"Я много раз пытался поломать свою жизнь, но какая-то сила вмешивалась и не позволяла мне этого сделать. Поэтому я верю в Бога. Я не знаю, как он выглядит... Но есть то, что выше нас, чему мы подконтрольны, в чьих руках наши судьбы

Георгий Гречко, летчик-космонавт, дважды Герой Советского Союза, последний раз был на родине семьдесят лет назад. Мама его родилась в Витебской области, на Лепелыцине, в деревне Копцевичи. Когда ему было три года, он жил в доме дедушки и бабушки на окраине Чашников. Сохранилась ли сейчас та хата, Георгий Михайлович не знает, но мечтает посетить места, которые помнит с детства. Родные места Гречко есть и в Украине, где родился его отец. Родители отправляли маленького Гречко на лето то в Беларусь, то в Украину. До сих пор он помнит: если по-украински говорят "доброго ранку" — значит, по-белорусски — "добрай ранiцы"; блюдо, которое украинцы называют "деруны", в Беларуси знают как "дранiкi"...

— Ваша обаятельная улыбка от матери или от отца?

— С улыбкой были сложности. Я — доктор физико-математических наук, даже какое-то небольшое направление в науке о земной атмосфере сделал. Сам летаю на самолетах, гонял на мотоциклах... А мне все время говорили про улыбку. Я злился и отвечал, что улыбка от родителей, но у меня же есть и свои хорошие качества! Но одна женщина мне сказала: "У меня есть подруга, она тяжело больна, увидела как-то вас по телевизору и говорит: "Ему, наверное, труднее, чем мне, а он улыбается!". И она ожила. А я на улыбку уже не обижаюсь. Она ведь не совсем от родителей — она отражает сущность человека.

— Когда вы впервые поняли, что будете космонавтом?

— В детстве я читал научно-фантастические книги о полетах, собирал литературу о ракетах и межпланетных сообщениях. Но космонавтом быть не мечтал. Я еще помню, что хата моего деда освещалась лучиной. Даже такой великий мечтатель как Циолковский сказал, по-моему, в 1935 году, что человек полетит в космос через сто лет. То есть не сегодня даже, а еще через тридцать лет! Прожить сто лет я не рассчитывал.

Я стал ракетостроителем, и мы сделали знаменитую "семерку". Это была боевая ракета, которая защитила Союз от американцев — они прекратили свои полеты с ядерными бомбами. Эта ракета дала нам возможность запустить первый спутник. Потом на этой же ракете летали космонавты. Когда полетел Гагарин, а потом Титов, я думал так, как и вы думаете, что космонавты — супермены. Это не так: космонавт — это обычный человек, работающий в необычных условиях.

Когда начали делать трехместные корабли, нас вызвал Королев и сказал, что в таком корабле должен быть бортовой инженер. Я был хорошим инженером как раз в области космических кораблей, ракет. Несмотря на тяжелое военное детство, а может, благодаря ему, у меня оказалось достаточно здоровья для трех полетов, из которых два были самыми длительными и один обычный. Я всегда любил скорость, высоту, риск.

— Ваше отношение к проблеме лучевой болезни, от которой не застрахованы люди, побывавшие в космосе?

— Землю от облучения защищает атмосфера. Космонавты, как известно, летают за ее пределами. Корабль из тонкого алюминия защитить космонавтов от облучения не может. Их защищают электронные пояса. Но в аптечке всегда есть медикаменты: на тот случай, если вспышка пройдет по кораблю. В таком случае мы должны принять лекарства, чтобы снизить опасность излучения. Но принимать это лекарство можно только по решению Земли. Кроме того, в полетной одежде космонавта вшиты интегральные датчики.

Когда я возвращаюсь на Землю, у меня срезают эти датчики и анализируют, сколько я схватил радиации. От нас это всегда скрывали. Но мне однажды сказали, что за самый длительный полет я нахватал столько радиации, как если бы одновременно прошел рентген желудка и рентген позвоночника.

Считается, что дурак говорит все, а умный знает, что говорить. Я, как дурак, говорю значит все, что знаю, потому что очень мало об этом знаю, хоть и являюсь лауреатом Государственной премии Украины за медицинские исследования в космосе.

— Расскажите о ваших встречах с лидерами страны.

— Была встреча с министром обороны Андреем Антоновичем Гречко и Андреем Андреевичем Громыко. Гречко мой однофамилец. Он с Кубани, а мой отец из Чернигова. Когда я слетал, он прислал мне поздравление, я ему ответил: рад, что я не уронил честь фамилии. А встреча с Громыко произошла забавно. Нас награждал в свое время Брежнев. Но, когда мы вернулись из одного полета, председателем Президиума Верховного Совета стал Громыко. Вообще полет кончается не тогда, когда ты приземлишься, а когда тебя наградят. Во время награждения надо сказать речь. Нельзя ошибиться в словах: кругом телекамеры, поэтому ты больше дрожишь во время награждения, чем во время полета. Получилось так, что Громыко не имел опыта — мы были первыми, кого он должен был наградить.

Он нас пригласил за пару часов до награждения, мы встретились в Кремле чуть ли не в курилке и сами ему рассказали, как нас надо награждать.

— Если бы вам дали возможность снять фильм, на какую тему он был бы?

— Когда человек взрослеет, он начинает задумываться, зачем живет, какая у него цель, каковы средства ее достижения. Я об этом задумался лет двадцать назад и изложил свои мысли. Фильм получился бы и приключенческий, и детективный, и философский. Из этого состоит смысл нашей жизни. Были режиссеры, которые хотели такой фильм снять, потом как-то все затихло. Сейчас есть режиссер, который заинтересовался этой темой.

