Константин Сергеевич Волков. Звезда утренняя

Государственное Издательство Детской Литературы

Министерства просвещения РСФСР

Москва 1957

Научно-фантастическая повесть К.Волкова "Звезда утренняя" рассказывает о подготовке и проведении научной экспедиции советских ученых на планету Венеру, о пережитых ими исключительных приключениях, об их мужестве и находчивости, позволивших найти выход из самых безнадежных и трагических обстоятельств.

ГЛАВА I,

где каждый прав по-своему

Речь шла как будто о самых обычных вещах. Сандомирский равнодушно посмотрел в окно с таким видом, точно там был самый обыкновенный московский пейзаж. А между тем все в этой сцене было странно и необычно.

Сферическое помещение с круглыми окнами, напоминающими морские иллюминаторы, было залито солнечным светом. Солнце ослепительно пылало, но вокруг не было привычной для человеческого глаза лазури. Оно сияло среди черной бархатной ночи. На абсолютно черном небе сверкали мириады звезд. Солнце повисло в мировом пространстве. Оно было справа. Слева был виден огромный и как бы закутанный серебристым покрывалом земной шар, похожий на луну вскоре после полнолуния, то есть уже на ущербе. Да, все это было странно, как во сне. А два человека целый час спорили тут по чисто техническому вопросу.

Впрочем, с тех пор как руками человека был создан первый искусственный спутник Земли и первая управляемая с Земли ракета обогнула Луну, люди вообще перестали удивляться чему бы то ни было и вступили в период осуществленных сказок.

Человечество стало привыкать к подобным научным достижениям. Однако, по старой привычке к сенсациям, американские газеты называли ВНИКОСМОС летающим чудом…

— Никогда не дам разрешения на опасный и бессмысленный эксперимент!

— Николай Александрович, разрешите мне…

— Ничего не разрешаю! То, что вы предлагаете, просто безграмотно в техническом отношении! Да, да, совершенно нелепая затея!

— Николай Александрович…

— Заранее знаю, что вы скажете. В десятый раз будете повторять одно и то же…

Разговор вели два человека: один из них был начальником ВНИКОСМОСа, или Внеземной научно-исследовательской станции космических полетов, Николай Алек­сандрович Сандомирский; его собеседником был пилот Владимир Иванович Одинцов, худощавый молодой чело­век лет двадцати пяти, в светло-серой форме полувоенного покроя.

— Николай Александрович, когда же мы будем действовать решительно, по-русски, по-большевистски! Без риска нельзя…

— Кто же спорит. Но всякий риск должен быть оправ­данным. Обсудим еще раз. Что вы предлагаете? Посадить на Землю тяжелый космический снаряд, совершенно для этого не приспособленный. Для чего?

— Как — для чего? Чтобы доказать, что такой спуск возможен, хотя такая ракета и предназначена для беспосадочного полета.

— А кому это нужно? Решительно никому! Вы не хуже меня знаете. Для связи с Землей существуют обычные реактивные корабли надежной конструкции и способные планировать в атмосфере. Чего вам еще надо? Зачем рисковать людьми и техникой?

— А как же мы будем высаживаться на других планетах, если не научимся посадке на Землю?

Разговор происходил в служебном кабинете начальника ВНИКОСМОСа. Замечательная идея великого русского ученого К.Э.Циолковского несколько лет назад была претворена в жизнь. Вокруг Земли на расстоянии 35 800 километров от ее поверхности, повинуясь законам небесной механики, обращалось новое космическое тело. Искусственный спутник проходил свою орбиту ровно в двадцать четыре часа и, таким образом, вечно висел в зените над экватором, на 85° восточной долготы, сверкая по вечерам, как новая звездочка, над синими просторами Индийского океана.

Еще в конце 50-х годов XX века были сделаны первые попытки посылать за атмосферу небольшие ракеты, передвигавшиеся со скоростью около 8 километров в секунду, с целью превратить их в постоянных спутников нашей планеты.

Снабженные автоматическими приборами, эти подвижные космические лаборатории стали передавать на Землю сигналы о температуре среды и интенсивности ультрафиолетового излучения, состоянии электромагнитного поля, космических лучах и о других явлениях, происходящих в межпланетном пространстве. Отныне телевизионные передатчики позволяли человеку видеть Землю и другие небесные тела, как если бы он сам находился где-то в пустоте, далеко от родной планеты.

Исследование Космоса реактивными снарядами производилось во многих странах, но особенно широко была поставлена эта работа в Советском Союзе.

Соединенные Штаты Америки, Германия, Англия и другие государства ограничились посылкой ракет небольших размеров и не выше чем на 1000 километров надземной поверхностью, тогда как советский искусственный спутник, над конструированием которого напряженно работали сотни ученых и техников, представлял собой огромную и прекрасно оборудованную лабораторию, вращающуюся вокруг нашей планеты на расстоянии шести земных радиусов.

Сандомирский сидел за столом в кресле из легких алюминиевых трубок. Это был плотный мужчина, на вид лет пятидесяти. Характерная осанка, особая манера сидеть, не сгибая спины, выдавали бывшего военного. Три большие серебряные звезды на небесно-голубых, отороченных золотом петлицах указывали на его высокий ранг. Широкий ремень, закрепленный крючками на спинке кресла, удерживал на месте его мощную фигуру, так как предметы на искусственном спутнике не имели никакого веса. Этот ремень предохранял Сандомирского от опасности взлететь к потолку, как детский воздушный шар, что едва ли было уместно для его высокого звания, да еще во время служебного разговора.

Одинцов стоял у стола. Магнитные пластинки на каблуках и носках башмаков придавали ему необходимую устойчивость и позволяли держаться прямо.

Разгоряченный разговором, который, как всегда, перешел в спор, Одинцов сдерживал себя, не желая проявить неуважение к старшему, но упорно отстаивал свою точку зрения. Откинув резким движением головы прядь русых волос, упавших ему на лоб, он убеждал начальника:

— Николай Александрович, мы летаем уже не первый год. Конечно, ошибка была бы роковой. Но ее не должно быть!

Сандомирский поудобнее переместил большое тело в кресле:

— Да ведь у вас учебная ракета. Понимаете, упрямец? У-чеб-ная! Вы не хуже меня знаете, что она не рассчитана на сопротивление воздуха при движении в атмосфере, приспособлена только к полетам в мире без тяжести, поэтому и имеет ограниченный запас прочности. А вы хотите на такой скорлупе удариться о поверхность Земли! Представляете, что может получиться? Тормозить нечем — значит, приземление произойдет непременно на большой скорости. Вы с вашей ракетой будете похожи на коробку с кильками, которую переехал грузовик.

— Николай Александрович, наземные транспортные ракеты имеют крылья немногим больше, чем наши стабилизаторы. Однако садятся же они без всяких аварий! Тут ничего сложного нет. Можно и в данном случае использовать сопротивление атмосферы.

— Малейшая ошибка в расчетах — и ваш снаряд раскалится добела и сгорит, как метеор!

— Николай Александрович, такая судьба ожидает мелкие песчинки размером с булавочную головку, — не сдавался Одинцов. — Более крупные метеориты раскаляются только снаружи, внутри же остаются холодными и падают почти без удара, постепенно теряя скорость. А ведь в ракете будет человек! Он может бороться с температурой.

Было ясно, что молодой пилот вступил в спор, готовый ответить на любые возражения. В его серых глазах светилась воля, а рот в те минуты, когда он почтительно выслушивал мнение начальника, был плотно сжат.

Оба говорили не повышая голоса, но сферический потолок усиливал звуки, и слова казались произнесенными очень громко.

Все было необычно на искусственном спутнике. Постройка этого гигантского сооружения являлась чрезвычайно сложной технической задачей. Искусственный спутник был собран из нескольких сигарообразных ракет, последовательно вылетавших за пределы земной атмосферы. В первой из них отправился в пространство отряд строителей, которые затем принимали остальные ракеты, управляемые с Земли.

Ядро внеземной станции состояло из пяти гигантских космических снарядов. К ним постепенно присоединялись всё новые и новые ракеты, доставлявшие людей, оборудование, материалы, готовые строительные конструкции, продукты питания, кислород, воду и горючее. Все это стало возможным лишь благодаря огромному развитию техники во второй половине XX века.

Когда строительство первой внеземной станции было закончено, советские люди перешли к следующему этапу освоения Космоса. Началась серия полетов на высотных ракетах, которые некоторое время находились за пределами атмосферы, а затем возвращались на Землю.

В последующие годы советские ученые, не побоявшиеся совершить путешествие на внеземную станцию, вели на ней исключительно важную для всего человечества работу. Был опубликован целый ряд исследований, особенно ценных потому, что наблюдения за пределами атмосферы позволяют избавиться от многих помех, неизбежных на поверхности Земли. В частности, появилась возможность применять астрономические приборы с огромным увеличе­нием.

Особое значение имел ряд новых открытий в области изучения космических лучей, которые непосредственно улавливались на внеземной станции без потерь от поглощения их земной атмосферой. Большую пользу для науки принесли также наблюдения Земли с большой высоты, в сущности уже из межпланетного пространства. Ученые различных специальностей — астрономы и геофизики, метеорологи и биологи — получили теперь для своей работы совершенно исключительные возможности. Их труды позволили разрешить целый ряд практических проблем, связанных с расчетами и конструкцией межпланетных кораблей. Попутно эти работы способствовали развитию совершенно нового вида транспорта — стратосферных ракет. Пассажирские реактивные снаряды позволяли в кратчайшие сроки преодолевать необозримые пространства Советской страны. Была организована густая сеть внутренних ракетных линий, соединяющих Москву, Ленинград, Киев и Минск с отдаленными районами Дальнего Востока и Севера. Позднее были созданы международные линии: Москва-Пекин, Москва-Дели, Москва-Париж и другие.

К концу 70-х годов был завершен первый этап борьбы за Космос — состоялись полеты на космических ракетах вокруг Луны. Отправление такой ракеты с искусственного спутника в межпланетное пространство больших затруднений не представляло, так как вместо начальной скорости в 11,2 километра в секунду здесь требовалось для преодоления земного притяжения всего 3,5 километра.

В связи с развитием астронавтической техники появилась новая и удивительная профессия — пилот космического корабля. Смелые люди бесстрашно пускались в путешествия по мировому пространству и летали на своих ракетах в чудовищном отдалении от Земли, постигая на практике законы астронавтики.

Однако древняя мечта человечества о посещении других миров оставалась неосуществленной. Первые космические ракеты могли улетать в пространство, используя искусственный спутник как станцию отправления, но на него же должны были и возвращаться. Высадка на твердой поверхности планет, хотя бы и на ближайшем небесном теле — Луне, — и в особенности вопрос обратного возвращения, пока оставались неразрешенными проблемами. Возникало слишком много практических трудностей. Несмотря на все свои достижения, астронавтика переживала еще младенческий возраст.

Неоднократно предпринимались попытки доставить на Луну ракеты, хотя бы без людей. Такие ракеты управлялись на расстоянии и были снабжены телевизионными передатчиками и другими замечательными приборами, чтобы вести наблюдения непосредственно на лунной поверхности. Однако успехом эти попытки не увенчались. Автоматические снаряды либо разбивались при посадке, либо испытывали настолько сильные удары, что установленные на них приборы выходили из строя. Выяснить в полной мере причины подобных неудач не удавалось.

Становилось ясно, что достигнуть Луны или других планет с научной целью может не бездушный автомат, а только космический корабль, управляемый человеком, способным своевременно производить все необходимые маневры. Но пока еще не была создана модель аппарата, способного совершить посадку на Луне и улететь обратно.

Вопрос о том, какими путями надо идти в этом направлении и как скорее добиться цели, вызывал горячие споры не только в научной литературе, но и среди работников внеземной станции. Молодежь, как всегда нетерпеливая, рвалась вперед и доказывала, что уже существующие модели космических кораблей могут быть отлично использованы для высадки на других планетах, а более осторожные руководители этого дела стояли за медленный, но верный путь постепенного накопления опыта и разработки новых конструкций.

— Николай Александрович, — настойчиво повторил Одинцов, — прошу вас выслушать меня до конца!

— Десять раз слушал.

— Сегодня я говорю от имени своих товарищей. Нам обидны такие черепашьи темпы! Скучно сидеть без настоящего дела.

— "Без настоящего дела"! — возмутился Сандомирский. — Это мне нравится! А ваше дело не настоящее? Чего вам еще надо?

— Летать на Луну, на Марс, на Венеру! А вы нас держите на привязи.

Молодой пилот даже раскраснелся от волнения.

— Я их держу на привязи!.. И вы смеете так говорить! — Усы у Сандомирского стали топорщиться от негодования.

— Как же это назвать? Вот уже третий год курсируем по изученной трассе…

Споры такого рода возникали нередко. Сандомирский не любил рискованных действий. Даже в годы войны, на двадцатом году своей жизни направленный комсомолом на фронт как начинающий летчик, он просил о назначении в ряды тяжелой бомбардировочной авиации. Подвиги истребителей, основанные на молниеносных атаках, были ему не по душе. Он предпочитал методический расчет, зато, приняв решение, был способен преодолеть любые препятствия. Не было случая, чтобы он сворачивал с пути, не выполнив задания. В свое время эти качества лейтенанта Сандомирского были по заслугам оценены командо­ванием.

Победа застала гвардии подполковника Сандомирского в должности командира одной из прославленных частей Военно-Воздушных Сил. А когда после двадцати лет мирного строительства вплотную подошли к задаче покорения космических пространств, генерал-лейтенант авиации сменил военную форму на серый с золотом костюм командного состава астронавтики. На своем новом посту он сумел объединить вокруг себя смелую и талантливую молодежь и опытных специалистов.

Одинцов был человеком другого склада. С юных лет он загорелся страстью к исследованиям мирового пространства. В те годы не только специальные журналы, но и газеты были полны статьями о космических полетах. На эту тему издавалось множество книг, и Володя Одинцов запоем читал все, что было написано о космических ракетах и ракетных двигателях. Он соорудил самодельный телескоп и прославился в классе как первый знаток астрономии. С пятнадцати лет, убежденный, что ему придется рано или поздно бороздить просторы Вселенной, он особое внимание обратил на математику и даже занимался специальной физической тренировкой, развивающей смелость и быстроту рефлексии. В юности Володя усердно штудировал серьезные труды по физике, геологии, химии. Зато литература, история и биология его вниманием не пользовались — не хватало времени.

Аттестат зрелости Владимир Одинцов получил в тот самый год, когда был создан Институт астронавтики. Разумеется, у юноши не было никаких колебаний в выборе профессии. А когда четыре года спустя советские люди построили внеземную станцию, Владимир, едва окончив институт, начал летать на межпланетных кораблях.

Как всякое новое начинание, астронавтика была увлекательным делом. Здесь еще пылали страсти. Немудрено, что Одинцов оказался вожаком молодежи, недовольной осторожными методами Сандомирского. Вот почему его пылкий нрав нередко приводил к спорам с начальством.

Нельзя сказать, чтобы Сандомирский требовал слепого подчинения авторитету командира. Он охотно выслушивал возражения со стороны молодых товарищей, но, методически мыслящий, прекрасно знающий летное дело, он часто выливал на чрезмерно горячие головы ушаты холодной воды. Так было и в этот раз.

— А вам этого мало? — возразил он на реплику Владимира. — Ну знаете… Помню времена, когда сам мальчишкой был. Да разве кому в те поры приходило в голову вокруг Луны летать? А вам этого мало!..

— Разрешите…

— Ну?

— На наших кораблях вполне можно садиться. Особенно на воду. Ведь вода смягчит удар. Наши добавочные стабилизаторы, по существу, те же самые крылья! Ракета герметически закрыта, имеет обтекаемую форму. Готовая летающая лодка!.. Посадочные площадки? Да в любом море… Разрешите попробовать, Николай Александрович! Ручаюсь за успех!

