А с другой стороны, куда им деваться?

Подобно тому как Гарри Карсон завел Америку в тупик (и отдал концы, оставив другим расхлебывать кашу), маршал Бронкский загнал себя в угол, выставив свой беззубый ультиматум, и Натан Вольфовиц швырнул эту бумагу ему в лицо. Теперь "медведи" проиграли выборы, и военные сидят голым задом на горячей плите. Загнаны в угол.

Если они пошлют войска на Украину, украинцы обрушат ракеты и на сухопутные силы, и на Черноморский флот. Если они рискнут нанести упреждающий удар по украинским ракетным установкам, американская "Космокрепость Америка" отразит удар, а украинцы шарахнут по российским городам ядерными зарядами. Следующее: американцы и сами могут ударить по Советскому Союзу — чего им ждать, когда болван Бронкский пригрозил применить ядерное оружие против Америки, если украинцы используют хоть одну ракету американского производства?

Но если военные пойдут на попятный, позволят Украине выйти из Союза, начнется цепная реакция; другие народы поспешат объявить независимыми свои республики, и Советский Союз развалится в считанные месяцы, а то и недели.

Что бы ни случилось, отвечать придется тем, кто стоит у власти. Помирать по примеру Карсона генералы не намеревались, им удобнее сбыть то, что они натворили, Константину Горченко, а самим умыть руки. Если он не справится, никто не будет виноватить Красную Армию. А если он чудом выкрутится и спасет страну, они навесят себе медали за преданность социалистической демократии. На деле-то Красную Армию возглавляют чиновники. Даже генералы помнят первый закон бюрократии: "Прикрывай свой зад!"

Натан Вольфовиц не был советским чинодралом и не слыхивал о "первом законе". Он не желал пускать события на самотек. Решимость, с которой он поддержал социалистическую законность — и тем похоронил надежды военных на власть, — превратила его в неофициального Героя Советского Союза. Однако Соня могла только гадать, как к нему относится его собственная бюрократия и народ.

— Удивительный человек этот Вольфовиц! — говорила она, когда они сидели у экрана, ожидая выступления Горченко перед Верховным Советом — первого после того, как он вернулся к власти. — Я не слышала, чтобы политик так говорил о преступлениях собственной страны.

— А парень по фамилии Горбачев? — напомнил Бобби.

— А, ну да, я забыла — он зовет себя "американским Горбачевым", — сказала Соня. — Но даже Горбачев не шел так далеко впереди общественного мнения. А не сожрут ли его шовинисты и большинство, голосовавшее за Карсона? Шутка ли, разоблачать преступления Штатов в Латинской Америке — да еще в такое время!

— Нату Вольфовицу плевать на мнение подонков, — ответил Бобби. — Он как-то сказал мне: "Ярость болванов есть орден чести".

...Константин Горченко поднялся на трибуну под восторженные аплодисменты двух третей делегатов. "Медведи" в знак презрения сунули руки под зад, националисты каменно смотрели в пространство.

Маршал Бронкский встретил Горченко у трибуны, сказал несколько слов, пожал руку и удалился, — похожий не столько на диктатора, сложившего с себя власть, сколько на мальчишку, который набезобразничал и чудом не отведал березовой каши. У самого Горченко вид был решительный, но лицо у него казалось пепельно-серым, как бы бескровным. Соню пронзило холодом: лицо куклы, которой велено повторять чужие слова...

"Граждане Советского Союза, делегаты Верховного Совета, — начал президент. — Благодарю вас за высокое доверие, хочу заверить вас, что буду непоколебим в исполнении нашей задачи: раз и навсегда защитить территориальную целостность Союза Советских Социалистических Республик и единство нашей великой семьи народов от внутренних экстремистов и внешнего вмешательства".

— Что такое? — ахнула Франя. Националисты улюлюкали и кричали. "Медведи" сорвались с мест и стоя аплодировали, а еврорусское большинство только переглядывалось — словно в столбняке, парализованное недоумением и ужасом.

— Соня, что происходит? — спросил Джерри. — Что-то не так? Вы остолбенели, словно призрак Иосифа Сталина увидели!

— Пожалуй, — сдавленно ответила Соня. — Судя по всему, Красная Армия выговорила тяжкую цену за верность социалистической законности.

А речь Горченко продолжалась в том же воинственном духе: он поливал грязью Кронько и его "предательскую клику", помянул недобром мертвого Карсона, изобличил подрывную деятельность ЦРУ — становилось все яснее, что произошло.

Красная Армия вручила гражданскую власть законно избранному президенту — но в обмен на свободу в военных делах. Его обязали взять на себя ответственность за действия вояк, оправдать перед народом их безумства и зачитать эту жуткую речь, наверняка согласованную с ними до последнего слова.

Когда Горченко разогрелся и вогнал себя в истерику, он сделал паузу, глотнул воды и вперился в пространство, словно гальванизированный труп. Предстояло выговорить самые омерзительные слова, вложенные ему в уста генералами.

"В качестве президента Советского Союза я требую, чтобы Соединенные Штаты незамедлительно убрали свои ракеты с территории Украины. Поскольку мы не признаем существования так называемой независимой Украины, мы рассматриваем получение оружия как действия наймитов ЦРУ на советской территории, то есть как акт войны против СССР".

— Нет, нет!.. — ахнула Франя. — Что он делает?!

— То, что ему велено; боюсь, что так, — мрачно сказала Соня.

"В случае, если Соединенные Штаты не уберут свои ракеты в течение сорока восьми часов, мы... мы... — слова будто застревали в его глотке, — мы... будем принуждены реагировать соответствующим образом".

В зале воцарилась скверная тишина. Даже самые волосатые "медведи" не готовы были аплодировать таким словам.

"При этом мы будем действовать ответственно, — уже уверенней продолжал Горченко, словно в этой части текста военные пошли на компромисс. — Мы не намерены первыми применить ядерное оружение. Красная Армия поставит на место клику Кронько, действуя обычным оружием. Но если хоть одна ядерная боеголовка разорвется на советской территории СССР, наш ответ будет мгновенным и затронет всех, кого надлежит".

— Господи Иисусе! — выдохнул Боби. — Это все тот же поганый ультиматум!

— Та же самая поганая ситуация, — сказала Соня. — Умные на чудо надеются, дураки его ждут.

Константин Горченко еще раз хлебнул воды, сменил выражение лица — как бы снова стал самим собой.

"Но не будем говорить только о сгущающейся тьме, — произнес он. — Поговорим о зажигающихся свечах".

— Опять он об этом!

Соня подалась вперед, к экрану. Не было сомнения: это новое загадочное послание президенту Вольфовицу, зашифрованное на языке, который понимают только они, на котором они общаются поверх голов чиновников и генералов.

"Я призываю вас, президент Вольфовиц, зажечь первую свечу: немедленно объявить о выводе украинских ракет из-под защиты "Космокрепости Америка", — сказал Горченко. — Покажите украинским изменникам, что они остались в одиночестве. В ответ я зажгу вторую свечу — и очень скоро мы разгоним тьму!"

После этого загадочного заявления он неожиданно сошел с трибуны.

— Вторую свечу?

