«Советская Россия» №116 (12889), четверг, 5 октября 2006 г.

Впервые с академиком Кондратьевым мы познакомились где-то в 70-х годах в Звездном городке, когда создавались первые орбитальные станции и летал первый «Салют», и тогда группа известных ученых читала лекции для космонавтов в Звездном городке. Я в то время работал еще инженером в королевском ОКБ, в отделе Раушенбаха — будущего академика, и Бориса Евсеевича Чертока, написавшего недавно мемуары «Ракеты и судьбы». Лекции касались исследований верхней атмосферы, дистанционного зондирования Земли, которое на первых «Салютах» только начиналось, ставились первые приборы. Я тоже был на этих лекциях: Кондратьев рассказывал космонавтам глобальную постановку задачи по дистанционному исследованию атмосферы, а я рассказывал им о тех приборах, с которыми они должны были работать. И первый спектрометр, который появился в космосе на орбитальных станциях — ручной спектрометр РСС-1. Я хорошо помню этот прибор. Он хорошо работал в видимой области спектра. Так мы познакомились с Кириллом Яковлевичем. Потом были полеты Гречко, Севастьянова на «Салюте-4». Тогда было много новых наблюдений, открытий, говорили о верхней атмосфере, о ее вертикально-лучевой структуре, и, естественно, Кирилл Яковлевич, который уже тогда был членом-корреспондентом Академии наук, много занимался исследованием Земли с помощью дистанционных методов. В те годы не было хороших фотоаппаратов, которые снимали бы Землю с высоким разрешением, мы тогда радовались каждому проявленному снимку, привезенному их космоса. Тогда было время ручных камер, наших профессиональных камер не было — снимали немецкой «Практикой».Потом уже, на шестом «Салюте», появился «Хассельблатт»...

— Но Кирилла Яковлевича больше занимала не поверхность как таковая, а Земля в комплексе с атмосферой: климат, метеорология, геофизика... Особенно верхняя атмосфера — озоновый слой, распределение по высоте различных загрязнений, тепловой баланс. Все те вопросы климата и экологии, которые сегодня стали предметом политики и околонаучных манипуляций.— Кирилл Яковлевич был известен как метеоролог и геофизик, а выходит, он был одним из отцов космонавтики, по меньшей мере одним из тех, кто ставил задачи перед конструкторами, космонавтами и превращал добытые в космосе цифры, графики и наблюдения в настоящую информацию.

— Да, Кирилл Яковлевич не конструировал космические системы и аппараты как таковые. Но он ставил задачи и обосновывал саму необходимость и полезность получения из космоса громадного объема новой информации об атмосфере и земной поверхности. Сведений, далеко выходящих за рамки обычной, картографической информации. По сути, именно тогда была поставлена сама задача наложения на карту и совмещения многих слоев разнородной информации, то есть создания геоинформационных систем. В те годы еще не было автоматических спутников, дающих необходимый объем информации: ракетная техника надолго опередила развитие бортовой «начинки». Академик Кондратьев был одним из тех, кто формировал направления исследований и тем самым— развитие бортовой аппаратуры. Как физик атмосферных процессов, Кирилл Яковлевич не ограничивался Землей, внеся существенный вклад в изучение планет. Например, в те годы были знаменитые полеты межпланетных станций к Марсу. Среди его работ была великолепная научная монография по атмосфере Марса, где скупые сведения, полученные непосредственно с планеты нашими «Марсами» и американскими «Маринерами», были расшифрованы на основе физических моделей, отработанных на земной атмосфере.

— Выходит, что Кирилл Яковлевич был одной из мировых величин и в планетологии, то есть проявил себя не только в геофизике, но и в астрономии?

