Р 97

© Издательство «Молодая гвардия», 1987 г.

Несколько лет прошло с момента окончания моего последнего полета в космос. И сейчас кажется, что многое уже забыто из этой космической Одиссеи. Но когда я беру свои полетные дневники, перечитываю их, перебираю в памяти дни, события — нет, все осталось. Только одно помнится ярко, словно высвечено из всего остального, а до другого добираешься как по цепочке. Удивляешься: надо же, не забыто!

Когда меня спрашивают, что больше всего запомнилось в полете, начинаю думать, а если вот так сразу, то наверное: неяркое солнце, белые облака, небо над нами, и облако не внизу, как уже привык их видеть за долгие месяцы полета, а над головой. Сидим в шезлонгах и видим: идет девушка с ромашками. И запах полыни, а рядом спускаемый аппарат, еще горячий, и оранжевый с белым шелк парашюта.

Наверное, я был счастлив в этот момент. Радость встречи с домом после долгой разлуки знакома многим. Но лишь около двадцати пяти лет назад человек ощутил то, что сегодня довелось испытать и нам, — радость встречи с Землей. А первым на этой дороге был Гагарин. Он начал космический полет человечества, и память о нем — в свершениях нынешнего дня.

Но так я думаю сейчас, а тогда не укладывалось в голове, что мы уже на земле. Еще в глазах, в уме — орбита, а то, что происходит, казалось сном, только уж очень реально притягивает к себе Земля. Мы выполнили свой долг, отработали программу. Как же долго мы летали. Зима, весна, лето, а мы все над Землей. Мы делали виток и, пожалуйста, все времена года за полтора часа. Но жили-то мы по московскому времени.

Закончился 175-суточный полет. Небольшой перерыв — и снова в космос на 185 суток. Новый командир и старая станция. Работа знакомая, но с массой новых нюансов. И старая привычка вести в полете дневники. Отрывки из них с некоторыми дополнениями, сделанными на Земле, я и предлагаю читателям.

---

ПЕРВЫЙ МАРАФОН

25 февраля 1979 года

Это был день нашего с Володей Ляховым старта. А начался он с того, что врач экипажа Роберт Дьяконов, разбудив нас без всяких церемоний ровно в восемь, сказал: «Мужики, у меня к вам предложение — работенка есть суток этак на сто семьдесят, там, где, говорят, есть какая-то сенсорная депривация, невесомость. Все время вдвоем будете. Ну, гости разок прилетят. Еще можно отказаться, но, я думаю, вам стоит попробовать. Если согласны, сейчас мои коллеги вас слегка осмотрят, потом позавтракаем и вперед». Мы рассмеялись. Врачи были уже тут. Осмотр действительно много времени не занял. Измерили температуру тела, артериальное давление, частоту пульса, дыхания. В заключение показал врачу язык и был отпущен с миром. Проделав то же самое, Володя также освободился, и мы отправились на завтрак. Он был легким, но сытным. После завтрака я позвонил из нашей гостиницы «Космонавт» домой, поговорил с женой, как мог, успокоил ее. Предстоящая долгая разлука со мной восторгов у нее не вызывала. Чтобы подбодрить сына (у меня двое детей: дочь Вика и сын Вадим), я назначил его, как единственного оставшегося дома мужчину, на время моего отсутствия «главой» семьи, чем Вадим очень гордился впоследствии.

А накануне шел сильный снег, в ста метрах ничего не было видно. Мы боялись, что старт, если он состоится, будет невидимым. Сегодня погода была чуть лучше. Дорога на специальном автобусе от гостиницы до стартовой площадки, длиною в час, мне хорошо знакома. Много ездил, когда еще работал здесь специалистом по наземным испытаниям. Проехал по ней и с Володей Коваленком к первому своему старту. Тогда мы оба рвались в космос и не знали, какой горький сюрприз он нам приготовит. Не смогли мы состыковаться со станцией, возвратились на Землю ни с чем. Судьба развела нас потом. Как людей, имеющих опыт, пусть небольшой, зато поучительный, нас включили в разные экипажи. Володя к этому времени закончил свой второй, чрезвычайно успешный 140-суточный полет, а теперь предстояло лететь мне, уже с Володей Ляховым, на 173 земных дня и ночи.

На Земле немногие тогда себе представляли, возможно ли так долго быть вдвоем. Вот в рассказе американского писателя О. Генри «Справочник Гименея» есть такая просто трагическая фраза: «Если вы хотите поощрить ремесло человекоубийства, заприте на месяц двух человек в хижине восемнадцать на двадцать футов. Человеческая натура этого не выдержит». И написано это всего-навсего 70 лет назад. Всерьез такое обвинение человеческой натуре, естественно, принимать сейчас смешно. Однако длительное пребывание с глазу на глаз, даже с самым приятным тебе человеком, само по себе — испытание.

Кроме того, полет — это всегда риск, как ни проверена, ни испытана техника, никогда не знаешь, какой отказ ее ждет тебя в невесомости. И человек нашей профессии это всегда понимает и должен быть готов к любым неожиданностям. Но, с другой стороны, мы всегда помним, что нам доверяется огромное дело, завершать работу больших коллективов рабочих, инженеров, ученых. Мы, космонавты, являемся последним звеном в той цепи, которая начинается с замысла полета в умах проектантов и заканчивается написанием отчета уже после приземления и осмысливания всех деталей полета. И вот эта огромная ответственность за труд целых коллективов, она, с одной стороны, окрыляет, а с другой — давит на тебя тяжким грузом. Все эти мысли промелькнули у меня в голове, пока я ехал в космодромовском автобусе...

Но предстояла работа, и я постарался на ней сосредоточиться. Я еще раз воскресил в памяти первый полет, особенно его начальную фазу — участок выведения. Дело в том, что на этом участке от космонавта мало что зависит при нормальном ходе полета, так как работает автоматика. Но надо быть готовым ко всему, и поэтому еще и еще раз продумывались возможные аварийные случаи и связанные с этим последствия. Ведь дело было зимой, и в случае аварии ракеты мы бы садились в малолюдные просторы Сибири с ее снегом и морозами, известными всему миру. А это ведь малоприятное занятие.

За этими размышлениями время пробежало незаметно. Мы прибыли к зданию, где нам предстояло оставить свои земные одежды и облачиться в одежды космические. Медленно проходит процесс переодевания. Это и последние наземные проверки скафандра, в котором предстоит пройти участок выведения. Скафандр здесь нужен на случай разгерметизации спускаемого аппарата для защиты космонавта. Последние напутствия Главного конструктора и его заместителей. Это даже не напутствия, а просто пожелания удачи в столь длинную дорогу.

Опять в автобус — к стартовому столу. Снег прошел, и теперь заправленная и готовая к работе ракета хорошо видна. Выкуриваю последнюю сигарету. В полете курить нельзя, а до этого курил 28 лет. Предстоит период отвыкания от никотина. Нас сопровождает врач экипажа Роберт Дьяконов и помогает дойти до лифта. Оттуда еще раз оглядываем провожающих, так хорошо знакомых по многолетней работе, тех, кто сейчас будет обеспечивать нашу работу; заснеженную степь, хмурое зимнее небо. Хочется все вобрать в себя, запомнить, сохранить на весь полет.

И вот лифт несет нас вдоль ракеты к установленному вверху кораблю. Все земное уже позади, и, хотя до старта еще два часа, теперь надо думать только о работе. Время тянется мучительно долго. И хоть страшновато отрываться от Земли-матушки, всем сердцем стремишься скорее в полет. Ведь столько лет готовился к этой работе.

Наконец следует команда «Зажигание!», появляется гул, он все нарастает, вдруг толчок — это значит, ракета пошла. Прощай, Земля! Девять минут длится участок выведения, и минуты эти кажутся бесконечно длинными. Постепенно растут перегрузки, и вот наконец наступает невесомость. Это примерно как на самолете, когда он стремительно проваливается. Только здесь это длится не мгновения, а таково отныне постоянное ощущение. Радости оно вроде не должно доставлять, а мы вот рады — первый этап путешествия прошел удачно.

Правда, разбираться в своих чувствах здесь некогда, начинается уже твоя работа, а она регламентирована временем, и надо успевать поворачиваться. Первый день на орбите очень напряженный. Ведь надо успеть и проверить все системы корабля, и выполнить коррекцию орбиты для стыковки на следующий день со станцией, и хочется, хотя бы краем глаза, посмотреть на Землю с такой высоты. Обязательная часть программы заканчивается в этот день только через девять часов после выведения. После этого чувствую, как устал за этот день от волнений и новых впечатлений. Я уснул как убитый и проспал шесть часов.

26 февраля 1979 года

Вообще-то этот день не стоило бы описывать. Но лично для меня он был трудным чисто психологически. Я помнил, как полтора года назад я вместе с Владимиром Коваленком на корабле «Союз-25» уже летел к этой станции. Мы были совсем рядом с ней, было даже касание, но стыковки тогда не получилось, и мы не попали в наш космический дом. Те, кто связан с техникой, знают, что порой и новый агрегат или машина не всегда работают. Тем более сложнейшая космическая техника. Да и человек, впервые попадая в такие необычные условия, бывает не всегда точен в своих действиях. Поэтому для меня это была как бы вторая попытка. Я понимал, что третьей уже может не быть. Это ведь не спорт...

16 часов 29 минут. Мы состыковались со станцией. Трудной была стыковка, она проходила по границе света — тени. Касание произошло тогда, когда день сменился ночью. Если на Земле темнота наступает сравнительно медленно, то в космосе это занимает считанные секунды, и нет времени на процесс адаптации, приспособления наших зрительных анализаторов.

Проверяем герметичность соединения и наконец вплываем в станцию, в наш дом на долгое-долгое время. А что же такое эта наша станция? Масса станции — около 19 тонн, длина — 15 метров, максимальный диаметр — 4,15 метра, максимальный поперечный размер станции с раскрытыми солнечными батареями — 17 метров, объем жилых отсеков — 100 кубометров. Общая масса орбитального научного комплекса с двумя пристыкованными кораблями типа «Союз», «Прогресс» — свыше 32 тонн, длина — около 30 метров.

Станция состоит из пяти отсеков: переходного, рабочего, отсека научной аппаратуры, промежуточной камеры и агрегатного отсека.

Переходный отсек при выходе космонавтов в открытый космос используется как шлюзовая камера. Внутри его размещаются скафандры, пульты, оборудование и средства фиксации, обеспечивающие выход в космос одновременно двух космонавтов.

Рабочий отсек — основной отсек станции — предназначен для работы и отдыха экипажа. Здесь размещены основные средства управления и контроля систем и научной аппаратуры станции. Сюда стекается информация о работе большинства ее бортовых систем и агрегатов. Отсюда космонавты управляют движением станции, ведут переговоры с Землей, получают информацию о положении станции на орбите... Здесь же располагается отсек научной аппаратуры.

На внешней поверхности рабочего отсека укреплены три панели солнечных батарей, каждая из которых имеет свой электропривод и независимо от других по командам от солнечных датчиков постоянно ориентируется на Солнце, что обеспечивает получение максимального количества электроэнергии. Общая мощность вырабатываемой энергии около 4,5 киловатта.

В негерметичном агрегатном отсеке находятся узлы объединенной двигательной установки. Промежуточная камера станции герметична и расположена внутри агрегатного отсека.

Для ручной и автоматической ориентации и решения навигационных задач станция оснащена системой ориентации. Эта система способна длительное время поддерживать заданное положение станции в пространстве, что очень важно для проведения исследований, связанных с наблюдением объектов или наведением на них научных приборов.

Для создания комфортных температурных условий и поддержания необходимого теплового режима агрегатов и аппаратуры станции и пристыкованных транспортных и грузовых кораблей служит система терморегулирования.

Объединенная двигательная установка обеспечивает изменение скорости полета станции с помощью двигателей большой тяги (корректирующие двигатели), а также создание управляющих моментов относительно центра масс станции с помощью двигателей малой тяги (двигатели ориентации).

Системы жизнедеятельности поддерживают заданное давление и газовый состав атмосферы, санитарно-гигиенические условия в станции, а также обеспечивают космонавтов водой и пищей.

Вот очень коротко о нашем будущем доме, в который мы вплыли с радостным настроением.

Вся предыдущая работа сегодняшнего дня требовала от нас большого напряжения. А сейчас оно спадало. Чувствовали страшную усталость. И вся «прелесть» невесомости давала себя знать. Лица наши постепенно опухали, в зеркало если посмотреть — себя не узнаешь. Нет навыков в координации движений, все время обо что-то ударяемся, и в основном головой. Все из рук уплывает, провода запутываются. А ведь работа не ждет, ее делать здесь больше некому. Надо проводить расконсервацию станции, что означает подготовку к работе тех систем и приборов, которые нам нужны сейчас. Володя впервые в космосе, поэтому устал быстрее меня. Я посоветовал ему отправиться спать. Он пристроился тут же, на боковой стенке, а я еще часов пять-шесть вкалывал. Я бортинженер, все это больше по моей части. Под конец очень устал. Нашел свой спальный мешок, растянутый на стене. Понятия пола, потолка, стены в космосе, конечно, чисто условные. На Земле они были применимы, когда станцию монтировали. Здесь же, в космосе, это не имело никакого значения. Тем не менее мы сохранили эти названия и в полете. Для меня спальный мешок был закреплен на боковой стенке, но когда я в него забрался, оказалось, что ноги в нем вытянуть не могу, а спать скрючившись мне не хотелось. Поэтому я стал искать место, где бы можно было вытянуться во весь рост. Такое место нашлось на потолке, и я пристроился там. Сначала думал, что это моя временная «кровать», но удобней места для себя так и не нашел.

