил очень хорошо, что, как только подрос до состояния самостоятельного мышления, он четко понял, что самыми важными предметами, окружавшими его в доме, были, пишущая машинка матери, ее же швейная машина и настольные часы с маятником… Однако ему даже близко подходить к ним строжайше запрещалось, так что знакомство с техникой поначалу было весьма ограниченным. Во всем новом, что он видел и познавал, привлекало лишь то, что вертится и движется. Повзрослев, стал увлекаться техническими книжками, авиамоделизмом. В 9 классе вместе с группой ребят из школы поступил в аэроклуб, летал на У-2. После десятилетки сдал экзамены в авиационный институт, на заочное отделение. Получил справку, думал, что в армии будет учиться и потихоньку сдавать зачеты…

О подвиге солдата я уже писал. инвалид войны в 23 года… Но сохранилась та справка о сдаче экзаменов в институт. Помогла. Приняли. Учеба затянулась - надо было подрабатывать, помогать семье. Институт удалось закончить в 1955 году. Еще учась, вступил на конструкторское поприще, проектировал разное, но в основном не изменял своей еще с детства определившейся линии - механика, механизмы, колесики, рычаги…

- Да, я конструктор-механик. А вот на «ЛУНЕ-9» мне пришлось совсем другим делом заниматься. Досталось нам тогда. Дело-то новое. Георгий Николаевич велел нам заняться посадочным устройством. Корпус станции - конструкция хрупкая. Еще в ОКБ Королева придумали, как ее защитить. Вы, конечно, знаете, что станцию помещали между оболочками большого мягкого шара - мяча. Перед падением на Луну он надувался, станция-то внутри, удар этим и смягчался. А потом мяч должен был разорваться на две половинки, станция освобождалась и могла начать работать.

Для того, чтобы понятнее было, о чем тогда заговорил Вадим Адамович, несколько слов о том самом посадочном устройстве. Представьте себе две не очень сильно надутые резиновые камеры, как для футбольного мяча, только метра по два диаметром. И еще…ну скажем, большой арбуз. Арбуз - это автоматическая лунная станция. Если сможете, мысленно ухитритесь крепко зажать арбуз между двумя камерами, потом их обе соедините по месту стыка. Пусть они охватывают арбуз со всех сторон. Если эту штуку сбросить даже с двадцатого этажа, то она попрыгает, попрыгает, покатится и остановится. Теперь сразу разъединим камеры - они упруго отскочат в стороны. А арбуз? Он целым и невредимым останется лежать на месте. Вот так должно было быть на Луне.

Да… Эти камеры делала другая организация. Нам же надо было научиться в еще не надутом состоянии их укладывать по корпусу станции и испытать в барокамере, как они будут надуваться. Считали, детская задачка. Мы же механики. Все можем. Подумаешь - тряпки! Но не тут-то было.

Ткань и резина - не металл. Как на чертеже показать, куда и какую складку закладывать? Ведь те части шара без воздуха, когда они не надуты - это большие мешки. Попробуйте уложить его, да не на столе, а по выпуклой сферической поверхности…

Я представил: действительно, попробуйте обычную камеру, или какой нибудь резиновый мешок уложить вокруг арбуза, да так, чтобы все складочки были равномерно распределены, чтобы все это занимало как можно меньше места и как можно плотнее прилегало к арбузу. Запомните, как вы это делали, а потом повторите… Получится?

Вадим Адамович задумался, минуты две молчал, покручивая трость.

- Начали укладывать, - продолжил мой собеседник,- а все сползает. Чем крепить: помогла рабочая смекалка, предложили ребята из цеха - резиновым жгутом. Освоили вроде, раз двадцать упражнялись. Но оптимальна ли была наша задумка? А каков критерий оптимальности? Один, пожалуй. Единодушие всех мучеников, кто этой проблемой был занят. Критерий скользкий. А что объективнее придумаешь? Не механизм… Потом решили проверить, весь ли воздух из баллонов при укладке удаляется, как бы не стали наши мешки «вспухать» в вакууме. Тогда - авария! Взяли два мешка, откачали из них воздух насосом, закрепили на макете станции. Держатся. Не сползают. Поместили в барокамеру, смотрим в иллюминатор: оживает наше сооружение, вспухают все складки, расползаются из под жгутов… Вот так. Значит, не годится наш метод. Новый надо искать. Долго искали, но нашли. Поняли ту проблему всем своим нутром… Еще один эксперимент делать пришлось.

Специальную вышку построили, вон она, до сих пор стоит. Бросали в этом мяче станцию и на щебень, и на песок, и на бетон. Что на Луне-то никто сказать не мог.

Ну а потом-то что? На полигон удалось слетать?

- Удалось. Разрешил Георгий Николаевич. Это в январе 1966-го было. Поразил тогда меня полигон. Кстати, никак не могу привыкнут его космодромом звать. Мы-то ведь все годы до этого на полигонах работали. Так и привыкли.

Лицо его, до сих пор очень спокойное, сразу оживилось, в глазах мелькнули искорки.

- Особенное чувство я испытал, когда зашел в монтажный корпус. Ведь там готовили к пуску первый спутник, там готовили «ВОСТОК», там Королев ходил, Гагарин… Это ведь ИСТОРИЯ! Нашу станцию подготовили быстро. Ракету - тоже. Государственная комиссия дала добро на пуск. Это было уже на стартовой позиции. Помню, объявили часовую готовность. Вышел я из домика, где Госкомиссия заседала, мороз - градусов тридцать. Ветер. Зашел за угол, где потише. Смотрю, стоит Георгий Николаевич, шуба распахнута, курит. Хотел я тихонько отойти, не мешать. А он меня заметил, подошел, взял под руку. «Ну, как, мячик не подведет?» Я, по-моему, постарался придать своему голосу максимум уверенности и ответил: «Не подведет» «Ну дай бог, голуба, дай бог…Не замерз? Пойдем, походим». Молча мы с ним ходили, пока не объявили тридцатиминутную готовность. Тихонько ходили. Я же быстро не могу. Главный и рядовой конструктор. А мысли у него и у меня, наверное, были одни: «долетим в этот раз до Луны и сядем на ее поверхность нормально, или опять…»

Потом Георгий Николаевич пошел в бункер, а мне полагалось уезжать со стартовой площадки…

Сколько таких, как Вадим Адамович, защищавших Родину в годы Великой отечественной, отдавших здоровье, вернулись инвалидами, но остались на передовых не войны - труда, работы, работы по-фронтовому, без границ трудового дня ли, ночи ли, порой впроголодь… И были счастливы, счастливы тем, что свершенное ими понято, оценено, принято. Принесло славу стране своей, Родине!

* * *

Дня через три после этого разговора в коридоре я встретил Путина. Пригласил зайти ко мне в кабинет, присесть на минутку. Он чуть исподлобья, скосив глаза поверх очков, рассматривал меня, очевидно пытаясь понять цель приглашения. Просьба моя была изложена достаточно быстро.

- Ну что же, помочь можно. А стоит ли? Ведь теперь наша работа выходит из моды…

- Как так?

- Да что «как так». Теперь молодежь что интересует? Научная работа, открытия им подавай! Кибернетику! Компьютеры! Не интересует их, видите ли, конструкторская деятельность!

- Ну, так уж и не интересует? И всех?

- Ну, может быть, и не всех, но ведь сами знаете, сейчас молодежь за чертежную доску не очень-то заманишь.

- Нет, Николай Григорьевич, я с вами не согласен. Разве мало у нас молодежи? Разве среди них нет талантливых? Ведь есть!

- Ну и что же, что есть? А вот почему-то не тянет молодежь к нашему делу, как не говорите.

- А может это потому, что о других профессиях больше говорят и пишут, чем о конструкторской?

- Может и так. Но я при своем мнении останусь.… Но это так, к слову пришлось. А о нашей работе написать - это дельно. О нас ведь никто не напишет. Ладно. Напишу, попробую. Денька через три занесу, поздно не будет?

Я, грешник, подумал, что мой собеседник так легко согласился, чтобы просто отвязаться от меня, и, признаться, был приятно удивлен и обрадован, когда ровно через три дня он зашел и протянул несколько листков, исписанных мелким почерком.

«Прежде всего - техническая интуиция. Что это такое? Вот пример: конструктор в нашем отделе получил задание разработать приборный отсек для космической станции, например для «ВЕНЕРЫ». Что при этом он должен учитывать? Конечно вес конструкции. Он должен быть минимальным. И все? Нет. Отсек должен быть технологичным в производстве и в дальнейшей эксплуатации. Должен быть герметичным в полете, выдерживать все перегрузки и тепловой режим Конструктор должен найти разумный компромисс в удовлетворении всех, порой противоречивых требований. Вот здесь и проявляется, прежде всего, интуиция. Пожалуй, ни одна специальность в нашем ОКБ не сталкивается с таким количеством противоречий, которые необходимо увязывать. При этом следует учитывать, что этого не сделаешь даже при помощи самых совершенных электронных вычислительных машин.

Вариантов конструкции может быть много, но ведь наилучший-то один! Вот найти его и помогает интуиция. Причем не просто найти, а найти как можно быстрее. В это время у конструктора резинка спорит с карандашом, мечта с благоразумием, осторожность со смелостью.

Много лет я работал с Виктором Сергеевичем Хорошеньким, вот это был конструктор…»

Помню, я отложил записку Николая Григорьевича.

Виктор Сергеевич… Вот уже второй человек вспоминает его. Вспомнил и я. Работать вместе нам почти не пришлось. Среднего роста, плотный, склонный к полноте человек, по словам знавших его давно имевший когда-то курчавые волосы. Родился он в семье потомственного азовского рыбака, окончил семилетку, потом Таганрогский авиационный техникум и пошел работать в авиационную промышленность. Чуть не с первых лет в его работах стали проявляться незаурядные способности молодого парнишки. Он вскоре стал конструктором, которому поручали наиболее сложные, наиболее ответственные разработки. И каждая из них была оригинальна!

