Так мы, бедные земные изгнанники, заблудившиеся в буйно разраставшихся лунных джунглях, ползли, жестоко напуганные звуками, доносившимися до нас. Помнится, мы ползли довольно долго, прежде чем увидели первого селенита или первую лунную корову, хотя уже давно слышали непрерывно приближавшееся к нам мычание и хрюкание. Мы ползли по каменистым балкам, по осыпанным снегом откосам, среди грибов, которые лопались, как пузыри от нашего прикосновения, извергая водянистую жидкость; ползли по настоящей мостовой из каких-то растений, напоминавших наши земные грибы-дождевики, ползли сквозь нескончаемые поросли кустарника. Все безнадежнее глаза наши отыскивали покинутый шар. Звуки, издаваемые лунными коровами, иногда напоминали громкое и протяжное мычание теленка, а иногда разрастались до удивленного и яростного рева, чтобы затем тотчас же превратиться в приглушенное чавкание, как будто эти невидимые для нас твари старались есть и реветь в одно и то же время.

В первый раз мы увидели их мельком и здорово испугались, хотя и не успели рассмотреть их как следует. Кавор в эта время полз впереди и первый заметил их приближение. Он замер на месте и остановил меня молчаливым жестом.

Шумная поступь и треск ломающегося кустарника приближались как будто прямо к нам. И вдруг, в то время, как мы, сидя на корточках, старались определить направление этого шума, позади нас раздался страшный рев, такой близкий и неистовый, что вершины колючих кустарников наклонились, и мы почувствовали на себе чье-то жаркое и влажное дыхание. Тогда, обернувшись, мы смутно различили сквозь гущу раскачиваемых стеблей лоснящиеся бока лунной коровы и длинную линию ее спины, обрисовавшуюся на фоне неба.

Конечно, мне теперь трудно сказать, что именно разглядел я в тот раз, ибо я после того видел лунных коров неоднократно, и первое впечатление несомненно изгладилось. Но прежде всего я был поражен огромными размерами животного. Тело его имело в обхвате футов двадцать, а в длину не меньше двухсот. Бока его поднимались и опускались от затрудненного дыхания. Я заметил, что гигантская дряблая туша почти касалась почвы, и что кожа была морщинистая, беловатая, с черной полосой вдоль спинного хребта. Ног я не видел. Мне помнится также, что мы разглядели в тот раз — по крайней мере в профиль — почти безмозглую голову на густо обросшей жиром шее, слюнявый всеядный рот, маленькие ноздри и плотно зажмуренные глаза (потому что лунная корова всегда жмурит глаза на солнечном свете). Мы мельком увидели огромную красную яму, когда животное раскрыло рот, чтобы снова замычать. Из ямы на нас пахнуло дыхание. Потом чудовище накренилось, словно корабль, который волокут по отмели, подобрало все складки своей кожи, еще раз перевернулось и проползло мимо нас, проложив тропу среди кустарников. Вскоре густая, перепутавшаяся заросль совершенно закрыла его. Другое животное показалось немного дальше, за ним третье, и, наконец, в должности пастуха, гнавшего на пастбище эти живые мешки для фуража, глазам нашим предстал селенит¹. Увидя его, я судорожно вцепился в ногу Кавора, мы замерли на месте и не смели пошевелиться долгое время после того как он исчез из вида.

¹ Луна по-латыни — selena; отсюда селенит — житель Луны. (Прим. ред.)

Рядом с лунными коровами селенит казался совсем крошкой, простым муравьем, ростом не более пяти футов. Он был одет в платье из какого-то вещества, напоминавшего кожу, так что нельзя было рассмотреть по-настоящему ни одной из частей его тела, но мы тогда, конечно, не догадывались об этом. Поэтому он показался нам плотным колючим созданием, чем-то вроде сложного насекомого, с похожими на хлысты щупальцами и с дребезжащей металлической рукой, прикрепленной к лоснящемуся цилиндрообразному телу. Голова его была скрыта под огромным шлемом, снабженным многочисленными остриями. Впоследствии мы узнали, что этими остриями селениты подгоняют непослушных коров. Кроме того у него были окуляры из темного стекла, глядевшие в разные стороны, что сообщало несколько птичий облик металлическому аппарату, прикрывавшему его лицо. Руки его не высовывались наружу из ящика, облекавшего его тело, и он выступал на коротких ногах, которые, хотя и были завернуты во что-то теплое, показались чрезвычайно тощими нашим земным глазам. У этих ног были очень короткие бедра, очень длинные голени и маленькие ступни.

Рядом с лунными коровами селенит казался совсем крошкой (Стр . 79)

Несмотря на такое, видимо очень тяжелое, одеяние, селенит подвигался вперед довольно крупными, с нашей земной точки зрения, шагами, и его дребезжащая рука работала непрерывно. Когда он проходил мимо нас, его движения выражали поспешность и гнев. И вскоре после того, как он исчез в чаще, мы услышали мычание лунной коровы, внезапно превратившееся в короткий резкий визг. Мычание, удаляясь, постепенно становилось тише и затем вдруг смолкло. Вероятно, это означало, что животные достигли пастбища.

Мы прислушивались. Некоторое время в лунном мире господствовала полная тишина. И все-таки далеко не сразу мы решились ползти дальше на поиски затерявшегося шара.

Когда мы снова увидели лунных коров, они паслись на небольшом расстоянии от нас в местности, усыпанной обломками скал. Наклонные поверхности этих скал густо поросли какими-то пятнистыми зелеными растениями, имевшими вид плотных мшистых пучков. Их-то и поедали животные. Завидев стадо, мы остановились на опушке чащи, по которой ползли, и стали рассматривать невиданную скотину, осторожно оглядываясь в то же время по сторонам в надежде еще раз увидеть селенита. Лунные коровы лежали на пастбище, как громадные слизняки, как большие жирные глыбы, и ели прожорливо и шумно, с какой-то всхлипывающей алчностью. Неуклюжие и неповоротливые, они, казалось, состояли из одного только сала. По сравнению с ними тучный смитфильдский вол мог бы показаться образцом проворства. Их искривленные, непрерывно жующие рты и зажмуренные глаза и их смачное причмокивание говорили о полнейшем физическом блаженстве, которое возбуждающим образом подействовало на наши пустые желудки.

— Свиньи, — пробормотал Кавор с необычным для него возбуждением, — отвратительные свиньи!

И, бросив на них взгляд, полный сердитой зависти, он пополз вправо через кусты. Я оставался на месте, пока не убедился, что пятнистые растения совсем не годятся в пищу человеку; после этого пополз следом за моим товарищем, пережевывая сорванный стебель.

Вскоре нас опять заставило остановиться появление селенита, и на этот раз мы могли рассмотреть его более подробно. Мы увидели, что его оболочка была действительно одеждой, а не ракообразной скорлупой. По своему облачению он был во всем подобен первому селениту, встреченному нами, если не считать того, что клочки чего-то, похожего на вату, торчали из его шеи. Он стоял на высоком утесе и вертел головой вправо и влево, как бы обозревая кратер. Мы лежали совсем тихо, опасаясь привлечь его внимание, и он через некоторое время повернулся и исчез.

Мы наткнулись на другое стадо лунных коров, мычавших в овраге, и затем миновали какое-то место, где раздавались звуки, напоминавшие стук работающих машин, как будто под нами, недалеко от поверхности, находилась огромная фабрика. И еще прежде, чем эти звуки успели смолкнуть в отдалении, мы очутились у окраины обширного открытого пространства, имевшего метров двести в поперечнике, и совершенно ровного. Не считая ползучих лишайников, кое-где выступавших по краям, все это пространство было пусто и посыпано желтой пылью. Сначала мы побаивались двинуться через эту площадку, но так как ползти здесь было гораздо легче, чем по зарослям, мы расхрабрились и начали осторожно пробираться вдоль ее края.

Немного спустя шум, доносившийся снизу, прекратился, и некоторое время все было тихо, если не считать шороха быстро развивавшихся растений. Затем вдруг поднялся грохот, гораздо более неистовый и близкий, чем все, слышанное нами до сих пор. Вне всякого сомнения этот грохот доносился снизу. Мы инстинктивно бросились ничком, готовясь к прыжку в чащу, находившуюся рядом с нами. Нам представлялось, что каждый удар отдается в наших телах. Громыхание и стук становились все громче и громче, прерывистое дрожание усилилось, пока, наконец, нам не стало мерещиться, что дрожит и пульсирует весь лунный мир.

— Прячьтесь, — шепнул Кавор, и я повернул к кустам.

В этот миг грянул удар, похожий на выстрел из пушки, и затем случилось то, что доныне преследует меня во сне, как кошмар. Я приподнял голову, чтобы посмотреть в лицо Кавору, а руку протянул вперед. Но рука ничего не встретила на своем пути. Она внезапно погрузилась в бездонную дыру.

Грудью я ударился обо что-то твердое и увидел, что лежу, касаясь подбородком самого края неизмеримой бездны, которая внезапно разверзлась передо мною, а руки мои болтаются в пустоте. Все это плоское круглое пространство оказалось не чем иным, как гигантской крышкой, которая теперь скользила в сторону, уходя в специально предназначенную для нее выемку и открывая жерло шахты.

Если бы не Кавор, то я, вероятно, так бы и остался висеть над пропастью, пока удар о стенку выемки не столкнул бы меня вниз. Но Кавор не испытал душевного потрясения, парализовавшего мои силы. Он находился несколько позади меня, когда впервые двинулась крышка, и, заметив мою растерянность, схватил меня за ноги и оттащил прочь. Я приподнялся, отполз на четвереньках подальше от провала, потом вскочил и побежал следом за Кавором по грохотавшему и подгибавшемуся металлическому листу. Очевидно, крышка отодвигалась со все возраставшей быстротой, и кусты за ее пределами, бывшие прямо против меня, перемещались в сторону, в то время как я бежал.

Еще немного, и было бы слишком поздно. Спина Кавора исчезла в колючих зарослях, и, пока я карабкался вслед за ним, чудовищный люк окончательно задвинулся с громким звоном. Мы долго лежали, пыхтя и отдуваясь и не смея приблизиться к шахте.

Наконец, с величайшими предосторожностями и понемножку, мы заняли положение, позволявшее нам заглянуть вниз. Кусты вокруг нас трещали и раскачивались от движения воздуха, врывавшегося в шахту. Сперва мы ничего не могли рассмотреть, кроме гладких вертикальных стен, сливавшихся с темнотой. И затем постепенно мы различили множество маленьких и слабых световых точек, передвигавшихся взад и вперед.

На некоторое время эта громадная таинственная бездна заставила нас позабыть все на свете, даже наш шар. Когда мы несколько освоились с темнотой, нам удалось рассмотреть крохотные призрачные фигурки, двигавшиеся между этими светящимися булавочными головками. Мы глядели вниз, изумленные, не веря собственным глазам, сбитые с толку до такой степени, что почти потеряли дар слова. У нас не было никакого ключа для решения этой загадки.

— Что это значит? — спрашивал я. — Что это может значить?

— Инженерные работы. Должно быть, эти существа проводят ночи в пещерах и выходят наружу только днем.

— Кавор, — спросил я, — неужели возможно, что там живут какие-то существа... похожие на людей?

— Те, которых мы видели, — не люди.

— Нам надо остерегаться.

— Ничего нельзя предпринять, пока мы не отыщем шар.

— Мы ничего не можем предпринять, пока не отыщем шар.

С громким стоном Кавор согласился со мной и стал на четвереньки, чтобы продолжать путь. Он осмотрелся, вздохнул и указал направление. Мы стали пробираться сквозь чащу. Некоторое время мы ползли вперед очень решительно, потом ослабели.

Вдруг среди пурпуровых зарослей над нами послышался шум шагов и крики. Мы легли ничком, и некоторое время звуки раздавались где-то совсем близко от нас. Но на этот раз мы ничего не видели. Я хотел шепнуть Кавору, что не в силах двигаться дальше без всякой пищи, но рот мой слишком пересох, шептать было невозможно.

— Кавор, — сказал я громко, — я должен что-нибудь съесть.

Он обратил ко мне свое лицо, изображавшее глубокую тревогу.

— На этот раз вам придется воздержаться, — сказал он.

— Но я должен, — настаивал я. — И пить! Взгляните-ка на мои губы.

— Ничего не поделаешь! Мне тоже хочется пить.

— Если б здесь осталось хоть немного снегу.

— Он весь растаял. Мы перемещаемся из полярной области в тропики со скоростью одного градуса в минуту.

Я начал грызть свою руку.

— Шар! — сказал я. — Нам нужен только шар!

Мы возобновили поиски. Но мои мысли были заняты исключительно едой и прохладительными напитками. Особенно хотелось пива. Как навязчивая идея меня преследовало воспоминание о бочонке, оставленном в погребе в Лимне. Мечтал я также о примыкающей к погребу кладовой, в частности о паштете из мяса и почек — нежное мясо, множество почек, а между ними густая, жирная подливка. Приступы голодной зевоты то и дело одолевали меня. Наконец мы добрались до ровного места, сплошь поросшего красными мясистыми растениями красивого кораллового цвета. Когда мы дотрагивались до них, они щелкали и лопались. Я внимательно осмотрел поверхность излома. Эта проклятая штука несомненно имела съедобный вид. Мне даже показалось, что она довольно хорошо пахнет.

Я отколупнул кусочек и понюхал.

— Кавор! — сказал я хриплым шопотом.

Он поглядел на меня и сморщился.

— Не надо, — сказал он. Я положил сломанный кусок, и некоторое время мы ползли вдоль этих соблазнительных мясистых порослей.

— Кавор, — спросил я, — почему не надо?

— Яд, — ответил он, не оборачиваясь.

Мы проползли еще некоторое расстояние, прежде чем я окончательно решился.

— Попытаю счастья, — сказал я.

Он сделал запоздалое движение рукой, чтобы помешать мне. Я набил рот доотказа. Кавор присел на корточки, наблюдая за мною с каким-то странным выражением лица.

— Хорошо! — сказал я.

— О господи! — воскликнул он.

Он смотрел, как я жую. На лице его отражалась борьба между желанием и страхом. Наконец он поддался соблазну и тоже начал откусывать огромные куски. Некоторое время мы жадно ели.

По вкусу это растение слегка напоминало земные грибы, но было более рыхло и при проглатывании слегка обжигало горло. Сначала мы испытывали чисто физическое наслаждение от самого процесса еды. Потом кровь наша стала разогреваться, мы почувствовали покалывание в губах и копчиках пальцев, и новые, довольно несуразные мысли зароились в наших умах.

— Хорошо! — сказал я. — Чертовски хорошо! Какая находка для наших безработных, для наших бедных голодных безработных.

И я отломил себе новую порцию.

Необычайно отрадно было думать, что на Луне имеется такая хорошая пища. Голодная тоска уступила место беспричинной веселости. Страх и отчаяние, терзавшие меня, совершенно рассеялись. Я уже больше не считал Луну планетой, с которой надо бежать как можно скорее. Нет, она казалась мне убежищем для обездоленной части человеческого рода. Отведав этих грибов, я тотчас же позабыл селенитов, лунных коров, крышку и подземные шумы.

Когда я в третий раз повторил мою фразу о «находке для безработных», Кавор стал одобрительно поддакивать. Я чувствовал, что у меня шумит в голове, но приписал это действию пищи после долгого поста.

— Пр'всходное 'ткрытие, Кавор, — сказал я. — П'хоже на к'ртофель.

— Что? — спросил Кавор, — 'ткрытие Луны только кт'офель?

Я взглянул на него, пораженный его, охрипшим голосом и неотчетливым произношением. Мне вдруг пришло в голову, что мы, быть может, отравились этими грибами. Я вообразил также, сам не знаю почему, будто Кавор приписывает себе открытие Луны. Но, ведь, он вовсе не открыл ее! Он только первый до нее добрался. Я взял его за руку и попробовал растолковать ему это, но мои рассуждения были слишком сложны для его отяжелевшего мозга. Вдобавок, мне вдруг стало необычайно трудно излагать мои мысли. Кавор тщетно силился меня понять. Помню, я тогда подумал, что под влиянием грибов и у меня, должно быть, сделались такие же рыбьи глаза, как у него. Но он скоро перестал меня слушать. И сам пустился в разглагольствования.

— Мы, — объявил он с торжественной икотой, — только продукты пищи и питья.

Он повторил это еще раз, и так как я вдруг почувствовал охоту к философским рассуждениям, то и решил его опровергнуть. Возможно, что при этом я несколько запутался. Но Кавор, несомненно, очень плохо меня слушал. Он с трудом поднялся на ноги, опираясь на мою голову, что было довольно невежливо. Он стоял теперь, поглядывая по сторонам и очевидно не испытывая больше никакого страха перед обитателями Луны.

Я попробовал указать ему, что это опасно, хотя сам уже лишь очень смутно понимал, в чем заключается опасность, но слово «опасно» как-то перемешалось у меня со словом «нескромно», и я промолвил что-то, прозвучавшее как «укромно» или «огромно». После безуспешной попытки как-нибудь разъединить эти слова, я продолжал мои философские рассуждения, обращаясь главным образом к незнакомым, но внимательным коралловым побегам, окружавшим меня. Я чувствовал, что надо как-то выяснить эту путаницу между Луной и картофелем. Я пустился в длиннейшие рассуждения, доказывая, что прежде всего необходима величайшая точность терминологии. Я тщетно старался не замечать того обстоятельства, что мои телесные ощущения были уже далеко не так приятны, как прежде.

Я теперь сам не помню, в силу какого сцепления идей я опять начал рассуждать о проектах колонизации.

— Мы должны завоевать Луну, — сказал я. — Никаких поблажек! Это удел белого человека, Кавор. Мы — ик! — сатапы... Я хочу сказать, сатрапы, 'мперия, какая не снилась и Цезарю. Все будет в газетах. Кавордеция, Бедфордеция — ик! — с ограниченной ответственностью.¹ Я хочу сказать — с неограниченной! Этак будет практичнее.

¹В Англии и Америке акционерные общества именуются «Компаниями с ограниченной ответственностью». (Прим.ред.)

Вне всякого сомнения я был пьян.

Теперь я повел речь о том, какими великими благодеяниями для Луны чревато наше прибытие. Для начала я поставил себе довольно трудную задачу доказать, что прибытие Колумба было, вообще говоря, благодетельно для Америки. Я, однако, запутался в собственных доводах и повторял:

— Подобно К'лумбу!

