Александр Казанцев



Часть первая

ЗОВ КОСМОСА

Глава первая

ЧЕЛОВЕК ЗА БОРТОМ

Второй пилот Аникин отпрянул от телевизионного экрана. Громов, командир космического корабля «Искатель», вскочил с кресла. Высокий, он уперся рукой в потолок кабины.

На экране четко был виден американский «Колумб». От него отделился скафандр, с силой выброшенный из люка.

Нет, это не космонавт, осматривающий корпус... Американская ракета была одноместной и... быстро удалялась.

Громов посмотрел на Аникина.

Приземистый, угловатый крепыш, в котором было что-то от куба, понял его без слов. Быстрый и резкий в движениях, он включил дальний радиолокатор, чтобы держать скафандр в поле зрения телеэкрана. Результаты наблюдений поступят в электронно-вычислительную машину. Аникин заложил в нее перфорированную карточку, задав программу работы.

Громов смотрел на телеэкран. Скафандр был сделан из гибкой пластмассы и точно воспроизводил форму человеческого тела, для которого здесь не было ни верха, ни низа. Распростертое, противоестественно невесомое, с торчащими в верхней части экрана ногами и раскинутыми руками, оно медленно вращалось от полученного толчка.

Громов нахмурился и казался теперь старше своих тридцати пяти лет. У него было массивное скуластое лицо с высоким лбом и внимательными, добрыми глазами. Он представил себе, что чувствует одинокий человек в пустоте среди звезд, и передернул плечами.

Разноцветные колючие звезды горели без мерцания мертвым жгучим светом, который не рассеивал окружающей их черноты. Несовместимое соседство света и тьмы было особенно диким и странным близ яркого косматого солнца, похожего на ослепительную медузу в море мрака.

Странен был гигантский диск уже близкой планеты, не серебристой теперь, а серой, изрытой оспинами. Она напоминала клокотавшую и вдруг замерзшую массу, на которой, как на закипевшей каше в котелке, вздувались пузыри и, лопнув, оставили контуры кратеров. Частью затененная, выпуклая, вся в зубцах гор, шероховатая, рельефная, она казалась мрачным центром чужой Вселенной.

— Упадет на Луну? — с тревогой спросил Громов.

Аникин молча указал глазами на считавшую машину. Деловито мигали лампочки.

Точно так же мигала лампочками двадцать семь минут назад кибернетическая машина американской ракеты «Колумб». Перфорированную карточку взял с пульта жесткой, чуть дрожавшей рукой пилот Том Годвин.

На карточке стояла только одна цифра «27».

Том Годвин не решался поднять глаза...

Все произошло так неожиданно!.. Одетый в скафандр с откинутым шлемом, Том Годвин лишь недавно пришел в себя. По разработанной для пилота инструкции, которая в Космосе имела силу закона, пилот обязан был перенести взлет и начало пути усыпленным. Перед взлетом Том удобно расположился в кресле пилота и принял таблетку. В сладкой истоме он бросил последний взгляд через иллюминатор кабины, как через окно нью-йоркского небоскреба, увидел отъезжающую решетчатую башню подъемного крана, далекий забор космодрома и за ним толпу репортеров и работников «Америкэн-моторс». Над волнистой линией гор простиралось удивительно синее небо...

И вот, недавно придя в себя, он ощутил в теле пугающую легкость, а в голове гнетущую тяжесть. Небо с вбитыми в него гвоздями звезд было черным...

По инструкции пилоту предлагалось после пробуждения прочесть свою судьбу... Но не по звездам, как это делают модные астрологи в Америке, а по циферблатам приборов.

Автоматы прекрасно вывели ракету на орбиту. Шершавая Луна почти закрывала правое окно. Отвратительный шар без облаков! Кстати, Том Годвин так и не увидел прикрытого облаками земного шара... Теперь Земля была уже диском, огромным, но куда меньшим, чем надвигающийся тысячеглазый лунный шар. Край земного диска был съеден тенью, он походил на гигантский полумесяц с расплывчатыми краями и каким-то странным рисунком, в котором невозможно было угадать очертания материков.

Стрелки на циферблатах дрожали.

Спина у пилота похолодела. Он не верил глазам. Указатель топлива показывал почти нуль... Годвин откинулся на спинку кресла.

Что случилось? Как мог получиться такой перерасход!.. Остатка топлива едва хватит, чтобы посадить ракету на Луну. А как вернуться? Просить, чтобы забросили на Луну топливо? Да разве попадет автоматическая ракета куда нужно? Через непроходимые лунные горы одному человеку топливо доставить не под силу.

Пилот умел держать себя в руках, даже находясь совершенно один среди звезд и приборов. Недаром он проходил на Земле жестокую тренировку одиночеством.

Он не боялся одиночества. Во всяком случае считал, что оказаться на Земле за бортом жизни куда хуже, чем лететь одному на борту надежной ракеты в Космосе.

А вылететь «за борт» на Земле у Тома Годвина было много возможностей. Его отец был убит в корейскую войну. Зачем понадобилось погибать Сельвину Годвину, понять было очень трудно... До того как попасть в злосчастную армию генерала Макартура, он работал в Детройте на автомобильном заводе «Америкэн-моторс», но остался без работы... Вот и пошел воевать... Он думал, что умеет это делать, набив руку еще в Африке, колотя фашистов генерал-фельдмаршала Роммеля.

Сельвина Годвина провозгласили в Америке героем, и фирма «Америкэн-моторс» даже взяла на себя заботу о его сыне Томе, еще в раннем детстве оставшемся без матери.

Он получил кое-какое образование, а когда подрос, встал к конвейеру...

Но на беду в Америке стали покупать меньше автомобилей. Был год, когда остались непроданными 600 тысяч штук. Кроме того, и у «Форда», и на заводах «Америкэн-моторс» целые линии станков и даже конвейеры начали работать... без людей.

Словом, Том Годвин остался за бортом.

А русские запустили первый искусственный спутник Земли....

Фирма «Америкэн-моторс» взялась делать ракеты. Не только космические, конечно.

Тому Годвину, напоминая кое-где об отце, удалось-таки устроиться. Он изучал ракеты, участвовал в их испытаниях, а когда понадобилось, изъявил готовность лететь в Космос и даже пройти пытку одиночеством, которая называлась испытанием. Нужно было сутками без отдыха в полной «вакуумной» тишине сидеть в одиночной камере — модели кабины — и до чертиков в глазах смотреть на стрелки приборов. А чертики появлялись, они взбирались на стрелки, строили рожи и сводили Тома с ума. Некоторые американские психиатры считали, что космический пилот непременно должен сойти с ума.

Том Годвин надеялся на себя, и он летел в межпланетном пространстве один. Говорят, буддийские монахи в Гималаях добровольно замуровывают себя на несколько лет в каменный мешок, где нет ни света, ни звука... Они остаются наедине с самими собой, отрешаясь от мира, постигая «высшее совершенство», не отвлекаемые от самосозерцания ничем... Впрочем, может быть, это и есть сумасшествие?..

Черт возьми! По сравнению с гималайским каменным мешком Космос с его светлыми гвоздиками звезд не так уж плох! Но если из каменного мешка хоть через несколько лет можно было выйти, то отсюда без топлива не вернешься!

И Том Годвин затосковал. Он затосковал вдруг по Земле, по людям, по человеческому голосу... Тоска эта была подобна зубной боли. Том Годвин даже сжал руками щеки. Потом судорожно начал налаживать радиосвязь. Может быть, его считают погибшим или сошедшим с ума?

В наушниках зашуршало. Это были звуки Земли. И вдруг раздался голос, человеческий голос славного парня Джона Смита:

— Хэллоу, «Колумб»! Я — Америка.

У Тома Годвина даже слезы выступили на глазах. Но разве мог он показать людям на Земле свою слабость!..

— Э-гей, Джон! — бодро крикнул он. — Чертовски рад услышать твой хриплый голос! Только что очухался от проклятого снадобья. Голова гудит, но кости целы.— Он знал, что его голос запишут на пластинки, их будет слушать вся Америка: в барах, в квартирах и в школах... голос первого американца, летящего к Луне, которому надо держаться достойно. — Что там подсчитали астрологи, звездочеты и кибернетические машины? — весело спросил он. — Врежусь в Луну? Скорость как надо?

— Все о'кей! — послышалось в наушниках.

Том Годвин отодвинулся от пульта с приборами. У него было некрасивое простоватое лицо сына фермера, огромные сжатые кулаки и чуть сутулая фигура. Он почти свирепо смотрел на одну из стрелок циферблата...

— Нет, не все о'кей... — медленно произнес он. — Или указатель топлива врет, как профессиональный свидетель под присягой, или... Черт его знает, почему получился перерасход топлива. Чье-то грязное дело!.. Лишь бы сесть на лунный шарик... А по поводу возвращения,— мрачно добавил он, — памятника мне не ставьте. Лучше забросьте на место посадки топливо.

Он услышал какой-то шорох.

— Ох, уж эти мне помехи! — заворчал он и сдвинул наушники.

Но шорох продолжался. Годвин обернулся и вскочил. Глаза его округлились. Вот оно что! Все-таки правы проклятые психиатры!..

— К дьяволу! — крикнул Годвин больше для того, чтобы от звука собственного голоса прийти в себя.

Но видение не исчезло.

Перед ним в облегающем тело скафандре с откинутым шлемом стояла маленькая изящная женщина. Она тревожно смотрела чуть сощуренными глазами и деланно улыбалась.

— Хэллоу, Годвин! Я тоже спала при взлете, — нарочито бодро произнесла она.

— К дьяволу! — взревел, не помня себя, Годвин. — Я вышвырну тебя вон, даже если ты привидение!

— Тогда дайте сигарету, — улыбнулась незнакомка. — Привидения не курят.

— Тем хуже, — сипло произнес Годвин, садясь. — Духи по крайней мере не имеют веса. Но если вы женщина...

— Вы сомневаетесь в этом? — с вызывающей насмешкой спросила неизвестная.

— В вас должно быть фунтов сто... сто лишних фунтов, мэм! — тяжело сказал Годвин.

— Может быть, вы пригласите даму сесть? — сказала она, стараясь установить отношения.

— Гм... Сесть? Мне нужно думать о том, как сесть на Луну, — неприязненно ответил Годвин. — А кабина... вернее, ракета рассчитана на одного... человекообразного...

Молодая женщина поморщилась.

Годвин вскочил. Его охватил припадок ярости, что с ним иногда бывало. Он в бешенстве смотрел на приборы, готовый выворотить их, выбросить за борт.

Незнакомка спокойно наблюдала за ним.

— О, черт! — простонал пилот, повалившись в кресло. — Разве наберешь сто фунтов! — Здесь высчитаны унции...

— Что вы думаете обо мне, Годвин? — спросила незнакомка, усаживаясь на край пульта и покачивая ногой. — Я выдержала взлет отнюдь -не в вашем удобном кресле.

— Что я думаю, мэм? — раздраженно повторил он. — О том топливе, которое перерасходовано на вас при взлете. Как вы сюда попали?

— Сообщите на Землю. Там ждут этой сенсации, Годвин.

— Слушайте, мэм, черт вас возьми! — вскипел Годвин. — Нам никогда не сесть вместе ни на Землю, ни на Луну. Топлива не хватит. Я вас не знаю. Может быть, вы славная девушка...

— Вы славный парень, Годвин. Включите радио.

— Не торопитесь, мэм. Я даю задание кибернетической машине. Кое-какой подсчет, прежде чем... Вы сами не понимаете, в какое скверное дело вас впутали. В какое скверное дело...

— Меня? — рассмеялась незнакомка. — Если бы вы знали, кто я!..

— Очень приятно познакомиться, — пробурчал Годвин.

— Эллен Кенни, Годвин... Эллен Кенни из газеты Хента «Уорльд курьер».

— Мисс Кенни?.. Слышал. Это вы придумали «Вавилонскую башню»?

— Вы так считаете, Годвин?..

Глава вторая

ВАВИЛОНСКАЯ БАШНЯ

Дорожка из перламутровых бликов протянулась по воде. Будто вся из рыбьей чешуи, она мерцала, живая и манящая...

Над скалистыми горами, окружавшими озеро-чашу, вставала полная луна, красноватая и огромная. В ее неверном свете менялось все земное. Каменные вершины, казалось, принадлежали чужому миру, где нет полутеней, где только платиновый свет и черные провалы тьмы, где все углы остры, склоны отвесны.

Катер подходил к берегу. В небо поднималось, становясь выше гор, удивительное цилиндрическое сооружение. Остроносый его купол на мгновение закрыл лунный диск, но луна просвечивала сквозь обнаженные в одном месте ребра.

Катер шел теперь вдоль берега, замедлив ход. И днем и вечером он привозил сюда группы любопытных туристов смотреть новое чудо света.

Башня, гладкая и безглазая, по высоте могла бы иметь все тридцать этажей. Нижняя ее часть была опутана строительными лесами. По обе стороны возвышались решетчатые мачты подъемных кранов.

За низкой бетонной оградой виднелся строительный хлам, бочки, баллоны, металлические балки и листы железа, перевернутая вагонетка без колес... Со столба свисали порванные электрические провода...

Маленькая американка сощурившись смотрела на это запустение, силясь вспомнить: «Рыжая башня уходит под облака, оборванная, без крыши... На песке пустыни — рыжие камни, высеченные, но так и не поднятые наверх... На всем рыжая ржавчина веков. Чья это картина?»

