Утром, открыв глаза, я обнаружил, что у меня появилась компания.
Сквозь прозрачный колпак кабины виднелись зловещие раскачивающиеся силуэты. Вокруг самолета собралось несколько десятков триффидов. Своим видом и поведением они напоминали стаю голодных собак, ожидающих кормежки.
К триффидам все время подходило подкрепление. Я смотрел, как они, раскланиваясь на каждом шагу, бредут по болоту в мою сторону. Несколько минут я как завороженный не мог отвести взгляда от этой кочующей флоры. Видимо, в этот момент у меня было много общего с мышью, загипнотизированной пронзительным взглядом кошки. Сомнений не оставалось — триффиды избрали меня в качестве основного блюда своего меню.
Тело юного метеоролога уже полностью исчезло в густой зелени триффидов. О том, что там с ним могло случиться, мне не хотелось и думать.
Я не переставал изумляться, что мне удалось уснуть в тесной кабине после вынужденной посадки, в осаде со стороны растений-людоедов. Даже ужасная смерть Хинкмана не лишила меня сна. Это было чудо, которое я объяснял психической травмой. В момент тяжелейшего стресса человеческое тело ищет спасения в отдыхе. Отдохнувшее тело, во всяком случае, гораздо лучше приспособлено для выживания, чем тело изможденное.
Разглядывая столпившихся вокруг триффидов, я вдруг осознал, что случилось чудо. Я снова видел.
В наш мир вернулся свет.
Я пошевелился, сердце забилось сильнее.
Теперь я мог смотреть в будущее с несколько большим оптимизмом. Это ничего, что солнце появилось всего лишь в виде туманного диска, не более, чем кружок фольги, прилепленный к окрашенному в бордовый цвет небу. Но я мог видеть то, что меня окружает. Атмосфера очистилась, и лишь где-то высоко в небе виднелись перистые облака. На темно-красном фоне они казались длинными черными линиями.
Как только я задвигался, триффиды пошли в атаку, обрушив на прозрачный колпак кабины удары ядовитых жал. Каждый удар оставлял липкое маслянистое пятно, и очень скоро пластик сделался практически непрозрачным.
Все боеприпасы с истребителя сняли заранее, чтобы облегчить машину и увеличить дальность полета. Жаль. С каким наслаждением я нажал бы на красную кнопку в рукоятке управления и влепил очередь в эти гнусные растения.
Некоторое время я сидел неподвижно, пытаясь успокоить дыхание. Чтобы продумать план дальнейших действий, необходимо сохранить ясность мышления. Как только я перестал двигаться, удары по кабине прекратились.
Повисла тишина. Только триффиды выбивали негромкую дробь, постукивая короткими отростками, именуемыми пальцами, о свой ствол.
Я вспомнил слова отца.
Эти растения умеют говорить, сказал он мне. Они переговариваются друг с другом, обмениваются информацией, может быть, даже делятся своими мечтами о завоевании мира и полном истреблении Человека.
Только сейчас я до конца понял, что он хотел тогда сказать. И теперь я ему верил.
Эти адские творения обладают разумом. Сейчас они поют, созывая соседей: Здесь человек, Приходите на пиршество.
В ближайшее время мне предстоит умереть — в этом я не сомневался. Я сидел в кабине самолета, меня окружали три десятка триффидов, красноватый свет дня придавал зеленой листве какой-то странный оттенок.
Мне было совершенно очевидно: самолет упал на Большой земле, и спасения ждать неоткуда. Возможности колонии для поисков пропавшего самолета были чрезвычайно ограниченны. Если гроза нарушила работу радио и радара, то островитяне просто не знают, где меня искать. Помимо всего прочего, поиски затрудняли густая растительность и слабая освещенность.
Выбиваемая триффидами дробь участилась и сделалась громче. Видимо, они каким-то образом почувствовали, что я намерен приступить к действиям.
Но они поспешили. Мне еще предстояло до конца продумать весь план.
Во-первых, следовало выбраться из самолета таким образом, чтобы сразу двинуться в сторону побережья.
Я был уверен, что триффиды нанесут удар в тот момент, когда я откину колпак кабины. Но на мне все еще был комбинезон для высотного полета. Как я уже говорил, он изготовлен из тяжелой прорезиненной ткани, и если его наглухо соединить с перчатками и шлемом, то открытой останется не более одной десятой квадратного дюйма кожи.
Теоретически в высотном костюме я был в такой же безопасности, как и за стенами дома. Но что, если яд способен проникать даже через прорезиненную ткань? И как быть, если мне вдруг не хватит воздуха и придется приоткрыть шлем?
«Чем больше я буду размышлять об истинных и воображаемых опасностях, — подумал я, — тем труднее мне будет выбраться из самолета. Нервы не выдержат напряжения. Надо просто опустить забрало шлема, натянуть перчатки и отправиться на небольшую прогулку».
Тщательно закрепив шлем, опустив прозрачный наличник и убедившись в том, что перчатки наглухо соединились с манжетами скафандра, я резко откинул колпак кабины.
Зачем-то задержав дыхание, я развернулся в кресле и выбрался из самолета. Двигался я так, как двигаются люди перед тем, как шагнуть в ледяную воду.
Через мгновение на меня обрушился град ударов. Длинные стрекала хлестали со всех сторон. Яд не смог проникнуть через плотную ткань скафандра, но удары оказались весьма чувствительными, а шлем уже через несколько секунд был настолько заляпан ядовитой жижей, что мир за пластиковым забралом превратился в неясное сборище бесформенных теней.
Краем глаза я заметил торчащие из-под зелени сапоги. От того, что раньше было ногами, почти ничего не осталось. Современные триффиды научились быстро разделываться со своими жертвами.
Через некоторое время мне, хвала небесам, удалось продраться через скопление растений-убийц. Я бросился бежать, по спине вдогонку хлестнули несколько жал.
Тыльной стороной перчатки я вытер яд с забрала шлема. Видимость стала лучше, и я смог двигаться более целенаправленно, избегая встреч с триффидами, спешившими в направлении самолета. Передо мной расстилалась на удивление плоская равнина, почва под ногами почему-то сильно пружинила. Создавалось впечатление, что шагаешь по какому-то гигантскому матрасу.
Это явление, как я полагал, объяснялось очень просто. Большая часть низменных районов Южной Англии когда-то были болотами. Осушили их в Средние века или даже позже. После того как перестали работать электрические насосы, а дренажная система заросла тиной, уровень грунтовых вод поднялся, медленно, но верно превращая плодородные поля в болотистую равнину.
Я остановился ненадолго, чтобы проверить револьвер и неприкосновенный запас пищи в ранце за спиной. Убедившись, что там все в полном порядке, я переключил внимание на карманный компас. Точно определив, в какой точке на красноватом горизонте находится юг, я отправился в путь.
Открывающийся передо мной ландшафт оказался настолько однообразным, что глазу зацепиться не за что. Жалкая растительность без настоящих деревьев. Никаких домов, ни малейшего следа дорог. Горизонт окутан ржавой дымкой, заляпанный ядом шлем ни на йоту не увеличивал видимость, и вдали тоже ничего не разглядишь.
Через пять минут ходьбы земная твердь закончилась, за ней открывалось море.
Поначалу я решил, что передо мной пролив Те-Солент, отделяющий Британские острова от острова Уайт, но уже секунду спустя понял, что это не так.
Подобного побережья я еще никогда не видел.
Земля здесь не заканчивалась утесом или пляжем. Создавалось впечатление, что берег, подгнив по краю, превратился в довольно толстые волокна. Волокна покачивались на невысоких волнах.
По мере того как я приближался к воде, дерн под ногами начинал пружинить все сильнее и сильнее. Время от времени то одна нога, то другая, продавливая тонкий слой почвы, проваливалась в какую-то полужидкую субстанцию.
Я снова — на сей раз более тщательно — протер стекло шлема. Видимость улучшилась ненамного, но я сумел разглядеть, что бородатая береговая линия тянется ярдов на сто в обе стороны, а затем почти под прямым углом уходит в том направлении, откуда я только что пришел. Получалось, что земля, на которой я оказался, была оконечностью небольшого полуострова. Правда, землей это место можно было назвать с большой натяжкой.
Это была лишь видимость земли и еще одна шутка природы.
Соблюдая предельную осторожность, я продолжил движение к морю. В воде отражалось унылое небо, на ее спокойной поверхности играли неяркие оранжевые и красноватые блики. Даже пена у самой кромки берега была окрашена в цвет ржавчины. На покачивающихся в воде корневищах сновали зеленые крабы размером с обеденную тарелку.
И в каком же, черт побери, мире я очутился? Кто может дать мне ответ?
Я снова и снова задавал себе эти вопросы, осторожно пробираясь к береговой линии и не теряя надежды, что скоро увижу гальку или песок.
Но надеждам этим сбыться было не суждено.
Я следил за тем, как довольно большая волна накатывает на берег. К моему изумлению, вместо того, чтобы разбиться, как положено, волна просто скрылась под «землей», на которой я стоял. Почва под моими ногами неторопливо приподнялась, и невысокий, но широкий «земляной» вал медленно покатился в глубину побережья.
Вскоре это явление повторилось. Великий Боже! То, что я считал твердой землей, таковой вовсе не являлось. Это было всего лишь плавающее в море и колышущееся на волнах огромное скопление растительной массы.
Я вернулся на «материк», где слой мертвой растительности уплотнялся и мог без труда выдерживать мой вес. Итак, это всего-навсего гигантский плот из плавника, покрытого тонким слоем дерна. Под ним — ничего, кроме холодной соленой бездны.
Тем не менее я лелеял надежду, что эта плавучая циновка в каком-то месте соединяется с настоящей твердой землей. Но занявшее целый час исследование открыло мне страшную правду. Никаких перешейков, связывающих «плот» с землей, не существовало. Мой, с позволения сказать, «остров» дрейфовал в открытом море.
Странно все это. Я, конечно, понимал, что практически необитаемые Британские острова покрывала густая растительность. Я знал, что заросшие и засоренные реки поменяли свои русла, а города рухнули из-за поднявшихся грунтовых вод. Но появление бревенчатого острова площадью пятьдесят — шестьдесят акров и вдобавок покрытого слоем дерна казалось мне явлением удивительным и противоестественным.
Ярдах в ста от себя я заметил группу триффидов. Их листья трепетали на ветру. В остальном же они стояли неподвижно, погрузив корни в почву. Создавалось впечатление, что они чего-то ждут. Неужели этот огромный плавающий остров — их творение? Неужели в их деревянных стволах прячется мозг? Не исключено, что за последние двадцать — тридцать лет они эволюционировали настолько быстро, что у них развился интеллект, а отдельные растения приобрели профессиональные навыки.Триффиды-военачальники? Триффиды— техники? Триффиды-инженеры? Триффиды-инженеры спроектировали плот, спустили его на воду и научились им управлять, чтобы позволить своей расе захватывать все новые и новые земли.
Вы можете сказать, что подобная гипотеза — фантастика. Но я в этом вовсе не уверен.
Спросите у фермера, насколько быстро обыкновенный чертополох способен заполонить все поле. Любой садовник расскажет вам, как скромная маргаритка может вначале поселиться на лужайке, потом распространиться по ней и в конечном итоге изгнать все остальные растения. А теперь спросите себя, почему растение, способное передвигаться, обмениваться информацией — и убивать! — не в состоянии изобрести корабль, на котором можно отправиться в путь на поиски новых пастбищ. Теперь я понимал, каким образом триффиды высадили десант у поселка Байтуотер на острове Уайт. Не сомневаюсь, что поселенцы очень скоро обнаружат на одном из пляжей плот, похожий на тот, где я сейчас нахожусь. На этом плоту и прибыли передовые штурмовые отряды триффидов.
