полагал, что причиной моего откомандирования из бригады особого назначения в отдел кадров ГАУ были результаты переговоров в Германии с заместителем начальника по научной части НИИ-4 МО инженером-полковником Яковом Борисовичем Шором о моем переводе в эту научную организацию, ранее входившую в состав Академии артиллерийских наук. Однако оказалось, что меня направили старшим инженером отдела теории полета 4-го управления ГАУ по рапорту Г.А. Тюлина, сделавшему вызов по своей инициативе без моего согласия. Начальником 4-го управления ГАУ (ракетного вооружения), занимавшегося тогда заказом баллистических ракет дальнего действия, зенитных управляемых ракет и неуправляемых реактивных снарядов, был квалифицированный и волевой командир — генерал-майор инженерно-технической службы Андрей Илларионович Соколов. Первым заместителем у него был прекрасный специалист, мой покровитель и помощник в дальнейшем — Александр Григорьевич Мрыкин. Отдел теории полета был небольшим. Вместе со мной он насчитывал всего шесть человек: начальник отдела — Г.А. Тюлин, его заместитель — П.Ф. Невежин, старшие инженеры отдела — инженер-майор В.С. Ливартовский, инженер-капитан Л.Б. Новак и капитан А.В. Дроздов. При отделе было небольшое расчетное бюро из пяти человек, возглавляемых очень умной и расторопной расчетчицей С. Г. Миной, прошедшей суровую школу войны. Основными задачами отдела теории полета были:

• определение летно-технических характеристик ракет дальнего действия, проходящих летно-конструкторские испытания и принимаемых на вооружение;

• наблюдение за разработкой ракетного оружия;

• определение максимальной дальности полета БРДД, их рассеивания, влияния на движение ракет внешних возмущающих факторов — геодезического, метеорологического обеспечения — с целью установления соответствия разрабатываемых образцов тактико-техническим требованиям заказчика (Минобороны);

• анализ результатов полигонных измерений;

• создание таблиц стрельбы и другие работы, связанные с динамикой движения БРДД и зенитных управляемых ракет.

Бюро занималось в основном расчетами траекторий движения ракет дальнего действия, ЗУР и обработкой результатов траекторных и телеизмерений. Основным оборудованием расчетного бюро в то время были трофейные электрические механические счетные машинки типа “Рейнметалл” и “Мерседес”.

В это время отдел вместе с 4-м управлением ГАУ участвовал в подготовке перспективного пятилетнего плана фундаментальных научно-исследовательских работ по ракетной технике, проект которого был разработан организациями промышленности (в основном НИИ-88) и Академией наук СССР. В перспективный план было включено большое количество научно-исследовательских, проектно-поисковых, опытно-конструкторских работ, охватывающих все возможные направления развития ракет дальнего действия и обеспечивающих их функционирование систем, а также научных исследований. Были работы по аэрогазодинамике больших скоростей, теплообмену, динамике полета ракет, обеспечению их прочности, устойчивости. Сюда же входили работы по изысканию новых металлических и неметаллических материалов, теплозащитных покрытий, технологии их получения и обработки, исследование возможных топливных пар, изучение процессов горения топлива и определение его энергетических и эксплуатационных характеристик. Рассматривались также вопросы проектирования ракетных двигателей, аппаратуры системы управления, построения алгоритмов управления полетом ракеты, обеспечивающих минимальные ошибки. В плане были предусмотрены работы по созданию различных испытательных стендов, новых оптических, радиотехнических измерительных систем, большого количества измерительных датчиков для определения всевозможных параметров двигателей и ракет при стендовых и летных испытаниях.

К исполнению этой широкой номенклатуры научно-исследовательских работ было привлечено значительное количество отраслевых НИИ, институтов Академии наук СССР и учебных институтов высшей школы. По мере расширения фронта работ НИИ-88 и входящего в него ОКБ-1 Королева увеличивался круг задач 4-го управления ГАУ и нашего отдела теории полета. Все новые проектные разработки, предложения и научно-исследовательские работы, выполняемые конструкторским бюро С.П. Королева и смежными организациями, проходили подробное рассмотрение в 4-м управлении ГАУ и сопровождались всегда обстоятельным заключением с изложением позиции управления. В составлении заключения принимал активное участие и наш отдел, выполняя часто головную роль. Необходимо иметь в виду, что решением правительства от 13 мая 1946 года, по существу, была создана ракетная отрасль промышленности и привлечена широкая кооперация организаций и производств других министерств и ведомств к разработке баллистических ракет дальнего действия и зенитных управляемых ракет.

С этой целью была создана первая в стране головная ракетная организация — НИИ-88 Министерства вооружений, занимающаяся научной, конструкторской и производственной деятельностью. Институт был создан на базе подмосковного артиллерийского завода №88 и состоял из научных и конструкторских отделов и мощного опытного производства по изготовлению БРДД и ЗУР. Первым директором НИИ-88 был крупный организатор артиллерийского производства Герой Социалистического Труда генерал-майор Лев Робертович Гонор. В институте было пять конструкторских отделов. Среди них отдел №3 по конструированию ракет дальнего действия, руководимый талантливым главным конструктором С.П.Королевым — основоположником практической космонавтики. Имелись также два отдела по зенитным управляемым ракетам типа “Вассерфаль”, “Шметтерлинг”, “Рейнтохтер”, возглавляемые главными конструкторами Е.В. Синильщиковым и С.Е. Рашковым, отдел по зенитным неуправляемым реактивным снарядам типа “Тайфун”, руководимый главным конструктором П.И. Костиным, а также отдел по двигательным ракетным установкам для ЗУР под руководством главного конструктора Н.Л. Уманского.

Для разработки и производства ракетных двигателей для БРДД, аппаратуры систем управления, агрегатов наземного оборудования в различных министерствах были образованы специализированные смежные НИИ и КБ — ОКБ-456 МАИ, НИИ-885 Министерства радиопромышленности, КБспецмаш, НИИ-10 Министерства судостроительной промышленности — во главе с видными главными конструкторами В.П. Глушко, М.С. Рязанским, Н.А.Пилюгиным, В.П. Барминым, В.И. Кузнецовым, заложившими основы развития отечественной ракетно-космической техники.

