— На это отвечу: потому что они там.

Дневной свет спиральных плафонов высекал из темноты костистое лицо профессора.

— Но... — начал было Джонини.

— Никаких “но”! — отрезал профессор. — Все не так просто. То, что они сделали, — никогда не будет повторено; тем более, последние из них все еще там. Вот почему ты отправишься изучать Звездный Народ.

— Но, сэр, — Джонини опять попытался возразить, — я говорю вовсе о другом: прошу освободить от этой темы. От меня ждут ответов на все вопросы по Звездному Народу, но вы же знаете, полевые работы отнимут много времени. Я не отказываюсь работать по теме моего диплома: нуктонская цивилизация на Кретоне Три или над чем-нибудь еще в этом роде, сэр. — И словно спохватившись, добавил: — Я понимаю, подобную привилегию можете предоставить только вы!

— Совершенно верно, — невозмутимо отозвался профессор. Он подался вперед. — Поскольку ты исключительно одаренный студент, я прислушаюсь к твоим пожеланиям, но должен признаться: твоя просьба ставит меня в затруднительное положение.

Джонини сглотнул слюну.

— Сэр, я не хочу тратить ваше время, но в галактической антропологии слишком много направлений, и, насколько я могу судить, Звездный Народ — это тупиковый путь. Незначительная величина, переходный фактор, выпавший из космических уравнений еще до того, как они были выведены. Его вклад в культуру вторичен, ничего нового он не создал. Все, что осталось, — крохотное поселение, которому федерация из сентиментальных побуждений позволяет влачить жалкое существование возле Леффера Шесть. Столько иных цивилизаций ждут исследования, а я вынужден ковыряться в дюжине хромоникелевых скорлупок, анализируя, документируя, воссоздавая историю деградировавших кретинов. Они меня не волнуют. Все так и есть, и ничего больше они из себя не представляют, сэр.

— Допустим, — миролюбиво заметил профессор, — но ты слишком эмоционален.

Он просмотрел записи на настольном экране и строго взглянул на студента.

— Я не могу удовлетворить твою просьбу. Я готов поспорить: ты утверждаешь, что культура Звездного Народа потеряла смысл. Почему?

— Потому, сэр, — Джонини ожидал подобного вопроса, — что Звездный Народ покинул Землю в 2242-м году. Предполагалось, что сменится двенадцать поколений в космосе, прежде чем звездолет достигнет цели. Через шестьдесят лет после их отлета на Земле был изобретен гипердвигатель, а через сто, когда десять оставшихся кораблей подлетели к системе Леффера, — человечество уже установило прямые контакты с множеством обитаемых миров и вошло в Конфедерацию. И это явилось для Звездного Народа спасением, ибо уровень его цивилизации был столь низким, что потомки тех, кто отправился через Галактику с благородными идеалами, не только не смогли установить контакт с чужой культурой, но и выжить. Эта великолепная десятка была загнана на орбиту вокруг Леффера, где им позволено благополучно вымирать. По имеющимся сведениям, они довольны существующим положением вещей, насколько они вообще могут быть довольны. Пусть там и остаются! Я знать о них ничего не желаю!

В уверенности, что его точка зрения донесена до оппонента, стипендиат ожидал пусть не полного одобрения, так хоть какого-нибудь положительного отклика.

Но молчание затянулось. Когда же наконец профессор заговорил, его тон был более чем прохладен.

— Ты продолжаешь утверждать, что Звездный Народ не внес существенного вклада в культуру, а знаком ли ты со всеми документами?

Молодой человек зарделся.

— Сэр, меня, конечно, нельзя считать крупным специалистом по Звездному Народу, но повторяю: за двенадцать поколений можно было создать хотя бы одно оригинальное сочинение — балладу, картину, поэму или еще что-нибудь помимо безвкусных, сентиментальных упражнений в ностальгии!

Профессор вопросительно изогнул бровь.

— Я просмотрел записи их баллад, собранных в 79-м году Ксамоллой Нелла, — продолжал Джонини, — и в них не встретил ни единой метафоры, которую можно счесть оригинальной или относящейся, по крайней мере, к жизни на Звездном Корабле. Нет ничего, кроме полумистического фольклора, выраженного в образах песка, моря, городов и духов. Некоторые вызывают определенный интерес, но все это из области пустых фантазий, не имеющих отношения к людям, рождающимся и умирающим на звездолетах. Меня эти слащавые излияния совершенно не трогают.

Профессор изогнул другую бровь.

— Да? Но прежде чем получишь направление на практику, хочу подчеркнуть то, что я говорил раньше: Звездный Народ сделал нечто в своей жизни, чего никогда не было сделано и с тех пор никем не повторено. Они двигались через пространство очень долго и вполне могли обнаружить в нем и песок, и море, и города, и духов. Никто так не знает пространства. Гипердвигатель просто берет человека из одной точки и переносит в другую, — он улыбнулся и, растопырив ладонь, пресек поползновения Джонини, готового высказаться и по этому поводу. — Ты там не был. В любом случае они совершили самое отчаянное путешествие, какое только можно вообразить, и за одно это заслуживают не только уважения, но и изучения.

— Сэр, что может быть безопаснее межзвездного пространства?! — воскликнул Джонини не без иронии. — В нем ничего нет.

Брови профессора вернулись в исходное положение.

— Даже если бы мы были уверены, что это так, а этого мы знать не можем, какого черта ты считаешь, что путешествие на земных кораблях безопасно?! Допустим, в пространстве были, кроме них, и другие! Не забывай, из дюжины стартовавших достигли цели десять, причем, два без экипажа! Вероятно, было нечто в этом “безопасном” пространстве — в этом песке и море, о чем мы не догадываемся.

Костлявый палец ткнул в клавишу консоли. По экрану побежали строчки.

— Ты говорил, что читал записи Нелла. Наверняка и баллада о Бете Два не прошла мимо тебя. Я хочу получить полный исторический анализ первоисточника этого произведения. Это твое задание.

— Но, профессор...

— Свободен!

2

Джонини просмотрел лаконичное примечание: “Бета Два — один из звездных кораблей, прибывших в систему Леффера без экипажа. Данная баллада особенно популярна у Звездного Народа (См. Приложение “О музыкальных традициях”). Обратите внимание на неритмичный рефрен, оригинальную особенность большинства баллад Звездного Народа, а также Эллиптический синтаксис”.

“Вот уж, действительно, потуги на оригинальность”, — подумал Джонини и обратился к тексту.

И тогда пришла она к городу

По песку, с растрепанными яркими волосами,

С глазами угольной черноты и со сбитыми в кровь стопами,

И под ее руками — зеленоглазое дитя.

Трое стояло на городской стене,

Один — коротыш, а двое — повыше,

Один держал на виду золотую фанфару

И прокричал сквозь нее, чтобы все могли слышать,

Что она пришла к городу

По песку...

Женщина стояла за базарным прилавком,

Слезы, как алмазы, на ее щеках,

Один глаз незряч, она не могла говорить,

Но она слышала, как стража взывала:

Она пришла к городу

По песку...

Один человек стоял у здания суда,

Чтобы снова судить, как он делал прежде,

И когда он услышал зов стражи, он сказал:

“Она вернулась в город, чтобы умереть”.

Да, она вернулась к городу

По песку...

Другой стоял на Холме Смерти.

Его лицо скрыто маской, а руки недвижимы.

Через плечо свисает веревка,

И он стоял, как вкопанный, на склоне.

Трое на городской стене взывали: “Прочь!

Приди к городу на другой день”.

Но там внизу женщина стояла:

“Я вернулась, как обещала.

Да, я вернулась к городу

По песку...

Вы дали мне время попутешествовать.

В поисках зеленоглазого ребенка, который сделал вас тем, кто вы есть.

Я обыскала город и пустынные дюны,

И я нашла того, кто вверг нас в пучину бед.

Но я вернулась к городу

По песку...”

Она прошла сквозь ворота, и дети заплакали,

Она прошла через Рынок, и голоса умерли,

Она прошла мимо Дома суда и судьи притихшего,

Она прошла к подножию Холма Смерти.

Вниз по холму спустился человек с веревкой,

Встретил ее у подножья.

Она смотрела на город, потом повернулась и улыбнулась.

Одноглазая женщина держала зеленоглазого ребенка.

Огонь и кровь, мясо, дерьмо и кость —

Ниц на колени:

Сталь, камень и дерево

Сегодня суть прах, и город исчез,

Но она вернулась, как обещала.

Да, она вернулась к городу

По песку, с растрепанными яркими волосами.

С глазами угольной черноты и со сбитыми в кровь стопами,

И под ее руками — зеленоглазое дитя.

Полный исторический анализ этого произведения из первоисточника означал, что Джонини должен посетить колонию звездолетов лично и разузнать о балладе все, что можно, по крайней мере, у трех различных племен Звездного Народа. На лабораторную работу отводилось двадцать четыре часа. Не больше и не меньше. Но он мог договориться в координационном Центре Времени, что, если потратит неделю там, в университете пройдут только сутки. Дольше Джонини не собирался задерживаться. Чтобы облегчить работу, решил предварительно покопаться в библиотеке.

Для начала он просмотрел предисловие Нелла к “Балладам Звездного Народа” и обнаружил кое-что заслуживающее интереса: “Конечно, в действительности я не бывал в самой колонии из-за нехватки времени, а также несовместимости наших культур. Но Звездный Народ позволил роботу войти в корабль и сделать текстовые и нотные записи. Фольклорный робот передал мне распечатку текстов. Единственное, что я привнес, — это вставил поправки там, где наблюдались явные пропуски слов или целых фраз. Работа была проведена в довольно сжатые сроки, и возможны ошибки из-за невнятности записи, либо из-за неточного толкования терминов сказителем. В случае разночтений прошу обращаться в архивную библиотеку”.

Джонини откинулся на спинку, испытывая праведный гнев дотошного исследователя. Фольклорный робот, отсутствие прямого контакта с носителями фольклора!.. Похоже, у Ксамоллы ушло меньше времени на весь свой труд, чем придется потратить ему на одну-единственную балладу. Он мог с легкостью представить себе ситуацию: Нелле где-то в окрестностях Леффера внезапно приходит в голову идея послать робота к Звездному Народу в надежде записать что-нибудь новенькое. (Вероятно, этот собиратель маялся от безделья в карантине или во время ремонта собственного звездолета.) Робот отпахал всего шесть или семь часов — и так увидело свет академическое издание фольклорных песен!

Откровенная халтура обозлила стипендиата.

На всякий случай он проверил и архив университетской библиотеки. Единственная вольность, которую себе позволил Ксамолла Нелла, приходилась на седьмую строфу. Робот дал строки в следующей интерпретации:

Она прошла сквозь ворота, и голоса заплакали,

Она прошла через Рынок, и дети умерли.

Да, похоже, исправление было закономерным. В противном случае, картинка вырисовывается слишком сюрреалистической. А это противоречит создавшемуся у него впечатлению о Звездном Народе.

Внимательно перечитывая балладу, Джонини нашел в ней притягательную простоту. Жаль, что смысла маловато. Ни тебе сияния галактик за иллюминаторами, ни леденящих душу подробностей таинственного скольжения меж звездами.

Он сменил диск на каталожный и вызвал на дисплей новые записи. Выбор был небогат — с полдюжины. Он искал голубую запись — голубым цветом в каталоге помечались первоисточники. На удивление, таковой оказалась только одна. Подозревая, что в каталог вкралась ошибка, стипендиат проконсультировался у библиотекаря и выяснил, что никакой ошибки нет.

Запись шла без названия. На удивление, она относилась к тому древнему периоду, лет девяносто назад, когда забытые и людьми, и богом старинные корабли объявились в сфере влияния Федерации.

Аудиокомментарии читались землянином с Центавра. (Чрезвычайно сжатый диалект с множеством согласных весьма подходил для официальных сообщений.) Речь шла о первом контакте со Звездным Народом и вооруженном конфликте с представителями Федерации:

“...и наконец пришлось использовать гипновибратор. Даже в этом случае войти оказалось чрезвычайно трудно. Эволюция вспять зашла слишком далеко. Сонные существа, лежащие вповалку в переходных шлюзах с оружием в руках, безволосые, нагие, бледные, хрупкокостные. Несмотря на лихорадочные (можно даже сказать, героические) усилия не допустить нас внутрь, они не смогли причинить нам вреда. Попытки прощупать их подсознание показали, что в основе Звездный Народ отнюдь не враждебен. Однако они настолько порабощены своей невероятной мифологией, возникшей в результате так и не расшифрованных происшествий за время путешествия, что мы пришли к выводу оставить их в покое. Их технические средства совершенно непригодны для переброски больше чем на десять-двенадцать миллионов километров. Похоже, что между кораблями в полете существовали контакты при помощи радиосвязи и, как мы выяснили, путем перехода отдельных групп с корабля на корабль. (После продолжительного молчания голос заговорил снова.) У них все еще есть письменность, и она принадлежит, несмотря на многонациональность первоначального экипажа, к группе английских языков. Но ее трудно понять из-за орфографических изменений, и еще потому, что тексты состоят из одних эвфемизмов. Масса документов, подвергшихся изучению, связана с понятием Рынка (Базара), который, как мы предположили, является обозначением гидропоники или иного, производящего провиант, устройства на корабле. Лингвисту Бурберу понадобилось больше часа, чтобы определить неверность такого подхода. Термин “Рынок” относится к инкубатору, в котором для стабилизации численности населения звездолета хранятся эмбрионы и где родители могут получить выращенных младенцев. Рынок, или так называемый Родильный Банк, выполнял еще одну важную функцию: сохранность популяции от нежелательных мутаций. По внешнему виду доходяг трудно было сказать, что эту функцию Рынок осуществлял достаточно успешно”.

Джонини перечитал две инвертированные строчки баллады. Так вот что такое Рынок. Связь Рынка с детьми очевидна. Без сомнения, поправка должна выглядеть так:

Она прошла сквозь ворота, и голоса умерли.

Она прошла через Рынок, и дети заплакали.

А может, все-таки первоначальный вариант? И если первоначальный, то почему?

Быстро, но тщательно он просмотрел сообщения по каждому кораблю, и его внимание привлекло:

“...Бету Два мы нашли совершенно пустой. Длинные коридоры безлюдны, но освещение продолжает функционировать. Двери кают нараспашку, кассеты в видеоустройствах наполовину проиграны, на скатертях столовые приборы — словно брошенные в спешке. Зрелище возле утилизатора напоминает мне, как комментатору, картину Освенцима во время так называемой Второй Мировой Войны. Камера полностью набита скелетами, словно экипаж охватил повальный суицид или — в это трудно поверить — здесь было совершено массовое убийство. И снова наш лингвист Бурбер привлек внимание к факту, что скелеты принадлежат только взрослым особям. Это привело к внимательной проверке Родильного Банка, который оказался безнадежно выведенным из строя. Большинство стеклянных колб, в которых развивались зародыши, было разбито вдребезги. Очевидно, между двумя этими ужасными фактами существует связь, но из-за нехватки времени тщательное расследование не производилось. Гипноопрос на других кораблях выявил осознание Звездным Народом какой-то катастрофы на Бете Два несколько поколений назад, но природа и размеры этой катастрофы затуманены легендами...”

Джонини снова остановился и пробежался по упоминаниям Холма Смерти. (По-английски утилизатор — Death Nead, дословно — Голова Смерти, а Холм и Голова звучат приблизительно одинаково.) Отсек Смерти... поместить в Камеру Смерти... и даже Склон Смерти... Но никакого ясного толкования.

Джонини вызвал другую запись: просмотр древнего микрофильма о конструкции звездолетов до эпохи гипердвигателя:

“...снабжено Камерой Смерти, которая действует как утилизатор отходов. Она может быть также использована для умерщвления приговоренных к высшей мере наказания в тех экстремальных случаях, когда нет иного способа сохранить существующее положение вещей в таком ограниченном сообществе (социуме)”.

С чем-то похожим на пробуждающийся интерес Джонини в который раз уже вернулся к тексту баллады. На Бете Два был разгромлен Родильный Банк (Рынок). Отсек Смерти можно было использовать для приведения в действие приговора за подобный акт вандализма. Похоже, в оригинальной версии седьмой строфы был свой смысл.

Она прошла сквозь ворота, и голоса заплакали,

Она прошла через Рынок, и дети умерли.

Она прошла мимо Дома суда и судьи притихшего,

Она прошла к подножию Холма Смерти.

По крайней мере, у него было теперь с чего начинать.

3

Вытянувшись в пилотском гамаке, Джонини безучастно созерцал темный экран внешнего обзора, который все равно не функционировал в условиях гиперперехода. За секунду полета он проскочил несоизмеримо большее расстояние в пустоте, чем Звездные Корабли, которые со скоростью улитки — несколько тысяч километров в секунду — трудолюбиво ползли по невесомому бархату космической ночи. Несмотря на пробуждающийся интерес, который он отказывался признавать, стипендиат все еще видел себя — потенциального галактического антрополога — на пути к расследованию незначительного, тривиального инцидента, связанного с тупиковой ветвью культуры.

Как он стремился к городам Нуктона на Кретоне Три с их серебряными залами, парками черного камня — реликвиями столь трагичной расы, создавшей шедевры архитектуры и музыки! Тем более это удивительно, что у этой расы не было ничего, кроме архитектуры и музыки, для передачи друг другу сиюминутных эмоций. Цивилизация Нуктона не имела письменности и речи — для коммуникаций применялись опять же только архитектура и музыка. Феноменальные достижения такой культуры, конечно же, требовали дотошного изучения.

Легкая расплывчатость окружающих предметов сообщила Джонини, что крейсер вышел из гиперпространства. В правом верхнем углу экрана появилось изображение зеленого солнца Леффера. Прямо перед глазами возникла розетка из полумесяцев — Звездные Корабли первопроходцев космоса. Они выглядели, как обрезки ногтей на вельвете цвета сумерек. Джонини насчитал их шесть. И каждый, как он знал, достигал двадцати километров в диаметре — эдакие мастодонты. Остальные четыре прятались в тени этих шести. Наблюдая, он выявил узор их причудливого перемещения — словно пылинки грациозно танцевали в луче света. Они были скомпонованы на орбите с десятигодичным периодом обращения в трехстах миллионах километров от Леффера, и каждый корабль отстоял от предыдущего на семьдесят километров.

