Андриян Григорьевич Николаев
Павел Романович Попович
| Будем заботиться больше о своих обязанностях, чем о своей безопасности. Лев Толстой |
Задумывался полет двух кораблей на четверо суток. Космонавтом-3 был объявлен Андриян Николаев. Этот очень спокойный и дисциплинированный 32-летний чуваш обладал завидным здоровьем и большой выносливостью. "Мы говорили, что Николаев готов для полета к Марсу - такой он был здоровый - вспоминал Владимир Иванович Яздовский. Андриян подтвердил эту оценку и в 1962-м, и в 1970 году, когда он совершил вместе с Виталием Севастьяновым рекордный по продолжительности 18-суточный космический полет в тесном пространстве космического корабля "Союз-9". Николаева нельзя было назвать шустрым. Напротив, его отличала даже некоторая медлительность, которая, людям мало его знающим, казалось, шла от нерасторопности, а на самом деле была лишь внешним отражением внимательной основательности во всем, что он делал. Совершенно невозможно себе представить, чтобы Андриян, скажем, бросился что-то исправлять "очертя голову". Это было не в его характере. Подумать, оглядеться, спокойно оценить все обстоятельства и действовать - вот это Николаев. Он выглядел старше своих лет, и, когда я говорил с ним, мне иногда казалось, что он прошел войну
| 684 |
Андриян Григорьевич Николаев | Павел Романович Попович |
В напарники к Николаеву сначала планировался тоже очень крепкий, хотя с виду хрупкий, легонький (63 килограмма) Валерий Быковский, но он все время попадал в какие-то истории, его то вводили в "шестерку", то выводили - короче, четвертым космонавтом назначили Павла Поповича.
Энергичный и веселый украинец был на год младше Николаева и послабее физически. Он придумал себе обаятельный образ: сама открытость, добряк, весельчак - как говорится, "запевала", при этом был потаенно дальновиден, расчетлив и совсем не так примитивен, как могло показаться с первого взгляда. Итак, Быковский стал дублером Николаева, а Владимир Комаров - дублером Поповича. Получалось, что после двух русских космонавтов теперь летели "представители братских народов", что, конечно, не преминули обыграть журналисты.
Оба старта 11 и 12 июля 1962 года прошли без особых замечаний. Космонавты быстро установили между собой двухстороннюю радиосвязь, о чем радио и газеты сообщили с непонятным восторгом. Ни у кого из специалистов не было сомнений, что коль скоро осуществима радиосвязь космического корабля с Землей, то вряд ли можно сомневаться в установлении ее и между двумя кораблями в пределах радиовидимости. Всех интересовало, сумеют ли разглядеть друг друга космонавты во время полета. Параметры их орбит были очень близки, но скорость корабля Поповича была на 360 километров в час больше, чем корабля Николаева. Огромная на Земле, в космосе эта разница была ничтожна: Попович облетал вокруг планеты только на три с половиной секунды быстрее Николаева. Но и такая маленькая разница неизбежно должна была привести к тому, что корабли разойдутся: Попович уйдет вперед. Однако, прежде чем это произошло, корабли летели какое-то время по космическим меркам рядом и видеть они друг друга могли. Николаев пишет в 1966 году: «Паша глазастее - он первым произнес долгожданное:
-Вижу тебя, "Сокол"! Вижу!
Меня он заметил раньше, видимо, еще и потому, что мой корабль окрасили лучи восходящего солнца.
Потом и я Павла увидел. Был момент, когда мы сблизились почти на шестикилометровое расстояние».
Попович подтверждает в книге, изданной в 1974 году: "Я первый заметил
| 685 |
Дело, конечно, не в расстоянии: плюс-минус километр ничего не решает. Разглядеть друг друга они могли, и очень хочется верить, что разглядели. Но в поисках истины, сильно припорошенной в то время "для красоты" разными "эффектными" деталями, настораживает другое. Почему в официальных сообщениях ТАСС нигде не названо минимальное расстояние между кораблями, а упомянуто только то, что это было "близкое расстояние"? Ведь баллистикам ничего не стоило его подсчитать. Почему ни во время беседы с Н. С. Хрущевым по радиотелефону, ни во время встречи с журналистами в районе приземления, ни на первой пресс-конференции на волжской даче космонавты не упоминают о том, что они видели друг друга? Ведь это такая яркая, а главное - всем понятная деталь, лучше всяких цифр рассказывающая о совместном полете. Только на московской большой пресс-конференции в актовом зале Университета Попович сказал мельком, что он «наблюдал корабль "Восток-3", который представлял собой что-то вроде маленькой Луны». (А в книге не "луна", а "звезда") Николаев и в МГУ ничего не сказал о том, что он видел "Восток-4".
В групповом полете двух "Востоков" есть и еще одна любопытная деталь. Поскольку никто не мог гарантировать, что космонавты со временем адаптируются к невесомости, Королев предупредил:
- Если будет совсем плохо, вы скажите какую-нибудь условную фразу, ну, скажем, "вижу грозу над Африкой", и мы посадим корабль.
По плану Николаев должен был сесть 15 августа, а Попович - 16 августа. Однако Попович, пролетая вовсе не над Африкой, а над Мексиканским заливом, сообщил ЦУПу, что он видит грозу, после чего было принято решение о досрочной посадке "Востока-4". В официальных сообщениях об этом, разумеется, не было сказано.
Решение посадить корабли в один день сильно осложняло работу служб поиска космонавтов - ведь "Востоки" приземлились с интервалом всего в шесть минут. Но все прошло благополучно. Космонавты сели близко друг от друга южнее Караганды, оба были здоровы, бодры и жизнерадостны, все было отлично, и никому не хотелось вспоминать "грозу над Африкой".
Позднее Попович не отрицал, что договор с Королевым об условной фразе был и что о грозе он сообщил Земле, но вовсе не потому, что чувствовал себя плохо, а потому, что действительно видел тропическую грозу и просто поделился с Землей своими впечатлениями. Что же касается своего самочувствия, то Павел Романович оценил его не просто как хорошее, а как прекрасное.
Все это не имеет никакого принципиального значения. Докопаться до истины хочется не для торжества баллистических совершенств, а для того, чтобы оценить скорость проникновения пропагандистской лжи в души этих чистых и мужественных молодых ребят, динамику торжества принципа: вместо того, чтобы рассказывать о том, что было, говорить о том, что должно было быть, хотя бы его и не было. А правду как тут узнаешь: видели командиры двух кораблей друг друга, хорошо ли чувствовал себя Попович, - как скажут, так и есть, поди проверь...
Главный итог для Королева: космонавты живы и здоровы, в космосе летать можно долго, техника выдержала очередной экзамен.
И снова Внуково, красная ковровая дорожка, счастливое лицо Хрущева, Мавзолей, на трибуне которого Никита Сергеевич расставил Гагарина и Титова по правую руку, а Николаева и Поповича - по левую. Короче - всенародное ликование.