На этом фоне бурного становления ракетной техники дальнего действия наш отдел осенью 1947 года выполнял малозаметное, но нужное дело. Мы практически в полном составе вместе с расчетным бюро приняли участие в летных испытаниях немецкой ракеты А-4 на Государственном центральном полигоне в Капустином Яре: обрабатывали результаты кинотеодолитных измерений и рассчитывали траектории полета ракет. При этом на полигоне в то время работало практически параллельно два расчетных бюро: от НИИ-88 в спецпоезде №1 (СП-1) и от заказчика — 4-го управления ГАУ — с участием нашего отдела в спецпоезде №2 (СП-2). Расчетное бюро промышленников-разработчиков, как это ни странно, возглавлял наш начальник Г.А. Тюлин, расчетное бюро заказчика — его заместитель П.Ф. Невежин. Участие в летных испытаниях и обработке результатов траекторных измерений, а впоследствии и телеметрической информации было большой и полезной школой не только для разработчиков, но и для нас — представителей заказчика. Анализ полученных данных, особенно об аварийных пусках, позволял нам вместе с представителями промышленности определять причины неудач, правильно понимать принципы функционирования всех агрегатов и систем, находить необходимое согласование всех расчетных параметров с действительными и повышать точность и достоверность результатов расчетов летно-технических характеристик ракеты.

Как я уже писал, начав работать в области новой ракетной техники, я еще долго не мог расстаться с мыслями о возвращении в авиацию. Сильно было желание вернуться в ВВИА им. Н.Е. Жуковского и поступить в адъюнктуру. Поэтому в начале 1948 года, договорившись с командованием академии и имея на руках официальный запрос об откомандировании меня в адъюнктуру, я обратился с рапортом о моем переводе в академию для продолжения учебы. Тюлин мне отказал. Тогда, набравшись храбрости, я написал рапорт на имя начальника ГАУ маршала артиллерии Н.Д. Яковлева, в котором указал, что меня, специалиста по авиационной технике, используют не по назначению и не отпускают в Военно-воздушную инженерную академию для учебы в адъюнктуре. Через неделю вызывает меня Георгий Александрович и показывает резолюцию маршала на моем рапорте: “В таких специалистах нуждаемся сами. Учитывая нежелание работать в 4-ом управлении ГАУ, откомандировать в часть”.

Мягко улыбаясь, Тюлин продолжил:

— А теперь, друг мой, садись, бери ручку и пиши другую бумагу. В ней укажешь, что рапорт написал в состоянии эмоционального возбуждения и что согласен работать в 4-ом управлении ГАУ.

— Но ведь резолюция высшего начальства уже имеется, что это может дать? — спросил я, крайне не желая переходить в часть.

— Ты пиши, пиши. Дальше мое дело. Дадим тебе возможность окончить аспирантуру заочно. Пошлем для начала на Высшие инженерные курсы в МВТУ им. Н.Э. Баумана. Их окончание освободит тебя от сдачи кандидатского минимума.

И я написал покаянное заявление. Так завершилась моя попытка вернуться в авиацию. В дальнейшем я не пожалел об этом и был многократно благодарен Тюлину, по подсказке которого, по-видимому, и была начертана резолюция маршала на рапорте. Это связало мою жизнь с новой и интересной техникой.

Постоянные летные испытания ракет Р-1, Р-2 и их модификаций при отработке и приеме на вооружение, непрерывные доработки ракет по результатам испытаний и доведение характеристик изделий до соответствия тактико-техническим требованиям Минобороны, приемка серийных партий по результатам контрольных отстрелов неизмеримо увеличили объем работы нашего отдела. Вместе с тем из отдела ушел на повышение его начальник Г. А. Тюлин. Он стал заместителем начальника НИИ-4 МО по научной части. Ушел также заместитель начальника отдела теории полета П.Ф. Невежин. Он перешел в Артиллерийскую академию им. Ф.Э. Дзержинского на преподавательскую работу. Поэтому в 1948-1949 годы в отдел пришло пополнение из выпускников артиллерийской академии: инженер-майоры Ю.И. Воробьев и И.А. Афонский, инженер-капитаны И.С. Косьминов, А.В. Прохоров и А. А. Максимов. Отдел за этот период времени уже выработал довольно четкие позиции и приобрел известный авторитет в деле определения летно-технических характеристик испытываемых ракет и анализа аварийных ситуаций. Руководство отделом после ухода Тюлина и Невежина было доверено мне, имевшему тогда воинское звание инженер-капитана. Надо сказать, что это было сложное время. Ракетная техника только начала развиваться, прошлого опыта еще не было. Выбор летно-технических характеристик ракет при малом объеме статистических данных и постоянных доработках ракет по результатам их испытаний — вещь, как известно, ненадежная. Всегда были возможны непредвиденные последствия, которые легко укладываются в рамки “недобросовестного подхода и безответственного отношения”. Тогда еще властвовал И.В. Сталин, не прощавший ошибок, а нашу отрасль курировал Л.П. Берия, “заплечных дел мастер”. Поэтому обоснование тактико-технических требований, предъявляемых к ракетному оружию, и условий приемки его на вооружение являлось особо ответственной задачей. Опыт Великой Отечественной войны и послевоенный период показали, во что обходились тогда случайные непроизвольные ошибки или неправильное техническое толкование результатов летных испытаний. Приведу в качестве таких примеров два известных лично мне случая.

Мой товарищ по службе А. Зайцев, являясь военпредом, рассказывал мне, как в 1941 году после начала войны он принял крупную партию турбореактивных снарядов с жидким наполнением. Отстрел контрольной партии пришелся на сильные морозы. Партия, грубо говоря, “завалилась”. Больше половины снарядов, потеряв устойчивость, упало на середине дистанции. Была создана специальная комиссия во главе с инженер-полковником А.Г. Мрыкиным, которая, не найдя подходящих объяснений случившемуся, отобрала из принятой серии 100 снарядов и подвергла их повторной проверке на соответствие техническим условиям. Три снаряда показали небольшое отклонение (2%) от технических условий по наполнению.

Комиссия вынесла решение: причина недолета принятых снарядов — их несоответствие техническим условиям. Зайцева сразу вызвал к себе в кабинет маршал Советского Союза Г.Е. Кулик, который в то время занимал должность начальника ГАУ. Он с порога в грубой нецензурной форме начал обвинять военпреда в нарушении условий приемки, приведшем к таким серьезным последствиям. Грозил всеми карами вплоть до расстрела, ведь шла война. Зайцев, в конце концов, серьезно испугался, но все твердил, что он ничего не нарушал и делал все по инструкции. Наконец, то ли с испугу, то ли от прозрения в критический момент, заявил, что жидкость на морозе, наверное, застывает, и центр тяжести снарядов (а они лежат на боку) смещается от осевой линии вбок. Поэтому снаряды в полете теряют устойчивость, поскольку они стабилизируются вращением. Маршал Кулик тут же вызвал председателя артиллерийского комитета ГАУ, доктора технических наук, профессора генерал-майора Сорокина и заявил:

— Этот чудак утверждает, что у снарядов замерзает какой-то центр тяжести, из-за чего они не могут летать правильно.