Мисс Эллен Кенни вовсе не была туристкой. Внизу под облачным морем, клубившимся меж скал, в городе туристов сейчас шли последние переговоры о возобновлении международного строительства, о чем ей, признанной королеве репортажа, предстояло дать газетный отчет.

Когда-то Эллен Кенни, как и все американские девушки, мечтала стать кинозвездой или «мисс Нью-Йорк», но... она лучше умела скрывать свои чувства, чем изображать чужие, а размер ее бедер и бюста был меньше объявленного для «мисс Нью-Йорк» стандарта... Пришлось побывать и продавщицей универсального магазина, и одной из «герльс» варьете, наконец, секретаршей бизнесмена, оказавшегося гангстером, словом, повидать жизнь после колледжа. Газета стала стременем, которое помогло Эллен вскочить Жизни на спину. И Жизнь понесла. Эллен держалась за гриву, щурилась и неизвестно чему улыбалась. Она любила быструю езду.

Узенькие улочки, островерхие крыши домов, тесно жмущихся один к другому, черепицу, электрические огни, неоновые вывески, средневековые стены и современный асфальт... Таков был город туристов. Вечером он шумел. Столики кафе выдвинуты на тротуары, даже на мостовую. Автомобили едва не задевали разноязычных посетителей, которые пили кофе из маленьких чашечек или потягивали из рюмочек что-нибудь покрепче.

Два года в осуществление торжественных соглашений вблизи города туристов строился грандиозный корабль для полета международной экспедиции на Луну, куда не ступала еще нога человека. Но вот уже более шести месяцев все работы были прекращены. Теперь в городе туристов заседал Всемирный космический комитет.

Пресс-конференция ожидалась назавтра, но мисс Эллен Кенни получала свои доллары за то, чтобы уже утренний номер газеты «Уорльд курьер» вышел с ее корреспонденцией.

Чутье не обмануло ее. Она вернулась с прогулки на катере как раз вовремя, чтобы успеть включить на ступеньках отеля крохотный звукозаписывающий аппарат, помещавшийся в ее сумочке.

Американский сенатор мистер Мэн покинул заседание Космического комитета прежде, чем оно закончилось. Сказанные им сразу после этого слова облетели благодаря мисс Эллен Кенни весь мир:

— Леди и джентльмены! К сожалению, с коммунистами — увы! — нельзя иметь дела. Мы не можем ради международного космического полета нанести ущерб нашей безопасности. Атомное оружие еще остается оружием справедливости, могущим сдержать наступление мирового коммунизма. И мы не станем открывать наши военные тайны...

Благообразный джентльмен, респектабельный, внушающий уважение неторопливыми, рассчитанными движениями, сошел со ступеней подъезда и сел в великолепный пластмассовый лимузин.

Эллен Кенни захлопнула сумочку. Аппарат выключился...

Заседание Космического комитета продолжалось еще более часа.

Поздним вечером мисс Эллен Кенни нашла советского представителя академика Беляева за одним из столиков веранды отеля. Это был сухой, подтянутый, изысканно одетый человек с гладко зачесанными седыми волосами, с узким лицом, тонким ртом и ироническими внимательными глазами за стеклами очков без оправы.

Играл оркестр, почти не двигались сжатые в душной тесноте танца пары, ловко сновали кельнеры, балансируя с подносами в одной руке, мило предлагали букеты хорошенькие цветочницы с усталыми губами.

— Я призналась бы, что гожусь вам во внучки, господин академик, — заговорила по-русски мисс Кенни, — если бы вы оказались скифским богатырем с седой бородой и львиной гривой. Но вы такой экстраевропеец, что и без того не захотите рассердиться, если я посижу с вами.

Академик тотчас встал и придвинул другой стул к столику.

— Прошу вас, — почтительно сказал он и добавил: — К сожалению, о внуках я могу только мечтать. Вы, конечно, журналистка?

— О-о! Вы проницательный и учтивый мужчина, господин академик. У меня невесомый вопрос. Для чего русские мешают закончить международную космическую ракету?

Академик чуть заметно улыбнулся. Мисс Кенни невинно смотрела на него зеленоватыми, но не сощуренными, как всегда, а почти круглыми глазами, держа перед собой раскрытый блокнот.

— Смею подозревать, что вам известно, на какое горючее рассчитана ракета.

— О да! На ядерное. Но ведь ракеты до сих пор летали на ином топливе. Зачем выбрано ядерное горючее? Чтобы нельзя было договориться?

— Нет, почему же? — Академик сел напротив Эллен. — Горючее — это особый вопрос.

К их столику подошел молодой человек с галстуком бабочкой, в обтягивающих ноги брючках, с огромными бортами коротенького пиджачка.

— Пардон, вы разрешите, мсье, пригласить вашу даму на танец? — спросил он по-французски.

— Если это доставит ей удовольствие, — сказал академик, испытующе глядя на журналистку.

Мисс Эллен Кенни, улыбнувшись академику, встала. Сумочка и блокнот остались на столе.

Академик заказал две рюмки вермута.

Мисс Кенни, положив руку на плечо заранее нанятого ею партнера и плавно двигаясь в такт музыки, искоса поглядывала на Беляева. Он не уйдет! Хорошо воспитанный человек не может уйти! А если он дождется ее, то... разговор будет почти интимным...

Танец кончился, и фатоватый партнер усадил мисс Кенни. Она торжествовала. Академик ждал ее!.. И даже заказал для нее вермут!

Но тут появился незваный претендент на танец с ней, вежливый турист, напоминавший самодовольную напомаженную жердь. Так сказала про него мисс Кенни, когда он, раздосадованный, удалился, получив отказ.

— Ракеты летали на жидком топливе, — как ни в чем не бывало сказал академик. — Еще Циолковский первый подсчитал, какие могут быть достигнуты при помощи известных видов топлива скорости истечения газов из дюз реактивного двигателя и какие скорости достижимы при этом ракетой.

— О да! Циолковский! — с уважением произнесла мисс Кенни.

— Но получалось, что нагруженный необходимым для полета в Космос топливом корабль не сможет сам себя поднять. Строились планы создания заправочных космических станций на искусственных спутниках Земли.

— О да! Искусственные спутники! — воскликнула мисс Кенни, отпивая из рюмки маленький глоток.

— Но уже первые советские искусственные спутники, если вы помните, удивили технический мир. В особенности первая космическая ракета, ставшая десятой планетой Солнечной системы.

— Ее назвали «Мечта». Это красиво!

— Оказалось, что в СССР создано топливо, о котором мог лишь мечтать Циолковский, способное вывести последнюю ступень ракеты весом в полторы тонны за пределы земного тяготения, сделать ее спутником Солнца. Наши последующие ракеты все большего веса использовали «активизированное» топливо...

— Что это есть, господин академик?

— При «сгорании» такого топлива происходила не только химическая реакция окисления с выделением тепла, но и «сдирание» части электронной оболочки вещества с использованием освобождающейся энергии электронов.

— О-о! И вы смогли забрасывать в Космос очень много тонн. А для ракеты, что стоит на берегу озера подобно небоскребу, нужно уже только одно ядерное горючее?

— Вот видите. Вы сами сделали вывод, для чего нужно ядерное горючее гигантской ракете. Отнюдь не для того, чтобы нельзя было договориться.

— Извините, господин академик, я хотела слушать ваши возражения.

— Очень мило с вашей стороны. — Академик чуть склонил голову.

— Ядерное горючее... Его нужно ничтожно мало. Уже не будет проблемы веса топлива.

— Это не совсем так, — терпеливо продолжал академик. — Принцип реактивного движения — это выбрасывание назад с большой скоростью газов. Он останется и для ядерного горючего. Что-то выбрасывать все равно придется. Пусть это будут камни, песок, все, что хотите... Ядерное горючее только нагреет эту инертную массу, превратит ее в газ и выбросит назад, но с большей скоростью, чем это могло сделать прежнее топливо. Однако инертную массу легко пополнить на любой планете.

— На любой планете! — воскликнула мисс Кенни. — Как люди дерзки! Но им не дано достать неба.

Академик чуть заметно улыбнулся.

— Человеку ничего не дано. Он все берет сам. И, поверьте, достанет небо с Луной и звездами.

— Зачем ему Луна?

— Луна едва ли не часть Земли. И она ничем не защищена. На ней можно изучить все, что у нас скрыто почвой, изменено водой и атмосферой, а там неизменно.

— Как это страшно, господин академик... неизменно, — сказала мисс Кенни, задумчиво глядя на садившуюся за островерхие крыши Луну. — Неизменность... Ничего не падает, не поднимается. Пылинки лежат без движения миллионы лет, Луна мертва.

— Не скажите. Наблюдатели сотни лет не замечали, чтобы на Луне что-нибудь происходило, но в 1958 году советский астроном Козырев обнаружил на Луне следы вулканической деятельности. А мы еще не знаем как следует другой стороны Луны, с Земли невидимой. Есть лишь несколько ее фотографий и есть гипотезы о действующих там вулканах.

— Вулканам в аду место. А на небе — праведникам.

— Снова хотите, чтобы я вас опровергал? — иронически сказал академик. — Думаю, что на Луне найдется место и вездеходам и людям, не столько праведным, сколько отважным и подготовленным. Они могли бы полететь на Луну с кораблем, строящимся отсюда неподалеку, но... мистер Мэн боится открыть свои секреты. А мы готовы выполнить все взятые на себя обязательства, конечно одновременно с нашими заокеанскими коллегами. Я собираюсь сказать это завтра на пресс-конференции.

— Никогда не следует делать завтра то, что можно сделать сегодня.

— Я уже делаю. Более того, приглашаю вас приехать в Москву познакомиться с людьми, которые готовы лететь на Луну. Семья наших космонавтов растет.

— Но, увы! Им не на чем лететь.

— Как знать! Мы ведь можем действовать самостоятельно, — улыбнулся академик. — Может быть, ваш рассказ произведет впечатление на сенатора Мэна...

— Понимаю. Ваше приглашение — пропаганда так же, как и открытие имен космонавтов. К сожалению, я могу рассказать пока только о «Вавилонской башне», — сказала мисс Кенни, вставая. — Гуд бай, мистер академик! Может быть, увидимся. — И она протянула руку.

Корреспонденция мисс Кенни наделала много шуму.

«В давние библейские времена люди дерзко задумали построить башню до самого неба. Но разгневанный господь лишил их общего языка, заставил заговорить на «двунадесяти языках». Перестав понимать друг друга, разошлись строители, и заброшенная ими Вавилонская башня покрылась ржавчиной веков, так и не достав до неба.

Но все повторяется в подлунном мире, как говорил великий Пифагор. В наш космический век народы двенадцати языков, подобно древнему Вавилону, дерзнули строить башню-ракету, чтобы достать все-таки небо... Но, как и в библейские времена, разошлись ныне лишенные общего языка строители, оставив недостроенной современную Вавилонскую башню, стоящую теперь в центре Европы символом «международного непонимания».

Глава третья

ЗВЕЗДОЛЕТЧИКИ

Мисс Эллен Кенни с высокого берега любовалась золочеными куполами и островерхими башнями города, уходящего от излучины реки в дымку горизонта. «Дворцы высоты» величием современности окружали древний центр. Загадочный, непонятный Западу город! На протяжении веков к нему рвались обреченные победители. Его считают родным люди далеких стран, изучая, как и Эллен Кенни, русский язык. Город нового пути, пугающего необычностью, подвижничеством, дерзостью мечты... Здесь люди в течение десятилетий отказывали себе в комфорте, чтобы строить заводы и восстанавливать разрушенное войной. И они добились, чего хотели, им оказалось по силам создать ракеты, сделавшие войну невозможной, ракеты, которые можно было отправить по любому адресу, имея в виду не только город, но даже улицы... и даже — с людьми на Луну...

Академик Беляев предоставил мисс Кенни возможность посетить Космический институт, сообщив имена космонавтов. Мисс Кенни явилась на квартиру второго пилота межпланетного корабля Ивана Аникина.

Ее настороженно встретил человек с седой головой и энергичным лицом солдата.

— Иван Аникин, — представился он.

Очень импозантная внешность для лунного астронавта!

Американка вошла в светлую комнату с низковатым потолком. Русские строят экономно, но много. Они хотят, чтобы все жили удобно. Мягкие современные кресла у маленького столика. Можно сфотографировать исследователя Луны под этим торшером?

Мисс Кенни от души расхохоталась, узнав, что говорит с отцом астронавта, ветераном войны, летчиком, Героем Советского Союза... Его сын, тоже Иван Аникин, — на футбольном матче. Аспирант университета играет центр-форвардом в столичной команде «Спартак».

— О! В Америке вашего сына сразу полюбят!

Мисс Кенни старалась узнать все, что возможно. Оказывается, мать астронавта была военным врачом и выходила в госпитале своего будущего мужа. А Ваня у них — младший сын. Есть еще три дочери: мастер химического завода, учительница и актриса.

— Как же вы подумали отпустить сына... на Луну?

— Рассматриваю как боевое задание. Женщины, конечно, поплакали на семейном совете. Парень наш всех слушает, поступает по-своему.

— Наследственность?

— Возможно, — усмехнулся старый летчик. — К тому же просить о Ване приезжал к нам сам академик Коваленков.

— О! Это такой сухой и желчный старый джентльмен, я его видела у академика Беляева.

— Ваня — его ученик и последователь. На Луне важно проверить теорию метеоритного происхождения лунных цирков. Там нет воды и атмосферы. Все сохранилось.

— Почему это не сделает командир корабля профессор Громов?

