Мелькают на страницах блокнотов даты, заметки о событиях, имена. И каждая строчка так много говорит сердцу и памяти.

Разве мало гордых минут доставили нашему народу, нашей молодежи ошеломляющие победы советских хоккеистов, лыжниц, конькобежцев, футболистов на стадионах, на ледовых дорожках и лыжнях мира! Мне как корреспонденту советской печати не раз доводилось ездить с нашими любимцами и самому слышать, как гремит над головами зрителей, почтительно вставших со своих мест на зарубежном стадионе, советский гимн и взвивается в чужое небо алый флаг нашей родины в честь очередной победы спортсменов СССР.

Или вспомнить — из давнего уже, — как радовались мы звездам только что построенного в Москве Планетария или первой рубиновой звезде, загоревшейся над Кремлем!..

Впрочем, о звездах сегодня разговор особый.

Путь человечества к звездам лежит через Калугу.

Я записал это в своем карманном блокнотике давным-давно, когда впервые побывал в гостях у Константина Эдуардовича Циолковского, осуществив тем самым одно из заветнейших мечтаний собственного детства.

А осенью 1957 года я снова перебирал в памяти каждую встречу с ним, каждое его милое и мудрое письмо, присланное мне, каждое слово, услышанное в беседах с великим звездоплавателем: в ночь на 5 октября 1957 года вдруг замолкли радиостанции и далеко за полночь в тишине эфира неожиданно прозвучало сообщение ТАСС о запуске первого советского искусственного спутника Земли.

В эту ночь уже нельзя было уснуть... Сердце клокотало от огромной гордой радости за нашу страну, за удивительных людей ее, воспитанных партией коммунистов... И снова, снова вспоминались часы и дни встреч с Циолковским.

Какую трагическую, лишь на самом своем исходе озаренную высокой радостью признания, жизнь прожил этот замечательный человек! За восемь лет до полета братьев Райт, до работ Санто-Дюмона и Одера он дал чертежи аэроплана; и у этого еще только лишь мыслимого летательного аппарата крылья были рассчитаны уже обтекаемыми, такими, к которым пришла авиация лишь в результате двадцатилетней лётной практики.

«Вы зажгли свет, и мы будем работать, пока величайшая мечта человечества не осуществится», — читал я в письме одного из крупнейших зарубежных ученых-ракетчиков, которое хранил и показал мне Циолковский. Его идея применения ракеты для проникновения человека в Космос открывала людям дорогу к звездам. Но правительство старой России оставалось глухим к предложению Циолковского. Человечество уже летало. Блерио встречали за Ла-Маншем. Цеппелины бороздили небо Европы. А Константин Эдуардович Циолковский, глухой школьный учитель в Калуге, прозябал на гроши среди своих гениальных чертежей самолета, дирижабля и ракетоплана...

Но этот высокий, прямой, светлоглазый старец сохранил в себе изумительную и целомудренную веру в человека. Даже в заблуждениях человечества он порой видел смелый порыв беспокойного человеческого ума.

— Я — яростный материалист, — говорил он нам, — к религии у меня определенное отношение. Когда-то это была попытка мудреца объяснить мир, а потом власть имущие постарались это использовать в своих интересах... Библия? Сотворение мира?.. Ну, это детский лепет. В одном Млечном Пути два миллиарда планет, а он — в шесть дней... Чепуха. А все-таки... — неожиданно заканчивал он, — все-таки обезьяна и этого бы не выдумала.

Он был убежден в неограниченных возможностях, открытых революцией для людей нашей родины. Огромное, почти ребячливое любопытство ко всему новому жило в его больших, совершенно детских глазах, отвыкших удивляться, но сохранявших ласковую пристальность, когда он с неутолимым интересом разглядывал новых для него людей, большевиков, коммунистов, взявшихся осуществить его грандиозные проекты.

Я помню его в первый день нашего знакомства, когда приехал к нему в Калугу и он с большой самодельной слуховой трубой, приставленной к уху, прислушивался к моим словам, всматриваясь в собеседника глазами, полным такого света, что при взгляде на них светлело на душе... У Ромена Роллана я видел такие же глаза.

И еще он стоит в моей памяти в вечер своего юбилея, перед приветствовавшим и любовно аплодировавшим ему залом железнодорожного клуба в Калуге. Толстый, пахнущий нафталином драп праздничного пальто подпирает его со всех сторон. На голове его торжественно стоит очень высокий, старомодный котелок. Вот он подходит к рампе, снимает свой смешной головной убор и медленно машет им, далеко заводя вытянутую вверх руку за голову. Так машут встречающим с палубы корабля. Так, быть может, когда-нибудь будет махать шлемом своим соотечественникам, землякам командир первого межпланетного корабля, вернувшегося на Землю.

Циолковский очень сердился, когда слышал кривотолки невежд о том, что проекты его якобы «отрывают» человека от нашей планеты.

— Я вообще никогда не старался отвлечь человека от Земли, — говаривал он. — Пока и на Земле, как мы видим и убеждаемся, можно многое улучшить в жизни... А что касается межпланетных путешествий, звездоплавания, то разве тут дело в том, чтобы оставить нашу планету?! Речь идет как раз о возможностях дальнейшего обогащения жизни человека. Человек имеет право проникнуть во Вселенную. Ведь это же человек! Но для этого мы должны прежде всего стратосферу, стратосферу освоить и изучить! — твердил он настойчиво. — Проникнуть в самые верхние слои ее — вот первая задача. И должны мы ее решить первыми. И можем!..