Начиная с этого момента, мои воспоминания окончательно спутываются. Помню, как оба мы заявили, что не желаем больше церемониться с проклятыми насекомыми и что неприлично людям трусливо прятаться на каком-то там спутнике Земли. Помню также, что мы вооружились огромными охапками грибов, вероятно собираясь использовать их в качестве метательных снарядов, и, не обращая внимания на колючки, вышли из чащи.

Почти тотчас же мы наткнулись на селенитов. Их было шестеро. Они шли среди скал, переговариваясь причудливыми чирикающими и хныкающими звуками. Все они, очевидно, заметили нас одновременно. Они мгновенно смолкли и остановились, как животные, обратив к нам свои лица.

На одну секунду я совсем отрезвел.

— Гниды, — пробормотал Кавор. — Гниды! И они воображают, что я буду пресмыкаться перед ними на брюхе, на моем позвоночном брюхе. На брюхе! — повторил он медленно, как бы стараясь обуздать свое негодование.

Потом вдруг, с яростным воплем, он сделал три больших шага и прыгнул прямо на селенитов. Прыгнул плохо. Он несколько раз перевернулся в воздухе, пролетел над своими врагами и с громким плеском исчез среди пузырчатых кактусов.

Что подумали селениты об этом изумительном и по-моему весьма неприличном вторжении обитателей другой планеты, я сказать не могу. Кажется, я видел их спины в то время, как они разбегались в разные стороны, но наверное ничего не помню. Все, случившееся в последние минуты перед тем, как я окончательно потерял сознание, рисуется в уме моем смутно и слабо. Знаю, что я шагнул вперед с целью последовать за Кавором, но споткнулся и упал головой вперед среди скал. Мне вдруг стало ужасно худо. Помню также яростную борьбу и сжатие металлических клещей.

Мое следующее отчетливое воспоминание относится к тому времени, когда мы были уже пленниками в неведомых глубинах под поверхностью Луны. Мы лежали в темноте, и вокруг нас раздавались какие-то странные назойливые звуки. Тела наши были покрыты царапинами и ушибами, и головы болели нестерпимо.

Я почувствовал, что сижу на корточках в грохочущей темноте. Долгое время я не мог понять, где нахожусь и каким образом попал в эту передрягу. Я вспомнил шкаф, в который меня иногда запирали, когда я был ребенком; затем вспомнил темную и очень шумную спальню, где лежал когда-то, будучи болен. Но звуки, раздававшиеся теперь вокруг меня, не были похожи ни на один из знакомых мне шумов, и в воздухе чувствовался слабый запах конюшни. Тогда я вообразил, что мы все еще продолжаем работать над постройкой шара, и что я спустился в погреб, находившийся под домом Кавора... Потом я припомнил что мы уже закончили шар, и мне померещилось, что я все еще нахожусь в нем и лечу по мировому пространству.

— Кавор, — сказал я, — нельзя ли зажечь здесь свет?

Он не отозвался.

— Кавор! — повторил я.

В ответ послышался стон.

— Голова! Ох, как болит голова!

Я попробовал приложить руки ко лбу, в котором тоже чувствовал боль, и заметил, что они связаны. Это сильно поразило меня. Я поднес их к губам и ощутил холодную гладкость металла. Я попытался раздвинуть ноги и увидел, что они тоже скованы, и что кроме того я прикован к полу более толстой цепью, обвивавшей мою поясницу.

Это испугало меня гораздо больше, чем все испытанное с самого начала наших необычайных похождений. Некоторое время я молча старался вырваться из своих уз.

— Кавор, — наконец закричал я пронзительным голосом, — почему я связан? Зачем вы сковали мне руки и ноги?

— Я вас не сковывал, — ответил он. — Это сделали селениты.

Селениты! В течение нескольких минут мой ум беспомощно цеплялся за это слово, потом я припомнил все: снежную пустыню, оттаивание воздуха, появление растений, наши диковинные прыжки и карабкание среди скал и зарослей, покрывавших дно кратера. Весь ужас лихорадочных поисков опять ожил в моей душе... И наконец я вспомнил огромную крышку, отодвинувшуюся над жерлом шахты.

В то время как я пытался восстановить в памяти самые последние события, предшествовавшие нашему плену, боль в голове сделалась нестерпимой. Я наткнулся на неприступную преграду, на пустоту, которую никак не удавалось заполнить.

— Кавор!

— Что?

— Где мы?

— Почем я знаю!

— Быть может, мы умерли?

— Вот глупости!

— Значит, они поймали нас?

Он ответил невнятным хрюканьем. Очевидно, под еще непрекратившимся действием грибного яда он стал необычайно раздражительным.

— Что же вы намерены делать?

— Откуда мне знать, что делать?

— Ах, вот как! — сказал я и смолк.

Теперь я окончательно вышел из оцепенения.

— О господи, — сказал я, — пожалуйста, перестаньте жужжать.

Мы опять замолчали, прислушиваясь к несмолкаемой путанице звуков, которая напоминала заглушенный стенами шум улицы или фабрики. Я ничего не мог понять. Мой слух улавливал то один ритм, то другой, и я тщетно старался разгадать их значение. Но спустя долгое время я различил новый, гораздо более определенный звук, не смешивавшийся с остальными и как бы выделявшийся на общем смутном звуковом фоне. То был последовательный ряд не очень громких, но отчетливых постукиваний и шорохов, напоминавших удары ветвей плюща по оконному стеклу или порхание птицы в клетке. Мы прислушивались и всматривались, но тьма окружала нас со всех сторон, как бархатный занавес. Затем последовал звук, похожий на щелкание хорошо смазанного замка. И вот передо мною из бездонной черноты возникла тонкая светлая линия.

— Глядите, — шепнул Кавор чуть слышно.

— Что это такое?

— Не знаю.

Мы смотрели во все глаза.

Тонкая светлая линия превратилась в ленту, более широкую и более бледную. Теперь она казалась лучом голубоватого света, падающего на белую стену. Ее края перестали быть параллельными. С одной стороны появилась глубокая зубчатая выемка. Я хотел сказать об этом Кавору и с удивлением вдруг заметил, что его ухо ярко освещено, тогда как все остальное тело продолжает оставаться во тьме. Я повернул голову, насколько позволяли оковы.

— Кавор, — сказал я. — Это позади нас.

Ухо исчезло, — уступило место глазу.

Вдруг щель, пропускавшая свет, расширилась и превратилась в отворенную дверь. Позади ее открылось пронизанное голубоватым мерцанием пустое пространство, и странный комический силуэт обрисовался на сапфировом фоне.

Странный комический силуэт обрисовался на сапфировом фоне (стр. 90).

Мы оба делали судорожные усилия, чтобы обернуться, но это нам не удалось, и мы были вынуждены смотреть через плечо. При первом взгляде мне показалось, что на пороге стоит какое-то неуклюжее четвероногое с низко опущенной головой. Потом я различил тщедушное тело и коротенькие, тощие ножки селенита, глубоко втянувшего голову в плечи. Он был без шлема и внешней оболочки, которую эти существа носят на поверхности Луны.

Он предстал нам в виде неопределенной черной фигурки, но наше воображение инстинктивно дополнило его облик чисто человеческими чертами. По крайней мере мне на одну секунду представилось, что это горбун с высоким лбом и продолговатой физиономией.

Он сделал три шага и снова остановился. Движения его были совершенно бесшумны. Затем он опять пошел вперед. Он ступал как птица, ставя одну ногу прямо перед другой. Он удалился в сторону от светового луча, падавшего сквозь дверь, и совершенно исчез в темноте.

Одну секунду мои глаза искали его совсем не там, где он действительно находился, и потом я заметил, что он стоит, — ярко освещенный, — прямо против нас. Но только тех человеческих черт, которые я приписал ему, у него не было вовсе!

Конечно, мне следовало бы ожидать этого, но только я не ожидал. Его внешний вид совершенно ошеломил меня. Казалось, у него было не лицо, а уродливая страшная маска, которая должна была немедленно исчезнуть или получить какое-нибудь объяснение. Нос совсем отсутствовал, а тусклые навыкате глаза сидели по бокам, так что я в первую минуту предположил, что это уши. Но, как оказалось, ушей тоже не было... Впоследствии я пробовал нарисовать одну из этих голов и не мог... Рот, изогнутый книзу, напоминал рот человека, искаженный злобной гримасой; шея, поддерживавшая голову, разделялась на три сочленения, как ножка краба. Других сочленений я не мог рассмотреть, потому что они были скрыты обмотками, составлявшими единственную одежду этого создания.

И эта тварь теперь разглядывала нас.

Некоторое время мой ум бессильно боролся с сумасшедшей нелепостью представшего предо мной видения. Я полагаю, что селенит тоже был удивлен, и, быть может, с гораздо большим основанием, чем мы. Но только — чорт его побери — он ничем не выказывал этого! Мы по крайней мере знали, чем объясняется наша встреча с этими несуразными созданиями. Но вы представьте себе, что должен был почувствовать, например, благовоспитанный лондонский обыватель, натолкнувшись на парочку живых существ, ростом с человека, совершенно непохожих на других земных животных и резвящихся на лужайках Гайд-Парка. Вы только постарайтесь вообразить нашу внешность! Мы были скованы по рукам и ногам, измучены и грязны. Бороды у нас отросли дюйма на два, лица были исцарапаны и окровавлены. Кавора вы должны представить себе в коротких штанишках, во многих местах разорванных колючками, в егеровской фуфайке и в старой крикетной шапочке, из-под которой взъерошенные волосы торчали по всем румбам компаса. При голубоватом свете лицо его казалось не красным, а очень темным, его губы, а также кровь, запекшаяся на моих руках, были совсем черные. Я, кажется, выглядел еще хуже, чем он, потому что с головы до ног был покрыт желтой пылью гриба, на который свалился. Куртки наши были расстегнуты, а башмаки сняты и лежали возле наших ног. И мы сидели, повернувшись спиной к причудливому голубоватому свету и глядя на чудовище, которое могла породить только фантазия какого-нибудь Дюрера.¹

¹Альбрехт Дюрер — знаменитый немецкий живописец и гравер (1471—1528). Уэллс имеет здесь в виду его рисунки фантастического характера «Меланхолия», «Рыцарь и смерть» и др. (Прим. peд)

Кавор первый нарушил молчание. Он заговорил, внезапно охрип и начал откашливаться. Снаружи донесся неистовый рев, как будто лунная корова завыла от боли; все это закончилось пронзительным воплем, после чего вновь наступила тишина.

Тут селенит повернулся и опять исчез во тьме, постоял с минуту у двери и, наконец, затворил ее. И мы снова остались в этом таинственном бормочущем мраке, в котором недавно пробудились.

Несколько минут мы оба молчали. Наши умственные силы были явно недостаточны, чтобы до конца понять все случившееся с нами.

— Они поймали нас, — сказал я наконец.

— А всему причиной ваши грибы!

— Но, ведь, без них мы бы ослабели и умерли с голода.

— Мы могли найти шар.

Его упрямство заставило меня потерять терпение, и я выругался сквозь зубы. Некоторое время мы кипели молчаливой яростью друг против друга. Я барабанил пальцами по полу и перебирал звенья оков. Наконец не выдержал и заговорил снова.

— Что же вы все-таки думаете обо всем этом? — спросил я смиренно.

— Они разумные существа; они выделывают различные орудия и работают... Огоньки, которые мы видели...

Он запнулся. Ясно было, что из всего сказанного нельзя сделать никаких выводов.

— В конце концов они гораздо человечнее, чем мы имели право ожидать. Я полагаю...

Он опять замялся. Это раздражало меня ужасно.

— Ну?!

— Я полагаю, что на каждой планете, где встречаются разумные животные, они имеют руки и череп, прикрепленный к верхней половине тела, и ходят выпрямившись...

Тут его мысли приняли другое направление.

— Мы здорово удалились от поверхности, — сказал он. — Тысячи на две футов или даже больше.

— Почему вы так думаете?

— Здесь гораздо прохладнее. И голоса наши звучат громче. Чувство слабости совсем исчезло. Шум в ушах и жжение в горле — тоже.

До сих пор я этого не замечал, но теперь заметил.

— Воздух сгустился. Мы спустились километра на полтора. Мы внутри Луны.

— Мы никогда не предполагали, что целый мир находится внутри Луны.

— Нет.

— Да и как могли мы догадаться...

— Нет, могли. Но... так легко свыкаешься с ложными мнениями.

Он задумался.

— Теперь, — сказал он, — это кажется совершение очевидным... На Луне несметное множество пещер, она обладает внутренней атмосферой, и в самом центре пещер должно находиться море. Известно, что Луна имеет меньший удельный вес, чем Земля; известно, что на лунной поверхности мало воздуха и воды; известно также, что Луна — планета, родственная Земле, и не может отличаться от нее по своему составу. Итак, ясно, как день, что Луна должна быть полой внутри. Однако никто не подозревал до сих пор этого обстоятельства. Правда, Кеплер..

Голос его оживился, как у человека, натолкнувшегося на интересную цепь выводов.

— Да, Кеплер в своей фантастической повести,¹ в конце концов, сказал правду.

¹Кеплер — гениальный германский астроном XVII века, открывший законы движения планет, оставил нам, между прочим, описание физических условий, господствующих на Луне. Жителей той половины Луны, которая всегда обращена к Земле, и, следовательно, на небе которой Земля неизменно висит в одной точке, вращаясь лишь вокруг оси, Кеплер называл «sub-votvani», т. е. живущие под Вольвой (volva от volvere, вращаться — название, которое будто бы присвоено Земле лунными жителями). Эти sub-volvani, по мнению Кеплера, спасаются от дневного зноя и ночного холода в глубоких пещерах, где проводят большую часть времени; лишь под вечер выходят они из подземелий на поверхность Луны. (Прим. ред.)

— Как жаль, что вы не потрудились выяснить все это, прежде чем мы прилетели сюда, — огрызнулся я.

Он ничего не ответил и лишь начал тихонько жужжать, что всегда свидетельствовало у него о напряженной работе мысли.

Я почувствовал, что терпение мне изменяет.

— Как вы думаете, что случилось с нашим шаром?

— Затерялся, — проговорил он таким тоном, как будто это был совершенно неинтересный вопрос.

— Затерялся среди растений?

— Если только селениты не нашли его...

— И тогда?

— Почем я знаю!

— Кавор, — начал я с истерической раздражительностью, — перед задуманной мною акционерной компанией открываются самые блестящие перспективы...

Он опять ничего не ответил.

— Господи! — воскликнул я. — Подумать только, как мы усердно трудились и хлопотали, чтоб угодить в этот капкан. Чего ради мы сюда явились? Что нам нужно? Что такое Луна для нас или мы для Луны? Мы захотели слишком многого. Мы слишком сильно рисковали. Следовало начать с чего-нибудь поменьше. Это вы предложили лететь на Луну. Дались вам каворитовые свертывающиеся шторы! Я убежден, что можно было использовать их для земных целей... Совершенно убежден! Разве вы обдумали как следует то, что я вам предлагал? Стальной цилиндр...

— Чепуха! — сказал Кавор.

Мы прекратили нашу беседу.

Некоторое время Кавор продолжал несвязный монолог без всякого участия с моей стороны.

— Если селениты нашли шар, — начал он, — если они найдут его... Что они с ним сделают? Вот вопрос! Вот, быть может, самый важный вопрос. Конечно, они не поймут, что это за штука. Если бы они знали толк в таких вещах, они уже давно прилетели бы на Землю. Во всяком случае они прислали бы нам что-нибудь. Такую возможность они уж, наверное бы, использовали. Нет! Но теперь они пожелают обследовать шар. Совершенно очевидно, что они умны и любознательны. Он и станут рассматривать шар, заберутся внутрь, начнут играть кнопками. И тогда — трах!.. Это будет значить, что нам суждено окончить нашу жизнь на Луне... Странные существа, необычайный предмет для изучения.

— Что касается необычайных предметов изучения... — начал я, но от злости язык изменил мне.

— Послушайте, Бедфорд, — сказал Кавор, — вы отправились в экспедицию по доброй воле.

— Вы говорили мне: считайте это путешествием в неисследованную страну.

— При таких путешествиях риск неизбежен.

— Особенно, если вы отправляетесь в дорогу без оружия и не обдумав предварительно всех возможностей.

— Я был исключительно занят постройкой шара. Мы слишком увлеклись. Все это свалилось на нас совсем невзначай.

— Свалилось на меня, следовало бы сказать.

— И на меня тоже. Мог ли я думать, начав заниматься молекулярной физикой, что это приведет меня именно сюда... а не в какое-нибудь другое место.

— Во всем виновата ваша проклятая наука! — крикнул я. — Это настоящий дьявол. Средневековые инквизиторы и попы были правы, а люди нашего времени заблуждаются. Вы начинаете с мелочей, и вдруг наука сулит вам богатейшие дары. Но лишь только вы соглашаетесь принять эти дары, наука разрывает вас в клочья каким-нибудь совершенно непредвиденным способом. Людские страсти ничуть не меняются, а оружие становится все более смертоносным... Сегодня наука опрокидывает вверх дном вашу религию, завтра — все ваши понятия об обществе, повергает вас в отчаяние и в нищету.

— Бесполезно ссориться со мной именно теперь. Эти существа, селениты, — называйте их как хотите, — изловили нас и сковали по рукам и по ногам. Угодно вам запастись терпением или нет, все равно надо итти до конца... Предстоят испытания, во время которых нам потребуется все наше хладнокровие.

Он смолк, как бы ожидая, что я соглашусь с ним, но я продолжал капризничать.

— К чорту вашу науку! — пробормотал я.

— Теперь встает вопрос, каким способом можем мы объясниться с селенитами. Боюсь, что жесты у них и у нас совершенно различны. Из всех живых существ только люди и обезьяны указывают...

Мне было ясно, что он говорит вздор.

— Почти все животные, — крикнул я, — указывают глазами или носом!

Кавор задумался.

— Да, — сказал он наконец. — А мы так не делаем. Такая разница во всем... Такая огромная разница... Пожалуй, можно попробовать... Но разве я знаю... Существует речь... Селениты издают звуки, нечто вроде посвистывания или чирикания. Не думаю, чтобы нам удалось подражать им. Да и соответствуют ли у них эти звуки разговору? Быть может, их органы чувств совсем не похожи на наши, и они сообщают друг другу свои мысли иначе, чем мы. Конечно, у нас есть разум и у них есть разум. Должно найтись что-нибудь общее. Кто знает, как далеко можем мы зайти по дороге взаимного понимания.

