"Авиация и космонавтика", 1992, №11, с. 36-39.
Сканировал Игорь Степикин
Видеокадр из архива ТО «Видеокосмос» |
О ДНЯХ МИНУВШИХ
ЧЕТВЕРТЫЙ ПУСК
Р. ДОЛГОПЯТОВ
Все фамилии автором изменены. Журнальный вариант.
Ракета взорвалась в небе над Сындыктау. В то ноябрьское утро на ярко-синем небе она на глазах своих создателей засияла вторым солнцем. Но уже через две минуты рукотворное солнце погасло.
Для тех, кто часто наблюдал запуски ракет, такое явление было привычным. Поэтому всех участников события, оказавшихся на Подъеме — так называлось место в километрах десяти от стартовой площадки, — охватило искреннее ликование.
Для радости была причина: четвертый пуск! Первая ступень работает нормально!
Хотя первый пуск и был неудачным, успешное начало полета вселило в создателей и приверженцев ракеты надежду. Как бывает, этот частичный успех привел к спешке, недостаточному анализу причин и результатов. Поэтому состоявшийся вскоре второй пуск закончился взрывом ракеты и прекращением испытаний на продолжительное время. Третий пуск был тоже аварийным. После трех неудач в дружной работе многих организаций, объединенных верой в научный и инженерный авторитет Брускова и его влияние «наверху», появились сбои. Подготовка четвертого испытания проходила трудно и сложно. Распространилось мнение, что якобы «наверху» результату этого пуска придают особое значение, считая, что он должен определить судьбу машины. Те, кто непосредственно занимался созданием ракеты и, естественно, знал масштаб работы больше других, разделились на два лагеря: одни утверждали, что неудача будет концом, другие так не считали, причем ни одна из сторон не могла выступить доказательно.
И Михаил Александрович, который был на этом пуске председателем Государственной комиссии, и технический руководитель испытаний Ерофеев, и Астахов из его службы, и еще очень и очень многие люди прожили день пуска с чувством важного личного события, после которого следовало оценить запас остающихся душевных сил.
Для Михаила Александровича и Ерофеева эти первые две минуты наблюдения из командного пункта управления, где находились руководители запуска и высокое начальство, прошли при возрастающем напряжении в тишине, нарушаемой лишь ровным голосом ведущего репортаж оператора:
— ...Десятая секунда — полет нормальный, двадцатая секунда — полет нормальный... девяностая секунда — полет нормальный, сотая секунда — полет нормальный...
Приближался момент запуска второй ступени Не отрывая глаз от экрана, Михаил Александрович сказал Ерофееву:
— Поздравляю!
— ...Сто десятая... — Речь оператора утратила уверенность.
А мгновением раньше яркость факела изменилась, стала более интенсивной, словно затухающий костер кто-то оживил, поддувая воздух. Свечение стало близким к красному и, продержавшись какие-то доли секунды, прекратилось. Это наблюдение было воспринято всеми как факт разделения первой и второй ступени. Факт, означавший, что первая ступень, с которой было столько трудов и которая не похожа ни на что сделанное прежде, но имевшая авторитетных противников, создана...
НАКАНУНЕ ПУСКА
Михаил Александрович появился в Кайнагане поздно вечером. Дальнейшее откладывание этой поездки, связанной с необходимостью проведения в жизнь принятого решения по очередному испытательному пуску ракеты, результат которого и для него лично, и для многих тысяч людей имел чрезвычайную важность, стало невозможным. Предстоящий пуск мог оказаться решающим для ее судьбы.
Без встречавших не обошлось, и он признался себе, что это лучше, чем если бы вдруг никого не было. Верный выработанной за много лет привычке начинать работу с оценки состояния дел на месте, он направился на стартовую позицию, где уже была установлена ракета. Темнота скрадывала размеры, но здесь, на уровне земли, или, как говорили, на нулевой отметке, даже при приглушенном наружном освещении ощущалась громадность ракеты. Из хвостового отсека доносились звуки, по которым Михаил Александрович понял, что еще ведутся сверловочные работы. Опережая его вопрос, Ерофеев сказал, что принято решение переделать систему вентиляции, заканчивается монтаж, завтра должны быть проведены ее испытания и можно будет установить суточную готовность.