Теперь следовало попытаться ответить на вопрос: куда течение несет мой остров или, вернее, корабль триффидов?
Время покажет, мрачно сказал я себе.
На северном конце плота я заметил несколько возвышений. Мне очень не хотелось, скорчившись, прозябать в тесной кабине истребителя, и я решил провести дальнейшие исследования, чтобы выяснить, какие еще тайны несет в себе этот корабль триффидов.
То, что обнаружилось среди возвышений и кочек, подтвердило все мои подозрения. Под покровом из вьюнка, плюща и мха я увидел остатки пирса, стоявшего некогда в заливе Саутгемптона или в устье реки Эйвон.
Не снимая шлема и не поднимая забрала, я осторожно пробирался через обломки. Там и тут виднелись погрузившиеся в зеленый матрас бревна причала. К одному из них была прикреплена доска с какой-то надписью. Пригнувшись ниже, я с трудом разобрал полустертые слова: «Швартовка только для членов клуба».
В темно-зеленом мхе мне удалось рассмотреть ботинок дотриффидной эпохи и корпус телевизора без экрана и трубки. Внутри пластмассовой коробки поселился приличных размеров краб с огромными клешнями. Таких клешней я еще не видел!
В небе цвета ржавчины висело унылое красное солнце. Над головой, усиливая кладбищенскую атмосферу, печально кричали чайки. Ничего себе мир! Ржавое солнце, бордовое небо, гнилые останки флота исчезнувшего народа и безнадежное ощущение полного одиночества...
«Мхи, мхи, мхи — последний правитель Ангкора мертв...»
Несколько секунд спустя я уже шагал между большими, словно дома, возвышениями. К своему великому изумлению, я обнаружил, что это не холмы, а останки небольших торговых судов, буксиров и рыбачьих сейнеров. Все они оказались в зеленой ловушке, а когда ловушка отчалила от твердой земли, отправились в свое последнее плавание в открытое море.
Эта почти фантастическая картина меня заворожила. Мне казалось, что я нахожусь на кладбище всего того, что создало человечество и что оно так любило. Постояв безмолвно несколько мгновений, я двинулся между кораблями, более чем наполовину погрузившимися во всепоглощающую зелень. Кое-где из мха торчали только дымовые и вентиляционные трубы, а иногда на меня сквозь заросли смотрели глаза открытых иллюминаторов. Заглянув в один, я, как мне показалось, увидел койки матросов. Я прошел вдоль борта, отодвигая в сторону зелень, в надежде увидеть еще один открытый иллюминатор и прочитать на носу или корме название судна.
Весь этот сплав результатов человеческого труда и творений природы притягивал меня и одновременно вызывал отвращение. Как бы то ни было, я в любом случае не был готов к тому, что увидел в следующее мгновение.
Отведя в сторону плющ, скрывающий иллюминатор пассажирской каюты, я окаменел, а кровь застыла у меня в жилах. Сквозь мутное стекло смотрели чьи— то блестящие глаза. Ничего подобного в этих джунглях я встретить не ожидал. На долю секунды мой взгляд и взгляд существа за стеклом скрестились. От неожиданности у меня перехватило дыхание.
Лицо в иллюминаторе исчезло.
Придя в себя от изумления, я отступил от борта корабля, но тут же, споткнувшись о корень, плюхнулся на кочку.
А когда поднял глаза — увидел на палубе какую-то странную фигуру и даже не сразу догадался, что это человек. Да и как мог я признать родственное мне существо в невысоком, тонком и гибком создании с копной черных волос. Существо было обмотано бинтами, свободные концы которых развевались на ветру. Больше всего это напоминало египетскую мумию, но мумию живую и очень подвижную.
— Подождите! — закричал я. — Прошу вас, подождите!
Мумия остановилась и посмотрела в мою сторону. Теперь я понял, что это вовсе не пришелец из Древнего Египта, а девушка. На первый взгляд ей было лет шестнадцать-семнадцать. Она смотрела на меня так, словно перед ней — только что восставший из могилы покойник.
Вполне нормальная реакция. Интересно, как бы повели себя вы, увидев перед собой существо в скафандре, в шлеме и с лицом, закрытым прозрачным пластиком?
Я торопливо стянул с головы шлем и сказал:
— Не бойтесь. Я вас не обижу.
Увидев, как неизвестное существо спокойно снимает с себя голову, девушка судорожно вздохнула и в ужасе закрыла лицо дрожащими руками.
— Не бойтесь. Не бойтесь, — произнес я как можно спокойнее. — Я не причиню вам ни малейшего вреда...
Теперь я видел ее более ясно. Оказалось, что никаких бинтов на ней нет, просто платье превратилось в лохмотья, и клочья ткани трепетали на ветру. Личико у нее было чистое и даже миловидное, но масса волос на голове приводила в ужас. Ничего подобного мне раньше видеть не приходилось. Кроме того, во всем ее облике присутствовала какая-то первобытная дикость. Больше всего она походила на дикую кошку.
— Мне хотелось бы побеседовать с вами, если позволите... Прошу вас... Я вас не обижу. Меня зовут Дэвид, и я оказался здесь в результате несчастного случая. Так же как, видимо, и вы.
Последнее не вызывало у меня никаких сомнений. Девушка наверняка оказалась на острове после какой-то катастрофы. Но то, каким образом ей удалось избежать контакта с триффидами, оставалось для меня тайной. — Поверьте, — с улыбкой продолжал я, — вам не следует меня опасаться. Мне хотелось всего лишь...
— Мр-р... Мыр-мур...
— Простите. Я вас не совсем понял...
— Мыр-мур. Ах! Ах!
В ее сияющих глазах я видел ум и необыкновенную жизненную силу. Но неужели она нема? Или... Меня охватило какое-то странное чувство, похожее, как это ни позорно, на отвращение. До меня доходили рассказы о детях, потерянных на диких землях Британских островов и воспитанных животными наподобие Ромула и Рема. Я всегда считал эти россказни плодами необузданной фантазии и относился к ним соответственно. Тем не менее то и дело появлялись все новые и новые слухи о встречах с одичавшими людьми, полностью утратившими дар речи.
— Мыр-мур. Ах! Ах! — Сверкнув глазами, она сжала пальцы в кулак и поднесла ко рту. — Мыр-мур. Ах! Ах! Ах! Ах!
— Еда... Вы спрашиваете, есть ли у меня еда? Вы голодны?
Она склонила голову набок, явно не понимая.
— Еда, — сказал я, имитируя жевание.
— Ах! Ах! — воскликнула она, показывая, что поняла.
Я улыбнулся и кивнул. Бедняжка провела здесь по меньшей мере несколько недель и сейчас просто умирала от голода. Я снял со спины ранец.
Но девушка оказалась проворнее. С быстротой молнии она спрыгнула с палубы, довольно глубоко продавив босыми ногами дерн. Без всяких усилий удержав равновесие, дикарка двинулась по направлению ко мне, улыбаясь и непрерывно кивая. Подойдя совсем близко, она стала развертывать какой-то тряпичный сверток.
Поняв ее намерения, я замер. Она предлагала мне пищу. Теперь, когда девушка заулыбалась, я увидел, что у нее ослепительно белые зубы. Моя новая знакомая расстелила тряпицу на траве так, как хозяйки стелят скатерть на пикнике. В самом центре этой, с позволения сказать, скатерти лежали два краба и... огромная крыса.
Девушка взяла крысу и сделала вид, будто вгрызается в ее брюхо. Звуки «М-м— м... М-м-м...» должны были показать мне, насколько это вкусно. Закончив демонстрацию, она протянула крысу мне, чтобы я мог утолить свой голод.
Боюсь, появившаяся на моей физиономии улыбка показалась бы вам несколько вымученной.
Крыса выглядела крайне неаппетитно. Шерсть свалялась, из ноздрей капала кровь, из пасти выдавались желтые зубы.
Мне очень не хотелось обижать свою новую подругу. Не прикасаясь к крысе и не переставая улыбаться, я извлек из своего неприкосновенного запаса бисквит и протянул его девушке.
Этот маленький ритуал ее, видимо, удовлетворил, поскольку она быстренько завернула крысу в тряпицу и сунула сверток под мышку. От моего дара, однако, отказываться не стала. С быстротой молнии, словно вытаскивая каштан из огня, она вырвала бисквит из моих пальцев.
Это не было проявлением жадности или дикости — по-иному она двигаться скорее всего не умела.
Вначале она внимательно осмотрела бисквит. Судя по всему, встречаться с подобным произведением кулинарного искусства ей раньше не приходилось. Девушка понюхала сладость, потерла пальцем и, чтобы окончательно убедиться в ее безопасности, лизнула.
— М-м-м... м-м-м!
Ее глаза сверкнули восторгом, она запихала бисквит в рот и принялась разгрызать, довольно урча и чавкая. Проглотив деликатес, девушка облизала все пальцы, включая большой, и протянула:
— М-м-м... м-м-м.
— Вам понравилось?
— М-м-м!
— Меня зовут Дэвид, — с улыбкой сказал я. — Дэ-вид. Она удивленно на меня посмотрела и, склонив голову набок, произнесла:
— Дэ... Дэм.... — Поняв, что это не то, девушка, напрягая губы, повторила попытку. — Да... Д... Дер.
— Дэвид.
И тут она широко улыбнулась и радостно выпалила:
— Дэдди... — Ее голос вдруг стал совсем детским, и она несколько раз пролепетала: — Дэдди-дэдди-дэдди.
В этот момент перед моим мысленным взором с ужасающей ясностью предстала картина ее появления на острове. Я увидел небольшую группу отчаянно борющихся за выживание людей. Среди этих людей была семья: отец, мать и дочь. Затем произошла катастрофа. Все, кроме девочки, погибли. О тех ужасах, которые довелось пережить ребенку за годы одиночества, наверное, можно было бы написать тома.
— Дэдди, дэдди, дэдди, — восторженно повторяла она. — Дэдди, мамочка, тетя Сью, умой личико... Дэдди, мыр-мур. Умой личико! — Сияя улыбкой, она сделала вид, что моет рот и подбородок. А потом рассмеялась.
Смех был настолько заразительным, что я тоже не выдержал и захохотал. Я изо всех сил пытался подавить смех, но из этого ничего не вышло. Неестественное веселье зарождалось где-то в желудке и громогласно срывалось с губ. Со стороны мы, наверное, являли собой весьма забавное зрелище. Я — со сверкающим шлемом под мышкой, одетый как герой из детского комикса Старого мира, и взращенная на крысином мясе девушка-дикарка в грязных лохмотьях. Мы были похожи на двух детей, оказавшихся среди обломков кораблей в мире зелени, освещенном кроваво-красным солнцем.
Я испытывал какую-то странную необъяснимую любовь к этому созданию. Несмотря на всю враждебность окружения, девушка сияла красотой и непоколебимым здоровьем. В ней ощущалось присутствие какой-то необыкновенной жизненной силы.
Я чувствовал, что обязан изыскать способ спасти ее с этой плавучей зеленой циновки. Через некоторое время она сможет приспособиться к жизни в моем мире и научится говорить по-английски. Не исключено, что у нее снова будет семья.
Краем глаза я уловил какое-то движение.
Мгновенно выхватив пистолет, я дважды выстрелил. Оба выстрела оказались точными. Две первые пули сорок пятого калибра попали в ствол приближающегося к нам триффида, а третья срезала чашечку с готовым для удара стрекалом. В тех местах, куда угодили пули сорок пятого калибра, ствол дерева превратился в мочало.
Девушка пронзительно взвизгнула и, прикрыв ладонями уши, обратилась в бегство.
