54

Звездоплавание нельзя и сравнить с летанием в воз- духе. Последнее - игрушка в сравнении с первым... Если бы знали трудности дела, то многие, рабо- тающие теперь с энтузиазмом, отшатнулись бы с ужасом. Константин Циолковский

Орден еще не был вручен, когда в ОКБ решили устроить торжественное заседание в честь шефа. За несколько часов до начала Сергей Павлович неожиданно приехал домой, прямо в костюме, не сняв пиджака, улегся на постели и заявил жене, что ни на какое торжественное заседание он не поедет. Нина Ивановна, уже имевшая немалый опыт в "разминировании взрывоопасного Королева", очень спокойно и тихо, голосом Дюймовочки спросила:

- Ну почему же, Сереженька?

- Устинов заявил, что "не рекомендует" мне приходить на этот вечер с женой.

- И отлично! — почти радостным голосом воскликнула Нина Ивановна. - Поезжай без меня! Господи, какие пустяки...

Ей было очень обидно. К этому вечеру она тоже готовилась, сшила новое платье, знала, что оно к лицу... Глупость какая-то! Ведь отец ее там работал, сама она там работала, причем тут ракетные секреты?..

Нелепые эти распоряжения шли не от Устинова, Устинов лишь передавал их. Шли они от заведующего оборонным отделом ЦК КПСС Ивана Дмитриевича Сербина, который крепко недолюбливал Сергея Павловича. Обвинять его за это нельзя, его можно лишь жалеть: это почти генетическая неприязнь серости ко всякой яркой и неординарной личности.

Сербии распорядился проводить юбилей Королева не в его ОКБ, а в соседнем НИИ-88.

- На чужой территории он не так будет задаваться, - сказал он Устинову.

В зал заседаний НИИ-88 приехали все, кто обязан был приехать. Приехали все, кто мог себе позволить и не приехать. Приехали и те, кто год назад наверняка бы не приехал. Но в этом прошедшем году были "Байкал", Золотая Звезда, Политбюро в ОКБ, и потому они приехали.

Доклад о жизни и трудах юбиляра должен был сделать Глушко. Он опоздал минут на сорок, Сергей Павлович дошел уже до предельного накала и объяснений Валентина Петровича слушать не хотел. Глушко влетел на трибуну и начал говорить. Как замечательно он говорил! О таланте, о воле, о вдохновении и, конечно же, о невероятной целеустремленности юбиляра, истинного лидера, объединившего вокруг себя и... Ну, просто замечательно говорил! Королев сидел с влажными глазами, про опоздание забыл...

В ответном слове Сергей Павлович благодарил своих авиационных учителей:

493

Туполева, Григоровича, Поликарпова, своих ракетных учителей: Циолковского, Цандера, тех, кто помогал ему в первые годы работы: Тихонравова, Победоносцева. Подобные слова благодарности - обычная дань юбиляра, но услышал ли кто-нибудь в этом перечислении звон исторической цепочки, соединяющей чердак с моделями калужского мечтателя и стартовые комплексы готового к сдаче космодрома?..

В общем, при всем формализме мероприятия вечер прошел хорошо, тепло, Королев был доволен. Запланирован был и банкет. Кто-то расхвалил Сергею Павловичу мастерство поваров ресторана "Украина", Нина Ивановна ездила туда, договорилась о трех банкетных залах: гостей набиралось больше сотни. С метрдотелем разработано было меню и внесен задаток - пир намечался нешуточный, тысяч на пятнадцать. Уже обзвонили всех гостей, точно назначили день и час, но вот опять приехал с работы Королев в таком настроении, что впору снова одетым в постель кидаться.

- Представляешь, - клокотал Сергей Павлович, - приходит сегодня Яковенко⁶⁶, глаза прячет и говорит, что "есть такое мнение - банкет отменить". Как это тебе нравится?!
⁶⁶ Григорий Михайлович Яковенко (1920-1982), в то время - заместитель Главного конструктора по режиму в ОКБ С.П.Королева.

- И чудесно! - всплеснула руками Нина Ивановна. - Это даже лучше! Соберемся дома в узком кругу, одни родные и отпразднуем на славу...

Диву даешься, какие же пни сидели где-то там, на Старой площади, или на Лубянке, не понимающие, что и самым строго засекреченным людям тоже нужно несколько часов радости, веселья, нарядной толчеи, дружеских улыбок, всего несколько часов из многих лет, переполненных сложнейшей работой, пыльными бурями и грохотом ракетных стартов, каждый из которых уносил в бездонное небо частицу их жизни. Чем бы люди ни занимались, какими бы важными секретами ни владели, они же люди. А коли не так, зачем все это, все эти ракеты и секреты, гори они огнем...

Человеку от техники далекому, а впрочем, даже в ней и разбирающемуся, представить себе объем работы, предшествующей запуску межконтинентальной ракеты, невозможно. Я рассказывал об изысканиях теоретиков Келдыша, проектировщиков Бушуева и Крюкова, конструкторов Охапкина, но ведь существовали еще тысячи вопросов, не связанных с ОКБ Королева, и десятки тысяч - относящихся уже не к сфере науки и техники, а чистого производства, монтажа, транспортировки, наконец, испытаний. Вновь повторю: вся работа была новаторской - никто, никогда и нигде такой ракеты не делал, спросить было не у кого.

Требовалось разработать чертежи и составить документацию на многие тысячи деталей, продумать, кто и где их может изготовить, и договориться с этими изготовителями, точно рассчитать свои силы: кто, что, когда будет делать и есть ли для этого необходимое оборудование, станки, материалы и люди соответствующей квалификации. И, наконец, убедившись в том, что есть нечто, чего нельзя изготовить ни своими, ни чужими руками, надо было придумать, как же это все-таки изготовить, или - и такой вариант допустим! - как же без этого обойтись.

Перед тем как делать настоящую ракету, надо было соорудить габаритный макет, увидеть все в реальных размерах, убедиться, что отдельные детали компонуются в нечто целое и это целое действительно похоже на то, что задумывалось. Затем надо было сделать еще один макет для наземной отработки совместно со стартовым комплексом. Головной организацией по наземке и на этот раз было КБ Владимира Павловича Бармина.

Этот стартовый комплекс, не то вытканный, как ковер цветными нитками, не то живописно исполненный с применением какой-то причудливой техники, висит в рабочем кабинете Владимира Павловича по левую руку Главного конструктора. С Барминым мы знакомы давно. В отличие, скажем, от Пилюгина он был из тех

494

Главных, кто в 60-е и 70-е годы почти всегда приезжал на все запуски космических кораблей, так что встречались мы в Тюратаме лет десять, а поговорить все не удавалось. От коллег я слышал, что Бармин своенравен и капризен, однако могу засвидетельствовать, что это не так: мы нашли общий язык сразу и сразу почувствовали какое-то взаимное доверие друг к другу. Впрочем, из одного рассказа Владимира Павловича я понял, что у него были основания относиться к пишущей братии настороженно.

Владимир Павлович Бармин

Дело было в 1936 году. В тот год Орджоникидзе послал в Соединенные Штаты большую группу инженеров с разных заводов страны поучиться и перенять все толковое. Был среди них и Владимир - 27-летний инженер с московского завода "Компрессор". Перед отъездом заботливые хозяйственники, имея собственное мнение о престиже Родины, одели наших "спецов" в дорогие драповые синие пальто, в одинаковые шевиотовые костюмы, выдали желтые ботинки и шляпы, которые дома большинство из них никогда не носили, поэтому группка выглядела диковато, и американцы, естественно, над ней потешались:

- Это что? У вас такая форма? А как вообще в СССР с культурой?