Виктор Сергеевич никогда не замыкался в себе, не имел и не хранил от товарищей своих профессиональных тайн. Он был щедр на опыт, на знания, на свой взгляд на вещи. Он прекрасно понимал, что процесс конструирования совершенно новых изделий, не имеющих аналогов, нельзя не описать, не на словах изложить. Это творческий процесс. Интуиции, таланту не научишь, заочно другим не передашь. А ведь интуиция, талант - это подобно вершине конуса. А весь конус, до основания - это непрерывный труд. Не поддерживайте интуицию, что останется от таланта? Бесформенные мечтания. Передать опыт, научить, можно только работая вместе. И не год, и не два. И есть не мало таких счастливчиков в нашем ОКБ, которые работали с Виктором Сергеевичем, по крупицам копя его опыт, его талант. И они поняли, что не станешь конструктором, если, прежде всего не уяснишь себе те истины, без которых работа конструктора немыслима. И это не из курса ВУЗ-а. Это из жизни. Поняли, что бессмысленно садиться за чертежную доску, не уяснив себе совершенно четко того, что от тебя потребует заданная работа, не познакомившись с тем, что было разработано твоими товарищами раньше. Иначе можешь долго и упорно изобретать «велосипед». И должен конструктор уметь слушать и понимать критику. И не только начальства и старших товарищей, но и молодых, еще по общим понятиям «зеленых». Ибо сегодня они и «зеленые», а завтра…завтра, глядишь, стали такими же, или еще талантливее…

Вот так работал Виктор Сергеевич. И был он при всем при этом незаметным скромным человеком. И мало кто знал, что дома в простой картонной коробочке он хранил дорогие ему два ордена - Трудового Красного знамени и Красной звезды. А вот третий орден немного опоздал. Орден Ленина он в свои руки взять не успел.

Тяжелый и длительный недуг оборвал его жизнь. Он умер в день своего пятидесятилетия.

Плоды труда этого человека были и в прекрасных самолетах-истребителях Лавочкина в годы войны, в ракетах Московского кольца в послевоенные годы, в лунных автоматических космических станциях и луноходах на Луне, в аппаратах, достигших поверхностей Венеры и Марса.

Этого человека звали Виктор Хорошенький и работал он в КБ-7, где начальником был Абрам Львович Гуревич.

* * *

Я слышал, что она работает у нас, в том же отделе, где работал ее отец. Молодой конструктор. Быть может, и встречал ее. Мало ли лиц каждый день перед глазами.

Как-то под вечер зашла ко мне высокая, стройная, темноволосая девушка. С каким-то чертежом. Робкое: «Можно?» и в ответ на мой кивок тихонечко подошла к столу, ожидая, видимо, когда я оторвусь от бумаг.

Присядьте, пожалуйста. Что вы хотели?

Вот, подписать…

Мельком взглянув на несколько подписей в правом нижнем углу чертежа, я невольно обратил внимание на одну строку. В графе «Исполнитель» старательным ученическим почерком тушью было выведено: «Хорошенькая».

Вы дочь Виктора Сергеевича?

В ответ прозвучало как будто бы неуверенное: «Да-а…» Тут же в голове мелькнула мысль: как бы разговорить ее, как бы выведать побольше об ее отце? Нужна какая-то располагающая обстановка, какой-то особый настрой. Чтоб и мысли и слова не были казенными, сухими… А если без подготовки? Рискнуть?

Нравится вам ваша специальность? Отец успел привить любовь к ней?

Девушка вскинула на меня глаза:

А вы знали папу?

- Ну, как же, конечно знал. И очень жалею, что мало, до обидного мало нам выпало поработать вместе. Если вам не трудно, расскажите об отце.

А почему это вас интересует?

Пришлось признаться, что не из-за праздного любопытства, что пишу о конструкторах, что хотел написать и об ее отце, показать его просто как человека…

Девушка задумалась. Шли минуты. Я ее не торопил.

- Вы как-то вот сразу…Я этого не ожидала…разумеется, отец внимательно следил за формированием моего характера, моих взглядов… Нет, не могу, ничего у меня не получится…

- Да не волнуйтесь вы, ради бога, и не пытайтесь подбирать слова. Как выйдет, так выйдет.

- В жизни папы работа играла огромную роль. Это я очень рано стала понимать. Наверное, еще, когда училась в школе. Да и не только я. И мама, и сестра. Ведь папа оставался конструктором в любой обстановке. Он часто и дома, и когда отдыхал, и даже, мне казалось, ночью что нибудь конструировал. Бывало, встанет утром, такой веселый, такой довольный… Сядем за стол завтракать, а он говорит: «Вот закорюка какая, неделю думал, как ее решить, ничего путного не придумал, а сегодня во сне увидел, как сделать…». Занят он был по горло и все же время находил и с нами заниматься. Нашими «проблемами» интересовался - и школьными, и вообще всеми. Всегда помогал советом.

- А какая черта его характера вам казалась главной?

- По-моему - трудолюбие. Он презирал лень. И был строг к нам и в учебе и в выполнении других обязанностей. А вообще-то он строгим не был. Нет. Добрый и веселый человек… Помню, в девятом классе я еще училась, к нам в школу пришли родители, и каждый рассказывал о своей профессии. Это, наверное, чтобы мы задумались, кем быть. И папа пришел, и тоже рассказал о своем деле - трудном, но увлекательном. А в выходные дни, особенно зимой, мы любили кататься по лесу на лыжах. Папа брал с собой фотоаппарат. Уже вечером мы все дружно печатали фотокарточки. И еще одно папино увлечение - радиолюбительство, это у него было еще с молодости. Мастерил вначале приемники, а потом и телевизор. Под конец жизни собрал «Рубин»! И музыку очень любил. Сам выучился играть на баяне, и на гитаре, и на мандолине. А вы знаете, он ведь почти не слышал…

У папы было много друзей, с которыми он и работал, и отдыхал. Да и к нам приходили запросто поговорить, посоветоваться… Ой, смотрите, сколько времени я у вас отняла. Заговорилась совсем. Уж вы меня извините, если что не так. Я пойду?

И, словно смутившись оттого, что она мне рассказала, покраснела, поднялась со стула и выбежала из комнаты.

Счастливой была та девушка. Она переняла от отца преданность его делу, мечте, которая так же «затягивала» , становилась такой же необходимой. Иначе она не могла взять на себя многие заботы в семье, работать и учиться, закончить вечернее отделение института, с успехом защитить диплом - диплом конструктора космических станций. И она, и ее сестра вот уже третий десяток лет работают конструкторами там же, где работал и их отец.

* * *

В том же КБ-7 работал и Анатолий Константинович Большаков. Его я встретил дня через два в вестибюле. По его озабоченному виду можно было понять, что он куда-то спешил. Улыбнувшись, он поздоровался.

- Спешу в лабораторию прочностных испытаний. Минут через десять там начнем «ломать» орбитальный отсек «ВЕНЕРЫ». Пойдем?

Прочность…Конечно, каждая инженерная конструкция должна быть прочной. Но вместе с тем существовало у нас и такое правило: «Прочность - главное, но излишняя прочность - это величина неразумности конструкции».

Это правило родилось ещё при Лавочкине и жило уже десятки лет. И это не случайно. Излишняя прочность - бесполезный, мало того, вредный вес. Нетрудно рассчитать на прочность классический элемент конструкции - балку, ферму, стержень. Этому учат в институтах. Но как это сделать при нагромождении разных и очень далеких от классических форм, каким зачастую является космический аппарат или даже какая-нибудь его часть? Это очень сложно, и без проверки, без испытаний убедиться в правильности расчетов нельзя.

Ответ и должны были дать те испытания, на которые меня вытащил Анатолий Константинович.

В середине большого, высокого зала на специальном стенде тщательно закреплен испытуемый отсек. К нему со всех сторон тянулись стальные тросы, соединенные с гидравлическими домкратами. Они будут тянуть, сжимать, изгибать, стараться все сломать во всех заданных направлениях. Рядом, на почтительном расстоянии - группками конструкторы, это расчетчики, прочнисты, инженеры-испытатели. Вот испытатели, пожалуй, спокойнее всех. Им только испытать то, что разработали в другом отделе. Это не их детище, это их «пациент». Ну, как в детской поликлинике, привели родители любимое чадо на прием к врачу, волнуются во сто крат больше пациента. А врач? Он спокоен. У него на приеме очередной пациент и только. Так и здесь. Причем пациенты у нас бывали разные, и «повторные», с рецидивом, уже побывавшие на испытаниях, и прошение предписанный курс «лечения», а то и первичные...

В зале раздалась команда:

- Внимание, дается нагрузка десять процентов расчетной...- Конструкторы, испытатели вполголоса обсуждают какие-то свои вопросы…

- Нагрузка двадцать процентов! - В зале без изменений.

- Сорок...- Тоже.

- Восемьдесят... - Разговоры затихли. Головы повернулись к стенду.

- Девяносто...- В зале - тишина. Не дышат…

И вдруг... как внезапный выстрел - треск! Кто-то невольно вздрогнул.

- Девяносто пять.... Слышно, как потрескивает металл.

Это какие-то детали отсека не выдерживают, трескаются, лопаются, изнемогая под воздействием корежащих их сил. Но рядом с ними соседние узлы, и детали как бы подменяя «раненых» берут «тяжесть боя» на себя. В такие моменты так хочется помочь, поддержать руками, плечами изнемогающую конструкцию!

Но что может человек по сравнению с теми силами, которые он же создал и которые заставил ломать свое же творение?

И вот оглушающий треск. Кто-то инстинктивно отпрянул в сторону. Все то, что с такой тщательностью, с таким старанием, было сделано по чертежам конструктора превратилось в бесформенную массу металла. Зачем? Только для того, чтобы конструктор был уверен в том, что все сделано правильно, что его творение по прочности имеет право называться частью космического аппарата.

При какой нагрузке произошло разрушение? Это первый и самый главный вопрос.

- Вот, видите, - Анатолий Константинович улыбнулся, - все хорошо. Отсек выдержал девяносто восемь процентов. Теперь разберемся, кто «поддался» первым, с чего начался процесс разрушения, а кто «перевыдержал», у кого еще остались силенки. Одних «подлечим», упрочним, а с других излишки металла срежем. По-моему, интереснее нашего дела ничего нет на свете, а?

Происхождение слова «вибрация» филологами установлено точно: оно латинское. Означает иными словами «колебания, дрожание, тряска». Это в части происхождения и значения этого слова. А вот в части происхождения и значения тех явлений, которые вызывает эта вибрация - разговор отдельный.

Явление может быть вредным, полезным, нужным и ненужным. Так что же такое вибрация? Бывает, что она приносит пользу? Да. Вибраторами, например, перемешивают и уплотняют бетон, в химических лабораториях ускоряют течение реакций. В некоторых случаях вибрацию создают и в механизмах для уменьшения трения в подвижных деталях. Но существенно большую роль играет, так сказать, «обратная сторона медали» - вредность этого явления. С конструкторской точки зрения вибрация отнесена к «врагам» первой категории.

