Сейчас уже мало кто помнит, что в газетах начала шестидесятых годов словосочетание "главный конструктор" писалось с большой буквы. В то время сограждане без дополнительных пояснений понимали, что имелся в виду только один из тысяч людей, работавших в такой должности — Главный конструктор космических кораблей, превратившийся, как и Гагарин, в символ "космических побед советского народа", но в отличие от первого космонавта, в силу режимных табу, наподобие подпоручика Киже, "фигуры не имевший".

Естественно, что столь таинственная и значительная личность наделялась всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами. Смерть рассекретила имя Королева. Постепенно обретая конкретность, "рыцарь без страха и упрека" предстал вполне земным человеком со своими достоинствами и недостатками, победами и ошибками. И как всегда бывает применительно к крупнейшим историческим фигурам — а в масштабах отечественной, да и мировой космонавтики второй половины века Королев первенствует в этой категории — теперь, по прошествии стольких лет, естественно возникновение "крамольного" вопроса: "Ну, а если бы не он стал "Главным", что бы изменилось?"

В данном случае, не в пример обычно абстрактной модели "сослагательного наклонения в истории" или — в более модных терминах — "виртуальной реальности" есть возможность, опираясь на подлинные документы конкретизировать ситуацию применительно к двум действительно существовавшим личностям. Одна из них на время заняла, а другая могла занять место, по праву принадлежащее Сергею Павловичу Королеву.

Для начала рассмотрим некоторые малоизвестные детали знакомой в общих чертах истории взлета и падения Андрея Григорьевича Костикова — человека, которого Королев считал виновным в обрушившихся на него в эти же годы тюремно-лагерных несчастьях.

Заняв место репрессированных руководителей НИИ—3 (бывшего РНИИ), Костиков получил богатое наследство от своих предшественников. В институте были созданы несколько экспериментальных жидкостных ракетных двигателей (ЖРД), опытный ракетоплан, экспериментальные крылатые ракеты с ЖРД, прирабатывались планирующие реактивные авиабомбы. Наибольшее внимание военных привлекали пороховые реактивные снаряды (РС), предназначенные, в основном, для авиации — два образца были приняты на вооружение ВВС.

Однако, самым перспективным оказалось, представлявшееся второстепенным, направление работ. Начавшаяся в Европе Вторая мировая война велась без применения химического оружия. Однако НИИ—3 продолжал разработку для сухопутных войск самоходной пусковой установки на шасси автомобиля ЗиС с 24 направляющими для пуска 132-мм химических реактивных снарядов РХС—132. Тогда отечественные армейские реактивные снаряды, как и немецкие, рассматривались как средство доставки оружия массового поражения, не требующего высокой точности.

Вопреки теоретическим соображениям о нецелесообразности применения в реактивных снарядах обычных осколочно-фугасных боевых частей из-за никудышней, в сравнении с "классической" артиллерией, точности огня PC к началу войны были созданы не только соответствующие боеприпасы, но и вполне полноценные наземные системы залпового огня с реактивными снарядами М—8 и М—13 — "катюши" — основное вооружение Гвардейских минометных (т.е. ракетных) частей.

Трудно определить степень личного участия Костикова в завершении творческого процесса их разработки. В любом случае, как главный инженер НИИ—3 он в большой мере определял выбор тематики работ коллектива и лично "пробивал" эту тематику у заказчика. В результате именно Костикова после первых успехов "катюш" на фронте удостоили золотой звездой Героя Социалистического труда.

Честолюбие заставило Костикова обратиться и к другой области применения ракетных двигателей.

Роль НИИ—3 в создании первого отечественного ракетного перехватчика БИ была относительно второстепенна. Основной объект — самолет — в соответствии с Постановлением №348 от 1 августа 1941 года создавался в КБ Виктора Федоровича Болховитинова Александром Яковлевичем Березняком и Алексеем Михайловичем Исаевым. С эвакуацией этого КБ в Билимбай разрабатывавшийся НИИ—3 двигатель стал объектом забот самих самолетчиков.

Между тем, еще в 1938 в НИИ—3 были выполнены собственные проектные проработки по ракетному перехватчику. Костиков обратился в правительство с соответствующими предложениями. После встречи Костикова с высшим руководством страны Постановлением ГКО (Государственного комитета обороны) №2105 от 26 июля 1942г ему поручили создание перехватчика, получившего наименование "302". По сравнению с БИ предусматривалось существенное увеличение продолжительности полета за счет применения комбинированной двигательной установки из двух подкрыльевых прямоточных воздушно-реактивных двигателей (ПВРД) и жидкостного ракетного двигателя в фюзеляже. Для выполнения задания НИИ—3 Постановлением ГКО № 2046 от 15 июля 1942 г преобразовали в Государственный институт реактивной техники (ГИРТ), выведя его из наркомата боеприпасов (НКБ) в непосредственное подчинение Совету народных комиссаров (СНК). Костикова назначили начальником ГИРТ, в состав которого включили авиационные заводы № 55 и №462. Разработка собственно самолета велась Матусом Рувимовичем Бисноватом.