— Опять за старое! — Сандомирский начинал сердиться. — Пустая болтовня! — сказал он, покручивая усы, что служило признаком раздражения. — Программа последовательного освоения Космоса разработана и утверждена. Вы отлично знаете. Первый этап — посадка на Луне. Что там будет делать ваша лодка, если нет ни капли воды?.. Второй период — изучение Марса. Где там вода?.. Значит, нужно готовиться к посадке на твердые поверхности. А вы мне твердите про воду…

— Нельзя навеки связывать себя установленной программой! — упорно стоял на своем молодой пилот. — Это же не догма! Почему непременно сначала Луна или Марс? Конечно, Луна ближе, но на ней отсутствует атмосфера и для торможения при посадке необходимо затратить много горючего. На Марсе разреженная атмосфера, и это внешняя планета, куда гораздо труднее добраться. Лучше начинать с внутренней — например, с Венеры, которая покрыта газовой оболочкой. Разрешите нам изучить торможение атмосферой, и мы наверное достигнем Венеры. Слова Владимира расходились с общепринятыми представлениями об этапах борьбы за Космос, но по-своему он был прав. В самом деле, единственная возможность погасить скорость космического снаряда, прибывающего, например, на Луну, заключается в том, чтобы придать ему равновеликую скорость в обратном направлении, а это требует большой затраты горючего. При посадке на Марс тоже пришлось бы тратить много горючего для торможения. Иное дело — Венера. Хотя эта планета и отстоит от Земли намного дальше, чем Луна, но ее плотная атмосфера дает возможность тормозить корабль при спуске без большой затраты топлива. Вот почему идея Одинцова практически изучить торможение атмосферой была не лишена логики. Однако убедить Сандомирского было не так-то легко.

— Нет, — сказал он, подумав, — никогда не позволю, чтобы наши ракеты ныряли, как утки. Эксперимент опасный и пока бесполезный. Для посадки на планетах наши снаряды безусловно не приспособлены… Можете идти!

Когда Сандомирский сердился или возмущался, его усы начинали топорщиться и принимали весьма грозный вид, но, в сущности, это был очень добрый человек. Один­цов отлично знал своего начальника, однако понял, что на этот раз разговор окончен. Ничего не оставалось, как повернуться и уйти.

Сандомирский сурово поглядел ему вслед. Потом на его лице появилась улыбка. Он вздохнул и покачал головой.

Одинцов отправился к товарищам, чтобы рассказать о результатах беседы.

Условия передвижения на искусственном спутнике довольно своеобразны. Здесь можно ходить, только используя силу притяжения магнитов к металлическому полу, или же совершать небольшие прыжки, отталкиваясь ногами и хватаясь руками за ременные кольца, подвешенные к потолку. Мускулы сохраняют свою силу, а вес фактически отсутствует.

Одинцов тремя резкими движениями рук преодолел длинный коридор, в котором по обеим сторонам были двери служебных помещений, и очутился в центральном зале.

Здесь его поджидали товарищи. За шахматным столиком у круглого окна сидели двое молодых людей в такой же серой форме. Это были Сергей и Александр, как их звали все на станции, — два неразлучных приятеля Одинцова, тоже пилоты космических кораблей.

— Ну что? Упрямится старик? — спросил, не поднимая глаз от шахматной доски, Сергей, самый молодой из пилотов.

— Старая песня! На твердую поверхность садиться нельзя — ракета не приспособлена. На воду посадка ни к чему, так как на Луне нет морей.

— А Венера? — оторвался Александр от какой-то сложной шахматной комбинации.

— Лететь на Венеру он не согласен. Знаете его доводы: как думать о таком полете, не освоив Луну? Ничем его не переубедишь!

— Да, вот и ждем у моря погоды! — проворчал Алек­сандр.

— А время идет, — с огорчением заметил Сергей.

— А время идет, — повторил Владимир. Он стал смотреть в окно, хотя все там было давным-давно знакомо. Холод мирового пространства. На бархатном черном фоне сияли звезды. Немного ниже светился земной шар, наполовину прикрытый облаками. Там жила мать, Наташа, миллионы других людей. Земля представлялась висевшей в пустоте и по своим размерам занимала одну треть видимой части мира. Искусственный спутник находился в плоскости экватора, поэтому полярные области Земли воспринимались здесь как верх и низ земного шара, который в этих местах был закрыт облаками. Ближе к правому краю виднелось ослепительное пятно, как бы сияющая звезда, чудом упавшая на Землю. Это было отражение Солнца от поверхности океана.

Одинцов смотрел на Землю, где для него было все самое дорогое. Сквозь голубоватую завесу атмосферы виднелись светлые пятна облаков. В просветах между ними можно было разглядеть знакомые по школьным картам очертания зеленоватых континентов и кое-где желтовато-серые пространства пустынь. Огромные океаны плохо отражали свет и казались очень темными, почти синими, даже фиолетовыми. А вокруг, во всех направлениях, можно было наблюдать одно и то же: черную пустоту пространства и сияние бесчисленных звезд.

ГЛАВА II,

в которой космическая ракета опускается в Черное море

Осенний день близился к концу, и солнце уже скрылось за мо­рем. На западе разгоралась вечерняя заря, однако из-за горизонта наползали угрюмые облака. Погода становилась все более мрач­ной и тревожной. Над Крымом нависло тяжелое небо. Море стало тем­ным и холодным. Видимо, приближалась гроза.

Действительно, вскоре появились клубящиеся облака, пред­вестники бури. Они быстро понеслись над притихшим в испуге мо­рем.

Тишина нарушалась только глухим рокотом прибоя да рас­ка­тами отдаленного грома. Изредка вспыхивали молнии. Черные си­луэты недвижно застывших кипарисов казались тогда колючими и жесткими.

С террасы открывался широкий вид во все стороны. Направо в лиловой темноте скрывалась Ливадия, налево раскинулась пор­то­вая часть Ялты. Быстро темнело. Берег скрылся во мраке. С высоты было видно, как в порту один за другим зажигаются огни.

Mope разбушевалось. Грохот прибоя доносился все сильнее. С каждой минутой волны становились все выше и начали пе­ре­хлес­тывать через каменную ограду мола. Фонари на набережной поз­воляли видеть, как высоко взлетает пена.

Вдруг все изменилось. Внезапно налетел ветер и бросил на мра­морный пол террасы ворох опавших листьев, которые стали ме­таться из стороны в сторону. Зашумел ура­ган.

— Надо уходить, Наташенька, — сказала Людмила Николаевна, — кажется, начинается буря.

— Ну что ж, пойдемте.

Женщины поднялись с широкой мраморной скамьи, что стояла у самых перил, и направились к дому.

Людмиле Николаевне Одинцовой было на вид лет пятьдесят. У нее было приветливое русское лицо, а светлые глаза оставались совсем молодыми, и лишь седые волосы свидетельствовали о прожитых годах и больших заботах.

К ней с нежностью прижималась молодая девушка в сером платье с большими черными цветами, легком не по погоде. Но она любила воздух, запах моря, порывы бури, а из человеческих чувств — ощущение свободы, стремление вперед, жажду нового. Ей казалось, что в этих бурных порывах ветра весь мир очищается и остается вечно юным.

Наташу нельзя было назвать красавицей. Но такую сразу заметишь в толпе. А заметив, будешь долго следить за ней взглядом. Удлиненный и нежный овал девического лица, золотистые косы, уложенные в тяжелый узел, который не без труда удерживают шпильки. Слегка вздернутый нос. Немного веснушек на потемневшей от загара коже. Глаза большие, не то серые, не то зеленоватые. Самым замечательным на лице девушки было его выражение. Когда задумчивый и ласковый взгляд Наташиных глаз неожиданно останавливался на человеке, у него становилось хорошо на душе. В девичьих глазах нередко сверкал и веселый огонек. Временами Наташа улыбалась весьма задорно, и кое-кому сильно доставалось от ее острого язычка. Но часто улыбка пропадала в неизвестно откуда прилетевшей задумчивости, и видно было, что за этой девической ясностью скрывалась напряженная работа мысли.

— Тревожно у меня на сердце, Наташа, очень тревожно! Боюсь, не случилось бы чего-нибудь с Володей, — вздыхала Людмила Николаевна. — Шутка сказать! Уже столько времени нет никаких известий.

— Не волнуйтесь, все будет хорошо.

— Не знаю… Когда Сережа звонил в последний раз?

— В десять.

— В десять? Да, верно, в десять. Вот видишь, а с тех пор, как отрезало.

— Я ему сама звонила, но не могла ничего добиться. Там у них какая-то суета. Все такие нервные…

— Вот видишь…

— Не расстраивайтесь. Это гроза наводит на грустные мысли. Сейчас мы опустим шторы, зажжем свет. Пора пить чай. Сразу станет уютно.

У самой Наташи кошки скребли на сердце, но она старалась не показывать своего волнения, чтобы еще больше не растревожить Людмилу Николаевну.

Обнявшись, обе женщины вошли в дом.

Молочно-белые шары электрических ламп вспыхнули спокойным светом. Стены высокой и просторной комнаты были розоватого цвета. До высоты человеческого роста доходила панель из жемчужно-серого материала, получившего в те годы широкое распространение. Двери и окна, раздвижные, как в вагонных купе, открывались и закрывались специальными механизмами, скрытыми в стенах. На окнах висели шелковые портьеры в тон окраске стен — светло-вишневого цвета с золотом.

Мебель была дачного типа, обычного на юге, — легкие алюминиевые кресла и стулья с мягкими сиденьями и спинками, обитыми золотистой материей. На стене висело несколько картин и крупных фотографий в натуральных цветах. Почти на всех были изображены море и корабли.

На столе, покрытом белоснежной накрахмаленной скатертью, стоял чайник с душистым чаем, хрустальные вазочки с вареньем, печенье, фрукты, янтарный виноград.

— Ты же знаешь, Наташенька, — говорила Людмила Николаевна, — у Володи такая профессия, что я ни на одну минуту не могу быть спокойной. Материнское сердце всегда в тревоге. Если бы он еще над землей летал, как все люди… Подумать страшно — в полной пустоте. Он мне рассказывал. Летит, а вокруг ничего нет. Одна сплошная чернота, и больше ничего…

— Зато почетная работа, — мечтательно сказала девушка. — Когда я думаю, что он среди тех, что покоряют межпланетные пространства, у меня сердце наполняется гордостью. Летать на другие миры! Дух захватывает!

— Вот выйдешь замуж, тогда увидишь.

— Да, я знаю, мне будет неспокойно жить, когда мы поженимся. Но ведь я не одна такая! Жены моряков тоже провожают мужей в далекие плавания. Скучно… Но пусть Владимир остается таким, каким он есть.

— Ну, знаешь, жить в вечной тревоге… Мне только пятьдесят лет, а вся голова седая. Каждый новый рейс Владимира прибавляет седины в волосах… Вот и сейчас.

В чем дело? Ракета уже давно должна была вернуться, а ее нет. А ведь все у них рассчитано, минута в минуту. Это не поезд, что может опоздать. Где Володя?.. Нет, Наташенька, материнское сердце — вещун…

Глаза Людмилы Николаевны наполнились слезами. Чашка задрожала в ее руке, и чай расплескался на скатерть.

— Успокойтесь, успокойтесь! — бросилась к ней Наташа и обняла, пытаясь ободрить встревоженную женщину.

Но ничего не получалось. Кончилось тем, что обе уселись рядом на диване и замолчали, нахохлившись, как птицы в непогоду.

Между тем буря за окном разыгралась не на шутку. Ветер выл и ревел. При вспышках молний было видно, как изгибаются верхушки кипарисов. Когда ураган ненадолго утихал, снизу доносился грозный рокот моря. Улицы шумного города опустели. Все живое стремилось укрыться от непогоды.

Сквозь сетку дождя ярко освещенный порт казался бесформенным пятном света. Струи воды, низвергавшиеся с небес, назойливо стучали и бились о стекла, как будто и им хотелось проникнуть внутрь, где было тепло и уютно.

Тягостное безмолвие было неожиданно прервано вибрирующими звуками сигнала видеофона. Наташа бросилась к аппарату, взяла трубку. В то же мгновение засветился экран, и на нем возникло лицо Сережи Николаева, приятеля Володи. Из-под капюшона виднелся козырек форменной фуражки.

— Наталья Васильевна, — сказал Николаев, — известия о Владимире!

— Что с ним? Говорите скорее!

— Со стороны Луны в зоне наших радиолокаторов появилось неизвестное космическое тело. Думаю, что это ракета Владимира. Но вместо того чтобы взять курс на станцию, она прошла стороной и направляется прямо на Землю.

— Вы думаете, что это Владимир?

— Боюсь, что так.

— Куда он летит?

— Пока трудно сказать. Думаю, что хочет приземлиться.

— Откуда вы говорите?

— Недалеко от вас. Дежурю на радарной станции Ай-Петри. Тут наш наблюдательный пункт на Земле. Следим за ракетами. Со станции и с Земли. Если что будет, позвоню.

— Спасибо, Сережа! Мы в страшной тревоге.

— А как Людмила Николаевна?

— Ужасно!..

— Ничего, не волнуйтесь. Володька знает свое дело… Извините, мне надо кончать. Слежу за приборами.

— До свидания, Сережа!

Экран погас. Наташа положила трубку и кинулась к Людмиле Николаевне:

— Ну, что я вам говорила! Можете себе представить? Он мчится на Землю. Вот безумец!

— Что ты, Наташенька! Ведь он вокруг Луны поле­тел. Я же знаю. Такие ракеты не могут садиться на Землю. Он мне сам объяснял.

— В том-то и дело, что мне он говорил другое! Что попробует когда-нибудь сесть на Землю… И не предупредил даже! Ох, и попадет ему от меня!

— Наташенька, что же это такое?

Людмила Николаевна совсем растерялась. Но не успела Наташа объяснить, в чем дело, как сигнал снова позвал ее к аппарату.

Опять звонил Николаев.

Даже по изображению на экране было видно, что он изо всех сил старается оставаться спокойным.

— Наталья Васильевна!.. — раздалось из видеофона. Сережа был немножко влюблен в невесту товарища и всегда волновался, когда разговаривал с нею. Кроме того, положение становилось действительно опасным. Видно было, что молодой человек в большой тревоге.

— Наталья Васильевна, это ракета Владимира! Безусловно! Уже коснулась верхних слоев атмосферы. Если он вздумает сесть на Черном море, то вы увидите его в небе. Следите! Мне некогда. Ни на секунду нельзя отрываться от аппаратов…

Не ожидая ответа, он положил трубку. Женщины в страхе и волнении посмотрели в глаза друг другу, потом набросили дождевые плащи и поспешили на террасу.

Гроза бушевала, и на море разыгрался настоящий шторм. Трудно было стоять на ногах. Молнии сверкали почти непрерывно.

После ярко освещенной комнаты мрак казался непро­ницаемым. Можно было разглядеть лишь расплывчатое пятно света над портом и мигающий огонь маяка.

Взволнованные женщины долго стояли в темноте. Часам к двумя буря стала стихать. Гроза продвинулась дальше на восток. Раскаты грома слышались теперь издали и постепенно слабели. Только море, бросаясь на берег, еще ревело среди ночного мрака. Однако завеса дождя уже рассеялась. Ветер стал тише. Внизу показался залитый огнями город.

Но вот внезапно, где-то высоко в западной стороне неба, послышался слабый гудящий звук. Сначала высокий по тону, затем все более и более низкий. Нарастая, этот звук достиг какого-то предела, ослабел, а затем совершенно растаял в пространстве далеко на востоке.

— Ты слышишь, Наташа? — спросила Людмила Николаевна, схватив девушку за руку.

— Думаю, что это Владимир. Промчалась космическая ракета. Совершает круговой полет.

— Вокруг Земли?

— Вокруг Земли.

— Жив ли Володенька?

— Ракета готовится к посадке. Значит, Владимир жив и управляет кораблем. Ах, только бы ему удалось благополучно сесть! Сначала надо перейти в спираль. Он мне объяснял…

Прошло более трех часов, прежде чем космическая ракета опять появилась на небе, все с той же, западной стороны.