27 февраля — 7 марта 1979 года

Этот период — отрезок времени — я бы назвал периодом привыкания. Наш организм осваивался с новыми неестественными для землян условиями. Кроме того, мы обживали станцию. Похоже на то, когда человек из своей квартиры, где все знакомо и понятно, переезжает жить на новое место. И хотя он в общем знает, где что должно лежать, какие вещи для чего предназначены, сам еще все не пощупал, не покрутил все ручки и краны... И здесь лишний раз убеждаешься в правильности старой русской пословицы: «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». Надо было осмотреть каждый уголок, чтобы запомнить, что где лежит и для чего это может пригодиться. Кроме того, станция к этому моменту отработала в космосе более полутора лет, и кое-что требовало ремонта. Надо было разработать стратегию проведения ремонтных работ. Этим мы в основном и занимались.

Другая проблема, стоявшая перед нами, заключалась в том, что в этом доме мы должны были научиться жить вдвоем. И если Робинзон Крузо, очутившись на необитаемом острове, решал вопросы только за себя одного, то каждый из нас должен был их решать, учитывая и мнение и характер своего напарника. До полета мы вместе готовились, но вся подготовка велась в окружении людей, а это совсем не то же, что очутиться вдвоем. Здесь каждое слово имеет значение, даже тон важен. Надо было научиться чувствовать своего товарища как себя, даже лучше...

Что я знал о своем партнере? Володя был младше меня на два года. Опыта конструкторской работы не имел. Он родился за один день до начала Великой Отечественной войны в шахтерском городе Донбассе. Отец, работавший на шахте, через месяц ушел на фронт и погиб, защищая Родину. Мать вынуждена пойти работать на шахту. Все в поселке работали там. Трудное детство было у Володи. Вместе со своей страной пережил он голод, послевоенную разруху. Но все эти трудности закалили характер. В старших классах школы увлекся музыкой. Играл в школьном оркестре. А после окончания школы неожиданно для своих близких поступил в летное училище. Закончив в 1964 году Харьковское училище, служил на Сахалине, летал на истребителях. К моменту окончания им училища уже существовал отряд космонавтов. Уже побывали в космосе Гагарин и Титов, Николаев и Попович, Терешкова и Быковский. В 1967 году Володя попал в отряд космонавтов. И вот двенадцать лет подготовки к полету. Пришлось переучиваться. Ведь существующие сейчас космические корабли ничего общего с самолетами не имеют. Значит, надо было изучить космическую технику, сдать бесчисленное количество экзаменов и завоевать право на полет. По характеру он человек общительный, быстро сходится с людьми. Всем видам отдыха предпочитает рыбалку. Вот с таким парнем мне и предстояло пролетать полгода вместе.

В эти дни мы много работали. Вставали в 8 часов утра, а ложились не раньше часа ночи. Мы ведь попали в дом, где до нас уже жили и кое-что переставили, перевесили по-своему. Поэтому нам, образно говоря, пришлось переклеивать обои на свой вкус.

Много занимались ремонтными работами. Нельзя было откладывать опыты с живыми организмами. Мы привезли с собой восемь перепелиных яиц и одну из установок приспособили под инкубатор. Это оказалось не так-то просто. Дело в том, что термостат, в который я поместил перепелиные яйца, запитывался от шин, которые по условиям безопасности на ночь обесточивались, и, естественно, температура в инкубаторе за ночь падала. Это не способствовало выведению перепелок. Земля же не одобряла мои предложения по доработкам на борту. Поэтому пришлось решение принимать самостоятельно. Я нашел недалеко от месторасположения термостата разъем, через который подавалось питание на вентилятор обдува иллюминатора. Вентилятор можно было не включать, а с разъема я подал электропитание на термостат. Земля по данным телеметрии видела, что температура в термостате ночью не снижается. Специалисты правильно предположили, что его куда-то переключили. Но мы от прямого ответа на вопросы уходили и, отшучиваясь, разговор переводили на другую тему. Так приблизительно в течение месяца и поддерживали температуру в инкубаторе, но птенцы так и не вывелись.

Мы рассчитывали на длительный полет, поэтому были заинтересованы в собственном «огороде». В первые же дни посадили лук, чеснок, огурцы, помидоры, перец, землянику, редис. Естественно, на промышленное производство рассчитывать не приходилось, но вырастить в космосе свой огурец нам хотелось. Ну и кроме того, мы надеялись, что растительный мир будет как-то скрашивать наше пребывание в мире машин и агрегатов. Забегая вперед, скажу, что до плодов дело ни в одном эксперименте не дошло. Растения на определенном этапе гибли. Но мы вернули на Землю образцы с надеждой, что они помогут в будущем ученым найти пути выращивания этих растений в космосе.

8 марта 1979 года

Сегодня на Земле праздник — Международный женский день. А у нас на борту день ремонтных работ. Заменили несколько приборов и впервые в космосе опробовали пайку. Хорошо, что мы взяли с собой паяльник, очень он нам пригодился и не раз выручал. Паяльник в составе инструмента предусмотрен не был. Никто не знал, как будет вести себя расплавленный припой, и поэтому боялись класть опасный инструмент. Уже перед самым стартом, где-то за день, я попросил у Главного конструктора разрешение взять дополнительно на борт паяльник и несколько сверл для универсального инструмента. Главный немного подумал и согласился. И вот первый эксперимент.

Но основным сегодня все же была не работа, а встреча с семьями. Они пришли в Центр управления. Жена Володи Зина с сыном Юрием и дочерью Ольгой и моя жена с дочерью Викторией и сыном Вадимом. Они нас наблюдали по телевидению и слышали, а мы их не видели, а только слышали. Это была наша первая встреча, и прошла она довольно сумбурно. Каждый пытался что-нибудь рассказать и как можно быстрее. Дети мешали друг другу. А жены, по-моему, очень волновались. Основной вопрос, и это естественно, был, как мы себя чувствуем. Шел 11-й день нашего полета, и мы уже почти привыкли к невесомости. Видимо, выглядели бодро. Это их успокоило. Нам зачитали массу приветственных телеграмм от родных, знакомых, друзей и от совершенно незнакомых людей и даже целых коллективов. Мы еще больше стали ощущать, как много людей следят за нашим полетом...

— Ну а у нас был естественный вопрос: «Как дела дома? Как дети учатся?» Хотя мы и понимали, что никакое неприятное сообщение на борт не передадут. Ведь помочь мы им никак не могли. А поддержку друзей на Земле они всегда имели. Мы это знаем. Люди у нас хорошие, всегда готовы прийти на помощь. Это нас всегда подбадривало во время полета. Потом было много встреч с близкими, но первая запомнилась особенно отчетливо.

А в Москве сегодня плюс восемь градусов, и кругом текут ручьи. Самое мое любимое время года. Видно, как начинает пробуждаться природа. И хотя по ночам бывают еще морозы, днем яркое солнце растапливает снег и весело-весело журчат ручьи. Особенно хорошо это наблюдать и слушать в деревне, вдали от городского шума. Там и ручьи текут не так, как в городе, направляемые улицами.

Отсюда же, с орбиты, весна на Земле еще не видна. Я сейчас пишу дневник, а сам лежу, а точнее, вишу в переходном отсеке. Тетрадь лежит на иллюминаторе, и я одним глазом гляжу вниз. Пролетаем восточнее Австралии и идем над океаном. Как же много у нас воды. А над океаном облака. На горизонте над белесыми облаками голубой слой атмосферы, причем около облаков она как бы гуще и цвет более голубой. Выше же становится тоньше и цветом бледнее. Интересно: слой атмосферы виден совершенно отчетливо. А над ней черное-черное небо. Пока писал, на краю иллюминатора показалось солнце, и так как защитного слоя атмосферы на высоте нашей орбиты нет, то яркость солнца такова, что без черных очков смотреть на него невозможно. А внизу все тот же пустынный океан.

Солнце тем временем прошло через иллюминатор и приблизилось к горизонту. Всего 15 секунд, и оно скрылось за ним. И теперь оно как бы с той стороны Земли подсвечивает атмосферу. Сначала светящийся ореол планеты был довольно широким, но проходило несколько минут, и он исчезал. Земля, а вместе с ней и наш комплекс, успела отвернуться от солнца, и наступила ночь. Я не зажигаю света в переходном отсеке и продолжаю смотреть на Землю. Летим над Африкой, над ее южной частью. Луна почти полная и очень хорошо подсвечивает Землю. Над Африкой бушуют грозы. От молний облака как бы вспыхивают, словно разрывы артиллерийских снарядов. В просвете облаков увидел змеевидную молнию, что видно бывает весьма редко. Обычно — только вспыхивающие пятна. При такой яркой Луне очень четко виден слой атмосферы.

15 марта 1979 года

Мы окончательно привыкли к невесомости, организм больше не протестует против странностей нового для нас мира. Вроде бы даже сил прибавилось. Появился первый листочек у огурцов, и остальная рассада вот-вот должна взойти. Заботливо за ней ухаживали. Мы очень надеялись, что огурцы вырастут и скрасят нашу жизнь в этом машинном зале. У нас были «официальные» объекты для биологических экспериментов, но мы и сами набрали самых разных семян.

Рассказывали в сеансах связи, как поработали впервые в космосе паяльником. Пошел в дело и универсальный электропривод, с помощью которого можно и гайки закручивать, и сверлить, и резьбу нарезать. Мы так расхваливали этот инструмент, что Земля язвительно поинтересовалась, не пробовали ли мы им бриться.

Сегодня мы открыли люк прибывшего к нам грузового транспортного корабля «Прогресс-5».

Корабль «Прогресс» предназначен для доставки на станцию различных грузов и дозаправки двигательной установки станции компонентами топлива. Масса корабля — 7 тонн, длина — около 8 метров, а общий вес доставляемых грузов — до 2,3 тонны.

Корабль состоит из трех отсеков: грузового, отсека компонентов дозаправки и приборно-агрегатного. Сухие грузы и запасы воды размещаются в грузовом отсеке. В негерметичном отсеке компонентов дозаправки установлены баки с окислителем и горючим, баллоны с азотом, который используется для надува воздухом, агрегаты и автоматика управления заправкой.

Комплекс бортовых систем обеспечивает проведение всех операций по маневрированию на орбите, сближению со станцией и причаливанию к ней в полностью автоматическом режиме.

Корабль «Прогресс» используется также для удаления со станции (без возвращения на Землю) отработавшей аппаратуры и различных отходов. После расстыковки со станцией и включения двигателя на торможение, «Прогресс» сходит с орбиты, входит в плотные слои атмосферы и прекращает свое существование над заданным районом акватории Тихого океана. Запустили «Прогресс» два дня назад. Он привез нам массу вещей, необходимых для полета, в том числе предметы жизнедеятельности — патроны для получения кислорода, поглощения углекислого газа и примесей, пищу, воду, приборы для ремонта станции, новую научную аппаратуру и еще — письма родных и близких, посылки от жен, сувениры и вещи, не так уж обязательные в полете, но весьма приятные. Ну, например, книгу «Природа Подмосковья». Знаете, как хорошо ее перелистывать и смотреть на фотографии рек, ручьев и озер, вспомнить рыбалку, ночи у костра, увидеть земные восходы и заходы. Это наша связь с Землей, это то, от чего мы ушли, но куда будем стремиться всегда. Это — Родина. И мы всегда были благодарны тем, кто положил книгу в грузовой корабль, кто хотел облегчить нашу космическую вахту. Конечно, с прибытием грузового корабля наша жизнь несколько изменилась. Мы старались в первую очередь все выгрузить и перенести в станцию. Мало ли что могло быть? Вдруг его придется срочно отстыковывать. Затем «Прогресс» следовало загрузить всем ненужным на станции, тем, что уже отработало. Загрузка должна производиться по специальной инструкции, с тем чтобы обеспечить необходимую центровку корабля. Мы же самонадеянно посчитали, что и без инструкции все уложим как надо. Так, мол, быстрее. Но когда мы стали загружать «Прогресс» по-своему, оказалось, что половина оборудования не помещается. Пришлось все выгрузить обратно, и лишь после этого, работая по инструкции, поместили все, что было необходимо, в грузовой корабль. И еще раз убедились в необходимости выполнения разработанных и отработанных на Земле инструкций, что в дальнейшем значительно облегчило нашу жизнь, упростило работу, уменьшило количество ошибок.

Кроме того, баки «Прогресса-5» пригодились для слива топлива из одного из баков объединенной двигательной установки станции. Дело в том, что еще в конце предыдущей длительной экспедиции была замечена негерметичность разделительной мембраны в одном из баков с горючим. И сейчас нам предстояло слить содержимое этого бака в пустые емкости грузового корабля. К ремонту двигательной установки мы готовились на Земле. И от исхода операции зависела дальнейшая работоспособность двигателя станции. Работа предстояла довольно тонкая, ошибиться было нельзя ни нам, ни Центру управления полетом.

Все прошло четко. Кроме простого перелива, были проведены специальная закрутка станции с целью отделения жидкости от газа, длительное вакуумирование бака, закрытие пиротехнических клапанов, проверка герметичности всей системы после этой операции и в конечном итоге восстановление всей системы. Забегая вперед, скажу, что успех этой операции позволил станции летать еще несколько лет до конца программы.

Как просто перечитывать об этом сейчас, а сколько волнений было и у нас и на Земле! Промоделировали все до старта, но невесомость могла «выкинуть» что угодно — предложить свои не предвиденные нами условия, новые задачи.

