Остаток последней декады отдыха Павел изнывал от нетерпенья. Ему хотелось как можно скорее вернуться к своей работе. Так, по крайней мере, он уверял себя. Но дни, как нарочно тянулись медленно. Павел, волновался и наконец, за день до окончания срока своего пребывания в Солнцеграде, решил вылететь в Магнитогорск.

— Несомненно одно, — рассуждал Павел, — мой организм окреп. Лишние дни пребывания здесь уже ничего не дадут мне. Пора работать. Да, да...

Приняв решение, Павел повеселел.

Сняв пиджак, он с воодушевлением принялся за уборку помещения, потом взял горячую ванну, переменил одежду и не медля двинулся на аэровокзал, насвистывая бравурный марш «Труд свободен».

Большое внутреннее чувство согревало его, распирало грудь, заставляло сердце биться особенным, радостным ритмом.

Ему хотелось работать, проявить себя. Увидев приближающийся самолет, он сдернул с головы шляпу и весело размахивал ею. Когда же самолет упал на площадку, он бросился в кабину управления и, не отдавая себе отчета в своих действиях, крикнул пилоту:

— Алло, дружище. Хочешь, сменю тебя?

— До Магнитогорска?.. А почему?

— Надоело бездельничать... Четыре декады без работы.

Пилот торопливо сбросил с себя комбинезон.

— Садись! — крикнул он. — Само небо посылает тебя... Мне дозарезу нужно быть сегодня в Одессе, и если бы не ты...

— Ладно, ладно! — хлопнул его по плечу Павел, — поменьше слов, дружище. Где маршрутная карта?

Облачившись в комбинезон, Павел влез в кабину управления, и спустя несколько минут самолет отделился от земли, управляемый новым пилотом.

* * *

— Как так? — удивился Нефелин, встретив Павла, — по нашим расчетам ты должен прибыть завтра, и вдруг...

— Что делать?! Я не оправдал ваших надежд...

— Скучновато?..

— Я мог бы сойти с ума от безделья, если бы мне пришлось отдыхать еще две декады... Ну, что здесь нового?

— Будет бой...

— Положение серьезное?

— Для оппозиции, дружище. Для оппозиции. Впрочем, садись и слушай.

Друзья сели.

Нефелин постучал пальцами по столу:

— Как мы и предполагали, оппозиция в Совете ста составляет меньшинство. По нашим сведениям, человек десять или пятнадцать будут поддерживать Молибдена. Но...

Нефелин поднял палец вверх и сдвинул брови.

— Но можно ожидать больших неприятностей. Все дело заключается в докладе Василия Иванова.

— Этот?.. Юноша?..

— Да. Юноша...

— Он с Молибденом?

— Он с нами. Но дело вовсе не в том, кому принадлежат его симпатии. Решающее слово принадлежит его докладу о состоянии энергетического хозяйства.

— Ты думаешь?..

— Пока я еще ничего не думаю... Прежде всего я хотел бы знать, как серьезна проблема энергетики. Думать мы будем после.

— Иначе говоря...

— Иначе говоря, работа в этой области еще не закончена. Я ничего еще не знаю. Отдельные цифры... Разрозненные факты... Все это чепуха. Но если Молибден не преувеличивает значения вопроса...

Нефелин положил руку на плечо Павлу:

— Будем откровенны... Ведь ты же не станешь настаивать на продолжении опытов, если Иванов поставит нас лицом к лицу с энергетическою катастрофой.

— Зачем ты спрашиваешь? — пожал плечами Павел.

— Ну, вот... Ну, вот... Так решили мы. Сейчас подготовительные работы закончены. Миллионы ждут доклада. И если дело с энергетикой не так плохо, — от Молибдена и его группы останется пыль. Мы разнесем его в пух и прах.

— Значит ждать?

— Да... Придется две декады подождать.

— Сессия Совета семнадцатого?

— Семнадцатого! Начало работ в 12 часов.

— Так.

Павел задумался.

— Думай, не думай, а приходится ждать. Ничего не поделаешь.

— Я не о том... Видишь ли, я хотел бы повидать перед сессией Молибдена... Не поехать ли мне в Москву? Как ты думаешь?

— Не понимаю, для чего тебе понадобилось это свидание.

Павел смутился.

— Я и сам не знаю... Но Молибден так настойчиво приглашал меня. Может быть...

— Как хочешь. Можешь конечно побывать и у Молибдена. Работать ты все равно ведь не станешь сейчас. Я на твоем месте ничего не мог бы делать до разрешения вопроса.

Павел встал.

— Ты убедил меня! — протянул он Нефелину руку. — Я лечу в Москву... Значит, до сессии!

— До сессии!

Через час он покинул Магнитогорск.

Уезжая Павел даже не предполагал, при каких необычайных обстоятельствах он попадет обратно в этот город. В эту минуту мысли Павла витали уже далеко впереди, в центральном городе СССР, Москве.

* * *

Этот особенный, единственный в СССР город, построенный в начале третьей пятилетки, сверкал внизу под солнцем белыми и голубыми красками дворцов, синевой искусственных озер, зеленью огромных парков.

Широкие проспекты лежали правильными геометрическими линиями, пересекаясь под прямыми углами, образуя то там, то тут строгие четырехугольные площади. Зеленые бульвары стрелами пронизывали белые и голубые шеренги строений, вонзаясь в круглые сады и парки.

Там, где кончался город, на южной стороне, поднималось розовое циклопическое здание. Оно стояло над Москвой, точно гигантская гора, и проспекты с десятиэтажными дворцами казались по сравнению с этим зданием микроскопической пылью.

Стеклянный свод поднимался к облакам, которые курились вокруг, точно папиросные крошечные дымки.

— Совет ста! — крикнул кто-то за спиной Павла.

Стеклянный коридор самолета наполнился пассажирами, спешившими лишний раз полюбоваться чудом архитектуры. Восторженные восклицания сыпались со всех сторон. Особенное же восхищение вызывал дом Совета ста среди тех, кто видел его впервые.

Ни в одном городе мира нельзя было встретить такого здания. Американские небоскребы и те во многом уступали этому колоссу. Дворец Совета ста вызывал уважение еще и потому, что в СССР глаза всех привыкли к десяти, пятнадцатиэтажным зданиям, а это чудовищное сооружение опрокидывало все представления об архитектуре, врываясь в мозги, как потрясающее сновидение.

Взлетевшее вверх, в стекле и бетоне, облицованное розовым мрамором, это здание сейчас дремало под солнцем, щуря гигантские стеклянные глаза, поблескивая огромным, прозрачным куполом.

— Эра! — засмеялся кто-то из пассажиров, — дом пока пустует. Мы могли бы остановиться в нем.

— Но... где мы добудем кровати, которые соответствовали бы масштабам дома?

Павел с волнением глядел на дом Советов ста, невольно думая о том, что через две декады сюда прибудут полтора миллиона делегатов и будут решать судьбу его работы, его жизни.

Самолет начал спускаться.

Можно было видеть сияющие мостовые, отлитые из стекла, ослепительно переливающиеся на солнце. В разных концах города сверкнули крупные золотые пятна. Их сверкание кинулось в глаза всем. Пассажиры переглянулись. Кто-то многозначительно крякнул, кое-кто снисходительно передернул плечами, но никто не сказал ни слова.

Золотые пятна были не что иное, как уличные уборные. Они появились отнюдь не с санитарной целью, а как вызов старому миру, как издевательский символ, как блистательные плевок в лицо капитализма, как пренебрежительный жест по отношению к ценностям буржуазного общества.

Самолет сделал круг над городом, и под ногами поплыли проспекты академий, статистических управлений, лабораторий, изыскательных институтов, музеев и различных других научных учреждений всесоюзного масштаба.

На далеком горизонте всплыли очертания старой Москвы — города-музея.

Самолет упал на площадку ново-московского аэровокзала.

* * *

В этом единственном городе — скопище академиков профессоров и исследователей, стекающихся сюда с разных концов Республики для работы в бесчисленных совершенно исключительно оборудованных лабораториях и в гигантских библиотеках, царила особая тишина. Редкие авто мелькали на перекрестках и без шума скрывались за поворотами.

Широкий проспект отелей, прилегающих к аэровокзалу, был пуст.

Павел без труда выбрал для себя временную квартиру в одном из отелей и тотчас же поспешил в сектор Совета ста, где жили и работали члены Совета.

* * *

Не прошло и десяти минут, как Павел отыскал Молибдена. Встреча носила приятельский характер. Молибден встретил Павла с распростертыми объятиями.

— Ну, ну, входи... Гостем будешь.

Он поцеловал Павла в лоб.

— Нравишься ты мне, парень, — сказал Молибден, — химерами набит, это верно, однако, мозги твои — зависть всякому. Ну, проходи...

Он ввел Павла в комнату, которая была светла и просторна и оттого казалась неприветливой. Кроме двух кресел и письменного стола, здесь не было никакой мебели. Единственным украшением стены являлись телекинорадиоприемник и телефотор.

— Однако, — пробормотал Павел, осмотрев жилище Молибдена.

— Что? Не нравится? Оно конечно пустовато, да зато просторнее чувствуешь себя. Не люблю я на вещи натыкаться... Простор люблю.

Павел насторожился. Пустая комната Молибдена говорила ему о том, что этот человек носит весь мир внутри себя, оберегая его от посторонних наблюдений. Скрытность и замкнутость этого человека как нельзя лучше подчеркивала исключительно скромная обстановка, но в то же время она свидетельствовала об отреченности, о пуританизме, о высокой преданности тому, что было смыслом его жизни.

Они сели.

Павел спросил о здоровье Молибдена.

Молибден разгладил бороду, развалился в кресле и довольно крякнул:

— Да отчего бы хворать мне? Пища хорошая... Пью да ем, а поесть люблю, грешным делом, ну... сплю еще... Работой себя не очень утруждаю...

И снова насторожился Павел.

Он знал, что Молибден славился своей усидчивостью и необыкновенной трудоспособностью. Его трудолюбие было примером для многих ученых. Что же касается чревоугодия, так Молибден — и это тоже знали все — вот уже тридцать лет, как питается сухарями, медом, молоком и овощами.

«Что он: кокетничает, смеется или же старается показать себя хуже, чем он есть?»

Павлу не понравился Молибден.

— Все мы чревоугодники и лентяи! — попытался пошутить Павел.

— Ну, ну... Не сердись, — загудел Молибден, — шучу я. Тебя испытываю...

— Я весь тут. Я не хитрый. Я Рубенса люблю... Зеленые занавески люблю... Простор люблю...

— Злишься, что я себя не показываю?..

— Немного.

Молибден захохотал.

— Ну и ребята. А может это не всегда нужно? Нет, ты узнай, а потом и откройся...

— Ты ведь знаешь меня.

— То-то и есть, что знаю... Оттого и пригласил...

— А письмо?

— Прочел?

— Нет! На зло тебе не прочитал. Ведь тебе очень хотелось бы этого?

Молибден медленно разгладил бороду.

— Этого тебе не нужно знать.

— А я знаю...

— Ничего ты не знаешь, парень. Вот, пригласил я тебя! А зачем пригласил? Ты это знаешь?

— Догадываюсь

— Не догадываешься ты, парень. Думаешь, вот, де, старый черт, консерватор и варвар будет меня отговаривать. Не лети, дескать. Брось, де, свое межпланетное. Так, что ли?

— Я слушаю тебя.

— То-то, что слушаю... Против твоей работы я не протестую. В принципе, так сказать... Но жаль мне тебя. Голову ты себе сломаешь, — вот что. А голова твоя редкая, парень, нужная голова... Ну, вот и придумал я... Хочу предложить тебе поработать со мной.

— Я слушаю тебя!

— Работа интересная. Хорошая работа. Нужная.

— А моя?

— И твоя не уйдет от тебя. Хочу, вот, покорпеть над вопросами передачи энергии по радио... Поможешь мне?

— Да ведь работают уже над этим!

— Тем лучше. Объединимся стало быть. А приглашаю я тебя потому, что верю в тебя. Читал я как-то на этих днях доклад твой. Тот, что был опубликован перед катастрофой. Дельный, скажу, доклад. Башка твоя замечательно работает Ежели приложить твои мозги к настоящей работе, — большое дело выйдет. Вот и подумай. Пораскинь мозгами.

