1	нспектор отложил в сто­рону блокнот и сказал: — Сложное дело, товарищ Леман. Да, странное дело.

— Не нахожу, — сказал директор института.

— Не находите?

— Нет, не нахожу. По-моему, все ясно.

Директор говорил очень сухо, внимательно раз­глядывая пустую, залитую асфальтом и солнцем площадь под окном. У него давно болела шея, на площади не происходило ровно ничего интересного. Но он упрямо сидел отвернувшись. Так он выражал свой протест. Директор был молод и самолюбив. Он отлично понимал, что имеет в виду инспектор, но не считал инспектора в праве касаться этой стороны дела. Спокойная настойчивость инспектора его раздражала. «Вникает, — думал он со злостью. — Все ясно, как шоколад, — но вникает!»

— А мне вот не все ясно, — сказал инспектор.

Директор пожал плечами, взглянул на часы и встал.

— Простите, товарищ Рыбников, — сказал он.— У меня через пять минут семинар. Если я вам не нужен...

— Пожалуйста, товарищ Леман. Но мне хоте­лось бы поговорить еще с этим... «личным лаборан­том». Горчинский, кажется?

— Горчинский. Он еще не вернулся. Как только вернется, его сейчас же пригласят к вам.

Директор кивнул и вышел. Инспектор, прищурив­шись, поглядел ему вслед. «Легковат, голубчик, — подумал он. — Ладно, дойдет очередь и до тебя».

Сначала следовало разобраться в главном. На первый взгляд действительно все было как будто ясно. Инспектор Управления охраны труда Рыбни­ков уже сейчас мог бы приняться за «Отчет по делу Комлина Андрея Андреевича, начальника физиче­ской лаборатории Центрального института мозга». Андрей Андреевич Комлин производил на себе опас­ные эксперименты и уже четвертый день лежит на больничной койке в полусне-полубреду, запрокинув щетинистую круглую голову, покрытую странными кольцеобразными синяками. Говорить он не может, врачи вводят в его организм укрепляющие вещества, и на консилиумах часто и зловеще звучат слова: «Сильнейшее нервное истощение. Поражение цент­ров памяти. Поражение речевых и слуховых цент­ров...»

В деле Комлина инспектору было ясно все, что могло интересовать Управление охраны труда. Ясно, что неисправность аппаратуры, небрежное с ней обращение, неопытность работников здесь ни при чем. Ясно, что нарушения правил безопасности — во всяком случае, в общепринятом смысле — не было. Ясно, наконец, что Комлин проводил опыты над со­бой втайне, и никто в институте ничего об этом не знал, даже Александр Горчинский, «личный» комлинский лаборант, хотя некоторые сотрудники лаборатории держатся на этот счет совсем другого мнения.

Инспектора интересовало другое. Инспектор не был только инспектором. Чутьем старого научного работника он чувствовал, что за отрывочными све­дениями о работе Комлина, которыми он распола­гал, за странным несчастьем с Комлиным кроется история какого-то необычайного открытия, и, пере­бирая в памяти показания сотрудников лаборато­рии, инспектор убеждался в этом все больше.

За три месяца до несчастья лаборатория полу­чила новый прибор. Это был нейтринный генератор, устройство для создания и фокусировки пучков ней­трино. С появлением нейтринного генератора в фи­зической лаборатории и началась цепь событий, на которые своевременно не обратили внимание те, кому это следовало сделать, и это привело в конце концов к большой беде.

Именно в это время Комлин с видимой радостью переложил всю работу по незаконченной теме на своего заместителя, заперся в комнате, где был установлен нейтринный генератор, и занялся, как он объявил, подготовкой серии предварительных опытов. Это продолжалось несколько дней. Затем Комлин неожиданно покинул свою келью, совершил, как обычно, обход лаборатории, произвел три пуб­личных разноса, подписал бумаги и засадил заме­стителя писать полугодовой отчет. На другой день он вновь заперся в «нейтриннике», прихватив с со­бой на этот раз лаборанта Александра Горчинского. Чем они там занимались, стало известно лишь недавно, за два дня до несчастного случая, когда Комлин (совместно с Горчинским) сделал замеча­тельный, «потрясший основы медицины» доклад о нейтринной акупунктуре. Но в течение трех меся­цев работы с генератором Комлин трижды привлек внимание сотрудников.

Началось с того, что в один прекрасный день Андрей Андреевич обрился наголо и появился в ла­боратории в черной профессорской шапочке. Сам по себе этот факт, возможно, и не запомнился бы, но через час из «нейтринника» выскочил всклокоченный и бледный Горчинский и, по чьему-то образному вы­ражению, «роняя шкафы», кинулся к лабораторной аптечке. Выхватив из нее несколько индивидуальных пакетов, он в том же темпе вернулся в «нейтринник», захлопнув за собой дверь. При этом один из сотрудников успел заметить, что Андрей Андреевич стоял у окошка, сияя голым черепом и придерживая правой рукой левую. Левая рука была измазана чем-то, вероятно кровью. Вечером Комлин и Горчинский тихо вышли из «нейтринника» и, ни на кого не глядя, прошли прямо к выходу из лаборатории. Оба имели довольно удрученный вид, причем левая рука Комлина была обмотана грязным бинтом.