— Ну нет, это нам не по плечу, — сказал я. — Они отличаются от нас больше, чем самые диковинные земные животные. Они созданы совсем из другого теста. Не стоит и толковать об этом.

— Я не согласен с вами. Там, где имеются умственные способности, они должны иметь нечто схожее, если даже развились на различных планетах. Конечно, если бы все сводилось к одному инстинкту, если бы мы или они были только животными...

— А разве они не животные? Они больше похожи на муравьев, ставших на задние лапки, чем на людей. А кому удалось объясниться с муравьями?

— Вспомните, однако, их машины и одежды. Нет, я не согласен с вами, Бедфорд, разница велика.

— Она непреодолима!

— Сходство должно перекинуть через все мост. Помню, я когда-то читал статью профессора Гальтона¹ о возможности сообщения между планетами. К несчастью, я в то время не предвидел, что этот вопрос когда-нибудь может приобрести для меня чисто практическое значение, и потому, боюсь, не отнесся к нему с должным вниманием. Однако погодите, дайте вспомнить...

¹ Френсис Гальтон — выдающийся английский антрополог, умерший в 1911 г. (Прим. ред.)

«Идея Гальтона заключалась в том, что следует начинать с простейших истин, которые должны входить в состав всякого мышления. Таковы, прежде всего, великие принципы геометрии. Гальтон предлагал взять какую-либо из главных теорем Эвклида и дать понять посредством чертежа, что она нам известна. Например, доказать, что углы у основания равнобедренного треугольника равны, что если мы начертим равные стороны, то углы будут одинаковы. Или, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов. Обнаружив наше знакомство с вещами такого рода, мы тем самым покажем, что одарены логически мыслящим разумом... Теперь, предположим, что я начерчу геометрическую фигуру мокрым пальцем или просто изображу ее в воздухе...»

Он умолк. Я сидел, обдумывая его слова. На одну минуту его безумная надежда вступить в сношения с этими страшными существами сообщилась мне. Потом гневное отчаяние — результат усталости и физических лишений — опять взяло верх. С необычайной живостью я вновь осознал непростительное безумие всех поступков, совершённых мною в жизни.

— Осел, — повторял я, — безнадежный осел! Как видно, я только для того и живу, чтобы садиться в калошу на каждом шагу. Зачем мы бросили шар... Чтобы прыгать по лунному кратеру в поисках за патентами и концессиями... Если бы у нас по крайней мере хватило здравого смысла повесить носовой платок на палке, чтоб мы знали, куда вернуться.

Я смолк, задыхаясь от ярости.

— Совершенно очевидно, — рассуждал сам с собою Кавор, — что селениты вполне разумные существа. Далее можно допустить целый ряд гипотез. Так как они не умертвили нас сразу, им вероятно доступна идея милосердия... Или во всяком случае идея самообуздания и, кто знает, быть может, они даже собираются вступить в общение с нами... Они могут пойти нам навстречу... А это помещение и его стражи, — все, что мы видели до сих пор лишь мельком. А эти кандалы! Все свидетельствует о высоком умственном развитии.

— Боже мой! — кричал я. — Почему я не обдумал всего как следует. Промах за промахом. Сперва одно сумасбродство, потом другое. А все потому, что я верил вам. Как жаль, что я не продолжал работать над моей пьесой! Это было мне как раз по плечу. То был мой мир, я создан для такой жизни. Я мог бы уже закончить пьесу. Я уверен... что это была бы очень недурная пьеса. Сценарий был почти готов. А вместо того... Извольте радоваться! Прыжок на Луну. Я сам загубил свою жизнь. Старая трактирщица в Кентербери была гораздо умнее меня.

Я оглянулся и не договорил последней фразы. Тьма опять уступила место голубоватому свету. Дверь отворилась, и несколько селенитов бесшумно вошли в нашу келью. Я притих, всматриваясь в их уродливо комические лица.

Потом внезапно чувство тягостного враждебного отчуждения сменилось интересом. Я заметил, что два первых селенита несли чаши. В понимании простейших потребностей умы наши имели, в конце концов, нечто общее. Чаши, сделанные из того же металла, что наши цепи, казались совсем темными при этом голубоватом свете. И в каждой чаше лежало несколько кусков какого-то беловатого вещества. Вся тоска, все душевные и телесные муки, угнетавшие меня, вдруг свелись к чувству голода. Я жадно глядел на чашу, и, — хотя воспоминание об этом до сих пор преследует меня во сне, — мне в то время казалось безразличным, что на концах рук, протянувшихся ко мне, были не пальцы, а перепонка с одним суставом, напоминавшим кончик слонового хобота.

Вещество, наполнявшее чаши, имело студенистое строение и беловато-бурую окраску. Оно напоминало мне ломтики холодного суфле и слегка пахло грибами. Позднее, после того, как мне удалось увидеть разрубленные туши лунных коров, я начал догадываться, что нас тогда попотчевали лунной говядиной.

Мои руки были так крепко скованы, что я едва мог дотянуться до чаши. Но лишь только селениты заметили эти тщетные усилия, они проворно ослабили мои наручники. Их щупальцы были мягки и холодны на ощупь. Я немедленно набил себе рот пищей. Она была такая же дряблая, как все органические ткани на Луне. По вкусу она напоминала вафли или меренги и отнюдь не казалась неприятной. Я снова набил себе рот.

— Я давно только этого и ждал, — сказал я, откусывая еще более объемистый кусок.

Некоторое время мы ели, позабыв обо всем на свете. Мы ели и пили, как бродяги, забравшиеся в чужую кухню. Никогда, ни прежде, ни после я не испытывал такого волчьего голода. Если б я не пережил этого на опыте, то никогда бы не поверил, что в трехстах пятидесяти тысячах километров от нашего собственного мира, в ужасной душевной тоске, ощущая на себе взгляды и прикосновения существ, более уродливых и страшных, чем наихудшие порождения кошмара, я буду в состоянии жрать доотвала, совершенно позабыв обо всем окружающем. Селениты стояли вокруг и следили за нами, то и дело издавая тихое нечленораздельное щебетание, которое, как я полагаю, заменяет у них речь. Я далее не вздрагивал, когда они прикасались ко мне. Утолив первые порывы голода, я заметил, что Кавор ест с такой же бесстыдной жадностью.

Когда мы наконец насытились, селениты снова крепко стянули нам руки, после чего ослабили цепи на ногах и таким образом возвратили нам некоторую свободу движений. Затем они отстегнули кандалы, прикрепленные к нашим поясницам. Чтобы проделать все это, они должны были обращаться с нами довольно бесцеремонно. То и дело их уродливые головы почти вплотную приближались к моему лицу, и я чувствовал прикосновение их щупальцев к своему затылку и шее. Помню, что их близость не внушала мне тогда ни страха, ни отвращения. Я полагаю, что наш неисправимый антропоморфизм¹ заставил нас воображать, будто человеческие головы скрыты под масками селенитов. Их кожа как и все окружающее, казалась синеватой, но это зависело от освещения. Она была твердая и блестящая, как крылья жуков, а не мягкая, влажная или волосатая, как кожа позвоночных животных. Вдоль макушки, от лба к затылку у них тянулась низкая поросль белесоватой щетины, и такая же щетина, только более длинная, в виде дуги окаймляла сверху каждый глаз. Селенит, развязывавший меня, помогал иногда ртом работе рук.

¹ Антропоморфизм — склонность приписывать всем живым существам и даже природным явлениям человеческие свойства. (Прим. ред.)

— Они, как видно, решили освободить нас, — сказал Кавор. — Помните, что мы на Луне. Не делайте резких движений.

— А вы не попробуете пустить в ход вашу геометрию?

— Попробую, если представится удобный случай. Но, конечно, они должны сделать первый шаг.

Мы продолжали сидеть неподвижно, а селениты, закончив свою работу, отошли прочь и, казалось, рассматривали нас. Я говорю — «казалось» потому, что глаза их глядели не вперед, а вбок, и определить направление их взгляда было так же трудно, как направление взгляда курицы или рыбы. Они переговаривались щебечущими звуками, которые я не в состоянии ни воспроизвести здесь, ни точно описать. Дверь, находившаяся у нас за спиной, растворилась шире, и. глядя через плечо, я увидел широкое пустое пространство, где собралась небольшая толпа селенитов. Видимо, то была весьма смешанная н пестрая компания.

— Быть может, они хотят, чтобы мы повторяли за ними эти звуки? — спросил я у Кавора.

— Не думаю, — сказал он.

— Мне кажется, они стараются растолковать нам что-то.

— Но я не вижу никакого смысла в их жестах. Взгляните на этого молодца, который вертит головой, как человек, надевший слишком узкий воротничок.

— Давайте кивать ему головами.

Мы так и сделали, но, не добившись никакого результата, начали подражать движениям других селенитов. Это, видимо, заинтересовало их. Все они одновременно стали повторять то же самое движение. Но так как это ни к чему не привело, мы наконец бросили это занятие, а они опять зачирикали что-то по-своему. Затем один из них, низкий и гораздо более толстый, чем все остальные, выделявшийся также своим непомерно широким ртом, присел на корточки, привел свои руки и ноги в то положение, в котором был скован Кавор, и после этого проворно поднялся.

— Кавор, — крикнул я, — они хотят, чтоб мы встали!

Он поглядел на меня, разинув рот.

— Это верно, — сказал он.

С чрезвычайными усилиями и стонами, потому что руки наши были скованы, мы сделали попытку подняться на ноги. Селениты расступились, очищая место для наших слоноподобных движений, и зачирикали еще усерднее. Лишь только мы, наконец, очутились на ногах, толстый селенит приблизился к нам, погладил своими щупальцами наши лица и направился к отворенной двери. Это тоже было достаточно ясно, и мы последовали за ним. Мы заметили, что четыре селенита, стоявшие у входа, были гораздо выше остальных и носили такую же одежду, как те, которых мы встретили в кратере, — а именно, круглые колючие шлемы и цилиндрические футляры, облегавшие тело. Все четверо держали в руках палки с остриями и рукоятками, сделанные из того же тускло блистающего металла, что и чаши. Эти палки были похожи не столько на копья, сколько на стрекала, которыми у нас на Земле погоняют скот. Четыре вооруженных селенита окружили нас, лишь только мы вышли из нашей кельи в пещеру, откуда проникал свет.

На первых порах эта пещера не произвела на нас особого впечатления. Мы смотрели только на селенитов, маршировавших рядом с нами; кроме того надо было внимательно следить за нашими собственными движениями, потому что иначе мы могли удивить и испугать стражей и себя самих неожиданно высоким прыжком. Впереди всех шагал низкорослый, приземистый селенит, сообразивший, каким образом можно заставить нас подняться на ноги. Теперь, посредством движений, которые почти все были нам столь же понятны, он предлагал нам следовать за ним. Его лицо, похожее на водосточную трубу, оборачивалось то ко мне, то к Кавору с быстротой, свидетельствовавшей о живейшем любопытстве. Итак, повторяю, в течение некоторого времени мы были заняты только этими мелочами.

Но наконец обширное помещение, по которому мы проходили, также не могло не заинтересовать нас. Вскоре стало совершенно очевидно, что главным источником тех нестройных звуков, которые поразили нас после пробуждения от сна, вызванного ядовитыми грибами, была работа огромной машины. Ее взлетающие кверху и вертящиеся лопасти были неясно видны над головами и между телами шагавших вокруг нас селенитов. И не только звуки, сотрясавшие воздух, исходили от этого механизма, но также и тот особенный голубоватый свет, который озарял помещение. Мы считали как нельзя более естественным, что подземная пещера освещается искусственным светом, и даже тогда я оценил по достоинству значение этого факта не прежде, чем снова очутился в темноте. Я не могу объяснить устройство виденного мною огромного аппарата, потому что ни я, ни Кавор не имели возможности внимательно присмотреться к его работе. Помню, что огромные металлические цилиндры один за другим вылетали из центра машины. Их головки описывали, как мне показалось, параболическую линию. Каждый цилиндр, достигнув высшей точки своего полета, выпускал нечто вроде свободно движущейся руки, которая погружалась в другой, поставленный вертикально цилиндр, и толкала его вниз. Вокруг аппарата двигались рабочие — маленькие фигурки, своим телосложением значительно отличавшиеся от наших провожатых. Каждый раз, когда одна из трех подвижных рук машины погружалась в соответственный цилиндр, раздавался резкий металлический звон, затем рев, и из верхнего конца вертикального цилиндра выливалось светоносное вещество, озарявшее пещеру. Оно убегало, как закипевшее молоко убегает из кастрюли, и затем сияя струилось в блистающий чан, который стоял внизу. Это был холодный голубой свет, похожий на фосфорическое свечение, но гораздо более яркий. Из чана жидкость растекалась по желобам во все концы пещеры.

— Стук...— Стук... Стук... — отстукивали движущиеся руки непонятного аппарата, и светоносное вещество шипело и разливалось. На первых порах машина показалась нам не слишком большой, и мы были уверены, что находимся совсем близко от нее. Но потом я заметил, какими крохотными представляются фигурки селенитов, толпящихся вокруг, и лишь после этого догадался об истинных размерах машины и пещеры. Теперь с гораздо большим почтением смотрел я на наших провожатых. Мы остановились, и Кавор с жадным вниманием стал рассматривать громыхающий механизм.

— Это замечательно, — сказал я. — Что это такое по-вашему?

Озаренное голубым светом лицо Кавора выражало почтительное удивление.

— Мне кажется, что я вижу сон. Поистине эти существа... Люди не могут создать ничего подобного. Обратите внимание на эти поршни. Ведь, они не соединены с рычагами.

Приземистый селенит прошел несколько шагов не оглядываясь. Потом он вернулся и стал между нами и машиной. Я избегал глядеть на него, так как догадывался, что он хочет заставить нас итти дальше. Он зашагал в том направлении, в котором ему угодно было вести нас, затем вернулся и потрогал наши лица, чтобы привлечь наше внимание.

Мы с Кавором переглянулись.

— Нельзя ли как-нибудь показать ему, что мы интересуемся машиной? — спросил я.

— Да, — сказал Кавор, — надо попробовать.

Он повернулся к проводнику, улыбнулся, указал пальцем на машину, потом на свою голову, потом опять на машину. В силу странного заблуждения он, кажется, вообразил, будто ломаный английский язык сделает его жесты более понятными.

— Моя на это смотрит, — сказал он. — Моя думает очень много. Да.

Его поведение на один миг, видимо, смутило селенитов, спешивших вперед. Они поглядели друг на друга, их уродливые головы задвигались, чирикающие голоса что-то запищали скороговоркой. Один из них, высокий и тощий, носивший нечто вроде плаща в придачу к обмоткам, заменявшим одежду у всех остальных, обхватил своей похожей на слоновый хобот рукой поясницу Кавора и тихонько потащил его вслед за проводником, снова двинувшимся вперед.

Кавор упирался.

— Надо наконец объясниться с ними. Они вероятно считают нас какими-то животными, быть может новой породой лунных коров. Мы должны показать им, что нам доступны серьезные умственные интересы.

Он начал неистово трясти головой.

— Нет, нет, — говорил он. — Моя не хочет итти, одну минуту. Моя глядеть на это.

— Не думаете ли вы, что теперь будет очень кстати доказать им какую-нибудь геометрическую теорему, — посоветовал я, в то время как селениты опять начали совещаться.

— Быть может, парабола... — начал Кавор.

Вдруг он громко вскрикнул и подскочил футов на шесть или даже выше.

Один из четырех вооруженных стражников уколол его своим стрекалом.

С быстрым и угрожающим движением руки я обернулся к владельцу стрекала, стоявшему позади меня, и он попятился. Мой жест, а также внезапный крик и скачок Кавора очевидно удивили селенитов. Они поспешно отступили. В течение целой минуты, которая, казалось, длилась целую вечность, мы с выражением негодующего протеста стояли перед внезапно расширившимся полукругом этих чудовищных существ.

— Он уколол меня! — сказал Кавор прерывающимся голосом.

— Я это видел, — ответил я. — Чорт вас побери! — крикнул я, обращаясь к селенитам. — Мы не желаем сносить такое обращение. За кого вы нас принимаете?

Я быстро поглядел вправо и влево. В синеватом полумраке пещеры я увидел много селенитов, подбегавших к нам. Среди них были толстые и тонкие, и один — с гораздо более крупной головой, чем у прочих. Пещера была широкая и низкая. Ее дальние концы исчезали во тьме. Помню, что своды словно выгибались под тяжестью скал, давивших сверху. И выхода не было видно нигде. Неведомое подстерегало нас сверху, снизу, со всех сторон. Впереди стояли чудовищные существа со стрекалами, — и лицом к лицу с ними мы, два беззащитных человека.

Враждебное молчание продолжалось несколько секунд. Я полагаю, что за это время и мы и селениты успели обдумать создавшееся положение. Моей самой ясной мыслью было сознание, что мне не к чему прислониться спиной, и что мы несомненно будем окружены со всех сторон и убиты. В то же время меня не переставала мучить совесть: в самом деле, ведь все наше путешествие было сплошным непростительным безумием! Почему согласился я отправиться в эту сумасшедшую, нечеловеческую экспедицию?

Подойдя ближе, Кавор взял меня за локоть. Его бледное испуганное лицо казалось совсем призрачным в синеватом свете.

— Мы ничего не можем сделать, — сказал он. — Произошла ошибка. Они не понимают нас. Надо итти. Они хотят, чтобы мы шли вперед.

Я посмотрел сперва на него, потом на новых селенитов, которые спешили на помощь к товарищам.

— Ах, если б руки мои были свободны!

— Это бесполезно, — пропыхтел он.

— Нет!

— Надо итти!

Он повернулся и пошел в том направлении, которое нам указывали.

Я последовал за ним, стараясь казаться возможно более послушным и в то же время ощупывая цепи у себя на руках. Кровь моя кипела. Я больше не обращал внимания на устройство пещеры, хотя нам понадобилось немало времени, чтобы пройти ее всю насквозь, — а если и заметил тогда что-нибудь, то все позабыл. Помню, что я думал, во-первых, о моих цепях, а во-вторых, о селенитах, особенно о тех, у которых на головах были шлемы, а в руках стрекала. Сначала они шли в один ряд с нами и на почтительном расстоянии, но когда к ним присоединились трое других, они подошли ближе и опять очутились на расстоянии вытянутой руки. Я затрепетал, как побитая лошадь, когда они приблизились к нам. Низенький толстый селенит сперва шел справа от нас, но потом снова зашагал впереди.