— У вас машина стоит на установке почти три месяца, вы просите созыва Госкомиссии, а у самих еще дел полно, — резко бросил Михаил Александрович и, увидев, как после его слов у Ерофеева сузились глаза и поджались губы, добавил: — Вам бы комсомолом руководить!
Ерофеев смолчал. И заводские, и присутствовавшие главные конструкторы, и военные тоже, промолчали. Возникшее напряжение снял референт Николай Иосифович, грузный, с крупными чертами лица человек, знавший своего шефа лучше многих.
— Здесь, в темноте, всего не увидеть. Может быть, проехать в МИК, посмотреть сборку, а с утра... Повестка совещания готова, я могу вам ее доложить.
Михаил Александрович прислушивался к советам своего референта и, зная, что иной раз своей резкостью усложняет обстановку, ценил за умение помочь выйти из подобного положения. И сейчас реплика Николая Иосифовича оказалась кстати.
Через полчаса они были уже в цехе. Глядя на высокие потолочные перекрытия и сверкающие лаковой чистотой полы. Михаил Александрович всегда испытывал чувство удовлетворения: что ни говори, а такое сооружение построили, и, по совести, он для этого сделал немало. Осматривая сборки на стапелях и стендах, отметил, что работы по следующему образцу близки к завершению. Это наблюдение, однако, не подняло ему настроения, скорее напротив, усложнило и без того трудное положение. На блоке первой ступени Михаил Александрович заметил снаружи неизвестные ему ранее обтекатели и, подозвав жестом Ерофеева, спросил:
— Борис Андреевич, что это за кочерги ты приделал снаружи?
— Это новая система вентиляции. Местные шутники называют ее дымогарными трубами.
— Завтра покажи мне схему, чтобы я понимал, что ты здесь наворотил. Николай Иосифович, ты видел это?
— Да. Мне объяснили. Все понятно, но очень сложно получается.
— Ну на это они мастера известные,— сказал Михаил Александрович.
Поблагодарив присутствовавших и напомнив о завтрашнем совещании, он направился к выходу. В машине по дороге в гостиницу, вглядываясь сквозь окна в черноту звездной ночи, по свету в близких и отдаленных зданиях или по наружному освещению угадывал площадки, объекты, где шли работы, а когда шоссе поднялось на вершину пологого холма, увидел, что в здешних местах и ночью не затихает жизнь. Он вспомнил время, когда ночных огней здесь почти не было, ночевки на нарах в дощатых вагончиках и Брускова в телогрейке, перепоясанной тонким ремешком, в вытертой шапке-ушанке с подвязанными сзади и закрывающими уши наушниками, с биноклем на крученой бечевке через плечо. Потом это время ушло. Наблюдения стали вести из защищенных сооружений, оборудованных самой совершенной оптикой и радиолокаторами. В распоряжении Брускова всегда была не только машина, но и самолет.
Вспомнив сейчас о Брускове, Михаил Александрович признался себе, что когда тот убедил всех, и «наверху» в том числе, в необходимости этой машины, то он и, по его мнению, другие ответственные люди не осознали и не поняли того, что эта ракета, лишь внешне похожая на прежние, по сути иная, с другим характером. Она требовала иной организации работ, другого масштаба, так как существенно возросли требования к надежности, безаварийности и безопасности работ с ракетами. Однако из-за большой сложности носителя трудно было найти достаточное количество технических исполнителей нужной квалификации на ключевые места. И вот после того как трудности, связанные с новым строительством, созданием кооперации, как будто преодолены и машина вышла на стадию летных испытаний, где решающую роль играла доводка, именно тогда почувствовал Михаил Александрович отсутствие Брускова.
Сложность положения с машиной понимали «наверху», и поэтому к результату предстоящего пуска было повышенное внимание: удастся он — затихнут, хотя бы на время, технические противники, а будет неудача, тогда... Трудно будет ее защитить. Вот когда пригодились бы убежденность, твердость и высокий авторитет Брускова. Ему ведь верили.