- Да при чем здесь культура! - взорвался Бармин. - По вашим прериям волки бегали, когда у нас уже была высокая культура!

- Не волки, а койоты, т.е. шакалы, - хладнокровно подправил Трофимов, -руководитель советской делегации.

- Что вы скажете об американских женщинах?

- Женщины, как женщины. Такие же, как в Париже и Москве...

- Но туалеты?!

- Туалеты у вас лучше. Мы тут отстаем. Однако и вы отстаете от парижан...

- Вы любите Диснея?

- Да. В нашей стране очень популярны "Три поросенка" и "Микки Маус..."

- И вот представляете, - Владимир Павлович и сегодня, полвека спустя, обиду эту простить американским журналистам не может, - представляете, мы наутро читаем: "Советские специалисты без ума от американских женщин и Микки Мауса!.." А потом начинают глумиться над нашими шляпами...

- Ну, насчет шляп, они наверно, правы были...

- Нет, не правы! Мы - гости! Это невежливо!..

В США Бармин ездил от завода "Компрессор". Смотрел технику и изучал возможность кое-что заказать на могучих фирмах: "Вортингтон", "Дженерал электрик", "Ингерсол-Ранд", "Фрик", "Норман", "Йорк". Кроме того, было у него и одно личное задание Серго: разузнать, как янки делают прозрачный пищевой лед... Дело в том, что на одной встрече с иностранцами кто-то заметил Сталину, что лед у нас мутный. Пустяковое это замечание почему-то чрезвычайно болезненно задело вождя, и он приказал Орджоникидзе разузнать во что бы то ни стало, как получается прозрачный лед. О том, что для получения прозрачного льда при заморозке воду надо обработать ультразвуком, который выбьет из нее мельчайшие пузырьки воздуха, Бармину рассказал мистер Сахаров, выпускник Петербургского политехнического института, приехавший в 1914 году в США размещать военные заказы и оставшийся здесь навсегда. Славный, тоскующий по родине человек, очень огорченный тем, что дети его плохо говорят по-русски...

495

- Владимир Павлович, а почему же вас не посадили после возвращения? — простодушно спросил я, не сразу оценив бестактность своего вопроса.

- Меня спас Трофимов, бывший чекист, настоящий коммунист, начальник литейного цеха завода "Борец" и руководитель нашей группы в Америке. Ваш вопрос справедлив: почти всех, кого Серго отправлял в США, — а ведь групп, подобных нашей, было несколько, - потом репрессировали. Я ждал ареста со дня на день. Уже все на "Компрессоре" знали: если к директору приехали на черной "эмке", значит кого-то увезут. Однажды вызывает директор меня. Иду и вижу: стоит черная "эмка". Все понял. Не испугался, но стало очень тоскливо на душе. Привезли меня на Лубянку, посадили в комнату - графин с водой, газеты, журналы, - но, честно скажу, - как-то не читалось... Ждал долго. Наконец, проводят в кабинет. Вижу: Волович - заместитель начальника оперативного отдела. Я его знал. Поздоровались. Сижу, молчу.

- Ну, как живешь?

- Нормально... - Что можно ответить в такой ситуации?

- Трофимова давно видел?

- С тех пор, как писали отчет о поездке в Америку, не видел...

- Что можешь о нем сказать?

- А что о нем говорить? Отличный мужик, умница, вы сами знаете...

- А ты знаешь, что Трофимов умер?

- Трофимов?!

- Он повесился. После ареста директора завода "Борец" Цисляка Трофимова на собрании объявили "агентом врага народа Цисляка". Он написал четыре письма: Сталину, Угланову, Межлауку и в райком — и спокойно поехал домой, дома пошел в туалет и повесился. А в письмах пишет, что ни в чем перед партией не виноват и обо всех вас, "американцах", отзывается самым лучшим образом...

Бармин замолчал, ведь рассказывать о страшном тоже страшно. Какой же это ужас: невиновный человек лишь смертью доказал свою невиновность и спас товарищей. Впрочем, Ян Гамарник застрелился и ничего не доказал - мертвый был причислен к "врагам народа".

- А откуда вы знаете Воловича? — спросил я.

- Он занимался мавзолеем. После постройки каменного мавзолея в 1930 году там надо было создать наиболее благоприятные условия для сохранения тела Владимира Ильича.

Почему это задание было дано ОГПУ - до сих пор не понимаю. Но факт есть факт: ОГПУ поручило заводу "Компрессор" создать холодильную установку для охлаждения саркофага и правительственной комнаты в мавзолее. На "Компрессоре" это задание поручили трем специалистам: Ивану Федоровичу Твердовскому - руководителю проектного отдела, Шолому Евсеевичу Шехтману - руководителю аппаратного отдела и мне, - руководителю компрессорного отдела. Тогда я и познакомился с Воловичем и его начальником Паукером. Мы сделали проект, поставив главной задачей - обеспечение абсолютной надежности установки. Проект наш ОГПУ отправило на отзыв в Гипрохолод и МВТУ. Специалисты по холодильным машинам: Евгений Борисович Иоэльсон и Платон Николаевич Шевалдышев проект наш разгромили. Они предлагали бесспорно более совершенное техническое решение: аммиачная установка с воздушным охлаждением и испарением аммиака в воздухоохладителях - вместо нашего рассола. Вот тогда нас и вызвали в ОГПУ. Очень серьезный был разговор, очень опасный...

- Ты не перепутал? - спросил, не глядя на нас Паукер у Воловича. - Ты им объяснил, что установка нужна для мавзолея, а не для овощной базы?

Мы начали объяснять, что аммиачная установка, конечно, современнее, но в охлажденный воздух может просочиться аммиак, а это - яд, будет большая беда. А наша установка совершенно безопасна. Ну, протечет у нас трубопровод, будет лужа рассола и все.

- Но ведь трубы сварные, — попробовал возразить Паукер, но прежней уверенности в его голосе уже не было.

- Любая конструкция коррозирует...

496

— А если в воздухоохладитель подложить ампулу с отравляющим веществом? - весь подавшись вперед тихо спросил Волович.

— Такую возможность исключить нельзя, — в тон ему ответил Твердовский. В результате мы убедили, что наша установка безопаснее...

Бармин опять помолчал и добавил:

— Воловича и Паукера расстреляли. Иоэльсон сидел, а потом куда-то исчез...

— А потом Берия расстрелял Ежова, - в тон академику сказал я, — это же сценарий из жизни мафии. Вам приходилось встречаться с Берия?

— Увы, приходилось... Он вызвал к себе всех главных конструкторов по ракетной технике. Усадил всех нас за длинный стол и сказал:

— Я начну с того, что каждый из вас в течение трех месяцев должен подготовить как бы своего двойника, который разбирался бы во всех вопросах не хуже вас. Мало ли что с вами может случиться... Фамилии этих людей сообщите товарищу Михневу, моему помощнику. А теперь я вас слушаю...

Первым выступал Королев, рассказывал о ракетах, над которыми он работает, показывал чертежи, графики, рисунки траекторий. Иногда в рассказ встревал Устинов, дополнял. Берия одергивал его, как разбаловавшегося мальчишку:

— Сиди и не мешай! Что мне с тобой делать...