— Какую вторую свечу?

— Я не знаю, — сказала Соня. — Но почему-то уверена, что президент Вольфовиц знает.

Кронько заявил: в случае нападения Красной Армии мы нанесем удар по военным объектам Рейтер Бронкский предупреждает: ракетный удар украинцев будет расценен как американская ядерная атака ТАСС Комитет начальников штабов настоятельно требует внезапного ядерного удара "Нью-Йорк таймс" Удар после предупреждения — говорит советский министр обороны "Нью-Йорк дейли ньюс" Папа римский начинает пост во имя мира "Оссерваторе романо" Городскому населению Советского Союза приказано спуститься в убежища Франс Пресс Хладнокровный Нот отказывается объявить чрезвычайное положение и намерен обратиться с речью к мировому сообществу "Нью-Йорк пост"

— Что он сделает теперь? — спросил отец.

— Что-нибудь немыслимое, — ответил Бобби словами, которые услышал от Сары, когда они в последний раз говорили по телефону.

— В каком роде? — спросила Франя.

— Не могу себе представить.

— Но ты играл в покер с этим человеком, — сказала свое слово мать. — Как бы он поступил, если бы это была партия в покер? Почти одно и то же, а?

Бобби пожал плечами.

— Кабы я знал, он бы меня не обставлял.

Он видел, что воспоминания о чудесном мастерстве Вольфовица за карточным столом ободряют семейство, но сам он слабо верил, что Нату удастся сорвать банк — при таких-то картах на руках! Особенно теперь, когда Кронько куражился как человек, у которого в руке все тузы. За два часа до назначенной заранее речи Вольфовица Кронько изложил то, что он назвал своей "последней позицией", — похоже, не замечая мрачной игры слов.

Красной Армии предоставляется двадцать четыре часа, чтобы отойти на пятьдесят километров от границы с Украиной. В противном случае по воинским формированиям будут выпущены три ракеты, по пяти ядерных боеголовок на каждой. Еще три ракеты — по флоту у берегов Украины. Если Советский Союз нападет на украинские города, удар будет нанесен по российским городам. Если американцы не пустят в дело "Космокрепость Америку" для уничтожения советских ракет, кровь украинцев будет и на их руках.

"Тем самым мы даем понять всем, что готовы умереть за свободу нации, — недрогнувшим голосом заявил он. — Кто готов умереть, чтобы отнять у нас эту свободу?"

...И вот — ответное выступление президента США; ответ обоим советским президентам.

Бобби видел, как Нат разыгрывает такие партии. У партнера четыре карты, и он повышает ставку, будто у него на руках еще одна нужной масти. А Вольфовиц спокойно торгуется до шестой карты, словно она у него и он знает, что поднимающий ставку блефует. Но на сей раз, какие бы карты у Вольфовица ни были, он не мог пасовать. Если он не выиграет эту партию, следующей не будет...

"Дамы и господа, президент Соединенных Штатов будет говорить с вами из Овального кабинета в Белом доме".

На Вольфовице был ярко-зеленый блайзер, белоснежная сорочка и черный узкий галстук. Он выглядел как пароходный шулер, который только что сорвал банк. Его глаза горели торжеством — в этом не было сомнений.

— Люди, можете расслабиться, — сказал Бобби, ухмыляясь до ушей. — Можно кричать "ура".

— С чего ты взял? — недоверчиво спросила мать.

— Ясно каждому, кто хоть раз имел несчастье видеть его за покерным столом, — пояснил Бобби. — Раз у него такое выражение на роже, то выигрыш у него в кармане, ему уже плевать на реакцию партнеров. Все карты у него на руках.

"Красная Армия потребовала, чтобы я вывез наши ракеты с Украины, — начал президент со знакомым уже презрением к официозному стилю. — Поверьте, я бы с удовольствием, да вот не могу, а потому и не буду. — Он пожал плечами. — Я не намерен защищать бредовую политику своего предшественника. Мы голосовали за людей с птичьими мозгами, мы выписали колоссальнейший в истории финансов деревянный чек, всучили его нашим прежним друзьям и стали из них жилы тянуть, как самые распоследние международные паразиты. Денежки, которые мы в результате загребли, ухлопаны на хромированного белого слона под названием "Космокрепость Америка", и мы аккуратно угодили в экономическую черную дыру, из которой вроде бы начали вылезать. Мы стали спасать нашу бедную экономику, всаживая бездну средств в военную промышленность, и — по крайней мере на бумаге — у нас концы с концами сходились. Мы прятались за ядерным щитом, а раздутая военная машина находила себе работу, ставя и свергая марионеточные правительства в Латинской Америке..."

— Это уму непостижимо, что он говорит! — воскликнул отец.

— А что? — мрачно спросил Бобби. — Разве это не правда?

— Но... Он же президент! Соединенных Штатов!

— Да, он, — прошептал Бобби. — Именно он...

Вольфовиц еще раз пожал плечами.

"Что я могу вам сказать? На протяжении жизни двух поколений нами правили недоумки и беспринципные жулики, а мы за них голосовали: за бывшего артиста-комика, за разных шимпанзе, вплоть до оплаканного нами господина Карсона, который устроил последнюю заваруху".

У Бобби голова кругом шла. Нат Вольфовиц говорил то же самое, что он тысячу раз повторял в Беркли, в Малой Москве — там это было обычной темой застольных разговоров. Но теперь он был не гуру из Малой Москвы, и не кандидат в конгресс, ведущий сумасшедшую избирательную кампанию, и даже не лихой кандидат в президенты.

Говорил президент Соединенных Штатов.

И тем не менее он говорил как тот Вольфовиц, что был с Бобби в туалетной комнате Белого дома.

Вот — вдруг дошло до Бобби, вот он, источник магии Вольфовица. Плевал он на свой президентский образ. Он играет без грима. Он хочет, чтобы все поняли: в Овальном кабинете сидит парень, с которым можно перекинуться фразой-другой возле писсуара. Это был лучший из мыслимых президентских образов.

Лицо президента Вольфовица посуровело. Он продолжал:

"Мне приходится доигрывать партию, которую начали они, как и господин Горбачев принужден был играть против дурных традиций, накопленных за семьдесят лет. Так и президенту Горченко пришлось взять в руки чужие крапленые карты. Друзья, в этом мире неоткуда взяться справедливости, если мы сами не будем поступать справедливо. А потому надо поставить крест на прошлом, сесть за честную игру и попробовать зажечь хоть несколько свечей во мраке".

— И у тебя сейчас верная карта, Нат? — пробормотал Бобби, не отрывая глаз от экрана. Он не знал, как легли карты, но ясно видел, что Нат выигрывает. Уж очень уверенно он положил руки ладонями вниз на стол и подался в сторону камеры.

"Президент Горченко попросил меня первым зажечь свечу, — сказал он. — Он предложил изъять Украину из-под ядерного зонтика "Космокрепости Америка". Я могу это сделать. Но это не воспрепятствует украинцам использовать ракеты "хлопушка" против Советского Союза и Красной Армии, а тогда дьявол атомной войны вырвется на свободу."

Вольфовиц помолчал, почесал затылок, насупил брови, словно изучал карты — изображая при этом нерешительность.