Тем же вечером, возвращаясь к себе в гостиницу, Ерофеев думал о том, что машина оказалась настолько сложной, что даже сейчас, после дополнительных испытаний ряда систем, на ней приходится делать доработки... А ведь было три пуска... И все же, несмотря ни на что, нужно пускать. От руководства он слышал о намерении превратить машину в макет, а к пуску готовить следующую, чтобы дать для доводки время двигателистам. Но, по его представлению, отсрочка для такой работы не являлась необходимой, а лишь давала техническим противникам дополнительные аргументы. Здесь он, как ученик и последователь Брускова, считал себя обязанным действовать так, как это делал учитель: пускать.
Ерофеев был худ, невысок ростом и почти непрерывно курил. По тем временам непомерно молод для занимаемой должности. Ему едва перевалило за сорок, а в техруководителях он ходил более семи лет. Еще во время испытаний на стенде в Горске его заприметил и пригласил работать к себе Брусков. Сердиться крепко, разносить в пух и прах не умел, никогда не унижал собеседника, но подчиненные чувствовали его недовольство, если виноваты. Поэтому его не боялись, но и не любили, когда сердился. Мог выручить в трудный момент и никогда никого не подставлял. Заводчане сохраняли с ним еще заведенные со времен Брускова отношения: в острых ситуациях старались обойтись без вмешательства вышестоящих органов. Он был из тех руководителей, кто принимал решения и не любил выяснять отношения через высокое начальство, где объяснения не всегда проходили, а то и совсем не принимались. Поэтому стремился чаще бывать в экспедиции, на полигоне, там, где, как он считал, делалось дело и где руководство появлялось только накануне очередных пусков. Среди испытателей он считался везучим, а вот на этой машине удача не приходила, хотя уже давно все его время было занято только работой.
Утреннее совещание проводил Михаил Александрович. Он запланировал его еще в Москве широким составом, чтобы высказались не только представители отраслевой науки, но и главные конструкторы, — словом, чтобы все было решено коллегиально. Перечень работ был невелик, и их можно завершить в течение дня.
Ерофеев закончил свое сообщение твердо высказанным мнением о том, что машина готова к пуску. Уже по началу речи следующего выступавшего — представителя двигателистов — Михаил Александрович почувствовал общее настроение: нужен пуск, дальнейшая задержка сбивает общий темп создания машины...
— Так как все же твоя фирма оценивает надежность двигателя? — спросил Михаил Александрович.
— Мы провели испытания по согласованной с институтом, заказчиком и головной организацией методике и подтвердили заданный уровень надежности.
— Хорошо. Послушаем, что скажет директор института.
Когда тот заговорил, Михаил Александрович вдруг подумал, что для всех здесь он являет собой нечто безликое и, будь на его месте кто-то другой, все было бы так же. «Мне не скажут того, о чем сообщат Ерофееву. Он свой, а я начальник. Да и все ли знает Ерофеев? Не получается ли так, что где-то более низкие звенья принимают решения, о которых не знают выше?» Эти мысли приходили в голову Михаилу Александровичу неоднократно и всегда возбуждали подозрительность. «Как бы не стать жертвой недостаточно четкой информации. Когда был Брусков, одно его присутствие придавало выступавшим чувство уверенности и заставляло докладывать, казалось, все как есть, без всякой утайки и даже высказывать сомнения, потому что есть кому судить, а не попрекать»...
— Понятно, — перебил директора Михаил Александрович. — А как относится институт к предложению о дополнительных испытаниях двигателей до пуска?
— Разумеется, испытания углубляют наши знания о предмете. Но в данном случае для плана отработки и подтверждения характеристик ничего нового они не дадут, если не ставить под сомнение сам план.
Последним выступил представитель военных, который доложил о готовности служб полигона. Закрывая совещание. Михаил Александрович поблагодарил участников и выразил удовлетворение их единодушием, сказав, что это вселяет надежду на успех.
В конце дня прошло заседание Госкомиссии, на котором приняли решение о пуске. Утром состоялось построение, однако Михаил Александрович не поехал на него, так как плохо себя чувствовал. За последние годы такое было впервые, и в глубине души он понимал, что, несмотря на уважительную причину, это в какой-то мере отделяет его от участников предстоящих событий.