У меня и у других тоже сложилось впечатление, что Устинов не боится Берия. Очевидно, Берия всегда помнил, что Устинов - любимец Сталина. Когда Королев начал объяснять траектории, Берия перебил:

— Товарищ Королев, я - не техник, мне этого знать не надо. Мне надо знать, что эта ракета нам даст, сколько времени требуется для ее изготовления и сколько она будет стоить...

Королев не успел ответить, как зазвонил телефон, Берия схватил трубку, вскочил с кресла и вытянулся струной:

— Слушаю, товарищ Сталин!.. Я заканчиваю прием конструкторов ракетной техники... Понял... Буду..."

Совещание он свернул буквально на полуслове. Больше я его никогда не видел, о чем не жалею...

На восьмой день войны главного конструктора завода "Компрессор" Бармина вызвал к себе нарком общего машиностроения Петр Иванович Паршин. В кабинете сидели заместитель начальника оборонного отдела ЦК Лев Михайлович Гайдуков и главный инженер НИИ-3 Андрей Григорьевич Костиков.

— Все, что вы до сих пор делали, забудьте, - сказал Паршин Бармину. — Только это, — он пододвинул папку с секретными чертежами реактивной установки — скоро ее назовут "катюшей".

Нарком не сказал тогда Бармину, что к началу войны у нас было только шесть боевых машин. В ночь с 1 на 2 июля они ушли на фронт. Шесть! А нужны были сотни, тысячи!

— Костикова Паршин назначил главным конструктором завода, а меня — его замом, - вспоминает Бармин. - Костиков приезжал к концу рабочего дня, да и то не каждый день. Это не работа. В производстве он совершенно ничего не понимал. Его конструкцию, как говорили старые рабочие, - на колене надо делать, он не представлял себе реальных возможностей производства. А ведь нужна была большая серия. Я решил все делать по-своему, он злился, писал рапорты, чтобы меня убрали. Но, в конце концов, убрали его, я стал главным конструктором "Компрессора". Завод эвакуировался в Челябинск, но мы в Москве продолжали делать "катюши"...

Едва ли найдется у нас еще один академик, который бы за годы войны был отмечен "генеральским" орденом Кутузова. У Бармина был этот орден.

С Королевым Бармин встретился в Германии, но виделись они там, впрочем, редко: Бармин работал в Берлине, а Королев - в Тюрингии. В послевоенные годы баллистические ракеты сблизили их. Стартовый комплекс первых баллистических был довольно примитивен, и, когда речь зашла о ракете межконтинентальной, поначалу думалось, что и тут можно будет сработать по "классической" схеме:

497

поставить ее на хвост, и конструкторам и стартовикам это было привычно, а привычное - успокаивает. Стали считать и получилось, что отвести на старте газовые струи одновременно из центрального блока и из "боковушек" - невозможно. Решение оказалось столь же новаторским, как и сама ракета. Межконтинентальную ракету стартовые фермы брали "за талию", она не стояла, она висела над газоотводным проемом. При этом собственной тяжестью она как бы сама себя заклинивала. Но задача-то была не только в том, чтобы удержать эти 300 тонн, но и в том, чтобы ракету вовремя отпустить, не притормозив в эти первые, самые трудные секунды ее полета. И вот здесь конструкторы КБ Бармина нашли действительно на редкость изящную схему, ранее никогда в мировой ракетной технике не применявшуюся. Как только двигатели набирали силу, способную уравновесить массу огромной машины, ракета, естественно, переставала давить на упоры ферм, и в этот момент противовесы, откидывая фермы в сторону, освобождали ракету. Точнее, она как бы сама себя освобождала, когда стартовый комплекс был ей уже не нужен. Об этом писать легко, поскольку все видели старты космических ракет в кино и на телеэкране, но додуматься до такой инженерной простоты, ой, как трудно! Ведь, действительно, нет никакой гидравлики, пневматики, магнитов, электрических цепей, ничего, что может потечь, заклинить, замкнуться. Надежность обеспечивается законом всемирного тяготения Ньютона. Ньютон - соавтор солидный, на него можно положиться, не подведет...

Но это школьники знают, что не подведет, а люди ответственные полагаться на какого-то там Ньютона не могут. Собралась именитая комиссия экспертов под председательством академика Благонравова. Смотрели, считали и решили, что все-таки не мешало бы задублировать всю эту систему гидроцилиндрами.

- Я отказался наотрез, - рассказывал Бармин. - Примчался Королев, расшумелся: "Я забракую, я не приму такой старт..." А я спокойно так говорю: "Ну, что ты шумишь? Давай сядем и я тебе все объясню. Ты сам увидишь, как все здорово получается..." Он все понял и очень мне помогал...

Королеву очень хотелось до окончания строительства стартового комплекса в Тюратаме, проверить работу всей конструкции Бармина не на макете, а с реальной ракетой. Правда, не совсем ясно было, где можно провести подобные испытания? В Москве облазили все, но цеха, в котором поместилась бы "семерка" со стартовым комплексом, не нашли.

- Надо искать! - упрямо повторял Королев. - Большой театр нам все равно не дадут. На Москве клин не сошелся, надо посмотреть в других городах...

В молодости, когда он искал помещение для ГИРД, он разбил Москву на квадраты и нашел подвал на Садово-Спасской. Четверть века спустя Королев снова ищет помещение, но разбивает на квадраты уже всю страну. Подходящий цех он опять все-таки нашел, был такой на Ленинградском металлическом заводе имени Сталина. Там и смонтировали стартовый комплекс. Однако для установщика места уже не было, ракету поднимали с помощью крана. Этот же кран имитировал подъем ракеты, когда проверяли работу противовесов. Всю студеную зиму 1955/56 года огромный завод лихорадило от любопытства: что же делают в большом цехе? При всей натуге службы режима, в конце концов, узнали: испытывают какую-то здоровенную ракету...

Кроме макета для отработки конструкции Бармина изготовляли отдельные детали для статических испытаний: "боковушки", баки, хвост — нагружали, разгружали, если надо, ломали. Наконец, нужна была машина для горячих испытаний на стенде. Испытательные стенды под Загорском принять "семерку" не могли: они не были рассчитаны ни на такие габариты, ни на такую мощь - ракета могла их разворотить. (Такую возможность предвосхитил замечательный французский карикатурист Боск: "Три-два-один-старт!" - ракета на месте, а фермы летят!) Поэтому "семерку" испытывали частями: центральный блок, потом "боковушки".

Не меньше, чем о корпусе самой ракеты, спорили о ее двигателях. Конечно, было бы лучшим вариантом поставить в центральном блоке и в "боковушках" по одному мощному двигателю, но где их взять? Да и испытательных стендов для них

498

нет. Разумеется, двигатели можно было спроектировать, а стенды построить. Но на все это требовалось время. Сергей Павлович не требует от Глушко совершенства, он готов на компромисс. Подобно тому как вся двухступенчатая схема "семерки" была не оптимальна, двигатели этой ракеты тоже не были оптимальны. В каждом из пяти блоков — центральном и четырех "боковых" — стояла связка из четырех двигателей, разработанных в КБ Валентина Петровича Глушко. Двадцать двигателей это, конечно, хуже, чем пять. Но эти двадцать были надежны, а надежность искупает лишний вес и, главное, не тормозит работу.

