* Это правило позволило в будущем создать самые мощные ракетные двигатели в мире. Они устанавливаются на всех первых ступенях и большей части вторых ступеней наших отечественных ракет: королевской семерке, более пятидесяти лет применяемой для запуска пилотируемых кораблей, Челомеевской УР-500 «Протон» для вывода на орбиту межпланетных станций, на Янгелевских боевых межконтинентальных машинах, а также на ракете Энергия — лебединой песне — ракете собственной конструкции.

Характеристики некоторых двигателей уникальны: давление в камерах сгорания достигает 150 атмосфер при температуре свыше 3500 градусов по Цельсию, удельный импульс (косвенно характеризует степень использования энергетических возможностей применяемых компонентов топлива) — 352 с, в качестве топлива используются кислород-керосин, азотная кислота — несимметричный диметилгидразин и даже фтор-водород.

Несмотря на суровые события — арест перед самой войной по клеветническим доносам сослуживцев, отказ от него, как врага народа, жены, работу в «шарашке», то есть в ОКБ, подведомственном НКВД, Валентин Петрович оставался воплощением традиционных качеств русского интеллигента — спокойным, уравновешенным, уважающем мнения и взгляды других, доброжелательным, строящим отношения с сотрудниками на основе общих деловых интересов. Правда, и Бекетов, надо отдать ему должное, ведет себя с его конструкторами очень деликатно и доброжелательно.

Всех подчиненных Глушко собрали из лагерей, разбросанных по всей стране, и свезли сюда по распоряжению товарища Сталина, приказавшему найти оставшихся в живых ученых, инженеров, военных — стране нужно было разрабатывать новое оружие, самолеты, танки, воевать, наконец, и воевать так, чтобы победить.

Вот и теперь, сообщив о самолете и сделав вид, будто занят срочными пометками в документации, а на самом деле дав сослуживцам минуту-другую обменяться мнениями, Глушко сказал:

— Судя по выступлениям товарищей, степень отработки всех систем нашего мотора достаточно высокая для начала летных испытаний. Учитывая сложившуюся ситуацию, прошу вас срочно подготовить предложения по установке системы привода насосов на самолет конкретного типа — Пе-2.

Сергей Павлович Королев, в то время руководитель группы № 5 ОКБ, уточняя детали, перелистывал страницы сопроводительной документации к самолету Пе-2 с заводским номером 15/185.

Самолет этого типа проектировался вначале как двухмоторный истребитель. Но на испытаниях он не показал требуемых скоростей, появились его модификации Пе-3 и Пе-3 бис (летчики их называли Пе-3 «ибис...»), а вскоре вообще отказались от идеи двухмоторных истребителей, и Пе-2 стал пикирующим бомбардировщиком. И хотя теперь, во время войны, Пе-2 был основным фронтовым бомбардировщиком ВВС, некоторые пилоты, приезжавшие с фронта на завод за получением новых самолетов, считали своим долгом посетить кладбище и выстрелить из пистолета по памятнику Петлякову.

По легкому оживлению за спиной Королев понял, что в комнату вошел Васильченко, пилот, которому поручены испытания машины.

В ожидании решений по перекомпоновке самолета, Васильченко проводил полеты на флаттер и баффтинг, когда приходилось пикировать с убранными воздушными тормозами, развивая скорость до 600 километров в час или «ползти» медленно на грани сваливания в штопор.

Конечно, каждый тип самолета до принятия на вооружение проходит аналогичные испытания. Но в серийном производстве машины могут несколько отличаться друг от друга, поэтому нужны были данные по конкретному экземпляру.

Доминик Доминикович Севрук со своей группой пересчитывал показания самописцев для приведения зарегистрированных в полете результатов к единым условиям, отрабатывал методику расчета.

Васильченко протиснулся между плотно стоявшими кульманами, протянул для приветствия руку:

— Полеты на снятие характеристик закончены, Сергей Павлович. Можно начинать перекомпоновку самолета.

Королеву вспомнилась первая встреча с летчиком, положившая начало дружеским отношениям между ними.

Он тогда на аэродроме осматривал заправочную тележку для азотной кислоты. Им выделили место километрах в полутора от остальных сооружений летной станции. Самолет, закончивший «облет» после выкатки из сборочного цеха, выполнил посадку и, разбрызгивая мартовскую хлябь, подрулил к их стоянке. Моторы остановились, в носовой части самолета открылась крышка люка, и по ней из кабины выбрался летчик в унтах и меховом комбинезоне, делавшем его фигуру по-медвежьи неуклюжей.

Летчик в ожидании своих спутников не спеша снял шлемофон и предстал перед Королевым молодым русоволосым парнем.

— Капитан Васильченко, — сказал он и, увидев доброжелательный взгляд Королева, добавил: — Александр Григорьевич. А это, — представил он своих спутников, — летчик-испытатель Пальчиков и техник Харламов.

— Ну что ж, товарищи, с прибытием, — пожал им руки Королев. — Размещайтесь, отдыхайте, а завтра начнем работать.

Назавтра у Севрука готовилось очередное стендовое испытание РД-1, и Королев назначил летчикам время встречи.

Испытательный стенд размещался в одноэтажном бетонном помещении, здесь же, на краю летного поля. Люди, не связанные непосредственно с аппаратурой запуска мотора, могли наблюдать за ходом эксперимента, стоя поодаль прямо на улице под защитой кирпичной стены. Собственно, они могли видеть только струю пламени, вылетавшую под углом из-за этой стены, да слышать непонятный, но оглушительный рев.

Королев встретил летчиков в назначенное время и, в ожидании запуска, вкратце рассказал о задаче, стоявшей перед ними.

Из стенда, заставив вздрогнуть даже искушенного Королева, вырвался язык пламени, и мощный шипящий звук, напоминавший одновременную работу тысяч примусов, заполнил собой все вокруг. От него подрагивало в груди и парализовало волю: человек стоял, будто зачарованный необычностью и мощью наблюдаемого зрелища.

Воздух, подсасываемый струей огня, поднимал с земли мелкие камни, песок, подсушенную предыдущими запусками траву, обрывки невесть откуда взявшегося рубероида, и они, причудливо кувыркаясь и вспыхивая, летели прочь.

Испытание оборвалось так же резко, как и началось, и в звенящей тишине послышался голос Королева:

— Подача компонентов отсекается одновременно электропневматическими клапанами.

Через пару минут из помещения стенда вышел Севрук:

— Вот наш мотор, — пригласил он летчиков, показывая на совершенно непонятное для них устройство.

Летчики, бросая удивленные, но вместе с тем, уважительные взгляды, на этот небольшой источник грохота и пламени, обошли стенд.

Наконец, Харламов спросил:

— А что, совсем без пропеллера?

Севрук пояснил:

— Перед вами ракетный мотор, использующий в качестве топлива азотную кислоту и керосин, подаваемые насосами в камеру сгорания, — он обвел жестом элемент мотора с темневшим отверстием.

Толстые стальные стенки, обрамлявшие отверстие. Были покрыты радужными разводами — свидетельством контакта металла с газами высокой температуры.

— При работе мотора температура в камере достигает трех-четырех тысяч градусов по Цельсию, — продолжал Доминик Доминикович. — Истекая через сопло, газы создают реактивную тягу, которая регулируется агрегатами автоматики. Степень готовности мотора к летным испытаниям высокая, но возможны неожиданности, это серьезный мотор с очень серьезным окислителем — азотной кислотой, бак с которой будет находиться на борту самолета. По расчетам, прирост скорости бомбардировщика должен составить 70-80 километров в час. Работа очень опасная, были случаи гибели людей.

А про себя подумал: «Не стану же я говорить этим молодым, цветущим ребятам, что по тем же расчетам в случае установки баков с керосином и азоткой самолет не сможет взять ни одной бомбы. Поэтому мы работаем на будущее; нам необходим опыт во всем — в проектировании и изготовлении моторов, баков, наземного оборудования, отработке методики испытаний, средств измерения параметров, выбору материалов, пригодных для работы в агрессивных средах, разработке методик работы с агрессивными компонентами, в том числе, требований по защите обслуживающего персонала, безопасной транспортировке компонентов. Конечно, и полеты, так как чем черт не шутит, может быть скоро и на ракетах придется летать, Словом, нужен опыт эксплуатации, хотя все очень и очень опасно. Не стану говорить и о том, что здесь все же лучше, чем на Колыме с ее пятидесятиградусными морозами, когда, кажется, сама душа сжимается до предела и дрожит в полубессознательном состоянии. А самое теплое место на земле — контора начальника. И не поймешь, радоваться или плакать, если вызывают туда. Зайдешь в контору и едва вдохнешь живительного тепла, как «костоломы» завалят тебя на пол. А потом оборзевший от водки, но в сущности такой же несчастный, как и заключенные, начальник, чья жизнь безвозвратно пропадает на этой проклятой самим Богом земле, войдя в садистский раж, изо всех сил станет бить тебя по причинным местам. И ты будешь орать, так и не решив для себя: что больнее — боль или унижение?»

— Итак, Александр Григорьевич, вот что получается: вместо хвостового обтекателя на раме устанавливается камера сгорания и автоматика. В левой мотогондоле монтируется насосный агрегат с приводом от основного мотора через вал со специальной муфтой. В фюзеляже, над центропланом, баки с топливом, чтоб не нарушать центровку самолета, — Королев повернул компоновочный чертеж так, чтобы Васильченко было удобнее изучать его. — На первых порах приборы и оборудование запуска и управления мотором РД-1 будут расположены в кабине стрелка. У тебя будет только кнопка аварийного выключения, На всякий пожарный случай, причем, учти — это не только поговорка.

— А кто будет «заведовать» запуском? — спросил Васильченко.

— Летать будем по очереди — я и Севрук, — ответил Королев и представил себя в кабине стрелка-радиста перед запуском мотора: с одной стороны ревущий, готовый каждую секунду взорваться, монстр, а с другой стороны — бак с азотной кислотой, на котором почти еще и сидишь.

Что это было? Простая неосмотрительность или острая необходимость? Самоотречение или поступок, продиктованный чувством долга?

Почему конструкторы сами садились за пульт управления запуском в непосредственной близости от ракетного мотора, в кабину, где не было даже фонаря над головой? Кто из них знал, как будет с запуском мотора на высоте в условиях низкого атмосферного давления?