Какими неизгладимыми чертами вся эта картина запечатлелась у меня в памяти: затылок низко опущенной головы Кавора прямо передо мной, его устало поникшие плечи, лицо проводника с широко разинутым ртом, то и дело оборачивающееся в нашу сторону, и бдительные конвойные со стрекалами. Все это, взятое вместе, напоминало одноцветный рисунок, оттиснутый синей краской. И если не считать этого, то я припоминаю теперь только одну вещь, не имевшую прямого отношения ко мне лично, — а именно нечто вроде жолоба, тянувшегося сперва по дну пещеры, а потом вдоль каменистой тропинки, по которой мы шли. Жолоб был наполнен тем ярко светящимся голубым веществом, которое вытекало из большой машины. Я шел как раз возле него и могу засвидетельствовать, что светоносное вещество совсем не излучало тепла. Оно ярко сияло, но не было ни теплее, ни холоднее, чем все остальные предметы в пещере.

Кланг, кланг, кланг! — Мы прошли прямо под глухо стучавшими рычагами другой огромной машины и достигли широкого туннеля, который, если не считать голубой ниточки, струившейся справа от нас, совсем не был освещен. Здесь было тихо, и мы уже могли расслышать шаги наших необутых ног. Гигантские причудливые тени, отбрасываемые нашими телами и телами селенитов, падали на неровные стены и своды туннеля; здесь и там покрывавшие их кристаллы сверкали, как драгоценные камни. Местами туннель расширялся, превращаясь в сталактитовую пещеру, ответвления которой исчезали во мраке.

По этому туннелю мы шли очень долго. С легким журчанием струился жидкий свет, и топот наших ног будил нестройное эхо. Я не переставал думать о своих цепях. Если повернуть одно кольцо так, а потом отогнуть вот так... Заметят ли селениты, что я пытаюсь освободить руки? И что сделают, если заметят?

По этому туннелю мы шли очень долго (стр. 107).

— Бедфорд, — сказал Кавор, — мы спускаемся. Мы спускаемся все ниже.

Его замечание отвлекло меня от мрачных мыслей.

— Если бы они хотели убить нас, — сказал он, замедляя шаги, чтобы поравняться со мной, — они уже давно могли бы сделать это.

— Да, — сказал я, — это верно.

— Они не понимают нас — говорил он. — Они думают, что мы какие-то невиданные звери, быть может одичавшая разновидность лунных коров. Но когда они присмотрятся к нам внимательнее, то поймут, что мы разумные существа.

— Это случится тогда, когда вы начнете им доказывать ваши геометрические теоремы, — откликнулся я.

— Это очень вероятно.

Некоторое время мы шагали молча.

— Видите ли, — сказал Кавор, — я полагаю, что это селениты низшего класса.

— Адские шуты! — сказал я, злобно глядя на их отвратительные рожи.

— Если мы будем терпеливо сносить все, что они...

— Мы вынужденны все сносить, — сказал я.

— Но, должно быть, существуют и другие, не столь глупые. Ведь, это лишь внешняя корка их мира. Он несомненно спускается далеко вглубь, — пещеры, переходы, туннели и, наконец, море на глубине нескольких сот километров.

Слова его заставили меня вспомнить о двух с лишним километрах скал и туннелей, которые, быть может, уже лежали над нашими головами. Мне казалось, что страшная тяжесть давит мне на плечи.

— Так далеко от солнца и свежего воздуха, — сказал я. — В рудниках даже на глубине одного километра бывает очень душно.

— Здесь мы этого, однако, не замечаем. Вероятно действует вентиляция. Воздух с неосвещенной части Луны стремится к Солнцу. Он выдувает из пещер всю углекислоту, питающую растения. Вы чувствуете здесь легкий ветерок... И какой это, должно быть, удивительный мир. Вспомните шахту и машину.

— И стрекала, — подхватил я, — пожалуйста, не забывайте стрекал.

Некоторое время он шагал чуть-чуть впереди меня.

— И стрекала тоже, — сказал он.

— В самом деле?

— Я тогда рассердился, но... Быть может, это было неизбежно. У них не такая кожа, как у нас, и вероятно совсем другие нервы. Они не понимают нашего негодования... Совершенно так же существу, прилетевшему с Марса, мог бы не понравиться наш земной обычай толкаться локтями.

— Я бы посоветовал им быть осторожнее и не толкать меня.

— Да, вот еще геометрия... Избранный ими способ, в конце концов, тоже ведет к взаимному пониманию. Они начинаются с главных стихий жизни, а не мышления. Пища. Принуждение. Боль. Они пускают в ход самое существенное.

— О, в этом не может быть никакого сомнения, — сказал я.

Кавор стал говорить о чудесном, поразительном мире, в который мы теперь поневоле углублялись. По тону его голоса я постепенно начал догадываться, что его вовсе не ужасала перспектива спуска в самые глубокие норы этой чуждой нам планеты. Мысли его были заняты машинами и изобретениями, и он отнюдь не разделял мрачных опасений, терзавших меня. Он интересовался всеми этими вещами совсем не потому, что хотел извлечь из них какую-нибудь практическую пользу; нет, он просто мечтал изучить их.

— В конце концов, — сказал он, — это небывало счастливый случай. Встреча двух миров! Чего только мы не увидим! Подумайте, что находится внизу, у нас под ногами.

— Ну, мы не много увидим при этом освещении, — заметил я.

— Это только внешняя корка... Там внизу... Там вы найдете все, что угодно. Заметили вы, как сильно эти селениты отличаются друг от друга? Нам будет о чем порассказать, когда мы вернемся обратно на Землю.

— Какое-нибудь редкое животное, — возразил я, — может утешаться такими же мыслями, в то время как его ведут в зоологический сад... Откуда вы взяли, что нам будут показывать все эти вещи?

— Когда они заметят, что мы разумные существа, — сказал Кавор, — они пожелают узнать что-нибудь о Земле. Если даже чувство великодушия им неизвестно, они будут учить нас, чтобы самим учиться... А чего они только не знают! Вещи, которых мы и вообразить не в состоянии...

Кавор принялся рассуждать о том, что селениты, вероятно, обладают такими знаниями, о которых на Земле нельзя и мечтать. Он философствовал как ни в чем не бывало, тогда как рана, нанесенная стрекалом, должно быть, еще не подсохла у него на теле. Многое из того, что он тогда говорил, улетучилось из моей памяти; к тому же я был занят совсем другим: я заметил, что туннель, по которому мы шли, становится все шире и шире. Движение воздуха указывало, что мы приближаемся к какому-то весьма обширному помещению. Но истинные размеры этого помещения мы определить не могли, потому что оно не было освещено. Маленький поток света изгибался и исчезал где-то далеко впереди. Скалистые стены по обе стороны от нас тоже исчезли. Теперь ничего нельзя было различить, кроме тропинки и журчащего быстрого ручейка, излучавшего голубое сияние. Фигуры Кавора и селенитов, шедших впереди меня, их ноги и головы, обращенные к ручейку, были ярко озарены голубым светом, но с противоположной стороны их тела, больше не освещаемые отблесками стен туннеля, слились с окружающим мраком.

Вскоре я увидел, что мы приближаемся к какому-то провалу, потому что маленький голубой поток внезапно пропал из вида.

Несколько минут спустя мы достигли самого края обрыва. Сияющий ручеек, как бы испугавшись, сворачивал под прямым углом и затем низвергался вниз. Он падал с такой большой высоты, что звук от его падения совершенно не долетал до нас. Где-то далеко внизу, в неизмеримой глубине, виднелось голубоватое сияние, нечто вроде светящегося тумана, а тьма, — после того как исчез ручеек, — казалась совсем пустой и черной, и в ней можно было рассмотреть лишь что-то вроде дощечки, начинавшейся на краю обрыва и уходившей во мрак. Из пропасти на нас повеяло жарким воздухом.

Одну минуту мы с Кавором стояли у самого края, так близко, как только было возможно, и всматривались в озаренную синеватым мерцанием бездну. Затем проводник потянул меня за руку.

После этого он оставил меня, подошел к концу дощечки и остановился там, глядя назад. Потом, видя, что мы следим за ним, повернулся и пошел по доске так уверенно, как будто это была твердая земля. Одну секунду его фигура была видна совершенно отчетливо, потом обратилась в расплывающееся синеватое пятно и наконец исчезла во мраке. Мне почудилось, что неясные очертания какого-то предмета обрисовываются в черноте.

Наступило короткое молчание.

— Несомненно... — сказал Кавор.

Другой селенит сделал несколько шагов по дощечке, обернулся и посмотрел на нас, как ни в чем не бывало. Остальные попрежнему стояли вокруг, готовясь следовать за нами. Вновь показалась фигура проводника. Он вернулся узнать, почему мы не двигаемся вперед.

— Что там такое? — спросил я.

— Я не вижу.

— Мы ни в каком случае не можем пройти здесь.

— Я не пройду здесь и трех шагов, если мне даже освободят руки, — сказал Кавор.

Лица у нас вытянулись. В совершенном смятении мы глядели друг на друга.

— Они не знают, что такое головокружение, — сказал Кавор.

— По этой доске пройти немыслимо!

— У них другое зрение, чем у нас. Я наблюдал за ними. Они, вероятно, не понимают, что значит для нас темнота. Как объяснить им?

Кажется, мы обменивались этими замечаниями в смутной надежде, что селениты поймут нас, хотя бы отчасти. Я помню ясно, что в ту минуту мы желали только одного, а именно объясниться с ними. Но, взглянув на их лица, я понял, что никакое объяснение невозможно. Сходство, существовавшее между нами, не могло преодолеть отчуждавших нас различий. Как бы там ни было, я твердо решил, что не пойду по доске. Я быстро освободил руку из распустившейся цепи и начал вертеть кулаки в противоположных направлениях. Я стоял ближе всех к мосту, и, в то время как я постепенно разламывал цепь, два селенита схватили меня и стали осторожно подталкивать вперед. Я неистово мотал головой.

— Не пойду! — говорил я. — Ни за что! Вы не понимаете!

Третий селенит пришел на помощь двум первым. Я был вынужден сделать шаг вперед.

— Подождите, — сказал Кавор. — Мне пришла в голову хорошая идея.

Но я уже знал, чего стоят его идеи.

— Эй вы! — крикнул я селенитам. — Полегче! Быть может, это хорошо для вас...

Тут я подпрыгнул и разразился проклятиями. Дело в том, что один из вооруженных селенитов кольнул меня сзади своим стрекалом.

Я вырвал руки из маленьких щупальцев, удерживавших меня. Я повернулся к владельцу стрекала.

— Будьте вы прокляты! — крикнул я. — Ведь, я же предупреждал вас! Кто я такой по-вашему, что вы колете меня? Если вы прикоснетесь ко мне еще раз!..

Вместо ответа он кольнул меня вторично.

Послышался умоляющий, испуганный голос Кавора. Я полагаю, он все еще хотел так или иначе объясниться с этими тварями.

— Говорю вам, Бедфорд. — кричал он, — я придумал способ!

...Но вторичный укол, казалось, освободил скрытые запасы энергии, таившиеся во мне. В тот же миг металлическое кольцо, сжимавшее мое запястье, сломалось, и вместе с ним отпали все соображения, побуждавшие меня до сих пор оставаться покорным в лапах этой лунной нежити. В ту секунду я совсем обезумел от страха и гнева. О последствиях своих поступков я больше не думал. Цепь обмоталась вокруг моего кулака, и я ударил прямо по лицу существо, вооруженное стрекалом...

Последовал один из тех дурацких сюрпризов, которыми так богат лунный мир.

Моя бронированная рука пробила селенита насквозь. Она расквасила его как... как конфету с жидкой начинкой. Оп был разбит вдребезги. Он рассыпался и расплескался. Можно было подумать, что я ударил по гнилому грибу. Его хилое тело отскочило метров на двенадцать и мягко шлепнулось при падении. Я был очень удивлен. Никогда бы я не поверил, что живое существо может быть таким хрупким. На один миг мне почудилось, что все это только сон.

Потом опять все стало совершенно реальным и грозным. Ни Кавор, ни селениты ничего не успели сделать за промежуток времени, прошедший от того момента, когда я впервые обернулся, — и до падения мертвого селенита на землю. Все торопливо отступили подальше от нас обоих. Общее оцепенение длилось по меньшей мере еще секунду после того, как свалился селенит. Вероятно, каждый старался сообразить, что именно случилось. Смутно помню, что я стоял, вытянув вперед руку и тоже пытаясь собраться с мыслями. «Что же дальше?», пронеслось у меня в мозгу, «что же дальше?». Затем все опять пришло в движение.

Я понял, что мы должны освободиться от цепей, а для этого прежде всего надо отогнать стоящих перед нами селенитов. Я повернулся лицом к трем вооруженным стражам. В ту же секунду один из них метнул в меня свое стрекало. Оно просвистело над моей головой и, кажется, свалилось в находившуюся позади бездну.

Лишь только стрекало пронеслось мимо, я, собрав все силы, прыгнул прямо на селенита. Он хотел бежать, но я сшиб его на землю, вскочил на него, поскользнулся на его раздавленном теле и упал. До сих пор помню, как он извивался у меня под ногами.

Я тотчас же сел и справа и слева от себя увидел голубые спины селенитов, искавших спасения во мраке. Резким усилием я отогнул кольцо, сорвал цепь, опутывавшую мои лодыжки, и вскочил на ноги. Второе стрекало прожужжало мимо меня как дротик, и я кинулся в темноту, откуда оно прилетело. Затем я обернулся к Кавору, все еще стоявшему возле светоносного ручейка у самой пропасти. Он судорожно возился со своими цепями, не переставая молоть какой-то вздор о своей «идее».

— Идите сюда! — крикнул я.

— У меня руки связаны, — ответил он.

Затем, догадавшись, что я боюсь подбежать к нему, потому что плохо рассчитанное движение может сбросить меня вниз с обрыва, он, волоча ноги и вытянув руки, подошел ко мне.

Я тотчас же начал освобождать его от цепей.

— Где они? — прохрипел он.

— Убежали. Но скоро вернутся. Они бросают в нас свои стрекала.. Куда итти?

— Вдоль ручейка света. Обратно в туннель.

— Да, — сказал я. Его руки были уже свободны.

Я опустился на колени и начал работать над его ножными оковами. Трах — пролетело что-то, — я не успел заметить, что именно, — и сверкающие капли полетели во все стороны из синего ручейка. Вдалеке, справа от нас, слышалось чирикание и посвистывание.

Я сорвал цепи с ног Кавора и сунул их ему в руку.

— Деритесь этим, — сказал я и, не ожидая ответа, понесся большими скачками обратно вдоль тропинки, по которой мы только что пришли. Меня подгоняло гнусное ощущение, что в любую минуту одна из этих тварей может прыгнуть из темноты мне прямо на спину. Позади себя я слышал топот Кавора.

Мы подвигались вперед большими скачками. Но здесь надо иметь в виду, что этот бег сильно отличается от всякого бегания на Земле. На нашей планете человек прыгает и почти тотчас же снова касается грунта. Но на Луне — вследствие значительно меньшей силы притяжения вы в течение нескольких секунд несетесь по воздуху, прежде чем опять падаете наземь. Как мы ни торопились, все же создавалось впечатление долгих пауз, во время которых можно было сосчитать до семи или до восьми. — Гоп, — и я взлетал кверху. Всевозможные вопросы теснились у меня в мозгу. «Где селениты? — Что они теперь делают? — Успеем ли добраться до туннеля? — Далеко ли отстал Кавор? — Неужели им удалось его отрезать?» — Затем— хлоп! — удар ногами о почву и новый прыжок.

Я заметил впереди селенита, удиравшего от меня. Ноги его передвигались совершенно так же, как у человека, который бежит на Земле. Я видел, как он оглянулся на меня через плечо, слышал его испуганный крик, когда он сворачивал с моего пути в темноту. Кажется, это был наш проводник, но я в этом не уверен. Затем, после нового большого прыжка, скалистые стены появились справа и слева от меня; еще два или три прыжка, и я очутился в туннеле. Здесь я был вынужден замедлить бег, чтобы не ударяться головой о низкие своды. Я добрался до поворота, остановился и посмотрел назад. Шлеп, шлеп, шлеп! — вдали появился Кавор, разбрызгивавший при каждом прыжке светоносную, жидкость, и вскоре налетел на меня. Мы стояли, опираясь друг на друга. На одну минуту нам удалось избавиться от наших преследователей, и мы были одни. Мы оба почти задохлись. Пыхтя и отдуваясь, мы обменивались бессвязными фразами.

— Вы все испортили, — просипел Кавор.

— Вздор! — крикнул я. — Все равно нам грозила смерть.

— Что же теперь делать?

— Прятаться.

— Разве это возможно?

— Здесь достаточно темно.

— Но где?

— В одной из этих боковых пещер.

— А потом?

— Там видно будет.

— Хорошо. Пойдем.

Мы побежали вперед и вскоре добрались до разветвлявшейся в разные стороны темной пещеры. Кавор был впереди. Некоторое время он колебался и, наконец, выбрал какую-то черную щель, где, вероятно, можно было хорошо спрятаться. Он пошел вперед и тотчас же вернулся.

— Здесь слишком темно, — сказал он.

— Ваши ноги будут освещать нам дорогу. Вы совсем пропитались этим светоносным веществом.

— Но. . .

Тут стали слышны какие-то нестройные звуки, среди которых выделялось что-то, напоминавшее звон гонга. Звуки приближались по главному туннелю. То было грозное предвестие начавшейся погони. Мы устремились дальше в неосвещенную пещеру. Пока мы бежали вперед, сияющие ноги Кавора озаряли наш путь.

— Какое счастье, — пропыхтел я, — что они сняли с нас сапоги. Не будь этого, здесь повсюду был бы слышен наш топот.

Мы бежали по возможности маленькими скачками, чтобы не ушибаться о своды пещеры. Спустя некоторое время мне показалось, что мы удаляемся от испугавшего нас шума. Он слышался все глуше, все менее отчетливо и наконец стих совершенно.

Я остановился и посмотрел назад. Я слышал только топот Кавора, все еще продолжавшего бежать. Но вскоре он тоже остановился.