Конечно, мысль была выражена в более грубой и красочной форме, считавшейся тогда признаком хорошего командирского тона. Профессор от изумления даже ойкнул:

— А ведь абсолютно верно. Просто, как “колумбово яйцо”. Как мы не додумались до этого раньше.

Тут уже маршал перенес свой гнев на ученых, которые спят и не ведают, что парня после внушения он должен был отправить на расстрел. В приемной уже сидит вызванный конвой.

— Я только после выхода из кабинета почувствовал настоящий страх, увидев конвоиров с автоматами, — вспоминал Зайцев.

А вот другой пример. Ныне покойный генерал-лейтенант Н.Н. Юрышев рассказывал мне о себе. Он работал в 1942 году районным инженером на одном из заводов и принимал боевые установки — знаменитые “катюши”. Их производство приостановилось, так как не было необходимой бронзы для червячных пар механизма подъема направляющих. Долго судили-рядили, как быть. Все инженерные силы завода с участием обкома были привлечены к выполнению этой задачи. Решили проверить, нельзя ли бронзу заменить черным чугуном. Изготовили, испытали — все хорошо, и начали выпускать серию. План пошел. А через месяц Юрышева пригласил по-тихому в кабинет его товарищ — подполковник, представлявший на заводе некие компетентные органы.

— Коля, целый полк принятых тобой установок “катюш” на сильном морозе вышел из строя — поломались червячные пары. У тебя осталось меньше суток: разберись, подбери документы, которые могли бы послужить тебе в оправдание. Завтра тебя арестуют. Я думаю, у них не хватит умения найти оправдательные документы, да они и не знают, что и где искать. Тебе будут задавать стандартные наводящие вопросы: “Какой разведке служишь?”

Николай Николаевич за вечер разыскал все документы, которые показывали, когда и кто принимал решения, выписал номера дел и указатели на то, где они хранятся. Обстановка в соответствующей инстанции сравнительно быстро разрядилась, и он без морального и служебного ущерба пережил этот случай.

Слушая такие и подобные им истории, еще раз убеждаешься в том, насколько велико должно было быть чувство ответственности за принятые технические решения и отдаешь себе отчет в необходимости особо тщательного подхода в то время к оценке действительных летно-технических характеристик ракет дальнего действия. Высокая ответственность служила источником постоянного психологического напряжения у всех представителей заказчика. Поэтому все результаты летных испытаний, вероятные причины аварий и принимаемые решения по их устранению внимательно и бурно обсуждались с разработчиками — представителями главных конструкторов и руководящими работниками промышленности. Ведь нельзя было просто по формальным соображениям забраковать ракету и решать задачу чисто статистическими методами, необоснованно увеличивая число пусков ракет. Слишком дорого, да и времени потребуется много. Можно погрязнуть в повторных испытаниях — это не простые реактивные снаряды.

Такие обсуждения зачастую затягивались, отбирая уйму энергии как у главных конструкторов, так и у заказчика, стремящихся достичь согласованных решений. Однако это способствовало более глубокому и правильному пониманию причин и следствий аварий, создавало условия для быстрого и эффективного продвижения ракетной техники вперед, о чем свидетельствует опыт развития ракетного дела. Споры, даже самые жаркие, не портили личных взаимоотношений. В моей памяти сохранился один случай, который в какой-то мере может послужить примером подобного спора.

Закончились летно-конструкторские испытания последнего, уже доведенного до заданного технического уровня, варианта ракеты Р-1, подготавливался совместный (представителей промышленности и заказчика) отчет о результатах этих испытаний, который должен был служить основой для принятия ее на вооружение. При формулировании вывода о выполнении требований к кучности стрельбы я разошелся во мнении с разработчиком. Представители главного конструктора считали, что поскольку все 10 ракет попали в заданный прямоугольник 8В6 на 8Вд (Вб и Вд — вероятные отклонения: боковое и по дальности, соответственно — ред.), то указанные требования выполнены. Я же исходил из статистических величин оценок кучности стрельбы, выраженных через среднеквадратическое отклонение ракеты от выбранной точки. А они, естественно, отличались от первой оценки в худшую сторону. В этом случае вероятное боковое отклонение ракеты получилось в 1,5 раза большим, чем по ТТТ.

Наши споры не привели к соглашению, так как каждая сторона исходила из своих интересов. В результате меня пригласил мой старший начальник А.Г. Мрыкин. Он довольно миролюбиво поинтересовался причиной моих возражений и, будучи настроенным разработчиками, а точнее В.П. Мишиным на то, что Мозжорин, якобы, начитавшись теорий вероятности Гаусса и Романовского и мудрствуя лукаво, не признает очевидных вещей, рекомендовал мне еще раз этот вопрос проработать с представителями промышленности, о результатах доложить вечером в номере полигонной гостиницы.

Представители главного конструктора, чувствуя желание Мрыкина иметь хорошие результаты, стали еще более неуступчивыми. Дополнительное обсуждение вопроса ничего нового, конечно, не дало. Вечером я явился к Александру Григорьевичу с отрицательным докладом. Мрыкин начал с раздражением упрекать меня в формализме, излишнем наукообразии и даже трусости, рекомендуя подписать отчет о результатах летных испытаний без замечаний.

Надо сказать, внушения Александр Григорьевич мог делать блестяще, подавляя своей логикой и волей. Недаром все разносы нашего другого начальства оценивались в шутливых разговорах в “мрыках”. Я, в свою очередь, пытался, но безуспешно, объяснить условность максимальных границ прямоугольника 8 Вб и 8 Вд и связь их с числом пусков. Говорил, что при таком малом количестве испытаний математическое ожидание максимального отклонения будет примерно в 1,8 раза меньше четырех вероятных отклонений и что для оценки рассеивания ракет правильнее пользоваться средним квадратическим отклонением. Но это вызвало обратную реакцию и рассматривалось как стремление запутать простой вопрос и прикрыться формальными научными положениями. В заключение Мрыкин пообещал уволить меня из аппарата и отправить в часть как некомпетентного специалиста.

Я тоже не выдержал и заявил:

— Товарищ инженер-полковник, допустим, я подпишу отчет. Все довольны, результаты отличные, доклады наверх — победные. А когда артиллеристы начнут планировать операцию и считать расход ракет на решение боевой задачи, а они будут считать не по прямоугольнику, а по величинам Вд и Вб, то получат примерно вдвое больший потребный наряд ракет. Тогда руководство обратится к вам и спросит, почему Вы, инженер-полковник, приняли ракету на вооружение и не доложили о реальных оценках кучности стрельбы. И Вы сами предъявите мне серьезные претензии по поводу того, что я, зная дело и отвечая за него, не сумел Вас убедить. Поэтому я отчет не подпишу, и Вы можете меня выгонять из управления.