Ракета "Восход" на старте

Конечно, и с этим двигателем возни было предостаточно. Ведь еще закладывались по сути основы ракетного двигателестроения как науки, еще только учились бороться с невероятными, доселе неизвестными технике, тепловыми потоками, только изучали механизмы непредсказуемых детонаций, только создавали математические модели, которые позволяли бы сразу находить, например, оптимальные размеры камеры сгорания. Теория говорила: чем длиннее сопло, тем большую тягу можно получить. Но длинное сопло - это лишний вес, который съедал выигрыш в

499

тяге. Искали золотую середину. Первые двигатели были длиной метра два. Их гоняли на стенде, замеряли тяги, укорачивали, снова гоняли. Геометрию камеры сгорания тоже искали во многом опытным путем.

Да, очень многого тогда просто не знали. Не знали, например, что малюсенький кусочек какой-нибудь элементарной заводской грязи может заткнуть отверстие форсунки, изменить тем самым соотношение компонентов, исказить процесс горения, привести к прогару двигателя, к взрыву, к гибели всей огромной ракеты. Кусочек грязи из-под ногтя сборщика...

Работающий на стенде четырехкамерный двигатель производил даже на людей бывалых впечатление ошеломляющее. Виктор Иванович Кузнецов, гироскопист, сказал восхищенно заместителю Глушко Владимиру Ивановичу Курбатову:

- Да... а, ну и зверя вы сделали!

Королев молчал, но улыбка и особый блеск глаз выдавал его восторг. Кстати, непременная черта крупной личности: умение не ревновать и искренне радоваться чужим успехам. В предельной степени даром этим, насколько я знаю, обладал один-единственный мой соотечественник - Пушкин. Но Королев тоже, по счастью, был отмечен этой благодатью в должной мере...

В сроки чрезвычайно сжатые двигатель, как говорят ракетчики, "довели", т.е. довели до ума.

Перечислить, просто назвать все, что сделал Королев, другие главные конструкторы, десятки предприятий смежников для создания межконтинентальной ракеты, невозможно. Ее техническая документация по объему не уступает приличной библиотеке. Тем большее восхищение вызывает эта работа, что выполнена была она в срок рекордный, до сих пор не превзойденный, сильно сомневаюсь, что он вообще когда-либо будет превзойден. Если считать со дня принятия правительственного постановления по "семерке" до ее первого старта прошло три года!⁶⁷ Для создания подобной новаторской машины это не просто маленький, это ничтожный срок. Достаточно сказать, что при всем счетно-электронном могуществе, расширившихся возможностях производства и при несравненно большем количестве участников самой программы ракета "Энергия" потребовала более десяти лет работы.
⁶⁷ Даже чуть-чуть меньше трех лет: 20 мая 1954 года-15 мая 1957 года.

Тюратам - это все-таки не пустыня, это предпустынье, северный край песков Кызылкума, сползающих в Туранскую низменность, и весной здесь хорошо: чистое, высокое небо, пряный ветер гуляет по степи и радуются жизни птицы в небе, рыбы в Сырдарье, все твари земные от верблюда до скорпиона. По обеим сторонам бетонки, бегущей из города к "площадке № 2", расстилались красным ковром дикие тюльпаны, невысокие, крепенькие, выносливые: неделю простоят в вазочке, не чета тепличным...

В один из таких весенних мартовских дней 1957 года и прибыл в Тюратам спецпоезд с первой "семеркой". Запломбированные вагоны без промедления отправили по только что сданной железнодорожной ветке в МИК. Солдаты охраны, уставшие от многодневной ответственности, вдвойне тягостной от того, что они не знали, что собственно они охраняют, расслабились, наконец, подставив ласковому солнцу свои обветренные физиономии. Солдаты могли чуток передохнуть, а в МИКе начались горячие денечки: приступали к сборке и контрольным проверкам первой ракеты.

Еще 4 марта Королев утверждает "Техническое задание № 1", согласно которому на космодроме должны были проводиться все доработки ракеты с учетом замечаний в ходе испытаний макета, который стоял, а точнее - лежал расчлененный на отсеки в Подлипках. Такое дублирование увеличивало надежность. Примерно через месяц после прибытия в Тюратам первой "семерки", Королев приехал сам. Вместе с ним - Пилюгин, Рязанский, генералы от Неделина, начальники от Устинова. До него приехал Бармин, озабоченный подготовкой к сдаче стартового комплекса. Из всех Главных Бармин теснее всего сотрудничал со

500

строителями. Все его тут знали, и он всех знал. Его хлопотами на "площадке № 2" поставили четыре щитовых финских домика для высокого начальства, по нынешним меркам довольно убогих, а тогда это были воистину царские апартаменты: каждый состоял из трех комнат да еще умывальник и туалет! Домики стояли на песке неприкаянно, без дорожек, без оградок и выглядели чужеродно, словно упавшие на этот песок метеориты. В первом домике поселился Неделин, во втором - Королев и Мишин⁶⁸, в третьем - Бармин, Кузнецов, Воскресенский, в четвертом - Глушко, Пилюгин, Рязанский. Вот такой образовался микрогородок будущих ракетных знаменитостей.
⁶⁸ В домике, где жил М.И.Неделин перед стартом "Востока", ночевали Ю.А.Гагарин и Г.С.Титов, и теперь он известен как "Домик Гагарина". В домике, где первый раз поселился С.П.Королев и В.П.Мишин, а в последующие годы всегда жил Королев, теперь тоже маленький мемориальный музей.

Работая на космодроме вскоре после смерти Сергея Павловича, я однажды попросил ключи и просидел в этом домике целый день. В нем никто не жил, ни у кого рука не поднималась занять домик Королева, но и музеем он не был еще. Просто стоял запертый, как стоял, когда хозяин его был в отъезде. Трехкомнатный домик этот действительно довольно убогий." Пройдя прямо по коридорчику, попадаешь в некое подобие гостиной: посредине стол, у стен буфет с посудой и диван под ковром. На стене - часы. В углах - журнальный столик и холодильник. Справа при входе был совсем маленький кабинет, в котором мог поместиться только письменный стол, книжный шкаф, из тех, которые обычно стоят в ЖЭК, два жестких кресла и два стула. У стола стоят два телефонных аппарата.

Самой большой комнатой, в которой, как я понимаю, Сергей Павлович и проводил большую часть времени, была спальня. Посредине небольшой стол, в углу шкаф для одежды, кровать с тумбочкой, а в противоположном углу - столик под телевизор, но телевизора не было. На стене висел портрет Ленина, обычный, если можно так сказать - стандартный. На другой стене висел эстамп неизвестного мне художника: река, ранняя весна. Меня заинтересовали книги в шкафу: любопытно было узнать, что же читал Королев на космодроме.

Очевидно, эта маленькая библиотека (как и эстамп, и портрет Ленина) была в большей своей части привезена сюда политотдельцами из штаба полигона и лишь в малой степени дополнена Сергеем Павловичем. Книги стояли в строю совершенно бессистемно: Борис Горбатов, Семен Кирсанов, Валентин Овечкин, Пушкин, Лермонтов, Салтыков-Щедрин, биография Амундсена, несколько книг по энергетике и ядерной физике, "Империализм и эмпириокритицизм" Ленина, Сароян, два тома Герберта Уэллса, "Туманность Андромеды" Ивана Ефремова и опять XIX век: Аксаков, Лесков, Станюкович; История КПСС, вышедший незадолго перед смертью Королева первый том трудов пионеров ракетной техники: Кибальчича, Циолковского, Цандера, Кондратюка; брошюра Ленина "О молодежи", учебник политэкономии, Джеймс Олдридж, альбом первых фотографий Луны; журналы: "Новый мир", "Звезда", "Октябрь".