В самое темное предрассветное время, когда море еще продолжало бесноваться, а ветер лишь изредка внезапными порывами кидался на деревья, глазам измученных тревогой женщин на несколько мгновений открылось совершенно невиданное зрелище.

Сначала за тучами послышался отдаленный гул летящего снаряда, на этот раз низкий, мощный и грозный. Необычный шум поднял на ноги спящих. То тут, то там открывались двери: разбуженные люди бросались на веранды и к окнам, стремясь понять, что происходит.

Где-то очень далеко на западе в небе возник свет. Сияние заметно усиливалось, наконец стало нестерпимо яр­ким. Из облаков, плывущих над морем, появилась летящая ракета. Огромная, по форме и размерам напоминающая дирижабль, она летела, распластав короткие крылья, и, постепенно снижаясь, пронеслась над волнами. В ее передней части горел прожектор, бросая на воду широкий сноп света. Наблюдавшие за ракетой успели заметить, что и сама она светится, раскаленная докрасна. Так пылает железо в руках кузнеца, когда оно уже остывает и теряет ковкость.

Все совершилось за какой-нибудь десяток секунд или немного больше. С того момента, когда сверкающая ракета появилась на горизонте, промелькнула перед глазами пораженных зрителей и с шумом ударилась о поверхность воды, не прошло и полминуты. Раскаленная ракета подпрыгнула над бушующим морем подобно пущенному по воде камню, ударилась еще раз, снова подскочила и, проделав три таких прыжка, погрузилась в воду передней частью. При падении горячего металлического снаряда в холодные волны моря высоко взметнулся столб воды, послышался всплеск и шипение пара, окутавшего густым облаком место катастрофы. Прошла еще секунда, и все затихло. Нелепо задрав хвост, ракета замерла в полной неподвижности.

Негромкий сдавленный крик вырвался из груди Людмилы Николаевны. Несчастная женщина ухватилась за перила, пытаясь удержаться на ногах, но потрясение было слишком сильным — потеряв сознание, она рухнула на каменный пол террасы.

Ночной мрак уже начал рассеиваться. В бледном сиянии рассвета три серых корабля сорвались с места и ринулись туда, где погрузилась ракета. Это были заранее приготовленные спасательные суда, приведенные в боевую готовность, как только стало известно о приближении ракеты.

Снабженные могучими двигателями, они быстро скользили по волнам и через несколько минут достигли места происшествия. Когда взошло солнце и день вступил в свои права, все радиостанции Советского Союза уже передали в эфир первое сообщение о событиях минувшей ночи:

"Семь дней тому назад, — говорилось в передаче, — открылось совершенно невиданное зрелище. Первая советская внеземная научно-исследовательская станция космических полетов направила в очередной рейс тяжелую ракету "КР-105" под управлением пилота Владимира Ивановича Одинцова. Межпланетный корабль получил задание совершить круговой полет вокруг Луны, произвести фотосъемки и вернуться к месту отправления на внеземной станции. По еще не выясненным причинам ракета "КР-105" на обратном пути уклонилась от заданного направления и взяла курс в сторону Земли.

Как удалось установить, космический корабль, достигнув верхних слоев земной атмосферы, перешел в полет по спирали, теряя скорость при каждом обороте, затем облетел несколько раз вокруг земного шара и, постепенно снижаясь, замедлил быстроту полета примерно до 400 километров в час, после чего погрузился в води Черного моря близ Ялты. При падении ракета затонула в воде передней частью, более тяжелой, чем корма, где опустели резервуары для горючего. Спасательные суда, немедленно прибывшие на мрсто катастрофы, придали межпланетному снаряду нормальное положение. В настоящее время ракета "КР-105" находится на пути к порту".

Людмила Николаевна и Наташа были уже на берегу. Вокруг них шумела толпа.

Волнение на море продолжалось. Нельзя было вскрывать ракету, прежде чем она не будет доставлена в порт. Спасательные суда сообщили на берег, что на стук и другие сигналы никакого ответа изнутри снаряда не последовало.

Людмила Николаевна и Наташа пробрались через толпу, чтобы быть поближе к месту действия.

К семи часам утра межпланетный корабль был благополучно пришвартован к бетонному пирсу Ялтинского порта. Толпа любопытных увеличивалась с каждой минутой.

Вскрытие снаряда производил спасательный отряд под личным руководством начальника ВНИКОСМОСа Сандомирского, специально прилетевшего в Ялту, едва известие о предполагаемом районе посадки поступило на внеземную станцию. Людмила Николаевна и Наташа наблюдали за тем, что происходит около ракеты, и с волнением взирали на большое металлическое тело небесного корабля. Билось ли там еще сердце Владимира? Платок у Людмилы Николаевны стал совсем влажным от слез. Наташа казалась спокойной, и лишь плотно сжатые губы выдавали ее душевное состояние. Рядом с ней стоял Сережа Николаев и как умел успокаивал их обеих.

— Вот увидите, что все будет в порядке, — убеждал он. — Володька молодец! Так посадить корабль. Это же просто замечательно! А какая точная ориентировка, да еще в ночное время. При такой скорости…

— Но почему же он не отвечает?

— Должно быть, сила удара. Мог потерять сознание. Или мало ли что… Смотрите, смотрите, уже открывают!

Действительно, рабочие срезали головки болтов, прикрепляющих крышку входного люка, и участники спасательного отряда один за другим скрылись в чернеющем отверстии…

Толпа, шумевшая на берегу, затихла. Людмила Николаевна закрыла лицо руками. Текли тоскливые минуты. Наконец из люка показалась голова Сандомирского. Он остановился на передвижной лесенке и поднял руку. На берегу все замерло.

— Всё в порядке, товарищи! — закричал он, чтобы все могли его слышать. — Пилот жив! Только потерял сознание.

К нему бросилась Людмила Николаевна:

— Пустите меня к нему! К сыну!

— Всё в порядке! — повторил Сандомирский, узнав Одинцову. — Врач уже привел его в чувство. Сейчас вы увидите своего сына.

ГЛАВА III,

из которой видно, что нарушение дисциплины не остается безнаказанным

Больничную палату заливал яркий солнечный свет. Свежий морской ветер шевелил занавески на окнах и приносил с собой грустные ароматы осени. За окнами были видны деревья, еще зеленые, но уже тронутые первым сентябрьским золотом. Дальше раскинулось море, голубое и ласковое. Ближе к берегу резвились веселые, сверкающие, как брильянты, солнечные блики, а вдаль уходила широкая огненная дорога.

На койке у открытого окна лежал молодой человек. Он был в белом тельнике. Белоснежная простыня едва доходила ему до груди и позволяла видеть, как под бронзовой от загара кожей на руках перекатывались упругие мышцы.

Больной повернул голову направо, в ту сторону, где стоял собеседник, и тогда на подушке резко обрисовался мужественный профиль. Нос немного крупнее, чем следовало, с небольшой горбинкой, хорошо очерченные губы, сильная нижняя челюсть, упрямый и энергичный подбо­родок. Все это говорило о настойчивости и твердом характере. Решимость и уверенность в себе чувствовались и в серых спокойных глазах. Это был Владимир Одинцов.

Даже очутившись в госпитале, он не желал признавать себя больным, и на эту тему у него постоянно происходили споры с лечащим врачом.

— Поймите! — убеждал его Одинцов. — Я не получил никаких ушибов, никаких ранений, ни единой царапины. Чувствую себя превосходно! Значит, я совсем здоров. Нужно поскорее возвращаться к месту службы, а вы меня держите на постельном режиме. Есть у вас совесть или нет?

— Совесть-то у меня есть, — рассудительно отвечал врач. — А вот вам надо понять несколько простых вещей. Самое главное — у вас нервное переутомление. Понятно? Вы потеряли сознание не случайно. Нервные центры испытали чрезмерное напряжение, перегрузку. Значит, вам необходим покой. — Лечащий врач, бритый, невысокого роста, толстяк, многозначительно поднял указательный палец: — Абсолютный покой!

— До каких же пор?

— Еще денек-другой такого режима, и тогда сделайте одолжение. А пока лежите смирно. Я даже прогулку не могу разрешить. Нельзя рисковать. Спокойствие и спокойствие!

— Хорошее "спокойствие"! Я могу быть спокоен не раньше, чем отчитаюсь перед начальством… Доктор, давайте условимся так: вы немедленно отпускаете меня к месту работы, я докладываю что надо, возвращаюсь и снова ложусь. Хоть на месяц, на любой срок. Тогда я буду действительно спокоен.

— Ничего, ничего, потерпите еще немного. Кстати, к вам идут…

Воспользовавшись удобным предлогом, врач ловко повернулся на каблуках и скрылся, довольный, что ему удалось освободиться от настойчивого пациента. В дверях показались Людмила Николаевна и Наташа. Девушка держала букет осенних цветов.

— Мама, Наташа! Ах, дорогие мои! — Одинцов сел в постели и протянул руки навстречу. — Вот видите, всё в порядке!

— Ты жив, Володенька! — спрашивала мать. — Не ранен?

— Цел и невредим, мама!

Но Людмила Николаевна не могла успокоиться и все повторяла вопросы, не дожидаясь ответа.

— Видишь, мама, мы снова вместе.

— А мы с Наташенькой всякий сон потеряли. Что только не пережили! Измучились! О последней ночи лучше и не вспоминать.

Наташа молчала. Улыбаясь, она села на край постели и тонкими пальцами коснулась руки Владимира. Она только глядела на него, но этот взгляд выражал очень много. И радость от сознания, что страшное осталось позади, и еще неизжитая тревога за любимого человека, гордость за него — все эти чувства светились в ее взоре.

Одинцов увидел столько ласки и тепла в ясных глазах девушки, что ему вдруг стало очень хорошо на душе и в то же время чуть-чуть неловко. Всегда бывает совестно, если приходится доставлять беспокойство своим близким.

— Ну, как ты себя чувствуешь? — не могла оторваться от сына Людмила Николаевна.

— Великолепно, мама! — смущенно отвечал он. — Когда же вы наконец привыкнете? Такая у меня профессия. Только со стороны все кажется ужасным. На самом деле…

— Ну, что на самом деле? — горестно спросила Людмила Николаевна.

— Спокойно и просто, как на Земле. Все построено на точном математическом расчете. Случайности исключены.

— Почему же так волновались твои начальники и товарищи? — спросила Людмила Николаевна. — Они не хуже тебя знают все расчеты.

— Волновались?

— А как же.

— Да, мне здорово влетит!

— Как же тебе могло прийти в голову, Володя — не могла успокоиться Людмила Николаевна. — Отважиться на такое дело без разрешения? Даже Сережа боялся, что ты можешь погибнуть.

— Зато рекорд!

— Рекорд? Но ведь такие вещи готовятся заранее, а ты полетел без предупреждения.

— Хоть бы меня предупредил, бессовестный мальчишка! — улыбнулась Наташа.

Ее намерение устроить Владимиру головомойку растаяло как дым.

— Вопрос был со всех сторон продуман, — упрямо повторял Владимир, — расчеты произведены и проверены. А начальство не давало разрешения! Я спорил. Доказы­вал. Безрезультатно! Что оставалось делать?

— Ответ простой, — сказала Наташа: — надо было отложить, если не дают разрешения. Ты на службе.

— Ах, Наташа, — отмахнулся Владимир, — так я и делал! Ждал. Но всякому терпению бывает конец. Я не выдержал и решил произвести опытную посадку на свой страх и риск. Там видно будет.

— А если бы ты разбился? — тихо спросила Людмила Николаевна.

— Это было исключено! — уверенно заявил Владимир. В его глазах можно было прочитать искреннее удивление по поводу всех этих наивных, с его точки зрения, страхов и тревог. Это была такая глубокая убежденность, что мать безнадежно вздохнула и поспешила перевести разговор на другую тему.

— Ну, расскажи нам, Володенька, про свой полет. Воображаю, что ты пережил.

— Да как сказать… — протянул он задумчиво. — Конечно, было тяжеловато…

— Только, пожалуйста, подробно рассказывай, — вмешалась Наташа, — а то я тебя знаю. Ответ в четыре слова: вылетел, прилетел, все благополучно.

— Ладно, ладно, ничего не скрою! — рассмеялся Вла­димир.

Он с удовольствием потянулся на кровати, заложил руки за голову и минуту вспоминал что-то, словно спрашивая себя, как лучше приступить к повествованию. Потом стал рассказывать, начав с того, что каждый очередной космический полет не похож на другой и всегда интересен, а последний был особенно увлекательным.

Ему легко можно было поверить. Постепенно пришедшее к практическому разрешению этой задачи и приученное последними достижениями науки к космическим полетам, человечество сравнительно спокойно пережило такие события, как, например, полет вокруг Луны. И все-таки подобные вещи находились на границе того, чему можно верить. Конечно, история космических полетов началась с посылки на Луну ракет, управляемых по радио. Но при посадке на Луну, они неизменно выходили из строя. И до сих пор не удалось получить достаточно подробные и точные данные о состоянии лунной поверхности, а без этого нельзя было и думать о высадке на ней человека. Космические ракеты с экипажем уже не раз летали вокруг Луны, но не ближе, чем на расстоянии, равном ее поперечнику, то есть около 3500 километров. Полеты на более близком расстоянии считались опасными, так как в этой зоне автоматические ракеты по неизвестным причинам теряли управление и погибали.

Однако астрономические наблюдения все больше и больше подтверждали высказанное некоторыми советскими учеными предположение, что на Луне есть атмосфера, хотя и очень разреженная. Перед Одинцовым поставили задачу: приблизиться к лунной поверхности на 150-200 километров и на самой малой скорости, какая только возможна, несколько раз облететь вокруг Луны. Выполняя это задание, Одинцов должен был зафиксировать такие подробности лунного мира, которые еще никто не видел.

На путешествие туда и обратно требовалось около шести суток, но запасы горючего, кислорода, воды и пищи были взяты в двойном количестве. К этому полету готовились особенно тщательно и долго. Заранее изучили маршрут и режим полета на всех этапах. Автоматические приборы без всякого участия пилота включали и выключали в нужное время двигатель, изменяли скорость и направление космического корабля. Более двух суток Одинцов мог ни о чем ни заботиться, целиком положившись на надежность этих необычайно сложных аппаратов, заменяющих человеческие глаза и даже мозг, и беречь свои силы. Зато при полетах вокруг Луны ему пришлось непрерывно бодрствовать и ни на одну минуту не покидать рубку. Неудачи с посадкой автоматических ракет предупреждали о каких-то еще неведомых опасностях, и пилот был вынужден все время находиться начеку. Тонкости управления полетом ракеты на малых высотах нельзя было доверить приборам. Здесь требовались действия сознательного существа.

Рассказ походил на лекцию, хотя Владимир и не был любителем подобных докладов.

— В конце третьих суток, — рассказывал он, — я стал на пост. Ну, как полагается, проглотил таблетку от усталости, выпил горячего кофе и перешел в рубку. Луна была совсем близко. Можно было невооруженным глазом хорошо видеть ее поверхность. Горы, долины, весь лунный ландшафт.

— Подумать только, — мечтательно произнесла Наташа, — мчаться в мировом пространстве! На Луну! Как это интересно!

— Конечно, интересно, — согласился молодой чело­век. — Ради таких переживаний и стоит летать… Но слушайте дальше!

— Слушаем, слушаем! — в один голос заверили его мать и невеста.

— Так вот. На чем я остановился? Да. Ведь что происходит? На расстоянии 38400 километров от центра Луны ракета, покинувшая Землю, достигает точки, где притяжение обеих планет уравновешивается. После этого Луна оказывает большее влияние, и космический корабль в сущности падает на ее поверхность. Так было и со мной. Лечу! Сердце готово разорваться! Так бывает всегда, когда приближаешься к Луне. Надо ясно представить обстановку, чтобы это понять. Человек в свободно падающем теле по-прежнему не ощущает своего веса, но в какое-то мгновение психологически вдруг начинаешь сознавать, будто Луна уже не впереди, а ниже, как бы под ногами. В зрительном отношении ничего не изменилось: Луна по-прежнему виднелась прямо передо мной. Как стена. Но всем своим существом я чувствовал, что ракета стремительно несется вниз. Подобно пикирующему самолету.

