...Когда она слышит слишком пламенные речи о романтике высокой мечты и высокого неба, с досадой щурится: «Опять лирика...» В этом Савицкая верна себе, как и в бесконечной преданности технической прозе своей работы.

— Светлана, — допытываются у нее. — Что нового можете сказать о своей жизни между двумя этими полетами?

— Ничего... — пожимает она плечами с некоторым недоумением. — Та же инженерная, испытательная, техническая работа, проза предполетной подготовки, предзачетная зубрежка. Что тут может быть нового?

И это после десятков часов труднейших тренировок в подводной и самолетной невесомости, после десятков экзаменов по всем системам транспортного корабля и орбитальной станции, после поистине академической программы научной подготовки — от биотехнологии до астрофизики.

За эту якобы неподвластность эмоциям, суховатую сдержанность в оценке своих рекордов и достижений, нелюбовь к «высокому штилю» кто-то склонен считать ее «железным профессионалом». Однако после всех учебно-тренировочных передряг наступают долгожданные три дня отдыха в Рузе, в лесном профилактории космонавтов. Экипажи собираются с семьями, «расслабляются», разбредаются по лесу. Светлану с мужем оттуда не дозовешься ни на обед, ни на ужин. Грибы и ягоды, неторопливость лесных тропок, тишина, настоянная на хвое, птичье чириканье — все это, оказывается, необходимо человеку, какие бы он скорости ни испытал, к какой бы дали от Земли ни стремился.

И насколько мягче, смешливей, непринужденнее она оказывается среди своих, летчиков, технарей, товарищей по экипажу, в стороне от наших порой довольно шаблонных вопросов.

И снова настораживается, как бы даже немножко каменеет, когда «Памир-3», высококлассный летчик-испытатель Игорь Волк вспоминает, как в годы лейтенантской молодости восхищался знаменитым «Драконом», дважды Героем Советского Союза, тогда еще генералом авиации Савицким. «Ну, всегда, где освоение новой техники, там и он. Прилетает на своем «ЯК-15», проводит полеты, делает разбор, кому надо -разнос... Наука для летчиков огромная, школа и минувшей войны и нынешней жизни...»

Неудовольствие, которое появляется в этот момент на лице Светланы, связано с ее давним нежеланием приобщить свою родословную, а стало быть, боевые заслуги отца, к собственной летной и космической биографии. И это святая правда: в небе держат только свои крылья, на чужих не прокатишься. И судьям того давнего лондонского чемпионата мира по высшему пилотажу было действительно глубоко безразлично, у кого из участников отец заслуженнейший летчик, у кого водитель трамвая. Важен собственный почерк. А он у двадцатидвухлетней Светланы Савицкой был не то что безошибочным — ошеломляющим. Невероятной сложности фигуры, которыми она вывела автограф на британском небе, безоговорочно сделали ее абсолютной чемпионкой мира по высшему пилотажу.

Но в то же время будет несправедливым закрыть глаза и на это — дом. в котором живут ожиданием: ведь маршал авиации Евгений Яковлевич Савицкий летал на сверхзвуковых реактивных и в шестидесятилетнем возрасте. Дом, где можно запросто примерить старый, военных лет шлемофон или новейший противоперегрузочный костюм. Дом, где собираются друзья-летчики со своими бесподобными разговорами о полетах, машинах, самых невероятных случаях в воздухе, где высочайшее мужество и самообладание замаскировано в рассказе под казус, техническую прозу, юмор, словом, профессиональный быт.

Помню свой вопрос Евгению Яковлевичу, за который Светлана наверняка бы меня осудила:

— А все-таки приходилось вам ее напутствовать как летчику летчика?

— Ну, как напутствовать... — задумался он, вспомнив, наверно, как обнаружил в скромном хозяйстве дочери-десятиклассницы тщательно скрываемые ею «улики» парашютного спорта. Или как втайне от нее стоял на краю летного поля, волнуясь за первый самостоятельный полет на «ЯК-18»... — Когда поступила в школу летчиков-испытателей, позвонил руководству... Сказал: единственная просьба. Если будет плохо летать, отчислите.

