Журнал «Байкал» 1968 г, №1, с.127-132

Все было не так парадно, как при заранее подготовленных встречах: мы не увидели Парижа и Париж не увидел нас. Шел дождь. Знаменитые кровли грифельного цвета тонули в тумане. С напряжением преодолели последние сто километров пути. Нам пришлось обходить холмы, на вершинах которых уже копилась низкая облачность, — миновали их в обход, над цветущей зеленой долиной, и вот перед нами в слабом свете смутного дня открылись огни посадки...

Мы прошли необычный путь в три с половиной тысячи километров. Дождливым было в этот год лето Европы. Чаще всего нам приходилось идти под низкой сумрачной облачностью, но, несмотря на это, впечатления наши были ярки и праздничны Перелет чем-то напоминал далекие годы, когда авиация проходила на небольшой высоте небольшие расстояния. Теперь мы тоже шли над Европой на высоте всего в двести метров — и медленно проплывала она, так что мы могли разглядеть ее как ожившую карту, с подробностями живого быта, с особыми красками, присущими по-своему каждой стране.

Нам предстояло пересечь шесть стран, часть пути пролететь над морем. Три больших вертолета конструкции Миля, как воздушные мастодонты, медленно шли над Европой в Париж, на выставку в Ле-Бурже...

Пасмурным дождливым утром, 1 июля, мы поднялись с подмосковного аэродрома, и, собравшись группой, взяли курс на Запад. Наш МИ-6 возглавил группу. Низкие облака стелились над землей. Моросил мелкий, похожий на осенний, дождь. Не видно было даже затерявшейся где-то в утренней дымке Москвы, но вертолеты оборудованы приборами для полета в сложных метеорологических условиях. Машину ведет автомат, «непьющий, пилот», как его называют в шутку, и трудно было только следить за строем — плохая видимость заставляла держаться слишком близко друг к другу. Под нами были хорошо различимые сначала поля Смоленщины, потом дремучие белорусские леса. Земля для летчика всегда имеет свое лицо, мы узнаем ее как друзей при встрече. В Витебске нас ждали многотонные автозаправщики — даже ве верилось, что все это поместится в баках, но ведь предстояло пройти непривычно долгий для вертолета путь, готовыми к любой неожиданности. Мы шли на керосине — устаревшие поршневые моторы заменили теперь мощные турбореактивные двигатели.

За Витебском нас встретила Литва, с ее характерной архитектурой готических построек и костелов. Дождь все шел. На следующий день нам уже не дали вылета. Тоскливо бродили мы у карты, думая о том, что выставка в Ле-Бурже ждать не станет. Сквозь туман еле-еле просматривались на аэродроме силуэты вертолетов, напоминая сказочных чудовищ — исполинских динозавров. За много лет испытаний я так а не могу привыкнуть к их форме... Она волнует меня сходством с фантазиями Жюля Верна и с необычностью бескрылых аппаратов, которые когда-нибудь понадобятся для посадки на Луну, где нет атмосферы. На Тушинском параде мне приходилось однажды показывать полет на турболете, сооруженном вроде башенного крана, бескрылом прообразе космической техники...

Дождавшись амнистии от синоптиков, мы, дружно воскликнув, как старые кавалеристы, «По коням!», бросились к своим машинам. И вот уже под нами Неман. Отчетливо виден пограничный столб с гербом СССР. Мы не были новичками в заграничных встречах — приходилось бывать с Европе, в Азии и в Америке, а командир группы Василий Калошенко, опытный полярник, знал все континенты: зимовал на Северном полюсе и в Антарктиде, видел величественные многоцветные грани Гималаев к Индии, где его вертолет МИ-4 оказывался победителем в международном конкурсе на лучшую машину для самых трудных высокогорных условий, учил осваивать вертолеты индонезийцев... И все же каждый из нас снова почувствовал что-то схожее с инстинктом перелетных птиц — Россия осталась за кордоном.