— Гм... Я конечно не отказался бы поработать в этой области, тем более с тобой. Но...

— Подумай-ка, какие изумительные преобразования были бы внесены в нашу жизнь. Какие возможности открылись бы перед человечеством. Ты представляешь себе, что произошло бы в случае удачи.

— Я уже сказал: работа заманчивая. Но до сессии я ничего не буду предпринимать.

— Ну, и дурень! — разгладил бороду Молибден. — Думаешь, на сессии разрешат тебе с химерой возиться?

Павел не успел ответить на этот вопрос. В углу вспыхнул приемник телефотора. Молибден поспешил к аппарату и быстро сделал включение. На полотне задрожали туманные пятна. Они разбегались, дробились на мелкие части, потом соединились в одно целое. Это пятно — силуэт головы — быстро, быстро начало светлеть, и наконец Павел, с биением сердца, увидел на экране Киру.

— Здравствуй, отец!

— Ну, здравствуй.

— Ты обещал мне уделить сегодня немного времени.

— Ну?

— К сожалению, я сегодня не могу. Я сейчас отправлюсь с школьниками в старую Москву. Может быть, мы увидимся завтра утром?

— Дело-то у тебя какое?

— Об этом в двух словах не скажешь... Так завтра утром? Хорошо?

— Ладно! Приезжай! Потолкуем! Между прочим, сейчас у меня сидит один твой знакомый. Я хотел спросить: не захватишь ли ты его с собой, пока я не сломал ему ребра?

— Кто? Кто этот человек, который спорит с тобой?

— Это не человек, а упрямый осел. Впрочем, более всего он известен, как Стельмах.

— Кто? — крикнула Кира. Руки ее метнулись к прическе.

— Злосчастный изобретатель. Путешественник по звездам. Коммивояжер луны.

— Ты меня слышишь, Павел? — спросила Кира.

Павел подошел к телефотору.

— Да, слышу и вижу.

— Если ты можешь перенести бой с отцом на завтра, то приезжай помочь мне. Я получила сотню школьников, с которыми сейчас отправляюсь в старую Москву. Справиться мне с ними будет трудно, ты это сам понимаешь. Я уже думала вытащить вспомогательного гида из какой-нибудь лаборатории... Ты не мог бы помочь мне?

— С удовольствием... Ты где сейчас?

— На аэровокзале. Ну, жду. Прощай, отец.

— Завтра буду дома до 11 часов! — предупредил Молибден.

— Прекрасно. Телефотор потух.

* * *

Павел нашел Киру у главного входа в аэровокзал. Окруженная толпою школьников, она что-то объясняла. Ребята слушали ее внимательно. Она подняла руку вверх, и тотчас же ребята кинулись в сторону гаража.

— Не опоздал? — протянул руку Павел.

— Нет. Вовремя пришел. Сейчас едем.

Из гаража медленно, один за другими выкатились автомобили, управляемые мальчиками и девочками, которые грозно хмурились и неизвестно почему старались казаться свирепыми.

— Тебе, Павел, придется взять на себя десять авто. Эй, ребята, смотреть сюда садитесь по пяти в машину. Та машина, в которой поедет вот он, — она показала на Павла, — должна ехать в середине. Остальные авто следуют так, чтобы слышать объяснения водителя. Первая колонна — вперед. Садись, Павел! По местам, ребята!

Павел вскочил в авто, в котором уже сидели три девочки и два мальчика.

Кира махнула рукой.

— Вперед!

Автомобили помчались по широкому проспекту.

— Ну, вот — громко сказал Павел, — сейчас мы едем по городу, который, как вам известно, называется Москвой. Этот город отличается от других тем, что здесь нет ни одного завода, нет ни одной фабрики. Зато здесь находятся самые лучшие лаборатории, самые богатые музеи, самые крупные библиотеки.

Сюда каждый год города Республики командируют выдающихся ученых, исследователей и изобретателей для научной работы в московских академиях, институтах и лабораториях.

Постоянно же здесь живут одни академики.

— А члены Совета ста? — спросил кто-то из ребят.

— Каждый из них живет в Москве три года. Через три года назначаются перевыборы, и сюда перебираются вновь избранные.

— Значит, ученых очень много в Республике? — спросила вдруг одна из девочек.

— Почему ты так думаешь?

— А как же иначе. Ведь это же для них построен такой большой город.

— О, нет. В Москве ученых не так много. Во всяком случае, меньше миллиона. Но кроме ученых живут работники Всесоюзного статистического управления.

— Они постоянно живут здесь?

— Тоже нет. Штат статистиков пополняют поочередно все города Республики. В силу этого статистики работают здесь не менее трех, четырех декад. Однако и ученые и статистики составляют только одну сотую того, что может вместить Москва. Большинство жилых помещений пустует почти весь год.

— Весь год?

— Почти... Лишь два раза в год, во время осенней и весенней сессий, в Москву прибывает около двух миллионов делегатов, которые живут тут одну, две декады. В это время в Москве не остается ни одного метра свободной жилой площади. Для этой цели и построено огромное количество отелей.

Автомобили пролетели через парк и понеслись по шоссе в сторону старой Москвы.

— Мы верно держим путь? — крикнул передовой.

— Совершенно верно. Доедем до озера — повернем вправо.

— Знаем, знаем. Кира говорила уже.

— Тем лучше.

— Тебя как звать? — спросило у Павла сразу несколько голосов.

— Павел.

— Ага!

Ребята с удовлетворением кивнули головами.

— Ты ученый? — задал вопрос мальчик, сидящий с Павлом рядом.

— Нет.

— Жаль...

— Почему?

— Мы думали ты ученый...

— А разве вам так нравятся ученые?

— Я непременно буду ученым, — проговорил кудрявый мальчик.

— Почему ты хочешь быть ученым?

— Потому что они приносят Республике самую большую пользу.

— Я думаю: все люди приносят пользу.

— Это верно, но ученые самую большую. А я хочу приносить самую большую пользу.

— Над чем ты хочешь работать?

— Мне хотелось бы открыть разложение атомной энергии.

— Скромное желание! — рассмеялся Павел, — а ты знаешь, что над этим вопросом работают около сотни лет и все безрезультатно.

— Что ж, — в раздумье ответил мальчуган, — если люди так долго бьются над этим вопросом, значит он достоин того. Учитель нам говорил, что тот, кто добьется разложения атомной энергии, сделает для людей самое большое. Ты знаешь, что это даст?

— Знаю. Но это очень трудно.

— А если было бы легко, давно бы уже открыли.

— Ты прав конечно.

С переднего автомобиля кто-то крикнул:

— Павел, это Москва?

На горизонте всплыли очертания старой Москвы. Показалась Крестовская башня. Заблестели купола церквей. Зачернели высокие трубы старых заводов.

Не прошло и десяти минут, как первая колонна влетела в пустые улицы Москвы. По сторонам побежали угрюмые дома, пузатые церкви, вывалившиеся боком на тротуары, кооперативы с бутафорией на окнах, замолкали вывески учреждений, гостиниц, почтовых отделений, аптек, кинематографов и парикмахерских.

Старая Москва имела такой вид, как будто люди, жившие в реконструктивный период, вышли из города на несколько часов. Двери кооперативов были открыты, и можно было видеть полки с товарами и продуктами, над которыми висели таблички, указывающие, как называется этот товар, с какой целью вырабатывался он и т. д. В окнах парикмахерских стояли манекены с вызывающими недоумение прическами. У входа в кино висели под стеклом афиши. Мрачные пивные останавливали внимание выставками вареных раков и внушительных пивных бочек.

Мертвая тишина царила в мертвом городе-музее. Узкие, изогнувшиеся улицы покрывались густой пылью. На площадях копошились воробьи. Под пыльными мостами меланхолично звенела вода.

— Ух, какой унылый! — воскликнул будущий ученый.

— Да, — согласился Павел, — старая Москва производит невеселое впечатление. Но десятки лет назад это был самый оживленный город. Весь мир прислушивался, как шумит красная Москва. Ярость и надежда кипели вокруг этого слова когда-то...

Теперь я попрошу замедлить ход машин.

— Есть! — отозвались молодые шоферы.

Автомобили поплыли по улицам медленнее.

— Спрашивайте, — сказал Павел.

Ребята начали оглядываться по сторонам.

— Что это такое? — спросила девочка, показывая на церковь.

— Это церковь. Внутри церкви висят доски... на них нарисованы люди, называемые святыми.

— А что такое святые?

— Святыми называли людей, которые отказывали себе в некоторых удобствах, в еде, были отшельниками, ничего не делали и жили за счет других. Они становились иногда на колени, бились головой о пол, или, как говорили тогда, «молились».

— А для чего их рисовали?

— Рисовали их для того, чтобы, в свою очередь, стоять перед нами на коленях и кланяться им.

— А для чего?

— Думали, что это очень необходимо. Некоторые считали, что если постоять немного перед такой доской, помахать руками и головой, то жизнь станет легче.

— Что значит легче?

— Это означало, что доска поможет человеку вкусно и много есть, а также поможет ему приобрести лишний костюм.

Ребята поглядели на Павла с недоверием.

— Неужели они верили в производительные силы дерева!

— Были такие, что и верили. Кроме того, когда люди отправлялись убивать других людей, они просили у этих досок сохранить им свою собственную жизнь и помочь убить других как можно больше.

— А когда Ленин жил, люди тоже молились?

— Да молились и тогда. Но в это время церкви посещались самыми темными и невежественными людьми.

— Они молились, чтобы был социализм?

— О, нет! Они просили святых о другом. О том, чтобы не было социализма.

— Этого не может быть. Неужели им нравилось жить в таких грязных домах. Раз они были темными, значит, они не были буржуями. Как же они не хотели социализма?

— На этот вопрос я вам отвечу в Музее быта. Задавайте другие вопросы.

— Что такое пивная?

— Это место, куда собирались люди отравлять себя алкоголем.

— А зачем?

— Ну... — смущенно кашлянул Павел, — я затрудняюсь ответить точно, что именно заставляло людей отравлять себя. Я слышал, что пили алкоголь для того, чтобы быть веселыми. Но в старой литературе часто можно встретить такие описания пьяных людей, которые опровергают эту гипотезу. По словам очевидцев, у пьяного тряслись руки и ноги, подгибались колени, мутился разум, слабело зрение. Пьяный шел по улицам, шатаясь. Он кричал, плакал, лез ко всем драться и успокаивался лишь после того, как у него начиналась рвота. Как видите, гипотеза о том, что алкоголь пили для веселья не выдерживают критики.

— Я хочу войти в церковь! — заявил будущий ученый, который, по всем признакам, не очень доверял объяснениям Павла.

Автомобили остановились. Небольшая экскурсия вошла в холодное и мрачное здание. Ребята подошли к иконам:

— Это святые?

— А это что?

— Лампадки! В них наливали масло и зажигали.

— Зачем?

— Вероятно, для того, чтобы яснее видеть святого.

— А что это за двери?

— Вход в алтарь. Здесь сидел человек, одетый в позолоченный мешок с отверстием для головы, и читал книжку. Разные сказки. Потом он выходил вот сюда и пел что-нибудь. Вот и все.

Под сводами церкви гулко разносились, шаги экскурсантов, и эхо подхватывало и катало голоса по углам.

— Смотрите, птичка! Для чего она? Для украшенья?

— Это голубь. Его считали богом-духом. И молились ему.

— А что такое бог? — спросила одна из девочек.

— Да мы ведь уже проходили это! — закричали ребята. — надо было слушать, Эра!

— Знаете, значит?

— Знаем!

Выйдя из церкви, экскурсанты побывали в домах, где раньше жили люди. Во время осмотра жилых помещений, будущий ученый заявил:

— Как будто они нарочно старались жить так плохо.

Павел улыбнулся.

— Вот, когда мы приедем в Музей быта, ты поймешь, почему люди того времени жили так плохо. А теперь поедемте дальше.

Автомобили медленно покатились по узким улицам.

— А это что?

— Это отделение милиции. Люди, одетые в особую форму, занимались отправкой пьяных по домам, а иногда держали их до выздоровления в этих отделениях. Милиция наблюдала еще и за тем, чтобы был порядок, чтобы люди не отнимали ничего друг у друга, чтобы не дрались, не убивали друг друга.