Запомнилось и другое. Месяц спустя после этого происшествия младший научный сотрудник Веде­неев встретил Комлина вечером в уединенной аллее Голубого парка. Начальник лаборатории сидел на скамейке с толстой, потрепанной книгой на коленях и что-то бормотал вполголоса, уставившись прямо перед собой. Веденеев поздоровался и присел ря­дом. Комлин сейчас же перестал бормотать и повер­нулся к нему, странно вытягивая шею. Глаза у него были «какие-то заплесневелые», и Веденееву захоте­лось немедленно удалиться. Но уходить так сразу было неудобно, поэтому Веденеев спросил:

— Читаете, Андрей Андреевич?

— Читаю, — сказал Комлин. — Ши Най-ань, «Речные заводи». Очень интересно. Вот, например...

Веденеев по молодости лет знаком с китайской классикой почти не был и почувствовал себя еще более неловко, но Комлин вдруг захлопнул книгу, сунул ее Веденееву и попросил раскрыть наугад. Слегка смущенный, Веденеев повиновался. Комлин взглянул на страницу («один раз, мельком»), кивнул и сказал:

— Следите по тексту.

И принялся обычным своим звонким и ясным го­лосом рассказывать о том, как некто Хуянь-чжо, взмахнув стальными плетками, ринулся на неких Хэ Чжэня и Се Бао, и как некто «Коротколапый тигр» Ван Ин и его супруга «Зеленая»... Тут только Веденеев понял, что Комлин читает страницу на­изусть. Начальник лаборатории не пропустил ни одной строчки, не перепутал ни одного имени, пере­сказал все слово в слово и букву в букву. Закончив, он спросил:

— Были ошибки?

Ошеломленный Веденеев потряс головой. Комлин захохотал, забрал у него книгу и ушел. Веденеев не знал, что подумать. Он рассказал об этом случае некоторым из своих товарищей, и те посоветовали ему обратиться за разъяснениями к самому Комлину. Однако упоминание Веденеева о встрече в уеди­ненной аллее Комлин встретил таким искренним изумлением, что Веденеев, замявшись, перевел раз­говор на другую тему.

Но наиболее странными казались события, имев­шие место буквально за несколько часов до не­счастья.

В тот вечер Комлин — веселый, остроумный, как никогда, — показывал фокусы. Зрителей было чет­веро: Александр Горчинский, небритый и влюблен­ный в начальника, как девчонка, и молоденькие де­вушки-лаборантки — Лена, Дуся и Катя. Девушки остались, чтобы закончить оборку схемы для зав­трашней работы.

Фокусы были занимательные.

Для начала Комлин предложил кого-нибудь за­гипнотизировать, но все отказались, и Андрей Андреевич рассказал анекдот о гипнотизере и хирур­ге. Потом он сказал:

— Леночка, сейчас я буду отгадывать, что ты спрячешь в ящик стола.

Из трех спрятанных вещей он отгадал две, и Ду­ся сказала, что он подсматривает. Комлин возразил, что он не подсматривает, но девушки принялись над ним подшучивать, и тогда он заявил, что умеет взгля­дом гасить огонь, Дуся схватила коробок, отбежала в угол комнаты, зажгла спичку, и спичка, разгорев­шись, вдруг погасла. Все страшно удивились и посмотрели на Комлина: он стоял, скрестив руки на груди и грозно хмуря брови, в позе иллюзиониста-профессионала.

— Вот это легкие! — сказала Дуся с уважением. От нее до Комлина было шагов десять, не меньше.

Тогда Комлин предложил завязать ему рот плат­ком. Когда это было сделано, Дуся снова зажгла спичку, и спичка снова погасла.

— Неужели вы задуваете носом? — поразилась Дуся.

А Комлин сорвал платок, захохотал и, подхватив Дусю, прошелся с ней вальсом по комнате.

Затем он показал еще два фокуса; ронял спич­ку, и она падала не вниз, а как-то вбок, каждый раз отклоняясь, от вертикали вправо на довольно большой угол («Опять вы дуете...» — неуверенно сказала Дуся); положил на стол кусок вольфрамо­вой спиральки, и спиралька, забавно вздрагивая, ползла по стеклу и падала на пол. Все, конечно, были страшно удивлены, и Горчинский стал приста­вать к нему, чтобы он рассказал, как это делается. Но Комлин вдруг стал серьезным и предложил пе­ремножить в уме несколько многозначных чисел.

— Шестьсот пятьдесят четыре на двести три­дцать один и на шестнадцать, — робко сказала Катя.

— Записывайте, — странным, напряженным го­лосом приказал Комлин и начал диктовать: — Четы­ре, восемь, один... — тут голос его упал до шепота, и он закончил скороговоркой: — Семь — один — че­тыре — два... Справа налево.