На этом период удач для Костикова закончился. Из-за отсутствия двигателей разработка самолета "302" затянулась и грозила полным срывом.

Несмотря на то, что в середине января 1943 руководителям авиапромышленности был представлен макет самолета с комбинированной двигательной установкой, в постройку пришлось запустить два экземпляра самолета, оснащенных только ЖРД в однокамерном исполнении. Начиная с 4 октября 1943 года, первый экземпляр самолета осуществил несколько десятков безмоторных полетов, поднимаясь в воздух на буксире за бомбардировщиком СБ. Эти полеты позволили выявить автоколебания руля направления, который и доработали с введением сервокомпенсатора. Уже на этой стадии стало ясно, что при отсутствии ПВРД, исходя из уточненных расходных и тяговых показателей жидкостного ракетного двигателя, продолжительность полета на высоте 8 км со скоростью 800 км/час составит всего одну минуту вместо заданных в Постановлении ГКО двадцати.

Второй экземпляр самолета фактически дублировал первый, но его удалось довести только до стадии окраски. Разработка ПВРД не поспевала и к постройке третьей и четвертой машин, которые планировали оснастить более экономичным двухкамерным ЖРД для увеличения продолжительности полета на заданной высоте до 3,5 мин, хотя и этого явно не хватало для полноценного боевого самолета. Третья машина к началу 1944 года находилась на стадии сборки фюзеляжа и центроплана, а четвертая даже не запускалась в производство.

Ключом к обеспечению заданных характеристик было создание работоспособного ПВРД. Хотя работы по ПВРД велись с 1938 года, не было создано ни одного, пусть даже экспериментального образца двигателя. Результат был вполне закономерным, так как Костиков выделил на решение этой принципиально новой задачи всего 7 человек, включая только двух инженеров!

Ситуация с разработкой ЖРД тоже не радовала. В 1941 году двигатель для БИ с тягой 1100 кг в "сыром" состоянии был передан в КБ Болховитинова, где его доводкой пришлось заняться Исаеву, постепенно превратившемуся из самолетчика в выдающегося конструктора — двигателиста. Предназначенный для самолета "302" двигатель Душкина на стендовых испытаниях развивал тягу примерно вдвое меньшую требуемых 1400 кг.

После принятия на вооружение М—8 и М—13 ГИРТ постепенно утратил ведущую роль и в области создания реактивных снарядов для систем залпового огня. Созданный ГИРТ снаряд М—20 из-за большого удлинения боевой части не обеспечивал должного фугасного действия, а пришедший ему на смену более удачный М—30 был разработан группой офицеров Главного управления вооружения Гвардейских минометных частей (ГУВ ГМЧ) без участия института.

Позднее ГИРТ совместно с ГУВ ГМЧ принял участие в создании оснащенного более мощным ракетным двигателем снаряда М—31, но важнейшие работы по улучшению кучности М—13 и М—31 за счет проворота в полете осуществлялись уже без привлечения ГИРТ, все тем же ГУВ ГМЧ в содружестве с ЦАГИ, где работы велись под общим руководством Сергея Алексеевича Христиановича.

Помимо абсолютизации ранее полученных результатов, одной из причин недостаточной результативности работ было распыление сил института по крайне обширной тематике. В отделе реактивных снарядов в ГИРТ под руководством Рувима Евелича Соркина силами 60 человек одновременно велись работы по 33 объектам, включая ракетные двигатели для бетонобойных бомб, установки для глубинных бомб, стартовые ускорители для самолетов и аэросаней.

Общим недостатком работ был сугубо эмпирический подход, практическое отсутствие теоретических исследований. В институте работало только 8 кандидатов наук, да и имевшиеся научные кадры не использовались должным образом. Крупнейший специалист в области пороховых ракет, Юрий Алексеевич Победоносцев был практически отстранен от работ, а Михаил Клавдиевич Тихонравов — загружен тривиальными аэродинамическими расчетами по перспективным ракетным самолетам.

Кроме того, Костиков, оказавшись в прямом подчинении Совнаркому, повел себя непривычно — если не сказать неприлично — независимо, испортив отношения как с руководством Наркомата авиапромышленности, так и с командованием ГМЧ. При этом контакты его подчиненных со смежными организациями им не поощрялись и крайне затруднялись введенной Костиковым практикой заказа пропусков в ГИРТ только с его личного разрешения. Эта практика привела к скандальному случаю — председателя госконтроля СССР Гущина пропустили на территорию только после телефонного звонка Костикову управляющего делами Совнаркома Я. Е. Чадаева.