— Бедфорд, — прошептал он, — там, впереди, я вижу какой-то свет.

Я взглянул и сперва ничего не мог рассмотреть. Потом заметил, что голова и плечи Кавора смутно обрисовываются в поредевшем мраке. Я заметил также, что это мерцание было не голубое, как всякий другой свет, виденный нами до сих пор внутри Луны, но бледно-серое, напоминавшее слабый отблеск дневного света. Кавор обратил внимание на эту разницу одновременно со мной или, быть может, немного раньше, и это внушило нам обоим одну и ту же страстную надежду.

— Бедфорд, — прошептал он, и голос его задрожал. — Этот свет... быть может...

Он еще не смел сказать, на что он надеется. Наступило недолгое молчание. Вдруг по удаляющемуся стуку его шагов я понял, что он идет навстречу этому бледному мерцанию. С сильно бьющимся сердцем я последовал за ним.

По мере того, как мы подвигались вперед, свет становился все ярче. Немного спустя, он светил уже почти так же сильно, как смоченные светоносной жидкостью ноги Кавора. Туннель, расширившись, превратился в пещеру, и свет падал из ее дальнего конца. Тут я заметил нечто, заставившее мое сердце запрыгать от радости.

— Кавор, — сказал я, — свет льется сверху. — Я совершенно уверен, что сверху.

Он ничего не ответил, но еще проворнее зашагал вперед. Несомненно, это был серый свет, серебристый свет...

В следующую минуту мы уже находились прямо под ним. Он проникал сквозь щель в стене пещеры, и в то время как я впился в него глазами, на лицо мое упала водяная капля. Я вздрогнул и отступил. Тут вторая капля с совершенно отчетливым звуком ударилась о каменистый пол.

— Кавор, — сказал я, — если один из нас подсадит другого, то можно взобраться в эту расщелину.

— Я подсажу вас, — сказал он, и тотчас же поднял меня с такой легкостью, как будто я был грудным ребенком.

Я просунул руку в расщелину, и пальцы мои нащупали маленький карниз, за который можно было ухватиться. Теперь белый свет казался гораздо ярче. Я подтянулся на двух пальцах почти без всякого усилия, хотя на Земле мой вес равняется шестидесяти килограммам, добрался до еще более высокого выступа скалы и поставил ноги на узкий карниз. Здесь я выпрямился во весь рост и стал ощупывать скалу пальцами. Расщелина расширялась кверху.

— Здесь не трудно будет взобраться, — сказал я Кавору. — Если вы подпрыгнете, то, вероятно, успеете схватиться за руку, которую я протяну вам.

Словно клин, я втиснулся между стенами расщелины, упёрся в карниз ступней и коленом и протянул руку вниз. Я не мог видеть Кавора, но слышал шорох его движений, когда он приседал, чтобы прыгнуть. — Гоп-ла! — Он повис на моей руке и показался мне не тяжелее котенка. Я тащил его кверху, пока он не уцепился за карниз и не освободил мою руку.

— Чорт побери, — сказал я. — На Луне не трудно быть альпинистом.

После этого я очень рьяно начал карабкаться кверху. В течение нескольких минут я лез, не поднимая головы, и потом снова поглядел кверху. Расщелина непрерывно расширялась, и свет становился ярче. Только...

Это совсем не был дневной свет.

В следующую секунду я уже мог рассмотреть, что это такое, и от разочарования едва не начал биться головой о скалы. Дело в том, что я очутился на неровном открытом склоне, поросшем целым лесом небольших булавовидных грибов, из которых каждый ярко сиял, излучая серебристо-розовый свет. Один миг я тупо глядел на это мягкое свечение, затем прыгнул вперед и оказался по самой середине грибной заросли. Я сорвал полдюжины грибов, расплющил их о скалу н сел, хохоча горьким смехом, когда красное лицо Кавора выглянуло из расщелины.

— Это тоже фосфоресценция, — сказал я. — Не стоит торопиться. Садитесь и будьте как дома.

И пока он плевался и ругался от разочарования, я от нечего делать сшибал макушки грибов в расщелину.

— Я думал, что это дневной свет, — сказал он.

— Дневной свет! — воскликнул я. — Рассвет! Закат! Облака! Голубое небо! Да разве мы увидим их когда-нибудь вновь?

Когда я говорил эти слова, целая картина нашего мира встала передо мной, — крохотная, но яркая и отчетливая, как задний план на полотне старого итальянского живописца.

— Изменчивое небо, изменчивое море, холмы и зеленые деревья, города и селения, озаренные солнцем... Кавор, представьте себе мокрую от дождя крышу, на которой играет закат; представьте окна дома, обращенные к западу...

Он ничего не ответил.

— Здесь мы ползаем в норах гнуснейшего мира, который и миром назвать нельзя, с чернильным океаном, скрытым в мрачных глубинах, с палящим днем и мертвенным молчанием ночи на поверхности. И за нами охотятся отвратительные твари, иглокожие существа, люди-насекомые, порождения кошмара. Что ж, в конце концов они правы по-своему! Зачем явились мы сюда давить их и нарушать установленные ими порядки... Вероятно, теперь уже вся планета гонится за нами по пятам. Каждую минуту мы можем услышать их хныкание и звуки их гонгов. Что нам делать? Куда итти? Здесь мы чувствуем себя так же уютно, как змеи, забравшиеся в пригородную дачу.

— Это ваша вина, — сказал Кавор.

— Моя вина? — воскликнул я. — О, господи!

— Ведь я уже придумал план действия.

— Чорт побери ваши планы!

— Если б мы отказались двинуться с места...

— Несмотря на стрекала?

— Да. Селениты понесли бы нас.

— По этому мосту?

— Да. Им пришлось бы перенести нас на ту сторону.

— Пусть лучше муха пронесет меня по потолку!

Я снова занялся уничтожением грибов. Вдруг я заметил кое-что, поразившее меня даже в ту минуту.

— Кавор, — сказал я, — наши цепи сделаны из золота.

Он сосредоточенно думал о чем-то, подперев щеки руками. Он медленно повернул голову и посмотрел на меня, а когда я повторил мои слова, он закрутил цепь вокруг своей правой руки.

— Действительно, это так, — сказал он. — Действительно.

Но мимолетное выражение интереса уже исчезло с его лица. Одну секунду он как будто колебался, но потом снова углубился в размышления. Некоторое время я сидел, недоумевая, как это я не распознал золота гораздо раньше; потом сообразил, что голубой свет делает металл совершенно бесцветным. Неожиданное открытие дало новое направление моим мыслям, которые унеслись далеко. Я уже позабыл, что только что спрашивал Кавора, зачем явились мы на Луну. Золото...

Кавор заговорил первый.

— Мне кажется, что у нас остались два выхода из нашего положения.

— Какие?

— Мы можем попробовать снова выйти на поверхность... Если нужно, то прорваться с боем, — и затем отыскивать шар, пока не найдем его или пока ночной холод не убьет нас. Или...

Он замялся.

— Ну, — сказал я, хотя знал заранее, куда он клонит.

— Мы можем еще раз попытаться так или иначе установить взаимное понимание с разумными существами населяющими Луну.

— Поскольку дело касается меня, я стою за первый выход.

— А я сомневаюсь.

— А я нет!

— Видите ли, — сказал Кавор, — я не думаю, чтобы мы имели право судить о селенитах по тем образчикам, которые видели до сих пор. Их центральный цивилизованный мир лежит гораздо ниже, в глубоких пещерах вокруг моря. Здесь, во внешней коре, расположен пограничный округ, пастушеская область. Так по крайней мере полагаю я. Селениты, которых мы видели, соответствуют нашим ковбоям или кочегарам. Их стрекала, по всем вероятиям служащие для понукания лунных коров, отсутствие воображения, которое они проявили, ожидая, что мы в состоянии делать все, что делают они, их несомненная грубость, — словом все подтверждает правоту моего взгляда. Если б мы согласились вытерпеть...

— Никто из нас не мог бы вытерпеть переход по доске шириной в шесть дюймов над бездонной пропастью.

— Нет, — сказал Кавор, — но тогда...

— Я бы не вытерпел! — воскликнул я.

Тут он указал на целый ряд других возможностей.

— Представьте, что мы отыщем какой-нибудь угол, где сможем отбиваться от этих батраков и крестьян. Если мы продержимся там с неделю или около того, весть о нашем появлении вероятно достигнет более цивилизованных и просвещенных частей Луны...

— Если только они существуют.

— Они должны существовать. Иначе откуда взялись бы эти удивительные машины?

— Это возможно, но это наихудший исход. ,

— Мы будем чертить надписи на стенах.

— Почем вы знаете, что глаза селенитов заметят эти надписи?

— Ну, мы будем вырезывать их очень глубокими чертами.

— Это, конечно, возможно.

Мои мысли приняли другое направление.

— Мне начинает казаться, — сказал я, — что вы считаете селенитов бесконечно умнее людей.

— Они должны знать гораздо больше, чем мы. Или, на худой конец, их знания сильно отличаются от наших.

— Да, но... — я запнулся. — Я полагаю, Кавор, вы согласитесь со мною, что вы человек исключительный.

— Почему?

— Ну, вы... человек одинокий, всегда были одиноки. Вы не женились.

— Не чувствовал в этом ни малейшей надобности. Но какое отношение...

— И вы никогда не старались разбогатеть?

— Это тоже было мне совсем не нужно.

— Вы стремились только к познанию?

— Что ж, некоторая любознательность вполне естественна.

— Это вы так думаете. И в этом все дело. Вы полагаете, что каждый человек прежде всего желает знать. Помню, однажды, когда я спросил вас, что заставило вас заняться научными исследованиями, вы ответили, что хотите сделаться членом Королевского общества, приготовить новое вещество, которое назовут каворитом, и т. д. Вы прекрасно знаете, что это не так. Но в то время мой вопрос застал вас врасплох, и вы постарались придумать какое-нибудь правдоподобное объяснение для ваших поступков. В действительности вы занимались научными исследованиями потому, что это вам приятно. Такой у вас нрав, вот и все.

— Быть может, это верно...

— Только у одного человека из миллиона бывает такой нрав. Большинство людей желает... ну, весьма различных вещей, но лишь весьма немногие стремятся к познанию ради познания. Я, например, совсем не стремлюсь и отлично сознаю это... Повидимому, селениты очень энергичные и деятельные существа, но кто сказал вам, что самый развитой из них способен заинтересоваться нами или нашим миром? По-моему, они даже не знают, что такой мир существует. Они никогда не выходят на поверхность в ночное время. Они бы замерзли, если бы вышли. Они наверное никогда не видели ни одного небесного тела, кроме пылающего Солнца. Откуда им знать, что существует другой мир? А если они и знают, то какое им до него дело? Если далее они видели мельком звезды или земной полумесяц, что из этого следует? С какой целью народ, обитающий внутри планеты, станет наблюдать за явлениями такого рода? Люди не занимались бы астрономией, если б она не нужна была им для летосчисления и мореплавания. Но для чего станут заниматься ею лунные жители?

«Ладно, допустим далее, что здесь имеется несколько философов, вроде вас. Именно они среди всех селенитов никогда не услышат о нашем существовании. Предположите, что какой-нибудь селенит свалился на Землю в то время, как мы жили в Лимне. Да вы были бы последним человеком в целом свете, узнавшим о его появлении. Ведь, вы никогда не читаете газет. Итак, вы видите, что все шансы против вас. И, однако, для обсуждения этих шансов мы сидим здесь и ничего не делаем, а драгоценное время летит. Говорю вам, мы попали в очень трудное положение. Мы явились сюда без оружия, мы потеряли наш шар, мы не захватили с собой пищи, мы показались селенитам и дали им основание предположить, что мы диковинные, сильные и опасные звери. Если селениты не совсем дураки, они теперь будут гоняться и охотиться за нами, пока не найдут. А когда найдут, попробуют схватить нас живьем, а если это им не удастся, то убьют нас. И этим кончится все дело. Если даже они поймают нас, то, вероятно, все-таки убьют в результате какого-нибудь недоразумения. Покончив с нами, они, быть может, начнут спорить и препираться о том, кто мы такие, но нам от этого будет мало пользы».

— Продолжайте.

— С другой стороны, золото валяется здесь, как у нас дома старое железо. Если нам удастся захватить его с собой, если мы успеем отыскать шар прежде, чем на него натолкнутся селениты, и вернемся на Землю, тогда...

— Ну?

— Мы можем поставить все это дело на более солидную основу. Мы вернемся сюда в шаре более крупных размеров, с ружьями...

— Господи помилуй! — воскликнул Кавор, как будто услышал что-то ужасное.

Я швырнул в расщелину еще один светящийся гриб.

— Послушайте, Кавор, — сказал я, — мне, как никак, принадлежит половина решающих голосов в нашем предприятии, и мы обсуждаем чисто практический вопрос. Я человек деловой, а вы нет. Поскольку от меня зависит, я больше не стану объясняться с селенитами посредством геометрических чертежей. Вот и все! Я предлагаю вернуться на Землю, сохранить в тайне наше открытие и затем прилететь сюда снова.

Он сидел в глубокой задумчивости.

— Да, — сказал он, — лучше было бы мне явиться сюда одному.

— Теперь, — сказал я, — прежде всего надо решить вопрос, каким образом отыскать шар.

Некоторое время мы сидели молча, обхватив руками колени. Затем Кавор, видимо, согласился с моими доводами.

— Я думаю, — сказал он, — что у нас есть кое-какие данные. Совершенно несомненно, что в то время, как Солнце освещает одну сторону Луны, воздух должен устремляться сквозь эту губчатую планету, передвигаясь к темной стороне. И во всяком случае на этой стороне воздух будет распространяться по лунным пещерам и вытекать в кратер... Ну, так вот, разве вы не чувствуете здесь сквозняка?

— Чувствую.

— А это значит, что где-то есть выход. Позади нас эта расщелина изгибается и идет вверх. Течение воздуха устремляется по ней, и мы тоже должны направиться этим путем. Если мы сделаем эту попытку и отыщем нечто вроде каминной трубы, то не только выберемся из этих переходов, где селениты преследуют нас, но и...

— А если труба окажется слишком узкой?

— Мы опять спустимся вниз. Тс... тсс, — сказал я вдруг, — что это такое?

Мы прислушались. Сперва раздавалось какое-то невнятное бормотание, затем прозвучал резкий звон гонга.

— Они, должно быть, считают нас за лунных коров, — оказал я, — если хотят застращать такими способами.

— Они идут по проходу там внизу, — сказал Кавор.

— Должно быть, так.

— Они не обратят внимания на расщелину. Они пройдут мимо.

Снова я стал прислушиваться.

— На этот раз, — прошептал я, — они, вероятно, захватили с собой какое-нибудь оружие.

Тут я вдруг вскочил на ноги.

— Боже мой, — вскричал я. — Кавор, но они заметят грибы, которые я сбросил вниз. Они...

Я не договорил начатой фразы. Я обернулся и прыгнул через грибную заросль по направлению к дальнему концу пещеры. Я увидел, что пещера сворачивает там в сторону и опять становится узкой расщелиной, пронизанной сквозняком и уходящей в непроглядную тьму. Я уже готов был углубиться туда, когда меня вдруг осенила счастливая мысль.

— Что вы делаете? — спросил Кавор.

— Идите, — сказал я, а сам вернулся, сорвал два светящихся гриба, сунул один из них в боковой карман моей фланелевой куртки, чтобы он освещал мне путь, а второй гриб вручил Кавору. Теперь селениты шумели так сильно, что, очевидно, должны были находиться под самой расщелиной. Но им было трудно влезть туда или, быть может, они колебались, опасаясь сопротивления с нашей стороны. Во всяком случае мы могли теперь утешаться мыслью об огромном мускульном превосходстве, которое нам давало рождение на другой планете. Минуту спустя я уже торопливо полз кверху, следуя за светящимися голубым светом пятками Кавора.

Я не знаю, как долго мы карабкались, прежде чем добрались до решетки. Быть может, мы поднялись на высоту лишь нескольких десятков метров, но в то время мне казалось, что мы ползли, протискивались и притягивались на мускулах больше километра, считая по вертикальной линии. Всякий раз, когда я вспоминаю об этом подъеме, в ушах моих отдается тяжелый лязг золотых цепей, сопровождавший каждое наше движение. Скоро суставы моих пальцев и колени были ободраны в кровь, и я здорово поцарапал себе щеку. Некоторое время спустя наша первоначальная прыть уменьшилась, движения стали более обдуманными, и мы уже не ушибались так больно. Шум, производимый преследовавшими нас селенитами, постепенно замер в отдалении. Быть может, в конце концов, они не заметили наших следов у решетки, несмотря на улику в виде кучи грибов, которые должны были валяться внизу. Порой расщелина настолько суживалась, что мы едва могли пробираться сквозь нее; порой она расширялась, образуя большие пустоты, щетинившиеся колючими кристаллами или густо поросшие тускло мерцающими прыщевидными грибами. Иногда она извивалась спиралью, а иногда тянулась вперед почти по горизонтальной линии. То и дело мы слышали падение капель и журчание воды. Раза два мне почудилось, что какие-то маленькие живые существа прошмыгнули мимо нас, но мы так и не успели их как следует рассмотреть. Весьма возможно, что это были ядовитые гады. Впрочем, они не причинили нам вреда, а мы были в таком состоянии духа, что эта мелкая ползучая нечисть ничего не значила для нас... Наконец, далеко вверху, опять блеснул знакомый голубоватый свет, и мы увидели, что он проникает сквозь решетку, преграждавшую нам путь.

Мы стали шептаться, указывая друг другу на эту решетку, и поползли вверх гораздо осторожнее. Вскоре мы очутились непосредственно под нею — и, прижавшись лицом к брусьям, я мог рассмотреть некоторую часть находившейся впереди пещеры. Это было весьма обширное помещение, освещавшееся ручейком того же самого голубого света, который струился из виденной нами машины. У самого моего лица, между брусьями решетки, непрерывно капала вода.

Прежде всего я, естественно, постарался разглядеть, что находится на полу пещеры. Но решетка лежала в углублении, края которого скрывали ближайшие предметы от наших глаз. Тут мое внимание было вновь привлечено разнообразными звуками, доносившимися до нас, и я различил множество смутных теней, которые двигались по тускло освещенному своду высоко вверху.