— Очень странное занятие! — вставил кто-то.

— Все, что ты говоришь, совсем не похоже на то, что мы изучали. Если люди действительно были такими дикарями, как же они могли построить социализм?

— Это верно, — поддержала девочка, — твои слова вызывают у меня отвращение к людям того времени. Значит, книги лгут, когда рассказывают: о величайшем напряжении, о героизме людей реконструктивного периода?

— Нет, — ответил Павел, — в книгах написана одна правда. Но вы. изучали героическую историю рабочего класса, а я говорю сейчас о людях, которые никогда не имели своих историков. Это были ничтожнейшие людишки. Миллионы их населяли города. Миллионы их заполняли эти каменные коробки. Они жили только для того, чтобы набивать свои желудки пищей, чтобы пакостить и оплевывать жизнь. Их история может быть уложена в несколько слов. Если бы кому вздумалось писать о них, он мог бы сказать: «А кроме трудящихся в те годы жили в СССР люди, которые ничем не отличались от навоза. Они исчезали так же незаметно, как и появлялись». Вот вся история их. Впрочем, к этому вопросу мы еще вернемся после. Повернем вправо.

— Ну, а теперь шляпы долой.

Колонна автомобилей влетела на Красную площадь.

— Стой!

Павел вылез из авто и следом за ним вышли остальные.

Угрюмые большие стены Кремля высились перед маленькими людьми. Справа глухо шумел сад. Слева дремала ветхая церковь Василия Блаженного.

Под старинными курантами высился памятник Ленину. С высоко поднятой рукой, он стоял, окруженный верными учениками. Внизу на мраморном пьедестале яркими буквами было начертано:

«Вожди не умирают, они живут в веках».

— Вот здесь, — взволнованно сказал Павел, — начинается история. Та история, которую вы изучали по книгам. По этим камням ходили великие вожди великой партии. Здесь живой Ленин выступал перед рабочим классом на этой площади. В дни революционных праздников миллионы трудящихся проходили мимо этих стен, мимо мавзолея с прахом Ленина, который стоял тогда вот здесь.

Павел с воодушевлением начал говорить о том, что уже знали ребята, но что теперь они слушали с напряженным вниманием. И суровое дыхание первых лет Революции, казалось, дышало им в лица. Взволнованные, стояли они перед кремлевскими древними стенами, не сводя взоров с бронзовой группы и в сотый раз перечитывая надпись: «Вожди не умирают, они живут в веках».

— Да, — закончил Павел, — это было время титанов. Мы опоздали родиться, и нам теперь остается только преклоняться.

Кинув прощальные взоры на бронзовую группу, притихшие экскурсанты молча сели в авто:

— Прямо! — скомандовал Павел, — в ворота!

Колонна въехала в Кремль.

— Вон к тому зданию.

Павел показал на восьмиэтажный дом.

— Так... Теперь стоп! Вылезай!

Ребята оставили авто и сгрудились у подъезда музея революции.

* * *

Переходя из одного зала в другой, экскурсанты внимательно слушали объяснения Павла.

— Взгляните сюда. Вот на эти фотографии. Это электростанции, заводы и фабрики, построенные в первую пятилетку. Их не так уж много, как видите вы. Около двух тысяч, не более. Но для того времени такое строительство было труднейшей задачей. Рабочий класс напрягал все усилия, чтобы выполнить пятилетний план, который положил начало строительству социализма. Тяжелое было время. Вредители старались сорвать строительство во всех отраслях промышленности. Капиталисты всех стран делали все для того, чтобы вернуть освободившийся класс в кабалу. Буржуазные газеты ежедневно лили помои на пятилетку, распространяя дикие и невероятные слухи о строительстве. Люди, которые состояли из штанов и утробы, требовали выдать им по мешку муки и по сотне яиц и согласны были на этом считать строительство социализма законченным. Даже в партии находились изменники. Слушая обывателя и вой ущемленной мелкой буржуазии, отдельные члены партии принимали эти вопли за голос народа. Читая в газетах о невыполнении производственной программы на граммофонной фабрике, они твердили о срыве пятилетнего плана. Трудности роста в их глазах превращались в катастрофу. Малодушные люди того времени суетились, проливали слезы о судьбах революции, мешали работать и бороться. А когда партия стала выбрасывать их из своих рядов, они стали клеветать на вождя партии, на Сталина, пытаясь смешать это имя с грязью... Тяжелое было время...

Когда лучшие строили новую жизнь, миллионы гнусных людишек шипели по углам, выдумывали разные мерзости, предсказывали гибель социализма. Ничего не делая, они хотели получать больше тех, кто отдавал революции все. Они обвиняли партию и трудящихся во всем. Если не было дождя, они винили в этом большевиков. Если дожди шли не переставая, они опять и в этом обвиняли большевиков. Они глядели изо всех углов гноящимися глазами на тех, кто твердо вел человечество к прекрасной жизни. Они боялись выступать открыто. Но зато отводили душу в своих углах.

Павел подвел ребят к большой картине.

— Художник изобразил здесь обывателей, справляющих годовщину рождения одного из этих клопов. Вот он сидит, именинник этот, стараясь придать бесцветному лицу величественное выражение. Но из него так и выпирает тупость внутреннего мира. Он сыт. Сейчас он встанет, зажмурит глаза, начнет рассказывать отвратительные анекдоты.

У окна группа обывателей. Они говорят о том, что в этом месяце им дадут меньше масла чем тем, кто работает в шахтах, литейных, в химических цехах, на фабриках и заводах. Они обозлены. Вот старик с фиолетовым носом алкоголика. Он, очевидно, убеждает, что советская власть погибнет, если они не получат по лишнему килограмму масла...

Так, задыхаясь от злобы и собственного ничтожества, жили они в то великое время, старели и умирали, оставляя после себя лишь пожелтевшие фотографии.

Павел кинул брезгливый взгляд на увековеченных обывателей и сказал:

— Кроме этих полуживотных, Страна советов была наводнена в реконструктивный период еще другой породой обывателя. Слюнявыми мечтателями. Эти любили поговорить о будущем социалистическом обществе, хотя в то же время пальцем не пошевелили для того, чтобы помочь рабочему классу строить социализм. Они сидели ожидая, когда с неба посыплются машины, мануфактура, галоши, специалисты...

Рабочий класс проводил план социалистического строительства, а болтуны стояли в стороне, глубокомысленно рассуждали:

«Социализм ли это? Выйдет ли что-нибудь из этого?».

Грязный от черной работы, закопченный дымом горнов, рабочий класс сооружал фундамент социализма, а болтуны спрашивали друг друга:

«Разве это социализм?»

«Грязь! Грубость!» — морщились они. — «Никакой гармонии, никакой красоты».

Когда на рынках кое в чем ощущался недостаток, болтуны ходили с оскорбленным видом и шептали:

«Гибнет революция! Гибнет прекрасная мечта человечества — социалистическое общество»...

Нелегко было строить в то время. Но, как говорит старая пословица, нет худа без добра. В строительной горячке выковывались новые, мужественные люди, ряды их становились еще крепче. Все лучшее из человеческой среды становилось под боевые знамена рабочего класса. В Республике с каждым годом поднимались новые миллионы энтузиастов, беззаветных бойцов за социалистическое переустройство. Даже трудности экономического порядка и те оказались полезными в строительстве. Как это ни странно, но бедность того времени явилась для Страны советов попутным ветром. Благодетельная бедность двинула изобретательство, создала потребность в мудром режиме экономии, толкнула хозяйство на путь могучего расцвета рационализации. Если до момента осуществления пятилетнего плана в Республике валили дубы, чтобы сделать зубочистку, то в период развернутого строительства социализма с пользой для дела употребляли не только ствол дуба, но и листья его, корни, кору и соки. И даже бывшие в употреблении зубочистки находили себе применение, как соответствующее утильсырье.

Первая пятилетка была осуществлена в четыре года. Республика советов превратилась в сильнейшее государство мира.

— Интересно, — спросила девочка, — что же стали говорить обыватели?

— Обыватель получил к тому времени все, что составляло цель его жизни. Они теперь били себя в грудь, называли себя старыми революционерами.

— А я их выгнал бы из Республики! — заявил будущий ученый.

— Ну, они могут благодарить судьбу за то, что ты опоздал родиться! — улыбаясь ответил Павел. — Их оставили в покое.

Да и некогда было возиться с ними. В Стране советов поднималась и вставала в ряды рабочего класса революционная молодежь. Тысячи новых производств образовали новые миллионы пролетариев, новых борцов за социализм. Партия и класс приступили к осуществлению еще более грандиозного плана, к строительству второй пятилетки. Но это строительство уже не было сопряжено с трудностями прежнего порядка, как строительство первой пятилетки. Советы теперь имели мощную индустрию, не дурный по тем временам транспорт, огромный опыт и десятки миллионов людей, которые увязали свои личные интересы с социалистическим строительством.

— А это что такое? — спросила девочка, показывая на ряд книжек сберегательных касс.

— Это книжки... — задумчиво сказал Павел, — гм... гм... Видите ли... Люди получали раньше за работу цветные бумажки и металлические кружочки, которые назывались «деньги». В обмен на эти бумажки и кружочки можно было получать обед, платье, жилье, билет в театр. Однако носить с собою все деньги было неудобно. Деньги можно было потерять или же их могли отнять другие люди, которые сами не хотели работать. Бездельники, или, как их называли раньше, преступники, могли унести деньги и из дома. Могли погибнуть они и при пожаре. Словом, хранить при себе деньги было чрезвычайно неудобно. Люди придумали тогда сберегательные кассы. Каждый человек мог принести в кассу бумажки и кружочки и положить их на хранение. Взамен он получал вот такую книжку, в которой и была указана сумма денег, сданных вкладчиком на хранение. Когда вкладчику были нужны деньги, он шел в сберегательную кассу и брал себе столько, сколько ему было нужно. Кроме того, он получал еще так называемые проценты...

— Знаем, знаем! — закричали ребята.

— Ну, вот... Со временем эти сберкнижки начали превращаться в социалистические карточки.

— Синие? Да?

— Да, синие... Превращенье произошло таким образом. К концу первой пятилетки почти все население имело на руках сберегательные книжки и чеки сберкасс. Имея на руках такую книжку, вкладчик мог производить расплату с коммунальными предприятиями при помощи так называемого безналичного расчета. Не нужно было ходить с деньгами в жакт, на телефонную станцию, в предприятия электроснабжения. Вкладчик посылал распоряжение в сберкассу уплатить тому или иному предприятию такое-то количество денег, и сберкасса немедленно выполняла распоряжение. Впоследствии, когда всю заработную плату стали выдавать через сберкассы, вкладчики начали производить расчет через сберегательные кассы с кооперативами, с театрами, с железными дорогами, с книжными магазинами. Словом, к концу второй пятилетки деньги начали утрачивать свое значение. В 1940 году денежные знаки как старая форма денег были изъяты из обращения вовсе.

Великая денежная реформа, представляя большое удобство для трудящихся, в то же время ударила по карманам тех, кто продолжал заниматься непроизводительным трудом, добывая деньги, как говорили раньше, из воздуха. Новой расчетной реформой такие люди были поставлены в исключительное положение. Не имея права на безналичный расчет, человек терял право на все жизненные блага. Безналичный расчет требовал сберегательной книжки. А сберегательную книжку мог получить только тот, кто занимался общественно-полезным трудом. Скрипя зубами, продавцы воздуха вынуждены были не бездельничать, а работать.

К концу второй пятилетки были сокрушены новой экономикой последние тунеядцы. Рабочий класс поставил этих людей к машинам, заставил их производить ценности, заставил заниматься созидательным трудом. Были окончательно уничтожены остатки класса-паразита, который развивал тогда бешеное сопротивление строительству социализма. В ожесточенной классовой борьбе эти паразиты погибли. Презренье и отвращенье — вот что вызывают они, когда изучаешь историю социализма.

— А социалистические карточки?

— Они, — ответил Павел, — были введены в 1945 году, но почти тотчас же их отменили. (К тому времени в Стране советов в них уже не ощущалось надобности). В этих карточках отмечали количество проработанных часов обязательного труда... Между прочим, интересная подробность... Когда карточки отменили и ввели добровольный труд, — который в то же время является для нас обязательным, — некоторые старики говорили:

«Все ли товарищи будут работать? Будут ли полностью удовлетворены требования на рабочую силу?».