Медленно выплыл из полумрака новый полумесяц, а один из тех, что был раньше заметен, постепенно погас. Джонини прибавил экрану разрешающей способности, отчего дисплей поголубел, а полумесяцы кораблей приобрели зеленоватый оттенок.

Крейсер Джонини имел компактный гипердвигатель с временной задержкой в шесть недель, чего не хватало для серьезных прыжков по звездам. Однако университет не предоставлял студентам кораблей с большим временным запасом, потому что прыжки на таких кораблях могут вызывать парадоксы, приносящие массу хлопот Центральному Контролю. Большим кораблям он может предоставить и двухгодичный временной запас. Но если ты влип в нештатную ситуацию, шестинедельный запас давал возможность прыгать только в промежутке между отправной точкой и временем, когда наступил кризис, вопя SOS на весь космос в надежде, что кто-нибудь придет на помощь (весьма маленькая вероятность). Либо покориться судьбе, выйти в обычное пространство и тогда уж только надеяться, потому что больше рассчитывать не на что. А в результате власть предержащие постоянно жаловались на число происшествий со студентами. Никакой справедливости!

В двух тысячах километрах от своей цели Джонини сбавил скорость и, пока сближался с колонией, все гадал: как ему распознать Бету-2. И вообще, чем заняться сначала: отыскать и исследовать брошенную Бету-2 или вступить в переговоры (если они только захотят!) с обитателями одного из населенных кораблей.

Еще одно интересовало его, хотя и не имело никакого отношения к поставленной задаче, по крайней мере, непосредственно. Последнее, о чем он узнал в архивах, относилось к другому брошенному кораблю, Сигме-9:

“…абсолютно выпотрошенным (торопливый голос комментатора). Колоссальная, неправильной формы, часть обшивки оторвана напрочь. Внутренние каркасы окружены собственным зеленоватым свечением. Остаток корпуса переломлен чуть ли не надвое. Нет никаких шансов, что здесь кто-нибудь уцелел. Поразительно, как инерция и автоматика сохранили эти останки на прежнем курсе...”

Джонини увеличивал масштаб до тех пор, пока туманные сферы не заполнили настенный экран целиком. А из розетки звездолетов выплыл новый корабль. Отождествить его с Сигмой-9 не составило труда. Корабль выглядел словно сдавленная яичная скорлупа. Рваные края усеивали булавочные концы переломанных ферм и балок. В корпусе зияла колоссальная дыра, от которой во все стороны змеились хорошо различимые трещины с отставшими фрагментами обшивки.

На первый взгляд, это могло быть следствием мощного взрыва внутри звездолета, но, по размышлению, Джонини решил, что сие маловероятно, так как при существовавшей конструкции подобный взрыв, способный уничтожить значительную часть корпуса, неминуемо разбросал бы останки. Знания, приобретенные им в процессе изучения курса физики столкновений, напрочь отметали вероятность удара извне, фактически, такой тип разрушения не имел права на существование. Однако вот он, пример, висел прямо перед ним на экране.

Джонини доверил автопилоту вести крейсер прямо к розетке звездолетов, а сам, переключив экран на реальный масштаб, наблюдал, как разрастаются туманные сферы. Остановив крейсер в ста пятидесяти километрах от ближайшего корабля, стипендиат принялся за визуальное обследование во всех спектрах, но безрезультатно. Наконец, на скорости сто пятьдесят километров в час (обеспечив себе время на размышление) Джонини начал сближение. На отметке 42-й секунды он ткнул в клавишу остановки времени.

И время стало.

Практически, теперь он находился в поле хроностазиса, а его крейсер завис чуть ли не на расстоянии трех метров от поверхности звездного корабля. Джонини переключил экран на выносные датчики, и изображение стало расти, растекаться во все стороны. Он опускал глаза до тех пор, пока не возникло ощущение открытого космоса. Тогда он огляделся.

Плиты обшивки, которые он подсознательно ожидал увидеть гладкими и ровными, вблизи напоминали изъеденный, заплесневевший сыр. Броня кристаллизовалась в борозды и чешуйчатые натеки; зеленоватые сами по себе, они стали более темными, нежели это могло быть вызвано освещением далекой звезды.

Джонини взглянул вверх. У него перехватило дыхание. В четырнадцать раз большая, чем Луна, видимая с Земли, над ним нависала громадина Сигмы-9. Джонини знал, что ничто не могло двигаться в хроностазисе. Он знал, что находится в безопасности внутри крейсера, в нескольких минутах полета от дюжины обитаемых звездных систем и их планет. Однако вспоротая груда металла надвигалась прямо на него, мерцая сквозь тьму. Казалось, она наваливается, наваливается...

Джонини закричал, прикрыл глаза локтем, а другой рукой отключил внешние датчики. Весь в поту, дрожа от внутреннего напряжения, огляделся: визиэкран вновь был всего лишь двухметровым окном.

Нет, мозг не готов к безграничности космоса. Корабль, мерцающий зеленым огнем, — падающая громада — это ужасно…

Мерцающий корабль?!

Он оторвал потную руку от подлокотника. Мерцающий? Это, должно быть, оптическая иллюзия. Во временном стазисе ничего не должно мерцать. Но как же искрящееся газообразное зеленоватое свечение, окутывавшее нависающий корабль? Джонини настроил визиэкран, чтобы еще раз взглянуть на Сигму-9, теперь уже в психологически безопасной обстановке пилотской кабины. Зеленая изувеченная громада мерцала в бездонном провале космоса...

Он запаниковал. Что-то было не в порядке с его запасом времени. Глаза обежали ряды аварийных датчиков. Нет, все в ажуре. Джонини собрался было уже перейти в гиперпространство, прежде чем произойдет непоправимое, но занесенная над пультом рука остановилась. Рядом был Леффер.

Он подключил фильтр и дал на экран увеличение.

Поверхность солнца во временном стазисе выглядит совершенно иначе, чем при нормальном течении времени. Нечто, известное под именем эффекта Кифера, делает звезды похожими на резиновый шар, который окунули в клей, а затем прокатили по россыпи разноцветных конфетти. Каждый оттенок сияет, словно отдельная точка, четко различимая и яркая. Обыкновенно текстура звезды напоминает флюоресцирующую кожуру апельсина.

Эффект Кифера был в наличии. Так что он действительно находился в хроностазисе. И тем не менее на Сигме-9 что-то происходило.

Ползя на скорости 20 километров в час, Джонини переключился на нормальный поток времени и принялся выискивать вход в один из неразрушенных звездолетов. Им мог оказаться лишь изъеденный метеорами полусферический выступ на корпусе. Джонини завис над шлюзом, радируя опознавательный сигнал чисто автоматически, безо всякой надежды, что кто-либо откликнется. К удивлению, в динамиках раздался голос со странным английским акцентом:

— Ваши уши не закупорены, но ваши глаза слепы. Ваши уши не закупорены, но ваши глаза слепы. Вход запрещен, пока глаза слепы. Представьтесь. Прием.

Монотонный голос принадлежал автомату, но само сообщение повергло Джонини в недоумение. Он снова радировал опознавательный сигнал и добавил на той же частоте:

— Если отвечает робот, то, пожалуйста, пусть на связь выйдет оператор. Я хотел бы поговорить с человеком.

— Ваши уши свободны от серы, свободны и не закупорены, — все тот же монотонный голос. — Но ваши глаза слепы. Мы совсем не видим вас.

Тут Джонини догадался. Очевидно, робот разбирался в модуляциях. Он явно требовал видеоизображение Джонини. Так Джонини и поступил, настроив экран на ответную передачу.

— Ваши глаза чисты. Передаем код шлюза.

В углу экрана появилась цепь обозначений из белых кружков и черных линий. Поверх легла строчка печатными буквами:

ВЫ ВХОДИТЕ В ГОРОД ГАММА ПЯТЬ.

Полусфера под ним принялась разворачиваться. Космические шлюпки, для которых предназначался шлюз, были раза в три больше крейсера Джонини. От корпуса отрывались и уплывали наслоения разрыхленного металла. Рассыпаясь на части и клубясь, они, словно облачком, окутали поворот полусферы внутрь корабля. Автопилот ввел крейсер в открывшийся туннель. При повороте на экране мелькнула Сигма-9, и Джонини вспомнилось, как он сказал профессору: “Сэр, что может быть безопаснее межзвездного пространства?!”. Предположительно эти звездолеты обладали надежнейшими двигателями и неразрушимыми корпусами. Что же в таком случае сжевало обшивку и разрушило Сигму, как будто та была из фарфора? Он пообещал себе, что поставит перед корабельным компьютером эту задачу и посмотрит, какой вывод сделает машина из замеров напряжении и усталости металла изуродованного корпуса. Те, кто побывал здесь до него, так и не придумали ничего путного.

Тройные лепестки первого шлюза сомкнулись, и Джонини принялся ждать момента, когда его крейсер станет в док.

Крейсер вздрогнул, вспыхнула лампа, сигнализирующая о контакте антигравитационного поля. Шлюз явно предназначался для более крупных судов, захваты причала тщетно барахтались в вакууме. Поле держало крейсер точно в центре шлюза, но захваты оказались слишком коротки. Джонини нарастил плотность поля до плотности, сравнимой с титановой сталью в радиусе шести метров. Пускай вопьют свои клыки!

БАНГ.

Клыки впились.

В динамиках — голос:

— Приготовиться к высадке.

Давление атмосферы в шлюзе сравнялось с земным. Ну вот и все, подумал Джонини. Что он знал об остальной части звездного корабля? Роботы запрограммированы так, что если что-нибудь не в порядке, в корабль постороннего не допустят. На всякий случай он запаковал в походную аптечку атмосферный кокон объемом два кубических метра, проверил аккумулятор на поясе, завязал шнурок левой сандалии, встал и пошел к выходу.

Избирательные мембраны давно заменили двойной кессон. Лепестки диафрагмы разошлись в стороны, и Джонини посмотрел в док, где в шести метрах от него к антигравитационному полю присосалась гибкая труба-переходник.

Крейсер Джонини обладал приятным подобием гравитации, а звездный корабль пребывал в невесомости. Джонини оттолкнулся от корпуса и нырнул в невесомость. Край переходника оказался совсем рядом, словно разверстая пасть миноги. Внутри переходника наблюдалось голубовато-белое свечение. Джонини остановился, нажал кнопку на аккумуляторе и, цепляясь за гибкий поручень двинулся дальше.

Прямоугольные окна, отражая молочно-белый свет, через равные промежутки выходили в док. Метров через пять гофрированная стена сменилась стальной, и окна исчезли. Джонини попал в сам корабль. Сзади раздался слабый шелест, он повернулся: конец переходника — закупорен. В переходнике было достаточно прохладно, откуда-то веяло ветерком.

В обе стороны корабля вели треугольные коридоры. По их центрам тянулись спиральные поручни. Указатель одной стороны гласил: РЕКРЕАЦИОННЫЙ ЗАЛ, другой — НАВИГАЦИОННОЕ ОТДЕЛЕНИЕ. Антрополог Джонини слабо разбирался в технической терминологии, тем более, что все эти термины исчезли с появлением новой технологии постройки звездолетов. Однако ему было известно достаточное количество латинских и индоевропейских корней, которые должны были помочь выпутаться из возникающих лингвистических тупиков.

При некотором размышлении Джонини решил, что НАВИГАЦИОНКА должна оказаться более заманчивой целью. С другой стороны, его заинтересовал вопрос, что за рекреацией занимались в соответствующем зале и каким способом. Но все-таки он отправился туда, откуда могли приноситься жертвы безбрежному морю, — в НАВИГАЦИОНКУ.

Минуту спустя он подплыл к маленькой рубке. Внушительный столб возвышался в центре помещения. На стенах — множество экранов, под ними — столы. И стены, и потолок, и, естественно, пол — металлические, поэтому Джонини включил магнитные подошвы на своих сандалиях и медленно опустился. Он окинул взглядом привинченные к полу столы. Явно эта часть корабля когда-то подвергалась действию гравитации.

— Одну минутку, — раздался голос из настенного громкоговорителя, — Я постараюсь разыскать кого-нибудь из людей, как вы просили.

— Спасибо. — Джонини ничего не оставалось делать, как поблагодарить услужливый автомат. Однако робот не торопился.

— Где все?

— Слишком сложная постановка вопроса, — отозвался автомат. — Я постараюсь разыскать кого-нибудь из живых существ, — повторил он.

Через несколько секунд динамик заработал снова.

— Извините, сэр, но никто не отзывается.

— Что, нет никого из живущих на корабле? — спросил стипендиат.

— Люди живы, — последовал недвусмысленный ответ. В нем почудилась угроза.

На одном из столов лежала стопка книг. Книги! Настоящие книги были предметом вожделения для специалиста по антропологии, каковым считал себя Джонини. Тяжелые, громоздкие, требующие специальных средств для хранения, они были камнем преткновения для многих поколений студентов. Джонини же не относил себя к ленивым школярам. Любая книга, достаточно старинная, становилась для него бриллиантом, независимо от содержания. Сама концепция КНИГИ была в таком противоречии с современным сжатым, переполненным и куда-то торопящимся бытием, что его приводило в экстаз простое обладание подобным раритетом. Коллекция Джонини в составе семидесяти томов считалась в университете претенциозной роскошью. Жемчужиной коллекции — каждая страница впрессована в пластиковую оболочку — являлся телефонный справочник Манхэттена за 1975 год.

Он приблизился к вожделенной стопке и взял верхний том. Том отсоединился со щелчком, говорящим, что переплеты книг намагничены. Джонини раскрыл книгу. Страницы из тонкого металла серебрились в голубоватом свете рубки. Что-то вроде бортового журнала или дневника. С указаниями времени и даты перед каждой записью. Джонини раскрыл наугад где-то в середине и пробежал глазами строчки:

“Находимся в пустыне уже 39 часов. Не знаю, сможет ли корабль вынести еще. Счет песка варьируется между 15-ю и 22-мя. Самое ужасное, мы не представляем, сколько это может продолжаться. Первая пустыня, которую мы встретили двенадцать лет назад, тянулась четырнадцать часов, прежде чем мы ее преодолели. Спустя два года море снова закончилось, и мы топали через пустыню почти одиннадцать месяцев. Износ корабельной брони невероятен. Если встретится еще что-нибудь подобное, третье поколение не выживет. Потом было плавание по чистому океану в течение шести лет. И налетел песчаный смерч небывалой интенсивности. Он бушевал почти три часа со счетом выше ста пятидесяти. И нанес почти такой же ущерб, как и первая встреченная пустыня. Насколько простерлась эта пустыня? На час, на год, на столетие?”

Более поздняя запись:

“Счет стабильно держится на шести в течение последних девяти дней. Это истинное благословение, если учесть, что длительный счет один-два может оказаться губительным. Обручил этим вечером Африда Ярина VI-ro и Пэгги Ти XVII-ю. Праздновали на Базаре. Слегка опьянев, я ушел пораньше. Они выбрали детеныша БХ 57911, включающего некоторые из моих генов. Пэгги пошутила: “Поскольку ты — крестный отец, то в нашем ребенке пусть будет что-нибудь и от тебя”. Полагаю, что шутка воспринята Афридом благосклонно, ведь эмбрион, в основном, был слеплен из его генетической линии и линии Пэгги. Я ушел в подавленном настроении: детеныши, как этот, — порождение Базара, — кажутся слишком плоскими, одномерными для нас, еще помнящих Землю. Конечно, никто не говорит им про реальную опасность пустынь. Они способны извлечь столько удовольствия из малого, они так верят в счастливый исход нашего путешествия, что было бы слишком жестоко упоминать на вечеринке о песке. Я знал, что мне будет еще хуже, но я звякнул Лилле на Бету Два: “Как самочувствие, Капитанесса?” — “Вашими молитвами, Капитан” — “Хочешь перебраться на корабль вырастить ребенка?” — “Ты пьян. Хэнк” — “Не совсем. Я серьезно. Почему бы тебе не оставить город Бета Два на своего заместителя и не сплавать на шлюпке ко мне? Я стану Консультантом, и мы заживем в идиллии и невесомости. Нам осталось недолго. Подумай, Ли!” — “Пустыня действует тебе на нервы, Хэнк” — “Жаль, что все может оказаться напрасным — наши жизни, наши мечты. Кто мог предположить, что мы встретимся с подобной дрянью? Если бы могли только предвидеть такое, то оказались бы готовыми к испытанию. Мезонные поля аналогичной плотности при нашей скорости прогрызут корабельную броню, как термиты” — “А вдруг мы выберемся из этой пустыни через пять минут и больше уже не встретим ни одной? Мы не знаем, что нас ждет впереди, Хэнк” — “Да, дьявол, черт или пурпурный дракон с крыльями из папье-маше, поджидающий чудненькие горошинки, вроде нас, которые плывут мимо... Но это маловероятно. Мезонные поля — вот реальная опасность. Мы будем изъедены до такой степени, что наши корабли превратятся в бесформенную груду металлолома. Внешние перископы свидетельствуют: поверхность брони выглядит, как дорожная карта североатлантических штатов. Еще три сотни лет — и нам крупно повезет, если этот ломоть швейцарского сыра доберется до Леффера. Ли, перебирайся в мой город и проведем время вместе” — “Хэнк (я не мог зрить ее. Наши разговоры всегда проходили в темноте. Мы не виделись с тех пор, как ей исполнилось 22 года. Мысль о том, что ей скоро стукнет 70, казалась мне дикой), предположим, мы выберемся из пустыни. У меня, по крайней мере, десять лет в запасе, чтобы научить малышей еще триста лет быть живыми и чтобы Земля могла гордиться своими детьми. Но к тому времени мы давно взойдем на Холм Смерти” — “Ли, но есть и другие, способные их этому научить” — “Это не так, ты знаешь, Хэнк”. Я молчал несколько секунд. “Да, я знаю”. Тут она меня удивила, и я понял, что пустыня угнетающе действует и на нее. Она быстро сказала: “Если в следующий раз счет песка дойдет до 125-и, я приду к тебе, Хэнк”. И выключила связь. Почему-то в этот момент я ощутил себя полным ничтожеством”.