Внутри института также складывались непростые отношения. За время руководства Костикова сменилось 7 заместителей директора, по 4 начальника отдела кадров и ОРС. Неуверенность в собственной творческой значимости и компетентности заставила Костикова организовать "инициативное" письмо, группы его подчиненных в ЦК ВКП(б) с заверениями, что именно он, а не Бисноват, фактически является главным конструктором самолета "302".

На все это накладывались до боли знакомые и нашим современникам проделки типа строительства дачи стоимостью 300 тысяч рублей, обещаний наградить орденом должностное лицо, способствовавшее оформлению этой постройки в личную собственность Костикова — термин "приватизация" в те годы еще не обрел широкого употребления.

Возможно, все это и сошло бы Костикову с рук, не вступи он в конфликт со своим "замполитом" — парторгом ЦК ВКП(б) Фокиным. Оскорбленный заявлением директора и главного конструктора о том, что ему "не нужен такой парторг", Фокин 11 ноября 1943 года направил курировавшему авиапромышленность члену ГКО Георгию Максимилиановичу Маленкову жалобу на Костикова с предложениями освободить его от должностей как директора, так и главного конструктора (как неспособного сработаться ни с каким директором).

Для наведения порядка Фокин предложил передать институт в какой-нибудь наркомат, несколько пугающим, на современной взгляд, уточнением, что — "более подходящим будет НКВД", а также порекомендовал изъять из института создание ракетного самолета в целом, оставив только разработку ЖРД.

Высшие органы отреагировали на "сигнал" парторга ЦК. В попытке оправдания Костиков направил Вячеславу Михайловичу Молотову свои соображения по возможным путям исправления положения, коррекции технического курса института.

В них содержалось немало разумного — например, при сравнении жидкостных ракетных, воздушно-реактивных моторокомпрессорных и турбореактивных двигателей отмечалась наибольшая перспективность применения в авиации ТРД. Для обеспечения ускоренного развития реактивной техники предлагалось создание специального комитета во главе с достаточно полномочным руководителем — членом Государственного комитета обороны. Для эффективного использования перехватчиков с прожорливыми ЖРД предлагалось заблаговременно доставлять их на высоту боевого применения на подвеске под "авианосцами" (самолетами-носителями). Как известно, в дальнейшем эта идея была реализована применительно к экспериментальным самолетам с ЖРД.

Однако, все эти предложения уже не могли заинтересовать высшее руководство и 18 февраля 1944 года последовало Постановление ГКО №5201, по которому ГИРТ был преобразован в Научно-исследовательский институт реактивной авиации (НИИРА) и передан в систему Наркомата авиационной промышленности. Костиков лишался всех занимаемых должностей, во главе института ставился Владимир Исаакович Поликовский, а его заместителем по научной части назначался Генрих Наумович Абрамович.

Для рассмотрения состояния дел в бывшем ГИРТ была создана комиссия во главе с заместителем Наркома авиапромышленности А. С. Яковлевым, включавшая наряду с представителями промышленности также заведующего отделом ЦК ВКП(б), члена военного совета гвардейских минометных частей Льва Михайловича Гайдукова — инженера по образованию, человека, достаточно компетентного как в организационных, так и в технических вопросах.

Спустя неделю комиссия пришла к выводу о том, что бывший ГИРТ "находится на недопустимо низком уровне... в части научно-исследовательской и конструкторской работы". Были оформлены разгромные заключения по состоянию дел по основным направлениям работы института. Для самого Костикова, согласно написанному Ярославом Головановым жизнеописанию "Королев", дело закончилось привлечением к суду с вынесением сравнительно мягкого приговора.

После приобщения к наркомату авиапромышленности институт в соответствии с новым наименованием быстро переориентировался на решение задач создания реактивной авиации. В состав института в качестве филиала № 1 ввели авиационный завод №293, а Болховитинов был назначен первым заместителем начальника института приказом наркома авиапромышленности № 364 от 29 мая 1944 г, по которому во главе института был поставлен Петр Иванович Федоров. Поликовского, объявив благодарность, послали руководить ЦИАМ.

Основные задачи института, получившего литерно-цифровое обозначение НИИ—1, были определены Постановлением ГКО № 5946 от 22 мая 1944 о разработке реактивных самолетов и двигателей. Этим документом предусматривалось создание модификаций Як—9, Ла—5 и Су—6 с ускорительным ЖРД РД—1, постройка "чисто ракетных" самолетов в ОКБ Яковлева и Поликарпова, экспериментального самолета Лавочкина с ТРД, а также истребителей с воздушно-реактивными моторокомпрессорными двигателями в ОКБ Микояна и Сухого. В НИИ—1 в обеспечение этой программы велась работа по жидкостным ракетным двигателям Исаева и Душкина. На более дальнюю перспективу была ориентирована разработка турбореактивного двигателя А. Люльки.

