Малый КВЦ

собый интерес представляет история создания и становления координационно-вычислительного центра в НИИ-88. Материальные предпосылки к его созданию были заложены еще в 1959 году Г.А. Тюлиным. Он построил и ввел в эксплуатацию корпус №2 площадью 4 000 м — под большой по тем временам вычислительный центр, оснащенный современными ЭВМ: двумя М-20, “Урал-5” и “Урал-1. Георгий Александрович предполагал на его базе организовать координационно-вычислительный центр, такой как в НИИ-4. Реализовать эту идею предстояло мне. Создание и развитие КВЦ в НИИ-88 шло в непрерывном кипении страстей и борьбе интересов нашего института и воинской части №32103 Минобороны при участии на ее стороне ОКБ-1 и НИИ-885.

Первый командно-измерительный комплекс, как я уже писал, был создан в НИИ-4 своими силами. Для организации работы большого хозяйства из средств измерений, обработки получаемой информации, выработки команд и уставок для управления полетами космических аппаратов, а также оперативного управления воинскими частями, приданными измерительным пунктам, в институте был построен и оснащен необходимыми системами координационно-вычислительный центр — мозг КИКа. Космонавтика тогда только зарождалась, была ультрамодной и престижной, и все хотели к ней приобщиться. НИИ-4, таким образом, становился центральной фигурой в космических действах и очень гордился КВЦ и КИКом, которые были ему подчинены. Подразделение по эксплуатации командно-измерительного комплекса получило наименование в/ч №32103 и входило в состав НИИ-4. С образованием КИКа, началась острая борьба за независимость в/ч №32103, за так называемый “суверенитет”.

Причастность к запускам космических аппаратов обеспечивала внимание руководства, близость к начальству и, возможно, его благосклонное покровительство. Притязания на самостоятельность в/ч №32103 были успешными, но ее командование не видело своей независимости на территории НИИ-4 и поэтому начало искать себе помещение в Москве. В институте собирались оставить только КВЦ, так как вычислительный центр с хорошим парком ЭВМ в Москве легко и скоро не создашь. В связи с этим КВЦ не выполнял непосредственно своих управленческих функций, а являлся, по существу, только баллистическим центром, занимающимся приемом результатов траекторных измерений, их обработкой и расчетом команд на управление полетом космического аппарата. Измерения и передачу команд на борт КА осуществляла в/ч №32103 со своих измерительных пунктов.

Структура и методология управления полетом космических аппаратов и космических кораблей тогда еще только складывалась. Управление полетом первых искусственных спутников Земли, автоматических межпланетных аппаратов и пилотируемых кораблей осуществлялось лично Сергеем Павловичем с полигона Байконур при представительной и одобрительной поддержке госкомиссии, да и объем управленческих команд был незначителен, а время управления небольшим. Основное время уходило на подготовку космической системы к запуску, который требовал обязательного присутствия на полигоне госкомиссии и Королева. Когда же полет космического объекта или космического корабля затягивался, то Сергей Павлович, члены госкомиссии и необходимые специалисты выезжали в Крым на пункт дальней космической связи, либо в Москву, в помещение, временно предоставляемое Генеральным штабом Вооруженных Сил.

Для указанной группы управления выделялись две комнаты, оборудованные телефонами кремлевского и московского коммутаторов и ВЧ-связью. На этих площадях с трудом размещались представители госкомиссии, технического руководства, минимальная группа специалистов и аккредитованная пресса. Было тесно и неудобно. Число желающих принять участие в эпохальном космическом событии существенно превышало имеющиеся возможности. Поэтому специалисты по анализу протекающего полета и управлению им размещались в стенах своих организаций и ведомств, по телефонам обменивались информацией и предлагали рекомендации основной группе управления. В свою очередь, руководство Генерального штаба с трудом терпело назойливых гостей, которые вносили беспокойство в его размеренную и солидную жизнь.

Естественно, такой регламент космической деятельности, олицетворявшей в те времена мощь и славу нашего государства, не мог удовлетворить высшее партийное руководство. Поэтому Д.Ф. Устинов поставил перед Госкомитетом оборонной техники задачу о скорейшем создании в НИИ-88 необходимых условий для размещения специалистов по управлению полетом и ведущих конструкторов головной организации. Этот момент совпал с моим приходом в НИИ-88. Перевод на новое место работы не ослабил моих привязанностей к КИКу и КВЦ, в создании которых я принимал участие в НИИ-4, так же как и к делу баллистического обеспечения полетов космических аппаратов. Я с большим удовлетворением и желанием взялся за решение поставленной задачи, используя накопленный опыт и имея представление о том, что требуется для управления полетом космических объектов в современном понимании. Институт за два года переоборудовал весь четвертый этаж корпуса №2 под малый КВЦ, смонтировал новые ЭВМ, установил аппаратуру приема результатов траекторных измерений по имеющимся линиям связи, организовал новые, заказал разработку аппаратуры коллективного отображения данных, поручил своим специалистам создать необходимое математическое обеспечение и, в конце концов, ввел небольшой, но уютный координационно-вычислительный центр в эксплуатацию.

На большом экране (4 х 2 м) высвечивалась карта мира или Советского Союза с нанесенной на ней действительной проекцией траектории космического объекта на земную поверхность. По карте в виде светящегося пятна двигался КА, управляемый ЭВМ в темпе текущего времени. На боковых четырех экранах (1,5 х 1 м) могла высвечиваться статическая информация в виде схем, чертежей, таблиц, внешних видов и т.п. С помощью отдельного большого телевизора транслировались телевизионные передачи с Байконура и с борта космического объекта. С этой целью мы организовали закрытые телевизионные каналы по кабелю Ташкент — Москва и Москва — Щелково — НИИ-88 по радиорелейной линии. Малый КВЦ института был включен в циркуляры траекторных измерений и переговорной линии связи с космонавтом; были организованы необходимые телефонные линии с Москвой, правительственным коммутатором, ВЧ-связью.

Руководил созданием малого КВЦ НИИ-88 начальник его вычислительного центра М. А. Казанский при мощной и эффективной поддержке моего первого заместителя по общим вопросам Г.Н. Потапова. Все математическое обеспечение КВЦ как баллистического центра было выполнено под руководством начальника баллистического отдела И.К. Бажинова. В создании первого малого КВЦ института, его материального и математического обеспечения приняли большое творческое участие, кроме упомянутого уже М.А. Казанского, Т.Д. Агеева, Г.А. Колегов, Н.М. Иванов, И.С. Ковнер, В.Ф. Тихонов, В.С. Поляков, В.Н. Почукаев, Р.А. Дзесов и др.

Когда мы полностью ввели в эксплуатацию малый КВЦ (а это произошло в 1964 году), то пригласили на ближайший запуск пилотируемого корабля Д.Ф. Устинова и продемонстрировали ему возможности созданного центра.

На телеэкране были видны подготовка космонавта к полету, его доставка на стартовую площадку, посадка в корабль и, наконец, старт ракеты-носителя. Затем передавалось изображение космонавта при полете РН на активном участке траектории, операторами с Земли велся разговор с космонавтом. В это время Дмитрий Федорович даже встал, наклонился вперед и, показывая на экран, спросил:

— Это дается в записи или в естественном времени?

И услышав, что трансляция ведется прямо сейчас, восторженно воскликнул:

— Вот это то, что необходимо! Здесь у вас увидишь и услышишь больше, чем на космодроме. Получается существенно больший эффект причастности к космическим событиям, чем во время командировки на Байконур.

Однако Устинов указал, что КВЦ действительно мал, и необходимо скорейшее строительство нового большого координационно-вычислительного центра отраслевого назначения, где можно было бы разместить все оперативные службы главного конструктора по обработке и анализу телеметрической информации, поступающей с борта космического объекта, главную оперативную группу управления его полетом, необходимых специалистов главных конструкторов-смежников, представителей прессы, руководство отрасли и высоких гостей. В связи с этим указанием мной был выпущен приказ от 20.06.65 г. о создании такого КВЦ, подтвержденный приказом министра общего машиностроения от 25.06.65 г. Разрешение на строительство на территории НИИ-88 КВЦ площадью 20 000 м² и сроки его ввода были утверждены постановлением ЦК КПСС и СМ СССР от 25.10.65 г.

Малый КВЦ стал любимым местом пребывания Устинова на всех запусках пилотируемых кораблей и автоматических космических аппаратов. С ним вместе приезжали представители ГКОТ, ВПК и главных конструкторов. НИИ-88 стал частым местом сбора больших руководителей, прекрасным информационным и хорошим дублирующим баллистическим центром, где руководство в свободной атмосфере, не отвлекаясь от наблюдения за полетом космического объекта, могло в перерывах поговорить о служебных делах, о космических перспективах.

Частыми гостями стали главные конструкторы С.П. Королев и В.П. Мишин. Но вместе с популярностью пришли свои трудности: пришлось ограничивать число присутствующих, появились списки допускаемых и категории обиженных. С началом создания нового большого КВЦ НИИ-88 возникло очевидное чувство ревности со стороны в/ч №32103 и ОКБ-1, породившее их противодействие. Руководство начало ездить только в наш институт на все космические старты, и, естественно, военные начали выражать нескрываемое недовольство тем, что результаты их прямой профессиональной деятельности становятся известными руководству из третьих рук. Под любыми предлогами военные пытались ограничить поток информации в наш институт, организовать в ином месте другой центр управления совместно с главными конструкторами. Это стремление достигло своего апогея позже, с созданием нового большого современного КВЦ, ставшего впоследствии Центром управления полетами (ЦУП ЦНИИмаша).

Казанский был прекрасным исполнителем предлагаемых технических решений, страстно увлеченным вопросами баллистики, но что касается сбора всей телеметрической информации, ее обработки, умения найти наилучшие варианты внешнего оформления системы коллективного отображения данных, сделать ее понятной и впечатляющей, то этого Михаил Александрович не умел и не хотел делать. На все мои предложения по улучшению системы коллективного отображения малого КВЦ он неизменно отвечал: — Я не собираюсь заниматься показухой!

Поэтому по договоренности с ним в 1965 году на должность начальника малого КВЦ, с перспективой на будущее, я пригласил начальника отдела вычислительных машин и систем автоматической обработки данных, входившего в научное отделение №5 нашего института, А.В. Милицина, очень способного ученого и инженера. Казанский остался его заместителем.

Милиции серьезно улучшил функциональные и информационные возможности малого КВЦ: была произведена замена вычислительной ламповой техники М-50 и М-20 для баллистических расчетов на современные (по габаритам и надежности) полупроводниковые ЭВМ М-220. А в 1967 году появилась первая машина БЭСМ-6, предназначавшаяся в дальнейшем в качестве базовой ЭВМ для оснащения нового КВЦ. Центр начал обработку телеметрических данных. В связи с этим было создано телеметрическое направление его работы. Перфораторные устройства ввода данных дополнили современными средствами (информационно-логическими устройствами разработки НИИ-4). Баллистики КВЦ пополнились молодыми специалистами. Милицину поручалось также руководить созданием и вводом в эксплуатацию современного большого КВЦ.

При малом КВЦ создается полноценное информационное подразделение. Его задачей стало оповещение руководства (ЦК КПСС, СМ СССР, МОМ, членов госкомиссии, Президиума АН, представителей организации “Интеркосмос”) о космической обстановке в СССР и за рубежом и о функционировании космических объектов (какие объекты запущены, в каком они состоянии, когда ожидается конец их активного существования и пр.). Создается группа оперативных специалистов, несущих круглосуточное дежурство и информирующих руководство о состоянии дел по правительственным телефонным каналам связи. Для активных работ (пуск, маневры, посадка) с пилотируемыми космическими кораблями и дальними космическими аппаратами в зале КВЦ организуются группы специалистов, анализирующих получаемую с космодрома и НИПов измерительную информацию и оповещающих присутствующее в зале руководство о ходе этих работ.

Сбор информации с космодрома и командного пункта КИКа осуществлялся специалистами КВЦ в соответствии с разработанным НИИ-88 решением об обмене информацией о ракетно-космической обстановке между министерствами обороны и общего машиностроения. Подобное оповещение проводилось не только при полетах отечественных космических аппаратов, но и организовывалось в ходе важных полетов американских КА, в частности, в малом КВЦ проводились телевизионные репортажи об экспедиции американских астронавтов на Луну. Полную информацию об иностранных полетах оперативные дежурные получали по линии ТАСС.

Из ОКБ-1 на работу в этот КВЦ были приглашены опытные квалифицированные специалисты по обработке и анализу телеметрической информации, приняты молодые специалисты, приобретена аппаратура МО-9 и “Урал-11БВ”. Малый КВЦ принял на себя функции центра послеполетной обработки телеметрической информации о космических объектах разработки ОКБ-1 и НПО им. С.А. Лавочкина и результатах научных измерений.

Между НИП-14 (Щелково) и КВЦ организуется радиорелейная линия связи для ретрансляции в НИИ-88 принимаемой с борта космического объекта телеметрической информации, разрабатываются методы приема и оперативной ее обработки.

Вспоминаются некоторые интересные эпизоды из деятельности малого КВЦ. Шла летная отработка нового космического корабля “Союз”. Как известно, первый его пуск в непилотируемом варианте оказался неудачным. Мы наблюдали запуск корабля на телеэкране. После команды о включении двигателей носителя “Союз” из-за какой-то неисправности в автоматической программе их запуска прошел отбой этой программы, и двигатели полностью выключились.

Все наблюдатели покинули бункер и, не торопясь, пошли к ракете-носителю, чтобы посмотреть, в чем дело. И только основная масса любопытных успела подойти к РН, как с грохотом и вырвавшимся снопом огня сработала пороховая двигательная установка системы аварийного спасения, уносящая корабль “Союз” вместе с обтекателем в сторону от места старта. Все вздрогнули от неожиданности и посмотрели вверх. Взору предстали уносящийся корабль и клубы дыма в верхней части носителя: начинался пожар от струй ракетного двигателя. Все бросились врассыпную от стартовой позиции, ожидая развития пожара и взрыва. Конечно, телевидение с космодрома нам тут же отключили. Носитель при пожаре сгорел, а корабль благополучно приземлился на парашюте на расстоянии в 1,5 км от места старта, тем самым продемонстрировав отличную работу системы автоматического спасения космонавтов. Однако при этом погибли майор и солдат. Спасаясь от пожара, они укрылись в кабельной патерне и задохнулись от дыма при горении кабелей. Те, кто положился на свои ноги, отделались только испугом и учащенным дыханием.

Оказывается, САС сработала штатно. При выключении двигательной установки система управления продолжала работать. Вследствие вращения Земли, основание гироскопической платформы начало медленно перемещаться относительно гироскопов, положение которых по законам физики сохранялось неизменным, и когда соответствующий угол достиг предельной величины в 12°, САС идентифицировала это как потерю управления кораблем и выдала команду на автоматическое его спасение.

Второй пуск корабля “Союз” прошел нормально, но при посадке он сел на лед Аральского моря, проплавил его и утонул. Когда “Союз” достали, то увидели, что в лобовом теплозащитном экране забыли закрыть пробкой технологическое отверстие в его центре, необходимое для механической обработки экрана на станке. Отсутствие пробки привело к прогару металлического днища КК на высоте 80 — 50 км и его разгерметизации.

Этому пуску предшествовал любопытный инцидент. Незадолго до него у меня неожиданно возникло какое-то тревожное ощущение надвигающейся опасности, которым я поделился с Г.С. Наримановым, тогда заместителем председателя НТС Министерства общего машиностроения:

— Смотри, Георгий Степанович, вероятность успешного пуска каждого корабля по имеющейся статистике 90%. Предстоящий пуск — девятый, а предшествующие все были удачными. Поэтому по теории вероятностей вероятность неудачи будет больше: уже не 10, а 60%.

Он возмутился:

— Это какая-то мистика. Вероятность неудачи следующего пуска по-прежнему 10%, прошедшие не имеют никакой связи с ним. Они уже осуществлены и никак не могут влиять на планируемый пуск.

На это я изложил Нариманову свою “арифметику”:

— Это справедливо с точки зрения оценки одиночного события, а вероятность сложного события (9 пусков подряд, вероятность успеха каждого из которых равна 90%) определяется величиной 0,99, т.е. около 40%. Вероятность же неудачи при 9 пусках вычисляется как 1 — 0,99 т.е. окажется приближенно равной 60%. Таким образом, вероятность получить отрицательный результат в ходе 9 пусков будет уже не 10% как при одиночной пробе, а 60% — как в случае свершения сложного события.