Новый взрыв восторга в связи с достижением, действительно выдающимся, бесконечное количество статей и репортажей в газетах, журналах, по радио и
| 686 |
- Вот умру, и сразу все узнают! - ответил Королев с какой-то веселой удалью.
Он угадал точно: только смерть, которая никому не подчиняется, рассекретила его...
Да, Королев ответил весело, но весело ли ему было? Как сам Сергей Павлович относился к своему потаенному положению? Бесфамильность эта тяготила его. Все понимали, что триумф молодых летчиков не соответствует их личным вкладам в космонавтику, а точнее, - несоизмерим с вкладом ее подлинных творцов. Да и сами космонавты, и в первую очередь Юрий Гагарин, тоже это понимали. В замалчивании имени Королева была некая высшая несправедливость. И она, конечно, уязвляла Сергея Павловича. Но он, за редчайшим исключением, никому об этом не говорил. Наоборот, если и заходил об этом разговор, утверждал, что так, мол, жить спокойнее. Здесь он, я убежден, лукавил. Но если копнуть поглубже, то и тут столкнемся мы с еще одним проявлением постоянной противоречивости этого удивительного человека.
Занимаясь всю жизнь оборонной техникой, Королев относился к секретности как к должному, необходимому и справедливому. Всегда соблюдал все правила режима, никогда не приносил домой секретных бумаг, не вел дневников, не записывал, что не положено, в записных книжках. Так было в годы работы в РНИИ, так было на ракетных полигонах, так осталось и в космонавтике. В своих воспоминаниях49 сын Хрущева Сергей пишет: "Покров таинственности вокруг самолетов,
49ХСТ. 1.С. 44.
ракет, танков отец считал в значительной степени надуманным". Ему, конечно, виднее, но мне трудно согласиться с этим утверждением. Хрущев сам был великий секретчик. Некоторые важные государственные бумаги по его требованию составлялись в единственном экземпляре, что, по мнению Никиты Сергеевича, гарантировало тайну. Он всячески поощрял и укреплял секретность, окружавшую ракетную технику и космонавтику. Счастливые военные атташе радостно фотографировали на парадах гигантские трехступенчатые межконтинентальные ракеты "713", не зная, что это - чистая бутафория: они не то чтобы были сняты с вооружения, они никогда не были приняты на вооружение! С ведома Хрущева все было окутано мраком. Помню, когда "Известия" опубликовали на первой полосе "старт космического корабля", это было настоящей сенсацией. На снимке из густых черных клубов дыма торчал какой-то огурец. Позднее эту картинку поместил справочник "Астрономия и космонавтика", вышедший в Киеве в 1967 году. Тут же получился полный конфуз: на том же развороте рядом с "огурцом" был помещен кинокадр, сделанный в МИКе, на котором был реальный "Восток" под обтекателем. Глядя на обе картинки, даже самый ненаблюдательный читатель не мог не заметить, что между ними нет решительно ничего общего. Но это было уже в 1967 году, а тогда "огурец" прославил "Известия". До сих пор не знаю, что это за снимок, потому что мне неизвестна ни одна советская ракета того времени с головной частью подобной
| 687 |
Все эти выкрутасы секретности Королева, насколько мне известно, не возмущали, активной войны с космической цензурой он не вел.
Еще в 1944 году, когда ни о какой космонавтике и слуху не было, один из умнейших людей нашего времени Петр Леонидович Капица писал: "Воображать, что по засекреченным тропам можно обогнать, - это не настоящая сила. Если мы выберем этот путь секретного продвижения, у нас никогда не будет веры в свою мощь и других мы не сумеем убедить в ней".
Но именно этот путь мы выбрали в космонавтике. Во времена Королева всем, и ему в том числе, наивно казалось, что секретить надо потому, что мы - впереди, что секретность нужна, чтобы нас не обогнали. А потом, когда нас обогнали, мы секретили для того, чтобы никто не узнал, что нас обогнали.
Но, справедливости ради, надо сказать, что, начав осуществление программы мирного освоения космоса, сразу от секретности отказаться было трудно. Первая наша "космическая" ракета несколько лет еще находилась на вооружении, поскольку была единственной тогда ракетой глобального радиуса действия. Переход от необходимой военной тайны и столь же необходимой научной открытости уродливо затянулся и начал осуществляться лишь в конце 80-х годов, хотя мог начаться еще при жизни Сергея Павловича. И тут снова видим мы неразрывную связь Королева с эпохой. Он был и творцом, и продуктом своего времени.
Дела служебные никогда и никак. Даже в самом общем плане, не обсуждались и дома. Королев мог рассказывать жене о каких-то людях, коллизиях, спорах, но о Деле - не говорил. Конечно, Нина Ивановна знала, например, о том, что готовится полет человека в космос, но никакие детали этого полета ей не были известны. Думаю, что если бы дома у Королева стоял магнитофон, который записывал бы все семейные разговоры, то, прослушав пленку за много месяцев, затруднительно было бы сказать, где работает и чем занимается хозяин дома. Уже после полета "Востока", потребовав клятв и заверений в вечном молчании и десять раз оговорившись, какая это тайна, Сергей Павлович сказал жене, что ракета Гагарина - трехступенчатая. Нине Ивановне все это казалось скорее смешным, чем серьезным, и иногда она подшучивала над ним.
Приехавшая из Ташкента подруга рассказала ей, что на станции Тюратам она видела много военных и ей сказали, что там находится секретный ракетный полигон. Утром за завтраком Нина Ивановна напевала в кухне:
- Тюра-там, тюра-там...
Королев насторожился, "поднял уши", как сеттер при камышовом шорохе.
- Сереженька, а правда, что в Тюратаме ракетный полигон? - спросила Нина невинным голосом так, словно интересовалась, на месте ли в Ленинграде Медный всадник.
- Кто тебе сказал? - быстро спросил он.
- Да все говорят...
- Нет, кто тебе сказал?
Он допытывался очень долго...
Но в его отношении к секретности, воспитанной в течение многих лет не только врожденной дисциплиной и стремлением к порядку, но и крепко внушенным сознанием коварного вражеского окружения и атмосферой всеобщей подозрительности, было и нечто другое: Королеву нравилась секретность. Опять видим мы противоречия великого характера. Да, секретность тяготила его. И тем не менее
| 688 |
- Куда вам привезти рукопись, - спросил я, - в Подлипки или домой? Мне домой удобнее, я живу рядом с вами...
- Да нет, домой не надо, - ответил Королев, помолчал и добавил, - тут такое дело было... Стреляли в меня...
- Как стреляли?! - я подскочил в кресле.
- В окно моего кабинета... Перед этим к дому подъехала машина и какие-то люди хотели пройти в дом: говорили, что они со студии документальных фильмов. Охрана их не пустила. Записали номер машины. Оказалось, что такого номера не существует... КГБ разбирается... Так что домой не надо, начнут к вам приставать: кто, да что...