Я сам очень много читаю, у меня все стены в квартире книгами заставлены. Люблю искусство. Когда я ездил в Польшу, мы там ставили спектакль в Познани, в Эстонии я как-то пытался поставить балет, консультировал многие фильмы. Даже каскадером приходилось быть. Мы сами сняли фильм в космосе.

— Как вы стали заниматься кино профессионально?

— В космосе однажды сложилась ситуация, когда не работал телескоп. Телескоп снаружи, мы — внутри. Скафандров нет. Я хотел починить, ЦУП запретил это делать: наружу без скафандра не выйдешь. Я стал прятаться от ЦУПа, по ночам возился с телескопом, за что мне выговор и влепили. Трагедию усилил тот факт, что это был четвертый телескоп, и у ученых не было ни ассигнований, ни материалов, чтобы сделать еще один. Это была настоящая драма духа: хочется, а не получается. Мы решили эту историю донести до людей, и прямо в космосе все это сняли. Сами были и сценаристами, и режиссерами, и звукооператорами, и осветителями. Естественно, до нас фильмов о космосе было много. Но они были о великолепно работающей технике, о суперменах-космонавтах. Звучала стандартная фраза: "Аппаратура работает нормально. Космонавты чувствуют себя хорошо". Так говорили, когда аппаратура ломалась и когда космонавтам было совсем не хорошо...

Были фильмы о покорителях космоса, мы же сняли фильм об обычном человеке. О том, что космонавт тоже ошибается, что он болеет, переживает. Оказалось, что это совершенно другой взгляд на эту тему. Я получил за этот фильм "Серебряный приз" Международного кинофестиваля. Когда вручали его, кому-то я его передал, чтобы принимать поздравления. А потом смотрю: приза нет! Случайно нашел его лет через десять в кабинете директора киностудии...

— Бывали ли в космосе ситуации, когда вам было страшно?

— Страх мы оставляли на Земле еще до того, как пойти в космонавты. Я себя постоянно тренировал. Катался на горных лыжах, плавал под водой, участвовал в соревнованиях по автоспорту. Иногда делал глупости: лазил на высоте нескольких метров, когда внизу металлолом лежал, прыгал с высоты.

Я понял, что могу преодолеть страх. Готовил себя к нештатным ситуациям (а они были), говорил себе: "Ты — летчик-испытатель, профессионал, ленинградец. Ты не должен позорить Ленинград. Ты не должен позорить семью".

Я не боюсь сказать, что мне было страшно. Чем отличается трус от храброго? Оба боятся. Но храбрый даже в обстановке, когда ему жутко страшно, сохраняет способность мыслить и действовать. Поэтому и пожар на орбитальной станции удалось погасить...

Я сидел за пультом управления. Потом повернулся в сторону станции — и ничего не увидел, все было в дыму. Мне пригодилось тут умение нырять под водой с трубкой и ластами: затаив дыхание, я вплыл в этот дым в невесомости, наощупь нашел прибор, который загорелся, отключил его. Потом нырнул опять... Конечно, было страшно, потому что даже когда на земле пожар — это страшно, в космосе даже выпрыгнуть некуда.

— Вы человек верующий?

— Я родился в семье атеистов, был, соответсвенно, неверующий от рождения. Когда меня привозили ребенком в Беларусь, бабушка меня тайно от родителей покрестила. На следующий год меня отвезли к украинской бабушке, она тоже меня тайно покрестила. Я был неверующий, но дважды крещеный. Я родился в Ленинграде, жил в Ленинграде, потом в Москве. Трудно сказать, какая у меня национальность, но есть одно стопроцентное определение — я православный.

Летом сорок первого года я закончил второй класс и поехал в Украину. Через две недели началась война. Два года мама не знала, жив ли я, два года я не знал, жива ли мама. Отец был на фронте. И вот когда мы с бабушкой оказались под бомбежкой, когда нас должны были расстрелять, тут все в Бога поверили, и я в том числе. Другой защиты во время войны нет.

Анализируя свою жизнь, я понял, что Бог все-таки есть. Я много раз пытался поломать свою жизнь, но какая-то сила вмешивалась и не позволяла мне этого сделать. Поэтому я верю в Бога. Я не знаю, как он выглядит... Но есть то, что выше нас, чему мы подконтрольны, в чьих руках наши судьбы. Я верю, что есть судьба, есть ангел-хранитель, без которого я со своим образом жизни уже давно был бы в лучшем мире...

— Вы сейчас с ностальгией смотрите в небо?

— Конечно, хотел бы еще полететь, но понимаю, что нужной подготовки, знаний, силы, точности движений уже нет. Мне 73 с половиной года. Летать как мышь лабораторная, чтобы надо мной эксперименты проводили, за мной ухаживали, кормили, я не хочу.

КСТАТИ

ПЕРВЫЙ БЕЛОРУССКИЙ СПУТНИК "БЕЛКА" БУДЕТ ЗАПУЩЕН В КОСМОС К КОНЦУ СЛЕДУЮЩЕГО ГОДА. Он создается совместно белорусскими и российскими учеными. Разрешительные способности белорусского спутника не будут иметь аналогов в мире. Предполагается, что космический аппарат позволит улучшить работу всех коммуникаций не только Беларуси, но и России. Запуск спутника предполагается осуществить с российского космодрома "Плесецк".

Фото Александра ДМИТРИЕВА.
Лариса ТИМОШИК.