Но Георгий Степанович все равно не согласился со мной, и каждый остался при своем мнении.

Вскоре после этого разговора я обратился к председателю госкомиссии К. А. Керимову в столовой, в подвальчике, около зала коллегии:

— Керим Алиевич, как-то нехорошо получается, мы идем на пилотируемые пуски, не имея ни одного полностью удачного беспилотного пуска. Два раза запускали носитель, и в обоих случаях ясные, но аварийные результаты.

Керимов спокойно ответил:

— У нас большой положительный опыт пусков пилотируемых кораблей серий “Восток” и “Восход”. Корабль “Союз” — это модернизация их семейств. Прошедшие два пуска имели простые и однозначные недостатки: срабатывание САС и разгерметизацию корабля при его входе в атмосферу. Недостатки надежно устранены. Зачем нам нужны формальные подтверждения надежности?

— Но ведь после каждой аварии мы считали, что она последняя. Все ли мы устранили? — заметил я.

— Все, у меня нет сомнений, — закончил он разговор.

Рассказывая об этом, я вовсе не хочу продемонстрировать свою прозорливость. На самом деле, я и институт должны были официально заявить о сомнениях и настоять на выполнении формальных условий обеспечения надежности РН — получении чистового испытательного ее пуска, не боясь упреков в формализме и перестраховке. Мы, по существу, проявили беспринципность и мягкотелость, используя необязательность в те времена наличия официальных заключений института о надежности объекта. Только вследствие будущего тягостного опыта ЦНИИмашу было вменено в обязанность выдавать заключение о допуске пилотируемых и непилотируемых космических объектов к летным испытаниям и целевым пускам с точки зрения обеспечения достаточной надежности решения целевой задачи и безопасности экипажа. После этого мы отрешились от скромности и стали требовать точного исполнения всех требований к надежности, указанных в утвержденных документах.

Следующие пуски кораблей “Союз” предполагались пилотируемыми для решения новой сложной космической задачи: стыковки двух КК, вышедших на орбиты с суточным интервалом, затем переходу двух космонавтов в открытом космосе из одного корабля, где их было трое, в другой, вышедший на орбиту с одним космонавтом. В заключение поочередная (через сутки) посадка кораблей “Союз” с частично обновленными экипажами.

В апреле 1967 года на пуск первого пилотируемого корабля “Союз-1” с космонавтом В.М. Комаровым — первый из серии двух пусков — в наш малый КВЦ приехал Д.Ф. Устинов. Имея массу свободного времени до пуска, он отправился осматривать строительство нового большого здания КВЦ. Увидев, что закончен только нулевой цикл да поставлены колонны до второго этажа, он был возмущен такими темпами строительства, хотя с момента выхода постановления правительства о его разрешении прошло всего около полутора лет. А за это время надо было успеть сделать проект не простого административного здания, а нового КВЦ. Идя по территории института, Устинов резко отчитывал меня и Г.Н. Потапова за бездействие (хотя, по-моему, без оснований). Дмитрий Федорович упрекал меня, что я лично не занимаюсь вопросами строительства, систематически не контролирую работу строителей. Поднимаясь в лифте на четвертый этаж нашего малого КВЦ вместе со мной и министром С.А. Афанасьевым, Устинов такими словами выразил свое крайнее неудовольствие:

— Сколько я тебе должен говорить, чтобы ты форсировал строительство большого КВЦ, сам занимался этим? Тебе что, надоело работать в Москве? Так я могу тебе устроить работу в отдалении.

Я молчал, сдавленный в тесном лифте телами секретаря ЦК КПСС и Министра общего машиностроения, подавленный их авторитетами. Министр не произнес ни слова, наблюдая с высоты своего роста мою понурую голову. Через некоторое время Устинов успокоился, и мы в хорошем настроении сели с ним вдвоем за обеденный стол в отдельной комнате КВЦ. Мой бессменный секретарь, Анна Григорьевна, подала нам отменный аппетитный борщ. Дмитрий Федорович, черпая его ложкой, почти весело и непринужденно предложил мне:

— Слушай, а что если мы назначим вместо тебя другого, рукастого директора — хорошего хозяина. А ты будешь его правой рукой — научным руководителем или как бы главным конструктором?

Я поперхнулся, но нашел силы ответить:

— Не возражаю. Только Вы представьте себе, кого будете приглашать на технические совещания, и согласится ли рукастый директор на такую роль?

Дмитрий Федорович ничего не ответил, и мы молча склонились над тарелками. Продолжения этого разговора не последовало, и к нему никогда в дальнейшем не возвращались.

А через несколько часов состоялся старт КК “Союз-1” с В.М. Комаровым. Неприятности начались сразу. Прежде всего, на орбите не открылась одна из двух солнечных батарей корабля. Все, в том числе и наш институт, были погружены в расчеты запасов располагаемой энергетики и оценкой их достаточности для обеспечения стыковки с кораблем “Союз-2” с тремя космонавтами.

Устинов спросил меня о том, что я думаю относительно запуска на следующий день корабля “Союз-2”. Я ответил, что по нашим расчетам запасов энергетики мы балансируем на самом пределе и есть большая вероятность не выполнить стыковку и осрамиться на весь мир. Тем более что наш эксперимент со стыковкой двух кораблей “Союз” и переходом через открытый космос двух космонавтов из одного корабля в другой уже широко освещается в иностранной печати. Мне представляется целесообразным воздержаться от запуска корабля “Союз-2” и посадить завтра “Союз-1”. Устинов нахмурился, почему-то рассердился и заметил:

— Мстислав Всеволодович на космодроме того же мнения.

Госкомиссия на космодроме приняла правильное и счастливое решение: корабль “Союз-2” не пускать, а “Союз-1” сажать завтра. Потом выяснилось, что корабль “Союз-2” ожидала судьба его предшественника, — и погибли бы еще три космонавта. А через сутки произошла первая в истории нашей космонавтики трагедия: разбился при посадке корабль “Союз-1” и погиб космонавт В.М. Комаров.

Неприятности с посадкой корабля начались еще на орбите при включении тормозного двигателя. Дважды проходил отбой на его запуск, и только на третьем суточном витке тормозной двигатель был включен. У меня в памяти остался радостный и какой-то облегченный голос Комарова перед посадкой, когда он вышел на связь перед самым входом в плотные слои атмосферы. Ощущение такое, будто он выскочил из очень опасной ситуации:

— Все нормально, тормозной двигатель сработал, до встречи на земле.

Затем режим естественного молчания из-за экранировки плазмой антенн передатчика, но дальше — непонятное. Во всех сложных случаях у нас всегда появляется какой-то режим искаженной секретности. Запрещают пользоваться открытой связью, а по закрытой — обычно не разрешают передавать какие-либо сообщения, не получившие одобрения госкомиссии. Даже Устинов, несмотря на свое служебное положение, долго не мог получить оперативных предварительных данных. Однако по отдельным открытым каналам все же начала поступать противоречивая информация: якобы видели спускающийся на тормозном парашюте корабль, космонавта нет в спускаемом аппарате, генерал-лейтенант Г.Т. Береговой с места посадки вылетел на вертолете в Кзыл-Орду к ВЧ-каналу связи...

Стало предельно ясным, что произошла катастрофа. И я впервые видел, как сильный и волевой Устинов, слушая по аппарату ВЧ официальное сообщение о гибели космонавта Владимира Михайловича Комарова, плакал, не стесняясь нас.

Помимо потрясения от трагизма случившегося я испытал сильнейшее волнение, когда услышал, что причина аварии в парашютной системе. Дело в том, что перед самым выездом на последнее, по существу, торжественное заседание ВПК, посвященное выдаче разрешения на полет космонавту Комарову на первом корабле “Союз-1”, когда все главные конструкторы и службы заверяют начальство в присутствии космонавта об абсолютной надежности разработанных ими систем и агрегатов, ко мне пришел мой главный аэродинамик Ю. А. Демьянов и спокойно сказал:

— По последним аэродинамическим продувкам спускаемого аппарата космического корабля “Союз” у него оказалось два балансировочных угла атаки вместо одного, который закладывался в расчет. На вновь обнаруженном балансировочном угле атаки основной парашют открывается при больших скоростях движения спускаемого аппарата и поэтому будет испытывать большие нагрузки, может не выдержать и разорваться.

Я тут же спросил Юрия Андреевича, знают ли об этом представители ЦКБЭМ. Демьянов ответил, что эти новые данные были доведены до сведения заместителя главного конструктора С.О. Охапкина, но тот как-то индифферентно отнесся к сообщению. На заседание ВПК я поехал потерянный: как быть? Если на этом последнем заседании я сообщу о втором балансировочном угле атаки и о возможной опасности, то буду выглядеть, как чудак, и меня тут же “прикончат”. И поделом: почему я раньше не разобрался в сути вопроса с главным конструктором, а вынес нерешенную проблему под занавес, на последнее заседание руководства? Поэтому я решил смолчать, если меня прямо не спросят, благо, о чем я уже говорил, в то время с института не требовали официального заключения, гарантирующего безопасность космонавта.

И я смолчал. Когда же пришло первое сообщение о какой-то неисправности парашютной системы, у меня сразу же сжалось сердце. Неужели это наша беспринципность стала причиной гибели космонавта? По телефону сообщил Демьянову о случившемся, желая найти утешение, но тот долго молчал в трубку, и мне зримо представилось, как у него вытянулось лицо.

Аварийная комиссия (председатель — Д.Ф. Устинов, я — секретарь), назначенная для расследования трагического несчастного случая, установила, что его причина — в недоработанности парашютной системы корабля “Союз”.

В КК “Союз” по сравнению с кораблями “Восток” и “Восход” был изменен парашютный карман: несколько уменьшен его объем и снижена конусность. В результате этого и некоторого “разбухания” основного капронового парашюта при длительном его нахождении в кармане то усилие в 1,4 тс, которое создает тормозной парашют для вытягивания основного после расчековки, оказалось недостаточным: в итоге основной парашют так и остался в кармане корабля. Приземление произошло только на тормозном парашюте со скоростью 50 м/с вместо 7 м/с.

Этот дефект не был обнаружен по роковой случайности при втором испытательном пуске корабля “Союз” из-за его разгерметизации, которая выгнула внутреннюю стенку парашютного кармана внутрь, облегчив выход основного парашюта. Таким образом, один дефект устранил другой. Корабль “Союз” доработали. Увеличили объем парашютного кармана, конусность стенок и ввели внутреннюю его шлифовку. Добились еще ряда незначительных улучшений корабля и 27.10.1967 г. вывели его на орбиту в беспилотном варианте как “Космос-186”, а через сутки запустили другой беспилотный КК “Союз”, получивший название “Космос-188”, и провели их автоматическую стыковку в ходе орбитального полета.

Устинов и все присутствующие в малом КВЦ впервые наблюдали процесс причаливания и стыковки кораблей по телевизору. Это произвело на всех сильное впечатление. Работа кораблей, их посадка прошли без замечаний. Автоматическую стыковку двух беспилотных КК “Союз” (“Космос-212” и “Космос-213”) повторили 15 апреля 1968 года. Она тоже прошла без замечаний. Таким образом, было выполнено четыре чистовых полета беспилотных кораблей “Союз” с автоматической их стыковкой на орбите.

После этого решили осуществить более сложный эксперимент. 25 октября 1968 года вывели на орбиту беспилотный корабль “Союз-2”, а через сутки КК “Союз-3”, пилотируемый летчиком-космонавтом Г.Т. Береговым, и хотели их состыковать.

Стыковка должна была происходить следующим образом. Полет корабля “Союз-2” по орбите дважды корректировался, чтобы плоскость его суточной орбиты проходила через точку старта, и положение КК должно быть таким, чтобы он находился на расстоянии, меньшем 25 км от корабля “Союз-3” при выходе его на орбиту. Время старта корабля “Союз-3” точно рассчитывалось баллистиками. В этом случае радиосистема автоматической стыковки “Игла” корабля “Союз-3” производила захват КК “Союз-2” и их сведение по методу параллельного сближения.

Причаливание кораблей, начиная со 100 м, и операцию стыковки должен был осуществлять ручным способом космонавт Береговой. Однако Георгий Тимофеевич при выходе на орбиту не смог еще адаптироваться к условиям невесомости. Береговому казалось, что он находится вниз головой, и стыковка производится неправильно. Он повернул свой корабль вокруг продольной оси на 180° и продолжил сближение. Автоматика дала отбой стыковке, так как операция выполнялась ненормально — с поворотом КК на пол-оборота. Корабли разошлись при орбитальном полете. Операцию их сближения и стыковки повторили. Автоматика обеспечила правильно сближение кораблей до 100 м. Космонавт опять развернул свой корабль на 180° и продолжил причаливание. Автоматика снова дала отбой неправильной стыковке. Топливо, отведенное на маневрирование, было израсходовано, и стыковка кораблей была прекращена.

В сообщении ТАСС было заявлено, что космонавт Г.Т. Береговой на корабле “Союз-3” производил маневрирование около корабля “Союз-2”. Фактически так оно и было на самом деле. Когда разобрались на Земле с происшедшим при стыковке пилотируемых кораблей, то ввели сутки полета по орбите стыкующегося КК на адаптацию космонавта к условиям невесомости. Это правило стало неукоснительным для всей последующей практики полетов. К тому же так оказалось энергетически более выгодно.

Только в январе 1969 года, то есть почти через два года, повторили эксперимент, который хотели выполнить при полете В.М. Комарова. Корабль “Союз-4” был выведен на орбиту с одним космонавтом — В.А. Шаталовым. Через сутки на орбиту доставляется корабль “Союз-5” с тремя космонавтами: Б.В. Волыновым, А.С. Елисеевым, Е.В. Хруновым. Корабли стыкуются, космонавты Елисеев и Хрунов, используя бытовые отсеки как шлюзовые камеры, выходят в открытый космос в скафандрах и перебираются в КК “Союз-4” к В. А. Шаталову. Затем через двое суток после пуска “Союз-4” возвратился на Землю уже с экипажем из трех космонавтов.

Дополнительные задачи КВЦ

Перед малым координационно-вычислительным центром института Д.Ф. Устинов поставил три дополнительные задачи.

Первая состояла в том, что центр должен собирать результаты телеизмерений со всех космических объектов, обрабатывать их, а институт — анализировать и формировать на такой основе свое объективное мнение о причинах тех или иных аварий, нештатной работы отдельных агрегатов и систем. Как казалось Д.Ф. Устинову, заключения главных конструкторов по этим вопросам не полностью вскрывают упущения и промахи и больше нацелены на внешние обстоятельства, чем на свои недостатки.

Согласно второй центру вменялось в обязанность написание объективной истории развития ракетной и ракетно-космической техники, правильное определения вклада каждой организации, каждого главного конструктора в это большое государственное и престижное для страны дело, позволившее нашей Родине завоевать грандиозный технический авторитет и обрести величие.

С бурным развитием советской космонавтики сразу же возникла масса вопросов: кто внес в ее создание больший вклад, кто первопроходец, кто действительный отец? За претендентами дело не стало. Это только поражения и неудачи — сироты. Каждый пионер ракетно-космического дела вложил в развитие космонавтики свою душу, все свои силы. Все они люди талантливые и одержимые идеей в хорошем смысле слова. Все имеют свою точку зрения на важность тех или иных исторических событий, на толкование причин и следствий событий в развитии космической техники, на свой вклад в нее. И это тонкое деликатное дело на грани срыва дружеских отношений с творцами космонавтики, требующее змеиной изворотливости, также поручалось институту.

Третья задача КВЦ была связана с большим политическим резонансом космических успехов Советского Союза. Нужна была постоянная, наступательная и эффективная деятельность, направленная на пропаганду имеющихся достижений и окантовки их в золоченые рамки социально-политической системы. Указанная задача тоже легла на плечи НИИ-88. Причиной этому послужила случайно закрепившаяся за институтом обязанность составлять проекты сообщений ТАСС, пришедшая со мной из НИИ-4, где я был автором проектов таких сообщений о запусках первых искусственных спутников Земли и первых полетах космонавтов. Кроме этого, в противовес пропаганде требовался жесткий контроль содержания открытых публикаций о космонавтике, соблюдения узких рамок строгой секретности, наброшенной плотным покрывалом на ракетную и космическую деятельность страны.

Кратко остановлюсь на истории развития этих, казалось бы, простых дополнительных задач.

