Итак, над гильдией ткачей в Манчестере развевается красный флаг. Что же это значит?! Бэрд Ли, сотрудник Американской "Юнайтед Пресс", дает один ответ на поставленный красным флагом вопрос. Лонг Ро, секретарь союза прядильщиков, думает иное.

Проходя по Роджерс-стрит мимо гильдии ткачей, Бэрд Ли и Лонг Ро оживленно спорят, посматривая на красный флаг.

— Это и есть начало социальной революции в этой стране, — говорит Лонг Ро уверенно.

— Революции! — изумленно разводит руками Бэрд Ли, — смотрите, как все кругом спокойно... Мнится мне, что в Англии сейчас большой покойник: погибает одна из ее славных, промышленных отраслей.

И в самом деле, ни на улице перед гильдией ткачей, ни под тяжелой колоннадой галереи дома не было заметно ни особенного оживления в движении, ни заметного волнения: спокойно, с обычной для англичан сумрачной деловитостью, в дом гильдии ткачей входили и оттуда выходили люди; как всегда, стояли кружками под колоннами и, засунув руки в карманы, беседовали рабочие, попыхивая пипами.

Из-за угла бумажным фейерверком вырвалась стая мальчишек-газетчиков и, размахивая листками, орала:

— Открытие биотехнической выставки в Москве! Экстренный выпуск "Манчестер Гардиен".

Прохожие и рабочие под колоннами гильдии оживились — мгновенно улица расцвела белыми шелестящими цветами газет. По листку очутилось и в руках Лонга Ро и Бэрда Ли. Шагая рядом, они на минуту углубились в экстренное прибавление к газете.

Мгновенное оживление тотчас погасло. Стая газетчиков исчезла. Мостовая побелела от брошенных читателями листков. Метельщики улицы поддевают и накалывают на копья лист за листом и набивают ими мусорные короба.

Газета, однако, дала новый толчок спору Лонга Ро и Бэрда Ли.

— Все дороги ведут в Москву, — сказал Лонг Ро, — это так же верно для двадцатого столетия, как для первого: "все дороги ведут в Рим".

— Не хотите ли вы сказать, что красное знамя, на гильдии ткачей вывешено по приказу из Москвы?

— Ох! Оставьте эти басни, — они были хороши шестьдесят лет тому назад! — отмахнулся Ро, — я хочу сказать совсем не то: биотехническая выставка в Москве есть одно из звеньев социальной революции в Великобритании...

Бэрд Ли рассмеялся:

— Выставка огурцов, арбузов и капусты — и социальная революция? Ха-ха-ха!..

— Если вы не откажетесь сопровождать меня в Москву, вы убедитесь, что дело не в огурцах и капусте, а в том новом комплексном методе, какой применила Москва на землях Средней Азии и Персии. Метод этот означает вообще революцию в земледелии. Не аграрную революцию, а именно техническую...

— Так что же?

Лонг Ро указал на красное знамя, реющее во мглистом от копоти воздухе Манчестера:

— Долго ли будет развеваться это знамя? Это зависит от того, сможем ли мы обеспечить наши фабрики хлопком...

— Ах, вот что! — воскликнул осененный догадкою Бэрд Ли, — конечно, конечно, я буду сопутствовать вам в Москву. Какой вы путь избрали?

— Если это для вас удобно, в шесть часов мы вылетим с норд-экспрессом в Баренцево море, а оттуда с Мурмана трамплином в Москву.

— Великолепно! Я лечу с вами. Мы с вами встретимся на борту "№ 15".

— Я заказываю по телефону два места в трамплине...

— Хорошо!

Лонг Ро и Бэрд Ли расстались, чтобы встретиться в 1755 по западно-европейскому поясному времени на пристани северных воздушных сообщений. Корабль "№ 15" поднялся точно в 1800. Сидя в легких плетеных креслах салона, Лонг Ро и Бэрд Ли с равнодушием глобтроттеров смотрели на привычный пейзаж, который открывался у них под ногами. Тумана не было, и пробегавшая под быстрым кораблем страна была похожа на огромную стенную карту в Британском музее, которая сматывается с верхнего валика на нижний „сама собой" (т. е. при помощи электро-мотора): зеленые поля и рощи уплывали под корабль вниз, вились на этой карте реки; серыми чертами пробегали дороги; дымили, будто на наглядной диаграмме, трубы, и, как на карте, вправо от каждого значительного пункта, в направлении с запада на восток видны были и читались простым глазом белые надписи. Так же были "надписаны" и все главные реки. Там на земле каждая буква была в сотню ярдов высотой, отсюда она казалась напечатанной петитом... Для летающих людей вся земля сделалась географической картой.

