«Социалистическая Чехословакия» 1978 №10, с24-25

2 марта 1978 года. Четверг. Чудесный зимний день. На холодно-синем небе сияет красноватое солнце. Оно еще недостаточно греет, чтобы растаял весь снег. Степь искристо-белая, простирается в необозримые пространства. Лишь местами появляются коричневатые пятна. Предвестие ожидаемой весны.

Мы выходим из зала гостиницы «Космонавт». Пока без скафандров, в зеленых военных формах наших армий. Из группы, провожающей нас к автобусу, раздаются голоса: «Счастливого пути! Алеша! Владимир! И счастливого возвращения!» Все возбуждены. Намеренно оживленно разговаривают и громко смеются, чтобы скрыть свое волнение. Каждое расставание заключает в себе немного меланхолии, грусти. Протягивают нам руки, машут на прощание и хлопают дружески по плечу, желая придать нам бодрости. Нам, однако, кажется, что скорее мы должны их взбодрить. Губарев посмотрел на меня и улыбнулся. Мы понимаем друг друга без слов. Мы действительно не боимся. Алексей Александрович заколенный, человек сильного характера. В жизни он видел немало. Даже космос так просто не может застичь его врасплох. Два года тому назад вместе с Георгием Гречко совершил полет на «Салюте-17». Произвели стыковку с орбитальной станцией «Салют-4» и целый месяц исследовали с космической высоты Землю, Солнце, планеты и звезды. Сегодня я отправляюсь в свой первый орбитальный рейс. И, несмотря на это, я абсолютно спокоен. Даже сам удивляюсь. В школе я иногда волновался перед экзаменами. Биение сердца я ощущал даже в горле. Как это возможно, что сегодня со мной ничего подобного не происходит. Однако, чтобы не преувеличивать, о полном спокойствие не может быть и речи. Ведь сегодня осуществится моя мальчишеская мечта, о которой я ни кому не говорил. Было мне тринадцать, когда на телевизионном экране я увидел Юрия Гагарина. В один миг он покорил весь мир, а сам навсегда остался скромным советским человеком, патриотом. Я хотел стать космонавтом, как он. Если бы я об этом тогда кому-нибудь сказал, едва ли меня принимали всерьез. Был я мальчуганом, как каждый другой. Запускал змейи и перелезал через заборы. Разводил рыб в аквариуме (однажды он треснул, и вода просочилась в бельевой шкаф), хотел стать продавцом в зоологическом магазине, затем зоотехником и конечно — моряком, как большинство ребят. Я с увлечением рисовал. Главным образом самолеты. Вероятно, потому, что мой отец был пилотом. Мама рассказывала, что когда я был маленьким, показывал на каждый самолет в воздухе и кричал: «Папа! Папа!» Позже я начал лепить модели. А потом окончательно решил стать летчиком. Это решение меня не покинуло и тогда, когда меня очаровали звезды. В городе Брно я посещал обсерваторию, познавал там элементарные понятия солнечной системы. Тогдашнее толкование законов Кеплера осталось в моей памяти до сегодняшнего дня. Первые советские спутники разбушевали мою фантазию. Собака Лайка преодолела сильную перегрузку и состояние невесомости. Представление, что в космосе летает живое существо, меня привело в изумление. Потом настал незабываемый день — 12 апреля 1961 года. Важное сообщение по радио, фотография, заголовки, напечатанные крупным шрифтом в газетах: «Советский Союз первым выслал человека в космос». У этого человека была прекрасная мальчишеская улыбка и громкое имя, которое облетело мир. По телевизору передавали старт. Затаив дыхание, мы прислушивались к радиосигналам с космоса и слышали его голос: «... Все в порядке! Чувствую себя хорошо! Настроение отличное!»

Я жадно ловил каждое слово. Помню, как он красочно описывал открывающуюся перед ним картину: «Вижу горизонт Земли. Великолепный ореол. Дугообразная полоса взмывает вверх с земной поверхности и опускается вниз. Какая красота! ...»

Гагарин был летчиком-истребителем. Было мне ясно, кем я должен стать, чтобы быть космонавтом. С этого момента я с большим вниманием следил за всеми полетами космонавтов и мысленно им завидовал. Каждый в глубине своей души оставляет уголок для мечты, с которой могла бы играть фантазия. Откровенно говоря, я даже не предполагал, что моя мечта осуществится. Когда у нас в 1976 году выбирали кандидатов в космонавты, я не сразу осознал, что моя мечта не так уж недосягаема.

В конце 1976 года я приехал в Звездный городок. Мечта перестала быть мечтой. Я испытывал великую радость человека, у которого все получается, и вместе с тем я понимал, какая лежит на мне ответственность за исход того, что предо мной. Чувство ответственности не покидает меня и сейчас. По отношению к людям, сконструировавшим ракету-носитель и космический корабль, к людям, подготавливающим наш старт, и которые находятся в Центре управления, и по отношению к тем, кто плавает на научных судах далеко в океане и неустанно о нас заботиться, перед Родиной и советскими друзьями, которые предоставили нашей стране такую большую возможность. Говорю себе: «Ты не должен их подвести, не должен подвести за каждую цену».