Очень аккуратно, стопочками были собраны все центральные газеты с описаниями пилотируемых космических полетов. В шкафу я нашел конверт с большой, очень хорошей фотографией Нины Ивановны. Очевидно, он любил именно эту ее фотографию. Позднее с нее был сделан инкрустированный деревом портрет, который он поставил в кабинете останкинского дома.

Если не считать этой библиотеки, то весь домик напоминал номер "люкс" в старой гостинице какого-нибудь областного города. Да, собственно, он и был для Королева гостиницей. Но со временем Сергей Павлович полюбил этот домик, обжился и даже свои привязанности тут появились: под козырьком у входной двери жила семья диких голубей.

- Я так к ним привык, что и не представляю, как я буду без них, - говорил он начальнику экспедиции Бондаренко. - Я вас прошу предупредить всех в экспедиции, что эти горлицы находятся под моей защитой, и кто им сделает что-либо плохое, тот будет иметь дело со мной...

Но в ту весну, когда Королев впервые поселился в этом домике, голубей еще

501

не было. Буквально за считанные дни степь за домиком, покрытая ковром тюльпанов, несказанно обезобразилась. Ветер сухой, жаркий, тянул ровно днем и ночью, все сушил, и солнце дожигало. Королев ходил вялый, на себя не похожий, у него стреляло под лопатку, болело сердце, гарнизонный врач поил его какими-то каплями и утешал, что все от перемены климата, придется потерпеть, само пройдет, но противочумную прививку сделать надо. Чума иногда вдруг вспыхивала в глухих местах Средней Азии, ее тут же гасили, но военные очень боялись чумы, за чуму могли крепко наказать. Конечно, любой перевод из этого пекла в наказание выглядел бы, как поощрение, но ведь могли разжаловать, а то и вовсе уволить. А как бы солоно ни служилось кадровому офицеру, увольнения он все равно боится. Известно было, что чуму разносят грызуны. Посему был отдан строгий приказ уничтожать, прежде всего, сусликов. Охота на них была едва ли не единственным солдатским развлечением, тут шло свое соревнование, одного выдающегося истребителя командование наградило именными часами, и, в конце концов, суслики во всей округе были выбиты поголовно.

В домике Королев занял комнату побольше, а Мишин, как и полагается заму, - поменьше.

"Обо мне очень заботится Вас. Павл., - пишет Королев Нине Ивановне. -Практически мы все время вместе, а в нерабочее время просто вместе..." С улыбкой поясняет: "...наш дом построен так, что если нечаянно (!) издашь вдруг звук, то из соседней комнаты могут запросто ответить: "на здоровье".

Именно в этой "экспедиции" - как называли ракетчики поездки на полигон — больше, чем когда-либо, сблизился Сергей Павлович с Мишиным. В письмах домой, упоминая о товарищах по работе, всех называет он по имени-отчеству или инициалами, и Мишина вначале тоже: "Вас. Павл. оказался очень приятным соседом. Он очень заботится обо мне и у нас с ним все идет хорошо". Но буквально через несколько дней начинает называть его в письмах "Васюней", "Васенькой", "Василёчком": Мы с Василёчком целый день в хлопотах, бывает, что, разойдясь рано утром, только ночью и встречаемся"; "Василёчек вчера лежал с сердечком тоже целый день". А ведь "Василёчек" был моложе Королева на десять лет, ему только что в январе исполнилось сорок, а вот "тоже лежал с сердечком"...

Василий Мишин в детские и отроческие годы сам лаской и заботой перекормлен не был и знал цену внимания, когда всем некогда, улыбки, когда грустно, шинельки, когда холодно. Родился он в деревне Бывалино под Павлово-Посадом в семье несчастливой: отец с матерью разошлись, старшие брат и сестра умерли. Жил он при деде, который занимал уважаемый пост торфмейстера - главного мастера на Абрамовских торфоразработках, отец только наезжал. Но потом отца посадили за анекдот про Сталина. Не за то, что рассказывал, а за то, что слушал и не донёс...

Воевать Василию не пришлось: в феврале 41-го окончил он МАИ и начал работать у Болховитинова, который руководил его дипломом и "положил на него глаз". А дальше - эвакуация, Билимбай, ракетный перехватчик БИ, возвращение в Москву, потом Берлин, Прага, документы Фау-2, и вот уже Королев "положил на него глаз". Так Мишин стал первым заместителем Сергея Павловича. Первым по счету. И первым по должности. И главное, по сути первым. Когда я спрашивал ветеранов КБ, кому, кроме, разумеется, Королева, обязана "семерка" своим рождением, отвечали дружно:

- Это, конечно, ракета Мишина. Он отдал ей много сил...

Наверное, действительно много, коли в сорок лет "сердечко" в постель укладывает. И вот уже в одном из писем Королев просит жену: "Пришли мне тюбиков 5 валидола, так как у меня остался лишь один..." А в другом письме: "Валидол мне был нужен для товарищей".

Нельзя сказать, что сам Сергей Павлович отличался завидным здоровьем, но и у других, более крепких людей, пустыня быстро высасывала силы. "Жить здесь, - пишет Королев, - просто ужасно: суховей (влажность бывает 7-10% !), ветры и зной, испепеляющий все живое. Пока работаем в помещениях, это еще ничего, а

502

на воздухе плохо". Отвратительная вода вызывала постоянные желудочные боли, а пить теплую минералку было уже невмоготу. Отлеживались и молодой Мишин, и Рязанский, и Пилюгин.

Да, впрочем, некогда было отлеживаться - работа требовала, чтобы они были здоровы. Королев очень нервничает, но тревогами своими с товарищами не делится - они должны верить в успех. Только Нине признается в письме: "Чем больше я думаю о наших будущих предстоящих делах, тем больше нервничаю и сомневаюсь в наших силах. Все ли нами сделано, как надо, все ли предугадано так точно и верно, как это необходимо?! Ну что же, скоро все узнаем сами... Все мы не пожалеем сил, чтобы добиться решения".

О напряженной жизни полигона в то время говорит совпадение двух дат, случайно обнаруженное в картотеке: 5 мая 1957 года Государственная комиссия подписала акт приемки стартового комплекса - "площадки № 2". А уже на следующий день - 6 мая - Королев вместе с командованием полигона дает команду на вывоз ракеты из МИКа на ту самую стартовую площадку, в акте о приемке которой в эксплуатацию еще не высохли чернила.

В тот день родился один из ритуалов, описанный неоднократно и чаще всего неточно: проводы ракеты на старт. Приходилось читать, что Сергей Павлович шагал впереди установщика с ракетой, которого сзади толкал тепловоз. Во время первых вывозов "семерки" впереди шел офицер с тяжелой кобурой, а по бокам - солдаты с винтовками: сверхсекретное "изделие" оберегалось от всяких посторонних прикосновений. Кроме того, установщик двигается хотя и довольно медленно, но все-таки Королеву пришлось бы довольно резво шагать примерно километра два. Нет, все происходило не так.

Королев действительно непременно приходил на вывоз ракеты в какой бы час суток он ни был назначен. Он действительно шагал обычно с несколькими своими ближайшими помощниками впереди ракеты, когда она трогалась с места и медленно выкатывалась из распахнутых ворот МИКа. Потом Сергей Павлович садился в машину, чтобы ехать на старт. В одном месте, примерно на середине пути, там, где железнодорожная колея делает поворот к стартовому комплексу, Королев почти всегда выходил и молча смотрел на медленно движущуюся громадину...

