"Техника-молодежи" 1955 г, №10, с.31-35

Научно-фантастический рассказ

Г. ГУРЕВИЧ

Рис. Н. КОЛЬЧИЦКОГО

Мы нашли не меньше полусотни вдохновляющих местечек в лесу и на берегу реки. Я был в восхищении, художник тоже. Но свои чувства он внезапно выразил такими словами:

— Сюда бы хороший ресторан из Москвы, это был бы рай на земле.

— Кажется, у пристани есть столовая, — заметил я.

— Знаю я здешние столовые, — скептически возразил художник. — Несоленые щи из свежей капусты и вареные котлеты каждый день.

Столовая приятно разочаровала Вихрева. Нас усадили за столик с накрахмаленной скатертью и цветами, спросили, сильно ли мы проголодались, угостили великолепной окрошкой, на второе дали бифштекс с яичницей и поджаренными сухарями... и после мороженого мы попросили книгу отзывов.

Наша просьба вызвала переполох. Как потом оказалось, в столовой была только жалобная книга. Взволнованная подавальщица призвала на помощь какую-то Марусю. «Которую?» — переспросил ее повар. «Да Лунную же!» — крикнула она. И через три минуты перед нами явилась эта самая «лунная» Маруся с жалобной книгой подмышкой. У нее было свежее круглое лицо, действительно немного похожее на полную луну, серьезные серые глаза и озабоченная складка между бровями. Мы успокоили ее и на первой странице незапятнанной книги написали наши впечатления о скатертях, цветах, окрошке, подавальщице и шеф-поваре Марии...

— Лунная — это ваша фамилия?— спросил художник.

— Да нет, фамилия наша Кремневы. У нас полдеревни Кремневых. А Лунная — прозвище мое. Потому, что я на Луне зимовала.

Я смотрел на нее во все глаза. Эта девушка была на Луне? Так это и есть Мария Кремнева из комсомольской зимовки, вот эта самая — в поварском колпаке?

Маруся посмотрела на ручные часики, оглянулась. В столовой было пусто. Обед кончился, до ужина было далеко. Возможно, ей самой хотелось рассказать, а знакомые все уже знали ее историю. В общем Маруся не заставила себя упрашивать.

— Многие у нас недооценивают общественное питание, — начала она. (Книжные обороты часто встречались в ее речи. Видимо, она еще не умела говорить проще, своими словами.) — Помню, когда колхоз посылал меня в Москву на курсы поваров, я не хотела ехать, даже плакала. Подруги у меня — кто на тракторе, кто на комбайне, а я вдруг с поварешкой у плиты. После, уже на курсах, поняла. Нам шеф бывало говорил: «Мы, повара, как врачи, и даже еще важнее. К нам люди три раза в день приходят — от голода лечиться, а к доктору идут с неохотой, в крайнем случае, в беде. И кормить надо по правилам науки, — по калориям и витаминам».

Училась я старательно и диплом сдала на «отлично». Делала я, как сейчас помню, праздничный обед и фигурный торт с фруктами. Думала — вернусь в Кременье, устрою в столовой пир всем на удивление. Но так случилось, что вернулась домой не скоро.

Пришло на курсы распоряжение трех лучших учениц направить в Арктику на зимовки. Я-то была по отметкам пятая, но третья побоялась ехать и обменялась со мной. И отправилась она в Кременье, а я на Землю Франца Иосифа.

Про Арктику говорить не буду, вы меня не про то спрашивали. Все повидала — белых медведей, пургу, полярное сияние. Коллектив был дружный. Особенно один парень славный, Шурка-радист. Веселый такой! Мы с ним крепко подружились, и когда вышел срок, решили вместе съездить на Кавказ, в Москву, в Кременье, а потом — опять в Арктику.

