О времени и о себе

Отношения общества с космонавтикой складывались несколько иначе, чем прежде с другими видами техники, - какой из них ни возьми, вначале он представал перед обществом в своем, можно сказать, “младенческом” состоянии, потом рос и мужал “на глазах общества”.

Например, авиация. Она зародилась “самопроизвольно”: братья Райт и иже с ними начали на свой страх и риск и на свои средства строить аэропланы из жердочек и материи и летать на них для собственного удовольствия и развлечения публики. Сколько было скептиков и экзальтированных поклонников! И развивалась она постепенно, последовательно, и лишь после того, как самолетам нашлось полезное применение, стала создаваться авиастроительная промышленность.

Космонавтика же возникла “вдруг”, как будто некто могучий явил миру чудо, запустив в небо спутник. По крайней мере так это выглядело со стороны.

На самом деле идея полета человека в космос не так просто пробивала себе дорогу. Ее разработка началась вскоре после Второй мировой войны. Это было тревожное и тяжелое время, мир с трудом удерживал равновесие на грани новой, еще более страшной войны - ракетно-ядерной. Американцы окружили нашу страну военными базами, на которых стояли в боевой готовности бомбардировщики с атомными бомбами, а сами за океаном были недосягаемы. У нас в качестве ответного оружия в спешном порядке создавались межконтинентальные баллистические ракеты.

А космическая техника, и беспилотная и пилотируемая, теперь об этом уже не раз сказано, была как бы “побочным продуктом” ракетной отрасли. Над идеей полета человека в космос (точнее, над научным обоснованием возможности запуска искусственного спутника Земли) почти подпольно (а временами и вовсе подпольно) работала инициативная группа Михаила Клавдиевича Тихонравова - одного из основоположников практической космонавтики в нашей стране.

Высокие руководители науки и производства считали эту идею не только фантастической, но и вредной, потому что она отвлекала силы и средства от создания боевых ракет. Работы запрещали, группу не один раз разгоняли, а сам Тихонравов то и дело получал от начальства “синяки и шишки”, а от своих коллег-ученых -насмешки в виде шаржей и эпиграмм. В соответствии с “духом времени” (самое начало 50-х годов) даже “сигнал наверх” был отправлен - мол, государственные средства тратятся впустую, и надо посмотреть, не вредительство ли это. Но времена уже несколько изменились, и слово “вредительство” стало “выходить из моды”. И работа над спутником продолжалась - после очередного “разгона” вокруг Тихонравова вновь собирались энтузиасты идеи (на то они и энтузиасты, чтобы работать вопреки всему).

Задача была архисложной, включала массу научно-технических проблем, а по мере их решения все выплывали и выплывали новые, о которых даже и не думали, что они могут возникнуть. И нужно было “на ходу” создавать новую отрасль промышленности.

Вообще история создания ракетно-космической техники - как остросюжетный роман, полный драматизма, столько в ней захватывающих страниц. Эта история долгие годы была скрыта “от широких масс” непроницаемой завесой секретности и только в последние годы мало-помалу начала раскрываться, правда, пока в узком кругу “причастных”. А ведь это не столько история создания техники, сколько человеческая история - история о времени и о себе.

Для меня создание ракетно-космической техники по масштабу задачи и эмоциональной окраске ассоциируется с “великими стройками” первых десятилетий Советской власти. После окончания Гражданской войны надо было восстанавливать разрушенную страну, строить города, электростанции, создавать промышленность. Вся огромная страна от западных до восточных границ была в стройках. Трудовой энтузиазм народных масс был тогда искренним и неподдельным. Партия приказывала, комсомол отвечал “Есть!”, и огромные толпы людей с песнями, флагами и цветами провожали на вокзалах эшелоны добровольцев, отправлявшихся во все концы страны строить новую жизнь.

Работа трудна, работа томит,

За нее - никаких копеек.

Но мы работаем, будто мы

Делаем величайшую эпопею.

Так писал о людях той далекой поры Маяковский.

Был большой шум в прессе - прославляли героев, отчитывались о трудовых подвигах. Потом писали стихи и романы, снимали фильмы. На этих романах и фильмах мое поколение училось жить.