— Петр Сергеевич Громов считает, что лунные кратеры — вулканического происхождения.

— Вот как? На Луну летят научные противники? Враги?

— Почему враги? Ваня готовится к полету под руководством Петра Сергеевича и уже души в нем не чает.

— Говорят, русских трудно понять.

— Возможно.

— Ваш сын оставляет на Земле любимую девушку?

— Младшая дочь отпускает Ваню на Луну только потому, что женщин там нет.

— Это прелестно! — рассмеялась Эллен.

После матча Ваню Аникина, как и Громова, можно было увидеть лишь в Космическом институте. Мисс Кенни удалось узнать, что молодой профессор Громов, еще работая в Пулковской обсерватории, сделал открытие на краю видимого лунного диска. Он наблюдал там изменения загадочных светлых полос, сходящихся на невидимой стороне Луны. Он считал их вулканическими выбросами и предположил, что на той стороне Луны действует вулкан. В своей докторской диссертации он до мельчайших деталей разработал проект лунной разведывательной экспедиции и перешел работать в Космический институт.

Космический институт!

Меньше всего Эллен ожидала оказаться в спортзале, огромном, с широкими окнами в верхней половине стен. На спортивных снарядах тренировалось множество людей. На турнике «крутил солнце» Аникин.

Эллен с интересом всматривалась в представшего перед ней низенького крепыша со вздернутым носом, веснушками и веселыми глазами. Он крепко, как старый знакомый, тряхнул руку журналистке.

— Отец мне все про вас рассказал, — заявил он.

— Постойте! Кто же о ком узнавал?

— Взаимный интерес и симпатия.

— А я знаю, почему вас отпустили на Луну.

— Опасно оставлять на Земле, — рассмеялся Аникин.

Эллен была в восторге. Она спросила о профессоре Громове. Аникин указал ей на вышку перед бассейном, где великолепно сложенный атлет застыл перед прыжком. В следующее мгновение он бросился вниз, два раза перевернулся в воздухе, вытянулся и без брызг вошел в воду. Эллен побежала к бассейну. Спортсмен вынырнул. Высокий лоб, мокрые волосы, тяжеловатые скулы.

— О-о! Колоссаль! — восхищенно воскликнула Эллен. — Вы есть профессор Громов?

— Добрый день, — удивленно отозвался Громов, выбираясь из бассейна. Старичок врач подал ему халат.

— Что вы подумаете о полете на Луну? — спросила журналистка, вынимая блокнот.

— Простите, — смутился Громов, — предпочел бы интервью... ну... в одетом виде...

— О-о! Это мой метод. Врасплох. Непринужденность. Интимность.

— Через минуту я приглашу вас в библиотеку.

Эллен огляделась. Она заинтересовалась необычной каруселью с кабинами, напоминавшими кресла пилотов. Центробежное ускорение в несколько раз увеличивало вес сидящих в них людей, как это будет при космическом взлете. Мелькали покрытые испариной напряженные лица чернокожего юноши, китайца и... девушки.

В другом месте люди неведомым способом подскакивали под самый потолок зала, падали вниз и снова взмывали в гигантском прыжке. Оказывается, их подбрасывала пружинная сетка-батут. Они совершали на Земле «лунные прыжки»...

Громов ушел переодеться.

— О, скажите, док! — обратилась к седенькому врачу Эллен. — Схожа ли психика астронавтов и... самоубийц?

Врач строго посмотрел на американку:

— Не больше чем бестактность напоминает учтивость.

— Благодарю вас, сэр, — тихо сказала Эллен и покраснела.

Появился Громов — элегантный, в строгом летнем костюме.

— Вы великолепный мужчина, господин Громов! — заметила мисс Кенни. — Вас жаль отпускать на Луну. У вас есть дублер, который мог бы полететь вместо вас?

— Да, И его знает весь мир. Он — разведчик Космоса, а я — его ученик. Еще в дни войны мальчишкой я о разведчиках мечтал. Сейчас они нужны на Луне, куда собирается международная космическая экспедиция. — Громов открыл дверь в двухсветный зал с книжными шкафами в простенках между окнами и длинными столами под висячими лампами.

Он усадил американку в мягкое кресло у низенького столика с журналами. Эллен взяла один из них — с огромной фотографией Луны на обложке.

— Ах, Луна! — сказала она. — Что вы о ней подумаете?

— Это планета загадок, такая близкая, прекрасно видимая и неразгаданная.

— Вам хочется разгадать тайну ее прошлого?

— И подумать о ее будущем.

— О-о! Даже будущее? — сощурилась Эллен. — Нужны гадальные карты?

— Карты? Только географические. Они доведут нас до самого края диска. За него так заманчиво заглянуть...

— Как романтично! — почти искренне воскликнула Эллен. — А вам не жаль расстаться с Землей?

— На Луну стоит лететь лишь во имя Земли. Это ее седьмой континент, последнее белое пятно! Ведь Земля и Луна — это единая двухпланетная система. Мы рискуем меньше, чем Колумб, искавший Индию.

— Ваша Индия — в небе...

— Ее можно рассмотреть в бинокль.

— Я сделаю это сегодня.

— И вы увидите, какой это странный, необычный, трагически красивый и влекущий к себе мир.

— Я уже боюсь смотреть, — засмеялась Эллен. — Вы опасный человек, лунатик, — сказала она, поднимаясь. — Вы можете увлекать за собой.

— Хотел бы увлечь, — встал и Громов, — но некоторые упираются. Даже и меня к Земле привязать хотят.

— О-о! — оживилась Эллен. — Я уже слышала о другом лунатике — вашем младшем и непокорном брате. Гуд бай! — Она протянула руку. — Может быть, увидимся.

Эллен остановилась на липовой аллее, разделявшей два корпуса Космического института. Нежно пахло медом. Солнце пригревало. Эллен зажмурилась и вдруг почувствовала, как хорошо на Земле. Потом открыла глаза...

Итак, слева здание... Здесь безумцы или герои хотят ступить в другие миры, а справа здание... Здесь некий дерзкий человек хочет дотянуться до этих миров рукой. Да, да! Эллен так и напишет в своем очерке.

Два пути к звездам! На одном старший Громов, на другом — младший...

Она решительно повернула к белому корпусу, на дверях которого было написано: «Лаборатория дальнеуправления». Эллен сощурилась. Как его зовут? Евгений!..

Младший Громов был предупрежден и ждал Эллен в подъезде.

Неужели они братья? Эллен с интересом всматривалась в тонкие, даже нежные черты лица... Только жесткое упорство в подбородке и в уголках губ чуть напоминало брата.

Они вошли в длинную узкую комнату с тяжелыми лабораторными столами, покрытыми паутиной проводов и желтыми пятнами ящичков с приборами.

Скромная миловидная девушка в голубом рабочем халатике поздоровалась с американкой, но та была занята своим спутником.

— О-о! Так вот как выглядят технические гении, создающие современные чудеса! — сказала Эллен, стараясь взглядом смутить молодого человека. — Я думала, что они обязательно лысые и сутулые.

Евгений отвел глаза:

— Вы имеете дело не больше чем с летчиком-испытателем.

— Но ведь вы инженер?

— Как и всякий испытатель современной техники.

— Беспримерное путешествие на небо называется испытанием? Великолепно! А вы тоже тренируетесь? — иронически спросила Эллен.

— Конечно, — ответил Евгений, с интересом разглядывая посетительницу.

— Где же трапеция? — продолжала та словесную игру.

— К сожалению, меня ждут корреспонденты, — уже суше сказал Евгений Громов.

— Корреспондентка, — с укором поправила Эллен.

— Здесь вы одна, но... в пятидесяти километрах...

— Всегда предпочитаю быть одна, — смеясь объявила Эллен.

Евгений Громов подвел американку к макету танкетки, установленному внутри поворачивающейся во всех направлениях рамы. Гусеницы танкетки не доставали до пола. Громов открыл дверцу и предложил Эллен заглянуть внутрь.

— Колоссаль! — воскликнула она.

Верхняя часть кузова танкетки — полусфера молочно-белого стекла — изнутри была сплошным телевизионным экраном. Эллен увидела на нем поле, извилистую колею дороги, недавно выкопанный ров, березки, а около них группу людей, видимо журналистов.

Евгений Громов забрался на кресло водителя.

— Подлинная танкетка будет передвигаться по Луне, мисс Кенни, — сказал он, — и все, что вокруг танкетки, я увижу с Земли на этом экране, как сейчас вижу полигон. А на Луне, будь вы там, вы увидели бы на наружном телеэкране мое изображение в кабине.

— Предпочитаю не изображение, — задорно сказала Эллен.

Громов отвернулся и, стараясь скрыть смущение, склонился над пультом с приборами. Дверцу он не закрыл. Гусеницы загрохотали, танкетка стала крениться то влево, то вправо, поднималась то носом, то кормой. Макет копировал движение и положение бегущей где-то танкетки.

Эллен заглянула в приоткрытую дверцу и сразу перенеслась на полигон. Бежали назад деревья, корреспонденты, машущие руками... Она даже ощутила крутой поворот, потом яму...

— Не выношу тряски, лучше асфальт, — сказала Эллен.

Но танкетка двигалась отнюдь не по асфальту. Временами казалось, что она опрокинется. Водителя трясло и болтало, словно он в самом деле ехал по ужасной дороге.

Наконец, он, возбужденный, довольный, выбрался из танкетки.

— Как видите, «Вавилонская башня» не нужна, — торжествующе сказал он.

— Вы дотянетесь до других планет рукой? — Эллен закурила сигарету, щелкнув крохотной зажигалкой на наконечнике карандаша. — Скажите, вы боитесь лететь в Космос?

Евгений вспыхнул:

— Боюсь? Разве люди, изобретавшие механические руки, чтобы орудовать с радиоактивными веществами, были трусами? Что может быть прекраснее человека?

— Вы любите Максима Горького?

— Вы читали его? — обрадовался Евгений.

— А как вы думаете?

— Мне бы хотелось, чтобы читали. Можно вырвать собственное сердце, светить им, как факелом... но можно и напряжением мысли и сердца осветить людям далекие, недостижимые миры. Тоже во имя счастья человека.

— Но ваш брат хочет ступить на них ногой!

— Нужен ли такой риск? Ведь дальнеуправляемая танкетка способна все увидеть на другой планете, изучить, ощутить, все сделать, наконец! Ведь у нее есть такие руки-манипуляторы...

— Я не знаю, кто из вас более дерзок: вы или ваш брат, — сказала Эллен, вставая.

Евгений провожал гостью через лабораторию.

— Вы тоже опасный скромный человек, — рассмеялась Эллен и протянула руку. — Гуд бай! Может быть, увидимся.

Громов смотрел из окна, как шла Эллен по липовой аллее, маленькая и стройная, шла уверенно, ни разу не обернувшись.

Глава четвертая

ЛЕТАТЬ ИЛИ ПОЛЗАТЬ?

Электрический поезд остановился у подмосковной платформы. Пассажиры хлынули из вагонов. Вечер был тихий и ласковый. Вдалеке лаяли собаки. Раздался низкий гудок, поезд ушел, и стало совсем тихо.

От высокой платформы до леса, скрывавшего берег реки, над землей стелился молочный туман. Пахло смолой, прелью, чуть-чуть сыростью и свежей масляной краской от пешеходного мостика, перекинутого через рельсы,

Пассажиры шли по нему вереницей, озабоченные и торопливые.

Внизу на перроне горели шары фонарей, в прозрачных облаках бежала неполная луна.

Сойдя с мостика, люди погружались по колено в туман.

Петр Сергеевич и его спутница сошли последними.

Туман, казавшийся сверху сплошным, здесь был редким и прозрачным. Но справа и слева от тропинки он густел, скрывая кусты и кочки старого болотца.

— Будто выше облаков, — сказала девушка. — Вы станете об этом вспоминать, Петр Сергеевич?

— Об этом? Конечно. Ведь такого никогда там не встретишь.

— Не говорите слова «никогда».

— Я имел в виду туман. Тут на него раздражаешься... Сырость. А там... тосковать по нему, пожалуй, буду.

— Тосковать... по туману, — вздохнула девушка.

Они вошли в березовый лесок.

— Не только по туману, — задумчиво сказал Петр Сергеевич. — Вот об этих березах... Марко Поло, проехав когда-то по нашим краям, писал, что он встретил в удивительной стране удивительные деревья, кора которых напоминала кожу женщины. — Громов рукой коснулся молодой березки. — Что-то мы встретим в чужом мире?

— Не надо! — замотала головой девушка. — Это страшно... Всегда видеть над головой ваш бесконечно далекий мир.

— Что ж делать! Провожали ведь людей в Арктику или Африку времен Левингстона. Тех путешественников нельзя было увидеть ни в какой телескоп...

— Телескоп! — повторила девушка. — Можно заметить предмет высотой полтора метра... С Земли будут видны ваши движущиеся тени...

— И вы помашете отсюда нам рукой.

Девушка остановилась.

— Я уже сейчас помашу вам рукой, Петр Сергеевич, — грустно сказала она.

— Что вы, Наташа! Разве вы не зайдете к нам на дачу?

Девушка горько усмехнулась:

— Нет, зачем же? Вы там будете своей семьей. А я...

— Наташа! — с укором воскликнул Громов. — Вы у нас как родная!.. И вместе с Женей мне ножку подставляете, — пошутил он.

— Как вам не стыдно? Ведь вы такой... Я знаю, кого могут послать туда. — Она взглянула на Луну и, зябко поведя плечами, накинула косынку.