Дружественно встречала нас соседняя польская земля. Как принято по всей Европе, мы перешли на радиосвязь по-английски и вдруг услышали родную речь: это польский радист хотел практиковаться в русском языке.

Варшава была хороша как сказка: Борис Земсков, который пролетел теперь над ней на величественном воздушном кране В-10, видел ее с воздуха еще в дни войны — все в руинах, казалось, не стать уже больше таким как был прекрасному старому городу, — но вот он восстановлен, кропотливо, по разысканным старым чертежам и проектам, а в других районах отстроен по-современному, заново. Может быть, с воздуха особенно остро чувствуешь, как много сил положила Польша, чтобы восстановить свою Варшаву. В Польше (тоже строит вертолеты наших систем) велика популярность конструктора Михаила Леонтьевича Миля, и встреча была многолюдной, оживленной, радостной. Мы все, инженеры, механики и летчики, сразу превращаемся в гидов. Для нас выставка вертолетов началась уже в Польше.

Над Одером на второй день полета мы пересекли вторую границу — внизу аккуратно расчерченная немецкая земля. Ясный день. Нас всех ведет по курсу флаг-штурман Петр Халтурин, быть может, как мы думаем, дальний потомок знаменитого революционера. Он плечист, высок и белокур, сидит впереди всех в остекленной сплошь кабине и кажется, что он, как Илья Муромец, едет на богатырском коне через необозримые просторы полей. Скользит внизу странная тень летучего крана В-10 — он настолько красив на фоне чистого неба, что я, не выдержав, прошу Земскова подойти поближе, чтобы сфотографировать. «Берлин»,— говорит в это время Халтурин. Уже видны впереди предместья большого города, тихие, глубокие пруды, красиво окруженные густой зеленью, четко разграниченные линии шоссейных дорог. Те, кто летал здесь в последние дня войны, помнят горизонт в сплошной пелене пожаров. Теперь раны города закрылись кварталами новостроек и мы приходим сюда не мстить за сожженные города и села, а как паломники над Европой, странствуя к выставке грандиозной авиации нашего времени. После посадки все отправляемся в Трептов-парк — и здесь нас поражает аллея русских березок у скульптуры двух воинов, склонившихся пои сенью знамен в поклоне погибшим... Затем идем к рейхстагу, к Бранденбургским воротам, — до шлагбаума.

Странной тревожной тишиной, как будто в ней еще таятся выстрелы, встречает нас граница Берлина: на нейтральной зоне, в самом центре города, как шрам, тянется полоса бурьяна и домов, разрушенных войной... Здесь кажется, что ясный полдень все еще обманчив со своей тишиной, как ожидание в окопе. Быть может, это ощущение рождено тем, что мы знаем: единственная страна, которую по дороге на мирную выставку нам придется обойти стороной — Западная Германия. Поэтому от Берлина мы идем не в Париж, а на север, к границам Дании.

Впервые нам предстоит пройти на больших вертолетах над морем и мы готовим резиновые лодки, надеваем надувные жилеты и вызываем по радио советские корабли. Теплоход «Иван Ползунов» отвечает, что будет следить за нами, пока не выйдем на сушу. Но сам он далеко, в стороне от нашего курса на 60 миль. Над морем непривычно, нет рельефности, в тумане не видно горизонта. На аэродром Копенгагена заход на посадку с моря. Дания кажется сплошь вычитанной из Андерсена, игрушечной. Островерхие дома с черепичными крышами. Не очень большой дворец на маленькой площади. Здесь живет король — это тоже вроде детской сказки, потому что он не правит страной. Аэродром скандинавской компании «САС» — мирового значения, имеются представительства всех крупнейших авиакомпаний, самолеты здесь тоже разные, как на выставке, и к нам направлен неподдельный интерес специалистов. Балконы аэродрома пестреют вышедшей из здания публикой — ее удивляют наши огромные вертолеты, а мы, в свою очередь, удивляемся, что корабли проходят здесь мимо по проливу так, как будто плывут по самому аэродрому.