После таких слов Мрыкин буквально выставил меня за дверь. Вечером я не был приглашен, как обычно, на заседание государственной комиссии, на котором обсуждался итоговый отчет об испытаниях. Утром узнаю, что отчет утвержден с выводом: “Характеристики бокового рассеивания ракет несколько повышенные”. Как уж Мрыкин убедил членов госкомиссии и главного конструктора дать такой отзыв, мне не известно. Интересно продолжение этой истории. Мы вернулись в Москву, а примерно через месяц нас потрясло чрезвычайное событие. Маршал артиллерии Н.Д. Яковлев — начальник ГАУ и ряд руководящих работников Министерства обороны и оборонной промышленности арестованы по обвинению “в обмане партии и правительства”, выразившемся в приемке на вооружение пушки С-60, экстрактор которой нестабильно выбрасывал пустую гильзу после выстрела при низкой температуре. Все они были осуждены на различные сроки тюремного заключения до 10 лет несмотря на военные заслуги. В тот же день меня вызвал Александр Григорьевич и обворожительно воркующим голосом сказал:

— Юрий Александрович, а все-таки мы правильно поступили, добившись записи в отчете о повышенном рассеивании ракеты Р-1. Я думаю, не мешает еще раз об этом факте напомнить Лаврентию Павловичу. Подготовьте, пожалуйста, проект такого письма.

Сейчас, во времена правового беспредела и безответственности, подобные обстоятельства выглядят довольно странно, но тогда приходилось работать в условиях суровой и непредсказуемой действительности.

Моя техническая аккуратность и осторожность не превратились, однако, в пугливость. Я смело подписывал документы и заключения на приемку серийных партий ракет Р-1 и Р-2 поданным контрольных отстрелов и не цеплялся за формальные ограничения даже тогда, когда контрольная ракета из-за указанного повышенного рассеивания выходила за пределы заданного прямоугольника, несмотря на то что по инструкции требовался повторный ее пуск. Это нарушение инструкции я аргументировал просто. По теории повышенное рассеивание должно обуславливать выход 10-15% ракет за пределы заданного прямоугольника. Оно и дает эту величину. Повторным пуском характеристики кучности принимаемой партии не улучшишь, а вторая ракета уже с большой вероятностью попадет в нужную область. И я дал положительное заключение на приемку серийной партии ракет Р-1. Если работать по инструкции, то только лишнюю ракету израсходуешь.

Бывало и наоборот. Контрольная ракета Р-2 из серийной партии попала в заданный квадрат, но я не подписал акта о ее приемке, так как один из газовых рулей ракеты перестал функционировать, встал по потоку, и она пролетела правильно на трех рулях. Такой случай был и ранее. Тогда руль перестал действовать, встал на упор, и ракета Р-2 упала. Вероятная причина аварии была определена, соответствующие меры приняты, но, видимо, лечили не в том месте. Проведенный по моему требованию дополнительный анализ случая с нормально пролетевшей ракетой при дефектно работающем руле позволил точно найти причину неудачи и элементарно устранить ее. Из-за резонанса разрушалась струна, управляющая поляризованным реле рулевой машинки; достаточно было изменить собственную частоту ее колебаний, и дефект, приводящий к аварии, был навсегда исправлен.

Работы в этот период становления ракетной техники было много, в том числе, о чем я уже упоминал, и психологически напряженной. Непрерывно шли испытания, часто бывали продолжительные командировки, разрабатывались новые ракеты, дорабатывались старые, организовывалось серийное производство принятых на вооружение БРДД. Подготавливались многочисленные документы по техническим характеристикам разрабатываемых и испытываемых ракет, составлялись заключения на проекты новых ракет, их доработку, усовершенствование отдельных агрегатов, систем и аппаратуры. Внедрялись в производство новые материалы и технологические приемы. Все перечисленные работы легли тяжелым и ответственным бременем на плечи заказчика, военной приемки. Рабочий день в управлении начинался в 10 часов 30 минут и длился до 24.00 — 0.30, т.е. до закрытия метро. Тогда считалось невозможным уйти с работы раньше начальника, а начальники дежурили и отслеживали верховного руководителя, который с войны привык работать по ночам. Так все и сидели — вдруг возникнет вопрос и что-нибудь понадобится. Конструкторские бюро и заводы тоже трудились с нечеловеческим напряжением и удивительной эффективностью. Будучи еще малочисленными и не имея опыта работы в области ракетной техники, они с непонятной смелостью и, можно сказать, дерзостью брались за решение принципиально новых проблем и добивались успеха.

В 1947 году были осуществлены первые пуски немецких ракет А-4, в 1948-1949 годы испытания отечественного варианта этой ракеты -Р-1 различных модификаций: в 1950 году она принимается на вооружение. В 1949 году начинаются летные испытания экспериментальной ракеты Р-1А для отработки новых элементов ракеты Р-2, а в конце года — испытания ее первого варианта. В 1950-1951 годы заканчиваются летно-конструкторские испытания вариантов ракет Р-2 с различным составом аппаратуры систем управления. В 1951 году ракета Р-2 принимается на вооружение. НИИ-88 и его ОКБ-1 Королева уже ведут широким фронтом проектно-поисковые работы над ракетой с большой дальностью полета (Р-3) и ракетами дальнего действия на высококипящих компонентах топлива. На базе этих проработок создается первая ракета на высококипящих компонентах топлива Р-11 с дальностью полета ракеты Р-1, но вдвое меньшей стартовой массой, а на основе экспериментальной бесстабилизаторной ракеты Р-3А — боевые ракеты Р-5 и Р-5М с дальностью полета 1200 км.

Серьезные проектные проработки двухступенчатых межконтинентальных ракет баллистического и крылатого типов, выполненные ОКБ-1 НИИ-88 (темы Т-1 и Т-2) под техническим руководством С.П. Королева, дали возможность отказаться от создания ракеты Р-3 на 3 000 км и сразу перейти к разработке межконтинентальной баллистической ракеты Р-7 на жидком кислороде и керосине.