Запись кончилась, и Джонини перевел глаза на следующую:

“Счет песка — одиннадцать”.

Следующая:

“Счет упал до восьми”.

Еще одна:

“Счет — семь”.

Затем:

“Счет песка стабилизировался на семи”.

Эта запись повторялась на протяжении почти целого месяца. Потом встревоженное:

“Счет возрос до девятнадцати”.

“Счет песка — 32”.

Часом позже:

“Счет песка — 39”.

Спустя еще час:

“Счет — 79”.

Следующий час:

“Как это случилось, не знаю. Я наблюдал за ползущей по циферблату стрелкой уже три часа. Счет — 94. Счет — 117. Чувствую себя взмыленным, как лошадь, выигравшая стипль-чез. Потом у моего локтя задребезжала междугородка. Я вдавил клавишу и сразу услышал голос Ли:

“Боже, Хэнк, что происходит?” — “Ли, я... не знаю” — “Счет — 138, 149... Хэнк, мы же мечтали о звездах. Хэнк, но, кажется, это так и останется мечтой...” — она заплакала. Я онемел. Когда посмотрел на циферблат, стрелка двигалась со скоростью секундной. “Уже 196, Хэнк. Я плыву к тебе”. Я едва угадал смысл слов сквозь всхлипывание. Счетчик показывал 209. “Ты с ума сошла! — заорал я в мембрану. — Твоя шлюпка станет решетом, прежде чем ты пройдешь триста километров! Все кончено, Ли!”. Она все еще рыдала, а стрелка взмыла к трехсотой отметке. Качнулась и скакнула к нулю, на три секунды замедлив падение на цифре 45. Первой мыслью было, что счетчик вышел из строя. Я услышал вопросительное: “Хэнк?” — “Ли?” — “Мы выбрались, Хэнк!”. Ничего из строя не вышло, только внутри меня что-то оторвалось. “Мы снова в море, Хэнк. Я плыву к тебе все равно. Не останусь, но хочу с тобой повидаться”.

Джонини перевернул страницу:

“Полчаса газовый шлейф ее шлюпки выглядел на экране, как растрепанный яркий локон. Она приблизилась с чистыми глазами и открытыми ушами. Я спустился в переходник, чтобы ее встретить. Я видел, как она вплыла. Наши взгляды скрестились: ее карие глаза сверкали, темные волосы растрепались, улыбка сияла на губах, а белая-белая кожа светилась алебастровой бледностью. Мы двинулись навстречу друг другу, и я понял. ЧТО я видел. “Хэнк, — обратилась она ко мне. Ее волосы были седы и коротко пострижены, запавшие глаза выглядывали из паутины морщин. Улыбки не было. Ли тяжело дышала. — Хэнк? — она все еще не могла поверить, что перед ней я. — Пожалуйста, скорее выведи меня из зоны гравитации, пока не случился удар. Я плохо себя чувствовала и последнее время проводила в нулевой секции” — “Конечно” — “Боюсь, что я еле стою”, — сказала она, усмехнувшись через силу. Это был ее голос. Я следил за ним сорок лет, которые отделяли нас от Земли. Я обнял ее за плечи и заметил растянувшиеся складки на шее... Мы добрались до лифта. В нулевой секции, где гравитация отсутствовала полностью, она облегченно вздохнула и сказала: “Похоже, Хэнк, ты лучше сохранился, чем я. Говорят, красавицы быстрее стареют. А я... я была симпатичной, правда, Хэнк? — она засмеялась. — Впрочем, неважно. Ты же знаешь, парень, каково чувствовать себя со сбитыми ногами?” — “Сбитые ноги?” — удивился я. — “Разве это выражение не добралось до вашего города? — в свою очередь удивилась она. — Так говорят малыши, когда кто-нибудь долго пробудет в невесомости, а потом попадет в секцию, где есть гравитация. Нет сомнений, это выражение скоро доберется и до вас. Забавно, как взрослые падки на детский слэнг. Малыши берут у нас слова и придают им новые значения. А потом эти слова возвращаются к нам. Дети влияют на нас так же, как и мы влияем на них, — она вздохнула. — Мы столько земного вложили в малышей, и теперь они хотят, чтобы все было по-земному. Неудивительно, что они дают земные названия вещам, нисколько не относящимся к Земле. Как ты думаешь, Хэнк, мы достигнем цели?” Я не ответил. Я хотел, но просто не мог. Она ждала со странной улыбкой на бесцветных губах. Улыбка сошла, когда она посмотрела на свои старческие руки. Потом она снова взглянула на меня, и в ее глазах таился страх. “Ли, мы уже немолоды. Нам недолго ждать?” — я говорил вопросительно, словно хотел услышать, как такое могло случиться с нами. В ответ она сказала: “Кажется, мне пора домой”. Мы обменялись ничего не значащими фразами у люка шлюпки. Я обнял ее, и она сжала меня так крепко, как только могла. Я отпустил ее. А потом она стала всего лишь серебристым пятнышком на экране. Весь остаток дня я пребывал в плохом настроении, и малыши избегали меня, как чумного. Вечером снова связался с городом Бета Два. “Привет, Капитан!” — услышал я знакомый голос. “Привет!” — словно не виделись сегодня. Потом мы поступили так, как давно уже не делали: часа полтора говорили о звездах”.

Джонини захлопнул книгу. Песок и пустыня — мезонное поле! Город — составная часть Звездного Корабля. Яркие волосы — шлейф космической шлюпки. Сбитые ноги, черные глаза. Конечно же, баллада о Бете Два появилась значительно позже, чем повествование о дружбе первых Капитанов — Хэнка и Ли. Теперь почти все, по крайней мере, в рефрене, приобретало совершенно понятный смысл.

Он позволил памяти пробежаться еще раз по строчкам баллады, не замечая экрана перед собой, не чувствуя веса бортового журнала:

И тогда пришла она к городу

По песку, с яркими растрепанными волосами,

С главами угольной черноты и со сбитыми в кровь ногами.

И под ее руками — зеленоглазое дитя.

И тут кто-то произнес:

— Привет!

4

Джонини резко повернулся и чуть было не слетел с магнитных катушек. Книга выскочила из рук и запрыгала по полу.

Одной рукой за край дверного проема держался мальчик. Он вытянул тощую ногу и остановил книгу.

— Держи! — отфутболил ее назад, и книга полетела к Джонини, позвякивая страницами.

— Спасибо!

— Пустяки!

Мальчик был худ, наг, его молочная белая кожа словно просвечивалась насквозь. На первый взгляд, ему было лет 14-15, если б не волосы: длинные, шелковистые, обесцвеченные. Они отступали от висков назад, как у старых людей, которые начинают лысеть со лба. Губы тонкие, нос плоский, но господь не обделил его глазами: громадными, цвета морской волны.

— Что ты делаешь? — спросил мальчик.

— Да вот, осваиваюсь. Ищу...

— Что ищешь?

— То, что... э-э... могу найти... — Джонини был изумлен и слегка сбит с толку.

— Ты нашел это, — парень показал на книгу.

Джонини осторожно кивнул.

— Ты можешь ее прочесть?

Джонини вновь кивнул.

— Ты, должно быть, умный, — сказал парень, — Готов поспорить, что я тоже смогу ее прочесть. Дай-ка!

Джонини ничего не оставалось, как перепасовать журнал обратно к дверному проему. Парень ловко принял пас ступней, подбросил импровизированный мяч и, когда журнал оказался у него в руке, начал читать:

— Бортжурнал города Гамма Пять, собственность Капитана Хэнка Брандта, начатый...

— Хорошо, хорошо, — перебил Джонини. — Я тебе верю! Где ты научился говорить?

— Что значит “где”? — его глаза, и без того громадные, расширились от удивления.

— Твой выговор. Ты говоришь на современном английском.

Речь парнишки была куда более современной, нежели архаичные обороты робота.

— Я просто... — парень запнулся. — Не знаю, где научился, — он помотал головой, — научился и все.

— А где все остальные? — спросил стипендиат. Подросток отцепился от двери и завертелся в воздухе, не выпуская книгу.

— Остальные что?

— Остальные люди, — пояснил землянин.

— На Кораблях, — ответил подросток. Потом добавил: — Но на Кораблях Сигма Девять и Бета Два людей нет.

— Я знаю, — сказал Джонини, изображая терпение. — Где люди на этом Корабле — Гамме Пять?

— Главным образом, в центральной секции, на Базаре, в горах, на рыбачьем побережье или же в Бассейной.

— Ты проводишь меня к ним?

Подросток всплыл правым боком к потолку.

— А ты уверен, что хочешь этого?

— Почему бы и нет!

— Ты вряд ли им понравишься! — он снова ухватился рукой за притолоку. — Они чуть не прикончили последних посетителей. В старых станнерах еще полно энергии.

— Что за посетители? — поинтересовался Джонини.

— Лет девяносто назад пытались проникнуть в Корабль.

“Ну да, первый контакт с Федерацией!” — подумал землянин.

Внезапно подросток прыгнул вперед. Джонини инстинктивно пригнулся. Его магнитные подошвы едва не потеряли опору. Оказалось — парень пролетел мимо и положил бортжурнал на место. Цок! — звякнул намагниченный металл. Подросток вцепился в край стола рукой и ногой. Джонини увидел вблизи, что пальцы на ногах парнишки были раза в полтора длиннее, чем у человека.

— А что здесь потерял ты? — спросил Джонини.

— Робот сказал про тебя. Вот я и пришел.

— Разве здесь нет кого-нибудь постарше, кто мог бы поделиться со мной информацией?

— Не уверен, что эти люди смогут помочь тебе.

— Так где же они?

— Я уже говорил, на Базаре и в Бассейной, — подросток повернулся к стене и что-то включил. — Вот смотри.

Серый экран взорвался радугой. Постепенно цветовые пятна сложились в картину. Это было помещение внушительного вида с гравитацией, хоть и незначительной. Пол покрывала вода, она пузырилась и расходилась маленькими волнами. Прозрачные пластиковые трубы пересекали помещение по всем направлениям. Металлические штуковины разных форм и размеров выступали над поверхностью, а вдоль стены тянулся ряд манипуляторов. По пластиковым трубам сновали мужчины, а может, мужчины и женщины — Джонини не в состоянии был разглядеть половые признаки с такого расстояния. Подслеповатые маленькие розовые глазки, приросшие к черепам ушные раковины, покатые плечи, пухлые, без ногтей пальцы. Эдакие обаяшки. Они время от времени останавливались и манипулировали рукоятками и панелями, штуковины в воде подчинялись их воздействию: раскачивались, поднимались и опускались. Джонини сразу же припомнилось описание Звездного Народа в архивах: люди в Бассейной были к нему гораздо ближе, чем зеленоглазый подросток в рубке. Джонини окинул оценивающим взглядом верхние и нижние конечности подростка. Ногти, хоть и обкусанные, наличествовали. У него есть даже волосы, а те, резвящиеся в пластиковых трубах, были абсолютно лысы.

— Вот он, главный, — парнишка ткнул пальцем в изображение.

Фигура на экране огрела своего спутника по загривку. Тот шарахнулся, отпрянул к панели и принялся энергично изображать бурную деятельность.

— Не думаю, что он захочет тебе помочь! Это, кстати, Бассейная. Терпеть ее не могу!

Джонини с неподдельным интересом следил за фигурами, снующими в зоне гравитации, а потом перевел взгляд на собеседника, столь искусного в перемещении без оной.

— Понимаю, парень. У тебя — сбитые ноги.

— Ты сам это сказал.

— А чем они там занимаются? — спросил Джонини, снова поворачиваясь к экрану.

— Поддерживают реактор-времянку в рабочем состоянии. Он должен находиться под водой. Реактор вращением создает искусственную гравитацию в центральной секции.

“Словно гироскоп внутри бейсбольного мяча, — подумал Джонини. — Подводный реактор! Да, насколько примитивны могут быть эти корабли. Удивительно, как они вообще добрались сюда”.

— Почему же ты не похож на них? — спросил Джонини, когда подросток отключил изображение. Тянуть нечего, лучше спросить.

— Я пришел сюда из другого города, — сказал тот.

— А, — сказал Джонини. Очевидно, на других кораблях деградация не зашла столь далеко. — Так можно найти здесь кого-нибудь, кто мог бы помочь мне?

— В чем помочь?

— Помочь получить информацию.

— Ты говоришь слишком туманно.

— Меня интересует песня о Бете Два.

— Какая именно песня? — спросил подросток. — Об этом городе сложено больше песен, чем обо всех остальных вместе взятых.

— Так ты их знаешь?

— Целую кучу всяких песен, — сказал тот.

— Это баллада о Бете Два. Начинается со слов: “И тогда пришла она к городу...”

— А, верно. Знаю.

— Так о чем же, черт возьми, она?

— О Лилле РТ 857.

— Не могла ли она быть потомком той женщины, которую любил Хэнк Брандт?

— Какой женщины?

— Той, что была Капитанессой города Бета Два.

— Да, это была она, когда... Не знаю, как это выразить.

— А что случилось?

— Тогда все переменилось.

— Переменилось? Что произошло? Что переменилось?

— Да все, — сказал подросток. — Это случилось тогда, когда были атакованы города Эпсилон-7 и Дельта-6, Сигма-9 раздавлена, а мы завязли в пустыне. Базар был разгромлен, а... да все переменилось.

— Атакованы?! Поясни!

Подросток покачал головой и пожал плечами:

— Это все, что я знаю. Лучше не могу объяснить.

— Так кем же были атакованы?

Подросток молчал. В широко распахнутых зеленых глазах читалось недоумение.

— Можешь мне сказать, когда это случилось?

— Около двухсот пятидесяти лет назад, — ответил он. — Городам оставалось лететь еще полторы сотни лет. А Лилла РТ 857 была Капитанессой Беты Два.

— И что тогда...

Подросток пожал плечами.

— Наверное, все произошло так, как говорится в песне.

— Вот как раз это я и хочу понять! — Джонини задумался на мгновение, припоминая строфы. — Ну хоть можешь сказать мне, кто эта кривая женщина?

— Ее имя Меррил. Кривая Меррил. Она была... ну, из Одноглазых.

— Кто такие Одноглазые?

После минутной паузы подросток сообщил:

— Они мертвы. Они могли бы помочь тебе, но они все мертвы.

— Чем они занимались?

— Они берегли нас от других. Они пытались учить нас. Они стремились к тому, чтобы мы знали, как поступать дальше. Но, в конце концов, они все погибли от рук тех, кого ты видел.

Джонини озабоченно наморщил брови. Что-то начинало проясняться, но вот что, сказать было трудно.

— Может, в твоем городе найдется кто-нибудь, кто объяснит мне все? Давай поищем!

Подросток замотал головой.

— Никто не сможет помочь тебе.

— Откуда такая уверенность? Ты знаешь на своем корабле всех?

Ответа Джонини не ждал, однако подросток утвердительно кивнул.

— И сколько же их?

— Много.

— Ну хоть приблизительно...

Подросток пожал плечами.

— Они встретят меня враждебно?

— Нет, враждебности не будет.

— Вот и хорошо, — сказал Джонини. Его будоражила мысль обнаружить что-нибудь новенькое на одном из кораблей.

Генерируемое магнитное поле на подошвах оказалось значительно слабее, чем он думал. Повернувшись, он внезапно отделился от пола и беспомощно всплыл, как монгольфьер.

Подросток, все еще державшийся за стол, выбросил ногу вперед:

— Держись за руку!

Джонини лихорадочно пытался ухватиться за лодыжку, изловчился и был отбуксирован к потолку, где его сандалии с клацаньем присосались к переборке.

— Опыта передвижения в невесомости у тебя маловато, — заметил подросток.

— Практики не хватает, — сказал Джонини, отпуская ногу и выпрямляясь. — Это твоя идея — называть нижнюю конечность рукой?

— А как ее еще называть? — сказал подросток с легким возмущением.

— Я называю это ногой, — рассмеялся Джонини.

— Верно, — сказал подросток, — но нога — это ведь рука, не так ли?

— Положим, строго говоря, рукой можно назвать все, чем можно хватать и что торчит... а, неважно!

Не было смысла вдаваться в рассуждения. Идя к двери, Джонини подумал, что эта информация ничего не дает для расшифровки баллады. Ноги и руки одинаково считаются руками, и это вполне естественно, когда в условиях невесомости нижние и верхние конечности приобрели одинаковую гибкость. “И под ее ногами — зеленоглазое дитя”. Это наверняка можно было отнести к разряду чепухи.

Но что-то, усвоенное в полузабытом курсе лингвистики, не давало Джонини покоя. Как это там? Нестабильный денотат..? Спираль разложения семантической функции..? И тут его озарило. Там, где отсутствует гравитация или ею можно пренебречь, говоря о поразительном развитии ног, в таком окружении классификация по вертикали — верх, низ, под, над, сверху, снизу — быстро теряет точное значение. Согласно спирали, прежде чем слова совсем выпадут из языка, они на какое-то время должны задержаться в качестве поэтических вариантов слов с более существенным значением, таких, как: внутри, сквозь, между (можно привести прекрасный пример спирального угасания, о котором Джонини и не подозревал: рекреационный зал и навигационное отделение). “Между, — подумал Джонини, — между ее ног — зеленоглазое дитя”. Он остановился у входа в переходник. Подросток тоже остановился, озадаченно мигая огромными зелеными глазами.

Невероятно. Они все прошли через инкубатор с общим генетическим потенциалом. Но Базар разгромлен, и все переменилось.

— Из какого ты, говоришь, города? — внезапно задал вопрос Джонини.

— Сигма-9.

Джонини замер. Перед ними трехлепестник входа медленно оттягивался внутрь стенок.

— В каком доке твоя шлюпка? — спросил Джонини.