И вот когда мы ехали в поезде из Архангельска, Шурка услышал по радио, что на Луне будет комсомольская зимовка. Услышал и загорелся: «Давай подадим заявление». Он такой у меня — выдумщик. Я говорю: «Шура, туда людей с отбором пошлют. Какие у нас особые заслуги? Я простой повар, ты простой радист». Но он упрямится: «Я не простой, а радист первого класса, у меня значок отличного полярника. Радисты везде нарасхват». Уговорил... Написали мы заявления и оставили, проезжая через Москву. По правде, я не надеялась совсем, потому что моя очередь вышла 14 325, а у Шурки — 14 324.

Но не успели мы уехать, приносят мне в гостиницу повестку — Марию Алексеевну Кремневу, меня значит, просят явиться в 11.00 в райком комсомола к товарищу Платонову.

Бегу, ног под собой не чую. Принимает меня Платонов, называет по имени-отчеству, спрашивает, как я работала в Арктике, какой у меня стаж — по работе и комсомольский, есть ли взыскания. Потом говорит:

«Полагаем мы, Мария Алексеевна, что вы подходящий кандидат. И диплом у вас, специальное образование, и опыт работы на зимовке, а на Луне условия похожие. Но должен разъяснить вам заранее: полетит на Луну всего пять человек. Посылать с ними особого повара нет никакой возможности. Надо будет вам взять на себя все хозяйство — еду приготовить и посуду помыть, убрать, постирать, починить и с каждой мелочью не считаться».

Не могу сказать, чтобы понравились мне такие слова. У нас на зимовке поговорка была: «В Арктике горничных нет». Подмести, пол помыть, воду принести — на это дежурный есть. Очередь подошла, сам начальник дежурит, не стесняется. Я так и сказала в глаза товарищу Платонову: «Кто на Луну поедет, белоручки или комсомольцы? И с каких пор комсомольцам прислуга нужна?»

А он в ответ: «Мы вас неволить не собираемся. Подумайте, взвесьте. Но поймите одно обстоятельство. Дом, в котором мы сидим, обошелся государству в миллион рублей. Ваша зимовка на Луне обойдется в 217 миллионов с лишком. Если вы возьмете карандашик и посчитаете, получится, что каждый трудодень ученого на Луне встанет нам в 120 тысяч рублей. Не хотим мы эти деньги тратить на дежурства, потому и посылаем на Луну не просто повара, а доверенного человека, чтобы берег нам драгоценные часы. Подумайте об этом до утра, а завтра по телефону позвоните. Только не задерживайте, чтобы мы другую кандидатуру могли подыскать».

Бегу я к Шурке и каждое слово повторяю, боюсь растерять. Гляжу, Шурка мой сидит темнее тучи, а в руках у него открытка и надпись на ней: «Уважаемый товарищ, ввиду того, что в настоящее время на Луне не требуются радисты...» В общем отказ по всей форме.

Как мне быть? И Шурку жалко, и ехать хочется. Такая мне честь — из четырнадцати тысяч выбрали. Все равно как по займу выиграла! Отказаться обидно, а любовь потерять еще обиднее. Ведь вы, мужчины, любите себя перед девушкой показать. А тут — мне честь, а Шурка — в тени.

Но Шурка, — он хороший у меня, правильный, — по-настоящему рассудил, без зависти. Он так сказал: «Если бы ты меня не пускала, я бы не послушал, и я тебя удерживать не буду. Только ты запоминай все подробности, все мелочи пересказывай, чтобы я почувствовал, как будто сам на Луну съездил».

На том и порешили. А на следующий день я позвонила товарищу Платонову и тут же начала тренировку.

Маруся смолкла. Очевидно, она считала, что исчерпывающе ответила на заданный вопрос: «Каким образом она попала на Луну?» Но, по-моему, самое интересное только начиналось.

— Ну и как, тяжело показалось вам на Луне? — спросил я.

Маруся рассмеялась.

