Когда путешественники выбрались на берег континента Секки, уже наступила ночь, и густая тьма покрыла окружающую местность. Ввиду этого было решено, что сначала им следует обсушиться и подкрепить свои силы сном, а уже на следующий день, с восходом солнца, продолжать свой путь по незнакомой стране. По счастью, у Сломки нашлись неотсыревшие спички и трут, набрать же сухого хворосту не составило никакого труда, — и, не прошло и пяти минут, как на берегу затрещал веселый костер. Обогревшись и обсушившись, путники улеглись спать, оставив одного смотреть за костром.

Дежурить в течении первой четверти ночи досталось, по жребию, Фаренгейту. С трудом прободрствовав свою очередь, он разбудил Гонтрана, а сам свалился около костра и почти моментально погрузился в глубокий сон. Новый страж, усевшись у огня, принялся, от нечего делать, помешивать пылающие угли, время от времени взглядывая то на утомленное личико невесты, полуосвещенное красноватым пламенем костра, то на окружающий мрак. Благодаря контрасту с ярким блеском огня, ночная тьма казалась еще гуще, еще непрогляднее. Ни одного предмета не могли разглядеть в ней слипавшиеся от дремоты глаза Фламмариона, ни одного звука не доносилось из нее до его ушей, — только тихий ропот морских волн убаюкивал его своею монотонной песнью.

Вдруг Гонтран вскочил и всмотрелся в окружающую темноту: ему показалось, что вдали, высоко над землею, мелькнула какая-то блестящая точка. Сверкнув на мгновение, она исчезла, но потом снова появилась, повидимому, приближаясь к месту становища. Не решаясь разбудить своих спутников, Фламмарион стал ждать. Наконец, он услышал в воздухе шум, как бы от быстрых ударов крыльями, и свист падающего тела, тогда молодому человеку стало понятным все: конечно, в воздухе летел аэроплан. Через несколько мгновений аэроплан снизился неподалеку от костра, и из него вышел никто иной, как Аа.

Узнав его, Гонтран бросился будить инженера.

— Что тебе? — заворчал тот, просыпаясь.

Узнав в чем дело, Сломка быстро вскочил и, подошедши к новоприбывшему, дружески поздоровался с ним; затем обитатель Марса и его земной приятель вступили в оживленный разговор, поясняя свои слова красноречивыми жестами...

— Гей! — закричал переговорив с Аа, Сломка. — Вставайте!... Гонтран, буди их!.. Живее в дорогу, в Город Света!..

Совместными усилиями оба друга кое-как растолкали спавших, после чего все уселись в аэроплан, на носу которого ярко блистал электрический фонарь, и поднялись на воздух.

— Как он розыскал нас? — спросил Сломку Михаил Васильевич, указывая глазами на Аа.

— Очень просто, оказывается каждый шаг наш был известен здешним астрономам...

Весь остаток ночи и весь следующий день продолжалось воздушное путешествие. Наши путники имели возможность изучить всю запутанную систему каналов Марса, этих любопытнейших сооружений, возбуждающих столько интереса в земных астрономах. Наконец к вечеру аэроплан достиг цели путешествия, и утомленные спутники вновь увидели столицу Марса, астрономы которой встретили их с самым радушным гостеприимством. Для житья Михаилу Васильевичу и его спутникам, как и в первый раз, были отведены помещения в обсерватории.

Здесь путешественники прожили почти целый месяц. Старый ученый принялся за изучение языка обитателей Марса и целые дни проводил то в беседах с крылатыми служителями Урании, то в астрономических наблюдениях. Гонтран ни на шаг не отходил от своей невесты. Сломка бегал по мастерским Города Света, изучая детали машиностроения, достигшего на Марсе поразительных успехов. Один Фаренгейт чувствовал себя скверно: желание возвратиться на землю превратилось у американца в настоящую тоску, не дававшую ему ни минуты покоя. Но тщетно американец ломал голову, строя разные планы покинуть Марс, ничего не выходило, и он решился, наконец, снова обратиться к Гонтрану, о компетентности которого в этих вещах он имел самое высокое мнение.

С этой целью, выбрав удобную минуту, Фаренгейт подошел к Фламмариону и заявил последнему, что хочет с ним говорить об очень важном деле.

— Что такое? — спросил тот, удивленный таинственным видом американца. — Что вы задумали?

— Возвратиться на Землю.

Гонтран изумленно взглянул на своего собеседника.

— Возвратиться на Землю? — машинально переспросил он.

— Да, и вы должны придумать способ исполнить эту идею.

— Но это невозможно!

— Вы уже показали, что для такого изобрета­тельного ума, каков ваш, нет ничего невозможного.

Фламмарион был ошеломлен.

— Но я право... — начал он.

— Ни слова более! — остановил его американец. — Я ведь не требую от вас немедленного исполнения своего желания. — подумайте, и вы наверное откроете какое-нибудь средство... Знайте только, что продол­жать эти скитания я более решительно не в силах...

— Ну, хорошо, я подумаю и тогда дам вам ответ, — отвечал Гонтран, гордость которого была затронута словами американца.

Фаренгейт удалился вполне уверенный в успехе своего замысла, а Гонтран немедленно бросился к Сломке и рассказал ему свой разговор.

— Гм... трудновато, — покачал головою инженер. — Оно признаться мне самому до смерти надоело летать с одной планеты на другую, постоянно рис­куя жизнью; но как перебраться отсюда на землю, — я решительно не вижу средства...

— Ты подумай, — стал уговаривать своего друга Фламмарион, — и наверное найдешь это средство... С твоей головой это — пустяки...

— Да я уже думал, но ничего не выходит... Вся надежда на какой нибудь счастливый случай, кото­рого и следует ждать...

Ждать такого случая пришлось недолго. В тот же день, вечером, оба приятеля, Елена и Фаренгейт стояли на площадке обсерватории, любуясь панорамой громадного города, подернутого легкою дымкою сумерок, как вдруг молодая девушка воскликнула:

— Падающая звезда!

За одной звездочкой последовала другая, третья, четвертая, и скоро начался целый дождь из пада­ющих звезд, длившийся несколько секунд без перерыва.

Все с восторгом наблюдали волшебное зрелище. Надо полагать, — пробормотал Сломка, — что по земному календарю сегодня 24 ноября...

Он вытащил из бокового кармана свою книжку и взглянул на нее.

— Да, 24 ноября... Вот, сэр Фаренгейт, ухитри­тесь-ка попасть на одну из падающих звезд, и вы мигом очутитесь в Соединенных Штатах.

Американец сердито пожал плечами.

— Я думаю о серьезных вещах, — проговорил он, — а вы мне говорите абсурды.

— Зачем абсурды? Ваш же соотечественник, Си­мон Ньюкомб, вычислил, что на Землю падает еже­годно не менее сорока шести миллиардов падающих звезд.

— Сорок шесть миллиардов! — воскликнули все, пораженные этой громадной цифрой.

— Да, не менее. В 1883 году Ньюкомб наблюдал в Бостоне подобный огненный дождь и в течение четверти часа насчитал около 650 упавших звезд, хотя площадь его наблюдений обнимала лишь одну десятую часть горизонта, значит за все время дождя, который продолжался около семи часов, число пада­ющих звезд доходило до двухсот сорока тысяч...

— А скажите, что такое представляет из себя падающая звезда? — перебила инженера Елена Михай­ловна.

— Прежде думали, что это газообразное тело, нечто вроде туманности, но, раз падающие звезды могут проникать в земную атмосферу, то следует думать, что они представляют собою твердые тела.

— By Good! — воскликнул Фаренгейт. — Каким же образом тогда падение сорока шести миллиардов твердых тел на Землю не сопровождается никакими катастрофами?

— Очень просто: падающие звезды представляют из себя твердые тела только до тех пор, пока не вступят в земную атмосферу. А когда такая звезда залетит в пределы последней, то, благодаря страшной скорости ее полета, она развивает массу тепла при трении о частицы воздуха. Теплоты при этом раз­вивается такое количество, что звезда воспламеняется, так сказать, — улетучивается, и падает на землю в виде тончайшей, космической пыли.

— Но в таком случае почему же узнали, что падающие звезды суть твердые, компактные тела? — возразила Елена.

— Во-первых на основании соображения, о котором я уже говорил вам сейчас; а вовторых, воспламене­нию и улетучиванию подвергаются лишь астероиды малого об'ема, более же крупные, в несколько гек­тограммов или тысяч кило весом, падают на нашу планету в твердом виде: это, так называемые, аэро­литы болиды.

— Насколько же увеличивают все эти тела об'ем Земли?

— О, на очень немного: если принять средний об'ем каждого тела из этих астероидов в один ку­бический миллиметр, то вычислено, что в течение сотни веков они образуют на поверхности шара слой едва ли один сантиметр толщиной.

Елена и Фаренгейт, налюбовавшись диковиным зрелищем, сошли внутрь обсерватории; Сломка хотел последовать за ними, но его остановил Гонтран.

— Послушай-ка, Вячеслав, — проговорил он; — а по­чему ты сказал, что на Земле теперь должно быть 24 ноября?

— Да просто потому, что увидел этот дождь па­дающих звезд.

— Разве он происходит в определенные дни?

— Конечно.

— Почему же это так бывает?

— Видишь-ли, прежде, падающим звездам припи­сывали планетное происхождение, думая, что оне образуют кольца, обращающиеся вокруг солнца со скоростью, почти равною земной, и следуют по ор­битам почти круглой формы... Но Скиапарелли, по­раженный тем обстоятельством, что их скорость почти равна скорости комет, предположил, что, по­добно этим последним, падающие звезды движутся по параболам и вступают в нашу солнечную систему из какой-нибудь другой небесной системы. По теории Скиапарелли, падающие звезды образуют собой не­прерывный поток, стремящийся из межзвездного пространства в солнечную систему и двигающийся в плоскости перпендикулярной к той, в которой дви­гается Земля. Понятно, поэтому, что Земля в опре­деленные моменты должна пересекать этот поток, и вот тогда-то в ее атмосфере и наблюдается целый дождь падающих звезд.

Гонтран задумался.

— Ты говоришь, — заметил он, — что этот поток непрерывен.

— Да, но в некоторые эпохи он бывает особенно обилен: тогда на Землю и другие планеты льется настоящая река астероидов...

— Какие же это эпохи?

— Они повторяются через каждые тридцать три года. Одна из таких эпох, например, наступила в нынешнем году.

— И долго она продлится?

— Несколько недель.

Гонтран опять задумался.

Сломка зевнул и хотел было итти спать.

— Еще один вопрос, — остановил его Фламмарион: — какое направление имеет поток падающих звезд в пределах солнечной системы?

— От Земли он направляется к Марсу, потом минует Сатурн, Уран...

— Да что ты этим так заинтересовался?

Гонтран с торжествующей улыбкой ударил своего приятеля по плечу.

— Видишь ли дружище, — проговорил он, — я на­шел способ перебраться отсюда на Землю.

— Как же?