Эти опасения, как вы знаете, оказались несущественными. Ни одно требование не осталось неудовлетворенным. Никому не приходит мысль уклониться от общественно-полезной работы. Быт сделался другим, стали другими люди.

— А почему раньше не любили работать? Это была болезнь? Да?

— Нет. Причиной тому были тяжелые условия работы, скверная антисанитарная обстановка. Кроме того, самый рабочий день тогда равнялся семи и восьми часам.

— В день?

— Семь часов?

— Да. И, между прочим, это был тогда самый короткий рабочий день во всем мире¹⁸.

¹⁸К концу второй пятилетки более половины предприятий перешли на 6-часовой рабочий день; третья пятилетка подготовила почву к переходу на 5-часовой рабочий день.

* * *

Переходя из зала в зал, Павел рисовал картины прошлого, знакомил ребят с нравами и обычаями старины, рассказывал о старых городах и людях, отвечая на бесчисленные вопросы.

— Перед вами 1933 год. Год начала грандиознейших работ. К этому времени в индустриальный строй встало свыше двух тысячи новых, оборудованных по последнему слову техники, фабрик и заводов. Сотни старых производств были реконструированы. Десятки мощных электростанций и гидростанций вступили в работу. Сельское хозяйство в основе уже являло социалистический сектор.

Опираясь на социалистическую промышленность и сельское хозяйство, рабочий класс, ведомый коммунистической партией, развернул строительство, равного которому не видел мир.

— Такие стройки, как Магнитогорск, Днепрострой и Турксиб по сравнению с Волго-Доном, Ангаростроем, Волгостроем, с Великим Северным Путем и другими строительствами казались детской забавой.

— Взгляните, сюда! — подвел ребят Павел к большому макету, — перед вами Средне-Волжская область к концу первой пятилетки. Вы можете видеть редкие заводы, редкие города и села, бесплодные пространства выжженой земли и редкие здесь оазисы колхозов и совхозов.

Теперь посмотрите, что стало с этой областью к концу второй пятилетки. Как видите сами, трудно здесь даже говорить о каких бы то ни было сравнениях... Что же произошло?

— Волжская гидростанция? — догадался кто-то.

— Да... Пожалуй, отчасти ты прав, но равным образом повлияли на развитие этого края и горючие сланцы... Несколько слов о Волжской гидростанции... Самой мощный в то время гидростанцией, по праву, считалась самая большая в Европе Днепровская гидростанция в 800 тысяч лошадиных сил. Построенная же Волжская гидростанция имела мощность в два с половиной миллиона лошадиных сил, иначе говоря превосходила Днепровскую более чем в три раза. Причем строительство ее отняло значительно меньше времени, чем строительство Днепростроя. К тому времени строители уже приобрели крупный опыт в этом деле, вокруг строительства выросли кадры, крепко вставшая на ноги индустрия также способствовала ускорению темпов.

Волжская гидростанция вызвала к жизни разработка нефти в Луках, разработки кварцевых песков, алебастра и горючих сланцев.

Вокруг станции поднялась цепь заводов химических удобрений. Каналы оросительной системы потянулись в заволжские засушливые степи, превращая их в плодороднейшие поля зерновых злаков.

Начатая в первую пятилетку, добыча горючего сланца развернулась необычайно быстро.

Общий Сырт, Кашпиро-Сызрань и Ундора-Ульяновск — эти районы с богатейшими в СССР залежами горючего сланца, закипели, точно вода в котле.

Сказочно быстро возникали рудники и с такой же быстротой росли заводы, которые, пользуясь дешевой электрической энергией, превращали сланцы в различные продукты. Из сланца заводы вырабатывали многочисленные сорта масел, нафт, ихтиол, искусственный асфальт, краски, серную кислоту, лаки, удобрения, газ для отопления и десятки других продуктов.

Волжские горючие сланцы и Волжская гидростанция превратили Среднее Поволжье в самый крупный в СССР район химической и строительной промышленности.

Однако, то что мы рассматриваем сейчас, является лишь небольшим куском строительства второй пятилетки.

Более интересные и значительные работы развертываются в то время на севере СССР. И я не ошибусь если скажу, что характерной чертой второго пятилетия является перенесение строительных работ в новые районы, а именно: Сибирь.

Перед вашими глазами железнодорожная магистраль трех океанов. Вы видите железнодорожный путь, соединяющий Северный Ледовитый Океан с Атлантическим через Ленинградский порт, и с Тихим океаном через порт Эйкан. Этот путь связан с сибирским водным путем Обь-Енисей-Байкал-Селанга и с трансибирским воздушным путем.

Работы по разрешению транспортной проблемы Севера были начаты еще в первую пятилетку, но особенно развернулись они во второе пятилетие. Железнодорожное полотно, видные пути и воздушные линии опутали крепкой транспортной сетью новые мощные сырьевые базы, новые энергетические источники.

Сибирь вступила в полосу бурного роста. В короткий срок она догнала европейскую часть СССР, а к концу третьей пятилетки начала уже оспаривать первое место и вскоре превратилась в центр социалистической индустрии.

Взгляните вот на эту карту. Здесь вы можете увидеть, к каким могучим сырьевым базам были подведены объекты новых промышленных строительств и это же вам даст ответ на вопрос: каким образом, в сравнительно короткий срок Сибирь догнала и оставила за собой европейскую часть Союза ССР.

Взгляните на сибирские базы каменного угля. Перед вами Канский угольный бассейн, расположенный всего в 2-километрах от железной дороги между Красноярском и Нижнеудинском. Запасы канского угля превосходят запасы Донбасса. Здесь вот находится Кузбасс, запасы которого в несколько раз превышают запасы угля Англии и Ирландии, вместе взятых. Что же касается Донбасса, так по сравнению с Кузнецким угольным бассейном он выглядит так же, как цыпленок перед коровой.

Но что Кузбасс? Расположенный вот здесь Тунгузский каменноугольный бассейн может, как говорили раньше, заткнуть за пояс 38 Кузбассов.

Вместе же с открытым угольным бассейном в Якутии, запасы сибирских каменных углей являются равными всем угольным запасам мира. Стоит ли говорить о том, что уже на одной только этой сырьевой базе Сибирь могла бы развить мощную промышленность, тем более, что уголь, как топливо, с течением времени перестает играть большую роль, превращаясь постепенно в уголь, как сырье для всевозможнейших, разнообразнейших продуктов, доходящих до 400 названий.

Но кроме угля Сибирь богата золотом, различными минералами, перечислить которые также весьма трудно в виду их обилия. Особенно же богата Сибирь лесом. Из 913 миллионов га лесной площади всего СССР, здесь находится 800 миллионов га. Поэтому вас не должно удивить, что Сибирь за короткий срок стала гегемоном писчебумажной и лесохимической промышленности.

Являясь первым в мире плацдармом источников белого угля, Сибирь естественно заняла также первое место и в энергетическом хозяйстве.

Вот перед вами электрическая сверхмагистраль и электрофицированные сети подъездных путей, перед вами — гигантские промышленные кольца, обслуживающиеся белым углем, перед вами идеально электрофицированная Сибирь. Все это, понятно, явилось результатом рационального использования водной энергии, мощность которой определяется в 70 миллионов лошадиных сил, то есть равна более чем 80 Днепростроям.

А если вы помните, что Днепровская гидростанция выполняет работу 18 миллионов человек, то вам легко высчитать, что сибирские гидростанции заменяют труд одного миллиарда 440 миллионов людей, при работе ежедневно по 8 часов.

Понятно, все эти гидростанции строились не сразу. Не все они были одинаковой мощности. Для того, чтобы вы имели представление о строительстве и значении сибирских гидростанций, я должен остановить ваше внимание на электропервенце Сибири, на Ангарострое.

Павел подвел ребят к большому макету.

— Вот гидростанция, начатая строительством во вторую пятилетку.

— Ангарострой?

— Да, Ангарострой! Этот гигант, оставшийся даже среди наших гигантов далеко не последним, был в свое время чудом строительной техники мира. По своей величине Ангарострой является больше Днепростроя в 12 раз и больше Волгостроя в 4 раза.

Таких гигантских сооружений не было еще в истории человечества. Естественно, что и результаты работы Ангарской гидростанции соответствовали гигантским масштабам.

Вокруг Ангаростроя поднялись тысячи новых заводов. Нетронутые до того времени леса Приангарья создали базу лесохимической промышленности, железные руды бассейна реки Онот, реки Китой, группа курбинских месторождений руд Селенгинского бассейна, ермаковские, долоновские, красноярские и кежемские месторождения магнитного железняка, Ольхонский край, железные кряжи Нерчинска и месторождения редких металлов — марганца, молибдена, вольфрама, хрома и никеля создали базу металлической промышленности.

Алюминиевое производство на Приангарском алуните и каолине начало отвоевывать себе первое место в СССР.

Выросли цинково-свинцовые заводы на нерчинском сырье. Появились медеплавильные заводы. Возникли фабрики искусственного шелка.

Заводы Ангарограда перерабатывали гипс тыретско-балаганского района, кварцы Ольхона, графит Ботугольска, ильчирский асбест, апатиты, хахарейские богхеды.

Угли Черемховского бассейна, благодаря их особенностям, создали мощные производства битума, горючих, осветительных и смазочных масел, парафина, жирных кислот и кетоновых соединений, позволивших организовать лакокрасочную и жировую промышленность.

Вокруг Ангаростроя поднялись химические заводы, машиностроительные, заводы и фабрики по переработке продуктов животноводческого сырья и зерновых культур.

По сибирской магистрали потекли, груженные в Ангарограде, вагоны с минеральными удобрениями, с фанерой, с цирком и свинцом, продуктами бумажного, вискозного, скипидарно-канифольного и спиртового производства, с машинами, с мессонитом и древесной шерстью, с алюминием, никелем, крахмалом, натровой селитрой, с готовой одеждой и обувью, с сотнями и тысячами всевозможных продуктов потребления.

Промышленность заводов, работающих вокруг Ангарской гидростанции на дешевом белом угле, уже на втором году своего существования сделалась в своем объеме равной всей промышленности Германии тридцатых годов.

Так было положено начало великой Сибири, так, под руководством партии, рабочий класс превратил глухую, таежную Сибирь в центр социалистической индустрии.

— А это что? — спрашивали ребята.

Павел спешил объяснить:

— Здесь расположены экспонаты человеческих болезней. Вот он стоит, человек прошлого, окруженный бесчисленными болезнями, которые подтачивают его организм со всех сторон. Туберкулез, рак, язвы, неврастения, тиф, холера, чума, скарлатина, дифтерит и тысячи других болезней вырывали каждый год из рядов трудящихся сотни тысяч человек. Здоровые люди в то время были таким же редким явлением, как теперь больные. Человек рождался с болезнями, с ними жил и вскоре был убиваем ими. Медицина стояла на чрезвычайно низком уровне; возбудители многих болезней были неизвестны ей, паллиативный характер носила и борьба со многими заболеваниями.

Средний возраст человека того времени равнялся 50 годам. Тот же, кто сохранял бодрость до 70 — 80 лет был предметом всеобщего удивления.

Ну, а сейчас — вы это сами знаете прекрасно — 80-летний возраст считается возрастом наступающей старости. Люди теперь живут 100 и до 200 лет. Но и это еще не предел человеческой жизни. Среди нас нередко можно встретить и 150-летних стариков, то есть таких людей, которые родились во времена крепостного права. Несколько эпох пережили они благодаря тому, что разрушение их организмов приостановлено современной медициной.

Болезни побеждены. Сотни всевозможных способов омоложения, как хирургического, так и терапевтического характера, возвращают человеку юность несколько раз в его жизни.

Условия работы и быта теперь не ускоряют изнашивания организма, но всячески укрепляют его. Новые поколения, растущие в особо благоприятных условиях, очевидно, будут жить еще дольше.

— До 200 лет?

— Не знаю... Но судя по тому, что раньше встречались люди в возрасте 150 и даже 170 лет, можно предполагать, что вы достигнете предельного возраста. 200 или 300 лет проживете вы — не знаю. Со временем, вы сами увидите...

Ребята рассмеялись.