"А потому, без дальних слов, предлагаю поднять ставки всерьез, чтобы отделить мужчин от мальчиков, а мальчиков — от их игрушек..."

— Сейчас выдаст — ох выдаст! — бормотал Бобби. "Почему, собственно говоря, "Космокрепость Америка" должна защищать одних в ущерб другим? — продолжал президент. — Заявляю официально, что отныне ее защита простирается над всем миром, включая всю территорию Советского Союза и Украины. С настоящего момента любая ракета, выпущенная против кого-то, будет уничтожена. Если кто сомневается в наших возможностях — извольте, рискните. Зарядов у нас хватит, чтобы превратить Марс в ровную площадку, а случая их испытать у нас не было, и за пультами сидит уйма пай-мальчиков, у которых лет двадцать руки чешутся понажимать кнопки — так, чтобы пострелять в цель. Ах да, господин Кронько, вот что еще: это мы программировали системы управления ваших ракет..."

— Господи, это блестяще! — завопил Бобби.

— Блестяще? — сказала мать. — Это гарантия, что Красная Армия займет Украину!

"Как русские и украинцы будут улаживать свои отношения в безъядерной манере, не мое дело, — продолжал Вольфовиц. — Я не намерен встревать в чужое дело о разводе. Но, будучи отныне сторонним наблюдателем, я хочу как друг семьи предложить некий совет — задаром".

Он по-петушиному склонил голову набок и горестно потряс ею.

"Ну, чего ради пускать друг другу кровь? — сказал он. — Кто выиграет? Если украинцы обретут независимость в результате блестящей победы, им придется соседствовать с озлобленной страной, у которой в три раза больше земли, а у власти стоят осатанелые от ярости "медведи". Если же русским удастся оккупировать Украину, они повесят себе камень на шею — мы это сотворили сами в Латинской Америке.

Вольфовиц откинулся в кресле и взглянул куда-то вверх.

— Уж сколько лет мы силой оружия принуждаем Латинскую Америку любить нас, а чего получили? Мы разлетелись — давай тащи их сырье, у них рабочая сила по дешевке, рынок в кулаке, экономика в кулаке — ан нет, расходы на оккупацию пожирают прибыли, движение сопротивления разрушает тамошнюю экономическую инфраструктуру. Кончается тем, что мы вынуждены их субсидировать, это наша судьба — не уходить же оттуда с позором! Знакомая картина? Вот почему Горбачев много лет назад ослабил путы, стягивающие его славянскую империю. Впрочем, теперь такой проблемы нет. — Натан Вольфовиц обаятельно улыбнулся. — Я только что ее убрал. Впрочем, всем нам придется поступиться суверенитетом, чтобы спасти свои задницы. Идиотские претензии на исключительность едва нас не погубили. Я прошу русский и украинский народы разойтись мирно. Я просил бы советское правительство дать украинцам национальный суверенитет в таком объеме, чтобы они могли вступить в Объединенную Европу, а Украинскую Республику прошу поступиться частью экономического суверенитета, чтобы устоять в конкурентной борьбе на международных рынках. Детали я оставляю вам, решайте сами. Только сделайте, а? Я буду просто счастлив".

— Что такое он говорит! — вскинулась мать. — Он просит о невозможном!

"А вам очень выгодно меня осчастливить, — продолжал Вольфовиц. — Соединенные Штаты тоже отдадут кусочек своего суверенитета, ради примера всему миру. После того — подчеркиваю, только после того, как по просьбе советского правительства Украина будет принята в Объединенную Европу, Соединенные Штаты сами обратятся с просьбой о приеме".

— Он всегда мечтал об этом! — воскликнул Бобби. — И мы все мечтали об этом!

— Пустые фантазии, Роберт. Америке вовек не выплатить свои долги Европе!

"И нас захотят принять, и еще как! — разливался тем временем Вольфовиц. — Потому что Соединенные Штаты согласятся передать Европарламенту контроль над "Космокрепостью Америка". Если мы объявили, что все страны отныне лишаются права использовать ядерное оружие, то логично, чтобы мы не были исключением, а потому щит должен быть передан под контроль мирового сообщества".

— Ему никто этого не позволит! — запинаясь, сказал Джерри. — Он... он погорит!

— Нет — насколько я знаю Ната Вольфовица, — возразил Бобби.

Вольфовиц откинулся в кресле и сложил руки на груди.

"Разумеется, некоторые завопят, что мы платим за вход величайшим деревянным чеком в истории мира и финансов. — Он пожал плечами. — Ну, что я могу сказать: денег у нас нет. А если бы мы что и наскребли, мы не вправе нищать дальше. Трудно оценить, сколько нам нужно для поправки дел. Так же трудно подсчитать, в какую сумму нам обошлась "Космокрепость". Но держу пари, цифры будут похожие. — Вольфовиц ухмыльнулся, и в его глазах забегали чертики. — Словом, не будем сквалыгами. Не будем торговаться. Давайте договоримся: мы даем вам "Космокрепость Америку", вы списываете наш долг. И мы квиты. По-моему, это не та сделка, от которой легко отказаться, а?"

Было видно, что он едва сдерживает смех.

"Сами понимаете — после того, как мы вылетели в трубу из-за постройки этой проклятой штуковины, нельзя требовать, чтобы мы отдали ее за здорово живешь!"

Бобби так и покатился со смеху. Чем дольше он смеялся, тем больше его разбирало. У него заболели бока, а он все хохотал — словно хотел отсмеяться за все человечество.

"Вы слушали обращение президента Соединенных Штатов..."

— ....говорившего с вами из мужской комнаты Белого дома, Вашингтон, округ Колумбия, — закончил Бобби и снова разразился смехом.

Встреча в верхах: общее соглашение при расхождении в деталях

Пока еще не согласовано название для новой международной ассоциации. "Союз Земных Народов", "Союз Земных Наций", "Атлантическая Конфедерация", "Северная Конфедерация", "Соединенные Штаты Земли" — эти названия не получили всеобщего одобрения. Представляется, что формирующийся новый порядок еще зыбок, новые связи только устанавливаются, прошлое слишком живо, а будущее полно непредсказуемых поворотов — словом, еще рано подыскивать окончательное название.

Роберт Рид, "Стар-Нет"

Теперь можно было улыбнуться, вспомнив, что драка между агентствами печати была круче, чем споры в верхах во время страсбургской встречи. ТАСС требовал, чтобы самолет вылетал из Москвы, поскольку он принадлежит Аэрофлоту. Но мать и врачи стояли насмерть: дополнительный перелет из Парижа в Москву — дополнительная опасность для здоровья Джерри. Решили взлетать все-таки из аэропорта деГолль. Тогда ТАСС потребовал исключительного права освещать полет на орбиту. "Стар-Нет" встал на дыбы: позвольте, мы сделали для этого полета не меньше, чем вы! ТАСС уступил, но в обмен запросил исключительные права на полет "Гранд Тур Наветт". Соответственно, взбесились Франс Пресс и Рейтер; "Вы что, позабыли, что это европейский корабль?!"