Помню, я был поражен: надо же, в Королева стреляли!..
Уже после смерти Сергея Павловича я как-то рассказал об этой истории Нине Ивановне. Она рассмеялась:
- Ну, фантаст! Третий Стругацкий! Знаете, как было дело? Мальчишки из рогатки стреляли по окну спальни металлическим шариком, разбили только наружное стекло. Приезжали, действительно, из КГБ, исследовали этот шарик и установили, как и откуда им "стреляли", нашли еще несколько шариков около дома. Потом я позвала стекольщика, и на этом история "покушения" закончилась...
Ему хотелось, чтобы в него стреляли! Таинственные убийцы на таинственной машине, и стрельба, и баллистическая экспертиза КГБ - весь этот сплав былей, вымыслов и домыслов говорит о том, что какое-то, пусть во многом мальчишеское удовлетворение из своей "великой бесфамильности", он все-таки получал. Или, точнее, стремился получить.
Сказать, кому первому пришла мысль отправить женщину в космос, трудно: первые мысли редко оставляют документы. Николай Петрович Каманин приписывает эту честь себе. В дневнике от 22 октября 1961 года он пишет: «После полета Гагарина я уговорил маршала Вершинина, Королева и Келдыша дать согласие на набор небольшой группы женщин для подготовки к космическим полетам. Пока это дело продвигается с большим трудом... Королев категорически против, Келдыш - категорически против. Министр обороны Малиновский - категорически против... Вершинин меня поддержал, но говорит: "Что я сделаю, если все против! Ты сам знаешь, как начальство уговаривать!"
Тогда я предлагаю: "Разрешите, я поеду к Хрущеву!.."
Хрущев тут же позвонил Устинову, который курировал космические проблемы:
"Знаешь что? Есть такая идея: надо готовить к полету женщин. Нельзя допустить, чтобы американцы нас опередили. А они готовят. Тут у меня Каманин был, говорили на эту тему. Имей в виду, что и я поддерживаю эту идею!" И повесил трубку.
Не успел я приехать в Центр - звонят Устинов, Келдыш, Королев: "Давайте по этому вопросу собираться у Устинова!"
К тому времени я уже 400 женщин отобрал из аэроклубов на местах. Из них мы выбрали 30, а в Москве уже отобрали пять человек».
| 689 |
У меня несколько настороженное отношение к дневникам Каманина: дневники так не пишутся. Но тут - масса деталей, и все вроде было очень похоже на правду. Возможно, все так и было, только не очень ясно, почему именно в октябре 1961 года он об этом пишет. Все его мысли и помыслы были тогда сосредоточены на травме Гагарина в Форосе, которая помешала Юрию явиться 17 октября на открытие XXII съезда КПСС, что вызвало гнев Хрущева. Ой, не до женщин было Николаю Петровичу 22 октября! В этот день Каманин не мог быть у Хрущева, и все эти телефонные перезвоны тоже вряд ли в этот день состоялись именно потому, что шел ХХII съезд КПСС. И Хрущев, и Устинов, и Келдыш, и Королев были на съезде, и всем им было не до каманинских идей.
Мысль о полете женщины в космос возникла действительно сразу после полета Гагарина - тут Каманин прав, а к лету 1961 года идея эта уже вызрела. На воздушном празднике в Тушине 9 июля парашютистки уже шептались о том, что в отряд космонавтов будут приглашать женщин. Королев попросил Сергея Николаевича Анохина "инкогнито" провести его на праздник (штрих к разговору о секретности). Они гуляли по ангарам, вспоминали Коктебель, смотрели технику. Потом Анохин пошел на трибуну, где собиралась авиационная "элита", и Королев, несмотря на "инкогнито", пошел вместе с ним. Никто Сергея Павловича не узнал. Анохину показалось, что он расстроился.
- Покажи мне Шихину, - говорил Королев Анохину, - мне нужна хорошая летчица...
Анохин Шихину не нашел и показал на красавицу-гимнастку, которая делала какие-то головокружительные упражнения, подвешенная тросом к вертолету:
- Зачем летчица? А эта чем плоха?
- Это все меня не интересует, - ворчливо буркнул Королев...
У Каманина, который работал в ДОСААФ, сохранились хорошие связи, и он мог быстро наладить отбор. Впрочем, связи здесь и не требовались: работать" на космос" готовы были все - от министров до уборщиц в планетариях, настолько это считалось престижным и даже почетным. Опять-таки, чтобы не ворошить всю страну, решили ограничиться просмотром аэроклубов в Центральной России: Москва, Ярославль, Рязань, Горький. Посмотрели сборную по парашютному спорту.
| 690 |
Еркина52 Жанна Дмитриевна,
Кузнецова53 Татьяна Дмитриевна,
Пономарева Валентина Леонидовна,
Соловьева Ирина Баяновна,
Терешкова Валентина Владимировна.
52 Ныне по мужу Сергейчик.
53 Ныне по мужу Пицхелаури.
Подобно тому, как из мужской "двадцатки" выделилась "шестерка" первых, девичья "пятерка" превратилась вскоре в "тройку": Пономарева, Соловьева, Терешкова. Сравнить их было трудно. У Соловьевой 900 парашютных прыжков, у Терешковой - 78, у Пономаревой - 10. Но Пономарева летчица, у нее 320 часов налета. Окончила МАИ, поступила в адъюнктуру Академии имени Жуковского. У Соловьевой тоже высшее образование: окончила строительный факультет Уральского университета. Но Терешкова другим сильна: рабочая девчонка с ярославского "Красного Перекопа", секретарь комитета комсомола...
Королев познакомился с девушками перед стартом Николаева и Поповича - тогда они впервые приехали на космодром. Говорил с ними не торопясь, обстоятельно, объяснял, что работа предстоит сложная, напряженная, но очень интересная.
- Я все понимаю, - сказал Главный без улыбки, - но давайте решайте сразу - или будем замуж выходить и детей заводить, или будем готовиться к полетам...
Королеву более других понравилась Терешкова, и он сказал об этом Карпову.
Выбор первой в мире женщины-космонавта отличался от выбора командира первого "Востока". Все уже ясно представляли себе, что значит стать космонавтом, тем более - первой в мире. Если при подготовке старта "Востока" Королев был убежден, что вслед за Гагариным полетят его товарищи, теперь такой уверенности не было. Полет женщины мог стать - и на девятнадцать лет стал -единственным. И это тоже обостряло ситуацию. Все понимали, что выбор впишет имя одной из девушек в историю, в то время как другие должны будут довольствоваться скромной ролью безвестных участниц эпохального события. И девушки тоже это понимали, что не делало их взаимоотношения внутри маленького коллектива простыми.