Было совершенно несомненно, что в этом пространстве находятся селениты, быть может весьма, многочисленные, потому что мы могли слышать их чирикание и какие-то слабые звуки, которые я счел топотом ног. Кроме того раздавались мерные, правильно повторявшиеся удары: тук, тук, тук. Они то смолкали, то начинались вновь и напоминали стук ножей или заступов по чему-то мягкому. Затем раздавалось лязгание цепей, свист и грохот, как будто грузовая платформа катилась вдоль пустого помещения, после чего стук возобновлялся. Тени на потолке двигались быстро и ритмично, в такт этому правильно повторявшемуся стучанию, и останавливались, когда оно прекращалось.

Мы тесно сдвинули наши головы и неслышным шопотом начали обсуждать создавшееся положение.

— Они чем-то заняты, — сказал я. — Они работают.

— Да.

— Они не ищут нас. Они ничего о нас не знают.

— Быть может, они никогда о нас не слыхали.

— Те, которые гонятся за нами, остатись внизу. Если мы внезапно появимся здесь...

Мы поглядели друг на друга.

— Быть может, удастся вступить в переговоры, — сказал Кавор.

— Нет, — сказал я, — только не теперь!

— Некоторое время мы молчали, поглощенные своими мыслями.

Тук, тук, тук! — раздавались удары ножей, и тени двигались взад и вперед.

Я осмотрел решетку.

— Она не слишком прочна, — сказал я. — Можно отогнуть два прута и пробраться между ними.

Мы потеряли немало времени в бесплодных пререканиях. Затем я ухватился обеими руками за один из брусьев решетки, уперся ногами в скалу так, что они оказались почти на одном уровне с моей головой, и изо всей силы потянул за брус. Он поддался так внезапно, что я едва не полетел вниз. Тогда я вскарабкался повыше, отогнул соседний брус, вынул из кармана светящийся гриб и швырнул его в расщелину.

— Только не будьте, пожалуйста, опрометчивы, — шепнул мне Кавор, в то время как я пробирался в расширившееся отверстие. Пролезая сквозь решетку, я мельком увидел хлопотливые фигурки селенитов, и тотчас же упал ничком так, что края углубления, в котором помещалась решетка, скрыли меня от их глаз. Уткнувшись носом в землю, я знаком посоветовал Кавору следовать за мной. Вскоре мы уже лежали бок-о-бок в углублении, рассматривая поверх его краев пещеру и ее обитателей.

Пещера оказалась гораздо обширнее, чем мы предположили с первого взгляда, и мы находились в самом дальнем конце ее покатого дна. Она расширялась по мере удаления от нас, своды ее становились ниже и совершенно скрывали от наших глаз более отдаленные части. И вытянувшись в ряд вдоль стены, исчезая, наконец, в глубине далекой перспективы, лежали во множестве какие-то огромные предметы, объемистые бледные цилиндры, над которыми хлопотали селениты. Сначала эти предметы показались мне крупными белыми болванками, о назначении которых я не мог догадаться. Потом я заметил обращенные в нашу сторону безглазые и ободранные головы, напоминавшие головы баранов в лавке мясника, и различил, что позади их находятся туловища лунных коров, которых селениты разрубали так, как экипаж китобойного судна разрубает туши пришвартованного к борту кита. На одной из дальних туш уже виднелись обнажившиеся белые ребра. Удары топориков производили постукивание, слышанное нами. Какая-то штука, вроде тележки, двигавшаяся вдоль стального каната, бегала по наклонному дну пещеры с грузом уже разрубленного мяса. Эта огромная вереница туш, предназначавшихся в пищу, подтверждала догадку о многочисленности лунного населения, зародившуюся у нас, когда мы в первый раз мельком поглядели в шахту.

Сначала мне показалось, что селениты стоят на досках, положенных на козлы,¹ но потом я увидел, что и доски, и козлы, и топорики отбрасывают такой же свинцовый отблеск, как мои цепи. Много толстых металлических полос валялось на земле. Как видно, ими пользовались, чтобы перевертывать с боку на бок мертвых коров. В длину эти полосы имели футов до шести, и каждая была снабжена рукояткой, словно заступ. В случае нужды эти металлические брусья могли послужить весьма удобным оружием. Вся пещера освещалась тремя поперечными потоками голубой жидкости.

¹ Сколько помнится, я совсем не видел на Луне предметов, сделанных из дерева: двери, столы и все другое вещи, изготовляемые у нас на Земле плотниками, там выделываются из металла, и притом, как я полагаю, главным образом из золота. В самом деле, при прочих равных условиях, золото может считаться наиболее удобным из всех металлов вследствие легкости его обработки, ковкости и прочности. (Прим. Бедфорда.)

Долгое время мы лежали молча, рассматривая все бывшее перед нами.

— Что же дальше? — спросил наконец Кавор. Я согнулся еще ниже и повернулся к нему. Блестящая мысль осенила меня.

— Если они не спускают сюда этих туш при помощи подъемного крана, то мы, должно быть, находимся гораздо ближе к поверхности, чем я думал.

— Почему?

— Лунная корова не может прыгать и у нее нет крыльев.

Кавор снова посмотрел через край впадины.

— Этого следовало ожидать, — начал он, — ведь, мы, в конце концов, все время оставались довольно близко от поверхности...

Я схватил его за руку и заставил замолчать: я услышал шум в расщелине позади нас.

Мы съежились и лежали тихо как мертвые, напрягая зрение и слух. Вскоре я уже более не сомневался, что кто-то преспокойно взбирается вверх по расщелине. Медленно и совершенно беззвучно я обмотал руку цепью и ждал, что будет дальше.

— А вы пока не спускайте глаз с этих молодцов с топориками,— сказал я.

— Они работают попрежнему, — сказал Кавор.

На всякий случай я попробовал, удобно ли будет бить кулаком наотмашь между брусьями решетки. Теперь я мог совершенно отчетливо слышать тихое щебетание поднимающихся селенитов, шлепание их ладоней по скале и шорох осыпающегося щебня.

Затем я увидел, как что-то задвигалось в черной тьме пониже решетки, но что именно — рассмотреть не мог. Казалось, какое-то существо прицелилось в меня, и затем— трах! Я вскочил на ноги и изо всех сил ударил по направленному в меня тонкому острию копья. Впоследствии я догадался, что длина этого копья при чрезвычайной узости расщелины помешала ему попасть в меня. Как бы там ни было, оно просунулось сквозь решетку, как змеиное жало, ударило мимо цели, спряталось и выдвинулось опять. Но на этот раз я успел схватить его и вырвать, не прежде, однако, чем второе копье было брошено в меня. И опять мимо.

Я испустил вопль торжества, чувствуя, как селенит выпустил копье после мгновенного сопротивления. Затем я начал колоть им между брусьями решетки. Пронзительные крики доносились из темноты, а тем временем Кавор, схватив второе копье, прыгал и махал руками со мною рядом, тщетно стараясь подражать мне. Бац, бац, бац, сыпались удары сквозь решетку, — и вдруг топор пролетел по воздуху и ударился в скалу над нашими головами, напомнив нам о мясниках, находившихся в пещере.

Я обернулся и увидел, что все они приближаются к нам развернутым строем, потрясая топориками. То были коротенькие толстенькие карапузы с руками, гораздо более длинными, чем у тех селенитов, которых мы видели прежде. Если они действительно никогда до сей поры не слыхали о нас, то надо признаться, что они с невероятной быстротой сообразили, в чем дело. Одну секунду я глядел на них, не выпуская копья из рук.

— Охраняйте решетку, Кавор! — крикнул я, потом громко завыл, чтобы смутить нападающих, и бросился к ним навстречу. Двое, бывшие впереди, метнули в меня свои топорики, но безуспешно, а все прочие немедленно разбежались. Тогда оба смельчака тоже пустились наутек вдоль пещеры, прижав руки к телу и наклонив головы. Я никогда не видел, чтобы люди так бегали.

Я знал, что копье — плохое оружие для меня. Оно было слишком тонко и слишком хрупко, им можно было только колоть, а при его длине нелегко было выдергивать его обратно. Поэтому я преследовал селенитов только до первой туши. Здесь я остановился и поднял один из металлических брусьев, валявшихся кругом. Он был достаточно тяжел и как нельзя лучше годился для расправы с целой ордой селенитов.

Тогда я отшвырнул копье в сторону и взял второй брус в другую руку. Теперь я почувствовал себя гораздо увереннее! Я погрозил моими брусьями селенитам, столпившимся в верхней части пещеры, и обернулся поглядеть на Кавора.

Он прыгал из стороны в сторону у решетки и наносил удары в пустоту древком уже сломавшегося копья. Он мог удерживать селенитов внизу, — по крайней мере некоторое время. Я опять оборотился в сторону пещеры. Что оставалось нам делать, чорт побери?

В сущности мы были уже окружены; но наше внезапное появление ошеломило мясников; они вероятно растерялись, и у них не было никакого оружия, кроме маленьких топориков. Стало быть, именно через пещеру следовало спасаться.

Приземистые маленькие фигурки, гораздо более короткие и толстые, чем фигурки лунных пастухов, толпились по склону в беспорядке, красноречию свидетельствовавшем о нерешительности. А на моей стороне были все преимущества бешеного быка, выбежавшего на людную улицу. Но при всем том мясников было, повидимому, страшно много. У селенитов, оставшихся внизу, в расщелине, оказались дьявольски длинные копья. Быть может, они готовят нам еще какой-нибудь сюрприз... Но, чорт побери, если мы пойдем в атаку вдоль пещеры, то оставим их далеко позади себя, а если будем медлить, маленькие уродцы, находящиеся перед нами, вероятно получат подкрепление. Одному богу известно, какими диковинными орудиями для нашего уничтожения — пушками, бомбами, самодвижущимися минами — располагает неведомый мир, находящийся у нас под ногами, обширный мир, которому мы успели разбередить только внешнюю кожицу. Было совершенно ясно, что нам остается только одно — итти в атаку. И это стало еще яснее, когда показались новые селениты, бежавшие по направлению к нам по наклонному дну пещеры.

— Бедфорд! — крикнул Кавор и глядь: он уже очутился на половине дороги между мной и решеткой.

— Назад! — крикнул я. — Что вы делаете?

— Они принесли... что-то вроде ружья.

И действительно, у решетки, между ощетинившимися кольями, показались голова и плечи необычайно худого и угловатого селенита, державшего какой-то сложный аппарат.

Я понял, что Кавор совершенно неспособен выдержать бой такого рода. Одну секунду я колебался; затем бросился назад, потрясая брусьями и громко крича, чтобы помешать селениту правильно целиться.

Он целился очень странно, держа свое оружие около живота. З-з-з-з! — Это было не ружье. Это скорее напоминало самострел. Стрела поразила меня во время прыжка.

Я не упал; я просто опустился на землю немного раньше, чем следовало. По ощущению в плече я понял, что стрела слегка задела меня и скользнула мимо. Потом моя левая рука нащупала древко, и я заметил, что небольшое копье воткнулось в мое тело возле плеча. Миг спустя я уже твердо стоял на ногах с металлическим брусом в правой руке и наотмашь ударил им селенита. Он сломался, рассыпался на куски. Голова его разбилась как яйцо.

Я кинул брус, вытащил копье из плеча и начал колоть в темноту сквозь решетку. После каждого удара раздавались пронзительные вопли и чириканье. Наконец я изо всех сил швырнул копье в селенитов, опять поднял брус и обратился против толпы, наполнявшей пещеру.

— Бедфорд! — кричал Кавор в то время, как я пробегал мимо него. — Бедфорд!

Помнится, я слышал его шаги позади меня.

Гоп, гоп, гоп!... Каждый скачок длился целые века. С каждым скачком пещера становилась все обширнее, и число селенитов явно возрастало. Вначале казалось, что они бегают вокруг нас как муравьи в потревоженном муравейнике. Двое или трое сунулись мне навстречу, размахивая топориками, но большинство бежало, причем некоторые прятались между тушами лунных коров. Но тотчас же в виду появлялись другие, вооруженные пиками или совсем безоружные. Мне чудилось, что я вижу какое-то небывалое существо, сплошь состоящее из одних рук и ног и старающееся где-нибудь укрыться. В пещере становилось заметно темнее. — Фью! — что-то пролетело у меня над головой — фью, фью! Подпрыгивая, я увидел копье, воткнувшееся в одну из туш слева от меня. Потом, когда я опустился, другое копье ударилось о землю прямо передо мной, и я услышал впереди жужжание самострелов. Фью, фью! В течение одной секунды это был настоящий ливень. Они стреляли залпами. Я остановился как вкопанный.

Не думаю, чтобы мысли мои были совершенно ясны в ту минуту. Но, кажется, издавна запомнившиеся слова военной команды пронеслись в моем уме: «Зона обстрела! Ищи прикрытия». Как бы там ни было, я метнулся в сторону и остановился между двумя тушами, громко пыхтя и чувствуя себя очень скверно.

Я оглянулся, отыскивая глазами Кавора. Один миг казалось, что он исчез бесследно. Затем он вынырнул из темноты между вереницей туш и скалистой стеной пещеры. Я увидел его маленькое темно-синее лицо, лоснившееся от пота и искаженное волнением.

Он говорил мне что-то, но я не слышал. Я понял, что, перебегая от одной лунной коровы к другой, мы можем подвигаться вдоль пещеры, пока не представится случай сделать вылазку. Спасти нас могла только вылазка.

— Следуйте за мной, — сказал я и помчался вперед.

— Бедфорд! Бедфорд! — кричал он тщетно.

Мой ум лихорадочно работал в то время, как мы подвигались по тесному проходу между мертвыми тушами и стеной пещеры. Скалы изгибались, и селениты не могли обстреливать нас анфиладным огнем. Хотя в этом тесном пространстве нам нельзя было прыгать, все же, благодаря нашей земной силе, мы подвигались гораздо проворнее, чем наши противники. Я сообразил, что теперь мы находимся как раз посреди них. Лишь только нам удастся подойти к ним вплотную, они будут не опаснее черных тараканов. Но... Сперва надо выдержать залп. Я придумал военную хитрость. Я снял на бегу свою фланелевую куртку.

— Бедфорд! — пыхтел Кавор позади меня.

Я оглянулся.

— Что? — спросил я.

Он указывал вдаль, туда, куда уводила вереница туш.

— Белый свет! — крикнул он. — Опять белый свет!

Я взглянул, и это была правда: смутный белый призрак полусвета маячил на потолке в дальнем конце пещеры. Это удвоило мои силы.

— Не отставайте! — крикнул я.

Плоский, длинный селенит высунулся из мрака, пронзительно взвизгнул и убежал. Я остановился, движением руки удержав Кавора, сгорбился в три погибели: у ближайшей туши, положил на землю куртку и брусья, показался селенитам и опять спрятался.

— Зззз — фью-у! — стрела пролетела тотчас же. Мы находились совсем близко от селенитов. Они столпились в кучу, — толстые, низкие и высокие, все вместе, — и поставили свою маленькую батарею метательных приборов поперек пещеры. Две или три стрелы пролетели вслед за первой, после чего залпы прекратились.

Я опять высунулся, и стрела просвистела на один волосок мимо моей головы. На этот раз последовало не менее дюжины выстрелов. Я слышал, как селениты, стреляя, щебетали и чирикали в величайшем возбуждении. Я снова поднял куртку и брусья.

— Пора, — сказал я и выставил вперед куртку.

— Зззз — зззз! — В один миг моя куртка обросла густой бородою стрел. Кроме того, они истыкали всю коровью тушу, находившуюся позади нас. Моментально я сорвал куртку с бруса, бросил ее, — полагаю, что она до сей поры лежит там, — и устремился на селенитов.

Минуты две продолжалась бойня. Я слишком рассвирепел, чтобы соразмерять удары, а селениты, вероятно, слишком растерялись, чтобы сопротивляться. Во всяком случае они не сделали ни малейших попыток вступить в битву со мною. Вся кровь бросилась мне в голову. Помню, что я шагал по этим кожистым щуплым существам, как человек шагает по высокой траве, взмахивая косой сперва вправо, потом влево. Шлеп, шлеп — во все стороны разлетались мелкие капли влаги. Я ступал по живым существам, которые ломались, пищали и превращались в скользкую жижу у меня под ногами. Толпа расступалась передо мной, смыкалась позади и растекалась, как вода. Никакого определенного плана действия у селенитов, видимо, не было. Несколько копий пролетело мимо меня; одно из них слегка поранило мне ухо. Кроме того у меня оказалась одна царапина на руке и одна на щеке, но я заметил это только тогда, когда льющаяся кровь успела охладиться, и я почувствовал мокроту.

Право, не знаю, что делал в это время Кавор. Мне тогда казалось, что битва длится целое столетие и будет продолжаться вечно. Затем все вдруг кончилось, и ничего больше не было видно, кроме голов и спин разбегавшихся во все стороны селенитов... В общем я был, повидимому, невредим. С громким криком я пробежал еще несколько шагов вперед и затем обернулся. Я совсем ошалел.

Длинными порхающими шагами я прорвался насквозь, через всю их толпу, и теперь они остались позади меня, и бегали взад и вперед, ища, где бы укрыться.

С величайшим удивлением и внезапной радостью я почувствовал, что закончилась великая битва, в которую я кинулся очертя голову. Мне чудилось, я одержал победу не потому, что селениты были невероятно хрупки, но потому, что сам я необычайно силен. Я рассмеялся идиотским смехом. Экая удивительная штука, эта Луна!

С неясной мыслью о новых убийствах я одну секунду глядел на раздавленные и скорченные тела, разбросанные по дну пещеры, и затем поспешил вслед за Кавором.

Вскоре мы увидели, что пещера расширяется перед нами в какую-то туманную пустоту. Минуту спустя мы достигли наклонной галереи, которая соединялась с огромной цилиндрической шахтой, тянувшейся вертикально вверх и вниз. Галерея, не имевшая ни дверей, ни барьеров, делала вокруг шахты полтора оборота и затем, высоко вверху, снова исчезала в скале. Она напоминала мне извивающиеся спиралью железные дороги на Сен-Готарде. Все было поразительно велико. Мне вряд ли удастся описать здесь колоссальные размеры этого сооружения, грандиозное впечатление, которое оно производило. Скользнув взглядом по исполинскому отвесу стен шахты, мы заметили высоко у себя над головами круглое отверстие с тускло мерцающими звездами, причем половина его была ослепительно озарена белым солнечным светом. Оба мы одновременно вскрикнули.

— Идем! — сказал я и первый двинулся вперед.