— Да. Особенно заметен его вклад в планетологию планет земной группы — Марса, Венеры, куда летали первыми наши аппараты. На этих планетах как раз и проявляются детально изученные на Земле процессы теплообмена, в частности «парниковый эффект», благодаря которому средняя температура на Венере — не сорок, как считали, исходя из близости Венеры к Солнцу, а четыреста градусов, что во многом связано с атмосферными аэрозолями — облачным покровом, и высоким содержанием углекислого газа. Тогда понятие парникового эффекта применительно к земной атмосфере интереса не вызывало — эту проблему ввел в научный обиход именно Кондратьев на основе изучения и моделирования атмосферы Венеры. А в те времена не было даже самого термина — «парниковый эффект». Кирилл Яковлевич активно участвовал в разработке научных программ всех межпланетных станций и обработке полученных результатов. Он входил в группу, руководимую тогда академиком Петровым. К.Я.Кондратьева с полным правом можно отнести к первооткрывателям космоса — именно он на основе абстрактных цифр телеметрии рассказал о погоде и климате далеких планет, как будто побывал на них сам. Чтобы задать вопрос, надо знать часть ответа. Чтобы это узнать, надо было еще до полета сказать разработчикам, что, где и как измерять. Но замеры — это только полдела. Без расшифровки, интерпретации цифры бессмысленны, как непроявленная пленка. Кирилл Яковлевич был человеком, который проявлял еще скрытую от нашего разума и воображения информацию, спрятанную в добытые техническими средствами сырые цифры. Природу надо уметь спросить. Технические задания на разработку научных приборов для космоса — это, по сути, вопросы, заданные природе. Однако мало задать вопрос — надо понять полученный ответ. Телеметрия позволяет лишь глядеть, видит же разум. По зоркости своего разума Кирилл Яковлевич был одним из немногих. Именно это качество обеспечило академику Кондратьеву безоговорочный авторитет у коллег во всем мире. Внешняя легкость и бесконфликтность его академической карьеры объясняется просто: уровень его работ и его понимания проблем всегда на несколько шагов опережал уровень современных ему исследований. Часто говорят о передовых областях науки, но при этом забывают, что есть люди, формирующие для этой передовой науки повестку дня. Это, кстати, прекрасно видно по множеству международных исследовательских проектов, инициатором и многолетним руководителем которых был Кирилл Яковлевич.

— Как складывались отношения Кондратьева с общеизвестными родоначальниками космонавтики — Королевым, Глушко?

— Они были знакомы и постоянно взаимодействовали. Что касается личных отношений — тогда это был не мой уровень, я был одним из многих разработчиков. К сожалению, Кирилл Яковлевич был последним из поколения великих, и после его ухода спрашивать уже некого. С отрядом космонавтов Кондратьев общался достаточно регулярно: он приезжал с лекциями и консультировал, что и как надо наблюдать — космонавты были глазами и руками ученых. Я имею в виду не тот, самый первый, отряд космонавтов, а отряд космонавтов в годы первых длительных полетов на орбитальных станциях. Среди нас были Георгий Гречко, Виталий Севастьянов. После полетов вышло несколько книг по дистанционному зондированию Земли из космоса, авторами которых были Кондратьев и космонавты. Что касается дистанционного зондирования земли, дешифровки космических снимков, то он стоял у самых истоков этого направления. Он первый поставил проблему спектрального анализа изображений, благодаря ему на станциях «Салют» ставится спектрозональная фотокамера: сначала МКФ-4, потом МКФ-6. Тогда над проблемой спектрозональной съемки (работали?) и другие уникальные специалисты.

— Как вышло, что ученый такого масштаба и известности в академических кругах так и не стал известен более широкой публике? Ведь тогда наука была увлечением миллионов: громадными тиражами выписывались «Наука и жизнь», «Техника — молодежи», «Знание — сила». Почему научно-популярная журналистика так и не заметила академика Кондратьева?