— Если вы в прямом смысле спрашиваете, на Луне даже очень легко. Перед отъездом я весила 55 кило, а на Луне это девять кило с небольшим. На Луне я поднимала двух парней: одного правой рукой, другого — левой. Два пятипудовых мешка с мукой тащила по лестнице вверх. Еще школьницей я получила грамоту за прыжки в длину. Но таких результатов, как на Луне, я не показывала никогда: овраг в 22 метра перепрыгивала с разбегу. Сначала страшновато было, потом привыкла, даже земной глазомер потеряла. Здесь в Кременье то и дело хочется через дома прыгать.

От этой легкости и работать нетрудно. Себя носить легче, не устаешь. Но жить на Луне очень скучно, куда хуже, чем в Арктике. Сидишь взаперти в герметическом домике, внизу четыре комнаты, наверху под куполом склад. Наружу выходишь только в скафандре, а выйдешь, не на что смотреть — пыль и камень, камень и пыль. Как вам сказать, на что похоже? Видите за рекой у электростанции горы шлака? Вот и представьте: таким шлаком засыпано все кругом на тысячи километров. Горизонт на Луне короткий, все время кажется, что ты на холме, а дальше обрыв. Вот стоишь на этом пятачке, глядишь на звезды. Тишина мертвая, уши как будто ватой заткнуты. Днем жара, хоть блины пеки в пыли, ночью — морозище. Небо черное днем и ночью, и на нем Земля огромная, голубая, куда ярче, чем Луна в Кременье. Глянешь на нее, и сердце щемит. Отыщешь темную полосу — Атлантический океан. Арктика блестит, как будто лампой освещена. А правее океана и пониже Арктики— наша страна, Москва. На Луне морозище, а у нас лето — август: на лугах пахучее сено, стогометатель работает, в скошенной траве — кузнечики. Вспомнишь обо всем, и тоска берет. «Куда тебя занесло, Маруся, найдешь ли дорогу домой?»

Таким мыслям воли нельзя давать, — это я по Арктике знаю. Распустишься, раскиснешь, невесть что в голову полезет. И одно лекарство - работа. Ну, работы у меня не занимать. В моих руках хозяйство, как бы семья — сам-шест, дом — четыре комнаты да еще склад. К ужину так уходишься, не знаешь, куда руки-ноги деть. Но час ужина был для меня за весь день наградой.

У нас такое правило было: за ужином каждый отчитывается за сутки. Первый начинал Костя, геолог. Такой нескладный был, длинноногий. А как он по Луне вышагивал — смех смотреть, словно циркулем Луну мерит. Норма у него была 80 километров за рабочий день. Когда исходил все окрестности, начал на вездеходе ездить, да еще такую манеру взял — опаздывать. Ему говорили: «Костя, пропадешь. Случится что, где тебя искать?» Смеется: «Пустяки, по следам найдете». Это верно, на Луне ведь дождя и ветра нет, следы в пыли остаются навечно. И сколько Костя их там понаставил — считать не пересчитать.

Этот Костя начинал отчет: «Был, — допустим, — к югу от кратера Архимеда, обнаружил насыпь из породы, похожей на светлые туфы, собрал образцы — самородное серебро, роговую обманку, цинковую обманку».

После Кости слово брала Аня, начальник наш. Женщина была у нас на Луне начальником. Анна Михайловна — Аня. Видная такая, румяная, черноглазая. Красивая женщина. Но на Луне полнеть стала выше всякой меры. Ведь там свой вес не чувствуешь и одышка не мучит. Я говорила ей: «Анна Михайловна, я для вас отдельно готовить буду, постнее...» — «Не надо, — говорит.— Этим горю не поможешь».