И вот эти-то годы и выковали людей, которые готовы были (и умели!), не щадя живота своего, как говаривали в старину, работать на благо общества и государства.

В послевоенные годы - “великие стройки коммунизма”, освоение целины, строительство Байкало-Амурской магистрали... “Закваска” еще “работала”, дух в обществе сохранился, и многие тысячи людей, создававших ракетно-космическую технику, работали с таким же колоссальным напряжением сил и с такой же беспримерной самоотдачей, как в первые десятилетия Советской власти работали строители Днепрогэса и Комсомольска-на-Амуре.

Создатели ракетно-космической техники тоже делали величайшую эпопею, но не считали, я думаю, что совершают нечто героическое: для них это была повседневная работа - с трудными поисками решений, с удачами и неудачами, с неизбежными конфликтами.

Бывало, что и с катастрофами.

Мифов, баек, устных преданий и анекдотов вокруг создания и отработки космической техники в начальный период было предостаточно - жизнь невозможна без шуток и без самоиронии. Был, например, замечательный полигонный “гимн командировочных” (на мотив популярной тогда песни “14 минут”). Не знаю, опубликован ли где-нибудь этот “гимн” полностью, а он, честное слово, того заслуживает - ведь что лучше, чем народное творчество, может отразить мироощущение любой человеческой общности? Вот он, этот “гимн”:

Заправлена ракета, конечно, не водою,

И кнопку пусковую пора уже нажать.

Давай-ка, друг, в сторонку мы отойдем с тобою.

Эх, только б улетела, не дай нам Бог сливать.

Припев:

Я знаю, друзья, что пройдет много лет,

И мир позабудет про наши труды.

Но в виде обломков различных ракет

Останутся наши следы.

Пусть завтра с перепоя не слушаются ноги,

Ракета улетела, налей еще стакан!

Мы кончили работу, и нам пора в дорогу.

Пускай теперь охрипнет товарищ Левитан.

Припев.

Ракеты улетают в космические дали,

Героев-космонавтов уже не сосчитать.

Космические карты в планшеты заправляют,

А нас в командировку отправили опять.

Припев.

Гостиница с клопами и пыльные дороги -

Все это, друг, с тобою пришлось нам испытать.

Пускай газеты пишут, что мы живем, как боги.

А мы помнем газету и сходим... погулять.

Припев.

Вы слышите - здесь звучит гордость за свое непосредственное отношение к Утру Космической Эры, прикрытая (не очень, правда, надежно) иронией и некоторым даже ёрничаньем.

Так что вот, все было, как во времена “великих строек” - энтузиазм самоотверженной работы огромных научных и производственных коллективов, в едином трудовом порыве (штампы бывают иногда очень выразительны!) создававших ракетно-космическую технику, и энтузиазм общества, принявшего космонавтику как величайшее свершение.

Страсти по космонавтике

Новым поколениям, для которых космонавтика, как для нас авиация, была всегда, наверное, трудно понять, почему были такое ликование и такая всеобщая любовь к космонавтам на Заре Космической Эры.

Пропаганда космонавтики была тогда, наверное, пропагандистской задачей номер один не только у нас, но и “у них” тоже. “Наша космонавтика - это наш вызов истории”, - заявил Джордж Буш (старший), бывший тогда американским президентом.

Где-то я вычитала, что этот грандиозный пропагандистский бум вокруг космонавтики устроил Хрущев, “гениальный пропагандист космоса”. Но, во-первых, пропаганда была не на пустом месте - это действительно было одно из важнейших событий XX века. А во-вторых - противостояние с остальным миром и угроза новой войны, которая казалась (и была!) очень реальной, рождали у людей ощущение причастности ко всему, что происходит в стране.

Тогда действительно было очень страшно, и этот страх был всеобщим. Я помню, как чуть не сорвался байдарочный поход нашей институтской компании, потому что как раз случился какой-то очередной международный кризис и молодые мамы боялись уезжать от своих маленьких детишек.

А пилотируемая космонавтика была визитной карточкой нашей боевой ракетной техники. Несмотря на секретность, все это знали и потому так пристально следили за ее развитием и так горячо болели за ее успехи. И если бы не это, никакого пропагандистского “бума” и не получилось бы.