Подросток отрицательно покачал головой.

— В каком доке? — настаивал Джонини.

— Не шлюпка... — обронил тот.

— Каким же образом ты здесь оказался?!

— Таким, — сказал подросток и исчез. Его нигде не было. Джонини плавал в одиночестве. Наверное, он сбрендил. Потом Джонини решил, что с ним все в порядке, а нечто странное происходит на корабле. И если произошедшее — всего лишь плод больного воображения, то почему же он тогда явно осознает все противоречия? Подросток заявил, что их много на Сигме, но еще раньше подчеркнул, что на корабле никого нет. Джонини резко развернулся и ринулся в навигаторскую. Влетев в рубку, он крикнул роботу:

— Соедини меня с кем-нибудь, кто может предоставить истинную информацию о том, что здесь происходит!

— Мои извинения, сэр, — раздался голос, совершенно лишенный обертонов. — Я оповестил весь город, сэр, но ни один человек не отозвался на сообщение о вашем присутствии.

Потом робот повторил:

— Ни один человек не отозвался.

По спине Джонини поползли мурашки.

5

И снова Джонини наблюдал из крейсера, как разрастается на экране разодранный корпус Сигмы-9. Плиты обшивки за время стремительной гонки на миллиарды километров были изгрызены бог весть каким количеством мезонных дождей — крошечных частиц с невероятным многообразием зарядов, масс и спинов. Однако не они стали причиной катастрофы.

Инстинктивно он сбросил скорость, когда под прямыми лучами звезды засверкали концы разломанных ферм. Джонини пронесся над безжизненным остовом. Зияющая тьма мелькнула и уплыла в сторону. С такого расстояния увидеть вновь мерцание звездного корабля было трудно. Он подключил банк памяти компьютера, чтобы запечатлеть все изгибы и разломы искореженного металла. Быть может, удастся воспроизвести модель катастрофы. Снизив скорость до минимума, Джонини дрейфовал в вакууме.

Зияющая бездна медленно разворачивалась. Автопилот направил крейсер в эту бездну. Когда крейсер пересек границу света и тьмы, экран померк. Джонини прогнал видеокамеры по всему спектру. В ультрафиолетовом участке оказалось достаточно излучаемой энергии, чтобы получить на экране смутное изображение. Металлические фермы, расплавленные на концах, хаотически маячили то тут, то там, проступая словно сквозь подводный молочно-голубой туман. Парящие обломки самых причудливых очертаний лениво дрейфовали в ничтожном поле притяжения, создаваемом гравитационной массой гигантского корабля.

Показался коридор, рассеченный надвое, словно кусок резиновой трубки лезвием бритвы. Джонини внезапно остановил развертку панорамы: сквозь мглистую синеву пробивалось темно-красное пятнышко излучения. Он сверился с приборной доской. Ничего угрожающего. Ему снова припомнилось мерцание. Что могло породить подобный феномен?

Крейсер все глубже погружался в пропасть. Один раз Джонини переключился на видимый участок спектра, но экран тут же почернел.

Компьютер “пахал” без передышки, но результатов не выдавал. Когда крейсер надежно припарковался к массивной балке, Джонини вынул атмосферный наполнитель. Он представлял собой силовой кокон с запасом воздуха более шести часов и в рабочем состоянии развертывался в сферу диаметром в два метра. Оболочка была гибкой настолько, что позволяла человеку работать — как в перчатках. Кокон практически был непроницаем и, разрастаясь, шевелился на полу, как живой.

Джонини шагнул в него, и силовые стенки сомкнулись.

Открылись створки шлюза, обнажив черный провал пустоты. Окружающее померкло, и в то же время тьма снаружи просветлела.

Крейсер приник к паутине перекрученных балок и ферм. Словно перерезанные артерии, свисали плети коридоров. Подняв глаза, Джонини осмотрел край иссеченной обшивки. Под собой, среди изломанного металла и развороченных помещений, он заметил красноватое свечение.

Случайно взглянув в сторону, Джонини судорожно схватился за регулятор на поясе и так резко затормозил, что ткнулся головой в стенку кокона. Среди ферм что-то двигалось.

Оно выпрямилось на одной из балок и помахало ему рукой.

Подросток, по-прежнему нагой и тощий, казалось, не имел в вакууме никакой защиты. Движение шелковистых прядей волос только усиливало впечатление от пребывания под водой. Парень находился метрах в десяти, и на этом расстоянии и в таком участке спектра его глаза казались черными дырами.

Он помахал снова.

Джонини в одно мгновение сделал с полдюжины умозаключений, причем некоторые из них подвергали сомнению его собственное здравомыслие и память. Все гипотезы до одной он отверг и, в конце концов, просто помахал рукой в ответ — больше ничего не оставалось делать. В этот момент подросток оттолкнулся от балки и полетел к Джонини. Руками и ногами он обхватил кокон и повис на нем, как лягушка. Потом он был... наполовину внутри, а через секунду и весь целиком.

— Привет.

Джонини вжался спиной, мокрой от пота, в противоположную стенку кокона.

— Кто... — начал было он. Одна невероятность наползала на другую, и они мельтешили, словно бабочки на залитой солнцем лужайке. Он затряс головой, пытаясь привести мысли в порядок. Люди, беззаботно ныряющие в космический вакуум, проходящие сквозь оболочку энергетического кокона, исчезающие, появляющиеся... Невозможно...

— Привет... — повторил подросток, мигая.

Джонини заело.

— Кто...

— С тобой все в порядке?

— Кто ты?! — выдавил наконец из себя Джонини и отклеился от упругой стенки.

Подросток снова моргнул и пожал плечами.

Джонини хотелось крикнуть: “Убирайся отсюда”, закрыть глаза и не смотреть, как мальчишка исчезнет, а потом — вернуться домой. Но он не закричал. Те чувства, которые побуждали его коллекционировать невозможно громоздкие книги, заставили повнимательней присмотреться и к “невозможностям” вокруг.

Он насчитал их пятнадцать. Все они болтались в хаосе ферм и балок, кто вверх ногами, кто под углом, все наги и, насколько Джонини мог судить, являлись дубликатами стоявшего рядом с ним подростка.

— Я так и подумал, что ты направишься сюда, — сказал подросток. Потом добавил: — Послушай, а ты уверен, что с тобой все в порядке?

— Содержание адреналина в моей крови наверняка выше обычного, — заметил Джонини, с трудом сохраняя спокойствие. — Но это потому, что я оказался в ситуации, когда происходят вещи, которых я не понимаю.

— А что происходит?

— Да вот ты, например! — чуть было не сорвался Джонини.

— Я же сказал тебе, что не знаю, кто я такой. Не знаю.

Джонини, поглощенный собственными переживаниями, не сразу уловил за этими словами неподдельное смятение собеседника.

— А сам ты кто? — спросил тот у стипендиата.

— Я — студент, изучаю антропологию. Я — человеческое существо. Мое тело состоит из плоти, крови, костей, гормонов, и оно не способно преодолеть двести километров вакуума без необходимой защиты. Оно не способно исчезать и возникать вновь, оно не способно проникнуть сквозь пленку силового кокона. Я откликаюсь на имя Джонини Горацио Твабога, и вполне возможно, что я окончательно спятил.

— Ого!

— Хочешь теперь сам попытаться?

Подросток встретил Джонини непонимающим взглядом.

— Скажи свое имя.

Подросток пожал плечами.

— Как тебя зовут люди?

— Люди зовут меня Дети Разрушителя.

Как уже отмечалось, Джонини не был достаточно силен в языках, чтобы уловить все нюансы подобного прозвища. Заявление подростка не вызвали у него особых ассоциаций. Краем глаза он вновь отметил красноватое свечение среди руин.

— Что это? — показал он пальцем.

— Отсек Смерти.

И опять Джонини обратил внимание на двойников, немо взирающих на их беседу. Один из дублей прыгнул и проплыл метрах в трех, беспрестанно оглядываясь, пока не стал совсем крошечным и не затерялся вдали.

— А это что?

— А?

— Это тоже Дети Разрушителя?

Подросток кивнул.

— Ага. Это остальной я.

Джонини опять не успел вдуматься в семантическую двусмысленность ответа, который дал бы ему возможность понять происходящее. Он посмотрел в сторону Отсека Смерти, коснулся пульта управления на поясе и поплыл к свечению, набирая скорость. Его бы теперь совсем не удивило, если бы подросток выпал из кокона. Но тот, как и следовало ожидать, остался внутри зашиты.

— Между прочим, — сказал Джонини, — сколько воздуха ты вдыхаешь? В коконе — запас шесть часов на одного человека. А регенератора я с собой не захватил.

— Это зависит от моего желания, — отозвался подросток, — в принципе, дышать мне нет никакой необходимости.

— Тогда, пожалуйста, не дыши.

— Хорошо, — согласился юноша, — но тогда я не смогу с тобой разговаривать.

— Дыши только в том случае, когда хочешь что-нибудь сказать. Годится?

— Годится.

Они приблизились к тому месту, где плавали обломки, позволяющие, тем не менее, протиснуться вглубь.

— Куда теперь? — спросил стипендиат.

— Можно пройти по коридору, — отозвался подросток. Добавил сдавленно: — Я только что... использовал... две секунды... воздуха...

— А? Какой коридор?

— Вон... Секунда с четвертью... воздуха…

Миновали пересечение коридоров. В этом месте зияла громадная трещина.

— Куда мы идем? — спросил Джонини через плечо.

— Скоро будем возле Гор... Одна и...

— Да брось ты, — махнул рукой Джонини. — Меня не волнует, сколько ты израсходуешь. Я не собираюсь здесь долго торчать.

— Мне не хочется доставлять тебе неудобства.

Они свернули за угол, миновали участок, где стены вообще не было, и поплыли вниз. В конце коридора кокон затормозил.

Перед ними в голубоватом тумане проступил внутренний объем громадного помещения. В центре над возведенным постаментом висела гигантская сфера. Даже при таком скудном освещении и на таком расстоянии Джонини смог различить высеченные на ее поверхности контуры земных материков и океанов. Объем зала, сиденья, амфитеатром окружающие постамент, глобус, непонятным образом парящий над всем, придавали помещению ту грандиозность, представить которую, глядя из космоса на разрушенный корабль, Джонини не мог. Это чувство соразмерности форм и объемов было успокаивающим, чуть ли не религиозным.

— Что это? Отсек Смерти?

— Дом Суда.

— Дом Суда?! — Джонини оторвал взгляд от свода потолка, посмотрел на кресла и наконец обратил внимание на глобус. — Что здесь происходило?

— Суд. Над преступниками.

— Так много преступников на Звездных Кораблях?

— Не так много. По крайней мере, вначале. К концу стало гораздо больше.

— А чем провинились эти преступники?

— Выступали, главным образом, против Нормы.

— Нормы?!

— Да. Ты можешь прослушать записи, если хочешь. Все заседания Суда записывались.

— Аппаратура до сих пор функционирует?

Проводник кивнул.

— Где она?

— Там, внизу, — подросток показал на постамент.

Джонини коснулся пояса, и кокон поплыл к глобусу, завис над возвышением. Студент настроил силовую защиту на сверхгибкость и повышенную магнитную проницаемость. Подошвы, несмотря на утончившуюся силовую пленку, клацнули, когда он стал на пол, и прилипли.

Подросток покинул кокон и сел по другую сторону постамента. Он поманил Джонини, и стипендиат осторожно обогнул постамент. Когда они сблизились, раздался негромкий хлопок: подросток всунул голову в защиту:

— Картотека здесь.

Сказав это, он убрал голову из кокона.

Джонини дотянулся до покатого стола, пробежал пальцами в силовых перчатках по его торцу, пока не наткнулся на защелку. Столешница пошла вверх, открыв взору непривычное зрелище, что-то наподобие детской мозаики. Наклонившись, Джонини понял, что перед ним груда пятиугольников, на каждом из которых — два имени. Он прищурился, пытаясь различить надписи: 45-А7 Милар против Кокран; 758-В8 Трэвис против Нормы; 654-М87 де Рогге против Блодела; 89-Т68Л Одноглазый Дэвис против Нормы.

Пятиугольники находились на противне, который перемещался вертикально бесконечным конвейером. За ним следовал другой противень, тоже с изрядной кучей пятиугольных карточек. Сразу можно было понять, что пятиугольники располагаются в хронологической последовательности. Просматривая их, Джонини. обнаружил некоторую закономерность. К концу все больше и больше попадалось дел Одноглазых против Нормы. Джонини дошел до места, где пятиугольники кончились. Последний процесс: 2338-Т87 Одноглазый Джек против Нормы.

Он вздрогнул — его юный напарник снова оказался внутри кокона.

— Как включать запись?

— Просто надави на планшетку. Хочешь — пальцем, хочешь — локтем, хочешь — носом!

— Нажать?

— Да, — нетерпеливо воскликнул подросток.

Джонини ткнул пальцем в последний пятиугольник и невольно отступил: внезапно раздался могучий рокот. Звук передавался через подошвы сандалий. Постамент вибрировал, как гигантская мембрана громкоговорителя. Множество людей говорили одновременно.

— Тук-тук, — перекрыл этот гул звук молотка, и старческий баритон выкрикнул: — Прошу к порядку! Молчать! К порядку!

Рокот стих и распался на отдельные звуки: кто-то вертелся в скрипучем кресле, кто-то кашлял в кулак, кто-то трубно сморкался. Джонини рефлекторно оглянулся и уперся взглядом в пустой амфитеатр.

— К порядку в Суде! — повторил баритон без особой на то надобности. — Наблюдается легкое отклонение от нормальной судебной процедуры. Капитан Алва, прежде чем мы приступим, вы можете огласить свое заявление.

— Благодарю вас, Судья, — этот голос принадлежал более молодому человеку, фразы падали размеренно. “Говорит устало”, — отметил про себя Джонини.

— Благодарю вас. Только это не совсем заявление, скорее просьба. Просьба к Суду и призыв к снисходительности граждан города Сигма-9. Я прошу не проводить это судебное разбирательство, прошу (послышался неприязненный ропот) также, чтобы Одноглазый Джек и все Одноглазые, оставшиеся на Сигме-9, были помещены под надзор Штаба Навигаторов с возложением на меня полной и абсолютной ответственности за их поведение... (ропот взорвался криками протеста).

Над шумом пронесся стук молотка Судьи, и его голос успокоил присутствующих:

— Капитан Алва, ваша просьба — самая...

Его перебил громкий бас Капитана:

— Я вношу это предложение не только от себя, но с полного одобрения каждого Капитана всех городов нации. Мы находимся в постоянном радиоконтакте со времени трагедии на Эпсилон-7. Капитан Альфы-8 Влион, Капитанесса Беты-2 Лилла, Капитан Эпсилон-6 Риччи — каждый капитан каждого города нации просил выступить меня с этой просьбой, ваша честь. И они выступят с аналогичной просьбой на судах соответствующих городов.

В аудитории разразилась гроза. Молоток Судьи застучал снова. Когда наступило некоторое затишье, Судья обратился к Капитану:

— Капитан Алва, напоминаю, что как Капитан этого города вы отвечаете за его физическое состояние. Но данное дело касается других сторон бытия. И как духовный наставник, как вместилище моральной чистоты и как представитель Нормы, я обязан во имя города отказать вам в просьбе. Окончательно и бесповоротно!

Снова ропот, но на этот раз с нотками облегчения. Стук молотка был не таким громким, и ответная тишина наступила быстрее.

— Приступим к началу официальной процедуры. Дело 2338-Т87 Джексон О-Е-5611, физическое и умственное отклонение первой величины, он же Одноглазый Джек, против Нормы. Вы находитесь в зале Суда, Джексон? (Минутное молчание.) Джексон, вы присутствуете здесь?

Раздался голос, пронзительный и такой же усталый, как у Капитана:

— Разуйте глаза, разве вы не видите, что я давно здесь!

— Я должен вас просить следовать судебной процедуре, которая установлена Нормой. И не выкрикивать дерзостей, не имеющих отношения к делу. Присутствуете ли вы на Суде?

— Да, я присутствую на Суде.

— Опишите свое отклонение от Нормы так, как вы это понимаете.

Свист воздуха, поспешно втянутого в рот.

— Это неважно. У вас есть глаза, и вы сами можете меня видеть.

— Джексон О-Е-5611, — в голосе Судьи возникла нотка легкого замешательства, — Кодекс Нормы требует, чтобы девиатор имел представление о своем собственном отклонении. Будьте добры, опишите Суду ваше отклонение так, как вы его понимаете.

— Я имел несчастье выйти с Базара с полным набором мозгов. Здесь это считается ненормальным. А может, я девиатор потому, что существует память о Земле и наших целях, которые я считал настолько важными, что изучал их без соизволения Нормы? Может, потому, что решил присоединиться к таким же, как я, чтобы продолжить свои изыскания? Однако это превратило меня для вас в одноглазого монстра, который должен быть затравлен прежде, чем сможет подумать в неверном направлении и кого-нибудь совратит.

— Видите, Джексон явно не сознает собственного отклонения. Это освобождает его от необходимости самому подписывать сертификат утилизации. Теперь нет никаких препятствий к тому, чтобы отослать его в Отсек Смерти.

— Милостивый боже, у меня есть руки, ноги, я вижу и слышу! Хорошо, скажите тогда, что у меня не в порядке?

— Не соизволит ли медицинский эксперт представить Суду сравнительный анализ? Шелест бумаг, кто-то поднялся. Грудное контральто:

— Осмотр Джексона О-Е-5611 произведен два дня назад в сопоставлении с Нормой города Сигма-9.

— Продолжайте, Доктор Ланг.

— Благодарю. Джексон О-Е-5611, рост метр 87, Норма — метр 77, конечно, эта разница несущественна, но это, тем не менее, отклонение. Джексон О-Е-5611 постоянно грызет ногти, и подобное деяние было замечено еще в раннем детстве. Это довольно значительное отступление от Нормы, то есть состояние, которое присуще менее пяти процентам населения, и определенный повод для дальнейшего наблюдения за ним.

