“Спор века”

В текущей научной деятельности тоже было далеко до спокойствия. Постоянно возникали принципиальные технические вопросы, требующие третейского судейства института, а поскольку каждый из вопросов рассматривался с нескольких точек зрения: конкурентов-разработчиков, администраторов отрасли и заказчика, решались эти вопросы в непрерывной борьбе мнений и кипении страстей. Одни одобряли, позицию института, другие не соглашались с ней, третьи просто ругали (по-научному — критиковали).

Одним из серьезнейших, втянувших в свою орбиту не только главных конструкторов, но и крупных государственных руководителей, министров и Министерство обороны, был так называемый “спор века” (”малая гражданская война”). В нем ЦНИИмаш в продолжительной дискуссии по широкому кругу вопросов, используя весь арсенал своих идеологических разработок, хоть и сумел отстоять свою точку зрения, но оставил на зубах оппонентов много “шерсти и мяса”. Об этом споре стоит рассказать более подробно, так как он касался вопросов формирования государственной оборонной доктрины и путей развития стратегического ракетного вооружения.

Все началось с малого. В первой половине 60-х годов были хорошо отработаны межконтинентальные стратегические ракеты второго поколения тяжелого класса Р-36 и легкого класса УР-100, устанавливаемые в защищенные шахтные стартовые устройства. В то время по численности МБР мы несколько отставали от США, которые сумели развернуть 1000 легких ракет типа “Минитмен” и 54 тяжелых типа “Титан-2”. Поэтому у нас в стране был принят и обеспечен быстрый темп ежегодного наращивания указанных отечественных стратегических ракетных комплексов. Строительство, изготовление и постановка их на боевое дежурство шли по плану без каких-либо осложнений технического или организационного порядка, принося удовлетворение и представителям промышленности, и заказчику. Одним — в выполнении большого плана производства, другим — в существенном наращивании оборонного потенциала и формировании новых воинских частей и соединений. И в течение трех-четырех лет было не только восстановлено численное равенство с США в межконтинентальных ракетных комплексах наземного базирования, но и наметилось определенное превосходство в их количестве.

В этой гонке стратегических ракетных вооружений в тот же период времени появился новый фактор, качественно меняющий ее характер. США начали разработку принципиально новой межконтинентальной ракеты “Минитмен-3”, несущей не одну, а целых три боевых головки с индивидуальным их наведением с высокой точностью на различные цели. Институт, проводя анализ возможностей развития такого направления стратегических ракетных комплексов в США, увидел в нем серьезную угрозу сложившемуся стратегическому равновесию в мире, ведущую к снижению потенциала сдерживания.

При равенстве в количестве ракетных комплексов противостоящих сторон (а такое соотношение наиболее вероятно) наличие в системе вооружения баллистических ракет с разделяющимися головными частями давало серьезные преимущества нападающей стороне, так как появлялись в будущем принципиальные возможности уничтожения одной ракетой нескольких наших ракетных комплексов. Это было серьезно и создавало предпосылки к упреждающему обезоруживающему удару. Продолжать сохранять ракетный потенциал сдерживания, исходя из принципа противопоставления каждому боевому блоку вероятного противника одного отечественного ракетного комплекса, стало экономически невыгодным и просто невозможным. Поэтому НИИ-88 вышел в Министерство общего машиностроения (наследник ГКОТ) с серьезным предложением о повышении степени защищенности уже построенных шахтных стартовых комплексов для ракет Р-36 и УР-100 с тем, чтобы сделать их малоуязвимыми для нового развивающегося класса американских ракет типа “Минитмен-3”. Предлагалось также незамедлительно разработать новое поколение отечественных межконтинентальных ракет с разделяющимися головными частями при индивидуальном наведении боевых блоков на различные цели (а это могла обеспечить бортовая вычислительная машина), чтобы сбалансировать с США наступательный потенциал. Рекомендовалось ввести в нашу ракетную группировку и подвижные ракетные комплексы наземного базирования, грунтовые или железнодорожные, с целью повышения неуязвимости ракетных вооружений стратегического назначения, в том числе и при повышении точности стрельбы ракет противника. Указанное предложение, прямо сказать, не вызвало энтузиазма у руководства МОМ, так как нарушало хорошо сложившийся механизм широкого производства ракет, полной и продуктивной загрузки заводов. К тому же Министерство обороны пока не требовало этого. Серьезно смущали и идеи укрепления только что построенных в большом количестве шахтных стартовых установок и введения в систему управления бортовых вычислительных машин, которые требовались для индивидуального наведения боевых блоков. Создание БЦВМ было новым и отнюдь не простым делом. США, по-видимому, рассчитывали на этом пути уйти далеко вперед в гонке стратегических вооружений, имея перед глазами наш ламповый ширпотреб в виде бытовых радиоприемников и телевизоров.

Предложение института имело сильную поддержку главного конструктора М.К. Янгеля и было встречено в штыки его конкурентом — главным конструктором В.Н. Челомеем. Владимир Николаевич после двухнедельного шока, вызванного снятием в октябре 1964 года генерального секретаря ЦК КПСС Н.С. Хрущева, под крылом которого начал пышно расцветать его талант, быстро оправился. Челомей нашел себе нового волевого почитателя и покровителя в лице министра обороны маршала Советского Союза Андрея Антоновича Гречко. Отмежевавшись от прошлых привязанностей на одном из совещаний в своем ЦКБМ, как рассказывали, сакраментальной фразой: “Теперь мы можем свободно и творчески работать в области ракетной техники, не получая мешающих подсказок со стороны Хрущева”, — переведя своего заместителя — сына Хрущева — Сергея Никитовича в другую организацию, Владимир Николаевич с новым энтузиазмом начал формировать и внедрять в практику собственные взгляды на развитие ракетной и космической техники, пользуясь поддержкой Гречко. Челомей предлагал тогда в качестве нового поколения малых межконтинентальных ракет свою ракету УР-100К. Министр общего машиностроения Сергей Александрович Афанасьев, чувствуя влияние Владимира Николаевич на министра обороны, решил рассмотреть предложение НИИ-88 (в 1967 году он становится Центральным НИИ машиностроения) на научно-техническом совете ЦКБМ у Челомея в Реутове. В своем выступлении Владимир Николаевич подробно и красочно обосновал свое предложение о создании малой межконтинентальной ракеты нового поколения УР-100К (которая должна прийти на смену УР-100 в построенные шахтные стартовые установки), о ее высокой боевой эффективности при малых затратах на разработку. Модернизация ракеты УР-100 заключалась в увеличении ее длины примерно на 1,5 м за счет использования свободного размера шахты, некотором форсировании двигателя, а следовательно, увеличении полезной нагрузки ракеты и ее боевой эффективности. Что касается применения на ней РГЧ ИН, то Владимир Николаевич высказался по этому поводу на НТС так:

— Разделяющаяся головная часть — дань моде. Тут надо еще посмотреть. По вопросу установки на ракете БЦВМ Челомей произнес хорошо запомнившуюся фразу:

— Я не понимаю, как может арифмометр, установленный на борту ракеты, еще увеличить точность стрельбы.

Предложение же ЦНИИмаша относительно необходимости увеличения степени защищенности существующих шахтных стартовых установок ракет УР-100 Владимир Николаевич считал нереальным и необязательным. Он привел подробное обоснование того, что это невозможно сделать, не построив шахту заново на новом или старом месте. Да и нет прямой необходимости пытаться что-либо делать. Повышения живучести ракетных комплексов Челомей предлагал достигать другим путем, создавая противоракетную оборону позиционных районов ракетных войск. По приводимым красочным графикам и таблицам у Владимира Николаевича это выглядело дешевле и эффективнее, чем упрочнение шахт.

Я хорошо запомнил заседание НТС 21 февраля 1968 года, так как был облачен в парадный мундир со всеми орденами и регалиями в связи с предстоящим выступлением вечером на торжественном собрании института, посвященном празднику Советской Армии и Военно-Морского Флота. Меня эта парадность несколько смущала, когда я выступал с аргументацией предложений института и критикой точки зрения Челомея.

Совещание определило дальнейшую позицию Минобороны и Минобщемаша: они настаивали на разработке ракеты УР-100К и были против увеличения степени защищенности построенных стартовых сооружений. В МОМ эту точку зрения поддержала вся коллегия за исключением первого замминистра Г.А. Тюлина, зампредседателя НТС МОМ Г.С. Нариманова, замминистра Г.Р. Ударова и меня. Мы отстаивали предложение института о необходимости повышения стойкости построенных стартовых комплексов ракет УР-100 и Р-36 и применения РГЧ ИН при создании ракет нового поколения. В то время еще не было определено мнение секретаря ЦК КПСС Д.Ф. Устинова и председателя Военно-промышленной комиссии Л.В. Смирнова по возникшему, казалось бы, частному спору ЦНИИмаша с руководством Министерства общего машиностроения и заказчиком — Министерством обороны.

Вопрос о необходимости увеличения степени защищенности стартовых сооружений поднимался и аргументировался институтом значительно раньше, еще в начале 1966 года. Устинов летом того же года по этому поводу собрал у себя совещание руководства МО и МОМ. На совещание по предложению нашего министра был приглашен и я.

Открывая совещание, Дмитрий Федорович сказал:

— Есть предложения по созданию стартовых комплексов повышенной защищенности. Не ошиблись ли мы, выбрав существующую степень их защиты?

Тут военные единодушно воскликнули:

— Никак нет, Дмитрий Федорович, не ошиблись!

Началось обсуждение принятого решения, чтобы подтвердить его правильность. Заместитель министра обороны по строительству и расквартированию войск генерал армии А.Н. Комаровский в обоснование правильности принятой степени защищенности шахт привел весьма “весомый аргумент”:

— Дмитрий Федорович, это позволило удешевить строительство и за год на сэкономленные средства построить на 72 шахтных ствола больше.

Я не выдержал и вставил реплику:

— За чем дело стало? Делайте из бревен, еще больше выгадаете!

Устинов сердито посмотрел на меня, но промолчал. Некоторые большие военные чины начали высказывать мысль о том, что в повышении защищенности шахтных стартовых комплексов нет острой необходимости, потому что никто не собирается сидеть и ждать, пока нас будут поражать ракетами; будет использован ответно-встречный удар, и наши ракеты уйдут из шахтных сооружений еще до прихода боеголовок агрессора, тогда защита вообще будет не нужна. Я опять вклинился в разговор без разрешения:

— Дмитрий Федорович, это нереально! Мы значительно более простые вопросы обсуждаем часами. Разве можно за какие-то 10 минут принять решение и нажать кнопку запуска ядерных ракет по докладу какого-то генерала, взирающего на мутный экран радиолокатора. А если ошибка? Ведь за ней стоят сотни миллионов человеческих жизней, в том числе женщин и детей. Сюда надо отнести и граждан Советского Союза, так как в случае ошибки за этим последует справедливое и спровоцированное нами возмездие вероятного противника. Ракеты не вернешь. А если радиопомехи или провокация?!

Все промолчали на второй мой выпад. Вместе с тем в результате обсуждения Устинов принял решение проработать проекты новых защищенных стартовых сооружений и возможности укрепления уже построенных, а по результатам проработки сделать окончательный выбор. Это уже обнадеживало.

Полтора года прошло, но дело заметно не продвинулось. В Министерстве обороны и МОМ не было лиц особо заинтересованных в выполнении и контроле указанного решения; на этом пути всегда находились непреодолимые трудности и помехи. Однако институт за прошедшие годы, несмотря на острую критику всех его конкретных предложений по упрочнению шахтных стартовых сооружений, вел широко плановые проектные исследования и эксперименты, снимая пункт за пунктом возражения упрямых оппонентов из МО и своего родного министерства. ЦНИИмашу необходимо было доказать, что упрочнение не только возможно, но и достаточно просто реализуемо. Это был основной вопрос, который породил так называемый “спор века”.

Действительно, упрочнением можно назвать только такую доработку шахтного сооружения, когда сохраняется старый ствол шахты и ее фундамент, т.е. повышение прочности шахты производится за счет внутреннего упрочнения ствола и защитной крыши. При сохранении принятой эжекционной схемы стартового комплекса ракеты УР-100 указанное упрочнение невозможно. Внутреннее утолщение ствола приводило к недопустимому уменьшению площади обратного кольцевого газохода, по которому раскаленные газы от двигателя выходят при старте ракеты наружу. Если же сохранять площадь обратного кольцевого газохода, то неизбежно внешнее упрочнение ствола шахты, т. е. полный демонтаж ствола, фундамента и оголовка, что равносильно разрушению старой шахты и строительству новой на прежнем месте. Указанное обстоятельство и заставляло Министерство обороны так бескомпромиссно выступать против упрочнения существующих стартовых комплексов ракет УР-100 и Р-36. Поэтому институту для нового поколения ракет пришлось предложить применять минометный старт — выброс ракеты из транспортно-пускового контейнера пороховыми газами и запуск ее маршевого двигателя на высоте примерно 20 м. Предлагаемая схема старта исключала необходимость использования обратных газоходов и позволяла значительную часть их объема пустить на упрочнение ствола, а оставшуюся — на амортизационные перемещения контейнера с ракетой при сейсмическом движении почвы вместе с шахтой после ядерного взрыва. В принципе идея минометного старта не нова. Она была реализована еще при старте ракет с подводных лодок. Однако для применения указанного принципа в наземных, сильно укрепленных, стартовых комплексах требовалось решение ряда новых технических проблем, по тем временам достаточно рискованных, которые впоследствии явились предметом дополнительных жарких баталий с противниками минометного старта ракет. Например, Челомей утверждал, что кратковременные отрицательные перегрузки на ракете от момента ее выброса из контейнера до запуска двигателя не позволят запустить последний из-за газовых пузырей. Но эта проблема оказалась легко разрешимой.