“Социализм и есть та надежная стартовая площадка, с которой Советский Союз успешно направляет в космос свои мощные и совершенные космические корабли”, - говорилось в Обращении ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета и Совета Министров СССР после полета Германа Титова. Обращение было адресовано “Коммунистической партии Советского Союза! Народам и правительствам всех стран! Всему прогрессивному человечеству!” Лично я в том, что “социализм и есть...”, нисколько тогда не сомневалась, а сейчас читаю и мне кажется, сколько здесь лишних слов и лишних восклицательных знаков. Невольно приходит на ум старая байка: “Ты сказал - я поверил, ты повторил - я усомнился, ты сказал третий раз - и я понял...

На самом-то деле ведь так и было - социализм был, действительно, стартовой площадкой для наших космических кораблей. Но тут подразумевалось и другое - что капитализм “надежной стартовой площадкой” послужить уж никак не может. Мировое коммунистическое сообщество, похоже, понимало ситуацию так же: наша пресса помещала множество восторженных откликов зарубежных коммунистических газет. В моих старых бумагах отыскался листок с такой записью: “Вечное молчание этих бесконечных пространств пугает меня”, - сказал когда-то Паскаль. Какое молчание? Космос поет! Поет, что мы, коммунисты, правы и что антикоммунисты попали впросак”, - Андрэ Вюрмсер, французский писатель.

Теперь эти “страсти по космонавтике” давно забыты, полеты из области фантастических достижений и столь же фантастических рекордов переместились в разряд пусть сложной, ответственной, неординарной и опасной, но все-таки повседневной работы.

Пропаганда космонавтики на Заре Космической Эры была поставлена на широкую ногу. Космонавты были самыми популярными людьми планеты, им приходилось очень много выступать и в Советском Союзе, и “во всех уголках земного шара”. В Центре подготовки космонавтов в кабинете у командира висела огромная таблица, на которой в столбик были выписаны фамилии космонавтов, а лист разграфлен по дням текущего месяца и в клеточках записано, кому где предстоит выступать. Когда приходила очередная заявка на выступление, нужно было искать “дырку” в таблице, а найти ее было не так просто.

Я столкнулась с этим непосредственно, когда в 80-х годах была ответственным секретарем Научных чтений К.Э.Циолковского. В мои обязанности входило “доставать” космонавта на пленарное заседание очередных чтений. Каждый раз, приходя к командиру, я в растерянности смотрела на этот плакат: да, все расписано.

К слову сказать, очень скоро это приобрело черты абсурда - космонавтов стали требовать чуть ли не на любое профсоюзное собрание, превращая их в неких “свадебных генералов”. Они ужасно возмущались и пытались сопротивляться, но это было вовсе не просто - пропагандистская машина крутилась вовсю.

Пропагандой занимались не только космонавты, но и многие организации. Например, Общество “Знание” дирижировало потоком лекций в масштабах всей станы. Я и сама принимала в этом участие и не вижу здесь ничего плохого. Что касается Центра, то этим занимались сотрудники политотдела (в просторечии - политрабочие). И все было хорошо, пока все было хорошо.

Но вот однажды я стала свидетелем такого разговора: старший политрабочий инструктировал младшего, что отвечать, когда народ будет спрашивать (а народ - спрашивал!), почему мы отстали: “Говори - все равно все наше: первый полет человека, первый суточный полет...” - ну, и так далее. А на Луну, мол, мы и не хотели, не гуманно это - далеко и опасно.

Да, приходилось как-то “выкручиваться” - тогда “весь советский народ” хотел, ждал и требовал, чтобы в космосе мы были первыми: азарт “космической гонки” захватил едва ли не всю страну. Наверно, я не сильно погрешу против истины, если скажу, что в массовом общественном сознании тех лет “сознание болельщика” было существеной компонентой.

Пошатались, поволынили...