Решение первой задачи обработки и анализа телеметрической информации с космических объектов, присылаемой к нам с большой охотой КБ и институтами АН СССР, вылилось в большую и напряженную работу КВЦ по расшифровке этих материалов. Результаты в виде толстых отчетов с благодарностью принимались нашими заказчиками. Что же касается анализа указанной информации на предмет уличения главных конструкторов в необъективности их суждений о причинах нештатной работы отдельных агрегатов и систем космических аппаратов, то подобная работа не привилась и пошла по другому пути.

Я уже писал, что еще до этого поручения в институте в 1962 году для решения задач исследования перспектив развития РКТ было создано подразделение надежности, которое оказалось на редкость нужным на всех направлениях деятельности института. Институт стал выступать еще в одной роли, очень ответственной и хлопотливой. В водоворот работ в области обеспечения надежности реальных ракет и космических объектов были вовлечены практически все научные и экспериментальные подразделения института: аэродинамики, теплообмена, прочности, динамики, двигателей, систем управления и др. Кроме большой дополнительной нагрузки и постоянного напряжения эти заботы принесли с собой и радость от причастности к конкретным работам по созданию новой техники. Эти работы позволили институту постоянно держать руку на пульсе деятельности отрасли.

Сотрудники НИИ-88 всегда активно привлекались к работе всех аварийных комиссий или возглавляли их. Представители института высказывали и отстаивали свое техническое мнение. В случае отсутствия консенсуса и наличия расхождений в оценке технических причин аварии разногласия рассматривались на заседаниях госкомиссии, НТС и в высших инстанциях, и точка зрения института становилась достоянием руководства. Таким образом, задача анализа телеметрической информации, поставленная Д.Ф. Устиновым, решалась обстоятельно и целенаправленно.

Эта деятельность института приобрела широкий размах и пользовалась авторитетом и большим спросом у министерства и ВПК. В конце концов установился порядок, при котором ни один пуск ракеты, ни один запуск пилотируемого или автоматического объекта не проводился без положительного разрешающего заключения нашего института. И каждый раз, докладывая на заседании ВПК о допуске очередного пилотируемого корабля к полету, я всегда испытывал сильное волнение: “Все ли мы учли? Не прошло ли незамеченным какое-либо явление, которое может привести к аварии? Ошибиться нельзя. За этим стоит жизнь людей”. Мне слышится спокойный рассудительный голос Л.В. Смирнова: — Юрий Александрович, Вы даете ответственное заключение на полет космического объекта. Если у Вас есть малейшие сомнения в безопасности пуска, Вы обязаны его запретить. Никто не будет иметь к Вам претензий, — но тут же добавляет, — однако Вы убедительно должны доказать нам, почему не допускаете в полет объект?

Но как “убедительно” доказать результат в цепи случайных событий?

Решение второй задачи началось с написания каждым КБ, НИИ и производством своей истории. ЦНИИмаш должен был обобщить эти материалы, ранжировать их, объективно оценить вклад каждой организации в общее дело и представить получившийся продукт на суд многоликой редакционной комиссии, состоящей из представителей ведущих КБ и НИИ.

Первая часть работы была выполнена, но не полностью. В институт поступили материалы в основном только от смежных организаций. Что касается головных ОКБ, то они своих исторических материалов в общий котел для обработки не прислали. То ли конструкторов заела скромность, то ли они боялись быть неправильно понятыми, однако, предпочли сохранять свою историю в личных архивах или в архивах своих организаций. Но ведь все мы люди и все смертны, и каждый пришедший новый руководитель примеряет историю предприятия на свою фигуру и по-своему понимает роль предшественника. Так, вопреки желанию основоположников космонавтики теряются важные исторические события, и зачастую история предприятия приобретает новое звучание, по-иному оценивается его вклад в развитие космонавтики.

Если бы личные архивы и дела основоположников ракетостроения и космонавтики хранились в нашем институте или в научно-исследовательском центре космической документации, то они не подвергались бы доработкам, деформации, сокращениям и переосмысливанию последователями. Эти материалы представляли бы нашим потомкам широкое поле деятельности для установления приоритетов и истинной картины развития отечественной космонавтики. За примерами ходить далеко не надо: С.П. Королев, В.П. Мишин, В.П. Глушко поочередно руководили одной и той же организацией. Все они — выдающиеся, талантливые конструкторы со своим мнением и видением “единственно правильных” путей развития космонавтики. И каждый по-своему интерпретировал значение работ ОКБ-1 для развития РКТ. И роль главного конструктора в деятельности ОКБ-1 приобретала исключительно субъективную оценку.

Нам так и не удалось завершить задачу написания истории развития ракетной и космической техники в отрасли до конца.

Третья задача получила в институте широкое развитие. НИИ-88, затем ЦНИИмаш стал отвечать не только за подготовку проектов сообщений ТАСС, заглавных научно-технических статей в газеты, но и за то, чтобы все открытые публикации о ракетно-космической технике в Советском Союзе и материалы, вывозимые за границу, были технически правильны, не противоречили правительственным сообщениям и не нарушали секретности. Эта обязанность была закреплена за ЦНИИмашем и лично за его директором постановлением Совета Министров СССР в 1968 году.

Непосредственным исполнителем указанного поручения был специально созданный мной отдел информации, экспертизы и истории, возглавляемый А. А. Еременко, очень умным, принципиальным, технически и литературно грамотным специалистом, проработавшим вместе со мной продолжительное время, вплоть до моего ухода на пенсию. Мы вместе с Анатолием Андреевичем хорошо держали фронт, выполняя эту большую и неблагодарную обязанность, которая рождала множество конфликтных ситуаций и вызывала особую неприязнь со стороны главных конструкторов: они считали себя ущемленными особым режимом секретности, скрывавшим их важное участие в популярных космических событиях.

Конечно, именно наши Главные являлись теми безымянными героями, открывшими космическую эру и лишенными возможности вкусить свою мировую славу, о которой писали. На этот счет имелось постановление ЦК КПСС, запрещавшее ведущим специалистам выступать по радио, телевидению и появляться в открытой печати под своей фамилией. Их имена не должны были также публиковаться в открытых средствах информации. И наш институт должен был следить за выполнением указанного постановления ЦК и безжалостно пресекать малейшие попытки как-то обозначиться перед общественностью. Свое недовольство принятой системой публикации конструкторы изливали, естественно, на нашу организацию, вернее, на Еременко и Мозжорина, руками которых осуществлялся этот вандализм.

Таких случаев было достаточное количество, чтобы превратить нашу жизнь в постоянный кошмар. Их описание представило бы, пожалуй, не меньший интерес, чем изложение истории развития ракетной техники. Наша экспертная служба, размещавшаяся в помещении ТАСС, на радио и телевидении, пропускала через себя огромный поток информации о ракетной технике и космонавтике, куда входили и художественные произведения, на предмет выполнения указанных предписаний. Положительным моментом такой экспертизы являлось то, что был перекрыт поток технических глупостей, которых было немало, исключались отклонения от реального развития событий и их разночтение, а также обеспечивалась необходимая секретность создания высоких технологий РКТ. Для примера приведу три характерных момента из моей практики.

Как-то мне на личную визу дали пьесу одного из московских театров под названием “Главный конструктор”. Мой эксперт Д.Ю. Гольдовский настоятельно рекомендовал ее прочитать: вещь непростая. Времени у меня было мало, в разгаре “спор века”, и я попросил свою супругу, коль скоро она работала в нашей системе научным сотрудником, а в литературе была значительно сильнее меня, прочитать пьесу. Потом поинтересовался:

— Как пьеса?

— Так себе, пустоватая.

— Секретов нет?

— Нет, — отвечает.

Я завизировал пьесу, не читая. Через некоторое время мне звонит по “кремлевке” председатель ВПК Л.В. Смирнов и спрашивает:

— Вы читали пьесу?

— Читал, — ответил, хотя и поволновался по поводу того, что могут спросить о содержании.

Но Леонид Васильевич не спросил об этом, а утвердительно заявил:

— Нет, не читал! Иначе не завизировал бы.

Пытаясь достойно выйти из положения, я твердо заверил:

— Там нет никаких секретов, а за содержание я не отвечаю.

— Ты, прежде всего, член партии и должен проверять правильность написанного, — закончил Смирнов жестко разговор.

Когда я позже прочитал пьесу, то понял, что на самом деле не завизировал бы ее. Драматург сильно искажал нашу действительную работу, причем с некоторым политическим уклоном. И.Д. Сербин долго пытал меня по телефону, желая узнать фамилию эксперта (и уволить), который, как он считал, подсунул мне на визирование эту пьесу. Но я принял удар на себя: так было проще.

Второй небольшой, но характерный эпизод. В 1964 году после запуска корабля “Восход-1” с тремя космонавтами — В.М. Комаровым, К.П. Феоктистовым и Б.Б. Егоровым — собрались мы, как обычно, перед пресс-конференцией у М.В. Келдыша в здании Президиума Академии наук СССР с целью подготовки ответов на всевозможные вопросы иностранных корреспондентов. Для меня эта подготовка была особенно важна, так как я обычно сидел во втором ряду президиума и должен был подготавливать космонавтам проекты ответов на сложные технические вопросы, которые поступали в письменном виде по предложенному регламенту. Я поднял вопрос о массе корабля “Восход-1”, который вмещал уже трех космонавтов вместо одного. Американцев в первую очередь будет интересовать мощность РН как межконтинентальной ракеты. Келдыш предложил не отвечать на вопрос о массе КК “Восход— 1”, а быть уклончивыми, поскольку по сообщению ТАСС создавалось впечатление того, что применена модифицированная, более мощная ракета-носитель. Я спросил:

— А при утверждении международного рекорда мы назовем истинное значение массы корабля?

— Конечно, — ответил Мстислав Всеволодович.

— Тогда, какой смысл теперешней скрытности? — поинтересовался я.

— Пусть помучаются три месяца наши оппоненты за океаном, — улыбаясь, завершил разговор Келдыш.

А через три месяца американские газеты возопили о том, что их “обманули”: массы кораблей “Восход” и “Восток” — одинаковые. При этом провалилась и какая-то дезинформация Минобороны.

Наше руководство оповестил об этом “белый” ТАСС. Поясню, что “белый” ТАСС — это русский перевод отдельных наиболее важных иностранных газетных статей, в основном о Советском Союзе. Их страницы, отдельные фразы или абзацы ложатся на стол сильных мира сего, подчеркнутые красным карандашом помощниками руководителей, и сразу приковывают их внимание к особо пикантным моментам. Для института — это самая страшная опасность, и мы всегда прикидывали, что скажут “за бугром” на пропущенную нами закрытую информацию.

Реакция на “белый” ТАСС сразу же отзывалась на нас и чаще всего в строгой форме: “Почему пропустили?!” В упомянутом случае хотели спросить с института, почему он завизировал и передал за рубеж значение истинной массы корабля “Восход-1”. Но сообразительность наших экспертов, уклонившихся от визирования, сославшись на Федерацию космонавтики СССР, и отсутствие нашей подписи, позволили институту обойтись без потрясений.

Третий случай едва не закончился моим увольнением. В преддверии праздника — дня ракетных войск — эксперты института доложили мне, что они не считают возможным дать согласие на публикацию в газете “Правда” статьи самого заместителя главкома РВСН генерал-полковника В.Ф. Толубко “От тачанки до ракеты”. В ней Владимир Федорович показывал истинную роль военных специалистов ракетных войск в создании и эксплуатации полигона, измерительных пунктов командно-измерительного комплекса и космических служб. И это после того, как недавно военных сотрудников полигона и измерительных пунктов переодевали в гражданскую одежду при посещении их высокими иностранными гостями.

Не получив визы наших экспертов, военные представители обратились ко мне как к последней инстанции с просьбой завизировать статью к печати. Первая страница статьи была сплошь испещрена согласующими подписями старших военных начальников, в том числе имелось разрешение главного военного цензора генерал-майора В. А. Болдырева. При этом военные возбужденно жаловались на формализм и непонимание наших экспертов. Я видел, что визировать статью к печати нельзя: будет скандал после зарубежной реакции на нее. А не визировать — это, значит, организовать внутренний скандал с Министерством обороны, так как без нашей визы статья не увидит света. Я встретился с Толубко и попробовал уговорить его, что печатать статью нельзя — будет большой скандал:

— Мы накатываем мяч на ногу американской прессе. Нас обвинят в милитаризации космоса! До этого времени наша пресса широко использовала этот лозунг против США.

— Не беспокойся, Юра (он со мной держался в такой простой и доверительной форме). Я заместитель главкома и знаю, что делаю. В конце концов, надо же когда-то показать нашу роль в развитии отечественной космонавтики. К тому же статью завизировал военный цензор. Визируй и не бойся! — заключил он.

Я решил подкрепить свою позицию на этот случай в ВПК. Начальник космического отдела А.И. Царев после некоторого раздумья заявил:

-Думаю, что участие наших военных специалистов в космических делах — секрет Полишинеля. Статью тебе можно завизировать.

Это меня не успокоило, и я обратился к первому заместителю председателя ВПК Г.Н. Пашкову. Он выслушал меня и заметил:

— В статье ничего особенного нет. Я думаю, Вы можете завизировать статью, тем более что сейчас Вы ведете серьезную борьбу с Министерством обороны в так называемом споре века. Нежелание визировать могут истолковать, как мелкое сутяжничество и сведение личных счетов.

Вооружившись такой поддержкой, но предчувствуя, что дело добром не кончится, я пригласил представителя Минобороны со статьей. Взял ручку и быстро написал: “Согласен при согласии военного цензора” и расписался, “забыв” поставить дату.

— Юрий Александрович, Вы зря написали эту фразу. Вот виза военного цензора, — изумленно воскликнул военпред, — я же Вам говорил.

— Ах, забыл, но это все равно означает мое согласие, — сокрушенно ответил я на реплику.

А сам подумал: “Нет, не зря. Не будут военные во время “спора века” ставить меня выше военного цензора. Я сильно рассчитываю на это”. Через неделю вызывает меня Пашков и начинает мне выговаривать:

— Как же Вы, Юрий Александрович, могли завизировать статью Толубко? Вы же умный человек и могли догадаться о последствиях ее опубликования. Разразился большой скандал в верхах. “Белый” ТАСС представил резкую и обличающую нас статью американской прессы, где нас величают “милитаристами в космосе”. Член Политбюро Андрей Антонович Гречко приказал Совету Министров расследовать вопрос о том, кто разрешил печатать статью В.Ф. Толубко, строго наказать виновного и снять с должности. Мне лично поручено провести расследование и выполнить поручение члена Политбюро Гречко. Я очень хорошо к Вам отношусь. Вы это знаете, мы на одной стороне баррикад в “споре века”, но я буду вынужден своими руками освободить Вас от должности директора ЦНИИмаша.

Я сразу же хотел напомнить Пашкову о недельной давности разговоре с ним по этому поводу, но, чувствуя, что Георгий Николаевич дистанцируется от меня и сокрушается о моей оплошности, — промолчал, боясь поставить его в неловкое положение.

— Георгий Николаевич, не знаю, поможет ли мне то, что подпись свою я поставил вместе с замечанием: “Согласен при условии согласия военного цензора”, — скромно заметил я.

— Ты ничего не путаешь и твердо помнишь? — обрадованно спросил он.

— Я хорошо запомнил эту нескладную фразу. Из-за отсутствия времени на размышления я сотворить ничего лучшего не смог, — подтвердил я.

— Молодец, ты всех перехитрил! На этом у меня все. Иди, — заключил Пашков совсем другим, довольным тоном.

Позднее я узнал, что по результатам расследования Толубко получил выговор, Болдырев — строгий выговор за опубликование указанной статьи. Для меня страшная гроза прошла стороной, только прогромыхала над головой. Но мне думается, что министр обороны Гречко целил в меня, а я в третий раз вырвался из его цепких объятий.

Были и другие жаркие “экспертные” баталии между нами и видными главными конструкторами с применением против нас запрещенных приемов, с привлечением комиссии партийного контроля КПСС и даже судебных органов, как в случае с В.П. Глушко при опубликовании третьего издания его “Энциклопедии космонавтики”. Валентин Петрович не хотел делать в энциклопедии рекомендуемые нами правки, одобренные Д.Ф. Устиновым и С.А. Афанасьевым. Дело разбиралось даже в КПК по жалобе помощников Глушко, в которой они облыжно обвиняли экспертную службу института и меня лично в неправомерных действиях, плагиате и превышении служебных полномочий.