Одновременно с отработкой боевых ракет дальнего действия на базе Р-1, Р-2, Р-5М, Р-11 создаются их модификации для научных исследований верхних слоев атмосферы и космического пространства, для изучения поведения животных в условиях ракетного полета и невесомости, совершенствования методов их жизнеобеспечения в космосе и при возвращении на Землю. Таких пусков в течение нескольких лет было проведено около семи десятков. Этим Королев создавал серьезный задел, который позволил нашей стране так ошеломляюще смело проникнуть в космос, стать пионером его освоения автоматическими аппаратами и человеком. Сейчас даже трудно представить, как тот, сравнительно небольшой поначалу, коллектив, возглавляемый Сергеем Павловичем, выпустил целый фейерверк новых идей по ракетной и космической технике. И не только породил их, но и воплотил в удивительную реальность, далеко опередив США, которые мы всегда считали эталоном технического могущества.

Александр Григорьевич Мрыкин

Говоря о становлении направления баллистических ракет дальнего действия, нельзя не отметить большую роль в этом Александра Григорьевича Мрыкина. Он был незаурядным руководителем в системе заказчика, несмотря на особенности своего характера. А ведь обычно они и остаются в памяти работавших с человеком коллег и служат основной темой интересных воспоминаний о прошлом.

Занимаясь вопросами ракетно-минометного вооружения, Мрыкин в 1945 году был направлен в Германию вместе с Королевым для изучения немецкой ракетной техники и организации соответствующих работ в заказывающем управлении Минобороны. Александр Григорьевич хорошо разбирался в ракетной технике, всегда конкретно знал состояние дел с отработкой ракет и их агрегатов. Суждения Мрыкина по всем сложным техническим и производственным вопросам отличались логичностью и убежденностью. Несмотря на то что Александр Григорьевич занимал должность только заместителя начальника управления, он был, по существу, “задающим генератором” различных проблем в развитии ракетной техники со стороны заказчика. Обладая высокой требовательностью, осторожностью, хорошо понимал нужды и возможности разработчиков и умело находил компромиссные решения. Деловые качества Мрыкина снискали ему большое уважение и авторитет у разработчиков, главных конструкторов, особенно у С.П. Королева. Александр Григорьевич оставил заметный след в истории становления и развития ракетной и ракетно-космической техники — создании ракетного щита Родины.

С Мрыкиным у меня сложились хорошие отношения, однако, не перешедшие в дружеские. Во-первых, он никогда не выходил за рамки официальных контактов, определяемых воинской дисциплиной, и стремился всегда соблюдать дистанцию между начальником и подчиненным. Во-вторых, я, хорошо зная изменчивый характер Александра Григорьевича и его высокие требования к исполнению служебных обязанностей всеми без исключения, старался не создавать сложных положений в наших отношениях из-за неуставной близости. Внимательный и заботливый в личном плане, Александр Григорьевич был чрезмерно строг при малейших нарушениях дисциплины. Его разносы стали легендой. Однако отходчивость поражала. Так, вечером, делая внушение инженер-полковнику М. Вощину и дойдя до крайнего раздражения, он закончил разговор так:

— Ночь не буду спать: буду думать, что делать с Вами завтра.

А на следующий день, забыв угрозы и улыбаясь, объявил Вощину благодарность за какое-то другое хорошо выполненное дело.

Были и в моей практике подобные моменты. Как-то С.П. Королев пожаловался высокому руководству, что его ОКБ, работая напряженно в течение четырех месяцев, сделало очень важную научно-исследовательскую работу, а 4-е управление ГАУ за четыре месяца не может выдать по поводу нее своего заключения. Сверху выразили возмущение. Мрыкин вызвал меня и начал резко отчитывать за вопиющее безобразие, не давая мне вставить слово и объяснить, что не я отвечаю за это заключение. Он так разошелся, что ударил по столу кулаком. Лампа на столе погасла, и мы оказались в полутьме. Мрыкин быстро вскочил и устремился ко мне. Я уже ожидал более решительных действий с его стороны и немного закрылся. Однако мое волнение оказалось напрасным: Александр Григорьевич только лишь включил верхний свет, так как выключатель был у меня за спиной. Выслушав довольно резкую и продолжительную критику начальника в свой адрес, в которой были сомнения в моем служебном соответствии, наличии головы на плечах и т.д., мне удалось, наконец, вставить слово в разговор и сказать, что в его собственной, Мрыкина, письменной резолюции главным по подготовке заключения назван начальник 2-го отдела инженер-полковник А. Дыба, а свою часть заключения я уже сделал и сдал на обобщение. Александр Григорьевич посмотрел на свою резолюцию и, не смутившись, сказал:

— Мало ли что написано, но в перечне исполнителей Вы как начальник 1-го отдела стоите первым. Завтра в 12-00 проект заключения должен лежать у меня на столе. Что хотите, то и делайте, хоть ночуйте в управлении.

Я пригласил к себе в комнату машинистку и за оставшийся вечер и утро подготовил проект развернутого заключения на 20 страницах. В 12-00 у Мрыкина в кабинете было совещание с главными конструкторами. Там был и Королев. После такой непривычной для меня критики я ровно в 12-00 вошел в кабинет Александра Григорьевича с заключением. Он раздраженно спросил, на каком основании я врываюсь без вызова в его кабинет и мешаю работать.

— Товарищ генерал, Вы приказали мне в 12-00 положить проект заключения Вам на стол. Вот оно, — ответил я.

Мрыкин преобразился, заулыбавшись и встав, подошел ко мне, обнял и, обращаясь к собравшимся, начал меня расхваливать:

— Вы не представляете, какой это хороший человек и как приятно с ним работать, какие у него замечательные способности и исполнительность. Спасибо, мой дорогой! Давайте Ваше заключение и можете идти отдыхать!

Естественно, я был смущен такой реакцией: я знал, что, несмотря на отходчивость, его благосклонность имеет строгие рамки официальных отношений, которые я старался соблюдать даже при общении по простым техническим вопросам. И это оказалось не напрасным, чему я не раз получал подтверждение. Например, я не уставал напоминать устно о необходимости установить на ракетах Р-1, предназначенных для проверки серийных партий, датчики уровней компонентов топлива в баках. Мрыкин не обращал на мои слова никакого внимания, тем более что В.П. Мишин как-то сказал: Мозжорин пишет диссертацию и датчики ему нужны для этого. Надо сказать, что с Мишиным у меня сложились, в общем, хорошие отношения, но несколько необычные. Они основывались на прежней дружбе, установившейся еще в КБ В.Ф. Болховитинова, на частых технических дискуссиях и спорах по всевозможным вопросам, с которыми приходилось сталкиваться в процессе совместной работы. Но Василий Павлович — упрямый и бескомпромиссный спорщик — всегда старался всеми возможными способами оставить за собой последнее слово.