Выбор был долгим и трудным. Учитывалось все, вплоть до менструальных циклов. Но помимо здоровья, знаний, чисто человеческих черт характера выбор определялся еще и субъективными оценками тех, кто выбирал. Год назад, когда определяли первого космонавта, этого не было. Теперь выбор в какой-то мере определялся целями "внутренней политики" тех, кто в нем участвовал. Королев был за Терешкову: он разглядел в ней лидера, человека решительного. Карпов тоже склонялся к такому варианту. И Каманин тоже. Где только мог расхваливал Терешкову и парашютный тренер Никитин. Институт авиационной медицины - Волынкин, Яздовский - отдавали предпочтение Пономаревой. За Пономареву активно выступал Келдыш, ему поддакивал Ишлинский.
Гагарин хорошо относился ко всем девушкам, любил беззлобно над ними подтрунивать. Однажды отвез их к директору ГУМа.
- Это была незабываемая картина, - вспоминала Жанна Еркина. - По верхнему этажу универмага очень быстрым шагом идет Гагарин, следом стайка девушек, за ними несется огромная толпа покупателей и продавцов. Космонавта номер один везде узнавали...
Гагарин долго не мог определить свой выбор. Но после разговора с Келдышем, который неожиданно со всей мощью своего мягкого напора стал на Гагарина давить, Юрий внутренне взбунтовался. Ему не понравилась вся эта закулисная возня, не понравилось, что Пономареву "тянут в космонавты", и он примкнул к
| 691 |
В конце концов всем спорам положил конец Хрущев. В ЦК были отправлены фотографии трех кандидаток: Терешковой, Пономаревой и Соловьевой. Никите Сергеевичу больше всех понравилась Терешкова. Она ему была как-то ближе...
Полет опять планировался групповым: "мужской" и "женский" корабли. В Центре подготовки стояли на старте Быковский, Волынов и Комаров, но назначение командира "мужского", в отличие от командира "женского", прошло без споров и лишней нервотрепки. У Комарова обнаружили экстрасистолу - сердечную аритмию - и временно отстранили от подготовки. Назначили Быковского. Волынов во второй раз стал дублером. Старт Валерия планировался на 8 июня. За ним должен был уйти в космос корабль Терешковой.
Редкий космический аппарат, пилотируемый или беспилотный, отправлялся в полет абсолютно без замечаний. Если все в порядке в корабле, "боб" мог вылезти в ракете, мог произойти сбой в системе связи, - варианты неисчислимы. И все-таки до сих пор старты космонавтов проходили без серьезных волнений, относительно спокойно. Теперь, казалось, все возможные напасти обрушились на несчастный "Восток-5". Намечавшийся первоначально на 8 июня, старт отодвинулся на 11 июня, но и одиннадцатого тоже не получилось, по причинам для ракетчиков, особенно военных командиров полигонных служб, новым и непривычным. Было бы понятно, если бы, скажем, оказалось, что главком занят и испытания переносятся. А тут: активность Солнца! Поздно вечером 10 июня на космодром позвонили астрономы и сообщили, что Солнце очень неспокойно, надо ожидать потоков жестких излучений, повышения радиационного уровня. Сначала Келдыш собрал ученых, посовещались. Как оно будет и чем все это угрожает, точно сказать трудно, но одно ясно: что-то будет и чем-то угрожает. Многие высказались за то, что старт надо переносить. Госкомиссия согласилась с этими рекомендациями.
Королев писал Нине Ивановне: «Наши дела здесь шли с определенными трудностями, которые мы преодолели в конце концов, но вот вместо начала 11/VI стоим уже двое суток в ожидании успокоения Солнца. Надо же, чтобы в "Год Спокойного Солнца" вдруг неожиданно начались сильные вспышки с различными излучениями и пр. пакостью.
Оказывается, что огромный космос не просто пустое пространство, а океан пространства, густо насыщенный всякими ионоветрами, корпускулярными потоками и сложными излучениями, и причудливой формы магнитными полями. Как мало еще мы обо всем этом знаем! Вот и опасаемся, и ждем, когда же наших ребят послать...
Не знаю, как отошлю это письмо, т.к. вроде самолета сегодня нет, но не могу тебе, мой друженька, не написать и не излить свою душу...»
"Излить душу"! Какое замечательное признание! Весь космодром бьет колотун из-за непредвиденной задержки, все нервничают, голова болит за самочувствие космонавта; за ресурс бортовой аппаратуры; за кислородную подпитку - жарко, и жидкий кислород быстро испаряется; за Терешкову, которую снова и снова инструктировал Раушенбах по ориентации, успокаивал не ее, а себя; за тысячи разных больших и малых дел. А что на душе у Главного? Космос! Запрет астрономов вдруг отринул от него всю эту земную суету и обратил взоры его в бесконечность Вселенной...
Когда спрашивают, что же все-таки отличало Королева от других ракетчиков, людей по-своему замечательных, отвечаю - вот именно это и отличало...
Неоднократные переносы и отмены старта, конечно же, действовали угнетающе на молодого летчика. «Можно представить состояние человека, которого дважды снимают с ракеты, - писал позднее Георгий Александрович Тюлин, ставший к моменту описываемых событий заместителем министра и назначенный председателем Государственной комиссии. - Сегодня экипаж морально
| 692 |
 Валерий Федорович Быковский |
Тогда, по общему мнению всех людей, с ним соприкасающихся, Быковский держался с поразительной невозмутимостью, словно все так и должно быть, чем сразу очень расположил к себе стартовую команду и всех технических руководителей пуска. Все признавали бесспорно высокую физическую подготовку Валерия к полету. Когда обсуждали полетное задание, Королев сказал ему просто: "Надо выжить!" И он знал, что если кто и выживет, так это Быковский. Но что касается воли и нервов, то тут никто поручиться за него не мог. Карпов давно понял, что с Валерием надо держать ухо востро, от него можно было ожидать непредсказуемых вывертов. Яздовский оценивал его как "странноватого и не особенно коммуникабельного". Честно сказать, никто не предполагал, что в столь неприятной ситуации Быковский поведет себя с таким зрелым спокойствием и выдержкой.
Некоторое время астрономы вымучивали Госкомиссию тягучими и неопределенными докладами по солнечной активности, но не успели они снять своего запрета, как полезли разные, большие и маленькие, "бобы". К числу больших относился, например, доклад главного конструктора СЖО Семена Михайловича Алексеева.
Ночью в гостиницу, где спал Алексеев, примчался один из его помощников, растолкал шефа и сказал чуть слышно:
- Снятие чеки с ручки катапульты не расписано в журнале... Алексеев мигом проснулся. Металлическая чека с матерчатым красным флажком запирала ручку кресла на время его установки в корабле для того, чтобы катапульта не сработала от случайного движения монтажников. Если чека не снята, катапульта не сработает.
- Кто снимал чеку? - спросил Алексеев.
-Я.
-Снял?
-Вроде снял...
- А если снял, где сама чека?
- Не знаю...