— Стойте! — закричал я ей вслед. — Не бойтесь!
Она легко, словно нимфа, мчалась по податливой зелени корабельного кладбища.
Я бежал за ней, выкрикивая успокоительные слова, но девушка не слышала. Она была в ужасе — наверное, ей еще не приходилось слышать выстрелов.
Она мчалась не разбирая дороги. На пути находилась заросль закрепившихся в почве триффидов.
Я надеялся, что она свернет в сторону.
Но она не свернула.
Она мчалась вперед. Звук выстрелов напугал ее до безумия.
— Стойте! Не бегите туда... не надо!
Мне пришла сумасшедшая мысль выстрелить ей в ногу и спасти от смерти. Я поднял пистолет, но тут же опустил, покачав головой от охватившей меня безысходности. Не переставая кричать, девушка скрылась в зарослях триффидов. Стволы затряслись, листья затрепетали, десяток жал хлестнул воздух. Роща триффидов таила в себе не меньшую опасность, чем гнездо растревоженных кобр.
Триффиды сомкнулись над девушкой, и я потерял ее из виду. Ветви и листья еще раз ненадолго затрепетали, а потом все стихло.
Крика девушки я больше не слышал.
Я молча смотрел на зеленых убийц, всем сердцем ощущая очередную потерю.
Вся следующая неделя прошла отвратительно. Я вернулся к самолету, много спал, поглощал аварийный запас и безучастно следил за тем, как на смену очередному дню приходит ночь. Я чувствовал себя настолько опустошенным, что не хотелось двигаться.
Несколько раз, преодолев апатию, я надевал шлем и перчатки и бродил по острову. От моих ног в разные стороны прыскали крабы. Крики чаек были похожи на вопли заблудших душ.
Мой крошечный мир по-прежнему освещался тусклым красным светом, и я не предпринимал ничего, что могло бы поднять жизненный тонус.
Снова и снова я выходил на «берег» и вглядывался в море, но не видел ни земли, ни корабля. Ничего. Только холодная вода цвета ржавчины. Не исключено, что мой остров уже нисходил в царство Аида.
Временами шел дождь, и вода скапливалась в углублениях, которые я выбил в металлических крыльях самолета с помощью обломка бревна. Я тщательно собирал воду во фляжку, чтобы продлить свое физическое существование. Я ел, пил и спал. Но ни сердце, ни душа в этом процессе не участвовали. Рядом со мной были триффиды, убившие двоих людей, с которыми я едва-едва успел познакомиться. Шли дни, и моя ненависть к этим растениям сменялась молчаливым смирением. Моряки гибнут в море. Но их сыновья тем не менее без ненависти к волнам идут по стопам отцов и тоже становятся моряками. Я тихо принимал то, что уготовил мне рок. Более того, триффиды несколько разнообразили мое жалкое меню. Под прикрытием комбинезона, шлема и перчаток я иногда заваливал одно-другое растение и, срезав наиболее нежные побеги и листья, укрывался в кабине самолета, чтобы пожевать горьковато-сладкую зелень.
Поев, я долго сидел под колпаком кабины, пялясь в красное небо и думая о погибшей девушке. Интересно, как ее звали и запомнила ли она сама свое имя с тех дней, когда у нее были отец и мать?
Таких темных ночей, какие были сейчас, я припомнить не мог. Даже когда небо, как я подозревал, оставалось безоблачным, звезд я не видел. Так же как, впрочем, и луны.
Спал я, как правило, скверно. Порой, просыпаясь среди ночи, я видел за пластиком кабины чьи-то внимательные глаза. Мне даже иногда казалось, что за мной наблюдают. Но утром я отгонял химеры, убеждая себя, что мне все пригрезилось. Тем не менее, осматривая свои владения, я все время видел перед собой улыбающееся лицо девушки и слышал ее веселый смех.
Отец как-то написал, что человечество не способно постоянно пребывать в унынии, и человеческая душа, подобно мифической птице Феникс, снова и снова восстает из пепла отчаяния.
Через некоторое время и мое настроение стало улучшаться. Я все больше подумывал о том, как выбраться с острова. Дело дошло до того, что я начал с помощью ножа счищать вьюнок с показавшейся мне достаточно прочной яхты. По моим расчетам, на полную очистку требовалось не более двух дней, после чего можно будет отправиться на поиски твердой земли. Если я поплыву строго на север, то обязательно доберусь либо до острова Уайт, либо до побережья Британии. Работая, я не терял бдительности. Триффиды постоянно крутились рядом. Как только они приближались на опасное расстояние, я надевал шлем и опускал забрало. Работать в такой экипировке было душно и неудобно, зато проклятые растения не могли причинить мне вреда.
В первые дни пребывания на «острове» до меня часто доносилось стаккато барабанящих триффидов. Однако постепенно они умолкли. Как-то, мучаясь от бессонницы в кабине истребителя, я вспомнил один из афоризмов Оскара Уайлда. «Плохо, когда о вас много говорят, — сказал он. — Хуже, — когда о вас не говорят вообще». Не исключено, что триффиды сказали обо мне все, что могли, или пришли к выводу, что я не представляю для них интереса как личность. С другой стороны, они могли решить, что коль скоро я для них в своем комбинезоне недоступен, то время на меня тратить не стоит. Как бы то ни было, но они стали игнорировать меня, что было с их стороны невежливо.
Поначалу эта неожиданная тишина меня немного смущала. Но поскольку триффиды по-прежнему не обращали на меня внимания, я скоро к этому привык. Не могу сказать, что их снобизм меня обижал. Тем более что другие существа продолжали одарять меня своим вниманием. Больше всего донимали крысы. Похоже, они видели во мне завтрак, ленч и файв-о-клок одновременно. Грызуны совершили на меня несколько нападений во время работы, но я нашел на палубе какого-то парохода обрывок стальной цепи и превратил его в надежное оружие. Как только крысы приступали к подготовке очередного набега, я начинал с угрожающим видом крутить цепь над головой, обращая их в позорное бегство. Крысам оставалось только юркнуть в норы и следить за мной оттуда горящими от голода глазами.
Время от времени море, насылая на мой плот особенно большую волну, заставляло его извиваться в конвульсиях. Когда это случалось, «почва» вздымалась на высоту моего роста. Устоять на ногах было невозможно, и я валился как подкошенный на зеленый дерн.
Вместе с дождевыми облаками приходила темнота, и я возвращался в кабину истребителя. Там я дремал или жевал листву триффидов, наполнявшую рот горьковато-сладким соком. Иногда мне удавалось убить с полчаса, занявшись чисткой пистолета или ревизией сигнальных ракет.
Надежда, как правило, весьма хрупкое чувство, и несмотря на то что ее лелеют и холят при помощи вливаний оптимизма, она имеет тенденцию время от времени умирать. Тем не менее окончательно надежды я не утратил. В частности, я надеялся, что меня не унесет далеко в открытое море, я не окажусь вдали от твердой земли. Я знал, что преобладающие у южных берегов Англии течения поначалу понесут мой плот в юго-западном направлении. Позже, слившись с Гольфстримом, они повернут на север и, минуя Корнуолл, вынесут меня в Ирландское море. Дом и семья окажутся не очень далеко. Во всяком случае, я на это надеялся...
Через некоторое время у меня зародилось подозрение, что я на острове не один. Я уже говорил о том, что, просыпаясь ночью, иногда видел за пластиком колпака кабины чье-то лицо со сверкающими глазами. Мне даже казалось, что это лицо обрамляла немыслимая грива волос. По утрам я убеждал себя, что эти ночные визиты — всего лишь сон.
Однако постепенно я начал обнаруживать и более вещественные улики. Однажды, вернувшись с работы на яхте, я увидел на крыле пару крыс со сломанными шеями. Они были сложены аккуратно бок о бок. Создавалось впечатление, что это чье-то подношение. А однажды утром до меня издалека долетел, как мне показалось, человеческий голос, распевающий нечто вроде: «Дэд-дэд. Дэд-дэд-дэд».
Скорее всего это были искаженные расстоянием крики чаек.
Но я все-таки решил провести небольшой эксперимент: привязал бисквит к взятому из аптечки бинту и закрепил его на фальшборте яхты с таким расчетом, чтобы до лакомства не могла дотянуться даже самая атлетичная крыса. Поставив приманку, я отправился в свою обычную прогулку к «берегу», а когда вернулся через час, увидел, что бинт свободно развевается на ветру. Бисквит исчез.
После этого события небеса стали казаться мне не такими ржавыми. Возобновив работу у яхты, я вдруг с удивлением поймал себя на том, что насвистываю какую-то веселую мелодию. Насвистываю! В глубине моей души вспыхнул огонек оптимизма.
На десятый день пребывания на острове я уже чувствовал себя настоящим Робинзоном Крузо. Я собрал достаточно дров, чтобы развести костер. От хвостового оперения истребителя я оторвал лист металла и, придав ему форму чаши, стал кипятить воду. В кипяток я бросал нежные побеги триффидов и самых отборных крабов. Мне даже не приходилось их ловить, они добровольно являлись к моей импровизированной кастрюле. Аромат этого варева лучше всего могло бы определить слово «тошнотворный». По вкусу это была сложная смесь сладкого, кислого и соленого. С улучшением диеты мое настроение резко повысилось, и работа пошла быстрее. Эта деятельность доставляла мне удовольствие. Яхта вот— вот должна была вырваться из растительного плена.
Более того, во мне укоренилась уверенность, что я на острове не один. Я знал, что дикарка каким-то непостижимым образом (это было просто чудо) спаслась, хоть и нырнула в чащу триффидов. Эта мысль несказанно радовала, хотя меня девушка по-прежнему избегала — так напугали ее выстрелы. Я был уверен, что все уладится. Но уладится не само собой. Чтобы вернуть ее доверие, следовало потрудиться. Такт и несколько бисквитов смогут навести мосты дружбы. Нельзя было бросать работу и на яхте, которую с островом еще связывали тысячи гибких стеблей. Я планировал совершить путешествие домой с одним пассажиром на борту.
Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает...
На одиннадцатый день своего пребывания в шкуре современного Крузо я, оторвавшись от работы, поднял глаза и увидел огибающий мой остров пароход. В тот же миг я понял, что мне так и не удастся завершить спуск яхты на воду. Не теряя ни секунды, я дал сигнал бедствия красной ракетой.
Через несколько мгновений пароход остановился, дал задний ход и двинулся кормой вперед к острову. С палубы на меня смотрели лица незнакомых людей. Для них я являл собой весьма необычное зрелище — странная фигура в костюме астронавта и сверкающем шлеме на фоне зелени плавающего острова. Мое же внимание больше всего привлек развевающийся на мачте незнакомый флаг.
Утверждение о том, что жизнь полна сюрпризов, — вне всякого сомнения, затасканный трюизм. Тем не менее я был вынужден сказать себе, что события, видимо, принимают новый и совершенно неожиданный оборот.
На палубе парохода меня ожидало множество людей — видимо, члены приветственной комиссии. Но вместо того чтобы издавать радостные крики, встречающие угрюмо молчали.
Все еще отдуваясь после утомительного подъема по веревочному трапу, я наконец смог снять шлем. Из-под кустистых, серебрившихся сединой бровей на меня мрачно смотрел мужчина лет шестидесяти или около того. Он был очень высок, а его плечам мог позавидовать Геркулес. По его позе — ноги широко расставлены, руки за спиной — я понял: это капитан.
Примерно полминуты он молчал, а когда наконец заговорил, его голос оказался настолько низким и могучим, что шлем у меня в руках завибрировал.