— Милая Наташа... Давно я хотел сказать. Для вас я только полотно, на котором вы рисуете невесть что...

— Я не рисую, а вижу. И все еще чего-то жду...

Громов нахмурился и с усилием произнес:

— Не надо ждать.

Наташа отвернулась. Скомкав косынку, она прижала ее к лицу. Потом молча побежала вниз по тропинке.

Громов стоял, борясь с желанием вернуть ее. Наташа скрылась за поворотом. Под березкой что-то синело. Он поднял косынку...

Он знал Наташу еще в Ленинграде, школьницей, когда она приходила к Жене готовить уроки. Петр приезжал из Пулковской обсерватории, отсыпался после «звездной ночи» и, выходя в столовую, заставал «зубрилок» за учебниками, разложенными на обеденном столе.

Они вместе окончили школу и поступили в Ленинградский политехнический институт. Очень трудно уловить момент, когда девочка превращается в девушку, когда отношение к ней вдруг становится иным... Если бы не 1957 год, все сложилось бы не так для Петра Громова и Наташи.

В этом году советская ракета вынесла на орбиту первый искусственный спутник Земли, и межпланетные путешествия стали близкой реальностью. Петр Громов стал работать над проектом лунной экспедиции и перебрался в Москву, в Космический институт.

Евгений, под влиянием старшего брата увлекшийся Луной, еще на третьем курсе института задумал управляемую с Земли танкетку, проект которой решил разработать в дипломной работе.

Евгений и Наташа два года спустя закончили институт. Наташу направили в какую-то лабораторию, а Евгений оказался, как это ни странно, в киностудии... Именно там для научно-фантастического фильма о полете на Луну потребовалась спроектированная им танкетка. Он построил свою танкетку, ее видели с экрана миллионы зрителей, но мало кто из них мог предположить, что это подлинная модель будущего лунного вездехода,

Братья дружили и летние месяцы проводили вместе в альпинистских походах. Петр был мастером альпинизма, впрочем также и мастером-десятиборцем. Евгений уступал ему в легкой атлетике, но трудности горных походов они делили поровну.

Наташу с собой не брали...

Евгений принадлежал к числу людей «одержимых». Он выработал для себя труднейшую программу жизни: работал трактористом на целинных землях, крановщиком в ленинградском порту, был членом автоклуба и даже прославился как автогонщик. Он устанавливал на машинах изобретенные им приспособления, чтобы механизм не сразу, а спустя две-три секунды выполнял его приказы, и все для того, чтобы выработать в себе способность управлять лунной танкеткой, отстоящей на таком расстоянии, при котором электромагнитная волна на путь в два конца затрачивает три секунды. Ведь за него учесть опоздание не только его команды, но и видимого им изображения не могли никакие приборы, как нельзя скорректировать изображение видимых звезд, какими были они, по существу говоря, миллионы лет назад. Два раза Евгений попадал в тяжелые аварии, но приобрел удивительные навыки, заменявшие «принципиальное бессилие» приборов.

Студенческая работа Евгения, к которой Петр относился с легкой иронией, и дальнейшее его «самосовершенствование» не остались незамеченными. Руководство Космического института организовывало лабораторию дальнеуправления, чтобы освоить новое чудо техники— «лунный вездеход», созданный для реальных целей упорным совместным трудом многих научно-исследовательских институтов и заводов. Это поразительное творение, по своему техническому совершенству достойное современных космических ракет, в основных чертах напоминало наивную танкетку Евгения.

И именно Евгению было доверено освоение нового «чуда». Для этой цели он был приглашен работать в Космический институт. Он пришел туда неожиданно для брата, своим путем. И вместе с Наташей... Она так хотела. Тихая, она всегда добивалась своего.

В Москве отношения Петра с Наташей начали складываться по-новому.

Молодой доктор наук, профессор, вероятный участник экспедиции на Луну, стремился избежать всего, что хоть чем-нибудь могло его ослабить, отвлечь.

И вот почти накануне полета космического корабля «Искатель» его командир подобрал с земли Наташину косынку и бережно положил ее в карман.

К даче, которую они с братом снимали в поселке Космического института, Петр шел медленно, погруженный в раздумье. На веранду поднялся тяжело, словно не он брал с шестом высоту более четырех метров.

На веранде, сидя на стуле с шитьем в руках, спала маленькая старушка. На столе было собрано к чаю, чайник прикрыт мягкой куклой, чашки расставлены, хлеб нарезан, на тарелку наброшена салфетка.

Только оставаясь наедине, забывала старушка про свои годы, казалась себе по-прежнему легкой и ловкой, быстрой и задорной, той самой Настенькой, на которую загляделся видный Сергей Громов с Обуховского завода. Такими же крепкими, задорными росли мальчики — старший Петя и младший Женя. Их очень любили не только она и муж, но и свекор. Старик все хотел, чтобы они стали потомственными мастеровыми. Этого же хотел и отец. Петя настырный был, вечно добивался «почему». Росли вместе, а совсем разные. Младшенький не за старшим шел, норовил все по-своему. И дрались, бывало, не разнимешь. Но друг друга никому в обиду не давали.

Не привелось ни отцу — с первых дней войны в подводники ушел, ни свекру — в блокаду старик помер — братьев Громовых на Обуховском заводе увидеть. Своим пошли они путем, и не угадать было тогда...

Вдруг старушка вздрогнула, открыла глаза. В дверях веранды стоял Петр. Она бросилась ему на грудь.

— А ты и чай собрала, словно знала, — сказал Петр, ласково обняв мать и усаживая ее к столу.

— Да я каждый вечер собираю. Все думаю, вот приедете...

— Работа, мама. Сама понимаешь.

— А ты один?

— Заходил за Евгением. Там только Наташа была.

— Так где ж она? — всполошилась мать.

— Разобиделась, убежала...

— Нехорошо это, Петя, — с упреком сказала мать, хлопоча у стола. — Лучше бы ты год назад послушался матери, женился на Наташе.

— Не береди, мама, — Петр резко отодвинул стул, за спинку которого держался. — Как ты не понимаешь! Я уже знал тогда... Не имею я права... Есть дела, на которые можно идти только одиноким.

Мать обернулась и покачала головой.,

— Одиноким? А меня разве нет?

Петр подошел к ней и обнял за плечи:

— Ты у меня сильная. А я не могу ни ее связывать — пусть будет свободной, ни себя ослабить.

— Думаешь, это от силы у тебя? От слабости. Я, жена подводника, в Ленинграде на пирсе стояла, вас с Женей за руки держала. Глаза проглядела...

— Не надо, мама!.. Я-то знаю твое горе. Потому и о других думаю.

— Неверно это, Петя, неверно... От себя и на Луне не спрячешься.

За верандой послышался шум, распахнулась дверь, влетел Евгений, возбужденный, радостный, сияющий...

— Чай отменяется! — воскликнул он. — Бокалы для шампанского! — И он взмахнул в воздухе завернутой бутылкой.

— Что это ты? Рано еще его провожать, — насторожилась мать.

— Не придется его провожать, мама! — загадочно заявил Евгений. — Все в порядке! Никуда он не полетит.

— Да что ты, Женечка! — удивилась мать. — Столько труда и не полетит?

Евгений опустился на стул и с грохотом поставил бутылку на стол:

— Поздравьте, наша танкетка блестяще прошла испытания!

— Я этого ожидал, — сказал Петр.

— Ну, тогда можно и выпить, — согласилась мать.

— Танкетка полетит на Луну! Вместо Петра! Вместо людей.

Петр молчал,

Евгению стало не по себе. Он ждал взрыва, бури. Он продолжал говорить матери, но смотрел на брата:

— Понимаешь, мама... Человеку незачем быть на Луне. Он не может жить без защиты атмосферы. Пусть за него все сделают автоматы. Их дешевле забросить туда!

Петр встал:

— Бухгалтерия Космоса! Дешевле, проще! Всякий прибор — тупой и бездумный исполнитель! Что может сделать управляемый робот? Что он может сделать по сравнению с человеком, находчивым, изобретательным, ориентирующимся в любом положении, с натренированным телом, которое бесконечно совершеннее неуклюжих машин!

— Но я — душа управляемой мною машины. Понимаешь?

— Вот потому-то и сам становишься таким же тупым и бездумным, как ваша танкетка.

— Оставь ее в покое!

— Я-то ее как раз и не оставлю. Ей всегда нужно давать задания.

— Это будет делать ее водитель... с Земли, — повысил голос Евгений.

— Тебе придется примириться с тем, что приказывать водителю буду я... с Луны, — невозмутимо заявил Петр.

— Что ты хочешь сказать?

— Что тебе не удалось подложить мне «свинью»! Думаешь, испытали замечательную машину, которой можно управлять на Луне, так и не полетят на Луну люди, рейс «Искателя» отменят?

— Отменят!

— Нет, решение иное. Оно мне известно.

— Какое?

— Полетят два «Искателя». На одном мы с Аникиным, на другом — ваша танкетка. А на Луне она нам пригодится.

— Что? — Евгений вскочил. — Ну нет! На Луне танкетка многое докажет... И раньше всего, что ты там не нужен!

— Я там не нужен? — грозно надвинулся на брата Петр. — Ты понимаешь, на что замахиваешься? На самое для меня святое!

— Оставь свой звонкий топот. Сам ты что делаешь? — отступив на шаг, крикнул Евгений. — Только что ревущую Наташу встретил.

— Мальчики!— встала между сыновьями мать. — Да что вы, право!.. В детстве и то так не дрались. Если лететь, так по-братски.

Евгений этой же ночью добился свидания с академиком Беляевым.

Академик, предупрежденный по телефону, сам открыл Евгению дверь. Как всегда изысканно одетый, словно и не спавший, он тихо провел его по коридору, потом плотно запер дверь кабинета.

— Ну, — сказал он, улыбаясь одними глазами. — Если разрешишь, я выскажу все твои бурные мысли. Два взаимно исключающих направления!.. Мы не смеем!.. и так далее...

— Нельзя превращать такой удивительный вездеход в ишака, во вьючное животное!.. Он рассчитан на самостоятельную работу, а не на роль помощника!

— Не торопись. Помощь, может быть, еще и тебе понадобится. Наша танкетка значительно усилит экспедицию, но и члены экспедиции расширят ее возможности. Ты ведь «рожденный ползать». Ни на одну Лунную гору не поднимешься. Не так ли? А Луна — планета гор, притом кольцевых. Танкетка через горное кольцо не проникнет, тайну кратеров, к сожалению, не раскроет. Я уже не говорю о той стороне Луны, недоступной для радиоуправления.

— Но ведь это же такой риск для людей!

— Ты с нашей танкеткой должен уменьшить этот риск до предела. — Спокойно вежливый, непоколебимый, академик обезоруживал. — Ты коммунист? — спросил он.

— Еще молодой... — смутился Евгений.

— И брат твой коммунист!

— Разве коммунисты не могут соревноваться?

— Могут и должны, но... помогая друг другу.

— А я смогу там действовать самостоятельно?

— Сможешь!.. Иди домой спать. Пожми брату руку.

— Я пожму ему руку. Все время буду жать руку на Луне... железным манипулятором! — многозначительно пообещал Евгений.

Академик, пропуская Евгения вперед, довел его до выходной двери.

— И не забывай, — сказал академик на прощание, — Ты — наша связь с ними... Живая. А это очень, очень важно...

На дачу Евгений уже не поехал.

Глава пятая

ФЛАГ ЛУНЫ

Высокие голые скалы, зубчатые, с острыми вертикальными ребрами, желтоватыми прожилками и черными зигзагами трещин, отвесно поднимались с каменистой россыпи, замыкая равнину со всех сторон, как арену гигантского цирка.

На хмурых шершавых утесах не росло ничего, меж камнями не забилось ни горстки земли, на слое пепельной пыли не отпечаталось ни единого следа ящерицы, змеи или насекомого.

Не было и смерти, потому что смерть — последний акт жизни, которой здесь не было. Все застыло в леденящей неизменности, в безысходном покое... Только резкие тени беззвучно и неумолимо двигались, пересекая равнину от затененных склонов до мертвенно-платинового, ярко освещенного обрыва.

Внезапно в середину каменистой арены с неба уперся огненный луч, красный, узкий, почти не расходящийся. Он коснулся камней, и под ним заклубилось облако дыма или пыли. На пламенном луче, словно опираясь на него, как на жесткий столб, удерживалось в высоте сверкающее на солнце серебристое тело.

Огненный столб казался осязаемым, прочным, объемным, он словно уходил в камни, загоняемый в них неведомой силой, погружался, как раскаленный прут в сугроб, становясь все ниже, короче. И серебристое тело, венчая его, постепенно снижалось.

Оно походило на остроконечную головку исполинского снаряда да по существу и было им, космическим снарядом, последней ступенью ракеты, реактивные двигатели которой, тормозя, позволяли ему плавно опуститься.

И он почти застыл, остановился над клубами дыма и пара: в нижней части снаряда выдвинулись три лапы, словно шасси у самолета.

Снаряд коснулся одной лапой камней, накренился и сел, чуть спружинив.

Пламя исчезло, только коричневый дым расплывался темным туманом, рассеивался тучей пепла.

И снова стало все мертвенным и недвижимым на окруженной скалами равнине. Инородным сверкающим телом стоял на арене циклопического цирка космический снаряд...

В его круглых иллюминаторах, похожих на окна батисферы, никто не показывался. Бесконечно медленно двигались тени...

