«Искры» (Ростов-на-Дону) 1923 г №7, с11-13
Господин Плошкин: ровный пробор, полосатые короткие брюки, лаковые ботинки, подданство Ампир, толстый замшевый бумажник, лицо общее; собирался в дорогу.
Его жена, та самая, у которой брат за-границей служит лакеем у его сиятельства Врангеля, помогала ему укладывать вещи.
В изящном дорожном нессесере лежали: 2000 червонцев, безопасная бритва и носовой платок.
— Ну, как будто все? — вздохнул Плошкин.
— Все — подтвердила жена.
— Уж и вотру же я очки этому Сахартресту! А что вотру, как банкнот ясно.
— Дай господи — молитвенно сложила руки супруга.
Плошкин едет на аэроплане в Харьков брать крупный подряд у Сахартреста. Плошкин человек деловой. Продает все, покупает все: от девочек до спичек, А Сахар-тресту он предлагает не пару ботинок, не фунт дензнаков, а новейшей конструкции заграничные машины. Что и говорить, дельце хорошее, осторожно подойти: триллионами попахивает, неосторожно: тюрьмой в нос бьет.
— Ну, досвиданья, женушка. Жди завтра к чаю!
— Прощай Мишенька. Если, что, не дай господи, приключиться недоброе, упадешь, так ты хоть за провода-то ухватись. Помни, миленький.
Супруги чмокнулись.
Кто каких птиц любит. Кто любит мечтательные переливчатые бусы соловьиных трелей, кто — алый рассветный крик петуха, кто — лесного счетовода дятла, кто — хлопотливого жулика воробья, кто с кукушкой о долголетии совещается, а летчик Неверов любит только одну птицу, серую и стальную — свой аэроплан „Революция".
Но, как любит! Не только бы жизнь за него отдал, но даже своего сынишку Степку восьмилетнего.
А как дорог ему Степка, единственный, живая память жены умершей — Алены: румянец, что заря, брови — черный атлас, нежная, ласковая, ветерка весеннего радостней.
Страшной смертью умерла. Серенькой смертью. Пришли в деревню белые. Изнасиловал пьяный полковник. На другой день, в пруду утопилась. Зеленый был пруд, илистый. Неверов гонит от себя стаю черных воспоминаний.
— Сергеич, мотор вычистил?
Механик, маленький суетливый, чешет затылок, — еще на заре вычистил, не изволь беспокоится Александр Владимирович, Сергеич знает свое дело.
Неверов улыбается:
— Работник то ты, Сергеич, хороший, да человек вот несознательный. Все своею же рабочей властью недоволен.
— Сызмалолетства приучен, не могу без бога, Александр Владимирович.
— А ты побори в себе раба, будь человеком.
— Гордость — порок, Александр Владимирович.
— Раболепство — удел пресмыкающихся. Брось ты, Сергеич, верить богу, меньшевикам и всякой сволочи. Закипает спор, но работа идет своим ходом.
Выкаченный из ангара самолет „ Революция", омытый мелким бисерным дождем блестит, как умывавшаяся красавица будущего.
В воздухе сыро.
День как капризный ребенок. То закроет глаза-солнце кулаченками-тучами и захнычет раскатами отдаленного грома, то опять улыбнется лучами и теплом. Потом опять заплачет и... нудный, мелкий противный дождик.
Шум мотора.
Из автомобиля выпрыгнул, размахивая нессесером, Иван Спиридонович Плошкин.
Влезая в кабирку аэроплана с заискивающей улыбочкой, попросил Неверова:
— Уж вы будьте добры осторожнее, чтобы нам о фабричную трубу не зацепиться.
Неверов рассмеялся:
— Вы не безпокойтесь, я свое дело знаю. Вы только из окна не выглядывайте, а то можно о телеграфный столб носом стукнуться!
Необ'ятный синий простор.
Силой и отвагой наливается тело.
Тррра-а тррра-а поет пропеллер.
Счастье, счастье — поет человек.
Как жалок полет птицы, рядом с полетом человека.
Вот далеко внизу судорожные взмахи уставших птиц.
Еще ниже город. Маленький, маленький. Дома, как игрушечные кубики сынишки Степки.
Только здесь Неверов чувствует себя настоящим человеком — царем природы.
Мягко и плавно режет аэроплан голубую даль.
Внизу мелкают пятна желтые, серые, зеленые: деревни, города, леса, поля.
Солнечные, зайчата играют в чехарду на развом пропеллере.
Воля, воля, воля.
Воля безграничная, воля необъятная.
Еще поворот рычага.
Еще быстрее. Еще больше свестит ветер.
Но что это?!
Аэроплан вдруг забарахтался, как ребенок брошенный в море, беспомощно качаясь то влево, то вправо. Завяз крыльями. Как муха в паутине. И сразу остановился.
Неверов зажмурил глаза: сейчас камнем вниз, здесь не спланируешь.
Показалась голова Плошкина с невероятно выпученными глазами.
Дрожащий пискливый голос спросил:
— Что слу-случилось?
Неверов нашел силу шутить, таким смешным казался ему Плошкин.
— Да ничего особенного. Механик папироску вертит. Курить захотелось.
— Так я бы ему готовую папироску дал. А то я как раз брился и от испуга сбрил всю левую бровь.
— Убирайтесь вы от меня в кабинку или к черту!