Такая приятная женщина, а счастья своего не нашла. Просто слепые вы, мужчины, честное слово. Смеяться любила — как зальется, всех заразит. И работать мастерица: она и начальник, и физик, и химик, и математик. Образцы, которые Костя приносил, она проверяла, смотрела в микроскоп, в пробирках испытывала, заносила в книги. Опыты придумывала, каждый день новые. На Луне можно интересные опыты проводить. Первое дело — там воздуха нет. На земле пустоту добывают с великим трудом, а там ее сколько угодно. Второе — разница температур. На свету — зной, в тени — мороз, 160° ниже нуля. С пустотой — опыты, с теплотой — опыты, со светом, с электричеством, с магнитами. Иной раз такой прибор построит — со шкаф величиной. И всего на один-два раза. Включит, запишет цифры и разбирает.

Когда Аня про свои дела расскажет, третья очередь — Сережи, астронома. Вот кто действительно свои 120 тысяч в день оправдывал. Встанет раньше всех, норовит убежать до завтрака и сидит у телескопа до ужина не евши. Еще телефонную трубку снимет, чтобы его не отрывали.

Сережин телескоп был не в доме, а в обсерватории. Телескоп стоял под крышей, чтобы солнце его не нагревало. Воздуха там не было, Сережа работал в скафандре. И вот сидел он там как привязанный — телескоп наводил, фотографировал, наводил — фотографировал. И опять сначала. А после ужина еще часа четыре проявлял фотографии, измерял и цифры записывал в толстую книгу. А что записывал? Номер звезды, местоположение, величину,— попросту сказать, инвентаризация. На мой взгляд, самое скучное дело. Но оказывается, в каждом деле свой интерес. Сережа говорит мне с гордостью: «Мы, астрономы, разведчики дальних дорог. Луну мы изучили, передали людям на пользование, теперь с Луны прицеливаемся на другие планеты». Я попросила его показать звезды, он позволил глянуть в телескоп. На Луне и так много звезд видно, потому что там небо чище. А в телескопе все небо словно толченой крупой засыпано. И каждая точечка — чужое солнце, вокруг него — земли, вокруг земель — луны. Как рассказал мне Сережа, дух у меня захватило. Словно стою я на берегу неведомого океана — и плыть мне по нему всю жизнь.

Был у нас еще один Сережа, инженер. Этого мы звали Сережей земным, а астронома — Сережей небесным. Сережа земной небольшого роста, всегда при галстучке, в танцах первый кавалер, ночь напролет готов танцевать, пригласит, закружит доупаду. Зато и в работе горел, мастер — золотые руки. За дом он отвечал, за герметичность, за освещение, отопление, за электростанцию, за обсерваторию, за вездеход, за все скафандры, за все приборы для Аниных опытов. А кроме того, еще радио. И каждый вечер, после ужина, Аня диктовала ему отчет, Сережа передавал его в Москву, а потом сообщал нам земные новости: в Москве физкультурный парад, на Амуре новая гидростанция, энергию хотят отражать от Луны и передавать на Кавказ, американцы собираются на Луну — думают высадиться в Море Кризисов. А иной раз особые передачи для нас, и вдруг от Шурки морзянка с острова Врангеля: «Маруся, не забывай...»

Так мы и жили. Каждый день — новости лунные, лабораторные, небесные и земные. И может быть, никто на свете не жил интереснее нас шестерых.

— Шестерых? — переспросил художник. — Аня, Костя, два Сережи, вы. Кто же шестой?

Маруся вздохнула.

— Шестым был у нас доктор, Олег Владимирович. Не собиралась я говорить про него, но из песни слова не выкинешь.

Не знаю, как это вышло, то ли просчитались в Межпланетном комитете, то ли сам он был виноват, но доктору у нас было нечего делать. На Луне нас с ним было шестеро, но все молодые и здоровые, болеть не хотят. Были у доктора свои задания по бактериям и растениям. Но микробы померзли, растения завяли. Аня приглашала доктора помогать ей, просто упрашивала, но он не захотел. Осталось у доктора одно — составлять меню и снимать пробу. И зачастил он ко мне на кухню, не от жадности, а так — от скуки. Скушает ложечку, выпьет глоточек, сядет на ларь и рассказывает. Я слушала с удовольствием, даже еще просила рассказывать. У меня работа не умственная, можно лук крошить и слушать, делу не мешает.