Сговорились на том, что за кругленькую сумму "Стар-Нет" получает право освещать полет на орбиту для Америки, а ТАСС — для остального мира. С борта ГТН информацию будут давать по одному корреспонденту от мировых агентств плюс общий телеоператор — их репортажи будут продаваться на открытом рынке.

Как только контракты были подписаны, "Большая Красная машина" ринулась в бой, проходя сквозь препоны, как нож сквозь масло. Дочь Джерри Рида — пилот Аэрофлота, летающий на "Конкордски"? Превосходно! Пусть она и доставит отца на орбиту! Почему бы ей не лететь с ним вокруг Луны?!

В последний момент они решили, что отца надо усадить рядом с ней, в кресло второго пилота. Аэрофлотовцы протестовали — грубое нарушение инструкций по безопасности. ТАСС мигом созвонился с Москвой, и вот Франя включает турбины, отец сидит рядом с ней, установка жизнеобеспечения прилажена за креслом второго пилота, над приборной панелью — автоматическая телекамера, нацеленная на Джерри.

— Я попробую подняться так, чтобы тебе было полегче, отец, — сказала Франя.

— А ты не волнуйся, — сказал он, улыбаясь от уха до уха, как маленький мальчик. — Я здесь не для того, чтобы умирать.

— Конечно же, папа, — сказала Франя тревожно, разогнала двигатели, отпустила тормоза, и самолет с ревом ринулся по взлетной полосе.

"Таймс ов Индиа"

— В добрый час, Джерри, — пробормотала она и заплакала.

Бобби обнял ее за плечи.

— Не горюй, мамочка, наш космический фанатик будет там как рыба в воде.

— Он убивает себя, Роберт, — сказала Соня. — Тебе ли это не знать!

Бобби молчал долго — космоплан стал уже серебряной блесткой в небе, а он все молчал.

— Роберт?

— Надо смириться с этим, мама.

Она старалась смириться. Она всем сердцем старалась ощутить чувства Джерри, понять, что там, наверху, был его настоящий дом. И ей это почти удалось, она почти обрадовалась, увидев, как в небе полыхнул огонек — включился главный двигатель и понес Джерри туда, куда она за ним последовать не может. Она старалась быть счастливой — вместе с ним, — даже в час этого грустного и сиротливого прощанья.

Возможно, куски пирога не будут делиться по-честному, но пирог будет становиться больше и больше год от года. Со временем этот вздымающийся прилив поднимет все лодки, даже малые.

"Файнэншенел таймс"

— Папа, ты в порядке? — как сквозь слой воды дошел до него голос Франи.

— Угу, все в порядке, — пробормотал он.

На деле все было плохо. Он погружался в черноту и выходил на свет, он старался держать голову над морем черноты, но волна накрывала его все чаще, и он был уже не здесь, он скользил вниз, вниз, в темноту — туда, где будет так легко плыть, легко и навсегда...

...как облаку на токе теплого воздуха — вверх, как прыгает вверх дельфин, прыгает в голубизну, полную солнечного света...

Ускорение исчезло. В кабину вливался сверкающе белый солнечный свет. И он очнулся, он все ощущал, он был жив. Сердце еще металось в груди, но дыхание обрело ритм, перед глазами больше не плыло — и тело его было легким, как воздух.

— Папа! Папа! Ты терял сознание, теперь ты в порядке?

Джерри ослабил пристяжной ремень, оттолкнулся ногами, оторвался от сиденья и завис в трех дюймах над ним, — так, как он всегда это представлял. Он смеялся от удовольствия.

— Я чувствую себя замечательно! — объявил он. — В жизни не было так хорошо!

Голова кружилась от слабости, сердце прыгало, голова раскалывалась от боли, но он сказал чистейшую правду.

— Самое лучшее впереди, отец, — сказала Франя с облегчением. — Лучшее... впереди... — Она включила корректировочные двигатели, и космоплан мягко выкатился из солнечного сияния.

Боже, вот она! Громадная и величавая, блещущая, как драгоценный камень на черном вельвете Вселенной. Тысячи раз Джерри видел это зрелище — в фильмах, по видео. Он мечтал о нем, он представлял его себе всю свою жизнь. И все же оно его ошеломило. Моря сияли несказанной голубизной, они казались безднами, уходящими вниз, до земного ядра. Континенты лежали как исполинские мохнатые звери. Облачные массы отбрасывали тени на Землю, было видно, как они двигаются. Вся Земля выглядела шевелящейся, неутомимой, величественно живой.

Джерри плыл в невесомости, как дельфин, застывший в высшей точке своего прыжка. Он смотрел вниз, туда, откуда он вырвался, — так первая двоякодышащая рыба, выползшая на берег, могла оглянуться и замереть в изумлении перед зеркальной гладью океана.

Орбита "Конкордски" пересекла терминатор*, но казалось, что сама Земля горделиво повернулась, чтобы показать огни городов, разбросанных по громадным континентам. Они собирались в туманности, в звездные скопления на побережьях. Будто бы сама Галактика отражалась в Земле, обещая золотой век космонавтики, когда людские города будут сверкать между звезд.

*Терминатор — граница между освещенной и темной частями планеты

Он не доживет. Ему не суждено бродить по улицам неведомых городов на планетах, вращающихся вокруг далеких солнц. М-да! Что поделаешь — но он прожил достаточно долго, чтобы дожить до этого момента, чтобы сидеть здесь рядом с любимой дочерью и видеть всю планету разом.

"Конкордски" шел дальше по баллистической траектории, и солнце поднялось снова, слепящее и чарующее, — восход солнца на орбите стремителен и неожидан, как вспышка галогенной лампы в темной комнате.

— Вот он, папа, вот он! — крикнула Франя, указывая на едва заметную точку в пространстве.

Да, это был он, вот уже различимы его контуры — серебристый овал топливного бака, длинная игла несущей балки, разлапистый каркас и под ним — пассажирский модуль. "Гранд Тур Наветт" сверкал на фоне темноты, под светом восходящего солнца.

Пыхнули маневровые двигатели — Франя совместила орбиты, и вот Джерри, паря в невесомости, изумленно смотрел на то, что он сам сотворил.

Солнце гуляло по серебряной поверхности топливного бака. В его тени были видны огни в окнах пассажирского модуля — живые огни, как в иллюминаторах океанского лайнера, если глядеть на них ночью из ялика. Это был настоящий космический корабль, первый из своего племени. Не "модуль", не "кабина" или "капсула", а корабль космоса — прямо с обложки научно-фантастического журнала. Флэш Гордон был бы в нем как дома. Бак Роджерс не был бы разочарован. Капитан Кирк с гордостью взялся бы им командовать*.

* Флэш Гордон и Бак Роджерс — персонажи известнейших "космических" комиксов. Капитан Кирк — герой телесериала "Стар трек".

Он, Джерри Рид, все это сделал. Он построил настоящий космический корабль, и он пойдет на нем — он еще жив, он успел!

Франя подтянула "Конкордски" ближе к "Гранд Тур Наветт", и герметичный рукав выдвинулся из пассажирского модуля, протянулся к шлюзу космоплана — так же буднично, как "гармошка" тянется к заурядному лайнеру от наземного терминала... И Джерри подумал о Робе Посте. Слова Роба гремели в его сердце: "Тебе суждено дожить до золотого века космических путешествий, малыш, это для тебя, ты можешь быть одним из тех, кто это реализует".