На фоне всего этого собственно ракетная тематика начала отодвигаться на второй план — к концу года разработчики реактивных снарядов переместились в филиал №2 во Владыкино на бывшую территорию КБ В. М. Мясищева.

С другой стороны, по решению правительства институт был подключен к решению новых, намного более сложных ракетных задач — к сентябрю в НИИ—1 НКАП были доставлены обломки "Фау—2" Дальнейшее участие специалистов НИИ—1 в анализе образцов немецкой ракетной техники и соответствующей документации достаточно полно и ярко описано как в книге Голованова, так и в воспоминаниях заместителя Королева — Бориса Евсеевича Чертока — "Ракеты и люди". Оба автора высказывают предположение о том, что нарком авиапромышленности Александр Иванович Шахурин, по горло занятый ликвидацией отставания в реактивной авиации, не проявлял заинтересованности в подчинении ракетостроения своему ведомству. Как показало дальнейшее развитие событий, озабоченность Шахурина была вполне оправдана — в начале 1946 года разгневанный вождь сменил его на Михаила Васильевича Хруничева.

Однако, в качестве наследников "ракетного барона" Вернера фон Брауна неплохо смотрелись и другие наркомы — в первую очередь отвечавший за производство боеприпасов Борис Львович Ванников.

Добившись 19 марта 1945 года принятия Постановления о создании в системе НКБ собственной проектно-конструкторской организации по реактивным снарядам — ГЦКБ—1, способной подстраховать разработку новых PC в случае неудач "чужого" филиала №1 НИИ—1 НКАП, Ванников в это время стремился расширить свое участие в перспективном "большом" ракетостроении, а для начала — получить образцы немецких ракет и трофейное оборудование. В последний день мая ГКО обязал направлять в распоряжение НКБ найденные на территории Германии образцы реактивного вооружения. За две недели до этого в соответствии с решением ГКО наркомату боеприпасов передали оборудование завода Ворксверке по производству узлов к "Фау—2".

Тем не менее в июле 1945 года Особый комитет при ГКО поручил Шахурину возглавить специальную комиссию по выработке предложений по организации дальнейших работ по реактивной технике.

Наркомат боеприпасов 23 июля направил в эту комиссию проект правительственного постановления, предусматривающего создание в дополнение к ГЦКБ—1 по пороховым реактивным снарядам с дальностью до 20...30 км создание двух новых проектно-конструкторских организаций ГЦКБ—2 при заводе №67 ("Мастяжарт") для разработки пороховых и жидкостных снарядов дальнего действия (с досягаемостью до 100 км) и ГЦКБ—3 при заводе №70 для разработки жидкостных снарядов сверхдальнего действия ("по типу "Фау—2"").

Завод №70 НКБ — это бывший механический и чугунолитейный завод Л. А. Михельсона (основанный в 1847 как завод В. Я. Гоппера). Военная история этого предприятия ведет свое начало даже не с вошедшей в историю кровопролитной пальбы по В. И. Ленину 30 августа 1918, а с начала первой мировой, когда завод подключили к производству боеприпасов. Чуть ли не первым сменив в 1922 году нейтральное название "Русская машина" на высокоидейное "Завод им. Владимира Ильича", предприятие в годы войны стало одним из основных производителей реактивных снарядов.

Для испытаний ракет с дальностью более 50 км НКБ предложил оборудовать полигон южнее Махачкалы, севернее нынешнего Каспийска. Выбор места для создания полигона площадью 50...60 кв. км основывался на результатах рекогносцировки, проведенной в середине июня комиссией во главе с заместителем Ванникова — Петром Николаевичем Горемыкиным в 9 районах, расположенных на побережье Каспийского моря на удалении до 80...90 от Махачкалы.

В комитет Шахурина были представлены и предложения НКБ по ведомственному распределению направлений работ по реактивной технике. Авиапромышленности предлагалось заняться пилотируемой реактивной авиацией и самолетами-снарядами типа "Фау—1", НКБ — всеми типами реактивных снарядов, а наркомату вооружения — пусковыми установками для реактивных снарядов.

В соответствии с этой идеологией к 22 ноября было подготовлено письмо на имя заместителя Председателя СНК Л. П. Берии за подписями Кирпичникова, Ванникова, заместителя наркома авиастроения Дементьева, наркома минометного вооружения Петра Ивановича Паршина, начальника главного артиллерийского управления маршала артиллерии Николая Дмитриевича Яковлева и Гайдукова с представлением проекта постановления. Как и в июльской бумаге, предусматривалось создание при заводе №70 организации по разработке ракет сверхдальнего действия и ЖРД, на этот раз под наименованием Государственный союзный научно-исследовательский институт № 70 (ГС НИИ—70). В качестве главного конструктора предлагался Валентин Петрович Глушко. При этом предусматривалось перевести "в НКБ группу инженера Королева С.П., созданную в ОКБ-СД из рабочих завода №22 НКАП (11 человек)". Помимо этого"предлагалось передать из НКАП филиал №2 НИИ—1 во Владыкино, что в какой-то мере компенсировало отказ от создания проектной организации на заводе №67 НКБ. На Софринском полигоне предлагалось организовать Центральный научно-исследовательский полигон НКБ, а к югу от Махачкалы — Государственный центральный полигон НКБ для испытания ракет с дальностью более 50 км и типа "Фау—2".