— Приветствую вас на борту, сэр, — произнес он, сверля меня взглядом. — Некоторые из этих людей — те, которые начитались всякой ерунды, оставшейся нам из Старого мира, — приняли вас за астронавта. Я, сэр, к их числу не принадлежу. И у меня для вас есть еще одна хорошая новость. Вот этот парень, его зовут Боссум, — он мотнул головой, указав густой бородой морского волка на человека с ружьем, — хотел всадить вам пулю в живот. Из предосторожности, как вы понимаете.
— В таком случае не могу не радоваться тому, что вы сумели его переубедить.
— Вы заблуждаетесь, сэр. Я его ни в чем не убеждал. Просто я предпочитал, чтобы он прострелил вам ногу. Но у меня на борту есть пассажиры, которые из кожи вон лезли, чтобы убедить меня изменить курс.
— Пассажиры? — изумился я.
Неожиданное спасение с плавающего острова и встреча с бандой крутых парней на борту привели меня в состояние легкого замешательства. Положение осложнялось тем, что капитан говорил с незнакомым акцентом, и понимал я его почти с таким же трудом, с каким пару минут назад карабкался по трапу.
— Моя фамилия, сэр, — Шарпстоун, — продолжал он, — и я капитан корабля «Малый Бигль». Насколько я понимаю, вы оказались на этой плавучей свалке не по собственной воле. Я не ошибся?
«Ну давай, Дэвид, — сказал я себе, — соображай быстрее. Ведь он спрашивает, что с тобой случилось». Почувствовав, что голова немного прояснилась, я ответил:
— Нет, сэр, не по собственной воле. Несколько дней назад мне пришлось совершить здесь вынужденную посадку.
— Вынужденную посадку? Из этого, видимо, следует, что вы летчик?
— Так точно, сэр, — ответил я и едва не добавил: "И притом очень неудачливый. За два дня угробил две машины".
— А пассажиры у вас были? — продолжал допрос капитан Шарпстоун.
— Хм-м... Был один, но... — Я рассказал, как попал на остров и как погиб Хинкман.
— Вам, приятель, похоже, дьявольски не повезло, — произнес капитан, несколько смягчившись. — Дьявольски... — Повернувшись к парню с ружьем, он стал отдавать приказы, сути которых я из-за необычного акцента так и не уловил. Мне удалось разобрать только несколько слов. Затем, снова обратив внимание на меня, капитан сказал: — Похоже, мы сможем создать вам здесь человеческие условия. Как вы отнесетесь к горячему душу и добротной еде?
— Я бы горячо приветствовал и то, и другое, сэр.
— Но вначале кое-какие формальности для вахтенного журнала. Ваше имя, сэр, и откуда вы свалились?
— Меня зовут Дэвид Мэйсен. А свалился я, как вы изволили выразиться, с острова Уайт.
— Как пишется «Мэйсен», сэр? — спросил он. Я продиктовал фамилию по буквам.
— Благодарю вас, мистер Мэйсен. Добро пожаловать на борт моего судна, — мрачно произнес он и пожал мне руку. Его захват, как я и ожидал, оказался стальным. — А теперь, если позволите, я вернусь к своим обязанностям. Но мои пассажиры не оставят вас без внимания. Держу пари, они засыплют вас вопросами.
Он повернулся, чтобы уйти, и я почувствовал, как от работы машины затряслась под ногами палуба. Из единственной синей трубы парохода повалил дым, бордовое небо украсил белый плюмаж. Мы отходили от острова.
— Подождите, — неожиданно для себя сказал я. — Подождите. Отплывать нельзя.
— Неужели, мистер Мэйсен? — обратил на меня суровый взгляд Шарпстоун. — А я почему-то считал, что здесь командует капитан.
— Прошу прощения, — поспешно пояснил я. — Я сказал это только потому, что на берегу остался еще один человек.
— Но вы же говорили, что у вас был только один пассажир и он погиб.
— Все верно... но там еще была девушка. Она...
— Девушка? — Он понимающе вскинул брови и посмотрел на стоявших рядом матросов. — Откуда там взялась девушка?
Капитан наверняка решил, что у меня от переживаний и от одиночества поехала крыша и перед моим замутненным взором стали возникать воображаемые девицы, может быть, даже русалки.
— Послушайте, капитан, — сказал я. — Возможно, я не смогу объяснить это как следует, но на острове я обнаружил девушку. На вид ей лет пятнадцать— шестнадцать, и она не умеет говорить. — Я заметил, что капитан перевел взгляд на остров, видимо, рассчитывая увидеть девушку. — Она постоянно прячется, — добавил я.
— Прячется?
— Да, я совершенно ненамеренно испугал ее, когда стрелял из пистолета в триффида.
— Но мы не видели никакой девушки, мистер Мэйсен. Мы разглядели вас, триффидов, но, простите, девиц на острове не заметили. — Повернувшись к какому-то среднего возраста мужчине, он бросил: — Выходим в открытое море, мистер Ши. Курс на юго-восток. Скорость десять узлов.
— Есть, сэр! — Моряк быстро зашагал к мостику.
— Ну а теперь, мистер Мэйсен, вам пора в душ. После чего вас осмотрит корабельный лекарь. — И он окинул меня взглядом, который мама почему-то называла «старомодным».
— Капитан! — чуть ли не взревел я. — На острове находится девушка, почти ребенок. Ей нечего есть, кроме вонючих крыс, а общество ей составляют триффиды! Она погибнет, если мы ее не найдем!
На мой эмоциональный взрыв капитан Шарпстоун среагировал не больше, чем могла среагировать гранитная глыба.
— Мистер Мэйсен, я понимаю, что вам много пришлось перенести. Поэтому настоятельно рекомендую вам слегка остыть и спуститься вниз.
К этому времени судно уже медленно отваливало от плавающего острова. На берегу толпились любопытствующие триффиды. Я подумал о красивой, полной жизни девушке, которая сейчас следит за тем, как пароход (ее единственная надежда на спасение) уходит в море.
Не в силах сдерживаться, я что было сил хватил шлемом о фальшборт и выкрикнул:
— Нет! Вы не имеете права оставлять ее здесь!
— Мистер Мэйсен, я...
— Верните меня на остров. Я сам доставлю ее к людям.
— Там нет никакой девушки, мистер Мэйсен. А теперь мои люди, ради вашего же блага, — он глянул на пару дюжих матросов, — помогут вам спуститься вниз.
Назначенные в санитары моряки — ручищи у каждого были размером с лопату — подхватили меня под локти. Это просто безумие! Почему он не воспринимает меня всерьез?
Я попытался освободиться — бесполезно: у этих людей были стальные мышцы. Без особых усилий они повлекли меня к люку. Я ничего не мог сделать, ничего не мог сказать... Девушке суждено остаться на острове. Вскоре она умрет от голода или погибнет от яда триффида. В этом у меня не было никаких сомнений. Абсолютно никаких.
— Проводите мистера Мэйсена в каюту, — распорядился капитан, — и проследите, чтобы дверь оставалась на запоре.
— Минуточку, капитан Шарпстоун, — произнес голос, отличавшийся от грубой манеры речи моряков так, как небо отличается от земли. Голос, вне всякого сомнения, был женским. — Оглянитесь на остров, капитан, — продолжала женщина. — Там есть нечто такое, на что вам стоит взглянуть.
Итак, мое появление на борту судна-спасителя вряд ли можно было охарактеризовать как величественное. Но за последнюю неделю я видел слишком много покойников и не хотел быть виновным в еще одной смерти.
Теперь я с удовлетворением наблюдал, отступив в сторону, как матросы бросились по местам готовить пароход к повороту.
Капитан с привычной легкостью сыпал распоряжениями:
— Разверните судно на сто восемьдесят градусов. Подходить будем носом. Самый малый ход, мистер Ши. Я не хочу, чтобы весь этот распроклятый мусор запутался в винтах. Мистер Либервиц, подготовьте еще раз штормтрап.
Я прошел вперед к фальшборту. Надо мной в самом зените висел унылый красный диск солнца. Света от него было так мало, что о нем не стоило и упоминать — хватало только на то, чтобы различить зловещие тени триффидов и увидеть холмы, скрывавшие в себе останки яхт и буксиров. В общем, картина, мягко говоря, удручающая. Однако в тот момент я был исполнен счастья.
Там, на «берегу», стояла моя дикарка. Волосы на ее голове больше всего походили на готовый облететь одуванчик, а глаза сверкали от возбуждения и — не боюсь сказать — от страха. Она смотрела на пароход, на дымящуюся трубу, на белую бурлящую воду у винтов. Я был готов держать пари, что ничего подобного она раньше не видела.
Я был до безумия счастлив. Да, она не погибла в зарослях триффидов. Как ей это удалось, одному Богу известно.
Девушка стояла у самой кромки воды, с испугом поглядывая на качающийся под ногами тонкий слой растительности. К груди она прижимала портфель. Пароход тем временем медленно разворачивался к ней носом.
Я молил Бога, чтобы Он не позволил ей в последний момент испугаться и убежать. Вид огромного приближающегося парохода был одновременно величественный и пугающий. Но наверное, девушка понимала, что это ее последний шанс на спасение. Поэтому, несмотря на весь свой ужас, стояла неподвижно, прижимая портфель к груди — так мать в минуту опасности прижимает к себе дитя.
— Очень рада видеть вас улыбающимся, мистер Мэйсен. Я обернулся, чтобы взглянуть на обладательницу голоса. На вид ей можно было дать лет двадцать пять. Худощавая, но не костлявая. Светлые с рыжинкой волосы свободно ниспадают на плечи. Такой прически я раньше никогда не видел. Глаза у нее были необычного зеленого оттенка, и в них, как мне показалось, светился незаурядный ум. Прекрасного цвета лицо выглядело несколько усталым, и на нем можно было разглядеть преждевременные морщинки. У меня не было сомнений в том, что обладательница приятного голоса находится на судне вовсе не в качестве палубного матроса. Об этом я догадался при взгляде на ее красивые руки без единой мозоли. Ее окружала аура, суть которой можно было определить одним словом — «порода». Одета она тем не менее была в простые джинсы, клетчатую рубаху, на ногах — тяжелые рабочие ботинки. Приземленный стиль несколько смягчал легкий розовый шарф.
— Не каждый день приходится встречать человека, который сумел бы противостоять нашему великому и ужасному капитану Шарпстоуну. Поздравляю, — улыбнулась она.
— Мне просто хотелось, чтобы он поверил моим словам. Хотя, боюсь, это получилось довольно неуклюже.
— Тем не менее вы добились желаемого результата. — Она кивнула в сторону замершей у кромки воды девушки. (Пароход очень медленно, дюйм за дюймом, приближался к плавающему острову.) — Кто она?
— Понятия не имею. Скорее всего ее унесло в море, когда «плот» оторвался от Большой земли.
Я снова перевел взгляд на стоящую рядом со мной молодую женщину. В тот день мой мозг, видимо, работал на удивление медленно, поскольку я лишь в этот момент догадался о происхождении акцента, хотя пересмотрел сотни голливудских фильмов в некогда роскошных, а ныне поблекших залах «Имперского дворца кино».
— Вы американка? — спросил я, не в силах скрыть изумление.
— Ну и догадливый же вы, бритты, народ. — Она снова улыбнулась и, прикоснувшись к моей закованной в прорезиненную ткань руке, спросила: — Неужели на вас модный наряд, который носят все передовые молодые люди на этой стороне Атлантики?
— Сомневаюсь, — улыбнулся я в ответ. — Я был бы счастлив выбраться на воздух после десяти дней пребывания в этой резине. Да, и прошу меня извинить.
— Извинить? За что?
— За то, что я с таким изумлением заявил о столь очевидной вещи. О том, что вы американка. Мне не хочется выглядеть идиотом. Но несколько последних дней оказались для меня, мягко говоря, весьма необычными.