Я люблю машины. С детства неравнодушен к «железкам». Немного завидовал и людям, которые наиболее остро чувствуют мир и себя в нем через музыку, цвет, художественные образы. Для меня же, например, в хорошем, остроумном техническом решении, удачной конструкции, любовно, с душой сделанной детали не меньше живого, человеческого.

Годы работы на испытаниях в КБ обострили это чувство. Поэтому мне кажется, что станцию я ощущаю как живую, со всеми ее слабостями и силой. Отсюда, с орбиты, отчетливее видно, что сделано не по-космически, а по-земному. Замечания накапливаются, не все оказалось достаточно продуманным — не всегда возможно что-то созданное для решения земных задач прямо приспособить для космоса. И вообще, мне не нравится, когда кто-то или что-то к кому— или чему-либо приспосабливается.

24 марта 1979 года

«Прогресс-5», кроме всего прочего, привез нам телевизионный приемник. Экран небольшой, где-то 280 миллиметров по диагонали. Дело в том, что когда станцию делали, то телеприемник не предусмотрели. Идея возникла позже. И сейчас пришлось дооснащать имеющуюся телевизионную систему устройствами для приема изображения с Земли. Ведь здесь просто в окно не вылезешь и антенну не установишь. Но мы смонтировали приемник, согласующие устройства, и сегодня была пробная передача изображения на борт. Все прошло замечательно. Мы читали газету, которую на Земле держал в руках руководитель полета Алексей Елисеев. Все поздравили нас, а мы поздравили их с отличной работой наземных средств. У нас появилась возможность иметь не просто связь, а видеосвязь. Кроме того, теперь можно передавать на борт схемы, таблицы, чертежи. И впоследствии это нам очень пригодилось. Да и встречи с семьями должны были стать более оживленными. Мы получили возможность видеть всех, кто будет приходить к нам на связь, с кем придется контактировать.

26 марта 1979 года

Сегодня пошел второй месяц нашего полета, и по программе у нас день медицинских исследований, которые бывают раз в 10 дней. Не так давно, когда мы лишь начинали делать первую станцию, полет длительностью в один месяц казался пределом человеческих возможностей. Поэтому сначала медицинские дни проводились через каждые три дня. Сейчас на космонавтов врачи смотрят уже спокойнее, да и нам легче. Потому что эти дни отнимают у нас время для проведения научных исследований. А время космическое ведь очень дорого.

Итак, что же это такое, медицинский день? На борту имеется система медицинского контроля. Датчики накладываются на тело, голову космонавта и позволяют передавать сигналы о работе сердца, кровеносной системы, мышечного аппарата на Землю в сеансах связи. Мы сами можем видеть на экране своего осциллоскопа, как работают наши органы. Но на Земле сидят медики — специалисты самых разных направлений, и они, конечно, гораздо грамотнее нас в своей области. Они не пропустят даже незначительного изменения. Поэтому такие обследования и проводятся совместно с Землей. Медики составляют различные таблицы, сравнивают наши данные с дополетными, тщательно анализируют полученные результаты с выдачей прогноза нашего состояния на следующие десять дней.

Такие обследования проводятся в состоянии покоя, сразу после сна, а также при различной физической нагрузке, естественно дозированной. Наша задача заключается в том, чтобы к определенному сеансу связи наложить датчики туда, куда нужно, все подключить, проверить показания по бортовому осциллоскопу и далее отработать заданную программу. С самого первого обследования у нас сложился тесный контакт с врачами на Земле. В основе его лежала хорошая предполетная подготовка. И, забегая вперед, скажу, что ни одно обследование за весь полет не было сорвано. Все обследования проходили с шутками, весело. А это, надо сказать, в невесомости очень нелегко. Приложить к себе надо около 20 датчиков. От них тянутся провода. Все это переплетается, запутывается, плывет, словно клубок змей; и ты сам плаваешь. Да со всеми этими проводами ты вынужден крутить педали велоэргометра. А это уже совсем нелегко, особенно если дать большую нагрузку.

Но зато в конце дня мы получаем полную информацию о состоянии нашего здоровья и кое-какие рекомендации относительно режима труда и отдыха, рекомендации по занятиям физкультурой, по нагрузкам и другие наставления. Такие обследования вселяли в нас оптимизм. Мы верили, ничего страшного не происходит и мы к концу полета сохраним достаточный запас сил.

11 апреля 1979 года

Сегодня мы ждали в гости экипаж «Союза-33», который стартовал вчера с экипажем в составе Николая Рукавишникова и болгарина Георгия Иванова. Мы готовились к совместной работе на борту станции «Салют-6». К тому же соскучились по живому общению с людьми. С утра убрали станцию, приготовили традиционное русское приветствие — хлеб-соль. А встреча не получилась.

У Николая Рукавишникова это был третий полет. Николай пришел в отряд космонавтов в 1967 году. А до этого он закончил Московский инженерно-физический институт, работал в конструкторском бюро, которое возглавлял С. П. Королев. Когда полетел первый спутник, Рукавишников был начинающим инженером. По его собственному признанию, запуск спутника его ошеломил. У него было такое чувство, как будто он заглянул в другой мир...

12 апреля 1961 года застало Николая в том же КБ, но уже не начинающим, а опытным инженером. И частица его труда была в той огромной работе, которая предшествовала запуску Юрия Гагарина в космос. Юрий Гагарин сразу после полета приехал в КБ, встретился с рабочими и инженерами. Николай был на этой встрече, но мысль, что и ему когда-нибудь придется полететь в космос, в голову еще не приходила. Эта идея возникла позже. Вскоре и представилась возможность пройти отборочную комиссию и попробовать свои силы на новом поприще. Этот шанс Николай не упустил и в начале 1967 года вместе с Виталием Севастьяновым появился в Звездном городке, где и началась непосредственная подготовка к полетам. Годы подготовки завершились его первым полетом в апреле 1971 года на корабле «Союз-10» вместе с В. Шаталовым и А. Елисеевым. Это был первый полет к первой нашей орбитальной станции «Салют».

Я тогда работал заместителем ведущего конструктора по испытаниям. С Николаем знаком не был, но наблюдал его во время тренировок на станции, на заводе и технической позиции. Коля всегда был серьезен и сосредоточен. Времени на подготовку тогда было мало, и работал он не только днем, но и всеми вечерами. Он был грамотным инженером, по мнению тех, кто с ним работал, в чем я и убедился уже после знакомства с ним лично.

Когда я пришел в отряд космонавтов, уже были сформированы экипажи для советско-американского полета «Союз» — «Аполлон». Николай был в дублирующем экипаже и готовился к полету на корабле «Союз-16». Этот полет был генеральной репетицией предстоящей совместной работы. Корабль «Союз-16» был оснащен андрогинным стыковочным узлом, а многие системы его были доработаны по сравнению с предыдущими «Союзами». Вместе с А. Филипченко Н. Рукавишников в 1974 году отработал на орбите шесть суток. Они проверили готовность модернизированного корабля к совместному полету.

Затем Рукавишников вместе с А. Филипченко дублировал А. Леонова и В. Кубасова в 1975 году по программе «Союз» — «Аполлон». Когда началась подготовка экипажей по программе «Интеркосмос», Николая назначили командиром дублирующего экипажа первой международной экспедиции посещения на станцию «Салют-6». Вместе с чехословацким космонавтом О. Пелчаком Николай отдублировал и этот полет. И вот теперь он летел уже командиром корабля вместе с Георгием Ивановым — первым болгарским космонавтом.

В 1978 году в Звездном городке появились два представителя Болгарии — Георгий Иванов и Александр Александров. Они начали изучение космической техники, еще не зная, кто из них полетит. Сначала они прошли вступительный курс, посвященный изучению основ космонавтики. Оба старались изо всех сил, чтобы в короткое время овладеть тем минимальным объемом знаний, который необходим для начала работы на тренажерах и совместной подготовки уже в составе экипажа. К этому моменту к ним и подключились их будущие командиры: Н. Рукавишников к Г. Иванову и Ю. Романенко к А. Александрову.

Знакомство их произошло много раньше, на общей встрече всех космонавтов, участвовавших в программе «Интеркосмос». Рукавишников первым подошел и представился:

— Моя фамилия Рукавишников, возможно, нам придется работать вместе.

— Буду рад! — коротко ответил Иванов.

Но разговора тогда не получилось. Не приглянулся, наверно, тогда Иванов Рукавишникову, показался слишком серьезным, неулыбчивым. Нужно было время, чтобы Георгий раскрылся. Не сразу Рукавишников понял, что его скованность, официальное обращение на «вы» и обязательное Николай Николаевич — это своего рода защитная реакция, природная застенчивость, заставляющая военного человека относиться к командиру официально. Позднее оказалось, что Георгий любит и ценит шутку, что он не молчун и, главное, способен в короткий срок освоить азы космической техники.

12 апреля 1961 года Георгий был курсантом высшего авиационного училища. А до этого были и прыжки с парашютом, и увлечение планерным спортом, и занятия в аэроклубе города Плевена. С 17 лет он уже летал на моторных самолетах. По состоянию здоровья его не приняли в летное училище. Обнаружили шум в сердце. Этот шум есть и сейчас, но он не помешал ему налетать 1900 часов. А тогда, 12 апреля, он сказал своей невесте: «Рано я родился: болгарин, наверное, полетит в космос к 2000 году. Я тогда уже стариком буду». Однако действительность опровергла его космический прогноз. После службы в армии он все же поступил в летное училище, затем служил в авиации. Был командиром звена, эскадрильи. И вполне естественно, что, когда представилась возможность попробовать свои силы в новом деле — космическом, он думал недолго. И наградой за его трудолюбие стал полет в космос.

Начиная с 1967 года Болгария принимала участие в космических исследованиях по программе «Интеркосмос». Болгарские приборы для исследования ионосферных явлений работали на спутниках «Интеркосмос-8, -12, -14, -19». Они себя хорошо зарекомендовали. За эти годы в Болгарии сложился сильный исследовательский коллектив, способный решать задачи на высоком современном уровне. Для этого полета была разработана и создана многоспектральная аппаратура для исследования природных ресурсов Земли «Спектр-15» и аппаратура для исследования верхних слоев атмосферы «Дуга».

Позывной Рукавишникова и Иванова был «Сатурн». Мы с самого начала их полета следили за всеми операциями, которые они выполняли. Старт, выход на орбиту, все коррекции дальнего сближения прошли нормально. И вот они уже рядом, расстояние примерно три километра. Наблюдаем их, все ближе, ближе. Вдруг видим, что при включении двигателя факел имеет необычный вид. Что случилось, мы понять не могли, но во внешнем виде факела было что-то необычное. Мы ведь видели предыдущие включения двигателя на этом корабле, да и на пришедшем «Прогрессе» стоял такой же двигатель, и его подход мы наблюдали. Поэтому у нас сложилось уже стереотипное представление о его нормальной работе. А здесь было что-то не то. Только спустя некоторое время мы поняли, что продольная ось факела была направлена не вдоль продольной оси корабля как должно быть, а была отклонена в сторону под значительным углом. Такая картина вызвала у нас недоумение, и мы ее обрисовали сменному руководителю полета. Наше сообщение подтвердили данные телеметрии о ненормальной работе двигателя. Вот стенограмма нашего разговора с Землей в тот момент:

— «Протоны», «Протоны», я — «Заря», — это Земля вызывала нас на связь.

— Слышим хорошо.

— Видели вы «Союз-33» в момент включения двигателя на ближнем участке?

— Да, наблюдали.

— Каков был вид факела, выходящего из двигателя?

— Факел был вбок.

Двигатель, который так хорошо себя зарекомендовал, безотказно работал в многочисленных полетах, и вдруг отказал?! Верить не хотелось, но тем не менее это было так, и стыковку Земля отменила. Наше состояние трудно описать, подавлены были случившимся невероятно. Волновались уже не за себя, а за ребят. Ведь именно на этом двигателе происходит спуск с орбиты. Есть конечно дублирующий двигатель, но уже не было уверенности и в нем. Да, ребята попали в трудное положение. При плохом раскладе они могли оказаться пленниками космоса. Есть такой роман «В плену орбиты»: космонавт из-за отказа двигателя не может вернуться на Землю. И детали этого романа лезли в голову. Но ведь этот роман читал и Рукавишников. Это уж точно. Он любит фантастику.

На Земле всю ночь анализировали положение, чтобы безаварийно посадить космонавтов.

12 апреля 1979 года

Беспокойная ночь была у «Сатурнов». И если Иванов поспал несколько часов, то Рукавишников практически не спал. В голове прокручивал самые разные варианты спуска. Эти же варианты прокручивали и мы, и Земля. Технику в этой части мы все знали приблизительно одинаково, поэтому выходы из такой ситуации были понятны. Но больше всего информации о случившемся было сосредоточено на Земле, и ответственность за все решения лежала на Земле. Поэтому экипаж, понимая все нюансы ситуации, попросил рекомендаций по предстоящему спуску.

Алексей Елисеев, бывший тогда руководителем полета, со свойственным ему спокойствием, что, кстати, может и не отражать его внутреннего состояния, стал объяснять всевозможные варианты предстоящей работы. Варианты разные нужны были потому, что последствия аварии предсказать было невозможно. Экипажу нужно было действовать по ситуации в зависимости от того, включится двигатель или не включится, а если он включится, то сколько времени проработает. Ведь если он проработает меньше определенного времени, то тормозного импульса может не хватить и корабль останется на орбите, а запасов средств жизнедеятельности на корабле всего на четверо суток. Было над чем подумать и руководству полета, и экипажу.