Однако к концу 1945 года помимо традиционно связанных с "катюшами" наркомов боеприпасов и минометного вооружения ракетами заинтересовался еще один весьма влиятельный руководитель, нарком вооружения Дмитрий Федорович Устинов. Дальновидно оценив перспективность нового оружия, он 30 декабря 1945 г приказом №463 организовал на артиллерийском заводе №88 НКВ в подмосковном Калининграде (станция "Подлипки", ныне — город Королев) КБ по "новой технике" во главе с Павлом Ивановичем Костиным.

Таким образом, помимо задействованного приказами, но лично незаинтересованного Шахурина, перспективы ракетостроения начинают оспаривать два наркома — Ванников и Устинов. Соответственно, еще до принятия правительственных решений формируются два перспективных технических центра, куда направляются из Германии трофейные образцы и документация — завод №70 НКБ и №88 НКБ.

Весной 1946 г на заводе №88 конструктор-артиллерист Костин старательно изучал поставленные без бортовой аппаратуры системы управления "Фау—2", зенитные управляемые ракеты "Вассерфаль" и "Рейнтохтер", неуправляемую зенитную жидкостную ракету "Тайфун" и подбирал кадры в свое КБ — в декабре 1945 года из предусмотренных наркомовским приказом 250...300 человек в штате состояло только 8.

На завод №70 в Москву также прибыли "Фау—2", "Рейнтохтер" и, кроме того, крылатые ракеты Хеншель HS—293А и HS—294, управляемые бомбы "Фриц-X", противотанковые гранатометы "Панцерштрек". Конструкторское бюро, первоначально насчитывавшее 10 человек, наращивало свои кадры, но Глушко, предусмотренный проектом Постановления на должность его главного конструктора, оставался в Германии.

Тем временем, на этом заводе уже бурно демонстрировал свою активность относительно молодой человек с уже большим, но очень специфическим жизненным опытом.

Еще в 1963 году Марк Лазаревич Галлай, порадовав читателей выпуском второй книги своих воспоминаний — "Испытано в небе" — в конце главы о летной этике с ехидцей, но беззлобно поведал о некотором "конструкторе С", заставившем лучших пилотов помучаться в бесплодных попытках подняться в небо на его детище — опытном истребителе, похожем на И—16. Деликатный покров тайны с фамилии незадачливого создателя "чудо-самолета" был снят спустя полтора десятка лет при публикации второго тома замечательного труда Вадима Борисовича Шаврова со следующей характеристикой разработчика истребителя И—220 (или "ИС"): "среди всех русских и советских конструкторов А. В. Сильванский оказался явлением довольно необычным и для нашего строя нетипичным".

В недавно опубликованной статье Ивнамин Галиевич Султанов более полно и ярко описал эпопею Александра Васильевича Сильванского, сумевшего за счет переходящей в наглость напористости и, возможно, весьма высоких родственных связей (А. В. Сильванский являлся зятем первого Наркома авиапромышленности Михаила Моисеевича Кагановича), добиться задания на разработку истребителя, получить подходящий проект Николая Николаевича Поликарпова и занять должность главного конструктора новосибирского завода №153. Практика, как критерий истины, расставила все по подобающим местам — чужой проект, загубленный безграмотными доработками "Остапа Бендера от авиации", выродился в нелетающий истребитель.

По данным Шаврова, с выяснением по результатам летных испытаний И—220 полной несостоятельности конструктора деятельность его в авиации закончилась. М. Л. Галлай приводит свидетельства людей, встречавших Сильванского в качестве инспектора мельниц, И. Г. Султанов высказывает предположение о его дальнейшей деятельности у Сергея Павловича Королева.

На самом деле, как свидетельствуют документы за подписью самого Сильванского, он "брал выше", стремясь к должности, несколько позже занятой самим Королевым. Стиль — портрет человека, поэтому дальнейшее изложение включает дословные цитаты из обращений Сильванского.