Может быть, он не так меня понял или скука его одолела, в общем начал он со мной про любовь разговоры заводить. Я вижу, надо объясниться начистоту. Говорю ему: «Доктор, вы себя не тревожьте. Я от скуки в любовь играть не буду. У меня на Земле жених — Шура-радист, самостоятельный человек. А если вам делать нечего, идите помогать Анне Михайловне. Вы с ней пара: она кандидатскую пишет, вы кандидат. А у меня семь классов, восьмой — коридор».

Усмехается в ответ: «Смешно рассуждаешь, Маруся, словно продукты для обеда взвешиваешь. При чем тут классы и звания? Ты мне нравишься, а на Анюту нашу я смотреть не могу».

Только забыл он, что в нашем домике перегородки из металла и все насквозь слышно. Вышла я из кухни, вижу в столовой Аня, бледная как мел. Напустилась на меня: «Чем занимаешься в служебное время?» Потом опустила голову, обняла меня и прощения просит: «Маруся, я сама не знаю, что говорю».

С этой поры прошло совсем немного времени: по земному счету — две недели, а по лунному — половина суток, утро, день и вечер. И появилась у доктора забота — больной, а больной тот — я.

Все это вышло из-за Сережи небесного. Как раз в это время Марс проходил ближе всего, а это случается один раз в 15 лет. И Сережа каждой минутой дорожил, не обедал, не ужинал, даже на сон времени жалел. Жалко все-таки, человек голодный сидит. Я собрала кое-что, надела скафандр — и в шлюз: камера такая, где воздух откачивают. Медленно это делается, минут двадцать ждешь. Из-за этого Сережа и не хотел на обед приходить. Наконец откачали воздух, открылась дверь. Все это делается без людей, автоматами. Побежала я в обсерваторию. И совсем немного осталось, рукой подать, вдруг — щелк, звякнуло что-то по скафандру и ногу мне как огнем обожгло. Гляжу, в скафандре дырка, пар оттуда струйкой бьет.

Я сразу поняла в чем дело. В меня угодила метеорная частичка. Такая вредная пылинка, махонькая, а летит быстрее пули раз в пятьдесят. До Земли они не долетают, врезаются в воздух и испаряются, блеснут—и нет. В народе говорят: звездочка упала. А на Луне воздуха нет.

Сгоряча я прибежала к Сереже — и обратно, а как вышла из шлюза — не могу ступить. Нога опухла, вся синяя, как будто банки ставили. И жар, и озноб, лицо горит, и перед глазами зелено.

Доставила я хлопот не одному доктору. Аня за меня обед варила, Сережа-инженер в доме убирал, Сережа-астроном тарелки мыл, Костя на стол накрывал. Совестно мне — лежу как колода, всем мешаю. И в голове стучит: растратчица я, день пролежала — сколько тысяч рублей потеряно!

Как ребята за работу, я к плите. Прыгаю на одной ноге — и смех и грех. Поскользнулась, сковородку уронила, сама упала. Прибежала Аня, уложила в постель силком. Я, говорит, в приказе проведу — лежать тебе и не вставать.

Но доктор лучше всех был. Компрессы, примочки, микстуры... с ложечки меня кормил, как маленькую, по ночам сидя в кресле спал. Побледнел, осунулся, под глазами синяки... и глаза какие-то - странные. Я гнала его, не уходит. Говорит: врач у постели больного, как часовой на посту, его только другой врач сменить может.

Однажды проснулась я ночью. Так привыкли мы по-земному говорить: часы сна называли «ночью». А на самом деле слегла я по-лунному вечером, и пока болела, все время было темно. Итак, проснулась я. В комнате света нет, за окном Земля, голубая, яркая-яркая. И от окна — длинные тени, как у нас бывает в лунную ночь. Вижу, доктор перед окном. Шею вытянул, прислушивается. И верно, трещит что-то снаружи. Я-то знала, это краска от мороза лопается, краска у нас была неудачная, негодная для Луны. Вдруг удар, звонкий такой. Не метеор ли? Как вскочит доктор, потом в кресло упал и руками закрылся.