Откуда же она берется? Вот только два примера. Мы вспоминали судостроителя академика Крылова. Так вот в одном из своих трудов он приводил характерный пример, не потерявший своего значения и в современной технике. Он писал:

«…В нашем флоте был крейсер «Громовой»…сравнительно легкой постройки, с тремя поршневыми машинами. Когда он вышел на первые ходовые испытания, то оказалось, что при 105 оборотах машин вибрация достигала наибольшей величины. При такой вибрации наводить орудия было невозможно. Мина, вложенная в кормовой аппарат, на моих глазах каким-то образом сбила стопора, сама ушла из аппарата и была потеряна…»

Это пример из одной области техники, а вот из другой.

Вам известно слово «флаттер»? Перевод его с английского звучит нежно: «трепетать». Это тоже, как видите, из области вибраций.

С появлением новых скоростных самолетов в авиации едва ли не во всех передовых странах мира прокатилась волна таинственных катастроф. Во всех случаях наблюдалась почти одинаковая картина: самолет летел совершенно нормально, как вдруг внезапно какая-то неведомая сила, будто взрывом разрушала машину. На землю падали изуродованные обломки. А пилот?.. Вот это грозное и вначале непонятное явление и получило название «флаттер».

В своей книге «Через невидимые барьеры» заслуженный летчик-испытатель, Герой Советского Союза, доктор технических наук Марк Лазаревич Галлай так описывал возникновение этого явления в одном из своих «флаттерных» полетов:

«... И вдруг, будто огромные невидимые кувалды со страшной силой забарабанили по самолету. Все затряслось так, что приборы на доске передо мной стали невидимыми, как спицы вращающегося колеса. Я не мог видеть крыльев, но всем своим существом чувствовал, что они полощутся, как вымпелы на ветру. Меня самого швыряло по кабине из стороны в сторону, штурвал, будто превратившийся в какое-то совершенно самостоятельное, живое и при этом обладающее предельно строптивым характером существо, вырвался у меня из рук и метался по кабине так, что все мои попытки поймать его ни к чему, кроме увесистых ударов по кистям и пальцам, не приводили. Грохот хлопающих листов обшивки, выстрелы лопающихся заклепок, треск силовых элементов конструкции сливался во всепоглощающий шум...».

К счастью, Марк Галлай справился с этим «явлением», иначе бы нам не пришлось цитировать его книгу.

Это второй пример вибрации. Причины в том и другом случае разные. В первом она возникла из-за неблагоприятного сочетания режима работы машин корабля и механических характеристик его корпуса. Во втором - из-за аэродинамического воздействия набегающего потока воздуха, и, опять в сочетании с жесткостью крыла, хвостового оперения, фюзеляжа самолета. Иными словами, в первом случае причины были внутренние, а во втором связанные с внешним воздействием.

И в космической технике есть свои причины возникновения вибраций, и главная из них - ракетный двигатель. Ракета-носитель, выводя космическую станцию на траекторию перелета к планете, на так называемом активном участке, когда работают ее двигатели, нещадно трясет и себя и станцию. И для того, чтобы уберечь ее от разрушения, не превратить в скопище обломков и проводят еще до полета вибрационные испытания и отсеков и всей станции в целом.

Это проверка правильности работы конструктора. Проверка динамического совершенства конструкции. Экзамен для конструктора на аттестат зрелости, на то, что он овладел в совершенстве не только начертательной геометрией, а умеет с о з д а т ь конструкцию.

Вот она, «ВЕНЕРА» на вибрационном стенде - сооружении особенном, серьезном. Сама станция кажется в сравнении с ним существом более легкомысленным. Вся из полированных, матовых, окрашенных, или тканью обшитых частей и деталей. Сложенные панели солнечных батарей, свернутая сетчатая часть параболической антенны. Словно застеснявшаяся девчонка на речке, прижавшая платьишко к груди. А под станцией - стальное, солидное, темно-серое - вибростенд.

При испытаниях находиться рядом нельзя. Опасно. Смотреть, анализировать, оценивать результаты можно в пультовой - помещении рядом с залом, где установлен стенд. Но если нарушить требования техники безопасности и притаиться где-нибудь неподалеку, что и делают наиболее дотошные конструкторы, жаждущие увидеть все только своими глазами, а не телевизионными и приборными, то можно увидеть, как оживает металл.

И вот... «Вибростенд включен!» - команда из репродукторов громкой связи гулко звучит в зале. «Стол» - круглая плита, на которой закреплена станция, начинает медленно, словно нехотя, ритмично опускаться, подниматься. И станция вместе с ним. Но вот темп меняется, все чаще и чаще поднимается и опускается стол, вот уже не уловишь, когда он идет вверх, когда вниз. 5, 10, 15 раз в секунду. Ухо начинает различать низкий басовый голос вибрации. Станция словно всплывает над столом, словно оживает после долгого сна, как спящая царевна.

Ожила, но еще неподвижны ее руки и ресницы. На какое-то мгновенье застыла, словно раздумывая, жить или не жить.

Но вот дрогнули ее руки - штанги антенн, ожили первыми, затрепетали, забились... Звук, заполнивший весь зал, заливший все вокруг, нарастает и нарастает. Его тон все выше и выше. Оживают все больше и больше разные части станции. Вот затанцевали сложенные панели солнечных батарей…

Как медленно течет время, какие долгие секунды для конструктора, видящегося как бьется, как живет ЕГО деталь, ЕГО узел.

Скорее, скорее бы изменился режим. Уйти, скорее уйти от этой частоты, когда кажется еще немного, еще чуть-чуть и не выдержит металл этой бешеной пляски.

Но частота вибрации нарастает. Кажется, совсем обезумел стенд, все выше и выше его тон, да и не только основной - вторят ему и другие. Звучит, поет вся станция. И заполнен до краев весь громадный зал этой мощной симфонией звуков.

Порой нервы людей менее прочны, чем созданный ими металл. Кажется, если сейчас все это не прекратится, то и станции больше не будет, что всё растворится в этом бешеном звуке...

Но вот успокаиваются до сих пор бившиеся, как в судорогах, руки-антенны, а частота колебаний все нарастает и нарастает. И, словно переняв их пример, затихают соседи - панели... И вздох облегчения рвется из груди конструктора. Выдержала. Выстояла.

Так бывает всегда, когда живет, подтверждает свое право на полет, на жизнь в полете, динамически совершенная конструкция.

Но бывает и не так. Что-то не выдерживает, что-то ломается, что-то гнется. Вот это виброиспытания.

Но это всего лишь маленький, частный эпизод из большой программы наземных испытаний наших станций. А сколько еще испытаний, «издевательств» им предстоит перенести?

Те два вида испытаний, о которых шла речь, не специфичны для космических станций. Им подвергаются и другие конструкции, а вот для наших творений пришлось изобретать и новые, до тех пор неведомые испытания. И не только для космических аппаратов, но и вообще в технике.

А сколько новых испытаний потребовали спускаемые аппараты наших «ВЕНЕР»!

Ведь на поверхности планеты предсказывалось давление в сотню атмосфер, да еще и при температуре чуть не 500 градусов Цельсия! Эти условия должен выдерживать аппарат, и не только выдерживать, но при этом и работать.

Вот это уже специфически «венерное». Таким «издевательствам» не подвергался нигде и никогда никакой космический аппарат. Особенности таких испытаний, воздействие их на конструкцию познавался нашими прочнистами, тепловиками, испытателями впервые.

А их именовали «специалистами»! Правда, в нашем лексиконе такое определение не употреблялось, а вот журналисты почему-то его любили. А что такое «специалист»? Еще знаменитый Нильс Бор говорил, что «…специалист, это тот, кто знает некоторые привычные ошибки в данной области и умеет их избегать». Ну что же, правильные слова. А нашим специалистам откуда было брать «некоторые ошибки» в данной области? Только из своего собственного опыта, только из тех ошибок, которые были сделаны вчера.

И только тогда, когда все отсеки станции, все ее детали и механизмы, вся станция целиком пройдет все запланированные «огонь, воды и медные трубы», только тогда конструктор может быть уверен, что его труд не пропадет даром, что созданная станция будет способна решить задачу исследований.

* * *

Василий Васильевич Романов работал конструктором уже второй десяток лет. Стаж солидный. Много было за эти годы переделано дел. Занимался он в основном двигательными установками. А это не только белый лист ватмана на чертежной доске, это и производство, и лабораторные и стендовые испытания, это и участие в подготовке к полету. Полный конструкторский ассортимент. Что может быть интереснее? Работой своей Василий Васильевич был доволен, и начальство на него не обижалось и его не обижало.

Так и шла жизнь и работа. До одного прекрасного, как говорят, дня. В жизни каждого человека найдется такой «прекрасный день», и, не всегда в прямом смысле.

Итак, в один прекрасный день, выйдя из-за своего кульмана, где на далеко не пустом листе существовала с первого взгляда неразбериха различных линий, как прямых, так и окружностей и иных выражений конструкторской мысли, в проход зала, он встретил Владимира Перминова.

Чем занимался Владимир Перминов последние годы Романов знал. Раньше он работал в том же КБ-8, где начальствовал Николай Николаевич Горошков, а вот с «ВЕНЕРЫ-4» он стал не просто конструктором, а конструктором ведущим, и не в своем КБ, а при Главном конструкторе, а это далеко не одно и тоже.

- Привет, ведущий! Ну, как дела? - задал вопрос Романов.

- Да что дела…зашиваюсь! Думаешь легко? Знаешь, что с новыми «ВЕНЕРАМИ» делать приходится…

- Знаю, слышал…Постой, а я вот что хочу предложить…- Романов сам не мог понять, откуда внезапно пришла ему в голову мысль, - А что, если я тебе помогу? Возьми меня на помощь, давай вместе, ты в ОКБ, а я на производстве буду, а?

- Вместе? - Перминов задумался.

Так простояли они молча минуты три. Один, очевидно, никак не ожидал подобного предложения, а другой, по все вероятности, был не меньше удивлен, как это он подобное желание высказал.

Несколько лет спустя я ни один раз спрашивал Романова, что его «дернуло» пойти в ведущие конструкторы, но ни на один мой вопрос сколь нибудь конкретного ответа я не услышал. Так получилось.

- Ну что же, давай. Я не против. Надо только с Главным поговорить. Думаю, он возражать не станет.

Бабакин, к неудовольствию своего заместителя, Валентина Евграфрвича Ишевского, ( Ну что, на самом деле, я поставщик ведущих, что ли?) - не возражал.