— Но что делается там? — спросил Кавор и осторожно приблизился к краю галереи. Я последовал его примеру, наклонился и заглянул вниз. Но яркий верхний свет ослепил меня, и теперь я мог видеть только бездонную тьму, в которой призрачно маячили пурпуровые и багровые пятна. Но если я ничего не видел, зато кое-что слышал. Из тьмы доносился звук, напоминавший гневное жужжание потревоженного пчелиного улья. Этот звук доносился со дна огромной ямы, которая, быть может, имела в глубину километров шесть, считая от того места, где мы стояли.

Один миг я прислушивался, потом схватил мои металлические брусья и двинулся вверх по галерее.

— Вероятно, это та самая шахта, в которую мы уже заглядывали, — сказал Кавор. — Та, что была под крышкой.

— И тогда внизу мы видели огни...

— Огни, — сказал он, — да, огни того мира, который нам никогда не суждено увидеть.

— Мы еще вернемся, — сказал я.

Теперь, когда нам удалось прорваться так близко к поверхности Луны, я был почти уверен, что мы найдем шар.

Ответа Кавора я не расслышал.

— Что? — переспросил я.

— Ничего, — ответил он, и мы молча начали подниматься кверху.

Я полагаю, что наклонная боковая дорога имела от шести до восьми километров, принимая в расчет ее кривизну, и была так крута, что на Земле нам было бы почти невозможно подниматься по ней. Но на Луне мы шагали с величайшей легкостью. На этом отрезке нашего пути мы встретили только двух селенитов, которые, заметив нас, тотчас же убежали сломя голову. Очевидно, они уже слышали о нашей силе и свирепости. Вообще — сверх ожиданий — нам уже не пришлось больше преодолевать никаких серьезных препятствий. Спиральная галерея, сузившись, превратилась в круто поднимавшийся кверху туннель, на дне которого виднелись многочисленные следы лунных коров. Туннель этот был так короток по сравнению со своим непомерно высоким сводом, что в него тотчас же начал проникать свет. Затем где-то далеко впереди ослепительным блеском засияло выходное отверстие — крутой горный склон, увенчанный порослью колючих кустарников, теперь уже высоких и изломанных, сухих и мертвых, рисовавшихся щетинистыми силуэтами против солнца.

И странно: мы, люди, которым недавно та же самая растительность казалась такой зловещей и страшной, теперь смотрели на нее с волнением изгнанников, возвращающихся к себе в отечество. Мы радовались даже разреженному воздуху, который заставлял нас задыхаться на бегу и сильно затруднял нашу беседу, ибо теперь снова приходилось напрягать голос, чтобы слова звучали отчетливо. Освещенный солнцем круг над нами становился все шире и шире, а позади нас туннель все более погружался в непроглядную черноту. Мы увидели колючие кустарники уже без малейшего проблеска зелени — бурые, сухие и толстые. Тень верхних ветвей, все еще невидимых для нас, запутанным узором покрывала беспорядочно нагроможденные скалы. Тотчас же за устьем туннеля простиралось обширное истоптанное пространство, по которому выходили и входили лунные коровы.

Миновав это пространство, мы, наконец, выбрались на солнцепек. Зной подействовал на нас угнетающе. Мы с трудом перебрались через открытую площадку, вскарабкались по склону между кустарниками и сели, пыхтя и отдуваясь, в тени, отбрасываемой нависшей массой лавы. Но даже в тени скала была горяча на ощупь.

Миновав это пространство, мы выбрались на солнцепек (стр. 136.)

Воздух был чрезвычайно жарок, и мы сразу почувствовали себя очень скверно, но все же, как-никак, мы избавились от кошмара. Мы воротились обратно в наши собственные владения, в звездный мир. Все страхи и все душевное напряжение нашего бегства по темным переходам и расщелинам остались позади. Последняя битва внушила нам безграничную веру в себя. Со смутным недоумением оглядывались мы назад, на черное отверстие, из которого только что вышли. Там, внизу, в голубом мерцании, которое теперь представлялось нам совершенным мраком, нас встретили существа, казавшиеся нелепыми карикатурами на людей, создания со шлемообразными головами. Мы боязливо следовали, за ними и повиновались им, доколе повиновение не стало окончательно невозможным. И вот эти существа были раздавлены, как воск, разлетелись, как солома по ветру, рассеялись и исчезли, как порождения сна.

Протирая глаза, я опрашивал себя: полно, да уж не привиделось ли нам все совершившееся во сне, вызванном ядовитыми грибами. Но тут я вдруг заметил кровь у себя на лице, тотчас же почувствовал боль в руке и плече, к которым приклеилась рубашка.

— Чорт побери, — сказал я, осторожно ощупывая свои ранения, и вдруг далекое жерло туннеля представилось мне глазом, внимательно наблюдающим за нами.

— Кавор, — спросил я, — что они теперь сделают? И что делать нам?

Он покачал головой, не переставая глядеть на туннель.

— Как, знать, что они теперь сделают? Все зависит от того, что они думают о нас, а разве мы можем это угадать? Многое также зависит от того, какими средствами борьбы они располагают. Вы правильно сказали, Кавор, что мы коснулись только внешнего покрова этого мира. У них там в глубине, вероятно, есть всякие штуки. Даже от их самострелов нам может прийтись плохо.

— И все-таки, — продолжал я, — если мы даже не отыщем сразу наш шар, у нас есть шансы... Мы можем держаться... Даже ночью. Мы можем опять спуститься вниз и вступить в новый бой.

Я пытливо оглянулся но сторонам. Весь характер пейзажа совершенно переменился, потому что чудовищно разросшиеся кустарники уже увядали и засыхали. Гребень, на котором мы сидели, был очень высок, и с него открывался обширный вид на кратер, высушенный осенним дыханием кончающегося лунного дня. Ряд за рядом тянулись продолговатые откосы и бурые истоптанные луга, на которых паслись лунные коровы. Вдали, на, солнцепеке, дремало целое стадо — разбросанные там и сям туши, каждая с полоской тени вблизи себя, похожие на баранов, прикорнувших на холмике. Нигде не было видно ни малейшего следа селенитов. Я не мог решить, что с ними сталось, — убежали они, завидя наше появление, или вообще имели привычку удаляться, выгнав лунных коров на пастбище. В то время я склонялся к первому предположению.

— А что, если поджечь эти кусты? — спросил я. — Мы могли бы найти шар среди пепла.

Казалось, Кавор не слышал. Защитив глаза рукою, он смотрел на звезды, которые, несмотря на яркий солнечный свет, во множестве виднелись на небе.

— Как вы думаете, — спросил он наконец, — долго ли мы находимся здесь?

— Где здесь?

— На Луне.

— Два земных дня или около того.

— Больше десяти дней! Знаете ли вы, что Солнце уже прошло зенит и склоняется к западу. Дня через четыре и даже меньше наступит ночь.

— Но... ведь, мы ели только один раз.

— Я знаю. И... однако посмотрите на звезды.

— Но почему время представляется нам менее долгим, когда мы находимся на маленькой планете?

— Не знаю. Но это так.

— Как же надо измерять время?

— Голодом, усталостью... Но все это здесь совсем иное, чем у нас. Мне лично кажется, что с тех пор, как мы впервые вылезли из шара, прошло всего несколько часов, быть может очень долгих часов, но и только.

— Десять дней! — повторил я. — Это значит...

Я посмотрел на Солнце и увидел, что оно находится как раз на половине пути между зенитом и западным краем горизонта.

— Осталось только четыре дня... Мы не смеем сидеть здесь и болтать о пустяках. Как вы думаете, с чего начать?

Я вскочил на ноги.

— Надо наметить какой-нибудь определенный пункт, который легко запомнить. Мы можем повесить флаг, или платок, или что-нибудь в этом роде, а потом разделим всю местность на квадраты и станем обследовать их поочередно.

Кавор тоже поднялся и теперь стоял со мной рядом.

— Да, — сказал он, — нам ничего другого не осталось, как пуститься на охоту за шаром. Мы можем найти его. Несомненно, мы можем найти его. Если же нет...

— Надо искать!

Он посмотрел направо и налево, скользнул взглядом по небу, потом взглянул на туннель и вдруг озадачил, меня, сделав нетерпеливое движение рукой.

— Мы вели себя ужасно глупо. Попали в такой туник. .. Как много могли мы сделать!

— Мы и теперь можем кое-что сделать.

— Но совсем не то, что прежде. Здесь, у нас под ногами, целый мир. Подумайте, какой мир! Вспомните о машине, которую мы видели, о движущейся крышке и о шахте! А, ведь, это лишь далекая окраина, и те существа, с которыми мы дрались, всего-навсего невежественные крестьяне, живущие у самой поверхности, пастухи и чернорабочие. .. А там, внизу, пещеры за пещерами, туннели, дороги... Чем дальше в глубину, тем обширнее, величественнее и населеннее должен становиться лунный мир... Обязательно! И в самом низу — Центральное море, омывающее сердцевину Луны. Представьте себе его чернильные воды при скудном свете... если, впрочем, глаза селенитов нуждаются в свете... Подумайте о притоках этого моря, каскадами струящихся по каналам. Подумайте о приливах на его поверхности, о его течениях и водоворотах. Быть может, там есть корабли, которые плавают по этому Морю; быть может, внизу находятся обширные города и оживленные дороги, быть может, там царствует мудрость и порядок, превышающие человеческое разумение. А мы можем умереть здесь, никогда не увидев хозяина этого мира. Мы замерзнем и умрем здесь, и воздух затвердеет и потом оттает на нас тогда... тогда селениты найдут нас, найдут наши окоченелые безмолвные тела, отыщут шар и поймут слишком поздно, сколько мыслей и сколько энергии потрачено здесь понапрасну.

Во время произнесения этой речи голос его звучал слабо и словно доносился издалека, как у человека, разговаривающего по телефону.

— А темнота? — спросил я.

— Это можно преодолеть.

— Как?

— Я не знаю. Откуда мне знать? Можно взять факел. Можно добыть лампу. Наконец, те, нижние, селениты могут понять, что нам требуется.

Одну секунду он стоял, опустив руки и с грустью на лице рассматривал враждебную пустыню. Затем, безнадежно махнув рукой, обернулся ко мне и предложил заняться систематическими поисками шара.

— Мы еще вернемся, — сказал я.

Он оглянулся по сторонам:

— Прежде всего надо попасть обратно на Землю.

— Мы можем доставить сюда переносные лампы, железные кошки для лазания по скалам и сотни других необходимых вещей.

— Да, — сказал он.

— Ручательством за успех служит золото.

Он поглядел на мои золотые брусья и некоторое время не говорил ни слова. Он стоял, сложив руки за спиной, и осматривал кратер. Наконец, тяжело вздохнул и заговорил:

— Я отыскал сюда путь, но найти путь еще не значит быть хозяином пути. Что случится, если я принесу мою тайну обратно на Землю. Я не знаю, удастся ли мне сохранить ее хотя бы в течение года, хотя бы в течение нескольких месяцев. Рано или поздно все станет известным. Да и другие люди могут сделать то же самое открытие, и тогда... Все державы устремятся сюда, они будут воевать между собою и с лунным народом. Все это повлечет усовершенствование военного искусства и создаст новые поводы для войны. Если я раскрою мою тайну, то скоро, очень скоро эта планета до самых глубочайших галерей своих будет усеяна трупами. Все прочее сомнительно, но это достоверно. И разве человеку нужна Луна? Какую пользу могут извлечь люди из Луны? Даже свою собственную планету они превратили в поле битвы, в арену нескончаемого безумия. Как ни тесен мир человека и как ни короток его век, все же у него довольно найдется дела и на Земле. Нет, нет, наука слишком долго трудилась, выковывая оружие для глупцов. Пора ей отойти в сторону. Пусть глупец сам откроет мою тайну, — лет этак через тысячу.

— Есть способы сохранить тайну, — сказал я.

Он взглянул на меня и улыбнулся.

— В конце концов, — сказал он, — стоит ли беспокоиться? У нас очень мало шансов отыскать шар, а там снизу что-то затевается. Только неискоренимая человеческая привычка не терять надежды до самой смерти заставляет нас думать о возвращении. Настоящие трудности для нас только начинаются. Мы показали этому лунному народцу нашу склонность к насилию, мы дали им почувствовать, кто мы такие, и шансов на спасение у нас не больше, чем у тигра, который вырвался на волю и растерзал человека в Гайд-Парке. Вести о нашем появлении разносятся теперь из галереи в галерею, все ниже и ниже, к центральным областям. Разумные существа не могут позволить нам вернуться с нашим шаром на Землю — после всего, что мы здесь натворили.

— Понапрасну теряя здесь время, — ответил я, — мы не увеличиваем наших шансов.

Теперь мы стояли бок-о-бок.

— В конце концов, — сказал он, — лучше всего нам разойтись. Надо повесить носовой платок, на этих высоких шипах, как следует укрепить его и, отправляясь от этого центра, обследовать кратер. Вы пойдете на запад, описывая полукруги вправо и влево против заходящего Солнца. Сперва вы должны итти так, чтобы тень падала с правой стороны от вас, до тех пор, пока она не образует прямого угла с линией, проведенной от этого платка. После этого идите, имея тень по левую руку от себя. Я буду делать то же самое в восточном направлении. Надо заглядывать в каждый овраг, обследовать каждую расщелину между скалами. Мы сделаем все, от нас зависящее, чтобы найти шар. Если мы встретим селенитов, то будем прятаться от них по мере возможности. Для питья будем пользоваться снегом, а если почувствуем потребность в пище, то надо попытаться убить лунную корову и есть ее мясо в сыром виде. Итак, каждый из нас пойдет своим путем.

— А если один из нас отыщет шар?

— Он должен вернуться к белому платку, стать возле него и подавать другому сигналы.

— А если никто из нас...

Кавор посмотрел на Солнце.

— Мы будем искать, пока ночь и холод не застигнут нас.

— А что, если селениты нашли и спрятали шар?

Он пожал плечами.

— Или если они уже теперь гонятся за нами?

Он ничего не ответил.

— Вы лучше захватите с собою дубину, — посоветовал я.

Он покачал головой и смотрел куда-то мимо меня в пустое пространство.

Но он медлил пуститься в путь. Он застенчиво поглядел на меня, как будто колеблясь.

— До свиданья, — сказал он.

Я вдруг ощутил странное волнение. Мне стало грустно, что мы так часто раздражали друг друга, и особенно грустно, что я так часто раздражал и огорчал его.

«Чорт побери, — подумал я, — мы могли бы вести себя получше». Я уже хотел протянуть ему руку, чтобы как-нибудь выразить мои чувства, но он сдвинул ноги и отпрыгнул от меня прямо к северу. Одну минуту я стоял, провожая его глазами, потом нехотя повернулся лицом на запад, присел с чувством человека, бросающегося в ледяную воду, наметил цель для ближайшего прыжка и ринулся вперед, чтобы обследовать доставшуюся на мою долю половину лунного мира. Я свалился довольно неловко среди скал, встал на ноги, осмотрелся, вскарабкался на каменистую площадку и прыгнул опять.

Когда я еще раз оглянулся, отыскивая глазами Кавора, он уже исчез. Но платок, ослепительно белый при ярком сиянии солнца, весело развевался на пригорке.

Я решил не терять его из виду, что бы там ни случилось.

Немного спустя мне уже казалось, что я всегда был один на Луне. Некоторое время я занимался поисками довольно усердно, но зной все еще был очень силен, и разреженность воздуха стягивала мне грудь, как ободом. Я попал в котловину, ощетинившуюся по краям кустарниками — высокими, бурыми, совсем засохшими, и уселся под ними, чтобы отдохнуть и остыть. Я собирался отдыхать совсем недолго. Мои золотые брусья я положил рядом с собой и сидел, опершись подбородком на руки. Довольно равнодушно я заметил, что скалы, окружавшие котловину и кое-где покрытые побегами сухого лишайника, были испещрены золотыми жилками, а местами круглые и складчатые самородки блестели между растительностью. Какое мне было теперь до этого дело! Тяжкая истома охватила тело мое и душу; в ту минуту я уже не верил, что мне удастся отыскать шар в этой обожженной солнцем пустыне. Мне казалось, что не стоит делать никаких усилий, пока не появятся селениты. Но немного позднее, повинуясь тому неразумному инстинкту, который заставляет человека упорствовать и отстаивать свою жизнь хотя бы лишь для того, чтобы вскоре погибнуть гораздо более мучительной смертью, я решил, что надо бороться до конца.

Зачем мы прилетели на Луну?

Теперь мне это представлялось мудреной загадкой. Какой это дух побуждает человека вечно отказываться от спокойствия и счастья, мучиться, подвергать себя опасностям и часто итти на риск почти неминуемой гибели? Здесь, на Луне, я впервые начал смутно понимать то, что всегда должно было быть мне хорошо известно, а именно, что человек отнюдь не создан, чтобы жить спокойно и удобно, есть доотвала и постоянно развлекаться.

Почти каждый человек, если вы поставите ему этот вопрос не на словах, а на деле, докажет вам, что он отлично понимает это. Вопреки собственным выгодам, к явному вреду для себя, он постоянно совершает самые безрассудные поступки. Какая-то посторонняя сила, а вовсе не его собственная воля, управляет им, и он вынужден повиноваться. Но почему? Почему? Сидя над грудами бесполезного золота, в окружении чуждого мира, я начал мысленно перебирать всю свою жизнь. Мне, вероятно, суждено умереть изгнанником на Луне, а я даже не знаю, к какой цели я стремился. Мне не удалось разъяснить этот вопрос, но во всяком случае я почувствовал острее, чем когда-либо, что я никогда не стремился ни к одной цели, намеченной мной самим, что, — говоря по правде, — за всю мою жизнь я никогда не достигал ни одной цели, которая была бы моей собственной целью. Чьей же цели, чьим намерениям служил я?.. Тут я перестал размышлять о том, чего ради прилетели мы на Луну, и посмотрел на вещи с более широкой точки зрения. Зачем появился я на Земле? Почему мне была дарована эта отдельная, особая жизнь? .. Под конец я совсем заблудился в бездонных умствованиях.

Мысли мои стали мутиться и путаться, логическая связь между ними исчезла. Я не чувствовал себя отяжелевшим или разбитым усталостью, — по-моему, это вообще невозможно на Луне, — но все же, полагаю, я здорово утомился. Kaк, бы то ни было, я заснул.