Он повернулся (девушек поразило, что он как-то сразу сник, сгорбился, словно стал меньше ро­стом), волоча ноги вернулся в «нейтринник» и за­перся там. Горчинский некоторое время с тревогой смотрел ему вслед, а затем объявил, что Андрей Ан­дреевич сосчитал правильно: если читать названные им цифры справа налево, то получится произведе­ние — два миллиона четыреста семнадцать тысяч сто восемьдесят четыре.

Девушки работали до десяти, и Горчинский помогал им, хотя толку от него было мало. Комлин все не выходил. В десять они пошли домой, пожелав ему через дверь спокойной ночи. Наутро Комлина отвезли в госпиталь.

Итак, «легальным» результатом трехмесячной работы Комлина была «нейтринная акупунктура» — метод лечения, основанный на облучении мозга ней­тринными пучками. Новый метод был необычайно интересен сам по себе, но какое отношение к ней­тринной акупунктуре имела раненая рука Комлина? А необычайная память Комлина? А фокусы со спич­ками, спиральками и устным умножением?

— Скрывал, от всех скрывал, — пробормотал инспектор. — Не был уверен или боялся подставить товарищей под удар? Сложное дело. Очень странное дело!

Щелкнул видеофон. На экране появилось лицо секретарши.

— Простите, товарищ Рыбников, — сказала се­кретарша. — Товарищ Горчинский здесь и ждет ва­шего вызова.

— Пусть войдет, — сказал инспектор.

На пороге появилась громадная фигура в клет­чатой рубахе с засученными рукавами. Над могучи­ми плечами возвышалась могучая шея, увенчанная головой, заросшей густыми черными волосами, сквозь которые, однако, просвечивала маленькая плёшь (или даже две плеши, как показалось инспек­тору), — фигура двигалась в кабинет спиной. Преж­де чем инспектор успел удивиться, обладатель клет­чатой рубахи, продолжая пятиться, сказал: «Пожа­луйста, Иосиф Петрович», — и пропустил в кабинет директора. Затем вошедший аккуратно затворил дверь, неторопливо повернулся и отвесил короткий поклон. Лицо обладателя клетчатой рубахи и стран­ных манер было украшено короткими, но весьма пу­шистыми усиками и казалось довольно мрачным.

Это и был Александр Горчинский, «личный лабо­рант» Комлина.

Директор сел в кресло и молча уставился в окно. Горчинский остановился перед инспектором.

— А вы... — начал инспектор.

— Спасибо, — прогудел лаборант и сел, упер­шись в колени ладонями и глядя на инспектора серы­ми недобрыми глазами.

— Горчинский? — спросил инспектор.

— Горчинский Александр Борисович.

— Очень приятно. Рыбников, инспектор УОТА.

— Оч-чень рад, — медленно, растягивая слова произнес Горчинский.

— «Личный лаборант» Комлина?

— Не знаю, что это такое. Лаборант физической лаборатории Центрального института мозга.

Инспектор покосился на директора. Ему показа­лось, что у того в уголках глаз искрится ехидная улыбочка.

— Так, — сказал Рыбников. — Над какими во­просами работали последние три месяца?

— Над вопросами нейтринной акупунктуры.

— Подробнее, пожалуйста.

— Есть доклад, — веско сказал Горчинский. — Там все написано.

— А я все-таки попросил бы вас поподробнее, — сказал инспектор очень спокойно.

Несколько секунд они глядели друг на друга в упор — инспектор, багровея, Горчинский, шевеля усами. Потом лаборант медленно прищурился.

— Извольте, — прогудел он. — Можно и попод­робнее. Изучалось воздействие сфокусированных нейтринных пучков на серое и белое вещество голов­ного мозга, а равно и на организм подопытного жи­вотного в целом.

Горчинский говорил монотонно, без выражения и даже, кажется, слегка покачивался в кресле.

— ...Попутно с фиксацией патологических и иных изменений организма в целом производились измерения тока действия, дифференциального декремента и кривых лабиальности в различных тканях, а также замеры относительных количеств нейтроглобулина и нейтростромина...

Инспектор откинулся на спинку кресла и с яро­стью подумал: «Ну, погоди ты мне!..» Директор по-прежнему глядел в окно, дробно постукивая паль­цами по столу.

— А скажите, товарищ Горчинский, что у вас с руками? — спросил инспектор неожиданно. Он терпеть не мог обороны. Он любил наступать.

Горчинский взглянул на свои руки, лежащие на подлокотниках кресла, исцарапанные, покрытые си­ними зарубцевавшимися шрамами, и сделал движе­ние, словно хотел сунуть их в карманы, но только медленно сжал чудовищные кулаки.

— Обезьяна ободрала, — сказал он сквозь зу­бы. — В виварии.

— Вы делали опыты только над животными?

— Да, я делал опыты только над животными, — сказал Горчинский, чуть выделяя «я».

— Что случилось с Комлиным два месяца на­зад? — инспектор наступал.

Горчинский пожал плечами.

— Не помню.

— Я вам напомню. Комлин порезал руку. Как это случилось?

— Порезал — и все! — грубо сказал Горчин­ский.

— Александр Борисович! — предостерегающе сказал директор.

— Спросите у него самого.

Светлые, широко расставленные глаза инспекто­ра сузились.