Роб оказался прав. Джерри это сделал.

Франя была поглощена заключительными маневрами и не заметила, что по его лицу текут слезы. Но камера, стоящая на приборной панели, видела все, и мир плакал вместе с Джерри.

Может быть, лучшая формулировка была дана словацким делегатом Густавом Свободой: "Вопрос в том, сохранятся ли такие правительства на уровне государств, с которыми будет из-за чего сражаться. Если нет, мы думаем сидеть спокойно и ждать, покуда эта власть, пригодная лишь для церемониальных функций, не исчезнет сама по себе".

"Ди Вельт"

— По... по-моему, я не справлюсь сам, — признался он жалобно. Его подхватили и осторожно понесли по коридору в "Гранд Тур Наветт" — так, как "космические обезьяны" всегда носили хрупкие грузы.

Каюта пассажирского модуля показалась бы новичку тесным чуланом, но Фране, бывалой обезьяне из космограда "Сагдеев", она показалась роскошной. Здесь разместились бы четыре обезьяны, а был только один гамак — с надувной подушкой, чтобы читать лежа. Здесь был стол и при нем раздвижной стул. Одежный шкаф с ящиками. Туалет закрывается по-настоящему. И здесь был маленький круглый иллюминатор, и сквозь него были видны звезды.

Отца поселили в соседней каюте. Он хотел немедленно осмотреть корабль, и журналисты требовали этого, но Франя заставила его отдохнуть — и как только его уложили в гамак, он потерял сознание.

Первое, что он увидел, было озабоченное лицо дочери. Над его гамаком парил молодой человек; он глядел на Джерри профессионально-сосредоточенно и временами косился на какой-то прибор, который он держал в руке. Рубашка Джерри была расстегнута, грудь облеплена электродами, присоединенными к крохотному передатчику.

— Проверка, папа, — деланно-беспечно сказала Франя. — Доктор Гонсалес делает рутинные тесты.

— Как мои дела, доктор? — спросил Джерри. — Как долго я был в ауте?

Франя и доктор обменялись быстрыми взглядами.

— Доктор, правду! — потребовал Джерри.

Франя вздохнула:

— Скажите ему...

— Ну, господин Рид, во время ускорения вы испытали некоторый дефицит кислорода в крови, были некоторые нарушения сердечной деятельности... Вы могли заметить небольшие сбои аппарата... — неторопливо пояснил Гонсалес и зачастил успокоительно: — Ничего страшного, вы проспали почти десять часов, невесомость как будто улучшила ваше состояние, по крайней мере стабилизировала...

— Доктор Гонсалес, ему можно пройтись?

— Полагаю, можно, — сказал Гонсалес после некоторого размышления и устроил на лице профессионально-бодрую улыбку. — Для этого вы, господин Рид, и рисковали жизнью, не правда ли?

— Сейчас уходим с орбиты, отец, — сказала Франя. — Тебя ждут в рубке — торжественный момент... Ты сумеешь?

— Умру, но встану, — провозгласил Джерри и заставил себя рассмеяться. Грудь отозвалась болью на резкое движение.

Доктор снял электроды, Джерри с трудом застегнул рубашку — пальцы слушались плохо. Ему помогли выбраться из гамака, доктор оставил свой осциллоскоп на подушке и поднял аппарат жизнеобеспечения. Франя взяла отца за руку и, легко перехватывая кольца, поплыла вперед, таща его за собой, словно большой надувной шар, — из каюты и по главному коридору к рубке.

Стандартная рубка вмещала четверых: первого пилота, второго пилота, бортинженера и капитана. Но, как Джерри и предусматривал в своем проекте, имелись еще места для троих гостей — позади, вдали от панелей управления и контроля.

Одно место уже было занято оператором; он висел в своем гамаке и неустанно водил камерой за Джерри, покуда тот знакомился с капитаном-французом, пилотом-немцем, русским вторым пилотом и бортинженером-англичанином. Но Джерри едва слышал то, что ему говорили, и то, что он говорил в ответ. Он весь обратился в зрение: перед ним было полукружье земной поверхности; он смотрел на него через прозрачный обтекатель на носу корабля.

Когда-то вокруг этого куполообразного обтекателя кипели жаркие споры. Он ослаблял всю конструкцию, он увеличивал затраты. Совершенное излишество, так как настенные телевизионные экраны давали лучшую избирательность обзора. Но в конце концов романтики победили, и теперь из рубки была видна настоящая, реальная Земля — массивная, ощутимая, живая. Эффект присутствия был ошеломляющий, никакой экран не мог его создать.

Сцена знакомства была отснята, Джерри усадили рядом с оператором, Франя скользнула в третий гамак и взяла отца за руку: кадр, ради которого оператору пришлось сложиться пополам — чтобы снять его крупным планом.

Команда разошлась по местам, и начался отсчет времени.

— Шестьдесят секунд...

— Все системы включены.

— Тридцать секунд...

— Двигатели на поджиге.

— Десять секунд...

— Все работает.

— Ноль...

— Мы на огне, — сказал второй пилот, но это было и так понятно — Джерри почувствовал, как слабая, но явственно ощутимая сила мягко прижала его к подушкам. Поначалу мягко — двигатель преодолевал инерцию тяжелого корабля, — но росло ускорение, и росли нагрузки. Легкие Джерри стали сжиматься. Когда полукружье Земли поплыло назад, сердце Джерри колотилось вовсю.

Он знал, что ускорение не превышает одной второй "же", но после долгих часов невесомости его тело, казалось, весило вдвое больше, а не вдвое меньше, чем на Земле. Его как будто внезапно ввергли в чужую и враждебную среду — будто после купания в теплом бассейне выставили на ледяной ветер.

Казалось, он пытается дышать вязкой жидкостью. Колотье спускалось от груди к ладоням. Голову словно набило толченым стеклом. Вспышки в глазах...

Господи, не дай потерять сознание!

Корабль выполнил разворот, Земля ушла из поля зрения, вспышки стали незаметны — их затмили тысячи немерцающих звезд, ослепительно ярких на фоне совершенной темноты.

Не хочу, не хочу!

Он из последних сил сжал руку Фраки и ощутил ответное крепкое пожатие. Его поле зрения как бы сузилось, он видел только величественное поле звезд, медленно плывущее слева направо. Его тело вжималось в подушки, невидимая рука давила на грудь, пытаясь увести его прочь, вниз, вниз, в черные глубины...

И вдруг сверкающий серебряный шар разогнал темноту и царственно проплыл перед прозрачным обтекателем. "Гранд Тур Наветт" завибрировал от мгновенных включений маневровых двигателей и нацелил нос на слепящий шар — Джерри тянуло туда, к сверкающему кругу — вверх, вверх, вверх, из черных глубин, туда, к желтому шару, на котором уже проступали сероватые пятна, туда, сквозь длинный, узкий, темный туннель, к Луне обетованной!

Он улыбнулся, вздохнул и понесся вверх, вверх, вверх...