Пропаганда была, а достоверной информации не было: каждый полет объявлялся беспримерным, триумфальным, историческим, а сложности и проблемы замалчивались. И наши космонавты независимо от обстоятельств полета должны были говорить, что все хорошо, техника работала безотказно, чувствовали они себя прекрасно и никаких особенных трудностей не было. Так что при неизбежных во всяком новом деле неудачах приходилось “темнить”. И фраза из сообщения ТАСС “Все бортовые системы корабля функционируют нормально”, которую Юрий Левитан произносил с победными интонациями, далеко не всегда соответствовала действительности.

А “темнить” начали, можно сказать, с первого мгновения: вопрос о том, когда объявить о полете Гагарина, не раз обсуждался на самом высоком уровне. Решили сообщить “немедленно”, но лишь после того, как будет получено сообщение, что корабль вышел на орбиту, космонавт жив и все нормально. По счастью, запуск прошел успешно, а если бы произошла авария и Гагарин погиб?.. Можно не сомневаться - мир узнал бы о нем 25 лет спустя. Страшно подумать...

Не сообщали о том, что Гагарин катапультировался и приземлился на парашюте, так как хотели зарегистрировать в ФАИ мировые рекорды дальности и высоты полета, а непременным условием этого были взлет и приземление в одном и том же аппарате. Как-то странно - поставили на одну доску первый полет человека в космос и рекорд, пусть и мировой! Сколько этих рекордов уже значится в разных реестрах! И почти все недолговечны.

А полет Гагарина - один и на все времена.

Правда, формулировку придумали очень хитрую: “приземлился вместе с кораблем”. Но потом эта ложь стала вылезать, и это было очень некрасиво.

Герман Титов, который первым из землян основательно познакомился с невесомостью, чувствовал себя в полете неважно. После его приземления космонавты держали совет - признаться или промолчать? Они были встревожены, боялись, что из-за этого “прикроют полеты”: вопрос о влиянии невесомости на человека был кардинальным, от него зависело будущее пилотируемой космонавтики. Решили тем не менее, что признаться нужно, но эту информацию спрятали от общества за семью замками. На пресс-конференции Герман сказал, что чувствовал он себя хорошо, только был плохой аппетит.

Не сообщили ни о том, что Леонов чуть не сделался спутником Земли, так как лишь с большим трудом смог вернуться в корабль после выхода в открытый космос, ни об аварийной ручной посадке. Горячие споры о том, сообщать или не сообщать об аварийных ситуациях в этом полете, шли на самом высоком уровне, в конце концов сказать правду так и не разрешили.

Беляев, выступая на пресс-конференции, рассказывал, что когда при прохождении автоматического цикла посадки они заметили “некоторые ненормальности” в работе автоматики, то испросили разрешения Земли на посадку в ручном режиме и очень боялись, что не разрешат. Конечно, это было шито белыми нитками, обмануть можно было только уж очень неискушенных слушателей, но никак не специалистов. В роскошном издании “Советская космонавтика” 1987 (!) года написано:” При возвращении корабля на Землю экипаж впервые применил систему ручного управления ориентацией корабля...” - и не сказано, почему.

Не могу не вспомнить, что в подобной ситуации американцы сразу сообщили об аварийной ручной посадке Гордона Купера - с гордостью за человека.

После приземления корабля “Восход-2”, когда космонавтов трое суток не могли вытащить из снега, сообщили, что они отдыхают на обкомовской даче. А они в это время “выживали” по пояс в снегу, без теплой одежды и горячей пищи. Леонов до сих пор негодует, и, похоже, этот “отдых на даче” возмущает его гораздо больше, чем умолчание об аварийных ситуациях. Наверное, внутренне он был согласен, что об авариях и отказах техники распространяться не стоит.

При полете Комарова, когда обнаружился отказ системы ориентации и возникла реальная угроза, что корабль не удастся спустить на Землю, ТАСС регулярно сообщал, что “все системы корабля функционируют нормально”. И неизменно приводились тексты приветствий, которые космонавт передавал на Землю. “Пролетая над территорией Советского Союза, товарищ Комаров передал с борта космического корабля приветствие народам Советского Союза: “В канун славного исторического события - 50-летия Великой Октябрьской социалистической революции - передаю горячий привет народам нашей Родины, прокладывающим человечеству путь к коммунизму”.