Ответ простой: это была их работа, это были первые наивные шаги по большой, бесконечной дороге в космос. И наверняка, провожая Гагарина в первый настоящий космический полет, Королев вспомнил те давние полеты, так как почти двадцать лет тому назад во всей полноте прочувствовал на своей шкуре опасность и непредсказуемость каждого полета на Пе-2.

Самолет стоял на бетонной площадке хвостом к наклонной отбойной стенке. Харламов закончил заправку баков компонентами топлива, проверил и законтрил пробки на заправочных горловинах.

К фюзеляжу между крылом и хвостовым оперением приставили стремянку, и по ней в кабину стрелка-радиста поднялся Севрук в шлемофоне и полетных очках. В тот день предстоял наземный запуск РД-1 и проверка его систем после установки на самолет.

Харламов откатил подальше заправочную тележку, проверил установку колодок под колеса и нырнул под крылом к хвостовому оперению.

Там фюзеляж охватывался широким ремнем к которому, в свою очередь, были прикреплены чугунные слитки — чтобы самолет не скапотировал, ему пригружали хвост.

Глушко, Королев и еще несколько человек, подготовивших запуск, стояли поодаль, как им казалось, на безопасном расстоянии.

Отсюда было видно, как Васильченко поднялся в кабину и сел на место пилота из предосторожности не закрыв люк. Шлемофон он надел уже находясь в кабине — связь перед запуском была отлажена, и не следовало разъемы трогать лишний раз.

Выбросив клубок синеватого дыма, запустился левый мотор, потом крутнулся винт правого и вскоре оба мотора, прогретые, заработали ровно на среднем режиме.

Севрук, приподнявшись в своей кабине, осмотрел левую и правую стороны самолета и бетон под ним — протечек компонентов топлива не было.

Волнуясь так, как может быть в последние секунды жизни, он подал команду: «К запуску!» — и, как всегда, все вздрогнули от мощного звука и яркого пламени, рванувшегося из камеры сгорания ракетного мотора и заставившего маревом затрепетать воздух, размыв очертания самолетной стоянки.

Перед ними была та энергия, которая в будущем позволит этим людям превратить извечную мечту человечества в реальность — шагнуть в космос.

Первым на землю спрыгнул Севрук и, обойдя крыло, остановился у законцовки, поджидая Васильченко.

— Как ощущения, Александр Григорьевич? — спросил он, возбужденно блестя глазами, да и выражение лица у Севрука было таким, как у человека только что выскочившего из лап опасности.

— Ощущение такое, что, несмотря на бронеспинку, затылку жарко, а штанам мокро.

К ним спешили с поздравлениями.

«...Проверка надежности действия двигателя и отладка агрегатов и систем реактивной установки на самолете — запуск РД-1 на земле, выход на режим взлетной тяги, работа на режиме в течение одной минуты, взлет с работающим РД-1...»

Перед Глушко лежало задание на первый полет бомбардировщика с работающим ракетным двигателем и Валентину Петровичу надлежало подписать его.

Кто может сравниться с главным конструктором в момент принятия ответственного решения? Каким гражданским мужеством должен обладать этот человек, давая «добро» на новое дело?

Он выслушал доклады знающих специалистов по отдельным направлениям разработки — ими проверено и предусмотрено все, что можно предвидеть на данном этапе знаний и опыта. Но есть вещи, которые делаются впервые, есть границы, до которых все предусмотрено, а дальше? Что лежит за этими границами, которые необходимо расширить, если хочешь двигаться дальше? И подпись главного конструктора является добровольным согласием человека взять на себя всю полноту ответственности.

Глушко перевел взгляд на документацию со статистикой стендовой отработки РД-1, еще раз просмотрел ее, и по мере просмотра его уверенность в благополучном проведении испытания окрепла. Он взял вечное перо, подписал документ и поставил дату: 01.10.43.

Был серый осенний день. Высокая, но плотная облачность, затянула небо, хотя дождя, судя по всему, не ожидалось. Радовало и то, что сегодня не было отправки самолетов на фронт — другие самолеты не должны были взлетать или садиться.

Севрук занял место стрелка-радиста лицом к хвосту («задом наперед», шутили они), Королев — место штурмана за спиной Васильченко, Васильченко запустил моторы и характерным жестом, как делают все пилоты, показал Харламову, что можно убирать колодки. На старте самолет развернулся в направлении взлета и остановился, удерживаемый тормозами.

В наушниках щелкнуло, и иссушенный ларингофонами до бесстрастности голос Васильченко доложил:

— Основные на режиме.

Это означало, что можно запускать РД-1. Севрук открыл вентили и включил зажигание. Мотор запустился нормально, и Севрук, проверив показания приборов, разрешил взлет.

Самолет взял с места с таким ускорением, что Севруку пришлось упереться руками в обрез кабины. Скорость нарастала, сбоку частоколом замелькали служащие охраны завода, которых расставил вдоль полосы Бекетов, чтоб зафиксировать место отрыва самолета.

И вот машина в воздухе. Севрук поудобнее уселся на парашюте и, поправив планшетку, притянутую резинкой к правому бедру, приготовился записывать параметры.

Но едва ли самолет успел набрать и сотню метров, как позади его, будто отмечая траекторию полета, стали вспыхивать беззвучные беловатые шары — по ним били зенитные орудия и все, что могло стрелять вверх. Особенно хорошо были видны вспышки из стволов орудий, установленных на черных крышах цехов.

— Сейчас собьют, — мелькнула мысль, тут же уступив место другой.

— Нет, не собьют! Если РД-1 не откажет, то не собьют. Нас приняли за немцев. Все батареи ввели в приборы упреждения зенитным огнем данные «обычного» самолета, наверное «мессершмита-110», похожего на нашу «пешку». Значит, зенитчики ввели в приборы его скорость. А мы летим, пока работает РД-1, почти на сотню километров в час быстрее.

— Что там за переполох? — громыхнул в наушниках голос Васильченко.

— А ты, капитан, был на фронте и не знаешь, что за переполох? — вопросом на вопрос ответил Севрук. — По нам бьет вся ПВО города. Непривычно, видать, смотрится наша «пешка» с таким ярким хвостом.

— Так я отверну? — спросил Васильченко. — А то собьют.

— Взлетай, как взлетаешь, не отворачивай, тогда не собьют.

Вспышки по-прежнему отставали от самолета. В минутной паузе чувствовалось недоверие пилота к совету Севрука. Но как только минута благополучно миновала, спокойный голос Васильченко констатировал:

— И вправду не могут сбить. Но проверку готовности мы им устроили.

Обстрел прекратился, когда они были на высоте шесть тысяч метров далеко за городом.

— Капитан, — выключив РД-1, сказал Севрук, — мы проделали только половину пути, нам предстоит еще вернуться. Мой тебе совет на случай, если Бекетов не догадался позвонить в ПВО: спикируй возможно ниже и иди к аэродрому так, чтобы колеса сбивали траву. Помнишь, справа от аэродрома есть церковь? Так мы должны лететь ниже ее колокольни. А я посплю.

— Я тебе посплю! Ну-ка покажись мне, — между обшивкой фюзеляжа и баками с топливом для ЖРД был небольшой просвет. — Да ты без маски! — удивился пилот.

Севрук только сейчас понял, почему его клонит ко сну: он забыл надеть кислородный прибор.

Это была единственная воздушная тревога, объявленная в Казани за всю войну.

— Как ощущения от полета, Александр Григорьевич? — задал традиционный вопрос Севрук.

Тогда и родилась знаменитая фраза, повторяемая многими пилотами, летавшими на машинах с ЖРД:

— На такой машине летать, что тигрицу ...бать: и страшно, и никакого удовольствия.

Полеты с ЖРД постепенно становились обычным делом. Теперь мотор включали на разных высотах и по несколько раз кряду.

В отчете летчика-испытателя А.Г. Васильченко появились такие слова: «...пилотирование самолета с включенным РД-1 и без него одинаковое. На выдерживании улучшается поперечная устойчивость, угол набора высоты увеличиваемся. Включение РД-1 в горизонтальном полете создает давление на штурвал в сторону кабрирования до установления скорости. Дополнительные вибрации и тряска отсутствуют...»

Оставалось проверить запуск на больших высотах. Тут двигатель капризничал, предстояло разобраться в причинах этого явления.

— Доминик, дай-ка я слетаю, — Королев застегнул молнию мехового комбинезона. — Вот только мой шлем остался в ОКБ, в ящике стола.

— Давай я кладовщицу попрошу сбегать за ним, — с пониманием отнесся Севрук, знавший, что Королев летает только в своем тоненьком, без меха, потертом шлеме еще со времен полетов на планерах в Коктебеле.

— Ладно, одолжи мне твой, — попросил Королев техника. — Взрослые люди, а все в дурацкие приметы верим!

Стартовали теперь обыденно — без зрителей и пушечного салюта — все привыкли к их полетам.

Машина набирала высоту, лежа в вираже так, что конец ее левого крыла обводил невидимым кругом территорию завода. Ровная работа моторов, шум протекающего мимо упругого воздуха, воздушный океан, начинавшийся тут же, стоит только протянуть руку, мощные вихри облаков, столбами подпиравшие синеющее вверху небо, — все это необъяснимым образом создавало восторг полета, и это — момент истины. Рутина осталась на земле, а все заботы стали мелкими и ничего не значащими.

— Высота семь тысяч, — отвлек Королева голос Васильченко. — Даю площадку.

Самолет шел курсом на восток. Через остекленную носовую часть кабины пилоту было видно, как бублик антенны радиополукомпаса подплывает к очертаниям берега Волги. Если тут запустить РД-1, с завода будет хорошо видно.

Поэтому Васильченко и скомандовал:

— Пуск!

Королев привычно включил муфту привода насосов, зажигание и открыл вентили.

Мощный взрыв потряс машину. Королев увидел, будто в рапидной киносъемке, как, кувыркаясь, в бездну улетали обломки ракетного мотора и куски обшивки. Из хвоста, там, где недавно был мотор, клубами вырывались пары азотной кислоты прозрачным желтым (лисьим) хвостом тянулись за самолетом.

Пары азотки подсасывались потоками воздуха по фюзеляжу в кабину и кисловато пахли, раздирая гортань.

От рулей высоты целыми остались только части, прилегающие к килям, все остальное было изуродовано, рваные края металла торчали самым немыслимым образом.

Самолет раскачивался с крыла на крыло, будто раздумывая, в какой штопор сорваться — правый или левый. Но летел!

— Как, Серега, жив? Что там произошло?