— Вы меня удивляете, Горчинский, — медленно сказал он. — Вы убеждены, что я хочу вытянуть из вас что-нибудь такое, что может повредить Комлину... или вам, или другим вашим товарищам. А ведь все гораздо проще. Все дело в том, что я не спе­циалист по центральной нервной системе. Я специа­лист по радиооптике. Всего лишь. И судить по соб­ственным впечатлениям не имею права. И поставлен на эту работу не для того, чтобы фантазировать, а для того, чтобы знать.

Инспектор презрительно усмехнулся и бросил блокнот на стол.

— Вы будете говорить?

Наступило молчание. И директор вдруг понял, в чем сила этого неторопливого упорного человека. Видимо, понял это и Горчинский, потому что он ска­зал, наконец, ни на кого не глядя:

— Что вы хотите узнать?

— Что такое нейтринная акупунктура? — ска­зал инспектор.

— Это идея Андрея Андреевича, — устало про­говорил Горчинский. — Облучение нейтринными пучками некоторых участков коры вызывает появле­ние... вернее, резкое возрастание сопротивляемости организма разного рода химическим и биологиче­ским ядам. Зараженные и отравленные собаки выз­доравливали после двух-трех нейтринных уколов. Это какая-то аналогия с акупунктурой — лечением иглоукалыванием. Отсюда и название метода. Роль иглы играет пучок нейтрино. Конечно, аналогия чи­сто внешняя...

— А методика? — спросил инспектор.

— Череп животного выбривается, к голой коже пристраиваются нейтринные присоски... Это неболь­шие устройства для фокусировки нейтринного пучка. Пучок фокусируется в заданном слое серого веще­ства. Это очень сложно. Но еще сложнее было найти участки, точки коры, вызывающие фагоцитную мо­билизацию в заданном направлении.

— Очень интересно, — совершенно искренне ска­зал инспектор. — И какие болезни можно так из­лечивать?

Горчинский ответил, помолчав:

— Многие. Андрей Андреевич полагает, что ней­тринная акупунктура мобилизует какие-то неизвест­ные нам силы организма. Не фагоциты, не нервная стимуляция, а что-то еще, несравнимо более мощ­ное. Но он не успел... Он говорил, что нейтринными уколами можно будет лечить любое заболевание. Отравление, сердечные болезни, злокачественные опухоли...

— Рак?

— Да. Ожоги... Возможно даже восстанавливать утраченные органы. Он говорил, что стабилизующие силы организма огромны, и ключ к ним — в коре. Нужно только обнаружить в коре точки приложения уколов.

— Нейтринная акупунктура, — медленно, слов­но пробуя звуки на вкус, произнес инспектор. Потом он спохватился: — Отлично, товарищ Горчинский. Очень вам благодарен. (Горчинский криво усмех­нулся.) А теперь будьте добры, расскажите, как вы нашли Комлина. Ведь вы, кажется, были первым, кто обнаружил его?

— Да, я был первым. Пришел утром на работу. Андрей Андреевич сидел... лежал в кресле за сто­лом...

— В «нейтриннике»?

— Да, в помещении нейтринного генератора. На черепе у него была обойма с присосками. Генератор был включен. Мне показалось, что Андрей Андре­евич мертв. Я вызвал врача. Все...

Голос Горчинского дрогнул. Это было так не­ожиданно, что инспектор задержался с очередным вопросом. «Так-так», — отстукивал директор, глядя в окно.

— А вы не знаете, какой эксперимент ставил Комлин?

— Не знаю, — глухо сказал лаборант. — Не знаю. На столе перед Андреем Андреевичем стояли лабораторные весы, лежали два спичечных коробка. Из одного спички были высыпаны...

— Постойте, — инспектор оглянулся на дирек­тора и снова взглянул на Горчинского. — Спички? Спички... При чем здесь спички?

— Спички, — повторил Горчинский. — Они ле­жали кучкой. Некоторые были склеены по две, по три. На одной чашке весов лежало шесть спичек. И там был листок бумаги с цифрами. Андрей Андреевич взвешивал спички. Это точно, я проверял сам. Цифры совпадают.

— Спички, — пробормотал инспектор. — Зачем это было ему нужно, хотел бы я знать... У вас есть хоть какие-нибудь соображения по этому поводу?

— Нет, — ответил Горчинский.

— Вот и сотрудники ваши рассказывали... — Инспектор задумчиво потер рукой подбородок. — Фокусы эти... с огнем, со спичками... Видимо, Ком­лин работал еще над какими-то вопросами, помимо нейтринной акупунктуры. Но над какими?

Горчинский молчал.

— И опыты над собой он делал неоднократно. У него кожа на черепе сплошь покрыта следами этих ваших присосков.

Горчинский молчал по-прежнему.

— Вы никогда прежде не замечали у Комлина способности быстро считать в уме? Я имею в виду до того, как он показывал вам свои фокусы?