Нам грозило исключение из партии со всеми вытекающими отсюда последствиями, поскольку вопрос выносился на рассмотрение коллегии КПК КПСС. Смысл решения предугадать было нетрудно, ибо против нас выступал депутат Верховного Совета СССР, член ЦК КПСС В.П. Глушко. Сам Валентин Петрович не сомневался в результатах своего вмешательства, когда говорил мне в зале коллегии:

— Визируйте, Юрий Александрович, иначе Вы ложитесь под танк, я раздавлю Вас!

Понадобились серьезная помощь нашего министерства, Московского обкома партии и результаты объективной экспертизы, чтобы избежать кары, планируемой КПК. Это была целая эпопея, показывающая, как умело можно действовать под флагом коммунистической морали и партийной этики для достижения личных целей. Мне не хочется вспоминать подробно указанное дело: слишком много моральных травм оно нанесло мне. Замечу только, что, на мой взгляд, институт в целом неплохо справился с экспертизой, в полном соответствии с указаниями высшего руководства.

Первая часть третьей задачи, а именно, пропаганда достижений СССР в области космической техники, выполнялась институтом с большим напряжением и тщанием. Однако высшему политическому и административному руководству страны никогда не казались достаточными усилия НИИ-88 (ЦНИИмаша), ограниченные жесткими рамками секретности.

Наши наиболее светлые умы, владеющие пером, были привлечены к написанию различных интересных статей. Получались научные статьи, отдающие за версту голым техницизмом. Они были чересчур грамотными, для широкой массы читателей неинтересными, и плохо рекламировали отечественный космос. Чего мы только ни делали. Нанимали по рекомендации Д.Ф. Устинова выдающихся корреспондентов газет “Правда” и “Известия”. Но при запрете писать об отдельных неудачах, касаться важных характеристик космических комплексов, имен участников великих свершений получались только слащавые восторженные словоизвержения, не вызывающие интереса широкой публики.

Именитые писатели говорили:

— Не надо нам вашей зарплаты, организуйте только свободный доступ к информации о всех важных космических событиях. Снимите многочисленные ограничения на публикации, и будет вам блестящая пропаганда наших космических достижений.

Так начинание с наймом известных корреспондентов заглохло. Но суждены нам благие порывы. Безликие суконные техницизмы, без указания конфликтов и неудач, с большим количеством восклицательных, восторженных местоимений заполняли страницы газет и журналов, вызывая недовольство руководства из-за малой пропагандисткой эффективности. Несмотря на предложения ТАСС, Госкомиздата и наши робкие рекомендации открыть ворота объективной информации, запреты не были ослаблены и только в 80-е годы ограничения стали уменьшаться, пока беспредельная гласность не опрокинула все барьеры.

Нам всегда свойственны крайности. После этого большое количество недобросовестных корреспондентов, словно сорвавшись с цепи, начали бессовестно, за счет искажения правды и беспардонных фантазий, топтать все хорошее и глумиться над великими достижениями нашего народа в области космонавтики, перед которыми до сих пор преклоняются мировая общественность и даже наши штатные недруги. Эта пишущая братия, видимо, спешила выразить свои верноподданнические чувства “демократам”, забывая, что международное величие России в цене при всякой власти и пресмыкательством уважения прежних недоброжелателей не приобретешь. Добросовестные же молча отошли в тень. Что это за такой феномен, когда большая рать когда-то более чем подобострастных корреспондентов, заливавших елеем страницы газет и журналов, так резко на 180 градусов изменила свое отношение к отечественной космонавтике? То ли это обычная продажность, свойственная определенной части бесталанных представителей прессы, пытающихся уловить в свои паруса ветер возможных будущих удач, то ли желание как-то утвердиться, проявить себя оригинальным способом, пользуясь эйфорией вседозволенности — мне трудно понять и объяснить такой кульбит. По-видимому, каждая новая власть начинает свою деятельность с разрушения старых храмов, не задумываясь об их полезности. Так и “демократические” силы России начали свои экономические преобразования, как они говорят, во благо народа с беспощадного уничтожения “коммунистического монумента” выдающихся достижений российской космонавтики и высоких технологий, не осознавая, что рубят под собой сук, на котором сидят, а не искореняют злокозненные деяния тоталитарного режима.

Современный большой КВЦ

С созданием нового КВЦ резко повышалась роль электронно-вычислительных средств, методов и средств автоматической обработки телеметрической информации, поступающей с борта космических объектов, существенно развивалась система связи института. И назначение начальником нового КВЦ института согласно приказу министра, видного специалиста и хорошего организатора А.В. Милицина было более чем удачным. Альберт Васильевич прекрасно подошел к этой роли, в которой особенно ярко проявились его практический опыт, технические знания и организационные способности.

Вместе с Милициным в штат КВЦ пришло много высококвалифицированных и опытных специалистов по средствам и методам обработки телеизмерений, средствам связи и вычислительным устройствам. Это В.И. Лобачев, В.Д. Сороколетов, Б.В. Кривошеев, Б.И. Зобов, В.К. Самсонов, А.И. Григоренко, В.В. Бедренцев, Л.С. Шибанов, Р.М. Беляев и др. На их плечи легли не только эксплуатация и совершенствование работы существующего малого, но и создание большого и качественно нового координационно-вычислительного центра.

Попытки руководства НИИ-88 найти головного разработчика нового большого КВЦ не увенчались успехом. Главные конструкторы В.С. Семенихин и Т.Н. Соколов, возглавлявшие крупные конструкторские бюро по проектированию и разработке стратегических командных пунктов Вооруженных Сил, несмотря на просьбы Д.Ф. Устинова, отказались от такой работы, ссылаясь на крайнюю загруженность. Таким образом, НИИ-88 и в основном специалистам КВЦ пришлось взять на себя роль главного конструктора и создателя уникального подразделения, которое позднее назовут Центром управления полетами.

С самого начала мы решили, несмотря на сильную оппозицию со стороны военных и нашего соседа ЦКБЭМ во главе с В.П. Мишиным, превратить большой КВЦ в действующий центр управления полетами пилотируемых кораблей, орбитальных станций и автоматических космических аппаратов, направляемых к планетам Солнечной системы. Это определяло его структуру и аппаратурное оснащение. Для решения указанной задачи необходимо было создать комплекс средств автоматической обработки в темпе текущего времени не только результатов траекторных измерений, но и, что намного сложнее, телеметрической информации, позволяющей контролировать состояние всех бортовых систем и агрегатов космического объекта. А для этого требовалось еще построить разветвленную сеть с широкополосными и узкополосными каналами связи центра с измерительными пунктами, космодромом и другими службами, участвующими в управлении космической системой.

Создание нового большого координационно-вычислительного центра в НИИ-88 (ЦНИИмаше) было непростым делом. Сначала нужно было разработать проект КВЦ, предусматривающий:

• четкую формулировку возлагаемых на такое подразделение задач;

• определение структуры КВЦ и его основных систем (автоматической обработки траекторных измерений и телеметрической информации, ее коллективного и индивидуального отображения, единого времени, внутренней циркулярной телефонной и телевизионной связи, обмена большими потоками информации, энергетического питания, средств автоматического приема траекторной и телеметрической информации и ввода ее в электронные вычислительные машины, выдачи всех команд и управляющих сигналов, исходящих из центра);

• разработку алгоритмов и программного обеспечения обработки траекторной и телеметрической информации и выдачи ее потребителям на дисплеи и большие экраны;

• определение оптимального состава всего оборудования, включающего в себя современные средства, а также требований к новым средствам для построения указанных выше систем;

• установление жесткой функциональной связи между всеми системами и средствами большого КВЦ в процессе их комплексной работы;

• разработку принципиальной схемы внешней системы связи для приема траекторной, телеметрической, телевизионной информации и передачи управляющих команд, а также схемы телефонной, телеграфной связи между КВЦ и службами КИКа.

Далее необходимо было выдать задания на проектирование здания КВЦ со всеми видами технологического, инженерного и энергетического оборудования и линий связи, а также организовать новые научные и конструкторские разработки технических средств и систем ЦУПа, в том числе средств отображения данных для коллективного и индивидуального пользования, электротехнической и вычислительной техники и др.

Параллельно нужно было курировать выполнение проектов здания КВЦ и линий связи, их строительство, создание новых средств.

Не менее важными были заказ и закупка всего стандартизированного оборудования и средств вычислительной техники, а также участие в монтаже этого оборудования, отладка его на рабочих местах вместе с математическим обеспечением и ввод в эксплуатацию.

Основные направления работ по созданию большого КВЦ вели:

— вычислительный комплекс — А.И. Григоренко, Б.И. Зобов, Д.Н.Антонцев;

— комплекс средств связи — Л.С. Шибанов, Д. А. Ворошилов;

— комплекс средств коллективного и индивидуального отображения — В.К. Самсонов;

— энергетическое обеспечение — Д.А. Ворошилов, В.В. Титов. Проект КВЦ был выполнен в крайне сжатые сроки, рассмотрен на НТС и утвержден мной.

Строительство нового здания для координационно-вычислительного центра было встречено тихим недовольством со стороны значительной части сотрудников ЦНИИмаша. В институте остро ощущалась нехватка рабочих площадей, а создание большого КВЦ лишало возможности решить эту проблему за счет планировавшегося ранее ввода в строй необходимых лабораторных корпусов. Я успокаивал всех обещанием, что строительство нового корпуса КВЦ даст дополнительные площади для других подразделений и освободит много старых площадей, кризис с рабочими площадями разрешится: я действительно наивно верил в это.

Из-за ограниченных сроков создания большого КВЦ параллельно со строительством корпуса, линий связи, привлечением новых средств требовались освоение на существующих площадях головных образцов техники, подготовка специалистов и освоение технологии управления космическими объектами. Необходимо отметить, что эта задача усложнялась еще и тем, что в постановлении правительства, наряду с пунктом о строительстве КВЦ в НИИ-88, Министерству обороны также разрешалось строительство подобного КВЦ площадью 18 000 м² в Москве, в районе Шаболовки. Воинская часть №32103 не рассталась с надеждой создать себе подобный центр управления полетами в непосредственной близости к высокому начальству и взять на себя всю работу, которую планировал осуществлять ЦНИИмаш.

Однако Министерство обороны не стало использовать разрешение о строительстве ЦУПа в Москве и начало строить большой центр управления космическими объектами оборонного назначения в Подмосковье, в районе станции Голицино. Указанное постановление породило жесточайшую конкурентную борьбу Главного управления космическими средствами Минобороны с тогда еще НИИ-88 за право создать свой центр управления космическими пилотируемыми кораблями и космическими аппаратами научного и народнохозяйственного назначения, если не в Москве, то хотя бы в Центре дальней космической связи в Евпатории.

В декабре 1970 года новый координационно-вычислительный центр уже ЦНИИмаша (площадью 20 000 м²) был сдан в эксплуатацию.

Возведение корпуса КВЦ велось военными строителями организации Главспецстроймонтаж, возглавляемой генерал-полковником Н.И. Золотаревским. Проект здания нового центра был выполнен ИПРОМАШПРОМом под руководством Ф.Г. Титенкова. В проект были заложены новейшие технологические методы строительства современных административно-технических сооружений с применением интересных архитектурных решений и новейших отделочных материалов.

В сдаче в эксплуатацию нового корпуса координационно-вычислительного центра принимал участие, по существу, весь институт, не только косвенно, отдавая часть своих средств на строительство здания и приобретение оборудования для большого КВЦ, но и помогая поочередно строителям в выполнении неквалифицированных работ. Чистоту и блеск в здании перед его сдачей вели в течение недели около 2 000 сотрудников различных подразделений института. Заказ уникального оборудования, разработка вспомогательных средств (индивидуальных информационных пультов), монтаж оборудования и ввод его в эксплуатацию осуществлялись силами института по разработанному им проекту.

По приглашению Д.Ф. Устинова с целью оценки состояния созданного координационно-вычислительного центра его осмотрели самые видные ученые-кибернетики во главе с академиками В.С. Семенихиным и В.М. Глушковым. Они дали высокую оценку техническому уровню КВЦ. Таким образом, практически через четыре года после выхода постановления правительства был создан первоклассный хорошо оборудованный координационно-вычислительный центр, отвечающий самым современным требованиям.

Особое восхищение у всех нас в то время вызывал главный зал управления. В новом здании были установлены (с дальнейшим наращиванием) самые современные отечественные вычислительные машины, средства связи, приема информации и аппаратура ее отображения.

За счет нового строительства были значительно развиты широкополосные и телефонные каналы связи КВЦ с Останкинским телецентром, Шаболовским телецентром, НИП-14 (Щелково); с ИП-1 (космодромом) через ташкентский телевизионный кабель; с Таганским телефонным узлом связи М-5.

Создание большого КВЦ происходило на фоне текущих работ малого. Новый координационно-вычислительный центр удовлетворял всем требованиям к управлению полетами космических пилотируемых кораблей, орбитальных станций и космических аппаратов, направляемых к планетам Солнечной системы. В его рамках обеспечивались проведение в темпе текущего времени автоматической обработки траекторной информации, поступающей с линий связи с ЭВМ, вычисление эфемерид орбит космических объектов и целеуказаний для измерительных наземных и бортовых средств, определение уставок для ориентации космического аппарата в пространстве и осуществления коррекции траектории полета, а также выполнение всех необходимых баллистико-навигационных расчетов.

Парк ЭВМ был существенно обновлен и расширен. Новый КВЦ обслуживался с начала его функционирования четырьмя новыми электронно-вычислительными машинами БЭСМ-6 и двумя специальными устройствами АС-6, спроектированными на основе таких машин для автоматического приема результатов траекторных измерений, предварительной обработки этих данных и ввода их в ЭВМ, предназначенные для завершающей обработки.

Устройства ВШК разработки НИИ-885 принимали с широкополосных линий связи телеметрическую информацию и направляли ее в ЭВМ для автоматической обработки (с учетом тарировочных кривых измерительных датчиков) и выдачи в цифровой форме на экраны дисплеев системы индивидуального и коллективного отображения данных. На индивидуальные экраны пользователей вся отработанная телеметрическая информация могла вызываться любым специалистом в виде 100 кадров, определенным образом скомпонованных из 32 значений телеметрических параметров.

Рассчитанные по результатам траекторных измерений исходные уставки на совершение маневров космического объекта, обеспечение необходимой его ориентации или научного прибора также автоматически передавались на борт космического аппарата или корабля с помощью устройства С-33, разработанного НИИ-885, с обратной проверкой правильности их воспроизведения на борту. Вся телеметрическая, траекторная, телевизионная, командная и речевая информация, поступающая в КВЦ и выходящая из него, фиксировалась на магнитных носителях для последующей проверки правильности выдачи центром уставок и команд, а также более глубокого аналитического осмысления действий по управлению. Большой КВЦ был оснащен телеметрическими станциями для непосредственного приема информации с борта космического корабля или аппарата в зоне его пролета центра.

Вся система отображения данных коллективного пользования, состоящая из большого проекционного экрана 6 х 4 м и четырех малых 2 х 3 м, могла высвечивать информацию автоматически по заданному сценарию, разрабатываемому специальной ЭВМ, или по запросам при необходимости. Имелся один цветной проекционный телевизионный экран 2 х 3 м для отображения цветной телевизионной информации, поступающей в КВЦ.

Руководитель полета и специальные операторы могли поддерживать с космонавтами, находящимися на борту орбитальной станции или космического корабля, постоянную радиосвязь при нахождении их в зоне радиовидимости наших измерительных пунктов. Телевизионная связь с космонавтами обеспечивалась по специальному заказу.

Расположение КВЦ ЦНИИмаша в подмосковном Калининграде (ныне Королеве), а не в Крыму или на Байконуре, имело ряд существенных преимуществ:

• возможность оперативного привлечения нужных специалистов-представителей разработчиков космической системы в целом и смежных организаций, создающих различные системы, агрегаты и аппаратуру космических объектов, — с целью анализа их работоспособности в полете и принятия необходимых мер в случае нештатных ситуаций;

• возможность использования экспериментальной базы ЦНИИмаша и организаций-разработчиков, благо большинство из них располагаются в Москве или Московской области;

• благоприятные возможности для связи со всеми удаленными регионами страны;

• близкое соседство с КВЦ основного его пользователя — Центрального КБ экспериментального машиностроения, что позволяло моделировать, с подключением всех обрабатывающих средств центра, различные нештатные ситуации на реальных космических кораблях и орбитальных станциях, находящихся в лабораторном корпусе ЦКБЭМ, связав с ним ЦУП высокочастотным кабелем.