Неверов начал исследовать положение.
Они запутались в сети проводов. Он увидел, что они попали в нечто, похожее на радио установки.
Его внимание привлекло странное сооружение из стекла и стали, окутанное этими проводами. Что же делать? Пока оставалось одно — ждать.
Плошкин уже узнал в чем дело. Плакал. Говорил, что погибает его жизнь, семейное счастье, операции с сахартрестом. Вообще все семь небес Плошкинской жизни. Окончательно расстроившись, полез целоваться к Сергеичу и подарил ему безопасную бритву.
Тот тоже поделился душевными переживаниями.
— Говорил: без бога не до порога!
Так проводили время в беде три времени жизни и мира: прошедшее, настоящее и будущее.
Уныние начало плести свою паутину вокруг всех трех.
— Люди! Идут люди! — вдруг выкрикнул Неверов.
— Наконец-то мы пообедаем — обрадовался и Плошкин.
Приближалось человек десять, одетых в красные костюмы, сшитые из материала, — похожего на замшу. Один из них заметил аэроплан и закричал спутникам:
— Товарищи! Здесь воры! Вот стоит аэроплан, наверное украденный из музея древностей.
— Правильно! Надо их скорей схватить! — закричали остальные.
Неверов обиделся:
— Какой там музей древностей! Аэроплан самой новейшей конструкции, да еще с нэпманом в середине.
Но никакие уверения не помогли. Когда, наконец, им поверили, что они с земли, а не просто ряженные жулики, их повезли на аппарате, рассчитанном на безвоздушном пространстве, к какому-то „главному инженеру по постройке линии море-земля.
— Так, — сказал инженер Тон Кресси, выслушав рассказ Неверова о научном и политическом положении земли — теперь я понимаю почему земля так культурно отстала от нашей планеты. У вас капиталистический строй во всех странах кроме России. Капиталистический же строй тормозит бег культуры. У нас же уже более тысячи лет жизнь построена по принципам коммунизма и поэтому наша планета процветает и усовершенствуется. На Россию капиталистические соседи должны оказывать страшное давление... не правда ли?
Неверов начал излагать международное положение России.
Плошкин же стоял, раскрывши рот, смотря на пишущие машинки печатающие под диктовку без машинистки.
Потом спохватился и начал спрашивать у сидевших в комнате инженеров, интересуются ли они железом и почем сегодня курс на червонец.
Плошкина обругали Крономом.
Как потом выяснилось, это было имя последнего из царей одной страны Марса.
Беседа главного инженера Тона Кресси с Неверовым продолжалась.
Тон Кресси говорил:
— Уже с 1914 года, по вашему летоисчислению, мы не получали никаких сигналов с земли. Земля же нас очень интересовала. Мы считаем, что культурно-экономические отношения необходимы обоим планетам. Из этих соображений, мы начали проводить воздушную дорогу Марс-Земля, постройкой которой я и руковожу. Мы установили междупланетную воздушную станцию, построенную на принципе взаимных притяжений, а с ней думали наладить связь с землей посредством аэропланов. Но теперь мы от вас узнали, что на земле господствует самая устарелая из форм правления — капиталистический строй. Коммунистическая революция произошла только в России, поэтому только с Россией — Марс сможет завязать сношения. И лет через десять Марс поможет русскому пролетариату в деле ликвидации мирового капиталистического строя, если тот за это время не успеет его окончательно ликвидировать.
Тут взгляд Тона Кресси упал на Плошкина и загорелся огнем изумления и радости.
— Дорогой товарищ Неверов, от имени всего марсианского народа, очень прошу вас, уезжая обратно, оставить нам один подарок, правда, очень ценный, но благодарность за который всегда останется в сердцах нашего народа...
— Какой?
— Спросил заинтересованный Неверов.
— Наш народ уже тысячу лет не видел типа вырождающегося буржуя. Только по гравюрам, испортившимся от времени, немногие могли его увидеть. Отдайте нам Плошкина. Он заспиртованный будет украшением главного исторического музея.
— Да берите! Даром берите. У нас их еще сколько хочешь. В одном Ростове около Ампира тысячи шляются.
А бедный Плошкин в это время тщетно искал бутылку пива „Заря".
— Ну, а теперь — сказал Тон Кресси обращаясь к Неверову — идемте осматривать нашу станцию. А завтра мы вам дадим из своих лучших аэропланов и вы полетите обратно.
Механик Сергеич чесал затылок и говорил электрическому швейцару:
— Какой, скажем, бог, когда станция в небе висит. А меньшевики все брешут. Вот как здесь при коммуне здорово польется.
Аэро „Марс" точно пуля. Без мотора, без крыльев. Только руль-правь!
Преображенный всем веденным летел обратно Неверов.
Глаза лихорадочно блестели.
В голове мечты яркие, радужные, затеяли целый хоровод.
Рядом с ним ящик из платины (самый дешевый металл Марса). В нем: новейшее марсианское оружие, последние номера газет и журналов, шифр сигнализации для переговоров с Марсом.
И все это везет он.
Аэроплан, как пуля.
Даже пятен не видно.
Ветер позади: догнать не может.
Что-то оборвалось в воздухе.
Что-то оборвалось в груди Неверова.
Последней мыслью было.
— Как не догадался. Ведь рассчитан на безвоздушность!
Теперь воздух — крушение.
Г. Юрьев.