Ритуал построения придумал когда-то Брусков. Необходимый перед пуском инструктаж команды стартовиков он сумел превратить в клятву. Михаил Александрович вспомнил, как однажды Брусков объяснил, что при этом главное — подготовить людей к победе, ибо победа дает чувство радости, и наиболее полно он может ощутить его не один, а разделив со всеми. А если пуск не получился, то вместе легче перенести горечь неудачи. «Теперь в таком ритуале, пожалуй, остался только этот смысл, — подумал с раздражением Михаил Александрович. — Не пора ли придумать что-нибудь другое?»
Построение было назначено на нулевой отметке вблизи ракеты. Военный обслуживающий персонал выстроился в каре. В таком же каре не так стройно, но вполне прилично встала колонна гражданских.
Глядя на строй, Ерофеев поймал себя на предчувствии, что не все будет благополучно. Однако нужно обратиться к людям и убедить их в успехе дела. Он помнил, как говорил в особо трудные моменты Брусков, слова которого действовали ободряюще, превращая людей в отряд единомышленников. Сейчас он, Ерофеев, должен это сделать. Нужно с помощью немногих слов установить почти телепатическую связь с теми, от кого зависел успех пуска, ибо эта связь позволит в течение предстоящих суток исключить небрежность в исполнении распоряжений, и они будут восприниматься доброжелательно, а также почти автоматически устранить возможные неточности. Он подавил в себе смутное предчувствие и, выйдя вперед, вложил всю свою страстность в несколько фраз.
— Товарищи! Завтра у нас ответственный день. Он завершит вашу многотрудную работу и работу больших коллективов, которые вместе с нами ждут результата этого пуска. Через несколько минут будет объявлена суточная готовность, и все мы с этого момента должны действовать особенно четко, не допускать нарушений инструкций, при малейших неполадках информировать руководителей испытаний или их заместителей. От каждого из нас потребуется полная самоотдача, честность, высокая сознательная дисциплина. Желаю вам успеха!
Он отошел в сторону, уступив место военному, и тот представил командиров расчетов, их условные номера, порядок вывода подразделений на объекты и прочие нужные формальности.
В ДЕНЬ ПУСКА
Пуск — как праздник в детстве: много трудов, хлопот, ожиданий и вот — долгожданный миг. Что-то принесет он? Радость, сбывшуюся надежду, придаст новые силы, или их нужно будет собирать заново, чтобы преодолеть разочарование и усталость?
— Пуск — это все! — говорил испытателям Брусков. — Плохо сработаем — труд многих пойдет насмарку! — И был беспощаден при отборе членов экспедиции на испытания.
Михаил Александрович приехал на командный пункт после объявления часовой готовности вместе с военным начальством. Они расположились на защищенной верхней площадке сооружения, предназначенной специально для гостей. Отсюда отлично просматривалась вся позиция, а телеэкраны, подвешенные чуть выше смотровых проемов, давали возможность наблюдать те места на ракете, где при подготовке к пуску выполнялись какие-либо действия. На табло с точностью до долей секунды высвечивалось время. Здесь, как и на других этажах здания, по громкоговорящей связи передавалась информация о ходе подготовки. Михаил Александрович спросил, как прошла заправка. Он, правда, уже знал, что все нормально, но, во-первых, считал своим долгом проявить интерес к происходящему, ибо сказанные им сейчас слова и его поведение вечером будут известны всему поселку испытателей, а во-вторых, по словам и тону, которым они произносились, умел определять, как на деле оценивает то или иное событие отвечающий.
Находившиеся на гостевой площадке руководители заключительные операции по подготовке ракеты воспринимали лишь в общих чертах, поскольку их работа по проектированию, изготовлению и поставке нужного оборудования как для самой ракеты, так и для ее сборки, транспортировки, обслуживания, заправки топливом и газами, электроснабжения и прочего была уже сделана.