Я повернулся и увидел, что острый форштевень парохода режет зелень «плота» с такой же легкостью, как нож — кочан капусты. Еще секунда — машины дали задний ход, а потом судно замерло. Какой-то матрос спустил штормтрап. Обращаясь практически к самому себе, я пробормотал:
— Плавающие острова, триффиды, одичавшие девицы, дни — темнее ночи... Чтобы к этому привыкнуть, нужно время.
— Похоже, сейчас вам больше всего нужны полноценный обед и хороший сон, — ласково произнесла она.
— Полностью с вами согласен. Думаю, правда, что глоток доброго рома тоже окажется не лишним.
— Полагаю, мы сможем нацедить вам пару стаканчиков. А теперь позвольте мне продемонстрировать вам мои отвратительные манеры. — Она протянула руку. — Керрис Бедеккер, Нью-Йорк-Сити.
Я кивнул и, улыбнувшись (боюсь, что улыбка получилась несколько утомленной), произнес:
— Дэвид Мэйсен, остров Уайт.
Затем мы перегнулись через фальшборт, чтобы посмотреть, как девушка поднимается по штормтрапу. Несмотря на то что под мышкой у нее был портфель, взбиралась она с изумительной легкостью.
— Как же я счастлив, что она теперь может не опасаться этих ужасных триффидов! — с чувством произнес я.
В ответ Керрис сказала нечто такое, что меня немало удивило.
— Да, — задумчиво пробормотала она, разглядывая самого отвратительного, с моей точки зрения, триффида. — Но они здесь у вас, по-моему, все какие-то недоразвитые и отощавшие.
Я предполагал, что мне придется принимать пищу в одиночестве в своей каюте. Но действительность оказалась совсем иной. На подобное я никак не рассчитывал.
Во-первых, я принял душ. Восхитительный горячий душ. Затем — переоделся в брюки и рубашку из тонкой джинсовой ткани, которые одолжил один матрос примерно одного со мной роста. Поскольку подходящей обуви не нашлось, мне предложили пару толстенных носков из белой шерсти. В вязке присутствовала черная нить, и носки удивительно походили на пару маленьких собачек далматинской породы.
Теперь, через час после того, как мы взяли на борт одичавшую девушку, я в полной мере ощущал всю мощь паровых машин, несущих пароход по океану. Когда я приводил в порядок волосы при помощи позаимствованной у кого-то расчески, дверь открылась, и стоящий за порогом матрос весело объявил:
— Жратва подана, приятель. В пассажирском салоне. Прямо по коридору, первая дверь налево. Ошибиться невозможно.
Поблагодарив его, я с удовольствием провел ладонью по свежевыбритому подбородку и посмотрел в зеркало. Здоровая, хотя и однообразная диета последних дней пошла мне только на пользу. Я увидел свое еще более мужественное, правда, с несколько запавшими щеками лицо. В любом случае на умирающего от голода я не походил.
Пассажирский салон оказался потрясающе уютным — мягкая мебель, картины на стенах. Но более всего мое сердце согрел вид небольшого, отлично укомплектованного бара в углу. На отдельном столе стояла миска, до краев наполненная дивным овощным рагу с изрядными кусками тушеной говядины.
Я увидел, что мне не придется пировать в одиночестве. В салоне была рыжеватая блондинка Керрис и с ней трое мужчин. Все четверо явно изнывали от нетерпения и очень напоминали детишек, ожидающих появления факира. Когда я вошел, они встретили меня радостными улыбками.
— Обойдемся без церемоний, — сказал высокий чернокожий мужчина, показывая на миску с рагу. — Вы наверняка страшно голодны.
— Не стану отрицать, — кивнул я. — Буду счастлив, если мне впредь никогда не придется питаться триффидами.
Эти слова их удивили, и они обменялись недоуменными взглядами.
— Я принесу вам обещанный ром, — сказала Керрис, поднимаясь с кресла. — Но прошу вас, начинайте с чего-нибудь более существенного. — С этими словами она подошла к бару и плеснула в стакан щедрую порцию рома. — Да, кстати, — продолжила Керрис, — надеюсь, вы ничего не имеете против нашего общества?
— Напротив. Очень рад.
Не выпуская бутылки, она поочередно показала на всех мужчин и сказала:
— Познакомьтесь с моими товарищами по приключениям: Гэбриэл Дидс...
Вперед выступил чернокожий гигант. Он был значительно выше других и двигался так, как обычно двигаются атлеты, — расслабленно и слегка небрежно.
— Рад приветствовать вас на борту, мистер Мэйсен, — произнес он, с широченной улыбкой тряся мою руку.
— Просто Дэвид, — поправил я, столь же широко улыбаясь.
— Джентльмена со светлой бородкой зовут Дек Хорни, — весело продолжала Керрис. — Ни в коем случае не позволяйте ему усадить вас за шахматную доску. Его партии продолжаются целый день, и при этом он набивает трубку таким вонючим табаком, что за все время игры вам не удастся как следует сосредоточиться. Полагаю, дымовая завеса является частью его стратегических замыслов.
Деку Хорни на вид было года двадцать три, и он производил впечатление дружелюбного, хотя и чуть застенчивого парня. Молодой человек мне улыбнулся, однако шутка Керрис вогнала его в краску.
— И последним в нашей очереди стоит Рори Мастерфилд. Однако Рори первый, когда дело доходит до игры на банджо.
У Рори были глаза-буравчики и заостренный нос. Он улыбался, но взгляд его оставался инквизиторским, и вообще в нем было что-то от осы. Я потряс ему руку, и процедура знакомства завершилась.
— Ну и костюм был на вас, Дэвид! — восторженно сказал Рори. — На какой же машине вы летели?
Когда я назвал ему тип истребителя, Рори даже присвистнул. Затем прищурился с таким видом, словно пытался сохранить полученную информацию для последующего использования.
— Да вы ешьте, — сказал Гэбриэл. — Если надо, вам принесут еще столько же. Да, Дек, передай-ка нам хлеб. Он позади тебя, на тарелке. Этому парню надо входить в форму.
Дек передал мне тарелку, на которой возвышалась внушительная гора хлеба.
Аромат у рагу был просто великолепным. Вкус тоже не разочаровал. Я поймал себя на том, что с восхищением взираю на куски говядины. Создавалось впечатление, что в рагу щедрой рукой бросали целые бифштексы. Там находились какие-то желтые, незнакомые мне овощи, но вкусны они были необыкновенно.
Я с жадностью набросился на рагу и уже начал размышлять о том, как подступиться к здоровенным кускам мяса со столь жалкой ложкой, как вдруг заметил, что сидящие вокруг стола смотрят на меня, как дети на фокусника, готового извлечь из цилиндра кролика.
Я едва не поперхнулся, решив, что совершил какую-то чудовищную ошибку из области этикета. Однако испугался я напрасно.
— О, простите нас, — покраснела Керрис. — Мы на вас пялимся совершенно неприлично. — Она смущенно улыбнулась: — Мы совсем не ожидали, что подберем на острове Робинзона Крузо, да еще и пилота реактивного истребителя.
— Особенно такого, который сумел выстоять против великого капитана Шарпстоуна, — с широкой ухмылкой бросил Дек.
Несмотря на теплый прием, я не мог не беспокоиться о дикарке. Совершенно новая, непривычная обстановка в обществе множества людей могла серьезно повлиять на ее психику.
— Девушка, которую вы подняли на борт... — начал я. Но Керрис не дала мне закончить:
— Не беспокойтесь. С ней в каюте Ким Со. Ваша подруга вполне счастлива и успела съесть целую тарелку печенья. А как вам нравится рагу?
— Потрясающе! — с чувством произнес я. — Вы не представляете, насколько оно вкусное.
— Еще хлеба? Берите, не стесняйтесь.
— А как ром? — поинтересовался Гэбриэл.
— Великолепен! Просто великолепен! Я снова начинаю чувствовать себя человеком. В беседу вступил Рори:
— Вам очень не повезло. Вы разбили суперклассную машину. Как это случилось?
Я объяснил, что первоначально мы пытались определить мощность облачного слоя, который, по нашему мнению, стал причиной темноты. Затем, поняв, что это не так, мы поднялись выше. В ходе полета связь с базой была потеряна, и пришлось совершить вынужденную посадку на зеленый плавающий остров.
Мое повествование, естественно, вызвало оживленную дискуссию о фокусах природы, не позволивших солнцу сиять так, как положено. Из этого диспута мне стало ясно, что с той же проблемой они столкнулись и в Нью-Йорке, из чего в свою очередь следовало — явление носит глобальный характер.
Я вглядывался в их возбужденные лица, поднося ко рту кусок хлеба, изрядно политый остатками соуса. Покончив и с этим деликатесом, я спросил:
— Что привело вас сюда? Я впервые встречаю американцев, преодолевших Атлантику после Великого Ослепления.
— Великого Ослепления? — переспросила Керрис. — У себя дома мы называем это событие Началом.
— Начало чего? — фыркнул Гэбриэл. — Отличный пример искусственно насаждаемого оптимизма.
— Ну уж если на то пошло, — вмешался Рори, — то ни один европеец тоже не путешествовал на запад.
— По крайней мере в последние годы мы об этом не слышали, — добавила Керрис.
Я подавил искушение облизать пальцы и, осушив стакан с ромом, сказал:
— Это легко объяснить. Последние тридцать лет мы были настолько увлечены борьбой за существование, что все международные дела, включая путешествия, пришлось отложить.
— А мы наконец пустились во все тяжкие, — радостно заявил Гэбриэл. — Мы протащили это корыто с севера на юг от Полярного круга вдоль берегов Европы и Африки до самого экватора.
— Мы занимаемся картографией и собираем образцы животных, растительности и минералов, — пояснил Дек.
— И пытаемся определить границы распространения триффидов, насколько это возможно, — сказала Керрис и спросила: — Еще рому, Дэвид?
— Боюсь, мне придется отклонить это заманчивое предложение. То, что я уже принял, ударило мне в голову.
— И еще, — произнес Рори таким тоном, словно вспомнил какую-то крошечную, но имеющую существенное значение деталь, — мы навещаем разных людей, чтобы сказать им «привет». Настало время знакомиться с соседями. А теперь, Дэвид, расскажите нам о себе. Как протекает жизнь на острове Уайт?
За этим последовала довольно затяжная и интенсивная «пресс-конференция». Все четверо засыпали меня вопросами, на которые я в меру своих возможностей старался ответить. В разгар беседы, узнав, что пароход держит курс на пролив Ла-Манш, я пригласил их сразу по прибытии выпить вместе со мной одну-две пинты пива в Шанклине, с чем они охотно согласились. Кроме того, мне удалось кое-что узнать и о своих попутчиках. Все они были родом из Нью-Йорка и входили в исследовательскую группу «Малого Бигля». Как вы уже, наверное, догадались, пароход получил свое название в честь корабля «Бигль», на котором Чарльз Дарвин пустился в свое знаменитое путешествие. Помимо «Малого Бигля», имелся и «Большой Бигль». «Большой Бигль» двигался вдоль побережья обеих Америк. Перед обеими экспедициями была поставлена примерно одна и та же задача. Мои новые друзья пытались определить ареал распространения триффидов в Старом свете и вступали в контакты с разрозненными поселениями. У наших американских собратьев, оказывается, имелся долгосрочный план, целью которого было объединение всех переживших катастрофу в единое сообщество.
— Многие просто не заинтересованы в контактах, — вздохнула Керрис. — В одной колонии в Норвегии на нашу попытку высадиться на берег ответили выстрелами.
— И это стоило нам двоих членов команды, — вставил Рори. — Именно поэтому капитан продемонстрировал некоторую сварливость, когда вы поднялись на борт.