Но вот в нижней части снаряда дрогнула круглая крышка люка и начала медленно поворачиваться. От нее вниз по лапе шло несколько лестничных ступенек.

Дверца люка сделала пол-оборота и распахнулась. За нею чернело отверстие.

Из люка стало выбираться странное чудовище, в котором лишь с трудом можно было угадать астронавта. Огромный, в безобразном скафандре, он одной ногой пытался нащупать ступеньку.

Однако, столь неуклюжий с виду, он спустился на каменистую почву с неожиданной ловкостью и быстротой. В руке он держал длинный шест. Первой заботой спустившегося было насыпать горку камней и водрузить шест.

Это было древко флага, который никак не хотел развернуться из-за отсутствия ветра.

Астронавт стал раскачивать древко, стремясь размотать флаг. Это ему удалось. Находясь в движении, полотнище флага развернулось.

Флаг был полосатый со звездами — американский флаг.

Астронавт укрепил древко флага. Полотнище снова повисло. Как бы то ни было, но флаг над равниной если и не развевался, то был водружен.

Астронавт, ковыляя по камням, стал расставлять взятые им из ракеты приборы. Одновременно он поднимал камешки и, не рассматривая их, механическим движением засовывал в подвешенный к скафандру кожаный мешок.

Уныло бродило странное существо среди неприветливых скал. Дважды оно возвращалось в ракету, освобождало там мешок и возвращалось снова на равнину, чтобы заняться сбором камней.

Вместо шлема на астронавте был легкий колпак. Через прозрачную пластмассу отчетливо видны были косматые плечи, кудрявая шея, могучий затылок. Когда астронавт поворачивался, его маленькие, широко расставленные глазки сверкали. Гигантские клыки не умещались в закрытой пасти, придавая заросшей шерстью морде зловещий вид.

В скафандр одета была гигантская горилла...

Да, это была горилла, великолепно выдрессированная горилла.

В шлемофоне она услышала знакомый ей, переданный по радио голос профессора Триппа:

— Э-гей, Колумб! Ты меня слышишь? Э-гей, гоп! Обратно! На место! Обратно!.. Кушать, Колумб... Иди кушать в ракету. Собери приборы. Живо! Хэлло, Колумб! Собери приборы и кушать!

Горилла-астронавт все прекрасно поняла.

Сутулясь, доставая передними лапами до камней, она проворно побежала к тем местам, где оставила самописцы. Деловито засовывала она ящичек за ящичком в мешок, свободный сейчас от камней.

Потом заковыляла к флагу, зачем-то потрясла его древко, но, очевидно, вспомнила, что трогать его не следует.

Она проворно забралась по лесенке в люк ракеты и скрылась в нем.

Некоторое время виднелось темное отверстие, потом крышка люка сама собой захлопнулась, сделала полоборота и замерла.

Недалеко от ракеты торчало древко с повисшим полотнищем флага.

Взревел реактивный двигатель под космическим снарядом. Снаряд вздрогнул, снизу ринулись клубы черного дыма, сквозь который просвечивало красноватое пламя. Рев усилился, отдался в кольцевых скалах оглушительными раскатами.

Огненный столб стал как бы выползать из камней, поднимая на себе серебристый снаряд. Движение все ускорялось, снаряд подскочил в воздух, пламенный меч отделился от поверхности земли. Ракета мчалась в небо.

Она напоминала маленькую комету с коротким огненным хвостом. Скоро она растворилась в синем небе. Остался только вытянутый белый шарф, словно здесь пролетел реактивный самолет. Этот шарф еще долго держался над Аризонской пустыней, где каприз природы создал подобие лунного пейзажа, не раз использованного американцами для киносъемок, а теперь для научных целей.

Несколько человек, стоя на площадке скалистой горы, наблюдали за улетевшей ракетой в сильные бинокли, в которые несколько минут назад они рассматривали внизу на равнине гориллу в наряде астронавта.

— Автоматика работала безукоризненно, мистер Трипп, — заметил сенатор Мэн.

— Рад это слышать, — склонил голову красивый седой человек, вынимая изо рта трубку. — А что скажет пресса? — обернулся он к изящной женщине, державшей в руке портативную кинокамеру с сильным телеобъективом.

— Колумб был прелестен, — сказала мисс Эллен Кенни. — Жаль, что ветер не развевает американского флага.

— На Луне флаг никогда не будет развеваться, — ответил профессор Трипп. — Там нет ветра, более того — там нет воздуха.

— И вы уверены, профессор, что Колумб благополучно вернется на Землю?

— Точно так же, как в том, что он сейчас опустится на космодроме в Аризонской пустыне. Я буду счастлив, если вы сообщите читателям, что мы считаем выучку гориллы Колумб величайшим достижением американской науки наряду с созданием экспериментальной ракеты «Колумб». Пусть первые шаги на Луне сделают дрессированные животные. Наука должна быть гуманной, если служит человечеству.

— А я думала фирме «Америкэн-моторс», — едко заметила мисс Кенни.

Профессор Трипп укоризненно посмотрел на журналистку:

— Фирма финансирует наши исследования, рассчитывая обнаружить на Луне неизвестные минералы, быть может, заурановые элементы, которые так нужны технике...

— Для сверхбомб, — быстро вставила Эллен.

— Ученый должен быть в стороне от политики. Это дело газет.

— Политика, — проворчал сенатор Мэн. — Обезьяна втыкает в камни палку... И вы думаете, что это даст нам право претендовать на все ценное сырье на Луне?

— Я не думал об этом, мистер сенатор. Мне казалось, что это дело Всемирного космического комитета, в который вы входите.

— К черту комитет! — повысил голос сенатор. — Каждому ясно что Луна принадлежит тому, кто встал на нее ногами... а не лапами. А вам, профессор, предстоит дать свои объяснения не в космическом комитете, а в комиссии сената, которую я возглавляю.

— В «комиссии престижа»?

— Да, в «комиссии престижа нации», сэр, если вам так угодно называть мою комиссию.

Профессор Гарольд Трипп был учеником самого фон Брауна, того фон Брауна, немецкого инженера, который во время второй мировой войны создавал страшные ракеты «фау», несшие через море лондонцам смерть и разрушение. После разгрома гитлеровской Германии фон Браун в качестве «живого трофея» достался американцам. Он снова взялся за работу над созданием все более мощных ракет уже в Америке. Атомные заряды, которыми можно было бы начинить его ракеты, грозили на Земле большими несчастьями.

«Юпитеры», «Авангарды», «Торы», «Атласы» и прочие реактивные колоссы шли на вооружение войск НАТО, пополняя склады атомно-реактивных баз на территории конституционно гордых, но подневольных Америке европейских и азиатских стран...

Профессор Гарольд Трипп, человек тихий и мечтательный, хорошо воспитанный, учтивый и безусловно мирный, отрекся от фон Брауна. Слишком поздно, быть может, но с достоинством отказался он от дальнейшего участия в разработке военных ракет. Он готов был отдать свою энергию и знания, всего себя лишь делу завоевания Космоса.

Некоторые американские руководители считали победы в Космосе «температурой» современного вооружения. Они с тревогой оценивали с этой точки зрения запуски советских спутников и космических ракет. Америка, по их мнению, трагически отставала. И потому фирма «Америкэн-моторс» предоставила Гарольду Триппу самые широкие возможности для создания американских космических ракет. Кое-какие успехи фирмы и профессора Триппа наряду с общим планом американского вторжения в Космос обусловили позицию американской стороны во Всемирном космическом комитете. Строительство международной космической ракеты, задуманной в пору разряжения международной напряженности, было «законсервировано»... На земном шаре снова наступило «похолодание». Намечались новые гонки и теперь... уже в Космосе.

Профессор Трипп под нажимом фирмы торопливо готовил водружение американского флага на Луне (водружение в противовес забрасыванию).

Он был хорошим семьянином, имел коттедж в городе и виллу во Флориде, два автомобиля, умеренные долги и всеобщее уважение. По воскресеньям слушал проповеди евангелистов и однажды сам выступил с проповедью по вопросу о гуманности.

На заседании комиссии престижа профессор Трипп пережил несколько горьких минут. Он уже прочитал в «Уорльд курьер» статью журналистки Эллен Кенни «Нога или лапа?», довольно недвусмысленно противопоставившей описанию гориллы-астронавта сообщение о русском корабле «Искатель», на котором полетит на Луну профессор Громов с помощником.

Сенаторы заседали в одной из комнат Капитолия, утопая в мягких кожаных креслах. Вызванному в комиссию «для дачи объяснений» профессору Триппу был предоставлен жесткий стул.

— Я сожалел бы, джентльмены, — сказал Трипп, вытирая лицо платком, — что русские снова опередили нас, если бы это не служило общечеловеческому прогрессу.

— Здесь говорят о престиже нации, — сухо напомнил Триппу сенатор Мэн.

— Да, сэр! — поспешно и почтительно согласился Трипп. — Я лишь хочу выразить сожаление, что забота о безопасности мешает объединению международных усилий для достижения Луны.

— Оставьте в покое Вавилонскую башню. Почитайте о ней в библии. А нам лучше скажите, что вы думаете о состязании с русскими?

— К сожалению, джентльмены, — сказал Трипп, сердито засовывая в рот трубку, наша горилла едва ли сможет успешно состязаться с профессором Громовым, очень заметным ученым.

— Не кажется ли профессору, — прервал Триппа сенатор из Джорджии, — что его острота неуместна. В ней верно лишь то, что идет состязание с русскими учеными. Давно пора отбросить ложную концепцию о двух независимых областях соревнования — миролюбивой любознательности в Космосе и наращивании священной силы в спасительной обороне. Соревнование и возможное отставание где бы то ни было едины. И дело здесь не только в престиже.

— Вполне понимаю уважаемого сенатора, — сказал Мэн. — Опасно отстать от русских хоть в чем-нибудь. А потому американец должен ступить на Луну вместе с русскими.

— Американец? — переспросил Трипп. Вы отдаете себе отчет в том, что мы располагаем лишь одноместной ракетой?

— Да, отозвался сенатор из Джорджии, — в этом мы отстаем, но в космических гонках обязаны выдержать. И у нас в Америке найдется достаточно парней, которые не испугаются космического одиночества, чтобы составить на Луне компанию русским. Можно предоставить нашему первому астронавту заманчивое право поставить две-три заявки на лунные прииски.

— Я готов был содействовать полету международной ракеты с большим экипажем, но отправлять в Космос одного человека!.. — пытался возразить Трипп.

— А вас и не спрашивают, к чему вы готовы, профессор, — прервал его сенатор из Миннесоты, генерал в отставке, известный своими статьями о гуманности мгновенной атомной войны. — Важно, к чему мы готовы. Идите в свою научную лавочку и готовьте хорошего американского парня для полета на Луну...

Профессор Трипп был совсем не так прост, как о нем могли подумать, у гориллы Колумба уже давно был «дублер», космический пилот Том Годвин. Профессор Трипп понимал «единство» всех частей в соревновании двух начал...

По возвращении в Аризону профессор Трипп объявил Тому Годвину, что тот не позже русских полетит на Луну.

Глава шестая

ВОЛОСЫ ВЕРОНИКИ

«В таинственный мир Космоса, в беспредельный простор миллионов световых лет, к сверкающим центрам атомного кипения материи, к звездам, живущим и рождающимся, гигантским или карликовым, двойным, белым, желтым, голубым, ослепительным или черным, в мир феерических комет и задумчивых лун, планет цветущих или обледенелых, в бездонный Космос, мир миров, стремится теперь уже не только взглядом человек...

Силы тяготения собрали миллионы миллионов звезд в правильные объемные, сплющенные в одной плоскости геометрические фигуры, напоминающие колоссальные диски галактических дискоболов. Смотря ясной ночью на Млечный Путь, мы видим изнутри обод такого звездного диска нашей Галактики через всю его толщу. Наблюдая в сильнейший телескоп далекую спиральную туманность в созвездии Волосы Вероники, мы рассматриваем извне обод, но только другого, стоящего к нам ребром диска, чужого, бесконечно далекого звездного мира. Множество таких галактических дисков различимо в небе под самыми разными углами, в том числе и сбоку. Тогда отчетливо вырисовывается огненное колесо со спиральными спицами, поражая строгой единообразностью звездных миров...

Сила тяготения заставляет частицы материи сближаться. Неотвратимо сгущаются туманности космической пыли, и внезапно загораются новые звезды. Извечные катаклизмы Вселенной накаляют до миллионов градусов колоссальные массы вещества, пронизывают бездонное пространство потоками космических лучей, порождают неисчислимые формы материи, создают условия для ее совершенствования, венчаясь тайной тайм Космоса — Жизнью, в которой Природа познает самоё себя!..

Даже если исходить из условий, близких земным, жизнь может существовать на великом множестве миров бесконечных галактик. Ведь образование солнечной системы отнюдь не исключение. Планеты, несомненно, существуют у многих звезд. Жизнь, возникнув в самых простейших формах, неуклонно развивается, стремясь к высшему совершенству — мыслящему существу.

Оно всесильно — мыслящее существо, и где-нибудь на планетной песчинке близ светлой точки спирального острова в созвездии Волосы Вероники «оно» так же оглядывает мир иных вселенных, как оглядывает их с Земли человек...»

Эллен Кенни читала эти строки о Космосе, и все ее существо наполнялось жгучим волнением, она ощущала себя в храме космического божества. Но она не казалась себе беспомощно ничтожной. Нет!.. Она хотела быть такой же гордой, как и воображаемое мыслящее существо в созвездии Волосы Вероники, о котором писал в своей статье Петр Громов...