Когда объявили об окончании корректировки уровней топлива в баках, разговоры стали затихать и установилась атмосфера напряженного ожидания. Михаил Александрович решил после объявления десятиминутной готовности спуститься к Ерофееву и следить за работами с этажа руководителей пуска.
По объявлении пятиминутной готовности напряжение на командном пункте достигло предела. Приближался момент, когда на ракете начинаются необратимые операции и в случае любой неисправности или отказа нужно будет сливать топливо. Но сегодня подготовка проходила гладко. После окончания захолаживания двигателей счет времени начался на секунды.
— Пуск! — скомандовал Ерофеев, и на табло замелькали, убывая к нулю, последние пятнадцать секунд.
Мысленно Ерофеев был там, на ракете, начавшей оживать по правилам, заложенным в нее создателями. Вот отстрелились верхние приборы. Он знал, что здесь порядок. Также он уловил, как вздохнул хвостовой отсек, когда заработали пусковые турбины двигателей... Вот закрутились насосы... Открылись главные клапаны окислителя, за ними горючего... Промежуточная ступень тяги... Где же белые клубы из газоходов? Ага, вот они... Есть пламя! Уже идет, пошла...
— Есть контакт подъема! — доложил оператор. — Двигатели — на главной, параметры в норме!
Теперь — наблюдать и запоминать. Запоминать, потому что потом может понадобиться объяснять телеметрию, и тогда увиденное, особенно в начале полета, окажется чуть ли не самым ценным для разгадки случившегося. «Смотреть в оба!» — так обычно в этот момент требовал Брусков...
В тот день утренний воздух был прозрачным, и этому больше всего радовались — степь просматривалась до горизонта без всякой дымки. Свободных от работы людей привезли на Подъем по трехчасовой готовности. Оттуда открывалась величественная панорама сооружения, в центре которого своими законченными формами выделялся белый силуэт ракеты.
Отвод башни обслуживания прошел в расчетное время, а это рождало уверенность, что там все идет как задумано и задержки не будет. Но вот стрелки часов добрались до долгожданной отметки. Наступила тишина, и все взоры устремились туда, в центр панорамы. Было так тихо, что слышалось посвистывание ветра в ушах, как будто каждый стоял в степи в полном одиночестве. Кто-то сказал: «Пора». И в этот миг они увидели через окна газоходов блеснувшую из-под земли молнию, затем клубы белого дыма, а когда ракета тронулась с места, услышали чистый, полный благородного достоинства рокот ее двигателей.
Поднимаясь вертикально, ракета совершила запланированный разворот вокруг оси, что было замечено всеми по смещению шахматных клеток в верхней ее части, и стала наклоняться к горизонту, но еще столб огня доставал до земли и казался той пуповиной, что связывала плод с чревом. Однако через несколько секунд на небе стало как бы два солнца. Равенство двух светил держалось лишь миг, и затем, прощаясь трепещущим за кормой факелом огня, ракета стала удаляться, и голос ее двигателей, приглушаемый атмосферой, доходил теперь ослабленными волнами...
После старта напряжение на командном пункте было еще большим, чем на Подъеме. Приближался момент включения второй ступени. Не отрывая глаз от неба, Михаил Александрович сказал Ерофееву:
— Поздравляю!
— Сто десятая... — Речь оператора утратила уверенность.
— Девятый, репортаж! — крикнул Ерофеев, не отреагировав на поздравление.
— Нет информации с измерительного пункта!
Время, и без того замедленное, казалось, вовсе остановилось. Зазвонил аппарат связи с центром дальнего наблюдения (ЦДН), и после нескольких слов оператор доложил:
— По докладу ЦДН, «разделение один» не прошло.
Ерофеев, еще не веря, что все так заканчивается, попросил:
— Запросите еще раз.
В тягостной тишине оператор дал подтверждение.
— Конец работы, — скомандовал Ерофеев, и его мозг уже набрасывал план немедленных действий...