Лонг Ро, перебирая бумаги своего портфеля, чтобы развлечь спутника, вручил ему только что отпечатанный манифест Британской гильдии ткачей.

— Тут, кстати, вы, мой друг, узнаете и краткую историю гильдии до наших критических дней.

Бэрд Ли с интересом перелистал брошюрку. Гильдия Британских ткачей возникла, как и другие рабочие гильдии Англии, в конце сложного и глубокого движения, какое пережили рабочие союзы Великобритании во второй четверти XX века. Левому крылу трэд-юнионов не удалось увлечь за собой всю массу рабочих на путь прямой революции. Однако ряд серьезных вспышек грозил расшатать консервативную твердыню английского рабочего движения, и потому раньше всего была расшатана надменная самоуверенность лордов промышленности. Фабриканты и промышленники, понуждаемые государством, вступили в союз с консервативными трэд-юнионами. Промышленность Англии не была национализована. Вместо этого, в середине века был основан по отдельным отраслям промышленности ряд гильдий... Каждая гильдия была чем-то вроде "смешанного" акционерного общества: участниками его являлись бывшие собственники предприятия, государство и рабочие. Доля финансового участия каждой из трех групп была равна другим. Поэтому, естественно, социально-политическая борьба была вынесена за пределы гильдий: в гильдиях господином положения оказывался тот, кто находился у государственного руля. В дряхлое тело парламента была вспрыснута новая живая струя. Рабочие гильдий вели в парламенте борьбу со своими же ком-партнерами. Побеждая их в правительстве, они могли посылать в правление гильдий от государства своих сторонников и таким образом приобретали в гильдиях первенство.

Этот способ управления промышленностью в середине века казался английским промышленным лордам и американским банкирам даже окончательным решением рабочего вопроса. Однако же для большинства рабочих, состоявших в гильдиях, вскоре стало ясно, что доля их участия реально меньше одной трети. Известно, что вся промышленность Великобритании работает на привозном сырье, — в частности гильдия ткачей питала свои прядильни египетским хлопком, австралийским руном и китайским шелком. Главное — хлопок. Но овладеть хлопком гильдия ткачей до сей поры не могла. Хлопком и шерстью, вообще волокном, по-прежнему играли торговые корпорации. Год тому назад случилось так, что бывшие владельцы английских текстильных фабрик вошли в договорные отношения с правительством Египта, Каплэнда (южно-африканских штатов) и Австралии и с американскими банками об устройстве текстильных фабрик на местах добычи сырья. Это стало возможным только потому, что, во-первых, технические улучшения в ткацком и прядильном деле значительно понизили процентное значение энергии (топлива) в цене товара, а, во-вторых, потому, что использование силы ветра, вод, морских течений и приливной волны наряду с развитием передачи силы на дальние расстояния свели на нет значение каменного угля. Англия, с ее неисчерпаемыми запасами угля, утрачивала свое монопольное положение силового центра. Промышленным островам грозило падение.

Британская гильдия ткачей оказалась при дорогой, сравнительно, энергии и без сырья. Американский трест производителей машин согласился построить в течение трех лет фабрики в Египте, Индии и Каплэнде. Многошумные обещания химиков создать искусственное волокно кончились ничем. Вот почему над Британской гильдией ткачей взвилось, наконец, красное знамя, и взоры их обратились на восток, где Москва, судя по сообщениям газет, совершила земледельческую революцию.

Полуночное солнце коснулось глади океана, когда „№ 15" снизился у берегов Ярьфьорда к своей пловучей базе и приткнулся носом к ее причальной мачте. С легкими чемоданчиками в руках Лонг Ро и Бэрд Ли вышли через носовой люк корабля на площадку причальной мачты и в лифте спустились на палубу корабля-матки. Тут помещается гостиница для пассажиров, но у наших путников были уже заказаны билеты на трамплин. Полет не утомил их. Они взяли воздушный кэб, который быстро домчал их на станцию Мурманского трамплина. Над гранитными горами Лапландской тундры они увидели постройки и гигантскую спираль трамплина на Москву.

Три трамплина Москвы были хорошо известны Бэрду Ли по его прежним путешествиям, — он был одним из первых отважных туристов, которые решились испытать прелесть нового вида сообщений. Поэтому Бэрд Ли, садясь теперь с Лонгом Ро в вагон трамплинной магистрали, окидывал восхищенным взглядом прозрачные конструкции трамплина, которые в свое время именно им, Бэрдом Ли, были подробно описаны во всех газетах "Нового Света", и мог только пожалеть о том, что нет волнения новизны, испытанного им перед первым прыжком.