Алексеев оделся и пошел к Королеву. Королев слушал набычась, сопел. Потом призвал к себе провинившегося инженера и спокойно, без крика все у него расспросил. Отпустив вконец убитого парня, сказал Алексееву:
- Семен Михайлович, не волнуйся, я уверен, что чеку сняли.
| 693 |
- Нет, Сергей Павлович, так дело не пойдет. За жизнь космонавта я отвечаю...
Королев снова насупился, засопел, потом сказал:
- Ты прав. Поехали.
Алексеев взял с собой одного из своих помощников - Виктора Тиграновича Давидьянца: он ведал креслом и был очень маленький, юркий, ему легче было везде пролезть.
Чтобы подобраться к треклятой чеке, надо было примерно на полметра вытащить кресло из корабля, а для этого отсоединить кучу различных проводов. На старте залезли на верхушку ракеты, сняли люк, провели все подготовительные операции. Давидьянц прикрепил к длинной проволоке Зеркальце, взял фонарик и полез в корабль. Когда вылез, мог не докладывать - все было написано у него на лице.
- Снята чека, - выдохнул Виктор.
- Спасибо, - сказал Королев, когда Давидьянц спустился вниз. На очередном заседании Госкомиссии о ночном приключении он не обмолвился ни единым словом, и Алексеев это оценил: то было знаком полного доверия.
С чекой разобрались, но злоключения "Востока-5" на этом не кончились. Бедного Быковского то начинали кормить нормальной пищей, то снова переключали на тубы, все вокруг нервничали и, наверное, больше всех Терешкова: задержка старта Валерия еще на несколько дней могла привести к замене ее на дублера уже по причинам чисто физиологическим, находящимся вне компетенции Госкомиссии. Один Быковский был спокоен и ровно приветлив со всеми. Когда, наконец, 14 июня рано утром его снова одели и снова повезли на старт, он внутренне подготовился к тому, что и высадить снова тоже могут, но на этот раз его не высадили.
- "Ястреб", я "Заря-1", - спокойно сказал Гагарин, сидевший на связи с кораблем. - Тут у нас небольшая заминочка... Ничего, впрочем, серьезного... Как сделаем, я тебе скажу... А пока сиди, отдыхай...
В блоке управления третьей ступени отказал гироскоп.
- Где Кузнецов?! - взревел Королев.
Огромный, под два метра, как всегда совершенно невозмутимый главный конструктор гироскопов Виктор Иванович Кузнецов предстал перед Королевым, светящимся от гнева, как шаровая молния.
Взявши на вооружение некий принцип, скажем принцип действия паровой машины, цивилизация начинает его обкатывать, шлифовать, старается приспособить к все более широкому кругу своих потребностей. Принцип волчка был известен с незапамятных времен: если волчок раскрутить, он с удивительным упорством стремится сохранить положение своей оси, сопротивляется всякому отклонению. Ну и что? Кому и зачем это нужно? Игрушка, она и есть игрушка... Гироскоп изобрел еще в 1852 году Жан Бернар Леон Фуко, тот самый, который прославился своим маятником, показывающим, что Земля действительно вращается. Но для того чтобы пройти путь от гироскопа до гирокомпаса, потребовались десятки лет, тысячи тонн погубленных кораблей, сотни человеческих жизней. В детской игрушке таился высокий смысл, описание ее природы требовало знания вершинных областей математики, а создание на ее основе аппаратуры - дьявольской изобретательности, чистоты и точности, которых прежнее механическое производство не знало и даже не догадывалось, что так может быть.
И электромонтер Виктор Кузнецов тоже обо всем этом не знал. И что новая эта область науки и техники станет его судьбой - тоже не догадывался.
Кузнецов - самая распространенная в России фамилия, как в Америке самая распространенная Смит - тоже кузнец. Оттого, наверное, что Кузнецовы дети - потомки очень деятельных, энергичных людей, живущих на планете. Наш Кузнецов корнями из-под Каширы. Дед пришел в Москву в конце прошлого века и пристал к суконной торговле. Отец, наследуя занятие, стал было счетоводом в оптовом магазине, но заболел туберкулезом и отправлен был в киргизские степи на кумыс, где подружился со студентами Петровской академии - ныне Тимирязевки.
| 694 |
Отец был человеком непоседливым и талантливым. В Гаспре поднимал советскую власть. Потом на Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставке в 1923 году заведовал павильоном промыслов и охоты и чуть не остался в Москве, прельстившись экзотической должностью директора зоопарка. Потом уехал в Боровичи, в Новгородскую губернию, занялся промкооперацией. Сын ездил с ним, подрастал и постигал мир.
Исторический уже термин "индустриализация", звучащий абстрактно для нынешних школьников, для Кузнецова - годы юности. В Боровичах поднимался огромный, один из крупнейших в Европе, керамический комбинат, который выпускал огнеупоры для металлургии и облицовку, стойкую к язвам химии. Виктор пришел на комбинат помощником монтера, когда ему не было восемнадцати. Их мастерская обслуживала семь заводов комбината, и на каждом стояли разные машины - и русские, и немецкие, и английские. Инструкции по эксплуатации надо было сочинять в уме.
- Вы даже не можете себе представить меру нашей бедности в те годы, -вспоминал Виктор Иванович. - Ни проводов, ни гвоздей, ни инструмента не было. Мы сами делали молотки, отвертки, зубила. Потом откуда-то привезли замечательные шведские плоскогубцы, на всю жизнь их запомнил... Монтеры наши имели образование 3-4 класса. Я после школы считался корифеем, меня выбрали бригадиром, даже поручили рассчитать трансформаторную подстанцию. И рассчитал! И она работала! Но потом нам прислали парнишку-техника, и я понял, что ничего не знаю, что надо учиться...
В 1933 году Виктор Кузнецов поступил в Ленинградский индустриальный институт (ко времени окончания он превратился в Политехнический) на специальность "Котлы" - вряд ли есть область техники, более удаленная от космонавтики, чем эта, - и никогда не увидели бы мы Кузнецова в Совете главных конструкторов, если бы на втором курсе не наткнулся он на объявление об организации на
| 695 |
Факультет был замечательный, благо декан - сам академик Абрам Федорович Иоффе. Кузнецову читали лекции выдающиеся советские механики Лев Герасимович Лойцянский и Евгений Леопольдович Николаи, да и слушатели, как потом выяснилось, тоже были выдающимися. В одной группе с дважды Героем Социалистического Труда, академиком Виктором Ивановичем Кузнецовым учились, например. Герой Социалистического Труда, академик, будущий знаменитый атомщик и директор Лаборатории ядерных реакций Объединенного института ядерных исследований в Дубне Георгий Николаевич Флеров, и трижды Герой Социалистического Труда, член-корреспондент АН СССР Николай Леонидович Духов - конструктор тяжелых танков и атомного оружия. Шесть Золотых Звезд на трех студентов одной группы - не так уж плохо, но как далеко еще было до этих звезд...