— А кто поборол все эти болезни?

— Трудно назвать отдельные имена, — ответил Павел, — трудно сказать, кто именно и что именно сделал в этом направлении для человека. Может быть будет правильно, если я назову двигателем всего Октябрьскую революцию, которая уничтожила буржуазию.

— Разве буржуазия не двигала науку?

— Иначе говоря, вы хотите спросить: разве не развивалась наука при господстве буржуазии? Да! Конечно! Но развивались, главным образом, те отрасли науки, которые помогали капиталистам научно эксплуатировать трудящихся, которые создавали для буржуазии тысячи различных удобств. Наука была лакеем и развивалась только в дозволенном направлении.

После Октября наука стала достоянием масс и эти массы, превратив науку в своего друга и товарища, круто повернули течение научной жизни, переведя ее в новое, широкое русло.

— Это правда, что раньше были люди, которые назывались научными работниками?

— Да это правда... Но вы напрасно смеетесь. Ученость в то время считалась такой же обычной профессией, как напр. профессия плотника.

— Что такое профессия?

— Профессия... гм... ну, как бы это объяснить... Профессия — это умение что-нибудь делать...

Ребята расхохотались.

— Ну, и забавники!..

— Как же можно не уметь делать всего?

— Для вас это. конечно, странно, но в то время считалось большим искусством производить хотя бы предметы широкого потребления. Сейчас, в наш век автоматов, когда на долю человека остались лишь функции весьма упрощенного управления машинами, когда все даже самые сложные предметы изготовляются машиной, конечно, забавно слышать это, но в те годы на фабриках и заводах не было столь развитой техники.

Все необходимое для жизни тогда изготовлялось не машиной, а лишь при некоторой помощи машин. А эти машины были настолько сложны по своим конструкциям, что для управления ими необходимо было учиться долгие годы, но чаще всего кроме знания машины от работника требовалась также известная тренировка и ловкость. Так, например, токарь уже не мог работать на ткацком станке, а ткач не имел представления о работе на токарном станке. Агроном не знал, с какой стороны подойти к линотипу, а наборщик не сумел бы отличить репу от ячменя.

Сейчас профессий нет.

С детства вы привыкаете управлять всеми автоматами всех производств. Но это не отрывает вас и от теоретической подготовки. К двадцати годам вы будете знать больше, чем знали когда-то люди, окончившие пять факультетов. У нас теперь нет рабочих, — в том смысле, как это понималось когда-то, — нет ученых у нас, ибо все мы и рабочие и в то же время ученые.

Правда, в нашем обществе есть особо выдающиеся астрономы, математики, врачи, композиторы, поэты, инженеры. Но это уже не профессия. Это скорее всего увлечение, страсть.

— А профессора и академики Москвы?

— Но разве они не работают вместе со всеми другими в производстве? Разве они не отдают свои пять часов в неделю общественно-полезному труду? Они, правда, живут в Москве по пять, шесть лет и больше, но живут они здесь лишь потому, что именно в Москве сосредоточено все, что крайне необходимо для совершенствования в той или иной области науки.

— А журналисты?

— Журналисты? Увы! У нас нет кадров журналистов. И вы, кажется, уже должны знать, что каждый считающий необходимым напечатать свою статью или фельетон прилагает к тому такое же усилие, которое менее напряжено, чем, предположим, получение обеда. Правда, большинство статей и фельетонов принадлежит постоянно сотрудничающим в газетах, но это вовсе не значит, что газету делают эти люди. Они являются лишь самыми ревностными сотрудниками, которые из любви к газетному делу пишут чаще других.

— А если они уедут в другой город?

— Тогда газеты этого города в первое время уменьшат количество своих полос, но за то в другом городе, если, конечно, переехавшие не перестанут увлекаться журналистикой, количество газетных полос увеличится.

— А редактирование?

— Что касается редактирования, вернее технической части выпуска, так этим делом ведают представители клубов и добровольно и в порядке клубной нагрузки.

— Павел, скажи, что значат эти яркие костюмы?

Стельмах улыбнулся.

— Это графики моды и человеческого каприза. Но для того, чтобы понять сущность выставки экспонатов, вам следует перенестись в ту эпоху, которая хотя и не отстоит от нас на сотни лет, но которая во многом также непонятна для нас, как времена средневековья... В начале второй пятилетки, когда Страна советов начала задыхаться от избытка товаров, значительная часть населения придумала себе тысячи бесполезных занятий, в том числе и вот это, — повел рукою Павел. — Люди с какой-то болезненной страстью одевались в костюмы фантастической расцветки и самых невероятных фасонов. Вначале они копировали костюмы буржуазии, но затем СССР стал законодателем мод во всем мире. Лучшие художники убивали свое время, придумывая новые фасоны. Моды сменялись чуть ли не через час. Люди искали какой-то особенной одежды, которая могла бы соответствовать эпохе и отражать ее. Но со временем почти все поняли одно, что одежда должна быть прежде всего гигиеничной, удобной, не стесняющей движений. Такая одежда осталась по сие время.

— И такой она останется еще сотни лет!

— Ну... этого бы я не сказал, — улыбнулся Павел, — во всяком случае, сейчас уже появляются иные взгляды на одежду! Недавно меня посетил один товарищ, который энергично работает именно в области приспособления одежды к новым требованиям.

— Разве этого кто-нибудь требует?

— Ну, странно, — пожал плечами Павел, — ведь не выдумал же этих требований один человек?!

— А почему бы и нет?

— Да хотя бы потому, что ничего ненужного и неоправданного не может родиться в голове человека, и еще потому, что каждый человек может выражать только смутные мечты других людей. Эту истину вам следовало бы знать.

Экскурсанты перешли в другой зал и на Павла со всех сторон посыпались новые вопросы:

— А это что?

— А тут что такое?

— Ну-ка, посмотри, Павел. Вот так город...

Павел спешил объяснить.

— Вы видите перед собой макет города, который считали самым подходящим для нас, для людей социалистического общества.

Ребята захохотали.

— Не смейтесь! Этот социалистический город люди того времени хотели строить с самыми благими намерениями.

— Но это же карикатура!

— И кроме того, почему такой широкий размах? Смотрите, сколько земли занято под город.

Павел улыбнулся.

— Макет представляет собою город будущего...

— У нас таких уродов нет...

— ...типа союза городов. Между прочим, это было самое сильное течение в архитектуре того времени. Наблюдая за жизнью крупных капиталистических городов, советские архитектора полагали, что большое скопление людей в одном пункте противоестественно. Но ничего оригинального ими не было внесено. Они предлагали остановить бешеный рост городов по вертикали, начав стройку по горизонтали.

Перед вами макет такого города. Вот центр. Группа улиц и площадей, застроенная небольшими четырех-пятиэтажными домами. Это уже город. Он соединен с такими же городами трамвайными линиями. Пространство между городами — сады и парки.

— Ай-яй.яй, сколько земли отнимает этот город!?

— Ну, — усмехнулся Павел, — если бы все города были построены так, то нам негде было бы сеять зерно, держать скот, выращивать фрукты. Рост населения как раз и упустили из виду эти антиурбанисты. Впрочем, раньше, когда средний возраст человека равнялся 50 годам, когда умирали от туберкулеза, от рака, от тысячи различных заболеваний, тогда, конечно, мало кто понимал значение слов «рост населения». Отсюда — такие легкомысленные предложения... Пугает ли нас урбанизм?

— Нет! — сказал будущий ученый.

— Чем хороши наши города? — спросил его Павел. — Ты это знаешь?

— Знаю... Только я хочу по порядку... Города строились вокруг сырьевых баз, — начал будущий ученый, — так «как в старое время люди не имели такого транспорта, какой мы имеем сейчас. Скорость переброски грузов тогда не доходила даже до 300 километров в час.

— Стой, стой! — остановил его Павел, — ты что-то путаешь... 300 километров — это была скорость аэропланов, а железнодорожные составы делали 40 — 50 километров в час.

— Ну и черепахи!

— Продолжай, товарищ!

Будущий ученый кашлянул.

— Теперь же новые города строятся, главным образом, в местах здоровых по климату, красивых, имеющих к тому же твердые грунты. Кроме того, участки земли, на которых строятся новые города, не должны иметь в своих недрах ни угля, ни нефти, ни других ископаемых.

Павел одобрительно кивнул головой.

— Если в районе нового города находятся промышленные производства, то они отгораживаются полосой зеленых насаждений, если же...

— Позволь, — перебил Павел, — ты говоришь о новых городах, а я просил тебя сказать, чем хороши наши города.

— Ага! — поправился будущий ученый, — наши города?.. Это, по-моему, ясно... Посмотрите на старую Москву... Дома угрюмые. Темные. Окна маленькие. Улицы узкие. Кривые. Краски мрачные. Стоят они один около другого, образуя сплошную грязную стену... Наши дома поднимаются к солнцу. Крыши наших домов. и верхние веранды удобны для утренней гимнастики. У нас нет такого количества камней, как в этих домах. Дома наши, по сравнению с этими, стеклянные фонари. Наши улицы широки. Дом от дома стоит на расстоянии, и никогда тень соседних домов не падает в окна. В городах живут по три, по четыре и даже по десять миллионов человек,. Как например в самом крупном городе СССР, в Ангарограде, а...

— Стоп! — остановил Павел. — Слово принадлежит мне... То, о чем ты сейчас говоришь, как о достижении, раньше считалось смертным грехом, хотя мы прекрасно знаем, какие удобства представляет собою скопление большого количества людей в благоустроенном городе, рассчитанном на людские массы. Тогда же проектировали расселить людей небольшими семьями по всей стране, при чем особенно старались, чтобы агрогорода были отнюдь не меньше индустриального города. Мы же, наоборот, стараемся уменьшать агрогорода. В чем ошибка старых проектов?.. Ошибка заключается в том, что люди упустили из виду развитие транспорта, увеличение скоростей и техническое совершенствование средств передвижения. Сейчас каждый из нас может обедать в Одессе, ужинать в Мурманске, спать во Владивостоке, а работать где-нибудь в Магнитогорске. Вполне понятно, что при таких средствах передвижения нет надобности постоянно жить в агрогородах. Достаточно того, что города снабжают сельское хозяйство сменной рабочей силой.

* * *

Экскурсанты вошли в огромное, светлое помещение, над входом в которое цветным перламутром горели буквы:

«Сектор поэзии»

По стенам помещения в мраморных нишах стояли бронзовые бюсты поэтов величайшей на Земле эпохи, смыкаясь в глубине зала около огромного бюста Маяковского. Сияли удивительные строки его стихов:

Радость прет. Не для вас. Уделить ли нам? Жизнь прекрасна и удивительна. Лет до ста расти Нам без старости. Год от года расти Нашей бодрости. Славьте, молот и стих, Землю молодости.

Сухое лицо бронзового Асеева висело над стихами:

Если день смерк, Если смех смолк, Слушайте ход вверх Жизнью гонимых смол.

Кудрявый Джек Алтаузен застыл с приподнятым подбородком над своей неповторимою строфой:

Друзья, Мы спаяны и — баста. Мы дышим песнею одной, Безусые энтузиасты Республики своей родной.

Широко открытыми, застывшими в бронзе глазами глядел перед собой Владимир Луговской, опираясь на мужественные ритмы:

До утренних звезд вырастаю я, до утренних звезд нашего свода: Доброго утра всем друзьям, доброго утра всем народам. Перекликаются радиостанции через эфир, волнами проторенный, Солнце взлетает, медью волос звеня, цокает ритм танца — это идет история бронзовым шагом коня.

Из ниш глядели Михаил Светлов, Э. Багрицкий, Тихонов, Семен Кирсанов, Михаил Голодный, И. Сельвинский, Безыменский, А. Жаров, Демьян Бедный, Виссарион Саянов и десятки других поэтов.

— Вот пламенные певцы той изумительной эпохи! — сказал Павел. — Их произведения сейчас почти забыты, но имена их будут жить вместе с нами. Они боролись плечо в плечо с рабочим классом за утверждение социализма, и этим они велики. Они дороги нам... Пусть поэты наших дней искуснее их. Пусть наша поэзия выше старой поэзии. Мы не забудем ни одного из поэтов той эпохи.