Время шло. Как-то при контрольных отстрелах серийных ракет Р-1 падают две из них, не долетев до заданной дальности. Создается серьезная комиссия с представителем КГБ по рассмотрению чрезвычайного происшествия. Комиссия в своем заключении отмечает, что недолет может быть результатом трех вероятных причин: нарушений заданного соотношения компонентов топлива из-за неправильной регулировки двигателя, недозаправки его одним из компонентов и, наконец, изменения объема баков при производстве. Отсутствие датчиков уровней компонентов топлива в баках не позволяет однозначно устанавливать причину недолета. Это заключение отправляется наверх. Вызывает меня Мрыкин и задает такой вопрос:

— Почему у ракеты Р-1 нет датчиков уровня топлива?

Обрадовано подтверждаю:

— Они крайне необходимы, как я Вам уже докладывал.

— Я Вас спрашиваю не о необходимости, а о том, почему они на ракете Р-1 не стоят? Где Ваши официальные доклады? Устных я не признаю.

Я нашел в своем очередном месячном докладе о работе отдела целую страницу подробного обоснования требования установки таких датчиков. Он молча прочитал месячный отчет, увидел свою визу, подтверждающую ознакомление с ним.

— Да разве так докладывают! Об этом кричать надо! Подготовьте срочно обращение к разработчику, — завершил разговор Александр Григорьевич.

Забегая вперед, скажу, что такие случаи не портили хороших отношений между нами на протяжении всей совместной работы, а она продолжалась ни много ни мало, а четверть века. А.Г. Мрыкин верил мне как специалисту и по-своему любил и уважал, несмотря на возникающие острые ситуации. Может, даже потому и доверял, что считал их проявлением моего собственного, часто справедливого, технического мнения. При очередной передвижке кадров Александр Григорьевич оказался в непростой ситуации. По делу он должен был занять должность начальника Главного управления реактивного вооружения, но командование отдало предпочтение полковнику А.В. Васильеву — начальнику полигона Байконур, бывшему подчиненному Мрыкина. Александр Григорьевич не стал служить под начальством Васильева и в 1965 году перешел в НИИ-88 ко мне первым заместителем. В этом я увидел доверие ко мне как к человеку.

Не могу не сказать и о другом случае, характерном для того сурового времени в отношениях между заказчиком и разработчиком. При контрольном отстреле ракет Р-2 из серийных партий у двух ракет подряд на середине активного участка полета (на 75-й секунде) выключился двигатель. Александр Григорьевич поручил комиссии из начальников заинтересованных отделов проанализировать результаты аварийных пусков и подготовить заключение о причинах неудач. Распорядился и уехал в долговременную командировку на полигон. Дело затянулось. Большинство руководителей отделов также разбежалось по своим делам.

Примерно через неделю поступает срочное указание доложить заключение Л.П. Берии. Начальник управления заместителя командующего артиллерией Андрей Илларионович Соколов дает мне указание о срочной подготовке такого заключения. Технология составления заключения сводилась обычно к написанию отделами отдельных его фрагментов, а затем уже следовали их обработка и компоновка в один документ с формулированием общих выводов. Времени было мало. Начальников смежных отделов найти не удалось за исключением А. А. Большого. Чтобы сэкономить время, мы решили проект заключения подготовить вдвоем с последующим согласованием с отделами и соответствующей корректировкой. Анализ работы всех агрегатов и систем ракеты показал, что причиной выключения двигателя могло быть только подрабатывание реле, управляющего работой двигателя, в результате сильных вибраций ракеты, появляющихся на 75-й секунде ее полета.

Это было аргументировано шестью доводами, один из которых — сбои телеметрии в этот период времени. Только была подготовлена “рыба” (так мы называли первый вариант документа), как Соколов требует показать ему заключение, желая поскорее узнать, что получилось. Андрей Илларионович сразу же одобрил проект заключения, похвалил его, но велел смягчить, чтобы к членам государственной комиссии не предъявили серьезных претензий: она принимала ракету Р-2 на вооружение и не отметила этого факта, носящего уже органический характер. Я смягчил, показав сложность явления и отсутствие достаточно надежных средств измерений параметров протекающих процессов. Соколов внимательно прочитал доработанный вариант и указал еще на два момента, которые нужно было как-то сгладить. С последним чистовым вариантом заключения он поехал к маршалу артиллерии М.И. Неделину. Вернувшись от него, Андрей Илларионович сказал, что заключение понравилось маршалу, но он просил еще смягчить документ, опасаясь за благополучие членов госкомиссии. Наконец, все “глаголы расставлены в нужном порядке”, и заключение уходит к адресату — Л.П. Берии. По возвращении из командировки Мрыкин вызвал меня к себе. Перед ним лежал второй экземпляр заключения. Голосом, не предвещавшим ничего хорошего, Александр Григорьевич строго спросил:

— Это Вы писали заключение?

Получив утвердительный ответ, он продолжал:

— Товарищ инженер-майор, — обычно он обращался ко мне по имени и отчеству, — почему Вы передергиваете и подтасовываете факты? Тут указано, что дополнительным обстоятельством, подтверждающим наличие повышенных вибраций, является нарушение нормальной работы телеметрической аппаратуры на критическом участке полета. Вы у меня следили за работой измерительных средств на полигоне и не докладывали о таких сбоях, а теперь ссылаетесь на них?.

Я неуверенно выдавил, что докладывал. Мрыкин потребовал представления письменных документов. Листая страницы отчета нашего управления о результатах летных испытаний ракеты Р-2, я был далеко не уверен, что где-то отразил подобное явление. Если затребовать пленки с полигона, то пройдет месяц, а за это время начальник меня совсем “забодает”. Наконец (какой же я молодец!), в моем разделе отчета нахожу подробное описание результатов работы измерительных средств, где применительно к каждому пуску приводятся интервалы времени сбоев телеметрии. Все правильно и соответствует написанному. Несу отчет и открываю на нужной странице. Мрыкин внимательно прочитал, посмотрел на титульный лист, где стояла его утверждающая подпись, и, резко двинув отчет в мои подставленные руки, бросил:

— Идите, я Вас вызову!

Потом я узнал, что Александр Григорьевич, прочитав отправленное на имя Берии заключение (а Мрыкин был заместителем председателя госкомиссии), бросил Соколову:

— Андрей Илларионович! Да после этого заключения членов госкомиссии сажать надо!

— Ты бы почитал первый вариант! Его три раза смягчали.

После такого комментария и происходил наш разговор. На следующий день Мрыкин собрал совещание начальников отделов, пригласил и меня. В моем присутствии он начал их распекать за бездеятельность, за невнимание к своим важнейшим задачам.

— Подождем ответа главных конструкторов, — сказал Мрыкин в заключение.