В ЦНИИмаше была разработана также конструкция безоголовочной шахтной стартовой установки, за счет чего сильно снижались сейсмические взрывные нагрузки на ствол шахты и уменьшалась требуемая степень ее упрочнения. Предлагаемые принципы минометного старта были горячо поддержаны М.К. Янгелем и впоследствии нашли блестящее конструктивное воплощение. Институтом была предложена также легкая компактная пневматическая система амортизации контейнера с ракетой вместо предлагаемых многотонных пружин, рекомендованы новая система прицеливания и ряд других принципиальных конструктивных решений шахтного стартового сооружения при минометном старте ракеты.

В процессе долгих дискуссий менялось и мнение Челомея. Видя, что идея применения РГЧ прогрессивна, он предлагает вооружить ракету УР-100К головной частью из трех блоков, разбрасываемых пружинами после активного участка траектории (т.е. РГЧ рассеивающегося типа), чтобы не связываться с БЦВМ. Эффективность стрельбы ракетой по площадным целям значительно увеличивалась по сравнению с эффективностью моноблочной, несколько более мощной головной части. А из-за изменения угла крена ракеты при разбросе боеголовок менялось направление их рассеивания на местности, чем и создавалась иллюзия наведения РГЧ на нужные цели. Такую головную часть метко окрестили “дробовой”.

ЦНИИмаш в свою очередь показал путем расчетов, что приблизительно такого же результата можно достигнуть, не разрабатывая новую ракету УР-100К, а устанавливая РГЧ рассеивающегося типа с несколько меньшими зарядами на старую УР-100. Эффективность уменьшается всего лишь на 15%, так как для уничтожения большинства целей при обоснованных нами критериях их поражения требуется только одна боеголовка даже несколько меньшей мощности, чем примененная на ракете УР-100К. Документ института явился серьезным препятствием к разработке ракеты УР-100К.

Тогда военное руководство пошло на “маленькую хитрость”. Оно поручило НИИ-4 совместно с ЦКБМ Челомея и ЦНИИмашем посчитать ряд соотношений эффективности ракет УР-100 и УР-100К с РГЧ рассеивающегося типа в случае их действия по площадным целям при различных, заданных военными, нормах поражения. Я тогда находился в больнице и меня замещал мой первый заместитель А.Г. Мрыкин. Увеличивая нормы поражения — избыточное давление во фронте ударной волны и математическое ожидание пораженной площади — относительно ранее принятых институтом и согласованных в свое время с Минобороны, удалось получить различие значений боевой эффективности ракет УР-100 и УР-100К с РГЧ рассеивающегося типа, в некоторых случаях составляющее примерно два раза.

Мрыкин подписал отчет (не задумываясь о том, что может произойти дальше): ведь старшее руководство дает данные и просит посчитать результат по общепринятой методике. А последствия не замедлили явиться. Министр обороны переутвердил своим приказом те необоснованно увеличенные нормы поражения, которые склоняют чашу весов в пользу ракеты УР-100К. О результатах “хороших расчетов” было доложено Л.И. Брежневу, причем со ссылкой на ЦНИИмаш: по его расчетам боевая эффективность ракеты УР-100К получается в два раза выше, чем у ракеты УР-100.

Когда я выписался из больницы, мне позвонил председатель ВПК Л.В.Смирнов и сказал:

— По сравнительной эффективности указанных ракет существуют два различных документа, подписанных руководителями ЦНИИмаша. Вами лично заверенный документ с различием эффективностей ракет УР-100К и УР-100 с РГЧ “дробового” типа в 15% и документ, подписанный вашим первым заместителем, исполняющим обязанности директора института, где эта разница равна 100%. Прошу Вас дать официальное письменное разъяснение по этому поводу.

Я подготовил официальное заключение института, в котором указал, что значения норм поражения целей взяты необоснованно завышенными, сильно расходящимися с потребными и с принятыми у вероятного противника. Это приведет к напрасному перерасходу ракет на решение боевой задачи. Институт, подписывая гамму расчетов с различными заданными значениями норм поражения, не давал согласия на их увеличение. Поэтому наши цифры относительно разницы боевой эффективности ракет УР-100К и УР-100 с РГЧ рассеивающегося типа в 15% при стрельбе по площадным целям остаются в силе.

Только я отпечатал заключение, как последовал звонок по “кремлевке”. Звонил Д.Ф. Устинов:

— Подготовили ли Вы официальное объяснение? Показали его Мрыкину?

Я коротко ответил:

— Подготовил и подписал, но Александру Григорьевичу не показывал, так как он не знаком с тонкостями и поэтому попал в ловушку. Ему при подписании результатов расчетов следовало сделать краткую приписку: “Расчеты условные и не характеризуют истинного положения дел с эффективностью рассматриваемых ракет”. Я сознательно не знакомил Мрыкина с последним заключением, чтобы не подставлять начальству или не создавать такой ситуации, когда можно было бы сказать, что у нас с Александром Григорьевичем появились идеологические разногласия, если он с заключением не согласится.

Устинов, узнав, что я не показывал объяснение Мрыкину, рекомендовал ознакомить его с документом и, если Александр Григорьевич согласится с ним, получить подпись. Я вызвал Мрыкина, попросил прочитать документ и в случае согласия, подписать его вместе со мной. Мрыкин молча прочитал заключение, не дожидаясь каких-либо моих объяснений по поводу его правильности, сказал, что согласен и подписал.

Это заключение я выслал только Л.В. Смирнову, поскольку он лично просил меня. В министерство выслать копию я побоялся, предчувствуя новые неприятные объяснения с руководством: надеялся, что все обойдется, но не обошлось. На одном из совещаний у Устинова, где присутствовали, в частности, и Гречко, и Афанасьев, снова возник вопрос об эффективности ракеты УР-100К и необходимости ее разработки. В качестве весомого аргумента была использована ссылка на наш институт: “Зачем мы спорим, если даже ЦНИИмаш признает, что эффективность этой ракеты в два раза выше, чем УР-100. Конечно, ее надо разрабатывать”.

Тогда Краснослав Григорьевич Осадчиев, начальник отдела ВПК, как мне рассказали потом, скромно встал и пояснил:

— Вы не читали последнего письма института, где говорится о необоснованности принятия высоких норм поражения и подтверждается то, что фактическая разница значений эффективности этих ракет будет по-прежнему составлять 15%.

Сообщение Осадчиева вызвало некоторое замешательство и вспышку раздражения нашего министра С.А.Афанасьева. Поздно вечером звонит мне домой начальник секретной части Владимир Павлович Ходцев и сообщает:

— Звонил министр. Просил завтра утром срочно прислать ему копию Вашего письма Л.В.Смирнову и ничего не говорить Вам. Что мне делать?

— Несомненно, выполняй приказ министра. За информацию спасибо, — спокойно ответил я, ожидая в ближайшее время резких и справедливых претензий от Афанасьева по поводу того, что не прислал копию письма в министерство. Подумалось: “Не имей сто рублей, а имей сто друзей”.

Мне везло на преданных до конца делу сотрудников института. Благодаря им я мог спокойно работать, не боясь за свой тыл, и быть прекрасно информированным обо всех тайнах “мадридского двора”, и не только...

После описанного случая Сергей Александрович со мной не говорил по этому поводу. Был ли разговор у министра с Мрыкиным о его второй подписи моего последнего заключения, я достоверно не знаю. Можно полагать, объяснение состоялось и довольно серьезное. Вскоре Александр Григорьевич подал рапорт об отставке из армии и, уйдя на пенсию, стал работать в ЦНИИмаше начальником сектора истории. За Мрыкиным по приказу министра все же закрепили персональную машину.

Министерство обороны, чтобы закончить все дискуссии о выборе нового поколения межконтинентальных стратегических ракет легкого класса и закрыть споры о необходимости повышения степени защищенности уже построенных шахтных стартовых установок, в июне 1968 года собирает свой высший технический орган — Военно-технический совет, на заседании которого будет слушаться доклад В.Н. Челомея и его основных смежников. Присутствуют министр обороны, высший командный состав Генерального штаба и Ракетных войск стратегического назначения, главные конструкторы-смежники Челомея, руководство Министерства общего машиностроения, начальники НИИ Минобороны. В основном — все сторонники или участники разработки предложения Владимира Николаевича. В качестве оппонентов были приглашены только два человека: заместитель председателя ВПК Георгий Николаевич Пашков и я от ЦНИИмаша. Заседание ВТС вел первый заместитель министра обороны маршал Советского Союза Сергей Леонидович Соколов.

Первым с продолжительным полуторачасовым докладом выступил Челомей. Он подробно, убедительно и красноречиво описал преимущества своей новой ракеты УР-100К, ее удобства, повышенную боевую эффективность; показал, что разработка такой ракеты является крупным шагом вперед в области ракетной техники; подробно остановился на невозможности и нецелесообразности упрочнения построенных стартовых комплексов ракеты УР-100. Чтобы не слыть ретроградом, он перспективное развитие межконтинентальных баллистических ракет с РГЧ индивидуального наведения боеголовок на цели связал с разработкой ракеты следующего нового поколения — УР-100Н, которая должна явиться на смену ракете УР-100К. Сильно защищенные ШПУ, если в этом почему-то возникнет необходимость, как считал он, можно будет строить при развертывании новой группировки ракет УР-100Н. Замечу, что на ракетный комплекс УР-100Н тогда еще не было серьезных проектных материалов. Предложения Челомея по ракете УР-100К были детализированы в докладах главных конструкторов, основных смежников и военных специалистов.

Когда подошла моя очередь выступать в прениях, практически все основные положения и мысли Челомея были многократно одобрены. Прозвучали многочисленные критические замечания в адрес ЦНИИмаша в меру понимания каждого выступавшего. Я начал свое 15-минутное выступление с формулирования и обоснования доктрины ответного удара — доктрины сдерживания; продемонстрировал результаты моделирования двухсторонних операций в ответном ударе с учетом упрочнения стартовых комплексов и без него; постарался доказать необходимость повышения степени живучести ракетных комплексов, которые позволили бы заблаговременно парировать развитие наступательных возможностей стратегического вооружения вероятного противника; пояснил неправильность высказанного Челомеем плана развития стратегических ракетных сил. Мое вторжение в “охотничьи угодья” Генерального штаба и Министерства обороны в формулировании оборонной доктрины в новых условиях при существовании ракетно-ядерного вооружения вызвало острую отрицательную реакцию руководителей в погонах. Ведь в их собственном доме “гражданский” специалист учит военных, как строить оборону государства. Министр обороны Гречко не выдержал, встал и резко оборвал меня:

— Не пугайте нас, не пугайте! Мы не будем действовать по вашей схеме. Мы не допустим повторения 1941 года.

Как можно мягче и уважительнее я ответил:

— Товарищ министр! Мы подробно проработали и промоделировали все случаи боевого применения ракетно-ядерного вооружения в условиях превентивного и ответно-встречного ударов. В этих случаях победы добиться невозможно. Я не имею возможности сейчас доложить Вам результаты моделирования. Вызывайте меня, и я обстоятельно доложу Вам все имеющиеся в институте материалы по данному вопросу.

Не садясь, Андрей Антонович Гречко через мою голову начал показывать председателю ВТС пальцем на свои наручные часы: пора, мол, лишать меня слова. На вежливое напоминание С.Л.Соколова, что регламент мой истек, я возразил:

— Товарищ маршал Советского Союза, тут до меня 2,5 часа выступали только сторонники одной идеи. Я — единственный оппонент. Вопрос архиважный, и неужели у высокого совета нет терпения дослушать меня до конца?

Мне дали закончить выступление, но этим перерывом сбили весь мой эмоциональный наступательный накал. Мне стало ясно, что меня не только не поймут, но и слушать не будут, поэтому говорил вяло, без подъема. Коротко информировал собравшихся о предложениях института, рассказал, как можно сравнительно просто повысить степень защищенности построенных шахтных стартовых установок, если перейти к минометному старту ракеты. Говорил о необходимости делать следующее поколение ракет с РГЧ ИН и о нецелесообразности разработки промежуточного варианта ракеты УР-100К для установки в старые шахтные сооружения. Это большие дополнительные расходы, потеря времени, сохранение недостаточной живучести ракетных вооружений и, по существу, “приглашение” вероятного противника к превентивному ракетно-ядерному удару.