Получив все указания, ребята начали готовиться к спуску. В заданное время двигатель включился. Мы в это время, находясь в станции, слышали репортаж «Сатурнов» о работе двигателя. Он должен был отработать 188 секунд и выключиться по сигналу от интегратора линейных ускорений. Но в данной ситуации двигатель, вероятно, не развивал номинальную тягу и через 188 секунд не набрал требуемую величину тормозного импульса. В этом случае экипаж должен был разрешить двигателю работать дальше и через 25 секунд выключить его вручную. Правда, в этом случае уже не получался управляемый спуск. И вот мы слышим в эфире голос Рукавишникова:

— «Заря», я «Сатурн», идем на баллистический спуск!

Такой спуск не шутка, перегрузки у них будь здоров, в восемь-десять раз увеличивается вес человека! Фактически до ввода парашюта падаешь как камень. На центрифуге в процессе подготовки мы таким перегрузкам подвергаемся. Но, как говорится, не дай господи. Очень сильно давит. А лицо во время перегрузки делается большим и плоским, как блин. Томительные минуты, и мы слышим, что они благополучно идут к Земле. Очень мы были рады за ребят.

А наша жизнь осложнилась. И растения, которые так хорошо пошли в рост, стали чахнуть. Запланированную совместную работу теперь предстояло выполнить нам одним. И было очень грустно еще оттого, что больше никто к нам не прилетит. Кроме того, ведь у нас на корабле стоял тот же двигатель. А это наводило на некоторые размышления, отнюдь не успокаивающие. Летать еще нужно было больше четырех месяцев. И здесь есть два пути. Первый — предаваться унынию. И второй — как у нас говорят, закусить удила и, несмотря на все трудности, идти вперед. На этом пути единственное средство — это работа с утра до ночи, чтобы никакие лишние и ненужные мысли не лезли в голову. Чтобы не мучили сомнения.

А работы, работы много. Программа научных исследований чрезвычайно обширна и разнообразна. Здесь каждый мог себе найти достойное применение. Я просто перечислю направления научных исследований. Это астрофизические исследования с помощью полутораметрового телескопа.

БСТ-1 (бортовой субмиллиметровый телескоп). Дело в том, что с развитием космической техники пошло бурное «овладение» диапазонами волн, недоступными для наблюдения в земных условиях, в частности, из-за поглощения приходящих из космоса субмиллиметровых волн атмосферой Земли, в данном случае атмосферным водяным паром и молекулами некоторых других составляющих земной атмосферы. Поэтому и возникла необходимость подъема субмиллиметрового телескопа на орбиту. Что же дают исследования в этой области? На субмиллиметровые волны приходится одна из интереснейших спектральных областей электромагнитного излучения Метагалактики, так называемого реликтового, являющегося источником информации о самых разных этапах развития Вселенной. Мы видим звезды, когда они светятся. Это средний этап их жизни. В начале же и в конце развития они не видимы, так как окружены очень холодными газопылевыми оболочками. Максимум теплового излучения этих холодных объектов приходится как раз на субмиллиметровую часть спектра.

Другой задачей субмиллиметровой астрономии является спектральный анализ химического состава и физических свойств межзвездной сферы. В первую очередь это относится к нашей Галактике. Межзвездная материя состоит не только из атомов водорода и гелия (хотя их и большинство), но и из атомов и даже молекул других веществ. Многие молекулы, особенно сложные органические, состоящие из трех или более атомов, интенсивно излучают на субмиллиметровых волнах. Измерения длины волн, интенсивности и ширины спектральных линий молекулярного излучения позволяют оценить количество того или иного вещества во Вселенной. Зная эти параметры, можно определить физические характеристики — температуру, плотность, скорости движения — облаков межзвездной материи в космосе. Это важно для выяснения процессов эволюции во Вселенной, для понимания проблемы происхождения жизни.

Излучение, приходящее из космоса, в этом диапазоне очень слабое. Для приема сигналов в этой области нужны телескопы с большой собирающей поверхностью, выполненной с точностью, близкой к точности оптических телескопов. И приемники субмиллиметрового излучения должны иметь минимальные собственные шумы Поэтому их приходится охлаждать до температуры 4—5 градусов по Кельвину. На Земле такие системы охлаждения имеются. Здесь же потребовалось создать бортовую систему охлаждения, что и было создано специально для этого телескопа, — гелиевую криогенную систему замкнутого типа. Двухступенчатая газовая холодильная установка, работающая по обратному замкнутому циклу Стерлинга, обеспечивала охлаждение сверхчистого газообразного гелия до 20 градусов Кельвина. Во второй ступени газ охлаждали до 6—7 градусов Кельвина и в результате эффекта дросселирования частично сжижается с понижением давления. Температура на приемнике при этом падала до 4,2—4,8 градуса Кельвина. Кроме того, в составе телескопа был предусмотрен дополнительный канал с не-охлаждаемым приемником. Этот канал способен принимать сигналы в области ультрафиолетового излучения с длиной волны около 0,26 микрона, также при наземных измерениях недоступной. В этой области происходит сильное поглощение приходящего извне ультрафиолетового излучения атмосферным озоном, который играет важную роль в защите земной жизни от жесткого космического излучения. С помощью этого канала можно, наблюдая заходы ярких звезд за горизонт Земли, по ослаблению сигнала делать выводы о свойствах озонного слоя.

Весьма перспективны были технологические эксперименты, связанные с получением новых материалов и сплавов. Для этого на борту имелись две специальные печи — «Сплав» и «Кристалл», в которых проводились плавки. Условия орбитального полета создают исключительные возможности для получения материалов с уникальными свойствами. Получение их в земных условиях связано с большими техническими трудностями, экономическими затратами или вообще невозможно. Перед современной микроэлектроникой остро стоит проблема материалов, а точнее, их чистоты. Полупроводниковый материал должен на миллиард атомов иметь единицы атомов примесей, чтобы обеспечить требуемые электрофизические характеристики. Очень заманчивым представляется использование специфических условий космического пространства для организации производства ценных материалов. Невесомость должна помогать в создании полупроводниковых соединений. Часто случается, что наиболее привлекательные с точки зрения электроники сочетания состоят из слишком разнородных элементов. Один, скажем, легкий, а другой — тяжелый, один — тугоплавкий, второй — наоборот. В земных условиях очень трудно получить кристаллы таких соединений с однородным составом, а на орбите вполне возможно. С помощью установки «Сплав» можно получать в условиях орбитального полета различные композиционные материалы, кристаллы полупроводниковых веществ, выращиваемые методом объемной и направленной кристаллизации из жидкой и паровой фаз, различные виды стекол. На установке «Кристалл» решались близкие по конечной цели задачи: выращивание монокристаллов, получение пленочных структур, бестигельная варка стекла. Но методы решения были другими, в частности, пленочные структуры рассчитывали получить способами газотранспортной реакции и движущегося растворителя. Здесь уже был предусмотрен как стационарный режим нагрева, выдержки расплава и его охлаждения, так и продвижение расплава в тепловом поле.

На борту также находился целый набор спектральной аппаратуры для исследования Земли и атмосферы и набор фотокамер для подкрепления этих исследований. Надо было заниматься и визуальными наблюдениями по заявкам различных специалистов: геологов, метеорологов, гляциологов, представителей лесного, сельского хозяйства, рыбаков и многих, многих других заказчиков. Они буквально нас рвали на части, и мы как могли старались удовлетворить их запросы. На нас лежала ответственность за летные испытания новых приборов и агрегатов. Кроме того, надо ухаживать за биологическими объектами. Не говоря уже о том, что и мы сами, как биологические объекты, представляли некоторый интерес для ученых. Я имею в виду врачей и специалистов по космической медицине. Вот эту программу мы и начали выполнять. Я говорю — начали, потому что первым был этап ремонтных и профилактических работ. А сейчас наступил этап выполнения программы научных исследований.

21 апреля 1979 года

Наша жизнь вошла в обычную колею. Днем работаем по программе, а после ужина занимаемся визуальными наблюдениями. Станислав Андреевич регулярно выходит на связь и уточняет задания или дает новые. Три дня назад впервые увидел второй эмиссионный слой. А до этого не видел. Причем второй эмиссионный слой был виден прямо под Большой Медведицей. Сначала я его заметил на высоте приблизительно вдвое большей, чем высота атмосферы, и толщина слоя была очень малой. Потом он стал немного опускаться и расплываться. Свечение несильное, но совершенно ясно различимое. Слой сразу бросался в глаза, при входе в переходной отсек, безо всякой адаптации к темноте. Правда, внутренней структуры его не было видно.

Все три дня после ужина занимался наблюдениями второго эмиссионного слоя. Наблюдал его устойчиво на всех вечерних витках. Для поиска использовал Млечный Путь. Сначала находил его. Затем несколько выше, примерно на полторы высоты атмосферы, начинал наблюдать нижний край слоя, а затем и всю толщину его. Толщина или, точнее, высота слоя, как правило, около одной трети толщины атмосферы. По яркости это свечение напоминает Млечный Путь, но иногда бывает более ярким, и тогда видно, что оно имеет красноватый оттенок. Пожалуй, оно не сплошное, а состоит из отдельных пятен. Края не ровные, а рваные.

Теперь о его протяженности. Станция находится в гравитационной ориентации, то есть ее продольная ось направлена к центру Земли, и из переходного отсека горизонт Земли виден из всех иллюминаторов. Так вот, второй эмиссионный слой занимает по периметру угол от 90 градусов примерно до 270. Это, конечно, неточно, но совершенно очевидно, что полностью на все 360 градусов слоя я не видел. На разных витках по азимуту он различен по величине. Причем перемещается по часовой стрелке, если смотреть на Землю сверху. По первому впечатлению слой появляется где-то градусов за 30 до экватора в Северном полушарии и приблизительно на столько же градусов распространяется в Южное полушарие.

Второй слой постепенно как бы растворился, а я продолжал смотреть в иллюминатор, направленный по ходу полета. И вот приблизительно на 35-м градусе южной широты на нисходящей ветви витка в иллюминаторе, направленном на юг, появилось свечение, которое, быстро расширяясь, образовало словно подкову. Из нее вверх шло свечение, как бы пучки света, неодинаковые по яркости и углам наклона к местному горизонту. Солнце должно было всходить сбоку под углом 90 градусов. Приблизительно за шесть минут до восхода из той части подковы, что ближе к восходу, стали бить пучки света, узкие и очень яркие. Причем пучки или столбы медленно перемещались, как бы сгоняемые Солнцем. Свечение продолжалось до самого выхода Солнца из-за горизонта. Правда, ближе к Солнцу часть подковы уже погасла (ее задавило Солнце), хотя дальняя часть подковы еще светилась. Но вскоре и она погасла. Солнце встает очень быстро. Оно выходит из-за горизонта сегодня за 12 секунд, и в его лучах сияния уже не видно.

1 мая 1979 года

Сегодня праздник на Земле. У нас тоже день отдыха, и Земле даже пришлось нас будить. Затем было шесть сеансов «ЦУПовидения». В первом сеансе нам показали демонстрацию. В следующем сеансе в ЦУП приехали прямо с Красной площади мои товарищи по отряду Елисеев, Кубасов, Севастьянов, Рукавишников, Макаров, Иванченков. Было очень приятно, что, несмотря на праздник, ребята нашли время и возможность приехать в ЦУП и поздравить нас. Потом на связи были домашние, и все оставшиеся сеансы связи мы весело проговорили.

Уже почти две недели я наблюдаю полярные сияния при подходе к пятидесяти градусам южной широты. Странно, что полярные сияния бывают не на всех витках. На утренних витках, хотя мы и проходим 51-й градус южной широты в тени и где-то перед восходом, полярных сияний нет. А ближе к концу дня, когда мы пересекаем 51-й градус южной широты, примерно на 140-м градусе восточной долготы (где-то над Австралией) полярные сияния начинаются и наблюдаются на всех последующих витках в течение 4—5 витков. С каждым витком мы смещаемся на запад на 22,5 градуса. Дальше мы ложимся спать, и я не могу пока зафиксировать, на каком витке сияния прекращаются.

18 мая 1979 года

Сегодня пятница — конец рабочей недели. А сработали мы на этой неделе неважно. Даже был момент, когда стоял вопрос о возможности продолжения полета. А случилось вот что. В воскресенье был запущен очередной «Прогресс». Во вторник он благополучно состыковался со станцией. Правда, удар во время касания был сильным.

Мы думали, что нам разрешат в тот же день открыть люк в пришедший «Прогресс», да не тут-то было. Хотя по документации на проверку герметичности стыка полагается 24 часа, мы знали, что это время можно и уменьшить. Мы на это надеялись, и Земля нам обещала решить этот вопрос. Мы ждали весь день, а когда к вечеру спросили, когда откроем люк, — нам ответили, что по герметичности есть замечания и люк сегодня открывать не придется. Это было уже часов в 6 вечера, а так как мы встали в тот день в 4 утра, то, сильно расстроившись, сказали, что уходим со связи и отправляемся спать.

Утром настроение не улучшилось. Люк открыть не разрешили, но сказали, что через два-три витка разрешат. В этот день на корабле «Союз-32» надо было провести тест системы управления движением с включением большого двигателя. Этот тест проводит бортинженер. Я посмотрел еще раз документацию, хотя этот раздел и так знал наизусть. Там есть довольно жесткие ограничения по временам и последовательности выдачи команд. Отметил даже в инструкции одно тонкое место, для памяти, и даже написал карандашом слово «крышка». Настроение не улучшилось, но тест нужно было проводить, и я поплыл в транспортный корабль, чтобы в зоне связи выполнить эту работу. Тест проводится в зоне связи, чтобы сразу получить телеметрическую информацию. Я вел подробный репортаж о каждой выдаваемой команде и о том, что собираюсь делать дальше. В том месте инструкции, где вписал слово «крышка», я, видимо, боясь, что не уложусь в заданное время, нарушил последовательность выдачи команд. И хотя я перед каждой командой говорил, что собираюсь делать, Земля, видимо, не сразу поняла, к чему это ведет, и не одернула меня. На раздумье было секунд 40, но меня не остановили, и я включил двигатель. А нарушаемая последовательность команд приводит к тому, что включение двигателя происходит при закрытой теплозащитной крышке, которая в этом случае просто прогорает.