Новый центр получил одобрение самого взыскательного руководства Минобщемаша, ВПК и ЦК КПСС. Появление КВЦ на сцене отечественной космонавтики вызвало, я сказал бы, открытую недоброжелательную реакцию со стороны как руководства КИКа Минобороны, так и основного пользователя его первоклассных возможностей — ЦКБЭМ. Если отношение руководителей командно-измерительного комплекса понять еще можно: появился серьезный конкурент в управлении полетами пилотируемых космических кораблей и аппаратов, который может работать более эффективно и профессионально, чем центральные пункты управления КИКа, на виду высокого начальства, то отрицательное отношение нашего соседа — ЦКБЭМ В.П. Мишина, которое может его использовать эффективно в своих целях — понять трудно. Мое предложение Мишину посадить в КВЦ своих специалистов для анализа обработанных результатов телеизмерений и управления полетом запускаемых космических объектов, а самому занять там же персональный кабинет с “золотой” табличкой “Главный конструктор В.П. Мишин” Василий Павлович категорически отверг: — Ты меня озолоти, а я у тебя сидеть не буду! В качестве места своей дислокации как технического руководителя управления полетом долговременной орбитальной станции или пилотируемого корабля Василий Павлович выбирал космодром Байконур или измерительный пункт дальней космической связи близ Евпатории.

Руководство Минобороны, как я уже писал, не стало строить подобный нашему КВЦ в районе Шаболовки, а приняло по-своему правильное решение о создании центра управления полетами космических объектов оборонного назначения с широкими возможностями развития и использования спутниковой связи в подмосковном районе у станции Голицыно. Однако руководители из Генерального штаба приезжали ко мне в институт еще во время строительства нового здания большого КВЦ. Они интересовались состоянием строительства, задачами создаваемого центра и... предложили мне передать его на баланс Министерству обороны. На это удивительно бессовестное предложение я ответил резким отказом.

Программа ЭПАС

Окончательно КВЦ ЦНИИмаша прорвал блокаду своих недоброжелателей и вписался полноправным ключевым элементом в командно-измерительный комплекс Министерства обороны как центр управления полетами пилотируемых кораблей и орбитальных станций в 1973 году. Этому способствовало межправительственное соглашение о реализации выполняемой СССР и США международной космической программы совместного полета и стыковки на орбите пилотируемых космических кораблей “Союз” и “Аполлон” — так называемой программы ЭПАС, принятой во время визита в СССР Президента США 24 мая 1972 года. Руководство Минобщемаша с нашей подачи вышло тогда с предложением “открыть” КВЦ ЦНИИмаша и включить его в обеспечение программы ЭПАС. Я не знаю побудительных мотивов рекомендаций “тихих советников”, но министр обороны А. А. Гречко и председатель КГБ Ю.В. Андропов ответили нам письменно на имя Л.И. Брежнева отказом рассекретить КВЦ ЦНИИмаша. Наши соседи — ЦКБЭМ — начали искать какие-либо новые формы подключения нашего КВЦ к этой международной программе. Я.И. Трегуб предлагал нам быть главным баллистическим центром инкогнито и “гостевым” (для отечественного руководства), а действительный центр управления полетом за эти короткие сроки развернуть в евпаторийском Центре дальней космической связи. Для американских же представителей создать нечто похожее на ЦУП в Москве, около здания Института космических исследований АН СССР, в легко возводимом сооружении типа модной парикмахерской. Там должна размещаться советская группа управления с американскими представителями, которая с помощью многочисленных телефонов будет получать сообщения и отдавать распоряжения службам, участвующим в выполнении программы, имитируя работу Центра управления полетом.

Мы, естественно, видели нежизненность и недееспособность такого суррогата, неестественность ситуации, когда уже имеющийся первоклассный ЦУП изолировался, и создавался непонятный американцам порядок взаимодействия систем управления космическими кораблями “Союз” и “Аполлон”, требующий при этом с нашей стороны больших дополнительных затрат и дискредитирующий наши космические достижения. К тому же мы не верили, что американцы согласятся на такое взаимодействие. Их основная задача — получать объективную информацию о техническом уровне нашей космонавтики, а не черпать ее по-прежнему из материалов газет и донесений резидентов.

Институт снова вышел с предложением рассекретить КВЦ ЦНИИмаша, ссылаясь на бессмысленность и очевидную глупость предлагаемых конкретных решений и аргументируя свое предложение хорошими пропагандистскими последствиями, коль скоро наше государство ввязалось в совместные с США космические полеты.

Д.Ф. Устинов повторно, более аргументированно, доложил указанный вопрос лично Л.И. Брежневу. Как мне стало известно, Леонид Ильич согласился с приведенными доводами и попросил Гречко и Андропова отозвать свои отрицательные письма и написать новые — положительные, что и было сделано.

В итоге КВЦ ЦНИИмаша с 1973 года стал открытым объектом, привлеченным к выполнению международной программы ЭПАС. По согласованию с американцами он получил наименование Советского центра управления полетами или Центра управления полетами в г. Москве (ЦУП-М) в отличие от Центра управления полетами в г. Хьюстоне (ЦУП-Х). Потом наш центр стал называться просто ЦУП. Мы оказались правы, предлагая использовать наш КВЦ в программе ЭПАС. Американцы сразу же предложили нам для обеспечения безопасности полета кораблей “Союз” и “Аполлон” совместную систему управления ими с таким расчетом, чтобы американская сторона могла управлять своим КК Аполлон” в экстремальных условиях через наши измерительные пункты и, наоборот, мы могли бы использовать систему пунктов слежения в США, при необходимости, для управления кораблем “Союз”.

Все переговоры космонавтов с Землей, все телепередачи с космических кораблей обеих сторон — СССР и США — на Землю должны были стать общим достоянием, отображаться на телевизионных экранах и фиксироваться на пленках в обоих центрах. С этой целью ЦУП-М и ЦУП-Х (московский и хьюстонский) соединялись несколькими прямыми телефонными и двумя прямыми телевизионными каналами, чтобы беспрепятственно и постоянно обмениваться речевой и телевизионной информацией. Часть американских сотрудников-управленцев должна была сидеть у нас в ЦУПе-М, а наша — у них в ЦУПе-Х. Представители средств массовой информации от СССР и США также должны были присутствовать в центрах своих партнеров. Вся указанная схема скрупулезно отрабатывалась в различных нештатных ситуациях. Как бы мы вышли из положения при закрытом КВЦ ЦНИИмаша, трудно даже представить.

После рассекречивания КВЦ американцы с первых же шагов подготовки к полету по программе ЭПАС захотели более подробно ознакомиться с командно-измерительным комплексом и с советским ЦУПом, который будет участвовать в выполнении международной космической программы. Уже в октябре 1973 года КВЦ ЦНИИмаша посетила первая американская делегация во главе с заместителем директора НАСА Лоу. В ее состав входили: директор проекта совместного полета Ланни, руководитель полета Франк и др. Несколько позднее в нашем ЦУПе побывали директор НАСА Д. Флетчер, астронавты, готовившиеся к полету, Т. Стаффорд, В. Брандт, Д. Слейтон и их дублеры, специалисты США по ЭВМ, средствам связи, отображения. Они очень подробно ознакомились с техническими средствами нашего Центра управления полетами, его возможностями.

Мы рассказали, что в ЦУПе реализованы система автоматизированного сбора по широкополосным линиям связи телеметрической информации с измерительных пунктов и ее автоматическая обработка на БЭСМ-6 в темпе измерений. Результаты измерений более чем 750 параметров могут высвечиваться в виде 100 телевизионных кадров (по 32 параметра в кадре) на любом дисплее по запросу с пульта пользователя.

Для групп технической поддержки созданы многочисленные комнаты, в которых специалисты могут вызывать к себе на дисплеи любую телеметрическую информацию по кадрам и обмениваться друг с другом и главным залом управления по телефонному циркуляру мнениями или цифровой, текстовой, схемной информацией. Последнее производится с помощью внутренней телевизионной системы высокого разрешения (1200 строк). Для этого на пультах управления пользователей размещены специальные дисплеи.

Руководители различных служб (двигательной, системы управления, электроснабжения, системы жизнеобеспечения, медицинской и многих других) размещались в главном зале управления, могли наблюдать значения интересующих их параметров на пультах управления, советоваться со своими специалистами групп поддержки, давать им указания и излагать по циркуляру свои соображения руководителю полета.

В процессе рассказа американцы просили разрешения заглянуть в аппаратные шкафы наших систем с обратной стороны, нажать на клавиши операторского пульта управления и посмотреть, как высвечиваются данные телеметрии на дисплее, чтобы убедиться, не “надуваем” ли мы их, и определить технический уровень нашей аппаратуры. Ведь наши коллеги имели сведения об уровне советской радиотехники, в основном, по магазинному ламповому ширпотребу.

После подробного осмотра нашего ЦУПа-М удивлению американской стороны не было предела. “Как США могли прозевать наличие современного советского Центра управления полетами?” — изумлялись их газеты. У нас оказалось все на таком же уровне, как в американском ЦУПе в Хьюстоне. Это касалось и объема памяти, и функциональных возможностей, и производительности, и скорости обработки измерительной информации. Только наш центр оказался шикарнее и больше. Д. Флетчер, поглаживая мраморную отделку вестибюля, спрашивал меня:

— Откуда брали мрамор?

Я ответил, что не знаю, государство строило. Странным Флетчеру показалось лишь большое количество наших ЭВМ, но получив объяснение, что для надежности мы имеем “горячий” резерв и, чтобы скомпенсировать нашу, в четыре раза меньшую, скоростную производительность ЭВМ БЭСМ-6 по сравнению с производительностью их 1ВМ-370, распараллеливаем расчеты, он все понял и тут же предложил купить такие машины. В общем, наш ЦУП произвел на американцев хорошее впечатление.

— У вас все, как у нас, — наконец, произнес Д. Флетчер. Его мнение благоприятно повлияло на американское руководство полетом по программе ЭПАС, и оно одобрило принятое решение о привлечении КВЦ ЦНИИмаша к ее выполнению.

Постановление правительства №25-8 и последующие директивные документы позволили КВЦ принять дополнительные меры по дальнейшему развитию ЦУПа и дооснащению КИКа в интересах подготовки к предстоящим работам по программе ЭПАС. До начала совместного полета пилотируемых кораблей “Союз” и “Аполлон” оставалось два года, и институт провел большую подготовительную работу к реализации данной программы: развитию недостающих связей, согласованию баллистических исходных данных, усовершенствованию самого ЦУПа.

С целью обеспечения секретности работ ЦНИИмаша и исключения возможности нечаянного доступа в корпусы института иностранных специалистов, а также для создания комфортных условий их работы было принято решение сделать за полтора года “американскую” пристройку к зданию ЦУПа площадью около 4 000 м² для размещения, отдыха и работы американских специалистов, с удобными залами совместных заседаний, гостиничными номерами, баром и столовой. Эта пристройка удачно дополнила здание ЦУПа и оказалась весьма кстати для будущего международного космического сотрудничества.

Одновременно к началу полета по программе ЭПАС был построен и введен в строй блок гарантированного (на случай аварии электросетей) электропитания — постоянно работающая автономная дизельная электроподстанция мощностью 2 000 кВт, позволившая обеспечить автономным электропитанием центр на всю продолжительность полета корабля “Союз”. При этом отключение основного питания от электросети и переход на резервное не нарушали режима работы ЭВМ.

Дополнительно к имеющимся был создан телевизионно-телефонный канал связи Евпатория — КВЦ путем строительства радиорелейной линии Москва — Симферополь с использованием японской аппаратуры, закупленной ЦНИИмашем. Был проложен высокочастотный кабель от института в Голицино. Там и в Евпатории была установлена приемно-передающая аппаратура спутниковой связи. Это обеспечивало ЦУПу спутниковую связь с корабельными измерительными пунктами. Высокочастотный кабель связи соединил и тренажно-моделируюший комплекс, находящийся в ЦКБЭМ, с КВЦ.

Под руководством Министерства связи была организована многоканальная телефонная, а также двухсторонняя телеграфная и телевизионная связь между советским и американским центрами. На космодроме Байконур, наконец, была установлена аппаратура, позволяющая ЦУПу получать в темпе текущего времени телеметрическую информацию на активном участке полета носителя. Были проведены мероприятия по обеспечению передачи телевизионной информации с места посадки корабля “Союз”. На девяти измерительных пунктах установили аппаратуру ВШК, позволяющую ретранслировать в ЦУП полные потоки телеметрии, принимаемой с борта КК “Союз”, и на семи — аппаратуру СТИ-90-М220 для передачи сокращенных потоков телеметрической информации по телефонным каналам в разреженном виде. Для внедрения новых технических средств, повышения уровня автоматизации и надежности потребовались переработка старых и разработка большого комплекса новых программных средств.

Созданные технический и программный комплексы средств позволили телеметристам довести объем оперативной обработки данных (в дополнение к освоенному ранее) до 750 параметров в режиме реального времени, т.е. обеспечить оперативную обработку полного объема телеметрической информации КК “Союз” и математический анализ работы ряда динамических систем (ориентации, стыковки и др.). Баллистики ЦУПа полностью согласовали с американцами (с выездом в США) все элементы баллистико-навигационного обеспечения полета и создали его баллистико-навигационную модель. Наш баллистический центр взял на себя роль головного в СССР, оставив ЦНИИ-50 МО и Институту прикладной математики роль дублирующих. Руководителем отечественной баллистической группы был назначен И.К. Бажинов.

Одновременно начались тренировки специалистов нашего центра по управлению отечественными пилотируемыми кораблями, чтобы вписаться в систему командно-измерительного комплекса Минобороны и установить полное деловое взаимодействие с главным отечественным исполнителем программы ЦКБЭМ. Последнее уже не представляло большого труда, так как генеральным конструктором ЦКБЭМ стал В.П. Глушко. С его приходом исчез комплекс несовместимости наших организаций.

С.А. Афанасьев, придавая серьезное значение предстоящим работам по программе ЭПАС и ее политическому значению, возложил на меня персональную ответственность за подготовку ЦУПа к работе и информационное обеспечение общественности. С этой целью Сергей Александрович освободил меня от посещений заседаний коллегии министерства, членом которой я являлся с 1965 года. Стоит отметить, что он крайне редко давал разрешение отсутствовать на заседаниях коллегии даже по уважительным причинам.

Тренировки ЦУПа начались уже в конце 1973 года с управления беспилотным кораблем серии “Союз” 7К-Т №34А. Затем в следующем году центр обеспечил управление двумя беспилотными кораблями 7К-ТМ №71 и 7К-ТМ №72 (аппараты “Космос”-638 и 672) и одним пилотируемым 7К-ТМ №73 (“Союз-16”, экипаж в составе А.В. Филипченко и Н.Н. Рукавишникова), т.е. тремя кораблями из пяти, изготовленных для выполнения программы ЭПАС.

Только в 1975 году было проведено 7 тренировок всего комплекса наземных служб и ЦУПа общей продолжительностью в 2 220 часов. Все исходные данные и математическая модель были многократно проверены при совместных с ЦУПом-Х тренировках. При проведении баллистических расчетов советские и американские специалисты взаимодействовали на одном математическом языке, и между ними сложились хорошие деловые отношения.

Таким образом, институтом и ЦУПом за этот период времени была выполнена колоссальная подготовительная работа к сотрудничеству в совершенно нестандартных условиях — в режиме открытого делового взаимодействия с нашим бывшим вероятным противником №1. Мы скрыли от него только один элемент нашей программы, а именно, подготовку вертолета, оборудованного телевизионной аппаратурой, для съемки и передачи момента посадки спускаемого аппарата корабля “Союз-19” с советскими космонавтами при его приземлении.

Точность приземления тогда оценивалась в ± 40 км по дальности, так что вероятность хорошего, в нужном масштабе, наблюдения спуска на парашюте и приземления спускаемого аппарата одним вертолетом ожидалась малой. Оборудовать несколько вертолетов съемочной телевизионной аппаратурой у нас не было возможности. Поэтому раньше времени не хотелось срамиться.

При отработке программы совместного полета кораблей “Союз” и “Аполлон” американцы открыто выражали нам свое недоверие в надежности работы наших космических объектов и систем и высказывали опасения, что это представляет серьезную угрозу безопасности их астронавтов при стыковке и совместном полете кораблей. Такое мнение широко подавалось и в их печати. На этом основании американская сторона потребовала от нас выдать им все характеристики радиотехнических систем корабля “Союз” (частоты, мощности, характер излучения) и заставила провести наземные натурные испытания кораблей “Союз” и “Аполлон” на электромагнитную совместимость.