Так началась для Василия Васильевича Романова новая жизнь с новыми заботами и хлопотами раз в десять большими, чем за все прошедшие годы. Есть такие люди, которые зная прекрасно, а порой, впрочем, и не представляя что будет, ищут себе хлопотливую жизнь. Знают, что и денег в два раза больше не получат, что звонок вечером в коридоре конструкторского бюро не будет означать для них конец рабочего дня, знают, что порой суббота, воскресенье, красные дни календаря могут не быть днями отдыха, праздниками, но…

Прошла неделя. Василий Васильевич Романов, хотя в новой должности ему полагалось заниматься производством, в цехах не появлялся. Он собрал в свой объемистый портфель все проектные материалы по новым «ВЕНЕРАМ», и целые дни сидел в маленькой комнатке ведущих. Знакомился. Но телефон на его столе стал звонить чаще и чаще. Вопросы производства требовали решений.

В начале второй недели, захватив с собой портфель, после настойчивых требований сборщиков, он пошел в цех №4 - цех главной сборки, с удивлением обнаружив в гардеробе новый белый халат с вышитой на воротнике своей фамилией.

На участке его окружили мастера, рабочие и с улыбочками препроводили за небольшой столик, как раз под большущим портретом Сергея Павловича Королева.

Ну-с, товарищ ведущий, начнем?

Вопросов было задано столько и таких, словно цех впервые видел космическую конструкцию. Василий Васильевич почувствовал, что его лицо, правда, никогда не отличавшееся бледностью, Вот-вот приобретет совершенно другой оттенок. Лоб его взмок, хотя в цехе было отнюдь не жарко. Стараясь придать своему голосу уверенность, подкрепленную густым баритоном, он обещал немедленно заняться всеми вопросами и…решить. Но, пожалуй, самым ужасным было то, что и весьма толстый портфель, который он поставил на пол рядом с собой, не мог ему помочь. Ответов на заданные вопросы он в себе не содержал.

Через полчаса, сняв халат, уже не казавшийся таким парадным, Василий Васильевич пошел в ОКБ. Настроение его было, мягко скажем, неважным. В вестибюле он чуть не столкнулся с Главным конструктором. Бабакин, застегивая на ходу пальто, спешил к стоявшей у подъезда, «Волге».

Ну, как жизнь молодая, товарищ ведущий? Как самочувствие?

- Тяжело, Георгий Николаевич, очень тяжело. Знаете, как производство навалилось…

Ничего, ничего, Василий, взялся за гуж, не говори, что не дюж!

И, похлопав по плечу растерянного ведущего, Главный пошел к машине.

Владимир Перминов, увидев в дверях расстроенного коллегу, естественно поинтересовался, в чем дело. Откровенная исповедь Романова несколько обескуражила его. В тот же вечер вернувшийся Бабакин вызвал Перминова к себе.

- Что-то твой коллега киснет, а? Ты бы поговорил в заводе, чтобы они поначалу не очень на него наваливались. Надо же ему на ноги стать, а то, ты их знаешь, - пальцы в рот не клади. Сходи-ка в цех, поговори…

Выйдя от Главного, Перминов пошел к начальнику цеха Александру Павловичу Бирюлину. Работа во второй смене шла полным ходом.

Где начальник цеха? - обратился Владимир к рабочим.

Да был пол часа назад, отошел куда-то…А вон его зам…

Перминов пошел навстречу.

- Слушайте, братцы! Ну, нельзя же так наваливаться на Романова, надо же понять человека, он ведущим=то стал без года неделю, а вы?

- А ты как думал? Мы специально - проверочка на прочность. Выдержит, не скиснет, придет завтра - значит, будет из него ведущий конструктор.

Романов стал ведущим конструктором и работал на этой не простой и беспокойной должности четвертый десяток лет. Четвертый! Вот такую роль сыграл в его жизни тот самый «прекрасный» день в 1969 году, когда встретил он в проходе конструкторского зала Владимира Перминова.

* * *

Николай Морозов ехал на тот аэродром впервые. До того случая он ни раз ездил в ЦАГИ, пока задуманная уменьшенная парашютная система не доказала своим разработчикам, что ее можно применять не только при испытаниях в лаборатории, но и в воздухе, при сбросах макета спускаемого аппарат с самолета.

Ехал он, естественно, не один, вместе с испытательной бригадой. По опыту своих товарищей, готовивших парашютную систему «ВЕНЕРЫ-4» он знал, что дел и хлопот хватит. Придется разрабатывать полетные задания для экипажа самолета - как выполнять полет, на какой высоте, с какой скоростью, где произвести сброс.

А наземные средства? Станции телеметрических измерений и оптического контроля, фотографирования и киносъемки, станция радиосвязи с самолетом…Большое хозяйство и заботы большие. Со всем этим надо было познакомиться

Но главной заботой Коли Морозова была подготовка самих объектов испытаний - спускаемых аппаратов, их приборов, командующих парашютной системой: блоков автоматики, датчиков, по сигналу которых должно свершиться то, что задумывалось.

Как только прибыли на место и разместились, сразу же началась подготовка по всем фронтам. Спускаемые аппараты, а их привезли два, проверили быстро. Можно было приступать к подвеске «объекта» в самолете. Очередь была за летчиками, да нет, пожалуй, не за ними. Они - авиация, у них - порядок. А вот погода… Здесь власть человека кончается. У нее свои порядки. Уже второй день небо было затянуто облаками и моросил противный дождичек, да еще с ветром.

Но, к счастью, погода величина не постоянная. На третий день небо заголубело. Всем службам была объявлена «готовность номер один».

- Коля, а ведь ты на таких испытаниях первый раз был. Что больше всего запомнилось? - Этот вопрос я задал Морозову как-то уже после возвращения из командировки.

- Да как сказать? Наверное, все!

- Ну а все-таки? Что заставило больше всего поволноваться?

- Конечно сам сброс и потом спуск. Знаете, что я в тот момент представил? Что вот точно так наш спускаемый аппарат будет спускаться к поверхности Венеры, а я вроде, стою на ее поверхности и смотрю…

Но полигон-то не Венера. Самолет уже был в воздухе, совсем крохотный. Высота 10 километров. С такого расстояния он действительно казался крошкой. Рядом с нами на поле стоял радиолокатор. На самолет направили и кинотеодолиты. И антенна локатора, и объективы кинокамер тихонько двигались, следили за самолетом. Пока за ним. И вот команда: «Сброс!» И антенна и кинотеодолиты резко дернулись и пошли вниз, следить за падающим шариком. Его-то самого на такой высоте не было видно. Но я прекрасно знал, что вначале, чтобы он падал в определенном положении, его будет удерживать от кувыркания стабилизирующий парашютик. А основные парашюты еще внутри. Секунд 40 будет такое свободное падение, и только на высоте пять с половиной километров, когда скорость падения станет точно такой, как и было рассчитано, только тогда… И вот - хлопок! Как выстрел. То был отстрел крышки парашютного отсека. И тут же на голубом небе расцвела белая розочка - тормозной парашют. Шарик чуть медленнее продолжал падать. Прошло еще 30 секунд, и взвился купол побольше - открылся основной парашют. На нем - до земли. Ветерок чуть утаскивал шар в сторону.

На взлетной площадке застрекотал вертолет с поисковой бригадой. Минут через десять мы сели около лежащего на земле шара. Вот и все? Всего лишь из-за этих трех минут? Нет, далеко не все.

Тут же началась вторая часть работы, не менее ответственная, чем подготовка перед сбросом. Криминалистика. Рулеткой я измерил и записал в блокнот: «Лунка на земле диаметром 960 мм, глубина - 240. Узлы крепления основного парашюта отстрелены. Купол находится на расстоянии 1-1,5 метра от спускаемого аппарата… Повреждений парашютной системы нет…» Потом тщательный осмотр самого спускаемого аппарата, его корпуса, его «внутренностей. Ведь каждая мелочь очень важна.

А на одном сбросе был такой случай: сброс прошел, шарик спустился. Стали его внимательно осматривать. И вдруг кто-то заметил, что в парашютном отсеке, том самом, где был уложен парашют, повреждено пенопластовое теплозащитное покрытие. На выпуск парашюта это не повлияло. Но можно ли было на это не обратить внимание? Ни в коем случае! Когда произошло это? В воздухе? При открытии парашюта, или здесь, при ударе о поверхность? Как это установить?

Облазали чуть не на четвереньках всю округу и метрах в двухстах от приземления нашли кусочки пенопласта. Раз в двухстах метрах, значит, разрушение произошло до приземления, в воздухе. А если так же будет в небе Венеры? Это может привести к тому, что при спуске в той атмосфере, которая «чуть-чуть» теплее земной, при тех сотнях градусов, тепло «полезет» к приборам и выведет их из строя.

Вроде бы мелочь. Такие «мелочи» не могут, не должны остаться незамеченными. И потом, если нужно, переделка, доработка «виновного» узла или прибора. Для того и испытания.

Вот примерно так закончил Николай Морозов свои воспоминания о первом своем участии в отработке конструкции спускаемого аппарата и испытании его парашютной системы. А сколько таких командировок, «сбросов», «криминалистики», «принятия мер» было в последующие годы?

* * *

Я уже упоминал о Михаиле Файнштейне, возглавлявшем у нас работы по антеннам всех наших аппаратов. Да, Миша Файнштейн был в душе антенщиком. Он безо всякого преувеличения верил, что антенщик - это и романтик, и фантаст, и философ. Короче - нужнее, важнее и интереснее работы во всей космической технике нет, и не может быть. По-моему он в какой-то мере был прав.

Это действительно очень интересная и творческая работа. Без антенн не может работать ни одно радиоприемное, или радиопередающее устройство. А какой же космический аппарат без радиоаппаратуры?

Так вот, об антеннах. Межпланетная станция улетит от Земли на десятки миллионов километров и, на этой дороге будет менять свое положение в пространстве, поворачиваясь по отношению к Земле. И в этих условиях нужно обеспечить уверенную радиосвязь. И всегда, как только антенщики приходят к проектантам станции, и заходит разговор об антеннах, и как только называются те размеры, которые нужны, так тут же на лицах этих проектантов появляется улыбка, и обязательно кто нибудь при этом держит левой рукой мизинец правой, где нибудь около первого сустава: «Вот если бы такие!»

Да, антенное дело, далеко не простое занятие, и, естественно, антенна это не кусок провода, воткнутый в какую-то там дырочку на задней стенке радиоприемника, или телевизора.

Как же обойти собственно антенные трудности, не говоря о «вечной» трудности совмещения желаемого и возможного в космической технике?

Наверное не вызовет возражение такое требование: бортовые радиосистемы любого космического аппарат должны обеспечить качественный обмен радиоинформацией между бортом и Землей. Это даст возможность судить о работе самого аппарата, приносит открытия, подтверждает, или опровергает вековые понятия и гипотезы ученых, правильность технических решений инженеров.

Известно, что все космические аппараты делятся на ориентирующиеся в космическом пространстве, и не ориентирующиеся. А ведь далеко не одно и тоже обеспечить радиосвязь в одном каком-то направлении, или в любом произвольном.