Королев нажал кнопку самолетного переговорного устройства.

— При запуске взорвалась камера сгорания, взрывом повреждены хвостовая часть фюзеляжа и рули высоты, — покашливая от разъедавшей горло азотки, сообщил пилоту Королев.

— Тогда понятно, почему самолет потащило вверх. При срабатывании мотора — на кабрирование, да руль высоты разорвало так, что он тоже срабатывает на кабрирование. — Чувствовалось, что Васильченко тяжело дышит.

— Я штурвал, слышь, от себя до приборной доски сдвинул, а он все вверх лезет.

— А ты попробуй потихоньку убирать обороты, но так чтоб не свалиться, может так, на грани срыва и дотянем?

Моторы заработали приглушеннее.

— Вроде бы получше стало, но скорость на пределе минимума, — сказал Васильченко. — Ладно, потопаем домой потихоньку.

Покалеченный самолет, отмечая свой путь бурым клубящимся шлейфом, издали заходил на посадку.

Внизу промелькнула линия берега Волги, железнодорожная ветка, справа, уже выше крыльев, колокольня церквушки.

— Эх, штурвальчика бы мне еще! — мечтательно воскликнул Васильченко и в тот же момент самолет с силой ударился о взлетную полосу, и «замочив козла», покатился по ней.

— С благополучным прибытием, вас, Сергей Павлович, на грешную землю!

— Взаимно.

Васильченко осмотрел хвостовую часть «пешки» и, постучав сапогом по колесу, убежденно сказал:

— Не поленился бы смотаться за своим шлемом, ничего такого и не было бы.

Рассмотрев записи параметров, сделанные в этом полете, Глушко принял радикальное решение — ввел зажигание самовоспламеняющимися при контакте друг с другом компонентами топлива. Ракетный мотор получил индекс РД-1 ХЗ (химическое зажигание).*

* Кто знает, может быть после этого случая С. П. Королев на ракетах своей конструкции применял в качестве окислителя только жидкий кислород.

Даже тогда, когда были разработаны, успешно испытаны, установлены на боевое дежурство боевые ракеты Михаила Кузьмича Янгеля. На этих машинах компонентами топлива были азотная кислота-гептил (несимметричный диметилгидразин) или азотный тетроксид-гептил.

Несмотря на чрезвычайно высокую токсичность этих компонентов (концентрация гептила, равная одной десятитысячной миллиграмма в литре — летальная доза для человека) были освоены промышленное производство, сделаны поезда для транспортировки по железным дорогам общего пользования, разработаны необходимые материалы и решены многие другие проблемы, обеспечивающие безопасную эксплуатацию. Одновременно, применение этих топлив позволило процентов на двадцать уменьшить размеры ракет при той же, как у королевских машин, массе выводимых на орбиту грузов.

К началу шестидесятых годов прошлого века, то есть, к началу «лунной гонки» с американцами, ОКБ, руководимое В.П.Глушко, разработало двигатель на компонентах азотный тетроксид-гептил для ракеты Н-1. Но С.П.Королев отказался от него.

В результате, вместо нескольких двигателей конструкции В.П.Глушко тягой по 500-600 тонн каждый, на ракету Н-1 было установлено тридцать «кислородных» двигателей тягой всего по 150 тонн, превратив, таким образом, ракету в «склад двигателей» и погубив ее, а вместе с ней, и лунную программу.

— Вот известная фотография самолета Як-3, — Севрук держит снимок, на котором изображен истребитель в легком левом вираже.

Летчик, управляющий этим самолетом, смотрит в объектив камеры, сделавшей этот кадр.

— Здесь самолетом управляет замечательный летчик-испытатель Виктор Расторгуев, — рассказывает автору Доминик Доминикович.

А через некоторое время, в солнечный летний день 1946 года, проводилась очередная репетиция воздушного парада в Тушине.

Тогда, при Сталине, авиация была гордостью народа, а летчики — народными любимцами.

Да и все работавшие в авиации гордились своей сопричастностью к ней.

В тот день мы работали на Центральном аэродроме имени Фрунзе, знаете, там, где теперь аэровокзал, между станциями метро «Динамо» и «Аэропорт».

Этот аэродром видел немецкого министра иностранных дел Риббентропа, английского премьера Черчилля, американского посла Гарримана и многих других высокопоставленных людей, на этом аэродроме погиб Валерий Чкалов. Он заходил на посадку со стороны стадиона «Динамо».

И когда в десять утра 16 августа началась репетиция, мы забрались на крышу одного из ангаров, откуда в те времена было довольно-таки хорошо видно в сторону Тушино.

По традиции, после показа серийной техники, одиночного и группового высшего пилотажа, намечался пролет новой авиационной техники.

Как только небо очистилось от круговерти самолетов, вдали, со стороны Красногорска, показался одиночный самолет, внешне ничем не отличавшийся от привычных истребителей с поршневыми моторами. Но мы знали — это Як-3, оборудованный ракетным мотором, и его пилотирует Расторгуев. Он летел на небольшой высоте. Видать, над аэродромом он включил ракетный мотор, самолет резко прибавил скорости и стал вертикально набирать высоту, потом там, наверху, уже еле видимый, он неожиданно перешел в пикирование и так и не смог из него выйти до самой земли.

Взрыв произошел в том месте, которое тогда называлось «военным городком», это в треугольнике институт Гамалеи, институт Курчатова и река Москва.

Мы прыгнули в «виллис» и помчались туда. Оказалось, что самолет упал между двухэтажных бараков на чей-то огород. От взрыва образовалась воронка метра полтора глубиной и метров десять в диаметре. Повсюду лежали разбросанные взрывом обломки машины, иногда среди них попадались куски мяса с прилипшей к ним влажной землей.

Взрывной волной в домах были выбиты окна и ветер развевал шторы, будто разноцветные флаги.

Из какого-то окна доносился истошный женский крик:

— Наконец-то! Хоть один из вас долетался!

— Что это было? — грустно промолвил Севрук. — Отказ ракетного мотора или очередной вопрос, так веско поставленный аэродинамикой? Мы ведь подошли к околозвуковым скоростям. Но вы-то понимаете — самолет летит с околозвуковой скоростью, а отдельные его элементы обтекаются воздухом уже со звуковой и даже сверхзвуковой.

Было очевидно, что Виктор сознательно не покинул самолет, падавший на город, он до последнего момента уводил его на тот огород с картошкой...

А развитие авиации пошло по другому пути — по пути применения воздушно-реактивных двигателей.

(По свидетельству Юрия Александровича Победоносцева — участника создания гвардейских миномётов «Катюша»)

Маленький самолетик У-2 — биплан, окрашенный в зеленый цвет, не торопясь пробирался между высоких пологих сопок держа курс из Читы на юг, через границу с Монголией к населенному пункту под названием Тамцаг-Булак.

Негромкий стрекочущий звук, с которым летел самолет, свидетельствовал о том, что незначительных лошадиных сил его мотора хватает только на то, чтобы со скоростью 110 километров в час везти двух человек, пулемет и дополнительный бензобак.

Летчик-испытатель Николай Иванович Звонарев пилотировал самолет, прозванный народом за свою неприхотливость «кукурузником», из передней кабины. Он привык управлять быстрыми, маневренными и строгими истребителями и скорость «кукурузника» наполняла его тягучей скукой, хотя и давала возможность полюбоваться живописной долиной.

Несколько дней тому назад его вызвали в управление кадров ВВС и вручили предписание срочно отбыть в Читу, а затем вылететь в Монголию, где уже несколько дней шла настоящая война с японцами, для того чтобы применить на деле новое вооружение самолетов И-16 и дать свое заключение по этому поводу.

Сразу же, как только их ТБ-3 ранним утром сел на аэродроме в Чите и Николай выбрался из специально оборудованного небольшого отсека, он встретился с поджидавшим его командиром полка.

Вместе со Звонаревым прилетел еще один человек сугубо штатского несмотря на военную форму вида. Худой, лет тридцати пяти, Гвай чувствовал себя в форме крайне неловко, так как никак не мог привыкнуть козырять старшим по званию или отвечать на их приветствия. Справедливости ради стоит отметить, что все военные Красной Армии были старше Гвая по званию, так как в петлицах у него не было ни «кубиков», ни «шпал».

Звонарева познакомили с Иваном Исидоровичем Гваем перед самым вылетом, предупредив, что никаких описаний или инструкций по новому вооружению не будет и со всеми вопросами Звонарев должен обращаться к Гваю и ни к кому более.

Гвай же до этого никогда не летал на самолетах и поэтому после длительного полета с несколькими посадками выглядел совершенно измученным.

На случай встречи с японскими самолетами в задней кабине «кукурузника», куда и поместили Гвая, совсем сникшего от необходимости лететь дальше, был установлен пулемет для обстрела задней полусферы.

Сейчас пулемет безжизненно опустил ствол, развернувшись в шарнирах, и Звонарев, оглянувшись, понял, что рассчитывать на помощь Гвая нельзя.

Гвай из-за монотонно протекающего полета и сам не заметил, как переключился на воспоминания. По-видимому, его мозг, постоянно занятый проблемами, возникающими при разработке реактивных снарядов, самопроизвольно, без ведома хозяина, переключался на поиск оптимальных технических решений.

В прошлом, 1938 году, они уже подготовили установку для запуска реактивных снарядов к испытаниям на полигоне Главного артиллерийского управления.

Посмотреть на стрельбы реактивными минами приехал сам нарком обороны легендарный Клим Ворошилов.

Снаряд, ушедший с направляющих после первого выстрела, хотя и произвел впечатление своеобразным коротким воем и шлейфом пламени, взорвался левее танка-мишени. Расчет, как это принято в ствольной артиллерии, ввел необходимые поправки, однако второй снаряд ушел еще левее цели.

Гвай навсегда запомнил, как Ворошилов встал со своего раскладного стульчика и пошел в сторону тачанки, на которой были смонтированы четыре пулемета системы «максим», направленные в зенит. Видимо, это было чье-то предложение для борьбы с воздушными целями.

— Ну вот эти, родные, никогда не подводили нас, ни когда мы били беляков в Гражданскую, ни когда давили гидру контрреволюции по тамбовским лесам, — любовно погладил Ворошилов ствол одного из пулеметов.

После этого и появилось предложение попробовать эрэсы в авиации и уж если они и тут не «покажут» себя, то пропадет почти десятилетний труд всего коллектива.