В выступлениях меня поддержал только заместитель председателя ВПК Г.Н. Пашков. Однако на решение Военно-технического совета Минобороны (проект такого решения был отпечатан заранее) мое выступление и поддержка Пашкова не повлияли. Было принято предложение Челомея о разработке ракеты УР-100К, устанавливаемой в старые шахтные сооружения для старта ракет УР-100, как перспективного направления развития ракетного вооружения. Министерство обороны и МОМ совместно с основными смежными ведомствами выходили в верха в едином союзе, выступая против мнения ВПК и секретаря ЦК КПСС, которые, как я считаю, были убеждены в верности доводов ЦНИИмаша. Решение ВТС, по существу, оформляло разногласия между высшими руководителями, определяющими облик стратегического вооружения страны: Устиновым и Гречко. Может быть, были и какие-то другие противоречия между этими государственными чиновниками, как раз и проявившиеся в дебатах по упомянутой проблеме. Все возможно. Не надо только забывать, что институт обозначил ее за три года до перехода разногласий на государственный уровень. Наши оппоненты, чтобы найти себе моральное оправдание и ослабить технические позиции ЦНИИмаша, старались дискредитировать принципиальное поведение института тем, что объявляли его верноподданническим, и, не скрываясь, говорили об этом на каждом углу.

В коридоре, после закрытия ВТС, я с горечью сказал маршалу Соколову:

— Странно, я ведь защищаю интересы Министерства обороны, а оно так резко и необоснованно выступает против меня.

На что он вполне дружелюбно возразил:

— Мы не можем не верить главному конструктору. За ним стоит конструкторское бюро.

— Но ведь и за мной стоит десятитысячный коллектив сотрудников института, у меня в руках результаты серьезных проработок данной проблемы. Такие сложные вопросы надо решать не на заседании совета методом голосования, а предварительно проводить их объективную экспертизу, — махал я кулаками после драки.

Надо сказать, меня уже давно тревожило то обстоятельство, что руководство ракетных войск всегда избегало обстоятельных обсуждений с нашим институтом вопросов боевого применения стратегических ракет для обороны страны, считая, по-видимому, что инженерному составу не под силу понять мудрость ведения боевых операций. Но из кратких замечаний и реплик отдельных представителей военных у меня складывалось впечатление, что не все из руководства правильно понимали возможности принципиально новых и уникальных стратегических средств, которыми они стали владеть, рассматривая их через призму опыта Великой Отечественной войны. Все мои попытки организовать диалог с командованием Ракетных войск стратегического назначения по вопросам боевого применения ракетно-ядерного оружия вызывали в лучшем случае снисходительные улыбки и обычный в таких случаях ответ:

— Не забивай голову не своими вопросами. Ваше дело создавать хорошие ракеты, наше — их использовать.

Я пытался доказать ошибочность такого мнения:

— Не бывает вообще хорошей ракеты, как нет понятия вообще хороший самолет. Есть хороший истребитель, хороший бомбардировщик, хороший штурмовик, но нет общего понятия хороший самолет. Конструктор, разрабатывая самолет, обязательно должен знать, для каких целей он создается. Так и мы, ракетчики, должны точно знать, для решения каких задач разрабатывается ракета: превентивного нападения, ответно-встречных действий или гарантированного возмездия (сдерживающего назначения). Хорошие ракетные комплексы в указанных случаях получаются существенно различными.

Чтобы предметно дать военным почувствовать боевые возможности стратегического ракетно-ядерного оружия, я еще в 1965 г. предложил Устинову силами института разработать математическую игровую модель с хорошей системой отображения результатов боевых действий двух сторон с применением ракетно-ядерного оружия. С помощью такой модели два генерала — командующие ракетными войсками сторон — могли бы “реализовать” свои боевые замыслы по использованию стратегических ракет в реальном масштабе времени и увидеть результаты своих действий. Находясь в двух изолированных комнатах — на командных пунктах, при наличии посредников, которые имели бы возможность менять исходные боевую обстановку и информацию, “воюющие генералы” могли бы наблюдать на экранах результаты своих боевых решений в виде собственных потерь и потерь “вероятного противника” при различных характеристиках ракетного оружия и способах его применения.

Устинов одобрил идею, но, как показали проектные проработки, модель получилась слишком сложной. Да в то время и производительность штатных ЭВМ не позволяла моделировать обмен ракетными ударами двух сторон в реальном масштабе времени. Более того, возглавляемое главным конструктором И.И. Уткиным подразделение института, которое должно было решать такую задачу, было накануне выделения из ЦНИИмаша в самостоятельный институт. Уткина больше привлекали работы по заказам ведущих ракетных ОКБ, связанные с созданием полигонных и стендовых измерительных средств для летных испытаний ракет и космических объектов и входившие тогда в круг особо приоритетных. Поэтому указанная модель не могла быть сделана такой, какой задумывалась, и институт проводил моделирование боевых операций, расчленяя задачу на блоки, в растянутом масштабе времени.

Институту не удалось получить поддержки Военно-технического совета Министерства обороны в вопросе повышения защищенности построенных шахтных стартовых устройств. Основным аргументом против этого по-прежнему оставалось утверждение о невозможности такого упрочнения шахты и помещения в нее перспективной межконтинентальной ракеты нового поколения с РГЧ с индивидуальным наведением боеголовок на цели. Тогда институт обратился за помощью в ОКБ “Южное” М.К. Янгеля, предложив разработать проект такого ракетного комплекса и тем самым снять в качестве первопричины возражений ВТС выдвигаемую некоторыми его участниками конструкторскую некомпетентность ЦНИИмаша. Михаил Кузьмич согласился. Он был активным сторонником позиции нашего института. Эти вопросы мы с Янгелем неоднократно обсуждали, и они находили у него горячую поддержку.

Военно-промышленная комиссия оформила указанное соглашение, поручив КБ “Южное” и его основным смежникам с привлечением ЦНИИмаша выполнить проект тяжелого комплекса Р-36М нового поколения с упрочнением построенных стартовых сооружений, а также проект перспективной легкой ракеты типа УР-100 с минометным стартом, помещаемой в упрочненную шахту. Последнее должно было снять все бездоказательные возражения против возможности реализации предложений института. КБ “Южное” с указанной кооперацией в короткие сроки выполнило оба проекта. Легкая межконтинентальная ракета, получившая индекс МР-УР100, за счет минометного старта хорошо размещалась в упрочненной шахте, прекрасно амортизировалась: удалось даже повысить массу ракеты до 72 т, что позволило нести ей головную часть с четырьмя блоками индивидуального наведения. Оригинальное наземное оборудование, размещенное теперь не в оголовке шахты, а по предложению института на транспортно-пусковом контейнере, было также хорошо амортизировано.

Появление указанного проекта не сняло разногласий и вызвало только новую волну критики, но уже с других позиций. Челомей по- прежнему в своих выступлениях указывал на чрезвычайную сложность решения проблемы запуска маршевого двигателя при минометном старте ракеты. Если двигатель запускать слишком рано, говорил он, то появится “бутылочный эффект”, когда отраженная от контейнера мощная струя двигателя может опрокинуть ракету или повредить ее кормовую часть. Даже несколько позднее, когда реализовывались оба ракетных комплекса, МР-УР100 и УР-100Н, Владимир Николаевич в своем кабинете в Реутове говорил мне:

— С разработкой комплекса УР-100Н мы сильно отстаем от комплекса МР-УР100. Поэтому я выбрал старый, хорошо отработанный, эжекционный тип старта. Вы с минометным стартом завязнете, и я вас догоню. Если же вам удастся быстро решить эту проблему, то я сдаюсь.

Что Владимир Николаевич имел в виду под словом “сдаюсь”, я не понял ни тогда, ни после. Минометный старт ракет МР-УР100 и Р-36М был решен, а никакой “сдачи” со стороны Челомея так и не последовало.

КБ “Южное” и ЦНИИмаш (при техническом руководстве последнего) очень серьезно отнеслись впоследствии к отработке всех технических проблем, связанных с минометным стартом ракеты. Они были своевременно и благополучно разрешены, а все страхи оказались напрасными.

Военные специалисты из строительного НИИ Минобороны критиковали нас по другому поводу. На большом совещании, проходившем в нашем институте, они авторитетно утверждали, пытаясь обосновать свое мнение, что требуемая прочность предлагаемой КБ “Южное” и ЦНИИмашем упрочненной шахты не будет достигнута:

— Поверьте нашему многолетнему опыту, — говорили военные.

ЦНИИмашу — специалисту по прочности тонкостенных конструкций — пришлось разрабатывать новую для себя методику расчета прочности железобетонных конструкций в упругопластической зоне их работы, чтобы подтвердить свои рекомендации. Мы, конечно, не убедили военных строителей, выражавших настроение высокого командования. Впоследствии натурные испытания упрочненных шахт показали, что мы были более чем скромны в своих утверждениях: действительная прочность шахт в 3 раза превосходила требуемую расчетную величину. Шахту так и не удалось разрушить в случае многократного ее нагружения все возрастающими нагрузками при действии мощного взрыва ВВ, моделирующего ядерный. Забегая вперед, скажу, что за создание упрочненного шахтного пускового устройства для ракетного комплекса УР-100Н Ленинскую премию получили бывшие противники повышения защищенности стартовых сооружений, в том числе министр обороны Гречко. Как у нас часто бывало: “наказаны невиновные, премированы непричастные”.

Я, будучи членом комитета по присуждению Ленинских и Государственных премий, с восхищением и даже с некоторой завистью слушал замечательное выступление В.Н. Челомея о важности и необходимости повышения степени защищенности ракетных комплексов, представлявшего работу по созданию стойкого стартового комплекса для ракеты УР-100Н на соискание Ленинской премии перед нашим комитетом. Мне бы раньше убедительные доводы Владимира Николаевича. Докладывая о достоинствах работы, он почему-то все время обращался ко мне: то ли как к единомышленнику, то ли как к основному оппоненту, от которого можно ждать подвоха. Работа тайным голосованием была удостоена Ленинской премии единогласно.

Возвращусь к основной теме рассказа о “споре века”. Проект ракетного комплекса МР-УРЮО, выполненный в КБ “Южное”, существенным образом деформировал самою суть спора. Теперь уже ракетный комплекс УР-1 ООН дальней перспективы, т.е. третьего поколения, обретает черты приоритетной работы ближайшего времени. Срочно выпускается проект ракеты и шахтного сооружения высокой защищенности, но в предположении строительства новых ракетных комплексов УР-100Н. Указанный комплекс становится прямым конкурентом МР-УР100. Однако Челомей не отказывается от разработки и ракеты УР-100К. Он предлагает уже одновременную разработку двух ракет: УР-100К — для установки в старые шахты без упрочнения на замену УР-100, и УР-100Н — для размещения в новых прочных ШПУ и дальнейшего наращивания численности стратегических ракет наземного базирования. И чтобы сделать ракету УР-100Н более привлекательной по сравнению с МР-УР100, Челомей увеличивает стартовую массу ракеты примерно до 104 т, что позволяет ей нести уже шесть боеголовок на межконтинентальную дальность вместо четырех, как у МР-УР100.

Таким образом, сформировались два различных направления развития стратегического ракетно-ядерного вооружения. Их идеологами выступали:

• мы и КБ “Южное”, предлагавшие:

— значительное повышение защищенности построенных стартовых систем ракет УР-100 и Р-36;

— установку в модернизированные шахтные стартовые сооружения ракет нового поколения МР-УР100 и Р-36М с РГЧ ИН и минометным стартом;

— прекращение, естественно, наращивания количества пусковых установок РВСН.

• ЦКБМ и Минобороны, защищавшие:

— создание ракеты легкого класса УР-100К для замены в старых стартовых установках ракеты УР-100;

— разработку нового перспективного стратегического комплекса легкого класса УР-100Н с РГЧ ИН и стартовой шахтной установкой повышенной защищенности;

— как следствие, дальнейшее, и значительное, наращивание численности стратегической ракетной группировки (чтобы чувствовался ее вклад в общую эффективность РВСН).

О тяжелой ракете Р-36 Владимир Николаевич ничего не говорил, надеясь, по-видимому, что в дальнейшем комплекс УР-100Н незаметно заменит ракету типа Р-36М тяжелого класса, по своим параметрам и эффективности приближаясь к ней. Принимая во внимание такие обстоятельства и принципиальную важность совершенствования стратегического ракетного вооружения, институт считал предложение ЦКБМ и Минобороны неправильным, ослабляющим оборонную мощь РВСН, поскольку на большое дополнительное строительство стойких ракетных комплексов УР-100Н рассчитывать нельзя и, следовательно, страна, по существу, останется со значительным количеством несовершенных ракетных комплексов старого типа УР-100К.

В связи с этим я решил от лица вверенной мне организации обратиться с докладом к Генеральному секретарю ЦК КПСС Л .И. Брежневу. В своем докладе я выразил обеспокоенность отсутствием конкретной и точной формулировки оборонной доктрины в части ракетно-ядерного вооружения государства. Указал, что в программе КПСС на этот счет имеется только общее определение оборонной доктрины страны с учетом обычных вооружений традиционного типа; оборонная доктрина некоторыми крупными военачальниками толкуется, порой, вольно и неоднозначно. Кратко обосновал, что только доктрина гарантированного ответного удара возмездия будет сдерживать агрессию и обеспечивать стабильность и мир. Показал, что доктрина упреждающего удара по изготовившемуся к нападению агрессору или ответно-встречный ракетный удар не обеспечивают обороны страны и приводят только к взаимному уничтожению конфликтующих государств. Привел результаты моделирования всех указанных способов применения ракетно-ядерных сил при обороне страны и зависимость доктрины ответного удара от степени защищенности ракетных комплексов. Доказал необходимость существенного повышения защищенности шахтных стартовых сооружений. При этом в докладе я нигде не касался индексов конкретных ракетных комплексов, чтобы не отвлекать внимание от концептуальных моментов оборонной доктрины в целом и не свести проблему к спору, какой из ракетных комплексов лучший и по каким параметрам. В докладе указывалось также на целесообразность наличия в группировке стратегических ракетных сил определенного количества подвижных ракетных комплексов наземного базирования и на необходимость как можно скорее разрабатывать новые ракеты с РГЧ с индивидуальным наведением боеголовок на различные цели.