Волосы Вероники!..

Эллен возбужденно прошлась по своей комнате с креслами на крохотных ножках и низенькими столиками, с широкой тахтой, на которой можно было лежать вдоль и поперек. Окна выходили прямо в стену соседнего небоскреба, не позволяя ощутить высоты двадцать четвертого этажа.

Эллен закинула руки за голову и одним движением распустила заложенные узлом на затылке волосы. Они волнами рассыпались по плечам. Эллен привычно тряхнула головой, и они пенным потоком заструились по спине. Эллен едва охватила их обеими ладонями.

Волосы космической Вероники!..

Космос. В него взволнованно смотрел русский гений Ломоносов, смотрел, как в звездную бездну, где звездам нет счета, а бездне дна... Он, Космос, так немыслимо огромен, что его измеряют не мерами длины, а годами пути лучистой энергии. До одной из далеких галактик в созвездии Волопаса расстояние составляет 230 миллионов световых лет. Пока летел оттуда луч света, на Земле сменялись геологические периоды, поднимались и опускались материки, размножались и вымирали гигантские пресмыкающиеся и, наконец, появился, неудержимо развиваясь, Человек. Космическое пространство, чрезмерное даже для воображения, оказалось доступным для острого глаза, пытливого ума, математического анализа, железной логики Человека. Оно охватывается его мыслью, осознается его разумом.

Но почему же не раздавлен величием необъятного дерзкий Человек? Ведь никогда не пересечь ему непостижимо огромных просторов Космоса. Ничто в природе не может двигаться со скоростью, превышающей скорость света, и если даже мыслящий безумец найдет способ достичь этой скорости, то все равно ему лететь до далекой галактики в созвездии Волопаса 230 миллионов лет, и его биологические потомки походили бы на улетевшего предка не больше, чем человек на амебу!.. Надо пасть ниц перед потрясающей неохватностью Космоса, перед ужасающей беспощадностью времени, признать ничтожно краткой и жалкой человеческую жизнь!..

Но нет! Стоит послушать, что говорит святотатец, вторгшийся в храм Вселенной. Не пугается он бездонных глубин Космоса, а уверенно вспоминает теорию относительности, утверждающую, что «время космонавта», летящего с огромной скоростью, будет течь медленнее, чем для наблюдателя, оставшегося на Земле, и если скорость полета приблизится к скорости света, то «время космонавта», с точки зрения земного наблюдателя, почти остановится... То есть на Земле пройдут года, века, а на звездолете лишь секунды и минуты... Так неужели же за реальные годы своей жизни мудрый безумец дерзновенно пересечет весь Космос, по крайней мере в обозримой с Земли его части? Правда, вернувшись обратно к планете Земля, он может и не застать «древней солнечной системы», которая уже пройдет свою космическую жизнь.

Безумец или гордец? Тем и прекрасен человек, что он горд! Если русский Петр Громов властно распахивает ворота храма Космоса, то американка Эллен Кенни станет жрицей этого храма, хотя бы ей пришлось для этого влезть в окно. Она попадет в этот храм, откуда люди шагнут на другую планету. Другая планета!

Самая близкая, но отдаленная более чем третью миллиона километров межпланетного пространства неосознанных тайн; самая знакомая на ночном небосводе, но полная волшебного очарования и гипнотической силы; самая безучастная ко всему земному, но поднимающая воды наших океанов в живом дыхании приливов и даже тормозящая вращение Земли до двух тысячных секунды каждый век; самая изученная астрономами, наименовавшими ее условные моря и безусловные горы, но полная необъяснимых загадок гигантских кратеров и светлых геометрических лучей; самая обозримая, но никогда не показывающая человеку оборотной своей стороны; самая родная Земле, будто оторвавшаяся от нее, оставив впадину Великого океана, и самая на нее непохожая, мертвая, безвоздушная, покрытая циклопическими цирками и острозубыми, невыветривающимися скалами, дорогами лавы, равнинами без растений и почвы, с золотыми и железными жилами прямо на поверхности...

Удивительная Луна.

Так пусть это будет не только Луна Петра Громова, Луна русских...

Эллен остановилась перед зеркалом, решительно взяла большие ножницы и, не раздумывая, обрезала за маленьким ухом прядь волос. Прядь скатилась к ее ногам, свернулась там кольцом. Эллен захватывала все новые и новые пряди и безжалостно остригала свои чудесные волосы, и они, уже чужие, ложились на пол.

Эллен, привычно щурясь, вглядывалась в зеркало, но не видела там себя. На нее чуть растерянно смотрела маленькая, незнакомо привлекательная женщина с совсем коротенькими волосами, «космическая Вероника»...

Эллен наклонилась и потрогала волосы на полу, нежные, пушистые. Она собрала их в горсть и прижала к лицу. Они тонко и грустно пахли. Эллен уткнулась в них лицом и заплакала.

Женщины часто плачут, срезав волосы.

Но ведь они не помещались в шлеме скафандра... Их нельзя было бы там расчесывать.

Об этом сказала Эллен сама миссис Хент, после смерти газетного короля взявшая в свои верные руки дело мужа.

Это была религиозная, энергичная дама с седыми буклями и елейным голосом.

Она благоволила к Эллен и охотно напечатала ее статьи «Вавилонская башня» и «Нога или лапа?», наделавшие, кстати сказать, немало шуму. Она огорчалась, что мисс Кенни все еще не устроила свою жизнь и беззаботно живет одинокой молодой женщиной, привлекающей к себе взгляды мужчин.

Вскоре после опубликования статьи «Нога или лапа?» миссис Хент вызвала к себе мисс Кенни.

Эллен стерла помаду с губ, вздохнула и отправилась к высокой покровительнице.

Секретарь Сэм с лоснящимся пробором и красивым угодливым лицом успел шепнуть, что у Биг-мэм (Большой Мадам) что-то есть на уме.

«Очередное трудное интервью, поездка в Африку или светский скандал», — решила Эллен, сощурилась и открыла дверь.

Кабинет остался таким же, как при мистере Хенте, совершенно пустой, из стекла и полированного дерева. Холодные, отделанные сверкающими панелями стены, жесткая, блестящая мебель, огромные матовые стекла окон и тоже матовые, стеклянные, но звуконепроницаемые двери.

— Садитесь, детка, — ласково сказала миссис Хент, снимая огромные очки в тяжелой темной оправе, которые делали ее чем-то похожей на покойного Хента, седого, жилистого и привычно здорового дельца, смерть которого вызвала недоумение.

Эллен скромно села на краешек стула и опустила ресницы.

— Вы знаете, как я забочусь о вашей судьбе, Элли, — вкрадчиво начала Биг-мэм. — Я не остановилась бы ни перед чем, чтобы выдвинуть вас вперед. Газеты — вот что может сделать вам всемирное имя, детка. Не просто слава или деньги, даже много денег... Нет! Поколение молодых людей у ваших ног... Что вы скажете на это, дорогая?

— А как вы думаете, мэм? Это не слишком много — целое поколение?

— Для выбора — совсем не так много. Вы стоите этого. Надеюсь, вы сумеете сделать удачный выбор, дорогая. Вы стали бы самой популярной женщиной мира.

Сердце Эллен сжалось. Она слишком все понимала, чтобы не догадаться, к чему клонит миссис Хент. Ведь где-то в глубине души Эллен и сама тайно думала об этом. Но разве можно говорить всерьез? Нужна специальная подготовка, огромные знания, как у Громова!..

Эллен искоса посмотрела на Биг-мэм.

— Газеты вышли бы трижды тройным тиражом, — продолжала та. — Весь мир следил бы за вашей судьбой, за каждым вашим шагом... Вы помните об этом парне, проводнике туристов, которого завалило в пещере? Репортеры пробирались в горы и брали у него интервью через щель между камнями. У бедняги была придавлена нога, но он бодрился. Вся страна неистовствовала, захлебывалась от интереса. Печаталось каждое слово о нем. Парень очень хотел пить... А сколько было сделано для его спасения! Вы, конечно, знаете всю эту историю?

— А что вы о ней думаете, мэм?

— Жаль, что он все-таки умер. С вами совсем иное дело. Конечно, надо уметь рисковать. Но мой покойный муж говорил, что, будь он губернатором или гангстером, самые трудные дела он поручал бы вам.

— От кого же из них я получу задание? — не удержалась Эллен.

Миссис Хент нахмурилась:

— Не надо быть колючей, как кактус. Мы с вами добрые христианки. Я забочусь о вас. Что будут стоить все мужчины на Луне, если там будет женщина!..

На Луне!.. У Эллен пробежал холодок по спине.

— Газета возьмет на себя все расходы, — миссис Хент откинулась на высокую и узкую спинку кресла.

— Сенсация принесет хороший доход, — борясь с волнением, деловито заметила Эллен.

— Не беспокойтесь, детка, вы получите свою долю. Но ваш бизнес будет куда большим. Вы сможете выйти замуж за короля или банкира, породниться с Рокфеллером, быть может... Целая эпоха будет носить ваше имя.

— Но я не умею управлять космическим кораблем. В Америке есть лишь одноместная ракета «Колумб». «Вавилонская башня», куда можно было бы стремиться попасть репортером, не строится...

Миссис Хент торжественно поднялась, широкими шагами девы из Армии спасения прошлась по кабинету, остановилась перед маленьким столиком и взяла в руки библию, потом положила ее на то же место.

— Во всяком деле нужно что-нибудь необычное, запоминающееся, — назидательно сказала она. — Не исполнительность службиста, а дерзость инициативы, вот что привлечет симпатии и интерес. Вы попадете на космический корабль в баллоне из-под кислорода. Это правильно, ибо женщина, подобно кислороду, — источник жизни. Дышать будете через аппарат скафандра, как на Луне. Только вам придется остричь волосы, у вас их слишком много, чтобы они поместились в шлеме. Вам не удалось бы их расчесывать. Впрочем, короткая стрижка считается модной. Вы согласны, детка?

— А как вы думаете?

— Я думаю, как переправить вас на ракету. Вы, кажется, работали секретарем у бизнесмена?

— Он оказался гангстером.

— Так что вы знаете, дорогая, с кем вам придется иметь дело. Но лишь бы цель была святая, дочь моя. Каждый, кто будет помогать нам, сделает угодное богу дело. Это зачтется ему. Решайтесь, дорогая. Мне кажется что вы из тех женщин, которые могут расстаться с волосами.

И вот «волосы Вероники» лежат у ног Эллен, а она сидит, уже не плача, и долгим взглядом рассматривает себя в зеркале. Она видит перед собой ту, которая по своей воле, вопреки всем ступит на Луну, полную тайн, волшебного очарования и гипнотической силы, ступит на Луну с ее дорогами лавы, равнинами без почвы и золотыми жилами на поверхности... Из зеркала на нее тревожно смотрела та, кто дерзко первой войдет в таинственный мир миров, мир несчетных звезд и еще более несчетных и неведомых планет, ступит на первую из них... Такого случая не было за всю историю человечества. И не будет больше никогда. Первыми бывают только однажды. Можно ли это упустить?..

Глава седьмая

НЕУМОЛИМОЕ УРАВНЕНИЕ

— Как вас зовут, детка? — спросил Малютка Билл.

— Вероника Лоуэлл, — сказала Эллен, разглядывая знаменитого гангстера, которого знала по фотографиям в журналах, но сама еще никогда не фотографировала его. Не так давно он угодил в тюрьму за... неуплату налога с очень значительных доходов. В тюрьме он давал интервью и вышел из нее, сопровождаемый адвокатами и почитателями, как триумфатор.

Малютка Билл вовсе не был бандитом, соскочившим с обложки комикса. Он не носил мягкую шляпу на затылке, не курил сигар и не говорил на ужасном нью-йоркском жаргоне — сленге. Малютка Билл назывался Антонио Скиапорелли и очень гордился своей фамилией. Ведь итальянский астроном Скиапорелли первый открыл марсианские каналы! Говорят, в итальянском квартале у него жила семья: ревнивая жена и трое детей. Малютка Билл был низенького роста, благообразен, напоминал владельца магазина, был вежлив, жесток, рано полысел, но не утратил подвижности. Конечно, он не был бандитом в обычным понимании слова. Но его бизнес, которым он занимался с большим размахом, не укладывался, мягко говоря, в обычные, допустимые рамки. Хорошо оплачиваемые юристы почти всегда могли доказать, что его действия в сущности были законными. В самом деле, что незаконного можно усмотреть, например, в том, что Малютка Билл помогал отправиться в путешествие «без билета» какой-то Веронике Лоуэлл. Если вы подсаживаете безбилетного пассажира в вагон частной железной дороги, то закон этого не карает, он предоставляет администрации дороги возможность взыскать с безбилетного штраф.

— Мне нужно снять с вас размеры, мисс Вероника, — сказал Малютка Билл тоном портного, принимающего заказ.

— Я вешу сто три фунта, — сказала Эллен.

— Что значат сто фунтиков там, где они насчитываются десятками тысяч!..

Малютка Билл не любил пустых разговоров. С заказчицей, с Большой Мадам, как ее зовут, у него особых разговоров о лишних фунтах не было. Когда об этом зашла речь, то она сказала, что все будет так, как угодно богу, важно, чтобы читатели волновались, они станут больше покупать газет. Значит, основная забота сделать для девочки скафандр и поместить ее в баллон, с виду точно такой же, как те, которые будут грузиться в ракету. Подменить один из них будет не так уж трудно. Кто заметит, что у него отвинчивается изнутри крышка. Вероника Лоуэлл! Это имя, пожалуй, в самом деле станет знаменитым...