— Очень просто: воспользуемся этим потоком астероидов, чтобы по нему или, лучше сказать, вну­три его переплыть на родину.

— Ты с ума сошел?

— Почему же?

— Да ведь поток астероидов направляется от Земли к Марсу, а не наоборот.

— Ну, что же, мы поплывем против течения. Разве это невозможно?

Настала очередь инженера задуматься.

— В принципе, — заметил он, — пожалуй да, возможно. — Но в чем же мы отправимся?

— А это уже твое дело... Ты — инженер... При­думай и устрой подходящий аппарат, — и дело в шляпе...

— В три-то или четыре недели?

— Что же, времени довольно. Притом же наши крылатые хозяева наверное не откажутся помочь тебе.

— Гм... Ладно, пожалуй, — согласился, наконец, Сломка. — Ну, да это мы еще обсудим завтра: утро вечера мудренее. А пока — спокойной ночи.

Оба приятеля отправились на покой.

Когда Гонтран, на следующий день, поднялся с постели и принялся одеваться, то до его ушей доне­слись звуки десятки голосов, о чем-то оживленно разговаривавших в соседней комнате. Заинтересован­ный Фламмарион прислушался, но не мог разобрать ничего, так как разговор происходил на непонятном ему наречии жителей Марса.

— Что это за спор? — пробормотал он. — Мне кажется, я слышу голос Вячеслава. Пойти посмо­треть.

Гонтран вышел из комнаты, служившей ему спальней, и очутился среди целого собрания почтен­ных ученых. Светила марсианской науки, — что это были ученые, он сразу угадал по их глубокомыслен­ным физиономиям, — находились в видимом возбу­ждении. Оживленно разговаривая, они окружили огромную черную доску, у которой стоял Сломка с мелом в руках и делал чертеж какой-то странной машины. Время от времени инженер, размахивая руками, объяснял слушателям подробности чертежа. Ученые со своей стороны ставили ему возражения, делали советы и указания, согласно которым Сломка изменял свой рисунок. В беседе оживленное участие принимал и Михаил Васильевич, и его круглая фи­гурка составляла резкий контраст с высокими, то­щими, сухопарыми фигурами его инопланетных со­братий.

— Скажите, — подошел к нему Гонтран, — что за кашу заварил здесь Вячеслав?

— Ах, это вы мой друг, — обернулся ученый. — Ну, поздравляю, поздравляю вас с этой гениальной мыслью, которая позволит всем нам познакомиться с таким интересным миром, как мир Юпитера.

С этими словами профессор горячо потряс руку Гонтрана.

— Юпитера... Так Вячеслав... — начал тот изумлен­ным голосом.

— Сломка, — перебил его старик, — докладывает почтенному собранию о вашем гениальном проэкте, и смотрите, какой восторг вызывает он среди этих высокочтимых слушателей науки.

Аппарат, так скоро придуманный Сломкою, дей­ствительно был чрезвычайно остроумен. Он предста­влял собою металлический цилиндр около семи метров длиною и пяти — в диаметре. Внутри цилиндра, по его оси, шла труба, имевшая до полутора метров в поперечнике и спереди снабженная конусообразным окончанием, а сзади постепенно расширявшаяся. Посредине ея вращался винт, который должен был насасывать астероидную массу спереди и выталкивать ее сзади. Винт приводился в движение электричеством.

Что касается пространства между наружной стенкою цилиндра и трубой, то оно двумя перего­родками, вертикальной и горизонтальной, делилось на четыре камеры: две верхних и две нижних. Одна из верхних камер должна была служить общей залой, в другой находились помещения для Михаила Ва­сильевича и его дочери; из нижних же камер одна предназначалась для Гонтрана, Сломки и Фаренгейта, а другая должна была служить для помещения меха­низма, склада запасов и т. п. Кроме того, Сломка предполагал устроить маленькое отделение около самого винта, для ближайшего наблюдения за его действием.

Рассмотрев этот проэкт межпланетного аэро­плана, ученые Марса вполне одобрили его, сделали необходимые поправки и в заключение постановили оказывать путешественникам всевозможное содей­ствие в деле его осуществления. В силу этой резо­люции, Вячеслав Сломка мог уже на следующий день приняться за сооружение «Молнии», — так на­звал он свой воздушный вагон: в его распоряжение были предоставлены все мастерские Города Света, десятки опытных техников и мастеров и все необхо­димые материалы. Работа закипела с лихорадочной быстротой.

— Меня беспокоит только одно, — говорил Гонтран приятелю, — что будет, когда старик увидит, что аэроплан несется не по течению метеорного потока, к его возлюбленному Юпитеру, а против течения, прямо на Землю.

— Не беспокойся, — говорил Сломка, — я предви­дел это обстоятельство и постараюсь об'яснить его Осипову ошибкою.

Таким образом все время, в течение которого происходила постройка аэроплана, каждый строил самые противоположные планы будущего: Михаил Васильевич предвкушал удовольствие собственными глазами увидеть вблизи грандиозный мир Юпитера, Гонтран и Сломка ласкали себя мыслью вскоре увидеть родную планету, в их заговор была посвя­щена и Елена. Что касается Фаренгейта, то он не допускал и тени сомнения, что через несколько недель он очутится в Соединенных Штатах. Одно лишь огорчало практического американца, — невоз­можность возвратиться на Землю богачом: драго­ценных камней на Марсе не было, а золота не по­зволял брать Сломка, чтобы не увеличить чрезмерно вес аэроплана. В конце концов Фаренгейт стал с сожалением вспоминать о своей алмазной глыбе, которую инженер выбросил вместо балласта из кор­зинки воздушного шара во время полета с Фобоса на Марс.

— Да замолчите-ли вы, сэр Фаренгейт! — вспылил однажды Сломка. — Как вам не стыдно плакать. Ну, что стоил ваш дрянной кусок кристализованного угля.

— Дрянной кусок... — обиделся — американец. — По крайней мере миллион.

— А стоимость «Молнии» по ценам, существую­щим на земле, — по крайней мере сорок шесть мил­лионов.

Фаренгейт оторопел.

— Сорок шесть миллионов!. Вы шутите!.

— Нисколько! Знаете вы, из какого материала, он строится?

— Ну?

— Из лития.

— Не слыхал даже про такой металл.

— Очень жаль; а между тем этот металл на Земле гораздо дороже золота: «Молния» весит по меньшей мере шестьсот килограммов и построена из чистейшего лития.

С этих пор жалобы Фаренгейта прекратились, и он начал любовно посматривать на корпус «Молнии», полированная металлическая поверхность которой ярко блестела под лучами Солнца

Благодаря кипучей энергии Сломки и деятельной помощи обитателей Марса, работа по сооружению аэроплана подвигалась вперед со сказочной быстро­той. Через какие нибудь две недели аппарат был готов вполне, и оставалось только назначить день от'езда.

Настал день, когда жители столицы Марса собра­лись в обсерватории, с главной башни которой дол­жен был полететь аэроплан. Астрономы почтили своего земного собрата перед от'ездом торжествен­ным заседанием, во время которого Михаил Василье­вич и его спутники удостоились самых горячих ова­ций. Растроганный профессор в прочуствованной речи простился с радушными хозяевами и первый вошел внутрь «Молнии», за ним последовали осталь­ные.

Первые минуты в вагоне царило глубокое молча­ние. Михаил Васильевич с грустью думал о разлуке с Марсом; Фаренгейт мечтал о капитале, в сорок шесть миллионов, который они привезут с собой на Землю; один только Сломка не изменил себе и вы­нув часы, ждал от'езда.

— Пора — промолвил он наконец, нажимая кно­пку электрического провода. — Прощай, Марс. Про­щай, мой честный Аа...

Все бросились к окнам «Молнии», чтобы в после­дний раз взглянуть на Город Света, но увидели лишь серое пятно, размеры которого с каждым мгновением становились все меньше и меньше.

В несколько минут «Молния» пролетела весь плотный слой атмосферы Марса и вступила в косми­ческий поток астероидов. Они целыми тучами за­мелькали перед окнами вагона.

— Ну, вот мы и на настоящей дороге — прого­ворил Сломка.

Он вместе с Гонтраном спустился в машинное отделение.

— Где теперь наша родная Земля, Вячеслав? — спросил Фламмарион своего приятеля.

Последний, будучи занят какими-то хлопотами с электрическими машинами, молча указал на корму «Молнии».

— Как? — вскричал Гонтран. — А не впереди? Значит, мы удаляемся от нея, а не приближаемся?

— А ты думал как — отозвался Сломка. — Не­ужели Осипова можно одурачить, как малого ребенка, сказав, что аэроплан летит на Юпитер, а на самом деле направить его к Земле.

— Так что же ты хочешь сделать?

— Пока старик не спит, я пущу «Молнию» ти­хим ходом по течению метеорного потока, а как только он заснет, поверну аэроплан к Земле, и ну лететь во все лопатки. Завтра, конечно, он увидит, в чем дело, но будет уже поздно. Я же свалю всю вину на непредвиденную ошибку.

Смеясь над хитростью приятеля, Гонтран возвра­тился в общую каюту, куда затем явился и Сломка.

— Ну, как наша скорость? — спросил последнего Михаил Васильевич.

— Пока не могу вам сказать точно, но во вся­ком случае она вполне достаточна — успокоил его инженер.

— Доберемся мы до Юпитера?

— Ну запаса электрической энергии, благодаря усовершенствованным аккумуляторам, — у нас хватит на шесть месяцев непрерывного полного хода; запа­сов пищи и дыхательного материала — на такой же срок..

Михаил Васильевич успокоился и погрузился в свое любимое занятие — созерцание небесных све­тил в телескоп.

Не прошло и часу, как старик почувствовал, что его начинает клонить ко сну: предусмотрительный Сломка нарочно выбрал для от'езда поздний час.

— Удивительно, как утомило меня прощальное заседание Астрономического Общества — заметил он, позевывая — сэр Фаренгейт, который час по вашему хронометру. — Тридцать пять двенадцатого.

— Поздненько... Не пора ли и на покой... Только необходимо, чтобы кто нибудь из нас остался дежурить поочередно...

— Если позволите, профессор, лукаво проговорил Сломка, — я буду дежурить первым; вторую четверть ночи будет бодрствовать Гонтран, третью сэр Фарен­гейт, а четвертую — вы.

— Как угодно... Вы согласны? — обратился Ми­хаил Васильевич к американцу и Фламмариону. Те молча утвердительно кивнули головами.

— В таком случае покойной ночи.

Ученый и Елена отправились в свою каюту. Фа­ренгейт сделал то же. Оба друга поспешили в машин­ное отделение.

— Право на борт!.. Перемени курс!.. — весело скомандовал Гонтран.

— Тсс!.. сумашедший... — остановил его Сломка, — Старик еще не улегся.

Аэроплан немедленно изменил свое направление и понесся назад, к Земле. Довольные придуманным фокусом, приятели расхохотались. Затем Гонтран попросил инженера разбудить его, когда наступит его очередь и отправился немного отдохнуть в свою каюту.