По-видимому, угрызения совести не очень отягчали душу Александра Васильевича, и он нашел достаточно пристойное объяснение как своему довоенному провалу, так и дурной репутации у наркома авиапромышленности и заместителя по опытному самолетостроению — Александра Сергеевича Яковлева. Сильванский ни в малейшей мере не связывал это с своим соответствием, а точнее несоответствием занимаемой должности главного конструктора и представлял себя жертвой обстоятельств:

"Моя прежняя работа в системе НКАП в должности главного конструктора опытного истребителя И—220 при прохождении летных испытаний... потерпела фиаско. Одновременно были сняты три опытных истребителя — И—220, И—180 Поликарпова и истребитель Яценко вследствие якобы бесперспективности моторов воздушного охлаждения "двухрядная звезда". Роспуск ОКБ встретил мое сопротивление, что навлекло гонения т. т. Яковлева А. С. и Шахурина А.И."

Разумеется, о том, что в отличие от других перечисленных машин И—220 с волюнтаристски уменьшенным винтом просто не смог толком оторваться от земли, Сильванский благоразумно умалчивал.

Несмотря на недоступность авиапромышленности для дальнейшей деятельности, мечта о полете не оставляла Сильванского, что вызывает если не уважение, то определенное сочувствие. Прогресс открыл новую лазейку для возвращения в мир летательных аппаратов — появилась беспилотная техника. В отстаивании своей значимости как ракетостроителя Сильванский опирался на пару своих рефератов по иностранным статьям о воздушно-реактивных двигателях и "Фау—2", направленных Маленкову. Проведав о том, что "Фау—2" должен заниматься НКБ, Сильванский в июле 1945 года попытался внедриться в это ведомство. Однако, специфическая репутация бывшего главного конструктора И—220 осложнила первые переговоры с наркомом и его заместителем. Вот собственная оценка Сильванским результатов этой встречи:

"Ванников Б.Л. и Горемыкин П.И. настроены в отношении меня отрицательно. Так, тов. Горемыкин П. И. заявил мне, что с моим приходом на работу в НКБ начнется для него, Горемыкина П. И., "нервомотание".

Тов. Ванников Б. Л. и Горемыкин П. И. не знали тогда моих способностей как специалиста и организатора, следовательно, их отрицательное отношение вызвано тенденциозным отрицательным отзывом т. Шахурина А. И. Так новый путь работы, избранный мною, вся моя подготовка и честное горячее желание работать с присущей мне энергией — все было снято и испачкано одним дуновением т. Шахурина А. И. Казалось, незримый дух гонений т. Шахурина А. И. витал надо мною".

В те годы в нашей стране в правительстве оборонной тематикой занимался тот же человек, курировавший также и правоохранительные органы, что придавало особую неотвратимость принятым им решениям. Сильванский обратился с письмом на имя Заместителя Председателя СНК Союза ССР Л. П. Берия. Вновь обратимся к документу:

"Лаврентий Павлович принял меня 17 сентября 1945 и в беседе указал на следующее.

а) я должен приступить к организации коллектива КБ на заводе №70.

б) в указанном выполнении работ не будут иметь место волны нападок, хлынувшие на меня из НКАП,

в) после того, как я освоюсь на заводе №70 с обстановкой, я должен представить тов. Берия Л. П. предложения о постановке производства ракет "Фау—2" на заводе №70."

Судя по представленным предложениям, Сильванский находился под впечатлением организации выпуска "Фау—2" в Германии. В качестве основного центра производства баллистических ракет Сильванскому виделся огромный подземный завод наподобие Нордхаузена, но размещенный где-нибудь на Урале или Алтае — подальше от баз вероятного противника. Понимая, что даже при почти неограниченных возможностях Берии по привлечению "специального контингента" в качестве рабочей силы строительство такого циклопического сооружения займет немалый срок, в качестве серийного завода на первых порах предлагался боеприпасный завод в западной Сибири, а выпуск малой серии планировался на заводе №70.

Создание научно-конструкторской базы также планировалось в два этапа — сперва КБ на заводе №70 и научно-исследовательский центр на Воробьевых горах в Москве, а затем — уход под землю с созданием научных и проектных организаций в комплексе с уже упоминавшимся перспективным серийным заводом на Урале или Алтае.

Попутно Сильванский отправил эти материалы и своему руководству, сопроводив проектом совместного обращения Ванникова и нового министра авиапромышленности Михаила Васильевича Хруничева к Лаврентию Павловичу с предложениями по кандидатуре главного конструктора по воспроизведению "Фау—2".

В проекте обращения отмечалось, что: "профиль главного конструктора "Фау—2" несколько отличается от обычного технического профиля главного конструктора, так как "Фау—2" есть спроектированное, построенное и испытанное в боевых условиях изделие".

С учетом этого Сильванский предлагал Ванникову и Хруничеву представить его кандидатуру как бывшего главного конструктора, специалиста "частично освоившего конструкцию "Фау—2", человека обладающего "организаторскими способностями и энергией". В качестве заместителя по двигательным установкам предлагался В. П. Глушко. Возможная конкуренция Глушко как на пост собственно главного конструктора отстранялась под предлогом отсутствия у Валентина Петровича "опыта в трудоемком конструировании и производстве", в руководстве конструкторскими коллективами. Как заместители по приборному оснащению рассматривались Б. Е. Черток и Н. А. Пелюгин (Сильванский, видимо, воспринимавший фамилию Николая Алексеевича только на слух, пишет ее как "Пилюгин").