— Да, Кирилл Яковлевич не был обласкан прессой, впрочем, он знал себе цену и не переживал. Каждое интервью было для него слишком большой ответственностью. И это при том что он всегда был очень прямолинеен и никаких компромиссов не терпел, особенно в том, что касалось науки. Научно-популярная журналистика, чтобы быть понятной миллионам, неизбежно строится на компромиссе научности и занимательности — на определенном упрощении, на эффектных, но не всегда корректных аналогиях и обобщениях. Но Кирилл Яковлевич не позволял себе таких компромиссов, всегда настаивая на безупречной научной корректности своих выступлений, включая газетные, естественно, это шло вразрез с газетной краткостью и журнальной броскостью. Он слишком хорошо знал предмет, чтобы идти на упрощения, создающие у дилетантов иллюзию понимания. Отсюда необъяснимая для многих его всеобщая известность и узнаваемость в академических кругах и почти полная неизвестность в более широких слоях интеллигентной публики, зависимых от прессы и скандальных слухов. Что его, как истинного философа, нисколько не волновало. В свое время, когда появились первые космические снимки, в частности снимки Финского залива в районе Ленинграда, показывающие картину загрязнений, мы готовили статью для «Ленинградской правды». Эти снимки мы расшифровали в Институте озероведения, которым тогда руководил Кондратьев. Тема была очень острой, тогда только построили плотину, защищавшую город от наводнений, а выходило, что мы обвиняем гидротехников в нарушении экологии. Журналисты из «Ленинградской правды» дважды подходили к нему с этой статьей, но, насколько я помню, он так и не дал согласия на смягченные, компромиссные формулировки. В конечном счете статья так и не вышла. Видимо, именно поэтому он не стал так широко известен, как тот же Капица, Никита Моисеев или Джеймс Хансен. Сенсационная гипотеза Хансена о катастрофическом глобальном потеплении и популярная в эпоху Горбачева, моисеевская модель «Ядерной зимы», сделавшие авторам всемирную известность, были достаточно грубыми упрощениями, которые Кирилл Яковлевич не позволял ни себе, ни другим. Будучи одним из ведущих мировых специалистов по теплопередаче в атмосфере, он предметно доказал наличие грубых неточностей и в той, и в другой гипотезе, которые, собственно, и придали им сенсационность и катастрофичность. Академик Никита Моисеев был человеком ярким, публичным, демонстративным. Он любил выступать перед прессой, любил ставить научные проблемы подчеркнуто остро, и пресса отвечала ему взаимностью. Кирилл Яковлевич был его противоположностью: при всей своей контактности, общительности и мировой известности среди специалистов он избегал прессы как ненадежного посредника, искажающего и упрощающего доверенную ему истину. Всякого рода околонаучным мероприятиям Кирилл Яковлевич предпочитал работу. А в физике атмосферы он был поистине энциклопедистом, наизусть знающим все ключевые публикации о климате и смежных областях науки за многие десятки лет. Наиболее значимых коллег он знал лично и переписывался с ними многие годы. А за всем этим стоял многолетний, ежедневный, тщательно организованный труд.

— Много лет нас пугали «информационным взрывом», который чуть ли не каждые десять лет обесценивает все научные знания и обрекает ученых на сверхузкую специализацию, при которой энциклопедические познания либо не нужны, либо невозможны. Сегодня министр образования ставит перед научным сообществом задачу отказа от фундаментального образования. Но академик Кондратьев — ярко выраженный пример научного универсализма. В чем его секрет? Как ему удавалось много десятилетий подряд быть в курсе всех научных событий?

— Кирилл Яковлевич с его широчайшим кругозором был именно энциклопедистом. А благодаря своим личным знакомствам в научной среде он всегда был в курсе последних достижений, в чем я убедился, работая с ним в журнале «Изучение земли из космоса», где он, как главный редактор, лично выверял каждую публикацию. Для него не существовало языкового барьера: он великолепно владел английским что позволяло ему общаться с коллегами во всем мире. И на последней конференции по климату в 2003 году (под покровительством российского президента) он сделал свой доклад именно на английском языке. Учитывая глобальное политическое значение этой конференции по климату — а сегодня вопросы метеорологии внезапно стали вопросами мировой политики, такое знание языка оказалось действительно важным. Более того, он вел на этой конференции «круглый стол»... Кстати, в отношении Киотского протокола он всегда был категорически против, тем более что он знает проблему теплообмена земной поверхности и космоса гораздо детальнее и шире, чем Джеймс Хансен, превративший проблему углекислотного баланса в «глобальную угрозу»... Об этом он написал в своем последнем прижизненном сборнике — «Перспективы развития цивилизации — многомерный анализ». Собственно, все его работы, начиная с самых ранних, так или иначе не вмещались в рамки физики атмосферы и в конечном счете выводили на проблему глобального развития человечества. Последней его книгой, которая выходит только сейчас, стала «Глобализация и устойчивое развитие».