Оставшись один, Сломка несколько минут смот­рел в окно на несшиеся с головокружительной быстротой облака астероидов. Это занятие так по­действовало на него, что уже очень скоро инженер почувствовал приступы неудержимой зевоты. Чтобы разогнать сон, Сломка отправился в общую каюту и, усевшись на мягком диване, принялся за вычисле­ния. Но и это дело спорилось плохо. Инженер чув­ствовал, что усталые глаза его против воли смыка­ются, а карандаш едва держится в руках...

Через несколько минут Сломка спал сном правед­ника, уронив на пол свою записную книжку.

— Сломка!.. Сломка!.. — расслышал инженер сквозь сон чьи-то восклицания, сопровождаемые энергичными толчками.

— Убирайся, Гонтран. Я хочу спать — отвечал Сломка, не открывая глаз и поворачиваясь на другой бок.

— Какой Гонтран... Это я, — отвечал будивший. — Вставайте, уже поздно.

Окончательно придя в себя, инженер вскочил с дивана и увидел перед собою Михаила Васильевича, с улыбкой глядевшего на его заспанную фигуру.

— Эх вы, сони — укоризненно покачал головой старик. — Взялись дежурить, а ни один не встал...

— Разве теперь так поздно?

— Девять часов утра. Хорошо еще, что я спал не более часа. Встаю, иду сюда, — вижу вы спите. Отправляюсь в вашу каюту: Гонтран и Фаренгейт погружены в глубочайший сон. Иду, наконец, в ма­шинное отделение, — и что же?. . — Сломка невольно вздрогнул. ...Машина работает, но винт вертится совсем не в ту сторону, куда надо: вместо того чтобы двигать «Молнию» по течению космического потока, он двигает ее в противоположную сторону от Юпитера.

— Ну и что же вы? — замирающим голосом спро­сил инженер.

— Странный вопрос!? Понятно, я поспешил не­медленно исправить вашу непростительную небреж­ность и дать «Молнии» надлежащий ход. Вот уже восемь часов, как она несется по течению потока астероидов, успев сделать за это время почти шесть­сот тысяч миль.

Инженер с отчаянием схватился за свою густую шевелюру, бормоча сквозь зубы проклятия.

— Что с вами? — спросил изумленный Осипов.

— Ничего. Надеюсь, что дальше Юпитера ваши планы не идут?

— Напротив, я думаю посетить Сатурн, Уран, и Нептун.

— Но это чистое безумие! Сколько лет мы убьем на эту прогулку?

— Зачем же лет? «Молния» делает 85 километ­ров в секунду, стало быть 76.620 миль в час, или 1.850 тысяч миль в сутки. Иначе говоря, через два месяца мы будем на Юпитере, с небольшим через пять — на Сатурне...

Проклятия прервали речь ученого. Собеседники обернулись и увидели стоящего у дверей каюты Фа­ренгейта. — Вид американца заставил их невольно отшатнуться: его налитые кровью глаза горели диким огнем, а черты лица были искажены яростью.

— Так вы затеяли смеяться надо мною, несча­стные!.. — громовым голосом закричал он. — Проклятие вам! Я отомщу вам за себя... Если мне не суждено увидеть Земли, то я не хочу больше жить, но прежде, чем умереть, я отправлю в ад всех вас!..

— Он помешался!.. Держите его Сломка!.. — в ужасе вскричал профессор.

Инженер направился к американцу, но сильный удар кулака заставил его отлететь прочь. Затем американец, словно тигр кинулся на старика и уда­рил его кулаком по голове.

— Убивают!.. Помогите!.. — едва успел вскрикнуть Осипов, как сноп падая на пол.

Фаренгейт захохотал, безумным смехом.

— Один получил по заслугам, — проговорил он. — Не избегнуть и другим...

Помешанный кинулся на Гонтрана, прибежавшего на крик Михаила Васильевича. Но прежде чем тяже­лый кулак Фаренгейта успел обрушиться на голову ошеломленного Фламмариона, Сломка с ловкостью кошки бросился на сумашедшего и схватил его сзади.

— Веревок!.. Вяжи его, Гонтран!.. Он убьет всех нас, — проговорил инженер, задыхаясь.

Напрасно Фаренгейт, с пеной у рта бешено бился, стараясь вырваться из державших его цепких об'ятий. Напрасно старался он ударить своего ловкого против­ника кулаком, ногами, даже укусить; Сломка крепко держал его. Тем временем Гонтран успел достать пару крепких ремней, повалил американца на пол и принялся вязать его. В каюту вбежала полуодетая Елена. Увидев отца, неподвижно лежавшего на полу, она бросилась к нему с криком.

Рыдания молодой девушки смешались с бешеными криками американца и энергичными восклицаниями Гонтрана и Сломки. Наконец сумашедший был скручен по рукам и ногам. Гонтран кинулся к невесте, а Сломка к лежавшему без движения профессору.

— Он не убит!.. Сердце еще бьется!.. — вскричал инженер, приложив ухо к груди старика. — Скорее, Гонтран, воды!..

Фламмарион поспешил принести воды, и Сломка начал смачивать голову Михаила Васильевича живи­тельной влагой. Елена с надеждой следила за всеми его движениями. Наконец, профессор что то невнятно простонал и открыл глаза, но тотчас же в бессилии снова закрыл их.

— Папа!.. Дорогой папа!.. — бросилась к отцу молодая девушка.

Сломка решительно отстранил ее.

— Успокойтесь, успокойтесь, — проговорил он. — Ничего опасного нет, Вашему отцу нужно только полежать дня три в постели и он встанет на ноги...

Инженер и Гонтран снесли Михаила Васильевича в его каюту, раздели и уложили в постель, указав Елене, как ухаживать за больным. Затем оба прия­теля вернулись к связанному Фаренгейту; американец обессилев от криков и борьбы, лежал в каком то оцепенении.

— Что делать с ним? — спросил Гонтран.

— Очевидно, у него припадок буйного помеша­тельства, он опасен для всех нас. Его придется, держать, не иначе, как взаперти. Перенесем свои постели и все вещи в общую залу, а Фаренгейта запрем в нашей каюте — решил Сломка.

— Ну, а что делать с «Молнией»?

Сломка покачал головой.

— Мы потеряли много времени: мы сделали по крайней мере миллион миль и, чтобы пройти это пространство против течения, потребуется слишком много времени... Попытаюсь, впрочем, изменить ход, если аэроплан пойдет быстро, то мы, пожалуй, еще успеем добраться до Земли раньше, чем поток асте­роидов минует последнюю.

Они перенесли все свои вещи в залу, затем от­тащили в опустевшую каюту связанного Фаренгейта, развязали его и заперли на ключ. Потом Сломка направился в машинное отделение, а Фламмарион поспешил в каюту, где лежал больной. Последний уже очнулся и слабым голосом разговаривал с до­черью.

Вскоре послышались шаги Сломки и Гонтран поспешил выйти.

— Ну, что? Плохо? — спросил он, видя растроен­ное лицо инженера.

— Десять тысяч миль в час! — махнул рукой Сломка.

— Не может быть!?.

— Значит, чтобы только наверстать потерянное, нам нужно сто часов.

— Что же делать?

— Я пустил «Молнию» по течению.

— Летим на Юпитер?

— Ничего более не остается делать...

Потянулись скучные, однообразные дни. Старый ученый первое время не покидал постели, а опра­вившись, принялся за свои обычные занятия с телес­копом. Гонтран и Сломка поочередно дежурили в машинной, не зная, как убить время. Что касается Фаренгейта, то иногда он по целым часам без дви­жения лежал на постели в своей тюрьме, иногда же на него вдруг находили приступы бешенства: бросался к дверям и бил в них кулаками, изрыгая бешенные проклятия. Нередко вопли помешанного заставляли их в испуге вскакивать среди сна. Такая жизнь, в конце-концов надоела всем, и спутники профессора от души обрадовались, когда ученый об'явил им, что «Молния» вступила в область малых планет, пересекши орбиту Медузы. Теперь, по крайней мере, у них были новые об'екты для наблюдения. Каждый день телескоп Осипова открывал по не­сколько астероидов: после Медузы «Молния» встретила Флору, Ариадну, Гармонию, Мельпомену, Викторию, Зелию, Уран, Гатор, Бавкиду, Ирис и др. Но, в конце-концов, эти планеты как две капли воды похожие одна на другую, надоели всем кроме самого профессора. Поэтому последний был очень приятно удивлен, когда Гонтран однажды начал просить его показать ему Барбару.

— Что это вам вздумалось, Гонтран, — спросила жениха Елена, услышав его просьбу. — Разве Барбара такая замечательная планета?

— Нет, ее диаметр не превышает 50 километров; но вы знаете, почему она так названа?

— Не знаю,

— Обычно женихи подносят невестам цветы в знак своих чувств. Но Петерс, американский астро­ном, нашел это слишком банальным. Влюбившись, в семьдесят восемь лет, в дочь известного оптика Мерца, он стал искать неизвестную еще звезду, ко­торая была-бы достойна носить имя его возлюблен­ной. Через два года он открыл эту планету и дал ей имя Барбары Мерц...

После Барбары «Молния» долго не встречала астероидов, но потом снова они стали попадаться. Осипов открыл в свой телескоп в течение днух-трех дней целые десятки: Эву, Майю, Прозерпину, Люмен, Фриггу, Клофу, Юнону, Брунгильду, Родопу, Помпею, Цереру, Палладу, Летицию, Беллону, Изабеллу, Анти­гону, Аглаю и десятки других.

Наконец, на сорок восьмой день путешествия, последняя из малых планет, Гильда, осталась позади. Пояс в 67 миллионов миль шириною, где тяготеют эти мирки, был пройден, и «Молния» на девяносто миллионов миль удалилась от Марса.

— Гонтран!.. а, Гонтран!.. Вставай-же!.. Пора... Спит животное!.. — будил друга Вячеслав Сломка, стаскивая с него одеяло и толкая в бок кулаком.

— Убирайся, Вячеслав, убирайся!.. За коим чертом я встану?

— Как... Но твоя очередь дежурить в машинной...

— Ох, уж мне эти дежурства — ворчал Фламмарион, садясь на постели, — И зачем они только нужны? Вот уже два месяца не удается мне. поспать как следует ни одной ночи, а между тем за все это время не было решительно ничего, что оправдало-бы наши предосторожности.

— Вот, чудак!.. Да ведь теперь то именно осто­рожность и нужна. Мы находимся всего в полутора миллионах миль от Юпитера и всякая оплошность может быть катастрофой: уклонись «Молния» от своего пути, испортись машина, — и нас со страшной силой бросит на поверхность гигантской планеты.

— Разве притяжение Юпитера может влиять на таком громадном расстоянии, как полтора миллиона миль?