Во время беседы я все сильнее и сильнее восхищался этими молодыми людьми. Больше всего мне нравились их целеустремленность и неукротимая энергия. Если подсоединить их к электропроводке, то на всем пароходе полетят предохранители, думал я. Эти люди пребывали в постоянном движении вне зависимости от того, стояли они или сидели. Молодые ученые выразительно жестикулировали. А такого уверенного тона, как у них, на нашем тихом острове я никогда не слышал. В их присутствии я временами ощущал себя деревенским родственником-недоумком. Кроме того, эти ребята были весьма любознательны, и их интересовали даже самые мелкие детали нашей жизни на острове.
— Где вы берете уголь? — спросил Дек, полируя стекла очков, которые и без этого сверкали не хуже гелиографа. — Ведь на острове Уайт нет своих копей?
— М-м... нет, — сказал я между двумя бисквитами, которые они именовали печеньем. — Мы его не используем...
— Вы не используете уголь?! Похоже, мой ответ их поразил.
— Как же вы согреваетесь?
— Как обеспечиваете освещение?
— Есть ли у вас пароходы?
— Пароходы у нас есть, но они переведены на жидкое топливо.
— Значит, нефть? На острове работают нефтяные скважины?
— Нет. Но...
— Не может быть, чтобы вы снабжались из старых запасов!
— Конечно, нет. Жидкое топливо мы вырабатываем из триффидов.
— Триффидов?! — Рори посмотрел на меня так, словно я бредил или спорол несусветную чушь. — Но каким образом вы осуществляете их перегонку в горючее вещество?
— Мы построили завод по переработке триффидов в промышленном масштабе. Технологию двадцать лет назад придумали мой отец и человек по фамилии Кокер. Из триффидов получают жидкое масло, которое перегоняется в спирты, обладающими теми же свойствами, что и нефть, а далее...
— Нет, вы только послушайте! — восхитился Гэбриэл. — Эти парни научились добывать газолин из проклятых тварей! Невероятно!
— А также тяжелые масла для смазки, пищевые и парфюмерные, — добавил я с нескрываемой гордостью. — Топливо для реактивного истребителя тоже получено из триффидов, и оно отличается от топлива для двигателей внутреннего сгорания...
— Вот это да, дьявол вас всех побери! — воскликнула Керрис. — Весь вопрос в том, согласятся ли ваши люди поделиться секретами производства.
— Почему бы и нет? — ответил я с несколько наивной улыбкой.
— И в вашем распоряжении имеется флот реактивных самолетов? — задумчиво потирая подбородок, поинтересовался Рори.
— Да. Главным образом истребители и легкие бомбардировщики.
— Боже, — пробормотал Дек, а остальные словно по команде откинулись на спинки кресел и вопросительно взглянули друг на друга. Взгляды были очень выразительны, и я понял, что им хочется удалиться и обсудить услышанное без меня.
После довольно продолжительного молчания Керрис спросила, тщательно подбирая слова:
— Вы хотите сказать нам, Дэвид, что ваша колония располагает вооруженными силами?
Вопрос — или скорее тон, которым он был задан, — меня озадачил, и я стал отвечать более сдержанно, чем раньше.
— Да, — сказал я. — В целях обороны.
— Вы полагаете, что вам угрожает — как бы это получше выразиться — враждебная держава?
— О державах речь не идет. Но в прошлом на нас не раз и не два нападали пираты.
— Использовали ли вы самолеты с целью нападения?
— Крайне редко, — ответил я, а внутренний голос посоветовал попридержать язык.
— Понимаю... — протянула Керрис и после небольшой паузы продолжила: — Надеюсь, вы понимаете, почему мы беспокоимся, узнав, что заокеанская колония располагает столь внушительным флотом боевых самолетов?
— Они выполняют сугубо оборонительные функции.
— Но столь же легко могут быть использованы и в целях агрессии?
— Согласен, — улыбнулся я. — Однако, поверьте, мы вовсе не стремимся к мировому господству.
Рори вздохнул и, сверля меня глазами-буравчиками, произнес:
— Надеюсь, Дэвид, вы понимаете стоящую перед нами дилемму? Мы — я хочу сказать наш народ — опасаемся, что с вашей стороны может исходить угроза. Да, мы путешествуем по миру, протягивая всем руку дружбы и предлагая установить торговые связи, включая обмен знаниями. Но при этом мы также даем всем знать, что являемся богатым сообществом, имеющим доступ к такому важному сырью, как уголь и лес. Мы...
— И вы опасаетесь, что какое-то другое сообщество в Европе захочет отнять у вас все ваше богатство, так? — закончил я.
— Да, такая угроза существует, — очень серьезно произнес Гэбриэл. — На нас тоже нападали пираты. Мы теряли друзей и родственников.
— Теперь вы понимаете, почему мы немного нервничаем, когда слышим о том, что у кого-то есть воздушный флот из истребителей и бомбардировщиков, — добавила Керрис.
— Ведь вы можете решить, что зачем торговать, если можно просто нас разбомбить и взять все, что надо, — буравя меня взглядом, заключил Рори.
— Такие действия противны нашему духу. Мы любим мир и тоже желаем наводить мосты.
— Рад это слышать, — с некоторым облегчением произнес Гэбриэл.
— Мы хотим заводить себе друзей, а не врагов, — улыбнулся Рори.
— Кроме того, — с нажимом сказал я, — наши самолеты, включая реактивные, не способны долететь до Нью-Йорка. Не та дальность полета.
— Следовательно, авианосцев у вас нет?
— Нет, — рассмеялся я. — Такой роскоши мы себе позволить не можем. Все снова заулыбались.
— В таком случае мы, несомненно, станем лучшими друзьями, — сказал Гэбриэл, вставая с кресла. — И это следует отметить.
Он вернулся с виски, которое оказалось не только отличным по качеству, но и весьма мощным по произведенному эффекту. Я принял пару порций, и алкоголь, пробежавшись по жилам, ударил в голову. Я почувствовал себя смертельно усталым, что было вполне объяснимо после стольких ночей, проведенных в тесной кабине. Керрис первой заметила, как мой подбородок непроизвольно падает на грудь, и сказала, что каюта меня ждет, а потом даже проводила по коридору до самых дверей. — Шкипер говорил, что мы к утру будем у острова Уайт, — сообщила она, стоя у порога маленькой, но уютной каюты с уже застеленной койкой. — А до этого вы сможете как следует выспаться. Словом, будьте как дома. Едва успев ее поблагодарить, я погрузился в прекрасный, без всяких сновидений сон.
С корабля к отдаленной радиостанции на берегу понеслись сигналы. Берег ответил. Корабль передал информацию. Последовали вопросы. И затем поступил приказ. Но тогда я об этом ничего не знал. Пребывая в блаженном неведении, я крепко и сладко спал на своей койке под палубой.
Шум машин менялся, дрожь, которую передавали всему телу корабля пульсирующие цилиндры, становилась все сильнее и сильнее. Кочегаров подняли среди ночи и, не позволив перекусить, приказали спуститься вниз. Они не только поддерживали огонь в топках, но и посылали пламенные проклятия в адрес начальства, однако долг обязывал — им приказали держать давление пара в котле на максимально возможном для старой лохани уровне. Итак, кочегары непрерывно подбрасывали в топку уголь, и пароход шел все быстрее.
Об этом я тоже не знал, ибо спал сном младенца.
За трубой судна развевался огненный шлейф, искры ярко сверкали на фоне черного беззвездного неба. Те, кто стоял на падубе, могли видеть, как в обе стороны от форштевня разбегаются две белые волны, похожие в темноте на проведенные мелом линии. У самого носа корабля эти линии казались совершенно прямыми, но если оглянуться назад, было видно, что белые полосы изгибаются плавной дугой. Пароход менял курс. На борту судна находилось бесценное сокровище. Предмет оказался настолько ценным, что капитану было приказано не задерживаться ни при каких обстоятельствах, кто бы этого ни требовал.
Пребывая все в том же блаженном неведении, я встал с постели, натянул смешные, похожие на щенков-далматинцев шерстяные носки, влез в брюки, надел рубашку и прошел в пассажирский салон, где в полной мере насладился хрустящим поджаренным беконом, парой яиц и тостом. Завершался завтрак пончиками с великолепным сладким сиропом. Находясь в прекрасном расположении духа, я не придал никакого значения словам Гэбриэла.
— Кто-нибудь знает, почему шкипер так гонит это старое корыто? — войдя в салон и наливая себе кофе, спросил гигант.
Мужчины пожали плечами, не прекращая работать челюстями, Керрис не ответила, потому что живо заинтересовалась развитием инфраструктуры на острове Уайт.
Инфрастуктура! Я не знал, как это слово пишется, а меня спрашивают о ее развитии... Меня никогда не интересовало, сколько миль железнодорожных путей или магистральных водопроводов проложено на нашем острове. Будучи невежественным дурнем, я в тот момент полагал, что примерно через час мы достигнем острова и более компетентные обитатели колонии смогут полностью удовлетворить любознательность Керрис. Девушка, поняв, что от меня ничего не добиться, принялась заряжать восьмимиллиметровой пленкой взятую со склада кинокамеру, произведенную когда-то в Германии. Я с удовольствием следил, как ловко работают ее пальцы, вставляя пленку в лентопротяжный механизм между валиками и звездочками. Камере было по меньшей мере лет сорок, но она продолжала работать с точностью швейцарских часов. Первый за последние тридцать лет контакт между нашими народами будет запечатлен для вечности.
Вскоре я вышел на палубу. Матросы трудились, не поднимая головы и не покладая рук. На мостике, широко расставив ноги и заложив руки за спину, вглядывался в далекий горизонт капитан Шарпстоун. Шкипер стоял как скала, а глаза его казались стальными.
На фордеке я увидел небольшую четырехфунтовую пушку и пару крупнокалиберных пулеметов. Да, эти ребята хорошо подготовились к заходу в незнакомые воды. Солнце уже успело подняться довольно высоко над горизонтом. Или, вернее, не солнце, а то, что себя выдавало за дневное светило в эти темные времена. Больше всего это напоминало диск из оранжевой фольги, небрежно приклеенный к едва освещенному небу. Нам предстоял еще один мрачный и холодный день в самый разгар июня. То, что преграждало путь солнечным лучам высоко в небе, весьма эффективно действовало и на климат. Погода все больше и больше походила на зимнюю.
Неужели слова мистера Хартлоу, произнесенные перед смертью, оказались пророческими? Может, это и впрямь начало конца? Ведь недаром множество мировых религий предрекают: гибель мира начнется с прихода неестественной тьмы.
Если не будет света, фотосинтез прекратится. Растительный мир погибнет. Без растений вымрут все травоядные животные. Пищевая цепочка начнет рваться — звено за звеном.
От мрачных размышлений я дрожал сильнее, чем от холодного пронизывающего ветра.
Я стоял, облокотившись на фальшборт, и вглядывался в ржавые валы далеко на горизонте. Мне очень хотелось первым увидеть пологие холмы острова Уайт. Я представил, как приятно будет пройти по пирсу в город. Увидеть знакомые лица. Услышать голоса играющих на школьном дворе детей. Я уже видел себя дома в удобном кресле перед камином. Папа, мама и сестры, широко открыв глаза и замирая, внимают рассказу о моих героических похождениях. А за этим последует ночь «очищения» в городе. В компании с Митчеллом, естественно. В этот момент я почувствовал, что за моей спиной кто-то стоит.
— О, Керрис, простите. Я не заметил, как вы подошли.
— Мне не хотелось вас беспокоить.
— Вот-вот должен показаться мой дом.
— Вы что-нибудь уже увидели?
— Пока нет.