Однако, к этому времени наверху вызревали решения, не требующие привлечения на роль главного конструктора "Фау—2" личности, все достоинства которой, даже по самооценке, сводились к энергии и инициативе.

Претензии на участие в освоении ракетной техники Минсельхозмаша — так с марта 1946 года стало именоваться ведомство, приютившее в начале года как хозяйство бывшего НКБ, так и действительно мирные заводы по производству сельхозтехники — в споре за будущее "Фау—2" были основательно умерены, что, по-видимому, связано с постепенным уходом Ванникова в занимавшийся созданием атомной бомбы Госкомитет №1.

К началу мая Кирпичников представляет Берии справки Госплана с анализом состояния работ по освоению трофейной ракетной техники и с предложениями по дальнейшей деятельности. Госплан предлагает заводу №88 освоить производство жидкостного "Тайфуна", "Вассерфаля", "Рейнтохтера" и представить их на испытания в конце 1946 — середине 1947 г. КБ на заводе № 70, по-видимому, не вызвало особого доверия как по численному составу — 29 человек, так и по так никем и не назначенному руководителю. Госплан предложил возложить воспроизводство немецких пороховых ракет, крылатых ракет и управляемых бомб на другие организации Минсельхозмаша.

В части "Фау—2" предлагалось заслушать отчет Минсельхозмаша. Справки и предложения Госплана от Берии поступили к Маленкову. В соответствии с уже подготовленным проектом Постановления предусматривалось назначение Георгия Максимилиановича председателем Специального Комитета по Реактивной Технике при Совете Министров Союза ССР "для наблюдения за развитием научно-исследовательских, конструкторских и практических работ по реактивному вооружению, рассмотрения и представления непосредственно на утверждение Председателю Совета Министров Союза ССР (т.е. лично Сталину!) планов и программ развития научно-исследовательских и практических работ в этой области".

В соответствии с п.5 этого Постановления, утвержденного Советом Министров СССР 13 мая 1946 года за № 1017—419, предлагалось "определить как первоочередную задачу — воспроизведение с применением отечественных материалов ракет типа ФАУ—2 (дальнобойной управляемой ракеты) и Вассерфаль (зенитной управляемой ракеты)".

Пунктом 6 Постановления были определены "министерства по разработке и производству реактивного вооружения:

а) Министерство вооружения — по реактивным снарядам с жидкостными двигателями;

б) Министерство сельскохозяйственного машиностроения — по реактивным снарядам с пороховыми двигателями;

в) Министерство авиационной промышленности — по реактивным самолетам-снарядам"

Пунктом 10 предписывалось "создать в Министерствах следующие научно-исследовательские институты, Конструкторские Бюро и полигоны по реактивной технике:

а) в Министерстве вооружения -НИИ реактивного вооружения и Конструкторское Бюро на базе завода №88, сняв с него все другие задания, с размещением этих заданий по другим заводам министерства"...

Устинов в развитие Постановления 16 мая учреждает НИИ—88 и кадровым приказом №30К назначает исполняющими обязанности директора института А.Д. Калистратова (директора завода №88 с осени 1945г) и главного конструктора — Костина.

Однако, как часто бывало при подобных преобразованиях, эти лица не долго занимали эти должности. Вскоре во главе НИИ—88 был поставлен бывший директор артиллерийских заводов Лев Робертович Гонор, главным инженером — Победоносцев, а начальником СКБ Карл Иванович Тритко.

Костин становится главным конструктором одного из отделов, занятого решением второстепенной задачи — воспроизводством неуправляемой ракеты "Тайфун", а главным конструктором основной задачи воспроизводства "Фау—2" назначается Королев, уже в конце по посещению Германии комиссией во главе с Устиновым.

Официально Королев был назначен главным конструктором "изделия №1" (бывшей V—2, будущей Р—1) приказом Устинова от 9 августа 1946г №83К, а с 30 августа приказом Гонора — он становится начальником СКБ №3 НИИ—88.

Не стал всесоюзным центром "большого" ракетостроения завод №70 — с него вскоре вывезли в Подлипки 57 вагонов с деталями ракет и оборудованием, а в марте 1947 года передали из Минсельхозмаша в Министерство электротехнической промышленности со всем недвижимым и движимым имуществом — включая 14 цехов, 3 паровоза, 12 лошадей и 1 жеребенка.

А вот товарищу Сильванскому пришлось переквалифицироваться.

Спустя десятилетие он занимал вожделенную должность главного конструктора, но всего лишь в ЦКБ Всесоюзного научно-исследовательского института подъемно-транспортного машиностроения. Однако, это почтенное положение не удовлетворяло Александра Ивановича — болото — не болото, а ему летать охота!