— А ты думал что?.. Притяжение, производимое всяким телом, прямо пропорционально его массе... Масса же Юпитера относится к массе земли также, как размеры апельсина к горошинке. Об'ем Юпитера в 1.239 раз более об'ема Земли, а вес — в 800. Гори­зонтальный диаметр Юпитера в 11 раз длиннее диа­метра нашей родной планеты и равен 141.600 кило­метров, а окружность его по экватору не менее 111.100 миль, что касается вертикальной оси от полюса до полюса, то она на 8.000 километров ко­роче горизонтальной, так что уплощение равняется у Юпитера почти в 1/17.

— Вот странный факт!.. Отчего-же?..

Виновата быстрота вращения Юпитера, он делает полный оборот вокруг своей оси всего в 9 часов. Благодаря такой быстроте вращения, каждая точка экватора Юпитера двигается со скоростью 12 километров в секунду, — в 24 раза стало быть, скорее, чем любая точка земного экватора. Отсюда развитие центробежной силы, развитие настолько значительное, что предмет, весящий на полюсах 12 килограммов, на экваторе Юпитера должен весить не более 11 килограммов.

— Вот, оно, что! А каков вообще вес предметов на Юпитере?

— Конечно, он больше, чем на Земле, в два с половиною раза. Если ты, на Земле весил 70 кило, то на Юпитере будешь весить 175... Понятно, и скорость падения тел здесь иная; брошенный камень на Юпитере в первую секунду пролетит не 4,9 метра, как на Земле, а 12 метров!.. Рассчитай теперь, с какою скоростью упадет «Молния» на поверхность огромной планеты с высоты полутора миллионов миль!.. А пока прощай, я иду спать.

Инженер пожал руку приятеля, бегло осмотрел машину аэроплана и отправился на покой. Остав­шись один, Гонтран недолго думал над его задачей.

— Гм... — пробормотал он, наконец — понятно, что упав с такой высоты, мы даже не разобьемся, а пре­вратимся в пыль, в пар...

Легкий шорох, прервал размышления молодого человека. Он поспешно оглянулся и — увидел перед собой Фаренгейта.

— Вы?.. Это, вы?.. — вскричал он с изумлением. — Этот скотина Вячеслав наверное забыл закрыть дверь каюты, — прибавил он.

Сумасшедший несколько мгновений стоял молча, смотря на Фламмариона воспаленными глазами. Ка­залось, он не ожидал встретить у машины бодрст­вующего противника. Наконец, усмешка искривила его рот, и, оскалив свои желтые зубы, он глухо проскрежетал: — Да, это я, которого вы заперли, словно зверя в клетку, надругались, лишили свободы... Теперь я свободен и могу насладиться мщением... Горе вам, эта ночь будет для вас последней!..

Гонтран решительно не знал, что ему делать.

— Но как вы вышли? — вскричал он.

Американец дико расхохотался.

— И ты думаешь, что ваши запоры могут удер­жать свободного американца?!.. Ха-ха-ха!.. вот уже пятую ночь я прихожу сюда, как только проклятый Сломка уступит тебе свое место у машины, и ты — по обыкновению уснешь, вместо того, чтобы бодрствовать. Тысячу раз я мог задушить тебя во время сна, но это избавило-бы от моей мести остальных, а теперь грозная кара постигнет всех вас!.. Никто не уйдет от гибели, погибну и я, но погибну как Сампсон, среди трупов своих врагов!

Гонтран был вовсе не трусом, но слова сумасшед­шего заставили его вздрогнуть. Неужели они верны, неужели и он, и его невеста, и старый ученый, и Сломка неминуемо должны погибнуть?! И во всем этом будет виновата его собственная непроститель­ная беспечность!..

— Послушайте, сэр Фаренгейт, — начал он, думая подействовать на помешанного силою убеждения, — я согласен, что, вы вправе мстить Осипову, который увлек вас в междупланетные бездны. Но я и мой товарищ Сломка, всегда относились к вам с участием и сочувствием. Не наша вина, что план возвращения на Землю, так прекрасно задуманный нами, не удался. Верьте мне, что рано или поздно я вновь возьмусь за осуществление этого плана, и тогда вы без по­мехи получите возможность увидеть свою родину.

Несколько мгновений американец колебался. Ка­залось, в нем проснулся голос благоразумия. Но, вдруг, бешенство снова исказило черты его лица, и он вскричал хриплым голосом:

— Нет, поздно!.. Я жажду мщения, и никакие обещания, никакие просьбы не отвратят гибели.. Ваш час пробил!..

Безумец бросился к машине. Тут только Гонтран увидел какую-то нить, извивавшуюся между частями механизма и скрывавшуюся во внутренних частях последнего. Вынув из кармана спичку, сумасшедший хотел зажечь эту нить, очевидно, соединенную с зарядом какого-нибудь взрывчатого вещества, кото­рое Фаренгейт достал из лаборатории и, пользуясь сном Фламмариона, положил внутрь машины.

— Остановись, безумец! — закричал похолодевший от ужаса Гонтран, поняв адский план,

Фаренгейт снова захохотал своим ужасным, бе­зумным смехом.

— Помогите, помогите! — закричал Гонтран, бро­саясь на американца.

В тесном пространстве машинной каюты завяза­лась отчаянная борьба. Отчаяние удесятерило силы Фламмариона, он пытался повалить американца на землю. В свою очередь Фаренгейт, с каким-то бешеным воем, бил Гонтрана кулаками, кусал и, даже, старался повалить на земь.

— Помогите, помогите! — продолжал звать Гонтран, чуствуя, что его силы приходят к концу.

За дверями послышались торопливые шаги.

— Проклятие! — заревел Фаренгейт, видя, что мщение готово ускользнуть от него. Собрав все силы, он стряхнул с себя противника и оглушил его ударом кулака.

Когда Сломка, с револьвером в руках, показался у входа, сумасшедший уже смеялся своим ужасным смехом: нитка была зажжена и огонь быстро бежал к тому месту, где находился заряд,

Мигом сообразив в чем дело, инженер застыл от ужаса.

Еще мгновение, и страшный взрыв вдребезги раз­несет «Молнию».

Взрыв действительно раздался, но далеко не такой сильный, как ожидали все: очевидно, по какой причине заряд взорвало не весь.

С бешеным проклятием Фаренгейт бросился впе­ред. Но не успел он сделать и шагу, как шесть вы­стрелов один за другим раздались в тесной каюте, застилая ее дымом. Сумасшедший покачнулся, захри­пел и упал на близ стоявший стул, обливаясь кровью.

— Убит! — вскричал Гонтран, успевший оправиться от удара.

— Сломка поспешно подошел к полулежавшему аме­риканцу.

— Да... шесть ран... одна прямо в сердце!.. — про­говорил он слегка дрогнувшим голосом, закрывая глаза покойника.

— Но об этом потом... Сначала посмотрим, что сделал взрыв.

Друзья осмотрели машину и тут только увидели, от какой опасности спаслись они: десять патронов, — весь запас динамита, захваченный ими на случай с Марса, — были разложены между аккумуляторами. По счастию, из всех их взорвался лишь один, да и то содержавший небольшое количество взрывчатого ве­щества. Два аккумулятора были разбиты, два других слегка попорчены, один электромагнит и ось винта погнулись, но важнейшие части, а главное ли­тиевая стенка — уцелели.

— Гм... работы будет часов на десять, — заключил Сломка, тщательно осмотрев повреждения. Явился на шум и профессор с дочерью.

— Несчастный! — проговорила Елена, выслушав рассказ Гонтрана.

— Борьба за существование, дитя мое! — сказал ей отец. — Постараемся забыть этот печальный факт.

В тот же день несчастного американца похоро­нили. Сломка завернул его тело в парусину и поло­жил в ящик, при помощи которого из «Молнии» вы­брасывались обыкновенно все предметы. Гонтран за­крыл ящик, герметическою крышкой, нажал рычаг, посредством которого открывалось опускное дно ящика, и тело американца понеслось в пустоте, при­тягиваемое каким-то крупным астероидом.

Печальные и задумчивые, присутствовали путеше­ственники при этом. Но положение их было таково, что нельзя было долго бездействовать.

— Пора за работу! — проговорил Сломка. — Поди, помоги мне, Гонтран, починить машину!

— А много нужно вам времени на работу? — тре­вожно спросил профессор.

— Часов десять.

— Как, десять? Но ведь это значит наша ги­бель!

— Почему же, папочка? — испуганно спросила Елена.

— Мы находимся на таком расстоянии от Юпи­тера, что притяжение этой могучей планеты сказы­вается уже, хотя и слабо. «Молния» несомненно при­ближается к Юпитеру. Еще несколько часов, — и она выйдет из потока астероидов, чтобы с прогрессирую­щей быстротой понестись на поверхность этого ги­гантского мира. Тогда ничто не спасет нас от гибели при падении.

— Но атмосфера Юпитера? — возразил Гонтран.

— Ведь она имеет до 160 километров толщины и, кроме того, обладает большой плотностью, прогрессивно возрастающей сверху к низу.

Старый ученый призадумался.

— Вы полагаете, она сыграет роль тормаза и ослабит силу толчка? — обратился он к Фламмариону.

— Понятно. При этом у нас будет та выгода, что мы получим возможность изучить на месте поверх­ность Юпитера, как изучили Венеру и Марс.

— Гм... пожалуй, и ваша правда... Только едва-ли какое либо живое существо может обитать на Юпитере. Примите в рассчет одно то, что последний в пять раз дальше отстоит от Солнца, чем Земля, и вся его громадная поверхность получает не более тридцати шести тысячных того количества солнечного света и тепла, какое получается Землею...

— Ну, довольно разговоров! — бесцеремонно пере­бил Сломка.

— Что будет — увидим, а, пока за работу! И без того потеряли даром массу времени.

Оба приятеля принялись за исправление машины. Между тем опасения Михаила Васильевича начали сбываться: увлекаемая Юпитером, «Молния» вышла из потока астероидов и понеслась в безвоздушном пространстве. С каждою секундой диск планеты рос в своих размерах. Скоро Осипов разглядел и спут­ников Юпитера: Ио, Европу, Ганимеда и Каллисто. Обладая весьма почтенными размерами, — их диаметры имеют 3.800, 3.400, 5.800 и 4,400 километров, — они казались, однако, мелкими звездочками в сравнении с самой планетой-гигантом. Даже Ганимед, размеры которого вдвое больше размеров Меркурия, не вы­держивал никакого сравнения с последней.

Все было готово к тому, чтобы встретить удар «Молнии» о почву огромной планеты. Пущенная во весь ход машина вращала винт назад. Путешествен­ники, забравшись в эластические гамаки, с замира­нием сердца ждали, когда аэроплан коснется поверх­ности Юпитера. Всех занимала одна мысль: в со­стоянии ли винт, во время прохождения «Молнии» через слой атмосферы, настолько задержать падение воздушного судна, чтобы столкновение последнего с планетой не имело гибельных последствий для его пассажиров. Но вдруг почувствовался легкий толчок, а затем и температура в каюте быстро поднялась.

— Мы вступили в пояс атмосферы Юпитера, — тихо заметил Михаил Васильевич. — Приготовьтесь!