Минута-две с момента, пока не стало очевидно, что пуск прошел неудачно, у Михаила Александровича выпали из сознания. Но он вполне искренне произнес поздравление: ведь работоспособность первой ступени для специалистов доказана, хотя досадная недоработка нескольких секунд сильно принижала результат. Теперь он отчетливо представил, какой ему предстоит разговор: нужно немедленно доложить лично, попросить время на разбор, никаких гипотез, факты, только документально подтвержденные факты
Против ожидания его выслушали сдержанно. По трудному дыханию, доносившемуся из трубки, он представил себе усталое выражение лица слушавшего, его высокий лоб, поблескивавшие из-за тонких ободков старомодных очков слегка навыкате глаза и сомкнутые губы. Михаил Александрович осознал, что участь машины теперь зависит от весомости аргументов ее защитников и от того, кто эти защитники, кто возьмет на себя роль говорить от их имени. Здесь он угадал, что говоривший на противоположном конце намекает на то, что жребий пал на него. Тут же Михаил Александрович понял, что это положение даст ему большие возможности для гибкого поведения, так как все можно будет взять под свой контроль. Надо, чтобы смежники и институты узнали, что вся информация пойдет через его аппарат, а не через главного конструктора (он отсутствовал на полигоне из-за болезни). И чтобы именно сейчас они не смогли о чем-либо договориться между собой. Он подозвал своего референта и попросил его через полчаса собрать всех главных конструкторов и директоров институтов...
ПОСЛЕ ПУСКА
Через три дня у входа в расчетное бюро, где напряженно, но пока безрезультатно шла работа по анализу телеметрии, Ерофееву на глаза попался Астахов, одетый почти по-зимнему: в куртку испытателя и в шапку-ушанку. Отвечая на приветствия проходивших и извинившись перед собеседником, он попросил:
— Сергей, на минутку. — И улыбнулся: — Я вижу, ты одет как надо. Завтра утром, прошу тебя, с представителем штаба вылетай в район поиска. Ты знаешь, что они до сих пор почти ничего не нашли? Скажи от моего имени Гуськову, чтобы не топтался в расчетном районе, а расширил зону поиска. Сейчас на первый план выходит задача — найти кассеты АРГ (системы регистрации бортовых параметров). Им в помощь выделяется воинская часть...
Михаил Александрович решил напомнить о себе Ерофееву, располагавшему полной информацией. Случай оказался не простым — твердо установлен только интервал времени аварии, и пока нельзя выдвинуть причину или причины и предложить мероприятия. Скорее всего, точно установить ее и не удастся. У специалистов, как водится в таких случаях, будут разные мнения. Вот где к единому знаменателю приводил Брусков. Нужно, чтобы не падало давление в работе. По умению создавать такую обстановку он оценивал подчиненных ему руководителей. Он шутил иногда, что если в атмосфере с подъемом вверх давление падает, то на высоких ступенях служебной лестницы оно растет. По существу, вся его деятельность была направлена на создание давления в системе, которая ему подчинялась. Чтобы те, кому положено думать в заданном направлении и делать то, что решили, думали и делали, не теряя при этом времени. И для этого необходимо давление — в виде мероприятий, подбора, расстановки и воспитания кадров...
Астахов и три двигателиста в сопровождении полковника, прилетев на Ли-2 в район поиска, пересели в вертолет, чтобы следовать дальше. Полковник показал карту.
— Через полчаса мы прибудем вот сюда. Здесь уже развернута воинская часть. Вы, — обратился он к Астахову, — расскажете солдатам, что они должны искать. Потом обед, затем возвращение на аэродром в Д. Распорядок понятен?
Вертолет приземлился неподалеку от штабной палатки, в стороне от которой стояли армейская передвижная радиостанция и десяток машин для перевозки людей. Палатки были уже разбиты, возле них горели костры и толпились солдаты. Полковника приветствовали командир и офицеры части. Астахов объяснил, что нужно искать шарообразные контейнеры оранжевого цвета диаметром немного меньше полметра. Солдаты слушали вначале без интереса, но оживились при известии, что контейнеров пять, а потому во столько же раз возрастали шансы нашедшего на получение внеочередного отпуска.
Пока бойцы обедали, Сергей и двигателисты отправились в степь, туда, где среди сухого травостоя поблескивал металл. Навстречу дул легкий ветерок. И в этой тиши среди трав куски металла воспринимались как куча обыкновенного мусора. Как велико это поле, Астахов представил себе, угадав направление, в котором летела ракета: насколько мог видеть глаз, всюду замечал он блеск осколков, посеянных силой взрыва.