Больше всего нас поразило в Копенгагене уличное движение: оно обходится почти без полицейских и отдано водителям и пешеходам под общественный контроль — малейшее нарушение уже вызывает возмущенные гудки соседей.

Над прекрасной цветущей фермерской Данией мы прошли от столицы на Эсбьерг — над длинными полосками тщательно возделанной земли, где в конце всегда стоит аккуратный кирпичный домик с кирпичным коровником. Знаменитые рыжие датские коровы на всем пути шарахались от вертолетов, а куры повсюду разлетались в панике от одной кашей тени, очевидно, принимая машины за огромных коршунов. За час мы пересекли всю страну и сели на травяном спортивном аэродроме, куда из города сразу стали съезжаться автомобили. Был день отдыха и датчане, собравшись толпой вокруг аэродрома, с нашего согласия упросили полицейских пустить их из-за забора к вертолетам. Мы захлебнулись в раздаче значков и автографов, в вопросах взрослых и детей. Нашему перелету не предшествовала реклама в газетах, корреспонденты о нем заранее не знали и слава наших машин шла не впереди, а за нами, чистая в своей непосредственности.

Резким контрастом после Эсбьерга был путь на Голландию над морем, мимо военных баз ФРГ. Мы шли над нейтральными водами, но строго по курсу, — в двадцатикилометровом коридоре, за которым в обе стороны были обозначены зоны стрельб и учений западногерманской ПВО. Самолет, поднявшись из Дании, уже видит Голландию, но мы шли низко, берега от нас скрылись, горизонт сливался с морем, внизу метались волны, наши корабли по радио уже не отзывались, очевидно, близко их не было. Вдали маячил остров Гельголанд с военным аэродромом. Залив, через который Западная Германия выходит в море, казался мрачными воротами смерти. Уже дома мы прочитали потом в газетах, как самолеты ФРГ атаковали над Европой пассажирскую «Каравеллу». За полтора часа над тревожным морем мы заметили только на отмели одинокую и пустынную вышку какой-то телевизионной станции.

С искренним удовольствием увидели мы, наконец, драгоценный пояс Нидерландов — нитку плотин, ограждающую низлежащую страну от моря. Даже сверху эта плотина, храня жизнь целому народу, казалась чудесной. Страна лежала слева, как ка дне, а в самом море, на окруженных бетоном островках, крылатые ветряные мельницы все махали руками, как на рисунках старинной Голландии, откачивая воду с отмелей, как из стакана, и отвоевывая куски плодородной суши... И мы пришли к Голландии тоже махая лопастями в тон пейзажу — как мельницы в небе. Каналы напоминали про серебряные коньки, о которых помнишь с детства, или маленькую модель Марса, как он представлялся раньше по фотографиям. Крыши домиков были острей чем в Дании и все окантованы белым по граням. Нас приняли на запасном аэродроме, где откуда-то прямо из земли к нам потянулся шланг вездесущей компании «Шелл», снабжающей Европу горючим. За обедом в ресторане аэропорта любопытных набилось много, и нас чуть ли не кормили бесплатно, настолько удачно спустились мы к хозяину ресторана прямо с неба. Здесь же начались съемки для телевидения. После, уже в воздухе, нас все провожал самолет с оператором, из-за которого пришлось снизить скорость, так как он явно отставал. Говорят, что вечером была уже передача.