— Необходимо раздобыть для вас обувь. Не можете же вы предстать перед своими в этих дурацких носках. К тому же сейчас очень холодно.
— А я и не заметил, — ответил я, несколько покривив душою. — Готовьтесь к встрече. В порт явится весь город. Не каждый день к нам приходит пароход с американцами.
— Камера наготове. Я запечатлею на пленке ваш прекрасный профиль, как только мы ошвартуемся, — с улыбкой сказала она.
— Прекрасный профиль? — удивился я. — Боюсь, что от его вида треснет объектив.
— Вы в это время будете стоять вытянув шею, отыскивая среди встречающих супругу.
— А вот и нет. Я не женат.
— Ах вот как, — проронила Керрис и взглянула вперед по курсу. Ее длинные волосы развевались по ветру. — Вы знаете, а ведь Гэбриэл прав. Мы мчимся на всех парах. Шкиперу не терпится доставить вас домой живым и здоровым.
— Вы уверены, что он дал радиограмму на частоте, которую я вам сообщил?
— Естественно. Они страшно обрадовались, узнав, что вы живы.
Мы замолчали. Наступившую тишину нарушало лишь шипение разрезаемых форштевнем волн.
— Вы спасли девушку, — наконец произнесла Керрис, внимательно глядя на меня своими необыкновенными зелеными глазами. — Вас встретят, как героя.
— Героем я себя вовсе не чувствую, — ответил я, покачивая головой. — Совсем напротив. Мне становится очень скверно, когда я вспоминаю о Хинкмане.
— Тем не менее не забудьте подготовить торжественную речь. Островитяне, насколько я поняла из радиообмена, уже считают вас героем.
— Это скорее по праву рождения, а вовсе не из-за личных заслуг.
Керрис откинула упавшие на лицо волосы, которые в неярком красноватом свете стали совсем рыжими.
— Дэвид, вы либо очень скромны — невыносимо скромны, — либо в жизни вашей семьи есть какая-то огромная тайна.
Я снова облокотился на фальшборт и, глядя на пену у форштевня, произнес:
— Никакой великой тайны в нашем семействе нет. Если послушать, что говорят и пишут о моем отце на острове, то он выглядит почти полубогом.
— И от вас тоже ждут великих свершений?
— Вроде того.
— И вас это терзает?
— Вовсе нет, — улыбнулся я. — Отец — великий человек, но моя семья вовсе не желает видеть во мне второе издание Билла Мэйсена. А вот общественность ожидает от меня нечто подобное.
— Но, может быть, вы их и не разочаруете.
— Керрис, до сих пор мое самое большое достижение состоит в том, что я за два дня угробил два самолета. Да, все ждут, что я надену сапоги великана. Однако боюсь, что они слишком велики для моей ноги.
И я снова повернулся лицом к морю, успев заметить, какие у нее белые зубы и какую прекрасную форму имеют чуть пухлые губы.
— Только не подумайте, что я жалуюсь на судьбу, — добавил я и спросил: — А как ваша семья? В ней проводятся смотры достижений ее членов?
— Проводятся. Но боюсь, что за всеми членами семейства уследить невозможно.
— Неужели их так много?
— Да, очень.
— У моего приятеля Митчелла восемь братьев и две сестры. Не представляю, как он запоминает их дни рождения. Да что там дни рождения! Я был бы не в силах запомнить их имена.
— Думаю, что ваш приятель Митчелл еще легко отделался.
— Неужели у вас братьев и сестер еще больше?
— Хм-м... — Она улыбнулась, посмотрела на меня и сказала: — При последнем учете выяснилось, что у меня сто пятнадцать братьев и сто двадцать сестер.
Я подумал было, что она шутит, и громко расхохотался, но, взглянув на ее лицо, понял: это не шутка.
— Вот это да! — воскликнул я.
— А вы думали, что у вашего Митчелла забот полон рот, — усмехнулась Керрис и, прикоснувшись к моему подбородку, добавила: — Если ваша челюсть опустится еще хотя бы на дюйм, придется латать палубу. — Она облокотилась на фальшборт рядом со мной, посмотрела в даль и спросила: — Ну и как, никаких признаков острова? И тут я сделал маленькое открытие. Разные общества, пребывая в изоляции, развиваются по-разному. У нас появились Дома Материнства. В Нью-Йорке же количество детей в одной семье достигало нескольких сотен. Одному Богу известно, как им это удавалось. Но для меня было ясно одно — и мы, и они должны будем проявлять друг к другу максимум терпимости. И мы, и они обязаны принять чужой образ жизни без каких-либо предрассудков. В противном случае нас ожидают большие опасности.
Размышляя о том, как американцы перенесут шок от встречи с нашей уютной и очень домашней культурой, я машинально взглянул на солнце. И только в этот момент понял, что с нашим светилом что-то неладно. Очень, очень неладно.
— Что случилось, Дэвид?
Я бросил на Керрис такой взгляд, что она невольно отшатнулась.
— Это судно, — прокричал я, — плывет совсем не в ту сторону!
— Что значит «не в ту сторону»? Мы везем вас домой.
— Вовсе нет, будь все проклято... И как же я сразу не заметил!
— Дэвид...
— Вот эта штуковина последние двадцать минут смотрит мне прямо в лицо.
— Дэвид, я не понимаю, о чем вы...
— Взгляните на солнце! — Весь трясясь от ярости, я ткнул пальцем в красный диск в небе.
— Ну и что же происходит с солнцем? Я не вижу...
— Я тоже до последнего момента не видел, — тяжело вздохнул я. — Послушайте меня, Керрис. Сейчас еще нет полудня. Солнце поднимается. Но поднимается за кормой судна! А должно подниматься впереди по курсу. Это означает, что мы идем на запад, а не на восток!
— Ничего не понимаю! Мы должны были доставить вас домой.
— Должны были! — чуть ли не выкрикнул я, бросив полный ненависти взгляд на мостик. — Однако, похоже, планы изменились.
— Дэвид?!
— Сейчас я выскажу этому капитану Блаю, или как его там, все, что о нем думаю!
Вне себя от ярости я взлетел на мостик.
— Доброе утро, мистер Мэйсен, — произнес капитан Шарпстоун, держа руки за спиной и глядя мимо меня. — Надеюсь, вам удалось выспаться? — Затем, повернувшись к стоящему за его спиной офицеру, скомандовал: — Скорость восемнадцать узлов, мистер Леман.
— Капитан Шарпстоун, — начал я, — что происходит?
— А происходит то, мистер Мэйсен, что мы идем с очень приличной скоростью. Больше ничего.
— Да, но не в том направлении.
— И в направлении я тоже не вижу никакой ошибки.
— Мы идем на запад?
— Скорее на северо-запад.
— Но почему? Ведь предполагалось, что вы доставите меня на остров Уайт.
— Планы изменились, сэр.
— Но к чему такая спешка? Разве нельзя было вначале забросить меня домой?
— Я получил приказ, мистер Мэйсен.
— Но мы были всего в каких-то двенадцати часах хода от острова. Почему бы...
— Когда ваш командир отдает приказ, мистер Мэйсен, вы ему повинуетесь, не так ли? Верховное командование приказало мне развернуться на хвосте и идти полным ходом домой. Я должен повиноваться. Неужели, сэр, вы считаете, что я похож на мятежника?
— Но вы могли бы связаться по радио с вашим начальством и объяснить положение. Если у вас недостаток топлива или пищевых припасов, то наша колония...
— Не знаю, мистер Мэйсен, может быть, у лиц вашей профессии принято задавать вопросы офицерам высшего звания, но у нас подобное поведение рассматривается как неповиновение, и посему оно для меня неприемлемо. — Взглянув на меня из-под своих внушительных бровей, он добавил: — Не сомневаюсь, что, как только появится возможность, будут приняты все меры, чтобы доставить вас к вашей семье целым и невредимым. А сейчас, с вашего позволения, мы идем курсом норд-вест.
— В Нью-Йорк?
Вместо ответа он через стекла мостика вгляделся в горизонт.
К моему рукаву прикоснулись чьи-то пальцы. Эта была Керрис. Кивком она показала, что мне следует оставить капитана в покое.
Скрипя зубами, я отправился вниз в пассажирский салон, где, к своему стыду, высказал ей все, что думал о полученных капитаном приказах. Учитывая мое состояние, высказывания были хорошо сдобрены славным английским сленгом.
Как бы вы поступили, узнав, что вместо дома вас везут в чужую страну? Подняли бы в одиночку мятеж?
Едва ли.
Тем не менее большую часть дня я расхаживал по палубе, злобно поглядывая на всех встречных. Керрис, Гэбриэл, Дек и девушка азиатского происхождения по имени Ким Со выражали мне сочувствие, но в то же время подтверждали, что капитан действительно получил приказ следовать домой. Капитан Шарпстоун, несмотря на свою суровость, оказался человеком слова. После ленча, состоявшего из ошеломляющих размеров бифштекса, мне предложили составить радиограмму в мой штаб.
Ощущая сильную тоску по дому, я написал, что со мной все в порядке, что планы изменились и что я вернусь в ближайшем будущем. После этого мне оставалось только попытаться получить от путешествия максимум удовольствия.
Вскоре я настолько привык к постоянному шуму машин, что вообще перестал его замечать. Мой первый день плавания закончился, когда кирпичного цвета солнце погрузилось в океан.
Надев новые ботинки, я вместе с Керрис прогуливался по палубе. Однако мы не выдержали холода и вскоре скрылись в уютном и теплом пассажирском салоне. Гэбриэл сидел за столом и делал какие-то записи, Рори машинально перебирал струны банджо. Мы с Керрис почти час играли в карты, еще не зная, какой сюрприз нас ждет.
В начале девятого в салон вошла Ким Со. Хитро улыбнувшись, она бросила взгляд через плечо. Я ожидал, что сейчас последует какая-то шутка, но, улыбнувшись еще шире, девушка провозгласила:
— Позвольте представить вам еще одного нашего гостя. С этими словами она повернулась и протянула кому-то руку — кому именно, мы пока не видели.
Через порог робко переступила девушка лет пятнадцати. Широко улыбаясь, она обвела взглядом всех присутствующих. Увидела меня, вытянула указательный палец и со смехом воскликнула:
— Бум-бум! Бум-бум!
Дикарка с острова изменилась настолько, что я с трудом ее узнал. Чисто помытого ребенка нарядили в новое платье, а похожие на темный одуванчик волосы были со вкусом пострижены. Столь неожиданная трансформация привела меня в восторг. Ким ободряюще кивнула девушке и, обратившись к нам, сказала:
— А теперь познакомьтесь с Кристиной. Некогда дикий ребенок погладил себя по щеке и пролепетал:
— Кис-тина. Кис-тина.
— Крис-тина, — медленно произнесла Ким и повторила: — Крис-тина.
— Кис-тина!
— Мы постепенно продвигаемся вперед, — с улыбкой сказала Ким. — Хотя и не так быстро, как хотелось бы.
На то, чтобы завоевать доверие Кристины, Ким потратила сутки. Она рассказала, что девочка радостно встала под душ и охотно переоделась в новое платье. Ким считала, что в нежном возрасте Кристина воспитывалась в цивилизованном обществе. Умывание, чистка зубов и уход за волосами были ей вовсе не чужды. Теперь она вернулась к людям и принялась изучать мир с удвоенной энергией. Несколько часов подряд она осторожно прикасалась к картинам, мебели и одежде, пытаясь вспомнить, как что называется.
Я испытывал чувство, похожее на гордость, наблюдая за тем, как Кристина бродит по салону и с детской непосредственностью изучает окружающий мир.