В автобусе мы садимся на мягкие сиденья. Они напоминают те, на которые мы вскоре сядем на борту космического корабля. Не могу дождаться. Нечто подобное со мной уже происходило: когда я будучи пареньком, участвовал в соревнованиях по бегу. Я очень радовался, даже не мог доспать, и в то же время я понимал, что ничего легкого меня не ждет и что я должен отдать все свои силы. Знаю, что при подготовке я все хорошо освоил. Это сознание возвращает мне биение пульса в нормальное состояние.

Все уже на своих местах. Дверь закрылась, зашумел двигатель, водитель опытным движением включает первую скорость, автобус трогается по асфальтовой дороге в степь. На мачтах перед гостиницей развеваются знамена. Красное и красно-сине-белое. Через оконные стекла мы видим, как нам машут руками и провожают улыбками . . . Шофер включил магнитофон. В равномерный шум двигателя вливаются песни. Для меня записали на пленку несколько чешских и словацких песен. В голове мелькают непоседливые мысли, опережающие время. Они уже находятся на космическом корабле, на высоте, где не могут объявиться ни облака, ни птицы . . .

«Итак, какую карту нам случайность сегодня пошлет», — говорит весело Губарев. Отвечаю с улыбкой: «Наверняка счастливую!» О каком-либо несчастном случае я даже и не думал. Я знаю, что Алексей Александрович хотел этим сказать. Как бы ты не был хорошо подготовлен, никто не может предугадать, если космос не готовит тебе ловушку. Законы природы не сдаются своим покорителям легко. И я об этом размышлял. Ни на минуту меня не покидало беспокойство, если там, вверху, в условиях, которые знаю только по рассказам и книгам, сумею применить все, чему меня учили инструкторы. Если по неопытности не допущу какую-нибудь ошибку. Как тогда, в училище...

Нормальный тренировочный полет на самолете 29, «Дельфин». Лечу в северном направлении от аэродрома, притягиваю и опять отпускаю руль управления. Взлетаю вверх и снова направляю носовую часть самолета к земле: сразу подо мной появляются поля, лента шоссе с движущимися игрушечными автомобилями и сборные призмы домов. Боевой разворот, пикирование, резкое набирание высоты. Обычная отработка техники пилатирования.

Самолет мне беспрекословно повинуется. Опьяняюсь самоуверенностью человека, которому удалось усмирить и овладеть стихийной силой машины.

От безудержной радости вырвалась идея: «Не попробовать ли мне полупетлю?» Это весьма сложная фигура, с инструктором мы ее еще не отрабатывали. Теоретически, олиако, я знаю ее фазу, а также то, что надо делать. Некоторые ребята тайком уже пробовали. Во что бы то ни стало и я должен доказать, что доказали другие.

Набираю большую скорость для пикирующего полета. Высота 3500 . . . 3200... Глаза прикованы к указателю скорости. Стрелка приближается к 500. Мимолетным взглядом по прямому отрезку шоссе контролирую направление. Руль притягиваю к себе. Горизонт исчезает под насовой частью самолета. Двигатель работает вовсю, самолет взмывает вверх, скорость снижается. Слегка двигаю рулем управления, самолет вместе со мной плавно переварачивается на спину. Несколько секунд лечу головой вниз. Теперь надо слегка отодвинуть руль, остановить носовую часть самолета на горизонте. Смотрю на указатель скорости — 160 . . . Немного меньше, чем положено, неважно. Перехожу на полупетлю. Рулевое управление отклоняю влево, до упора, одновременно нажимаю на левую педаль. Самолет плавным движением вращается вокруг своей оси. И в этот момент он вдруг начал лихорадочно трястись, настал безумный круговорот. Небо, земля, небо, земля, хоровод цветных полос. Что ж такое творится! Беру себя в руки. Молниеносно анализирую ситуацию. Очевидно, я вошел в штопор. Главное-спокойствие. Это можно выравнять. Установить рули в нейтральное положение, определить направление вращения, контранога, ослабить, выровнять ноги. Делаю так, как меня учил инструктор. Однако что же случилось с этой машиной! С ума сошла, или что. Кувыркается для разнообразия в противоположную сторону. Очевидно, я поздно выровнял ноги. Спокойствие, и повторить все заново: контранога, ослабить, выровнять ноги . . . Черт возьми! В чем моя ошибка. Самолет продолжает вращаться, всякий раз — на другую сторону, и падает, безостановочно приближается к земле, у меня было ощущение, якобы ко мне приближают землю объективом с переменным фокусным расстоянием. Вот-вот я буду на высоте 1000 метров. В голове блеснула инструкция: не одолев падение в непривычном положении на высоте 1000 метров — покинуть самолет. Рассуждаю: «Расстаться с карьерой летчика раньше, чем начал?» И тут я сообразил. Вмешалось шестое чувство: «Если делаю все правильно и ничего не помагает значит это не может быть штопр». Ну а что тогда? Вероятно, авторотация. Инстинктивно отклоняю элероны против направления вращения. Безумный круговорот останавливается. «Дельфин» носовой частью направляется к земле, а я ему помогаю. Земля и небо опять на своих местах. Жду когда нарастет скорость, притягиванием рулевого управления привожу самолет к медленному набиранию высоты. Мы опять понимаем друг друга. Перевожу дыхание, рубашка на спине прилипла к телу. И только сейчас я почувствовал, как дрожат кончики пальцев. Успокаиваюсь несколькими разворотами и, перебирая в памяти новый ценный опыт, убеждаюсь, что никогда не надо торопиться и опережать время. Ничего не делать без подготовки . . .