Преддипломную практику Кузнецов проходил на приборостроительном заводе в Ленинграде, и всем там он понравился. Поэтому, когда распределили его в отдел главного механика Ижевского мотоциклетного завода, прибористы решили этого толкового паренька перехватить. И перехватили. Приказ оформлял какой-то шутник, в приказе значилось: "В связи с высоким ростом установить оклад старшего инженера..."
Нам нужен был сильный флот. А флоту нужны были хорошие приборы. Приборов не было. КБ и завод работали без выходных дней. Там первый раз Кузнецов увидел гирокомпасы. Ими он и занялся.
Консультантом КБ был великий корабел Алексей Николаевич Крылов. Человек отважный и в трудах, и в жизни, он и в страшном 1937-м ничего не боялся. Когда секретчики донимали его анкетами типа: "Служили ли в царской армии...", он размашисто писал поперек листа: "Полный адмирал флота Его императорского величества государя императора Николая Александровича!"
Первые научные труды Крылова относились как раз к компасному делу, это была его "юношеская любовь".
- Компас - инструментик малый, - говорил Крылов, - но если бы его не было, Америка не была бы открыта...
Кузнецов ставил перед Крыловым задачи, решения которых ему еще были не по зубам. Крылов записывал и уходил домой. Через несколько дней приходил с ученической тетрадкой, в которой было решение. Синусы и тангенсы вычислял сам, потому что не доверял печатным таблицам...
Постепенно с гирокомпасами в КБ разобрались. Но одно дело - понять, другое - сделать. В мире было только две фирмы, которые производили гирокомпасы: в Нью-Йорке - "Сперри" и в Киле - "Аншюц". И американцы, и немцы заламывали за гирокомпасы бешеные деньги: один комплект стоил 200 тысяч долларов, при том что вполне приличный сухогруз - 60 тысяч. Ни Англия, ни Франция, ни Япония тоже не могли наладить это тонкое производство. Мы пробовали объединиться с французами и быстро поняли, что их опытные образцы никудышные. Делать было нечего, приходилось покупать: у американцев - для подлодок, у немцев - для надводных кораблей. Покупать и работать в бешеном темпе, чтобы избавиться от этой зависимости. Перед началом войны задача оснащения нашего флота гирокомпасами отечественного производства была решена. Уже тогда Кузнецов понял, насколько деликатная, хрупкая и капризная штука - производство этих приборов, и когда через много лет специалисты с микроскопами и спектрометрами докладывали ему, что в цехах его производства нужен внутренний избыточный наддув и стены должны быть из мрамора, потому что мрамор не держит пыль, он знал, что все это действительно придется сделать, что это не блажь и, потратив десятки тысяч рублей, он сэкономит стране миллионы.
Молодого инженера тем временем заинтересовала стрельба при качке. Нужна была система, как бы "отключающая" оружие от качки. Одна такая система той же фирмы "Сперри" существовала, но Кузнецов понял, что она недоделанная, а главное - решил, как можно ее усовершенствовать.
| 696 |
- А сделать сможешь? - спросил директор завода.
- Смогу.
- Что надо?
- Два конструктора, три механика, лаборант и кормежка... Им выделили комнату на заводе, поставили кровати, кормили хорошо, в цеху был душ... Через три месяца, в канун 22-й годовщины Октября, система была установлена на пушках главного калибра крейсера "Киров". Через три года, уже во время войны, "за повышение эффективности стрельбы корабельной артиллерии" Кузнецов был удостоен Сталинской премии, первой из четырех, не считая Ленинской.
Но это было уже в 42-м, а в 40-м Кузнецова вызвал в Москву нарком черной металлургии Тевосян. До этого он недолго был наркомом судостроения и запомнил Виктора Ивановича. Долго уговаривал перебираться в Москву. Кузнецов не соглашался.
- Ладно, поехали, - раздраженно сказал Тевосян.
Приехали к Молотову, и все началось сначала.
- Я не хочу уезжать из Ленинграда, - уперся Кузнецов. - У меня интересная и нужная работа...
- А мне вы нужны в Москве, и меня не интересует ваша интересная работа! - выкрикнул Молотов и так стукнул кулаком по столу, что дернулось пенсне.
- А меня интересует, - со спокойной дерзостью сказал Кузнецов. Так и расстались, вроде бы каждый при своем мнении. Кузнецов вернулся в Ленинград, быстро уехал в Кронштадт, оттуда - на крейсер: решил отсидеться, авось о нем забудут. Директор завода вытащил его буквально из моря и сказал строго:
- Пойми, если не поедешь в Москву сам, поедешь со "свечками"...
В московском научно-исследовательском институте проработал он менее полугода. Снова вызвали в Наркомат, на этот раз внешней торговли и сказали:
- Поедете в Германию принимать крейсер.
С огромным трудом (рост!) подобрали ему костюм, плащ и шляпу, которую он никогда до этого не носил и чувствовал себя в ней нелепо. Поздней осенью 1940 года Кузнецов приехал в Берлин.
Немцы строили для нас крейсер за пшеницу и нефть. Кузнецов должен был принимать приборы управления прожекторами, стрельбой пушек и торпед. Приходилось много ездить по всей стране, по разным фирмам и заводам. Везде говорили о сотрудничестве. Предлагали купить башни и пушки для новых линкоров "Страна Советов" и "Советский Союз". Линкоры эти не были достроены, а крейсер, после установки на нем башен главного калибра, по счастью, решили отправить достраиваться на Балтийский завод. (Во время войны крейсер "Петропавловск" был атакован фашистской авиацией, когда шел по морскому каналу между Кронштадтом и Невой. Он выбросился на мель и, неподвижный, продолжал воевать.)
Англичане довольно часто бомбили Берлин. Кузнецов в бомбоубежище не ходил; открывал окно, клал на подоконник матрац, ложился и, вооружившись биноклем, смотрел, что делается в небе. У фашистов было много прожекторов, а зенитчики стреляли из рук вон плохо. Иногда англичане, как потом выяснилось, сбрасывали со своих бомбардировщиков горящие корзины с какой-то дымящей гадостью, и прожектористы, оставляя самолеты, начинали высвечивать этот дым. Ни одного сбитого английского самолета Кузнецов не видел.
В начале июня 1941 года в посольстве приказали уничтожить переписку и залить тушью наши резолюции на немецких документах: там встречались труднопереводимые слова, которые могли обидеть лично фюрера и рейх в целом. В субботу в торгпредстве, как всегда, должны были показывать кино, но перед фильмом вдруг объявили лекцию военного атташе. Он рассказал о том, что немцы упрекают нас в концентрации войск на границе, но на самом деле это не так, и вообще думать о войне не следует. После лекции Кузнецов вернулся в свой пансион и уснул.
| 697 |
В воскресенье фрау обычно сама приносила кофе, и, когда утром она окликнула его, он привычно распахнул дверь. На пороге стояли три незнакомых человека. Кузнецов ничего не понял: на вопросы немцы не отвечали, осмотрели вещи, велели одеваться. В пансионе жили и другие советские специалисты, и, когда двое немцев ушли за ними, третий погладил дорогой отрез, найденный в шкафу, и сказал выжидательно:
- Какая замечательная шерсть...