Малютка Билл в своем бизнесе считал себя вполне добросовестным. Баллон переделывали хорошие инженеры. В нем было устроено сиденье не многим хуже, чем кресло пилота. Пружинные амортизаторы, смягчающие толчок взлета, и прочие премудрости были предусмотрены. Баллон «с содержимым» получился, конечно, тяжелее других, но на руках его никто таскать не будет, а машины лишнего груза и не почувствуют...

Расчет Малютки Билла был абсолютно точен. Фирма, поставлявшая баллоны с кислородом, получила один из них в готовом виде. Он был погружен вместе со всеми в грузовик. Вернее, он уже стоял в кузове грузовика, когда тот въехал во двор завода. Приглашенный из цирка иллюзионист очень искусно скрыл его от взглядов зеркалом, которое исчезало по мановению руки шофера. Оно и исчезло, когда баллоны начали грузить. Баллоны пересчитали, и оказалось, их было уже достаточно, напрасно хотели грузить еще один.

Грузовик благополучно выехал со двора и доставил баллоны прямо в космопорт, где погрузочные краны тотчас поместили их в ракету «Колумб», готовящуюся к полету.

В одном из баллонов сидела Эллен. Она очень страдала, но не от духоты или жары. Чудесный космический костюм, который был на ней надет, автоматически поддерживал нормальную температуру, дыхательный аппарат работал безукоризненно. Эллен могла бы уже чувствовать себя в Космосе. Страдала она от другого: от темноты, от кромешной тьмы, которая ее окружала... Это было оплошностью Малютки Билла, но ее не снабдили электрическим фонариком. Эллен не побоялась отправиться в Космос, но темноты она боялась... Темноты и тишины... Ей бывало лучше, когда снаружи доносились звуки, грохот машин, крики людей. Но перед стартом ракеты все стихло, и это были самые страшные минуты. Предстоящего взлета Эллен ждала, как избавления, она знала, что перегрузка при взлете не превышает перегрузки организма при пикировании самолета, а она сама водила спортивные самолеты и проделывала на них опасные фигуры пилотажа... Кроме того, у нее была пилюля — снотворное средство, которое должен был по инструкции принять и пилот. Взлет пройдет легко, но вот темнота и тишина...

И Эллен приняла таблетку раньше, чем это было нужно для взлета. Сознание затуманилось. Она почему-то подумала о Громове. Увидела себя в спортивном зале Космического института. Люди с пружинной сетки подпрыгивали высоко под потолок. Так будет на Луне... Там будет легко, совсем легко. И она провалилась в пустоту...

Сознание возвращалось постепенно. Почему-то она сначала увидела маму. Мама была жива. У нее было ласковое озабоченное лицо, и она все время поправляла такие знакомые Эллен с детства очки. Потом очки исчезли, и милые близорукие глаза стали еще ласковее.

— Мама! — крикнула Эллен и проснулась.

Холодный ужас объял ее... Ей показалось, что она перестала существовать. Она не ощущала себя. Она ничего не видела, ничего не слышала, она... ничего не весила. Вокруг были стенки гроба... Она коснулась их руками. И это было первым ощущением, вернувшим, наконец, ее к действительности.

Ее тело ничего не весит! Она — в Космосе! Но, может быть, она погибла при взлете? Нет! Все так, как надо! Она первая американка в межпланетном пространстве, она будет первой женщиной на Луне. Предстоит только открыть крышку баллона и... подружиться с пилотом Томом Годвином. Для настоящей женщины, какой себя Эллен считала, это будет не так уж трудно.

Эллен легко отвинтила крышку баллона и высунула голову. В складском отсеке «Колумба», где хранились баллоны, было темно.

Эллен осторожно выбралась. Вернее, держась за край баллона, она легко всплыла из него и ударилась о потолок отсека. Чувство невесомости опьянило ее.

Эллен хорошо изучила план помещения «Колумба», широковещательно разрекламированный в печати. Ей удалось отыскать люк в кабину пилота и открыть его. К счастью, он не был плотно задраен...

Едва отодвинула она крышку люка, как в грузовой отсек ворвался луч света.

И все страхи Эллен сразу исчезли. Цель ее достигнута. Она летит в американской ракете среди звезд, в вечном Космосе!.. Она невесома, значит, двигатели ракеты даже не почувствовали ее веса или он был предусмотрительно компенсирован Антонио Скиапорелли...

Пилот Том Годвин спал. Действие снотворного еще не кончилось. Очевидно, он принял его позже. Он лежал огромный в кажущемся еще более огромным кресле. Перед ним жили, двигались стрелки приборов, зажигались и гасли лампочки, отражающие работу автоматов.

Но Эллен не обратила на них внимания. Она была заворожена окном впереди. В нем было видно страшное спрутообразное яркое солнце, рядом с которым на неправдоподобно черной саже неба пристально горели немигающие звезды.

А справа была Луна... Она закрывала пол-окна, похожая на огромную учебную карту, объемную, с резкими тенями, заметными больше, чем неровности планеты.

Эллен улыбнулась Луне. Это была «ее Луна»... Потом попыталась понять, что она в ста тысячах километров от Земли. Осознать это все равно было невозможно, и она, как в ознобе, передернула плечами.

Том Годвин шевельнулся. Эллен спряталась за его спиной, ожидая, когда он проснется.

И он проснулся... Что-то встревожило его. Он стал говорить с Землей... о топливе. Наконец, он увидел Эллен... Может быть, испугался, но скорее был раздосадован... Надо сказать, он не очень считался с тем, как должен говорить джентльмен. Может быть, ему не хватало воспитания. Во всяком случае она старалась установить с ним хорошие отношения и призналась ему, кто она и как попала на космический корабль.

Эллен сидела на краю пульта и покачивала ногой. Скафандр, пожалуй, был даже элегантен. По крайней мере, она выглядела в нем эффектно, откинув шлем за спину...

— Слушайте, мэм, — сказал Том Годвин, вынимая из какого-то прибора перфорированную карточку. — Понимаете ли вы, что ваш Малютка Билл вместе с миссис Хент не позаботились о том, чтобы вес ракеты не превышал расчетного? Понимаете ли вы теперь, что ваши сто фунтов здесь лишние? — Том Годвин посмотрел Эллен прямо в лицо и невольно подумал, что на Земле она показалась бы ему интересной. Он спохватился и внушительно добавил: — При взлете автоматы делали свое дело, набирали нужную скорость и перерасходовали на ваш лишний вес топливо, и теперь...

— Что теперь? — спокойно поинтересовалась Эллен, с любопытством разглядывая обстановку кабины.

Том Годвин взглянул на перфорированную карточку.

— Вы можете находиться на борту еще 27 минут.

— Поезд подходит к станции? — чуть насмешливо спросила Эллен, отлично понимая, что выйти в Космосе негде.

— Нет. В математическое уравнение приходят ваши сто лишних фунтов, и оно становится неумолимым уравнением...

— Можно закурить сигарету? — спросила Эллен, тревожно вглядываясь в суровое лицо астронавта.

— На горение табака тратится кислород. А он рассчитан на одного... человекообразного... — с нарочитой жестокостью произнес пилот.

— Годвин! С вами женщина!

— Черт возьми! В этом вся и беда! — в отчаянии стукнул кулаком по пульту пилот. — Закон Космоса не делает разницы между женщинами и мужчинами.

— А вы? — вызывающе бросила Эллен.

— Я не закон, мэм. Я только служака. Вот радиограмма, ответ на мой рапорт о вашем появлении. — И он устало прочитал: — «Выполняйте инструкцию».

Эллен улыбнулась:

— Вы мне нравитесь, пилот! — прежним бодрым голосом воскликнула она. — Я напишу о вас великолепную статью. — Она взглянула в окно на косматое солнце, на выщербленный лунный диск и осторожно покосилась на мрачного пилота. Потом пожала плечами. Какая-то чепуха! Как можно во все это поверить, слишком нелепо и... страшно...

— Слушайте, мэм, — злясь на себя, сказал Годвин. — Вы, конечно, умеете носить платья и строить глазки... Они у вас что надо, — он отвернулся. — Но сильны ли вы в математике? Закон Космоса — математический закон.

— Объясните, — невинно попросила Эллен.

Тогда он начал говорить терпеливо, как школьнице:

— Топлива, как подсчитала вычислительная машина, не хватит, чтобы посадить на Луну двух человек. Врученная мне инструкция гласит, что всякий, незаконно оказавшийся на борту космического корабля, подлежит немедленному уничтожению... в данном случае, через двадцать семь... нет, уже через двадцать три минуты...

— Вы шутите, Годвин, — едва сдерживая себя, воскликнула начинающая все понимать Эллен.

— Я хотел бы проснуться, мэм, — упавшим голосом ответил Годвин.

Он с болью смотрел на молодую женщину. Он видел ужас на ее лице. Раздражение против нее сразу исчезло. Что чувствует сейчас она, бедняжка?.. Что привело ее сюда? Легкомыслие, авантюризм или отвага? Что она рассчитывала найти? Шум всемирной славы на Земле и таинственный мир покоя в Космосе? Эх, девчонка! Здесь нет покоя! В Космосе движется все: ничтожная молекула газового облака и планетная система звезды, одинокий метеорит или медленно вращающийся, но летящий с колоссальной скоростью звездный остров галактики. Здесь нет покоя, как нет пощады или жалости! Законы Космоса так же просты и ясны, как притяжение, и так же неумолимы. Энергия, скорость, вес... Лишний вес может находиться на борту еще двадцать одну минуту. Инструкция ясна, как алгебраическая формула.

Все это сбивчиво, стараясь теперь щадить Эллен, объяснял ей Том Годвин, космический пилот.

Он встал с кресла, усадил в него Эллен, сам взволнованно ходил по тесной кабине. Его магнитные подошвы пощелкивали.

Эллен смотрела перед собой расширенными, невидящими глазами.

Что это? Бред?

С неправдоподобной отчетливостью встала перед ней прочитанная когда-то новелла. Маленькая девушка в туфельках, отделанных бисером, выслушивает космического пилота, к которому незаконно пробралась на ракету, он объясняет ей неумолимое уравнение... Да, да! Так и называлась новелла — «Неумолимое уравнение». Эллен с отвращением читала ее, ей казалось, что автор садистически играет на нервах читателя, что он придумал ситуацию не для того, чтобы показать героизм, а чтобы напугать неизбежностью, насладиться психологией убийства... пусть и вынужденного, но убийства!

И вдруг она почувствовала озноб. Она вспомнила имя новеллиста. Том Годвин! Когда-то ей казалось, что новеллист Том Годвин клевещет на американцев... Теперь американец Том Годвин, не писатель, но космический пилот, должен был сыграть в жизни роль, уготованную ему в рассказе его однофамильцем. Значит, тот знал психологию людей, рисовал жизнь во всем ее безобразии. В рассказе пилот взялся за красный рычаг, позволив перед тем девушке поговорить с братом по радио, написать письмо родителям... потом она превратилась в кусочек льда...

Эллен оперлась локтями о пульт, положила на сцепленные пальцы подбородок, невидящим взором смотрела перед собой.

— Теперь я поняла, что такое неумолимое уравнение. Спасибо, Годвин, — чужим, каким-то пустым голосом произнесла она...

Да, внутри у нее была пустота, пришедшая взамен мгновенному ужасу, который обжег ее холодом. Теперь осталась только пустота.

— Слушайте, Эллен. Это чертовски глупо, — сказал Годвин, в растерянности останавливаясь у кресла.

— Глупо, Том. Очень глупо, — послушно согласилась она.

Они впервые назвали друг друга по имени. Это произошло само собой, непроизвольно и просто.

— И вы так спокойны? — спросил Годвин.

— Нет, Годвин. Нет, Том... Я не спокойна, — не меняя голоса, но доверительно сказала Эллен.

— Вы настоящая девушка! — воскликнул Годвин и отвернулся к окну.

— Сколько осталось минут? — донесся до него усталый голос Эллен.

— Тринадцать, — сказал он, боясь обернуться.

— Она сдержит свое слово, — в раздумье говорила Эллен. — Мое имя будет набрано только крупным шрифтом. Газеты выйдут тройным тиражом...

— Все Хенты подлецы! — в бешенстве крикнул Годвин.

— Моя фотография будет в траурной рамке... Мне бы хотелось, чтобы люди плакали, читая обо мне. Слушайте, Годвин... А вы никогда не читали новеллу «Неумолимое уравнение»?

Том Годвин вздрогнул и покраснел. Когда-то прочитанный рассказ вдруг ожил для него. Он посмотрел на себя, на обреченную Эллен как бы со стороны. Ему припомнилось, что, закрыв книжку, он обозвал космонавта из рассказа палачом.

Годвин искоса посмотрел на Эллен.

— Знаете, что мне хочется, Годвин? — обернулась к нему Эллен, смотря непривычно расширенными глазами. — Поцелуйте меня...

Годвин опешил.

— Вы с ума сошли! — воскликнул он, пятясь, и после паузы добавил: — У меня в Детройте невеста...

Эллен сказала с горечью:

— Годвин! Для меня вы — весь мир, который я покидаю. Все, что я знала и любила, все, чего не знала и ждала...

Годвин почувствовал в этих словах столько искренности, отчаяния и в то же время силы, что мог только промычать.