— Страшно, — повела плечами Наташа. Владимир дружески ей улыбнулся и, гордый своим превосходством над простыми смертными, продолжал:

— Немало времени прошло в падении. Наконец вижу: альтиметр показывает около 500 километров от лунной поверхности. Так близко от Луны люди еще не бывали. Раздумывать некогда. Отсюда было видно уже не более одной трети планеты, настолько она приблизилась.

— Что ты видел и пережил! — восхищалась Наташа. Владимир продолжал рассказ. Крупные фотографии Луны висели в рубке ракеты. По ним было нетрудно узнать ее горные хребты: Лунные Альпы и Апеннины, кратер Коперника и кратер Тихо, Прямую Стену. Все это отчетливо рисовалось на светлой поверхности, которая приближалась и приближалась, летела навстречу. При скорости более 2 километров в секунду, какую имела ракета, надо было немедленно переходить в полет по окружности. Эта скорость уравновешивала силу притяжения Луны.

— Я включил двигатель, — рассказывал Владимир, — и слегка повернул руль. Меня сразу же плотно прижало к сиденью. Это всегда так. При выходе из пике. Чувствую, темнеет в глазах. Но тут же все прошло. Поверхность Луны постепенно ушла вниз. Теперь я смотрел на Луну сверху, как при всяком нормальном полете. Снижаться до заданной высоты в 200 километров надо было путем постепенного спуска по спирали. Я включил автоматические приборы управления и перешел к наблюдению. Начиналась самая интересная часть полета — над той стороной Луны, которая не видна с Земли. Да! В течение нескольких часов я летал вокруг Луны. Мне нужно было основательно изучить эту сторону как при солнечном свете, так и во мраке. Сделать снимки на близком расстоянии, причем не только днем, но и в ночное время.

— Как же можно фотографировать ночью?..

— Я снимал при помощи осветительных ракет. Правда, на Луне нет плотной атмосферы и нельзя применить парашют…

— Как же тогда?

— Закон инерции помогал. Ракеты, выброшенные за борт, летели в ту же сторону с прежней скоростью. Все было предусмотрено!

Ночные фотографии, которые сделал Владимир, были интересны потому, что на Луне крайне резки температурные колебания. Ночью ее поверхность не только темна, но и охлаждается почти до 150 градусов ниже нуля, а днем, наоборот, раскаляется до 120 градусов. Сравнение снимков одной и той же местности, сделанных в различных условиях, вроде как на Земле летом и зимой, могло дать много нового для науки.

— Понятно, понятно! — торопила рассказчика Наташа. — Говори скорее, что ты увидел неизвестного. Сгораю от любопытства. А ты сегодня как лекцию читаешь.

— Удалось разобраться в некоторых спорных вопро­сах. Сперва я летел высоко. Километров на двести. Но и на такой высоте стало видно многое, чего нет ни на каких картах. Невидимая сторона Луны имеет еще более неровную поверхность, чем известная. Хаос! Первозданный хаос! Беспорядочное нагромождение горных хребтов и ни одного ровного места, ни одной площадки, удобной для посадки. Огромные пространства завалены каменными глыбами.

— Значит, нелегко будет высадиться на Луне? — заметила Наташа.

— Труднее, чем на любой другой планете. Я всегда так думал. Но даже без посадки мне удалось обнаружить удивительные вещи.

— Как ты тянешь! — покачала головой Наташа.

— Можете себе представить! На той стороне Луны много глубоких трещин. На глаз они протяженностью от 10 до 40 километров. Почти отвесные стены уходят куда-то в недра. А Солнце в эту пору лунных суток светило не прямо, а сбоку, так что свет проникал далеко в глубину одной из таких трещин, довольно извилистой. Длина ее километров пятьдесят, я летел над ней почти целую минуту. И что же получилось? Солнечные лучи позволили заглянуть в ущелье поглубже. Я к этому времени спустился до 50 километров, не выше. И я увидел…

Наташа, сама того не замечая, в волнении стиснула Володе руку.

…я увидел облака! Самые обыкновенные облака! Представьте себе! Они клубились, как дым, в этих провалах. Быть может, то были пары от вулканических процессов, еще про протекающих где-то в недрах планеты. Не знаю. Возможно и другое: в глубине расщелин сохранились остатки лунной атмосферы и даже влаги. Но я видел эти пары совершенно ясно. Фото помогут разобраться, в чем тут дело.

Наташа на минутку задумалась.

— А что, если там, внутри, куда не проникают солнечные лучи и не достигают морозы, еще чувствуется внутренний жар и теплится жизнь?

— Не знаю. Здесь можно строить какие угодно предположения. Есть и другие чудесные явления.

Людмила Николаевна слушала, не проронив ни одного слова. Она не очень-то разбиралась в этих вещах, в астрономии и астронавтике, но говорил ее сын.

Владимир опять обратился к Наташе:

— Ты, может быть, слышала, что многие астрономы заметили, как во время полнолуния, когда обращенная к нам сторона Луны освещена солнцем, темные пятна на лунной поверхности увеличиваются в размерах и чернеют? Это особенно заметно в кратере Платона, но причина остается загадкой. Кажется, я понял, в чем там дело.

— В чем же?

Молодой человек заметил любопытство в глазах Наташи. Улыбнувшись ей, он сделал паузу.

— Это растительность, но своеобразная. Тут, конечно, не может быть и речи о каких-нибудь деревьях или даже кустарниках. Скорее всего это большие колонии черных грибов. Они вырастают и созревают за несколько часов, пока греет солнце, а во время лунной ночи умирают.

— Как интересно! — Наташа сцепила пальцы и положила руки на колени.

— Да, много интересного узнают люди. Еще раз переживая полет, Владимир от волнения приподнялся и снова сел на постели:

— Знаете, дорогие мои, трудно найти слова, чтобы все это как следует описать, рассказать! Вблизи все выглядит иначе, чем с Земли. Мы привыкли думать, будто Луна — это мир, почти лишенный красок. Однообразные серые скалы, черные тени, а вокруг небо как из черного бархата. Ну, звезды сияют. И больше ничего! Так описывают Луну наши книги. А на самом деле все обстоит по-другому. Оказывается, лунный ландшафт богат красками. И самыми яркими! Правда, небо черное, но тени не такие уж густые, как принято думать. Ведь, говоря о Луне, мы обычно забываем об отраженном свете. Как это художники назы­вают…

— Рефлексы?

— Кажется, рефлексы. Лучи солнца отражаются в разных направлениях от скал, от неровностей почвы и значительно осветляют… ну, разнообразят тени. А горные породы окрашены в самые различные цвета. Тут и белые скалы, и желтые, и розовые, и синие. Какие угодно цвета! Даже зеленые и красные. Издали Луна кажется одноцветной, все оттенки сливаются в монотонную серость, а вблизи другое дело: лунный пейзаж полон своеобразной красоты. Но он суровый, дикий. Особый колорит придает Луне чернота неба. Понимаете? Как бы подчеркивает всю яркость красок.

— Понимаю, — кивнула головой Наташа. — Говорят, что Луна — холодный космический труп, вечно сопровождающий Землю. А мне приходит в голову другое сравнение…

— Какое?

— Когда ты рассказал это, мне вспомнились пирамиды — саркофаги фараонов. Они тоже скрывали мертвецов. А когда заглянули в эти каменные гробницы, то оказалось, что там скрываются яркие краски — образы давно исчезнувшей жизни.

— Что-то в этом роде.

— Так и Луна. Это великолепный саркофаг! Но это так, между прочим. Полет фантазии… Значит, ты облетел Луну несколько раз? И потом улетел обратно?

— Сфотографировал ее со всех сторон и улетел. Мало того. Я ведь летел очень низко, где еще никто не бывал. Автоматические приборы взяли пробы той среды, в которой пролетала ракета. Если на Луне есть хоть малейшие следы атмосферы, мы узнаем теперь ее состав. Температура Луны до сих пор измерялась на ее изображении в телескопе посредством термопары, как средняя. А мне удалось измерить отдельно температуру освещенных и теневых мест на дневной стороне… Понимаете, как это важно?

Наташа, видимо, не понимала, почему это важно. Вла­димир с увлечением объяснял:

— Как ты не понимаешь! По этим температурам можно будет понять, какие физические явления происходят на Луне. Я собрал много и других данных. Например, о состоянии магнитного поля Луны…

— Ты у меня молодец! — улыбалась счастливая Людмила Николаевна.

— Ну вот. Покончив с делами, я отправился в обратный путь. При очередном обороте, когда в поле зрения ракеты снова появилась Земля, я включил двигатель.

— Но почему ты очутился в Черном море? — спросила Наташа и строго нахмурила брови. — По-мальчишески как-то!..

Владимир опустил глаза:

— Я не мог иначе поступить. Послушайте, и вы поймете. До тех пор пока факты не убедят, что современные космические корабли вполне могут совершать посадку на небесные тела, астронавтика будет стоять на месте. Летать вокруг Луны? Этого недостаточно. Пора делать что-то другое. Вот я и рискнул. Тут не озорство, а вперед идти хочется… Надо было доказать возможность и целесообразность посадки на водную поверхность.

— Ты очень рисковал! — покачала головой Наташа. — И еще неизвестно, чем все это кончится.

— Чем кончится? Попадет, конечно. Это как пить дать! Но в душе я убежден, что поступил правильно.

Владимир плотно сжал губы. Он предвидел весьма неприятный разговор с начальством и последующие кары.

Людмила Николаевна материнским сердцем поняла его настроение.

— Рассказывай уж до конца. — Она ласково провела рукой по голове сына. — А там видно будет.

— Да, я нарушил дисциплину! Вместо того чтобы направиться на внеземную станцию, как было сказано в приказе, я прошел стороной, — Владимир показал рукой воображаемое отклонение, — и прямо на Землю! Там, конечно, подумали…

— На станции?

— На станции, — кивнул головой Владимир. — Будто ракета потеряла управление. А на самом деле я уверенно вел свой корабль. Начался самый интересный отрезок полета. Земля была близко. Скорость достигла 10 километров в секунду. Можете себе представить! Более 36 тысяч километров в час!

— Как страшно, Володенька! — вздохнула Людмила Николаевна.

— Следовало подойти к Земле под некоторым углом. И обязательно со стороны, соответствующей вращению вокруг оси. Понимаете? Надо было догонять Землю, а не лететь ей навстречу. Так легче снизить скорость относительно ее поверхности, а потом постепенно перейти в спираль.

— Это трудно?

— Довольно сложная штука. Надо пролететь известное расстояние в верхних слоях атмосферы, возвратиться снова в пустоту, описав эллипс, и тормозить, тормозить… Ну, когда приборы показали, что скорость упала до нужной величины, ракета перешла в полет по окружности. Здесь я выдвинул добавочные стабилизаторы. Они во время полета сложены внизу ракеты, вдоль ее корпуса. Получились как бы крылья. Короткие, но довольно широкие. Эти плоскости давали возможность планирования по мере погружения в более плотную атмосферу. По расчету… у меня, знаете, все было высчитано… я должен был держаться в воздухе до тех пор, пока скорость не упадет примерно до 400 километров в час. Тогда уже не составляло особого труда выйти на широту Крыма. Здесь планирующий полет перешел в падение, и я едва успел выбрать точку для посадки. Ну, а остальное вы знаете.

Обе женщины громко вздохнули.

— Удар о воду был ужасен? — спросила Наташа.

— Удар как удар. Ничего особенного. Со стороны, вероятно, казалось очень страшно. Дело в том, что последние мгновения перед падением мне удалось лететь параллельно поверхности моря. Ракета снабжена аэродинамическими рулями, и они прекрасно действовали при большой скорости в атмосфере. Я потерял сознание не от удара, а от большого нервного напряжения. Ну и от температуры, конечно.

— А в те часы, когда ракета носилась по волнам? — спросила Людмила Николаевна.

— Что?

— Ну, что ты тогда переживал?

— А я был без сознания. Мать опять вздохнула.

— Ты же понимаешь, мама, — Владимир даже взъерошил волосы от волнения, — надо было начать! Трудно только в первый раз. Теперь, когда будут расшифрованы записи приборов, мы, пилоты, найдем и лучший режим для спуска. Маленькая ошибка все-таки была — в угле подхода к поверхности моря. Поэтому ракета и ударилась слишком сильно. Второй раз будет легче. Она поплывет, как утка…

— Володенька, — слабо улыбнулась Людмила Николаевна, — ты все говоришь о следующем полете. А мне хотелось бы одного.

— Чего?

— Чтобы этот был последним.

— Это невозможно, мама!

— Да, знаю, родной. Подчиняюсь неизбежному. Но пойми и ты меня. Ведь мать всегда остается матерью. Каждая мать хочет, чтобы ее птенцу было хорошо и не угрожала никакая опасность. А ты очень беспокойный птенец!

Вместо ответа Владимир порывисто прижал к своей груди голову матери и с нежностью поцеловал ее седые волосы.

— Ничего, дорогая, ничего! — приговаривал он. — Чего ты боишься? И разве тебе не приятно, что твой сын добился своего?.. Задача, мамочка, решена! Это главное!

В дверях палаты показалась дежурная сестра. Она не решалась нарушить беседу, хотя время визита давно истекло. Может быть, Владимир Одинцов действительно нарушил правила и требования дисциплины, но для медсестры он был героем дня.

Людмила Николаевна ничего не ответила, а Наташа посмотрела на Владимира с каким-то особенным выраже­нием. Глаза ее блестели, и грудь высоко вздымалась под легким черным платьем, которое делало ее строгой и стройной.

— Ты прав, Володя! — сказала она после минутного молчания. — И в самом деле ты не мог поступить иначе. Я понимаю… — Она покраснела и прибавила: — И горжусь!..

Владимир глядел на нее не отрываясь.

— Да, да, я горжусь тобой! Ты смелый! Но мы две слабые женщины. Если бы ты знал, как страшно, когда ты там летишь! Невольно начинаешь думать: что с ним? Из-за малейшей ошибки, из-за какой-нибудь случайности… Ну ладно, об этом потом. Я еще тебе намылю голову, гадкий, гадкий…

Медсестра в дверях укоризненно и смущенно улыбалась, склонив голову набок.

Наташа увидела ее и улыбнулась в ответ. Она была счастлива, поэтому ни на кого не могла сердиться.

Женщины поднялись.

— Ну, прощай, милый! — сказала Наташа.

— Прощай, дорогой! — повторила за ней Людмила Николаевна. — Поправляйся скорее. Если бы ты знал, как мы обе ждем тебя домой!..

Они направились к двери.

Это было как раз вовремя: из-за спины дежурной сестры уже виднелось хмурое лицо Сандомирского. Еще когда он шел по коридору, Владимир услышал знакомые шаги и в самом ритме их почувствовал гнев. Седые волосы и лихие генеральские усы еще больше оттеняли загар лица. Брови были грозно насуплены. Все это не предвещало ничего хорошего для молодого "мятежника".

При виде начальника Одинцов сделал попытку приподняться, готов был даже вскочить и вытянуть руки по швам.

— Лежи, лежи! — махнул рукой Сандомирский и поморщился. — Раз брякнулся на Землю — так лежи!

У него была отеческая манера говорить с молодыми подчиненными на "ты". Пилот посмотрел на него с удивле­нием. Этой манеры старик придерживался только в хорошем настроении. Выходит, не так уж он сердит, товарищ Сандомирский? Но Одинцов все-таки почел своим долгом обидеться на небрежные слова начальника.

— То есть как это "брякнулся", Николай Александрович?

— Очень просто. Свалился с Луны на Землю, и все.

— По всем правилам посадил ракету! — возразил Одинцов.

— Не знаю таких правил, чтобы садиться в Черное море. Посадку считаю вынужденной, значит, аварийной. Следовательно, пилот Владимир Одинцов упал на своем снаряде и оказался в госпитале. Ну, а теперь рассказывай. Как себя чувствуешь?

— Отлично!