— Выходит, Кирилл Яковлевич был человеком, разоблачившим два наиболее катастрофичных «климатических» мифа: миф о «ядерной зиме», сыгравший свою роль при стратегической капитуляции Горбачева, и миф о глобальном потеплении, запущенный американским профессором Д.Хансеном, доказавшим свою несостоятельность, но на основе которого уже подписан Киотский протокол, вводящий для России экономические санкции за внутреннее потребление топлива, добытого на собственной территории. И оказывается, что Киотский протокол — это чисто экономическая удавка для сырьедобывающих стран, запрещающая им использовать собственные ресурсы! Смогло ли научное сообщество воспринять его позицию по проблемам, внезапно сделанным предметом не столько науки, сколько большой политики?

— Увы, мировое научное сообщество, похоже, не услышало того, что хотел объяснить Кирилл Яковлевич. Его доклад на московской конференции по глобальному климату был достаточно коротким, а на публике он тогда почти не появлялся из-за болезни. Академик Израэль, который тоже готовил эту конференцию, разделял позицию Кондратьева по вопросу углекислого газа и глобального потепления. Однако вышло так, что наши, российские академики так и не выработали единой позиции по этому вопросу и в своих докладах ограничивались своей тематикой. Таким образом, единая российских ученых по Киотскому протоколу так и не была четко заявлена, в то время как наши западные коллеги, продвигая выгодный для своих правительств Киотский протокол, давили на общественное мнение единым фронтом.

— В чем суть позиции западных климатологов: это добросовестное научное заблуждение или политический заказ, за которым стоят заложенные в Киотский протокол деньги?

— Помимо этих причин, есть и третья. Климатический катастрофизм — это издержки западной системы финансирования науки, зависимость от системы грантов, которые более охотно даются под сенсационную и катастрофическую тематику. «Есть ли жизнь на Марсе?», «Упадет ли на Землю астероид?», «Состоится ли глобальная климатическая катастрофа?» — под такие темы деньги дают не считая, поскольку результаты на лету подхватываются прессой. А под сложные, тонкие и многолетние программы, и особенно под работы, закрывающие выгодную «катастрофическую» тематику, часто не дают ни копейки. В современном обществе фундаментальная наука все чаще должна доказывать массе эрудированных дилетантов (в их число входят и госчиновники) саму необходимость своего существования. Посмотрите, какое жалкое существование влачит американская космическая программа. И это при многолетнем избытке денег в американском бюджете! Очевидно, что такое отношение невольно порождает определенную «ложь во спасение науки», когда катастрофизм становится инструментом и чуть ли не нормой конкурентной борьбы за финансирование. Тем более что впечатляющие примеры коммерциализации и политизации мнимых и реальных глобальных угроз уже созданы. Это и обогатившая «Дюпон» проблема озонового слоя, и Киотский протокол, и «астероидная опасность», и многое другое... Академик Кондратьев был человеком другой закалки, считавшим недопустимым любое искажение научной истины. Тем более в стратегических вопросах развития человечества, когда от рекомендаций науки зависит будущее народов и цивилизаций. Проблема оптимальной численности человечества, впервые открыто поставленная Римским Клубом в «Пределах роста», есть проблема раздела не только квот на ресурсы, но и квот на выживание. В условиях конкуренции за общий ресурс верить выкладкам фактических конкурентов нельзя, нужно проверять их доводы и расчеты самим. Так зрел замысел исследований по глобалистике, по мониторингу и прогнозированию устойчивости всей природной среды в целом. В принципе идея глобального мониторинга среды интересовала академика Кондратьева и раньше — на нее выводили все его разносторонние исследования и научные интересы. Но в прошлом сама идея глобального проектирования и моделирования была, как известно, «прерогативой ЦК», а ряд вопросов, например, продовольственный баланс, был «загрифован». И только в последние годы у Кирилла Яковлевича появилась возможность по меньшей мере попробовать свести все проблемы устойчивого развития в единую систему, чему он посвятил свои последние годы. Будем реалистичны: наши монографии по глобальному развитию — это только система вопросов. Но система, из которой следует план будущих исследований. И этот план на будущее — важнейшая часть научного наследия академика Кондратьева. Недаром сказано, что правильно поставленный вопрос — это наполовину полученный ответ.