После этого приступа доктор Гонсалес настоял, чтобы Джерри как можно больше времени проводил в каюте и принимал снотворное.

— Боюсь, что прогноз не очень хорош, — сказал он Фране. — С медицинской точки зрения, это путешествие — глупость. Он сейчас хуже, чем в начале пути. В невесомости он получшал, но даже при малом ускорении...

— Прогноз все время был скверный, доктор, — мрачно отозвалась Франя. — Мы это знаем, и он знает. Вопрос в одном: дотянет ли он? Дотянет до Луны?

Гонсалес пожал плечами.

— Тут медицина уже бессильна. Сердце повреждено, дыхание затрудненное; надо полагать, не обошлось без мелких кровоизлияний в мозг. Инсульт или инфаркт может случиться в любую минуту, но может и через несколько недель. — Он посмотрел на Франю, помолчал и заговорил несколько иным тоном: — Как врач, я могу сказать лишь одно: его тело стремительно разрушается. Но как человек... Понимаете, как человек я скажу, что его дух исключительно крепок. Он заслужил награду. После того, что с ним случилось... Знаете, это многого стоит... Что мы можем сделать? Создать ему наилучшие условия и молиться, чтобы Господь явил справедливость.

— Я бы хотела молиться, доктор Гонсалес, но боюсь, у меня большие трудности с верой. Боюсь, я как-то не готова молиться о космической справедливости.

Гонсалес улыбнулся странной полуулыбкой.

— Я помолюсь, сеньорита Рид. Если вы позволите, я помолюсь.

Итак, отец почти все время спал, Гонсалес молился, а Франя коротала в одиночестве часы путешествия — полным счетом сорок четыре. Она ела в столовой, спала в гамаке, отбивалась от навязчивых журналистов, которые не оставляли ее в покое, когда отсутствовало главное действующее лицо. Большую часть времени Франя проводила в носовом обзорном салоне, наблюдая неуклонное приближение Луны.

Она сначала была холодным белым диском, отражающим солнечный свет, — ничего общего с многокрасочной Землей, на которую Франя столько часов глядела с тоской и вожделением, когда жила в космограде "Сагдеев". А эта — эта словно рисованный театральный задник, плоский и далекий; в самом деле, какая дурацкая затея — отдать жизнь ради этой штуки... Холодный кусок бесцветного камня, без признака жизни; человеческий лик, который виден с Земли, — оптическая иллюзия, рожденная случайным расположением кратеров и морей...

Но движение ГТН стало заметным, Луна приближалась, росла, и в восприятии Фраки стала обретать объем, стала настоящей планетой, рельефной и расчерченной тенями, с горами и долинами. Мертворожденный, пустой, чуждый — но реальный мир. И Франя поняла, что сбывается то, о чем она мечтала ребенком. Вот теперь ее толкнуло: она летит к Луне!

Странно, но прежде она об этом не думала. На Луну летел отец — не она. Как-то забылось, о чем она мечтала, когда девочкой слушала рассказы отца, и когда зубрила в лицее, чтобы попасть в Гагаринский университет, и в самом университете, где она вкалывала день и ночь, чтобы приблизить сегодняшний день. И на борту "Сагдеева", и в летной школе. Только в последние годы, летая из города в город, она открыла для себя чудеса Земли. Мечта о космосе потеряла остроту и прелесть, отодвинулась в смутное будущее, стала воспоминанием о снах, которые снились не ей — кому-то другому.

И лишь отцовская беда вернула ее к страсти, унаследованной от него же и совсем было утраченной. В этом была своя справедливость: теперь она заслужила его последний подарок.

И Богом можно поклясться, сам отец воистину достоин награды.

Франя не верила ни в Бога, ни тем более во вселенскую справедливость. Но сейчас, вглядываясь в безжизненную белую поверхность Луны, она, казалось, различала пятнышко — наполовину заглубленный в пыль и камень Луноград, средоточие жизни в мертвом прежде мире. Ее воображению представились города, которые в отдаленном будущем украсят эту пустыню; в них будет жизнь, сложная и разнообразная, как на Земле. И это тоже будет воплощением мечты человечества — пятнышка жизни среди ледяной и равнодушной пустоты.

Она вдруг вспомнила слова, сказанные Вольфовицем в разгар международного кризиса, грозившего — в пароксизме человеческой глупости — уничтожить этот островок жизни: "В мире неоткуда взяться справедливости, если мы не будем поступать справедливо".

Нет, у нее язык бы не повернулся молиться Богу или взывать ко вселенской справедливости, но сейчас она завидовала тем, кто способен на это — и это делает.

Пессимисты глядят на звезды боязливо, им чудится, что шовинизм — явление вселенское, вечное, присущее всем галактическим цивилизациям. Но мы, оптимисты, смотрим на звезды с надеждой. Мы думаем, что нас оставили в одиночестве по веским причинам. Быть может, они ждали, когда мы повзрослеем, бросим задиристость и хулиганские привычки подростков, скроим собственные паруса и двинемся вперед, на встречу с ними — не как пираты, какими мы были всегда, а как зрелая и достойная цивилизация.

"Сайенс"

Каждый раз тьма становилась гуще, каждый раз последней мыслью было то, что его тащит вниз, в глубины тьмы, — но он опять всплывал на поверхность — к боли, к давящей тяжести, к...

...Он удивленно мигал глазами — он видел яснее, чем прежде. И голова работала лучше: он мог думать связно. Грудь, руки и ноги немного болели, но дышать было легко. И не было убийственной силы тяжести.

Голова еще горела, он был слаб, как муха, но черная бездна исчезла из его памяти; сознание было ясным и отчетливым. Он чувствовал себя как рыба, которую вернули в родную стихию после того, как она едва не погибла на воздухе.

Этой стихией для него была невесомость.

Невесомость! Он понял, что произошло. Главный двигатель выключен, корабль переходит на окололунную орбиту. Победа! Они прибыли! Они возле Луны!

И тут он вспомнил, что предстоит еще одна пытка. Лунное притяжение переведет их с разомкнутой параболической траектории на эллиптическую орбиту, но для этого необходимо сбросить скорость, а значит, надо еще раз "встать на огонь" — короткий, но тяжкий рывок: один с четвертью "же", главный двигатель работает против вектора движения. Сперва они развернут корабль...

Корабль дрогнул; это маневровые двигатели разворачивали его кормой вперед. Затем была долгая устрашающая тишина — компьютеры готовили включение главной тяги. Затем огромная рука вдавила Джерри в гамак, дыхание пресеклось, тело пронзила боль, и его со звериной силой потащило в темноту, глубже, глубже, глубже...

Погоди, тварь, нет, не сейчас!

Джерри впился ногтями в ладони. Нет еще, проклятая блядь, не сейчас!

Это тянулось вечность — и вдруг кончилось. Главный двигатель выключился, огромная рука отпустила, и Джерри, невесомый, как поплавок, вылетел из глубин на поверхность.

