— Борис Аркадьевич, помню свои детские впечатления от посещения обезьяньего питомника в Сухуми. Они незабываемы. Удалось ли перенести сказочную атмосферу "города обезьян" в Адлер?

— Мы начинали работать в Сухуми более 50 лет назад. На медицинскую приматологию в те годы возлагались большие надежды. Мы участвовали в разработке грандиозного проекта создания национальной сети научных центров приматологии по всей стране — в Санкт-Петербурге, Калуге, под Москвой... Такие "обезьянограды", где будет присутствовать вся инфраструктура для людей и животных, — лаборатории, оборудованные по последнему слову науки и техники, современные корпуса с отличным оборудованием, теннисные корты и Дома культуры для сотрудников института... На бумаге все выглядело отлично, а на деле ничего не вышло.

— Почему?

— Эту идею в Политбюро поддерживал Косыгин, но Шеварднадзе высказался против. Потом начался развал СССР. В начале 90-х я начал создавать филиал института в Адлере, потихоньку перевозил туда оборудование и обезьянок; видел, к чему идет Грузия, понимал, что конфликт неизбежен. Хотя не ожидал, что это произойдет так скоро. Летом 1992 года я находился на научной конференции в Страсбурге, готовился делать доклад. Во время перерыва увидел по телевидению репортаж: в Сухуми вошли грузинские танки. Это было шоком. Я отменил доклад и помчался в аэропорт, но предварительно позвонил в институт, чтобы сказать о вылете. Мой заместитель очень тихо сказал в трубку: "Не надо, не прилетайте". Я ничего не мог понять, только кричал: "В чем дело? Что у вас стряслось?" После долгой паузы он пояснил: "Плохо, Борис Аркадьевич. За вами уже приходили". Оказывается, кто-то из моих коллег донес, что я придерживаюсь проабхазской политики... Я — человек старой закалки, не понаслышке знаю, что такое репрессии. Рисковать не стал. Решил лететь не в Сухуми, а в Адлер — все-таки это Россия. Позвонил жене, которая уже находилась там. Она со слезами принялась отговаривать и от этого шага, умоляла оставаться в Москве... Оказывается, накануне вместе с другими жителями Сухуми ее пытались вывезти в Сочи на военном корабле, но грузинские военные открыли огонь на поражение. Мирные пассажиры всю ночь лежали на земле, боясь приподняться. Уплыть смогли только на следующий день, когда пулеметные залпы затихли. А вы говорите — сказка... Мы тогда думали прежде всего о том, как бы остаться в живых.

— Как же удалось перевезти в Адлер сотрудников, оборудование, самих обезьян? Ведь граница долгое время была закрыта?

— Кто-то из моих коллег пересек границу нелегально, кто-то пробрался через Москву. Но не обошлось без потерь. За 1991 -1992 годы мы лишились огромной части ценного оборудования и около пяти тысяч обезьян. Им, бедолагам, пришлось пережить не меньше кошмаров, чем людям: танкисты для развлечения привязывали их к пушке и тащили по земле, пока животное не умирало, стреляли по клеткам и загонам, соревнуясь в меткости... В Адлере пришлось начинать почти с нуля. Денег не было. Было нечем платить за свет и тепло, за газ и бензин. Жили буквально впроголодь. Жилье нам выделили в бараках — доктора наук с семьями ютились в пятиметровых комнатах без удобств. Каждый день я обивал пороги и звонил высоким начальникам. В правительстве России говорили, что деньги будут выделять, но они пойдут через Академию наук Грузии. Разумеется, никаких денег мы так и не увидели. Жили за счет того, что открыли питомник и за небольшие деньги начали пускать экскурсантов. Почти все заработанное шло на прокорм животных. Сейчас, когда я вспоминаю то время, вообще не понимаю, как нам удалось выкарабкаться. Ведь приматология — довольно-таки затратная наука.

— Из уст одного биолога я слышала точку зрения, что приматология вообще не нужна. Намного дешевле и ничуть не менее эффективны опыты на мышах и крысах.