— Ну и хорошо… А зачем сюда прилетел? Кто позволил?

— Николай Александрович! Вы же прекрасно знаете… Расчетами доказ…

— Ничего не доказано. Я их не утверждал! — Сандомирский резко махнул рукой.

— Но ведь расчеты-то существуют, Николай Александрович! Все вычисления показали, что можно использовать атмосферу для торможения. Использовать — и с полной безопасностью приземлиться. Надо было проверить на практике. Иначе нельзя, если мы хотим идти вперед.

— Разрешение на такой эксперимент было дано?

— Николай Александрович!..

— Не было. Так и запишем. А была такая посадка связана с риском для пилота? Была опасность потерять материальную часть?

— Вся наша работа связана с риском, Николай Алек­сандрович.

— Риск сведен к минимуму строгими правилами. А твоя попытка — риск непродуманный, необоснованный! Это вопиющее нарушение дисциплины! А еще лучший наш пилот!.. Ума не приложу. Выходит, что совершенно сознательно, невзирая на мой приказ, ты изменил маршрут и взял курс на Землю?

— Точно так!

— Зачем же ты это сделал?

— Не было другого выхода. Вы же никогда не дали бы согласия на такой опыт. А вопрос назрел. Решил пойти на риск.

— Какой же толк в твоей выходке? Что ты доказал? Посадил ракету на воду без серьезных повреждений? До­пустим. Ну, а что дальше? Ведь ты же прекрасно знаешь: первая задача — высадка на Луне, а где там вода?

Одинцов опустил голову.

— Никакого смысла в твоей затее не было и нет, а дисциплина нарушена, и серьезно! И где? На внеземной станции! Анархия, произвол! Совершенно недопустимо!..

Одинцову нечего было возразить против этих справедливых упреков. Он сам знал, что дисциплина на внеземной станции была священной. Малейшее отклонение от нее могло повлечь за собой гибель людей и крушение всего. Он слушал горькие слова Сандомирского и не пытался возражать.

— И в какое положение ты меня поставил?! — бушевал Сандомирский. — Что мне теперь с тобой делать? Не могу же я прощать подобные вещи. Какой пример для других! Все развалится…

— Готов нести ответственность.

— И понесешь!.. Само собою понятно, что продолжать работу наверху тебе больше не придется…

На лице Владимира Одинцова изобразилось изумление.

— Да, да! Нельзя доверять космические корабли пилотам, которые позволяют самоуправство. Ракету перегонит на станцию Николаев. А ты, как выйдешь из госпиталя, отправишься в Одессу, на нашу земную станцию. Я поговорю с начальником. Подыщем для тебя дело на Земле. Потом видно будет.

— Отстраняете от полетов? — вздрогнув от обиды, произнес Одинцов.

— Безусловно! Как бы хорошо я к тебе ни относился, но тут, братец, иначе не могу поступить. Служба есть служба!

— Есть… — едва слышно произнес Владимир. Но жесткая, упрямая складка между бровями стала теперь еще виднее. — Есть, товарищ начальник! — повторил он сквозь зубы. — А все-таки я прав, и мой полет не пройдет бесполезно.

— Что ты хочешь этим сказать? — нахмурился Сандомирский. — Опять за старое?

— Моя правота доказана. Теперь всем ясно, что космический корабль можно посалить на поверхность планеты, не потратив на это ни одного грамма горючего, если, конечно, есть атмосфера. Для полета на Луну мой опыт действительно не имеетзначения, а вот для другого…

— Для чего же именно, позволь тебя спросить? — распушил усы Сандомирский.

— Я уже сказал: для дальнейших путей астронавтики. Стараясь во что бы то ни стало высадиться на Луне, мы только зря теряем время. Надо идти другой дорогой! Теперь всем ясно, что прежде всего надо лететь на Венеру. Если там есть вода, посадку можно сделать. А вода должна быть.

Сандомирский тяжело перевел дух:

— Надо лететь на Венеру или не надо — решат без тебя! Ты совершил серьезный проступок и летать вообще больше не будешь. Никуда!.. По выходе из госпиталя явишься к начальнику Одесской станции. Вот всё.

Владимир сделал протестующий жест, хотел что-то сказать, но, безнадежно махнув рукой, закрыл глаза и откинулся на подушку. Сандомирский молча вышел из палаты.

ГЛАВА IV,

в которой говорится о невзрачных камнях, порождающих замечательные идеи

Море утихло. Волны лениво набегали на берег, и снова на безоблачном небе сияло солнце. Набережную Ялты заполнила веселая и пестрая толпа отдыхающих.

Выйдя из госпиталя, Наташа Артемьева рассталась с Людмилой Николаевной и направилась в порт. Ей захотелось побывать на своем любимом месте. В конце мола, ниже маяка, была маленькая, обращенная к морю площадка, где камни создавали подобие скамьи. Отсюда было видно далеко-далеко вокруг, а если смотреть вниз, то становилось немного жутко. Каменная стена почти отвесно уходила в море. Сначала она ясно виднелась сквозь голубоватую, кристально чистую воду, дальше становилась темнее и, наконец, совсем исчезала в бездонной черной глубине. Здесь, на этой уединенной площадке, было хорошо оставаться одной со своими мыслями или, наоборот, безмятежно греться на солнце. Тут был любимый уголок Наташи. Здесь Владимир сказал ей однажды: "Наташа, вы — необыкновенная!.."

Сейчас Наташе вспомнилось еще раз все, что было тогда: незабываемая встреча, упоительный майский вечер, прилетавшая откуда-то музыка.

Звуки давно умолкли, а вот этот человек становится все более близким: с каждой встречей, с каждым разговором, даже с каждой размолвкой и примирением. Перед ней опять возникло лицо Владимира. Мужественное, открытое, с чистыми мыслями. Такой не обманет, не предаст, не бросит в тяжелую минуту.

Именно на этой каменной скамье и нашел ее Сережа Николаев, обегавший всю Ялту, когда ему сказали, что Натания ушла в город.

— Наталья Васильевна! — крикнул он сверху, размахивая в воздухе фуражкой. — Можно к вам? Я вас по всей Ялте ищу…

— Конечно, можно, — отозвалась Наташа. — Спускайтесь сюда!

Юноша не стал утруждать себя длинным путем по лестнице, а одним прыжком перескочил через перила и очутился в Наташином убежище.

— Я видел Сандомирского… — начал он.

— Ну?

— Плохи наши дела! — продолжал Сережа, устраиваясь рядом на камне. — Он был у Володи…

— Я знаю. Мы видели его в коридоре.

— Ну вот: учинил жестокий разнос и отстранил Володьку от полетов.

— Что вы говорите!

Наташа помрачнела. Некоторое время она молчала и смотрела на море. Сережа, всегда терявшийся в присутствии девушки, тоже молчал, не решаясь нарушить ход ее мыслей.

Хорошо зная своего жениха, Наташа понимала, что значит для него лишиться своего любимого дела. Для такого человека быть прикованным к земле означало то же самое, что птице сидеть со связанными крыльями.

— Куда же его теперь? — спросила она с тревогой.

— В Одессу. На ракетодром. Будет водить наземные пассажирские корабли. "Ракетным извозчиком" станет. Спокойно, но скучновато Сандомирский даже не позволил ему привести обратно "КР-105". Перегон корабля на внеземную станцию поручен мне.

Рассеянно покачивая ногой, Наташа смотрела вниз. В прозрачной воде плавали голубоватые медузы и иногда мелькали темные силуэты проворных рыбешек.

Набежала волна и неожиданно подхватила и выкинула на берег одну такую серебристую рыбку. Рыбка затрепетала, забилась, но ей удалось соскользнуть в родную стихию, и она радостно скрылась в воде.

— Ничего. — Произнесла девушка, — Володя умный. У него сильная воля. Все это тяжело, но он справится… Ведь никакого преступления он не совершил. Только поторопился немного. Скажите откровенно, Сережа…

— Что?

— Нельзя ли было идти другим путем? Или лететь на месяц позже, но подготовившись как следует?

Сережа вертел в руках фуражку с белым чехлом на тулье:

— Видите ли. Наташа… В каждом новом деле сталкиваются разные взгляды. Тут речь шла не о месяце, а о го­дах. Сандомирский вообще не любит торопиться. По его мнению, надо сначала летать вокруг Луны, накопить опыт.

— Что ж — заметила Наташа, — тут тоже есть своя логика и мудрая осторожность.

— Конечно, есть. Ну, а нам не терпится. Вот и получаются расхождения. Сколько было споров!.. У нас больше не оставалось никакой надежды на согласие командования. Владимир пошел на риск. Если бы не он, то же самое сделал бы я или Саша.

— И вы тоже правы по-своему, — улыбнулась Наташа. — Знаете, я до сих пор под впечатлением рассказа Владимира. Невольно позавидуешь. Увлекательное ваше дело! Как в сказке! Видеть другие миры, где еще никогда не было человека! Понимаю, что вам не терпится. Ах, как жаль, что нельзя быть рядом с Володей!..

— Как — рядом?

— Летать вместе с ним.

— А почему бы не так? Первая научная экспедиция на любую планету — и понадобятся люди самых разных специальностей. А вы геолог. Профессия подходящая…

Совершенно бескорыстно Сережа готов был сделать для Наташи все, что было в его силах, — даже взять ее в межпланетное путешествие.

— Но мало у нас занимаются звездоплаванием, — продолжал он. — Вот в чем беда! Главное, надо создать интерес в научных кругах. Тогда дело пойдет. Очень осторожности много. Того нельзя, это еще рано. Вот и сидим…

Наташа смотрела куда-то далеко и не сказала ни слова в ответ. Сергей тоже замолчал, понимая переживания девушки.

— Знаете. Сережа, — вдруг встрепенулась Наташа, — я плохо разбираюсь в ваших делах. Скажите мне. Только по честному! Принес пользу полет Владимира или не принес?

Сережа ответил не сразу.

— Я скажу так — произнес он после некоторого раздумья: — если считать, что первую высадку мы должны произвести на Луне, потому что она самая близкая к нам планета, то большого толку от эксперимента Владимира нет. Конечно, он практически доказал возможность торможения наших космических кораблей атмосферой. А какая атмосфера на Луне? И влаги там тоже нет. Значит, все это ни к чему. Но ведь есть и другие возможности. Зачем лететь на Луну, раз там нет никакой жизни? Быть может, лучше полететь, к какой-нибудь другой планеты — где есть атмосфера и моря…

Неизвестно, долго ли продолжалась бы эта беседа, но ее прервало неожиданное обстоятельство. Внимание молодых людей привлекла белая точка далеко на горизонте, с западной стороны. Она быстро увеличивалась в раз­мерах.

— Сережа, что это там? В море?

Сергей всмотрелся, прикрыв глаза рукой:

— Для парохода это слишком быстро. Для самолета — низко. Что-нибудь среднее.

— Глиссер?

— Вероятно.

— Пойдем скорее на пристань! Наташа и Сергей быстро взобрались на мол и побежали к причалу дальних сообщений. Там уже собралось много народу.

Прибытие корабля всегда волнует воображение. Он приносит с собой пленительный воздух путешествий, заставляет человека подумать о далеких странах и морях, где чудесные острова, стройные пальмы, тропические леса… Так уж повелось, что во все времена, во всех портах миря население сбегается на берег, когда приходят корабли. Большинство не ждет никого, все близкие дома, но людей влечет в порт, чтобы увидеть свидетелей другой жизни. Наташа бежала быстро-быстро. За ней спешил Сергей.

Это был действительно прекрасный корабль. Скоро он стал виден совершенно отчетливо. К Ялте приближался морской экспресс, совершавший рейсы между Марселем и Батуми. Ослепительно белый, нарядный, трехпалубный глиссер поднимал на борт около тысячи человек. С его веранд путешественники любовались берегами Средиземного, Адриатического, Эгейского и Черного морей. Развивая скорость до 200 километров в час, такое судно совершало рейсы от Батуми до Марселя и обратно за двенадцать дней, включая стоянки во всех живописных портах. Экскурсии на таких кораблях стали любимым видом отдыха.

Высокий, белогрудый корабль, казалось, не плыл, а летел по волнам. Окруженный облаком пены, он едва касался поверхности моря. По сторонам расходились огромные водяные палы. Приближаясь к порту, судно замедлило ход. Послышалась музыка. Под звуки марша корабль потешал к бетонному пирсу и был пришвартован к прочным чугунными стойкам. На нижнюю палубу перебросили два широких трапа, и поток пассажиров устремился на берег.

Сергей и Наташа заняли удобное место на открытой террасе морского вокзала, откуда все было прекрасно видно.

— Скажите, Сережа, вам интересно смотреть на лица совсем незнакомых людей? Особенно, если они приезжают издалека, — спросила Наташа. — И стараться угадать, кто они, откуда?

Молодой человек откашлялся и хотел что-то сказать, но не успел. Наташа продолжала:

— Куда они едут? Зачем?

— Ответ найти нетрудно. Вот эта полная негритянка, наверно, едет из какого-нибудь порта Северной Африки. Видите, как она осматривается по сторонам? Должно быть, первый раз у нас.

— А посмотрите на эту пару. Брюнет с усиками и ря­дом изящная, хотя и некрасивая женщина. Держу пари, что это французы. Едут из Марселя.

— За ними целое семейство. Жгучие брюнеты. Греки, должно быть.

— А может быть, итальянцы?

— Может быть, и итальянцы. Веселый народ… А что вы скажете про этого человека. Видите? Только что вступил на трап. С бородой. За ним два негра…

Внимание Сергея привлек к себе высокий мужчина, лет сорока пяти, хорошо сложенный, но казавшийся худощавым из-за своего роста. Бледное продолговатое лицо обрамляла черная, клинышком бородка и пушистые усы. Густые брови и золотые старомодные очки скрывали глаза. Он был без шляпы. Ее заменяли длинные русые с проседью волосы, не закрывавшие высокий лоб. Это был огромный лоб человека, который привык думать. Светлый костюм хорошо облегал его сильную фигуру. Легкое пальто было переброшено через руку. В другой руке приезжий нес небольшой чемодан из коричневой кожи.

— Да я его знаю! — воскликнула Наташа. — Это ака­демик Яхонтов. Замечательный ученый! Не слышали?

— Признаться, не слышал.

— Ну как же! Он у нас читал палеонтологию в Московском геологоразведочном. Геолог по основной специальности, но широко образованный человек. Прекрасный лектор! Мы все были от него без ума. А знаменитая экспедиция в Антарктику! Помните? Исследование отложений глубоких океанических впадин… Неужели не слышали? О6 этим много писали. Весь мир говорил о нем тогда…

— Что-то читал. Большой специалист?

— Да, очень известный ученый. Если бы вы знали, как я рада, что Виктор Петрович в Ялте. Он-to мне как раз и нужен. Блестящая идея!

— Какая же, позвольте спросить?

— У каждого могут быть свои секреты.

— Извините.

Наташа простилась с Сергеем и поспешила домой. Потом она долго возилась с чемоданами, разыскивая что-то.

Вечером она появилась в вестибюле гостиницы "Центральной", расположенной на берегу моря, несколько восточнее порта, ближе к Массандре, и осведомилась у дежурного:

— Скажите, у вас остановился академик Яхонтов?

— У нас. Комната номер двести четыре, второй этаж, направо по коридору.

— Мне бы хотелось с ним переговорить. Нельзя ли вызвать его по внутреннему?

— Пожалуйста.

Девушка сняла трубку. Через мгновение на экране видеофона появилось лицо академика.

— Виктор Петрович, — просительно произнесла Наташа, — вряд ли вы меня помните. Моя фамилия Артемьева. Я слушала ваш курс в Московском геологоразведочном. Два года назад…

Академик улыбнулся.

— Наталья… — начал он.

— Васильевна.

— Совершенно верно, Наталья Васильевна. Зачем же вы так плохо обо мне думаете? Я помню всех своих сту­дентов. Во всяком случае, тех, кто был в числе лучших. У вас, товарищ Артемьева, насколько мне помнится, было тяготение к научной работе. А затем вас увлекла разведка. Не так ли?