Звонарев знал, что над монгольской территорией не исключена встреча с японскими истребителями, поэтому состояние Гвая его огорчило: отслеживая по карте маршрут по появляющимся характерным ориентирам, он довернул самолет на юг, в правое ущелье и стал набирать высоту, чтобы перетянуть через перевал, а как только начнутся монгольские степи, он решил идти только на «бреющем».

Заправившись на промежуточном аэродроме, Звонарев опять втиснул Гвая в заднюю кабину и пошел на взлет чуть ли не поперек полосы прямо навстречу упругому устойчивому ветру.

И так, то ныряя в ложбины, то идя в метрах двадцати над выжженной солнцем равниной, самолет к вечеру выскочил на Тамцаг-Булак.

На стоянке, оборудованной между двумя холмами и накрытой сверху маскировочной сеткой, Гвай вместе с техниками заканчивал установку направляющих под крылья очередному истребителю.

Всего следовало оборудовать новым вооружением пять «ишачков».

Никто кроме Гвая не знал ровным счетом ничего об этом оружии, представляющем собой несколько коротких, похожих на рельсы профилей, подвешенных к нижней поверхности крыльев.

Техник Чепурной, привыкший видеть пушки с прочными затворами, ходил вокруг «ишачка», цокал, удивляясь, языком и качал недоверчиво головой. В то же время слово «реактивный» звучало, конечно, красиво и необычно, но ничего толком Чепурному не объясняло.

— Хиба можно с цих рельсив стрилять? И до чого тильки людына нэ додумается?

Заглядывал к ним и командир 56-го истребительного авиаполка Григорий Кравченко посмотреть, как идут дела. Занимаемое положение не позволяло ему задавать праздные вопросы или показывать свое удивление, поэтому он в отличие от Чепурного почтительно смотрел на Гвая и, выходя из под маскировочной сетки, стрелял из ракетницы, отправляя в бой очередную эскадрилью.

Гвай, помня прошлогодние испытания на артиллерийском полигоне, предпочитал молча делать свое дело. Как покажут себя эрэсы в воздушном бою? Понравится ли оружие авиационникам?

Тупоносые, коротенькие, похожие на бочонок «ишачки», дружно ревя моторами, сразу всей эскадрильей шли на взлет и, развернувшись, проносились строем над аэродромом.

Теперь уже Гвай, закидывая голову, недоверчиво покачивал ею, удивляясь искусству и выучке летчиков, управлявших этими верткими машинами.

Наконец, на всех пяти «ишачках» были установлены направляющие, а в кабинах смонтированы кнопки запуска реактивных снарядов. При нажатии на эти кнопки подключенные у направляющих вольтметры фиксировали наличие напряжения.

На этом завершающем этапе работы комполка Кравченко сказал Гваю:

— У меня приказ обеспечить полную сохранность самолетов. Этим машинам запрещено залетать за линию фронта, а личному составу армии приказано немедленно брать самолеты под охрану в случае вынужденной посадки или если они будут сбиты. Поэтому нужно сделать так, чтобы они отличались от других машин.

Гвай, подумав, предложил нарисовать на фюзеляжах необычной пятерки белые круги.

С раннего утра техники возились под крыльями, заканчивая установку тяжелых эрэсов в направляющие.

Готовые к боевому вылету пилоты рассуждали примерно так:

— Какой у снарядов калибр? О, под сотню миллиметров. При стрельбе из пушки снарядами такого калибра самолет попросту развалится в воздухе. А как будет тут? Неужели нет при выстреле никакой отдачи?

— Смирно! — скомандовал один из них, первым увидевший приближавшегося командира полка.

Кравченко пожал каждому пилоту руку и, взглянув на карту, сказал:

— Итак, еще раз напоминаю: линию фронта категорически перелетать запрещено, ориентиры — впереди река Халхин-Гол, слева — сопка Ремизова, справа — характерная излучина реки.

Летчики еще раз проверили отметки ориентиров на своих картах.

— По самолетам!

Гвай, зябко поеживаясь в кузове полуторки от внезапно охватившего волнения, направлялся на наблюдательный пункт, специально оборудованный в том месте, над которым ожидалась встреча наших истребителей с японскими бомбардировщиками.

Как сработают эрэсы? Своевременно ли сработают взрыватели?

Гвай представил себе, как после схода с направляющих с возрастанием скорости снаряда вертушка под воздействием встречного потока свинчивается и взрыватель срабатывает. Но взрыв снаряда будет эффективен лишь в том случае, если летчики «на глаз» правильно оценят расстояние до летящей навстречу армады японцев.

«Да, очень много субъективных факторов, от которых зависит, будет ли успешным применение эрэсов с самолета и, в итоге, будут ли эрэсы, на создание которых их коллектив потратил столько времени и сил, приняты на вооружение хотя бы в авиации», — думал Гвай.

Полуторку дал им комполка Кравченко, понимая, как важно Гваю своими глазами увидеть картину боя. И хотя безусловно Гвай был основным действующим лицом, все присутствующие с грустными улыбками наблюдали, как в кабину в тот же момент, как подошла машина, ловко полез капитан-особист.

Петляя с одной накатанной дороги на другую и оставляя за собой предательский хвост рыжей пыли, машина нырнула в небольшую ложбину. Гвай не раз за время этой командировки удивлялся умению военных маскироваться и устраивать свой быт на этой неуютной, почти лишенной растительности земле. Да, захочешь жить — и с головой закопаешься в землю-матушку! Сколько веков прошло, а только в ней родной солдату и спасение и последний вечный приют.

Вот и теперь, находясь уже почти рядом, Гвай увидел выцветшую палатку и стоявший подле нее танк. На поручне, охватывающем по периметру башню танка, сидел танкист в черном запыленном комбинезоне и с упоением докуривал обжигавший пальцы окурок.

Увидев выходящего из кабины особиста, танкист спрыгнул на землю и, сделав несколько шагов навстречу ему, козырнул:

— Экипаж танка придан для обеспечения охраны наблюдательного пункта, товарищ капитан.

Гвая же танкист не удостоил даже взглядом: подумаешь, какой-то нескладный боец-очкарик, к тому же, видать и не очень умный, раз к таким почтенным годам не дослужился хотя бы до сержанта.

Со стороны линии фронта, находившейся отсюда в 4-5 километрах, доносилась то ясно слышимая винтовочная стрельба, то долетал звук внезапно разорвавшегося снаряда. На месте взрыва дым вперемешку с пылью медленно поднимался вверх и там, и вышине, разносился тонким слоем по горизонтали, отчего к голубому цвету неба подмешивался грязно-черный оттенок.

Особист, докурив папиросу, полез, осыпая песок зелеными брезентовыми сапогами, к вершине оврага. Гвай совсем некстати зачем-то отметил для себя, что подошвы сапог особиста подбиты деревянными шпильками.

И тут же хаотичный шум земного боя стал исчезать в ровном мощном гуле множества авиамоторов.

Гвай взглянул вверх и увидел, как из-за склона холма, на котором лежал особист, медленно выплывала, как и предсказывалось нашей разведкой, армада японских бомбардировщиков. И он представил себе, как там, в тылу наших войск, наблюдатели поворачивают лежащие на земле огромные стрелки в направлении японских самолетов, а неполная эскадрилья наших «ишачков» разворачивается, чтобы вступить в бой.

Звонарев сидел в кабине И-16, откинув створку с левого борта. Широкий капот самолета заслонял собою линию горизонта; утро было прохладным, но солнце уже начало пригревать, и сидеть в кабине становилось все жарче.

Но вот с командного пункта взлетела сигнальная ракета. Звонарев сдвинул полетные очки со лба на глаза, натянул перчатки-краги, поднял руку — сигнал к запуску моторов. Убедившись, что остальные машины тоже запустили моторы, он взмахнул рукой вперед и пустил истребитель на взлет.

Строгий в управлении из-за почти совмещенных центра тяжести машины и так называемого «фокуса» — места приложения всей суммы аэродинамических сил, действующих на самолет, «ишачок» требовал к себе внимательного отношения, с ним не побалуешь, особенно на взлете и посадке. Справедливости ради следует отметить, что и высокая маневренность истребителя объяснялась все той же близостью места приложения сил.

Почувствовав, что самолет «хочет» лететь, Николай Иванович почти неуловимым движением ручки управления «на себя» сначала оторвал его от земли, а затем, давая ручку «от себя», заставил машину набирать скорость при полете в нескольких сантиметрах от земли, до тех пор, пока ручка стала привычно давить на ладонь, как бы требуя: «Ну отпусти меня, дай возможность лететь!»

Теперь стоит только ослабить руку, и самолет мгновенно окажется на высоте в несколько сотен метров.

Звонарев шел в центре. Справа от него летели машины Ивана Михайленко и Семена Пименова, слева — машины Владимира Федосова и Тимофея Ткаченко. Шасси они уже убрали, но силуэты «ишачков» выглядели необычно: одновременно с привычно торчавшим на хвосте «костылем» под крыльями каждого из них виднелись направляющие устройства для пуска эрэсов — «реактивных снарядов», как сказал однажды Гвай, когда его попросили расшифровать аббревиатуру РС.

Набрав высоту, самолеты развернулись в направлении, указанном выложенной на земле черной стрелкой. Впереди будто на большой глубине, в синеватой дымке проступали очертания матово поблескивавшей реки Халхин-Гол, а выше, примерно на уровне «ишачков», из чередующихся прожилков чистого и задымленного разрывами снарядов воздуха выплывало, будто появляясь ниоткуда, бесчисленное множество японских самолетов.

Японские «бомберы», слегка покачиваясь в воздушных потоках, летели несколькими ярусами, заполняя диапазон высот примерно от восьмисот до двух тысяч метров, полностью уверенные в своей силе. Что им горстка русских истребителей?

Окинув взглядом панораму предстоящего боя, Звонарев убедился, что японцы успеют пересечь линию фронта. Это было удачей для нашей пятерки истребителей, так как не требовалось дополнительного маневрирования.

Понимая, что бой предстоит на встречных курсах, а крыльчатки с эрэсов свинчиваются за равное время при том, что снаряды с направляющих сходят не все сразу, а с секундными интервалами, во время которых происходит сложение скоростей наших и японских самолетов, Звонарев осознал, что эрэсами будет создан объемный взрыв, в который и попадет вся масса японских машин. И нажал кнопку пуска.

Из-под крыльев «ишачка» вырвались мощные языки пламени и в сторону японцев понеслись восемь снарядов, оставляя за собой легкий дымный след и ярко высвечивая хвостами.