Подготовив доклад, я показал его моему прежнему руководителю начальнику НИИ-4 генерал-лейтенанту А.И. Соколову. Он одобрил содержание доклада и согласился подписать его также от имени своего института. При волевом министре обороны, не терпящем возражений от своих подчиненных, это могло стоить Андрею Илларионовичу отставки. Доклад был направлен адресату в марте 1969 года.

Через некоторое время меня вызвал Д.Ф. Устинов, запросив копию документа, и сообщил:

— Леонид Ильич внимательно прочитал доклад. Доклад понравился Брежневу, и он согласен с выводами.

Вскоре решением ВПК была создана государственная межведомственная экспертная комиссия под председательством президента Академии наук СССР академика М.В. Келдыша для рассмотрения возникших разногласий сторон и подготовки обоснованных предложений, касающихся развития ракетного вооружения стратегического назначения. По положению госкомиссию должен был возглавить председатель НТС комиссии Президиума Совета Министров СССР по военно-промышленным вопросам академик А.Н. Щукин, но у него в это время был инфаркт. Межведомственная комиссия получилась большой и представительной. В нее вошли несколько академиков, имеющих отношение к ракетной технике, в том числе академики А.П. Александров и Ю.Б. Харитон, представители руководства Минобороны, Минобщемаша, Минрадиопрома, Миноборонпрома, Минэлектропрома, главные конструкторы по ракетной технике, руководители КБ и НИИ, причастные к указанной проблеме. Вошел в состав комиссии и я как директор ЦНИИмаша, заваривший эту кашу.

Работа комиссии проходила в Кремле. Началось, как обычно, с пленарных заседаний, на которых были заслушаны точки зрения сторон на указанную проблему. Выступали главные конструкторы Челомей, Янгель, заместитель министра обороны по вооружению генерал армии Н.Н. Алексеев, начальники институтов — НИИ-4 и ЦНИИмаша, руководство ГУРВО, Минобщемаша и другие товарищи. Поскольку точки зрения по принципиальным вопросам были различными, для более детального изучения технических их аспектов комиссия разбилась на секции, на заседаниях которых говорили много и убежденно. В связи с тем что мнение Челомея поддерживали министры обороны и общего машиностроения, расстановка сил определилась сразу.

На одной стороне — послушное большинство, зависимое от этих руководителей, и практически все смежники, участвующие в работе названных министерств, а также большая часть “независимых”, склоняющихся перед авторитетом могущественных министерств. На другой стороне — меньшинство, отстаивающее определенную, с нашей точки зрения, абсолютно правильную и важную идею. Среди них — М.К. Янгель со своими смежниками, председатель экспертной комиссии М.В. Келдыш, академик А.П. Александров, я и некоторые другие из тех, кого нам удалось убедить в процессе обсуждения проблемы. Дискуссия, как уже было сказано, от принципиальных вопросов обоснования оборонной доктрины и путей развития ракетных вооружений стратегического назначения перешла в конкретную плоскость оценки эффективности и технико-экономических характеристик (по критерию “стоимость-эффективность”) ракетных группировок МР-УР100 и УР-100К плюс УР-100Н, их преимуществ и недостатков. При этом каждая сторона приводила свои убедительные и диаметрально противоположные доводы по одному и тому же вопросу.

И вот в этом многопараметрическом и бескрайнем море аргументированных доводов НИИ-4 разработало, как говорится, “объективную и научно обоснованную методику” сравнения указанных ракетных группировок с четким результатом в пользу предложения Челомея. Методика, по замыслу представителей института, должна была положить конец всем спорам на основе “строгой научной объективности”. Суть ее сводилась к следующему. Бралась группировка из 100 ракетных комплексов МР-УР100 и на сумму средств, затраченных на ее создание (упрочнение установок для стартов УР-100 и изготовление ракет МР-УР100) формировалась другая смешанная группировка тоже из 100 ракетных комплексов УР-100К (в старые шахты ракеты УР-100) и УР-100Н (в новые с высокой степенью защиты). Затем сравнивалась боевая эффективность этих двух группировок, равных по численности и стоимости, в ответном ударе. Тут авторы снизошли даже до признания ответного удара. Группировка комплексов УР-100К плюс УР-100Н оказывалась более эффективной, чем группировка комплексов МР-УР100. Для наукообразия в пределах 15% варьировались стоимостные показатели различных элементов комплексов. Результат устойчиво сохранялся. Казалось бы, все очень просто и объективно. Об этой чудо методике доложили министру обороны, а он — Брежневу. Первый заместитель министра обороны по вооружению — генерал-лейтенант К. А. Трусов сказал мне:

— Ну, Юрий Александрович, ты повержен окончательно и бесповоротно. Разберись в методике и сдавайся!

Подробное рассмотрение указанной методики показало, что желаемый результат получался за счет неоправданно низких стоимостей ракет УР-100К и УР-100Н и затрат на создание стойких шахтных стартовых комплексов для ракет УР-100Н. Наоборот, стоимости изготовления ракет МР-УР100 и увеличения степени защищенности старых стартовых сооружений ракет УР-100 для установки ракет МР-УР100 были необоснованно завышены. Конечно, можно было бы спорить относительно взятых стоимостей этих комплексов. Институт в то время располагал самыми квалифицированными методами расчета затрат. Однако такой вариант развития событий был предусмотрен авторами суперметодики. Все исходные цифры стоимостей они закрепили актами, утвержденными высокими подписями руководителей организаций своих единомышленников.

Критиковать появившуюся и широко разрекламированную методику с указанных позиций не сулило успеха. Это вызвало бы только раздражение наверху и выглядело бы как надоедливое препирательство. Долго я искал хорошие нестандартные подходы и простые аргументы, чтобы разгромить “популярную” методику, и, наконец, нашел. Увидев, что в рекомендуемой группировке ракетных комплексов УР-100К и УР-100Н в ответном ударе дает эффект только последний, а первый практически гибнет, мне удалось найти наглядный и остроумный выход. О нем я ничего не сказал раньше времени.

На пленарном заседании госкомиссии, которое проходило в Свердловском зале Кремля, когда ярые сторонники методики наговорились о ее торжестве, я повесил крупный плакат-таблицу и начал бой:

— Я полностью использую вашу методику. Не подвергаю сомнению ни самого метода сравнения, ни одной цифры в ней. В своих расчетах я исхожу из ваших стоимостей и только ваших. Опираюсь на ваше утверждение, что по этой методике группировка комплексов УР-100К и УР-100Н эффективнее группировки комплексов МР-УР100. Далее, беру заведомо более слабую смешанную группировку, состоящую из 100 ракетных комплексов УР-100 и УР-100Н той же стоимости, сравниваю ее с такой же из УР-100К и УР-100Н, и выходит, что первая эффективнее последней. Вставляю эти данные в вашу методику и получаю парадоксальный результат: более слабая группировка оказывается значительно более эффективной. Смотрите цифры на плакате (дома можете проверить). Затем я беру другую смешанную немыслимую группировку, состоящую из комплексов УР-100 без головных частей и УР-100Н и сравниваю с прежней группировкой комплексов УР-100К и УР-100Н. По вашей методике первая немыслимая группировка является еще могущественней. Как такой “суперметодике” можно доверять, если все получается наоборот?

Теперь вы можете идти к министру обороны и заявить ему, что ваша чудо-методика дает такой интересный и полезный для Министерства обороны результат, когда использование на боевом дежурстве ракет без ядерных зарядов повышает оборонную мощь стратегических ракетных сил. Может быть, он вам и поверит!

Установилась полная тишина. Был задан один только вопрос:

— В чем суть такого странного результата?

— Суть проста, — продолжил я. — Как видно, часть группировки, состоящей из ракетных комплексов УР-100К, практически гибнет и не участвует в ответном ударе. Стало быть, она не добавляет эффективности и, по существу, служит только “принудительным ассортиментом” к хорошему товару, чтобы сбалансировать стоимость. Поэтому замена указанной части на более дешевую, даже абсолютно ненужную, позволяет на сумму сэкономленных средств увеличить количество хороших и эффективных комплексов УР-100Н!

Методика эта сразу исчезла из разговоров и была изъята из употребления, а ее создатель замначальника НИИ-4 генерал-майор Б.И. Житков был уволен в запас. Борис Иванович только посетовал мне, что я так безжалостно и прямолинейно опрокинул его методику. А что мне оставалось делать? Ведь меня загнали в угол и предлагали сдаваться.

Позднее Житков попросил меня поговорить с Афанасьевым о возможности его трудоустройства в Министерстве общего машиностроения. Когда я, выкроив момент, обратился к министру с подобной просьбой, он коротко ответил мне:

— Со своими-то “черными полковниками” (он имел в виду генералов Г.А. Тюлина, Г.С. Нариманова и меня, придерживающихся единого мнения) никак не могу справиться, а ты мне предлагаешь еще одного генерала.

— Но ведь этот генерал из нашей оппозиции и поэтому может представлять для Вас особый интерес, — сказал я.

— Не уговаривай, не надо, — оборвал он меня.

Это один из моментов тех жарких баталий, которые разыгрывались при столкновении различных технических мнений и интересов.

Таким образом, при таких серьезных разногласиях государственной межведомственной экспертной комиссии не удалось подготовить какое-либо подходящее заключение, хотя бы с наличием нескольких особых мнений. Не мог же председатель госкомиссии академик М.В. Келдыш утвердить заключение, с которым был не согласен. Поэтому было решено вынести вопрос на рассмотрение Совета обороны страны.

На Совете обороны страны

Совет обороны состоялся в конце июля 1969 года в Крыму, на бывшей даче Сталина близ Ялты. Меня тоже пригласили как одного из авторов доклада на заседание совета по распоряжению Л.И. Брежнева.

Положение у меня в то время сложилось ужасное. За два дня до этого у отца был тяжелейший инфаркт миокарда, и врачи не оставляли мне никакой надежды, предрекая трагический исход в ближайшие дни. Я позвонил Д.Ф.Устинову и попросил отложить мою командировку в связи с чрезвычайными семейными обстоятельствами. Но он рекомендовал мне ехать и обещал помочь врачами или самолетом, если возникнет экстренная необходимость возвращения. Я полетел с грудой плакатов спецрейсом. Два дня до заседания Совета обороны мы жили в хозяйственных пристройках при небольшом дворце еще дореволюционной постройки. Все это время я готовился к выступлению, стараясь за 20 минут четко изложить самое главное и предусмотреть возможность парирования наиболее существенных доводов наших оппонентов. Три раза в день я звонил по ВЧ в институт, чтобы справиться о здоровье отца. Во время моего пребывания в командировке все было нормально, без перемен. Трагический исход болезни наступил через две недели после моего возвращения, на следующий день после того, как врач торжественно заявил:

— А теперь, Юрий Александрович, можно утверждать, что мы Вашего папу вылечили. Завтра мы его будем сажать.

Ночью отец умер. Вот и верь после этого врачам-кардиологам.

Заседание Совета обороны проходило на невысокой горе, на зеленой живописной поляне, под тентом. Погода благоприятствовала работе, было нежарко. Заседание началось в 10 часов утра и длилось с небольшими перерывами, без обеда, до 18.00 вечера. Опять заслушали выступления главных конструкторов, руководителей Министерства обороны и оборонных отраслей промышленности, руководителей научных организаций. Заседание открылось выступлением Челомея. Он убедительно и красочно в течение полутора часов излагал и обосновывал свои предложения. Надо отдать Владимиру Николаевичу должное, он всегда четко, убедительно и легко выражал мысли, причем с большим мастерством и умением приспосабливая речь к пониманию окружающей аудитории. Как мне показалось, Челомей завладел вниманием членов Совета обороны и завоевал их симпатию. После Владимира Николаевича выступил Янгель со своим проектом ракеты легкого класса МР-УР100, проектами упрочнения шахтных установок для стартов ракет УР-100 и создания стойкого тяжелого ракетного комплекса Р-36М.

Затем началась обвальная лавина выступлений военных представителей и других специалистов в пользу предложения Челомея по поводу группировки ракетных комплексов УР-100К и УР-100Н и против проекта Янгеля. Приводилось много графиков, цифр, технически необоснованных соображений за Челомея и против Янгеля, так что у меня невольно сложилось такое представление: весь состав Совета обороны и его председатель подавлены этим многоголосым хором, уже полностью убеждены в правоте Челомея, и наша точка зрения не будет поддержана. Это впечатление усилилось продолжительным торжествующим взглядом С.А. Афанасьева, обращенным на меня. Выступления А.П. Александрова и М.В. Келдыша, которые говорили без красочных плакатов о необходимости упрочнения построенных шахтных стартовых сооружений и, следовательно, в поддержку проекта ракетного комплекса МР-УР100, мне показалось, потонули в общем потоке славословия ракетной группировке УР-100К плюс УР-100Н.