— Какое было потрясающее время! — взволнованно продолжал Павел, — какие были изумительные люди! Они, эти веселые, неунывающие поэты, жили одними радостями и одними печалями с партией, с рабочим классом. Когда стране угрожала опасность, они бросали перья и брались за оружье. Когда Советы напрягали все силы, чтобы сдвинуть с рабских темпов производительность страны, они опускались с песнями в шахты, шли в цехи, в колхозы, в рудники, на стройку, и бодрые песни начинали звенеть по стране. Да, этим они были велики.

Экскурсанты вошли в Зал литераторов.

Максим Горький, Леонид Леонов, Юрий Олеша, Виктор Шкловский, Бруно Ясенский, Константин Федин, А. Фадеев, М. Шолохов, Михаил Карпов, Горбунов, А. Бабель и сотни других писателей реконструктивного периода стояли здесь, беседуя с веками.

Осмотр музея затянулся. Чувствуя голод, Павел спросил:

— Ну, как, ребята? Может быть, мы сделаем перерыв?.. Я предложил бы съездить в новую Москву пообедать. Кто против?

— Но мы еще вернемся сюда?

— Конечно. Так как же?

— Обедать!

— Перерыв!

Через полчаса экскурсия влетела в светлые и радостные кварталы новой Москвы.

* * *

Вечером Павел и Кира провожали ребят, которые направлялись в Ленинград. Когда самолет опустился на площадку аэровокзала, будущий ученый встал и сказал:

— От имени группы киевлян выражаю вам, товарищи, благодарность за ваши объяснения. Если мы можем быть для вас полезными, не забудьте наш адрес: Киев, 14 городок. Группа Б-37.

— Прекрасно! — улыбнулась Кира, потом, взглянув на Павла, повернулась к ребятам.

— Меня зовут Кира Молибден. Мой адрес: СССР, Клуб энергетиков. Если я могу быть для вас полезной, к вашим услугам.

Пятьдесят карандашей забегали по пятидесяти блокнотам школьников.

— Мой адрес, — сказал Павел, — СССР, Звездный клуб. Меня зовут Павел Стельмах.

Пятьдесят карандашей дрогнули в руках ребят, пятьдесят пар изумленных глаз остановились на лице Павла с восхищением, и пятьдесят глоток огласили площадку аэровокзала нестройным криком.

— Ты?.. Тот самый? — спросил будущий ученый.

— Тот самый! — рассмеялся Павел.

Точно сговорившись, ребята бросились к Павлу и стали кружить его.

— Павел, ур-р-ра!

— Ур-ра-ра.

— Пощадите! — взмолился Павел.

Они долго бы еще тормошили Павла, если бы самолет в это время не подал сигнал к отправке.

Ребята кинулись в кабины. Заняв места, они кричали что-то через иллюминаторы, размахивая шляпами и шарфами.

Самолет сорвался с места и ринулся в вечернее, осыпанное звездами небо.

— Я, кажется, буду забыта! — полушутя сказала Кира.

— Но, уж я-то не забуду ребят! — проговорил Павел.

— Знаменитость обязана страдать, — рассмеялась Кира.

— Это биология или социология?

— Традиции, Павел, традиции!

— Я уважаю из старых традиций — одну: склонность людей ужинать в это время...

— И я не вижу причины к тому, чтобы мы поступили сегодня вопреки старым традициям...

* * *

Спустя некоторое время, они мчались в авто по тихим проспектам Москвы.

Ветер свистел в ушах. Звезды заливали небо. В облаках плясала луна. Сады бросались под колеса машины.

Кира смеялась счастливым смехом. Ветер, хлещущий в лицо, шум мотора, звездное, опрокинутое небо и теплое плечо Павла вызывали в ней приступы смеха.

— Павел, Павел! — сквозь смех проговорила Кира.

Он по-мальчишески сдернул шляпу с головы и, размахивая ею, запел, управляя авто одной рукой.

— Павел! Павел!

Ветер гнался сзади, бросался с боков, летел рядом, насвистывал:

— Павел, Павел!

Навстречу грянула музыка репродуктора. Пламя огней залило светом машину.

— Стоп! — вскричали одновременно Кира и Павел.

Смеясь, они выскочили из автомобиля, укрепили над карбюратором дощечку с надписью «Занято» и по широкой лестнице вбежали в вестибюль.

Сквозь стеклянные двери были видны столы, покрытые белоснежными скатертями. Зеленые айланты протягивали к прозрачному куполу пышные ветви. Неуклюжие телевоксы бродили меж столов, за которыми сидели люди. Казалось, весь зал, все обеденные столики были заняты.

— Не подняться ли нам этажом выше? — предложил Павел.

— Нет, нет! — запротестовала Кира, — один столик найдется.

Они толкнули дверь, и шум голосов, музыка, смех и крики вырвались в вестибюль...

— Видишь, как здесь весело!

— Да... Но столов свободных как будто нет!

Они остановились, оглядываясь по сторонам.

Свободных мест не было.

— Ну, все... Я говорил! — заворчал Павел.

Они направились к выходу, но в это время с разных концов зала закричали:

— Алло, Алло! Здесь освобождается столик.

Несколько человек поднялись из-за столов, предлагая место.

— Ну, вот... Я ведь говорила.

Они направились к свободному столу. Павел взял меню, но, взглянув на него, поморщился и положил обратно:

— Сплошная химия! Таблетки, капсюли, какие-то порошки и мази. Что за издевательство над человеческим желудком¹⁹.

¹⁹Любитель хорошо и вкусно покушать вполне разделит негодование Павла. В его руках находилось меню новой кухни, которая изготовляла таблетки и капсюли, содержащие строго необходимое для организма количество белков, жиров, углеводов и витаминов.

Говоря о питательности кушаний кухни будущего, необходимо упомянуть о вкусовых ее особенностях. Кулинария будущего — это целая гамма тончайших вкусовых ощущений, о которых мы, люди спартанской эпохи, не можем даже подозревать. То, что современный гастроном и гурман считает лакомством, могло бы вызвать даже у самого нетребовательного члена социалистического общества гримасу недоумения.

— Может быть, ты? — обратился он к Кире.

— Нет, нет! — закричала Кира, — я еще не так стара.

Сидевший спиною к ним человек повернулся и улыбаясь сказал:

— Напрасное предубеждение! Я с десяти лет пользуюсь новой кухней, но кто скажет, что я стар или же плохо выгляжу?

— Ого! — дурачась ответила Кира, — если бы новая кухня вздумала рекламировать свои мази, тебя следовало поместить на плакат... Знаешь, такие плакаты были раньше... Один из них я видела сегодня в старой Москве. Апоплексический дядя держит кружку с алкоголем и говорит: «Я пью пиво «Новой Баварии», я всегда здоров».

Павел позвонил.

— А тебя, — засмеялась Кира, — следовало бы изобразить с надписью: «Посыпайте порошком языки, смазывайте десна питательной мазью. Я нахожу в этом удовольствие».

— В таком случае, — рассмеялся сосед, — я предложил бы...

— Не хочу! Не хочу слушать... Я есть хочу... Звонил?

— Уже!

К столу развинченной походкой подошел телевокс. Павел достал из его кармана меню и громко прочитал:

— 1. Суфле. А какое суфле, неизвестно. Очень подозрительно.

— Пропустить суфле! — сказала Кира.

— 2. Шницель телячий?

— Не хочу! Мимо!

— 3. Филе?

— Мимо!

— 4. Аморетки?

— Стуфат? Телячьи ножки под белым соусом на вальванте? Шашлык? Поросенок с соусом из шампиньонов? Утка, фаршированная груздями? Тетерки с красным вином? Марешаль из рябчиков? Щука с шафраном? Карп с белым вином? Форель с раковым маслом? Лососина в папильотах? Судак по капуцински с ромом? Сиг печеный со сморчками? Караси вареные в сливках?

— Стоп! — закричала Кира, — беру карасей! Какой номер?

— 17! дальше! Стерлядь с трюфелями? Буженина с вишней? Индейка, фаршированная каштанами? Спаржа с сабайоном?

— Беру! Номер?

— 21! Грибы тушеные? Артишоки в малаге. Оливки фаршированные? Мозги фри?

— Беру!

— 25! Грудинка с изюмом? Артишоки с голландским сыром? Пил...

— Довольно! Хватит!

— На сладкое?

— Ну, что-нибудь!

— Я возьму рагу! — сказал Павел, — ну, и пожалуй, говядину, шпикованную трюфелями...

— Ну, ну... — кивнула головой Кира.

Опустив руку в урну, он достал пригоршню жетонов и, выбрав из них несколько штук, отложил их в сторону.

Затем собрав жетоны, опустил их в алюминиевый кармашек телевокса и нажал перламутровую кнопку на руке телевокса.

Телевокс качнулся, сделал поворот и, звеня металлическими частями, побрел в сторону кухни. На белой спине его чернела цифра 137.

— А это наш телевокс? — всполошилась Кира.

— Я думаю, — сказал Павел, сдвигая оставшиеся жетоны со скатерти, на которой голубела цифра 137.

— Надо всегда проверять, — поучительно говорила Кира, — а иначе два часа можно просидеть за столом в ожидании ужина.

— Как так?

— А так... Ты не знаешь, что со мной случилось в Калуге?

— С тобой и с телевоксом?

— Ну, да... Села я однажды обедать. Заказала уйму прекрасных вещей и жду. Сижу час. Нет обеда. Начинаю беспокоиться. Оглядываюсь. Слышу смех. Смотрю туда. И что же? Через несколько столов от меня стоит мой телевокс и держит в руках поднос, а кампания, обедающая за этим столом, хохочет. «Ты, — говорят, — голубчик, сам пообедай. Мы, — говорят, — привыкли только раз в день обедать». Подсмотрела я на номер своего столика. 28. Взглянула на спину телевокса. Тоже — 28. Оказывается, что этот телевокс был переведен с круговой линии на угольную, а механизм-то у него не потрудились переставить. Вот он и запутался меж столов.

За соседними столиками засмеялись. Высокая девушка повернулась к Павлу и Кире и, блестя веселыми глазами, сказала:

— А я была свидетельницей другого случая с телевоксом. Не помню где, но кажется, в Минске, мы заказали вот так же ужин. И тоже ждали. А телевокс точно под землю провалился Некоторые не выдержали. Пошли искать.

Кто-то не ожидая развязки захохотал.

— Да вы подождите. Слушайте, что было дальше. Ищут его на кухне. Нет. Ищут в буфетной. Нет. Собралась толпа добровольцев. Так где вы, думаете, он шатался?

— Наверное тут же. В зале.

— Совершенно верно. Начали присматриваться к обслуживающим зал и замечаем: ходит один телевокс с подносом и нигде остановиться не может. Ну, пришлось, конечно, ловить его.

Веселый разговор был прерван появлением телевокса 137. С вытянутыми вперед металлическими руками, в которых висел поднос, он подошел к столику Павла и Киры и качаясь остановился.

Павел начал снимать с подноса заказанные кушанья.

— Я еще хочу взять молока! — сказала Кира.

— Заказывай!

Кира взяла жетон. Потянувшись к телевоксу, она опустила жетон в алюминиевый кармашек, затем перевернула минутную стрелку на цифру 15²⁰.

²⁰Это значит, что телевокс должен принести заказанное через 15 мин.

— Ты думаешь, — взглянул Павел на циферблат, — что мы управимся со всем этим в 15 минут?

— Вполне! — нажала кнопку Кира.

Телевокс отошел.

Кира и Павел приступили к ужину.

* * *

Обычный шум вечернего ресторана гремел вокруг, сплетаясь с музыкой репродукторов. Стучали ножи и вилки. Люди перекликались через столы. Шутили. Смеялись.

Прислушиваясь к музыке, Кира подняла вилку вверх:

— Слышишь, Павел?..

— Что-то знакомое! По-моему — это музыкальный антураж к рагу.

— Это «Весна в горах». Помнишь, я играла в Солнцеграде.

— Ах, да... — смущенно пробормотал Павел.

Ему стало почему-то неприятно, что он забыл эту мелодию. В замешательстве он поспешил переменить разговор. Чувствуя досаду, он неожиданно проговорил:

— Удивительное безобразие!..

— Что такое?

— Меня хотят оставить без витаминов. Подливка к рагу сделана из одних вареных овощей!