Это понять совсем не трудно хотя бы из такого примера. Представьте себе электрическую лампочку, такую, как в карманном фонарике. Вот вы ее вывернули из фонарика, прижали к ней две проволочки от батарейки - лампочка горит. Сильно она освещает вокруг? По всей вероятности не проводя никаких измерений и не долго размышляя, вы без труда ответите, что не очень. Мощность лампочки маленькая, доли ватта, свет от нее рассеивается по всей комнате, во все стороны, о каком же хорошем освещении тут говорить? Ну а если теперь над этой лампочкой прикрепит небольшой абажурчик из белой бумаги? Над ним станет темнее, а под ним на столе вроде стало светлее. А теперь вернем лампочку в фонарик с рефлектором. Теперь на полу, или не потолке, смотря на то, куда направите фонарик, яркий луч осветит небольшой кружок. Пятно света небольшое, но яркое. Словно его освещает не наша маленькая лампочка, а чуть ли не прожектор. И свет в других направления почти совсем не видно.

Вот так и в антенной технике. Антенна, в зависимости от ее конструкции может излучать ту мощность, на которую способен передатчик или во все стороны одинаково, или куда-то больше, куда-то меньше, или только в одном направлении.

Теперь на трудно понять, что не случайно упоминание о различных положениях станции по отношению к Земле. Ясно, что от того, как она будет себя «вести» в полете зависят и характеристики антенных устройств. Нужно ли им излучать радиоволны более или менее равномерно во все стороны, не направленно, или в какую-то сторону больше, а в другую можно и меньше, или же строго и только в одну сторону. От этого зависит конструкция антенн, их размеры, вес.

На космической станции все должно быть оптимально. Так вот эта самая оптимальность и оценивается по минимуму весовых, конструктивных и всех прочих «затрат» на создание АФУ.

Чуть подумав над содержанием предыдущих абзацев, не может не придти в голову мысль, что для наиболее уверенной радиосвязи лучше всего обеспечить на Земле вот то яркое пятно, которое создавала наша лампочка с помощью

«фонарикового рефлектора». Ведь в таком случае весь поток радиоволн от станции будет направлен в сторону Земли. А это как раз то, что нам нужно. Но что для этого нужно? Всего лишь немногое. Нужно чтобы «фонарик» был направлен туда, куда ему надо светить и никогда не отклонялся от этого направления, или, переходя от фонарика к космической станции, надо чтобы в полете она все время была направлена антеннами в сторону Земли. А просто ли это обеспечить?

Не очень. Прежде всего, потому, что в такое положение в пространстве станция «сама по себе» встать не может. Это требует затраты определенной энергии, расхода, как говорят, «рабочего тела» - того газа, или топлива, с помощью которого система ориентации станции сможет удерживать ее в таком положении.

А раз расход, да еще расход «без дохода», без восполнения, значит на такой вариант надо идти с опаской.

А может быть не во всем полете необходимо соблюдать столь жесткие требования ориентации? Может выгоднее воспользоваться не «рефлектором» фонарика, а прости «абажуром»? Для этого не потребуется столь строгая ориентация. Но тогда надо знать, в каких пределах можно расширять зону «освещения» нашей антенны, в каких пределах в полете будет меняться положение станции в пространстве. Этим всем и приходится заниматься помимо своего «родного» радиотехнического, антенного дела нашим антенщикам. Здесь область и для размышлений и для споров в поисках истины, или оптимальности весьма широка. Хорошо еще то, что в требованиях к «определенности» положения станции в пространстве есть у антенщиков союзники. Это, прежде всего, электроэнергетики. На каждой межпланетной космической станции есть солнечные батареи. Они решают задачу восполнения электроэнергии. Для этого станция должна одной стороной быть ориентированной на Солнце. Быть может стоит воспользоваться этим? Пусть одной стороной на Солнце, а другой пусть на Землю? Там и антенны разместить. В принципе - правильно. Да дело-то в том, что не все время в полете такое положение может сохраняться.

В зависимости от выбранного времени старта ракеты, траектории полета и некоторых дополнительных условий, взаимное расположение станции, Солнца, и Земли будет меняться. Это изменение принято определять величиной изменения угла, образованного направлениями «Солнце - станция» и «станция - Земля» Причем для общности станции именуют «Объектом», а этот угол, соответственно, углом «Солнце-Объект-Земля», а сокращенно - углом «СОЗ»

Так вот, при полете станции, например, к Венере значения этого угла меняются весьма существенно, градусов на 90! И во всем диапазоне изменения этого угла должна быть обеспечена уверенная связь с Землей!

Не трудно представить, что жизнь антенщиков далека от понятия «покойна», а техника далека от представления о том, что любая антенна, это кусок проволоки.

И, конечно, все, что здесь изложено, далеко не полно и не строго дает представление об этой увлекательной и интересной области науки и техники.

В завершение этого краткого экскурса в «кусочек» области антенной техники, несколько слов о том, какие же конструкции антенн были на наших межпланетных станциях. К примеру, так же, как на «ВЕНЕРЕ-4», на новых «ВЕНЕРАХ» были по две антенны с малонаправленным излучением, в какой то мере подобные лампочке с абажуром. Они «умели» обеспечивать связь с Землей во всем диапазоне углов при перелете к Венере. А для передачи радиосигналов из припланетной области, когда расстояния будут большими, и объем ее будет больше и информацию надо передать побыстрее, чем на перелете, работать будет остронаправленная антенна с рефлектором в виде параболической чаши. Она будет создавать узкий, мощный радиолуч. Естественно, в этом случае станцию придется ориентировать в направлении на Землю и на протяжении всего сеанса связи удерживать в этом положении. А радиосвязь через малонаправленные антенны будет вестись на перелете при ориентации станции в сторону Солнца, необходимом для солнечных батарей.

Во всем рассказе о делах антенных, речь шла о передаче радиосигналов с борта станции на Землю. При этом следует понимать, что точно такие же законы «работают» и в случае приема сигналов, посылаемых наземными передатчиками на борт станций. А это тоже не так просто обеспечить.

И вот при всем этом антенны должны быть «чуть меньше мизинца левой руки», и чуть легче «килограмма пуха», размещаться на станции в тех местах, где они никому не помешают, и, конечно, обладать самыми-самыми оптимальными радиотехническими характеристиками и быть надежнее любого самого надежного элемента космической станции. Ибо, если уж антенна выйдет их строя…о чем же тогда разговаривать!

Вот этим и занимались наши антенщики в КБ-5, руководимом Василием Георгиевичем Тимониным, его замом, Михаилом Файнштейном и начальником антенной лаборатории Борисом Пригодой. Это все они должны были знать, понимать и уметь разбираться в баллистике и в газодинамике, в системах управления и материаловедении, в вопросах прочности и технологии, не говоря, конечно, о радиотехнике.

А что, такие специалисты рождались, что ли? Нет. Более того, уж так повелось, что почти все выпускники радиотехнических ВУЗ-ов обязательно требовали направления на работу в какие угодно области их специальности, но только не в антенную технику. Почему? Вот сложилось такое предвзятое отношение, и что было поделать? Быть может, поэтому наши первые антенщики были «доморощенными».

Кому в те трудные времена пришло простое до гениальности решение - не скажу. При нашем заводе был филиал МАИ. Была там и радиотехническая специальность. Удалось уговорить несколько студентов-пятикурсников еще до защиты дипломов, начать у нас работать в антенной лаборатории. Там и дипломный проект делать, там потом и остаться работать. Решили, что такой метод

самообеспечения, по всей вероятности, будет наиболее продуктивным. И действительно, несколько человек согласились «попробовать». Ну и пусть, только попробовать. И то хорошо. Жизнь, кстати говоря, не обманула ни Михаила Файнштейна, ни тех «отчаянно-смелых» студентов. Обе стороны оказались удовлетворенными полностью. Кто-то из них стал прекрасным разработчиком-конструктором, кто-то испытателем, кто-то нашел себя в настройке всего того сложнейшего АФУ!

Антенный макет. Это почти станция. По крайней мере, по внешнему виду ее от настоящей не отличишь. Издали. Только она пустая внутри. Для антенн все равно, что находится под металлическим корпусом. А вот что на нем, снаружи, далеко не безразлично. Поэтому каждый раз обязательно делается такой антенный макет, и на нем проверялись, доводились нужные рабочие характеристики всех антенн. Макет устанавливался на деревянной вышке, именуемой по принадлежности «Файнштейновой дачей», и, именно деревянной, ибо металлическая не годилась в принципе. Она бы искажала характеристики антенн.

На вышке макет поворачивался специальным устройством во всех нужных направлениях, а на другой вышке, расположенной на приличном расстоянии, приборы регистрировали все то, что хотели знать антенщики.

Последние две недели на оперативках и у начальника заводского производства, Василия Ивановича Телятникова, даже и у директора завода, вопрос с настройкой антенн новых «ВЕНЕР» был вопросом «номер один».

Действительно, причина для тревоги была. Времени предусмотренного сетевым графиком ведущих конструкторов оставалось совсем немного, а антенный макет не был готов и антенны не проверены. А без проверок, какие же антенны? Теория есть теория. Эксперимент есть эксперимент.

Руководство вынуждено было принять весьма энергичные меры. Оказалось, что один из начальников цехов вдруг решил ни с кем не посоветовавшись, что с этим самым макетом можно не очень-то спешить, что были дела более срочные, а макет «для каких-то там экспериментов» может и подождать недельку - другую. Энергичные меры подействовали. Антенный макет был быстро закончен и установлен на вышку.

К этому торжественному дню вся антенная лаборатория, конечно, готовилась и все свои возможности оценила. Все поняли, что работать придется круглосуточно, и с завтрашнего утра.

А «завтра» началось таким проливным дождем, да еще с грозой, что ни о какой работе на «файнштейновской даче» и речи быть не могло. Не мог помочь никакой энтузиазм. Помимо того, что мокрая древесина могла исказить результаты измерений, существовало еще неукоснительное требование техники безопасности: при грозе находиться на вышке категорически запрещалось. А дождь лил и лил, и молнии сверкали и сверкали. День, ночь, второй день. Уж не всемирный ли потоп начался? Хотя бы подождал немного. Только на третий день ливень кончился, и, словно устыдившись своего долгого отсутствия, среди разорванных темных туч робко выглянуло солнышко.

Антенщиков подгонять по известным причинам не требовалось. «Самый-самый» последний срок, данный Бабакиным для проверки антенных характеристик, неумолимо приближался, и антенщики все больше и больше ощущали на себе повышенное внимание руководства. Сообщения о ходе работ на вышке стали обязательными на всех совещаниях. Это еще ничего. Больше мешало откровенное любопытство всякого рода и своих и из «высокого руководства».