Как звучали у меня в ушах эти слова осенью 1933 года, когда около трех недель подряд, днем и ночью, ездили мы на московский аэродром, где тогда снаряжали первый советский стратостат!

Навсегда врезался в память рассвет 30 сентября 1933 года, когда, простившись с нами, трое наших соотечественников, трое представителей неукротимого человечества, летящих на еще неведомую высоту, три Атланта нашей эры, которым суждено было своими плечами поднять небо повыше, вошли в круглую кабину и завинтили люк.

Последний раз похлопав ладонью манящий глянец гондолы, мы отошли.

Сбросили поясные тросы с оболочки.

Была тишина. Та тишина, которая наступает перед началом важнейшего научного опыта.

Вдруг мы почувствовали себя в центре огромного мира. Мир следил за этими тремя людьми. Мир ждал и надеялся.

И люди в гондоле стали нам очень близкими, родными, их было страшно отпускать. Они, живые, теплые, уйдут сейчас в ледяные высоты, куда не поднималась еще ни одна живая душа на свете... Наши товарищи по работе, наши братья по Земле унесутся сейчас в неведомое...

В ту минуту все мыслилось в каких-то новых, огромных, обобщающих масштабах. «Жизнь есть форма существования белковых тел», — вспомнилась мне почему-то энгельсовская формула. Ах, черт возьми, какое это превосходное белковое тело — человек! Какая замечательная форма существования уже создана для него на нашей социалистической земле!

— Отдать гондолу! — прозвучало в предрассветной тишине.

Бойцы, державшие за специальные поручни гондолу, отпустили...

И исполинская, вытянувшаяся вверх оболочка, под которой висела маленькая кабина, быстро, плавно, неукоснительно ушла в небо.

— В полете! — крикнул командир старта.

— Есть в полете! — звучно ответил сверху командир уносившегося ввысь стратостата.

Через два часа мы уже слышали по радио его сообщение:

«Высота девятнадцать километров. Наружная температура минус шестьдесят... Видим землю, видим землю».

И мы почти до самого вечера видели их над Москвой — крохотный сверкающий пузырек в изумительно синем небе.

Девятнадцать километров! Почти на три километра поднят был в этот день потолок обитаемого мира. Трое из СССР проникли на высоту, где до того времени еще никто из живших на Земле не был. Человечество выросло на голову.

Как же невообразимо расширился сегодня мир точного, осязаемого знания, когда, осуществляя гениальные проекты Циолковского, советские ученые и конструкторы запустили первую, а вскоре затем и вторую маленькую искусственную луну на высоту более полутора тысяч километров!

Так убедительно и дерзновенно наш народ, народ-звездоносец, прокладывает человечеству путь в Космос, начатый когда-то калужским учителем, имя которого ныне известно уже на всей нашей планете, а станет еще известным и в тех далях Вселенной, куда проникнет человек, вооруженный гениальным открытием Циолковского. И если когда-нибудь вне Земли поставят памятники сынам нашей планеты, то первым из них будет, вероятно, памятник Циолковскому...

Как бы он сам обрадовался сегодня, узнав о запуске советских спутников Земли! Верно, прислал бы телеграмму, вроде той, которой ответил тогда на посланное ему сообщение о победе первого советского стратостата:

«От радости захлопал в ладоши. Ура, СССР!..»

Путь, который прошла наша страна за сорок лет, не был дорогой сплошных побед и утешений. Нам пришлось провожать Чкалова не только в дерзновенный полет, но и в могилу у Кремлевской стены, после того как он погиб при испытании самолета. И нелегко давались нам победы в «занебесье». Я сам видел, как вспыхнул гигантским двухсотметровым факелом и взорвался перед стартом один из наших стратостатов... И стоит у меня по сей день в ушах голос Усыскина, прозвучавший с высоты в 22 тысячи метров за мгновенье до гибели...

Мы сталкивались с еще не виданными трудностями, одолевать которые приходилось почти нечеловеческими усилиями.

Мы знали горечь временных отступлений, оплакивали гибель самых дорогих людей, помним рвущую сердце тоску по оставленным на какой-то срок врагу городам. Мы не забыли мук Минска, Смоленска, Киева... Но мы дожили и до решающего торжества Сталинграда.

Неисчерпаемо богата яркими людьми наша Родина. Ведь, кроме тех выдающихся сынов и дочерей нашей земли, имена которых остались гореть, как маячные огни на новых путях человечества, какая россыпь не столь прославленных, иногда безвестных, но дорогих имен светит в благодарной памяти каждого из нас!

Удивительные люди, незабываемые друзья были с нами на пути, которым мы прошли от Октября 1917 года. Невиданный век, исторические события, потрясавшие мир, неслыханные по масштабу дела выпали на нашу жизнь.

И какая слава еще ждет тех, кто только сегодня вступил или еще готовится сделать первый самостоятельный шаг в большую жизнь!

Москва, 1957