Приблизительно через минуту Вадим Кравец, бывший тогда заместителем руководителя полета, попросил повторить, в какой последовательности я выдавал команды. Я тут же сообразил, в чем дело, и сказал Вадиму: «Я все понял». Он еще раз спросил: «Ты понял?» Я говорю: «Да, крышка». И в голове стали лихорадочно прокручиваться варианты последствий этой ошибки. Вадим сказал, что они будут думать. Эта крышка обеспечивает температурные условия сопла двигателя, и без нее двигатель может переохладиться, а нам еще предстояло летать долго. Я понимал, что на Земле сейчас в каждом сеансе связи будут внимательно смотреть температуры на агрегатах двигателя, на баках с компонентами.

А температура на агрегатах стала падать. Мы вместе с Землей стали искать такое положение комплекса, чтобы стабилизировать температуру на «юбке» двигателя. Наконец оптимальное положение было найдено. Нужно было летать транспортным кораблем вниз, к Земле. Тогда на «юбке» двигателя держалась плюсовая температура. Только после этого у нас немного отлегло.

Дни летят за днями. Наш распорядок дня уже устоялся и выглядит следующим образом. Подъем в 8 часов утра — будит противным голосом сирена. Зарядка, в основном упражнения с эспандерами, минут на 30— 40. У меня уже сложился цикл из 10 упражнений. Вот они:

1) 70—80 оттягиваний носков ног с помощью длинного эспандера;

2) то же, только в быстром темпе, пока не начинает сводить мышцы голени;

3) имитация гребли с помощью длинного эспандера 150 раз;

4) приседания на двух ногах 60—80 раз;

5) рывок штанги снизу для мышц спины 50— 60 раз;

6) имитация подтягивания на перекладине 50— 60 раз;

7) связав два амортизатора в кольцо, надеваю их на шею и делаю 50—60 попыток распрямиться из согнутого положения;

8) имитация метания молота ⅔ цикла по 15 раз каждой рукой;

9) упражнения на приводящие мышцы для обеих ног в обе стороны по 40—50 раз;

10) сгибания и разгибания с эспандером.

Такой комплекс я показывал по телевидению врачам, и они его одобрили.

После этого туалет и завтрак. Мы брились каждое утро электрической бритвой со специальной насадкой для сбора волос. Чистили зубы щеткой с вмонтированной в нее электрической батарейкой без зубной пасты. Протирали лицо и руки салфетками, пропитанными специальным лосьоном.

Завтрак, как правило, состоял из консервированного мяса, творога в тубах, хлеба, чая или кофе по желанию, печенья или бисквита. Все в подогретом виде. Набор консервированного мяса был очень разнообразным: свинина, говядина, антрекоты, язык, бекон, куры, индейки, различные паштеты... Нам больше всего нравился паштет из гусиной печени и колбаса. Завтрак занимал минут 10—15. Сразу после подъема я обычно закладывал пищу в подогреватель, и, пока мы занимались зарядкой, все уже было готово. Чай и кофе быстрорастворимые, и следовало в специальный пакет с сухим экстрактом только залить горячую воду. А воду горячую мы получали в основном из системы регенерации воды из конденсата. Конденсат — это водно-воздушная смесь, образующаяся из нашего пота и влаги и осаждающаяся на холодных трубах системы терморегулирования. Эта система давала около 0,85 литра воды на человека в день. Остальную часть воды нам доставляли грузовые корабли.

Естественно, что количество получаемой из конденсата воды во многом зависело от того, как мы занимаемся физическими упражнениями, с какой интенсивностью и как потеем. Конечно, мы пили не то, что собирается со стенок. Влага, или, как у нас называют, конденсат, собирается в холодильно-сушильных агрегатах и специальным насосом подается в систему регенерации воды из конденсата. Конденсат проходит через фильтр газо-жидкостной смеси. Здесь из смеси отделяется воздух, а жидкость идет дальше и поступает в блок колонок очистки, где происходит очищение жидкости от вредных примесей. Затем вода поступает в блок кондиционирования воды, где происходит насыщение воды солями. Специальные датчики контролируют качество воды, и если она не удовлетворяет всем предъявляемым требованиям, то вода поступает в контейнер технической воды. Если же вода находится в нужной кондиции, то она поступает в контейнер с питьевой водой. Дальше вода идет в блок раздачи и подогрева, где она доводится до кипения и используется для приготовления чая, кофе, продуктов из сублиматов, или же она может охлаждаться и тогда используется как питьевая вода. Эта система проходила длительный цикл отработки на Земле. И врачи самым тщательным образом контролировали качество воды. Множество доработок и изменений было внесено в процессе отработки системы, и мы действительно за все время полета не имели претензий к качеству воды и пили ее охотнее, чем воду, доставляемую в отдельных емкостях на грузовых кораблях.

Примерно в половине десятого утра начиналась работа по программе, которая до нас доводилась в предыдущий день. Эта утренняя работа в зависимости от ее характера продолжалась 2,5—3 часа. После этого в течение часа — физические упражнения. Один на вело-эргометре, а другой — на бегущей дорожке. На вело-эргометре каждый сам подбирал приемлемый для него цикл нагрузки, ускорений и расслаблений. На бегущей дорожке выполнялись бег и ходьба. Их темп также подбирался каждым по своим силам. Володя в основном бегал на дорожке в медленном темпе. Я же ходил и бегал в быстром темпе. Перед началом занятий мы надевали специальные спортивные костюмы и рядом размещали полотенца для вытирания пота. Минут через 10—15 после начала занятий лицо и открытые участки тела покрывались каплями пота, которые в невесомости не скатываются с тела, не соединяются друг с другом и имеют форму не чечевицы, как на Земле, а шара. Этот водяной горох можно убрать только полотенцем. К концу занятий вся форма была мокрой от пота, и мы ее сушили на вентиляторах.

После занятий — обед. Он состоял из первого блюда — какого-нибудь супа, заключенного в специальную тубу, и второго блюда — обычно в виде консервированного мяса, картофельного пюре — и различных соков, или чая, или кофе, или молока — по желанию. По субботам и воскресеньям в качестве деликатеса у нас была клубника с сахаром. Первые, вторые блюда и хлеб мы ели подогретыми. Кроме того, к обеду всегда был репчатый лук и чеснок. Любили также горчицу и хрен, фруктово-яблочные приправы.

После обеда, обычно минут 40, было личное время, которое каждый мог использовать по-своему, и, как правило, мы занимались подготовительными операциями к следующим сегодняшним экспериментам.

И опять работа по программе часа на 2—4, иногда больше, когда это требовалось или когда ее нельзя было прервать. Дальше следовали занятия физкультурой в течение одного часа. И если, допустим, я утром занимался на велоэргометре, то после обеда тренировался на бегущей дорожке.

Желания заниматься физкультурой не было. Это на Земле — удовольствие, а здесь каждый раз приходилось себя заставлять. Ведь, кроме того, что это тяжелая физическая работа, она еще и очень однообразная. Хотя бы придумать, что в это время еще можно делать, а то глядя в потолок — нудно же. Вот есть у нас такой прибор для электростимуляции мышц «Тонус». Наденешь электроды и сидишь 10—15 минут. За это время я успевал два рассказа Зощенко прочитать. И не только себе и Володе, но и смене в ЦУП. Зощенко действительно тонизировал. А вообще-то мы очень далеки от понимания, как действует невесомость. Может быть, надо не все мышцы нагружать, а выборочно? А вдруг наоборот? Но мы знали, что в столь длительном полете пока нет другого средства для сохранения здоровья.

В качестве ориентира мы имели предыдущий 140-дневный полет наших товарищей — Коваленка и Иванченкова. Для себя мы увеличили нагрузку примерно на 40—60 процентов по сравнению с ними. И мы надеялись, что после приземления относительно быстро восстановим свои силы.

Ужин, как правило, состоял из сублимированного картофельного пюре, сублимированного мяса, творога. Все это восстанавливали водой в течение 5—10 минут. Далее следовал чай или кофе с печеньем или бисквитом. У нас много было сладостей, конфет, но мы их ели мало. Больше хотелось чего-нибудь соленого. Но этого на борту не было вовсе.

За ужином следовало личное время. Но в течение этого времени нужно было изучить программу на следующий день, продумать ее, выяснить у Земли неясные места. В это же время мы выполняли мелкий ремонт, всякие усовершенствования, некоторую подготовку к завтрашней работе. Вечером же я вел записи в дневнике. В космосе, как ни странно, выяснилось, что оба мы малоразговорчивы. Редко беседовали о чем-то отвлеченном, не связанном с работой. Разве что в те дни, когда были сеансы связи с семьями. Разбередят душу, и предадимся потом воспоминаниям вслух. Мы слушали последние известия, новости спорта. Иногда нам передавали по телевидению на борт некоторые программы, в основном эстрадные и спортивные. В субботние дни группа психологической поддержки организовывала нам встречи с артистами. Это были приятные минуты для нас, но очень «волнительные», как нам уже потом рассказывали сами артисты, для них. Обычно такие встречи продолжались в течение двух, даже трех сеансов связи. Нам пели Ирина Понаровская и София Ротару. Рассказывали о своих творческих планах и работе Евгений Матвеев и Михаил Ульянов... Мы потом говорили, что считаем всех тех, кто принимал участие в таких встречах, соучастниками полета. Мы всем им очень благодарны за эти минуты отдыха.

Спать должны были ложиться в 23 часа, но, как правило, делали это с опозданием на час-полтора. Наблюдали Землю, проводили съемки ручными камерами, вели связь с Землей, слушали музыку. На борту у нас был кассетный магнитофон «Весна» и набор кассет. Успехом в основном пользовались эстрадная музыка, песни советских композиторов, лучшие зарубежные программы.

Был на борту и видеомагнитофон с запасом пленок. В основном это были юмористические фильмы и эстрадные программы. Иногда мы их смотрели. Володя очень любил мультфильмы.

В общем работали мы по земному расписанию, при двух выходных днях. Правда, один из них был санитарным. Мы или убирали станцию, или мылись. Ох эта космическая баня. Баня представляла из себя круглый целлофановый мешок, растянутый между металлическим полом и потолком, в диаметре около метра. На потолке снаружи помещались две емкости по 10 литров с горячей и холодной водой, подогреватель воздуха и пылесос, с помощью которого отсасывалась использованная вода в сборник для отходов.

Чтобы вода не попадала в глаза, надевались очки, как у пловцов. Вместо мыла использовались салфетки с моющим составом, причем почему-то таким едким, что если он случайно попадал в глаза, то глаза наливались кровью, и смотреть ни на что не хотелось. Кроме того, полдня уходило на то, чтобы подготовить баню, подогреть воду, а в конце все убрать и сложить в транспортное помещение. Видели, как собаки из воды вылезают и отряхиваются? Вот и мы в этой целлофановой трубе, что те собаки, так же отряхивали водную пыль с себя. Но все равно хорошо!

Как-то в сеансе связи комментатор Саша Тихомиров упрекнул нас в чрезмерной аккуратности! Вот, мол, готовимся к телесеансу, все раскладываем, убираем, а ему нужна рабочая обстановка. Его бы сюда! Понял бы, что в космосе лирический беспорядок не проходит. Космос любит аккуратность. Мне кажется, что я с закрытыми глазами мог любую вещь на станции найти. Что же касается «готовиться» — это да, я до сих пор не привык выступать перед телекамерой. Каждый раз волнуюсь.

8 июня — 14 июня 1979 года

Сегодня утром мы отстыковывали «Прогресс-6», а вечером приняли к этому же причалу беспилотный корабль «Союз-34». Необходимость в «Союзе-34» обусловливалась двумя причинами. Первая заключалась в том, что у корабля «Союз-32», на котором мы прилетели кончался ресурс нахождения на орбите. С начала нашего полета прошло более 100 суток. А вторая причина заключалась в том, что необходимо было проверить доработанную после неудачи с «Союзом-33» двигательную установку. За время, прошедшее после полета «Союза-33», специалисты на Земле выяснили причину аварии, провели сотни стендовых включений доработанного двигателя, и теперь это следовало подтвердить летными испытаниями. «Союз-34» привез около 200 килограммов грузов, письма, контейнер с тюльпанами. Земные цветы. Они уже были около 20 сантиметров длиной, и биологи надеялись, что в космосе они зацветут. Забегая вперед, скажу, что они у нас выросли до 50 сантиметров, даже дали бутоны, но не зацвели. А мы так на это надеялись.

Не обошлось и без маленького ЧП. В воскресенье вечером я поплыл в спускаемый аппарат «Союз-34» и хотел включить пульт космонавтов. Команду я выдал, но пульт не включился, и я попробовал еще раз. Результат тот же. Я пощупал голову. Попробовал еще раз. Опять не получилось. Был сеанс связи. Сменный руководитель полета такого в своей практике тоже не припоминал. На Земле собрали специалистов, но в этот день они нам ничего не сказали.

На следующий день нам предложили поменять местами блоки включения пультов «Союза-32» и «Союза-34». Мы эту работу выполнили. Все заработало. А последующий анализ возвращенного прибора уже на Земле показал, что маленький кусочек припоя попал на контакты переключателя, которые постоянно формировали выключающую команду.