Нужно было что-то предпринимать. И вот в один прекрасный вечер кто-то принес на вышку тщательно завернутый сверточек. Когда его развернули, ехидненькие улыбочки приклеились к лицам работавших. На одной пластинке, аккуратно вырезанной из дюралевого листа, красной краской и довольно-таки красиво, не по кустарному, было выведено: «Осторожно! Опасно для жизни!» и рисунок, обычный при подобных надписях: череп и две перекрещенные косточки.

На второй пластине надпись призывала к повышенной осторожности, ибо «Каждый ватт высокочастотной энергии, падающей на организм человека, вдвое снижает его жизнедеятельность!» Это разъяснение было более чем кстати, и должно было подействовать безотказно. Вокруг работавших на вышке уже ходили легенды об их героизме, ибо облучение во имя идеи и выполнения установок руководства чревато тем, что это-де потом, на чем-то обязательно скажется.

Череп с «Осторожно…» был прибит снизу, у входа на вышку, а вторая пластина, устрашающая своими последствиями, непосредственно на стенде с аппаратурой. Действовали они безотказно. Посещения представителей всех чинов и рангов резко сократились, времени на информацию их тратить пришлось существенно меньше, работа пошла быстрее. Правда, участились телефонные звонки, и неизменные: «Ну, как у вас дела?». Но к телефону каждый раз можно и не подходить… (Колоссальное нарушение дисциплины!) А что было делать?

А время-то бежало и бежало, и сроки-то все приближались и приближались. Хорошо еще, что большинство расчетных характеристик антенны постепенно подтверждали и, тем самым узаконивали свое право на жизнь уже в качестве не экспериментальных, макетных, а лётных, бортовых, настоящих.

Но ведь АФУ - это не только антенны. Это еще и «фидерные устройства», иными словами все то, что входит в АФУ кроме самих антенн. А это не так мало!

Передатчиков, как правило, на станции два. Для дублирования. Причем один работает, другой в резерве. А раз так, то надо уметь переключать антенны с одного на другой. Нужна целая группа специальных фильтров, для того, чтобы не пропустить на вход своего приемника энергию, излучаемую рядом стоящим передатчиком. И, наконец, надо иметь датчики для контроля рабочих характеристик всего АФУ. Это датчики «бегущей волны» - КБВ. Их конструкция была разработана в антенной лаборатории и в производстве их уже изготавливали.

И вот однажды, в один, который никак не назовешь прекрасным, день, один из инженеров, имевший к этим датчикам самое непосредственное отношение, зайдя к Файнштейну, не очень уверенным голосом, произнес:

С датчиками КБВ плохо…

- Что же это с ними может быть плохо? Расстройство желудка? - Пытался пошутить Михаил.

Нет, на самом деле плохо. Они с новыми передатчиками не согласуются.

Да иди ты! Как же это может быть? Почему же мы об этом раньше…

- Ну что толку сейчас об этом говорить? Раньше, не раньше, сейчас-то это какое значение имеет? Вот что делать? Станции -то уже в сборке, а датчиков у нас… есть одна мыслишка, да не знаю, подойдет ли?

Это какая же?

Да вот выкинуть этих самых «клопов вместе с диваном»

Это как же вас прикажете понимать?

- Так ведь эти датчики на работу АФУ влияния не оказывают? Нет. Только контроль. Лишний элемент.

- Вот спасибо, вот спасибо, разъяснил, а то я этого и не знал, - с деланным недоумением произнес Файнштейн,- А я то думал, что нашу схему АФУ грамотные люди разрабатывали… Нет, дорогой, этот номер не пройдет. От телеметрии отказываться не будем.

Михаил был, безусловно, прав. Но и такой датчик применить никто не согласится. Он на столько «врал», что по его показаниям совершенно исправный антенный тракт мог быть принят за неисправный. И наоборот.

В лаборатории собрались почти все, кто в то время не отдыхал после ночной работы. Идей было высказано не мало, но ни одна не была принята, ни одну нельзя было счесть за «ту самую». Оставалось только одно, радикальное, но, по всему разумению, не реальное: делать новые датчики КБВ. Смешно говорить! Новые!

Ведь для того, чтобы их сделать, надо их еще «порисовать», рассчитать, сделать макеты, проверить, убедиться в том, что все характеристики этого нового датчика именно такие, как нужно, потом разработать чертежи для производства, а это не то, что эскиз для лаборатории, изготовить, испытать…

Господи боже мой! Сколько же времени на все это надо? А выход-то только один - новый датчик.

У Главного конструктора собрались в 9 00. Да, у Бабакина. Что поделаешь, на то и есть Главные конструктора, чтобы находить решения таким вопросам, которые никак не хотят решаться. Порой быть может не только за счет своего опыта и знаний, а и за счет смелости, быть может, и риска.

В нашем Главном успешно сочетались две стороны, часто не сочетающиеся в людях. Он был и одаренным ученым, прекрасно разбирающимся в сложнейших теоретических вопросах, и, наряду с этим, блестящим инженером, способным мыслить практически. Его эрудиции приходилось ни раз удивляться и нам, работавшим с ним не один десяток лет, что же было говорить о впечатлениях коллег из смежных организаций, которые только начинали его узнавать как Главного конструктора космических станций.

Он свободно разбирался в самых разных областях техники, порой в таких, к которым до последних двух - трех лет он и отношения никакого не имел. И не случайно к нему зачастую шли не только потому, что он был Главным конструктором, но и потому, что он был для нас, и, прежде всего для нас, авторитетом.

Докладывали о сложившемся положении «по чинам». Но такой порядок, как это обычно и бывало, когда разбирался какой нибудь сложный технический вопрос, быстро сломался. Головы склонились над столом, спины теснились около доски на стене, говорили все, кто имел возможность в силу не только служебного положения, но и просто знаний и опыта, что нибудь предложить дельного.

Узнав, что у Бабакина идет разговор с «именинниками», а антенщики, действительно в то время были таковыми, в кабинет постепенно заходили и не приглашенные на тот разговор, но, по их собственному мнению, имевшие к нему самое непосредственное отношение. Кто бы что не говорил - ясным было одно: датчики КБВ необходимы, это раз, и их надо делать заново - это два, и времени для этого нет - это три. Достаточно? Вполне.

Георгий Николаевич принял такое решение: нарушим все традиционные последовательности технологического процесса - проектирование,

конструирование, изготовление и испытания - все делать параллельно!!! Да-да! параллельно!

- Так вот, братцы, создадим комплексную бригаду из антенщиков, конструкторов, технологов, производственников, испытателей. Все вместе. Ясно? Всем одна задача. Срок? Ну что я скажу? Сами понимаете, какой тут можно назвать срок. Срок - вчера! Вопросы будут? Михаил Борисович, бригаду возглавить вам, как главным виновникам…

Ну, Георгий Николаевич, почему же это мы виновники?

- Не хотите «виновниками», так как главным заинтересованным лицам. Согласны? Важно чтобы дело было сделано. А уж виновники вы, или «дядя», это мы установим…

Не надо было никаких приказов и распоряжений о каких-то сверхурочных работах и согласований с профсоюзами. Все прекрасно понимали, что в конце рабочего дня домой ходить совсем не время. Дни и ночи в лаборатории за приборами. Не так просто сделать этот злосчастный датчик! А тут еще праздники, как на грех. На календаре ноябрь. Радиотрансляция - динамик на стене - вот единственное, что связывало антенщиков с внешним миром. А жизнь там шла… Кто-то к кому-то приходил в гости, кто-то с кем-то, чем-то чокался…

- Вроде получается…- Робкое признание в тот вечер прозвучало, ей богу, как самый праздничный призыв, как самый дорогой тост!

Проверили, еще и еще раз. Получилось!

Новые датчики КБВ были сделаны и на сборку станций не опоздали.

Это тоже маленький эпизод из жизни и работы антнщиков.

А тем временем на вышке продолжалась настройка. И ей бы уже пора подходить к концу. Но на одном из многочисленных графиков, нарисованных Зиночкой, лаборанткой, первой помощницей настройщиков, Арнольдом Маркиным были обнаружены некие подозрительные «провальчики» в диаграмме направленности малонаправленных антенн Скоро было выяснено, что эти «провальчики» создает параболический рефлектор остронаправленной антенны.

Но ее на другое место передвинуть невозможно, и в другом направлении не повернешь. Что же делать? Диаграмму направленности нужно подправлять.

Приуныли. Затылки скребли так, словно в этом была необходимость отнюдь не производственная. Так, или иначе, но однажды вечером, один из наиболее гениальных в тот момент, не выпуская из головы пальцев правой руки, левой поманил своих коллег, и, молча показал на лист бумаги, лежавший перед ним на столе. На листе без труда можно было различить сделанный от руки эскиз той злосчастной малонаправленной антенны, но в нижней ее части был пририсован небольшой кружочек. Да, такой элементарный кружочек! А рядом с этим листом можно было заметить еще листа два, испещренных расчетами и подобием какой-то диаграммы направленности.

- Ну и что вы можете нам доложить?- Задал вопрос Файнштейн, резко втянув, по привычке, носом воздух. (Была у него такая привычка)

- Да вот,- как-то безразлично ткнул пальцем в эскиз гениальный товарищ, словно это было что-то безмерно ему надоевшее и совсем-совсем ненужное.- Мне кажется, что этот кружочек должен сыграть роль рефлектора. Я вот прикинул, получается, что должен. А раз так…

- Раз так, то дальше можешь умолкнуть, дальше… братцы, да ведь это идея! И-де-я! Ведь этим рефлектором все можно подправить! И сделать-то его - тьфу! Родной мой, дай я тебя поцелую! - Восторженно закончил тираду один из инженеров.

- Жену свою целуй, полезней будет… - проворчал Файнштейн, наклонившись над столом, продолжая внимательно разглядывать эскиз.

- Слушайте-ка, мне кажется, что здесь действительно что-то есть, черт возьми. Пожалуй, и заявочку на «новость» можно оформить. Ни в книгах, ни в чертежах я не встречал таких конструкций… Но это потом. А сейчас,- он поднял голову,- братцы, давайте-ка быстро эскиз. Надо заказать макет.

- Зачем макет? да мы сам сейчас этот кружочек вырежем и на вышке проверим.

Рефлектор сделали в тот же день и на вышке вновь сняли диаграммы. И надо было видеть счастливые лица всей антенной компании, когда самописец, вычерчивавший замысловатую «бабочку», в месте бывшего «провальчика» вычертил плавную, красивую линию.