Я терпеливо ждал приглашения к докладу. Однако около 18 часов Брежнев встал и предложил заканчивать прения, так как ему еще нужно ехать на аэродром и в 19 часов провожать с отдыха в Венгрию генерального секретаря Я. Кадара. Я тут же встал и подошел к столу, за которым сидели члены Совета обороны и Политбюро, обращаясь к Д.Ф. Устинову:

— А как же с моим выступлением?

На что он нарочито резко и громко оборвал меня:

— Вы что обращаетесь ко мне? Вы не знаете, кто председатель Совета обороны? — косвенно адресуя меня к Брежневу.

Я направился к Леониду Ильичу, который со всем составом совета сидел посередине стола, спиной к приглашенным участникам заседания, перед плакатами и выступавшими. Подошел со спины и, просунув голову между Брежневым и Косыгиным, четко произнес:

— Леонид Ильич! Все, что тут говорили военные — неправильно. Все наоборот. Мне необходимо выступить!

Брежнев нахмурил свои лохматые брови и, нагнув голову, сердито что— то пробурчал себе под нос. Я ничего не расслышал, отошел назад на свое место и сел. Г.А. Тюлин, сидевший рядом со мной, спросил:

— Что Леонид Ильич сказал?

Я пожал плечами:

— Не понял, я туговат на ухо.

Большего я сделать не мог: не трясти же Брежнева за плечо.

Однако через минуту Леонид Ильич повернулся ко мне:

— Юрий Александрович, Вам сколько времени надо на выступление? Демонстрируя серьезность своих намерений и зная, что столько мне не дадут, ответил:

— 30 минут.

— А могли бы вы уложиться в 10 минут?

— Конечно, — с радостью согласился я, рассчитывая в ответах на вопросы полностью изложить свою точку зрения.

— Тогда, пожалуйста.

Я быстро развесил плакаты и свое сообщение начал с основных моментов нашего с Соколовым доклада Брежневу, иллюстрируя их цифрами и графиками. Изложил основные концепции доктрины сдерживания и то, как в связи с этим должны строиться и развиваться стратегические ракетные силы. Я не касался индексов ракетных комплексов, чтобы не уводить внимание собравшихся в дебри конкретных споров, которые так настойчиво навязывались за прошедшее время. При этом не скупился на критику общих позиций Министерства обороны в части понимания им оборонной доктрины. Рассказал об имеющейся у нас математической модели, чтобы показать серьезность подхода к проблеме. Привел по плакатам результаты моделирования применения ракетно-ядерного вооружения двумя условными странами (чтобы мне не инкриминировали разглашение важнейшей государственной тайны) при различных характеристиках защищенности ракетных комплексов, точности стрельбы и способах боевого использования ракетно-ядерных сил. Правая от меня сторона, где сидели военные и руководство Министерства обороны, возмущенно и громко зашумела. Они не могли стерпеть, что я по военным вопросам выступаю вместо них. Для того чтобы произвести впечатление на гражданскую часть Совета обороны, я надел генеральскую форму со всеми регалиями, считая, что моя цивильная одежда, в которой я работаю в институте, будет снижать доверие к моим рассуждениям о стратегических концепциях применения ракетно-ядерного вооружения. Из президиума до меня донеслось:

— Кто этот генерал, который выступает против министра обороны?

Мне задавали достаточно много вопросов, в том числе, о подвижных ракетных комплексах, их роли, о ракетах средней дальности. Я остался доволен своим выступлением и ответами. Меня с интересом слушали и старались понять, раз много расспрашивали. Однако сердце сжималось от волнения. Жребий брошен. Что будет потом?

После моего выступления сразу встал и попросил слова член Политбюро министр обороны А. А. Гречко, но Брежнев не дал ему выступить:

— Садись, не надо, — миролюбиво заметил он, жестом руки усаживая министра.

Свое заключительное слово Леонид Ильич начал с выражения крайнего недовольства:

— Вопрос не решен до конца. Нельзя было выносить его на Совет обороны с такими разногласиями. Мы за вас не должны решать ваши вопросы. Так не годится. В решении Совета обороны нужно указать на этот факт. Необходимо дать поручение Военно-промышленной комиссии, Министерству обороны, Министерству общего машиностроения рассмотреть вопрос снова и согласованное решение доложить на Политбюро. Однако в решении необходимо предусмотреть также существенное повышение защищенности существующих шахтных стартовых сооружений, чтобы обеспечить гарантированный ответный удар. Новое поколение стратегических ракет обязательно должно оснащаться РГЧ с индивидуальным наведением боеголовок на цели для обеспечения высокой точности стрельбы и боеготовности комплексов. Необходимо начать разработку подвижного железнодорожного ракетного комплекса.

Я не верил своим ушам. По существу, это были рекомендации ЦНИИмаша, изложенные в докладе. Значит, не напрасно мы обращались к Брежневу. Он открывал зеленый свет работам Янгеля над новыми комплексами МР-УР100 и Р-36М с упрочнением уже построенных шахтных пусковых установок, предусматривал необходимость создания стойких стартовых сооружений, а стало быть, подтверждал доктрину сдерживания.

Когда все участники заседания встали и смешались на поляне, А.Н. Косыгин, который оказался возле меня, говорил какому-то военному, показывая на меня:

— Не поймешь вас, военных. Одни говорят одно, другие — противоположное.

Я возбужденно обратился к нему:

— Алексей Николаевич! Все решается очень просто. Вызовите меня, и сразу увидите, что я прав.

На этом разговор прервался.

После окончания заседания Совета обороны Л.И. Брежнев высказал лично серьезное недовольство Устинову, Гречко, Афанасьеву по поводу несогласованности их мнений. Проект решения Совета обороны подготавливался и обсуждался уже ночью Д.Ф. Устиновым, М.В. Келдышем, И.Д. Сербиным, Н.Н. Алексеевым, В.В. Козловым, И.В. Илларионовым. Утром Сербин объехал всех членов Совета обороны и подписал документ. Последним оказался Гречко, который долго, в течение полутора часов, не хотел его подписывать, но все же потом поставил свою подпись, не читая. Это я узнал от лиц, подготавливавших проект решения.

После заседания Совета обороны все его руководство быстро удалилось по своим делам. Мы — участники совещания — были оставлены один на один с накрытыми на другой поляне длинными столами. Боже мой, чего там только не было! Пиршество богов. Всевозможные закуски, бутылки редких вин, коньяков и хороших водок украшали столы, придавая ужину более чем праздничный настрой. Молодые люди в черных костюмах, белых сорочках, с бабочкой на шее любезно пригласили изголодавшихся за день персон к столу. Все быстро расселись. Я каким-то образом оказался в окружении своих самых строгих оппонентов. Справа сидел министр Афанасьев, напротив — начальник ГУРВО Н.Н. Смирницкий “со товарищи”. Однако это не испортило моего хорошего настроения. Отдавая должное еде и запивая ее “столичной”, я дружно поднимал бокалы вместе со своими оппонентами. Все избегали разговоров о прошедших баталиях. В решении Совета обороны предписывалась разработка комплексов МР-УР100 и Р-36М с упрочнением имеющихся шахт, а также одобрялось проектирование железнодорожного ракетного комплекса и современного комплекса УР-100Н с установкой в упрочненные стартовые сооружения ракет УР-100.

Итоги описанного заседания Совета обороны, с моей точки зрения, имели серьезные последствия:

• было получено одобрение верховного политического и государственного руководства доктрины гарантированного ответного удара, т.е. доктрины сдерживания, о чем долго и упорно говорил и писал институт;

• было принято решение о необходимости серьезного повышения степени защищенности существующих шахтных стартовых комплексов: этим практически прекращалось строительство новых ракетных пусковых установок и клался первый камень в фундамент прекращения гонки вооружений по количеству ракетных комплексов;

• КБ “Южное” Янгеля получало возможность на базе своих проектов создавать перспективные высокозащищенные комплексы, оснащенные РГЧ с индивидуальным наведением боеголовок на цели;

• Челомей также имел возможность разработки своего нового перспективного комплекса УР-100Н с установкой его в упрочненные стартовые сооружения ракет УР-100;

• открывалась дорога подвижным ракетным комплексам наземного базирования.

Следовательно, были реализованы все основные рекомендации ЦНИИмаша, касавшиеся перспектив развития ракетного вооружения стратегического назначения.

Немалое значение это решение имело и для моей дальнейшей судьбы. В случае иных выводов или даже нечеткой их формулировки мне грозила отставка из армии в запас и увольнение из отрасли как технически некомпетентного специалиста, отстаивающего взгляды, не совпадающие с мнением политического и государственного руководства. Я знал о возможности такого исхода, когда вступал на тропу конфронтации с моим начальством и не смел тогда рассчитывать на поддержку ВПК в лице Л.В. Смирнова и ЦК в лице Д.Ф.Устинова, так как в то время у них еще не было собственного мнения по поднимаемому институтом вопросу.

Но меня это не остановило. Ведь слишком была велика цена исхода спора по указанной проблеме — стратегическая безопасность нашего государства, стабильность в мире. И я не мог научный авторитет института и свой личный как его руководителя принести в угоду руководству. Чтобы смягчить в будущем возможные неприятности в случае своей отставки, я в 1969 году купил автомашину “Волга-21” и переехал из закрытого Болшевского военного городка в Москву. Из городка меня могли выселить после потери связи с армией, а персональная служебная машина просто исчезла бы.

Разработка перспективного комплекса УР-100Н для установки его в упрочненное шахтное сооружение ракеты УР-100 (о чем было записано в решении Совета обороны) имела свои “особенности”. Действительно, принятая в проекте большая длина ракеты при прежнем внутреннем диаметре шахты в 4,2 м обуславливала то, что для упрочнения шахтного устройства нужны были полный демонтаж ствола шахты, ее оголовка и мощного фундамента, проведение земляных работ по увеличению диаметра шахты и сооружение новой железобетонной конструкции ШПУ. И это называлось упрочнением старой конструкции! Может быть, потому Владимир Николаевич так жестко и держался за старый ее внутренний диаметр, что можно символически говорить о доработке шахты и создавать иллюзию ее использования. А следовало бы немного увеличить внутренний диаметр шахты, чтобы уменьшить скорость течения газов в газоходе, которая достигала у ракеты УР-100Н критических околозвуковых величин.

Утвержденное Л.И. Брежневым решение Совета обороны не могло, конечно, удовлетворить волевого министра Андрея Антоновича Гречко. Он через год снова решил, вероятно, не без рекомендации Челомея, вернуться к вопросу о нецелесообразности повышения защищенности существующих стартовых комплексов, но под другим соусом.

Необходимо отметить, что Гречко находился под каким-то гипнотическим влиянием Челомея. Министр беспредельно доверял ему. Я заметил, что когда Владимир Николаевич выступал, Гречко так внимательно его слушал, что даже шевелил губами, как бы повторяя сказанное.

Получив согласие Министерства радиотехнической промышленности, Министерство обороны внесло предложение обеспечить увеличение живучести ракетных комплексов не за счет упрочнения шахтных стволов, а посредством создания региональных систем ПРО позиционных районов ракетных войск. Мотивировалось это якобы высокой эффективностью и экономической выгодностью такого пути. Я опять от имени института подготовил проект доклада на имя Брежнева об ошибочности приводимых доводов о выгоде и дешевизне, но отослать документ так и не решился, боясь показаться надоедливым и несерьезным: ведь в данном случае ЦНИИмаш вторгался в несвойственную ему сферу деятельности — противоракетную оборону страны. Я понадеялся, что и без нашей помощи государственное руководство теперь сделает правильный выбор, и оказался прав.

Совет обороны, как мне стало известно, довольно решительно отклонил предложение МО. А главнокомандующий ракетными войсками маршал Советского Союза Николай Иванович Крылов получил серьезный выговор от Косыгина, когда снова повторил мысль, что защищенность не является необходимой, так как военные не собираются сидеть и ждать, пока по ним ударят, а применят ракеты первыми или, в крайнем случае, в ответно-встречном ударе. Рассказывали, что Крылов был сильно расстроен таким резким выступлением главы правительства.

В подтверждение необходимости высокой защищенности стартовых установок даже при наличии системы противоракетной обороны институт выпустил и разослал небольшой отчет, в котором доказывалось, что региональной системе ПРО значительно проще и эффективнее защищать шахтные сооружения высокой прочности, чем ослабленные. В конечном счете, это обходится дешевле и дает более существенный результат.

К такому мнению несколько позднее пришли и в Минрадиопроме. Помню, на большом торжественном собрании во Дворце Съездов, посвященном 50-летию Советской власти, во время перерыва ко мне подошел министр радиотехнической промышленности Валерий Дмитриевич Калмыков и весьма доверительно, как к единомышленнику, обратился:

— Знаете, Юрий Александрович, мы получили очень интересный результат относительно влияния степени защищенности стартовых комплексов на эффективность прикрывающей их системы ПРО. Он совпадает с выводами работы Вашего института. Я хотел бы, чтобы Вы подъехали к нам обсудить эту проблему.