— Нет, — сказал Горчинский. — Не замечал. Ничего подобного не замечал. Теперь вы знаете все, что знаю я. Да, Андрей Андреевич делал опыты над собой. Испытывал на себе нейтринную иглу. Да, по­лоснул себя бритвой по руке... Хотел проверить на себе, как нейтринная игла заживляет раны. Не вы­шло... тогда. И он вел параллельно какую-то работу в тайне от всех. От меня тоже. Что за работа, не знаю. Знаю только, что она тоже связана с нейтрин­ным облучением. Все.

— Кто-нибудь, кроме вас, знал об этом? — спро­сил инспектор.

— Нет. Никто не знал.

— И вы не знаете, какие эксперименты произво­дил Комлин без вашего участия?

— Нет.

— Свободны, — сказал инспектор, — Можете идти.

Горчинский поднялся, не поднимая глаз, повер­нулся к выходу. Инспектор глядел на его затылок. На затылке белели проплешины — не одна, а именно две, как и показалось ему в самом начале.

Директор смотрел в окно. Низко над площадью повис небольшой вертолет. Сверкая ртутным сереб­ром фюзеляжа, тихонько покачиваясь, принялся медленно поворачиваться вокруг оси. Сел. Из него вылез пилот в сером комбинезоне, легко спрыгнул на асфальт и пошел к зданию института, на ходу раскуривая папироску. Директор узнал вертолет инспектора. «На заправку ходил», — рассеянно по­думал он.

Инспектор спросил:

— А не ведет нейтринная акупунктура к пораже­нию психики?

— Нет, — ответил директор. — Комлин утверж­дает, что не ведет.

Инспектор откинулся на спинку кресла и стал глядеть в матово-белый потолок.

Директор сказал негромко:

— Горчинский уже не сможет работать сегодня. Напрасно вы так...

— Нет, — возразил инспектор. — Не напрасно. И простите, товарищ Леман, вы меня удивляете. Сколько, по-вашему, у нормального человека может быть лысин? И эти шрамы на руках... Досто-ойный ученичок Комлина.

— Люди любят свое дело, — сказал директор.

Несколько секунд инспектор молча глядел на директора.

— Плохо они его любят, — сказал он, — по ста­ринке, товарищ Леман. И вы их, этих людей, плохо любите. Мы богаты. Самая богатая страна в мире. Мы даем вам любую аппаратуру, любых подопыт­ных животных, в любом количестве. Работайте, исследуйте, экспериментируйте... Так почему же вы так легкомысленно транжирите людей? Кто вам позволил так относиться к человеческой жизни?

— Я...

— Когда, наконец, прекратится это безобразие?

— Это первый случай в нашем институте, — сердито сказал директор.

Инспектор покачал головой.

— В вашем институте... А в других институтах? А на предприятиях? Комлин — это восьмой случай за последние полгода. Варварство! Варварский ге­роизм! Лезут в автоматические ракеты, в автобати­скафы, в реакторы на критических режимах... — он с трудом усмехнулся. — Ищут кратчайшего пути к истине, к победе над природой. И нередко гибнут. И вот ваш Комлин — восьмой. Разве это допустимо, профессор Леман?

Директор упрямо насупился.

— Бывают обстоятельства, когда это неизбежно. Вспомните о врачах, прививавших себе холеру и чуму.

— Эти мне исторические аналогии... Вспомните, в какое время мы живем!

Они помолчали. Близился вечер, в дальних от окон углах кабинета росли прозрачные серые тени.

— Между прочим, — сказал вдруг директор, не глядя на собеседника, — я распорядился вскрыть сейф Комлина. Мне принесли его рабочие записи. Думаю, вам тоже будет интересно ознакомиться с ними.

— Разумеется, — сказал инспектор,

— Только, — директор слабо улыбнулся, — в них слишком много... м-м... специального. Я мель­ком проглядел кое-что, и боюсь, вам будет трудно. Я возьму их на сегодняшний вечер к себе и, если хотите, попытаюсь составить для вас конспект...

Инспектор откровенно обрадовался.

— Только не возлагайте на меня больших на­дежд, — поспешно предупредил директор. — Эти нейтринные иглы... Это было для всех как гром средь ясного неба. Никто и представить себе не мог чего-либо подобного. Комлин здесь пионер, первый в мире. Так что это может оказаться не под силу и мне.

Директор ушел.

Может быть, записи Комлина помогут. Инспек­тору очень хотелось, чтобы они помогли. Он предста­вил себе Комлина с обоймой нейтринных присосков на голом черепе, взвешивающего склеенные спички. Нет, это не акупунктура. Это что-то совсем новое, и Комлин, видимо, сам не верил себе, если проводил такие страшные опыты над собой, таясь от товари­щей.

Славное время, хорошее время! Четвертое поко­ление коммунистов — смелые, самоотверженные люди. Они по-прежнему неспособны беречь себя, на­против, они с каждым годом все смелее идут в огонь, и требуются огромные усилия, чтобы расходовать этот океан энтузиазма с максимальным эффектом. Не по трупам своих лучших представителей, а по следам могучих машин и точнейших приборов долж­но идти человечество к господству над природой. И не только потому, что живые могут сделать много больше, чем сделали мертвые, но и потому, что самое драгоценное в мире — это Человек.