Настали томительные моменты напряженного ожи­дания. С бьющимся сердцем все ждали гибельного удара. Но время проходило, а столкновения не было.

— Да что за чорт! — прервал, наконец, молчание Сломка, взглянув на часы, — Сколько времени, про­фессор, нужно по вашим вычислениям «Молнии» чтобы пролететь атмосферу Юпитера?

— Двадцать минут.

— Прошло между тем полчаса. Уже десять ми­нут тому назад мы должны были или высадиться на поверхность Юпитера, или отправиться в небытие. Неужели мои часы неверны?

— Нет, и по моим часам выходит то же, — ото­звалась Елена, вынимая свои маленькие часики.

— Странно!

Сломка быстро выскочил из гамака и, не обращая внимания на предостережения Гонтрана, подбежал к окну.

— А, знаете что? — проговорил он. — Ведь мы оста­новились.

— Как, остановились?! Где?!

— В воздухе.

Старый ученый и Гонтран в свою очередь подбе­жали к окнам и убедились, что «Молния» действи­тельно неподвижно висела в атмосфере Юпитера, не двигаясь ни вверх, ни вниз.

— Вот удивительная вещь! — воскликнул Гонтран.

— Ничего удивительного, — возразил тот: — оче­видно, атмосфера Юпитера в своих нижних частях настолько плотна, что наша «Молния» является здесь не аэропланом, а настоящим аэростатом, или воздухоплавательным аппаратом легче воздуха.

— Но что же нам делать?

Не успел инженер ответить на этот вопрос, как чудное зрелище приковало к себе его внимание. Окру­жавшие «Молнию» густые облака, вдруг рассеялись, и перед глазами путешественников развернулась по­верхность Юпитера во всей своей дикой, первоздан­ной красоте. Не успевшая еще застыть, кора планеты колебалась под напором подземных сил, как море в бурю. Тысячи вулканов извергали из своих кратеров тучи пепла, искр и огненно-жидкой лавы. Рядом с ними многочисленные гейзеры били фонтанами горя­чей воды и пара. Повсюду виднелись то кипящие озера, бурлившие подобно громадным котлам, то це­лые океаны лавы, горевшие кровавым пламенем.

— Ну, — заметил Сломка, — счастливы мы, что «Молнию» не занесло в этот ад!..

Путешественники не отрывали глаз от грандиозного зрелища, пока их внимание не было отвлечено новым переворотом, на этот раз имевшим место в атмосфере. Словно по мановению чьей-то могучей руки, окружающие облака вдруг сгустились в темные тучи, окружили «Молнию», закрутились и бешено понеслись вперед. Подхваченное ураганом, воздушное судно вертелось, прыгало, скакало, подобно щепке на волнах бушующего моря. Пассажиры принуждены были вновь спасаться в свои гамаки.

— Вот так буря! — промолвил Гонтран.

— Да, здесь ураганы не чета земным, — отозвался Михаил Васильевич.

— Трувело, ваш соотечественник, наблюдал од­нажды подобное явление и на основании перемещения облачных пятен на диске планеты заключил, что ураган двигался со скоростью 178.000 километров в час — добавил старый ученый.

— Любопытно было бы знать, с какою скоростью и куда теперь нас несет, — проговорил Сломка и, вы­бравшись из гамака, стал пробираться к окну, цеп­ляясь за стенки каюты. Здесь, употребляя величайшие усилия, чтобы удержаться на одном месте, он достал инструменты и произвел необходимые наблюдения..

— Две с половиною тысячи километров в минуту! — крикнул он своим спутникам, бросаясь обратно в гамак.

— Славный ход! — отозвался Гонтран.

Вдруг «Молния» очутилась среди густого мрака, озаряемого лишь пламенем вулканов.

— Это еще что такое? — воскликнула Елена.

— Не пугайся, дитя мое: нас просто перенесло из освещенного полушария Юпитера в неосвещен­ное, — успокоил ее отец.

Несколько минут царило молчание.

— Да скоро-ли конец всему этому?! — вдруг раз­драженно вскричал Гонтрам. — У меня от этой прок­лятой качки начинается морская болезнь!.. О чем ты задумался, Вячеслав?

— Я?.. Я думаю, нельзя-ли нам опять попасть в поток астероидов и продолжать свой путь.

— Разве это возможно?

— Мне кажется, да: смотри, с какой быстротой мчит нас ураган, несмотря на то, что винт действует в обратную сторону. Если же пустить «Молнию» по течению воздушного потока, то получится такая страшная сила, которая в состоянии выбросить нас из атмосферы Юпитера и по инерции домчать до границ астероидного потока. Прибавьте к тому, что теперь кругом нас царствует жара, не менее 50° Цельзия, и сила действия наших электрических машин должна поэтому возрасти...

— Нет, нет, — настаивал профессор. — Я так давно, так горячо мечтал увидеть вблизи этого исполина среди планет, этот волшебный мир...

: — А я повторяю, — возвысил голос инженер, раздраженный упрямством старика, — что нам надобно скорее выбраться отсюда. Чего ждать нам здесь? На почву Юпитера ступить мы не можем, да это было-бы, кроме того, чистым безумием. Что же остается? Носиться в атмосфере с облаками, пока все наши запасы не истощатся?.. Благодарю покорно, я не желаю умирать с голоду.

— Я совершенно согласен с Вячеславом, — отоз­вался Гонтран.

— И я, — присоединилась Елена. — Сломка безус­ловно прав: нам нельзя здесь оставаться... Полетим дальше... Может быть, Сатурн окажется гостеприим­нее Юпитера, и мы будет иметь возможность на его поверхности пополнить наши запасы.

— Но Юпитер... — пробовал спорить старик.

Однако его никто не слушал. Инженер выскочил из спасательного гамака, и на каждом шагу рискуя сломать себе голову, пробрался в машинную, где, к счастию, все оказалось в целости и порядке. Мигом машина была пущена вперед, и аэроплан с удвоенной быстротой помчался по направлению воздушного потока, удаляясь от планеты по каса­тельной линии.

Через несколько минут толчки прекратились, и термометр стал быстро падать.

— Можете выйти из гамаков, — заявил инженер, появляясь в общей зале, — мы оставили атмосферу Юпитера и теперь несемся опять в безвоздушном пространстве.

Гонтран и Елена, с удовольствием потягиваясь, прошлись по каюте; что касается Михаила Василье­вича, то он поспешно кинулся к своему телескопу и с жадностью начал наблюдать быстро уменьшав­шийся в своих размерах диск Юпитера,

— А что, — усумнился Гонтран, — если мы не до­летим до астероидного потока?

Сломка пожал плечами.

— Понятно, придется опять лететь на Юпитер. Но я думаю, сила «Молнии» совершенно достаточна... Да вот мы и в пределах потока!

Действительно, перед окнами аэроплана мелькали мелкие и крупные болиды и облака космической пыли.

— Пойду переменить курс! — проговорил инженер, отправляясь к машине.

Вскоре «Молния» понеслась по течению метеорного потока с прежнею скоростью — 180.000 миль в день. Для ее пассажиров вновь потянулись скучные однообразные дни. Еще Михаил Васильевич находил себе занятие, наблюдая сначала Юпитер, исчезавший позади, потом Сатурн, серебряный диск которого все ярче и ярче сверкал впереди. За то его спутники не знали как им убить время, занять его чем-нибудь. Сломка вздумал для развлечения читать Гонтрану и Елене лекции о Сатурне.

Инженер был превосходный лектор, и хотя Гонтран слушал его лишь краем уха, однако успел по­черпнуть массу сведений из его об'яснений, о таких фактах, с которыми раньше он был совершенно не­знаком. Он узнал, что знаменитые кольца Сатурна, открытие которых приписывают то Галилею, то Гюйгенсу, были известны еще древним ассирианам, о чем свидетельствует недавно найденное на развалинах Ниневии изображение бога Нисроха (ассирийского Сатурна), окруженное кольцом, узнал он, далее, что Сатурн со своими восемью лунами образует настоя­щую систему, — что орбита этой планеты имеет 720 миллионов в диаметре, а длиною достигает 2 миллиардов 215 миллионов миль, — что это огромное пространство Сатурн пробегает в 29 лет 67 ток, — что, находясь в перигелии, он на 40 миллионов миль ближе к Солнцу, чем находясь в афелии, что об'ем его почти равен об'ему Юпитера и в 920 раз больше об'ема Земли. Но всего более поразила Гонтрана громадная разница между горизонтальным диаметром Сатурна и длиною его вертикальной оси, из которых первый равен 30.500 милям, тогда как вторая — только 27.450.

— Отчего зависит такая разница? — перебил он рассказчика.

— От сильного действия на экваторе центро­бежной силы. Ведь Сатурн, несмотря на свой гро­мадный об'ем, совершает полный оборот вокруг своей оси всего в 10 часов 16 минут.

— Стало быть, год на Сатурне состоит?..

— ...Из 25.215 дней.

Далее Сломка об'яснил, что ось вращения Са­турна наклонена к эклиптике на 25° 42', т.-е. почти на такой же угол, как и земная ось, отчего времена года на Сатурне вполне соответствуют земным, — что эта планета несомненно окружена слоем атмос­феры, — что напротив, кольца Сатурна атмосферы, повидимому, не имеют, и т. п.

Гонтран и Елена, слушая эти об'яснения, время от времени безмолвно перекидывались нежными взглядами, которые были красноречивее самых бле­стящих тирад импровизированного профессора.

Несколько долгих недель прошло уже с тех пор, как «Молния» оставила атмосферу Юпитера и, вместе с мириадами астероидов, понеслась к Сатурну. Михаил Васильевич, едва встав с постели, усаживался около телескопа и не отрывался от него. Гонтран все время шептался с невестой, страстно желая в душе, чтобы это тягостное путешествие наконец прекратилось. Сломке приходилось хуже всего. Пы­тался он составлять курс механики, но дело остано­вилось за неимением под рукою необходимых по­собий.

Наконец Сатурн приблизился настолько, что его серебряный диск казался вдвое более, чем диск Луны, видимый с Земли.

В одно прекрасное утро инженер обратился к своим спутникам с предложением собрать гене­ральный совет для выяснения некоторых важных вопросов.

Предложение Сломки немедленно было приведено в исполнение.

— Вот уже несколько месяцев, — начал он, — как мы покинули гостеприимную почву Марса и скитаемся в межпланетной пустыне. Как вы помните, мы за­паслись таким количеством жидкого кислорода и пи­тательных веществ, что их хватит на полгода. Бла­годаря печальной смерти Фаренгейта, этих запасов хватит на более продолжительный срок. Проверяя их вчера, я нашел, что мы израсходовали не более двух третей их. Остающейся трети, при некоторой эко­номии, будет достаточно еще на три месяца. Но, к сожалению, нам необходим не один кислород, и не одна пища: нам необходим еще запас той могу­чей силы, которая двигает наш аэроплан, согревает и освещает его, — я говорю об электричестве. И вот его то запас у нас приходит к концу: нам хватит его не больше, как на пятнадцать дней...