— Да, мэм, но..,

— Я такая некрасивая? — отчужденно спросила Эллен и поправила волосы. Она подумала, что ее надо считать здесь уже не женщиной, а только «грузом»...

— Что вы, Эль! — только и нашелся сказать Годвин.

— Том! — почти плача, воскликнула Эллен, притянула к себе голову Годвина и прижалась к его губам в долгом поцелуе.

Он тоже целовал ее, растерянно, с ужасом думая о значении этого поцелуя.

Потом она откинулась на спинку кресла и сказала с горькой иронией:

— А я всегда говорила, прощаясь: «может быть, увидимся...»

Глава восьмая

ИСКАТЕЛЬ

— Ну, как? Упадет на Луну? — глухо спросил командир «Искателя».

— Проверяю ответ, — отозвался Аникин.

Громов подошел к окну. Магнитные подошвы ботинок, прилипая к полу, позволяли ходить по кабине и при невесомости.

В окне виднелось красноватое, как на закате, солнце. Если бы не огненная корона на черном небе, оно было бы совсем земным. Громов нажал кнопку. Пленка светофильтра сбежала с окна. Ворвались ослепительные лучи космического светила, не живительно ласковые, смягченные атмосферой, как на Земле, а яростно резкие, жесткие, жестокие...

Аникин, не поворачивая к командиру лица, чтобы не смотреть на солнце и не встречаться с Громовым глазами, сказал:

— Никуда и никогда не упадет. Станет вечным спутником Луны. Орбита — вытянутый эллипс. Пройдет над лунными горами и уйдет далеко к Солнцу...

Из репродуктора послышался голос академика Беляева, начальника штаба перелета:

— «Искатель»! «Искатель»! Я — Земля!

Громов сел к пульту и пододвинул почти вплотную к себе микрофон:

— Я — Громов. Слушаю, Василий Афанасьевич,

— Определили орбиту?

— Станет спутником Луны. Кто этот несчастный?

— На борту «Колумба» оказалась журналистка Эллен Кенни.

— Эллен Кенни! Она же была у нас!..

— Американский пилот Том Годвин получил приказ выполнить инструкцию и уничтожить незаконного пассажира.

Громов перевел взгляд на экран. Скафандр по-прежнему был опрокинут ногами вверх и медленно поворачивался. Раскинутые руки уходили за край экрана, но колпак шлема был отчетливо виден в его нижней части.

— Если бы он уничтожил ее, он не надел бы на нее шлема, — сказал Громов. — Что это? Жестокая пытка временем или надежда на нашу помощь?

— Оказать помощь можете, если вам позволят резервы топлива. Решение за вами, Петр Сергеевич, — закончил академик.

— Ваня! — позвал Громов, выключив связь.

— Есть дать ведомость резервов, — угадал приказание Аникин.

Громов встал к окну, уперся руками в его раму. Перед ним были острые гребни кольцевых гор, черные резкие тени, извилистые трещины, дикий контрастный ландшафт. Желанная планета...

Аникин пододвинул Громову конторскую книгу.

— Задавай программу электронно-вычислительной машине, выбросить все, что возможно, — скомандовал Громов. — На борту нас будет трое...

Сравнительно недалеко от «Искателя» шел второй такой же корабль «Искатель-II». Вместо кабины звездолетчиков на нем помещалась танкетка Евгения Громова.

А в Москве в лаборатории Космического института внутри макета летящей в Космосе танкетки сидел Евгений Громов. В окнах-телеэкранах он видел небо мрака с мертвыми огнями звезд и ослепительным спрутом Солнца, надвигающуюся Луну цирков и теней. Со штабом перелета он поддерживал связь через обычный телефон, перенесенный из лаборатории. Раздался звонок, и Евгений снял трубку:

— Слушаю, Василий Афанасьевич. Не может быть! Это невероятно! Позвольте, я оставлю управлять ракетой Наташу, сам забегу к вам... хорошо. Остаюсь... Будет исполнено.

Евгений открыл дверцу макета танкетки. Часть черного, усеянного немигающими звездами неба и край Луны с острыми зубцами гор отошли вместе с дверцей.

— Наташа! — громко крикнул Евгений! — Ты слышишь, что творится?..

— Я здесь, Женя. — Наташа выбежала из соседней комнаты. Порывистая, она остановилась перед дверцей, тяжело дыша.

— Нам приказано изменить место посадки... — сказал Евгений. — Сесть рядом с «Колумбом», где бы тот ни опустился. Что там стряслось?

— С «Колумбом» потеряна связь. В Космосе женщина... — выпалила Наташа.

— Какая женщина? Что за чепуха!

— Тебя не отрывали, Женя, пока ты вел ракету... Тому Годвину приказали выбросить женщину, журналистку Эллен Кенни.

— Как же она там оказалась? Погибнуть так нелепо!

— Из-за нее еще могут погибнуть Петр и Ваня Аникин, — с тоской сказала Наташа. — Они пойдут на пересечение с ее орбитой.

— Ах, вот как! Так мне спуститься около ракеты Годвина! Ну, хорошо же. У меня будет с ним мужской разговор!

— Женя, будь осторожен. Танкетка может очень понадобиться. Для Петра... — тихо добавила Наташа.

Евгений захлопнул дверцу макета.

Громов выжидательно повернулся к Аникину. Рубленые черты его лица стали еще резче.

— Математика — точная наука, — смущенно сказал Аникин и протянул командиру перфорированную карточку. — Если пойдем догонять — резерва топлива не хватит. На Землю всем троим не вернуться...

Громов поморщился:

— Читаешь, как смертный приговор.

— Так это и есть приговор. Ей или всем нам.

Лицо Громова окаменело.

— Высший суд математики... А есть еще Совесть и Долг. Меняем курс. Приготовиться!

— Петр Сергеевич! — Аникин вскочил. Магнитные подошвы удержали его. — Не могу я... Инструкция... Земля!..

— Прекрати, — отрезал Громов. — Если человек за бортом, — капитан не запрашивает порт.

— Но, спасая, он не идет ко дну!

Громов положил руку на плечо Аникина и заставил его сесть:

— Слушай, Иван. Знаешь ли ты, что такое женщина?

Аникин пожал плечами.

— Это жен-щи-на!.. — вкладывая особую силу в это слово, произнес Громов.

— А если был бы мужчина? — буркнул Аникин.

— А ты в бою не пришел бы на помощь бойцу? — быстро спросил Громов.

Аникин не нашел, что ответить.

Громов сел за пульт управления. Аникин почувствовал, что его прижало к сиденью, тело налилось свинцом, в глазах потемнело... Заработали двигатели, меняя курс, выводя ракету на новую орбиту, расходуя невосполнимое топливо...

Снова появилось ощущение падения, какое бывает лишь во сне. Вернулась невесомость, стала кружиться голова.

Аникин сидел хмурый.

— Так держать, — скомандовал Громов.

— Есть так держать! — повторил Аникин и мрачно добавил. — А как вернемся... втроем-то?

Громов, надевая скафандр, внушительно сказал:

— Сначала выполни долг человека, докажи, что имеешь право на возвращение. Разве ты мог бы вернуться... преступником?

Аникин вскочил. Словно сжался весь в комок, лицо его побледнело, но было решительным.

— Командир! Я буду преступником, если выпущу вас в Космос!

Громов удивленно посмотрел на него с высоты своего роста. Аникин цепко ухватил его за руку, мешая одеваться.

— Ах, вот как! — Лицо Громова побагровело. Он в свою очередь схватил руку Аникина.

Руки дрожали в предельном напряжении. Оба неотрывно смотрели друг другу в глаза. Трудно сказать, была ли это борьба рук или борьба взглядов.

Аникин расслабил руку и отвел глаза.

— Чтобы ты теперь на всю жизнь запомнил, что такое женщина! — сказал Громов. Потом улыбнулся.

— Есть, — пробурчал Аникин, усаживаясь в кресло. — Запомню на все оставшиеся две недели... пока кислород не кончится...

Громов надел космический костюм с откинутым за спину колпаком шлема. Он следил за экраном локатора и все время менял увеличение, потому что изображение росло, не умещаясь на экране. Человек в скафандре приближался к «Искателю».

Время текло бесконечно медленно, но настал, наконец, миг, когда Громов выключил локатор. Экран потух. Одинокий скафандр был виден меж звезд через окно. Он летел ногами вперед...

Аникин включил дюзы торможения, уравнивая скорости.

Громов взял ракетницу, напоминающую дуэльный пистолет, и молча пожал Аникину руку. Но тот вскочил и обнял командира.

Громов вошел в воздушный шлюз. Аникин запер за ним дверь, включил насосы, перекачивавшие воздух из шлюза в кабину.

Перед самым лицом Громова, прикрытым прозрачным колпаком, двигалась стрелка манометра. Она дошла до красной черты. Наружный люк открылся сам.

Впереди был черный, беспредельный простор миллионов световых лет, сверкающих центров атомного кипения материи, звезд, горящих и рождающихся, планет, цветущих, выжженных или обледенелых, бездонный мир миров, в котором человек ничтожнее песчинки.

Озноб прошел по спине у Громова. Магнитные подошвы словно приросли к металлу «Искателя», лоб покрылся испариной, которую нельзя было вытереть.

Но Громов все-таки шагнул вперед, оттолкнулся ногой и почувствовал, что летит в пустоте. Мир звезд закрутился перед ним огненным колесом.

Пока Петр Сергеевич был в ракете, он находился среди знакомых вещей, рядом был Ваня, а здесь... Громов закусил губу и почувствовал соленый вкус во рту. Очень трудно было повернуться. На Земле он тренировался в затяжных прыжках с парашютом, но сейчас земные навыки исчезли. Тело его при прыжке получило вращение, с которым, казалось, невозможно справиться. Он мог ускорить или замедлить его, разбрасывая руки или прижимая их к телу, но остановить вращение не мог никак.

Собственно, он не ощущал его. Вращался сам небосвод. Когда он прижимал к себе руки, косматое солнце превращалось в огненный круг, а звезды исчезали в сетке светлых нитей... Носились вокруг него по кругу и скафандр, цель его путешествия, и ракета, которую он только что оставил.

Громов нацелился в «Искатель», нажал спусковой курок ракетницы, и тотчас корабль понесся уже не по кругу, а по развертывающейся спирали, он стал удаляться; словно Аникин решил бросить командира в межзвездной пустоте.

Одинокий же скафандр тоже по спирали стал приближаться. Человек в нем, очевидно, уже давно потерял сознание, если вообще был жив.

Используя как внешнюю силу легкую отдачу ракетницы, Громову, наконец, удалось остановить вращение.

Звезды, солнце, ракетный корабль и скафандр остановились, тревожно замерли. Двигался только Громов, приближаясь к скафандру. Он старался разглядеть в шлеме лицо межзвездного скитальца, но приходилось смотреть почти прямо на солнце, и оно слепило.

Наконец, Громов налетел на скафандр, крепко обхватил его и почувствовал, что начал снова вращаться, но теперь уже вдвоем. Солнце помчалось по огненному кругу, звезды чертили в черном мраке золотую сеть.

Аникин с волнением наблюдал за маневром командира. Два скафандра сначала вращались, как в борьбе, потом замерли в дружеском объятии.

— Петр Сергеевич, жива ли она? — спросил Аникин по радио. Ему вдруг стало страшно от мысли, что Громов оттолкнет сейчас от себя труп и вернется на корабль один.

Но Громов крепко обнимал скафандр.

— Приготовь нашатырный спирт и водку, — послышался его голос из репродуктора.

Громову не сразу удалось добраться до люка. Он ударился о корпус ракеты, ближе к хвостовым дюзам. Пот заливал ему глаза, казалось, они полны слез. Может быть, это так и было...

Хватаясь одной рукой за наружные скобы, другой держа спасенного, он достиг, наконец, люка шлюза. Люк был открыт, ждал его. Громов ступил словно в свой дом.

Аникин не мог побороть дрожь, смотря на стрелку манометра. Наконец, она показала, что давление в шлюзе и кабине одинаково, и дверь открылась.

В кабину медленно вплыл чужой скафандр с невесомым телом человека.

Аникин принял его на руки и заглянул в прозрачный шлем. Какова она, побывавшая меж звезд?

Глаза Аникина широко открылись. Громов откидывал шлем спасенного.

Звездолетчики рассматривали некрасивое лицо с тяжелым щетинистым подбородком, широко расставленными глазами и неожиданно смешной ямочкой на правой щеке...

Том Годвин!..

— Позвольте снять шляпу и уступить стул, — сказал Аникин. — Вот оно, самое тонкое, самое красивое!

— Брось дурить! Это и есть самое лучшее, самое красивое, что только может сделать человек!..

— Да... человек! — протянул Аникин.

— Он решил по-своему неумолимое уравнение. Такое решение не приходило в голову его хозяевам. Они считали Космос жестоким и всесильным, а этот простой американский парень...

— Настоящий парень. Он не стал бы вам мешать.

— Нашатырь! Водку! Растирай как следует. Теперь забота о ней, о мисс Кенни. Надеюсь, он включил автоматы спуска.

Звездолетчики расстегнули скафандр американца, растерли ему грудь, дали понюхать нашатырного спирта, потом влили сквозь стиснутые зубы водку.

Американский пилот вздохнул, открыл глаза, зажмурил их, словно боясь проснуться, наконец, снова открыл и улыбнулся.

— Русские, — прошептал он.

— Будем жить! — сказал Громов по-английски, потрепав американца по плечу, и добавил: — Вместе.

далее