Словом, тут с мировой рекордсменки тоже спрос профессиональный. Как, впрочем, и на любом предполетном экзамене, через которые надо пройти к званию бортинженера экипажа. Только теперь космического.

...И уже через минуту Светлана становится полна, сама того не заметив, той самой лирики, которую вроде бы игнорирует. И совсем по земному поводу. Встреча учительских династий в ЦК ВЛКСМ, на которой она побывала. «Представляете — по два-три ряда занимали представители таких учительских семей. С Украины, из Средней Азии, с Кавказа, из Прибалтики, из Сибири... Какая любовь к этой трудной и необходимой, такой благородной профессии, к детям. Какая воспитательная мудрость, забота о будущем...» Влюбилась в учителей, иначе не скажешь. Похоже, она и о своей романтичнейшей профессии, о своих рекордах говорит так суховато, потому что очень уважает профессии земные, общечеловеческие. Не хочет попадать в исключение.

И уж вполне представляю ее ехидненькую улыбочку, когда кто-нибудь из бывалых космических странников скажет по привычке о своем ремесле: «Настоящая суровая мужская работа...» Теперь не вспомнить, кто из космонавтов или журналистов запустил этот штамп, но, похоже, его у нас отбирают. Наверно, уже окончательно. Первая — Валентина Терешкова, теперь Светлана, считающая себя не суперменом, не суперзвездой, а вполне нормальным профессионалом, каждым шагом своим доказывает, что работа эта хоть и суровая, но общая.

— А все-таки, Светлана Евгеньевна, какие космические специальности могут впредь быть чисто женскими? Кем полетят женщины на орбиту, когда вы для них совсем откроете дорогу?

Иронический прищур выразительных глаз и вдруг совершенно девчоночье простодушие и прямодушие:

— Не надейтесь, что только стюардессами!

И сама на подготовке выполнила наравне с командиром Джанибековым совершенно мужскую программу, особенно по выходу в открытый космос. Шестичасовые тренировки в громоздком выходном скафандре, довольно изнурительные физически, погружение за погружением в бассейн гидролаборатории, подъем за подъемом в самолете на кратковременную невесомость, изматывающую своей прерывистостью, пока выполнишь всю операцию. И крепкие мужчины со спортивной закалкой теряли в весе после бассейна по два-три килограмма. Она же поражала знатоков не только уверенно ровной работой, но и ровным, «не загнанным» дыханием, совершенно комнатным отношением к тесноте и герметичной замкнутости скафандра, в котором дышишь сам себе в лицо.

Кто видел, не даст соврать: на первом приземлении, после выхода из спускаемого аппарата. Светлана была свежее и энергичнее многих отлетавших мужчин. Да что там — будто с танцев прибежала. Такая была радостная и сияющая. Единственное огорчение — нельзя было остаться на станции подольше, на месяц-другой. И не говорила, а, смеясь, кричала в микрофон радиокомментатору, что готова сейчас же снова стартовать.

И вот снова старт. Но через определенные мучения «земного полета» — подготовки. И в самые ее напряженные моменты ловлю тот же чисто детский, удивленно-девчоночий ее взгляд на окружающий мир через стекло скафандра. Здесь мир еще подводный. Скоро будет звездный. И уже легче представить, как с таким же удивленным и заинтересованным взглядом падала она из стратосферы в своем рекордном прыжке. Километров чуть не с двадцати камнем — и только метров за триста от земли под куполом. Может, один из ключей поразительного бесстрашия, приводящего нас в восхищение — вот этот сохранившийся в душе кусочек детства, живое любопытство к сложным, «нескучным», динамичным ситуациям, может, попросту к приключениям. Только на уровне века. Правда, сама она называет это профессионализмом. Без всяких превосходных степеней, в своем стиле и духе.