— Обращаю ваше внимание. Доктор, что вы опускаете стандартные критерии, — вмешался голос Судьи.

— Да, ваша честь, но в связи с недавней катастрофой на Эпсилон-7 я сочла необходимым перейти к наиболее важным проявлениям девиации.

— Я просто хотел отметить для протокола, что существуют и другие стандартные отклонения. Как я заметил, Капитан Алва собирается возразить.

Голос Капитана:

— Ваша честь, я хочу обратить внимание на то, что разрушение города Эпсилон-7 и является причиной, по которой я и другие Капитаны верим...

— Хорошо, — прервал его голос Судьи, — тогда Доктор Ланг представит полный отчет по отклонениям.

— Ваша честь, это не входило в мои намерения...

— Я требую полного отчета, Доктор Ланг. Надеюсь, это не противоречит вашим обязанностям? Продолжайте!

Капитан:

— Но, ваша честь!..

— Доктор Ланг, будьте добры!

По аудитории пробежал гул. Контральто продолжило:

— Вес 67,5 кг. Норма составляет 65 кг. Должна заметить, что это различие имеет значение только в связи с ростом. Очевидно, что для своего роста подсудимый недостаточно упитан, хотя вес его превосходит Норму.

Напряженный голос Джексона прорезал наступившую тишину:

— Что за эзопов язык! Мысль проста: из-за ваших преследований уже три месяца я питаюсь всякой дрянью.

— Джексон!

Доктор продолжила:

— Он полностью подпадает под Норму в смысле физической конституции: праворук, а по Норме 89 процентов городского населения тоже правши.

И снова голос Джексона, резкий и торопящийся:

— Я вижу, что вы держите карандаш в левой руке, Доктор Ланг! Разве это не показатель серьезного отклонения?

— Джексон, стоит ли мне напоминать, что в некоторых городах Одноглазым не позволяется даже говорить во время их собственных процессов! А иногда — и присутствовать на них! Мне бы не хотелось прибегать к подобной практике в качестве временной меры.

— Капитан Алва!.. — воскликнул Джексон, ядовитость сменилась мольбой.

— Джексон, — отозвался капитанский бас, — я делаю все, что...

Голос Доктора Ланг:

— Есть легкое различие в длине конечностей. Правая рука почти на полтора сантиметра длиннее левой. Норма допускает разницу в сантиметр. Ноги идентичной длины, Норма города Сигма-9 допускает разницу в два миллиметра. Обратите внимание, что его лицо измождено. У меня нет цифр, но здесь явное отклонение. У него пepeбит нос в двух местах. Процент населения, у которого есть подобный лицевой дефект, — 1,6. Это — абсолютное отклонение от Нормы. Небольшое родимое пятно на правом плече тоже вне пределов Нормы. В искусственно созданных ситуациях, требующих большого усилия, индекс потоотделения 9,75 против нормальных 8,91. Наблюдается также отчетливо выраженная... — контральто перечислило отклонения в гормональном, метаболическом и прочих состояниях организма. Ее речь напоминала доклад современного ксенобиолога об открытии совершенно нового вида жизни. Пожалуй, только там подобная детальная проработка уместна как нигде, подумалось Джонини.

Через четверть часа утомительного монолога Доктор Ланг оборвала выступление, а потом выдала стаккато эпилога, в котором Джонини различил недостаток убежденности:

— Из-за экстремальности нашей ситуации, мне кажется, что все это, взятое в совокупности, представляет собой достаточное отклонение от Нормы, чтобы рекомендовать утилизацию в Отсеке Смерти.

Зал взорвался одобрением, которое быстро утихло.

Судья:

— Вы можете опросить Доктора Ланг перекрестным допросом. Если, конечно, хотите отнять наше драгоценное время.

Джексон быстро и отчаянно:

— Да, хочу.

Судья:

— Приступайте. Но хочу заметить, что перекрестный опрос эксперта — всего лишь формальность.

Джексон:

— Вы напоминаете мне сегодня о многих вещах, ваша честь.

Последовала пауза, но Судья не отозвался.

— Доктор Ланг, вы — деловая женщина. Вы взаимодействуете с биологами и персоналом Родильного Банка, на дружеской ноге со многими навигаторами, так?

Доктор Ланг:

— Да, это правда.

Голос эксперта был тут же перекрыт голосом Судьи:

— Не вижу, какое это имеет отношение...

— Ваша честь, — вмешался капитанский бас, — пусть Джексон продолжит!

Тишина. Потом Доктор повторила:

— Это правда.

Джексон:

— Вы помните. Доктор, как два года назад у тринадцатилетней девочки по имени Томасса обнаружили первый за десять поколений истории города случай рака поджелудочной железы?

— Помню!

— И как была спасена жизнь Томассы?

— С помощью древней техники радиологической терапии.

— А как вы узнали об этой технике и способах ее применения?

— От старухи, по имени...

— ...по имени Мавле ТУ-5, которая полгода спустя была осуждена как одноглазая девиантка и отправлена в Отсек Смерти!

Судья:

— Не вижу, какое это имеет отношение...

Снова поднялся шум, и молоток, не переставая, делал дело. Через полминуты относительная тишина восстановилась, и голос Джексона продолжил:

— Капитан Алва! Когда гироскопический эксцентриситет распределителя гравитации вышел из строя, разве вы не обратились за помощью к Бену Холдену И-6, чтобы пройти двухнедельный ускоренный курс общей теории относительности, прежде чем вы отважились вскрыть кожух?

Судья:

— Это не имеет никакого отношения к слушаемому делу! Вам позволили провести перекрестный опрос только Доктора Ланг!

Джексон:

— Во имя любви к знанию! Да, я спрашиваю, я говорю, что мы не кучка мутированных монстров, я говорю вам, что мы — единственные люди, которые пытаются сохранить то, что осталось от мудрости в этой первобытной пещере, которую вы зовете городом. Ваша излюбленная Норма! Изолировать два десятка и умертвить их газом из-за их любви к истории. Заставить человека покинуть убежище, натравив на него стаю специально выдрессированных восьмикилограммовых крыс только за то, что он выучил таблицу умножения! Впрыснуть женщине полдюжины смертоносных вирусов, чтобы она призналась в знакомстве с теоремой Гёделя, и послать ее на этом основании на Холм Смерти как неисправимую мутантку! С какой Нормой согласуются подобные деяния?! С таким понятием этики можно...

— Молчать!!!

Затем медленно, но с нарастанием голос:

— Наши предки поставили перед нами благую цель: привести к звездам человеческие существа, и никаких отклонений мы терпеть не будем! Вы что, забыли, что совсем недавно подполье Одноглазых захватило Эпсилон-7 и уничтожило город!

Три голоса пытались нарушить судейскую монополию: Капитана, Джексона и Доктора:

— Ваша честь, мы не...

Судья:

— То, что последнее сообщение пришло от Одноглазых, — достаточное доказательство: они были последними, оставшимися в живых. Они явно свергли руководство Нормы. 15 тысяч человек на Эпсилон-7 мертвы. Все мертвы. Но Сигма-9 не последует примеру Эпсилон-7. Таким образом, ввиду угрозы, которую представляет подобное отклонение, я согласен с рекомендацией Доктора Ланг о смертном приговоре путем...

— Простите, ваша честь, — прозвучал отчаянный голос Капитана, — только что поступило сообщение из радиорубки. Помехи резко ухудшили нашу связь с Дельта-6. Мы едва разобрали... Похоже, что они просят о помощи...

Следующий звук Джонини воспринял как взрыв, только не прекращающийся. Сначала ему показалось, что аудиторию зала Суда охватило безумие. Но потом он понял, что это — рев радиопомех. Он снова ткнул планшетку. Рев стих. Охваченный ужасом, Джонини отступил от картотеки и огляделся.

Амфитеатр перед ним уже не пустовал. Почти четверть посадочных мест была заполнена лазурнокожими мальчиками. Все они неотрывно смотрели на него. Теперь, когда запись окончилась, некоторые из них всплыли и зависли над сиденьями. Джонини, озираясь, искал своего проводника. И, наконец, заметил его, возлежащего на вершине кокона.

— Что? Что они?

Джонини махнул в сторону фигур. Подросток просунул голову внутрь:

— Я же говорил тебе, они — остальное я. Дети Разрушителя.

— Тогда кто же ты?

Подросток скользнул целиком внутрь кокона, пожал плечами, а когда Джонини снова посмотрел на сиденья — они были пусты.

— Разве ты не говорил, что хотел пройти к Отсеку Смерти?

Джонини покачал головой, но не отрицая, а просто чтобы прояснить собственные мысли. Он все еще пытался сообразить, почему конец последней записи оборван, а также разобраться в ситуации между Одноглазыми и представителями Нормы. И нигде не было объяснения этим зеленоглазым подросткам, столь беззаботно порхающим в вакууме.

— Ты же сказал, что хочешь взглянуть на Отсек Смерти!

— А? — откликнулся Джонини.

Ничего не прояснялось.

— Ах, да. Ну, конечно, — вспомнил он.

— Следуй за мной! — приказал подросток, потом добавил, похоже, желая утешить: — Ты все увидишь.

6

Так вот что в балладе именовалось Холмом Смерти.

Кокон с Джонини вплыл в помещение, превосходящее размерами покинутый зал Суда. Стены плавно переходили в свод. Голубоватое освещение сменилось розоватым. Пол загибался кверху, потолок сходился со стенами, образуя гигантскую воронку, перегороженную решеткой в виде черепа. Какое-то время Джонини просто не мог оторваться от этого зрелища.

Наконец его взгляд остановился на беседке далеко внизу. За ней была видна дверь. Позвякивая подошвами по металлу, он направился к этой двери. Открыв ее, непроизвольно моргнул, ибо освещение вновь сменило цвет на голубой. Перед ним раскрылся интерьер жилой комнаты, явно не рассчитанной на невесомость, что царила нынче в этой части Корабля. Книги снялись с полок и усеяли стены, словно устрицы — садок. То же самое сделала лампа. Когда Джонини потревожил своим появлением многовековой покой, лампочка вспыхнула и снова погасла. На этот раз окончательно. Подумалось: “Кто мог здесь жить?”.

Он пробежался взглядом по названиям книг. “Моби Дик”, “Просвещенные” на французском языке, “Путешествия, Орест”, “Червь Уроборо”. Он не читал их, да и слышал только об одной. На противоположной стене комнаты находилась еще одна дверь. Потянул за ручку. Черная тень показалась ему чем-то живым, и он испугался. Но это была только ткань. Еще не опомнившись от страха, он вытянул костюм из шкафа и расправил складки. На плече почувствовал посторонний предмет и, откинув капюшон, обнаружил, что это веревка. Свитая в эмблему.

Не раздуваясь колоколом, как того следовало ожидать, костюм поплыл по воздуху, капюшон расправился и уставился на Джонини зловещими прорезями для глаз.

Стипендиат наморщил лоб. Он поймал одеяние, сунул его в стенной шкаф и закрыл дверь. Один рукав остался снаружи и болтался в безвоздушном пространстве, словно отрезанная рука.

Джонини вернулся к книгам. Одна из них — большая, черная, казалось, что-то напоминала. Она была похожа на книгу, в которой Капитан Хэнк Брандт записывал текущие события на своем Корабле. Джонини взял ее в руки и открыл на одной из серебристых страниц. Но это не было бортжурналом. Записи были чрезвычайно лаконичны. На титульном листе — эпиграф: “Боже, что я здесь делаю...” Затем: казнен сегодня в 14.00, имя и дата; казнен этим утром, имя и дата; казнен этим днем в 15.15...

Книга была заполнена наполовину. Джонини нашел последнюю запись: “…этим вечером в 23.45, Одноглазый Джексон О-Е-5611”.

Внезапно чьи-то слова проникли в мозг Джонини. Он оглянулся и заметил подростка, напевающего под заунывную мелодию:

Другой стоял на Холме Смерти,

Его лицо скрыто маской, а руки недвижимы.

Через плечо свисала веревка,

И он стоял, как вкопанный, на склоне.

Джонини отпустил книгу, вернулся к входной двери и выглянул наружу.

Дети Разрушителя — их было уже несколько сот — стояли на полу, загибающемуся к черепу. Они повернулись и посмотрели на него. Их тощие тела отбрасывали в красном свете такие же красные узенькие тени.

Джонини отвернулся. Подросток вновь выскользнул за пределы кокона. Мысль “Что есть ты?” мелькнула в голове, но подросток пожал плечами, прежде чем эта мысль соскользнула стипендиату на язык. Джонини размышлял несколько секунд.

— Ты — телепат?

Подросток кивнул.

— И поэтому ты так хорошо говоришь на современном языке?

Телепат согласился и с этим предположением.

— И ты утверждаешь, что не знаешь, кто ты? — спросил Джонини, пытаясь сдержать в узде неконтролируемые мысли.

И в третий раз подросток кивком показал свое согласие.

— Тогда почему бы нам вместе не попытаться это узнать? — пригласил Джонини телепата в кокон. — Давай вернемся на мой корабль, хорошо?

— Хорошо, — сказал телепат.

Они вышли из Отсека Смерти по голубому коридору, прошли через Дом Суда и выпорхнули в провал, ведущий в открытый космос, где крейсер Джонини прилип к металлическим фермам Сигмы-9.

Кокон понесся сквозь вакуум к серебряному прямоугольнику крейсера. В нескольких метрах от шлюза кокон затормозил, и Джонини сказал:

— Я хочу, чтобы ты подождал снаружи, пока не позову!

— Согласен.

Джонини двинулся дальше, оставив подростка вне силовой защиты. Селекторная мембрана шлюза пропустила сквозь себя человека в защите, и у Джонини едва не подкосились ноги от вернувшейся гравитации. Он свернул кокон и отпихнул съежившуюся оболочку в угол, как использованный пластиковый пакет. Потом выглянул в проем шлюза. В свете наружного освещения крейсера подросток приветливо взмахнул рукой или ногой, кто там разберет. Джонини взмахнул в ответ и пошел в рубку.

Он еще раз взглянул на подростка, но уже на экране, и ввел крейсер в хроностазис. Он вернулся к шлюзу и снова выглянул. Ничто в кромешной тьме не должно было двигаться, потому что, грубо говоря, все за пределами стазис-поля застыло в нулевом времени. Правда, то же самое можно было сказать и о крейсере Джонини.

— Теперь входи! — сказал он негромко.

Джонини предполагал два варианта: либо подросток останется в неподвижности, как муха в янтаре, либо вплывет в проем шлюза. Землянин отдавал предпочтение второму, тогда это оказалось бы в одном ряду со странным мерцанием, которое он наблюдал ранее на Сигме-9 и которое тоже игнорировало временной стазис.

Но ни один из вариантов не прошел. Все взорвалось.

По фермам и балкам Сигмы-9 прокатилась волна фиолетового света. Гравитация внутри крейсера словно взбесилась. Тяготение пульсировало, включив в свою сферу и землянина. На него обрушивались то многократное “g”, то полная невесомость. Фигура юного телепата взмыла в гейзере зеленых искр, которые устремились к шлюзу, но промахнулись.

Громкоговорители крейсера завыли в разных регистрах. Джонини, спотыкаясь, побрел в рубку. Наверное, что-то случилось с его зрением: рубка удваивалась, учетверялась, увосьмерялась, и рука, нащупывающая переключатель, чтобы вернуть крейсер в нормальное время, потерялась среди бесчисленного множества возможных решений.

И тут его голову резко выкрутило.

Он падал, падал, как осенний лист, огибая огромную пульсирующую туманность мыслей. Белый свет так божественно сиял перед глазами, что ему хотелось рыдать. Он отвернулся от белого и перед ним вспыхнул ослепительно зеленый, и это показалось ему почему-то забавным. Джонини окутало печальное тепло. Из анфилады бесконечны комнат навстречу выкатилось лицо — лицо человека с зелеными глазами, темными волосами, выступающими скулами. Лицо, надвигалось, и Джонини попытался оттолкнуть его, но рука скользила сквозь и сквозь, километр за километром, пока не наткнулась на переключатель хроностазиса…

И он стоял перед пультом. Его слегка подташнивало.

Джонини рухнул в пилотский гамак и повернулся к шлюзу как раз в тот момент, чтобы встретиться глазами с подростком.

— Что случилось? — выдавил он из себя.

— Ты позвал меня, а я не мог...

— Не мог что?

— Я не слышал тебя. Так что мой... отец... Отец? У тебя нет слов. Мой отец сказал мне, что ты звал.

— Что ты имеешь в виду?

— Мой... отец... Но не отец... Разрушитель.

— Какой Разрушитель?

— Он там... Там, откуда я пришел.

— Когда я спрашивал, откуда ты взялся, ты сказал, что пришел с этого звездного корабля — Сигмы-9.

— Все верно. В нем находится мой отец.

— В каком именно месте он обитает?

Подросток задумался.

— Он повсюду.

Джонини задраил люк входного шлюза.

— Я отправляюсь к Бете-2, — сказал он. — Может быть, там я найду что-нибудь интересное.

Он попытался выйти из состояния оцепенения, в которое его ввергли последние события. Крейсер, отчалил от балок и направил нос прямо в пробоину Сигмы-9, где его ждали звезды.

Компьютер выдал сигнал готовности. Джонини вывел на экран результаты анализа причин, которые могли привести Звездный Корабль к катастрофе. Единственное заключение, к которому пришел электронный мозг, состояло в том, что Сигма-9 вскрыта снаружи, будто великан очистил гигантский плод от кожуры.

— Эй, постой! — воскликнул подросток. В этот момент они были на полпути между двумя кораблями.

— Зачем? — удивился Джонини.

— Ты увидишь! Останови!

Джонини затормозил.

— Теперь включи хроностазис.

Не без настороженности стипендиат щелкнул переключателем. Ничего сверхъестественного не произошло.

— Взгляни на Сигму-9, и ты увидишь моего отца.

Озадаченный Джонини направил локатор внешнего обзора на обломок, от которого они только что стартовали. Как и прежде, Сигма-9 переливалась и мерцала в полном пренебрежении к хронологической позиции.

— Эти блестки! — показал подросток. — Они и суть.