— Как обстоит дело с Киотским протоколом сегодня? Ведь катастрофические прогнозы о потеплении и, как следствие, о росте уровня океана, не сбылись, сам автор гипотезы Д.Хансен под давлением фактов уже изменил свою позицию, но Протокол уже принят Россией! Возможна ли его корректировка? Ведь уже появились реальные схемы коммерциализации исполнения протокола — например, торговля квотами на сжигание углерода.

— Но срок действия Протокола — до 2007 года, а дальше должна быть его корректировка, для которой надо собрать теоретическую и фактологическую базу, что понимает большинство ученых. Торговля квотами пока остается и, скорее всего, и дальше останется разговорами. Прибылей здесь пока не просматривается.

— Тем не менее «глобальное потепление» уже породило прибыли и интересы. Это громадные ассигнования на заведомо убыточные «альтернативные источники энергии» и прочие гранты на «глобальное потепление» и «защиту озонового слоя», которые, просачиваясь в прессу, давят на общественное мнение?

— Да, большинство «альтернативных источников» заведомо неконкурентоспособны. Есть, впрочем, планы термоядерной энергетики с использованием Гелия-3, который можно извлекать их лунных пород. Одной тонны Гелия-3 достаточно для годичного обеспечения всей энергетики мира. Вопрос в том, как его извлечь из поверхностного слоя лунных пород и доставить на Землю. Но задержавшийся на старте термоядерный проект вполне реален и средства на него могут быть получены. Не забывайте, что во многих странах ядерная энергетика уже сейчас дает более половины энергии, то есть кадры и инфраструктура для «термояда» почти готовы. Не исчерпана и обычная ядерная энергетика, особенно при использовании реакторов-размножителей. В то же время имеется громадная оппозиция ядерной энергетике, постоянно пугающая всех повторением Чернобыля. Поиск истины усложняется тем, что в условиях растущего дефицита топлива энергетика постоянно смешивается с политикой. Вопрос и в монополии на ключевые энергетические технологии, которой обладает достаточно узкий круг стран. «Биоэнергетика» — производство топлива из сельскохозяйственного сырья и отходов — более демократична, но пока развивается достаточно медленно, хотя и верно. Переход Бразилии на технический спирт — уже не эксперимент, а реальный процесс. Но баланс ископаемых и пищевых ресурсов — это лишь верхний слой истины. Если взглянуть глубже, на первый план выходит проблема системной деградации всей земной экосистемы, локальное или глобальное разбалансирование которой может легко обрушить карточные домики искусственных сельскохозяйственных ландшафтов. Именно поэтому мы говорим не о глобальном ресурсном балансе, а об устойчивом развитии. Климатические изменения — это лишь часть проблемы. Но и она требует громадного объема наблюдений и многомерного анализа окружающей среды, чем, собственно, и занимались мы с академиком Кондратьевым в последние годы. Собрать все возможные данные в единую многослойную цифровую карту — геоинформационную систему (ГИС), дополнить ее системой моделирования и прогноза (ГИМС), научиться управлять своей планетой, не нанося вреда людям и не расходуя все более дефицитные ресурсы впустую, найти и обеспечить своей стране достойное место в мировом сообществе — вот сверхзадача для науки, очертить контуры которой мы попытались в нашей монографии «Перспективы развития цивилизации: многомерный анализ». Эту монографию можно с полным правом назвать научным и человеческим завещанием Кирилла Яковлевича. Он оставил нам фундамент незаконченного здания — этим сказано достаточно. Отмечу особо: в идее глобального управления природной и искусственной средой скрыты очень непростые этические вопросы, по сравнению с которыми даже проблемы медицинской этики выглядят мелко. Сколько людей способна устойчиво прокормить Земля? Кто и как будет делить «билеты в будущее»? Бездумно и бесконтрольно отдать вопросы жизни и смерти международным организациям и другим государствам, как это вышло с Киотским протоколом? Безусловно, нет: нам нужна собственная независимая и полноценная научная база для равноправного участия в управлении мировым развитием. А готовить и принимать решения должны люди с чистыми руками, всеобъемлющими знаниями и неистощимой любовью к людям и всему живому. Именно таким был удивительный человек и уникальный ученый — академик Кирилл Яковлевич Кондратьев.

Беседовал А.Д. ОРЛОВ.