Изобретенная еще в первое десятилетие XX века профессором Томского Технологического Института Вейнером, электромагнитная дорога в то время прошла, подобно многим другим смелым мыслям, незамеченной и утонула в грохоте всесветной войны. Правда, в крикливых американских "научных журналах" появились слухи, что будто бы американцы воспользовались идеей профессора Вейнера при постройке электромагнитной пушки "для обстрела любой точки территории", то есть из этой пушки, стоящей в Нью-Йорке, можно было будто бы обстреливать снарядами весом до 20 тонн (1200 пудов) с одинаковой легкостью и Лондон и Калькутту. Однако действия подобной пушки мир не увидел. И только во второй половине века мысль русского ученого впервые получила мирное применение в трех трамплинах Москвы. В середине XX века, когда еще не были оставлены ревущие бензиновые моторы, никто бы не поверил, что летать будут без шумных пропеллеров, без надутых газом мешков, без поддерживающих поверхностей. У нового же воздушного вагона конца века не было ни того, ни другого, ни третьего; у него не было ни рулей, ни компаса, не было и пилота; только проводник, обязанность которого была проста — запереть дверь при отправлении и открыть ее на станции прибытия. Самый трамплин представляет собой гигантскую спираль из трубчатого проводника, подвешенную внешними оттяжками к мачтам (при строгой изоляции) на протяжении двухсот километров вдоль земной поверхности; на конце — небольшой, около ста метров в высоту, подъем. На внешнем конце витки спирали расширялись, образуя нечто вроде раструба. Эта сквозная труба из спирали была, в сущности, разделенным на секции электромагнитом длиною в 200 километров, а вагон — якорем электромагнита. Когда по секциям трамплина пробегал электрический ток, вагон-якорь, подхваченный бегущим магнитным полем и увлеченный им, сначала бежал по рельсам, потом, ускоряя ход, взлетал и мчался в воздухе из ее раструба на волю со скоростью около десяти километров в секунду.

Опытная пристрелка снарядами из этой трубы показала, что предварительный теоретический расчет был правилен, на траэкторию полета мало влияли ветры, разности температур в местах, пролетаемых снарядами, грозы, метели и дожди. Все поправки были приняты во внимание, в том числе и действие земного силового поля, которое отклоняло снаряд в сторону, точно так же, как оно отклоняет течение рек и направление ветров; это последнее влияние было вполне постоянно, снаряды с трамплина падали на площадь около квадратного километра. Оставалось на этом месте поставить второй трамплин, который должен был своим втягивающим и тормозящим действием выправить линию падения и, приняв снаряд в свой раструб, поглотить остаток его живой силы, чтобы потом бросить, с легкостью игрока в теннис, тысячепудовую махину обратно на расстояние полутора тысяч километров. Попеременно спирали служили то трамплином для разбега, то мешком для уловления вагона.

Даже образованный инженер прошлого столетия стал бы в тупик перед эксплоатационными данными этого способа передвижения: оказалось, что затраты энергии на бросание вагонов значительно меньше, чем при движении по самым благоустроенным железным дорогам, и тарифы на переброску плотных грузов при помощи трамплинов были в несколько раз ниже железнодорожных. Скоростью этот способ передвижения превосходит все иные. Что же до громоздких грузов, т.-е. грузов, обладающих при малом весе большой поверхностью, то для них существуют в конце века преувеличенно медленные способы транспорта. Вообще, в конце XX столетия земля вступила в эпоху крайностей. „Златая средина" древних мудрецов была забыта всерьез и надолго.

Лонг Ро и Бэрд Ли предъявили плацкарты, улеглись навзничь каждый в свою ячейку трамплинного вагона. „Купэ" походило на гроб, обитый изнутри мягкими подушками. Проводник закрыл тоже мягкую крышку гроба над Бэрдом Ли и плотно завинтил ее. Теперь американский репортер плотно лежал в мягком бархатном футляре, подобно тому, как укладывают ювелиры драгоценные вещицы. Это делалось для того, чтобы при быстром ускорении, а потом замедлении, пассажир не болтался в своей коробке и не зашибся. Головой все пассажиры были уложены в сторону полета, чтобы от толчка им не бросилась в голову кровь. А в момент самого полета гробы автоматически с той же целью опрокидывались, так что, когда гроб раскрыли, то Бэрд Ли в легком обмороке лежал теперь ничком в его крышке, головою в сторону Мурмана, откуда вагон совершил свой полет. Веяние холодного ветра пробудило пассажиров к жизни — они встали, разминаясь, из своих гробов и вышли в зал прибытия трамплинного вокзала. Надпись гласила: „станция Москва Великая". Бэрд Ли взглянул на часы: с того момента, как он улегся в гроб на Мурманской станции, прошло всего пять минут.

Получив из багажа свои чемоданчики, Бэрд Ли и Лонг Ро сели в вагон метрополитэна. Через полчаса они были в Старой Москве. Блеснули золотые купола и острые верха кремлевских башен.