После пятого витка, когда уже было принято решение о спуске “Союза-1” и об отмене запуска второго корабля, ТАСС сообщил, что, “по докладу летчика-космонавта товарища Комарова, программа полета успешно выполняется, самочувствие его хорошее, настроение бодрое.” И снова о том, что “с борта космического корабля Владимир Комаров передал горячие приветствия мужественному вьетнамскому народу и наилучшие пожелания народу Австралии”. В последние часы полета информация была скупой - только что все системы функционируют нормально и космонавт чувствует себя хорошо.

Приветствий уже не было.

В сообщении о гибели Комарова сказано, что он полностью выполнил намеченную программу отработки систем нового корабля. Против этого не хочется возражать - хотя “намеченная программа” была совсем другая, Комаров сделал неизмеримо больше.

И опять контраст - когда на корабле “Аполлон-13” произошел отказ в системе энергоснабжения, об аварии сразу сообщили в средствах массовой информации. И вся планета с тревогой и надеждой следила за перипетиями этого драматического полета. А Комаров, не зная, сможет ли вернуться на Землю, передавал приветствия...

Очень некрасиво это вранье выглядело, когда пошел “Союз” и начали срываться стыковки. О программе полета сообщали в самых общих чертах: “отработать сложную систему управления групповым полетом”, “осуществить взаимное маневрирование кораблей”. О том, что планируется стыковка, не сообщали, и если стыковка из-за отказа в автоматической системе управления срывалась, говорили, что программа полета выполнена полностью, - надо ведь было поддерживать убеждение, что советская техника никогда не ломается.

Хотя все всегда знали, что этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.

Это было не просто безнравственно - это было бесчеловечно по отношению к космонавтам, которые в тяжелейших условиях, с риском для жизни проводили сложные испытания уникальной техники. Правда, высоких и высочайших слов в их адрес потом не жалели, но эти прославления как-то повисали в воздухе: действительно, что же тут особенного - полетели, выполнили программу, вернулись.

После полета “Союзов -6, -7, -8”, когда в условиях отказа техники экипажи проявили выдержку и чудеса изобретательности, “в народе”, который, конечно, понял, что программа сорвалась, гуляла шутка: “Пошата-лись, поволынили, ни хруна не сделали, еле сели” (по созвучию с фамилиями космонавтов - Шаталов, Большое, Хрунов, Елисеев). Не знаю, кто это придумал, не исключено, что они же сами - чувством юмора Господь Бог их не обделил, но разве этот упрек - в их адрес?! Правда, эта четверка участвовала не в этом, а в предыдущем, успешном полете, но уж больно хорошо это звучало!

А “еле сели” - это относится к Борису Волынову. Он взлетал вместе с Хруновым и Елисеевым, а спускался один: на орбите они “ушли от него” к Шаталову.

Борис едва не погиб: при спуске корабля с орбиты не отделился приборно-агрегатный отсек, связка начала беспорядочно кувыркаться, и вместо того, чтобы спускаться теплозащитным экраном вниз, спускаемый аппарат подставлял потоку плазмы свои незащищенные “бока”. На такие тепловые нагрузки корабль не был рассчитан. Начала гореть теплоизоляция, в кабине появился дым. Надежды не было: стенки корабля неизбежно прогорят, это только вопрос времени. И ничего нельзя предпринять ...

Преодолев страх и растерянность первых секунд, Борис начал упаковывать бортжурнал и наговаривать на магнитофон отчет о том, что происходит, - может быть, когда пламя ворвется в корабль, бесценная информация уцелеет. Только представить себе весь ужас этой ситуации... Он видел за стеклом иллюминатора бушующее пламя, жара в кабине становилась невыносимой. И продолжал вести репортаж. Говорят, что находившиеся в ЦУПе плакали, понимая безнадежность ситуации.

И вдруг взрыв - взорвались топливные баки приборно-агрегатного отсека, и он оторвался. Спускаемый аппарат закрутило, но потом он сориентировался теплозащитным экраном вниз, и опасность заживо сгореть отступила. Парашют ввелся нормально, однако вращение корабля вокруг продольной оси не прекратилось и стропы то закручивались, то раскручивались, и так до самой земли. Удар о землю получился зубодробительный - не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле слова.