Сломка приостановился и довольным взглядом обвел аудиторию, словно он сообщал ей самые от­радные известия.

— К делу! К деду! — нетерпеливо проговорил профессор.

— Сию минуту, Михаил Васильевич... Итак, — продолжал инженер еще торжественнее, — через две недели «Молния» превратится в инертную, холодную, мрачную массу, а всех ее пассажиров ждет верная смерть. До сих пор мы были беспечны относительно будущего и очертя голову неслись, куда только можно. Теперь подобный образ действий был бы слишком рискованным... Я знаю, что между нами найдутся, может быть, личности, — тут оратор скосил глаза на старого ученого, — которые захотят, ми­новав Сатурн, продолжать путь далее, к Урану, Нептуну, даже за пределы солнечной системы. Ввиду этого я и считаю нужным заявить, что подобное предприятие было-бы безумием.

Сломка поклонился слушателям и замолчал.

— Но что же нам в таком случае делать? — спро­сила инженера Елена,

— Исход только один: необходимо, добравшись до Сатурна, высадиться на нем, благо есть слабая надежда, что пребывание на этой планете для нас возможно, — пополнить запасы электрической энергии, кислорода и питательных веществ, а потом подумать о возвращении на Землю.

На лице Гонтрана и Елены выразилось полное сочувствие плану Сломки.

Но старый ученый сидел весь красный от гнева.

— Нет-с, этого не будет! — крикнул он наконец, вскакивая со своего места. — Этого не будет-с! Понимаете вы?.. Мы высадимся, пожалуй, на поверхность Сатурна, но затем отправимся не на Землю, а на Уран.

— И на Нептун? — насмешливо спросил Сломка.

— Но послушайте, Михаил Васильевич, — заговорил Гонтран, — ведь Уран находится в 700 миллио­нах миль от Солнца, а Нептун — в миллиарде 850 мил­лионах...

— Так что же?

— Сколько времени мы потратим на это путе­шествие! Ведь наша «Молния» не в состоянии будет вместить достаточного количества запасов!

— Вздор! Вздор! — запальчиво твердил старик.

— Наконец, когда же кончится эта бесконечная поездка, если мы будем шагать с планеты на пла­нету?.. Да что я говорю о планетах, — вы наверно захотите, попасть за пределы планетного мира!.. И каким способом удастся нам возвратиться оттуда на Землю?

— Способ наверное найдется...

— «Наверное»!.. Это одно предположение... И когда именно мы возвратимся: если это случится лет через пятьдесят, когда и я, и Елена будем дрях­лыми стариками...

Но Михаил Васильевич уже не слушал Фламмариона. Бормоча сквозь зубы ругательства, он бро­сился вон из каюты, громко хлопнув дверью.

— Нет, дорогая моя, — обратился рассерженный Гонтран к своей невесте, — твой отец прямо невоз­можный человек.

— Успокойся, успокойся, — Гонтран, — кротко воз­разила ему девушка. — Что же станешь делать, если у него такой характер... Будем надеяться на счастли­вый случай.

— Да, — вздохнул со своей стороны Сломка, — это действительно единственная надежда. А пока не бу­дем упускать, случая высадиться на поверхность Са­турна.

Прошло еще несколько дней, старый ученый не переставал дуться на всех своих спутников, не иск­лючая и дочери. «Молния» между тем настолько приблизилась к Сатурну, что даже простым глазом можно было видеть загадочные кольца этой пла­неты и ее восемь спутников: Мимаса, Фетиду, Энкелада, Диона, Рею, Титана, Гипериона и Яфета. Эти кольца и луны, в их разнообразнейших фазах, пред­ставляли такое волшебное зрелище, что даже влюб­ленные принялись наблюдать их, поминутно обра­щаясь за объяснениями к всеведующему Сломке.

— Вячеслав, как ты думаешь, из чего состоят эти кольца? — спрашивал Гонт-ран.

— Не могу тебе сказать наверное. Всего правдо­подобнее, что они состоят из отдельных телец, на­столько сближенных между собой, что кажется, буд­то они образуют одну плотную массу.

— Они неподвижны, эти кольца?

— О нет, они вращаются даже быстрее, чем сама планета.

— А как они образовались?

— Очень просто; когда жидкая масса еще не­остывшей планеты начинает вращаться вокруг своей оси, то на экваторе ее развивается значительная центробежная сила. Благодаря этой силе, от эква­тора планеты и отрываются кольца материи, кото­рые затем дробятся на отдельные части, эти части в силу законов тяготения, группируются в одно шарообразное тело, и таким образом получается спутник планеты.

— Почему же отделившиеся от Сатурна кольца не превратились в шарообразные тела, а так и остались кольцами?

— Причина здесь кроется в том, что образовав­шиеся ранее восемь спутников мешают своим притяжением группировке частей, из которых состоят кольца и шары.

— А, смотри-ка, Вячеслав, — заметил Гонтран,— мне кажется, что темная сторона колец тоже све­тится, хотя она и не освещена Солнцем.

— Совершенно верно; и земные астрономы имели случай заметить эту фосфоресценцию колец Са­турна...

«Молния» настолько приблизилась к Сатурну, что их отделяло не более двух миллионов миль. Путе­шественники начали уже готовиться к высадке на поверхность удивительной планеты, как вдруг неожиданный случай перевернул вверх дном все их планы.

Рано утром Сломка и Гонтран только что встали и вышли в общую залу, как заметили, что старый учёный, сидевший, по обыкновению, у своего теле­скопа, находится в крайней ажитации. По временам он оставлял окуляр телескопа и принимался тороп­ливо набрасывать на страницах своей записной книжки ряды цифр.

— Что с вами, профессор? — спросил заинтересо­ванный Сломка.

— Что со мной? Пожалуйте сюда, к телескопу!

Оба приятеля приблизились.

— Смотрите вот сюда, на созвездие Кассиопеи!

В качестве патентованного астронома Гонтран пер­вый взглянул в инструмент.

— Видите? Видите!? — кричал Осипов, размахивая руками.

— Д-да... вижу... — бормотал Гонтран, ровно ни­чего не заметивший, да и не могший заметить, так как он навел телескоп не на Кассиопею, а на Ориона.

— Новая звезда-с!

— Покажите-ка и мне! — заинтересовался Сломка. Инженер долго смотрел в телескоп, наконец в недоумении пожал плечами.

— Гм... странно! — пробормотал он. — Действи­тельно какое-то новое небесное тело. Но вот во­прос: звезда-ли это?

— А что же по вашему?

— Гм... не знаю. Мне кажется, надо подольше наблюдать это тело, приблизиться к нему и тогда...

Старый ученый пожав плечами, снова углубился в созерцание загадочного тела, а молодые люди втроем стали любоваться видом Сатурна.

Вдруг громкое восклицание Михаила Васильевича заставило их обернуться. Старый ученый был вне себя от изумления,

— Это не звезда! Это не звезда! — воскликнул он, задыхаясь от волнения. — Это комета или, лучше сказать, обломок кометы... и знаете какой?

Гонтран снова подбежал к телескопу и, взглянув в него, в свою очередь изумился.

— Господи, да ведь это Шарп!

— Ты с ума сошел! — не поверил инженер.

— Смотри сам!

Сломка принялся наблюдать новооткрытое тело и увидел пред собой неправильной формы астероид, имевший около двух километров длины. На одном конце этого астероида виднелось блестящее пятно, которое при ближайшем исследовании оказывалось ничем иным, как вагоном гранатой, оставленным на поверхности кометы Туттля...

— Вот необыкновенный случай, — прервал, нако­нец, молчание Сломка.

— Да, случай редкий, хотя далеко не единствен­ный, — отозвался старым ученый: — в 1846 году тоже случилось с кометой Биэлы: она разорвалась на две части. Подобная же катастрофа, очевидно, произо­шла с кометой Туттля,

— А как вы думаете, профессор, — если Шарп попал на этот осколок, может он остаться в живых?

Старый ученый на мгновение задумался.

— Отчего же? — проговорил он, — Атмосфера на этом клочке кометной почвы все-таки есть, хотя разумеется, и очень разреженная. Запасов у Шарпа правда, почти не осталось, но ведь это — человек далеко недюжинный, опытный, энергичный и при­том ученый. Весьма вероятно, что он нашел сред­ства поддерживать свое существование.

— Откуда она теперь летит и куда направляется? — спросил Гонтран.

— Это надо определить, — отвечал профессор.

Но Сломка уже занялся этим. Его карандаш про­ворно бегал по страницам записной книжки.

— Ну что, Вячеслав?

— Подожди, сейчас кончу... Так... Теперь готово... Ну-с, по моему оказывается, что осколок, на котором летит Шарп, двигается со скоростью 500 метров в секунду, что направляется ом Урана и держит путь к Солнцу, причем в своем полете он должен перерезать земную орбиту, невдалеке от нашей родной планеты.

— Он летит на Землю?! — воскликнул Гонтран.

— Да.

— Вот прекрасный случай покончить с этим проклятым путешествием! — мелькнуло у Гонтрана. — Но как сделать это? Как уломать старика?! Ага, нашел!..

— Послушайте, дорогой профессор, — вскричал Гонтран с притворным волнением хватая старика за руку. — Но ведь это невозможно!.. Этому надо помешать!

— Что такое?! Чему, мой друг? — изумленно спросил старик,

— Вы слышали? Вячеслав говорит, что Шарп направляется к Земле!

— Ну, что же, — скатертью дорога!

— Что вы говорите, подумайте! — воскликнул трагически Гонтран. — Но ведь этот клоун, первым явится на Землю и присвоит себе приоритет вели­кого путешествия в неведомые миры!.. Он оповестит всю Землю, всех астрономов, все ученые общества о своих открытиях!.. Его имя, а не ваше будет бессмертно!...

Старый ученый совершенно растерялся.

— Ах, я об этом и не подумал! — простонал он, хватая себя за голову. — Что же делать, что же делать?.. Неужели все наши труды, все опасности пропадут даром?!

— Необходимо задержать Шарпа, — проговорил Фламмарион.

— Но как же это устроить?.. Придумайте, друг мой! — вскричал Михаил Васильевич, хватая Гонтрана за руку.

— Очень просто: мы высадимся на астероид и овладеем Шарпом.

— А это возможно?

— И весьма легко, — выступил Сломка, — только надо поторопиться иначе будет поздно.

Михаил Васильевич с минуту подумал.

— Да, — вымолвил он, наконец, решительно, — будь там, что будет, а сначала нам следует задержать Шарпа... Я рассчитываю на вашу помощь, — при­бавил он, обращаясь к обоим друзьям.

— Вячеслав идем скорей в машинную! — восклик­нул Гонтран.

Приятели вышли из каюты и, едва затворили за собою двери, как дружно расхохотались.

— Вот он, счастливый-то случай! — воскликнул Гонтран. — Теперь надеюсь, мы помчимся на Землю!