Георгий Михайлович Гречко, будущий космонавт, а в те годы — рядовой инженер-баллистик на полигоне - рассказывал:

- Королев был при всей внешней суровости и строгости романтик в душе. На вывоз ракеты, формально говоря, он мог не приходить, как и другие, непосредственно к этой операции отношения не имеющие. Приходили единицы, но Королев приходил всегда. Однажды я с товарищем тоже стоял у поворота и смотрел на медленно плывущую ракету, когда подъехал Сергей Павлович. Он улыбнулся нам, было видно, что ему приятно, что мы — два мальчишки — тоже стоим и смотрим на его ракету. Потом посадил нас в свою машину и подвез до стартовой, хотя пройти там уже оставалось совсем недалеко. Он очень ценил в людях увлеченность, энтузиазм...

Не торопясь, проверяя и перепроверяя каждую предстартовую операцию, приближались к мигу старта. Вместе с военными ракетчиками, которые должны были освоить новую технику, уточняли методику пуска, заранее составленную в Подлипках, но, как выяснилось, во многом довольно умозрительную.

Государственная комиссия под председательством Василия Михайловича Рябикова назначила первый старт ракеты Р-7 и вообще первый старт на полигоне Тюратам на 15 мая 1957 года. У трех перископов подземного бункера находились: "стреляющий", т.е. офицер, отдающий все команды стартовикам, - Александр Иванович Носов, его, скажем так, гражданский дублер, заместитель Главного конструктора по испытаниям Леонид Александрович Воскресенский и Сергей Павлович Королев. В 19 часов 01 минуту ракета в огненно-рыжих клубах тонкой пыли ушла со старта. Спокойно, ровно начала набирать высоту, все уже ждали разделения ступеней, когда в одной из "боковушек" брызнуло пламя, и, прежде чем до Земли дошел звук взрыва, видно было, как упорно стремящаяся ввысь ракета

503

сначала шарахнулась в сторону, а потом сразу развалилась на куски. Оставляя узкие белые хвосты дыма, куски эти неспешно, нехотя повалились на Землю...

Как ни странно, Королев после этого неудачного пуска был менее мрачен, чем до него, выглядел бодрым и даже веселым. Вспоминая тот день, начальник полигона Алексей Иванович Нестеренко подтверждает:

- Ни при каких авариях, а они случались, Королев никогда не ныл, не размагничивал людей. Я никогда не видел его размазанного, раскисшего от неудач, он всегда держался очень мужественно. Так было и на этот раз. Королев бодро всем говорил:

- Со старта ушла отлично! Ракета летать будет!

Конечно, он переживал, но и перед Нестеренко и его офицерами, и перед своими инженерами бодрился, а что это ему стоило, мы не знаем, но догадываться можно. В письме к Нине Ивановне через два дня после этого пуска Сергей Павлович пишет: "Устали мы здорово, и я, конечно, в частности, и настроение очень неважное..." Это - "эзопов язык": они с Ниной договорились, что слово "настроение" в его письмах будет означать успехи в работе. Эта нехитрая эпистолярная конспирация продолжалась многие годы. "Но надеемся, — продолжает письмо Королев, - что пройдет время, отдохнем от неприятностей и постараемся, чтобы и настроение исправилось. Вообще, конечно, распускаться нам нельзя ни при каких обстоятельствах".

Он давно уже заметил, что неудачи в работе выявляют в людях худшие черты и самое печальное - люди стараются от неудачи как бы отмежеваться, показать свою непричастность, а если возможно, то и вообще исчезнуть.

Вскоре после неудачного старта уехал Глушко.

«Вчера срочно отбыл Вл. Павл.⁶⁹, все бросил, со всеми разругался, - пишет Королев домой 21 мая. - Печально и тяжело просто было смотреть на человека, потерявшего всякую ориентировку и желающего во что бы то ни стало улететь.

Плохо на всех нас подействовал и отъезд Ник. Алекс...⁷⁰

Сегодня на 3 дня улетает Леон. Александр.⁷¹ Он очень сильно простудился, у него опухло лицо (говорят - гранулема) и "в конце концов" в сопровождении врача мы его отпускаем.
⁶⁹ Владимир Павлович Бармин.
⁷⁰ Николай Алексеевич Пилюгин.
⁷¹ Леонид Александрович Воскресенский.

Вот как все бегут с нашего корабля, почти затопленного бушующими волнами!

Я к этому, впрочем, давно привык, что когда дела идут похуже, то и "друзей" поменьше, но, конечно, это не может улучшить общего состояния и настроения у меня и у тех, кто остался.

Но мы так не сдадимся: много, очень много работаем, много думаем и найдем, в чем дело и решим все до конца».

Анализ аварии показывал, что винить Сергею Павловичу некого: пожар и взрыв "боковушки" произошел по вине его производственников: негерметичным оказался стык одного из трубопроводов, идущих к рулевым двигателям, тем самым, которые отказался делать Глушко и которые сделали в его КБ. Немедленно директору завода Туркову и главному инженеру Ключареву был отдан жесточайший приказ разобраться с этим вопросом и устранить недоработки. Устинов прислал на завод своего заместителя Карасева, который только что не спал в сборочном цехе, не спуская глаз с коварных движков.

Кстати говоря, это еще один пример использования Устиновым, уже после смерти Сталина, близких ему, истинно сталинских методов руководства. В случае, если дело не идет, посылать этакого надсмотрщика, погонялу. Помочь он не может, будучи человеком, как правило, некомпетентным, а лишь пугает и дергает людей. Я ничего дурного не хочу сказать о Карасеве, но не полезнее ли было послать на завод кого-нибудь из опытных технологов - Глушко или Исаева?

Дни шли в постоянных, упорных поисках надежности. «Дела наши идут без особых перемен, мы снова готовимся и стараемся до конца все понять, — писал

504

Королев домой 27 мая. - Много времени занимает просмотр всевозможных данных и записей. Вот где воистину бывают положения, когда "мой карандаш умнее меня", - это изречение, кажется, Лейбница, но и мы часто не понимаем до конца всего того, чем располагаем. Одновременно ведем большие опыты там, у нас дома, и все это как-то должно быть связано воедино».

По поводу "больших опытов... дома" много лет спустя вспоминал Виктор Михайлович Ключарев:

- Герметичность была на первых этапах испытаний ахиллесовой пятой "семерки". Проводить испытания герметичности было очень сложно, потому что никто не знал истинных условий, в которых работают все эти соединения в первые секунды полета...

Королев постоянно - днем и ночью - находится в состоянии крайнего нервного напряжения. Он все время чувствует на себе взгляды людей, ждущих его решений и приказов, но понимает, что торопиться с этими решениями и приказами нельзя, что он должен быть предельно осмотрителен, чтобы избежать будущих ошибок. Конечно, очень хочется доказать всем, что его "семерка" - отличная машина, но он не настаивает пока на новом старте.

"Вчера я лежал дома днем и раздумывал над тем несколько необычным состоянием, в котором я нахожусь все это время, - пишет Сергей Павлович домой.

- Скорее всего, его можно определить как состояние тревоги и беспокойства. Даже нельзя сказать конкретно, о чем или по какому поводу это беспокойство. Просто напряжены нервы и внимание так, как если бы происходит что-то плохое или трудное, и ты не знаешь исхода, или возможно результата. Это состояние всегда охватывает меня, если что-либо не ладится и, особенно, при испытаниях. Но потом все как-то проходит, когда есть результаты...