Спустя десятилетие Сильванский вновь воспылал мечтой возглавить процесс создания наиболее передовых образцов ракетного оружия и в 1957 г. обратился к министру авиационной промышленности Дементьеву с предложениями о создании межконтинентальной "ракеты крылатой дальнего действия (РКДД) типа "Снарк" или "Навахо" с термоядерной боеголовкой, прямоточными воздушно-реактивным двигателем и ускорителями, выполненных в вариантах для вертикального и горизонтального взлета... с астро-инерциальной системой управления и наведения и самонаводящейся тепловой головкой, с обеспечением возврата РКДД в точку старта". Расчетная дальность составляла 8000 км, при полете на высоте 25000...30000 м на скорости 3200...4250 км/час (М=3...4).

В перспективе предлагалось разработать вариант ракеты РКДД как планирующего орбитального ракетоплана, обеспечивающего при планирующем полете до 15000...20000 км соответственно на высотах 85 и 165 км при скорости 5300 км/час (М=5) и 10600 км/час (М=10): Запуск ракеты предполагалось производить при помощи ракетных ускорителей. После окончания баллистической фазы полета ракета при планирующем полете должна достигнуть большей дальности.

Дементьев велел своему заместителю СМ. Лещенко рассмотреть предложения Сильванского, но тот заявил, что предэскизный проект еще не доработан, и дело затянулось на год.

Кроме вариантов РКДД с вертикальным взлетом предлагалась РКДД с горизонтальным взлетом для отработки астроинерциальной системы управления, а также и для боевого применения "как подвесной пилотируемый снаряд при маршевом полетном весе 50 т, который можно будет забросить с экипажем на специальном тяжелом самолете-носителе и достигнуть дальности порядка 14000—16000 км с возвратом самолета-носителя на базу".

Не смущаясь бесславного конца своей эпопеи 1945—1946 гг., Сильванский гордо ссылается на опыт работы "главным конструктором" в ракетостроении, случайно или преднамеренно путаясь в датировке, утверждая, что проект разработан "на основе многолетнего опыта работы по ракетной технике, начиная с 1943 г, когда я работал главным конструктором на заводе № 70 им. Ильича по трофейным ракетам Фау—2, Вассерфаль, А—9/А—10 и др.".

При такой самооценке Сильванскому ничего не стоит покритиковать занятого практической работой по созданию "Бури" С. А. Лавочкина "по гораздо более простой и, к тому же, неудачной схеме крылатой ракеты с одним ПВРД, расположенным внутри фюзеляжа. От указанной схемы ракеты крылатой, ввиду ее безнадежности, в США давно отказались".

В марте 1958 г. Сильванский вновь обращается к Дементьеву со своими проектами и требованиями выделить производственную базу и ОКБ для продолжения конструкторских работ и создания опытных экземпляров РКДД.

Но на дворе был уже не 1946 г, и становление основных ракетостроительных организаций завершилось. В том же марте месяце Лавочкин начинал летные испытания "Бури". Ранее Правительство приняло Постановление о разработке межконтинентальных самолетов-снарядов (крылатых ракет) 20 мая 1954 года — одновременно с Постановлением по Р—7 и, по сути дела, в подстраховку проблематичной в то время работы по МБР. К началу 1958 г. уже провели несколько успешных пусков Р—7, и думать надо было скорее о свертывании работ по уже готовой к испытаниям, но уязвимой от ПВО "Бури", а не о создании новых подобных крылатых ракет. Кроме того, никто бы и не поручил новую работу такого масштаба и стоимости "человеку с улицы", каким и был по сути дела, Сильванский.

Но возвращаясь к его звездному часу в 1945 г, явно поворотному моменту отечественной истории, нельзя не задуматься — "а что бы было если..."

Пример такой ситуации очевиден — малоуспешный период деятельности ГИРТ в военные годы в значительной мере был реальным следствием устранения из ракетостроения таких специалистов как Лангемак, Королев, Глушко и явного превышения Костиковым уровня своей компетенции.

Скорее всего, как и в авиапромышленности, Александр Васильевич, спустя непродолжительный срок, в достаточной мере продемонстрировал бы свою профнепригодность и был бы устранен.

Однако, последствия его деятельности вполне могли бы отбросить развитие отечественного ракетостроения на год-другой назад, и первый спутник, первый космонавт и, что наиболее важно, первая межконтинентальная ракета ушли бы в полет с американской земли. А это могло бы привести к иному развитию событий не только в области техники, но и политики.

К счастью, вероятные последствия затянувшегося доверия Берия к Сильванскому не выходят из области предположений. Королев, наконец-то, занял достойное место в отечественном ракетостроении, а история устремила свое развитие по благоприятному для нашей страны варианту.