— Это мнение некомпетентного человека. Действительно, содержать приматов дороже и труднее, чем мышей. Но вот вам цифры: правительство Голландии на научные исследования с участием обезьян выделяет 30 миллионов евро, бюджет США в области медицинской приматологии — 30 миллионов долларов. В развитых странах существует целая сеть таких институтов, как наш. Если бы не движение "зеленых", уверяю вас, эти цифры были бы еще выше. Как вы думаете, почему? Недавно журнал "Nature" опубликовал статью о целесообразности научных исследований на приматах. Ответ однозначный: такие исследования нужны. Ведь обезьяна — единственное животное, которое можно экстраполировать на человека практически один к одному. Совпадение почти абсолютное. Ни одно другое животное не демонстрирует такого сходства с человеком.

— Правда ли, что обезьяны помогли человеку победить полиомиелит?

— И не только его. Перечислить все их заслуги перед человечеством в газетной статье невозможно. Обезьяны приняли участие в масштабных радиологических исследованиях, в результате которых удалось выяснить, какие методы борьбы с лучевой болезнью эффективны для нас с вами. Собака или мышь, увы, не смогли в этом помочь. Неоценимую помощь они оказывают и в эндокринологии. Ведь железы внутренней секреции у обезьян работают точно так же, как у людей. Это единственное животное, у которого месячный цикл совпадает с женским, идентичное с ней течение беременности и роды. Только с помощью приматов можно изучать и эффективно лечить женские болезни.

— Некоторое время назад пресса сообщала о препарате, который не был проверен на обезьянах и сослужил очень плохую службу людям.

— Речь о талидомиде — седативном препарате, который успешно прошел исследования на всех лабораторных животных, кроме обезьян, и был рекомендован к продаже. Через какое-то время у женщин, употреблявших его во время беременности, стали рождаться уроды. Препарат был снят с производства и направлен на повторные исследования — на сей раз с участием обезьян. Оказалось, что это — мощный мутаген. Если бы не ложный гуманизм, страшных последствий удалось бы избежать. Именно обезьянам — и чуть-чуть ученым — мы обязаны победе над возбудителями многих инфекционных болезней, недавно еще смертельных — оспы, краснухи или кори. В Сухуми есть единственный в мире памятник обезьяне. Я считаю, что надо бы поставить второй — в Адлере. 2004 год считается годом Обезьяны по восточному календарю. В нынешнем почти поголовном увлечении россиян гороскопами есть один несомненный плюс: об обезьяне, надеюсь, вспомнят. Они, без преувеличения, героические животные.

— Но ведь никто не спрашивает их согласия на такой подвиг...

— Милая моя, но ведь без эксперимента медицины, как и вообще науки, не существует! Как еще найти вакцину от смертоносной лихорадки Эбола, как бороться с раком или инсультом? При этом, конечно, нельзя забывать: все обезьяны занесены в Красную книгу. Наши "пациенты" — мартышки, павианы, макаки. Запрещено проводить эксперименты с особо редкими, исчезающими видами — такими, как, например, шимпанзе или орангутанг.

Конечно, отношение к обезьянам должно быть максимально гуманным. По возможности надо избегать причинения им боли, а если можно обойтись без них — тем лучше. Я глубоко привязан к этим существам и считаю, что даже разговаривать с ними надо ласково, с любовью. Хотя, конечно, у них свои характеры и "сюрпризы". Как-то раз мы с женой — она доктор наук, профессор, тоже работает в институте более 40 лет — приблизились к вольеру, я отвернулся на какой-то миг, а когда повернулся, жены не было. Гляжу, лежит на земле, а голова разбита в кровь. Оказывается, макак Гриша, очень активный парень, схватил ее за волосы и — головой о железную сетку. Она потеряла сознание. При том, что этого паршивца Гришу жена обожала и всячески лелеяла...