— Вы своими радиотехническими и электрическими системами подорвете нам все пиротехнические средства корабля “Аполлон”, — мотивировали американцы свое категорическое требование. В принципе они были правы, и мы сделали все, что те просили. Необходимые испытания были проведены.

Американцы запросили также акты-заключения о причинах аварий кораблей “Союз-1” и ”Союз-2”, приведших к гибели космонавтов В.М. Комарова, Г.Т. Добровольского, В.И. Волкова и В.И. Пацаева, и принятых мерах по устранению указанных причин. Пришлось срочно рассекречивать соответствующие заключения и передавать их нашим коллегам. После обстоятельного изучения переданных материалов они заявили, что причины определены правильно и проведенные доработки корабля “Союз” достаточны.

Модифицированный корабль “Союз” для стыковки с КК “Аполлон” был испытан в автономном полете. Испытания кончились неудачно. “Союз” при работе системы ориентации потерял устойчивость на орбите: на нем была неправильно установлена мишень для стыковки ручным способом корабля “Аполлон” с нашим, и мишень попала в пространство сильно расширяющейся струи одного из двигателей ориентации. В результате появился возмущающий момент, не компенсируемый системой ориентации.

В ЦНИИмаше на вакуумной установке У-22М была определена причина потери устойчивости и выбрано правильное местоположение мишени на корпусе корабля “Союз”.

В отличие от нашей практики подготовки к космическим пилотируемым полетам предстоящие действия на всех этапах выполнения советско-американской программы были расписаны по минутам на два года вперед. Мы готовились к этим датам с особой ответственностью. Какой-либо перенос сроков считался недопустимым, так как это наносило серьезный ущерб престижу отечественной космонавтики. Мы не хотели услышать: “С ними нельзя иметь дела при выполнении больших и ответственных программ”.

И вот настало 15 июня 1975 года, когда первым в 15 часов 20 минут по московскому времени должен был стартовать советский космический корабль “Союз-19”, пилотируемый космонавтами А.А. Леоновым и В.Н. Кубасовым. Американский корабль “Аполлон” с тремя астронавтами: Т. Стаффордом, В. Брандтом, Д. Слейтоном, — должен был стартовать 16 июля в 22 часа 55 минут (время московское). В главном зале ЦУПа ЦНИИмаша собралась важная и ранее не совместимая публика. Слева в ложе сидели представители американской стороны: посол с супругой, работники посольства и именитые гости из США, частью с женами. В центре зала, на престижных местах, где обычно размещалась госкомиссия, расположились руководители ЦК КПСС, ВПК, основных министерств. Сзади разместились многочисленная рать заместителей главных конструкторов (сами главные находились на Байконуре), разработчики отдельных систем корабля и носителя, ранее не допускавшиеся на встречу с иностранцами, а также космонавты. В широких проходах с фото— и кинокамерами бегала большая армия иностранных и советских корреспондентов, аккредитованная по согласованному с американцами списку. На мощных треногах, под стать шестидюймовым орудиям, были установлены видеокамеры, позволяющие наблюдать красочные экраны коллективного отображения данных и публику, присутствующую на этом важном космическом действе во славу советско-американского научно-технического и политического сближения.

Чтобы не ударить лицом в грязь и обеспечить оперативное информирование общественности о полете, был коренным образом изменен порядок выдачи материалов в открытый эфир. Телевизионные передачи с космодрома Байконур при старте носителя и с борта корабля во время полета на активном участке траектории транслировались широковещательным отечественным и американским телевидением в режиме текущего времени, а не через запись после успешного завершения первого витка корабля, как у нас было принято раньше.

Все основные сообщения ТАСС о старте носителя, выходе корабля “Союз” на орбиту были заранее составлены и согласованы с руководством, и мне доверялось выдавать их в эфир тут же после завершения этих этапов. Мои предложения разрешить по специальному правительственному постановлению для оперативности составлять и выпускать сообщения ТАСС директору ЦНИИмаша без согласования с верхами не были поддержаны: даже изумились такому беспрецедентному нахальству.

Однако режим выдачи текущих оперативных сообщений из ЦУПа о ходе полета корабля “Союз” мне удалось сильно упростить — он, по существу, оказался во власти института. Американцы слышали все наши переговоры с космонавтами и видели все телевизионные передачи с борта корабля “Союз-19”, поэтому на ежедневных утренних и вечерних брифингах, проходивших в гостинице “Интурист” в Москве для многочисленных издательств и информационных служб (международных и отечественных), не получивших аккредитации в ЦУПе, представители группы управления ЦКБЭМ по моему разрешению давали сведения о полете корабля в полном объеме без всякого сокращения или украшения, в первозданной объективной форме. Американская печать особо отметила тогда нашу удивительную оперативность и объективность информирования широкой общественности о результатах и ходе полета корабля “Союз-19”, не свойственную нам ранее.

Перед самым стартом носителя, когда космонавты А.А. Леонов и В.Н. Кубасов уже сидели в космическом корабле, отказало телевидение в спускаемом аппарате, что исключало возможность передачи изображения космонавтов во время полета на активном участке траектории при работе двигателей РН. Переносить пуски кораблей “Союз”, а затем корабля “Аполлон” на сутки с целью устранения дефекта — это дать хороший повод мировой прессе обыграть вопрос о надежности нашей космической техники в нужном свете.

Министр Афанасьев и председатель госкомиссии Керимов, не сообщая в ЦУП высокому руководству о случившемся, берут на себя большую ответственность за пуск корабля с выявившимся дефектом. В ЦУПе видят старт носителя, первые секунды его полета, но вместо полагающегося затем изображения космонавтов продолжается показ полета носителя, который быстро превратился в светлую точку, свободно гуляющую по экрану. Подавляющее большинство не заметило изменения в программе передачи данных о полете. После выхода корабля “Союз-19” на орбиту все в главном зале управления встают, приветствуя благополучное завершение первого и очень важного этапа полета громкими, продолжительными аплодисментами.

На Земле точно устанавливают: нарушено соединение в контактной коробке, что и привело к пропаданию телевизионного изображения. Разрабатывают возможную технологию ремонта. В нашей практике тогда еще не сталкивались с необходимостью проведения текущего ремонта космического корабля, поэтому космонавты не снабжались в полете какими-либо инструментами, даже простейшими. А в этом случае космонавтам надо было отвинтить отверткой более 50 мелких винтов, чтобы снять крышку с контактной коробки и восстановить нарушенное электрическое соединение двух проводников.

Земля на весь мир начинает давать одному из космонавтов указание: — Возьми медицинские ножницы и на металлической коробке, что в бытовом отсеке корабля под диваном, начинай по одному отрывать головки винтиков. Они довольно легко отрываются, проверено. После завершения операции и съема крышки с коробки, соедини такую-то клемму с такой-то. Провод возьми с контровки большой гайки соединительной муфты трубопровода в таком-то месте. После соединения изолируй лейкопластырем и им же прикрепи крышку на место.

Космонавты на удивление быстро восстановили телевизионное вещание в спускаемом аппарате. Американцы посчитали это за хорошо разыгранную комедию, иллюстрирующую высший класс русских умельцев при ремонтных операциях. Американцам и в голову не могло прийти, что у космонавта-бортинженера нет элементарных отверток, пассатижей, паяльника, провода и других приспособлений для мелкого ремонта: ведь нашлись же медицинские инструменты. Да и у самих американских астронавтов, когда произошел взрыв в корабле “Аполлон” при полете на Луну и нарушился тепловой режим в некоторых отсеках, под рукой оказался нужный гибкий шланг большого диаметра, который они использовали для притока теплого воздуха.

Дальше полет кораблей “Союз” и “Аполлон” протекал нормально по программе. ЦУП также работал без замечаний. Баллистики проводили с американцами слаженную работу по определению параметров орбит, ориентации кораблей и осуществлению маневров, необходимых для их стыковки. О большом объеме и сложнейшем характере проведенных работ по баллистико-навигационному обеспечению программы ЭПАС можно узнать из специально изданной книги авторов-баллистиков И.К. Бажинова и В.Д. Ястребова.*

* Бажинов И.К., Ястребов В.Д. Навигация в совместном полете космических кораблей “Союз” и “Аполлон”. М.: Наука, 1978, 224 с.

В середине полета кораблей “Союз” и “Аполлон” прошел небольшой сбой. После их расстыковки, проводимой для имитации искусственного затмения Солнца кораблем “Аполлон” с целью исследования газопылевой атмосферы вокруг него и солнечной короны, при повторной стыковке кораблей для продолжения полета был зарегистрирован довольно жесткий удар. Американцы поставили нам это в вину и выразили претензии нашим динамикам, указав на возможные последствия такого удара для КК “Апполон”.

Ученые-динамики проанализировали процесс сближения и пришли к выводу, что в случившемся виноваты наши коллеги, и показали почему. Американцы, надо отдать им должное, согласились с представленными доводами и извинились за необоснованные претензии, так как режим стыковки был действительно нарушен американской стороной. Я не буду останавливаться на реализации всей программы совместного полета космических кораблей “Союз” и “Аполлон” и на работе нашего ЦУПа. Ограничусь только заключительным этапом программы.

Настал день посадки нашего корабля “Союз-19” 21 июля 1975 года. Все идет по плану: спускаемый аппарат оказался практически в расчетной точке его снижения на парашюте, поджидаемый вертолетом с телевизионной установкой. Все могли наблюдать четкое крупное цветное изображение буквально свалившегося в кадр СА на парашюте.

Дальше события разворачивались в быстром темпе. Работа двигателей мягкой посадки и приземление спускаемого аппарата в 13 часов 57 минут. Тут же к нему подлетают вертолеты поиско-эвакуационной службы. Сбегаются люди, обнимаются с космонавтами. Космонавты садятся в вертолеты и покидают место приземления. Этот сюжет, который был виден на цветных экранах проекционных телевизоров в обоих ЦУПах, нашем и хьюстонском, был прекрасным эпилогом совместного полета кораблей “Союз” и “Аполлон” по программе ЭПАС.

Все присутствующие в главном зале нашего ЦУПа-М встали и устроили продолжительную и бурную овацию всем, кто был причастен к этому полету. Начались сердечные поздравления и объятия. Телевизионный сюжет с посадкой корабля “Союз-19” произвел очень сильное впечатление на американскую общественность, и не столько неожиданностью своего появления на экране, сколько простотой и изяществом технического решения приземления спускаемого аппарата на твердом грунте.

С.Д. Гришин, который был нашим полномочным представителем в Америке по информированию общественности в ЦУПе-Х, рассказывал, что эпизод с посадкой корабля “Союз-19” повторялся долгое время через каждые полчаса по телевидению США.

25 июля мы стали ждать посадки на воду американского корабля ''Аполлон”, которая намечалась близ Гавайских островов на 00 часов 18 минут по московскому времени.

В телевизионном кадре — поверхность Тихого океана. Вдалеке стоит громада плавучего вертолетоносца. Даются кадры части неба, где должен появиться спускаемый аппарат корабля “Аполлон”. Мы видим спуск СА на трехкупольном парашюте, удар о воду с фонтанами брызг и медленное покачивание на поверхности океана. С другого вертолета к кораблю прыгают в воду три аквалангиста в черных гидрокостюмах, надувают около него прорезиненный плотик, на который должны выйти американские астронавты. Некоторые аквалангисты влезают в боковой люк спускаемого аппарата корабля “Аполлон”.

А дальше происходит непонятное. Астронавты не выходят на плотик, над которым завис другой вертолет с корзинкой на тросе для их подъема на борт. Протекают многие, не объяснимые для нас, минуты ожидания. Затем нам показывают вертолетоносец с белым носовым буруном, направляющийся к месту приводнения американского спускаемого аппарата. Судно подходит, СА поднимают крюком на свою палубу. Из аппарата медленно вылезают астронавты, им помогают. У астронавтов вид тяжело больных людей. Им тут же подставляют стулья. Астронавты садятся, склоняют головы на сложенные руки и молятся в связи со счастливым возвращением. На этом телевизионная трансляция прекращается. Передача о посадке заняла чуть больше часа времени.

Вскоре выяснилось, что приводнение астронавтов чуть было не закончилось трагически. Они открыли клапан сообщения полости спускаемого аппарата с атмосферой слишком рано, еще при работе двигателей ориентации. Поэтому внутрь СА попали пары тетроксида, и экипаж начал задыхаться. Хорошо еще Т. Стаффорд быстро сориентировался, надел себе и товарищам кислородные маски и включил кислород. Надо же, у американцев и кислородные маски были предусмотрены! Даже кратковременное вдыхание окислов азота приводит не только к временному удушью и ухудшению самочувствия, но и к последующему отеку легких, что грозит летальным исходом даже через сутки — двое.

В связи с этим астронавтов госпитализировали, приняли необходимые меры и держали под наблюдением докторов две недели. К счастью, все обошлось благополучно. В американской прессе появились серьезные упреки в адрес “космического” руководства. В статьях говорилось, что все ожидали серьезных отказов техники и опасных ситуаций со стороны русских, а вышло наоборот: на корабле “Аполлон” было зарегистрировано семь отказов, причем один чуть не привел к трагическим последствиям, а у русских — только один отказ с телевизионной системой, да и тот непонятный, не исключено, что разыгранный. У русских посадка заняла 12 минут, у американцев — больше часа.

В ходе большого, исторически важного, международного космического эксперимента блестяще прошло испытание нашего Центра управления полетами в составе командно-измерительного комплекса Министерства обороны. Работа ЦУПа ЦНИИмаша была выполнена на высоком профессиональном уровне, заслужила высокую оценку со стороны нашего высшего руководства и получила блестящие отзывы с американской стороны.

За успешное выполнение международной программы ЭПАС ЦНИИмаш был награжден орденом Октябрьской Революции. Большое количество сотрудников — участников этого блистательного эксперимента — было отмечено орденами и медалями.

Меня тоже отметили, но не обошлось без казуса, навеянного, как я думаю, ветрами “спора века”. На институт были выделены два ордена Ленина и ряд других орденов и медалей. Я с представителями общественности рассмотрел кандидатуры наиболее отличившихся в работе и представил на одобрение министерства. Когда общие списки всех кандидатов по отрасли были переданы в ЦК КПСС, меня среди них не оказалось. На вопрос из ЦК:

— В чем дело? Институт награждается за проведенную работу, а руководитель этой работы, непосредственный участник ее — нет? Какие претензии к нему? — руководители Минобщемаша сделали удивленные лица.

Меня же устами начальника нашего главка И.П. Румянцева и обвинили:

— Почему Вы при распределении орденов, выделенных на институт, не зарезервировали один себе?

— Вы меня за дурака и проходимца принимаете! Это руководство, если считает необходимым меня поощрить как директора института, члена коллегии министерства, должно было зарезервировать орден. Не я же сам себе должен выбирать награду, — ответил я зло.

После этого инцидента я был все-таки награжден орденом Октябрьской Революции.

Институт выдвинул на соискание Государственной премии СССР 1976 года работу по созданию Центра управления полетами ЦНИИмаша. Однако устное описание достоинств ЦУПа на заседании комитета по ленинским и государственным премиям оказалось неубедительным: при тайном голосовании мы не собрали необходимого числа голосов.

На следующий год институт вновь подал заявку на поощрение указанной работы, но уже пригласил членов комитета в наш ЦУП для ознакомления с его функциональными возможностями и аппаратурой на месте. Члены комитета были удивлены увиденным и сразу задали вопрос:

— А кто главный конструктор ЦУПа? Ведь нельзя же создать такое совершенное техническое сооружение без главного конструктора?

Мы ответили, что институт построил центр управления полетами своими силами, по своему проекту, без назначения официального главного конструктора. И если бы эта стройка окончилась неудачно, то вся ответственность легла бы на плечи директора и начальника малого ЦУПа А.В. Милицина. Значит, негласно существовали главные ответственные лица.

Повторное голосование прошло успешно, и ведущие сотрудники института были удостоены почетных званий лауреатов Государственной премии СССР. Я не захотел войти в творческий коллектив создателей ЦУПа, представляемых на соискание этой премии, хотя принимал активное и непосредственное участие в работах, в выборе структуры и функциональных возможностей центра, состава его аппаратуры и в других принципиальных решениях.

Я попросил своих сотрудников не включать меня в авторский коллектив, так как, наверняка, знал, что министр из-за отношений, сложившихся в “споре века”, меня под любым предлогом не пропустит, так же как произошло с “забытым” орденом. Мне не хотелось всенародно получать афронт и предоставлять моим главным оппонентам возможность испытать в связи с этим удовлетворение, пусть и небольшое, как плату за то, что я выиграл затянувшийся спор о перспективах развития ракетной техники.