Освободившийся от груза истребитель слегка подбросило, Звонарев периферийным зрением видел, как из сплошного облака разрывов, где еще продолжали исчезать выпущенные другими нашими самолетами эрэсы, вываливались горящие обломки японских машин, и, предоставив считать потери японцев наземным службам, выполнил переворот и, переведя истребитель в пикирование, вышел из боя.

Собравшись внизу, наши самолеты над самой землей полетели в сторону своего аэродрома.

Через несколько дней после памятного боя с применением эрэсов, в котором потери японцев составили семнадцать самолетов, Звонарев возвращался с патрулирования на свой аэродром.

Ему оставалось несколько минут полета, когда он заметил шлейф пыли за бешено мчавшейся и петляющей полуторкой, и тень ее смерти в виде японского истребителя И-97, скользившую по земле в ее направлении. Японец, промахнувшись с первого раза, повторял заход. Он так увлекся охотой, что не увидел русского самолета, аккуратно пристроившегося к нему метрах в пятнадцати-двадцати.

Японец задымил и стал плавно снижаться, выискивая более или менее ровную площадку для посадки.

Увидев, что полуторка, в кузове которой было насколько бойцов, повернула в том направлении, куда «потянул» японец, Звонарев не стал добивать его, а прошел над полуторкой, покачивая крыльями, в сторону аэродрома.

Японец же при посадке перевернулся вверх колесами, но взрываться не думал. Бойцы подбежали к нему и сняли летчика, повисшего без сознания вниз головой на привязных ремнях.

Пока Звонарев заруливал на стоянку, пока техник устанавливал под колеса колодки и помогал ему снять парашют, полуторка въехала на аэродром.

Японец, молодой черноволосый парень, придерживался, чтоб не упасть, за борт машины.

Переводчик отобрал у японца планшетку, осмотрел сначала карту, потом еще несколько бумаг и вдруг, заинтересовавшись, обратился к Кравченко:

— Вот этот документ вас заинтересует, товарищ командир. Придерживая бумажку от легкого ветерка, стал переводить:

— Рекомендация японским пилотам. В русские части поступили самолеты, оснащенные неизвестным оружием. Отличительными знаками этих самолетов являются белые круги на фюзеляжах. Всем японским пилотам при встрече с такими самолетами в бой не вступать...

— Чепурной! — подозвал техника комполка. — У вас белая краска еще осталась?

И, увидев на лице техника, разгадавшего его мысль, хитрую улыбку, добавил:

— Даю вам день, чтобы к вечеру на всех самолетах были белые круги.

Потрясенный картиной воздушного боя, Гвай в мельчайших деталях рассказывал об увиденном своим товарищам по работе, когда в комнату вошел, отряхивая капли растаявшего снега, бисером усыпавшие пальто, вернувшийся с одного из заводов Юрий Александрович Победоносцев.

Между людьми, собравшимися здесь, давно установились те доброжелательные и удивительно дружеские отношения, которые только и бывают меду единомышленниками, объединенными одной целью.

Победоносцев недавно закончил дополнительные расчеты баллистики эрэсов и его сообщения с нетерпением ожидали.

— Товарищи, учитывая результаты полигонных и натурных испытаний, мною проведены расчеты с целью определения потребной скорости снаряда в момент схода с направляющей. Получается, что до сих пор скорость была недостаточной и хвостовое оперение снаряда не обеспечивало эффективной стабилизации полета, — Юрий Александрович привел цифры и показал присутствующим графики. — Высокая эффективность эрэсов при пуске их с самолетов объясняется тем, что снаряду в момент схода с направляющей уже сообщена скорость самолета. Можно сказать, что применения снарядов в авиации без каких-либо доработок мы добились.

Все молча обдумывали возможные технические решения доработки наземных установок, и, занимая руки, активно вращали на столе изготовленные виде шахматных пешек шестеренки.

— Может, имеет смысл вернуться к дюзам, расположенным под углом, тангенциально, к продольной оси снаряда и продолжить работы по стабилизации снаряда вращением? — неуверенно сказал Малый.

— Но это обязательно вернет нас на путь усложнения пусковых установок, — парировал эту мысль Артемьев. — Иными словами, вместо одной проблемы, которую мы имеем теперь, мы получим две.

Владимир Андреевич сделал небольшую паузу, обдумывая свое предложение.

— Скажите, какой по вашим расчетам должна быть длина направляющих наземных установок?

Победоносцев назвал цифру.

— Для размещения направляющих такой длины у нас нет отечественного автомобиля, — вставил Гвай. — Хотя решение смонтировать установку на шасси автомобиля представляется единственно правильным. Это позволяет повысить не только мобильность установки, но и ее неуязвимость.

— Да, такого автомобиля у нас нет, — согласился с ним Малый. — Сейчас нет, но будет! Я сам поеду на ЗИС и переговорю с товарищами, попрошу помощи в парткоме. Будет автомобиль!

— Увеличение длины направляющих потребует удлинения рамы машины. А это значит, что потребуется новый тип автомобиля, — заметил Гвай. — Автозавод может не пойти на это, у них серийное производство.

— Хорошо, а если мы попросим их удлинить раму и ввести дополнительно еще один задний мост?

Техническое решение было найдено.

Собравшиеся вспоминали теперь те трудности, интриги, борьбу с недоброжелателями, когда приходилось доказывать даже членам правительства очевидные, казалось бы вещи, отбиваться от карьеристов, старавшихся приписать себе несуществующие заслуги.

В то же время с чувством особой признательности они вспоминали Николая Ивановича Тихомирова, родоначальника разработки снарядов, изобретателя бездымного пороха для их реактивных двигателей и создателя газодинамической лаборатории; Сергея Андреевича Серикова — разработчика пороховых шашек требуемой конфигурации, обеспечивающей постоянную поверхность горения, да еще и таких, что можно было их изготавливать массовым производством методом литья; Георгия Эриховича Лангемака — зам. начальника реактивного научно-исследовательского института за неоценимый вклад в разработку конструкций ракет, Бориса Сергеевича Петропавловского — конструктора самолетных ускорителей, от которых и отпочковалась идея создания эрэсов, Ивана Терентьевича Клейменова — начальника реактивного НИИ.

Глядя на сидевшего среди них Владимира Андреевича Артемьева, человека с мужественными чертами лица, спокойного, рассудительного, они вспоминали тот период, когда работали над пороховыми самолетными ускорителями старта.

Тяжелые бомбардировщики ТБ-1 с ускорителями, установленными под крыльями и на боковых панелях фюзеляжа, во всю взлетали окутанные хвостами пламени, оглашая ревом окрестности Ржевки под Ленинградом. Длина разбега при этом сократилась на семьдесят процентов. И летчики по ускорителям давали очень хорошие заключения, особенно для старта с ограниченных площадок, А высокопоставленные военные все не принимали их на вооружение.

Уж очень разработчики опередили время со своими ускорителями. Да и то сказать, стартующий самолет с гофрированной обшивкой фюзеляжа, мощными стойками неубирающихся шасси, с незащищенно торчавшими из кабины головами летчиков в кожаных шлемах, смотрелся явным диссонансом грохоту и пламени ускорителей.

— Ненадежно все это, — заметил как-то военпред. — Однажды взорвется вся затея к ...беной матери.

А так как это было сказано на стенде, где мотористы под контролем Артемьева установили пару ускорителей, Артемьев встал между ускорителями и крикнул ушедшим за бронированную стенку мотористам:

— Запускай!

И увидев расширенные глаза моториста, ответственного за испытания, повторил:

— Давай! Я приказываю!

Так Артемьев и простоял, стиснув решительно зубы, между двумя творениями собственного разума, изрыгающими пламя с оглушительным, превосходящим возможности человеческого восприятия, ревом.

— Думаю, что выражу общее мнение, — прервал раздумья Артемьев. — Конструкцию эрэсов, применяемые пороховые шашки и состав пороха реактивных моторов, конструкцию пусковых устройств и направляющих можно считать отработанными.

Он помолчал, обводя взглядом товарищей:

— Не ошибусь, если скажу: через три-четыре месяца, от силы — через полгода, мы дадим стране оружие небывалой эффективности и мощи для стрельбы по площадям, и такого оружия не будет иметь ни одна армия в мире.

Маршал Советского Союза, нарком обороны Семен Константинович Тимошенко, открыв створку шкафа, бросил на полку фуражку и, проведя ладонью по бритой голове, будто приглаживая несуществующие волосы, прошел вглубь кабинета к столу.

Он еще находился под впечатлением сообщений, доложенных ему в генеральном штабе.

Участились провокации немцев на границе, германские самолеты безнаказанно летают над нашей территорией. Что предпринять в такой ситуации? Сбивать их? Но между СССР и Германией действует договор о ненападении.

Адъютант принес папку с документами на подпись.

Семен Константинович открыл ее. Первым лежал проект приказа о принятии на вооружение минометов реактивного действия.

Тимошенко поторапливал подчиненных с подготовкой этого приказа, и вот он перед ним с несколькими визами под его фамилией, отпечатанной заглавными буквами.

Тимошенко читал приказ и будто вновь переживал увиденное.

Установка вначале ничем не поразила его. Это был обыкновенный серийный ЗИС, окрашенный в желто-зеленый цвет, отличающийся только тем, что у него было три оси вместо двух. На кузове грузовика — непонятное сооружение из каких-то рельсов.

Ближе к задней части грузовика на рельсах покоились снаряды внушительных размеров. Калибра 132 мм, как пояснил капитан с полигона.

Но когда маршал, стоя на площадке для наблюдения за стрельбой, поднес к глазам бинокль, а с установки с необъяснимым и ни на что не похожим звуком с промежутками в доли секунды стали улетать снаряды, отмечая траектории полета огненными шлейфами, он был потрясен увиденным.

Сплошное море разрывов накрыло мишенную обстановку, и когда пыль и черный дым рассеялись, маршал увидел, что мишенная обстановка попросту перестала существовать. «Распалась на молекулы», — мелькнула тогда мысль.

Тимошенко в волнении поблагодарил участников стрельбы, а молодые ребята, строем замершие подле установки, весело и задорно смотрели на маршала, с сознанием значимости того, что они только что продемонстрировали.

— Служим трудовому народу! — дружно ответили они на приветствие.

Капитан, сопровождавший маршала до машины, пояснил, что залп двух таких установок равнозначен залпу полка ствольной артиллерии.