— Молодец, Гонтран: урезонил старца! — отвечал Сломка. — Одного только я боюсь, если вдруг вместо Шарпа мы найдем его труп, — не вздумал-бы старик бросить астероид и вновь продолжать на «Молнии» путь к Сатурну.

— Ну вот!.. Кто же нам мешает испортить у «Молнии» машину? Тогда он поневоле принужден будет сидеть на кометном осколке. А починить ма­шину ты постараешься как раз к тому времени, когда астероид будет пролетать около Земли,

— И то дело!

Приятели вошли в машинную, Сломка стал у окна, чтобы управлять ходом воздушного судна, а Гонтран — принял на себя обязанности машиниста.

Обломок кометы был уже недалеко. Он мчался прямо на «Молнию». Мелкие астероиды метеорного потока, встречаясь с этой массой, разбивались от толчка в пыль.

— Гм... — пробормотал Сломка. — Всего безопаснее нам будет взять немного в сторону, а потом пойти наперерез... Уменьши-ка ход, Гонтран!

Гонтран выполнил команду, а Сломка направил «Молнию» в сторону и стал ожидать, когда кометный обломок поровняется с нею.

Прошло несколько минут.

— Теперь пора! — вскричал инженер. — Гонтран, прибавь ходу!

«Молния» полетела наперерез астероиду и Сломка верно рассчитал время, — аэроплан должен был прис­тать как раз к боковой стороне последнего. К нес­частью, наши механики не соразмерили быстроты хода.

Видя, что воздушное судно несется слишком быстро, инженер скомандовал задний ход, но было уже поздно. «Молния» с размаху врезалась носом в массу астероида. Послышался страшный треск, и ужасный толчек сбил их с ног.

Шарп сильно расшибся при падении с значитель­ной высоты и долго пролежал в глубоком обмороке. Наконец сознание вернулось к нему, он приподнялся и некоторое время с удивлением осматривался кругом, спрашивая себя, каким образом очутился он попрежнему среди кометной пустыни, вместо чтобы лететь на аэростате?!. Вдруг он припомнил все, и бешеная ярость овладела им. Забыв о тяжких ушибах, Шарп вскочил на ноги и, грозя кулаком, разразился проклятиями по адресу Фаренгейта и Осипова.

Наконец бешенство улеглось, и несчастный немец задумался над своею участью. Что ждет его в этих бесплодных пустынях?! Конечно, верная гибель, мед­ленная, мучительная, неизбежная смерть...

И в голове астронома один за другим зароились планы возвращения на Землю, новых открытий, мести Осипову...

Этот несчастный, покинутый, обреченный на вер­ную гибель, человек думал не столько о своем соб­ственном спасении, сколько о жестокой мести!

В конце концов, рассудок вступил в свои права, а инстинкт самосохранения напомнил Шарпу о его ужасном положении. Отложив несбыточные мечты, кометный Робинзон первым делом занялся поверкою тех средств к поддержанию жизни, какие оставались в его распоряжении.

Прежде всего — пища. На почве Меркуриального острова водились две породы живых существ: птицы и нечто вроде наших зайцев. Отыскав книгу, в кото­рой Елена записывала израсходованную провизию, Шарп убедился, что в данную минуту на острове должно оставаться в живых 53 представителя перна­того царства и 29 зайцев, жестянка питательного экстракта и почти полная бочка дистиллированной воды, Шарп ободрился, видя, что страшный призрак голодной смерти грозит ему лишь издалека.

Еще более обрадовался кометный Робинзон, когда он осмотрел вещи, оставленные Осиновым. Отправ­ляясь в воздушное путешествие, старый ученый, чтобы не отягощать слишком аэростата, принужден был захватить с собою лишь самое необходимое. Все приборы: большой телескоп, секстант, астролябия и т. п., вся химическая лаборатория, вся библиотека Осипова, большая часть гардероба и хозяйства путешественников, — все это осталось на комете и посту­пило в распоряжение Шарпа.

— Ого, — произнес последний, окончив осмотр и с довольным видом потирая себе руки, — мы еще по­живем!.. и порядочно!.. Да, почтенный коллега, Теодора Шарпа не так-то легко сплавить!..

И Шарп преспокойно зажил в вагоне — гранате, занимаясь то астрономическими наблюдениями, то чтением книг из библиотеки Осипова, то химичес­кими работами в лаборатории, с целью приготовления пищевого экстракта. Одиночество его нисколько не тревожило, напротив, Шарп даже радовался, что ему пришлось жить анахоретом.

Тем временем комета продолжала свой путь в пределах солнечной системы. Когда страшный ураган уносил Михаила Васильевича к южному полюсу Марса, Шарп пересекал пояс тяготения малых планет и приближался к Юпитеру. Он предвкушал уже удовольствие созерцать вблизи поверхность гигантской планеты, как вдруг разразилась катаст­рофа, едва не стоившая жизни кометному Робинзону. В то время, как комета Туттля проходила через свой афелий, сильный солнечный жар произвел глубокие изменения в ее массе. Элементы, образовавшие последнюю, подверглись значительной диссоциации, сцепление их между собою ослабилось, и в результате комета Туттля испытала участь кометы Биэлы, лишь только на нее подействовала могучая притя­гательная сила Юпитера.

Это случилось ночью. Утомленный беспрерывными телескопическими наблюдениями, Шарп только что расположился на отдых и успел заснуть, как вдруг странный гул заставил его вскочить с постели. Гул продолжался, то усиливаясь и походя на раскаты грома, то замирал и сменялся мертвою тишиною. Шарп решил выйти из вагона, чтобы узнать, в чем дело, но в этот момент раздался новый оглуши­тельный удар, почва заколебалась под его ногами, и он упал, сильно ударившись головой о металли­ческий порог вагонной дверцы...

На утро астроном очнулся от обморока и почув­ствовал, что голова его вся мокра. Он попробовал рукою, — оказалась кровь, обильно струившаяся из разбитого виска. Опасаясь истечь кровью, раненый собрал все силы, поднялся на ноги и, шатаясь, побрел в лабораторию, служившую вместе с тем и аптекой. Здесь он прежде всего подкрепил свой ослабевший организм доброю дозою коньяку, потом обмыл рану, сделал перевязку и лег в постель.

Через час Шарп почувствовал себя настолько хорошо, что мог встать с постели и, опираясь на палку, выйти из вагона. Тут он впервые почувствовал какую-то странную легкость во всех членах. Без малейшего усилия он, казалось, не шел, а летел. Что за чудо?! — подумал про себя астроном. Очевидно, ночное землетрясение не прошло без последствий...

Крик удивления прервал его думы: случайно бро­сив взгляд на то место, где прежде поднимались огромные деревья меркуриального леса, Шарп увидел их не более десятка: все остальные куда-то исчезли... Изумлений ученый бросился к этому месту, и скоро ему стало понятным, отчего зависело ночное земле­трясение: очевидно, под влиянием притяжения Юпи­тера, комета разорвалась на несколько кусков, из которых одни упали на поверхность гигантской планеты, другие превратились в метеорную пыль, а тот, на котором находился вагон-граната, с удвоенной быстротой понесся по совершенней иной дороге.

Шарп направился к телескопу, чтобы взглянуть, где находится Юпитер; к величайшему его горю кометный обломок удалялся от последнего, и диск огромной планеты с каждою минутою уменьшался в размерах. Но вычислив новый путь кометы, ученый увидел, что он стал гораздо короче прежнего, — что комета дол­жна пройти, невдалеке от Урана, потом миновать Нептун и, обогнув последний, мимо Сатурна пройти прямо к Земле. Таким образом Шарпу предстояло всего через несколько месяцев возвратиться на род­ную планету, предварительно увидев загадочные миры Урана, Нептуна и Сатурна, Эта перспектива с лихвою искупала утраченную возможность наблюдать Юпитер, и Шарп не мог удержаться от злорадного чувства при мысли, что его соперник Осипов будет сидеть нa Марсе в то время, как сам он увидит целый ряд неведомых миров и, в конце концов, с торжеством возвратится на Землю,

— Эге, коллега, — с улыбкою говорил астроном, мысленно обращаясь к Михаилу Васильевичу, — по­смотрим теперь, чья возмет...

С этого дня все опасения кометного Робинзона относительно ожидающей его участи рассеялись, и он стал спокойно выжидать, когда кометный осколок достаточно приблизится к огромной массе Урана.

Известно, что астрономический кругозор древних был, сравнительно с нынешним, очень узок. Вплоть до XVIII века Сатурн был теми Геркулессовыми столбами, дальше которых не шла человеческая мысль. Лишь в конце этого века Вильям Гершель сделал первую гениальную попытку расширить пределы вселенной, указав, что в 733 миллионах миль от Солнца нахо­дится новая, доселе неизвестная планета, которую он окрестил именем Урана. С тех пор целый ряд выдающиеся астрономов посвятил свои труды иссле­дованию планеты Гершеля. Однако, вследствие значительной отдаленности Урана от Земли эта планета до последнего времени оставалась далеко неполно изученою. Вот почему Шарп сгорал желанием поближе увидеть поверхность Урана, чтобы иметь возможность проверить и дополнить существующие данные относительно этой планеты.

И эта возможность вскоре представилась. Комет­ный осколок пролетел не более, как в десяти мил­лионах миль от Урана, — расстояние незначительное, если принять в расчет, что Шарп имел в своем ра­споряжении довольно сильный телескоп. Астроном начал с определения размеров Урана. Оказалось, что диаметр последнего равен 53.000 километров, т. е. стало быть, равен сумме диаметров четырех нижних планет: Венеры, Марса, Меркурия и Земли. Затем он перешел к изучению спутников Урана и вычислил,, что центр Ариэля отстоит от центра главной планеты на 49.000, Титании — на 112.000 и Оберона — на 150.000, а время обращения их вокруг Урана равно: 2 дням 12 часам 29 минутам и 21 секунде, 3 часам 28 минутам 7 секундам, 8 дням 56 минутам 26 секундам и 13 дням 11 часам 6 мин. 55 секундам. Что касается величины спутников, то наименьшим из них оказался Ариэль диаметр кото­рого не более 500 километров, а наибольшим — Оберон, с диаметром в 1.200 километров.

Много и других интересных данных относительно Урана удалось получить Шарпу. Он вычислил, что ближайшее расстояние этой планеты от Солнца, ее перигелий — равен 675 мил. миль, дальнейшее или афе­лий — 742 мил., а среднее — 710 мил., — что свою огром­ную орбиту Уран пробегает в 40.668 земных суток, делая 144700 миль в сутки, — что солнечной теплоты Уран получает в 390 раз меньше, чем Земля, — что эта планета одета атмосферою, состоящей из газов, не встречающихся у нас, — что сутки на Уране рав­няются всего 10 часам 40 минутам и 58 секундам, что ось его наклонена к плоскости эклиптики не на 29°, как ось Земли, а на 76°, и т. д. и т. д.