Грудь и руки болели сильнее прежнего, пальцы рук и ног онемели, но все вокруг стало четким, словно новым, и зрение было восхитительно ясным. Он медленно, неуклюже выбрался из гамака и поплыл под тем, что считалось потолком. Он висел в пространстве, наслаждаясь свободой от силы тяжести, пока его слабая рука не ухватилась за одно из колец-держалок. Тогда он принял вертикальное положение — таким его и застали: человек, стоящий на своих ногах, человек будущего, готовый встретиться с Луной...

Франя смотрела на него восторженными, широко открытыми глазами. Доктор нахмурился. Оператор отснял все это для потомства.

— Отлично, отлично, мистер Рид, — сказал по-английски корреспондент ТАСС и расплылся в улыбке. — Рад видеть вас в такой форме.

Джерри пожелал идти в рубку самостоятельно и двинулся по центральному коридору — от кольца к кольцу. Франя несла за ним аппарат, оператор неуклюже пятился перед ним, держа его на прицеле. Джерри такой способ перемещения понравился: никаких затрат энергии, надо только войти в ритм, тогда катишься как волна — что-то вроде спокойного танца в воздухе. Он ухмылялся, перелетая по-обезьяньи от кольца к кольцу, — он был слаб, как осенняя муха, все тело грызла боль, только что он говорил на "ты" со смертью — и все же летел, подобно птице, которая оказалась в родной стихии.

Франя рассталась с ним у входа в рубку. Внутри было только три места, и журналисты, которые столько потеряли из-за болезни Джерри, на этот раз не отступились от своего. Франя передала аппарат корреспонденту ТАСС — ему выпало, по согласованному расписанию, работать на этой части маршрута. Джерри оттолкнулся от последнего кольца и ногами вперед влетел в рубку. Русский — второй пилот — поймал его в воздухе, словно большого ребенка.

За стеклом была гигантская Луна; казалось, "Гранд Тур Наветт" падает на нее, летит к терминатору, опускаясь на перламутрово-серую поверхность — так летел "Игл" — Джерри видел это на экране, в детстве, целую жизнь назад...

Второй пилот отбуксировал его к своему рабочему креслу, у самого стекла.

— Мы подумали, вам будет приятно малость посидеть за пультом, — ласково сказал русский паренек. Он ухмыльнулся Джерри. — Это в благодарность за "джойстик". Огромное вам спасибо, вы подарили нам удовольствие — держать машину в ладони.

Джерри кивнул: затем он и добивался, чтобы ручка была как на самолете — чтобы пилоты чувствовали корабль.

— Мистер Рид, возьмитесь за "джойстик"! — взмолился корреспондент ТАСС. — Потрясающий кадр!

"Гранд Тур Наветт" еще летел над освещенной поверхностью; правая ладонь Джерри лежала на ручке управления; его корабль прошел лунный перигей, пересек терминатор и поплыл над неосвещенным полушарием — темнота вспыхнула бесчисленными звездами. Корабль шел, огибая Луну, к апогею эллиптической орбиты. И вот из-за лунного горизонта начал вздыматься пухлый светящийся шар Земли. Вот оно, наконец! Он облетел вокруг Луны, он глядит на Землю с апогея орбиты своего космического корабля, он парит в апогее своего жизненного пути...

— Сейчас будет тормозной импульс, переходим на круговую орбиту, — проговорил капитан за его спиной.

Корабль задрожал — маневровые двигатели разворачивали его на сто восемьдесят градусов. Земля и Луна уплыли из поля зрения, теперь Джерри видел не колыбель человечества, а его цель — просторы Вселенной, полные немыслимо далеких звезд. И он подумал, что настанет день, когда космолеты уйдут к этим звездам, к другим мирам, к иным планетам...

Тормозящий импульс вдавил его в кресло; снова перехватило дыхание, болью обожгло руки и ноги. К счастью, импульс был коротким, и Джерри почти не заметил этого — он шел по водам, он шел наконец-то по водам, и перед ним опять была Луна во всем великолепии...

Теперь они шли по низкой круговой орбите, царственно плыли над ландшафтами другого мира, над гигантскими кратерами, резко прочерченными тенью, над остроконечными горами, над рябыми от метеоритных дождей равнинами, над пылевыми пустынями, переливающимися, как перламутр, под неистовыми лучами солнца — о, Господи, каким это все было реальным, четким, не затуманенным пеленой земного воздуха!

Они еще раз пересекли терминатор, прошли над ночной стороной, снова вернулись в пространство, залитое солнцем, и Джерри вдруг увидел вспышку — блеснуло солнечное зеркало — отсюда оно казалось крошечным, нарисованным на сияющей поверхности. Рядом — красное круглое пятно, сигнал: "Мы здесь!"

Луноград. Первое человеческое поселение в другом мире.

Не важно, что знак был красного цвета и там были русские. Это были земляне, они жили — жили! — на другой планете, остальное не имело значения. Люди, земляне, идущие по водам — так же, как и он.

— Господин Рид, руку на управление, — сказал пилот. — Компьютер сделает остальное.

Рукоять управления странно холодила ладонь Джерри и казалась стеклянной.

— Приготовились, — сказал капитан. Корабль мчался к границе ночи.

— Пошел!

Они влетели в темноту, вспыхнули звезды, и Джерри потянул рукоять на себя и услышал, что включился главный двигатель. Но тяжесть и боль словно достались кому-то другому. Он управлял могучей ракетой, ему подчинялась ее мощь, он вел свой космический корабль вокруг другого мира.

— Десять секунд...

Рукоятка управления была как большая холодная ваза с шоколадным мороженым — в детской руке...

И он вспомнил: "Ты еще слишком мал, чтобы осознать увиденное нынешней ночью, но уже достаточно вырос, чтобы осознать целую пинту мороженого"...

— Двадцать секунд...

Стремительно несется перед камерой посадочного модуля жемчужно-серый лунный ландшафт... Через оболочку слышен свист тормозных ракет... И голос: "Игл" совершил посадку..."

— Двадцать пять...

Неуклюжая фигура медленно спускается по лесенке...

— Двигатель отключить!

Нога коснулась серой пемзы, и судьба человека разумного как вида изменилась навсегда.

Джерри поставил ручку в нейтрал, расслабился и поплыл вверх, в звездный мрак, и в конце сужающегося черного туннеля увидел сверкающий голубой шар. Земля глядела на него из прекрасного далека, откуда он пришел, глядела из будущего, куда ему дороги нет.

Но он дожил до этой минуты.

"Этот... э-э... маленький шажок одного человека... э-э... гигантский скачок человечества".

— Господин Рид, будьте добры!..

Пелена вновь застлала глаза Джерри, черные волны захлестывали его, но голубая сфера сияла впереди, и во рту оставался восхитительный вкус шоколада.

— Господин Рид, скажите людям мира, каковы ваши чувства сейчас, на что они похожи? Когда вы облетели Луну?

— Это как самая большая в мире ваза шоколадного мороженого, — отчетливо сказал в микрофон Джерри. Вздохнул и позволил поднять себя и унести.

Какое зрелище! Кто мог его предвидеть в последние черные недели? Но это произошло: советский самолет на посадочной полосе Сан-Франциско, он доставил домой умирающего американского героя!

Сейчас самолет подруливает к терминалу, вращаются винты вертолета "скорой помощи". Сообщают, что в последние часы состояние Джерри Рида еще ухудшилось. Запланированная пресс-конференция отменена, прямо с самолета его доставят в больницу и поместят в реанимацию.