— Да, Виктор Петрович.

— Видите, я помню. Что же вы сейчас делаете?

— У меня к вам несколько вопросов, Виктор Петрович. Необходимо посоветоваться.

— Ну что ж. Вы где сейчас?.. Внизу? Поднимайтесь. Всегда рад вас видеть. Мой номер…

Наташа поправила перед зеркалом прическу и через несколько минут была в комнат ученого. Он сидел, откинувшись в кресле и протянув на стол большие и нервные, но очень правильные по форме руки с длинными пальцами.

Когда девушка постучала и появилась в дверях, Виктор Петрович поднялся к ней навстречу, усадил в кресло и вернулся на свое место, приготовившись слушать.

— К вашим услугам, — сказал он с улыбкой.

— Я должна все рассказать по порядку, — смущаясь, начала девушка.

— Очень хорошо!

— Видите ли, в прошлом году мы проходили преддипломную практику в районе Байкала. Как вам известно, там выходят на поверхность древнейшие архейские породы: гнейсы, сиенит-гранты и другие. И можете представить мое изумление, когда оказалось, что рядом обнаружены месторождения мрамора, начатые разработкой.

Ученый внимательно слушал, стараясь понять, к чему клонится разговор.

— Если я правильно вас понял, мрамор находится в непосредственной близости к древним кристаллическим породам? Именно это вас поразило?

— Да.

— Догадываюсь. Мраморы — это осадочные породы. Известняки, подвергшиеся затем изменениям под влиянием высоких температур и давления. Принято думать, что они гораздо более позднего, притом органического происхождения. Понимаю ваше изумление. Присутствие мрамора среди древнейших пород — явление, до сих пор не отмеченное в науке.

— Вот в том-то и дело, Виктор Петрович!

— Хм… Продолжайте, продолжайте! Это очень интересно.

— Услыхав о разработках, я сейчас же отправилась туда. Месторождение небольшое, причем к одному концу залежи качество камня, как мне сказали, гораздо хуже.

— По-видимому, там были органические отложения, еще не подвергшиеся кристаллизации.

— Кажется, так. Когда я пришла на место, картина была ясна. Передо мной оказались древнейшие известняки, несомненно созданные еще в архейскую эру. Окружающие сверху и снизу породы не оставляли в этом никаких сомнений. И самое замечательное, Виктор Петрович, что некоторая часть этих отложений вследствие какой-то случайности осталась в первозданном виде. У меня даже дух захватило, когда я сообразила, в чем тут дело.

— Могли сохраниться остатки древнейших живых организмов того геологического периода, где мы только допускаем присутствие жизни, но до сих пор не имеем никаких прямых доказательств.

— Вот именно. Я не пожалела провести в поисках несколько дней, и мне действительно удалось найти кое-что. Хочу вам показать. Вот эти образцы!

Один за другим Наташа доставала из портфеля небольшие куски камня и передавала их академику.

Непосвященный человек не заметил бы ничего особенного в этих кусках белого и серого камня, ничем не примечательного на вид, но острый глаз ученого мгновенно оценил все значение находки. Длинные пальцы академика осторожно, как драгоценности, брали то один, то другой кусок. Каждый образчик подвергался самому тщательному и всестороннему осмотру. Откуда-то появилась огромная лупа. Наташа с интересом наблюдала за выражением лица Яхонтова. Он весь преобразился. Глубоко сидевшие глаза блистали юношеским огнем. Академик о чем-то напряженно думал…

— Значение находок трудно переоценить, — наконец сказал он. — Здесь находятся не только следы растений и животных. Есть и отпечатки, которые на редкость хорошо сохранились. Как будто еще неизвестные палеонтологам формы. Возможно, они относятся к древнейшим периодам архейской эры, однако сравнительно высоко развиты. Мне всегда казалось, что начало возникновения жизни на Земле, должно быть отнесено намного дальше в глубину времен, чем думают ученые. Очень интересно!

Волнение академика было понятно. Известно, что в начале архейской эры на Земле были весьма высокие температуры, а в атмосфере почти отсутствовал свободный ки­слород. Остатки живых существ, найденные Наташей в древнейших породах, как будто изменяли привычные представления о температурных границах существования растений и животных. Ведь принято думать, что жизнь может существовать только в пределах от нуля до 99 градусов Цельсия в обе стороны и лишь некоторые виды бактерий и споры плесневых грибков сохраняются и при температурах от плюс 180 до минус 260 градусов. Получалось так, что находки Наташи как будто подкрепляли догадки некоторых ученых, в том числе академика Яхонтова, что эти пределы относятся только к жизни в ее теперешней форме, присущей нашей планете и нашему времени. Возможно, что таков результат длинного пути эволюции. Допустимо предположение, что жизнь возникла при гораздо более высоких температурах и при отсутствии кислорода. Наоборот, именно интенсивное ультрафиолетовое излучение, которое не задерживал кислород атмосферы, и могло создать условия для синтеза первых белковых молекул, значительно отличающихся от современного белка. Будучи проще по своему химическому составу, эти молекулы и явились первыми формами жизни, существовавшей в таких условиях, какие непереносимы для белковых тел нашего времени.

Нервные руки ученого все время находились в движении. Снова и снова он перебирал образцы горных пород, стараясь увидеть за невзрачными камнями удивительные картины древней жизни.

— Ведь я недаром потратила столько времени на поиски? И не напрасно беспокою вас? — тайно ликовала Наташа.

— Что вы! Что вы! Наоборот. Найденные вами окаменелости имеют огромное принципиальное значение. Если это действительно так, то они приближают нас к познанию тайны происхождения живой материи, а этот вопрос чрезвычайно интересен и для меня лично. Это целый вклад в науку, дорогая!

— Что вы, Виктор Петрович! — смутилась Наташа.

Яхонтов вдруг поднялся и стал ходить по комнате, заложив руки за спину.

Академика Яхонтова видели на многих всемирных конференциях по вопросам геологии и палеонтологии. О нем писали не только специальные издания, но и газеты всего мира. Его черная бородка пользовалась большой популярностью. Некоторые не совсем доброжелательные коллеги даже утверждали, что эту бородку он отпустил еще в студенческие годы для увеличения своей популярности. Когда академику передали об этом, он поморщился: "Гм… Мне некогда было бриться для этих франтов…"

Это был не только первоклассный ученый, но и замечательный человек, обладавший огромной волей и золотым сердцем, бескорыстно преданный науке, чутко относившийся к молодежи и к своим помощникам, хотя, может быть, и страдавший в глубине души, что его заслуги долго не были оценены по достоинству. Только недавно он получил звание академика.

Открытие Наташи Артемьевой взволновало ученого до глубины души. У него не было зависти. Но то, что такая молоденькая девушка сделала замечательные находки, потрясло опытного специалиста. Что это, спрашивал он себя: необыкновенные дарования, пресловутая женская интуиция или простое везение?

— Ведь в чем здесь вопрос? — начал Виктор Петро­вич. — Подведем мысленно итоги. В данной области знаний до сих пор существуют только гипотезы. Правда, некоторые из них достаточно убедительны. Однако никто и никогда не наблюдал в природе и не создавал лабораторным путем тех первичных белковых коллоидов, образовавшихся в древнейших океанах, которые, очевидно, и являлись материальной основой для возникновения жизни… К этому можно было бы прибавить, что никто никогда не наблюдал и не вызывал искусственно того процесса превращения студенистых первичных белков в мельчайшие капельки, обособленные от окружающей среды, так называемые коацерваты, которые явились прообразом простейших живых организмов и переходными формами от мертвой материи к живой. Все эти сложные биохимические реакции, первые страницы таинственного процесса появления жизни, перехода материи из одного качественного состояния в другое, существуют только в представлении ученых и остаются недоступными для наблюдения и экспериментальной проверки… И вот представьте себе, ваше открытие…

Наташа смущенно возразила:

— Это случайность. К тому же и без моей находки наука имеет ясное представление о путях происхождения жизни.

Наташа выпалила эту тираду и замолкла, ожидая, что ответит ученый. Но тот уклонился от прямого ответа. Она правильно поняла его красноречивую уклончивость, однако у девушки были свои причины настаивать на категорических утверждениях.

— Пожалуй, я не так сказала, — продолжала она после короткой паузы. — Наука лишь в общей форме представляет, как возникла жизнь. Возможно ли надеяться, что когда-нибудь человек познает эти процессы до конца?

— Твердо в этом уверен! — Академик остановился посреди комнаты. — Рано или поздно тайна происхождения жизни будет открыта. Настанет время, когда человек овладеет возможностью — искусством, если вам угодно, — создавать жизнь по своей воле. Ведь научились же люди управлять такими сложными явлениями, как ядерные реакции! Вопрос только в том, когда это будет и какими путями надо идти, чтобы скорее восполнить недостающие звенья в истории эволюции…

Наташа, видимо, только и ждала этого момента, чтобы задать вопрос:

— А не кажется ли вам, что, оставаясь на Земле, люди никогда не сумеют разрешить эту загадку?

— Вы хотите сказать, — подхватил ученый, — что здесь мы не в состоянии воссоздать условия, при которых происходил синтез первичных белковых тел? Согласен. Может быть, нужны другие пути. Но какие?

— Не лучше ли искать разрешения этой задачи где-нибудь за пределами нашей планеты?

— Мысль интересная. Вы хотите сказать, что следовало бы найти другое космическое тело, которое находится на более раннем этапе эволюции, соответствующем периоду возникновения жизни на Земле? Так я вас понял?

— Да, Виктор Петрович. Если бы, например, доставить туда группу ученых? Воочию наблюдать все это… Проникнуть в лабораторию самой природы…

Академик опять с удивлением посмотрел на девушку.

— Гм… — сказал он после некоторого раздумья. — У вас, знаете, очень смелые мысли. И надо сказать, много здравого смысла. Мне и самому иногда приходило в голову, что надо покинуть Землю, если мы хотим серьезно расширить возможность изучения происхождения жизни. Беда в том, что необходимость есть, а практических возможностей я пока не вижу.

— А если я вам скажу, Виктор Петрович, — с волнением произнесла Наташа, — что такие возможности существуют? Об этом мало говорят. Вернее, перестали говорить. Но вы же знаете, что перелет на другие планеты уже осуществим. Надо лишь поставить определенную задачу.

— Откуда у вас такая уверенность?

— Я не совсем чужда астронавтике, — покраснела Наташа. — Мой жених — пилот космических кораблей. Его фамилия Одинцов. Может быть, слышали?

Виктор Петрович бросил на девушку испытующий взгляд сквозь очки:

— Это не он ли совершил рискованную посадку космической ракеты? Я читал что-то по этому поводу.

— Он!

Ученый с улыбкой покачал головой:

— Смелая у нас молодежь!

— Дело не в этом, Виктор Петрович. Владимир… Так зовут моего жениха… Он хотел доказать, что уже теперь возможно не только летать в межпланетном пространстве, но и высаживаться, где это понадобится. Опыт удался. Но Владимир летел вопреки запрещению. И вы понимаете?..

— Уволили?

— Уволили. За нарушение служебной дисциплины. Академик задумался, поглаживая пальцами бородку. Потом поднял голову и еще раз внимательно посмотрел на Наташу. Та не выдержала взгляда, смущенно опустила глаза. Но потом сказала:

— Вы угадали, Виктор Петрович… Я действительно хотела бы заручиться вашей поддержкой в очень большом деле. Поступок Владимира оценен как безрассудный. Он посадил ракету на воду. А специалисты считают первоочередной задачей полет на Луну.

— Где нет никаких морей.

— Вот именно. Но если такой ученый, как вы, предложит организовать экспедицию на другую планету… Не смейтесь, Виктор Петрович! Этот опыт оказался бы по­лезным…

— Ну, знаете!.. — только и нашелся сказать академик. Он снова опустился в кресло и положил руки на стол, где еще лежали образцы байкальских горных пород.

— Во всяком случае, — помолчав, начал он, — сегодняшняя беседа меня сильно взволновала. Скажу откровенно, вы затронули вопрос, который давно увлекал и меня самого. Настала пора расширить пределы наших исследований…

— Послушайте, Виктор Петрович! — настаивала на своем Наташа. — Почему бы в самом деле не организовать хорошо продуманную экспедицию куда-нибудь на Марс или на Венеру? Лет тридцать назад это казалось бы смехотворным. А теперь…

— Лучше на Венеру! — бросил академик, очевидно тоже увлекшийся, помимо своей воли, этими грандиозными планами. — Марс, по-видимому, умирает, и надеяться найти там необходимые нам условия не приходится. А вот Венера — планета-загадка. Заманчивая идея!

— Ученые провели бы там необходимое время и вернулись. Это вполне осуществимо.

— Интересные вещи вы рассказываете, Наталья Васильевна! — не выдержал академик и снова начал оживленно расхаживать по комнате. — Эх, будь я помоложе — полетел бы сам!

— Большие опасности сулит такое путешествие, Виктор Петрович.

— Без этого нельзя. Но ведь только смелые могут сказать новое слово в науке!

— Что же вам мешает поднять этот вопрос? — воскликнула Наташа.

Виктор Петрович подошел к столу и сказал:

— Я ведь не специалист по межпланетным полетам. Пусть об этом судят другие. Но в пользе, какую принесла бы подобная экспедиция, сомневаться не приходится. Меня, как геолога и палеонтолога, эта идея особенно заинтересовала. Обещаю, что поговорю в академии с коллегами, которые больше меня разбираются в подобных вопросах. А вы попробуйте подготовить записку. Если будет что-нибудь интересное в этом деле, сообщите мне. Я поддержу. В конце концов, все может быть. Не правда ли? Надеюсь, что мы встречаемся не последний раз.

Ответом на эти слова был взгляд, полный благодарности. Наташа достигла своей цели. Она знала, что до осуществления ее мечты очень далеко, но начало было положено. Разговор продолжался еще некоторое время, но уже на другие темы. Академик с видимым интересом расспрашивал девушку о ее жизни и работе, об огорчениях ее жениха, о судьбе некоторых других студентов института, его бывших учеников. Время пролетело незаметно. За окнами начало темнеть. Наташа спохватилась и заторопилась домой.

— Вы разрешите оставить вам эти образцы? — спросила она, прощаясь.

— Буду очень благодарен. Признаться, я сам хотел попросить об этом. Если позволите, я возьму вот этот и еще один, с отпечатками корненожки. И три таких…

— Значит, вы готовы лететь на Венеру? — улыбнулась Наташа.

Ученый рассмеялся:

— Ну, об этом еще рано говорить…

— А если полет будет возможен?

— Что ж, — развел руками академик, — тогда увидим. Но вы большая фантазерка… До свидания!

Так закончилась эта беседа, положившая начало целой цепи удивительных событий.

ГЛАВА V.

в которой раскрываются подробности совершенно фантастического замысла

В личной жизни академик Яхонтов был простым и скромным человеком. Настоящий москвич, он соблюдал традиции старинного русского гостеприимства. Двери его дома были широко открыты для всех, кто нуждался в советах и помощи ученого. Впрочем, это был не дом, а квартира на пятнадцатом этаже высотного здания у Калужской заставы. По установившемуся обычаю, вечером каждую субботу здесь собирались несколько близких друзей. Все это были ученые разных специальностей, но разносторонне образованные. Может быть, именно эта разносторонность и объединяла столь разных по характеру людей. Здесь каждый понимал другого с полуслова, а интересные темы для беседы находились всегда.

За много лет установился твердый и строго соблюдавшийся порядок таких собраний. Гости являлись обычно часам к семи. Ясными летними вечерами сидели сначала на балконе и любовались красавицей Москвой, то залитой лучами заходящего солнца, то утопающей в синеве суме­рек. Внизу, за зеленью Парка культуры, блестела лента реки, а левее поднималась лиловатая громада университета. В холодную пору года или в ненастные дни гости оставались в кабинете академика, где было тепло и уютно. Обычно возникала непринужденная беседа. Часам к девяти переходили в столовую. Там гостей ждал легкий ужин. Виктор Петрович любил чай, придерживаясь в этом отношении самых строгих правил. К чаю непременно подавалось варенье, лимон, домашнее печенье и неизменная халва, к которой у академика была слабость. Серьезные темы во время ужина категорически запрещались. Все отдыхали, говорили о театральных новинках или новых книгах, иногда слушали радио, если передавали какой-нибудь интересный концерт.