Новая судьба ЦУПа

После успешного завершения работ по международной программе ЭПАС ЦУП ЦНИИмаша был автоматически и прочно включен в орбиту деятельности командно-измерительного комплекса Минобороны как важное его звено, и почти сразу дух соперничества сменился хорошим спокойным сотрудничеством института с военным руководством КИКа.

Отношение к ЦУПу со стороны ЦКБЭМ также резко изменилось в лучшую сторону. Заместитель главного конструктора В.П. Глушко Юрий Павлович Семенов, руководивший программой создания и эксплуатации долговременных орбитальных станций и кораблей “Союз” и “Прогресс”, выбирает местом своей постоянной дислокации наш ЦУП и устанавливает с институтом тесные деловые контакты. Семенов создает штатный коллектив специалистов-управленцев, которые круглосуточно несут свою вахту в здании ЦУПа и выполняют все связанные с управлением полетом космических объектов функции, используя богатейшие возможности нашего центра.

Уникальные технические решения, разработанные ЦНИИмашем и примененные при создании нашего ЦУПа, вызвали большой интерес среди военных и промышленников, которые использовали их для оснащения своих объектов. Так, полные рабочие места операторов, телевизионные коммутаторы, дисплейные устройства и многое другое, определили на долгое время “облик” Центра дальней космической связи в Евпатории, Центра подготовки космонавтов им Ю.А. Гагарина, командных пунктов в Голицино и в других военных центрах, КП Института медико-биологических проблем.

Таким образом, благодаря участию ЦУПа ЦНИИмаша в программе ЭПАС обеспечение полетов всех космических кораблей разработки НПО “Энергия” после этой программы стало основным содержанием работы центра.

Осенью 1975 года с евпаторийского НИП-16 в ЦУП было передано управление станцией “Салют-4”. Управление кораблем “Союз-22”, пилотируемым летчиками-космонавтами В.Ф. Быковскими В.В. Аксеновым, обеспечивалось уже полностью ЦУПом.

Управление полетом ДОС “Салют-6”, запущенной 29 сентября 1976 года, тоже было поручено ЦУПу. Долговременная пилотируемая станция “Салют-6” находилась в работоспособном состоянии около 5 лет и завершила свою работу лишь в связи с запуском новой “Салют-7”. На ДОС “Салют-6” работали 16 экспедиций (из них 8 международных, включавших в себя космонавтов из социалистических стран) и 27 космонавтов (из них 6 дважды прилетали на ее борт). Со станцией стыковался и перестыковывался 35 раз 31 корабль, в том числе 13 грузовых. За период работы с ДОС “Салют-6” было проведено около 20 000 сеансов связи. Только по результатам обработки телеметрической информации выпущен 991 отчет. Весь этот сложный полет ЦУП обеспечил на высоком уровне.

После завершения работ со станцией “Салют-6” ЦУП продолжил свою работу с ДОС “Салют-7”, выведенной на орбиту 19 апреля 1982 года. В течение 1982-1986 годов на станции побывали 22 космонавта (одновременно — от двух до шести) и 10 экспедиций, в том числе две — международные. Со станцией стыковались и перестыковались 28 раз 25 кораблей, в том числе 15 грузовых. В 1986 году “Салют-7” был переведен на высокую орбиту, так как началась эксплуатация орбитальной станции “Мир”.

Параллельно с обеспечением полета станций “Салют-4” и “Салют-6” центр выполнял функции управления дальними космическими аппаратами (в частности, “Венера” (№№9— 16) и “Луна-24”) и обязанности головного баллистического центра в отношении пилотируемых космических станций В.Н. Челомея “Салют-4” и “Салют-5”, а также большинства искусственных спутников Земли научного и народнохозяйственного назначения.

В 1984-1986 годах ЦУП обеспечивал полет космических станций “Вега-1; 2”, позднее (1988-1989) — “Фобос”. При подготовке к выполнению такого сложного проекта, как “Вега-1”— “Вега-2” (старт в 1984 году), предназначенного для проведения исследований Венеры и кометы Галлея в рамках одной экспедиции, баллистиками был разработан математический аппарат уточнения эфемерид кометы по результатам бортовых телевизионных измерений относительного расстояния аппарат-ядро кометы. Обработка этих данных позволила уточнить эфемериды кометы до 400 км по сравнению с 2 000-3 000 км согласно результатам земных астрономических наблюдений.

Учеными-баллистиками Центра управления полетами проведен целый комплекс важных научно-исследовательских работ по баллистико-навигационному обеспечению полета космических аппаратов, запускаемых на орбиту Земли и на траектории полета к планетам Солнечной системы. Необходимо отметить, что БНО — это не просто обработка внешне-траекторной информации для уточнения параметров движения объектов, расчет данных для коррекции их траектории и целеуказаний наземным пунктам, а, прежде всего, разработка и создание математических моделей и методов решения задач астродинамики, в частности, уточнения эфемерид небесных тел, астрономических данных, влияющих на движение космического аппарата (величины гравитационного тяготения тел Солнечной системы, коэффициентов гравитационных полей Земли, Луны и др.) и параметров атмосферы Земли, Марса, Венеры.

Так, для осуществления мягкой посадки КА на Луну, доставки “луноходов” в заданные ее районы следовало уточнить коэффициенты гравитационного лунного поля по результатам навигационных измерений с ее искусственных спутников.

С целью обеспечения полета аппаратов “Зонд-3” — “Зонд-8”, запускаемых для фотографирования обратной стороны Луны и отработки процесса управляемого спуска со второй космической скоростью в земной атмосфере возвращаемого аппарата лунной экспедиции, требовалось тщательное уточнение параметров верхних ее слоев.

Для осуществления исследований Венеры, проводимых в 70-е годы, в частности, снятия панорамы ее поверхности в месте посадки космического аппарата и картографирования поверхности с орбиты искусственного спутника, были уточнены эфемериды Венеры и Земли по результатам радиолокационных измерений.

И, наконец, с целью выполнения программы полета КА “Фобос” (старт в 1988 году), предназначенного для комплексного изучения Марса и его спутника Фобоса, включая сближение со спутником и посадку на него, потребовалось значительное повышение точности знания эфемерид Фобоса (со 100— 150 до 1 -2 км), так и его гравитационного поля тяготения. Для обеспечения такой точности впервые в практике космической экспедиции был успешно отработан способ навигации аппарата с использованием телевизионных изображений естественного небесного тела такой сложной формы, каким является Фобос.

Высокий научно-технический уровень оперативных работ по управлению полетами космических объектов обуславливался соответствующей квалификацией сотрудников ЦУПа. В большинстве своем они — широко эрудированные ученые и высокопрофессиональные инженеры. Наряду с упомянутыми они параллельно выполняли крупные проектно-поисковые и научно-исследовательские работы по космической тематике (В.Ф. Тихонов, М.Д. Кислик, Ю.Ф. Колюка, И.Д. Егоров и др.).

В ЦУПе в настоящее время совместно с другими организациями ведутся разработки в областях:

• имитационного моделирования больших и сложных народнохозяйственных задач и проблем;

• создания единой системы координатно-временного обеспечения (ЕСКВО) решения общенаучных, экономических, социальных, транспортных и других задач;

• образования на базе ЦУПа аналитического центра ЕСКВО с банком данных об опорных системах отсчета;

• создания на основе ЦУПа научно-методического центра приема и обработки результатов дистанционного зондирования Земли и контроля окружающей среды.

Однако, хотя работы со станциями “Салют-6 и -7” и автоматическими межпланетными аппаратами были важнейшими в ЦУПе, основной заботой его руководства в этот период были создание центра управления полетом многоразовой космической транспортной системы “Энергия”-“Буран” и подготовка математического его обеспечения.

Привлечение к работам по управлению орбитальным кораблем “Буран” явилось началом второго этапа качественного развития ЦУПа.

Поводом для создания отечественной МКТС “Энергия”-“Буран” было развертывание работ по американской программе “Спейс шаттл”. Согласно планам, широко освещаемым в прессе, в США предполагалось осуществить около 60 пусков кораблей “шаттл” в год и выведение на низкую орбиту Земли полезных грузов общей массой 1 800 т, что на порядок больше существовавшей тогда производительности транспортных космических операций США. При этом указанный многоразовый корабль должен был возвращать с орбиты около 840 т различных космических объектов и установок. С целью обеспечения планируемого темпа пусков намечалось построить в двух местах четыре стартовых комплекса.

Тогда еще у нас было выдвинуто предположение, что американская многоразовая космическая система создается как перспективное высокопроизводительное транспортное средство, необходимое для отработки в космических условиях принципиально нового, действующего на основе новых физических принципов, оружия (лазерного, лучевого, пучкового и кинетического), об исключительных возможностях использования которого в космическом пространстве уже появлялась отрывочная информация. Американцы же рекламировали указанный корабль как чрезвычайно экономичное транспортное средство, которое должно заменить все одноразовые носители. Поэтому советское правительство в условиях гонки вооружений приняло решение о создании примерно аналогичной МКТС “Энергия”-“Буран” с характеристиками по массам и габаритам полезных грузов, доставляемых на орбиту Земли и возвращаемых из космоса, идентичными характеристикам системы “Спейс шаттл”.

Основной целью разработки было желание не отстать от американцев в создании нового перспективного направления развития космического вооружения и иметь хотя бы равные стартовые условия по многоразовым транспортным средствам. В связи с планируемым оборонным назначением отечественной многоразовой космической системы было признано необходимым для управления кораблем “Буран” построить в институте второе здание со своим большим залом управления и помещениями для размещения специалистов.

Я был против строительства ЦУПа МКТС “Энергия”-“Буран” в нашем институте, считая, что это дело Министерства обороны, так как объект должен создаваться и эксплуатироваться по его заказу. Предлагал строить такой центр сразу в Голицино на площадях военных. Он должен был отвечать всем условиям его военной эксплуатации. Однако генерал-полковник А. А. Максимов, бывший начальником ГУКОС, не согласился со мной.

Руководство Министерства обороны и ВПК поддержало Максимова, и в проекте постановления правительства было записано строительство двух ЦУПов для управления многоразовым кораблем “Буран”. Один — в ЦНИИмаше для летно-конструкторской его отработки, другой — в Голицино для боевой эксплуатации. Этим Александр Александрович снимал с себя ответственность за задержку введения в эксплуатацию центра управления полетом МКТС “Энергия”-“Буран” к началу летных ее испытаний (а такая вероятность была более чем велика). Кроме этого, он создавал своему ЦУПу режим наибольшего благоприятствования, пуская ЦНИИмаш, как ледокол, впереди себя, используя опыт института и поручая ему разработку для Министерства обороны проекта подобного центра и его математического обеспечения.

Справедливо считалось, что богатый опыт нашего действующего Центра управления полетами с объемным ПМО, обновленным парком ЭВМ и квалифицированным персоналом позволит ввести ЦУП для летно-конструкторской отработки орбитального корабля “Буран” в необходимые краткие сроки.

Первоначальное наше предположение о главном назначении МКТС “Спейс шаттл” подтвердилось, когда в марте 1983 года президентом США Р.Рейганом была провозглашена программа “Стратегическая оборонная инициатива”. Основной целью ее являлось создание мощной системы противоракетной обороны с развитым космическим эшелоном на основе лучевого оружия для поражения стратегических ракет на активном участке траектории и боевых головок ракет в космическом пространстве. Однако трудности с созданием такого оружия превзошли ожидания, и программа запусков уже построенной флотилии из четырех кораблей “шаттл” была сокращена до 10-12 полетов в год. В связи с этим были изменены также задачи указанных кораблей. Широко разрекламированного удешевления доставки полезных грузов на орбиту с помощью многоразового корабля по сравнению с одноразовыми носителями, как мы и ожидали, не получилось. Правительству пришлось доплачивать за фрахт этих космических кораблей крупные суммы.

В 1979 году выходит постановление о создании Центра управления полетом (площадью первоначально 10 000 м², а затем 18 000 м²) МКТС “Энергия”-“Буран” с целью ее летно-конструкторской отработки. На следующий год началась подготовка площадки (перенос водозаборных сооружений ЦНИИмаша) для строительства корпуса №100 рядом с корпусом №22. В период 1982-1986 годов этот корпус был построен, и ЦУП-Б сдан в эксплуатацию.

В новом корпусе тоже был главный зал управления, аналогичный ГЗУ старого ЦУПа, но лучше архитектурно и технически оформленный. Оба зала могли легко подменять друг друга. ЦУП-Б имел свою энергетическую базу, использовал единые для обоих центров управления вычислительные средства и каналы внешней связи. Решения ВПК, касающиеся оснащения ЦУПа-Б, позволили не только оснастить его, но и переоснастить ряд служб основного центра. Начиная с 1984 года руководство обоими центрами было возложено на В.И. Лобачева.

За старым ЦУПом ЦНИИмаша оставалось обеспечение управления полетами орбитальных станций и космических кораблей, в том числе в ходе международных космических экспедиций. Выполняя эти функции параллельно с созданием ЦУПа-Б, старый центр тоже развивался. Во время полета ДОС “Салют-7” он уже обладал возможностью одновременного управления тремя сложными объектами типа пилотируемых космических кораблей. В реальном времени обрабатывались до 3 000 телеметрических параметров (при ЭПАС-750 параметров) и осуществлялся автоматизированный анализ состояния значительного числа бортовых систем. Объем оперативной обработки возрос более чем в 5 раз.

Вместе с тем, в связи с эволюцией космонавтики, требовалось не только перманентное развитие ЦУПа, но и принятие решений по коренному его перевооружению вычислительными средствами и переходу на существенно более высокий уровень автоматизации процесса управления. Поэтому еще в 1975 году министрами радиопромышленности и общего машиностроения было подписано решение, подготовленное КВЦ, о создании новых ЭВМ “Эльбрус” (с быстродействием до 100 млн операций в секунду) и оснащении ими в 80-е годы Центра управления полетами. Аналогичное решение о разработке специализированных вычислительных средств ПС-2000 было подписано с министром приборостроения и средств управления. Внедрение этих средств (“Эльбрус-1КБ” для баллистиков, ПС-2000 — “Эльбрус-2” для телеметристов и управленцев) повысило вычислительную мощность ЦУПа на порядок и обеспечило производительность, большую 250 млн операций в секунду.

Со сменой поколений ЭВМ и усложнением задач управления постоянно совершенствовались старые и создавались новые программно-математические средства. Эта работа проводилась силами персонала центра.

Продолжалось развитие средств связи с целью дальнейшего увеличения пропускной способности связных каналов, а также обеспечения взаимодействия с зарубежными космическими центрами. Начиналось внедрение цифровых каналов с целью интегрирования сетей центра с единой сетью страны. Средства отображения заменялись вторым поколением аппаратуры.

Таким образом, работы ЦНИИмаша по созданию уникального Центра управления полетами являются зримым и существенным вкладом в блистательное развитие отечественной космонавтики. Это новое и специфическое направление деятельности серьезно повысило авторитет и имидж ЦНИИмаша как головной организации отрасли.

Создание отраслевого ЦУПа при головном промышленном научно-исследовательском институте, возникшего как бы в силу случайных обстоятельств, следует признать в настоящее время оптимальным решением всей проблемы управления полетами научных и пилотируемых космических объектов.

Дружная совместная работа ЦУПа ЦНИИмаша и НПО “Энергия” им. С.П. Королева по обеспечению полетов космических кораблей “Союз”, орбитальных станций “Салют” и “Мир”, подготовке к пускам МКТС “Энергия”-“Буран” настолько сблизила нас, что неожиданно появилась опасность с другой стороны: соседи возжелали получить наш центр управления в свою собственность.

Как-то осенью 1984 года во второй половине дня звонит мне помощник министра и приглашает на совещание к министру О.Д. Бакланову к 18.00. “Вопрос на месте”, — как принято говорить, когда не хотят заблаговременно сообщить цели совещания. Приезжаю к назначенному времени. У министра уже сидят В.П. Глушко, В.В. Рюмин, В.Д. Вачнадзе и несколько других ведущих сотрудников НПО “Энергия”. Олег Дмитриевич, как только я пришел и сел, начал разговор:

— От НПО “Энергия” поступило интересное предложение. Содержание его изложит В.В. Рюмин.