— Стул... стол. Стол! — Она триумфально постучала кулачком по столешнице. — Стол. Сидеть. Есть. Тетя Сью — здесь. — Показав на конец стола, она скривила рожицу и выдавила: — Кха-кха... Фу!
Издав эти таинственные звуки, Кристина помахала ладонью у лица, как бы разгоняя дым.
— Понимаю, — сказала Керрис, глядя на меня, — тетушка Сью дымила, как паровоз.
— Макси, здесь... Макси нехороший... — Теперь девочка изобразила собаку, водрузившую лапы на стол.
— Интересно, научится ли она говорить как следует? — задумчиво произнес Рори. — Расширится ли ее лексикон, или останется на этом уровне?
— Она толковая девочка и обучается очень быстро. Кристина неожиданно поднесла палец ко рту, щелкнула языком и сделала вид, что разливает воображаемый напиток из воображаемой бутылки. Затем заговорила на удивление низким мужским голосом с легким, как мне показалось, шотландским акцентом.
— За новый, очередной год нашей жизни. Боже, храни короля.
— Господи, — восхищенно затряс головой Гэбриэл. — Я слышал о фотографической памяти, но о фонографической мне слышать не доводилось.
— Думаю, что если вас оставить в одиночестве в возрасте четырех-пяти лет, — задумчиво произнесла Керрис, — то впечатления раннего детства настолько глубоко врежутся в вашу память, что вы их никогда не забудете.
— Бедный ребенок, я даже не хочу знать о том, что ей пришлось пережить, — сказал Гэбриэл.
— На койке она пока спать не желает, — сообщила Ким. — Стаскивает одеяла в угол и вьет себе что-то вроде гнезда. Но, как вы видите, настроение у нее прекрасное. Это умный, живой ребенок.
Кристина со счастливой улыбкой обошла всех. Поглаживая каждого из нас по руке, девушка говорила:
— Хэлло... хэлло... хэлло...
Добравшись до меня, она к этому приветствию присовокупила: «Бум-бум!»
— Итак, вы теперь для нас «Человек Бум-Бум», — улыбнулась Керрис.
Я кивнул, глядя на Кристину и не переставая изумляться тем изменениям, которые с ней произошли за столь короткое время.
— Она помнит, как я напугал ее выстрелами. Мне пришлось стрелять в триффида, приблизившегося к нам слишком близко. Шум обратил ее в паническое бегство.
— Это не повредило вашим отношениям, — улыбнулась Керрис. — Она снова поверила в вас. Человек Бум-Бум. И тут Кристина внезапно выбежала из комнаты. Мою улыбку как водой смыло.
— Может быть, вы поспешили с выводами, Керрис? — сказал я.
— Не тревожьтесь, — успокоила меня Ким. — Для нее все в новинку. Слишком много впечатлений для одного раза.
Я думал, что девочка убежала, чтобы спрятаться в своем гнезде из одеял в углу каюты, но она вскоре вернулась, сияя от гордости.
— Сохрани это, — сказала она, протягивая мне обеими руками портфель. — Сохрани... ты... ты!
— Ты хочешь, чтобы я сохранил его для тебя? — переспросил я, пожимая плечами. — Но он принадлежит тебе.
— Ты сделать! Ты сделать! — стояла она на своем, втискивая в мои руки портфель.
— Прости, Кристина, но я не понимаю... — Я обвел беспомощным взглядом присутствующих.
— Ты... сделать!
Присутствующие, судя по недоуменному виду, тоже были далеки от понимания.
— Ах! Ах! Ах! — Этот звук больше походил на собачий лай, чем на человеческую речь. — Ах! Ах!
Она схватила лист бумаги, на котором писал Гэбриэл, и принялась двигать его перед своим лицом. У меня поначалу даже сложилось впечатление, что девочка вытирает глаза.
— Ты сделать! Ты сделать! — повторяла она. И тут меня осенило!
— Ты хочешь, чтобы я прочитал что-то. Ее глаза радостно засияли, и, энергично кивая, она выкрикнула:
— Читать это! Читать это!
— Хорошо, Кристина, я понял.
По-детски поджав под себя ноги, она уселась на мягкое кресло и с восторгом принялась следить, как я расстегиваю ремни портфеля.
Весь покрытый царапинами и пятнами портфель (мне даже показалось, что я узнал следы зубов) сам мог бы поведать многолетнюю историю своих приключений. По причинам, известным только самой Кристине, она хранила его с тех пор, как совсем крохой осталась в полном одиночестве. Открыв с некоторым душевным трепетом портфель, я принялся извлекать и аккуратно укладывать на столь хранившиеся в нем предметы. Первой появилась карманная Библия. Я открыл книгу и прочитал на титульном листе: «Кристине Джейн Скофилд в день принятия ею Святого Крещения. От любящей ее тети Сюзанн Туррейн».
Кристина с напряженным интересом следила, как я достаю из недр портфеля ее сокровища.
— Кукла, — сказал я и положил игрушку рядом с Библией.
— Беккер, — произнесла девочка и погладила личико куклы.
Затем появился предмет, который я вначале принял за камень. Но, приглядевшись внимательнее, понял свою ошибку.
— Хлеб, — пояснил я. — Очень, очень сухой кусок хлеба. Пролежал в портфеле, видимо, много лет.
После этого я извлек несколько предметов одежды для девочки четырех-пяти лет. В этот момент я понял, что вскоре мне откроется ключ для понимания прошлого Кристины. У меня возникло желание положить конец печальному ритуалу, но, взглянув на девочку, я решил продолжить.
— Блу-зер, — произнесла она, прикоснувшись к одному из своих бывших нарядов, и тут же сама себя поправила: — Блузка. — К ней возвращалась память. — Скверная собачка Макс, — с неожиданно затуманившимся взором протянула она, — дерево укусило Макса. — Все ее оживление вдруг куда-то исчезло. — Макс в земле.
Всем своим существом я ощутил ту атмосферу печали, которая в этот момент воцарилась в пассажирском салоне парохода. Наверное, каждый из присутствующих воссоздавал в уме картину того, что пережила девочка, оставшись в одиночестве. Я видел, как она бежит по темному лесу, прижимая к груди портфель, в который кто-то сложил самые необходимые вещи. Краюху хлеба, так и не съеденную за все эти годы, Библию, которую никто не прочитал, и другие вещицы, способные напомнить крошке о более счастливых временах. При условии, что она сумеет выжить.
В портфеле оказались и другие предметы. Бечевка. Карманный нож. Пустой спичечный коробок. Золотой медальон с локоном светлых волос. На медальоне имелась гравировка:
«Маргрет Энн Скофилд».
Наверное, ее мама.
На самом дне портфеля оказалось еще кое-что. Металлический футляр для сигары с навинчивающейся крышкой. Судя по размеру футляра, в нем когда-то хранилась гавана или что-то столь же большое. Почему футляр здесь? Может быть, для того чтобы напоминать об отце?
Я начал убирать предметы в портфель, но Кристина остановила меня, схватила за запястье, подтащила мою руку к столу, прижала пальцы к сигарному футляру.
Я обвел взглядом своих попутчиков, они же выжидающе смотрели на меня. В помещении царила тишина, если не считать отдаленного шума машины.
— Читать это, — сказала Кристина.
На металлическом цилиндре никаких надписей не было, и я отвинтил крышку. Внутри футляра оказался плотно свернутый листок бумаги.
Выцарапав свиток наружу, я развернул его, положил на стол и разгладил ладонью. Листок был исписан быстрым, но тем не менее элегантным почерком.
Я посмотрел на Кристину. Она сидела тихо, с блестящими глазами, и ждала продолжения.
Мне оставалось только приступить к чтению.
Тому, кого это может касаться.
Девочка, которая передаст вам это письмо, — моя дочь. Ей пять лет, и ее зовут Кристина Джейн Скофилд.
У меня нет времени, чтобы в подробностях рассказать обо всех несчастьях, которые обрушились на нас. В течение двадцати лет мы жили в укрепленном форте на побережье Корнуолла. Наша колония состояла как из слепых, так и из зрячих. Как мне представляется, мы относительно преуспевали, занимаясь в основном земледелием и отчасти рыбной ловлей, чтобы хотя бы немного обогатить пищевой рацион.
Затем, примерно год назад, к нашему форту приблизилась флотилия яхт. Нападение оказалось настолько неожиданным, что мы не успели подготовиться к обороне. Зрячие женщины и все наши дети были захвачены пиратами, остальных безжалостно перебили. Мне была уготована иная судьба, и я сумел бежать вместе со своей дочерью Кристиной. Несколько месяцев мы скитались, питаясь тем, что удавалось собрать. Ночи мы проводили в руинах. Триффиды преследовали нас, как волки преследуют раненых животных. Что, впрочем, было недалеко от истины. Когда мы бежали, я был уже далеко не молод, а теперь вдобавок и серьезно болен. Переход всего в одну милю приносит мне нечеловеческие страдания. Чем медленнее мы передвигаемся, тем ближе подходят к нам триффиды.
За все время странствий (а это двенадцать месяцев) мы не встретили ни одного человека. Ни единого. Из этого я заключил, что во всем графстве в живых остались лишь мы двое. Триффиды либо уничтожили людей, либо вынудили их всех уйти. А теперь эти проклятые растения вознамерились сожрать и нас.
Я пишу письмо незнакомцу, с которым мне не суждено встретиться. Мы с Кристиной нашли временное убежище в каком-то эллинге на берегу реки. Сейчас вечер. Триффидов я не вижу, но зато прекрасно слышу. Они стучат своими отростками по стволу, словно сообщают другим, что мы здесь попали в ловушку.
Кристина спокойно спит. Она не знает, что это наш последний вечер вместе.
Я далек от медицины, но тем не менее понимаю, что дни мои сочтены. В животе я могу нащупать какую-то твердую неподвижную массу. Кожа моя пожелтела. Как я подозреваю, у меня развилась злокачественная опухоль. В любом случае я настолько ослаб, что способен пройти всего несколько шагов. Очень скоро я и этого не смогу сделать.
Но не это волнует меня. Меня беспокоит судьба моей дочурки. При мысли о том, что она останется в одиночестве, беззащитная перед этими гнусными растениями, мое сердце разрывается на части.
В данный момент я не уверен, в порядке ли мой разум. Меня все время тянет в сон, а бодрствовать я способен лишь несколько минут. Сегодня вечером Кристина выскользнула из эллинга. Я помню, как мне кажется, что я спрашивал ее, куда она ходила. Дочь ответила, что ходила за яблоками, но другие растения кусали ее своими ветками. Я, естественно, разволновался и спросил, не били ли они ее стрекалами. Она сказала, что это было и что после этого ее кожу немного покалывало. Ничего больше. На лице дочурки я увидел розоватые следы, но никаких припухлостей. Об отравлении вообще не могло быть речи.
Но не исключено, что мне все лишь пригрезилось, а это письмо — способ уйти от реальности. Я стараюсь не допустить конца до тех пор, пока не сделаю для моего ребенка то, что следует сделать.
Через несколько мгновений я отнесу ее в лодку, сохранившуюся здесь, в эллинге. Я положу в лодку еду, воду и это письмо, а затем отправлю ее в темноту. Ничего больше для нее я сделать не в состоянии. Я едва могу двигаться и знаю, что у меня не хватит сил забраться в лодку вместе с ней. Моей дорогой дочурке, чтобы выжить в одиночку, придется совершить чудо.
Может быть, я посылаю ее на верную смерть. Не знаю. Но разве у меня есть иной выход?
Всем сердцем молю вас позаботиться о ней. Она — очень хорошая девочка.
Искренне ваш, Бенджамин Скофилд.
Закончив читать, я не произнес ни слова. Другие тоже молчали. Все долго сидели, погрузившись в свои мысли.