Я думаю, что сон сильно подкрепил меня. А тем временем солнце садилось и зной уменьшался. Когда, наконец, какой-то отдаленный шум разбудил меня, я вновь ощутил бодрость и охоту к деятельности. Я протер глаза и потянулся. Встал на ноги — они немного затекли — и решил тотчас же возобновить поиски. Положив золотые брусья себе на плечи, я вылез из котловины золотоносных скал.

Солнце стояло ниже, несомненно много ниже, чем прежде. Воздух был гораздо прохладнее. Я понял, что, должно быть, спал довольно долго. Мне показалось, что тонкая пелена голубоватого тумана уже собирается возле западных утесов. Я вспрыгнул на небольшой скалистый бугор и осмотрел кратер. Нигде не заметно было ни лунных коров, ни селенитов, ни Кавора. Но я мог видеть вдалеке мой носовой платок, развевавшийся на колючем кусте. Я оглянулся по сторонам и прыгнул вперед к следующему возвышенному пункту.

Я продолжал мой путь постепенно расширявшимися полукругами. Это было очень утомительное и безнадежное занятие. Воздух несомненно становился все холоднее, и мне показалось, что тень у подножья западных утесов расширяется. То и дело я останавливался и осматривался, но нигде не видел ни Кавора, ни селенитов, а коров, вероятно, опять загнали внутрь Луны. Я, по крайней мере, не встретил ни одной. Все сильнее и сильнее мной овладевало желание снова встретиться с Кавором. Диск Солнца опустился уже так низко, что его отделяло от горизонта расстояние, не превышавшее его собственного диаметра. Меня угнетала мысль, что селениты скоро закроют свои крышки и клапаны и покинут нас в жертву безжалостной лунной ночи. Мне казалось, что Кавору следовало бы уже прекратить поиски и встретиться со мной для нового совещания. Я чувствовал, что необходимо принять немедленно какое-нибудь решение. Нам не удалось найти шар; больше не было времени искать его, а лишь только закроются все крышки, мы можем считать себя безвозвратно погибшими. Великая ночь мирового пространства опустится на нас — черная пустота абсолютной смерти. Все существо мое содрогалось от ее приближения. Мы должны были вернуться внутрь Луны, если даже нам суждено было быть убитыми при попытке сделать это. Меня преследовала страшная картина того, как мы, замерзнув до полусмерти, стучимся из последних сил в крышку большой шахты.

Я уже больше не думал о шаре. Я думал только о том, как бы снова встретиться с Кавором. Я даже склонялся к мысли, что лучше вернуться во внутренность Луны без него, чем опоздать, разыскивая его. Я прошел большую часть пути по направлению к платку, когда вдруг...

Я увидел шар!

Я увидел шар (стр 146.)

Правильнее будет сказать, что шар нашел меня, а не я его. Он лежал гораздо далее к западу, чем я предполагал, и косые солнечные лучи, отразившись в стеклах, внезапно оповестили о его присутствии своим ослепительным блеском.

В первую минуту я вообразил, что это какое-то новое оружие, пущенное в ход селенитами против нас, но затем я понял...

Я протянул руки, слабо вскрикнул и большими скачками помчался к шару. Один раз я прыгнул очень неудачно, свалился в глубокий овраг, повредил себе лодыжку и после этого хромал при каждом скачке. Я был почти в истерике, я дрожал с головы до ног и чуть не задохся, прежде чем успел добраться до шара. По крайней мере раза три я вынужден был останавливаться, прижимая руки к бокам, и, несмотря на сухость разреженного воздуха, все лицо мое было влажно от пота.

Пока я не добрался до шара, я не мог думать ни о чем другом. Я даже позабыл мою тревогу о Каворе. Наконец при последнем прыжке я с силой ударился руками о стекло. Тут я растянулся, тяжело дыша и тщетно стараясь крикнуть: «Кавор, вот наш шар».

Когда я немного оправился, то поспешил заглянуть сквозь стекло: все вещи внутри показались мне сваленными в одну беспорядочную кучу. Я наклонился, чтобы лучше видеть. Потом попробовал забраться внутрь. Пришлось несколько приподнять шар, чтобы просунуть голову в отверстие люка. Завинчивающаяся крышка лежала на своем месте, и теперь я увидел, что ничто не тронуто и не повреждено. Вещи оказались в том самом положении, в каком мы оставили их, когда выпрыгнули на снег. Некоторое время я был занят исключительно поверкой нашего имущества. Я заметил, что меня колотит сильнейший озноб. Как приятно было увидеть привычный сумрак внутри шара! Просто даже выразить не могу, как приятно. Забравшись внутрь, я присел среди багажа. Я глядел сквозь стекло на лунный мир и содрогался. Я положил на тюк мои золотые дубины, достал кое-какую провизию и поел, — не потому, что мне хотелось, но потому что пища была под рукой. Потом вспомнил, что пора выйти наружу и подать сигнал Кавору. Но вылез не сразу. Что-то удерживало меня внутри шара.

В конце концов все улаживалось как нельзя лучше. У нас еще будет довольно времени, чтобы набрать здесь побольше того волшебного металла, который дает власть над людьми. Здесь повсюду раскидано золото, а наш шар, до половины нагруженный золотом, будет передвигаться в пространстве с такой же легкостью, как если бы он был совершенно пустым. Теперь мы можем вернуться обратно на Землю безусловными хозяевами своей судьбы и нашего мира и затем...

Наконец я встал и с усилием выбрался из шара. Дрожь охватила меня, лишь только я очутился снаружи, потому что вечерний воздух был уже очень прохладен. Я стоял в котловине и осматривался. Я внимательно обыскал взглядом окружающие кусты, прежде чем вспрыгнул на ближайший выступ скалы и повторил оттуда мой первый лунный скачок. Но теперь это не стоило мне ни малейшего усилия.

Растительность увяла так же быстро, как развилась, и весь облик окрестных скал резко переменился. Все же можно было узнать склон, на котором начали прозябать первые семена, и скалистую глыбу, с которой мы впервые рассматривали кратер. Но колючие кустарники на откосах стояли теперь бурые и высохшие, поднимаясь футов на тридцать в высоту и отбрасывая длинные тени, тянувшиеся, насколько хватал глаз, а маленькие семена, свисавшие с нижних ветвей, были совсем коричневые и зрелые. Растения выполнили свою работу и теперь готовились упасть и рассыпаться в прах под дуновением морозного воздуха, лишь только наступит ночь. А огромные кактусы, которые недавно надувались у нас на глазах, уже полопались и разбросали во все четыре стороны свои споры. Поразительный уголок вселенной — место высадки первых явившихся сюда людей.

Я подумал, что со временем колонна с надписью будет возвышаться как раз посредине этой впадины. И мне пришло в голову: какая бешеная суматоха поднялась бы внутри Луны, если б этот кишевший подо мною мир мог понять всю важность переживаемой теперь минуты.

Но до сих пор селениты не подозревали, что означает наше появление. Ибо, если бы они догадались об этом, весь кратер, конечно, уже гудел бы от шума погони, а вместо того там царила мертвая тишина. Я оглянулся, отыскивая глазами достаточно возвышенный пункт, с которого можно было бы подать сигнал Кавору, и заметил ту самую каменистую площадку, на которую он когда-то перепрыгнул, — попрежнему голую и бесплодную под лучами заходящего солнца. Одну секунду я колебался, не смея удалиться от шара. Потом, с чувством стыда за это колебание, прыгнул.

С этого места открывался более широкий кругозор, и я еще раз оглядел кратер. Далеко впереди, у самого конца громадной тени, которую отбрасывало мое тело, маленький, белый платочек болтался на кусте. Он казался совсем крохотным и страшно далеким, а Кавора не видно было нигде. Между тем, казалось бы, он уже должен был по нашему уговору отыскивать меня.

Я стоял, выжидая и наблюдая, защитив рукой глаза от солнца и надеясь каждую минуту заметить приближающегося Кавора. Вероятно, я простоял таким образом довольно долго. Я хотел крикнуть, но вспомнил о чрезвычайной разреженности воздуха. Я нерешительно шагнул по направлению к шару. Затаенный страх перед селенитами мешал мне подать сигнал о моем местонахождении, повесив одно из наших постельных одеял на ближайший куст. Я опять оглядел кратер.

Он казался таким пустынным, что у меня похолодело сердце. И какая тишина! Все звуки, некогда доносившиеся из глубины лунного мира, смолкли. Было тихо, как в могиле. Если не считать шелеста окружающих кустарников от только что поднявшегося легкого ветерка, то не слышалось ни единого звука, ни даже тени звука. А ветерок становился все холоднее.

Чорт побери Кавора!

Я набрал полную грудь воздуха, сложил ладони трубкой около рта:

— Кавор! — крикнул я изо всех сил... Это похоже было на писк лилипута, доносящийся издалека.

Я посмотрел на платок, я посмотрел на тень западных утесов, расползавшуюся позади меня: прикрыв глаза рукой, я посмотрел на солнце. Мне показалось, что оно совершенно явственно спускается вниз по небу.

Я почувствовал, что должен немедленно предпринять что-нибудь, если хочу спасти Кавора. Я снял с себя куртку, повесил ее, как веху, на засохшие колючки кустарника и затем по прямой линии направился к платку. До него было, пожалуй, километра три — пространство, которое можно было покрыть несколькими сотнями прыжков.

Я уже говорил, что во время прыжков на Луне человеку кажется, будто он висит в воздухе. При каждом прыжке я думал о Каворе и дивился, чего ради он прячется. При каждом прыжке я чувствовал, что солнце спускается все ниже у меня за спиной. Каждый раз, касаясь земли, я испытывал искушение поворотить обратно...

Но вот — последний скачок, и я очутился во впадине под платком. Еще шаг, и я уже стоял на нашем бывшем наблюдательном пункте возле самого платка. Я выпрямился во весь рост и начал обшаривать глазами окружающую местность, исполосованную непрерывно удлинявшимися тенями.

Вдалеке, у подошвы покатого склона, виднелось отверстие туннеля, через которое мы бежали. Тень моя достигала до него, уходила дальше и касалась его, как палец ночи.

Нигде ни малейшего следа Кавора, ни единого звука в этой мертвенной тишине, только шелест, да покачивание кустарников, да быстро удлиняющиеся тени. Вдруг я затрясся весь с головы до ног: «Кав...» — начал я и еще раз понял все бессилие человеческого голоса в этом разреженном воздухе.

Молчание! Молчание смерти!

Тут на глаза мне попалось нечто, совсем маленькое, лежавшее метрах в пятидесяти вниз по склону, в путанице наклонившихся и поломанных ветвей. Что это может быть?.. Я уже знал это и, однако, почему-то не желал знать.

Я подошел ближе. Так и есть: то была маленькая круглая шапочка, которую носил Кавор. Я не притронулся к ней. Я только стоял и смотрел.

Вдруг я заметил, что ветви, разбросанные кругом, были истоптаны и придавлены. Я поколебался, сделал несколько шагов вперед и поднял шапочку.

Я стоял с шапочкой Кавора в руке, рассматривая сломанные стебли и колючки. Кое-где виднелись небольшие темные пятна, к которым я не смел прикоснуться.

Метрах в двадцати от меня ветерок подбрасывал что-то маленькое и белое.

То был небольшой кусок бумаги, плотно скомканный, как будто его сильно сжали в руке. Я поднял его и на нем тоже увидел красные пятна. Кроме того мне бросились в глаза слабые следы карандаша. Я развернул бумажку и узнал неровный, прерывистый почерк Кавора. Недописанные строки заканчивались кривым росчеркам через всю страницу.

Я стал разбирать эти строки.

«Я ранен в колено; думаю, что коленная чашка повреждена; я не могу ни бегать, ни ползать». Так начиналась записка, и эти первые слова были совершенно отчетливы.

Далее шло менее разборчиво: «Они гонятся за мной уже давно, и теперь только вопрос...» — слово времени было, повидимому, написано и заменено каким-то другим, совершенно недоступным для прочтения: «когда они настигнут меня. Они окружают меня со всех сторон».

Здесь почерк начал искажаться: «Я уже могу слышать их», скорее угадал, чем прочитал я: дальше следовало что-то совершенно невразумительное. Потом одна строчка опять была совсем отчетлива. «Селениты совсем другого типа, которые, видимо, распоряжаются». Почерк опять превратился в торопливую неразбериху.

«У них более крупные черепа, гораздо более крупные, более тонкие тела и очень короткие ноги. Они издают негромкие звуки и подвигаются вперед с обдуманной уверенностью...

«И хотя я ранен и совершенно беспомощен здесь, их внешний вид подает мне некоторую надежду» — это было похоже на Кавора! — «Они не стреляли в меня и не пытались... вред. Я намерен...». Далее внезапный росчерк карандашом поперек страницы, а на обороте и на полях — кровь.

В то время как я стоял, сбитый с толку и растерянный, с этой ошеломляющей находкой в руках, что-то мягкое, легкое и холодное коснулось на один миг моей руки и тотчас же перестало существовать, а затем крохотное белое пятнышко промелькнуло вверху под надвигающейся тенью. То была маленькая снежинка, первая снежинка — вестница ночи.

Я вздрогнул и оглянулся. Небо так потемнело, что уже казалось почти черным, и было сплошь усеяно множеством холодных, насторожившихся звезд. Я посмотрел на восток: свет, озарявший засыхающий мир, отливал темной бронзой; посмотрел на запад: солнце, потерявшее в скопляющемся белом тумане половину своего жара и блеска, уже касалось стены кратера, исчезало из вида, и все кустарники и беспорядочные зубчатые скалы обрисовывались черными тенями на фоне неба. В огромном озере темноты на западе купалась широкая гирлянда тумана. Холодный ветер заставлял содрогаться весь кратер. Вдруг в одну секунду я был охвачен клубами падающего снега, и весь окружающий мир сделался серым и тусклым.

И тогда опять прозвучал, но не громко и не внушительно, как в первый раз, а слабо и глухо, как голос умирающего, тот самый звон, который приветствовал когда-то наступление дня:

Бум!.. Бум!.. Бум!..

Звон будил эхо в кратере и вибрировал в такт мерцанию крупных звезд. Кроваво-красный солнечный полумесяц опускался при этих звуках:

Бум!.. Бум!.. Бум!.. Бум! . .

Что случилось с Кавором? Все время, пока продолжался звон, я стоял, позабыв все на свете. Но вот звон прекратился.

И вдруг отверстие туннеля внизу закрылось, как закрывается глаз, и исчезло из вида.

Тогда я действительно остался один.

Надо мною, вокруг меня, приближаясь ко мне, охватывал меня все теснее, надвигалась пустота; та самая пустота, которая существовала до начала времен и которая над всем восторжествует в конце; неизмеримая пустота, в которой и жизнь, и свет, и бытие — лишь мимолетный отблеск падающей звезды; холод, тишина, молчание — бесконечная и последняя ночь мирового пространства.

Чувство одиночества и заброшенности стало до такой степени угнетающим, что, казалось, оно надвигается на меня и почти прикасается ко мне.

— Нет! — крикнул я. — Нет! Не надо! Погоди! Погоди! Нy, погоди!

Голос мой перешел в визг. Я отбросил прочь скомканную бумажку, вскарабкался обратно на гребень, чтобы определить направление, и, собрав остаток воли, запрыгал к оставленной мною вехе, далекой и тусклой, видневшейся теперь на самой окраине тени.

Прыг-скок, прыг-скок, прыг-скок. Каждый прыжок длился целые века.

Прямо передо мною верхний отрезок солнца, бледный и изогнутый, как змея, опускался все ниже, и надвигающаяся тьма грозила поглотить шар, прежде чем я успею до него добраться. Оставалось три километра, более сотни прыжков, а воздух вокруг меня редел, как будто его выкачивали воздушным насосом, и холод сковывал мои суставы. Но я решил, что если мне суждено умереть, то я умру прыгая. Раза два ноги мои поскользнулись на покрывавшем землю снегу, это укоротило мои прыжки. Один раз я с размаху упал в кусты, которые рассыпались подо мною и обратились в пыль. В другой раз, опускаясь вниз, я споткнулся и полетел через голову в овраг. Я выбрался оттуда ушибленный, окровавленный, и едва не сбился с пути.

Но все эти мелкие неприятности были ничто по сравнение с теми ужасными паузами, когда я плыл по воздуху навстречу поднимающемуся приливу ночи. Мое дыхание вырывалось из груди с писклявым звуком, и мне чудилось, что в мои легкие вонзаются ножи. У меня было такое ощущение, будто сердце колотится у меня в мозгу.

— Доберусь ли я до шара? О господи, неужели не доберусь?

Я весь содрогался от ужаса.

— Ложись! — кричали мне боль и отчаяние. — Ложись!

Доберусь ли я до шара? (стр 153).

Чем ближе я подходил к шару, тем более далеким он мне представлялся. Я закоченел. Я оступался, ушибался, несколько раз порезался; но кровь не вытекала из порезов. Наконец я увидел шар.

Я опустился на четвереньки. Легкие мои сипели.

Я пополз. Иней покрыл мои губы; ледяные сосульки свисали с усов. Я весь побелел от замерзающего воздуха.

Осталось еще метров десять. В глазах у меня потемнело.

— Ложись! — кричало отчаяние. — Ложись!

Я дотронулся до шара и остановился.

— Слишком поздно! — кричало отчаяние. — Ложись!

Я упорно боролся. Я стоял возле люка, ошалевший и полумертвый. Я был весь осыпан снегом. Я забрался в люк. Внутри шара было чуть-чуть теплее.

Хлопья снега — хлопья замерзшего воздуха — плясали вокруг меня, в то время как я старался окоченелыми руками вставить заслонку и плотно завинтить ее. Я всхлипывал. «Я должен это сделать!» — пробормотал я сквозь зубы. Потом дрожащими, похрустывающими пальцами я стал отыскивать кнопки штор.

Пока я возился, стараясь справиться с ними, потому что теперь в первый раз я прикасался к ним, я смутно видел сквозь толстое стекло, покрывшееся изморозью, красные отсветы солнца, плясавшие и вздрагивавшие среди бурана, и темные очертания кустарников, гнувшихся и ломавшихся под тяжестью снега. Снежные хлопья падали все чаще; против света они казались совсем темными.

— Ну а что, если шторы не послушаются меня?

Тут что-то щелкнуло у меня в руках, и последнее видение лунного мира исчезло. Я опять очутился в тишине и мраке междупланетного шара.