Валерий Викторович, ссылаясь на большой объем предстоящих работ с МКТС “Энергия”-“Буран” и необходимость создания большой автоматизированной системы ее предстартовой подготовки на космодроме Байконур, предлагал для этого создать специальный центр управления подготовкой МКТС “Энергия”-“Буран” к пуску с задачей автоматической обработки и отображения результатов предстартовых измерений. В связи с этим Рюмин считал нужным передать ЦУП ЦНИИмаша в состав НПО “Энергия”, тем более, что наш центр практически на все 100% был загружен работами соседей по управлению полетами пилотируемых кораблей и орбитальных станций, основных космических объектов отрасли.

Я был ошарашен таким внезапным, можно сказать, разбойным и страшным для меня предложением. Внутренне я был обижен еще и тем, что, приглашая на совещание по судьбоносному в деятельности ЦНИИмаша решению, мне даже не сказали, о чем будет разговор, не дали возможности к нему подготовиться — с явным расчетом на внезапность. Значит, все было подготовлено и обсуждено, и министр уже согласился с авторами предложения о передаче ЦУПа. Дослушав предложение до конца с мелкими комментариями и разъяснениями автора, возражаю:

— А что не устраивает НПО “Энергия” в работе ЦУПа ЦНИИмаша, какие претензии по существу?

Рюмин отвечает:

— Замечаний нет, но в интересах дела, ускорения разработки многоразовой системы “Энергия”-“Буран” и привлечения квалифицированных сотрудников ЦУПа к созданию на полигоне Байконур автоматизированного центра управления предстартовой подготовкой МКТС, разработки математического обеспечения и унификации технических средств обработки данных и управления необходимость такой передачи несомненна.

— А почему вы считаете, что институт не может помочь в указанном деле НПО “Энергия” без перевода ЦУПа в его структуру? — возражаю я.

— Мы считаем, что ЦУП недостаточно загружен, и в наших руках он будет работать более эффективно, — отвечает Рюмин, слегка обнажая клыки.

— Вопрос спорный, и мне кажется надуманный. Я не буду пускаться в его обсуждение, кроме этого, вы не учитываете, что на ЦУПе держится научная деятельность всего ЦНИИмаша. ЭВМ центра на 60% загружены расчетами института по научной тематике, и поэтому передача ЦУПа практически остановит все работы и возможность использования большого банка программ, рассчитанных на различные типы наших ЭВМ, — отбиваюсь я.

— Не 60, а 40%, — доносится со стороны Вачнадзе.

Я продолжаю:

— В свое время, еще в начале создания малого КВЦ, для быстрого ввода его в строй я перевел туда всех ученых баллистиков и ракетчиков, и “космиков”. Они участвуют в общих НИР, выполняемых институтом. Таких специалистов ни много ни мало, а 400 человек.

— Не 400, а 328, — огрызаются оппоненты.

Вижу, что они основательно подготовлены, но мои доводы не отвергают полностью, а только конкретизируют. Я начинаю повторять свою основную аргументацию, но другими словами. Благожелатели выдвигают новый тезис:

— ЦУП мешает ЦНИИмашу работать и отвлекает его от научной деятельности.

— Вот это логика! — вскрикиваю я. — Когда институт надрывался и создавал ЦУП, то он не мешал нам. Когда же теперь ЦУП вышел на прямую, самостоятельную и накатанную дорогу, помогая институту и принося ему хорошие дивиденды, то вдруг стал мешать, и тут подоспели помощники, действуя по старому принципу “отдай шубу, она тебе мешает”.

Разговор перешел в обыкновенный спор. Министр молча слушал, и, очевидно, понял, что ему не все правильно и полно доложили.

— Я думаю, что над этим вопросом надо еще поработать и решить, как с наименьшими потерями для ЦНИИмаша реализовать передачу ЦУПа ЦНИИмаша в НПО “Энергия”. Было бы неправильно не учитывать интересы института, — как бы благожелательно заключил он.

Возвратился я сильно расстроенным и взволнованным. Хотя первый тайм я выиграл, но знал, что Бакланов упрям и от своего не отступится.

На следующий день я составил большое аргументированное письмо на имя министра о недопустимости перевода ЦУПа из института. Обосновал предложения и по решению новых проблем, волнующих НПО “Энергия”. Подписал письмо и отправил Бакланову, чтобы официально закрепить свое мнение по данному вопросу. Одновременно снял с письма две ксерокопии для председателя ВПК Л.В. Смирнова и члена Политбюро министра обороны Д.Ф. Устинова — крестного отца нашего ЦУПа, но выслать их не успел. Договорился только с помощниками адресатов, что пришлю копию письма Бакланову.

Еще через день вызывает меня Олег Дмитриевич одного и мягко просит не подключать внешние силы, а просто по-человечески ему помочь:

— Без опытных работников ЦУПа НПО “Энергия” не решит вопрос с созданием центра автоматической предстартовой подготовки МКТС “Энергия”-“Буран” к полету. Необходимы еще разработка математического обеспечения, унификация аппаратурных решений. Помоги мне. Давай, разделим ученых-баллистиков на две части и на их основе с добавлением молодых специалистов сформируем полнокровные подразделения, необходимые ЦНИИмашу и НПО “Энергия”. Оставим в распоряжении ЦНИИмаша часть нужных ЭВМ. Обещаю тебе в течение трех лет вернуть институту 2000 человек и восстановить полный парк ЭВМ. Поступим по принципу размножения амебы: из двух половинок сформируем полнокровные подразделения двух центров.

Отказывать начальству, когда оно просит по-хорошему и обещает в дальнейшем восстановить положение, очень трудно. Иногда даже закоренелые преступники “раскалываются”, когда с ними следователь обходится дружелюбно и доверительно. Я принял просьбу министра и дал согласие на передачу ЦУПа в НПО “Энергия” на указанных условиях.

Вовремя так называемого “спора века”, когда я конфликтовал с Афанасьевым, я очень боялся, что Сергей Александрович обратится ко мне дружелюбно и попросит помочь ему. При таком варианте отношений мне было бы технически очень трудно бороться. Но Афанасьев всегда сразу лез на меня с кулаками, что давало мне право и смелость безбоязненно перечить ему и вступать в технические дискуссии.

Чтобы не пропала личная договоренность и обещания Олега Дмитриевича, я подготовил проект приказа министра, в котором закрепил его обещания и предвосхитил все чрезмерные требования со стороны НПО “Энергия”. Мне стало известно, что по территории института рыскают порученцы В.Д. Вачнадзе-хозяина — и высматривают, что где плохо лежит и что можно включить в одну пятую наших материальных ценностей, которую надо было бы юридически отобрать вместе с одной пятой численности института, входящей в ЦУП. Проект приказа заблаговременно послал первому заместителя министра О.Н. Шишкину. Но он, как мне передали мои друзья, отнесся к полученному проекту крайне пренебрежительно и невежливо. Отложив его, сказал:

— Будем решать по-своему.

И подготовил свой вариант проекта приказа в пользу НПО “Энергия”: “Передать ЦУП ЦНИИмаша в структуру НПО “Энергия”. Через месяц представить акт о передаче”.

Этим все отдавалось на волю более сильной организации. Я резко возразил против такого проекта приказа и демонстративно не стал его визировать.

Вскоре О.Д. Бакланов меня вызвал. Он был в окружении В.П. Глушко, В.Д. Вачнадзе, В.В. Рюмина, О.Н. Шишкина. С сильным раздражением Олег Дмитриевич начал:

— Почему Вы изменили своему обещанию и не завизировали проект приказа?

— Он неправильно написан, — отвечаю.

— Что Вы неправильного видите в написанном проекте: “Передать ЦУП ЦНИИмаша в структуру НПО “Энергия”, — в свете нашей договоренности? — сердито спрашивает Бакланов.

Я показываю ему свою редакцию этого пункта, где имеется продолжение: “... вместе со всеми работами, которые возложены на ЦНИИмаш постановлениями правительства в адрес ЦУПа”. Указываю разработку для Минобороны эскизного проекта центра управления полетом ОК “Буран” и математического обеспечения для него. Показываю другие работы и задаю вопрос:

— С уходом ЦУПа кто будет в институте выполнять их?

— Правильно, — отвечает министр, — надо указать.

И ставит плюс на моей редакции первого пункта приказа. Дальше рассматриваются уже мои пункты приказа, отвергнутые Шишкиным, а их двенадцать. И так пункт за пунктом министр около них ставит “плюсики”. Проходят все обещания, которые он мне дал. На пункте: “Выделить институту лимит численности управленческого персонала в 200 единиц”, — Бакланов вопросительно смотрит на меня:

— А это тебе зачем?

— Видите ли, в проекте приказа Вачнадзе у института отбирается лимит в 200 единиц управленческого персонала (т.е. 1/5) для нужд НПО “Энергия”. Если бы Вачнадзе забирал их с людьми, я не особенно бы возражал и торговался бы только по численности. Но он забирает из-под них стулья, чтобы рассадить рать своих управленцев. А что я буду делать со своими управленцами без лимита? Это не простая категория работников. Запрашиваемые мной лимиты можно было бы прямо передать ему, а моих управленцев не трогать, — поясняю я.

Министр согласился и с этим пунктом. Последним пунктом было: “Сохранить за директором ЦНИИмаша и председателем госкомиссии К.А. Керимовым кабинеты, располагающиеся в здании ЦУПа, а также за директором — кремлевский телефон и ВЧ-аппарат”.

— Ну, как Вы могли подумать такое, Юрий Александрович! — воскликнул Глушко. Министр также изумился моей пугливости.

— Вы-то знаете, что это звучит наивно и неоправданно, но знает ли тот петух, что я не зерно, когда придет по-хозяйски клевать свою законную долю — пятую часть института. После Ваших заявлений в присутствии Ваших подчиненных я считаю этот пункт лишним, — закончил я.

Одобренный министром проект нового приказа с конкретными положениями, но уже в моей редакции, начал свое долгое хождение по коридорам власти. У каждого главка находились свои возражения и корректировки. Однако счастливое для меня, но не для космонавтики, обстоятельство приостановило его дальнейшее оформление и отложило в долгий ящик. Управленцы НПО “Энергия” в результате прямых служебных упущений передавили и вывели из строя бак окислителя на станции “Салют”. О.Д. Бакланов страшно возмутился, а кто-то еще добавил:

— Они со своим зазнайством и ЦУП развалят.

Проект приказа об отделении ЦУПа пролежал без движения до начала 1986 года, пока новые административная лихорадка и зуд, направленные на изменение структуры, не коснулись НПО “Энергия”.

В 1986 году Олег Дмитриевич вызвал меня на полигон, где он долгое время находился в связи с подготовкой первого запуска системы “Энергия”-“Буран”. Заметив в самолете В.Д. Вачнадзе с плакатами, я сразу догадался, что речь пойдет о новой, по-видимому, лучшей структуре НПО “Энергия”, которая должна обеспечить ликвидацию отставания в сроках создания МКТС. Ведь пересадка музыкантов всегда считалась у нас самым действенным средством улучшения слаженности в работе. Конечно, не обойдут вниманием и передачу ЦУПа в НПО “Энергия”, подумал я и не ошибся: с этого вопроса начали.

Сразу, чтобы задать тон обсуждению, я выступил первым:

— Я не изменил своего отношения к передаче ЦУПа в НПО “Энергия”. Но, во-первых, в настоящее время мы только что запустили орбитальную станцию “Мир” со сложным порядком ее посещения и оснащения. Планируется первый полет космонавтов сначала на станцию “Салют-7”, а уже с нее на станцию “Мир”. Предусматривается ее серьезное дооснащение аппаратурой, которая не была установлена из-за ограничений по массе. Во-вторых, отделение ЦУПа от ЦНИИмаша не простой бумажный процесс. За ним стоят люди, их очередность на жилье, детские сады и другие социальные блага.

Одна часть нуждающихся будет бояться потерять уже близко маячащие преимущества, другая в новых условиях будет лихорадочно стараться пробрести блага без очереди, за счет административных изменений. Исполнители перестанут думать о работе и будут беспокоиться только о своих личных делах. Начальники, от мала до велика, будут тоже волноваться за свои кресла. Не секрет, что всякий переход больших подразделений из одной организации в другую связан с их структурной перестройкой в целях усиления, с укреплением принимаемых подразделений своим руководящим составом. Начальники также будут плохо выполнять свои прямые руководящие функции. В результате возможны ошибки и промахи. А Вы знаете, как дорого они стоят в нашем космическом деле. Поэтому считаю нецелесообразным в настоящее время реализовывать переход ЦУПа в НПО “Энергия”.

Мое выступление, я увидел, поколебало решимость министра. Меня мягко поддержал начальник “Интеркосмоса” А.И. Дунаев, частый пользователь ЦУПа. Очень активно и эмоционально выступил против присоединения ЦУПа к НПО “Энергия” заместитель начальника 4-го главного управления МОМ В. А. Степанов, которому подчинено НПО “Энергия”:

— Зачем нам эта передача? ЦУП нас отлично обслуживает — ни забот, ни хлопот. Все это на шее ЦНИИмаша. Зачем разрушать хорошо сложившиеся отношения?! — говорил он взволновано.

Выступали и другие, кто за, кто против. В.П. Глушко бросил недовольную реплику:

— Это какой-то нонсенс. ЦУП работает на меня и мне не принадлежит!

На что я сразу ответил:

— Ничего особенного в этом нет. На вас работает целый космодром, но он вам тоже не принадлежит. В этом прелесть кооперации.

Наконец, Олег Дмитриевич заключил кратко:

— Передавать ЦУП надо, но не сейчас!

Как в том старом анекдоте, когда прораб при строительстве бани размышляет: если строгать доски для пола — будет скользко, если не строгать, то можно занозить ноги. Затем решает: “Доски для пола бани строгать, но строганным класть вниз”.

Так мне удалось в третий раз выскочить из сложного положения. В четвертый раз вопрос о передаче ЦУПа ЦНИИмаша НПО “Энергия” возник в 1987 году с приходом нового министра МОМ В.Х. Догужиева. К нему с официальным письмом обратились Ю.П. Семенов (впервые) и В.Д. Вачнадзе. Виталий Хуссейнович приехал к нам в институт. Целый день знакомился с работой ЦНИИмаша и говорил с нами на тему об отделении ЦУПа. На указанное письмо Семенова и Вачнадзе министр ответил коротким официальным, без объяснений, отказом.

С 1989 года, когда министром был назначен О.Н. Шишкин, я ожидал немедленного присоединения ЦУПа к НПО “Энергия”, но под ветром “перестройки” и новых экономических веяний начало трещать солидное здание Министерства общего машиностроения. Угрожающий треск и грядущее разрушение не дали Олегу Николаевичу сосредоточиться и реализовать давнее свое желание о передаче центра нашим соседям.

Закончились ли вожделенные попытки НПО “Энергия” “за так” приобрести ЦУП ЦНИИмаша — не знаю. Но в условиях обвальной приватизации центр больших денег стоит, к тому же его необходимо и обихаживать. ЦУП — это дорогое удовольствие... Теперь за удовольствие надо платить.

Из подробного изложения мною исторических перипетий во взаимоотношениях различных организаций и их руководителей при создании и развитии КВЦ и Центра управления полетами видно, в какой сложной обстановке он создавался. И, тем не менее, сумел выполнить большую и важную работу, прочно встал на ноги и обеспечил себе достойное место в отечественной РКТ.

Я обстоятельно остановился на истории создания нашего ЦУПа, его работе и различных трудностях еще и потому, что это не простое направление деятельности ЦНИИмаша, а, по существу, уникальное и единственное в Российской Федерации. Оно было выстрадано и выкристаллизовалось в результате больших организационных и научных усилий всего коллектива института.

Участие Центра управления полетами в выполнении большого количества международных космических программ с привлечением иностранных космонавтов, прекрасное оформление центра, оснащение его современным первоклассным оборудованием, исключительный профессионализм в работе благодаря ученым, инженерам и техникам высочайший квалификации завоевали ЦУПу мировую известность. Он стал национальной гордостью и государственной достопримечательностью, символом достижений и высокого технического уровня отечественной космонавтики. Поэтому ЦУП ЦНИИмаша как один из уникальных объектов страны очень часто включается в регламент посещений высоких зарубежных гостей. И когда мне приходилось водить их по залам и коридорам центра и давать пояснения, я невольно испытывал чувство гордости за свое государство, за свой институт, создавший такой уникальный объект. Мне особенно приятно было сознавать это, поскольку 38 лет назад я начал активно заниматься этим направлением развития космонавтики.

Центр управления полетом, представляющий высочайший космический научно-технический потенциал России, — это драгоценная жемчужина в короне научно-экспериментальной деятельности ЦНИИмаша, существенно поднимающая престиж и значимость всего института в целом.