Теперь, вновь переживая волнение, Тимошенко подошел к окну. Несмотря на позднее время, было довольно светло, на западе догорали закатные краски прошедшего дня.

Поскрипывая половицами паркета, Тимошенко вернулся к столу и поставил под приказом размашистую подпись. Сверяя число, поднял глаза к календарю: 21 июня 1941. Перевернул страницу. Красным цветом — воскресенье, 22 июня.

— Так было потеряно целых три года по принятию реактивных минометов на вооружение Красной Армии. Но совсем скоро наш народ стал называть их с любовью «катюшами», а в официальных сообщениях — гвардейскими минометами, — так в 1960 году закончил свой рассказ студентам четвертого курса факультета двигателей летательных аппаратов Московского авиационного института Юрий Александрович Победоносцев. Один из создателей легендарных «катюш».

(По свидетельству заслуженного лётчика-испытателя СССР, Героя Советского Союза Юрия Александровича Антипова)

Сообщение об успешном испытании атомной бомбы на полигоне в штате Невада президент Соединенных Штатов Америки Гарри Трумэн получил, будучи на Потсдамской конференции. В перерыве между совещаниями он сообщил об этом премьер-министру Великобритании Уинстону Черчиллю, и они некоторое время решали, стоит ли об этом сообщить маршалу Сталину

Война с Германией была окончена, и англо-американские войска стояли на Эльбе лицом к лицу с Красной Армией — армией пока еще союзников, но, в то же время, армией ненавистных им большевиков. Разведка сообщала, что в Красной Армии до сих пор, через месяц после победы, продолжаются разговоры, а не дойти ли до Ламанша?

К тому же, маршал Сталин обещал через три месяца после завершения войны с Германией объявить войну Японии. А это неминуемо приведет к нежелательному для Англии и Америки усилению русских на Востоке.

И они решили: да следует сказать.

При этом Черчилль будет наблюдать за поведением Сталина. И если они увидят, что маршал Сталин поймёт, что речь идёт о работах над атомной бомбой, то после этого сообщения на русских можно будет оказывать давление с позиции силы, особенно в процессе принятия важнейших решений по обустройству мирового послевоенного порядка.

Если же они увидят, что Сталин не поймет, о чем речь, то бомбу придется продемонстрировать на практике, на примере Японии.

Поэтому, после очередного раунда совещания, Трумэн подошел к Сталину и, самонадеянно улыбаясь, как бы доверительно, так, чтобы никто больше, кроме переводчиков, не слышал, сказал:

— Маршал Сталин, мне только что сообщили: Америка получила оружие небывалой разрушительной силы, и мы хотели бы применить его для скорейшего окончания Мировой войны.

Сталин мгновенно понял, что с этого момента ни Америка, ни Англия не нуждаются в союзе с Россией, Вторая мировая война заканчивается, и послевоенное время начинает выдвигать свои условия и ставить свои задачи.

«А ведь совсем недавно, и полгода не прошло, как они просили меня помочь наступлением Красной Армии, чтобы спасти их войска в Арденнах. И если бы мы не помогли тогда, вполне возможно, что встреча армий произошла бы не на Альбе, а намного западнее. Может быть, на Ламанше. Очень жаль, что умер Рузвельт. А эти... Наивные ребята» — подумал, видимо, в этот момент Сталин, на стол которого вот уже несколько лет регулярно ложились листки с докладами о состоянии дел по проекту «Манхэттен», а также о работах и исследованиях в этой области, проводившихся в СССР.

Не станет же он говорить этим ребятам, что в дальневосточной тайге заключённые только что окончили укладку последних кубометров бетона во взлетно-посадочную полосу. Осталось подождать каких-нибудь десять дней, пока бетон не наберёт нужную прочность, чтобы на эту полосу могли приземлиться тяжелые бомбардировщики. Какие бомбардировщики? Ну конечно же, американские Би-29. Потому что одной атомной бомбы мало, нужно еще иметь средство ее доставки в нужную точку земного шара.

Сталин вспомнил, как однажды на ялтинской конференции Черчилль уже пытался переиграть его.

Как только Сталину докладывали о том, что в зале совещаний все собирались к назначенному времени, Сталин входил, и присутствовавшие, кроме больного Рузвельта, вставали. Разумеется, только из соображений вежливости. Вынужден был вставать и Черчилль. Перед ним, товарищем Сталиным.

Но однажды этот хитрый толстяк решил прийти после него. Сталину потом докладывали, какое недоумение отразилось на лице Черчилля, когда тот, войдя в зал, увидел, что кресло Сталина пусто.

А Сталин вошел тут же, вслед за хитрецом, заставив Черчилля снова встать, приветствуя его, товарища Сталина.

Мимолетно Сталин заметил понимающую улыбку Рузвельта, разгадавшего эту игру, и, подойдя к своему креслу, игриво погрозил Черчиллю пальцем.

Теперь же огромным усилием своей железной воли Сталин заставил себя не подать и вида, будто он понимает, о чем речь:

— Да? Хорошо, — спокойно, будто речь шла о чем-то обыденном, промолвил он. — Давайте продолжим нашу работу.

За его спиной лежала большая, дотла разоренная войной страна с самой могучей армией в мире. А у Америки, которая за двумя океанами, — атомная бомба.

Трумэн и Черчилль решили, что дядюшка Джо так и не понял, что речь шла о взрыве атомной бомбы.

Командир американского бомбардировщика Би-29 «суперфлаинг-фортресс» скорректировал обороты моторам и повел свой самолет с небольшим снижением в сторону Японского моря.

Иногда, чтобы сбить джэпов с толку, они вначале уходили западнее Японских островов. Тогда их маршрут пролегал над Формозой или над русской частью Сахалина. Там, развернувшись над территориальными водами русских, они ложились на боевой курс и, отбомбившись, уходили на свои базы, разбросанные на островах Тихого океана.

Теперь же около сотни «суперкрепостей» сходу накрыли бомбовым ковром японский город и, сбив при этом несколько японских истребителей и потеряв пару-другую своих самолетов, уходили на запад в сторону России.

Командиру маршрут был хорошо знаком. Беспокоило лишь одно: самолет получил серьезные повреждения. На его машине пришлось отключить поврежденный правый крайний мотор. Хотя удачей можно было считать уже то, что маслосистема этого мотора позволила поставить лопасти винта «во флюгер», по потоку воздуха, что существенно снижало сопротивление полету.

Едва они убавили обороты крайнему левому мотору и добавили мощности выше той, что требуется для крейсерского полета, средним моторам, как у них тут же появилась надежда благополучно добраться до дома — им удалось почти убрать момент, разворачивающий самолет.

Обо всем этом он сообщил по радио ведущему, и теперь экипаж с грустью наблюдал, как в бескрайнем небе тает, удаляясь от них, основная группа самолетов.

В то же, время такое положение было достаточно привычным, чтобы омрачить букет радостных чувств, царивших в душе командира — они были живы. Только что рядом с их самолетом проносились трассы от японских истребителей, впереди распускались шары разрывов зенитных снарядов, да и пушки нескольких турелей их самолета грохотали беспрерывно, создавая защитную сферу неприступного огня, пока не кончились боеприпасы.

А теперь они были живы.

Между тем, думал он, отказы и повреждения моторов — не такая уж редкость в этих рейдах. Часть отказов можно было отнести на счет недостаточной доводки конструкции — самолет создавался в условиях постоянного, усиленного войной, дефицита времени. Другая часть относилась на счет особой назойливости японских летчиков, которые благодаря радиолокационным станциям, размещенным буквально по всему периметру островов, своевременно предупреждались о прибытии американских бомбардировщиков.

Командир беглым взглядом на приборы проконтролировал работу систем самолета, окинул взглядом просторную кабину, выполненную в виде полусферы на носу самолета. Сплошное остекление давало бы возможность сполна полюбоваться красотами пятого океана, если бы не постоянное настороженное ожидание — самолеты японцев появлялись так неожиданно, будто возникали из воздуха. И все же командир отметил, что цвет Японского моря неуловимо отличается от цвета Тихого океана, но море точно так же, как и океан, сливается вдали с небом и точно так же, как острова в океане, едва уловимым коричневым вкраплением прорисовывается вдали земля.

Штурман-бомбардир, расположившийся на мягкой кожаной подушечке, «прикнопленной» прямо к полу впереди пилотов, дремал, привалившись спиной к перегородке. Под ступни его ног, лежавших на каркасе остекления, медленно, как это кажется с высоты в двадцать пять тысяч футов, будто по реке времени, плыло, зеркально отсвечивая, Японское море.

В этом полете, работа у него была не такая уж сложная. Задания разбомбить какую-либо конкретную цель не было, это и делало задачу совсем простой: следовало ввести в прицел поправки на предполагаемые скорость и направление ветра и нажать кнопку сброса бомб, когда окраина города «вплывет» в окуляр прицела.

— До сброса двадцать секунд, — эта фраза была сигналом к передаче управления самолетом штурману-бомбардиру.

Под центропланом распахнулись огромные створки бомбового отсека.

— Самолет твой, — ответил командир, медленно разжимая руки.

— Отпусти штурвал, — и командир убрал совсем ноги с педалей и опустил руки, полностью устранившись от управления самолетом.

— Сброс, — спокойно промолвил бомбардир, не отрываясь от прицела и мягко нажимая кнопку сброса большим пальцем правой руки.

Вслед за этим из бомбового отсека в последовательности, продиктованной центровкой машины, ушли на город пять тонн бомб.

И так с каждого самолета, принявшего участие в этом налете. Суммарная цифра «пятьсот тонн» заставила командира вздрогнуть. Легкий холодок пробежал ознобом по его всему телу: японский город, оставшийся позади, скорее всего перестал существовать.

Но командир тут же устыдился своей слабости. Ведь он мстил японцам за азиатское коварство Перл-Харбора. И в этом чувстве мести японские пилоты, воюющие против него, японские женщины и дети, рабочие японских заводов, японские полицейские и тюремщики, казнившие американских летчиков, попадавших в плен, и даже императорская семья в обобщенный образ врага, в схватке с которым ежедневно гибнет более пяти тысяч американцев.

Теперь самолеты снизились настолько, что командир стянул с себя кислородную маску. Его примеру последовал второй пилот, которому он передал управление самолетом, штурман-навигатор и бортовой инженер.

Второй пилот взял штурвал, окинул взглядом небольшой, оснащенный только приборами пилотирования, пульт и незначительным движением подправил курс самолета.