Не успел я изъявить согласие, как внимание Калмыкова было переключено на кого-то, оказавшегося за моей спиной, и, мило улыбаясь, воркующим тоном он произнес:

— Андрей Антонович, мы получили очень интересные результаты исследований и хотели бы Вам доложить.

— Если эти результаты касаются необходимости увеличения степени защищенности ШПУ, то я не хочу их даже слушать, — сказал грубо министр обороны, на секунду задержавшись для ответа, и пошел дальше, не поздоровавшись и не попрощавшись.

Меня очень удивила реакция Гречко, на ходу почуявшего сомнения, появившиеся у разработчиков системы ПРО относительно новой концепции Минобороны по обеспечению живучести стратегических ракетных сил. Вся ответственность за решение этой грандиозной задачи перекладывалась на плечи Минрадиопрома. Калмыков, как никто другой, почувствовал всю сложность и, более того, малую реальность успешного ее претворения в жизнь в ближайшие годы. С другой стороны, поражало упорство, с каким Гречко следовал раз принятому решению: ничего не хочет слушать, ничего не собирается изменять. Поэтому все боялись противоречить министру и спорить с ним. После реплики Гречко никакого совещания с нашим институтом в Минрадиопроме так и не состоялось.

Работы над комплексом УР-100Н получились сложными и дорогими, но он полностью отвечал перспективам развития ракетного вооружения. А шесть боеголовок этого РК (по сравнению с четырьмя комплекса МР-УР100) делало его более привлекательным для Министерства обороны. Не была забыта и ракета УР-100К с моноблочной головной частью. Но она уже разрабатывалась по заказу Минобороны не как ракета нового поколения, а для очередной замены выработавших гарантийный ресурс ракет УР-100, стартовые установки которых не успевали дорабатываться для размещения новых комплексов МР-УР100 и УР-100Н.

Конечно, разработка двух новых ракетных комплексов, по нашему мнению, была излишней роскошью. Достаточно было ограничиться первым. Однако в их параллельном создании был и определенный положительный момент. Атмосфера острейшего соперничества двух сильнейших конструкторских бюро позволила в сжатые сроки успешно преодолеть все проблемы в разработке перспективных технологий создания ракет с РГЧ ИН и обеспечить высокую их защищенность. При этом лидером был комплекс МР-УР 100. Он определил также и схему модернизации имеющихся ШПУ ракет Р-16 (минометный старт, внутреннее упрочнение шахтных стволов).

Главный конструктор шахтной пусковой установки ракеты Р-16 Е.Г.Рудяк еще пытался сохранить старую эжекционную схему ее старта и упрочнение ШПУ производить путем постройки нового сооружения на месте старого после удаления всего монолитного бетона, но Янгель не пошел на это. Проект упрочненного шахтного стартового комплекса исходя из новой идеологии ЦНИИмаша и КБ “Южное” сделало КБ В.Н.Соловьева. Проект был одобрен, но Рудяк не согласился его реализовать. Пришедший на смену Евгению Георгиевичу главный конструктор В.С. Степанов блестяще завершил разработку упрочненного перспективного стартового сооружения для размещения ракеты Р-36М и ее последующих модификаций. Использованный при этом метод позволил сравнительно быстро переделать все построенные шахтные установки для пуска ракеты Р-36 под высокозащищенный перспективный ракетный комплекс Р-36М.

После окончания “спора века” авторитет ЦНИИмаша заметно вырос: оказалось, что он не только имеет свою техническую позицию, но и в состоянии отстаивать ее в спорах с власть предержащими. Но поскольку институт в “споре века” находился в оппозиции к руководству Минобщемаша и Минобороны, это не принесло ему заслуженных лавров и не пролилось дождем милостей ближайшего начальства. Мне, естественно, стало сложнее работать, так как во всех текущих рекомендациях и заключениях института виделись прежняя оппозиционность, продолжение старого, искались скрытые пружины и особая заинтересованность каких-либо важных лиц, а не здравый смысл и техническая обоснованность. Эти обстоятельства оказывали влияние даже на ход работ по космической тематике. Требования к институту резко повысились, что заставляло меня быть в постоянном напряжении и внимательно отслеживать поведение министра.

Однако меня очень радует то, что в институте, несмотря на сложность взаимодействия с министром общего машиностроения, среди ведущих ученых и руководителей не было раскола по принципиальным вопросам, являющимся предметом наших разногласий во время “спора века” с С.А.Афанасьевым, и сепаратного подыгрывания начальству. Этого я очень опасался, потому что такие сложные кризисные ситуации практически всегда рождают диссидентов, а руководство обычно пользуется таким обстоятельством и разыскивает неустойчивых и жаждущих продвижения вверх. Все сотрудники института оказались исключительно порядочными людьми, преданными науке и делу института, которое мы защищали. Да и нужно сказать технически оно было прекрасно обосновано. Так закончилось противостояние, в которое в ходе формирования концепции развития ракетного стратегического вооружения были вовлечены руководство страны, генеральный разработчик и головной ракетный институт.

Последействие “спора века”

В процессе активного отстаивания своих позиций в “споре века” ЦНИИмаш понес потери. Не смог выдержать давления и ушел из института один из главных идеологов развития ракетного вооружения большой ученый С.Г.Гриншпун. Под разными предлогами по указанию свыше были уволены активные защитники идеологии института, видные ученые В.В. Казанский, И.С. Ковнер, Б.А. Дмитриев, С.Л.Магдесьян и другие. Даже мой заместитель по перспективам развития систем управления А.Т.Горяченков подвергся жесткому прессингу со стороны заместителя министра М.А. Брежнева за пропаганду внедрения бортовых цифровых вычислительных машин в ракетную технику. Он неоднократно требовал уволить за это Горяченкова.

Противоборство ЦНИИмаша с Министерством обороны не могло не оставить своих следов на отношениях с уважаемым НИИ-4. Даже в случае совпадения наших воззрений на отдельные этапы развития стратегических вооружений НИИ-4 старался не афишировать этого согласия и, ни боже мой, не ссылаться на ЦНИИмаш в подтверждение своей правоты. И наоборот, все расхождения становились достоянием гласности в надежде на положительную реакцию руководства. Однако личные отношения между сотрудниками нашего института и НИИ-4 практически не изменились, и мы в довольно доверительной обстановке обсуждали технические проблемы. Так, например, когда у ракетных войск возникли серьезные разногласия с Челомеем по поводу предлагаемой им новой, ущемляющей интересы Минобороны, методики определения кучности стрельбы исходя из малого количества выстрелов, начальник НТК РВСН генерал-лейтенант В.М. Рюмкин негласно обратился ко мне, чтобы ЦНИИмаш открыто выступил на защиту ранее разработанной нашими институтами совместной методики оценки кучности. (Фактически речь шла о приоритете государственных интересов над ведомственными амбициями генерального конструктора). Сам Виктор Михайлович этого не мог сделать, опасаясь гнева Гречко, слушавшегося во всем Владимира Николаевича.

— А вам как известным оппонентам это практически ничего не добавит, — успокаивал он меня.

Методику мы отстояли, поддержанные другими главными конструкторами. Решающую роль в этом сыграли исследования нашего ведущего ученого по вопросам рассеивания ракет и статистической обработке экспериментальных материалов профессора И.С. Ковнера. Однако, как это часто бывало в истории, победа института оказалась пирровой для самого Икара Семеновича. В результате затеянных против него интриг (при активном участии Челомея) Ковнеру пришлось уйти из института.

Санкций со стороны Гречко ожидал также и я. Но прямо он меня снять не мог, так как я был переведен в промышленность по решению ЦК КПСС, а наша позиция в “споре века” нашла поддержку Совета обороны. Вместе с тем поймать меня на какой-нибудь оплошности, которые в жизни бывают, Андрей Антонович мог. У него рука не дрогнет. Меня нисколько не успокаивало, что Гречко — занятый человек и ему недосуг следить за моей деятельностью. Зато мой “хороший друг” Владимир Николаевич регулярно “спускал” его на меня, когда подвертывались случаи, ненавязчиво подсказывая, за что и когда хватать. Указанные случаи, хотя и не касаются деятельности института, характеризуют обстановку, в которой мне пришлось работать, и сами по себе любопытны. Внешне у меня были хорошие отношения с Владимиром Николаевичем. Мы приветливо встречались и любезно вели разговоры даже во время споров. Однако он не мог простить институту выступления против универсальной ракеты УР-100, выигрыш в “споре века”, а следовательно, и мне — директору института. Приведу несколько примеров тонких подставок меня под гнев всесильного и амбициозного Андрея Антоновича Гречко.

Первый случай. В октябре 1973 года я досрочно выписался из больницы. До меня дошли слухи, что при защите докторской диссертации начальником отдела ВПК К.Г. Осадчиевым, предполагавшейся у нас на ученом совете, буквально, на следующий день, диссертанта готовятся провалить, и организует эту кампанию мой заместитель В.С. Авдуевский — хороший друг Челомея. Из больницы я сразу заехал в министерство к первому заместителю министра Борису Владимировичу Бальмонту по делам. Он с порога обрадовано обратился ко мне:

— Звонили из госпиталя главком ракетных войск Владимир Федорович Толубко и Николай Николаевич Смирницкий, просили отложить завтра защиту докторской диссертации Осадчиевым. Против нее сильно возражает Челомей.

Надо сказать, в “споре века” Краснослав Григорьевич активно выступал на нашей стороне. Я ответил, что по закону я не имею права отменять правильно подготовленную и назначенную защиту.

— Пусть начальник ГУРВО генерал-лейтенант Смирницкий даст мне телеграмму с предложением отсрочки защиты, и я отложу ее, — предлагаю Бальмонту. Он тут же звонит Смирницкому, но получает отказ: Николай Николаевич не хочет ссориться с ВПК.

— Вот видишь, он — большой начальник — не хочет ссориться с ВПК, а я — маленький начальник, не имеющий законных оснований отложить защиту, должен ссориться с ВПК, — возбужденно сопротивляюсь я.

Борис Владимирович звонит С.А. Афанасьеву и просит совета, но тот мудро уходит в сторону:

— Это дело Мозжорина, ему и решать.

Я понял, что опять попал “в коробочку”. На следующий день собирается ученый совет. Защита идет под самым высоким грифом секретности — из четырех букв. Мне вручают письмо Челомея, в котором он просит отложить защиту докторской диссертации, так как у ЦКБМ есть к ней серьезные замечания. А ларчик открывался просто. В это время Гречко праздновал свой 70-летний юбилей и не мог воздействовать на генералов-оппонентов диссертации. Учитывая нестандартное начало защиты и сплетение интересов влиятельных людей, я решил все заседание записать на магнитофон, чтобы не было обвинений процедурного или просто облыжного порядка. Приглашенных по списку всего 11, из них от ЦКБМ Челомея — 6 ведущих специалистов. Нет одного оппонента — генерал-лейтенанта Е.Б. Волкова — директора НИИ-4 МО. Он в командировке, но заключение от него — положительное.

По уставу спрашиваю членов ученого совета, какое примем решение. Предлагают продолжать рассмотрение, выбрав дополнительного оппонента. Им становится В.В. Казанский — начальник отделения ракетного вооружения ЦНИИмаша. Представители из ЦКБМ зачитывают письмо Челомея, в котором он просит отложить заседание ученого совета. Совет голосованием принимает решение продолжать защиту, так как от Челомея присутствуют 6 крупных специалистов, и они изложат его замечания. Защита докторской диссертации прошла успешно: 20 — за, 1 — против, 1 — недействительный голос. Соискатель выступил блестяще и обстоятельно ответил на все вопросы. Но это было только началом большой и сложной эпопеи.

Через день из госпиталя звонит мне главком ракетных войск Толубко:

— Юра! Что ты наделал! Отменяй немедленно решение ученого совета о присвоении докторской степени Осадчиеву. Член Политбюро министр обороны Гречко взбешен, и тебе грозят серьезные неприятности.

Взволновано оправдываюсь:

— Владимир Федорович! Мы не присваивали ему ученой степени доктора технических наук, а только рекомендовали высшей аттестационной комиссии присвоить ее. Присвоение ученой степени доктора технических наук ВАК будет утверждать на своем заседании. Я единолично не могу отменить решение ученого совета ЦНИИмаша, так как оно принято тайным голосованием. Если я снова соберу совет и, ссылаясь на указание члена Политбюро, начну повторное голосование, то поставлю совет в трудное неудобное положение. Кроме этого, результат, скорее всего, будет прежним: ученые не терпят подсказок. Вопрос можно решить проще. Вы как главком РВСН имеете право послать свое заключение на диссертацию в ВАК. При присвоении ученой степени ВАК учтет заключение, и оно вероятно, будет решающим.

— А можешь ты прислать к нам диссертацию Осадчиева?

— Конечно, поскольку она относится к ракетной тематике.

ГУРВО создало неофициальную группу из нужных представителей ЦКБМ и ЦНИИмаша. От нас тайно участвовали В.С. Авдуевский, Ю.В. Чудецкий и кто-то еще. От имени ГУРВО в ВАК было послано разгромное заключение на диссертацию, в котором по поводу почти каждого утверждения соискателя указывалось, что оно не соответствует докторской степени, а вся диссертация не отвечает требованиям, предъявляемым к подобным работам.