Я предчувствую, дамы и господа, что мир надолго запомнит эти кадры. Я предчувствую, это будет подобно первым съемкам атомного гриба или кадрам земного восхода, снятым с поверхности Луны. Мы показали вам, как на американскую землю сел самолет Аэрофлота — первый за жизнь целого поколения. Запомните этот миг, отделяющий мир прошлого от мира обновленного!

Эн-би-си

Это был торжественный, страшный, с ума сводящий момент: приветствия, огни, камеры, камеры, пепельное лицо отца — его на носилках вынесли из самолета и бегом отвезли на каталке к вертолету — сквозь толпу репортеров, совавших ему в лицо микрофоны... Слишком много было всего, и встреча прошла так быстро, что Бобби не успел ничего почувствовать. Теперь же, оставшись на последней вахте в больничной палате Пало-Альто, он почти жалел, что журналисты не проникли сюда, размахивая микрофонами, юпитерами и камерами.

Все лучше, чем это мертвое спокойствие.

Франя стояла за его спиной молча, с остекленелыми глазами. Возле кровати сидела мать; она не плакала — давно выплакала все слезы. По другую сторону выжидательно смотрел на мониторы доктор Бертон — белобрысый стервятник в зеленом медицинском халате... Сара стояла поодаль, не зная, что делать.

Дыхание отца было почти не слышным, и Бобби пытался уверить себя, что ему уже не больно, что он уходит во сне — в вечный сон. На обратном пути с Луны отец выходил из транса только трижды, но, по словам Франи, сознание к нему не возвращалось, он бормотал какую-то бессмыслицу.

— Но его лицо, — рассказывала Франя, — ты не поверишь, я никогда не видела у него такого счастливого лица.

Отец был на грани смерти, когда его доставили в "Бессмертие", но отчаянные усилия медиков третий день держали его у последней черты.

— Эх, приступить бы к делу сейчас! — с досадой восклицал Бертон. — Из-за дурацкого законодательства мы обязаны дожидаться клинической смерти!

И вот началась последняя вахта — мучительная, бесконечная, и Бобби стоял над отцом, желая, чтобы все кончилось, чтобы отец умер.

— Соня...

Глаза отца были закрыты, но судорожно двигались под веками, как у человека во сне; губы чуть шевелились; он что-то шептал.

— Я здесь, Джерри, — вскрикнула мать, сжимая его руку. Глаза медленно открылись, осмотрели комнату и бессильно закрылись.

— Я это сделал, — прошептал Джерри.

Бобби взглянул на Бертона, тот кивнул и вышел. Бобби взял Франю за руку, и они опустились на колени у кровати.

— Да, папочка, — нежно сказал Бобби, — уж теперь ты законный гражданин космоса.

Отец снова открыл глаза и посмотрел прямо на него. В последний раз, понял Бобби.

— Все в порядке, Боб, — произнес Джерри, словно прочитав его мысли. — Это не конец. Это конец начала...

Франя разрыдалась. Бобби обнял ее.

Отец улыбнулся.

— Вы идите, дети, — сказал он. — Нам с мамой надо поговорить. Заботьтесь друг о друге. Я запомню вас такими, какие вы сейчас.

— Папа!..

— Пойдем, сестренка, пойдем, — сказал Бобби.

— Соня... У меня к тебе большая просьба, — прошептал Джерри. Его голос слабел с каждым словом, глаза опять закрылись.

— Да, дорогой, — отозвалась Соня, наклоняясь к нему. — Джерри! Джерри!

Голова Джерри медленно повернулась на подушке. Еще медленнее открылись глаза. Соня упала бы замертво, если бы не то, что она увидела в его взгляде. Он смотрел ясными глазами, и в них была сила, и пересохшие губы раздвинулись в улыбке.

— Соня... Соня...

— Да, Джерри, я здесь.

— Я хочу, чтобы ты кое-что сделала. Для меня.

— Все на свете, любовь моя.

Джерри посмотрел на аппарат жизнеобеспечения, потом взглянул в глаза Соне.

— Отключи меня.

— Что ты говоришь!

— Отключи меня, — сказал он тверже. — Дай мне уйти.

— Не проси меня об этом! — вскрикнула Соня. — Ты же знаешь, я не смогу!

— Конечно, сможешь, — сказал Джерри. — Я просто засну. Как Рип ван Винкль. И проснусь в совсем новом мире.

— Джерри, я этого не могу вынести, я не могу тебя потерять, — простонала Соня. — Неужели это так плохо?

Губы Джерри шевельнулись в чуть заметной улыбке, глаза смягчились.

— Нам и не надо терять друг друга, Соня. Живи долго и счастливо. Вообрази, что это славный и долгий отпуск, только поврозь. Но когда придет конец...

— Джерри...

— ...Когда придет конец, ты вернешься домой, ко мне.

— Джерри!..

— Они тебя тоже заложат в машину времени. Обещай мне это.

— Боже мой, Джерри!..

— Обещай...

— Хорошо, любимый, обещаю, — сказала Соня.

Только бы говорить что-нибудь, только бы избежать последнего прощания.

Джерри облегченно вздохнул и чуть заметно пожал ее руку. Он отвернул от нее голову — на лице его была улыбка, и Сонино сердце разрывалось от этой улыбки.

— У меня замечательная идея, — зашептал он. — Заставь их внести это в контракт. Пусть нас не будят пять веков. Пусть разбудят не позже, чем мы сможем вместе уйти в большой полет. И мы начнем вторую жизнь вторым медовым месяцем, среди звезд. Как тебе это понравится?

— Больше, чем все другое на свете, — совершенно искренне сказала Соня.

— Но ты веришь, что так и будет?

— Да, Джерри, верю, — солгала она.

— Тогда я готов уйти сейчас, — сказал Джерри. — Время нажать на мой выключатель.

Он закрыл глаза и погрузился в молчание. Соня оцепенело сидела у его кровати. Она сидела долго, слушая его мучительно трудное дыхание, глядя на его улыбающееся спокойное лицо, застывающее в смертную маску. Она плакала и плакала и молила, чтобы высшая сила прервала эту пытку.

Но не было такой силы. Она знала — ее не могло быть.

Она начала думать о нелепом обещании, которое она дала, — воссоединиться с ним через пятьсот лет. Обещала, не веря в это, но сейчас — внезапно — поняла, что обещала по решению сердца.

Так вот что он подарил ей на прощание. Подарок, который давно был готов для нее; теперь дело за ней — может ли она принять его. Во имя верности.

Он всегда мечтал о чуде; она — никогда. Поэтому она ему завидовала, поэтому любила. Но теперь он передал ей свой драгоценный подарок.

Теперь она могла представить себе их обоих за бутылкой пенного шампанского в кафе под открытым небом, в новом Городе Солнца, на планете, обращающейся вокруг далекой звезды. Они сидят там и в приступе теплой ностальгии вспоминают этот день, момент истинного слияния их душ.

— Пусть будет как надо, — прошептала она. — Да будет так.

Она протянула руку и осторожно нажала на выключатель.