- Вы можете взять его, если скажете, что произошло, - сухо сказал Кузнецов.
- Война. Мы бомбили Киев, Минск, Одессу, - с этими словами он снял плащ и обмотался отрезом...
До вечера держали в полицейском участке, потом отвезли в Маобитскую тюрьму, затем в лагерь Блянкефельд. На шею одели бирки, деньги и продовольственные карточки отобрали. Главной заботой немцев было выявление евреев.
- Странные вы люди, - говорил один очень благообразный и с виду даже симпатичный гитлеровец. - Неужели вам непонятно, что наши ученые могут абсолютно точно определить еврея по составу крови и форме черепа...
Кузнецов смотрел на него удивленно: он не был похож на ненормального.
В лагере они просидели дней десять. Потом в сидячих вагонах для местных линий по восемь человек в купе (без верхних полок!) повезли через Югославию в Болгарию. Там их передали туркам. От Стамбула до Эрзерума тащились на жутком поезде с выбитыми стеклами. Кормили только брынзой и зелеными дынями. Правда, кофе был очень хороший... Первое, что они сделали на родной земле в Ленкоране, - прочли сводки Совинформбюро, а потом купили вчетвером большого гуся и съели...
В Москву Кузнецов вернулся в августе 41-го. Часть отделов института уже эвакуировалась в Свердловск. Из Свердловска ездил в Поти - устанавливал на эсминце новый, более совершенный стабилизатор стрельбы. На Урале сдружился с танкистами и сделал очень хороший стабилизатор для танков. Без стабилизатора на полном ходу танк давал одно попадание из тридцати выстрелов, а со стабилизатором - двадцать семь. Это было его главной военной работой...
За несколько дней до падения Берлина майору Кузнецову приказано было вылететь в Германию на тот самый завод, который в 1940-м делал гироприборы для нашего крейсера. Там он и нашел стабилизаторы для ракет Фау-2. Когда он докладывал об увиденном наркому судостроения Носенко, нарком подумал и сказал задумчиво:
- Плохо дело, Виктор Иванович. Теперь нас заставят делать приборы для ракетчиков...
9 августа 1945 года уже в погонах полковника Кузнецов снова летел в Германию. Познакомился с попутчиками. Вместе с ним летели: Мишин, Пилюгин, Бармин, Рязанский, Богуславский, Лист, Райков, Воскресенский. Тогда он не мог знать, что эта компания собралась на долгие годы. Носенко оказался прав: с этого времени Кузнецов, не оставляя корабелов, начал работать в ракетостроении.
В 1949 году в Кембридже вышла статья, объявленная первым научным трудом по инерционной навигации. Потом разобрались и выяснили, что в статье - ошибки, а работа на эту тему была опубликована в Советском Союзе на десять лет раньше. О гироскопической навигации Борис Владимирович Булгаков из Института авиационного приборостроения написал книгу еще в 1937 году, но бдительный цензор разглядел в одном из чертежей контуры фашистской свастики и задержал издание на два года, пока наше отношение к свастике на некоторое непродолжительное время стало терпимее.
Вместе с Кузнецовым теорию гироскопов почти с нуля начал развивать будущий академик Александр Юльевич Ишлинский, многие годы проработавший рука об руку с Виктором Ивановичем.
Да, они начинали с самых первых пусков, с самой первой нашей ракеты - с Р-1. И до конца: на всех ракетах Королева стояли гироскопы Кузнецова.
В узком кругу друзей его называли "Витя-крошка" - он был самым высоким из всех Главных. И, наверное, самым молчаливым. Не помню, чтобы он давал
| 698 |
С Королевым сцепились они яростно, но коротко: оба понимали, что надо не ругаться, а дело делать, космонавт-то уже в корабле сидит. Что, собственно, сломалось, очень быстро нашел заместитель Кузнецова Илларий Николаевич Сапожников. Он же предложил шефу быстро снять отказавший блок и заменить дубликатом, предварительно испытав его в МИКе. Сапожников привез новый блок из МИКа, не дожидаясь, пока электрический "волчок" остановится после испытаний, но, как ни торопились. Быковский просидел вместо положенных "по штату" двух часов - часов пять.
Казалось, теперь все мыслимые отказы уже позади, но буквально за секунды до включения двигателей не прошла команда "Земля-борт". По этой команде отходит кабель-мачта со штеккером, иными словами, из штепселя на боку ракеты вытаскивается вилка, но не с двумя рожками, как у вас дома, а с множеством. В этот момент как бы рвется электрическая пуповина, связывающая ракету с землей, ракета превращается в самостоятельную замкнутую систему. Так вот, команда "Земля-борт" не прошла, кабель-мачта не откинулась в сторону. Королев, Воскресенский и Кириллов в бункере совещались несколько мгновений. Общее решение - пускать! Поднимаясь, ракета освободит штеккер, не приварен же он к ней, черт его дери! И точно, едва включилась предварительная ступень и ракета задрожала, еще до начала подъема, штеккер выскочил и кабель-мачта откинулась в сторону. Жаль, никто не померил тогда пульс у Главного. Сравнить бы с пульсом космонавта...
Через положенные девять минут "Восток-5" вышел на орбиту. Стартовая команда вздохнула с облегчением; все прошлые и будущие "бобы" улетели вместе с ним. И, действительно, если не считать заминки с датчиками боковых ускорений во время испытаний приборного отсека "Восток-6" на герметичность, когда космонавты были еще в Звездном, все прошло на редкость спокойно и гладко. Терешкова стартовала 16 июня. Нервничала, конечно: за четыре минуты до команды "Подъем!" пульс был уже 84 удара в минуту - заведомо выше нормы. Но само восхождение в космос, тряску, волны перегрузок она перенесла очень хорошо, пожалуй, лучше всех мужчин.
Подготовка к старту и сам старт первой женщины-космонавта несколько заслонили заботы о Быковском, который и после выхода на обриту сохранил свою собранность и деловитость. Он блестяще, с минимальными расходами рабочего тела провел все операции по ориентации корабля, но вскоре передал в Центр управления радиограмму тревожную, вызвавшую большое волнение всех специалистов, включая Главного конструктора. "Был космический стук", - сообщил Быковский на очередном сеансе связи, уже уходя из зоны радиовидимости.
- Стук? Что за стук? - удивился Королев. - Что у него может там стучать? -он обернулся к Феоктистову, - вряд ли кто-нибудь знал "Восток" лучше Константина Петровича.
| 699 |
- "Ястреб", я "Двадцатый", - Королев сам сел на связь. - Постарайтесь точнее определить место, где стучит, и характер стука. Какова его частота? Насколько он силен, т.е. велика ли, по вашему мнению, масса, производящая стук. Все это нам важно знать. Передайте на следующем сеансе связи, а мы пока подумаем... Прием...