Он понимал комичности положения, но упрямство толкало его дальше. Он встал из-за стола.

Кира смеясь глядела на него исподлобья.

— Можешь смеяться, а я пойду за витаминами.

Пробираясь между столиками и уступая дорогу телевоксам, Павел прошел через зал на кухню.

* * *

Залитое светом помещение было похоже на цех завода. Сияющие автоклавы, точно бокалы гигантов, стояли выстроившись вдоль стен. Духовые шкалы, блестя никелем, выступали из ниш. Под гигантскими прозрачными колпаками лежали куски сырого мяса и фарша. В стороне — под стеклом краснели помидоры, морковь, желтела репа, блестели оранжевые плоды и овощи гибридов, розовела редиска, белела капуста. Горы фруктов и овощей горели аппетитной радугой под тонким слоем хрусталя. В мраморных водоемах двигались темные, жирные спины щук, карпов, лещей, налимов. Паутина пневматических труб опутывала кухню, нависая над автоклавами, духовками и продуктовыми шкалами.

Телевоксы выходили в кухню один за другим. Не останавливаясь, они снимали подносы и поднимались на небольшие площадки, над которыми медленно плыл конвейер. Остановившись здесь, телевокс опускал жетон в особую металлическую трубку и, вытянув руки с подносом к конвейеру, застывал в такой позе. Через несколько минут на движущейся ленте конвейера появлялись тарелки. Они подплывали к телевоксу и на мгновение задерживались. Лента конвейера молниеносно опускалась вниз; одновременно руки с подносом делали еле уловимое движение вперед, тарелки располагались на подносе. Телевокс повертывался и выходил.

Павел осмотрелся.

На противоположной стороне он заметил белые халаты дежурных, которые возились среди суетливо снующих телевоксов-поваров.

Павел подошел ближе.

Один из дежурных подошел к нему и спросил:

— Ты хочешь заказать что-нибудь особенное?.. Сейчас только что получены цыплята. Зафаршировать тебе? А? Или ты любишь в сухарях?

Павел отрицательно покачал головой.

— Может быть, я соблазню тебя омарами?

— Нет! Здесь застряли мои витамины!

Дежурные тревожно переглянулись.

— Ты что взял?

— Рагу. Но мне его подали с варенными овощами...

— Без витаминов! — подхватил один из дежурных.

— Совершенно верно.

— Какой стол?

— 137!

Два белых халата кинулись в паутину пневматических труб.

— Ну, так и есть.

— Не работает. Линия закупорена.

Павел подошел ближе.

— Поварская бастует?

— Нет. Это на подающей линии. Придется, кажется, повозиться.

— Возьми лимон, морковный сок и тыквенное пюре²¹, — предложил стоящий рядом с Павлом дежурный, — впрочем есть еще немного пюре из помидоров.

²¹В наше время на пищу не обращается почти никакого внимания. Мы едим мясо, которое жарится на сковородах по часу и больше и которое теряет половину своей питательности. Мы едим овощи, которые варятся полдня, теряя столь необходимые для организма витамины. Мы держим готовые мясные и рыбные блюда на плите и в духовом шкалу, убивая три четверти питательности этих блюд. Мы пользуемся вредными для организма разогретыми кушаньями.

В кухне будущего поступающее в поварское отделение мясо (в фарше или кусках) лежит в сосудах, из которых выкачан воздух, до того момента, пока не получен заказ. Перед тем как подавать мясо на стол, его опускают на несколько секунд в электрошкапы или же в духовые шкалы, где оно обрабатывается паром. (Все зависит от того, какое именно мясо и в каком виде желают получить обедающие или ужинающие). Быстрота превращения сырого мяса в годное для употребления сохраняет питательность мяса и почти все находящиеся в нем витамины. Однако при этом пропадает витамин «С», который начинает разлагаться при температуре в 50 град. Помимо того, мясо всех витаминов, нужных для человека, не имеет. С целью пополнения пищи необходимыми витаминами кухня будущего пользуется так называемым способом оживления пищи. Для этого в готовые мясные и рыбные блюда вводят сырые соки овощей, зелени и фруктов.

Пудинги, суфле и др. блюда из овощей, которые не могут быть оживлены непосредственно, как подвергавшиеся действию весьма высокой температуры, оживляются посредством введения сырого сока в отдельно приготовленный соус, преимущественно на пассеровке, т. е. на муке, декстриниэированной в кипящем масле и разведенной бульоном, сливками или молоком.

С судком в руках Павел вернулся к столу.

— Нашел свои витамины? — встретила его Кира.

Павлу стало неловко.

— Знаешь что, — ответил он запинаясь, — мне показалось... нетактичным забыть эту мелодию, которая произвела на меня тогда впечатление... Ну, вот, — стараясь быть развязным, закончил он, — я и решил прогуляться немного.

Кира пытливо посмотрела на него, однако ничего не сказала.

— А где же музыка? — взялся за нож и вилку Павел, — где тот марш, который будет сопровождать мои витамины... Перерыв?

— Нет! — ответила Кира, — пришло сообщение о какой-то катастрофе на юге.

— Где?

— Ничего еще не известно. Подождем — узнаем.

Павел пытался поддержать разговор, но его усилия оставались тщетными. Едва начав говорить, они умолкали. Так же вяло разговаривали и за соседними столиками. Все чего-то ждали.

Громкие голоса и смех стихли. Сдержанное гуденье и тихий звон приборов о тарелки нарушали тишину.

Наконец в томительное, напряженное ожиданье ворвался гулкий вздох репродукторов.

— Товарищи! — громко сказал звенящий металлом голос, — случилось большое несчастье. Упавшим метеором разрушено промышленное кольцо Харькова. К счастью, работы были прекращены за несколько минут до катастрофы. Человеческих жертв нет. Для восстановления предприятий с таким расчетом, чтобы они через «пятидневку» могли вступить в строй, нужна рабочая сила в количестве 75 миллионов человек. Но это только предварительный подсчет. Через два часа будут переданы более точные цифры необходимой рабсилы. Совет ста постановил произвести следующую разверстку:

Харьков выделяет половину всего населения, то есть 3 миллиона.

Киев — 2 миллиона.

Одесса — 4 миллиона.

Минск — 3 миллиона.

Сталинград — 3 миллиона.

Москва — мобилизуется полностью, кроме работников статотделов и десяти дежурных членов Совета ста.

Ростов-на-Дону — 2 миллиона.

Ленинград — 4 миллиона.

Познакомив город с нарядом, тот же голос сказал:

— Сибирь рабсилы не посылает, но в случае надобности должна будет доставить все остальное недостающее количество рабочих. На пять дней запрещается переезд из одного города в другой. Мобилизованные образуют трудармию, руководить которой будет Совет ста. Направляющиеся на работу должны взять с собой из местных распределителей рабочие комбинезоны, запас продовольствия на пять дней и походные палатки с постельной принадлежностью. Подписано Советом ста. В дорогу, товарищи! Бросай свои дела! Харьков ждет.

В дорогу, товарищи!

В зале началось движение.

— Значит, едем? — вскочил Павел.

Кира собрала посуду и быстро позвонила. Нагрузив вместе с Павлом телевокса посудой, она нажала кнопку.

— Отдыхай пять дней, ленивец!

— Надо бы его смазать! — озабоченно сказал Павел.

— Да ведь остаются же здесь люди. Неужели они не догадаются это сделать... Бежим, бежим.

Вместе с озабоченной, встревоженной толпой они выбежали на улицу. Люди прыгали в автомобили. Сердитый рев сирен будоражил тишину. Шум и крики оглашали тихие и темные кварталы.

— Садись! — крикнул Павел.

Кира села рядом.

— Кто без авто? — снова закричал Павел. — Садись!

Несколько человек вскочили в автомобиль.

Вместе с этими случайными спутниками они отыскали распределитель, нагрузили авто палатками и продовольствием, взяли рабочие комбинезоны и тут же, около распределителя, организовали летучее совещание.

Высокий мужнина с длинными руками и широкой спиной взял себе слово:

— Товарищи! — сказал он, — ехать на аэровокзал бесцельно. Туда сейчас бросились все. Я предлагаю подумать о том, как нам попасть в Харьков с помощью других средств.

— Может быть нам следует добраться до Гжатска, а там взять самолет? — предложила Кира. — Если я не ошибаюсь, Гжатск не попал в разверстку?

— Нет! Это отнимет два часа.

— А почему бы нам не воспользоваться воздушной дорогой? — спросил Павел.

— Товарной?

— Ну, да!

— Это идея! — крикнул кто-то в темноте.

— В таком случае — вперед!

Авто помчался к товарному вокзалу.

Но не одному только Павлу пришла мысль воспользоваться этой дорогой. Когда авто подъехал к товарной станции, здесь уже стояли сотни пустых машин.

— Мы не первые! — вскричала Кира.

— Тем лучше. Веселее будет.

Нагруженные вещами, они вбежали под стеклянный навес, где уже толпились сотни других людей.

— В чем дело?

— Почему стоят?

Кто-то крикнул из толпы:

— Поезд прибывает через пять минут.

— Откуда?

— Из Мурманска.

— Туда уже сообщено?

— Да, да. Товарищи уже передали в Мурманск, что дальше поезд пойдет с пассажирами и под управлением живых людей²².

²²Поезда, рефрижераторы, пароходы и другие средства передвижения, занятые перевозкой грузов, не имеют обслуживающей команды. В описываемое нами время управление товарными поездами, пароходами и рефрижераторами осуществляется по радио.

Прошло несколько минут.

— Отойдите от дороги!

Павел и Кира отошли от бетонной отполированной дороги в сторону. И тотчас же, точно из-под земли, вылетел и замер около перрона длинный, похожий на вытянутый, приплюснутый дирижабль — воздушный поезд²³. Несколько вагонов автоматически выключились из состава. Подъемные краны схватили их сверху стальными руками, подняли на уровень крыши и поднесли к верхнему бассейну. Глухо щелкнули затворы, зашумела вода, шумно заплескалась в бассейне рыба.

²³Вместо неудобных, уничтоженных в 1950 г. железных дорог, Советы ввели спроектированную еще в 20-х годах нашего столетия К. Э. Циолковским дорогу с поездами, приводимыми в движение воздушными турбинами. Такой поезд «передвигается» по прямой, как стрела, бронированной, гладкой дороге. Перед отправлением бесколесный поезд ложится на бетонное полотно своим полом, затем между полом вагона и полотном дороги накачивается воздух, который держит на себе весь поезд. Иными словами, поезд висит на тонком, в несколько миллиметров, слое воздуха. Избыток давления накачиваемого воздуха над окружающим составляет только одну десятую долю атмосферы. Таким образом, подъемная сила воздушной прослойки достигает тонны на 1 кв. метр, т. е. впятеро больше, чем требуется для вагона. Уничтожая трение, эта прослойка в то же время, вырываясь сзади вагона; оказывает на него продольное давление, иначе говоря, создает тягу поезда. Воздушные поезда, развивая скорость до 1.000 км в час, перелетают с разбега, без мостов, через самые широкие реки и озера. В этих пунктах дороги поезд автоматически выбрасывает поддерживающие плоскости. Останавливают такой поезд, ослабляя под ним воздушное давление.

— Собственно говоря, — сказала стоящая рядом с Павлом женщина, — рыбу эту можно было бы захватить в Харьков. Там она больше пригодилась бы.

— Да, здесь рыба пропадет! — согласился Павел, — но попробуй — сговорись с машиной. Она приведена в движение и будет выполнять свою работу, пока не сломается.

— Товарищи! — крикнул мужчина с длинными руками, — при посадке надо выбрать уже разгруженные вагоны, иначе мы рискуем где-нибудь в Туле или в Орле попасть в бассейн с водой. Машина, как видите, заряжена.

— Ничего! Сегодня Тула и Орел останутся без рыбы. Садись, товарищи! Наша первая остановка — Харьков.

Кран опустил опорожненные вагоны на места. Щелкнула автоматическая сцепка. Поезд был готов для отправки.

— Са-ди-и-и-сь!..

— Не забудьте закрыть герметически щиты.

— Держитесь у задней стены вагона.

Павел, Кира и еще несколько человек бросили вещи в вагон и вошли сами.

Щиты опустились. Черная мгла наполнила вагон.

— Прижмитесь спиной к задней стене.