Инспектор тяжело поднялся и побрел к двери. Передвигался он без торопливости. Это, во-первых, было у него в крови; во-вторых, сказывался возраст, а в-третьих — нога.

— Ноют старые раны, — бормотал он себе под нос, когда ковылял через пустую приемную директо­ра, сильно припадая на правую ногу.

Ранним утром следующего дня, как раз в тот час, когда врачи, так и не сумевшие разобраться в при­чинах заболевания, с радостью отметили, что к боль­ному Комлину возвращается речь, — именно в этот час Рыбников и Леман снова сидели в директорском кабинете за огромным пустым столом. Инспектор держал на коленях блокнот, перед директором ле­жала пачка бумаг: записки, диаграммы, чертежи, рисунки — рабочие записи Андрея Андреевича Комлина.

Директор говорил быстро, иногда бессвязно, уставившись покрасневшими от бессонной ночи гла­зами куда-то сквозь инспектора, иногда останавли­ваясь, словно прислушиваясь с изумлением к соб­ственным словам. Инспектор слушал, и последовательность и связь событий становились для него все более понятны. Вот что он узнал.

Облучением мозга нейтринными пучками Комлин занялся не случайно. Во-первых, этот вопрос был совершенно неясен. Методика получения пучков ней­трино «практической» плотности была разработана совсем недавно, и, получив нейтринный генератор, Комлин решил немедленно опробовать его.

Во-вторых, Комлин многого ждал от этих опы­тов. Излучения высоких энергий (нуклоны, электро­ны, гамма-лучи) нарушают молекулярную и внутри­ядерную структуру белков мозга. Они разрушают мозг. Они неспособны давать каких-либо изменений в организме, кроме патологических. Эксперимент подтверждает это. Другое дело нейтрино, крохотная нейтральная частичка без массы покоя. Комлин рас­считывал, что воздействие нейтрино не вызовет ни взрывных процессов, ни молекулярной перестройки, что нейтрино будет вызывать в ядрах мозговых бел­ков умеренное возбуждение, будет усиливать ядер­ные поля и, быть может, вызовет в мозговом веще­стве совершенно новые, неизвестные еще науке си­ловые поля. Как оказалось, все предположения Комлина блестяще подтвердились.

— Я понял в записях далеко не все, — прервал себя директор, — а кое-чему просто не мог поверить. Поэтому я расскажу лишь о самом главном и о том, что может пролить свет на таинственную историю с фокусами. Хотя это тоже достаточно невероятно.

Начав опыты над животными, Комлин сразу же натолкнулся на идею нейтринной акупунктуры. По­допытная обезьяна поранила лапу. Рана затянулась и зажила необыкновенно быстро. Так же быстро ис­чезли у нее из легких темные пятна — следы тубер­кулеза, столь обычного для обезьян, живущих в уме­ренном климате.

Работа с нейтринной акупунктурой развивалась успешно. Несколько собак было отравлено различ­ными видами биологических ядов. Нейтринная игла вылечила животных очень быстро; причем хромато­графия показала, что почти весь яд был выделен животными в несвязанном виде. Игла Комлина в три-пять дней расправлялась с нарывами и гной­никами и излечивала туберкулез у обезьян в десят­ки раз быстрее и успешнее самых мощных антибио­тиков.

На этом этапе, когда Комлин еще не разрабаты­вал метод лечения, а только доказывал его прин­ципиальную осуществимость, никакой прямой необ­ходимости эксперимента над человеком не было. В своем знаменитом докладе Комлин высказывал предположение о существовании в организме чело­века и животных скрытых целебных сил, пока еще неизвестных науке, но уже выявивших себя при опы­тах с нейтринной акупунктурой. Подробно излагалась программа перехода от опытов над животными к опытам над человеком — программа осторожная, учитывающая возможные ошибки, предусматриваю­щая постепенный переход от самых простейших и явно безопасных нейтринных уколов к более слож­ным и комбинированным. Предполагалось привлече­ние к опытам больших коллективов врачей, физио­логов и психологов. Но...

Инспектор не ошибся. Комлин работал не только с нейтринной акупунктурой. Очень скоро опыты с нейтринным генератором показали, что необычай­ное возрастание целебных сил организма — важное, но вовсе не единственное следствие облучения мозга пучками нейтрино. Подопытные животные вели себя странно. Не все и не всегда. Излеченные кратковре­менным воздействием нейтринной иглы обычно не обнаруживали никаких отклонений в своем поведе­нии, но «любимцы», над которыми производились многочисленные и разнообразные опыты, приводили обоих исследователей в изумление. И там, где моло­дой лаборант Горчинский видел только забавные или досадные шутки природы, интуиция большого ученого подсказала Комлину новое открытие.

Пес Генька (полное имя Генератор) обнаружил вдруг склонность показывать цирковые фокусы, ко­торым его никто никогда не учил: ходил на задних и даже на передних лапах, «здоровался», и Горчинский застал его однажды за странным занятием. Пес сидел на табуретке, уставившись в одну точку, и че­рез правильные промежутки времени приподнимался и коротко гавкал, после чего садился снова. Горчинского он не узнал и зарычал на него.