Несколько дней Шарп только и делал, что зани­мался этими вычислениями и наблюдениями; он почти не спал, ел на ходу, — словом боялся потерять даром хотя одну минуту драгоценного времени. Тем не менее его наблюдения были еще далеко не закончены, как обломок кометы уже промчался мимо Урана, далеко оставив его за собой. Астроном испытывал неподдельное горе, видя, что исследование огромной планеты становится все более и более затруднитель­ным. Скоро, однако, он утешился, когда на горизонте засиял Нептун, планета еще более загадочная, еще болee достойная изучения. Шарп приготовился напрячь все свои силы, чтобы исследовать таинственный мир. Но дни его уже были сочтены...

Однажды, просидев, по обыкновению, всю ночь около телескопа, астроном почувствовал, что с ним творится что-то неладное: голова его горела, в висках било точно молотами, по всему телу пробегала дрожь.

— Неужели я серьезно болен? — с испугом спро­сил себя он.

Заболеть в одиночестве, без ухода, без лечения, без присмотра, — это значило погибнуть... Погибнуть в безвестности, накануне торжества, не дождавшись заслуженной славы, заслуженного бессмертия!..

Эта мысль ужаснула Шарпа, и он поспешил в вагон, чтобы достать необходимые лекарства. Но лекарства не помогли. К вечеру состояние астронома ухудшилось настолько, что он уже не мог вставать с постели...

Долго длилась мучительная болезнь. Долго крепкая натура Шарпа сопротивлялась ее губительному дей­ствию. Наконец последовал поворот к худшему: болезнь усилилась и больной впал в беспамятство и бред. Фантастические образы и картины, в которых воплотились воспоминания, прошедшего и планы бу­дущего, роем пронеслись в воспаленном мозгу Шарпа, сменяя друг друга с быстротою калейдоскопа. Ему грезилась то дочь его соперника, так безжалостно покинутая им на верную смерть, то Фаренгейт — в виде страшного чудовища, готового пожрать его, то Осипов — торжествующий, победоносный, попирающий его ногами, — и больной метался в постели, вскакивал, прятался по углам каюты, звал на помощь. Иногда эти кошмары сменялись другими, совершенно проти­воположными; больному грезилось его триумфальное возвращение на Землю, всеобщее поклонение ученого мира, блестящий ореол, окружающий его имя, слава и бессмертие...

Так прошло около двух суток. Наконец началась предсмертная агония. Совершенно обессиленный, ис­худалый как скелет, походя более на мертвеца, чем на живого человека, лежал Шарп на своем смертном одре. Сердце уже едва билось, хриплый свист выры­вался из груди, даже мозг перестал работать, и мысль утопала в оцепенелом забытьи.

Когда «Молния» врезалась в массу кометного ос­колка, тот, которого преследовали ее пассажиры, уже давно был холодным трупом.

— Ах, черт возьми, да я еще жив! — раздалось восклицание, нарушившее гробовую тишину, царившую внутри «Молнии» после ее столкновения с кометным осколком.

С этими словами Сломка хотел подняться с пола каюты, на котором лежал, но тотчас же опустился назад, с криком боли.

— Я весь разбит, словно получил пятьсот палок! — пробормотал он. — И какая адская темнота... Я ничего не вижу под самым носом!...

Сломка начал шарить по карманам и в одном из них отыскал коробочку спичек. Зажгя спичку инженер заметил, что все поломано, разбито, раз­бросано, а на полу, в разных местах, без движения тела Михаила Васильевича, его дочери и Гонтрана.

— Неужели они мертвы?! — с ужасом подумал Сломка. — Неужели я один уцелел в этой могиле?!

Превозмогая боль, инженер пополз к тому месту, где лежали его спутники. Первым попалось ему тело старого ученого. Сломка ощупал его пульс: сердце билось, хотя и слабо.

— Михаил Васильевну!.. Профессор!.. — крикнул инженер, тормоша старика.

Но тот не приходил в сознание. Тогда Сломка, оставив его, пополз к Гонтрану и его невесте и с величайшею радостью заметил, что жизнь еще теп­лится в их телах, скованных обмороком.

— Как ни думай, а придется достать хоть воды, — рассуждал Сломка.

Он собрал все свои силы, встал и, прихрамывая, по­шел в то отделение «Молнии», где хранилась вода. Пов­сюду где он ни проходил, царствовало полное опус­тошение и хаотический беспорядок. Зачерпнув живительной влаги, Сломка отправился обратно, и скоро все его спутники пришли в полное сознание.

— Где теперь «Молния»? — первым делом спросил Михаил Васильевич, очнувшись от обморока,

— Да, да, где мы, Вячеслав? — спросил Гонтран, потягиваясь и ощупывая, все-ли его члены целы.

Инженер пожал плечами.

— Право я не имел еще времени заняться этим. Вероятно, на поверхности кометы.

— Отчего же так темно?

— Вероятно, теперь ночь.

Михаил Васильевич встал и, натыкаясь на раз­бросанные обломки мебели, подошел к окну.

— Звезд не видно! — заметил он. — Посветите-ка, мой друг!

Сломка зажег спичку, и путешественики увидели, что окна «Молнии» засыпаны землей.

— Мы зарылись в землю, точно кроты! — воскли­кнул Гонтран.

Вооружившись чем попало, все, не исключая и Елены, принялись откапывать дверь. Аэроплан ока­зался глубоко ушедшим в угольную почву кометы, и прошло несколько часов самого упорного труда, прежде чем Сломка, весь черный, как угольщик, мог первым выбратся на поверхность.

— Ура! — крикнул он, с радостью видя, что снова попал на свет.

— Тсс!.. молчите — испуганно остановил его про­фессор. — Иначе Шарп догадается, что мы здесь, и может наделать нам много хлопот.

— О, не беспокойтесь, — отвечал Сломка. — У меня есть верное средство образумить его.

С этими словами инженер вытащил из бокового кармана свой неразлучный револьвер, и все двинулись на поиски Шарпа.

Поиски были весьма непродолжительными. Не прошло и десяти минут, как путешественники заме­тили невдалеке вагон-гранату, аллюминиевые стенки которого ярко сверкали на Солнце.

— Тише! — скомандовал Сломка. — Надо застать Шарпа врасплох!

Неслышно ступая, все подошли к вагону. В пос­леднем было тихо. Ничто не указывало на присутс­твие внутри живого существа.

— Что за чудо!.. Уж тут-ли Шарп?! — прошептал старый ученый,

После некоторого колебания, он взял у Сломки револьвер, и, отворив дверцу вагона, первым переступил порог. Здесь все носило следы запустения.

Изнутри не доносилось ни звука. Старый ученый вошел в каюту, служившую Шарпу спальней, и тотчас же в ужасе отступил назад.

— Он умер!.. Несчастный!.. — воскликнул старик, роняя револьвер.

Гонтран и его приятель поспешили войти в каюту, где царствовал полумрак могильного склепа. Вглядевшись внимательнее, они заметили на постели иссохший труп Шарпа. На изможденном лице покой­ного виднелся отпечаток перенесенных им страданий.

Путешественники молча остановились у смертного одра человека, павшего жертвою своей любви к науке. Глубокое уважение читалось на их лицах. Забыты были все бедствия, перенесенные ими благодаря Шар­пу: смерть последнего искупила все.

Через полчаса тело покойного астронома уже покоилось в могиле, вырытой у подножия одного из гигантских деревьев меркуриального леса, уцелевших при катастрофе. Затем Сломка, Гонтран и Елена, принялись приводить в порядок каюту вагона, где они намеревались жить до возвращения на Землю, а Михаил Васильевич отыскал дневник Шарпа и погрузился в чтение. Напрасно дочь приглашала его сначала хоть смыть с лица угольную пыль, обильно осевшую во время работы: увлеченный описанием таинственного Урана, Михаил Васильевич был нем и глух.

— Дорогая моя, — говорил Гонтран, обнимая свою невесту, — как я счастлив! Еще какой-нибудь месяц, и мы наконец будем на земле!

— Постойте еще ворковать, — ворчал Сломка. — Сначала нужно подумать о том, как нам добраться до Земли. Ведь комета пролетит по крайней мере в полумиллионе миль от нашей планеты, а «Молния» вся разбита.

— Ты поправишь ее.

— Прежде, чем поправить, надо поднять ее на поверхность.

— Я готов работать, сколько угодно.

Не теряя времени, приятели в тот же день при­нялись откапывать «Молнию». Работа, была не из легких. Угольная почва с трудом поддавалась их примитивным орудиям. Однако в конце концов дело было сделано. После этого Сломка, при помощи целой системы рычагов, поднял воздушное судно из его могилы и принялся тщательно осматривать пов­реждения. Аэроплан имел самый жалкий вид: литие­вые стенки его были измяты, внутри все переломано, ось погнута, аккумуляторы разбиты. Первое время даже находчивый инженер стал втупик.

— Тут ничего не поделаешь! — говорил он.

Однако подумав немного, Сломка нашел, что «Молнию» можно исправить хотя настолько, чтобы она могла сделать 500.000 миль. Но и это требовало усиленной работы, в которой пришлось принять учас­тие даже Михаилу Васильевичу.

Кометный осколок с прежнею быстротой мчался «домой», как выражался Гонтран. Пересекши пояс Юпитера, он миновал область тяготения астероидов, пронесся мимо Марса и стал приближаться к Земле. Диск последней, до сих пор казавшийся крошечною точкою, стал рости не по дням, а по часам.

Радости молодежи не было пределов, когда однажды возле светлого диска Земли они заметили малень­кую блестящую точку — то была Луна.

— Скоро!.. Скоро!.. — воскликнул Гонтран.

Однажды вечером Михаил Васильевич об'явил своим спутникам, что завтра им надо пуститься в последний путь.

Чуть свет поднялись путешественники утром знаменательного дня. Ни один из них не заснул в эту ночь. Волнение охватило даже хладнокровного Сломку.

Живо были окончены последние сборы. Путники стали входить в каюту «Молнии».

— А где же папа? — спросила Елена, не видя отца.

Молодая девушка вышла из «Молнии» и увидела Михаила Васильевича, с обнаженною головою стоящим на могиле Шарпа. По морщинистому лицу старика неудержимо катились обильные слезы.

— Папа... папочка!.. — позвала Елена. — Мы ждем тебя!

Услышав голос дочери, ученый с сожалением ки­нул взгляд на поверхность кометы и направился к аэроплану.

Все путешественники собрались в общую каюту «Молнии» и в молчании ожидали момента от'езда.

— Пора? — тихо проговорил, наконец, Сломка, воп­росительно взглядывая на профессора.

Тот махнул рукой. Инженер поспешно отправился в машинную и пустил в ход механизм. Воздушный корабль с быстротою настоящей молнии понесся к Земле.

Мы считаем излишним подробно описывать даль­нейшие похождения наших путешественников. Ска­жем лишь одно, — что они вполне благополучно добрались до родной планеты и высадились на одном из островов Тихого океана, откуда скоро переехали в Европу. Какого шума наделало возвращение их в ученом мире, — об этом предоставляем судить самим читателям. Михаил Васильевич достиг такой громкой славы, о которой прежде не смел и мечтать.