Пока мы рассуждаем. Владимир Джанибеков, человек огромной сдержанности и такта, успел-таки рассердить своего бортинженера. В глубине бассейна, на подножке орбитального макета, он начинает тренировочный репортаж о выходе в открытый космос.

— Сейчас впервые в истории космонавтики работы за бортом пилотируемой станции ведет представительница второй половины человечества!

— Владимир Александрович! — прерывает его довольно-таки резкий голос «Памира-2». — Что это значит — «второй»?!

Конструкторы, испытатели, методисты, следящие за работой в иллюминаторы, успевают отметить возмущенное движение громоздкого скафандра: «Смотри, она на него чуть не с кулаками...»

А если серьезно, то команда у них получилась очень дружная и сработанная, понимающая друг друга с полуслова. Три яркие индивидуальности, каждый с характером, с точным инженерным мышлением, с огромным творческим потенциалом, стремлением к инициативе — и поразительное для таких прирожденных солистов чувство ансамбля.

В реальном космосе торжественных речей было, конечно, меньше. Настоящее рабочее напряжение внешне выглядит буднично: обмен техническими данными, параметрами приборов и бортовых систем, короткая шутка, цифры медконтроля.

Но прежде мы успеваем заметить, как идет Светлане полетный скафандр — вот наряд, в котором она чувствует, оказывается, себя наиболее непринужденно, свободно и очень пластично. Вспомнились и ее слова о том, что женственность — тоже понятие не застойное из века в век, а всегда выражающее контуры и динамику времени.

И нигде до того не бывала она такой оживленной, улыбчивой и общительной, как эти двенадцать дней на борту станции. Улыбка непрерывно освещала и ее лицо и интерьер рабочего отсека. Вот что значит своя стихия. А ведь и перегрузки и период адаптации к невесомости, который никто из космонавтов до сих пор не находит приятным.

Не знаю, играла ли в детстве Светлана с куклами во врача, но вот универсальность космонавтики дает ей возможность побывать всем на свете. И видно, что лечить человечество на такой высоте ей очень нравится. Когда в руках пенал биотехнологической установки «Таврия», а в результатах заинтересованы прежде всего медицина и фармакология. С ее же легкой руки в прошлом полете, вместе с Леонидом Поповым и Александром Серебровым начались тончайшие опыты по электрофорезу в невесомости — разделению на сверхчистые фракции биологических препаратов. Несколько экипажей после этого продолжили работу, и вот уже биологи говорят о возможности практического получения противовирусного препарата высочайшей силы и без побочных воздействий.

В экспериментах, в непрерывном медицинском контроле, который «опутывает» каждый шаг экспедиций посещения для изучения адаптации, прошли все двенадцать дней. И этого хватило бы для полноты полета. Но у него был свой венец, своя высота — выход женщины в открытый космос.

Речи при этом не произносились, и туш не звучал. Просто уже в скафандре, в тесном объеме переходного отсека, ожидая открытия люка, Джанибеков довольно флегматично сказал:

— Пожевать бы чего...

— Ой, не говорите, есть хочу и пить! — с абсолютно детским простодушием отозвалась Герой Советского Союза летчик-космонавт СССР Светлана Савицкая.

— Ну что же вы, ребята! — огорчилась Земля. — Обо всем позаботились, а о себе нет?

Подготовка к выходу началась много часов назад, часы эти пролетели незаметно. А теперь люки в основное помещение и ранцы на спине плотно задраены, пути назад нет. И впереди до позднего ужина еще не менее шести таких трудных часов.

За виток они успели открыть люк, выбраться наружу. И Светлана медленными, плавными движениями уже подавала из люка Джанибекову ту компактную металлическую «корзину», ради которой и затевалась уникальная операция, — УРИ: универсальный ручной инструмент. Плод многолетней напряженной работы ученых и конструкторов института электросварки имени Е. О. Патона из Киева. В «корзине» на редкость ладно и компактно смонтирован комплект приборов, позволяющий делать резку, сварку, пайку металла, напылять на поверхности металлические покрытия.