— Они?

— Они и суть Разрушитель.

7

Бета-2 молчала. Шлюзы открылись без всякой команды. Коридоры, хоть и наполненные воздухом, встретили их невесомостью.

— Я ищу архивы, — сказал Джонини своему спутнику, когда они плыли по треугольным переходам.

— Это сюда!

Они свернули в помещение, которое прежде представляло собой корабельную библиотеку.

— Здесь все остальные архивы, — произнес спутник Джонини, подплывая к стеклянному стеллажу с книгами.

Джонини отодвинул стеклянную панель, открывая книжные богатства. Плотно теснились тома в черных обложках — бортжурналы за все время полета. Он перелистал один, потом вытащил другой. И понял, что перед ним документы Родильного Банка и инструкция по производству пищи. У него не было никакого представления, откуда начинать поиски, когда подросток сам выбрал том и подал землянину.

— Это журнал моей матушки.

Прежде чем слова достигли ассоциативных центров мозга, Джонини прочитал: “Бортжурнал города Бета-2, собственность Капитанессы Лиллы РТ-857”.

— Твоя матушка? — Джонини припомнил свою интерпретацию строчки: “Между ее ногами — зеленоглазое дитя”.

Подросток кивнул.

— Взгляни на то место, когда первый корабль был атакован.

Он перегнулся через плечо землянина и перевернул несколько страниц, ближе к концу тома:

“Сообщение пришло в полдень, когда мы покинули море и вышли на неглубокую отмель. С самого начала счет песка крутился в районе сорока, что вызвало у меня странное напряжение. Да еще эта чепуха по поводу Одноглазых... Но за последние три часа счет снизился до трех и продолжает держаться на этой отметке. Всякая отмель представляет опасность. Но до тех пор, пока счет песка незначителен, мы способны вынести подобное состояние в течение нескольких лет. Меня мучает неопределенность: то ли счет возрастет, то ли вообще исчезнет. Нормально жить и чувствовать в таком положении невозможно.

После делового совещания я решила посетить квартал Одноглазых. Проходя городской галереей, я встретила Судью Картрайта.

“Что привело тебя сюда? — поинтересовался он. “Просто прогуливаюсь”, — ответила я. “Изучаешь, должно быть, своих подопечных, Ли”, — он показал на прохожих. “Да нет же, ей-богу, гуляю” — “Похоже, нам с тобой по пути. Давай пройдемся немного вместе, чтобы создать впечатление единства светской и духовной властей города” — “Я собираюсь свернуть”, — сказала я. Но он все же проводил меня. “Ты что-нибудь слышала о недавно возникшей секте в квадрате два? Они придали элегантность кое-каким ритуалам, которые я ввел лет десять назад. Это вселяет в сектантов уверенность, что они не зря коптили небо, а привнесли в мир некую частицу абсолютной истины. Знаешь... — он понизил голос до шепота, — но я почти не слышал, чтобы кто-нибудь из офицеров города посещал их собрания. Ли, наверное, тебе нужно было бы как-то воздействовать на них. В свете нашей солидарности, во имя единства”. Я улыбнулась: “Мы чрезвычайно заняты, судья. И давай будем откровенны, все эти обряды занимают много времени, которого у нас нет”, — улыбкой я скрыла желание плюнуть ему в рожу. “Обряды — это смысл существования большинства горожан” — “Я могу написать объявление для желающих”, — а если честно сказать, я бы прилепила это объявление на его самодовольную харю. Судья Картрайт усмехнулся: “Большего потребовать от Капитанессы я не в силах”. Когда мы дошли до противоположного конца галереи, он остановился. “Тебе сюда, Ли?” — “Да”. Я вошла в лифт, который связывал административные палубы.

Коридор с высоким потолком был безлюден. Мои шаги гулко звучали под сводом. Я вошла в зал, просторный, мрачный, пронизанный паутиной служебных лестниц, трубопроводов, кабелей. Эта путаница мешала мне видеть вглубь дальше ста метров. Припомнилось, как однажды в детстве я оказалась на краю подобной пропасти, когда с другими ребятишками играла близ выхода. Нас всегда охватывал ужас, что мы можем потеряться. Но сейчас я только глубоко вздохнула и оттолкнулась от поручня. Сила тяготения оставила меня, и я поплыла навстречу перекрестию ферм и балок. Требуется определенная сноровка, чтобы выпрыгнуть из зоны гравитации в зону невесомости. Большинство сограждан так никогда этому и не научилось. Немало тел попало в Отсек Смерти с переломанной шеей. Я поймала рукой проплывающую мимо лестницу и взобралась наверх. Совершенно очевидно, что этот район корабля строился с таким расчетом, что здесь жить не будут. Он предназначен для ремонта механизмов города, но горожане в этих механических норах, пещерах, закоулках никогда не бывают. Тем не менее, в нем уже до семисот обитателей. С моего места открывался вид на кожух детрактора — металлическую сферу диаметром в 25 метров, сплошь покрытую заклепками. Я столкнулась от площадки и переплыла к одной из растяжек, удерживающих сферу. Я снова вспомнила детство: еще тогда я пришла к выводу, что одна магнитная подошва чрезвычайно полезна для игр в невесомости, а две подошвы — сплошное беспокойство.

Мой магнитный якорь намертво прикрепил одну мою ногу к поверхности кожуха. Я пару раз щелкнула выключателем “уоки-токи”, чтобы дать знать о своем появлении. В этот момент знакомый тихий голос сзади произнес: “Зачем ты нажимаешь на рычажок?”. Я подавила импульс резко обернуться, потому что потеряла бы равновесие. Голос хихикнул, и я попыталась посмотреть через плечо. “Всякий раз, когда я здесь оказываюсь, Ральф утверждает, что ты угадываешь мое появление, стоит мне только покинуть зону гравитации. Но, на всякий случай, я всегда даю знать о себе. У меня нет времени стоять на одной ноге целый день”. Снова хихикнули. “Так это ты, Тим?” Я медленно повернулась, а он, который мог перемещаться в невесомости в пять раз быстрее, чем я, уже был вне поля моего зрения. “Вот он я”. Я быстро повернула голову — он парил передо мной, по-прежнему хихикая.

Тиму семнадцать, может быть, восемнадцать лет. Он смугл, волосы нестрижены, одет в неописуемые лохмотья. У Тима нет одной руки, и его левый рукав заколот на плече. “Ты к Ральфу?” — спросил он. “Да, к нему” — “Есть, Капитанесса Ли”, — он обезьянничал, передразнивая порядки на корабле. Отвязал моток веревки от пояса и бросил мне конец. Я пропустила веревку подмышками и уцепилась за нее обеими руками. Тим обмотал другой конец вокруг своего запястья, что всегда казалось мне ненадежным, и крикнул: “Отчаливаем!”. Я оторвала подошву от поверхности кожуха. “Нам туда!”— он показал на проход между двумя гигантскими колоннами, потом сжался, как лягушка, и прыгнул в совершенно противоположном направлении. Это всегда сбивает меня с толку, когда приходится путешествовать в невесомости. Веревка натянулась, и я полетела раза в три быстрее, нежели отважилась бы сама. Тим и я представляли собой одно физическое тело со смещенным центром тяжести, и когда он отлетел на всю длину связывающей нас веревки, траектория полета изменилась, и мы по спирали понеслись туда, куда требовалось. Каждые пять-шесть секунд Тим отталкивался или рукой, или ногами от встречающихся на пути труб, балок и прочей металлической бижутерии. Вскоре мы выбрались на простор. Под нами вращалось Кольцо внешним диаметром метров в полтораста и внутренним — в сто двадцать. На нем, как на карусели, кружились маленькие домишки. Иногда, под действием центробежных сил, они слетали с Кольца и кувыркались между трубами и фермами. Довольно хрупкие строения! Я уверена, что запрыгнуть на идущий поезд не менее трудно, чем высадиться на Кольцо. Я закрыла глаза, уповая на провидение и умение проводника. Мгновение спустя меня втащили в гравитацию. Три четверти земного притяжения. Большинство Одноглазых, даже такие увечные, как Тим, проявляли подлинные чудеса координации, оставляя в недоумении прочих горожан. Я уверена, что в этом кроется основная причина страха перед ними.

Когда я открыла глаза, Тим захлопывал люк. Я сидела на полу, и Меррил наклонилась надо мной: “Что привело тебя на этот раз, Капитанесса Ли?” — “Я хотела поговорить с тобой и Ральфом о многом. Вы знаете об отмели, на которую мы наткнулись?”. Меррил помогла мне встать: “Да, но с ней ничего не поделаешь. И ты пришла сообщить только о том, что ваши приборы показывают то же, что и наши?”. Это было сказано с той же легкой насмешкой, которая проявлялась и у Тима. “Не только об этом. Ральф здесь?” Меррил кивнула. Они двое, Ральф и Меррил, были лидерами у Одноглазых, хотя структура их социума столь аморфна и по горизонтали, и по вертикали, что термин “лидеры” не годится. “Идем, — сказала Меррил. — Он услышал твои позывные. У нас есть время поговорить с тобой”.

Мы спустились по тесной шахте. Блик света из наружного окна перемещался по стенам, напоминая, что мы находимся внутри центрифуги. Мы вошли в комнату, и Ральф поднялся из-за стола, улыбаясь: “Капитанесса Лилла, чем обязан?”. Мы находились в его официальном кабинете. Здесь стояли ящики картотеки, стены были украшены двумя картинами, одна из них — копия старого земного художника Тициана “Успение”, другая — “Абстракция”, представляющая собой войну зеленого и черного цвета — принадлежала кисти художника второго поколения города. “Ничем не обязан. Да просто поговорите со мной, как интеллигентные люди, фразами, которые я могу логически воспринять. Можете даже съязвить о наиболее явных глупостях города, можете даже посоветовать что-нибудь” — “Что-нибудь стряслось?” — спросил Ральф. Я присела на гамак. Меррил расположилась на картотечном ящике, Тим уселся на полу, хотя его никто не приглашал, но никто и не гнал. “На пути к Кольцу я встретила Судью Картрайта. Он предложил администрации посещать обряды. И я не в силах воспрепятствовать этому” — “А что за обряды?” — Тим подал голос с пола. “К счастью, тебя это не должно беспокоить, — ответил ему Ральф. — Одно из преимуществ живущих с нами. Мы приняли тебя, когда твоей милости исполнилось три года, но кое-кто из старших помнит, что это такое”. Тим, как мне рассказывал Ральф, заблудился здесь ребенком и пробыл больше тридцати часов в полном одиночестве, прежде чем его обнаружили. Его засосало в одну из гигантских вентиляционных шахт, по которым гнали воздух со скоростью полтораста километров в час, и лопасти перемололи руку Тима по локоть. Вместо того, чтобы отослать обратно в город, где его обязательно настигла бы Норма, Тима оставили в Кольце и выходили. “Много людей собираются вместе и часами занимаются абсолютно бессмысленными вещами по совершенно надуманным поводам. Ну, например, надо простоять на голове пять минут в углу, а потом выпить семнадцать стаканов подкрашенной розовой воды в честь Бассейной, которая вращается семнадцать раз в час, поддерживая гравитацию, а розовая окраска — в честь допплеровского эффекта...” Тим рассмеялся: “Да нет, я знаю, что они это делают. Но зачем?” — “Потому что горожанам нечем заняться! — сказала я. — Им лень напрягать свои девственные мозги, и у них нет мужества стать кем-нибудь”. Теперь засмеялся Ральф: “Если бы все горожане пришли в Кольцо, то, упаси боже нас от такого, — мы бы все погибли. Мы существуем неофициально, приворовываем излишки провианта, торгуем с вашими людьми, которым требуются наши знания. Мы — те самые люди, Ли, для которых обряды — совершеннейшая чушь. Люди, которые могут свихнуться, если не воссоздадут радарную секцию города в миниатюре, хотя бы в качестве хобби, не внесут усовершенствования в систему гидропоники, и не из-за прироста населения, а ради прихоти, или не успокоятся, пока не испишут холст красками ради эстетического наслаждения формой и цветом. Просто у нас другие обряды”. В этом месте Тим встал: “Не наступило ли время появиться Ходжу?” — “Ты прав, — сказала Меррил, — он доберется до внешней стороны. Слетай и притащи его сюда”. Тим выскользнул в дверь. “Ходж?” — переспросила я. “Ага”, — кивнула Меррил. “Он тоже нас навещает?” — “Он испытывает одиночество, пожалуй, еще более тягостное, чем твое”, — пояснила Меррил. “Забавно, — сказала я. — Иногда мы встречаемся в галерее. Никто с ним не заговаривает, все его сторонятся. А он гуляет, размышляет о чем-то, наблюдает за людьми... Не думаю, что ему легко найти собеседника. Но если мое наблюдение справедливо для официальной части города, меня поражает, что вы допускаете его в Кольцо” — “Чего тут удивительного?” — спросила, в свою очередь, Меррил. Я пожала плечами: “Ну, например, он несет ответственность за столь громадное количество ваших... Я хочу сказать, что, когда юридическому департаменту втемяшется в башку начать очередную кампанию Нормы...” Я замолчала. “Несет ответственность? — переспросила Меррил. — А, понимаю, что ты имеешь в виду. Он просто выполняет приказ” — “Ходж очень одинок, — заметил Ральф. — Мы все здесь одиноки. Вполне возможно, что такой вид страха имеет право на существование учитывая, что мы сами склонны жить без оглядки на закон” — “Ходж приходит дважды в неделю, — подытожил Меррил. — Он ест, играет в шахматы с Ральфом” — “Целых два раза в неделю? — воскликнула я. — Хорошо, если он посещает мою секцию один раз в год” — “Знаешь иногда мне кажется, что у тебя с Хеджем много общего”, — сказала Меррил. “Ты так считаешь?” — “Вы единственные, кому запрещается вступать в брак и брать с Базара детей” — “С тем исключением, что в любой момент я могу подать в отставку и сыграть материнскую роль, когда захочу. Ходж вынужден нести свой крест пожизненно”. Ральф кивнул: “Но у вас есть и общее — вы отвечаете за город целиком. Даже Судья Картрайт не имеет никакой власти над Одноглазыми, кроме случаев, когда он ловит кого-то из нас. Мы обязаны повиноваться тебе так же, как любой горожанин” — “Знаю, — сказала я, а потом добавила, — ответственность. Собственно, именно об этом я и хотела посоветоваться с вами. Иногда мне кажется, что, позволяя сектантскую деятельность, я нарушаю свой долг, свою меру ответственности. О да, пару раз в спорах вы заявили, что на корабле есть свои ритуалы у каждого — от Капитана до бедняги, который носом толкает металлический шар по желобу, символизируя преклонение перед идеей путешествия к звездам. Но надо же как-то различать! Я вижу наших детей, а потом Тима. Однорукий и всякое такое, но он жив! В Родильном Банке работает стажером некий Паркс, парнишка смышленый, но больно уж медлительный. Однажды он как-то поделился со мной, что поражен недостатком у администрации интереса, проявляемого к собраниям сектантов. Он считает нас всех приземленными охломонами, без тяги к высшим материям”. Мои собеседники терпеливо ждали продолжения рассказа, пока я устраивалась поудобнее. “Я хочу сказать, что когда-нибудь — и об этом, кажется все позабыли — никаких городов не будет. Будет огромный новый мир, повисший в ночи. Нам придется сражаться с природными стихиями, искать продовольствие, охотиться, а не получать провизию готовой по конвейеру с гидропонных плантаций. Вы и я — мы уже не увидим того, что обязательно произойдет не через пять или шесть сотен лет, а всего лишь через полтораста. Взвешивая все это, я бы предпочла запустить в новый мир Тима, а не энтузиаста ритуалов Паркса. И если я позволю городу превратиться в скопище тупоумных, то не выполню своих обязанностей”. Несколько секунд Ральф размышлял. Я гадала, какой совет он мне даст. Меррил явно нечего было сказать. Как раз в это время раздался голос Тима: “А вот и Ходж!”.

Ходж был высок, скуласт, с глубоко посаженными глазами. Черный капюшон сброшен на плечи. Он остановился на пороге, и эмблема качнулась, как ядовитая змея. Его черное одеяние заставило меня воспринять окружающую обстановку по-новому, даже картины, которые до этого момента казались угрюмыми, просветлели. Мы поболтали еще немного и, когда настало время обеда, я оставила их наедине с Ходжем, взяв, как всегда, в провожатые Тима. На этот раз я не закрывала глаза. Я наблюдала, как Одноглазые прыгали на Кольцо, как будто переходили с тротуара на проезжую часть. Тим догадался о моих мыслях: “Знаешь, Ходж почти так же хорош в невесомости, как любой Одноглазый, но все же для перехода на Кольцо ему требуется помощь. Не хватает практики”. Он освободил меня от веревки и втолкнул в коридор, по которому я пришла. Я повернулась, помахала на прощание и отправилась в свою каюту”.

8

Запись вторая, “Паркс разбудил меня в 3.30 утра, чтобы сообщить неприятную новость. Он стоял ночную вахту на базаре, поэтому все узнал одним из первых. Я выбралась из постели, прошлепала к интеркому и включила связь: “В чем, черт побери, проблема?! Возрос счет песка? Отмель пошла на убыль?..” — “Капитанесса, здесь Парке” — “Какая муха тебя укусила? Разве нельзя было подождать до побудки?” — “Счет песка достаточно стабилен, Капитанecca. Но возникло одно обстоятельство, пожалуй, еще более неприятное, нежели возрастание счета!” — “Ну!” — Жесткая радиация в черте города утроилась. Это не так страшно, на первый взгляд, но меня волнует ее влияние на развитие эмбрионов. Я пытался закрыть ячейки, но не уверен, что это — надежная защита” — “Что вышло из строя? Разобрались, какой из реакторов?” — “В том-то и дело — излучение действует извне” — “Ты уверен? Связаться с другими городами?” — “Я решил сразу вызвать вас, Капитанесса. Что скажете?” — “Тогда я вызываю Альфу-9” — “Можно мне послушать?”. Я вызвала девятку и пять минут ждала ответа Риччи. Наконец он отозвался: “Как ты себя чувствуешь, моя девочка?” — “Девочка весьма озадачена, — сказала я. — Наш город заливает поток радиации. Пока еще уровень не высокий, но источник радиации, как мне сказали, снаружи” — “У вас тоже? — до Риччи явно не дошло связаться с другими. — Около двадцати минут назад меня разбудили и сообщили то же самое. Я приказал помощнику все капитально проверить и снова уснул. У меня выдалась тяжелая ночь: спорил до хрипоты с Судьей Филлотсом. Один из обитателей невесомости промахнулся и размозжил голову о стенку. Два Одноглазых пытались его спасти, но он умер. И теперь душка Судья хочет навесить на них обвинение по вмешательству в чужие дела. Пришлось орать на него, пока он не устал выслушивать мои энергичные доводы. Я, признаться, тоже притомилась малость. Так что там с радиацией? Я знаю, что мы вчера выбрались на отмель...”