Нет, конечно, на этом не закончились ни злоключения, ни борьба с ними во всех антенных проблемах новых «ВЕНЕР», а рядом рождались антенны и для «ЛУН» и для «МАРСОВ». Были и бессонные ночи и наполненные то пессимизмом неудач, то оптимизмом найденных решений дни, были и приятные и неприятные разговоры с Главным конструктором и на оперативках у главного инженера или директора. Все было.

Но главное то, что антенны были созданы, и не одних антенщиков в том была заслуга. После того, как проверенный образец антенны или других элементов АФУ подтверждали свои электрические и радиотехнические характеристики, в дело включались конструкторы и, прежде всех опытнейший Анатолий Гречкин. Им создавать такую конструкцию, которая сохраняла бы все свои эталонные радиотехнические характеристики и пари этом выдерживала бы все полетные нагрузки, вибрации, температуры.

И не только сами антенны, а вместе со всей станцией, на своих законных местах. И здесь, порой, не все проходило гладко, и нужны были какие-то уточнения, изменения. Хватало забот и технологам, да и материал какой нибудь, отнесенный нашими снабженцами к категории «экзотических», не сразу появлялся в производстве.

Многотруден путь антенн на Земле. Но это все для полета, для тех десятков миллионов километров наших «ВЕНЕР», «МАРСОВ», холода и жары наших «ЛУН».

Беспокойная, полная задач и проблем, интереснейшая работа у этих людей, которых у нас зовут просто: антенщики.

* * *

- Диана Павловна, ну что это такое? Ведь вы же прекрасно знали, что в ПВУ никаких изменений вносить не разрешалось! - Михаил Файнштейн рассердился не на шутку.

…ПВУ. Всего три буквы. Для кого-то ничего не значащие, непонятные, а для кого-то родные. Если только это слово употребимо для определения отношений людей к неодухотворенным их творениям. Опыт показывал - употребимо.

ПВУ - программно-временное устройство. Разные авторы в популярных очерках и заметках в те годы именовали его то мозгом, то сердцем космической станции. Не будем спорить. Прибор важный.

В двух словах о его важности. ПВУ положено командовать работой многих бортовых приборов. Командовать разумно, строго руководствуясь разработанной программой. Какому прибору и когда необходимо отдать тот или иной приказ, придумывают люди, а исполнять ему - ПВУ. Правда, наиболее рациональным в то время было не единоначалие. Командиров было, обычно, два. Но действовали они двуедино. Вторым командиром было радио - командная радиолиния.

Можно, в принципе, и с Земли руководить работой станции, однако она не всегда, не в любой момент над радиогоризонтом, в пределах радиосвязи с ней.

ПВУ. Сложная, простая ли это штука? Разная. Простейшее ПВУ, знакомое многим,- пожалуй, обычный домашний будильник. Его звонок в запланированное время - команда. Хочешь, не хочешь - вставай. Устройство элементарное: всего с одной командой, суточным заводом и точностью минут в пять. А если требуется не одна команда, а десятки, и работать без остановок не сутки, а сотню суток, и с точностью не в пять минут, а в доли секунды? Вот это ПВУ. Это, конечно, не часы со звонком. Это сложный, по тем годам, электронный прибор.

У нас подобными приборами занималась группа инженеров, и возглавляла ее Диана Павловна Никитинская, женщина достаточно властная, весьма грамотная, хороший инженер, работавшая уже далеко не первый год, еще при Лавочкине, и при всем том обладавшая счастливой способностью оставаться ярким представителем того пола, который по привычке кое-кто продолжал считать слабым. То было заблуждение, да еще какое! Как Диана Павловна держала в руках группу - не берусь судить, но ни один раз ее «мальчишки и девчонки» (так она называла своих сотоварищей и, наверное, имела на это право - инженеры действительно подобрались все молодые) занимали классные места в бывшем в то время модным, если не обязательным, соревновании между отделами, лабораториями и группами. И не случайно, и не по знакомству… Все задания выполнялись, и выполнялись с инициативой, любовью, и не с показными - от души.

Уж правда или нет, но говорил мне как-то Михаил Файнштейн, что Диана Павловна именует ПВУ «Прибором Величайшего Удовольствия». По всей видимости, для нее самой это действительно было так.

Диана Павловна была однолюбом, притом горячим и беззаветным. Уж если любить - любить сильно, страстно, отдавая всю себя. Бывает такая любовь и к предметам неодушевленным. К делу, К профессии. Святая любовь!

Волею судеб, по наследству от Сергея Павловича Королева, при передаче нам работ по венерианским станциям, сложилось так, что ПВУ делали не на нашем предприятии, а в смежной организации. Но хозяевами его электрических схем, чертежей, методик испытаний оставались инженеры группы Никитинской. Раньше, у Королева, такие ПВУ летали и нареканий никаких не вызывали.

Время, тем не менее, шло вперед, шла вперед и техника. Появились более совершенные методы и более надежные «кирпичики» - электрорадиоэлементы. «Мальчишки и девчонки» Дианы Павловны, конечно же, следили за технической информацией, за всеми новинками. В такой ситуации неизбежно искушение: а не заменить ли что-либо из старого? И вот вся группа во главе со своей начальницей «заболела». Диагноз поставить было не сложно: трогать, или не трогать ПВУ?

Советоваться до поры до времени они ни с кем не рискнули. Особенно со своим непосредственным начальством - Михаилом Файнштейном, опекавшим кроме антенн и это направление деятельности КБ-5. Знали, что он им скажет: дополнительные хлопоты и заботы? Не дай бог! И других хватает. ПВУ работало? Работало. Не трогать. Правда, Михаил, пару раз заходивший в их лабораторию, с неким недоумением поглядывал на распотрошенные части одного из «нелетных» ПВУ, достаточно беззастенчиво показывавшее свое разноцветное нутро. Но все, словно сговорившись, отводили глаза в сторону.

К его недоумению однажды прибавилось чувство настороженности. В кабинет вошла Диана Павловна. Она молча положила ему на стол служебную записку с просьбой пропустить в ОКБ пять инженеров ее группы в субботу и воскресенье.

В те годы такое не очень приветствовалось.

Это зачем? Что за срочность такая? Потом отгулы давать?

- Да не попросим мы отгулов, не волнуйтесь, пожалуйста. Я бы и не пришла, если бы ваше разрешение не понадобилось.

Михаил подумал минуту и, потеребив нос, записку подписал. Чуть задержавшись в дверях, Диана Павловна, ничего больше не сказав начальству, как-то наискось махнула рукой и вышла.

В тот момент Михаил заподозрил, что что-то зреет, но эта, пока ничем не подкрепленная, догадка вскоре была вытеснена другими заботами.

Примерно через год, зашел у меня с Никитинской разговор о делах ПВУ-шных.

- Вы помните, что на «ВЕНЕРЕ-4» ПВУ действовало прекрасно, и, безусловно, трогать его не было никаких оснований. Но ведь порядок работы некоторых новых приборов наших «ВЕНЕР-5 и 6» изменился, да и состав научных приборов стал другим. Хотите или не хотите, а что-то нужно было предпринимать. Как только вся картина обрисовалась, и все вопросы с прибористами были выяснены, нам стало совершенно ясно, что прежнее ПВУ с такими задачами не справится.

Думали-думали, ломали-ломали головы - выходов два: или разрабатывать какое-то дополнительное ПВУ, а это значит искать ему место в приборном отсеке, воевать за килограммы, или… усовершенствовать старое.

- А ведь это бесплатно не получится? - спросил я

- Конечно. Но если применить новые элементы, которые появились, и приложить знания и желание, то можно было и вес и объем не менять. Это было намного сложнее. Но время! Уж кому-кому, а вам-то напоминать об этом нечего. И вот мы собрались как-то вечером, я бы сказала, полустихийно! - Диана Павловна задорно улыбнулась, - Сошлись на том, что старое ПВУ нужно переделывать. И главное - чтобы изменения, которые мы придумали, производству дались бы как можно легче. Надо было все проверить на макете, и не один раз. Вот об этом и говорили мы на том импровизированном производственном совещании.

- А почему вы тот разговор так именуете? Разве то не было действительно производственным?

- Да как вам сказать? Сами знаете, часто в «плановых» совещаниях по-настоящему производственных разговоров и не ведут. Что греха таить! Ну, конечно, и мы виноваты. Но вот такой активности, как тогда, я еще у своих ребят не замечала. Может, потому, что начальства не было?

- Уж так-то вы своего начальства боитесь…

- Не то, чтобы боимся, а так как-то проще. Все свои. Так мы и договорились. Со следующего дня каждый взял под личный контроль по блоку ПВУ. Каждый должен был решить, что и как выгоднее, что и на что поменять, что трогать, а что оставить. И вот что я отчетливо первый раз в жизни поняла: если у тебя в группе 12 человек и они все, как один, болеют за дело, то это далеко не сумма возможностей каждого. Это во много раз больше. А мы, как семья, причем семья дружная.

- Диана Павловна, но ведь ребята у вас в основном молодые. Что же они какие-то особенные, что ли? Уж такие «ответственные», что ни о чем другом и не помышляют? «Дело и только дело»? Не верю…

- А я разве так говорила? Конечно, как все. Думаете, у нас и шуток не бывает? Дни и ночи так и сидим над заданиями? Ну да… А время-то тяжелое было: и вечерами, и по субботам и по воскресеньям работали. И вот как сейчас, помню… Сами ребята постановили: «Не пищать!» А если кто недоволен и хочет пожаловаться начальству, то бишь мне, то для этого выделяется только один час, с 15 до 16 каждый день. Помню, однажды прихожу в нашу комнату - полдня я была в другом здании, и вижу картину: два наших инженера, Наташа и Света, привязаны к спинкам стульев рукавами халатов! У девчонок чуть не слезы на глазах, но молчат, не жалуются. Значит наказаны по заслугам. Даже в отведенный час не пожаловались. Промолчали. Потом оказалось, что накануне они вернулись после обеденного перерыва с букетом… одуванчиков. А ребята с каким-то пультом возились, он открытым на столе стоял. Девчонки подошли, что-то по поводу своих коллег сострили и то ли нарочно, то ли невзначай на букет дунули: дескать, тьфу на вашу работу! Летучки разлетелись - и на пульт, и под крышку! Пришлось двум нашим Анатолиям все вычищать. За это и наказали Наташу и Свету. Сами. И решение вынесли: на работе вредными «розыгрышами» не заниматься!