Через три недели Б.В. Бальмонт на коллегии говорит мне:

— Член Политбюро Гречко приказал снять тебя с должности директора ЦНИИмаша.

— За что? — взволнованно спрашиваю я, хотя ответ для меня и не является секретом. — Я просил тебя, Афанасьева, Смирницкого дать мне указание отложить защиту. Вы все ушли в кусты, а я теперь выступаю в роли козла отпущения, чтобы утолить гнев Гречко. Я действовал в пределах закона, и все заседание ученого совета записал на пленку. Проверяйте запись, я буду защищаться, — экспансивно возмущался я.

Проверять никто ничего не стал, и нависшая надо мной угроза рассосалась. Видимо, локализовал ситуацию С.А.Афанасьев. Но процесс продолжал развиваться. Через некоторое время был снят с должности военный оппонент, давший положительный отзыв на диссертацию, начальник НТС ГУРВО генерал-лейтенант доктор технических наук А.С.Калашников. Поводы и причины, конечно, были названы иные. Нашелся и повод для увольнения начальника отделения моего института В.В.Казанского, ставшего хорошим дополнительным оппонентом. Внешне, кажется, такое событие, как защита диссертации — не эпохальное, но круто замешано на амбициях и людских судьбах. Как же надо было приучить всех не перечить воле генерального конструктора Челомея, а выполнять его желания!

Материалы по защите докторской диссертации Осадчиева в ВАК я не послал, чтобы они там не пересеклись с заключением ГУРВО, и комиссия сгоряча не приняла решение, отвечающее желанию и требованию Гречко.

Через год Н.Н. Смирницкий как-то говорит мне:

— Надо что-то делать с диссертацией Осадчиева и закрывать вопрос. Сверху поддавливают.

Я уклоняюсь от прямого разговора и замечаю:

— Вы, чудаки, сами запутали вопрос. Поскольку в диссертации были рассмотрены проблемы развития стратегических твердотопливных ракет, вы были вправе запросить диссертацию на защиту в Артиллерийскую академию им. Ф.Э. Дзержинского. А там маршал Гречко построил бы во фронт весь ученый совет, объяснил, как голосовать, пригрозил бы, что разгонит в запас весь его состав, если он примет неугодное решение, — и “дело в шляпе”.

— Так ведь и сейчас не поздно, — радостно воскликнул Николай Николаевич.

— Поздно, и даже очень, — отвечаю я. — После поступившего в ВАК вашего заключения, где говорится о том, что работа не соответствует докторской диссертации, просить ее к себе на защиту — значит расписаться в собственной глупости, да и министр вас не похвалит за тугодумство.

Проходит еще около двух лет. Как-то вызывает меня Афанасьев и спрашивает:

— Ты послал диссертацию Осадчиева в ВАК?

— Нет, — отвечаю.

— Почему? — задает он второй вопрос.

— Боюсь, член Политбюро Гречко — парень крутой, да и диссертацию завалит.

— Не бойся, я прикрою, посылай, — успокаивает Сергей Александрович. Через непродолжительное время он снова возвращается к этому вопросу:

— Ты выслал диссертацию?

— Нет.

— Почему?

Я отвечаю:

— Боюсь.

— Посылай, я приказываю, — в более жесткой форме говорит он.

Я выполнил приказ Афанасьева и послал диссертацию в высшую аттестационную комиссию, но все обошлось. Вскоре из жизни ушел министр обороны маршал Советского Союза А. А. Гречко. После этого трагического события К.Г.Осадчиев тут же был утвержден ВАК доктором технических наук. Поспеши я вначале, так благополучно упомянутый вопрос не разрешился бы. Вот в какой тугой узел умело связал Владимир Николаевич, используя ординарный факт, человеческие отношения, прочно вмонтировав в них члена Политбюро Гречко. И всего лишь одной фразой о том, что диссертация посвящена торжеству победителей “спора века” вопреки их правому делу. На самом деле диссертация соответствовала позиции Министерства обороны и не содержала даже намека на прежнюю конфронтацию различных сторон. Но самолюбие для Челомея было превыше всего.

Второй случай. Он относится также к 1973 году, т.е. к периоду последействия “спора века”. Специалисты института, находясь в 1968-1972 годы в режиме постоянной конфронтации с министром Афанасьевым, испытывали чувство особой неудовлетворенности, поскольку результаты других больших, не спорных, работ не попадали в сферу внимания Сергея Александровича и руководства министерства, так как были забиты шумами “спора века”. Поэтому мы решили написать книгу — своеобразный отчет о деятельности института за 1964-1972 годы. В ней указывалось, в отработке каких ракет и космических объектов участвовал ЦНИИмаш, какие экспериментально-теоретические исследования в области статической, динамической и ударной прочности, аэрогазодинамики, гиперзвукового теплообмена, динамики и надежности были проведены в институте в обеспечение создания этих изделий, какие проблемы рассмотрел институт и какие новые проектно-конструкторские решения обосновал. Отчет, имевший гриф “совершенно секретно”, был выслан в Министерство общего машиностроения и ведущим главным конструкторам нашей отрасли. Со стороны министерства не было никакой реакции. Неприятности пришли из других сфер. Как-то звонит мне И.Д. Сербин и обеспокоено говорит:

— Ты там выпустил какой-то отчет, в котором собраны описания всех изделий, разрабатываемых отраслью, и разослал во все несекретные ГОНТИ организаций отрасли. Налицо грубейшее нарушение режима секретности. Немедленно собери эти отчеты и уничтожь. Ими заинтересовался член Политбюро Гречко.

Надо сказать, что Иван Дмитриевич, хоть и находился от меня по другую сторону баррикад в “споре века”, но покровительствовал мне. Я начал объяснять Сербину, что в этом смысле все в порядке. Гриф соответствует помещенным материалам, и разосланы они в секретные части основных НИИ и КБ отрасли.

— Все-то ты объясняешь, на все-то у тебя имеются возражения, — начинал сердиться Сербин. — Собери скорей, — закончил он разговор. Я не успел еще выполнить поручение Ивана Дмитриевича, а маршал Гречко уже создал специальную комиссию из представителей Генштаба и КГБ, дав строгое указание разобраться, пресечь и наказать. Комиссия скрупулезно изучила каждую страницу нашего отчета, нашла несколько несущественных замечаний, но основные выводы были объективные: “материал соответствует грифу секретности и хранится надлежащим образом”. Это была очередная подставка института и меня Челомеем, но, по-видимому, он промахнулся по небрежности, либо рассчитывал, что подчиненные Министерства обороны в исполнительском раже найдут то, что требуется.

Вторую атаку на отчет Владимир Николаевич провел сам на расширенной коллегии министерства, где было собрано руководство всех организаций и предприятий отрасли. Он начал свое выступление, мило улыбаясь и обращаясь ко мне, сидящему в президиуме:

— Я подробно прочитал отчет Вашего института и был немало удивлен нескромностью такой уважаемой организации в отношении своих заслуг. Это равносильно тому, если бы Вы, Юрий Александрович, попросили у меня часы посмотреть время, а потом стали бы утверждать, что часы Ваши. Так и с отчетом. Вы в отчете говорите, что приведенная схема разделяющейся головной части — предложение Вашего института. Это — глубокая ошибка. Наше КБ еще задолго до времени, которому соответствует написание отчета, разработало подобную схему, с которой Вы имели возможность ознакомиться.

При этом приводились дата и место отчета, где она была помещена. Челомей говорил дружественно, с юмором, обращаясь ко мне как к товарищу, с которым обсуждают смешную историю. И так по всем 16 позициям, варьируя характер выступления и своих острот. Вся публика слушала этот цирк, затаив дыхание. Я не был готов ответить на его хорошо подготовленное и заранее спланированное выступление, но чувствовал, что “карты крапленые”. Мне оставалось только скептически улыбаться. Это выступление Челомея всеми запомнилось как скандальный конфуз нашего института. Как в поговорке, “то ли он украл, то ли у него украли”. В общем, в краже замешан.

Министр Афанасьев по докладу Челомея назначил расследование приведенных им фактов, думая положить конец “технической необъективности” ЦНИИмаша. Когда в отчете мы говорили о новых проектных решениях, новых идеях, разработанных нашим институтом, мы не приводили дат, названий отчетов, номеров страниц, чтобы не отвлекать внимания руководства от сути дела, зная, что это может быть всегда подтверждено при необходимости. Увы, этим обстоятельством и воспользовался умело Владимир Николаевич, удачно выбрав время, место и эффект неожиданности для своего выступления.

После расследования все встало на свои места. Претензии Челомея на провозглашенную им приоритетность своих решений были разрушены документальными свидетельствами (отчеты, даты, страницы) нашего института по всем 16 позициям. Но поезд уже ушел. Документ, подтверждающий ошибочность утверждений Челомея, был выслан министру Афанасьеву и самому Владимиру Николаевичу. На этом все кончилось. А что толку? Документ подшили в дело. А в памяти “народной” осталось артистическое выступление Челомея, незаслуженно обвинившего ЦНИИмаш в плагиате. Мы же вместо интереса к своей научной деятельности получили комиссию и гнев начальства. Зная характер Челомея и его отношение к институту, не все верили в объективность сказанного, но слушали с удовольствием. Сам Владимир Николаевич, по-видимому, рассчитывал при этом на ухудшение отношения министра ко мне и к ЦНИИмашу.

Третий случай достаточно любопытен, но он, по всей вероятности, не связан с Челомеем. Речь идет о моем разрешении на публикацию статьи заместителя главкома РВСН В.Ф. Толубко “От тачанки до ракеты” в газете “Правда”, где впервые официально было раскрыто то, что космодром Байконур и все измерительные пункты командно-измерительного комплекса созданы и эксплуатируются Министерством обороны. К этому эпизоду я еще вернусь позже.

В четвертом случае министр обороны А.А. Гречко все же меня “достал”. В декабре 1975 года мне исполнилось 55 лет, а по постановлению правительства каждый генерал, достигший возраста 55-60 лет, должен увольняться из армии и переводиться в запас. Однако постановление часто нарушалось, и сроки службы увеличивались приказом министра обороны в зависимости от степени полезности рассматриваемого генерала. Особенно это касалось генералов, откомандированных для работы в промышленность с оставлением на военной службе, таких как я. Большинство из них доживало до преклонных лет в чинах, так как “гражданские” генералы не занимали лимитируемых штатных должностей в Министерстве обороны. О них просто забывали.

Я чувствовал, что со мной так не пройдет, хотя маршал Гречко и не знает дату моего рождения: обязательно подскажут. Действительно, через неделю после того как мне исполнилось 55 лет, в начале января 1976 года, меня вызвали в Управление кадров и учебных заведений Министерства общего машиностроения. На вопрос начальника управления о том, как я отношусь к увольнению в запас, ответил, что отрицательно:

— Я очень ценю свою службу в армии, прошел фронт и служебную лестницу от солдата до генерал-лейтенанта. Я здоров, и нахождение на действительной военной службе помогает мне в работе.

Я выразил желание остаться в армии еще на пять лет. На этом разговор закончился, но я понимал, что беседа — пустая формальность, дань бюрократической “чуткости”, а дело пойдет своим чередом. Правда, Афанасьев написал на имя Гречко ходатайство о продлении моей службы в армии еще на пять лет.

В самом конце марта звонит мне первый заместитель министра общего машиностроения генерал-лейтенант Георгий. Александрович Тюлин и веселым голосом говорит:

— Ваше превосходительство, знаете ли Вы, что Вы — уже не Ваше превосходительство, как и Ваш покорный слуга: приказ министра обороны №0202 от 26 марта 1976 года.

Унылым голосом отвечаю:

— Ничего не поделаешь. “Против лома — нет приема”. Будем работать и так. После мне сказали, что маршал Гречко на просьбу Афанасьева ответил так:

— Поступим по закону.

Судьба и на этот раз выручила меня. Пока бюрократическая машина Министерства обороны пережевывала мои бумаги о переводе в запас, через месяц — 26 апреля 1976 года — внезапно на 73-м году жизни, полный сил и здоровья (играл в теннис), скончался министр обороны маршал Советского Союза Андрей Антонович Гречко. А 9 мая того же года вышел приказ нового министра обороны Д.Ф. Устинова, который гласил: “В связи с просьбой Министра общего машиностроения С.А. Афанасьева отменить пункт 3 приказа №0202 от 26.03.76 г. и оставить генерал-лейтенанта Ю. А. Мозжорина на действительной военной службе до 60 лет”. По этому поводу друзья шутили: “Дважды генерал-лейтенант Мозжорин”.

Когда мне исполнилось 60 лет в 1980 году, Дмитрий Федорович еще раз продлил на 5 лет мое пребывание в Вооруженных силах. Он красиво преподнес этот приказ в виде подарка в день моего юбилея. А далее с 1985 года страна была втянута в горбачевскую “перестройку”, и было не до меня. В 1990 году в возрасте 70 лет я ушел на пенсию и в отставку, прослужив в Советской Армии 50 лет.