Зубы потом, конечно, вставили.

Приземлился он в нерасчетной точке, сам открыл люк и вышел из корабля. И после всего этого ТАСС сообщил, что “все системы корабля работали нормально, космонавт чувствует себя хорошо”. В упоминавшемся издании “Советская космонавтика” 1987 года об этом вообще нет ни слова.

Вообще “еле сели” - это еще один назойливый мотив в нашей космической программе.

Вспомнить тут можно многое, например, полет Н.Н.Рукавишникова и болгарского космонавта Г.Иванова на корабле “Союз-33”. Произошла авария на основном тормозном двигателе, и неизвестно было, не поврежден ли резервный. Земля, проанализировав ситуацию, сообщила космонавтам, что есть три варианта дальнейшего развития событий: если резервный двигатель отработает 90 секунд или меньше, то корабль останется на орбите. На этот случай космонавтам рекомендовали сохранять спокойствие. Второй вариант - двигатель проработает больше 90 секунд, но меньше расчетного времени. Тогда корабль сойдет с орбиты, но, где приземлится, сказать невозможно. (“Это ладно, найдут и спасут”, - скажет потом Рукавишников.) И третий - нормальный спуск, на что надежды совсем немного.

Реализовался, к счастью, второй вариант. “Космонавты вернулись на Землю, проявив при этом выдержку и высокое профессиональное мастерство”, - сказано по поводу этого полета в той же самой “Советской космонавтике”. И ни полслова не сказано, о том, что их возвращение было под очень большим вопросом.

Так же, как возвращение корабля “СоюзТМ-5” с Владимиром Ляховым и Ахадом Момандом, космонавтом из Республики Афганистан. Как выразился Ляхов, они сутки “болтались на орбите”, не зная, как решится их участь, без еды, без воды, без, извините за подробности, туалета. На волосок были от гибели, а в сообщениях ТАСС неизменно звучала фраза: “Все системы корабля функционируют нормально”.

Это какая-то удивительная несообразность нашей советской действительности: с одной стороны, труд у нас считали наипервейшей ценностью, провозглашали “делом чести, делом славы, делом доблести и геройства”, с другой - скрывая и замалчивая сложность и опасность этого труда, проявляли просто махровое (другого слова не найду) неуважение и к труду, и к человеку как таковому.

На тему “еле сели” можно рассказать еще очень многое, и сейчас об этом стали писать. Конечно, это хорошо, что пишут, но относиться к публикациям в средствах массовой информации надо с большой осторожностью. Даже в научных публикациях много неясностей и противоречий, распутывать которые придется еще долго.

Совершенно великолепную фразу сказал в связи с этим один из русскоговорящих зарубежных ученых, занимающийся историей космонавтики: “Когда я изучаю советскую космонавтику, я думаю, что я Штирлиц”. Действительно, надо быть Штирлицем, чтобы тут разобраться.

Секреты и тайны были на каждом шагу, запрет был наложен даже на самую безобидную информацию. И космонавтам на пресс-конференциях было, наверное, не легче, чем в полете: надо было отвечать на вопросы и при этом ничего не сказать.

Вот фрагмент первой пресс-конференции Гагарина:

- Когда вам сообщили о том, что вы первый кандидат?

- О том, что я первый кандидат, мне сообщили своевременно. (Ремарка: “Смех, аплодисменты”.)

Смеялись и аплодировали, я думаю, наши - все всё прекрасно понимали и, наверно, “болели” за Гагарина...

- Подошла ли встречающая группа на Земле до приземления или после приземления?

- Приземление и встречающая группа сошлись почти одновременно.

- Вчера вы сказали, что ваши друзья, пилоты-космонавты, готовы совершить новый космический полет. Сколько их? Больше дюжины?

- В соответствии с планом освоения космического пространства в нашей стране подготавливаются пилоты-космонавты. И я думаю, что их вполне достаточно, чтобы осуществить серьезные полеты в космос(Аплодисменты)

- Какое у вас жалование ? Получили ли вы специальное вознаграждение за полет?

