вернёмся в начало?

Зеленые пальцы

Я очень жалею, что мне не пришлось самому познако­миться с Владимиром Суровым; теперь-то поздно. Неболь­шого роста молчаливый человек, который хорошо понимал, но недостаточно свободно говорил по-английски – вот каким он мне запомнился. Впрочем, мне кажется, он был отчасти загадкой и для своих же товарищей. Когда бы я ни приходил на «Циолковский», он постоянно сидел где-нибудь в уголке, делая записи или прильнув к микроскопу. Словом, человек умел уединяться даже в маленьком тесном мире космического корабля. Остальных членов экипажа его замкнутость как будто не отталкивала, напротив, они всегда обращались к нему с любовью и уважением. Ничего удивительного: труды Сурова по выведению растений, способных жить за Полярным кругом, сделали его самым известным ботаником в Советском Союзе.

То обстоятельство, что русские взяли с собой на Луну бо­таника, вызвало немало улыбок. А между тем, что тут стран­ного, ведь были же и в британском, и в американском отря­дах биологи! Еще до Первой лунной экспедиции ученые со­брали достаточно данных, чтобы заключить, что хотя на Луне нет ни воздуха, ни воды, там может быть растительность. Одним из самых видных сторонников этой теории был пре­зидент Академии наук СССР. Из-за возраста он не мог сам участвовать в экспедиции, и президент принял самое разум­ное решение: послал Владимира Сурова.

Первым серьезным разочарованием, которое поднесла нам Луна, оказалось полное отсутствие растительности, будь то живой или ископаемой, на площади в тысячу квадратных миль, исследованной нашими отрядами. Даже самые отъяв­ленные скептики, решительно утверждавшие, что на Луне не может быть никакой жизни, несомненно, были бы рады убе­диться в своей неправоте. И убедились – пять лет спустя, когда Ричардс и Шеннон сделали свое поразительное откры­тие на огромной, окаймленной валом равнине Эратосфена. Но это было уже потом, а тогда казалось, что Суров приле­тел напрасно.

Однако он не пал духом, трудился так же прилежно, как и все остальные: изучал образцы почв и присматривал за не­большим гидропонным огородом – блестящей паутиной про­зрачных труб, которые окружили «Циолковский». Ни мы, ни американцы не стали затевать ничего подобного. Рассчитали, что лучше доставлять продовольствие с Земли, чем выращи­вать его на месте; во всяком случае, пока не создана постоян­ная база. Мы были правы с экономической точки зрения, но о настроении не подумали. Маленькие герметические пар­ники, где Суров выращивал свои овощи и карликовые плодо­вые деревья, стали оазисом, который неудержимо притяги­вал к себе наши взгляды, едва нам надоела окружающая нас огромная пустыня.

В положении начальника много отрицательных сторон, так, мне очень редко удавалось по-настоящему заниматься исследованием. Подолгу приходилось готовить доклады для Земли, проверять запасы, составлять программы и расписа­ния, совещаться с моими американскими и русскими колле­гами; да еще нужно было – это далеко не всегда удава­лось – пытаться предугадать очередной затор. В итоге, я по два-три дня не покидал базы; товарищи острили, что в моем скафандре уже моль завелась.

Возможно, я именно поэтому так живо помню каждую свою вылазку, помню и единственную встречу с Суровым. Это было около полудня. Солнце висело высоко в небе над южными хребтами; в нескольких градусах от него можно было различить серебристую ниточку Земли. Наш геофизик Гендерсон собрался замерить магнитное поле в заранее на­меченных точках, примерно в двух милях восточнее базы. Все были заняты, а у меня как раз выдалась передышка, и я пошел вместе с ним.

Путь был не очень далекий, скутер брать незачем, тем более, что аккумуляторы уже основательно разрядились. И вообще я любил просто пройтись. Не из-за пейзажей – даже к самым великолепным картинам природы в конце кон­цов привыкаешь. Меня неизменно привлекало другое – лег­кость и плавность, с какой двигаешься на Луне. Я переме­щался огромными шагами, упиваясь чудесным ощущением, которое до космических полетов было знакомо человеку только в снах.

Мы сделали замеры и были на полпути домой, когда я в миле от нас, в районе советской базы, заметил на равнине движущуюся фигуру. Приладив бинокль внутри гермошлема, я пригляделся внимательнее. Конечно, человека в скафандре даже вблизи не узнаешь, но по номеру и раскраске можно было всегда определить, с кем вы встретились.

– Кто это? – спросил Гендерсон; мы сообщались с ним по радиофону.

Голубой скафандр, номер 3... Очевидно, Суров. Но тут что-то непонятное: он один.

В лунных изысканиях чуть ли не первое правило гласит: нельзя никуда уходить одному. Всякое может случиться... И то, что двоим не страшно, может оказаться гибельным для одного. Допустим, появилась крохотная дырочка на пояснице вашего скафандра – как вы ее залатаете? Смешно? А ведь такие вещи происходили.