За окном мелькнул указатель с надписью «Байконур». До космодрома езды около тридцати километров. Милиционер в сером пальто и ушанке отдает нам честь. Из репродуктора раздается приятный голос. Поет по-русски о надежде, что она вечна, что остается человеку навсегда, до конца его жизни. Мелодия и слова, проникающие прямо в сердце, меня приятно взволновывают. Губарев смотрит в окно, любуясь степью.

«Это те минуты, — говорит он не спеша, — из-за которых стоит жить». Молча киваю головой, А про себя говорю: «И положить жизнь, если понадобится».

. . . Смотрю на часы. Четырнадцать часов московского времени. Автобус приближается к объектам космодрома, В голове мелькают образы людей, которые в моей жизни играют большую роль. Моя добрая бабушка как-то строго ругает: «Где ты опять озорничал! Ах ты баловник! Посмотри на кого ты похож, ведь ты совсем мокрый». Добродушный дедушка рассказывает одну из своих военных историй. Он всегда имел какую-то наготове. Ведь он служил в славном девяносто первом будейёвицком полку, петлицы которого носил и Йозеф Швейк. Кстати, и Ярослав Гашек. Дедушка говорил, что он его знал. Жаль, что старичков уже нет в живых. В годы их тяжелой молодости светили керосиновой лампой, а в воздухе летал всего-навсего какой-то воздушный шар. Представляю, как они бы удивлялись, слушая мой рассказ о том, что я еще сегодня все испытаю. От этого момента меня отделяют всего два часа.

Дома уже знают. Маме я звонил из гостиницы. При разговоре я говорил так, чтобы преждевременно не разгласить провадам слишком много и чтобы ее успокоить. Все равно она боялась. Это чувствовалось в ее голосе. Я разговаривал с ней издалека будто ничего особенного не происходит. Говорю ей как ни в чем не бывало: «Итак, мама, сегодня начнется, и это — на нас».

«Когда вернешься, поджарю тебе сыр, мой мальчик». Иногда меня так называет, часто выражаю свое недовольство, но сегодня не говорю ничего. В телефонной трубке был слышен ее плачь. Все мамы боятся за своих детей. Мне хотелось отвлечь ее внимание.

«Как девчата? Нет никаких проблем? Я уже должен кончить, через несколько минут мы выезжаем».

Интересно, когда человек совершает какой-нибудь ответственный жизненный шаг, перед его мысленным взором оживает все, что прожил. Что является его душевным богатством. Что его делает таким, какой он есть. Дом. Школа ... И, конечно, мальчишеские годы . . . Учитель-Йиндра ходит между партами и объясняет арифметическую задачу. Тот, кто не слушается, получает по руке палочкой, прозвище которой «тете». Еще сегодня вижу его круглую голову с веночком седоватых волос и вспоминаю его рассказы о прожитом. О том, как гестаповцы его арестовали и били головой о стену и о бедственном существовании за колючей проволокой концентрационных лагерей. Его также нет в живых. И ему, так же как всем знакомым и незнакомым мне людям, я хотел бы доставить радость тем, что хочу доказать. И черноволосой девушке с Кутной Горы, из-за которой я победил на соревнованиях по бегу ...

Направо от дороги находятся исторические деревянные домики — пионеры Байконура. Тот, в котором отдыхал перед своим полетом Гагарин, и тот, которой служил рабочим кабинетом конструктору Королеву, обращены в музей. Мы проезжаем местами, где начиналась сегодня уже славная история советской космонавтики. Пристально гляжу в окно. Солнце заходит за горизонт, а за ним, словно очаровывающее привидение, появляется серебряная носовая часть космической ракеты. От возбуждения у меня повышается кровяное давление. Дорога переходит в пологий спуск, а автобус сворачивает налево и съезжает с пригорка к зданию в несколько этажей монтажного зала.

(Отрывок из книги, которую готовит к печати первый чехословацкий космонавт)