Они приближались к той точке пространства, над которой штурман-навигатор даст команду на разворот.

«И все же, — думал командир, — почему? Почему они разнесли вдребезги все, что только можно было разнести в этой Японии? Все, кроме трех городов, названия которых даже не фигурировали в перечне запасных целей: Киото, Нагасаки, Хиросима. Ну, хорошо, Хиросима, с ней все ясно. Поговаривают, что оттуда родом мамаша чуть ли не самого генерала Маккартура. А два других города?»

До переучивания на Би-29 командир участвовал в челночных полетах над Германией. На Би-17 «летающих крепостях». Стартуя из Сицилии или Англии и отбомбившись по Германии, они вот так же, сокращая время нахождения над вражеской территорией, со снижением уходили в сторону России, на Полтаву.

Тогда они «утюжили» всю Германию, кроме одного города — города Дрезден. Именно поэтому в Дрезден сбежались немцы со всей Германии.

И однажды, уже в воздухе, экипажам приказали вскрыть один из конвертов, находившихся в кабинах их самолетов. Вынув конверт с нужным номером из кармана на задней стенке кабины и вскрыв его, командир прочел название немецкого города, который становился целью их рейда — Дрезден. И вся армада бомбардировщиков в количестве пятисот самолетов довернула на эту цель. Позже, перед самым переводом на Тихий океан, он узнал, что немцы, будучи не в силах захоронить трупы, складывали их в штабели и сжигали прямо на улицах. Триста тысяч убитых немцев.

— Не такая ли участь ждет и три японских города? — подумал он.

Перед боевыми вылетами с Северного аэродрома острова Тиниан экипажам приходилось еще затемно проходить мимо коттеджа, где на зависть им безмятежно отсыпались летчики из 509-й авиагруппы.

И хотя поговаривали, что в той группе собраны классные пилоты, тем не менее, на боевые задания их не посылали, а летали они в свое удовольствие, как в аэроклубах, в основном по кругам.

Поэтому каждый экипаж, отправлявшийся на боевое задание, считал своим долгом по пути на аэродром запустить по камню в стенку этого коттеджа.

Гул трех моторов, натужно работавших на разных оборотах, временами наслаивался друг на друга, отчего, входя в резонанс, противно визжала какая-то заклепка, а сам гул напоминал лающий звук немецких самолетов.

Внезапно в звуке работавших моторов неуловимо изменилась какая-то нота, командир вопросительно обернулся в сторону пульта бортинженера, и тут же в наушниках прозвучало:

— Температура головок цилиндров обоих внутренних моторов близка к критической!

Решая, что предпринять, командир обратил внимание, что второй пилот смотрит через остекление кабины мимо него, куда-то вдаль, и невольно сам взглянул в том направлении: рядом с левым крылом их самолета летел чужой самолет, летел так близко, что было видно лицо летчика.

Это было настолько неожиданно, что первая мысль: «Японец? Сейчас собьют!» — прошибла тело испариной, но командир тут же узнал «аэрокобру» — истребитель фирмы Белл, один из тех, что Штаты поставляют русским по ленд-лизу. Принадлежность самолета подтверждалась красной пятиконечной звездой в белой окантовке там, где на фюзеляже заканчивалась копоть из выхлопных патрубков мотора, а перед кабиной — россыпью белых звездочек, по числу сбитых самолетов противника и изображением медали; командир видел такие медали еще в Полтаве у некоторых особенно смелых русских летчиков.

Итак, визитная карточка русского была продемонстрирована достаточно убедительно.

А между тем, все небо заполнилось русскими. Некоторые самолеты летели поодаль и казались точками, другие — поближе. Вот появился истребитель сверху, чуть впереди «суперкрепости», еще один пристроился у правого крыла.

А бомбардир и второй пилот показывали все новые и новые самолеты русских.

Русским, видимо, не удавалось выйти на радиочастоту американцев, поэтому, чтобы обратить на себя внимание, самолет слева дал короткую очередь из пушек.

Его боекомплект был основательно сдобрен трассирующими снарядами, заметными даже в солнечном небе. И когда командир приблизил лицо к остеклению кабины, русский махнул рукой вперед, показывая курс.

— В конце концов, русские хоть и обложили бомбардировщик, будто охотники волка, но они союзники Америки, и может быть в этом — спасение экипажа. Самолетов, подобных этому, Америка сделает еще хоть тысячу, а экипаж останется в живых. Если же они попытаются сейчас выйти из-под опеки русских, то вряд ли дотянут до какой-нибудь базы — моторы вот-вот придется остановить, или они загорятся.

От перспективы упасть в океан на корм акулам командир отмахнулся сразу.

Кроме этого, командир знал, что русские не допускают даже мысли о невыполнении приказа. Даже если у них кончились боеприпасы. Они, подобно японцам, решаются на таран. Азиаты есть азиаты. И собственная жизнь для них не дороже цента, — додумал командир и, прижав к горлу ларингофоны, чтобы его лучше слышали все члены экипажа, сказал своей команде по СПУ (самолетному переговорному устройству):

— Ребята, похоже, русские настойчиво приглашают нас в гости, так настойчиво, что отпираться нет смысла. И хотя русские наши союзники, все равно мы обязаны уничтожить эксплуатационную документацию и прицел.

Второй пилот открыл форточку на своей стороне кабины и через нее за борт улетели бортовой журнал и техническая инструкция.

Прицел в форточку не пролезал, и бомбардир, свинтив его с ложементов, лупил им по наиболее крупному фрагменту остекления кабины. Но его энтузиазм угасал с каждым ударом — фирма, выполнявшая заказ на производство бронестекла, постаралась на совесть: бронестекло выдерживало удар пули, выпущенной из крупнокалиберного пулемета.

Командир вспомнил, что и на Би-17 тоже стояли секретные прицелы, и во время нахождения в Полтаве приходилось выставлять охрану у самолётов.

Но однажды несколько десятков немецких самолетов, действуя на пределе дальности, разбомбили полтавский аэродром. Разумеется, во время бомбежки охрана укрылась в бомбоубежище. Когда же немцы улетели, секретные прицелы исчезли сразу в нескольких уцелевших «крепостях».

Береговая линия, отмеченная белой кромкой прибоя и светло-бежевыми вкраплениями песчаных отмелей, осталась позади. А далеко впереди в голубоватой дымке хаотичное расположение темных пятен тайги перечеркивалось высвеченной солнцем прямой линией — в остекление кабины вплывала взлетно-посадочная полоса русского аэродрома.

Командир принял управление на себя, дал команду на уменьшение шага винтов («разгрузку» винтов), выпуск закрылков, шасси и, подправив курс, повел самолет на посадку.

Ступив на землю, экипаж ощутил теплое дыхание ветра, безмятежно передвигавшего в этот июльский день кучевые облака над восточным побережьем России.

Вверху роились изготовленные американской фирмой Белл русские «аэрокобры», и только убедившись, что американцы заглушили моторы и вышли из самолета, русские стали заходить на посадку.

Техники устанавливали под колеса Би-29 колодки так уверенно, будто всю жизнь до этого занимались обслуживанием «сверхкрепостей». И немудрено, вновь прибывшая «сверхкрепость» была на стоянке третьей по счету.

Правда, колодки были сделаны из отесанного бревна, но к ним так же, как на родном Северном аэродроме острова Тиниан, успели прикрепить тросы для удобства их выдергивания из-под колес перед стартом.

Из подъехавших «виллисов» вышли несколько русских офицеров и направились к командиру, безошибочно выделив его из американцев.

Русский, на чрезмерно больших погонах которого расположились треугольником по три звезды, сказал по-английски с официальными интонациями в голосе:

— Приветствуем американских летчиков на Советской земле. Как представитель Советского командования, уполномочен заявить следующее: ваш самолет нарушил воздушное пространство Советского Союза после бомбардировки Японии, с которой Советский Союз не находится в состоянии войны. Такие действия являются нарушением общепризнанных норм международного права и могут быть истолкованы Японией как недружественный акт. Объявляю вам, что ваш самолет арестован.

Произношение русского было настолько рафинированным, что командир сразу понял: этот человек не был ни в Англии, ни тем более в Америке, а английский изучал в каком-нибудь своем университете. Тем не менее, он грамотно строил фразы и командир, отдавая должное постановке образования у русских, решил для себя, что этот русский военный чем-то даже симпатичен ему.

А русский, видимо почувствовав настроение командира, вдруг улыбнулся:

— Поздравляю ребята, война для вас кончилась. Мы восхищены смелостью ваших летчиков и благодарны Америке за большую помощь, оказанную нам в этой войне. Вы наши гости.

И приветливо протянул руку для рукопожатия.

Легковой ЗИС-101 вынырнул из Спасской башни Кремля, пересек Красную площадь и вдоль здания ГУМа направился в сторону улицы Горького, чтобы затем свернуть с нее в хитросплетение улочек и переулков старой Москвы, пробираясь в сторону Лефортово.

Как это бывает у людей, занимающих ответственные посты, Андрей Николаевич Туполев только во время таких коротких поездок и мог понаблюдать, чем живут Москва и москвичи через год после победы.

Если для молодоженов счастье быть вместе укладывалось в медовый месяц, то у москвичей радость победы, похоже, растянулась на годы вдруг схлынувшей опасностью, ожиданием возвращения оставшихся в живых родных и витавших в воздухе перемен.

Улицы были полны людей даже теперь, в поздний теплый вечер. Рассеянно поглядывая в боковое окно автомобиля, Андрей Николаевич, главный конструктор тяжелых самолетов, находился под впечатлением только что состоявшейся кремлевской встречи: Сталин, прощаясь с ним и пристально глядя в глаза, сказал ему, что страна и все прогрессивное человечество ожидают начала летных испытаний дальнего бомбардировщика в самое ближайшее время.

— Для того, чтобы охладить горячие головы наших недавних союзников, — сказал Сталин.

Туполев же, как человек, на которого замыкались все вопросы, связанные с созданием этого самолета, знал до мельчайших деталей действительное состояние дел и отчетливо представлял дистанцию между сегодняшним днем и днем когда может состояться первый полет бомбардировщика.

На этот раз Туполев, докладывая Сталину, особый упор сделал на необходимость изменения конструкции лонжеронов крыла по сравнению с американской.