– Может быть, с его напарником случилась беда, и Суров пошел за помощью,- предположил Гендерсон.- Вызвать его?

Я покачал головой. Суров явно не торопился. Он ходил куда-то один и теперь не спеша возвращался на «Циолков­ский». Пусть даже Краснин неправ, выпуская людей пооди­ночке, все-таки неловко вмешиваться в его дела. Ну, а если Суров просто нарушил правила – опять-таки не мне доносить об этом.

В последующие два месяца мои люди часто видели вдали от базы одинокую фигуру Сурова, но он всегда сворачивал в сторону, если кто-нибудь из них подходил. Осторожные расспросы помогли мне выяснить, что нехватка людей при­нудила командира Краснина пойти на некоторые послабле­ния. Но чем занимался Суров, я не узнал; мог ли я подозре­вать, что его начальник тоже в неведении!

Когда я услышал в наушниках сигнал тревоги, переданный русскими, моей первой мыслью было: «Я так и знал». Каж­дой из трех экспедиций уже не раз приходилось посылать на выручку своим людям спасательные отряды, но впервые за­терявшийся человек не ответил на вызов корабля. После краткого радиосовещания во все стороны от баз поспешно разошлись спасатели.

Я опять шел с Гендерсоном; естественно, мы направились в ту сторону, где уже видели однажды Сурова. Туда прости­ралась «наша», так сказать, территория, это было сравни­тельно далеко от суровского корабля. И карабкаясь по при­горкам, я впервые подумал, что русский ученый, возможно, занимался там опытами, которые хранил в тайне даже от своих товарищей. Что бы это могло быть?

Гендерсон первым нашел его и тотчас вызвал помощь. Увы, было слишком поздно: Суров лежал ничком в опавшем, сморщенном скафандре. Очевидно, он стоял на коленях, когда что-то пробило пластиковый гермошлем. Следы показы­вали, что ученый упал замертво.

Когда подоспел командир Краснин, мы все еще разгляды­вали поразительный предмет, который в предсмертную ми­нуту изучал Суров. Из камня, укоренившись в нем множест­вом тонких щупалец, торчал покрытый зеленоватой кожи­цей овал трехфутовой высоты. Да-да, укоренившись: это было растение. Чуть подальше стояли еще два, поменьше, видимо, погибшие – они потемнели и высохли.

«Выходит,- сказал я себе,- на Луне все-таки есть жизнь!» Но тут заговорил Краснин, и я понял, что истина куда уди­вительнее.

– Бедняга Владимир! – произнес он.- Мы знали, что он гений, и все же посмеялись, когда он рассказал нам о своей мечте. Вот и решил в тайне завершить свой величайший труд... Он победил своей гибридной пшеницей Арктику, но то было только начало: он принес жизнь на Луну. И смерть тоже...

Я был поражен, это казалось чудом. Теперь-то весь мир знает историю «Суровского кактуса» (название столь же за­кономерное, сколь неточное), и он уже никому не кажется чудесным. Записи ученого все рассказали, в них описаны многолетние опыты, как он вывел растение с плотной кожи­стой оболочкой, которой не страшен вакуум. Длинные корни, выделяющие кислоты, позволили растению приживаться на таких скалах, где даже лишайник не нашел бы себе пищи. А потом уже мы увидели, как осуществилась вторая ступень мечты Сурова: «кактус» его имени преобразил огромные пло­щади каменных пустынь Луны и проложил путь для других растений, которые теперь кормят всех жителей лунных баз.

...Краснин нагнулся над телом товарища и легко его под­нял. Ощупал разбитый гермошлем и озадаченно покачал го­ловой.

– Что же произошло? – спросил он. – Можно подумать, виновато растение, но ведь это нелепо. .

Зеленая загадка стояла среди ожившей равнины, дразня нас своей тайной и нераскрытыми еще возможностями. И тут медленно, точно размышляя вслух, заговорил Гендерсон:

– Мне кажется, я знаю ответ. Вспомните, что нам рассказывали в школе, на уроках ботаники... Ведь Суров выводил растение для лунных условий, значит, должен был подумать, как оно будет размножаться. Нужно, чтобы семена разбросало очень далеко во все стороны, так больше надежды, что они попадут на подходящий участок и прорастут. На Земле семена разносят птицы, насекомые, животные, тут ничего такого нет. Я могу представить себе только один способ; кстати, некоторые земные растения уже располагают таким механизмом.

Его перебил мой вопль. Что-то с силой, звонко ударило в металлический пояс моего скафандра. Удар не причинил мне никакого вреда, только напугал.

А подле моих ног лежало семя, размерами и видом на­поминающее сливовую косточку. В нескольких ярдах от него мы нашли второе, то самое, которое разбило гермошлем Сурова, когда ученый нагнулся. Он знал, конечно, что семена созрели, но второпях забыл, чем это грозит. Вспомните про слабую гравитацию на Луне; я сам видел, как «кактус» метал свои семена на четверть мили. Творение Сурова его же и «за­стрелило» в упор.