Сейчас здесь этого нет и, видимо, долго не будет, так как нам еще предстоит очень долгий и сложный путь да и начало было не очень блестящее.

Чувствую, что уходит много сил на все это, стараюсь не нервничать сам и сдерживаюсь при взаимоотношениях с другими, а порой так трудно бывает, как никогда".

В другом письме: "... мы должны добиться здесь, именно здесь и сейчас нужного нам решения. Дело слишком большое, очень важное и срочное..."

Вот в таком трудном, противоречивом состоянии — напряженной работы, постоянных сомнений и несокрушимой веры в правильности выбранного пути - Королев жил почти месяц: второй пуск "семерки" состоялся в полночь 11 июня.

Ракета со старта не ушла. И на том спасибо, что не взорвалась, не разворотила все фермы. "Снова у нас нехорошо и очень"! - пишет Королев домой на следующий день.

В довершение ко всем неудачам, едва успели слить ракету⁷², как над "площадкой № 2" разыгралась невероятная и давно забытая в этих краях гроза. Пламеотводный канал превратился в настоящий водопад, вода затопила подземный командный бункер. Королев писал жене, что дождя в Тюратаме вообще никто из старожилов не помнит в последние сто лет, а такой грозы и ливня он никогда в жизни не видел - "все залило, и мы путешествовали чуть ли не вплавь".
⁷² Слить ракету - т.е. перелить обратно в железнодорожные цистерны компоненты топлива. Без этого нельзя убрать ракету со старта.

После того как ракету отвезли обратно в МИК, чтобы понять причину неудачи, довольно быстро выяснилось, что на одной из магистралей клапан стоит "вверх ногами". Таким образом, корни и второй неудачи шли из ОКБ Королева.

Сергей Павлович был справедлив в своих технических оценках - это все отмечают. Но это вовсе не значит, что он бесстрастно признавал свои ошибки. Он не любил их признавать и не признавал до той разумной черты, после которой не признавать было уже просто смешно и глупо. Если ракета взрывалась, не летела совсем или летела не туда, куда надо, поиски причин он никогда не начинал "с себя".

- А возможно не долили топлива... А может быть, горючее не той марки...

505

Есть ли уверенность, что подпитка жидким кислородом проводилась по штатному расписанию? - Он мог придумать десятки причин.

Все остатки топлива после заправки опечатывались, состав компонентов контролировался химическим анализом, и Бармину обычно не составляло большого труда отвести эти подозрения с помощью соответствующих документов. Тогда Королев переключался на Глушко, высказывая различные предположения в связи с отказом двигателей. Получив алиби двигателистов, наваливался на Пилюгина, изыскивая погрешности в подаче команд системой управления. При всех этих разборах конструкция собственно ракеты была как бы вне подозрений. Это особенно бесило Глушко:

- А ты и ракета твоя безгрешны? А если это дренажи? А если трубопровод лопнул?! — В гневе Валентин Петрович становился похож на сокола-тетеревятника.

Когда определялся адрес порока, приведшего к аварии, Совет Главных назначал комиссию во главе с кем-нибудь из Главных, но Королев обычно комиссии не возглавлял, ставил вместо себя Мишина или Воскресенского, а сам был как бы "над схваткой". Большим искусством, которым в совершенстве владел Сергей Павлович, было и составление итогового отчета, который шел министру и в ВПК⁷³. Нужно было и правду сказать, и себя не чернить. Поэтому отчет по строю своему был весьма витиеват. Перечислялись (неизвестно зачем) все возможные варианты аварии и лишь в конце честно оговаривалось: "Однако наиболее вероятной причиной отказа следует считать..." У каждого читающего, по мысли Сергея Павловича, должно было создаться такое впечатление: "Дело сложное: и там возможны неприятности, и тут, но вот на этот раз Королеву не повезло... Бывает..."
⁷³ Военно-промышленная комиссия Совета Министров СССР.

На этот раз, как говорится, "номер не прошел". Рябиков был слишком стреляный воробей. Прочитав отчет, он лукаво посмотрел на Королева и сказал с улыбкой:

- Ох, и хитрый же вы человек, Сергей Павлович! Все причины палочкой расковыриваете, чтобы в нос ударило, а на свое говно одеколона не жалеете...

Неделин ходил мрачный, разговаривал, словно плевал через губу. Вообще все стали как-то сдержаннее в проявлении своих дружеских чувств, как-то прохладнее. Это вызывало у Королева искреннее недоумение. Разумеется, такие глупые отказы, как случилось с этим клапаном, досадны, но ничего неожиданного в этом нет, напротив, все эти ошибки закономерны. "Конечно, я и сам понимал и понимаю, — пишет Сергей Павлович домой, — что нельзя было рассчитывать на легкую дорогу, и мы и не рассчитывали, но все же пока все идет очень уж трудно. Правда, и задача небывалая еще во всей истории нашей техники и вообще техники".

Именно в эти дни в письмах к жене больше, чем когда-либо, говорит он о работе, именно сейчас остро чувствует свое одиночество. Он пишет Нине Ивановне: "Очень важно с тобой поделиться, ведь мне так откровенно на эти темы ни с кем делиться нельзя".

А надо, чтобы было можно! Для пользы дела нужно подняться над всеми этими взаимными обидами, кончить мелочные распри, дружно навалиться на все эти чертовы отказы, а не расползаться по своим норам: раз я не виноват, это меня не касается. Королев стремится к сплочению. Через три дня после неудачных испытаний, когда стартовики принялись за ремонт всего размокшего и затопленного, Королев с Мишиным в своем домике собрали неофициальный "совет в Филях". Пришли Руднев, Бармин, Кузнецов, Рязанский, Черток, Глушко со своим заместителем Владимиром Ивановичем Курбатовым. Начали рассудительно, мирно, но вскоре опять посыпались упреки друг к другу, в голосах появились нехорошие, злые ноты. Кузнецов и Рязанский по обыкновению помалкивали, Мишин и Черток тоже высовывались редко - Королев был сильный боец, их помощь была ему не нужна. Взаимные обиды сосредоточились в треугольнике Глушко-Бармии—Королев. Руднев пробовал утихомирить страсти, но все его миротворческие попытки не давали никаких результатов, пока Королев вдруг не понял, что вся эта перепалка -

506

тупик, и так же вдруг не остановился на полном ходу, как он умел останавливаться, поражая окружающих мгновенной сменой настроения.

- А не заняться ли нам совсем другой проблемой? — громко спросил он, доставая из шкафа картонную коробку.

В коробке на торте сидел большой шоколадный заяц. Началось общее ликование, Мишин заварил чай, зайца растерзали в пять минут - они совсем отвыкли от сладкого: ни конфет, ни печенья, о пирожных и тортах и говорить смешно — ничего тут не было. Все нахваливали Нину Ивановну за заботу о муже, Руднев предложил даже послать приветственную ВЧ-грамму, Королев сидел довольный, улыбался. Очень редко он улыбался в последнее время...

Третью ракету он надеялся пустить без замечаний: все проверено и перепроверено, должна улететь. Стояла страшная жара. Спасаясь от духоты, Сергей Павлович работал ночью, а днем старался отдыхать, но не всегда получалось. Третий старт "семерки" был назначен ровно через месяц - на 11 июля. Ракета замечательно пошла в зенит, но перед отделением "боковушек" вдруг как-то странно метнулась влево, задергалась, развернулась и, словно наткнувшись на невидимую преграду, начала кувыркаться, разламываясь на куски и заполняя бледно-голубое, выцветшее на солнце небо яркими белыми облаками паров жидкого кислорода.