В тот вечер первым пришел Иван Платонович Красницкий, старый друг академика и в своем роде тоже весьма примечательный человек. Среднего роста, широкий в плечах, голубоглазый и белокурый, он был силен физически, но несколько прихрамывал на правую ногу. Характером Иван Платонович был незлобен, но замкнут и молча­лив. Таким его сделала жизнь.

Гостя встретила Надежда Павловна, многолетний секретарь академика.

— Здравствуйте, Надежда Павловна! — глуховатым голосом произнес Красницкий.

— Здравствуйте, Иван Платонович! Очень рада вас видеть.

— У себя? — кивнул Красницкий в сторону кабинета.

— Нет, Виктор Петрович еще не приехал, но просил передать, чтобы вы обязательно его подождали. Он должен прийти с минуты на минуту.

Красницкий поблагодарил и прошел в рабочую комнату академика.

Сын моряка, Иван Платонович родился и вырос в Севастополе, где прошли семнадцать лет его беззаботной юности. Пришла война. Отец командовал эсминцем, и сын без всякого раздумья пошел добровольцем на флот. За три года трудной морской службы молодой матрос стал судовым механиком, хорошо изучил минное дело, связь и вообще сделался мастером на все руки. Будучи отважным моряком, он не раз принимал участие в десантных операциях.

Однажды его судно наскочило на мину, и в штормовую ночь, в осеннюю стужу, раненный в ногу, Красницкий остался один среди волн. Правда, он плавал, как рыба, — и спасся. Наутро его нашли на берегу, где-то около Тамани, еще живого, но без сознания от потери крови. Эвакуировали его в глубокий тыл.

А когда через год навсегда охромевший моряк был демобилизован и вернулся домой, то узнал, что остался на свете один как перст. Родной город лежал в развалинах, отец погиб вместе со своим кораблем, мать и сестра были убиты во время сильной бомбежки. Красницкий постоял на месте, где некогда был их дом, повернулся и пошел прочь, с трудом волоча еще не окончательно залеченную ногу… С тех пор Иван Платонович стал молчаливым и замкнутым.

Служить на флоте он уже не мог — пришлось начинать жизнь сначала. Дальше была Москва, где двери учебных заведений широко раскрылись для участников войны.

У одаренного юноши ничего не осталось в жизни, кроме науки. Физических сил было еще достаточно, а воли хоть отбавляй. Он быстро подготовился на аттестат зрелости, в 1945 году поступил в Химико-технологический институт имени Менделеева и через пять лет получил диплом инженера-химика. Затем работал на производстве, добился аспирантуры. И уже в 1958 году Ивану Платоновичу присвоили звание кандидата химических наук. Потом — десять лет практической работы по специальности. Молодой ученый проявлял особенный интерес к химии металлоорганических и высокомолекулярных соединений. В 1969 году он был уже известен не только на своей родине, но и за ее пределами.

К несчастью, тяжелые потрясения юности сделали его нелюдимым. Даром красноречия он тоже не обладал. Личная жизнь не удалась. Иван Платонович остался одиноким и жил замкнуто, если не считать двух — трех друзей, из которых самым близким являлся академик Яхонтов.

Красницкий был очень скромный, спокойный и выдержанный человек, медлительный в движениях из-за поврежденной ноги. Впрочем, ходили слухи, что он не только выдающийся ученый, но и тонкий ценитель живописи и что все свободное время отдает искусству. Эта сторона его деятельности как-то оставалась в тени, хотя в доме академика Яхонтова нередко говорили и об искусстве.

Почти вслед за ним в приемной показался профессор Московского института геофизики Михаил Андреевич Шаповалов.

Вопреки распространенному представлению об астрономах как о людях, отрешенных от мира и занятых только созерцанием звездного неба, Михаил Андреевич имел вид совершенно земного человека. Весельчак, большой любитель острого словца и шутки, подвижной, несмотря на свою полноту, с практическим складом ума, он тотчас обнаруживал свое присутствие громким голосом и заразительным смехом. Будучи весьма деловым человеком, он никогда не упускал из виду практических сторон жизни — делал "большую карьеру". Однако никто не мог отрицать его исключительных знаний и проницательного ума.

Едва успев поздороваться, он уже подсел к Надежде Павловне и начал рассказывать что-то смешное. Почтенная, уже седовласая женщина сначала сохраняла важный вид, но затем на ее строгом лице появилась улыбка, и еще через минуту она уже весело смеялась. Ей вторил басистый смех Шаповалова, заставлявший колыхаться его упитанное тело.

Потом профессор проследовал в кабинет и поздоровался с Красницким. Зная по опыту, что с Иваном Платоновичем не очень-то разговоришься, Шаповалов не стал беспокоить читавшего книгу ученого, а начал просматривать лежавшие на круглом столе газеты и журналы. Сперва он делал это нехотя, едва пробегая глазами страницы, потом заинтересовался и погрузился в чтение.

Стенные часы пробили семь, и в дверях показался хо­зяин.

— Здравствуйте, друзья мои! — приветствовал он сидевших в кабинете гостей, как всегда оживленный, помолодевший от воздуха и прогулки, полный сил и мыслей. — Чуть-чуть не опоздал. Дорогой Иван Платонович!.. Михаилу Андреевичу почтение!

Гости чувствовали себя здесь как дома, и у каждого было свое излюбленное местечко. Михаил Андреевич устроился на диване. Рядом, на высоком постаменте, стояла лампа, освещавшая кабинет мягким, отраженным све­том. Спокойное голубоватое сияние разливалось отсюда по всей комнате, позволяя видеть картины, экран телевизора и книги в огромных шкафах из красного дерева. Небольшая лампа под зеленым абажуром освещала письменный стол, массивный чернильный прибор из уральского камня и разложенные листы незаконченной рукописи.

Иван Платонович опустился в глубокое кресло недалеко от письменного стола, на котором академик стал наводить порядок.

Как всегда, беседа началась с разговора о мелких житейских событиях, повседневных академических делах и новостях.

Воспользовавшись случаем, Михаил Андреевич тут же рассказал смешную историю про одного знакомого профессора, славившегося своей феноменальной рассеянностью. Все посмеялись. Потом разговор перешел на более серьезные темы.

— Читали? — спросил Виктор Петрович, постукивая пальцем по газете, которую положил на стол профессор Шаповалов.

— Прочел, — ответил астроном.

— Ваше мнение?

— На мой взгляд, ерунда! Совершенно несерьезная затея.

— Гм… Почему?

— Речь идет о полете на Венеру. И не когда-нибудь, а в самое ближайшее время. Слов нет, астронавтика — наука интересная, многообещающая, но ведь она еще в зачаточном состоянии. Тут надо двигаться весьма осторожно. Должна быть, во-первых, известная логическая последовательность. Во-вторых, к чему все это? Ни с того ни с сего лететь на Венеру! Рисковать человеческими жизнями…

— По-моему, в статье об этом сказано довольно ясно, — с улыбкой ответил Яхонтов. — Высадиться на Венере — примерно то же самое, что переместиться в древнейшие эпохи Земли. Можно очень близко подойти к моменту, когда зарождалась жизнь. Разве это неинтересно?

— Я понимаю. Но лучше подарить такую идею авторам фантастических романов. Человек с трезвым взглядом на вещи должен понимать, что тут тысячи всяких "но". Я, например, убежден, что на Венере нет и не может быть никакой жизни. Ядовитая атмосфера, высокие температуры, вечная завеса облаков. Ни одно живое существо не вынесет таких условий!

— Положим, никто не знает температуры на самой поверхности Венеры, — бросил Иван Платонович и снова замолчал.

— Можно не знать, но обоснованно предполагать! — отрезал астроном.

Академик поддержал Красницкого:

— Есть много примеров, когда весьма обоснованные предположения начисто опровергались последующими фактами. Вспомните, как долго мы были уверены, что Земля раскалена внутри. В сущности, мы знаем очень мало. Даже о Земле. А что достоверно известно о происхождении жизни? И вряд ли мы скоро продвинемся вперед, если будем идти старыми путями.

— Именно это и хочет доказать автор статьи, — сказал Иван Платонович.

— А что же? Разве это не так? — продолжал академик. — Возьмем, для примера, наши знания о Земле. Если вдуматься, то они достоверны лишь для периода, когда состав нашей атмосферы, температура, влажность и другие условия жизни были такими же, как сейчас. Когда же мы делаем попытки проникнуть в более отдаленные времена, то приходится довольствоваться гипотезами и идти по пути догадок. Что мы знаем, например, об архейской эре, о космическом, догеологическом времени? В сущности, ничего. Потому что от археозоя и даже протерозоя не сохранилось почти никаких ископаемых. Однако уже древнейшие обнаруженные останки говорят о сравнительно высоко развитых формах органической жизни, начало которой навсегда скрылось от нас в тумане времени… Лично я не вижу никаких возможностей для получения подлинных знаний об этих утерянных страницах истории Земли, если идти прежними путями.

Виктор Петрович сделал длительную паузу, как бы выжидая ответа.

Но все задумались, потому что его слова затронули один из самых животрепещущих вопросов науки.

Заложив руки за спину, Виктор Петрович ходил из угла в угол и продолжал высказывать свои заветные мысли:

— Наши знания ограничены физическими и химическими явлениями, протекающими в привычных для сознания человека условиях температуры, давления и состава атмосферы, существующих на Земле. И притом в наши дни.

Академик остановился и многозначительно поднял палец:

— Прошу не забывать! Эти явления должны протекать иначе не только на Солнце или звездах, но и на других, сравнительно близких к нам космических телах. Например, на Юпитере, на Венере, на Марсе и даже на Луне и в недрах Земли. Но мы можем лишь предполагать, как протекают эти явления, и наблюдать за ними издалека, что ставит серьезные преграды для науки. Например, синтез белка и другие сложные химические процессы, в результате которых возникла жизнь, бесспорно протекали иначе, чем сейчас, в условиях первичной атмосферы Земли при более высоких температурах. Мы до сих пор даже не знаем более или менее точно ни состава той атмосферы, ни тогдашней температуры, ни напряжения электрического и магнитного полей Земли.

— Совершенно верно, — кивнул головой Красницкий.

— Что? — не расслышал академик.

— Я говорю, что состав тогдашней атмосферы безусловно был иным.

— Конечно! Не знаем мы и спектрального состава солнечного излучения, достигавшего в те времена нашей планеты. Все это оказывало огромное влияние на химические реакции. Мы лишены возможности полностью приблизиться к этим условиям и в наших лабораториях.

Привыкший читать лекции, академик говорил так обстоятельно, как будто делал очередной доклад.

— Видимо, вас очень заинтересовала эта статья, — заметил Шаповалов.

— Вы правы… — улыбнулся Яхонтов. — На чем это я остановился? Да. Я, так сказать, проверяю вслух свои мысли.

— Говорите, говорите, Виктор Петрович, мы слушаем вас. — Астроном сделал жест рукой. Академик продолжал:

— Например, сверхвысокие давления, порядка пятисот миллионов атмосфер, мы можем получать только на ничтожные доли секунды. И пока мы не в состоянии глубоко изучить поведение вещества в этих условиях, если они сохраняются на длительное время.

— Несомненно, что многие физико-химические процессы должны протекать иначе на других планетах, чем в наши дни на Земле, — согласился Красницкий.

— Понимаете! — обрадовался академик. — Ведь обычное представление, что жизнь ограничена температурными пределами примерно от 260 градусов ниже нуля до точки кипения воды и требует наличия кислорода, тоже условно. Быть может, на других космических телах существует жизнь в иных, еще неведомых нам формах, далеко за этими пределами. Вполне возможно, что в нижних слоях атмосферы какой-нибудь планеты-гиганта ядовитые, с нашей точки зрения, газы находятся в жидком состоянии, как вода на Земле. И в этой жидкости может существовать своеобразная фауна и флора, химическую основу которой составляет не углерод, а кремний. Наше познание и здесь натыкается на преграду, вытекающую из необходимости воспринимать явления природы в том виде, в каком они происходят на Земле.

Шаповалову, очевидно, не сиделось на месте.

— И вы хотите доказать, что полет на Венеру и является той новой дорогой, которая нужна науке? — спросил он, подозрительно поглядывая на хозяина дома. — Признайтесь, Виктор Петрович, что статья написана не без вашего влияния.

Широкая улыбка появилась на лице академика. Он остановился и смущенно развел руками:

— Вы очень близки к истине, Михаил Андреевич. Откровенно говоря, я и есть тот самый автор, который пишет подобную ерунду…

Профессор астрономии растерялся. Он почувствовал себя весьма неловко, но отступать было некуда. Пришлось принять бой.

— Что делать, Виктор Петрович, — заерзал он в кресле. — Меня приперли к стене и заставили говорить слишком прямо. Жалею, что мое мнение расходится с вашим, но как говорил Аристотель: "Платон — мой друг, но истина — еще больший друг". Хе-хе! Как вам угодно, но полет на Венеру, так сказать, чистейшая фантазия. Просто странно слышать о таких вещах из ваших уст.

— Фантазия, вы говорите? — задумчиво произнес ака­демик. — Предположим, что фантазия. Но разве это плохо? Бывают моменты, когда ученый должен отбросить в сторону строгую дисциплину ума и дать волю свободному полету фантазии. Она позволяет проникнуть в завтрашний день, установить вехи, обозначающие дорогу, по которой должна идти наука. Фантазию отнюдь нельзя противопоставлять точным знаниям. Наоборот, она является особым проявлением творческих сил. Нередко бывает, что развитие положительных знаний только подтверждает гениальные догадки. И каждый большой ученый должен быть непременно немножко фантазером, иначе он навсегда останется в плену ограниченных представлений.

Виктор Петрович снова принялся ходить из одного конца комнаты в другой, как делал всегда, когда был погружен в размышления. Спокойными и уверенными жестами он подчеркивал наиболее важные положения.

Неторопливо, как будто с кафедры, Виктор Петрович рассказал о том, как у него возникла мысль о научной экспедиции на планету Венеру. Все это действительно походило на несбыточную фантазию, осуществимую только в далеком будущем. Но, разбирая одно возражение за другим, академик доказывал, что наука и техника уже теперь позволяют поставить такую задачу и разрешить ее. Он говорил:

— Условия жизни на Венере близки к земным. Очень возможно, что планета находится в той стадии развития, какую Земля переживала в самые древние геологические времена. Именно там следует искать начало длинного пути эволюции, уже утерянное на Земле. Экспедиция на эту планету вполне осуществима, хотя и связана, конечно, с серьезными трудностями…

— Попытки в этой области уже делались, — перебил его астроном — да что-то ничего не получается.

— Согласен! Попытки действительно были. Астрофизики стремились узнать поближе, что происходит на Венере, путем посылки туда управляемых с Земли космических ракет-автоматов. Результаты действительно неудачные. Две ракеты прошли на расстоянии около 5000 километров от Венеры за пределами ее атмосферы, и записи приборов ненамного расширили наши знания. Третья проникла в атмосферу Венеры, скрылась в ее облаках, но назад не вернулась. По-видимому, только космический корабль, управляемый человеком, может раскрыть тайну. Возможен ли такой полет? Вполне возможен! И он даже проще, чем экспедиция на другие миры. Вы, Михаил Андреевич, лучше меня знаете, что Венера более других планет похожа на Землю. Это очень важно. По своим размерам Венера почти равна Земле. Ее диаметр по экватору составляет что-то около 12400 километров. А масса…

— Масса равна 5300 миллиардов тонн, или 0,81 массы нашей планеты, — подсказал Шаповалов. — Средняя плотность — 4,9, тогда как Земля плотнее воды в 5,5 раза.