Они разбрелись, время от времени узнавая в обломках, сохранявших еще какие-то «черты» первоначальности, чем это было прежде и в каком месте находилось на ракете. Астахов прошел с полкилометра, но все, что попалось ему на глаза, было с верхней ступени. Стало ясно, что поиск здесь малоперспективен. Об этом было сказано полковнику, который вновь развернул карту и объявил, что сегодня надо искать все же здесь, а после его совещания с Гуськовым будут даны коррективы.
Весь день работали вертолеты, но нужных частей не нашли.
Вернувшись на аэродром в Д., ждали посланный на разведку Ан-2. Он прилетел примерно через полчаса, и экипаж привез обнадеживающее известие: южнее обнаружен еще один район, где обломки крупнее и находятся друг от друга на значительно большем расстоянии. Полковник сверил свою карту с пилотской и предложил:
— Завтра сделаем так: сначала полетит наблюдатель от промышленников. Как только будет обнаружена какая-нибудь часть, самолет снизится, наблюдатель ее опознает, а пилот нанесет координаты ее расположения на карту и затем по радио передаст сюда Мы с вами, — обратился он к Гуськову, — будем находиться на КП и направлять ближайший из вертолетов к тому объекту, который заинтересует. Принимается? Кто на самолет от вас?
— Попробуем, — сказал Гуськов. — Кто? А вот Астахов. — И к Сергею: — Вы не против?
— Товарищ капитан, — обратился полковник к летчику, — вот вам наблюдатель, скажите ему, что и как, и с утра за работу.
На следующий день с первой же посадкой вертолета в новом районе стало ясно, что искать надо здесь. В тот же вечер полковник отдал приказ на передислокацию воинской части, и через два дня нашли две кассеты, а затем и три оставшиеся. После этого Михаил Александрович улетел в Москву, а еще через два дня Ерофеев, получив прогноз на обильные снега, распорядился свернуть поиск, предполагая возобновить его весной, если понадобится подтверждать какие-то гипотезы...
Прошло около полугода со дня пуска. Ерофеев и его люди не вылезали из рабочих групп аварийной комиссии, доискиваясь до подлинной причины отказа. Найденные кассеты позволили лишь более точно установить время, когда произошла авария, но почти не прибавили информации для выяснения ее обстоятельств. Было ясно: ракета погибла от взрыва в хвостовом отсеке первой ступени, однако что же послужило предпосылками к этому — оставалось невыясненным. На большую помощь институтов, подключенных Михаилом Александровичем, рассчитывать не приходилось. Напротив, нужно было отвлекать своих сотрудников на составление всевозможных справок, объяснений или опровержений по частным вопросам. Дни шли, «наверху» таяла вера, и Ерофеев чувствовал, что промедление сказывается неблагоприятно. Минуло относительно немного времени, и тема действительно была закрыта...
ЭПИЛОГ
Спустя три года летним днем, развернув «Правду» на второй странице, Астахов прочитал Указ о награждении Михаила Александровича вторым орденом Ленина и медалью «Золотая Звезда». Текущие дела не давали повода для оптимизма, и потому в курилке эта новость была воспринята как приуроченная к юбилейной дате благодарность за тихое решение вопроса.
Вечером на вокзале Астахов случайно наскочил на Ерофеева. В первый момент его вид поразил Сергея — и без того невысокий, тот как будто еще сжался и в толпе выглядел весьма неприметно. Астахов был рад встрече, и Ерофеев это сразу заметил. Словно вспомнив, что он был начальником Сергея, Ерофеев начал разговор сам:
— Ну как, Сережа, поживает твой мопед с цепной передачей? Глаза его хитро прищурились, а по губам скользнула та улыбка, что появлялась прежде, когда он разговаривал с подчиненными сотрудниками, за которую его любили и все прощали.
И, оглушенный такой мгновенной переменой облика Ерофеева, Астахов понял: рана его не заживет никогда.