Внезапно налетел вихрь радиопомех, и это тянулось с полминуты, как будто началось вавилонское смешение языков. Потом помехи прекратились, и голос Риччи встревожено произнес: “Эй, что происходит?” — “Понятия не имею, — сказала я. — У вас там все в ажуре?” В середине фразы помехи возобновились с прежней силой, и на этот раз на моей консоли замигали огоньки местной связи. Я ответила ближайшему. Говорил Миккер из радиорубки: “Не знаю, что именно, но что-то творится на Эпсилоне-7. Они все время пытаются связаться с нами, но их попытки безуспешны” — “Соедини меня, пожалуйста” — “Есть, Капитанесса!”. Помехи налетели вместе с неразборчивыми голосами. Тем не менее прорезался голос Миккера: “Включите видео, Капитанесса. Вывожу на экран!”. Я включила телевизор над консолью. Из серого экран стал черным, и на фоне звезд появилась группа светящихся дисков. Это было радиоизображение всех городов. Каким-то образом они смогли пробиться сквозь помехи и голоса — в принципе, я поняла, что это всего один голос с радиоэхом: “Эпсилон-7, это Эпсилон-7, боевая готовность номер один, как слышите, как слышите... Эпсилон-7”. Должно быть, другие города тоже это слышали. Пробился новый голос: “Здесь капитан Влион с Дельты-6, слышу вас хорошо, прием”. Явно, у Дельты-6 было меньше хлопот с помехами, чем у нас. “Хвала господу. Одноглазый Пайк говорит из квартала Одноглазых, Эпсилон-7. Все остальные мертвы... официальная часть корабля. Они или сошли с ума, или... Появился кто-то или что-то с зелеными...” Снова возникли помехи, и когда передача возобновилась, Капитан Влион говорил: “Прости, не понял. Пайк, пожалуйста, успокойся и повтори помедленнее” — “Проклятый корабль чуть не взорвался. Что-то около сорока минут назад. В городе шел ночной цикл. Вдруг все затряслось, люди проснулись. Некоторых ранило. Потом все стали чокнутыми, потому что никто ничего не понимал. А в галерее — я сам видел — появилась фигура, охваченная огнем, с зелеными глазами. Нет, я не понимаю происходящего. Но все умерли. Двадцать минут назад наша группа пыталась проникнуть в город, но повсюду трупы, трупы, одни трупы. Несколько уцелевших еще кричали, пытаясь сообщить нам что-то важное. Мы увидели сияние и убрались...” — “Погоди минутку, Пайк!” — “Это вы погодите! Черт вас возьми! Снимите нас отсюда! Мы прячемся в аппаратной, вышлите шлюпки! Ради всего святого, вышлите шлюпки и заберите нас...” Голос Пайка перекрыл истошный вопль. Закричал и сам Пайк. Тут я сообразила, для чего Миккер вывел передачу на видео. Один из дисков на экране — Эпсилон-7 — изменился. Вокруг него образовался нимб, и изображение задрожало, пошло волнами. Внезапно передача оборвалась, а Эпсилон-7 стал разваливаться на глазах. Сначала он съежился, потом распался на пять или шесть фрагментов, которые разлетелись в разные стороны. То, что осталось от корабля, больше всего походило на смятое пустое яйцо. За этим зрелищем наблюдали все остальные одиннадцать городов. У меня не было слов. Наконец послышался голос Капитана Алвы: “Капитан Влион, вы поняли, что произошло?”. Капитан Влион отозвался: “Да, я слышу. Я не...” — он не докончил. Этот голос, казалось, принадлежал не Капитану Влиону, да и можно ли утверждать, что мы все остались прежними. “Я не знаю...” — прошептал он”.

Запись третья. “Потрясение прошло, и город наполнился слухами. Отмель имела место, но, по сравнению с разрушением города, это вряд ли можно было считать серьезной проблемой. Кругом паника, потому что нет людей, которые знали бы, как защищаться. Судья Картрайт радушно приветствовал меня сегодняшним утром: “По крайней мере, у этой трагедии есть и положительная сторона — очень многие вернулись к обрядам”. Полагаю, он ожидал, что меня это сильно обрадует. Миккер и три радиста с других кораблей сохранили присутствие духа и достаточный профессионализм, чтобы не потерять самообладание и записать произошедшее ночью на пленку. Все утро линии внешней связи были задействованы на полную катушку — они проводили сравнительный анализ принятых передач, пытаясь докопаться до смысла заглушенных помехами слов Пайка. К концу дня они расшифровали около десятка слов, но ничего не прояснили. Межгородская конференция капитанов успехом тоже не увенчалась. Сначала минут пять длилось тягостное молчание, потом четверть часа заняли смехотворные рассуждения. В общем, мы расстались несолоно хлебавши.

Во время обеда Капитан Алва вызвал меня на связь. “Что еще? — спросила я. — Снова какие-нибудь неприятности?” — “Именно. У нас ходят упорные слухи, что Одноглазые захватили власть на Эпсилоне-7 и умудрились его взорвать” — “Что?!” — “Пока ничего серьезного, но пошли разговоры, что, дескать, пора ужесточить Норму” — “И кто же выступил с этой инициативой?” — “Понятия не имею. Мысль о том, что город просто может взять и взлететь на воздух, оказалась для большинства лояльного населения невыносимой. Так и вижу, как мои сородичи вертятся на заднице от нетерпения обвинить в происках хоть кого-нибудь. Одноглазые — самые подходящие для обвинения” — “Но почему?” — “Логика проста: последнее сообщение с Эпсилона-7 получили от Одноглазого, следовательно, они были последними во главе города, а значит, силой подавили офицеров, и так далее, и тому подобное” — “И притом умудрились уничтожить весь город?!” — “И не говори. Одна из сект уже включила гибель корабля в свой ритуал: они накачиваются парами эфира, становятся в круг, а ведущий выдавливает глаз у большой куклы. При этом все стонут и испытывают кайф от зрелища разрушения”-“Нюхать эфир — мне это совсем не нравится” — “И мне. Лучше бы развлекались, как могли, но только без наркотиков!”. Я с ним согласилась. Надеюсь, что сектанты не выйдут из-под контроля полностью.

Утром пожаловал Паркс. Он — глава Родильного Банка. Речь шла об его ассистенте. Паркс сказал, что этот парень приносит блокнот и карандаш и время от времени что-то черкает. Паркс думал, что тот делает какие-то расчеты. Но когда ассистент явился на работу сегодня, Паркс никак не мог заставить его работать. Парень сидел и чертил в блокноте. Потом объяснил, что в его секте всегда заносят в блокнот определенные знаки, когда в голове появляются определенные мысли. Какие это должны быть мысли, он не знал, но явно думал об этом все время и вынужден был торчать в углу, рисуя кружочки, кресты и параллелограммы.

“Могу представить, — сказал Алва, — и меня это начинает серьезно волновать...”

Запись четвертая. “Я работала уже четверть часа в собственном кабинете, когда меня попросил о встрече Судья Картрайт. “Доброе утро”. Я поздоровалась. “Шел мимо и решил переговорить с тобой, прежде чем закопаюсь в своих делах. Придется произвести много перемен и более строго следить за соблюдением закона” — “О чем ты?” — “Разве до тебя не дошло официальное объяснение катастрофы на Эпсилоне-7?” Я сплела пальцы перед собой и откинулась на спинку кресла: “Насколько мне известно, не было ничего похожего на официальную версию” — “Перестань — сказал он игриво, — не хочешь ли ты сказать, что ничего не слышала об этом? Я и заглянул только за тем, чтобы проверить поступление официального объяснения. Оно известно всему городу” — “Какое именно объяснение известно всему городу?!” — “Одноглазые на Эпсилоне-7 попытались захватить город, всех перебили, а под занавес взорвали корабль” — “Ничего подобного даже не рассматривалось” — “Тогда ты должна...” — “К тому же это явная нелепость” — “Ты уверена?” — “Естественно. Я хочу, чтобы ты прослушал запись, сделанную той ночью, когда погиб город”. Я связалась с Миккером. Следующие полчаса Судья просидел перед экраном, как завороженный. Я видела запись раз пятнадцать, потому забыла, какое потрясение испытывает человек во время первого просмотра. Судья не произнес и слова, черты его лица заострились. “Что, похоже на бунтовщика, который только что взял штурмом корабль?” Он невнятно пробормотал: “Может, все это было подстроено, Капитанесса? В конце концов, что же тогда вторглось в город?! Зеленый человек с пылающим взором или, как там говорилось...”

После ухода Судьи звякнул Паркс: “Знаешь, Капитанесса, излучение все еще интенсивно. Мутации заставят скакать Норму, как сумасшедшую” — “Я сейчас зайду к тебе и гляну сама” — “Вряд ли можно что-нибудь предпринять, — сказал Паркс, — твой приход просто подбодрит персонал”.

Базар ярко освещен люминесцентными лампами, все ячейки заполнены бликующими колбами, в которых происходит таинство вызревания жизни. На фронтальной стене — генеалогическая картотека, куда занесены ДНК-данные на каждого человека города. Ассистент Паркса склонил русую голову и так увлекся своим блокнотом, что не заметил моего появления. Паркс выныривает из-за стеллажа и приветствует меня ослепительной улыбкой. Он перехватывает мой взгляд и безнадежно машет рукой: “Не обращай внимания. Пойдем, покажу, что я сделал”. Мы углубляемся. “Я поместил в свинцовую фольгу бластулы на ранней стадии. Они наиболее подвержены мутации. Ты же знаешь, что наследственный аппарат человека наиболее хрупок в первые несколько недель после оплодотворения. Не уверен, что фольга поможет — или пан, или пропал”. Я заметила, что одна секция ячеек не блестит в свете фонарей, и поняла, что именно здесь колбы заверну в свинец. Глядя на эту сморщенную фольгу, я внезапно ощутила весь груз ответственности перед этими тысячами рожденных и нерожденных душ, несущихся меж звезд, потерянных в безвременье, море и песке, жизни и катастрофе. “Ну что ж, ты оказался прав, я вряд ли чем могу помочь. Базар действует на мою психику угнетающе, а может, во мне просто говорит материнское начало”. Паркс рассмеялся. Я оставила Базар и вернулась в кабинет”.

Запись пятая. “Капитан Алва связался со мной вечерером. Он был очень расстроен: “Ли, как у вас с Одноглазыми?” — “Картрайт досаждает им как только может”. Я услышала, как свистит его дыхание в микрофоне: “У меня положение гораздо хуже. Я собираюсь пoпpocить тебя сделать довольно необычную вещь” — “Слушаю” — “Присоединишься ко мне в официальном обращении ко всем юридическим учреждениям нации с просьбой не преследовать Одноглазых? Я хочу, чтобы все капитаны присоединились к этому обращению. Если пойдет такими темпами, Одноглазых уничтожат в одночасье. Вместе с ними исчезнут знания, а вместе со знаниями улетучится и наша гуманность” — “Нам не полагается вмешиваться в прерогативы духовной жизни горожан...” — начала я размышлять. “Ли?!” — “Помолчи, Алва, я просто размышляю вслух. У нас с Одноглазыми тоже не идиллия. Если у тебя уже есть поддержка других Капитанов, я почувствовала бы себя более уверенно. А, к черту! Я присоединяюсь! Только вышли текст обращения, прежде чем выступишь” — “Благодарю, Ли”. Тон, которым это было произнесено, выражал облегчение, и у меня упал камень с души. “Ты уже третья, кто поддерживает меня” — “Думаю, согласятся все без исключения, если судить по показателям общественной температуры моего города. Надеюсь, что это принесет хоть какую-то пользу”. Я услышала вздох Алвы. Казалось, он донесся до самых звезд. “Я тоже на это надеюсь”.

Шестая запись. “Все погибли. Должна ли я кричать, негодовать — города Дельта-6 больше нет. На этот раз процедура разрушения заняла десять часов. Началось с сильнейшей бури помех, забивших передачу с суда над Одноглазым Джеком, за которым мы все следили, затаив дыхание. Затем стали пробиваться слабые сигналы... Паника... Потом — зов помощи из радиорубки. Потом опять помехи. Явно пришло зеленоглазое существо. Фантастика. Прямо не знаю, как это воспринимать. Легче было бы думать как о вселенской шутке. Но это реальность, и жизни всех граждан города будут зависеть от того, насколько верно они воспримут эту реальность. Ближе к концу единственная связь была только с Одноглазыми. “Помогите, помогите, помогите!”. Зеленоглазое существо украло у них здравый смысл и маршировало среди уцелевших десять часов, и после этого наступило разрушение. Я радировала Алве на Сигму-9. “Нельзя ли что-нибудь сделать? Может, я слетаю и погляжу?” — “Не глупи, Ли. Что ты сможешь сделать?” — “По крайней мере, спасу кого-нибудь, по крайней мере...” По интеркому кто-то вопил. “Если ты погибнешь, Ли, кому от этого польза?” — “Польза будет, если я узнаю, кто убийца”. И тут на экране диск Дельты стал разваливаться. Боже, какие истошные вопли...”

9

— Пропустите пару страниц, — сказал подросток. Джонини не стал спорить. Его глаза впились в строчки:

“...так что, когда я услышала Капитана Алву, кричащего на весь эфир: “Помогите хоть кто-нибудь, ради бога!”, что я могла сделать? Я связалась с Миккером: “Распорядитесь подготовить междугородный паром! Я собираюсь сама взглянуть”-“Но, Капитанесса, — возразил Миккер, — если вы встрянете в эту заваруху...” — “Последняя агония продолжалась десять часов. Надеюсь, у меня хватит времени туда и обратно” — “А предыдущая — всего шестнадцать минут. Так что все может случиться. Не забудьте о песке...” — “Я отправляюсь, готовь паром!”. Когда я выскочила из каюты, меня окликнул из соседнего коридора Судья Картрайт: “Капитанесса!” — “В чем дело?” — “Миккер только что известил меня, что вы собираетесь на Сигму-9” — “А вам-то какое дело!” — обрезала я. “Я запрещаю вам плавание! Если вы нарушите мой запрет, то можете не возвращаться!”. Я резко остановилась: “Откуда у вас взялась такая власть, что можете мне что-нибудь запрещать?” — “Как вы помните, я несу ответственность за моральное состояние горожан, а вы пока еще живете в нашем городе! Я более чем уверен, что ваше возвращение деморализует сограждан...” — “Ради бога, чего вы боитесь?” — “Допустим, вы привезете Разрушителя с собой” — “Разрушителя?!” — “Да, зеленоглазое существо, которое разрушает...” Я прервала его тираду: “По крайней мере, вы перестали сваливать вину на Одноглазых. Я отправляюсь, судья...” Я не обратила на его слова внимания из-за обуревавших меня гнева и ярости, а может быть, из-за подспудного страха перед Неведомым.

Тройные створки шлюза разошлись в стороны, и мой паром пулей вылетел в открытое море. Счетчик песка застыл на цифре 3,7. Мерцающее яйцо Сигмы вырастало на глазах. Кибер объявил: “Ваши уши не закупорены”. Я включила радио. “И ваши глаза открыты”.

Как только паром вошел в док Сигмы, счетчик песка упал до нулевой отметки. Немедленно подсоединился переходник, и когда я вышла из парома, от нервного перевозбуждения у меня засосало под ложечкой. Я почувствовала легкое покалывание в висках, но приписала это тому же нервному перевозбуждению. Чем дальше я продвигалась по совершенно пустому коридору, покалывание нарастало, но только приблизившись к Навигаторской, я поняла, что у меня в голове поселился зуммер. Я свернула на городскую площадь, гадая, где находится зеленоглазое существо. Внезапно впереди замаячили человеческие фигуры. Один из людей упал, потом свалилось еще двое, остальные качнулись к стенам. Одна из этих фигур прислонилась к столбу и медленно сползла на пол. Я попробовала вызвать кого-нибудь по “уоки-токи”. Когда я его включила, зуммер в голове перестал звенеть и будто переселился в приемник. Пока я пыталась сообразить, что делать, звон взмыл до протяжного свиста и превратился в речь: “Кто ты?”. Я удивилась и вскрикнула от неожиданности. “Я — Разрушитель. Так меня кличет твой народ. Кто ты, что пришла охотиться на Разрушителя?” Это было странно, это было непонятно. Я подумала, что какой-то сумасшедший забрался в рубку и преследует меня. “Где ты?” — в отчаянии я забыла переключить “уоки-токи” в режим передачи . Помню, я звала его: “Где ты? Я хочу помочь тебе!”. Сквозь хрип захлебывающегося динамика донеслось: “Я здесь”.