Все время до следующего сеанса связи проектанты вместе с Королевым ломали головы, - что и где может стучать. Определилось несколько более-менее правдоподобных версий.
Тем временем настала пора волноваться Быковскому. Он решительно не понимал, что от него хотят! Нигде ничего не стучало! Шуршало и потрескивало радио. Тихо шелестели вентиляторы. Все в норме. Валерий напрягся, стараясь уловить малейший посторонний звук, но никакого стука нигде не было слышно. Значит, Земле о нем известно нечто, чего он сам не знает. Что это может быть? Насколько это опасно? Первое, что он сказал на очередном сеансе связи:
- Никакого стука нигде не слышу...
- "Ястреб", - строго сказал Гагарин, теперь он был на связи» - ты сам радировал: "Был космический стук..." Прием...
- Я радировал: "Был космический стул". Я покакал, понимаешь? Прием...
Взрыв хохота.
Терешкова бодро докладывала, что видит Землю и летящую рядом третью ступень. В ставшем уже обязательным докладе "дорогому Никите Сергеевичу" тоже все как всегда было "в ажуре": "системы корабля работают отлично, самочувствие хорошее..." Но довольно быстро она почувствовала усталость и какой-то общий физический дискомфорт. Заболела коленка, а устроить ногу так, чтобы не болела, было трудно. Мешал, давил на плечо гермошлем, хотя в невесомости он давить не может. Ей казалось, что голова болит из-за этих чертовых датчиков, которые прилепили ей на голову. Хлеб оказался сухой. Хотелось пожевать мягкого черного хлеба с картошкой и луком. Состояние было какое-то мутное. Вспоминая
| 700 |
- "Чайка", по выходу из тени приступайте к режиму ориентирования, - напомнила Земля. - Не забудьте, что стрелка загорается через три секунды после отклонения ручки. Не спешите. Время есть. Прием...
- "Чайка", как получилось?
- Не волнуйтесь, я все сделаю... Сориентируюсь...
Через некоторое время Земля опять поинтересовалась результатами.
- Потом, - кратко отозвалась "Чайка".
Каманин пишет в дневнике: "По программе у нас должна быть связь. Сидим и ждем, а ее все нет и нет... Ждем следующий виток, а это еще полтора часа. На подходе корабля к космодрому запрашиваю: "В чем дело?" Раз запрашиваю, два - не отвечает. Тогда включаю "побудку" - шумовой сигнал. Там такая сирена - разбудит кого хочешь.
- В чем дело? - спрашиваю. - Почему не выходите на связь?
- Двадцатый! Двадцатый! Я заснула: устала очень и заснула!
- Почему не провели тренировку по ручному спуску корабля?
- Я пыталась, но ничего не получилось: очень устала. Дайте мне немного отдохнуть. Завтра утром все сделаю. Все получится!
Королев сидит рядом, недовольный. Она уже уходит из зоны связи. Мне только остается пожелать счастливого пути.
- Ну, ложись, отдыхай, а завтра утром все надо выполнить..."55
Сориентироваться в космосе она не смогла ни разу.
55 И эта запись, датированная 16 июня 1963 года, тоже не может не вызвать недоумения, поскольку в ней рассказывается о событиях 17-19 июня. Впечатление, что опубликованная часть дневников Н.П. Каманина неумело и грубо отредактирована. Скажем, если Н.П. Каманин сидел на связи с "Востоком-6", то включать "побудку" он не мог, это не его функция, и делается это на другом пульте. Он мог лишь посоветовать руководителю полета включить "побудку".
Сомнения правильны. О полёте у Каманина читай тут-Хл.
- Карапь не слушается... - жалобно докладывала она Королеву. (Герман Титов любил потом над ней подтрунивать: «Ну как, Валентина, слушается тебя "карапь"?»)
- Чтобы я когда-нибудь связался с женщинами! - кипятился Сергей Павлович. -Никогда!
И дома, когда вернулся в Москву, уже с добродушной улыбкой сказал Нине Ивановне:
- Запомни, детонька, бабам в космосе делать нечего!..
Но тогда Королеву было не до добродушных улыбок. С явным раздражением он приказал все эксперименты с ориентацией прекратить: рабочего тела осталось лишь на одну "аварийную" ориентацию в случае отказа автоматики. Все понимали, что "Восток-6" надо поскорее посадить.
В 1975 году Питер Смолдерс в журнале "Space night" приводит слова Алексея Леонова: "У Терешковой были дублерши. Но, анализируя ее полет, мы поняли, что их удел - оставаться на Земле..."
Увы, так и случилось. Девушки учились в Академии имени Н.Е. Жуковского и получили диплом "летчик-инженер-космонавт", но космонавтом никто из них так и не стал. В 1969 году их маленький отрядик был расформирован. Лишь в 1982 году всесокрушающая энергия Светланы Савицкой вновь вывела женщину в космос...
"Восток-6" сел 19 июня в довольно глухом районе. При катапультировании Валентина немного поцарапала лицо о металлическое кольцо, к которому крепится шлем. Люди на Земле встретили небожительницу восторженно, но телефона поблизости не было, и в ЦУПе волновались, что с космонавтом. Корабль давал штатный радиопеленг - ясно, что он на Земле, но что с Валентиной? Когда над местом приземления начал кружить Ил-14 со спасателями, командир доложил, как положено:
- Парашютистов выбросил. Вижу два объекта...
| 701 |
Да пусть он доложит, видит человека или нет! - закричал Королев. - Зачем нам его "объекты"?
Тут на связь вышел командир другой группы спасателей и всех успокоил: жива, здорова. Ну, слава богу...
Полет Валерия Быковского планировался на восемь суток. Но еще до старта Терешковой баллистики доложили Королеву, что орбита "Востока-5" низковата. В перигее (низшей своей точки) она была на шесть километров ниже, чем, скажем, у
| 702 |
- Восемь суток, наверное, не получится. Настраивайся на шесть... Но расчеты показывали, что и шесть - рискованно: высота орбиты в перигее уже уменьшилась со 174 до 154 километров. Телеметрия показывала, что температура приборного отсека начала расти.
- Если на 82-м витке не сядешь автоматически, на 83-м садись обязательно, хотя бы вручную, - передал Королев Быковскому.
Сказать по правде, Валерий не очень расстроился. Он мог бы летать и дальше, но лепестки ассенизационной системы закрывались плохо, и в кабине было довольно некомфортно...
Терешкова уже летела в самолете с места посадки, когда приземлился "Восток-5". Спасать надо было не космонавта, а одного из спасателей, который повис на дереве, зацепившись парашютом за ветки. Быковский встретил десант у корабля. Конечно, он устал, а оттого, что был небрит, выглядел еще более усталым. Датчики вросли в кожу, раздеваться было больно. Но какие все это пустяки! Валерий был совершенно счастлив! Быковский в одиночестве жил в космосе 119 часов 6 минут. Этот рекорд не побит до сих пор.