В таких же непростых условиях протекала работа ЦНИИмаша и складывались его отношения с В.Н. Челомеем и после окончания “спора века”. Причины этого было легко понять. Как видно, нашему институту довольно часто приходилось выступать против предложений ОКБ-52, и у Владимира Николаевича сложился устойчивый комплекс неприятия наших рекомендаций. Талантливый и самолюбивый конструктор, Челомей не терпел критики и не умел проигрывать, особенно тем, кого он считал ниже себя, а предела его амбициям не существовало. Мне кажется, свою персону Владимир Николаевич оценивал даже выше личности С.П. Королева.

Челомей старался не привлекать НИИ-88 к своим работам в случаях, когда мог обойтись без его участия, опираясь на старые знакомые организации Министерства авиационной промышленности. Это продолжалось и тогда, когда его ОКБ-52 было передано в Министерство общего машиностроения, благо в те времена не было договоров, и все работы финансировались по линии щедрого госбюджета. Только отдельные работы и исследования, квалифицированным монополистом которых был теперь уже ЦНИИмаш, поручались Владимиром Николаевичем нашему институту и, как я думаю, с большой неохотой.

Это рождало много серьезных трудностей и дополнительных недоразумений, поскольку институт как головная организация отрасли нес ответственность и за уровень технической разработки изделий, создаваемых ЦКБМ Челомея. И там, где ЦНИИмаш являлся необходимым соисполнителем работ, нам нужно было быть особенно аккуратными в их исполнении. Раны от “спора века” и идеологические разногласия стали высоким забором на пути делового содружества и взаимопонимания института и ЦКБМ. В этой связи мне вспоминается ряд характерных ситуаций.

Как-то при одном из пусков носителя “Протон”, выполняющего целевую космическую задачу, взорвалась его третья ступень. Челомей причины этой аварии отнес на счет ракетного двигателя А.Д. Конопатова. К их анализу был привлечен и ЦНИИмаш. Институт, подозревая, что всему виной недостаточная вибропрочность третьей ступени, подверг ее вибрационным испытаниям по установившимся в институте методике согласно нормам, согласованным с ЦКБМ.

Ступень, заполненная водой вместо топлива, при виброиспытаниях благополучно потекла: разрушилась туннельная труба горючего, проходящая через бак окислителя, при резонансе с одной из частот колебаний конструкции, определяемых турбонасосным агрегатом. Причина взрыва стала очевидной, так как смешивались самовоспламеняющиеся компоненты топлива. Институт предложил очень простой способ “лечения” конструкции: введение дополнительной опоры с уводом резонансной частоты туннельной трубы в другой диапазон. Однако Владимир Николаевич заявил протест министрам Афанасьеву и Гречко по поводу неправильного порядка испытаний, приведших к ложным результатам, и обвинил институт в злоумышленном превышении режима испытаний: Мозжорин, мол, нарочно подверг ступень непосильным вибрациям и спровоцировал ее разрушение, чтобы дискредитировать ЦКБМ.

Как обычно, началось широкое обсуждение этого случая и его разбирательство. Действительно, в соответствии с установившейся методикой режим вибраций брался более продолжительным, а их амплитуда значительно превышала ту, что была зарегистрирована в полете. Так делалось всегда у нас, так делается и у американцев с целью надежного подтверждения вибропрочности конструкции, потому что в силу сложности ее поведения под действием нагрузки характеристики вибропрочности имеют большой непрогнозируемый разброс.

Мы показали все материалы, касающиеся отечественного и американского метода определения вибропрочности объекта, предъявили программу испытаний на вибропрочность третьей ступени носителя “Протон”, подписанную вместе с ЦНИИмашем заместителем главного конструктора ЦКБМ. Зама мы непреднамеренно подставили, поскольку он тут же схлопотал выговор от Челомея. Авторитет и доводы нашего начальника отделения прочности А.В. Кармишина сняли обвинения в адрес института в умышленном недоброжелательстве. После этого громкого скандала доработанную по рекомендациям ЦНИИмаша третью ступень снова испытали на вибропрочность в соответствии с методикой и нормами прочности, представленными институтом, и она выдержала испытания. Проведенная доработка ступени навсегда сняла опасность ее взрыва.

Однажды проводили летные испытания новой крылатой ракеты средней дальности “Метеорит”, разрабатываемой ЦКБМ Челомея и обладающей высокими летно-техническими характеристиками. При первом же испытании, в момент отделения ускорителей, крылатая ракета перевернулась и упала. Все данные об аэродинамике ракеты выдавал ЦАГИ. Причина аварии — пренебрежение влиянием на поведение ракеты струй малых пороховых движков, отводящих от нее отработавшие ускорители. Струи движков искажали характер обтекания крыльев ракеты, вызывая сильный момент ее крена.

Министр С. А. Афанасьев мягко поставил эту аварию в упрек директору ЦАГИ академику Г.П.Свищеву, но Георгий Петрович решительно отвел обвинение от ЦАГИ, так как последний не был официально информирован о наличии пороховых движков. Тогда Сергей Александрович на коллегии министерства предъявил очень серьезные претензии ЦНИИмашу в том, что институт не проинспектировал аэродинамику объекта “Метеорит” и не отметил в заключении указанного упущения, приведшего к аварии.

Мы оправдывались тем, что Челомей, в силу аллергии на все наши заключения, вообще не присылал в институт на рассмотрение свой проект изделия “Метеорит”. Однако Афанасьев строго потребовал от нас добиться получения от Владимира Николаевича проекта и предупредил об ответственности за правильность всех его разделов, находящихся в компетенции ЦНИИмаша. И это было сказано в присутствии Челомея. В данном случае институту было поручено принять самое активное участие в устранении выявленного дефекта.

Таким образом, институт уже не мог уклоняться от ответственности за все разработки ЦКБМ Челомея несмотря на его неприязнь к нам. Это проявилось и в виде сложной работы по обеспечению газодинамики упрочненного шахтного стартового сооружения ракеты УР-100Н. Как я уже отмечал, Владимир Николаевич при упрочнении старой шахты УР-100 в соответствии с решением Совета обороны оставлял неизменным только ее внутренний диаметр в 4,2 м, можно сказать, осевую линию, что сильно усложняло газодинамическое состояние шахты. А контейнер ракеты УР-100Н “пополнел”: увеличился ее диаметр по сравнению с диаметром УР-100. В результате площадь обратных газоходов несколько уменьшилась, а объем газов двигателей ракеты УР-100Н возрос в два раза, поскольку в два раза увеличились ее масса и тяга двигателей. Возникла реальная опасность появления в некоторых местах газохода сверхзвукового течения газов и скачков уплотнений с резким изменением его режимов (давления, температуры, теплообмена), приводящих к аварийному старту новой перспективной ракеты. В итоге затягивались сроки ее разработки и в “соревновании” с ракетой МР-УР100, отстаиваемой ЦНИИмашем, перевес явно получала последняя. Это уже скандал по старой схеме, обвинение в недобросовестной работе института — в лучшем случае и в злом умысле — в худшем.

В ЦНИИмаше скрупулезно велись экспериментальные исследования газодинамики шахтного наземного комплекса ракеты УР-100Н, может быть, даже более обстоятельно, чем ШПУ ракетного комплекса МР-УР100. Кроме этого, ЦНИИмаш “сопровождал” создание всего ракетного комплекса УР-100Н, внимательно наблюдая за его разработкой, постановкой на боевое дежурство и боевой эксплуатацией, не дожидаясь указаний министра, остро чувствуя свою ответственность за благополучие Минобщемаша в целом.

Когда в конце 70-х годов возник серьезный инцидент с ракетным комплексом УР-100Н, в разрешении конфликта ЦНИИмаш принимал самое активное и серьезное участие. В то время все 300 указанных комплексов стояли на боевом дежурстве. При первых очередных контрольных отстрелах МБР на предельную дальность (а надо сказать, Владимир Николаевич при летно-конструкторской отработке и госиспытаниях этой ракеты, желая получить большую зону разведения боевых блоков, отклонил стрельбы на максимальную дальность и уговорил на это министра обороны Гречко) выявилось неожиданное явление. В конце полета первой ступени возникли интенсивные продольные колебания ракеты, вызвавшие резонансные колебания элементов системы управления дальностью. В результате — дополнительные отклонения точки падения ГЧ ракеты по дальности. А это уже воспринималось как чрезвычайное происшествие. Министром обороны тогда стал Д.Ф. Устинов, и у него покровительственного и благосклонного отношения, как у А.А. Гречко, к В.Н. Челомею уже не было.

Отмеченное явление было тщательно проанализировано, и стали думать, как “лечить” стоящие на дежурстве ракеты. Генеральный конструктор Челомей настаивал на переделке аппаратуры СУ, чтобы избежать резонансных режимов, и замене ее на всех ракетах. Научный сотрудник НИИТП М.С. Натанзон предложил более простое решение: в хвостовом отсеке 1-й ступени ракеты поставить антивибраторы (динамические гасители колебаний), настроенные на опасную частоту и подавляющие ее в спектре вибраций ракеты. Изготовление и установка таких антивибраторов были достаточно простыми и дешевыми операциями. ЦНИИмаш провел обширный комплекс теоретических и экспериментальных исследований (руководители — А.А. Малинин, Г.Н. Микишев, В.П. Шмаков). Свою роль в решении указанной проблемы сыграли динамические испытания натурной ракеты с установленными гасителями колебаний (А.А. Малинин).

По этому поводу собралось узкое совещание у министра Афанасьева с присутствием главкома РВСН В.Ф. Толубко, генерального конструктора В.Н. Челомея, председателя госкомиссии генерал-лейтенанта Е.Б. Волкова и нескольких заинтересованных лиц, в том числе и меня. Владимир Николаевич упорно продолжал настаивать на доработке аппаратуры СУ как на радикальном решении проблемы в целом и возражал против установки антивибраторов. Натанзон опять повторил свою мысль о том, что антивибраторы должны помочь. Я выступил с позицией института о необходимости их установки на ракетах как наиболее простого и скорого выхода из создавшегося положения: привел результаты натурного моделирования, проведенного отделом динамики. Челомей спросил меня:

— Юрий Александрович, гарантируете ли Вы, что установка динамических гасителей колебаний полностью закроет вопрос?

— Гарантирую, — коротко ответил я.

Тогда Владимир Николаевич продолжил:

— Вы берете на себя исключительную ответственность. А знаете ли Вы, что динамическая схема испытываемой в институте ракеты с мощными силовозбудителями неадекватна реальной?

— Конечно. Мы учитывали искажения динамической схемы испытываемой ракеты за счет присоединенных масс мощных вибрационных стендов, с помощью которых мы возбуждали ее колебания, и даем Вам результаты, приведенные к реальной ракете, без вибрационного оборудования. Что касается ответственности, то она целиком опирается на результаты расчетов и моделирования, — доложил я.

Министр и главком РВСН приняли решение об установке антивибраторов на ракете УР-100Н вопреки возражению Челомея. На следующее утро звонит мне Сергей Александрович и говорит:

— Нехорошо как-то получается. Мы без согласия генерального конструктора начали дорабатывать его ракету. Поезжай сейчас к Челомею, попытайся его убедить и получить согласие на установку антивибраторов.

Челомей принял меня внешне радушно, в середине кабинета поздоровался, приятно улыбаясь. Я начал разговор с комплиментов в адрес Владимира Николаевича как динамика. Отметил его чутье и понимание сложных динамических процессов. Челомей также не остался в долгу и похвалил мое знание динамики. Вспомнил, как я решил в автомобиле предложенные им две хитроумные динамические задачки. После обмена комплиментами Владимир Николаевич заметил:

— Вы прекрасный динамик. Мне нравится Ваша убежденность, которая зиждется на глубоком понимании динамических процессов. Я нарочно проверял вчера Вашу уверенность в предлагаемых институтом решениях. Вы не дрогнули. Я согласен с постановкой антивибраторов на ракеты УР-100Н.

Затем последовал совместный обед с угощением коньяком. После — доклад министру и его короткое:

— Большое тебе спасибо.

Появившаяся в процессе “спора века” натянутость в моих отношениях с министром со временем прошла, и он стал доверять заключениям института. Что касается вопросов развития института, то С.А.Афанасьев вообще не ослаблял его поддержки. Щедрой рукой Сергей Александрович профинансировал развитие экспериментальной базы и создание Центра управления полетами космических кораблей и орбитальных станций.

Рассматривая деятельность С.А. Афанасьева — первого министра нового Министерства общего машиностроения через призму времени и содеянного, следует указать, что родившейся ракетно-космической отрасли крупно повезло с таким руководителем. Пройдя большую школу жизни от рядового технолога до министра и обладая недюжинным умом и блестящими организаторскими способностями, выражавшимися в правильном сочетании высокой требовательности с рачительным отношением к подчиненным организациям, Афанасьев за короткое время создал передовую отрасль производства ракет и космических объектов с высочайшей технологией.

При образовании министерства он получил конгломерат НИИ, КБ и заводов, вырванных с большим трудом из других министерств и не замкнутых в едином научном, технологическом и производственном цикле. Сергей Александрович заново создал недостающие звенья и внимательно, я бы даже сказал, сурово следил за техническим уровнем разрабатываемых отраслью изделий, постоянно требовал его повышения, обеспечив тем самым паритет создаваемых отечественных образцов ракетной и ракетно-космической техники с лучшими зарубежными образцами.