За эту неделю мы загрузили наш «Союз-32» результатами научных исследований и приборами, а также агрегатами, вышедшими из строя, для выяснения причин отказов уже на Земле. На «Союзе-34» нужно было провести несколько тестов. Ведь он оставался нам, и мы должны были быть уверенными, что в нем все работает без замечаний. «Союз-32» был отстыкован и на 109-е сутки полета вернулся на Землю. Мы волновались за работу двигателя, который оказался без теплозащитной крышки. Но все прошло без замечаний. Мы наблюдали через иллюминатор запуск двигателя и по репортажу с Земли поняли, что там все прошло нормально.

А мы уже на «Союзе-34» расстыковались со станцией и пристыковались на тот причал, где всегда находится транспортный корабль. Дело в том, что только один причал оборудован системой дозаправки топливом, только к нему стыкуются грузовые корабли, и на этом узле предполагалось смонтировать 10-метровую антенну, которую мы ждали со следующим грузовым кораблем. Это была вторая в истории нашей космонавтики перестыковка, и мы волновались за ее исход. Но все прошло хорошо.

Возвращаясь мыслями к тому дню, я вспоминаю одно из писем, пришедшее на борт с «Союзом-34». Письмо было от железнодорожника, и поэтому там были чисто железнодорожные термины — стыковка называлась сцепкой, перестыковка — перецепкой... А вообще, как он написал, лично ему эти сцепки и перецепки надоели. И пора, мол, на Землю. Надо сказать, что писем, в которых предлагалось нас уже посадить на Землю, было много. Особенно от сердобольных старушек. Им было нас очень жалко.

Уже четыре месяца мы живем в космосе. Привыкли к невесомости, сжились со станцией. Что самое ценное сейчас? Начинаем лучше видеть Землю. Длительный полет, оказывается, наделяет космонавтов прекрасным качеством — цепким взглядом. Раньше смотришь то в иллюминатор, то на карту, а нужный объект в это время уже уплывает. А сейчас в считанные секунды успеваем ухватить объект, определить, что и где происходит.

И складывается общее впечатление о Земле как о едином организме. Кажется, что материки не разъединены океанами, а, напротив, объединены. Днем Земля серо-коричневая, а ночью так хорошо видны яркие огни городов. В Европе лучше всего просматривается Франция, точнее, Париж. А проплывая над Америкой — она ярче всех континентов ночью, — я всегда испытывал желание проехать ее на машине, так четко видны стрелы ее шоссейных дорог, разрезающих всю территорию на квадраты и прямоугольники. Хорошо видны из космоса невооруженным глазом мосты и плотины гидроэлектростанций.

Нам часто задают вопрос, не видели ли мы в космосе таинственных пришельцев. К сожалению, ничего такого, что можно было бы принять за инопланетян, не появлялось. А вот что касается тайн космоса, то их очень много. Например, свечения типа полярного сияния, но в средних широтах перед восходом Солнца. Или такое наблюдение — коричневая тень от станции на дневной стороне Земли, которая меняла свои размеры. Что это? Мало мы знаем о природе возникновения красивейшего явления атмосферы — серебристых облаков. Однажды при пролете над Кейптауном в силу каких-то особенностей атмосферы совершенно отчетливо были видны крыши коттеджей, крытые красной черепицей. Или вот в Индийском океане видели вспучивание воды. Видели оба. Будто два огромных, километров на сто, вала сошлись в борьбе. Что это? Из космических полетов привозят много ответов, а вопросов, кажется, еще больше.

Мы много времени уделяли визуальным наблюдениям, съемкам. По нашим наблюдениям поисковые суда выходили на рыбные косяки. На географические карты наносились новые разломы и кольцевые структуры. Я часто запирался в переходном отсеке на темное время витка и снимал на сверхчувствительную пленку второй эмиссионный слой и зодиакальный свет. Своим опытом по этим съемкам с нами делился Георгий Гречко, который начал эти наблюдения еще в первой длительной экспедиции. А на светлой стороне витка Володя с помощью длиннофокусного объектива снимал заходы Солнца.

В нашу программу входило и изучение биосферы с целью совершенствования методов охраны окружающей среды. И черный дым в районе Красноводска приятных мыслей на этот счет не навевал. Вспоминал подмосковный поселок Загорянка, где прошло детство. Уютные домики, сосны, подступающие прямо к окну, туман над утренней Клязьмой, тогда еще чистой и глубокой, в которой я тонул... А сейчас Клязьма у города Щелкова просто черная и совершенно мелкая. И это сделал человек совсем за короткое время. И чтобы будущее поколение могло увидеть природу хотя бы такой, а может, и чуть лучше, чем сейчас, мы все на Земле должны изменить отношение к тому «небольшому», что рядом с нами, что порой нам кажется мелочью. Мол, не сказывается на огромном мире. Земля велика. Да нет, не так уж она и велика, и сверху это видно совершенно отчетливо.

30 июня 1979 года

К нам пришел последний из планировавшихся грузовых кораблей, «Прогресс-7». Кроме обычных грузов, к нам доставлена в разобранном виде большая 10-метровая антенна, точнее, космический радиотелескоп КРТ-10. Радиоастрономические исследования позволяют получить радиопортрет Вселенной с угловым разрешением, недостижимым пока в других диапазонах электромагнитного спектра. Наземные телескопы имеют гигантские размеры, которые определяют чувствительность инструмента и его угловое разрешение. Если несколько антенн разнести на большое расстояние и вести синхронный прием радиоизлучения, то угловое разрешение такой системы, называемой интерферометром, значительно повысится. Но увеличивать базу (расстояние между антеннами) больше, чем диаметр земного шара, невозможно. Поэтому все надежды радиоастрономов связаны с осуществлением идеи вынесения одной из антенн в космос, допустим, на высокую орбиту. Тогда, используя эту антенну в паре с наземной, можно получить интерферометр с угловым разрешением на несколько порядков лучшим, чем имеющиеся сегодня. И КРТ-10 был первым подобным инструментом. Предполагалось, что он будет работать в паре с 70-метровой антенной, установленной в Крыму.

Кроме того, космические радиотелескопы могут использоваться для практических народнохозяйственных задач. Если направить антенну на Землю, то можно получить радиояркостные характеристики участков земной поверхности и океана. Такие характеристики расскажут специалистам о состоянии снегового покрова, влажности почвы, о процессах в океане.

Доставленный телескоп необходимо было собрать в переходной камере станции и грузовом отсеке «Прогресса-7», с тем чтобы после отделения грузового корабля раскрыть зонтик антенны и провести серию радиоастрономических исследований пульсаров и отдельных радиоисточников.

15 июля 1979 года

Сегодня наши предшественники — Володя Коваленок и Саша Иванченков — пришли в Центр управления и поздравили нас с достижением их рекордного по длительности полета. Они часто выходили на связь и вначале здорово помогали нам своими советами. В наших переговорах с ними всегда был хороший, доброжелательный тон, шутки, юмор.

Вот сто сорок суток позади, значит, остался месяц.

Выдержим? Выдержим! Я предполагал до полета, а теперь могу сказать точно, что двое нормальных людей, я подчеркиваю, нормальных, могут сколь угодно долго пребывать с глазу на глаз, если этого требует дело, если есть серьезная задача. Даже если они разные по характеру, вкусам, интересам.

За последние две недели мы, кроме выполнения программы научных исследований, провели монтаж антенны и ждали момента, когда отойдет «Прогресс-7», чтобы ее раскрыть. Надо сказать, что сборочные работы подобной сложности на орбите никем не выполнялись. А их успешное завершение сулило открыть дорогу работам еще большей сложности по сборке на орбите больших конструкций. И мы были горды, что эта работа досталась нам.

КРТ-10 состоял из отдельных блоков: остронаправленной зеркальной антенны, блока радиометров, блока времени, пультов управления. Из этих блоков необходимо было собрать единое устройство, соединить блоки кабелями, подключить их к системе электропитания и к телеметрической системе. Когда мы готовились к полету, штатного образца КРТ-10 еще не было. Изготовлены были только отдельные узлы и существовал макет, на котором мы отрабатывали отдельные операции по сборке телескопа. На заключительном этапе изготовления и при наземной отработке в конструкцию телескопа было внесено множество изменений. Поэтому, когда мы распаковали отдельные узлы, мы многое не узнали. Правда, вместе с материальной частью прибыла и подробная инструкция по сборке телескопа и дальнейшим работам с ним. Тем не менее работа эта была для нас новой и требовала точного соблюдения требований инструкции и очень внимательного отношения к каждой операции. Мы очень тщательно выполняли сборку, часто советуясь со специалистами на Земле по отдельным вопросам, возникавшим в процессе работы. Закончив сборку, мы показали на Землю собранную конструкцию по телевидению. Земля все одобрила.

18 июля 1979 года

После того как «Прогресс-7» отошел, я через несколько минут выдал команды на выдвижение антенны и ее раскрытие. Телекамера, установленная на отходящем «Прогрессе-7», передавала на Землю и нам на экран весь процесс выдвижения и раскрытия антенны. И вот зонтик диаметром 10 метров, то есть с трехэтажный дом, постепенно раскрывается на втором причале нашей станции. Ух, какую радость мы испытывали. Все-таки исполнители заключительных работ. А сколько специалисты над этой конструкцией работали на Земле.

Начиная с этого дня мы начали работы с новой антенной. Получили первые результаты. Правда, до основных исследований необходимо было получить электродинамические характеристики антенны. Была проведена юстировка антенны, то есть установка направления максимального излучения, и снятие ее диаграммы направленности.

В числе первых работ было выполнено радиокартографирование Млечного Пути. Затем проводилось наблюдение пульсара PSR 0329+54. Эта работа велась совместно с 70-метровой антенной крымского радиотелескопа. Наша антенна и крымская образовывали интерферометр с переменной базой. Подобного в мировой практике радиоастрономических исследований еще не было. Высокая разрешающая способность измерений из космоса была получена при радиокартографировании отдельных районов суши и океана. В эти дни происходило извержение вулкана Этна, и мы замерили радиояркостную температуру в районе вулкана. Все работы велись в контакте с Землей, которая вносила отдельные коррективы в наши работы. Вот стенограмма сообщения из ЦУП.

«Заря». Вся аппаратура функционирует нормально. Вчера удалось посмотреть фоны Земли, акватории и космоса. Обнаружено, правда, наличие помех. Причем, возможно, некоторые их источники рядом с вами. Поэтому сегодня при сканировании по Кассиопее необходимо все радиосредства отключить... Первый этап мы с вами провели успешно. Завтра включаем аппаратуру на виток, сделаем разрезы неба и Земли... 24 числа получили: радиояркостные температуры Млечного Пути, перехода космос — Земля, участков Земли, в том числе переходов с суши на воду, несколько диаграмм направленности по Солнцу. Очень четкие и красивые диаграммы с хорошими боковыми лепестками, полностью соответствующие расчетным данным.

И такой обмен информацией велся постоянно. Мы были счастливы, что заключительным аккордом нашей экспедиции явился такой интересный эксперимент.

9 августа 1979 года

Вот и заканчивается наша работа. Мы уже начали потихоньку сворачивать наши исследования одно за другим. Так с утра отключили печи, на которых за полет выполнили более 50 экспериментов.

Тратили последние метры пленки. Снимали Памир в снежных шапках.

Представляли уже, как возвращаемся, нас встречают, как пахнет степь.

Оставалось отделить антенну от станции, чтобы освободить второй причал и подготовить станцию к беспилотному полету.

Включили телекамеру наружного обзора. Я выдал команды на отделение антенны. По этой команде рвутся специальные пироболты, и после этого пружинные толкатели должны отбросить антенну. К нашему удивлению, антенна дернулась, но от станции не ушла. Вот это да! Такого не ожидали ни мы, ни Земля. Последующий осмотр по телекамере и через иллюминатор показал, что по крайней мере в одном месте антенна имеет зацеп за крестовину стыковочной мишени. А все зеркало мы не могли осмотреть. Антенна сместилась в сторону. Какая неудача! Причем с зацепленной антенной станция может летать в беспилотном режиме, но у нее закрыт стыковочный узел и не будет работать система ориентации, значит, невозможны автоматические коррекции и последующие стыковки с транспортными и грузовыми кораблями.

И встал вопрос: что делать? Пробовали раскачать станцию и так попытаться отцепить антенну. Безрезультатно. С плохим настроением закончили мы этот день.

10 августа 1979 года

Думали на Земле, думали мы. Или бросить все как есть и оставить станцию, или сделать попытку ее спасти, выйдя в открытый космос для отделения антенны. Первый вариант тоже рассматривался. Станция свое отработала. Всю ранее запланированную программу выполнили. Но проведенные нами ремонтно-профилактические работы значительно обновили ее аппаратурную часть. Поэтому она могла еще работать и давать отдачу. Жалко было труд, и труд больших коллективов.

Вариант с выходом в открытый космос таил в себе много неясностей. Первое — не однозначно был определен характер зацепа. Одно место мы видели, но, может, есть еще зацепы в других местах? Скафандры для выхода находились на орбите уже около двух лет и, естественно, внушали беспокойство. Мы к этому моменту летали шестой месяц, а работы по выходу требуют больших физических усилий. Никогда еще в конце столь длительного полета такая тяжелая работа не проводилась. Да и психологически мы уже были настроены на завершение работ. Кроме того, данный вариант нами на Земле, естественно, не отрабатывался, а значит, надо было работать с «листа». И как будет вести себя подобная нежесткая конструкция, тоже никто не понимал, а вдруг она накроет космонавта, как сетью? Ведь ее поверхность сделана из тончайшей металлической сети. Да и для того, чтобы добраться до места зацепа антенны, нужно пройти по всей длине станции к самому торцу.