- Жалование у меня, как и у всех советских людей, вполне достаточное для удовлетворения моих потребностей. Я удостоен звания Героя Советского Союза. Это - самая высокая награда.

- Когда будет новый полет в космос?

- Думаю, что этот полет будет совершен нашими учеными и космонавтами, когда это потребуется.

Могу предположить, что Гагарин, давая такие ответы, чувствовал себя не очень уютно.

Такой характер информации при срывах программ (слухи-то все равно просачивались!) сыграли весьма отрицательную роль в развитии отношения общества к космонавтике и к космонавтам.

Первые наши полеты действительно были и беспримерными, и историческими, но ведь всякое новое, даже великое и величайшее, со временем становится обыденным. К тому же началась полоса неудач, и чем больше было неудач, тем больше лжи, причем лжи очевидной. Может быть, поэтому вскоре, когда первые восторги поутихли, стали проявляться отрицательные эмоции по отношению к космонавтам, начало формироваться и распространяться убеждение, что полет в космос - все равно что выигрыш в лотерею: вытянул счастливый билет, получил выигрыш - и пользуйся! И Центр наш прозвали “курсами Героев Советского Союза”. Понятно, ведь трудности и опасности оставались в тени, зато “привилегии” были на виду.

Мне пришлось столкнуться с раздражением по адресу космонавтов, что называется, нос к носу, и это меня ошеломило.

Дело было так: в 64-м году мы с Ю. решили купить новую мебель. Импортную мебель продавали по записи: постоишь с ночи, запишешься, потом отмечаешься ежедневно в течение двух-трех месяцев. Космонавты приобретали “дефицит” по письмам, которые писались от Центра в соответствующие “инстанции” (в моем случае - директору мебельного магазина, к которому мы были “прикреплены”). Так вот, когда я оформляла и получала свое приобретение (модный тогда гарнитур “Ганка”), толпа в магазине довольно громко роптала. Люди говорили: “С какой стати им без очереди!”, “Чем они заслужили?”. Одна женщина закричала: “Поболтаются сутки-двое на орбите, а потом подавай им все на блюдечке!” Мужчина интеллигентного вида вполголоса сказал без злобы: “Стригут купоны...” Это потрясло меня больше всего. “Я была испугана, смущена и расстроена такой очевидной и активной враждебностью. Как же так??? Ведь это те же самые москвичи, которые кричали “ура” Гагарину, и кричали от души, никто их не заставлял... И вот трех лет не прошло... Как же так?” - написано в моем дневнике.

А ничего странного тут нет: каждый раз, когда появляется какое-нибудь техническое средство, коренным образом изменяющее “технологию бытия” человеческого общества, начиная от паровой машины, а может, еще и раньше, возникают сложные взаимоотношения этого феномена с массовым общественным сознанием, которые последовательно проходят через ряд стадий.

Вначале, когда еще непонятно, чего от этого нового можно ждать, возникают испуг, неприятие, протест. (Недавно услышала по радио и посмеялась: “Недопустимо освещать ночь, созданную Господом Богом, чтобы быть темным временем суток”, - протестуя против освещения улиц прирейнских городов газовыми фонарями, писала в незапамятные времена “Кельнская газета”.) Когда испуг проходит, возникает отношение как к забавной игрушке. Потом, когда “ребенок” вырастает, зачастую, как это было и с авиацией, и с космонавтикой, возникает эйфория: людям начинает казаться, что новое изобретение принесет человечеству светлое будущее, станет панацеей от всех бед.

А потом этот “феномен” становится мощной движущей силой развития общества, внедряется в каждодневную жизнь и быт, переплетается с политикой и идеологией и кардинальным образом изменяет само общество. И чем более мощным и совершенным бывает очередное техническое нововведение, тем тесней становится и его связь с политикой, и, как это случилось с космонавтикой, оно начинает обслуживать политические интересы групп людей или государств.

Но ожидания людей в очередной раз оказываются обманутыми, и в обществе наступает разочарование и даже возникают агрессивные настроения. И на прежде любимое детище “вешают всех собак”.

вперёд