Американцы, применив лонжероны переменного сечения по длине и высоте, смогли сделать такое трапециевидное в плане крыло, не перетяжелив его, в котором отдельные элементы конструкции были нагружены равномерно, без резких скачков.

Сделать такие лонжероны, да еще и определенного поперечного сечения, наша промышленность не могла. Не было оборудования. Все силы страны в недавней войне были направлены на обеспечение фронта истребителями, штурмовиками и фронтовыми бомбардировщиками.

Не получили такое оборудование по окончании войны и от немцев.

Американцы же воевали с Японией над безграничными просторами Тихого океана, и сама жизнь заставила их в очень сжатые сроки создать самолет, способный с десятью тоннами бомб преодолевать расстояния в тысячи миль. Таким самолетом и стала «суперкрепость» фирмы Боинг, получившая обозначение Би-29.

Безусловно, это был самолет нового поколения, вобравший в себя все достижения технической мысли и в полной мере показывающий возможности американской промышленности.

Тогда, в середине сорок пятого, многие конструкторы, в том числе и он, Андрей Николаевич Туполев, предлагали Сталину сделать свой самолет, а не копировать Би-29.

Были же у нас в конце тридцатых годов созданы гиганты, каких в то время ни у кого в мире не было. Это и самолет Петлякова ТБ-7 (Пе-8), и машины Калинина; был испытан СБ (скоростной бомбардировщик) с носовой стойкой шасси, да и он Туполев, припоминал свой «Максим Горький».

Сталин же, прохаживаясь по кабинету, размышлял над тем, какое решение принять. Он, безусловно, помнил, что самолетов ТБ-7 в войну было выпущено около семидесяти штук. Что самолет подтвердил свою надежность и что министр иностранных дел СССР Вячеслав Михайлович Молотов во время войны летал на нем в Англию.

Сталин, любивший авиацию, знал всех главных конструкторов. Нередко главных вызывали в Кремль, и они лично докладывали Сталину о конструкции и характеристиках своих машин, о новых разработках.

И когда Туполев сейчас, во время доклада, в очередной раз заикнулся о самолете отечественной конструкции, Сталин, осведомленный обо всех разработках, подошел к нему и сказал:

— Век фанеры и перкали в авиации закончился, товарищ Туполев.

Сталин вспомнил, какой спектр разработок транспортных и пассажирских машин предлагали перед войной советские конструкторы. На них ставили мировые рекорды, но ни одна из них не пошла в серийное производство. И если бы он, товарищ Сталин, не проявил мудрости и не приказал купить лицензию на Дуглас ДиСи-3 «Дакота», сталинским соколам не на чем было бы перевозить грузы и людей.

Тогда перед войной две фирмы, конкурируя между собой, представили свои предложения — американская Дуглас и немецкая Юнкерc.

В большом и тяжелом альбоме немцы акварелью изобразили местность рядом с Химками, где должен расположиться завод, с небольшим прудом, из которого вытекает ручей со странным названием «река Химка», прилегающим лесом, очень хорошим полем для аэродрома и даже геоподосновой на местах будущих цехов.

И все же немецкий Ю-52 с гофрированной обшивкой и тремя моторами смотрелся намного архаичней американского конкурента.

ДиСи-3 «Дакота» так понравился Сталину своими лаконичными очертаниями, формой кабины экипажа, значительной грузоподъемностью и вообще той непередаваемой красотой, какой могут обладать только летательные аппараты, что Сталин решил:

— За этим направлением в самолетостроении — будущее. Настораживало только одно — самолет ДиСи-3 был сделан в принятой в Америке дюймовой системе мер, в то время как в СССР работали в метрической системе.

Но сотрудники будущего завода № 84 в Химках главный инженер Лисунов и конструктор Мясищев заверили его, товарища Сталина, что эта трудность преодолима и они переделают документацию на самолет в метрическую систему.

И действительно, очень скоро в небе появились первые ПС-84 (пассажирский самолет восемьдесят четвертого завода). На одном из них он, товарищ Сталин, летал в Тегеран на встречу с Рузвельтом и Черчиллем.

А позже, в войну, ему, докладывали что «Дуглас» применяется и как бомбардировщик, и как транспортный, и для доставки десантников в тыл врага, и для выполнения многих других задач.

Кстати, вспомнил Сталин, примерно в то же время, что и авиазавод в Химках, закончили строить канал Волга — Москва.

Как выяснилось после войны при изучении немецких архивов, немецкая разведка докладывала генеральному штабу, работавшему над планом Барбаросса, об острой нехватке в СССР железных и шоссейных дорог для перевозки военных грузов; это был, по мнению германской разведки, еще один, едва ли не самый главный, довод в пользу поражения СССР в будущей войне.

Но он, Сталин, предвидел и это. Строительство канала Волга — Москва и Беломорканала не было прихотью, чтобы занять трудом миллионы людей, как утверждали некоторые из тех, кто потом в составе Трудовой армии и строил эти каналы.

В войну каналы и водохранилища позволили большегрузным судам доставлять Бакинскую нефть, горючее и другие стратегические грузы. А военным кораблям — проходить из осажденного Ленинграда в Белое море, в Архангельск и Мурманск, на Северный флот, а также перевозить самолеты, «студебеккеры», паровозы, пушки, танки, бензин, боеприпасы, алюминий, и многое другое, что поставляли союзники транспортными конвоями и без чего выиграть войну было невозможно.

Факт, что именно с самолета Би-29 была проведена атомная бомбардировка Японии, окончательно убедил Сталина в правильности выбора Би-29 в качестве прототипа носителя нашего атомного оружия. И это в очередной раз подчеркивает мудрость его, товарища Сталина, и его редкую способность предвидеть развитие событий.

А так как звучали мнения отдельных товарищей о какой-то ложной неэтичности копирования «американца», Сталин сказал:

— Наша страна выиграла войну и кровью многих миллионов своих граждан заплатила невиданную цену за свободу всего мира. И мы имеем моральное право на такой шаг.

Тут Сталин остановился около Туполева:

— Для создания дальнего бомбардировщика вам, товарищ Туполев, дается два года.

Единственное, о чем попросил тогда Туполев, дать возможность снять летные характеристики американских машин.

— Сначала разберите «летающие крепости», сделайте свои детали, а потом, — тут глаза Сталина опасно сверкнули, как предупреждение о недопустимости дальнейших возражений, — а потом, если хватит ума, соберите и летайте сколько хотите.

Туполев знал, что трудности поджидают чаще всего там, где их не ждешь.

В самом начале работы они предполагали, что сложнее всего будет с моторами. Но совершенно неожиданно оказалось, что конструкторское бюро Аркадия Швецова, работавшее в Перми (в то время — город Молотов) над моторами воздушного охлаждения с радиальным расположением цилиндров, в инициативном порядке, как это принято во всех КБ, спроектировало мотор АШ-73ТК с турбокомпрессором. Прекрасно зарекомендовавший себя во время войны на истребителях Лавочкина и бомбардировщиках Ту-2, мотор АШ-82 исчерпал возможности дальнейшего повышения мощности, в то время как развитие авиации требовало все более мощных моторов.

Мотор АШ-63ТК был даже несколько мощнее американских собратьев фирмы «Пратт энд Уитни», а испытания на стенде подтвердили его высокую надежность.

В качестве оборонительного вооружения вместо американских пушек «Кольт-Браунинг» калибра 20 мм, на самолет устанавливались пушки Нудельмана и Рихтера, НР-23 калибра 23 мм, которые в ходе войны показали безотказную работу.

Удалось решить сложнейшую задачу и с «несущей», придающей прочность, обшивкой фюзеляжа и крыла.

Дело в том, что «американец» был обшит листом дюралюминия одинаковой толщины, и этот лист изготавливался в «дюймах». Наш отечественный лист выпускался промышленностью в метрической системе мер. Поэтому применение более тонкого, всего лишь на доли миллиметра, листа, чем у американцев, не обеспечивало требуемой прочности. Установка же листа толще, так же всего лишь на доли миллиметра, значительно перетяжеляла самолет.

Если же учесть, что нашим заводам план проката листа «спускался» Госпланом в тоннах, то заводы были заинтересованы прокатывать лист по верхнему пределу допуска.

Поэтому конструкторы предложили в самых нагруженных местах ставить лист толще, чем у американцев, а в менее нагруженных местах — тоньше, чем у американцев.

В результате, при более мощных моторах и вооружении расчетная масса самолета увеличилась всего лишь на 36 кг по сравнению с «американцем».

Но вот эти лонжероны...

— Можно ведь сделать их из отдельных элементов, к примеру, как на ТБ-7, пусть будут они несколько тяжелее.

— А как у американцев? — спросил Сталин.

Туполев показал чертёж лонжерона и пояснил, что предлагаемое им техническое решение сделать лонжерон из нескольких деталей позволит сократить сроки создания самолёта.

Сталин же прекрасно понимал, что для того, чтобы сделать такой самолет, как Би-29, а иными словами, поднять всю авиапромышленность Советского Союза на качественно новый уровень, тот уровень, который и на дальнюю перспективу обеспечит возможность на равных соперничать с американцами, следовало всего лишь за один-два года открыть новые месторождения глинозема, построить железные дороги для перевозки его на металлургические заводы по выплавке алюминия и прокату листа и всевозможных профилей. И эти заводы тоже необходимо построить вновь, а также открыть новые научно-исследовательские институты и лаборатории для разработки и производства целого спектра алюминиевых сплавов, резины, пластмасс, бронестекла; спроектировать оборудование и построить заводы для изготовления этого оборудования.

Да всего и не перечислить.

А чтобы вдохнуть жизнь во все построенное вновь, требуется много электроэнергии, и, значит, нужно построить гидроэлектростанции, теплоэлектростанции, а в недалеком будущем — атомные электростанции.

И крайне необходимо, чтобы все это стало работать, как говорится, «еще вчера», если учесть, что американцы «обложили» страну военными базами, как со стороны Европы, так и со стороны Турции и Ирана.

Но, несмотря на то, что альтернативный вариант лонжерона можно было сделать намного быстрее, Сталин, который до этого, попыхивая трубкой, прохаживался по кабинету, подошел к Туполеву и, видимо, не желая опускать высокую планку ранее поставленного задания, негромко с мягкими интонациями в голосе сказал:

— Сделайте как у американцев товарищ Туполев.

От этого старого человека исходила такая энергия, что Туполев, почувствовав вдруг небывалое уважение к нему и, позабыв все ранее нанесенные обиды, понял, что они все-таки сделают этот самолет.