В Брюссель нас вели по локатору. На траверзе Амстердама снова пошел дождь, спустилась облачность, мы летели в сплошной муре, стараясь не слишком сближаться, но и не терять друг друга. Казалось, что в дождливой хмаре плывут, как по морю, почти бок о бок, плавучий кран с пароходом — наш МИ-6, кругловатый и объемистый, похож на крутобокий морской буксир, деловито взобравшийся в небо. Я вспомнил, что мне рассказывали, как плавучие портовые краны, огромные «блейхерты», плывут на буксире из Европы на Камчатку, тяжело ныряя в штормах трех океанов, и это выглядит величественно, как шествие исполинов с их добродушной уверенностью в себе... Так и мы появились из дождя над Бельгией, увидели близко под собой длинные, как Кордильеры, глыбы жилых массивов, подумали, как по русским представлениям мала и как тесна от этого Европа, увидели главный павильон прошедшей Брюссельской выставки, и сели уже по огням, в тумане. Здесь встретили мы в витрине на улице фото наших вертолетов, сделанное еще во Внукове при показе для торговых фирм, и познакомились с очень крупным промышленником, последовавшим затем в Париж и особенно заинтересовавшимся воздушным краном, — для своих строительных работ.

В Париж мы пришли почти первыми, сразу за нашим ИЛ-18, и только на второй день начала слетаться великая армада новейшей авиации — больше 450 самолетов принял в эти дни Ле-Бурже.

Чтобы хоть немного посмотреть Париж мне пришлось напрячь всю многолетнюю выдержку испытателя: днем было слишком много работы на выставке — мы ежедневно показывали вертолеты в воздухе, оставался только вечер (до предела выносливости), потому что Париж совсем не спит: утром он не просыпается, а просто начинает новые сутки. Я бывал в Париже проездом, но в этот раз, составив список на две недели, — с Лувром, букинистами на набережной Сены и ночным Монмартром, — я купил заранее новые башмаки; улетая, я их выбросил, они сносились.

Выставка крутилась безостановочно, как огромная карусель, и с каждым днем людей прибывало все больше. Наша техника все эти дни была в центре внимали прессы и телевидения: колоссальный «Антей», лайнер ИЛ-62 и вертолеты. Билеты все повышались в цене, особенно после каждой из двух катастроф, отзвук которых подхватила пресса. В первый же день, задев при посадке за огни аэропорта, разбился огромный американский «Хаслер», бомбардировщик с четырьмя двигателями, — этот Б-58 уже снискал во Франции довольно стойкую мрачную славу, ибо такая же машина погибла уже на прошлой авиационной выставке здесь же, в Париже.

Мы видели каждый день много великолепных образцов пилотажа, который смело и точно демонстрировали над аэродромом иностранные летчики. Но, когда поднимался итальянец Донати, меня охватывало, как у всех старых летунов, роковое предчувствие — много раз я сталкивался с оправданным риском в воздухе, на войне и после, на испытательной работе, мне приходилось испытывать на себе катапульту, отстреливать лопасти у вертолета, чтобы проверить возможность выбрасывания из него с парашютом, рвать грудью, приземляясь на парашюте после аварии, телеграфные провода — но слишком рекламный риск итальянца нам всем казался ненужным и неоправданным.

19 июля сразу после пилотажа у земли, заходя на посадку через неудачно расположенную на подходе к полосе стоянку автомашин, Донати потерял высоту и упал, и унес с собой еще восемь жизней из числа неповинных зрителей, и сжег 60 автомобилей. Хотя после этой катастрофы цена на билеты поднялась уже до 28 новых франков, вовсе не больной интерес к летным происшествиям привлекал прежде всего парижан в павильоны XXVI авиационного парижского салона, а их природная любознательность и любовь к технике. Французы хорошо помнят, что в их стране в одной из самых первых занималась заря авиации в начале века. Они чтят славную память Блерио. В знаменитой серии издания классиков всех времен и народов, роскошно оформленного крупнейшим издательством Галлимар, не случайно наибольший тираж собрал Сент-Экзюпери — летчик, национальный герой и популярнейший писатель Франции, ярче всех воплотивший в своей поэтической прозе романтику нашего летного дела. И не случайно, что за две недели выставку в Ле-Бурже посетило около миллиона зрителей. Франция всегда была сильна технически и инженерно, одной из самых лучших машин на пассажирских линиях мира справедливо считается «Каравелла» и мне кажется, что много интересного надо ждать от воплощения известного проекта сверхзвукового пассажирского самолета «Конкорд».