Никто этого не ожидал. После всех споров, после всех предельно тщательных проверок опять "за бугор"?! Все были подавлены. Королев ходил мрачнее тучи. Через день после этого старта он писал домой: "Наши дела опять очень и очень неважные. Трудно мне определить точно дальнейший ход событий, но нам снова предстоит много и серьезно поработать и разобраться в тех новых задачах и вопросах, которые возникли заново".

В новых задачах и вопросах удалось разобраться сравнительно быстро: ракета ушла с курса потому, что какой-то пилюгинский умник перепутал полярность на одном из приборов системы управления. На бедного, подавленного Николая Алексеевича уже не набрасывались - не было уже сил набрасываться. А вот предсказать дальнейший ход событий действительно было нелегко. То есть Королеву-то все было ясно: испытания необходимо продолжать, используя каждую неудачу для совершенствования ракеты до тех пор, пока все возможные причины неудач не иссякнут. Но ведь понимал он и другое: дальнейший ход событий зависел не только от него. Он давно уже усвоил: чем чаще неудачи, тем меньше его власть над будущим - нелепо, дико, но это так. Сейчас он знал, что его точка зрения поддерживалась Главными конструкторами, к ней без особого энтузиазма, но склонялись Рябиков и Руднев. А что тут еще можно придумать? Деньги потрачены, ракета сделана, значит, надо "доводить". Конечно, всем предстоят в Москве очень малоприятные разговоры: Рудневу с Устиновым, Неделину с Жуковым, Рябикову с Булганиным. А Королеву - со всеми ними. И, наверное, единственная возможность неприятных разговоров избежать - это запустить, в конце концов, эту упрямую ракету.

Однако на заседании Государственной комиссии по итогам третьего пуска мрачный Неделин предложил определить событиям другой ход.

— Я считаю, что так дальше продолжаться не может, - спокойно сказал Митрофан Иванович. - Меня как заказчика не интересует, кто в какой неудаче виноват. Это вы сами разбирайтесь, - он кивнул Рябикову. - Армии нужно одно: чтобы ракета летала и отвечала тем тактико-техническим требованиям, которые для нее определены. А она не летает, - он обернулся к Королеву, — и никаким требованиям не отвечает! Поэтому я предлагаю ракету с испытаний снять, все изделия, прибывшие на полигон, отправить обратно в ОКБ к Сергею Павловичу, и пусть он доводит ракету на своих испытательных стендах, а когда доведет, вот тогда и будем дальше пускать...

В словах Неделина, бесспорно, и логика, и свой резон были, но Пилюгин, а за ним Королев пошли на маршала в атаку. Они доказывали, что все эти перевозки потребуют массу времени, не говоря уже о том, что после перевозок нужно снова собирать и проверять все ракеты в МИКе, что причины неудач им ясны и причины

507

эти вовсе не требуют отправки ракет за сотни километров, а могут быть устранены на месте. И в их словах был немалый резон. Когда слово взял Глушко, Королев был уверен, что теперь они Митрофана Ивановича "дожмут", ведь Совет Главных всегда выступал единым фронтом, как вдруг...

- Я думаю, что Митрофан Иванович прав, - сказал Глушко. - Нет никакого смысла продолжать испытания. - Сорок моих прекрасно отработанных двигателей уже разбиты во время этих испытаний. Если дело и дальше так пойдет, мое производство этого просто не выдержит.

- Но, Валентин Петрович, - заметил Руднев, - если бы ракеты летели по штатной программе, ваши двигатели все равно были бы разбиты в конце концов. И не сорок, а шестьдесят. Как же вы планируете свое производство в случае выполнения программы?

- Вы меня не так поняли, Константин Николаевич, - мне было бы не жалко двигателей, если бы мы били их ради дела! Почему я должен страдать из-за чужих недоработок?..

- Это не чужие! Это наши недоработки!! - закричал Королев. Решение не было принято. После Госкомиссии Рябиков, не скрывая своего раздражения, сказал Главным конструкторам:

- Вы сами между собой можете договориться? Соберитесь и выясните ваши отношения. Тогда и будем решать...

Все разошлись, оставив в комнате шестерку Главных конструкторов. Нужно было определить председателя Совета Главных. В Москве им становился тот, в чьем кабинете происходило совещание. Если главным вопросом были двигатели, собирались у Глушко, если радиосистемы - у Рязанского. Но тут, на полигоне, никто не имел территориального преимущества. Королев и Глушко, как главные "герои" конфликта, председательствовать не могли. Пилюгин сослался на нездоровье - у него обострился диабет. Рязанского отвел Глушко: "Михаил Сергеевич, разумеется, будет поддерживать Сергея Павловича!.." Кузнецов взял самоотвод, заявив, что он судья хреновый и вообще вся эта затея ему не по душе. Председателем Совета стал Бармин. Они дружили с Глушко, но надо признать, что Владимир Павлович на этот раз был максимально объективен.

- Итак, - сказал он, - давайте спокойно разберемся, что мы будем делать с "семеркой"...

- Думаю, что никакого "спокойного" обсуждения у нас не получится, - в особом негромком, но хорошо известном всем присутствующим тоне приглушенного клокотания начал Королев. — Я уже неоднократно высказывал претензии к Валентину Петровичу. Не к его двигателям, а к нему самому. Я не мирился и не смогу смириться с его менторским тоном, с постоянным желанием выделить свою работу из общей нашей работы и отстраниться от общих неудач. Откуда это зазнайство, непререкаемое убеждение, что он один работает хорошо, а все другие только и думают, как бы ему навредить?!

- Я не готов к этому разговору, - тихо, тем самым, не то чтобы менторским, а отрешенным, холодно констатирующим тоном, который так бесил Королева, заговорил Глушко, угадав паузу. - Следовало бы поднять все протоколы испытаний по всем изделиям и посмотреть, по чьей вине мы терпели неудачи. Считаю в корне неверным все попытки размазывать ответственность на всех нас. И все знают, что ракеты гибнут чаще всего по вине Королева. Так было и с Р-1, и с Р-2, и с Р-5.

- Да пойми же, наконец, что нет "ракет Королева", а есть наши ракеты! — взорвался Королев. — Наши! С твоими двигателями, с его приборами! Пойми, что порочен сам твой принцип подхода к делу! Ракета может не улететь из-за поломки вот его старта, из-за прогара твоего двигателя, из-за поломки его прибора, или моего клапана, но всякий раз не улетает наша ракета! И мы все за это должны быть в ответе!

- Думаю, вся эта затея ни к чему не приведет, - задумчиво сказал Бармин. - Вы оба виноваты и оба неисправимы. И примирить вас я не берусь...

Трудно сказать, но, возможно, этот конфликт в Тюратаме летом 1957 года положил начало многолетнему и, увы, бесплодному спору Сергея Павловича

508

Королева и Валентина Петровича Глушко, когда личная неприязнь перешла на дело, и дело от этого год от года все больше и больше страдало.

Почему-то всегда осуждается перенос личных взаимоотношений на рабочие. А разве может его не быть? Тем более, у людей, нерасторжимо сплавивших свою личность со своей работой, не существующих порознь. Этот конфликт непременно должен был обозначиться рано или поздно. Аварийные пуски "семерки" лишь ускорили процесс его вызревания.