А в один из праздничных майских дней отправились всей группой в лес и всех своих чад и домочадцев забрали. Развели костер до неба, песни пели, шашлыки жарили, танцевали. И там у каждого обязанность была. Кто что мог лучше остальных делать, тот и делал…

А тогда, в те дни… Электрическая схема ПВУ была откорректирована, чертежи исправлены, макет готов. Когда появилась твердая уверенность, что все задуманное реально и не доставит производству у нашего смежника больших хлопот, Диана Павловна положила на стол Файнштейну увесистую папку с чертежами и схемами. И пришлось Михаилу Борисовичу потратить не один час, чтобы самому убедиться, что действительно, все, абсолютно, выполнимо, принципиально правильно, и что можно смело не только подписывать документы, но и отстаивать у зама главного, то есть у меня.

Но тогда еще ставить точку было рано. На том еще не заканчивалась миссия ПВУ- шников. То была предыстория! Дальше тревоги и заботы в производстве у смежников, настройка, а после настройки испытания и на вибростенде, и в термокамере, и на всем том, что, в конечном счете, показывает, достоин ли прибор быть установленным на космической станции.

И опять-таки, не глядя порой на часы и листочки календаря, инженеры из группы Дианы Павловны были и главными исполнителями, и главными вдохновителями. А потом началась жаркая пора в КИС-е. А еще перед этим не день и не два надо было продумывать и согласовывать с ПВУ-шными «контрагентами» все необходимые изменения в инструкциях для комплексных испытаний. И тем же Наташе и Свете, и тем же Анатолиям, и Виктору Павловичу, наверное самому старшему в группе, и молоденькой Эллочке те дни «боев» за свое детище очень долго помнились.

Да не только производство и КИС. Был и космодром. И дикий среднеазиатский мороз. И песок на зубах. Степной песок, перемешанный словно раскаленным пронизывающим ветром. В завершении - старт! Тревоги и ожидания каждого сеанса связи: как-то там, на станции ПВУ? Как-то оно справляется со своими обязанностями?

ПВУ. Простая, сложная ли штука?

* * *

Вот так очень коротко о наших конструкторах (нескольких…о всех разве напишешь?) нескольких из многих десятков самых разных, и, механиках, проектирующих различные механизмы, и «корпусниках», чей труд создает основу конструкции космической станции, и прибористах, задача которых весьма не проста, и технологах, кому выпала судьба создавать конструкцию не самой станции, а, порой, не менее сложной специальной оснастки - приспособлений, без которых самые многоопытные производственники не смогут превратить чертеж в живой металл, в прибор, в антенну…

Технологи… Это не только конструкторы, это и разработчики всего процесса изготовления и одной простенькой деталюшки и самого большого и сложного - сборки всей космической станции.

С Ядвигой Александровной Кучинской мне пришлось познакомиться чуть ли не с первых дней сборки новых «ВЕНЕР». О том, что в отделе главного технолога есть такой сотрудник, да не просто сотрудник, а заместитель главного технолога, я знал. Но пока не встречались. Не пришлось.

Не помню того вопроса, что свел нас в цехе главной сборки. Признаюсь, я как-то предвзято относился к женщинам-руководителям на производстве. Каюсь.

Казалось, что уж очень не женское это дело, руководить процессом сборки космических станций. И тогда, после нашей первой встречи, я еще больше утвердился в своих предвзятых мнениях. «Ну и характерец!» думалось мне,-

«С таким характером «каши не сваришь…Сразу претензии…Сразу в атаку: «Вы, конструкторы, что это вы себе позволяете, понапридумали здесь, а как все это делать?» - не выходили из головы горячие тирады очень миловидной женщины.

Короче: союза конструкторов и технологов в моем лице и лице Ядвиги Александровны, хорошего взаимопонимающего союза на первой встрече не состоялось. Нет. Помню, пытался я отшутиться, выдав экспромтом какой-то каламбур, но мой «ход» не был принят. Она даже не улыбнулась.

К счастью период «холодной войны» был весьма кратким. Мне кажется обе стороны поняли, что надо искать «конструктивные предложения». Мечи убрались в ножны. Следующая встреча была менее воинственной. Впрочем, я все же с некоторой опаской поглядывал на взрывоопасного собеседника, не пытаясь острить и выходить за пределы общепринятых технических формулировок.

Этот путь довольно быстро привел к улучшению взаимопонимания, и ни одна, ни другая сторона непримиримыми врагами себя не считали и родившийся когда-то шутливый лозунг: «Бей конструкторов! » «Дави технологов!» дословного применения не нашел.

Технология. Древние греки так именовали науку о мастерстве. Не только в древности, но и в наши дни технология великая вещь. Что делать и из чего - решает конструктор. А вот как делать, чем делать - это одна из задач технологов. И вот всем этим процессом при окончательной сборке космических станций в цехе №4, у Бирюлина, и руководила Ядвига Александровна Кучинская.

Главная сборка - ответственейший этап, как она могла справляться с такой работой, поначалу я понять не мог. Ну ладно бы где нибудь в парфюмерной, трикотажной, швейной, пищевой промышленности, - уж куда не шло. Но в космической!!!

А делала Ядвига Александровна это большое дело и делала здорово! Мужчинам на зависть. Хвалиться у нас не принято, но на одном торжественном собрании, которые в те годы нередко проводились по разным поводам местного и глобального значения, когда ее выбрали в президиум, и, она, покраснев от волнения, поднималась на сцену, заметили у нее на жакете два ордена: Трудового Красного знамени и «Знак Почета»…

А пришла Ядвига Александровна на наш завод к Лавочкину, в конце сороковых, окончив институт. Цель была ясной - стать конструктором в ОКБ. Кем же еще? Но в отделе кадров в те годы взгляд был иным. Встретил ее начальник того отдела Иван Федорович Вдовин, не очень ласково:

- Фамилия? - спросил начальник,- а имя? Так-так… Не русская? А родители где? Не знаешь? Нету?…Ах, нету! Так я тебе узнаю, я тебе их найду! В ОКБ не пущу. В цех пойдешь!

А родителей она действительно не знала. Отец с матерью, поляки по национальности, после Октябрьской революции перебрались в Россию. Отец воевал в частях Красной Армии, в 1920 году погиб. Мать батрачила и умерла, когда Ядвиге было 4 года. Это все рассказали ей чужие люди. Детдом близ Киева, потом добрые люди приютили девочку, дали возможность учиться в школе, но потом сказали, что помогать после школы уже не смогут. А девушка очень хотела стать инженером. Поступила в институт и одновременно работала - зарабатывала на жизнь. Окончила институт и пришла к нам на завод…

«В цех, так в цех…» - подумала девушка. Так и началось. Технолог в цехе сборки, потом начальник технологического бюро, заместитель начальника цеха, заместитель главного технолога…

Вот так сложилась жизнь Ядвиги Кучинской на нашем заводе.

Утром, не заходя в ОКБ, я пошел в цех, посмотреть, как идет работа. Кстати и с Василием Васильевичем Романовым встретиться. Были у меня вопросы к новому ведущему. На участке среди рабочих-сборщиков увидал Кучинскую.

А-а, вот и хорошо, что к нам пожаловали. Есть одно дельце…

Ну, уж сразу и дельце? Здравствуйте, для начала, что ли…

- Простите, товарищ н а ч а л ь н и к, здравствуйте! - И она грациозно протянула руку. Я нагнул голову, делая вид, что хочу ее поцеловать, но моя «дама»,(технолог поборол в ней чисто женское начало) покраснев, тут же отдернула руку. Ну что вы, на самом-то деле!..

- Ах, опять о деле? Ну ладно, давайте о деле. Но не забудьте, что и при деле я пытался быть джентльменом…

- Да ну вас… Я вот что хотела сказать, посоветоваться. Вчера пришел к нам на сборку начальник агрегатного цеха, пришел и молчит. А по лицу я вижу, что хочет что-то просить. «Что случилось?» - спрашиваю. Тут он и говорит, что каркасы солнечных батарей для «ВЕНЕР» по графику нужно отправлять на установку фотопреобразователей, и он решил их отправлять без предварительной регулировки на отсеке станции. Я ему говорю: «Ну, знаете, это уж слишком!» «А что мне делать, отсек для регулировки мне сейчас никто не даст. Он занят на сборке. Если ждать и все делать по вашей технологии - сборку сорвем…

Да, положеньице…- пробормотал я.

- Я понимаю, что положеньице. Но ведь без подгонки на отсеке нельзя, если что нибудь не подойдет…

Почему же это вдруг не подойдет? Если все сделано по чертежам…

По чертежам-то, по чертежам, но там допуски есть. Надо посмотреть.

Правильно. Это и есть как раз ваша технологическая задача.

- Вот спасибо, а то я не знала. - И Кучинская слегка поклонилась,- так вот мы всю технологию посмотрели еще раз, и решили, что ее можно изменить. Романов об этом знает. Он не возражает, а вот Перминов не согласен. Я бы хотела, чтобы вы с ним поговорили.

- Ядвига Александровна, дорогая, а я то тут причем? Ведь это по части Ишевского, мое-то дело - электроны!

- Это я знаю. Но Ишевский второй день в командировке, а ждать нельзя. Время-то идет…

Сомнения Володи Перминова на тот раз удалось рассеять довольно быстро, и предложение технологов было принято.

Это так, маленький эпизод из наших взаимоотношений «конструктор-технолог». Не всегда они кончались мирным исходом, бывало и так, что в ход пускалась «тяжелая артиллерия» - Главный конструктор, главный технолог, главный инженер. Но важно одно: всегда находилось нужное решение, нужный компромисс, и дело шло дальше.

В конструкторском бюро десятки инженеров, расчетчиков, техников самых разных специальностей. И в возрасте и совсем молодые. Десятки способностей, характеров, умений, опыта, интуиций, интересов. Проза и поэзия, смелость и осторожность, честолюбие и патриотизм. И не всегда трогательное единение мыслей и чувств. А результат? Рождается космическое чудо, во всех деталях тщательно продуманное, гармоничное, целое, словно сотворенное одним гениальным человеком.

Считается, что одним из основных условий прогресса техники является большая эффективность каждого нового изделия по сравнению с предшественниками. Создателям космических аппаратов как никому другому приходится выступать не только в роли приспосабливающих известные технические решения, но быть одновременно и изобретателями.

Здесь речь шла о работе конструкторов и совсем не потому, что их работа самая сложная, самая ответственная. Нет, конечно. Специалистов, создающих космическую технику не расставишь по ранжиру ответственности и интересности.

Каждый из большой армии служителей космоса, космонавтики, по своему ответственен и интересен, будь то баллистик, тепловик, электрик, энергетик, двигателист, или радист, и технологи и мастера-золотые руки - да разве перечислишь всех тех, кто создает космическую технику?