Комлина поразил случай с павианом Корой. Кора сразу после облучения сидела в камере с Комлиным и мирно с ним «беседовала». Вдруг ее точно током ударило. Обезьяна увидела что-то в углу, грозно и жалобно заворчала и принялась пятиться. Ни уго­воры, ни ласки не помогали. Кора, отбежав в про­тивоположный угол, сжалась в комок и просидела так целый час, следя глазами за чем-то невидимым, и время от времени издавала резкий вопль — сиг­нал опасности. Затем это прошло, но Комлин с удив­лением заметил, что с тех пор Кора, входя в камеру, прежде всего оглядывалась на злосчастный угол.

Однажды Горчинский прибежал к Комлину с криком: «Скорее! Скорее!» — и потащил его в обезьянник. В одной из камер обезьянника сидел молодой гамадрил и жевал банан. Ни в банане, ни в гамадриле ничего страшного не было, но и сторож и Горчинский в один голос утверждали, что были свидетелями чего-то совершенно фантастического. По их словам, они застали гамадрила в тот момент, когда он с видимым интересом наблюдал за кусоч­ком бумаги, неторопливо, но уверенно ползущим по полу по направлению к нему, гамадрилу. Гамадрил потянулся к бумажке лапой, и Горчинский бросился искать Комлина. Сторож утверждал, что обезьяна съела бумажку, во всяком случае в камере ее обна­ружить не удалось. Попытка воспроизвести удиви­тельное явление не увенчалась успехом.

— Вот что Комлин написал по этому поводу, — сказал директор, протягивая инспектору кусок мил­лиметровки.

Инспектор прочел: «Массовая галлюцинация? Или новое? Массовая галлюцинация с участием га­мадрила — сама по себе вещь удивительная. Но тут что-то есть. С этим зверьем — обезьянами и собака­ми — ничего не узнаешь. Надо самому».

Комлин начал проводить опыты над собой. Скоро об этом узнал Горчинский и не замедлил последовать примеру начальника. Кажется, по этому поводу у них даже был небольшой скандал. В конце кон­цов Горчинский обещал больше не экспериментиро­вать, а Комлин обещал пробовать только самые про­стые, непродолжительные и безопасные уколы. Гор­чинский так и не узнал, что Комлин уже не зани­мается нейтринной акупунктурой.

— К сожалению, — продолжал свой рассказ директор, — в записках Комлина сохранилось до­вольно мало сведений относительно поистине пора­зительных результатов его экспериментов. Записи становятся все более отрывочными и неудобочи­таемыми, чувствуется, что зачастую Комлин не мо­жет подобрать слов для описания своих ощущений и впечатлений, выводы его теряют стройность и пол­ноту.

Несколько страниц, вырванных из тетради, Ком­лин посвятил необычайной способности запоминать, появившейся у него после одного из экспериментов. Он записал: «Мне достаточно взглянуть на предмет один раз, и я вижу его во всех подробностях, как наяву, отвернувшись или закрыв глаза. Мне доста­точно бросить беглый взгляд на страницу книги, чтобы затем прочитать ее по «изображению», отпе­чатавшемуся у меня в мозгу. Кажется, на всю жизнь я запомнил несколько глав из «Речных заво­дей» и всю четырехзначную таблицу логарифмов от первой до последней цифры. Огромные возможно­сти!»

Встречаются среди записей и соображения очень общего характера. «Память, многие рефлексы и на­выки, — написал Комлин твердым почерком, словно раздумывая, — имеют определенную, пока неясную для нас материальную основу. Это азбука. Ней­тринный пучок просачивается в эту основу и соз­дает новую память, новые рефлексы, новые навыки. Или не создает, а только вызывает появление опосредствованно. Так было с Генькой, Корой, со мной (мнемогенез — творение ложной памяти)»,

Наиболее интересному и удивительному из всех открытий Комлина были посвящены последние не­сколько страничек, соединенных канцелярской скреп­кой. Директор взял эти странички и поднял их над головой.

— Здесь, — сказал он очень серьезно, — ответ на ваши вопросы. Это нечто вроде конспекта или черновика будущего доклада. Прочесть?

— Читайте, — сказал инспектор.

«Усилием воли нельзя даже заставить себя миг­нуть. Нужна мышца. Нервная система играет роль датчика импульса, не больше. Ничтожный разряд, и сокращается мышца, способная передвинуть десятки килограммов, совершить работу, огромную в сравне­нии с энергией нервного импульса. Нервная систе­ма — это запал в пороховом погребе, мышца — порох, сокращение мышцы — взрыв».

«Известно, что усиление процесса мышления уси­ливает электромагнитные поля, возникающие где-то в клетках мозга. Это биотоки. Сам факт, что мы способны это обнаружить, означает, что процесс мышления воздействует на материю. Правда, не непосредственно. Я беру интеграл, усиливается поле мозга, смещается стрелка прибора, улавливающего и измеряющего это поле. Чем не психодвигатель? Поле — мышца мозга». «Появляется способность считать чрезвычайно быстро. Как я это делаю — сказать не могу. Считаю, и все. 1919X237=454 803. Считал в уме в течение четырех секунд по секундо­меру. Это прекрасно, но это совсем не то. Электро­магнитное поле резко усиливается, а другие поля, если они существуют? Мышца развита. Но как ею управлять?