Постепенно Александр Григорьевич начал отходить. В обращении ко мне “инженер-майора” он заменил “Мозжориным”, а затем обычным “Юрием Александровичем”. Приходит ответ главных конструкторов (заключение на заключение), прошедший тоже через Берию. Мрыкин опять собирает совещание начальников отделов, комментирует ответ и говорит: — Я думаю с возражениями главных конструкторов можно согласиться. И поручает Н.Н. Смирницкому подготовить ответ управления с поддержкой позиции главных конструкторов. Меня уже не подключают к составлению ответа. Оставив за себя Смирницкого, Мрыкин опять убывает в командировку.

Две недели стоит тишина. Приглашает меня Николай Смирницкий:

— Юра, помоги. Срочно требуется ответ на заключение главных конструкторов. Напиши, пожалуйста, “рыбу” с поддержкой возражений главных.

Удивленно замечаю, что стою по другую сторону баррикад.

— А ты пиши, что хочешь. Я после переверну все на 180 градусов. Мне нужна “рыба”. Окажи услугу.

На таких условиях я согласился. Прочитав внимательно возражения маститых конструкторов, я увидел, что они, по существу, не опровергают первого нашего заключения, хотя по каждому пункту его в первых строках и выражают несогласие. Но затем пространно объясняется сложность вопроса и в конце незаметно признается возможным указанное в первом заключении утверждение. Проект ответа в собственном изложении я написал быстро. Указав в кавычках возражения главных конструкторов по тому или иному положению первого заключения, привел тоже в кавычках последние фразы возражений, совпадающие с утверждениями первого нашего заключения. И так по всем пунктам. Передаю проект ответа Смирницкому и не представляю, как это можно перевернуть наоборот.

У Смирницкого мой ответ, полностью его удовлетворивший, забрал А.И. Соколов и, оформив за своей подписью и утверждающей Неделина, отослал бумерангом в адрес Берии.

Приезжает Мрыкин из командировки и уже вялым голосом задает все тот же вопрос, не я ли случайно писал ответ.

— Я не хотел, отказывался, но меня заставил Смирницкий, — оправдывался я.

— Опять Вы впутываетесь не в свое дело. Идите, — закончил Александр Григорьевич миролюбиво.

На этом закончилась наша “перестрелка” с промышленностью через крышу лубянского дома. Приведенный пример показывает, в каких сложных переплетениях интересов происходило взаимодействие заказчика и исполнителя в период становления ракетного дела.

Работа по созданию новых ракет дальнего действия проходила слаженно и быстро продвигалась вперед, поскольку существовало общее понимание перспектив развития ракетной техники, а высокая требовательность заказчика к разработке новых ракетных комплексов разумно сочеталась с техническими возможностями их реализации.

Конечно, решающая роль в развитии БРДД принадлежала НИИ-88 и персонально С.П. Королеву и его ОКБ: они были генераторами новых идей. Единственным серьезным разногласием заказчика с Сергеем Павловичем был вопрос о перспективности использования высококипящих компонентов топлива для баллистических ракет средней и межконтинентальной дальности стрельбы. По этому вопросу шла довольно оживленная дискуссия, велась и переписка. В своих исследованиях по теме Н-2 ОКБ-1 Королева доказывало, что при дальности порядка 600 км целесообразно использование в качестве компонентов топлива азотной кислоты с окислами азота и углеводородного горючего. Что же касается больших дальностей полета и особенно межконтинентальных, то только жидкий кислород и керосин являются наиболее подходящими и перспективными компонентами в данном случае в силу своих высоких энергетических характеристик и экологической безопасности. Мы, как заказчики, убежденно доказывали преимущество высококипящих компонентов топлива для обеспечения необходимых эксплуатационных качеств ракет, решения проблем достижения их высокой боеготовности, а также достаточной защищенности шахтных стартовых комплексов. Мы изъявляли даже готовность поступиться массовым совершенством ракеты в угоду указанным преимуществам.

Чтобы преодолеть критику в адрес жидкого кислорода, первый заместитель Королева В.П. Мишин проявил, по существу, чудеса технической изворотливости и устранил большинство эксплуатационных недостатков кипящего жидкого кислорода. Силами ОКБ-1 Королева он выстроил всю технологию хранения, транспортировки переохлажденного жидкого кислорода (без потерь на испарение) и, конечно, использования его в ракете. В довершение этих идей в ОКБ-1 была разработана и поставлена на вооружение в ограниченном количестве межконтинентальная ракета Р-9А массой порядка 80 тонн, работавшая на переохлажденном жидком кислороде. Ракета располагалась в шахтной пусковой установке, жидкий кислород и керосин размещались в специальном подземном хранилище. Заправка ракеты происходила в считанные минуты.

Однако успехи в создании стратегических ракет дальнего действия на высококипящем окислителе, достигнутые во вновь созданном ОКБ-586 М.К. Янгеля, предопределили дальнейшие пути развития отечественной ракетной техники. Конструкторскому бюро Янгеля, взявшему на себя очень сложную для того времени задачу, удалось вместе со своими смежниками решить ряд новых проблем. Это и создание высокоэнергетических и устойчиво работающих двигателей, и многолетнее хранение компонентов топлива в баках ракеты, и построение автономной системы управления ею с необходимыми характеристиками точности. Таким образом, ОКБ-586 обеспечило себе приоритетные позиции в разработке совершенных межконтинентальных баллистических ракет и высокий авторитет. Конструкторское бюро Королева придерживалось тогда мнения о необходимости применения при создании межконтинентальных ракет жидкого кислорода и системы радиоуправления для обеспечения высокой точности стрельбы, что также существенно снижало эксплуатационные характеристики разрабатываемых в ОКБ-1 ракет и предопределяло преимущество разработок Янгеля.

Совпадение в основном взглядов разработчика и заказчика на будущее БРДД не исключало конфликтных ситуаций, активного обсуждения тех или иных частных технических вопросов, возникающих в процессе разработки, летных испытаний и серийного производства ракет. Однако в итоге принималось единое решение, оптимальным образом сочетающее интересы обеих сторон.

Интересным с исторической точки зрения был вопрос, связанный с выбором местоположения широко известного космодрома Байконур — нового ракетного полигона — и его строительством. Первопричиной этой эпопеи явилось создание первой отечественной межконтинентальной ракеты Р-7. В первой модификации данной ракеты применялась система радиоуправления ее полетом. Два наземных радиопункта системы управления размещались сзади от стартового сооружения на расстоянии 250 км с двух сторон, а от директриссы стрельбы примерно на 200 км. Решение строить стартовую позицию для Р-7 на ГЦП в Капустином Яре столкнулось с неразрешимым препятствием: один из наземных пунктов радиоуправления должен был находиться на Каспийском море. В связи с этим нашему отделу вместе с полигонным отделом управления поручили по картам подыскать варианты расположения нового ракетного полигона для Р-7 исходя из максимальной протяженности трассы ее полета и других очевидных требований. Поле падения головных частей определялось сразу однозначно — Камчатка.