В каждый проблеск свободного времени и неизменно по вечерам и ночью мы бродили и ездили до изнеможения по Парижу. Незабываемо обаяние его уличных сцен, ночные художники, рисующие на Монмартре, Булонский лес, ночной огромный рынок, где в это время оптовики продают горы сверкающих яркими красками овощей розничным торговцам и где в ночном кафе «Три поросенка» узнав, что среди нас Юрий Гагарин, хозяин немедленно вручил нам всем сувениры. Вообще, популярность Гагарина в Париже почти не меньше, чем в России. В рабочей столовой, как только его узнал зашедший случайно бойкий репортер, нас окружили с готовыми фотокарточками и невозможно было отказать в автографах. Больше того, — американские космонавты Макдивитт и Уайт, недавно осуществлявшие второй выход человека в космос, несколько дней не могли пробиться на первые полосы парижских газет, пока не сфотографировались вместе с Гагариным.

Я думаю, что участие Соединенных Штатов в нынешней авиационной выставке вряд ли повысило их популярность во Франции. Под каждым самолетом и вертолетом, даже почтовым, выразительно лежала бомба. Это был открытый базар военной техники, без намека на возможность мирною применения. Конечно, в военное время любой тракторный завод можно при необходимости быстро перевести на танки, но я, как испытатель, хорошо знаю, что у нас даже необходимую военную технику при малейшей возможности стремятся приспособить к транспортному обслуживанию населения или к другим мирным целям. У американцев все было наоборот, их товар в виде спортивных самолетов могли покупать только миллионеры, а все остальное — генералы. И прилетела почти вся эта техника в Париж не через Атлантику, а из соседней ФРГ, как будто демонстрируя, что бундесверу недалеко до Франции если лететь на чужих черных крыльях.

Я знаю что такое война и мир. На обратном пути, когда быстро опустели широкие площадки Ле-Бурже и Париж скрылся в легкой дымке, мы совершили недолгую посадку для ремонта на травяное поле у деревушки. Нас быстро окружили французы. Это была Франция сельская и девушки здесь уже не выглядели так модно, как в Париже, в них было меньше кукольного, зато они отличались здоровым румянцем. Нас спрашивали с тревогой «Америкен»?, а потом радостно и весело кричали: «Рюс, рюс!» И снова шли под нами, сменяя свои оттенки, благодатные, тщательно возделанные поля — мирные поля Европы, искусственные пруды Бельгии с голубым кафельным дном, луга Голландии, где коровы почему-то смотрели на вертолеты бесстрашнее датских... И снова мы задержались в Варшаве, а потом полетели в Люблин. И здесь впервые в жизни я увидел своими глазами Майданек — почерневшие тоскливые бараки, газовые камеры и печи крематория, поглотившие сотни тысяч людей, фотографии расстрелов, вещественные улики образцового поточного производства матрасов и сувениров из человеческих волос и костей, и холм из пепла за крематорием, теперь поросший дерном. Но память наша не порастет травой. Я вспомнил аллею березок в Трептов-парке нынешнего Берлина и вспомнил, как мне рассказывали, что в тюрьме Зоненбурга, перед камерами приговоренных русских с утонченным садизмом тоже сажали березы... Мы только что прошли над Европой, над крышами тысяч домов, под которыми теплилось простое счастье простых людей, и нам не хочется верить, что может настать время, когда рассыплются сразу все эти веселые черепичные кровли, рухнут искусные плотины Голландии, впуская холодные морские волны, обуглятся снова тихие пруды под Берлином... Мы шли на Восток и перед нами, долгожданная снова вставала Родина, которую не первый раз мы готовы от всех пожаров заслонить собой.

Москва-Париж-Москва.