— При входе в питомник уникальный экспонат — макет космической станции, на борту которой побывали многие ваши мохнатые воспитанники. Сейчас они продолжают покорять космос?

— К великому сожалению, нет. Совместно с Институтом медико-биологических проблем РАН с 1983 по 1986 год мы провели ряд уникальных экспериментов с участием обезьян. Тогда в безвоздушном пространстве побывали многие хвостатые космонавты — макаки Бион, Верный, Дрема, Ероша, Лапик, Забияка, Кроша, Мультик... Время полета — от 5 до 14 суток. В отличие от людей, никакой славой после приземления они не пользовались. Почти никто, кроме ученых, об их путешествиях не знал. Но в грязь мордами они не ударили: неплохо справились с нагрузками, порой демонстрируя недюжинную выносливость и сообразительность. Кстати, наш заслуженный космонавт Кноп до сих пор жив, его можно увидеть в питомнике. Конечно, он слегка облысел и несколько флегматичен, но чувствует себя хорошо.

— Слышала, что вы предупреждали медиков о возможности появления атипичной пневмонии. Это так?

— Еще в 80-е годы прошлого века мы описывали инфекционное заболевание, по описаниям весьма схожее с недавно вспыхнувшей китайской инфекцией. Атипичную пневмонию в прессе нарекли загадочной, таинственной, где-то даже написали, что она прилетела к нам из космоса с пылью кометы или астероида, но для нас никакой неожиданности не было. Это земная зараза, и с ней можно бороться. Правда, результаты наших исследований сейчас засекречены и находятся в Москве, в РАМН. Сколько мы ни пытаемся заполучить их назад — никакого толку.

— Борис Аркадьевич, чем сегодня занимается институт?

— Работы очень много. Например, мы исследуем роль вирусов в возникновении злокачественных опухолей. Удалось выяснить, что многие виды рака — скажем, лейкоз или рак шейки матки — имеют вирусное происхождение. Теперь наша задача — выявить механизм действия этих вирусов внутри клетки. Тогда можно искать способы борьбы с ним. Проводим масштабные исследования в области эндокринологии. Совместно с Санкт-Петербургским институтом геронтологии изучаем гормон эпифиз, ответственный за старение организма. Это крайне интересная работа, обнадеживающая для человечества.

— Глядя на вас, можно подумать, что эти эксперименты вы проводите не только на обезьянах.

— Вы имеете в виду, на себе? Что, успешно? Неплохой комплимент... Если серьезно, то в свои 83 я действительно не так уж плох — сам вожу машину и работаю по 12 часов в сутки без выходных и отпусков. Болеть и чувствовать себя скверно мне некогда. В этом году, помимо обычной работы, необходимо закончить три книги. Наверное, мне надо благодарить родителей — это они подарили крепкое здоровье. Хотя, конечно, все когда-нибудь кончается. Надо готовить преемников, а их нет. Мои ученики уже не первой молодости — им далеко за 60. А молодежь к нам не идет. Зарплата мизерная, жилья нет. Единственное помещение, которым мы располагаем, — вольеры. Иногда шутим между собой, что придется селиться там. Я — директор института — получаю зарплату чуть больше двух тысяч рублей в месяц. Пенсия и то больше... Но мне-то хватает. А молодому человеку с семьей, конечно, нужно нечто более ощутимое.

— Борис Аркадьевич, ваш рабочий кабинет больше похож на музей. Фотографии и фигурки обезьян, какие-то экзотические поделки и сувениры... Зачем все это?

— Я обожаю привозить отовсюду, где бываю, множество ненужной ерунды. А езжу довольно много: научных контактов не имею лишь в Австралии и Антарктиде. У меня большая коллекция четок — из Вьетнама, Нигерии, Мексики. Есть довольно редкие и, наверное, ценные. Иногда я говорю, что в голодные времена буду все это потихоньку продавать. Хотя это шутка: лучше сесть на глубокую диету. Тем более мне не привыкать.

Беседовала Наталия СТЕПНОВА