— Другими словами, — остановился около него акаде­мик, — вещество Венеры примерно такое же, как на Земле, и там должны быть твердые горные породы. Быть может, даже покрытые слоем почвы и растительностью. А сила тяжести там почти равна земной.

— Да, гиря в один килограмм будет весить на Венере приблизительно 810 граммов, — опять помог астроном.

— Вот видите. Значит, передвигаться и переносить тяжести там несколько легче, чем на Земле. Прямые измерения температуры верхнего слоя облаков дают колебания от минус 25 градусов на теневой стороне планеты до плюс 60 градусов на освещенной. Такова среднерусская зима и, скажем, африканское лето. Первые люди на Венере, по-видимому, окажутся в привычных для них, во всяком случае терпимых, физических условиях.

— Совершенно верно! — не мог успокоиться Шапова­лов. — Но дело не в этом, Виктор Петрович.

— А в чем же?

— В том, что эти измерения относятся не к поверхности планеты, где будет жить и работать экспедиция, а только к верхним слоям ее атмосферы. Надо быть готовым к тому, что внизу люди попадут в гораздо худшую обстановку. Например, столкнутся с температурой около плюс 100 градусов.

— Ну, это надо еще доказать…

— Позвольте, позвольте! — даже привскочил с кресла астроном. — Это еще не всё! Не в одной температуре состоит сложность вопроса. На Венере трудны не только физические, но, так сказать, и химические условия. Известно, что там много углекислоты. Никто не знает состава густых облаков Венеры. Некоторые считали, что они состоят из формальдегида. Другие высказывали предположения, что это частицы твердой углекислоты. Есть мнение, что облака представляют собой вулканическую пыль, висящую в атмосфере. Одно ясно: свободное дыхание человека на Венере невозможно.

— Ну и что же? — возразил академик. — Люди будут передвигаться там в специальных костюмах, снабженных приборами для обеспечения кислородом и приспособленных к высокой температуре. Такие костюмы существуют в некоторых отраслях промышленности. Мало того, на борту космического корабля, летящего на Венеру, должен находиться электрический вездеход, снабженный мощными аккумуляторными батареями, имеющий герметически закрытую и тоже защищенную от внешнего жара кабину, где внутри будет создана атмосфера, пригодная для дыхания. В такой машине путешественники могут довольно комфортабельно передвигаться по суше, преодолевая пустыни, болота и прочие препятствия.

— Но весьма вероятно, что на Венере не существует твердой почвы, похожей на земную, — заметил астроном.

— Тогда там существуют моря и океаны, — улыбнулся Виктор Петрович, — хотя бы горячие. На этот случай ракета понесет с собой специальное судно, способное передвигаться на воде и под водой. Его конструкцию тоже вполне возможно приспособить для условий, существующих на Венере.

— В атмосфере планеты нет кислорода и водяного пара, — возразил еще раз астроном, — откуда же на ней появятся водные пространства?

— В верхних слоях земной атмосферы тоже нет водяного пара, — ответил академик, — но на поверхности Земли, как известно, имеются океаны. Однако возможно, что путешественник действительно не найдет на Венере условий, пригодных для передвижения. Ну что ж! Тогда остается воздух. Если нельзя ездить и плавать, придется летать. Ведь атмосфера там существует. Значит, на космической ракете должен быть самолет с герметически закрытой кабиной, пригодной для полетов в ядовитой среде…

Шаповалов не сдавался.

— Нет, — говорил он, отрицательно качая головой, — полет на Венеру — это только красивая мечта! Несомненно, такая экспедиция могла бы пролить свет на многие спорные вопросы. Что и говорить! Она дала бы возможность лучше изучить процессы, происходящие на Солнце и Меркурии. Все это так. Но следует смотреть правде в глаза. Высадиться на Венере, может быть, и возможно, но вернуться оттуда абсолютно невозможно. Жаль вас огорчать, Виктор Петрович, план действительно увлекательный, но мы еще не достигли нужного уровня в развитии звездоплавания. Не случайно человек до сих пор не смог высадиться даже на Луне. А она ведь совсем близко. И люди много раз летали вокруг. Сейчас бесспорно еще рано говорить о том, чтобы построить достаточно большую ракету и послать ее на Венеру с расчетом на возвращение. Да, Космос не шутка! Тут надо постепенно. А лететь сразу на Венеру, закрытую облаками… Извините, Виктор Петрович, по-моему, это авантюра.

Слова астронома звучали убедительно. Однако они, видимо, не смутили Виктора Петровича. Он как будто и не ожидал ничего другого от астронома.

— Разумные замечания, — произнес он с лукавой усмешкой, — очень разумные. Но в этом вопросе есть и другие мнения.

С этими словами он подошел к столу и вынул из среднего ящика объемистую рукопись.

— Вот посмотрите. Недавно мои молодые друзья сделали кое-какие расчеты и пришли к несколько иным выво­дам. А один из них специалист по астронавтике… Хотите послушать их соображения?

Шаповалов пожал плечами. Академик стал перелистывать рукопись. Останавливаясь на самых важных местах, он рассказал о некоторых технических подробностях полета на Венеру и обратного возвращения на Землю. Речь шла о ракете, рассчитанной на шесть пассажиров. Из них двое должны составить экипаж корабля, остальные четыре — быть научными работниками. С ними должен идти огромный груз, состоящий из запасов горючего, достаточного для возвращения на Землю, из воды, кислорода и пищи на все время пути и пребывания на Венере. Ракета должна взять с собой вездеход, подводное судно небольших размеров и особого устройства самолет.

— В записке говорится, — объяснял академик, — что самое трудное — обеспечить обратный путь. Однако с этой трудностью можно справиться, так как, возвращаясь на Землю, ракета будет намного легче, чем в начале полета.

— Ну конечно, израсходованное горючее… — поморщился Шаповалов.

— И не только это. Ракету надлежит построить из нескольких секций, чтобы часть помещений и резервуаров просто оставить на Венере и тем самым укоротить и значительно облегчить корабль. Такую тяжесть, как транспортные средства, нет надобности везти обратно. Облегчает задачу и тот факт, что для подъема с Венеры требуется меньшая скорость, чем для отрыва от Земли.

— Конечно, — согласился Красницкий.

— По расчету автора проекта, — продолжал акаде­мик, — ракета, подготовленная к отлету с Венеры, должна иметь в длину 106 метров при диаметре 12 метров и весить вместе с пассажирами и полезным грузом 352 тонны, не считая горючего. Ей следует придать техническую скорость около 16 километров в секунду.

— Ого! — не выдержал Шаповалов.

— Но размеры корабля, вылетающего на Венеру, должны быть, конечно, значительно больше. Ведь надо доставить колоссальное количество горючего для обратного пути и другие тяжелые грузы. Да, это будет ракета не совсем обычной формы. Представьте себе длинный цилиндр с заостренными концами, поперечным сечением 12 метров. Он снабжен тонкими и короткими, но довольно широкими крыльями стреловидной формы, приспособленными для планирования в атмосфере. Собственный вес снаряда 1200 тонн. Его полезный груз, кроме пассажиров, включает запас концентрированной пищи, воды и кислорода на тысячу дней, а также необходимые транспортные средства, о которых я уже говорил, оборудование, различные приборы, — вообще все, что может понадобиться для жизни и научной работы на Венере.

— Ничего себе… — пробормотал астроном.

— Но самая большая тяжесть, — не обратил внимания на его реплику академик, — будет заключаться, конечно, в запасе собственно горючего и окислителя на обратный путь. Округленно космический корабль, снаряженный в полет на Венеру, будет весить около 10 400 тонн, не считая веса горючего для его отправления с Земли.

— Ну, вот и посчитайте, Виктор Петрович, — повернулся к нему астроном, — сколько потребуется энергии, чтобы придать такой махине скорость, достаточную для достижения Венеры!

— Не так уж много, — ответил академик. — Отправление ракеты на Венеру будет происходить в своеобразных условиях. Не забудьте, что у нас имеется внеземная станция, расположенная в 35 800 километрах от поверхности Земли. На такой высоте сила земного притяжения в сорок четыре раза меньше, чем на уровне моря. Особенность полета будет заключаться и в том, что Венера не внешняя, а внутренняя планета.

— Естественно, — сказал Красницкий, — она ближе к Солнцу, притяжение которого и будет использовано при полете.

— Да, ракета, по существу, должна как бы падать на Солнце с расчетом встретить на своем пути Венеру. Для этого ей надо не увеличить, а уменьшить скорость своего движения по земной орбите. Земля движется вокруг Солнца со скоростью 29,8 километра в секунду. К этому добавляется круговая скорость самого искусственного спутника относительно Земли, или еще 3,1 километра в секунду. Всего получается 32,9 километра в секунду, а чтобы падать на Солнце по наиболее выгодной траектории — полуэллипсу, касающемуся орбиты Венеры, как вам известно, Михаил Андреевич, требуется только 27,3 километра. Таким образом, для того чтобы погасить лишнюю скорость, надо отправить космический корабль по направлению, противоположному движению Земли, со скоростью всего 5,6 километра в секунду. Теоретически вполне возможно найти химическое топливо, при горении которого скорость истечения газов достигает 4 или 4,5 километра в секунду. При таких условиях потребуется не больше 20 тысяч тонн горючего, а это не так уж много.

Но Шаповалова не так-то легко было разубедить.

— Увлекаетесь, Виктор Петрович! — Он поводил пальцем в воздухе. — Вы сами себе противоречите. Горючее, обладающее указанными вами свойствами, существует пока лишь в теории. На одном воображении далеко не улетишь! Да и 20 тысяч тонн — колоссальная величина! Прикиньте это в зрительно-осязаемой форме. Получается что-то вроде десяти поездов по сорока больших четырехосных цистерн каждый. Какие же нужны резервуары, чтобы вместить такое количество?

Неожиданно раздался голос Красницкого:

— Известны бороводороды, которые при горении выделяют свыше 480 килокалорий на граммолекулу. Еще больше энергии дает окисление их фтором.

Профессор Шаповалов с изумлением посмотрел на Красницкого, потому что не ожидал возражений с его стороны. Красницкий снова замолк.

— Допустим, — вдруг рассердился астроном, — допустим! Но объем этого горючего? Представьте себе размеры баков! Не забудьте и про резервуары для окислителя, и про вес второго компонента горючей смеси!

Виктор Петрович собрался что-то ответить, но Красницкий опередил его.

— Подвесные баки любой емкости, — сказал он, — можно укрепить по сторонам ракеты при отлете с искусственного спутника, а потом оставить их в пространстве.

Сказано было не так уж много, но и этого никто не ожидал от молчаливого Ивана Платоновича. После его слов наступила пауза. Однако необычное для химика красноречие поразило не только астронома, но и академика, вдруг нашедшего такого солидного союзника.

— Позвольте, — вскочил Шаповалов, приходя в азарт, — позвольте! Этим вы еще ничего не доказали. До­пустим, что огромный космический корабль, весом 10 400 тонн, действительно удалось построить и отправить в пространство с искусственного спутника. Хорошо, забудем про технические трудности! Но как посадить такую махину на Венере, где нет оборудованных площадок? Даже на обыкновенном самолете трудно приземлиться на незнакомой местности. На самолете весом 30 или, скажем, 40 тонн. На Земле! Где летчик может еще в воздухе определить, на какую поверхность он садится. А вообразите обстановку на Венере, когда этакая громадина, пробив облака, окажется над горами, где нет ни одного ровного места! А горючее уже использовано… Вся эта чудовищная тяжесть рухнет и превратится в груду исковерканного металла. Вот какой конец ожидает вашу экспедицию!

Он победоносно обвел взором собеседников.

— А если вместо гор там окажется широкая равнина моря, — спокойно возразил академик. — Не так давно один из пилотов уже доказал и убедил скептиков, что посадка космического корабля на водную поверхность, и притом без затраты горючего на торможение, практически возможна и безопасна…

— В крайнем случае, ракета облетит Венеру ниже слоя ее облаков и вернется на Землю, — вставил Иван Платонович.

— У вас, я вижу, готовы ответы на любые возражения! — махнул рукой Шаповалов. — Что вы, сговорились? Хотите и меня сделать фантазером?

Весь институт знал, что Михаил Андреевич обладает практическим складом ума и вообще человек осторожный.

Виктор Петрович улыбнулся.

— Не скрою, — сказал он, — что когда я затеял сегодняшний спор, то у меня был некий план. Действительно есть виды и на вас, Михаил Андреевич…

— Надеюсь, наш спор имеет чисто академический характер? — растерянно посмотрел на него астроном. — Не придаете же вы серьезного значения…

— Именно придаю! — не дал ему договорить акаде­мик. — И вполне серьезно предлагаю разрешить наши разногласия практическим путем. Вы не верите, например, в существование жизни на Венере, а я в этом убежден. Вы полагаете, что полет с высадкой на этой планете практически не осуществим, а я думаю иначе. К чему нам спорить? Организуем экспедицию, Михаил Андреевич! Вы для такой экспедиции незаменимый человек с вашими исключительными знаниями в области астрономии. Там, на месте, мы и посмотрим, кто из нас прав. Ну, что вы скажете?

Шаповалов хотел что-то возразить, но слова застряли у него в горле. Растерявшись окончательно, он опустился поглубже в кресло и глядел на хозяина широко раскрытыми глазами.

— Речь идет о сугубо практических вещах, — подошел к нему Виктор Петрович. — Я поместил в газете свою статью, чтобы привлечь к этому делу общественное мнение. Вопрос об организации полета на Венеру поставлен не в порядке увлекательной фантазии, а вполне конкретно. По некоторым причинам не все говорят об этом предприятии. Вы понимаете? Чтобы не создавать нездорового возбуждения. Но я уже подготовил подробный план экспедиции при помощи одного очень знающего космического пилота и еще одного практика звездоплавания. Теперь я собираюсь внести вопрос на рассмотрение в Академию наук и затем в правительство.

— Ну, знаете… — вытирал Шаповалов вспотевший от волнения лоб. — Мне просто нечего сказать.

— Идея заманчивая! — вставил Иван Платонович.

— Больше того, — добавил академик, — я хотел бы знать, можно ли мне рассчитывать на вас, моих друзей? Если правительство поддержит проект, придется сразу представить и состав участников. А вы оба… Что ж, лучших людей и найти нельзя для такой экспедиции!

В комнате наступила тишина. Академик смотрел то на одного, то на другого.

— Я с вами! — решительно заявил Иван Платонович.

— А вы?

Профессор Шаповалов ответил не сразу. Долго тянулась томительная пауза. Астроном что-то обдумывал, глядя на паркет. Академик не без интереса наблюдал за ним.

— Видите ли, Виктор Петрович, — начал Шаповалов, когда молчание стало нетерпимым, — вопрос не такой простой. Согласитесь сами, что предложение несколько неожиданное. Мне в голову не приходило, что все это замышляется, так сказать, вполне в реальном плане…

В его голове мелькали мысли. Безусловно, если такое грандиозное предприятие осуществится, оно будет в центре внимания всего мира. Тут представляются необычайные возможности. Если все это не чистая мистификация.

— Дело очень новое, — тянул Шаповалов, — спорное, хотя, разумеется, очень увлекательное. Но мне ведь уже не двадцать лет. Нельзя очертя голову бросаться в межпланетные путешествия. У меня в институте большая работа…

— У всех нас здесь большая работа.

— Да, конечно. Но многое в ваших расчетах, Виктор Петрович, мне еще не кажется, так сказать, вполне убеди­тельным. Конечно, для астронома… Кроме того, у меня жена, дети… Как вам угодно, но надо подумать и обсудить самую возможность этого предприятия. И вообще…

Он так и не объяснил, что значит это "вообще".

Виктор Петрович не настаивал.

— Ну что ж, — сказал он спокойно, — Разумно, вполне разумно! Подождем. А вы подумайте хорошенько. Время терпит. В конце концов все это пока лишь проект… А теперь прошу в столовую. Слышу, звенят посудой.

Дверь растворилась. На пороге показалась Ольга Александровна, жена академика.

— Прошу, — сказала она певучим московским голо­сом.