Тут это и случилось. Полагаю, большинство воспоминаний о происшедшем на Сигме — плод моей фантазии. Все словно взбесилось: мысли, впечатления, и сквозь бурлящий хаос возникло нечто величественное, мерцающее, но человекообразное — как привидение. Нагая гигантская фигура с глазами, текущими, как река в половодье. Происходящее настолько заполонило меня, что я только и смогла выкрикнуть: “Прекрати!”. И все прекратилось. Моя голова снова реально воспринимала окружающее. Я увидела переливающуюся, тускнеющую, почти исчезающую и вновь возникающую на фоне разрушений фигуру. “Я здесь!” — повторил гигант, но звук достиг моих ушей не из громкоговорителя “уоки-токи”, а изо рта Разрушителя. “Что ты натворил!” И только теперь до меня дошла абсурдность ситуации, в которой я очутилась. “Помоги мне! — сказал Разрушитель. — Я... я не знаю...” — “Ты губишь людей, вот что ты творишь!” — выкрикнула я. “Я приближался очень медленно, — ответил он, — и очень осторожно к их мозгам, но они захлебываются в крике. Ваши мозги не слишком велики”. Он заколебался, потек, теряя форму, как мираж, потом снова обрел контуры великана. Мое сердце громко стучало, но я все же взяла себя в руки: “Меня же ты не убил” — “Ты велела мне остановиться. Я не в твоем мозгу. Я просто слуховая и зрительная проекция”. Я не совсем поняла, о чем он говорит, поэтому попросила: “Тогда подведи свою проекцию поближе, но не делай ничего, что может повредить мой мозг. Мне хочется рассмотреть тебя поподробнее”. В три гигантских шага он пересек разделяющее нас пространство и завис надо мной — зеленоглазый, просвечивающийся насквозь: “Ты не видишь меня таким, какой я есть на самом деле. Я позаимствовал форму у людей, с которыми пытался войти в контакт. Но их мозг не выдерживает, даже тогда, когда я подхожу очень медленно” — “А как же я?” — “Я шел к тебе быстро, но ты потребовала прекратить, вот я и прекратил” — “Спасибо, — внезапно я вспомнила. — А где Капитан Алва?” — “Он мертв, мертвы остальные, все мертвы” — “Все?!” — “Никто не говорил: прекрати!”. Внезапно плотина моих эмоций прорвалась, и я заорала на него: “Тогда и оставайся в этом состоянии! Черт бы тебя побрал! Все мертвы... Да что же... Не шевелись! Но почему же ты сам не догадался?! Да кто ж ты такой? Откуда взялся?!”. Может быть, я еще что-нибудь выкрикивала, не помню. Когда гнев схлынул, я вся дрожала от ненависти и боли. Он ничего не говорил, а только дрожал, как желе в формочке. Наконец я спросила: “Кто ты?”. Очень тихо, словно его проняло до глубины естества: “Не знаю”. Тут я догадалась спросить: “Откуда ты?” — “Извне. Я существую в... вы зовете это песком — в мезонных полях вне ваших кораблей” — “Ты... — эта мысль не вмещалась в моей голове, — живое существо из моря и песка?”. Он кивнул. До сих пор мной двигала истерия, но теперь вся невозможность происходящего затопила мой разум, и я вслепую, как боксер с заплывшими глазами, стала наносить удары вопросами: “Но каким образом ты способен общаться со мной?” — “В действительности я не могу, однако теперь мне стали доступны ваши слова и гештальты. Ваши мозги слишком малы для меня. В действительности я не могу общаться с тобой, но знаю, о чем ты думаешь. Я позаимствовал ваш язык, и ты слышишь меня”. Только теперь я заметила, что сдерживаю дыхание. “Я не понимал, — продолжил Разрушитель, — что вы — живые существа. До тех пор, пока ты не сказала мне перестать. В первый раз обратились непосредственно ко мне. Как человек ворошит муравейник, чтобы посмотреть, что в нем происходит, так и я ворошил ваши корабли. Я видел смятение, но не сознавал, что делаю вам плохо” — “Твоя форма жизни разительно отличается от нашей. И много вас там, в песке?” — “Только один я” — “Должно быть, ты очень одинок”, — сказала я. “Одинок...” Я услышала вопросительную интонацию. “Я... одинок”. И тогда случилось нечто странное. Комната стала дрожать, как асфальт в солнечный полдень, и мне показалось, что возвращается хаос разрушения. “Да, я очень одинок”. Дрожание возобновилось, цвета изменились. “Поделись же, что с тобой происходит?” Из зеленых глаз полились слезы, стекая по мерцающим щекам, “Как видишь, я плачу. Так это у вас называется?” — “Возьми себя в руки, я понимаю... Тяжело сознавать собственное одиночество. Как только встретишь кого-нибудь, начинаешь понимать, как ты одинок” — “Да, когда встречаешь кого-нибудь, кто не одинок так, как сам” — “Ты считаешь, что я не одинока?”. Окружающее вошло в норму. Цвета стали обычными, дрожание прекратилось. “Нет, ты одинока. Я прочел это в твоем разуме. Но все же не так, как я”. И снова пауза. Мельтешение цветов. И он сказал: “Я люблю тебя” — “Что?!”. Признание повторилось, но мельтешения не было. “Ты любишь меня? Почему?” — переспросила я. “Потому что ты — сила среди людей. Ты одинока и не одинока”. Его мысль была путаной, и в то же время мне казалось, что я его понимаю. “Это... это очень лестно” — “А ты готова полюбить меня?”. Я замерла, испытывая, конечно, самые разнообразные чувства по отношению к этому необычному существу. Я хотела его понять, однако не собиралась прощать. “Не хочу смеяться над тобой, но и представить не могу, как это все будет выглядеть, — сказала я, — не могу представить смысла нашей любви” — “Любовь — слово из вашего лексикона. Если я дам тебе то, что ты желаешь, полюбишь меня?” — “Все-таки...” Он прервал мою мысль: “Больше всего ты мечтаешь о потомстве, которое способно жить среди звезд. И ты знаешь, что большинство людей сейчас не в состоянии жить в вакууме. Обещаю не трогать ваших кораблей. Твое потомство будет жить среди звезд и общаться со мной сквозь время...”

У каждого человека существует критическая точка, после которой он ломается. У меня все затряслось после его слов, не знаю, как назвать подобное переживание. Разрушитель сказал: “Ты любишь меня, — и распростер руки. — Приди!”.

И я пошла.

Что произошло потом, не знаю: смешение цветов; боль; металлический лед... Меня подхватило и разорвало в клочья; ожог; мириад чужих мыслей, связных и бессвязных... Цвета: от белого до красного через каскады зеленого, бьющие сквозь тусклое золото и превращающиеся в изумруды его очей. Боль: прозрачная, как наслаждение, пульсирующая, взрывающая все мое существо и оседающая блестками на кончиках пальцев. Она наплывала волнами. Эти волны поднимали меня, бросали, снова поднимали, пока я не закричала, не засмеялась, не заткнула крик растопыренными пальцами. Мое тело сотрясала дрожь. Я ощущала мерцающее присутствие Разрушителя в себе; огненный цветок с обугливающимися лепестками, я вбирала в себя его сущность, мягкую, как туман, и твердую, как металл”.

Следующая запись. “Сигма-9 разошлась по швам через две минуты после моего отлета. Радиопомехи сделали мои глаза темными. Гироскоп испортился, и всю обратную дорогу я провела в невесомости, ощущая себя, как после длительного возлияния. На подлете к Бете Два, когда я общалась со сторожевым роботом, на нашу беседу наложился голос: “Говорит Смизерс из Дома Суда. Капитанесса Ли, Судья Картрайт запретил вам входить в город” — “Что запретил?” — “Судья Картрайт не хочет...” — “Открой шлюз немедленно, или я за себя не ручаюсь, когда доберусь до города!” — “Сожалею...” — “Вызови Картрайта на связь!”. Он выжидал до момента моего отлета и явно свихнулся, если надеется, что сможет оставить меня снаружи. “Со мной еще два ассистента, и мы все вместе должны проверить, не несете ли вы с собой разрушения. Может, если придете в следующий раз. Судья Картрайт...” — “Вы что там, окончательно сбрендили?!” — “Нет, Капитанесса, но наши обряды...” — “Плевать на ваши идиотские обряды!” — “Капитанесса, — вступил новый голос, — можете определить эту ноту?”. Из динамика донесся звук трубы. “Не могу, зачем мне это надо” — “Это часть обряда, который Судья Картрайт составил специально для вас. Звук, который вы слышали, имитирует трубный глас, ниспосланный нашим предкам...” — “Я уничтожу тебя, как только выясню твое имя. Я объявлю тебя психом и загоню в Отсек Смерти. Откройте шлюз сию секунду! Я сказала, что вернусь, и вернулась! Я нашла причину катастроф. Я знаю, как предотвращать подобные явления, и если вы впустите меня, спасу корабль”. Наступило гнетущее молчание. “Вы нашли зеленоглазого вожака взбунтовавшихся девиантов? Он не с вами?” — “Никого на пароме нет, кроме меня! — отрезала я. — И он вовсе не человек, хоть с одним, хоть с двумя глазами!” — “Кто же он?” — спросил тот, с трубой — “Ну, что ж, буду ждать в море. А вы стройте догадки, пока не сообразите, что время уходит” — “Пожалуй, следует позвать Судью Картрайта”, — сказал кто-то из тройки экзаменаторов. Через пару минут другой из них стал грызть ногти прямо перед микрофоном, — должно быть, от изрядного волнения, а потом прошептал в сторону: “Как хочешь, но я ее впущу!”.

Шлюз распахнулся. Я подозревала, что за это ассистенты Картрайта получат от него изрядную нахлобучку, но, честно говоря, меня это мало волновало. Через двадцать минут я уже говорила с Судьей по интеркому и рассказала ему столько, что у него, наверное, волосы вспыхнули на голове. Но о главном умолчала. Следующую неделю я не выходила из своей каюты. Наконец я посетила Базар “Паркс, — сказала я, — у меня проблема, сумеешь мне помочь?” — “В чем дело. Капитанесса?” — “Я беременна” — “Что?!” — “У меня будет ребенок” — “Внутри? Как это?!” — он сел на стол. “Хороший вопрос, — сказала я. — Просто замечательный вопрос. Но в ответе я не coвсем уверена. Я хочу, чтобы ты вынул его” — “Ты имеешь в виду аборт?” — “Ну уж нет. Ты должен вынуть его осторожно и поместить в одну из своих колб” — “Ничего не понимаю... Гормоны поддерживают полную стерильность горожан. Как же вы... А вы уверены?” — “Осмотри меня”, — попросила я. Он сделал обследование и удивленно протянул “Да, действительно... Когда же назначим операцию?” — “Сейчас, — твердо ответила я. — И сбереги его, пожалуйста, Паркс. Я бы выносила его сама, но среди женщин нации не осталось никого, кто пройдет через роды и выживет, и я не исключение” — “Он будет жить”, — пообещал Паркс.

Он применил местную анестезию, и я наблюдала за ходом операции при помощи системы зеркал. Занятное зрелище, и когда Паркс закончил, я чертовски проголодалась. Отправилась к себе, там же перекусила и поразмышляла на досуге. Паркс неожиданно прервал мои мысли: “Капитанесса Ли, Капитанесса Ли...” — и он замолк, будто чем-то подавился. “С ребенком все в порядке?” — “С ним никаких проблем, но остальные... Они гибнут. Они умирают повсюду. Я потерял половину генетической рассады” — “Усилилась радиация?” — я старалась унять дрожь в голосе. Первой мыслью было — Разрушитель нарушил данное мне обещание. Но обломки Сигмы-9 по-прежнему следовали за нами. “Все дело в вас, наверное. Проверьте себя. Я исследовал ваш эмбрион, он насквозь пропитан радиацией и, тем не менее, жив и нормально развивается. Так или иначе, на Базар проник источник жесткого гамма-излучения и погубил половину зародышей. Даже я ощутил легкое недомогание и принял дезактивационный душ”. Я отключилась от Родильного Банка и подошла к настенному счетчику. Судя по его шкале, моя смерть наступила в тот момент, когда я вошла в корабль. Я собиралась позвонить Парксу, как чей-то вызов изменил мои намерения. На экране возникло изображение Картрайта: “Не хотелось бы вас беспокоить, Капитанесса, но я счел необходимым заняться этим делом лично” — “В чем дело?” — “Боюсь, что мне придется взять вас под арест!” — “За что?” — “Дело Лиллы РТ-857 против Нормы” — “Чем я отличаюсь от общего помола за исключением некоторых мелочей?” — “Ваше дело не пустяк, Капитанесса. Вы были беременны, а в нашем городе это не только непростительно, но и незаконно” — “Кто сказал тебе?”. Мне хотелось это знать. Я не могла представить Паркса в роли доносчика. Но в последовавший ответ было легко поверить: “Ассистент Паркса все слышал...”

10

Еще несколько строчек, и записи кончились. Джонини захлопнул книгу. Подросток внутри кокона протянул ему следующую.

— Записи Ходжа, — сказал он. — Ходжа-палача.

Джонини бегло пробежал глазами лаконичные фразы о смерти за смертью. В голове зазвучала баллада:

Она прошла сквозь ворота, и голоса заплакали,

Она прошла через Рынок, и дети умерли,

Она прошла мимо Дома Суда и судьи притихшего,

Она прошла к подножию Холма Смерти.

“А как же одноглазая женщина, которая держала зеленоглазое дитя?” — подумал Джонини. Последние несколько страниц мартиролога были более подробны. Ходж записал:

“Суд окончен. Он быстро завершился. Защиты не было. Я там не присутствовал, но кое-что слышал. Я вижу ее каждые несколько часов, когда она подходит к окну карцера. Смерть тяжелым грузом свалилась на ее плечи. Не думаю, что ее страшит казнь. Однажды она подозвала меня. Я открыл глазок на Вершине Холма, чтобы лучше слышать. Она спросила: “Что происходит в городе?” — “Вакханалия, — ответил я. — Секта вышла из-под контроля. Горожане напали на Одноглазых. Они охотятся на девиантов по всему кораблю, вооружившись газом и копьями. Ральф мертв, это я знаю, хотя уже не бываю в Кольце”. Она всегда выделялась своим спокойствием, но эти новости явно взволновали ее. “Ты не мог бы пригласить Паркса?” — тихо попросила она. “Это запрещено, но я постараюсь для вас, Капитанесса”. Паркс прибежал с Базара с такой скоростью, словно только и ждал вызова. Он посмотрел на меня многозначительно, но я не мог оставить их наедине. В конце концов, Капитанесса решила, что мне можно доверять, и приказала ему рассказывать. “Доверять? — он глянул на меня с ненавистью и язвительно заметил, — можно доверять убить вас?” — “И это тоже, — согласилась осужденная, — что там с ребенком? Он в безопасности?”. Паркс кивнул: “Они пытались ворваться внутрь и перебили много колб, но после первой атаки... В общем, у меня появилась идея. Видишь ли, Капитанесса, у нас есть союзница. После одного из налетов, когда убили Ральфа, на Базар пробралась Меррил. Она знает, что я симпатизирую Одноглазым. Одним словом, как из тебя вынули, так в нее вставили эмбрион. Она доносит ребенка, а за неделю до родов мы сделаем ей кесарево. Теперь он в движущемся контейнере, и никакие разбиватели колб ему не страшны” — “Здорово придумано!” — сказал я. “Каково предназначение этого ребенка, Капитанесса? Это как-то связано с Сигмой-9? — спросил Парке. — Он представляет собой что-то особенное?” — “Да”, — сказала она и рассказала нам историю его зачатия. Вся эта история для меня была не слишком понятной. Ли использовала много ученых слов, но в конце Паркс произнес: “Так мы сможем обжить межзвездное пространство, — а потом добавил, — сектантам до него не добраться! Оставшиеся Одноглазые воспитают его. Меррил подозревала что-то в этом роде. Но я не осознавал... — он оборвал себя. — Меррил оплакивает вас, Капитанесса. Когда мы на Базаре обсуждали суд, она — мы все — плакали”. Капитанесса стиснула подоконник, нервный тик заставлял дергаться левое веко. “Позаботьтесь о том, чтобы он жил!”.

Последние две записи были: “Беспорядки нарастают. Они грозят перекинуться даже сюда”.

И: “Казнена сегодня в 16.00. Капитанесса Лилла РТ-857”.

Джонини повернулся лицом к сыну Разрушителя.

— И он выжил.

Подросток кивнул.

— Я вырос и смог сделать сколько угодно своих дубликатов, не повторяя проблем роста.

Джонини поднял палец:

— Это объясняет все твои фортели. Как и твой отец, ты существуешь вне времени. Вот откуда мерцание и движение в хроностазисе. — Джонини нахмурил лоб. — Но обещание... Разрушитель пообещал твоей матери, что ты сможешь достичь звезд и вступить в контакт.

— Но он же не сказал, когда. Разве ты не хочешь взять меня с собой в университет?

— Конечно. Но... — Джонини разразился смехом. — С твоей врожденной телепатией ты можешь вступить в контакт с кем угодно и когда угодно. И все это с экстратемпоральными способностями. Ба, да это же самое крупное открытие галактической антропологии со времен... Со времен, да я просто не знаю!

Подросток кивнул.

— Нас предназначали именно для этого. Мы способны доставить любой объем полученной информации моему отцу, он переварит ее, и тогда мы поделимся с вами. Вам только надо взять нас с собой к месту очередного контакта, а все остальное мы сделаем сами.

Джонини распирала гордость.

— Обещание, данное твоим отцом, гораздо основательнее, чем было задумано. Вы будете вступать в контакт не только ради Звездного Народа, но и ради всего человечества. И ты будешь своего рода посредником. Ты всегда в контакте с отцом, независимо от своего местопребывания?

Подросток наклонил голову:

— Мой отец и я — едины.

На крейсере Джонини снова перечитал “Балладу о Бете-2” и отметил для себя, насколько понятнее и доступнее стала она. “Кто же написал балладу? Кто-нибудь из последних Одноглазых? Или кто-то из лояльных граждан города, скрытое сострадание которого нашло отражение в поэтическом произведении?” Он уже планировал, как можно воспользоваться помощью детей Разрушителя в своих изысканиях по Кретону Три, но все равно сквозь все эти мысли пробивались строфы гимна, а балладу смело можно было приравнять к гимну:

Огонь и кровь, мясо, дерьмо и кость —

Ниц на колени:

Сталь, камень и дерево —

Сегодня суть прах, и город исчез.

Но она вернулась, как обещала!

1963
Перевод П. Катина