Вот такие вопросы встали и перед учеными, и перед нами. Однако и мы и на Земле пришли к мысли, что «выход» — это единственный разумный вариант. Я перечислил только основные трудности, но был еще целый ряд мелких, но тоже важных вопросов. И вот уже в сеансе связи Алексей Елисеев спросил, согласны ли мы выполнить эту работу. Он сказал, что мы выполнили свой долг, отработали программу и вправе отказаться. Но мы сами загорелись этой необходимой работой. Надо! Стали рассматривать детали операции.

На Земле, в Центре управления, наступили бессонные ночи. И у нас работы было невпроворот. Мы перестали заниматься физкультурой. Надо было провести расконсервацию выходных скафандров, заменить в них воду, провести все проверки и прочее. Здесь пригодился и телеприемник: по нему нам передавали некоторые схемы и варианты наземной проработки этой операции. А как пригодился паяльник! С его помощью мы срочно отремонтировали один из пультов.

Выход планировался на 15 августа, а спуск в связи с этим переносился на два дня, то есть на 19 августа. Один день был полностью отдан медицине, врачи потребовали проведения тщательного медицинского обследования. Все подготовительные работы мы закончили 14-го поздно вечером, и я, приняв таблетку снотворного на всякий случай, лег спать... Что день грядущий нам готовит?..

15 августа 1979 года

Сама операция «выход» планировалась на вторую половину дня. С утра мы перенесли в спускаемый аппарат возвращенное оборудование. В основном это были пленки, кассеты магнитных регистраторов, ампулы с фиксируемыми биологическими объектами, результаты наших космических плавок, некоторые возвращаемые приборы, личные вещи. Это было сделано на тот случай, если бы мы не смогли возвратиться в станцию. Такая вероятность ведь тоже не исключалась: космос таит неожиданности.

После обеда, подготовив станцию, мы стали облачаться в специальные костюмы и занимать свои места в скафандре. При моем немаленьком для космонавта росте в 185 сантиметров это совсем не простая задача. Володя помогал, а точнее, запихивал меня туда. К 17 часам московского времени все операции, предшествующие открытию выходного люка, были выполнены. И через 16 минут я открыл выходной люк. Если говорить честно, то выходить из него не очень хотелось — страшновато.

Внизу плыла Земля, и перемещение станции ощущалось очень заметно — все-таки 8 километров в секунду. У нас был как раз сеанс связи, и мы начали выход над Средиземным морем. В «говорящей шапке» голос Виктора Благова: «Ребята, работайте спокойно, не волнуйтесь».

«И вы не волнуйтесь, все будет хорошо», — говорю я, понимая, как все волнуются на Земле.

До входа в тень оставалось минут десять. Выбравшись на поверхность, требовалось откинуть специальный поручень, чтоб, закрепившись около него, переждать темное время. Но поручень не поддавался. Наконец мне удалось его отбросить. Володя оставался внутри отсека и должен был находиться там всю темную часть витка. Солнце быстро зашло за горизонт, и еще быстрее наступила ночь. Внизу виднелась ночная Земля. Связи с ней уже не было. Мы в это время пролетали над Японией, и освещенные города были отчетливо видны. Если бы я знал Токио до полета, то, верно, опознал бы основные магистрали города и отходящие от него автострады. Дальше мы летели над темным сейчас Тихим океаном. Луны в это время не было. Темнота, только светят звезды, яркие, горячие. Работать в такой темноте невозможно, да этого и не требовалось. Так я и висел, как потом говорили, на подножке трамвая, около получаса. Через иллюминаторы я видел Володю, и мы обменивались информацией. Время подходило к рассвету. На орбите рассвет смотрится совсем не так, как на Земле.

Весь процесс идет очень быстро. Сначала появляется на границе Земли и атмосферы тоненькая синеватая или зеленоватая полоска в том месте, где потом должно показаться Солнце. Полоска очень быстро, буквально за несколько минут, разрастается в большую полосу, светящуюся всеми цветами радуги. Это. Солнце, подсвечивая снизу атмосферу, заставляет ее играть такими красками. От состояния атмосферы, наличия облачности и зависят эти цвета и их сочетания. И хотя за полугодовой полет я много раз наблюдал восход Солнца, каждый раз это чудо вызывало восхищение и удивление.

Так и сейчас, находясь снаружи станции и обдумывая все трудности предстоящей работы, я тем не менее с восторгом встречал рассвет. Это был уже юг Тихого океана, и впереди должна была показаться оконечность Южной Америки. Там в это время была зима. Горы и ледники ослепительно сверкали. А в проемах гор виднелись незамерзшие, наверное, соленые озера с зеленоватой водой. Солнце еще не взошло, а я уже стал двигаться вдоль станции. Володя начал выход из отсека. Ему следовало занять мое место и травить мой фал, через который к скафандру проводилось электропитание. Кроме того, он должен был затащить меня в отсек, если бы со мной что-нибудь случилось.

Итак, я начал двигаться к антенне. Ориентация станции была такова, что антенна была обращена к Земле и продольная ось станции также направлена к Земле. Поэтому по отношению к Земле мне пришлось идти как бы головой вниз.

Я довольно быстро добрался до торца и осмотрелся. Кроме этого мертвого зацепа, жесткие элементы конструкции вошли в мягкую обшивку станции и расклинили ее. Но начинать надо было с основного места, и я стал туда подбираться. Во что бы то ни стало следует перекусить четыре стальных тросика, чтобы освободить основной зацеп. А дальше — посмотрим.

Обследовал зацеп и все время разговаривал с Володей, рассказывая ему о характере предстоящей работы. Инструмент у меня был привязан к перчатке. Медленно начал перекусывать первый тросик. Толщиной он был около миллиметра и натянут, как струна.

Антенна качнулась и пошла прямо на меня. Слышу, в наушниках Володя кричит: «Осторожно, вправо!»

Постепенно колебания затихли. Отрезал второй тросик, и антенна качнулась в другую сторону. И так все остальные...

С собой у меня была длинная, метра полтора, палка с усами, которой я должен был защититься в том случае, если бы антенна стала меня накрывать, и этим же инструментом я должен был как можно дальше оттолкнуть антенну от станции по направлению к Земле. Мне удалось это сделать, и антенна довольно быстро стала удаляться от станции. Пошла!

Мы оба радостно закричали. Все! Освободились! Зоны связи еще не достигли. Мы подходили к Африке. И тут мне очень захотелось вернуться в станцию. Уж слишком удачно все вышло. Как-то неправдоподобно даже. Честно говоря, я очень сомневался, что все это получится. А теперь... Нет, еще нельзя уходить — надо осмотреть станцию. Да, поработал над ней космос, поизмывался — обшивка кое-где порвалась, выцвела.

Слышим, начинается сеанс связи, ну, мы так спокойно докладываем, что, мол, антенны уже нет. По тишине в Центре управления мы поняли, что нам не очень-то верят. Всю эту работу мы выполнили вдвое быстрее, чем планировала Земля. Нас еще раз запросили, и после того, как мы подтвердили, что антенны действительно нет, в Центре управления грянули аплодисменты, да такие, будто мы подключились к огромному зрительному залу.

А я тем временем дошел до люка, салфеткой, которую прихватил с собой, все-таки протер иллюминатор. Подумал, что специалистам эта космическая пыль пригодится для исследований. Собрал и образцы материалов и покрытий, которые оставила предыдущая экспедиция, — тоже для анализа на Земле. А с Земли все неслись благодарности и поздравления. Завтра у меня день рождения.

16 августа 1979 года

Итак, мне сегодня исполняется 40 лет. Возраст немалый. Дни рождения на орбите были у многих моих товарищей. Такие праздники в свое время отмечали на орбите Севастьянов, Кдимук, Иванченков. Совсем недавно мы отметили 38-летие моего напарника Володи Ляхова.

В первые рейсы в космос отправляли молодых парней, а когда полеты усложнились, сорок лет — это как раз тот космический возраст, когда, по словам нашего поэта Евгения Евтушенко, «умна почти, как старость, наша зрелость, но эта зрелость вовсе не стара». Во всяком случае, здоровье есть и, надеюсь, останется даже после такой длительной экспедиции.

Я родился 16 августа 1939 года в городе Комсомольске-на-Амуре. Родители участвовали в строительстве этого города, заложенного после установления Советской власти. Потом они работали на заводе. Перед самым началом войны семья переехала в Подмосковье, где я и вырос. Окончил восемь классов, техникум. Затем служил в Советской Армии. Был командиром танка. А уже после окончания службы в армии закончил институт, факультет электроники и счетно-решающей техники. По специальности я инженер-электрик.

В 1965 году я был направлен на преддипломную практику в конструкторское бюро, руководимое С. П. Королевым. В то время в КБ работали над несколькими темами. Наиболее активно шла работа по автоматической станции, которая должна была осуществить мягкую посадку на Луну. Объект был уже создан, и проходила доводка его систем. Прошло уже несколько пусков для отработки посадки на Луну. Подобная задача решалась впервые, и не все удавалось с первой попытки.

Параллельно велась разработка нового корабля «Союз». Вначале было несколько вариантов. Мне в качестве дипломного проекта предложили выбрать тему по системе телеизмерений. Работа была интересной, и я около полугода готовил диплом. Тогда мне показалось, что я справился с поставленной задачей, с отличием защитил диплом и был оставлен работать в отделе, который занимался проектированием систем телеизмерений. Но когда я после отпуска вышел на работу, отдел разделили, и из него выделилась группа, из которой должен был быть создан новый специализированный отдел по наземным испытаниям космических объектов. Дело в том, что до этого времени наземными испытаниями занимались разработчики систем. Каждый испытывал свою часть. На том этапе это было возможно, так как объекты были достаточно простые. К моменту же создания «Союза» стало понятно, что это корабль уже следующего поколения. Между разными системами появилось много связей, и испытывать объекты старыми способами стало невозможно. Не проверялись связи. Необходимо было, чтобы кто-то занимался комплексными испытаниями корабля в целом. И вот такой отдел был создан. Мне предложили в нем работать. И хотя в этом деле я пока разбирался слабо, идея мне понравилась. Но испытание «Союзов» уже шло полным ходом, и коллектив по этой теме уже был создан. В идущий поезд вскакивать на ходу не хотелось, тем более уже вырисовывалась новая тема — создание достаточно большого корабля для облета Луны, который впоследствии получил название «Зонд». Вот с этой темы я и начал свою работу.

В это время разрабатывались электрические схемы, и нас, молодых специалистов, бросили на эту работу. Мы помогали разработчикам системы управления бортовым комплексом и сами попутно его изучали. Это очень помогало в будущей работе. Когда эта работа закончилась, мы вернулись в свой отдел и приступили к написанию инструкции по комплексным электрическим испытаниям объекта. Работа была очень интересная. Мы изучали новые системы, логику их работы, взаимные завязки между системами и составляли конкретные инструкции по наземным испытаниям.

Очень скоро все разработки появились в металле, в приборах и агрегатах. Начались испытания. Не могу сказать, что у нас все шло гладко. Ошибок было много. Группа была очень молодая. Мой начальник группы работал на год больше меня, но инженером был очень толковым и быстро все усваивал. И группа подобралась хорошая. Работали сколько хватало сил. Обычно уходили с работы глубокой ночью и, поспав несколько часов, шли опять в цех. После проведения цикла испытаний на заводе объект и мы вместе с ним выехали на Байконур.

Никогда не забуду первых шагов по земле Байконура. Это было в начале августа. Я вышел из самолета на бетон аэродрома, и после прохлады самолета на меня пахнуло жарой пустыни Каракумы. Температура в тени была 45 градусов.

Мы разместились в гостинице и быстро включились в работу. Она занимала все наше время, кроме нескольких часов в сутки на сон. В командировке никаких других проблем не было. Для человека, впервые столкнувшегося с подобной работой, все было интересно и ново, и я старался как можно глубже и лучше познать тонкости работы испытателя — человека, дающего «добро» на пуск объекта. Все ошибки, допущенные на предыдущих стадиях, должны были быть выявлены здесь. Это была почетная, но и очень ответственная работа. Наши ошибки были видны сразу, о них немедленно становилось известно руководству, и с нас спрашивали со всей строгостью. А нас всегда поджимали сроки. Пуски объектов, связанных с Луной, были жестко привязаны к датам. И окно для запуска каждый месяц было очень небольшим, несколько дней. Чтобы уложиться в сроки, приходилось работать, не считаясь со временем. Мы были молодыми, и сил на такой режим работы хватало.

В связи с отсутствием опыта испытательской работы мы, конечно, порой ошибались, иногда с довольно неприятными последствиями. Но большое доверие, оказываемое нам руководством, чувство ответственности за новое большое дело всегда помогало нам в работе. Мы чувствовали свой рост как специалистов по отношению к нам окружающих, порой людей гораздо нас старших и более опытных. Три года пролетели совершенно незаметно. Было несколько удачных пусков, были и не совсем удачные. Но опыт мы получали неоценимый. И в будущих полетах он мне пригодился.