— Павел, дай твою руку.

В темноте они отыскали руки.

— Ты не боишься?

— Нет. А ты?

— Я еще не пробовала передвигаться с такой скоростью. Какое, интересно, испытываешь при этом ощущение?

— По-моему, никакого.

Вагон, качнувшись, приподнялся вверх.

— Ого!

В тот же момент стена вагона вдавилась в плечи.

— Едем!

— Упирайтесь ногами в пол!

— Давит!

— Ничего! Это сейчас пройдет.

Не прошло и минуты, как ощущение тяжести пропало.

— Только и всего ? — разочарованно спросила Кира.

— А ты чего ожидала? Впрочем, через полчаса здесь будет немного жарко и очень душно.

— Ерунда! — крикнул чей-то голос, — к тому времени мы будем уже под самым Харьковом.

...Через сорок минут воздушный поезд остановился в Харькове.

* * *

С Холодной горы, где помещалась товарная станция воздушной дороги, прибывшие увидели плавающий в свете бесчисленных прожекторов, взволнованный Харьков.

По улицам, белым от усиленного освещения, нескончаемым черным потоком катились колонны автомобилей. Ползли, приподняв вверх длинные руки, подъемные краны, вытянув чудовищные шеи, бежали экскаваторы. Металлические балки, вычерчивая в белом и нежном свете неверные треугольники, двигались по Екатеринославской улице, точно живой лес. Горы бочек с цементом ползли на грузовиках, следом за гигантскими бетономешалками. Щупая прожекторами темную воду, по Неточи, Лопани и Харькову, по трем рекам-каналам города, бежали пароходы. Тысячи дирижаблей и самолетов гудели над головами в белом от света небе.

Каждые две минуты на товарную станцию прибывали воздушные поезда с людьми, с машинами и строительными материалами.

Репродукторы кричали не переставая:

— Прибывающие на южный аэровокзал должны отправиться немедленно на место катастрофы и приступить к расчистке.

— Товарная южная станция забита машинами, прибывшими из Донбасса. Населению кварталов, расположенных в этом районе, предлагается доставить машины к месту катастрофы.

— Центральным районам разгружать прибывающий на городские пристани строительный материал.

— Всем районам немедленно связаться с главным штабом.

— Тем, кто не имеет работы, отправиться в промышленное кольцо.

— Ждите через десять минут новых распоряжений.

— Ну? — спросила Кира.

— Я думаю, — сказал Павел, — что нам следует помочь разгружать прибывающие на эту станцию поезда и организовать доставку строительных материалов к месту катастрофы.

Сложив вещи на перроне и накинув рабочие комбинезоны, они вместе с другими товарищами принялись за работу.

По бесконечному перрону тянулись длинные, густые вереницы людей, которые набрасывались на поезда, опорожняли их и отбегали в сторону. Бесчисленные подъемные руки кранов сновали в воздухе, заслоняя свет. Лязгали и ворчали дерики и тельферы. Грузовики тремя рядами плыли около пакгаузов, принимая на ходу бочки цемента, железные конструкции, арматурное железо, песок камень, рельсы, бетономешалки, бревна, доски и, нагруженные до верха, мчались полным ходом вниз.

К полночи поезда перестали прибывать.

— Все, что ли? — спросили с грузовиков, прибывших за материалами.

— Подача прекращена. Очевидно, больше не требуется.

Погрузив вещи на грузовики, Кира и Павел, вместе с остальными товарищами, помчались через город к промышленному кольцу.

Пробираясь сквозь бесконечные потоки автомобилей, они наблюдали необычайные картины. Они видели бесчисленные палатки, выросшие на площадях, у пристаней и вдоль тротуаров улиц. Но еще более удивительное зрелище представляло место катастрофы. На несколько километров вокруг разрушенного промышленного кольца белели, сливаясь с темным горизонтом, палатки мобилизованных, образуя огромный город с широкими проспектами и улицами, по которым двигались машины и грузовики с материалами.

Мощные прожекторы, обступив со всех сторон полосу промышленного кольца, освещали развалины фабрик и заводов. Из черных стен вытягивались в небо изогнутые железные балки. Крыши лежали на исковерканных машинах. Все это было залито черной толпой людей, копошащихся, точно муравьи, среди этих развалин. Молча, без криков, люди придвигали машины, устанавливали подъемные краны и с помощью этих верных своих помощников расчищали площадки.

— Стены до утра не трогать! — кричал репродуктор. — Крыши выбирать и направлять в южный сектор кольца. К зеленым огням. Туда же направлять и машины. Мусор вывозить в северную часть сектора. К бетономешалкам. В сторону двух фиолетовых прожекторов.

Выбрав место для палатки, Павел и Кира растянули полотно.

— Теперь давай я помогу тебе установить палатку! — сказал Павел.

— Как? — возмутилась Кира, — но это же моя палатка.

— Извини, но мне кажется, ты ее даже и не подумала захватить с собой.

— Позволь, но ты же две взял на складе.

— И не подумал даже. Впрочем, я могу ее уступить тебе.

— Нет, уж, пожалуйста. Без самопожертвования. Мы будем спать в одной палатке. Давай другую кровать.

— А ты ее взяла?

— Ну, да?!

— Прекрасно!

Быстро установив в палатке походные кровати, они привязали кверху широкий цветной шарф Киры.

— Теперь наш адрес, — засмеялась Кира, — Харьков, катастрофа, Оранжевый шарф... Пошли.

Они смешались с толпой работающих.

В три часа, когда край неба лопнул и сквозь щель вошла темная предрассветная заря, репродукторы выбросили распоряжение:

— Бросай работу! Сейчас прибывает из Сибири смена... Завтра встать в 10 часов. Спокойной ночи. Спокойной ночи.

Утомленные работой, Павел и Кира добрались до полотняного города, отыскали свою палатку и, не раздеваясь, бросились на кровати.

— Ты есть не хочешь?

— Нет! — ответила Кира. — А ты?..

— Я заснул бы с куском во рту.

Помолчав немного, Кира сказала:

— У меня такое ощущение, как будто я побывала под прессом.

Павел молчал.

— Ты уже спишь?

В ответ раздался могучий храп.

* * *

Они проснулись одновременно.

Открыв глаза, Павел с недоумением увидел против себя смеющееся лицо Киры.

— В чем дело? — пробормотал он, оглядываясь по сторонам, но, вспомнив события вчерашней ночи, засмеялся.

— Ах, ванну бы сейчас... Горячую.

— А еще что? — деловито осведомилась Кира.

— И хороший бифштекс!

— С кровью или без крови?

— Лучше, конечно, с кровью!

— Так... Больше ничего?

— Этого было бы вполне достаточно.

— В таком случае вставай! Будем завтракать... Если конечно ты не забыл продукты.

— Нет! — вскочил Павел, — но я не знаю, куда я их вчера положил.

Сумку с продуктами нашли под кроватью.

— Посмотрим теперь, что ты взял!

Запустив руку в сумку, Кира достала зеленую банку.

— Горошек! — прочитала она надпись на этикетке. — Прекрасно. Ну, а теперь?

На свет появилась вторая банка.

— Еще горошек. Ну, эта банка, пожалуй, лишняя. Посмотрим дальше.

С этими словами она вытащила третью банку.

— Опять горошек... Не думаешь ли ты, что я горохоманка какая-нибудь.

Появилась пятая банка с зеленой этикеткой.

— Ну, конечно, горошек...

— Видишь ли, — забормотал смущенный Павел, — я так торопился...

— Это ясно. Однако, будем терпеливы...

Она достала из сумки шестую банку с зеленой этикеткой. Укоризненно качая головой, Кира взглянула на Павла и ядовито сказала:

— Как ты думаешь, — она протянула банку к самому носу Павла, — это зеленое может быть чем-нибудь другим, кроме горошка?

— А что, — попробовал защищаться Павел, — горошек не так плох, если относиться к нему с некоторым снисхождением.

— Он не заслуживает снисхождения! — нахмурила брови Кира.

— Но я охотно закусил бы горошком.

Кира пожала плечами.

— Посмотрим дальше... Нет ли в сумке чего-нибудь более съедобного.

С этими словами она высыпала из сумки целую груду зеленых банок.

— Я думаю, — взглянула на Павла Кира, — твое желание закусить горошком можно удовлетворять в течение пяти дней.

— Да он не так ведь уж и плох! — защищался Павел.

Кира захохотала. Глядя на нее, засмеялся и Павел.

— Воображаю, как он надоест нам за эти три дня.

— Хотя бы хлеба взял, — покачала головой Кира. — Впрочем, ладно, горошек, так горошек, — примиряюще сказала она. — Пойдем, посмотрим, что делается на стройке.

Они вышли из палатки.

* * *

— Ого! — вскричала Кира, восхищенная развернувшейся картиной. — Пока мы спали, тут целый город выстроили...

Перед глазами встала грандиозная панорама строительства. Высоко в небо поднимались, вырастая на глазах, бетонные стены. Десятки тысяч машин размахивали железными щупальцами. Огромные маховики бешено крутились во всех углах стройки. Толстые провода свисали всюду гирляндами изоляторов. Несколько десятков дирижаблей качались над стройкой, опустив вниз, стальные тросы. Подъемные краны закрывали небо движущей, густой паутиной.

Кое-где уже устанавливали машины.

Дирижабли опускали тросами на площадки, окруженные стенами, турбины, генераторы, цилиндры, котлы, дизеля и другое громоздкое оборудование, затем, выбрав тросы, отплывали в сторону. Другая группа дирижаблей подносила готовые конструкции крыш и опускала их на стены. Тысячи людей тогда облепляли черной живой массой верх здания, волоча за собой кишки пневматических молотков.

— Сколько сейчас времени? — спросила Кира.

Павел приложил мембрану к уху.

— 9 часов и 40 минут.

— Значит, — вздохнула грустно Кира, — пора познакомиться с питательными свойствами зеленого горошка и отправляться на стройку.

* * *

Работы предполагалось закончить в пятидневный срок, но прибывшие со всех концов Республики товарищи работали на стройке по 16 часов, и на второй день к вечеру основные сооружения были почти закончены.

Приказом Совета ста трудовая армия распускалась. Оставшиеся работы было поручено закончить населению Харькова самостоятельно. Но после того, как около ста миллионов человек, вооруженных самыми совершенными машинами, проработали на месте катастрофы два дня, оставалось только одно — застеклить кварталы Харькова, который от сотрясения воздуха, в момент падения метеора, растерял все стекла в рамах домов.

— А машины? — недоумевала Кира.

— Машины повезут обратно те, кто их привез!

— Словом, мы свободны.

— Да. Руководитель сотни, в которой мы работали, сказал, что обратно можно ехать даже без вещей. Наши палатки и кровати будут взяты воздушными поездами.

— Я хотела бы сдать в багаж в первую очередь зеленый горошек.

У Павла что-то попало в глаз, и он усиленно начал протирать его.

— Ты меня слышишь, Павел?

— Да, слышу, слышу.

— Ну, и что же?

— Ах, ты все о том же...

— Может быть, мы его возьмем с собой?

— О-о! — застонал Павел.

Он видел, как за эти два дня осунулась и побледнела Кира, и чувствовал себя виноватым перед ней. Он прилагал все усилия к тому, чтобы загладить свою вину.

После того, как трудовая армия была демобилизована, он предложил Кире вернуться обратно в Москву не самолетом, а дирижаблем конечных рейсов, так как на этих дирижаблях, он знал, была прекрасная кухня.

— Но тогда нам придется тащиться до Москвы не менее, как два-три часа.

— Неважно! — настаивал Павел.

— Ты имеешь в виду кухню? — догадалась Кира.

— Именно...

— Пожалуй, это идея! — согласилась Кира.

Некоторое облегчение Павел почувствовал лишь в тот момент, когда они вошли в ресторан воздушного корабля и сели за свободный столик. Стараясь исправить ошибку, Павел сам старательно составил меню обеда, проявив при этом все свои способности.

— Я не знала, что ты такой привередливый! — удивлялась Кира. — Я считала твою любовь к зеленому горошку неизменной.

— Ну, ну! — заворчал Павел, — забудем о постигшем нас несчастии.

Они принялись завтракать, чувствуя, может быть в первый раз, удовольствие процесса насыщения.