Сколь нелегко «приручить» в открытом космосе плавящие металл температуры — вы можете себе представить. Специалисты говорят о проблеме преобразования скромного бортового напряжения в то огромное, что питает электронную пушку. О проблеме защиты ткани скафандра от высоких температур, бьющих в металл, — какой это требует осторожности и тщательности в компоновке блоков, в самой работе оператора. Об извечной заботе сжать до минимума вес и размер элементов. Мы видим такой же прибор в зале Центра управления полетом. Скромно лежит себе на обычном столе в уголке. Рядом специалист, один из постановщиков опыта. Весь сжался: «Нет, ребята, все вопросы потом, только после работы». Пульс, наверное, не реже, чем у космонавтов в скафандре.

Между тем он уже у Светланы в руке — этот совершенно мирный электронно-лучевой «пистолет» с двумя сменными «объективами». Левая перчатка — на пульте управления. Из плотной кассеты выдвинут первый планшет с образцами — металлическими пластинками, привинченными к полю.

— Включаю... — слышится с этой немыслимой монтажной верхотуры ее озабоченный, но абсолютно деловой голос. — Есть питание, есть след... Прожигаю в образце пятно, дырку... Солнце мешает, бьет прямо в глаза, но след виден. Не такой ровный, как в барокамере, но разрез получился! Отключила... Перехожу к сварке.

Идут знакомые всем земным сварщикам монтажные термины: «Есть прихват, есть еще прихват, третий прихват... Начинаю варить... Есть расплав металла... Скафандр у меня 0,39, кислород 360...» Это уже чисто летное самообладание и самоконтроль-доклад о давлении в скафандре и в кислородном баллоне. Планшет для пайки, планшет для напыления, смена «объективов»...

— Леонид Денисыч, как остальные члены экипажа? — чуть отвлекается Земля. Ведь внутри станции три хозяина — «Маяки»: Леонид Кизим, Владимир Соловьев и Олег Атьков. И третий «Памир» — Игорь Волк.

— Волнуются, переживают! — довольно на высокой ноте отзывается из недр станции «Денисыч» — Кизим, у которого с Володей Соловьевым за одну эту экспедицию уже пять выходов. — Ребята отлично работают! У нас по этому поводу будет праздничный обед!

Но в сей момент обеденная тема делает Свету суровой:

— Ребята, давайте поработаем, потом будем про обеды говорить!

Поработаем так поработаем. Светлана уступает место командиру. Образцов на каждом планшете хватает для обоих. Теперь и он дает оценку инструменту.

— Резать не так просто, как на Земле... Металл снова стягивается вокруг дырки, приходится повторять. Прошел первый, второй, третий, четвертый образцы... Теперь сварка. Этот процесс отлично идет! Три прихвата сделал и гоню, гоню... Швы разные делаю. Частый зигзаг, потом редкий, размашистый. Прямо пробую, как автомат тянет... Перехожу на пайку, утюжу ее, чтобы не перекалить... Напыление. О, как кисточкой, одно удовольствие! Спасибо, ребята, за такой замечательный инструмент! Что бы тут еще покрасить? Жаль, пластинка маленькая...

— Ты нарисуй что-нибудь! — предлагает довольнейшая Земля.

Когда мастер-художник, это видно во всем. Это уже высшая квалификация любого мастерства.

...Где-то в будущем космонавтики уже видятся суперконструкции орбитальных промкомбинатов, жилых кварталов, собранные с помощью такого инструмента. Многое у него впереди. А на сегодня — пора домой. Испытания удались. Земля ждет не дождется, как всегда, на долго ли, на коротко ли улетают космонавты.

А то, что с орбиты почти привычно раздается спокойный и сосредоточенный, иногда смеющийся женский голос, все же не мешает старым и бывалым космонавтам напутствовать молодых братьев:

— Ну, мужики, смотрите. Вы за нее в ответе. Их у нас всего две — сестренки космические. Валентина да Светлана. Как их беречь надо — сами все понимаете...