В конце 1969 года в КБ начались работы по созданию орбитальной станции «Салют». Идея была поддержана на всех уровнях, и снизу и сверху. И работа закипела. Ведущим конструктором по комплексу был назначен конструктор, с которым мы вместе работали по предыдущей теме. И он предложил мне стать его заместителем. Я согласился. Это было новое направление в работе и соответствовало моему мнению, что через 3—4 года нужно в своей работе несколько менять направление. Иначе, мне кажется, человек начинает «засыпать» на работе. Наверное, это не совсем правильное мнение и распространяется не на всех людей, но я стараюсь придерживаться этого принципа и поныне. Я стал работать заместителем ведущего конструктора по станции «Салют». Все первое всегда дается нелегко. Так было и с созданием первой станции. Было очень много новых вопросов, которые надо было решать быстро и правильно, так как все шло сразу в производство. Станция была создана в небывало короткий срок и в апреле 1971 года была запущена. Первый полет к станции совершил экипаж в составе В. Шаталова, А. Елисеева и Н. Рукавишникова.

Экипаж следующего транспортного корабля в составе В. Добровольского, В. Волкова и В. Пацаева после благополучной стыковки проработал на станции 22 суток. По тем временам это был рекордный по длительности полет, и все с нетерпением ждали возвращения экипажа на Землю. Но вмешался нелепый случай. Во время разделения отсеков развалился клапан дыхательной вентиляции и произошла разгерметизация спускаемого аппарата. Экипаж погиб. Мы все были потрясены случившимся. Такая напряженная работа огромного коллектива в течение полутора лет закончилась столь трагически.

После этой аварии потребовалась большая доработка транспортного корабля для обеспечения безопасности экипажа при разгерметизации спускаемого аппарат та. А у меня стало появляться ощущение, что хорошо бы самому принять участие в полетах в космос. Хотелось самому все испытать и посмотреть.

Дальше было просто. Я написал заявление Главному конструктору. Инженеры, имевшие опыт наземной испытательной работы, были нужны. Меня сразу же направили на медицинскую комиссию. И вот здесь я понял, как не просто пройти этот рубеж. Очень высокие требования к здоровью будущих космонавтов предъявляются при отборе. Бесчисленные анализы, пробы с нагрузкой и психологические тесты, барокамера и центрифуга. И все это с применением новейшей медицинской аппаратуры. И парадокс в том, что с каждым годом аппаратура и методика для диагностики становятся все совершеннее, а человек в среднем здоровее не становится. А врачи требования к здоровью не снижают. И я боюсь, наступит момент равновесия, когда современная диагностика будет отбраковывать 100 процентов претендентов в космонавты, что сейчас уже почти и происходит.

Я проходил эти обследования с двумя своими товарищами по работе. И оба комиссию не прошли. Мне замечание записали: «Нечеткое выговаривание буквы «р». Врачи по специальной методике пытались даже выяснить, врожденное это свойство или следствие какого-нибудь удара. Но положительное заключение мне дали. Я думаю, что в настоящее время люди никакой другой профессии таким сложным медицинским обследованиям не подвергаются.

Но, с другой стороны, столь тщательный отбор позволил мне выдержать нелегкий этап подготовки и самый тяжелый за всю предыдущую историю космонавтики марафон. А в самом полете я больше всего боялся аппендицита. Аппендикс у меня еще не удален. Да, еще если заболят зубы. И однажды мне приснился сон, что у меня болят зубы. Я сразу проснулся, чувствую, действительно болит зуб. Но к утру все прошло.

Таким образом, обращение к Главному конструктору с просьбой о зачислении меня в отряд космонавтов было естественным ходом, так как хотелось после наземных испытаний перейти к летным. Итак, к концу 1971 года я прошел медицинскую комиссию. После меня, с интервалом в несколько недель, прошли комиссию А. Иванченков, Г. Стрекалов и сразу же В. Аксенов. Врачи очень удивлялись такому массовому прохождению, ведь до нас длительное время никому пройти комиссию не удавалось.

После этого в течение приблизительно полутора лет я никак не мог оторваться от основной работы, которая мне понравилась, да и морального права я не имел уходить, пока было трудно и заменить меня было некем. К середине 1973 года я нашел себе полноценную замену, и мой начальник счел возможным меня отпустить. Я пришел в группу космонавтов и сел за стол в комнате, в которой сидели уже слетавшие по одному разу: В. Кубасов, В. Севастьянов, Н. Рукавишников и будущие, еще не летавшие и никому не известные ребята. В программу меня пока не включали, и я начал самостоятельную подготовку, делая основной упор на изучение логики работы систем. Где-то через год Алексей Елисеев, работавший уже тогда руководителем полетов, предложил мне поработать сменным руководителем полета. И когда на орбите была станция «Салют-4» и летал первый экипаж, А. Губарев и Г. Гречко, я работал сменным руководителем полета. Для будущей работы космонавта это была очень полезная практика. Она позволила впоследствии, находясь на орбите, избавить ЦУП от множества ненужных вопросов, которые обычно задают космонавты, незнакомые со спецификой работы Земли. И естественно, эти вопросы часто вызывают ироническую улыбку у тех, кто не может по разным причинам полететь в космос и имеет возможность позлословить в связи с неудачными вопросами космонавтов.

В день рождения я получил много поздравлений — от друзей, космонавтов и знакомых, от Центра управления. Если бы не приближающийся конец полета, то этот день был бы выходным, но сейчас у нас дефицит времени, и поэтому, как только кончался очередной сеанс связи, мы продолжали готовиться к возвращению. Вечером устроили праздничный ужин со всеми оставшимися к этому дню деликатесами.

19 августа 1979 года

Вот он — наш последний день на станции. Все предыдущие дни готовились к спуску, укладывали оборудование, чистили станцию, и на сон больше четырех часов не оставалось.

Устали, даже эмоций особых не было, а может, все дело в том, что нам грустно было расставаться со станцией, которая полгода служила нам верой и правдой. Было такое ощущение, как будто навсегда расстаешься с хорошим другом.

Напоследок пролетели по всем отсекам, погасили свет, присели по нашему обычаю на столе и пошли к люку-лазу, ведущему в корабль.

В расчетное время мы расстыковались со станцией. Медленно уходил от нее наш корабль, а мы все глядели и глядели напоследок, а потом разошлись, чтобы уже никогда больше с ней не встретиться. Так я тогда думал.

Наступил последний сеанс связи. Обменявшись деловой информацией, мы попросили Елисеева поблагодарить ЦУП. Наш Центр я знаю не только с орбиты. Немного и сам варился в этом котле. И скажу, что с такой самоотверженностью, преданностью делу мало, наверное, где работают. Нас в космосе двое, их там много больше. И груз на них такой, что, переложи его на плечи космонавтов, и полет не состоится. Мы спим ночью потому, что они на Земле бодрствуют. Что-то не получается в эксперименте, всех специалистов на ноги поднимут, но к утру, будьте уверены, найдут правильное решение. Да что говорить, бывали они, верно, нами и недовольны, но только мы этого никогда не чувствовали. А двадцать четыре часа смены кого хочешь измотают.

Я узнавал их по голосам, зримо представлял, как они надевают гарнитуры для связи, смотрят на часы, готовясь к сеансу, как, отложив свои заботы на потом, докладывают по цепочке «К работе готов». Я люблю этих мужиков. Жаль, что журналисты мало о них пишут.

Вторая группа — задачи, решаемые с использованием относительно простых математических методов, связанные с преобразованием структур больших потоков данных, с выбором из их множества существенных и достоверных значений, с формированием массивов команд. Это предварительная обработка телеметрической информации и формирование командно-программной информации.

Скоро в полет.



На тренировке с моим первым командиром Владимиром Коваленком

На пресс-конференции перед первым полетом.





Мой второй командир Владимир Ляхов.



В минуты отдыха.





Мои дети



Наша традиция: перед каждым полетом посещаем квартиру В. И. Ленина.



В путь.

Наконец Земля!





Первые пресс-конференции.

Понемногу адаптируемся.

Тоже традиция.





Давненько мы не ели арбуза...

Снова примеряю космическую одежду...





Мой новый командир Леонид Попов.



И опять занятия.









Трудный вопрос.

Над звездным океаном.

Скоро мы встретимся в космосе.





Второй марафон закончен.
Отвыкли от земной тяжести...

Результатами полета довольны...

Система и аппаратура телефикации Центра являются основными информационными средствами индивидуального пользования, осуществляющими вывод информации на рабочие места операторов.

Эти данные о ЦУП я привел для того, чтобы как-то ввести читателя в наш мир — мир ЭВМ, мир задач, решаемых этими ЭВМ в Центре управления полетом. Это как лирическое отступление перед заключительной операцией нашей одиссеи.

Итак, мягкая посадка!

Прощай, космос! Мы провели все операции, предшествующие спуску, и в нужное время включили двигатель. Ему положено отработать чуть больше трех минут. Вспомнив о «Союзе-33», немного поволновались, но двигатель прекрасно сработал.

Дальше был спуск. Для меня уже во второй раз. Я предупредил Володю о том, что нас ждет. Когда космический корабль входит в плотные слои атмосферы, то его тепловая защита начинает гореть. Огненные языки пламени срываются со спускаемого аппарата, и через иллюминатор это похоже на фантастические рисунки. Корабль при этом испытывает перегрузки и слегка подрагивает, а нас с огромной силой вдавливает в кресло. Наконец этот участок кончился, вышел парашют, и вот мы уже ведем разговор с поисковыми вертолетами. Они видят нас, вернее, купол нашего парашюта и спускаемый аппарат. Мы понимаем, что уже почти все позади. Остается момент касания Земли. Наконец хлопают двигатели мягкой посадки, аппарат ударяется, покачивается и переворачивается на бок. Земля!

Мы висим на привязных ремнях таким образом, что я внизу и на боку, а Володя тоже на боку и надо мной. Через минуту-две слышатся голоса и снаружи открывается люк. Мы видим вдалеке небо и лицо врача из поисковой группы. Мне казалось, что воздух Земли, который мы не ощущали почти полгода, будет отличаться от атмосферы в кабине, но ничего подобного я не заметил. Отвязав ремни, Володя стал вылезать. Рядом с аппаратом уже стояли два шезлонга. В один из них он и сел. Я же не спешил. Надо найти в толпе знакомых и передать только им некоторые личные вещи и сувениры. Потому что среди встречающих всегда много любителей, готовых весь аппарат разобрать на сувениры. После того как я все передал, начал вылезать. И здесь почувствовал, как это нелегко. Забыта привычная координация, а все тело, руки, ноги необычайно тяжелы. И, сидя в шезлонге, я ощущал это тяготение Земли, словно кто-то на плечах сидит.

На месте посадки были журналисты, корреспонденты, представители телевидения. И первые цветы. Это были простые ромашки, но до чего же приятно держать их в руках, вдыхать полынный аромат. Тут же интервью, шутки, смех. Эти же корреспонденты нас провожали, освещали весь полет. У всех приподнятое настроение.

Нас отнесли в палатку, сняли с нас скафандры, абсолютно мокрое от пота белье, и мы надели полетные костюмы, в которых были на станции. Попробовали стоять и ходить. Плохо, какая-то необыкновенная слабость. Простоял меньше пяти минут. После этого лоб покрылся испариной, пульс участился, врачи сразу же попросили лечь. Для них ведь это тоже было впервые.

Нам дали чаю, а мне сигарету. Я с удовольствием ее выкурил. После этого нас отнесли в разные вертолеты. По трапу вертолета я уже шел сам. И весь полет (около часа) просидел в кресле, в основном давая автографы первым людям, которые нас встретили на Земле. Мы сели в Джезказгане, перешли в ожидавший нас самолет и через час прилетели на космодром Байконур. В самолете с удовольствием поужинали. Из самолета по трапу сходили сами. Врачи на всякий случай стояли по бокам.

Автобусы доставили нас в гостиницу, которую мы покинули 25 февраля. Путь до своего номера я прошел сам. Первым делом позвонил домой. Это в основном был радостный бессвязный разговор, где меня все поздравляли, а дома было человек 40—50, и я всех поздравлял, потому что это были все люди, помогавшие мне в полете или моей семье во время моего отсутствия. После этого я пошел в баню и уже после нее, поужинав, лег спать на настоящую кровать.

Сейчас, когда я пишу эти строки, полет позади. Ученым, я думаю, года на два, на три хватит работы, чтобы окончательно выяснить результаты наших исследований. Но для меня, инженера, все же полет — дело временное. Что и говорить, я стремился полететь. Это настоящее мужское дело. Интересное и трудное. Здесь требуется выложить все, чему ты научился, может быть, за всю жизнь. Каждый инженер хочет увидеть, ощутить, как работает в реальных условиях техника, в разработке которой он принимал участие. Надо проверить свои личные идеи. Честолюбие тоже, наверное, сыграло не последнюю роль. Быть допущенным к космическому полету, да еще к такому, как наш, значит, ты чего-то стоишь!

Итак, к исходу своей четвертой декады я завершил главное, что мне пока удалось. Написал эти слова и засомневался. Неужели личное участие в космическом полете — это самое главное. Ведь несправедливо считать сам космический полет главным делом твоей жизни. Жизнь велика, а полет, пусть даже такой долгий, все же событие, хоть и важное, большое, но быстротечное. И пусть в нем сфокусирована вся жизнь, это событие, а не дело жизни. Дело моей жизни — космонавтика. Я живу и работаю, чтобы моя страна, давшая миру первый спутник и Гагарина, имела сильный и развитый космический флот, который приносил бы людям пользу. А для этого всем нам, работающим на космонавтику, надо хорошо знать свое дело и делать его хорошо. А перспективы для тех, кто пойдет за нами, кажутся мне бескрайними, как вся Вселенная с орбиты. И если люди разных стран объединят свои усилия в деле исследования околоземного пространства и использования его только в мирных целях, космос принесет человечеству, говоря словами моего соотечественника, основоположника космонавтики Константина Эдуардовича Циолковского, «горы хлеба и бездну могущества».