В качестве новых регионов размещения полигона были рассмотрены Западная Украина, Ставропольский край, районы г. Красноводска и залива Кара-Богаз-Гол и регион Приаралья вблизи станции Тюра-Там. Два первых варианта, хотя и были удобными в отношении трассы, отпадали сразу с точки зрения нанесения ущерба народному хозяйству страны. Регион залива Кара-Богаз-Гол давал некоторый прирост дальности по сравнению с последним вариантом, но на передний план выступали суровые условия проживания и работы личного состава полигона, приезжающих экспедиций разработчиков, а также сложнейшие проблемы с обеспечением их водой. Поэтому нами был предложен для дальнейшего обследования и рекогносцировки район станции Тюра-Там. Он был признан удачным по всем статьям, хотя климат здесь мало чем отличался от условий на ГЦП. После запуска первого искусственного спутника Земли новый полигон получил открытое наименование Байконур.

Появление этого названия весьма характерно для того времени. В условиях строжайшей секретности вокруг местоположения полигона необходимо было в открытой печати ухитриться так указать его район, чтобы и не раскрыть дислокации, и не сообщить заведомую ложь. Ведь она могла бы мгновенно быть опровергнута измеряемыми зарубежными средствами координатами плоскости первого витка орбиты ИСЗ. Поэтому в качестве названия района размещения нового ракетного полигона было выбрано небольшое селение Байконур, расположенное на трассе первого витка орбиты спутника вперед по полету. Сейчас столь хитроумные способы соблюдения секретности кажутся сверхнаивными, особенно с появлением космических средств разведки, и могут вызвать лишь улыбку.

Несмотря на то что с запуска первого искусственного спутника Земли центр тяжести деятельности ОКБ-1 С.П. Королева решительным образом переместился на создание новых образцов ракет-носителей и космических объектов, это конструкторское бюро не сразу отказалось от работ по ракетной тематике. В 60-е годы им разрабатывается межконтинентальная ракета на переохлажденном жидком кислороде и керосине Р-9А, выпускается проект глобальной ракеты ГР-1, спроектированной на ее базе. Однако ГР-1 не нашла поддержки правительства и Министерства обороны, так как подобная ракета была уже разработана у М.К. Янгеля. В ОКБ-1 Королева создается первая в отечественной практике межконтинентальная баллистическая твердотопливная ракета РТ-2. Этот ракетный комплекс был принят на вооружение и поставлен на боевое дежурство в ограниченном количестве. Широкого применения в ту пору он не нашел, так как существенно уступал по своей боевой эффективности уже созданным жидкостным межконтинентальным ракетам.

В таком напряженном и интересном режиме проходила моя работа в управлении реактивного вооружения ГАУ. Однако положение в конце 1955 года неожиданно изменилось, исполнилось мое давнишнее желание работать в научно-исследовательском институте ракетных войск, чему способствовало совершенно случайное стечение обстоятельств, не имеющих ничего общего с моим стремлением или служебной деятельностью.

В 1953 году происходил обмен партийных билетов с проверкой анкетных данных. И полковник Бойко (начальник политотдела ГАУ) выявил неточность в анкете генерал-лейтенанта А.И. Соколова (начальника управления заместителя командующего артиллерией): отсутствовало документальное подтверждение об окончании им то ли Иркутского, то ли Новосибирского железнодорожного института. Бойко, пристрастно относясь к Соколову, поспешил воспользоваться этим для компрометации Андрея Илларионовича.

Соколов поехал в институт, где учился, поговорил с местными товарищами, вспомнил старые времена и получил официальную справку об окончании института. В связи с надвигающейся Великой Отечественной войной и изменением служебного положения Андрей Илларионович не успел закончить и защитить дипломный проект. Получив справку об окончании института, Соколов поставил полковника Бойко в неловкое положение, показав его торопливым злопыхателем. Полковник также мчится в тот же институт и требует от его руководства предъявления официальных документов, подтверждающих факт окончания института Соколовым. При этом Бойко сумел смертельно напугать руководство ответственностью за лжесвидетельство. В результате он получил другой документ, дезавуирующий справку А.И. Соколова. Умело владея языком и приемами партаппаратчиков, полковник Бойко сумел добиться рассмотрения этого дела с “принципиальных” партийных позиций. А.И. Соколов получил строгий выговор по партийной линии, был освобожден от занимаемой должности и направлен на годичные курсы в Артиллерийскую академию им. Ф.Э. Дзержинского для завершения высшего образования. Начальником УЗКА стал генерал-лейтенант А.И. Семенов.

Примерно через год начальник НИИ-4 МО генерал-лейтенант Алексей Иванович Нестеренко назначается начальником строящегося полигона в Тюра-Таме. На вакантную должность начальника института ракетных войск НИИ-4 намечается А.Г. Мрыкин. Он любезно приглашает туда Н.Н. Смирницкого и меня на должности его заместителей по направлениям. Мы дружно и радостно даем согласие, но обстоятельства меняются. На должность начальника НИИ-4 утверждается только что окончивший курсы А.И. Соколов. Генерал Мрыкин остался в УЗКА и затормозил наш переход в институт. В свою очередь Соколов стал настаивать на нашем переводе, ссылаясь на предыдущие договоренности.

С целью решения этого вопроса в новых условиях Александр Григорьевич пригласил меня и Смирницкого и в присутствии генерала Соколова задал еще раз вопрос, хотим ли мы покинуть управление и уйти в институт или остаться с ним, Мрыкиным. При этом, формулируя вопрос, он явно выражал нежелание отпускать нас. Испытывая крайнее смущение от того, что пренебрегаю хорошим к себе отношением, я все же изъявил желание заняться конкретной научной деятельностью в НИИ-4. Смирницкий отказался от перехода в институт. Как потом Николай мне объяснил, изменить свое решение его заставила боязнь того, что Соколов после такой моральной травмы мог потерять свои волевые бойцовские качества, делавшие его принципиальным и хорошим руководителем, имеющим свою техническую позицию и лицо. Боязнь оказалась неоправданной. Наоборот, в процессе руководства НИИ-4 раскрылись и сформировались способности и талант генерала Соколова в определении и обосновании перспектив развития стратегического ракетного вооружения и ракетно-космической техники. В конце 1955 года я перешел в НИИ-4.