«Получается. Вольфрамовая спираль. Вес 4,732 грамма. Подвешена в вакууме на нейлоновой нити. Я просто смотрел на нее, и она отклонилась от начального положения на пятнадцать с неболь­шим градусов. Это уже нечто. Режим генератора...»

— Я говорил с Горчинским, — сказал директор, закончив чтение ряда цифр. — Сегодня ночью он видел вакуумный колпак с подвешенной спиралькой. Потом прибор исчез: видимо, Комлин разобрал его.

«Психодинамическое поле — мышца мозга ра­ботает. Не знаю, как это у меня получается. И ни­чего нет странного в том, что не знаю. Что нужно сделать, чтобы согнулась рука? Никто не ответит на этот вопрос. Чтобы согнуть руку, я сгибаю руку. Вот и все. А ведь бицепс — очень послушный му­скул. Мышцу надо тренировать. Мышцу мозга нуж­но научить сокращайся. Вопрос — как? Интересно, ни одной вещи я не могу поднять. Только передви­гаю. И не по произволу. Спичку и бумагу — всегда вправо. Металл — к себе. Лучше всего обстоит дело со спичками. Почему?»

«Психодинамическое поле действует через колпак из стекла и не действует через газету. Чтобы дей­ствовать на предмет, мне надо видеть его. Воздух (насколько я понимаю) начинает в точке приложе­ния поля двигаться турбулентно. Гашу свечу. Рас­стояние в пределах «нейтринника», по-моему, не играет роли».

«Убежден, что возможности мозга неисчерпаемы. Необходима только тренировка и определенная ак­тивация. Придет время, и человек будет считать в уме лучше любой счетной машины, сможет за не­сколько минут прочитать и усвоить целую библио­теку...»

«Это страшно утомляет. Раскалывается голова. Иногда могу работать только под непрерывным об­лучением и к концу весь покрываюсь потом. Не надорваться бы. Сегодня работаю со спичками».

На этом записи Комлина кончались.

Инспектор сидел зажмурившись и думал о том, что когда-нибудь эти идеи принесут свои плоды,

Но все это еще будет, а пока Комлин лежит в госпитале. Инспектор открыл глаза, и взгляд его упал на кусок миллиметровки. «...С этим зверьем — обезьянами и собаками — ничего не узнаешь. Надо самому», — прочитал он. Может быть, Комлин прав?

«Нет, Комлин не прав. Не прав дважды. Он не должен был идти на такой риск и, уж во всяком случае, не должен был идти на такой риск в оди­ночку. Даже там, где не могут помочь ни машины, ни животные (инспектор снова взглянул на кусок мил­лиметровки), человек не имеет права вступать в игру со смертью. А то, что делал Комлин, было именно такой игрой. И вы, профессор Леман, не будете ди­ректором института, потому что не понимаете этого и, кажется, завидуете Комлину. Нет, товарищи, говорю я вам! Под огонь мы вас не пустим. В наше время вы, ваши жизни дороже, чем самые грандиоз­ные открытия».

Вслух инспектор сказал:

— Я думаю, что можно писать акт расследова­ния. Причина несчастья понятна.

— Да, причина понятна, — проговорил дирек­тор. — Комлин надорвался, пытаясь поднять шесть спичек.

Инспектора провожал директор. Они вышли на площадь и неторопливо двинулись к вертолету. Ди­ректор был рассеян, задумчив и никак не мог при­способиться к неспешной, ковыляющей походке ин­спектора. У самой машины их догнал Александр Горчинский, взлохмаченный и мрачный. Инспектор, уже пожав руку директору, взбирался в кабину — это было трудно ему.

— Андрею Андреевичу значительно лучше, — негромко сказал Горчинский в широкую спину ин­спектора.

— Знаю, — сказал инспектор, усаживаясь, нако­нец, с довольным кряхтеньем.

Подбежал пилот, торопливо вскарабкался на свое место.

— Будете писать рапорт? — осведомился Горчин­ский.

— Буду писать рапорт, — ответил инспектор.

— Так...

Горчинский, шевеля усиками, посмотрел инспек­тору в глаза и вдруг спросил высоким тенорком:

— Скажите, пожалуйста, вы не тот Рыбников, который в шестьдесят восьмом году в Кустанае само­вольно, не дожидаясь прибытия автоматов, разрядил какие-то штуки?

— Александр Борисович! — резко сказал директор.

— ...Тогда еще что-то случилось с вашей ногой...

— Прекратить, Горчинский!

Инспектор промолчал. Он крепко стукнул дверцей кабины и откинулся на мягком сиденье.

Директор и Горчинский стояли на площади и, задрав головы, смотрели, как большой серебристый жук со слабым гудением проплыл над семнадца­тиэтажной бело-розовой громадой института и исчез в синем предвечернем небе.