«Доктор, что с вами? — кричу. — Очнитесь».

Отнял он руки, глаза бегают, лицо как неживое.

«Не страшно тебе, Маруся?»

«Почему страшно?»

«А мне страшно. Все мы здесь, как приговоренные к расстрелу. Спим, едим, читаем, а в нас небесные пули летят. Вот я начал слово, а договорю ли — не знаю. Влетит метеор— и точка. Зачем же я учился, в науке совершенствовался? Всего три месяца мы здесь, и вот — первая жертва. Кто теперь на очереди? Чувствую, что я. К чему мне тогда честь, почет и слава межпланетного путешественника? Не хочу славы! Хочу голубое небо, луг с зеленой травой, деревья с листьями. Минуты считаю, а еще месяцы впереди».

Вижу я, человек не в себе, говорю ему ласково, как детей уговаривают:

«Доктор, вы переутомились, вам отдохнуть надо. Опасно повсюду бывает, в городе улицы переходить и то опасно. В Кременье, когда гроза в лесу, — еще страшнее. Один раз сосна сломалась, упала на просеку, веткой меня по спине хлестнуло. Еще бы шаг — и конец. А как на войне? Там не глупые небесные пули, а злые, вражеские, с умом направленные. Как же наши отцы в атаку на пули шли? Нужно было, вот и шли. И наша работа Родине нужна. Сами знаете, не мне объяснять».

«Эх, Маруся, — вздохнул он, — ясный ты человек, и душа у тебя здоровая. Полюбила бы ты меня, и я бы рядом с тобой здоровее стал и крепче».

Что ему сказать на это? Я говорю: «Доктор, я вас уважаю и помогу, как умею, а люблю я Шуру-радиста, я вам про это говорила».

Усмехнулся он и гордо так спрашивает:

«Чем же я хуже этого Шуры-радиста?»

«А тем и хуже, — отвечаю в сердцах,— что Шурка полярной ночью песни пел, всех смешил, а вас самого утешать надо. И тем еще, что Шурка мне говорил: «Полюби меня, на руках носить буду», а вы говорите: «Полюби меня, чтобы меня спасти». И еще тем, что Шурка ради меня своим интересом поступился, а вы для своего интереса готовы все забыть и бегом бежать».

Поклонился он мне с издевкой. «Спасибо, — говорит, — за отповедь». С тем ушел и дверью хлопнул.

Он ушел, а меня совесть замучила. Нечего сказать, отплатила за заботы. Человек душу обнажил, тоску излил, а ты к нему с поучениями. А сама по зелени не тоскуешь? Хоть бы зеленые перья лука увидеть, капустные головы в распахнутых одежках. На Луне зеленого ничего нет, ни травиночки. Там все черное, бурое, красноватое. Принесла бы доктору живую зелень, больше утешила бы, чем словами.

Запала мне в голову эта мысль, и как встала я на ноги, вернее на одну ногу как следует, а на другую кое-как, полезла я наверх, в склад. В склад, кроме меня, никто не ходил. Здесь могла я по секрету приготовить подарок для доктора.

А задумала я очень простое дело: вырастить зеленый лук и доктора свежей зеленью угостить. Вся сложность в том, что на Луне никогда ничего не росло, со всякой малостью там затруднение. Воды там нет, я ее из технических запасов брала. Там у нас воды тонны были, ведро-другое не играло роли. Почвы подходящей на Луне тоже нет, вместо песка, и глины каменная пыль и в ней как бы железные опилки. Извести тоже нет, Костя мне полевой шпат за 40 километров принес... Истолкла я этот шпат в ступке, нажгла туда золы, смешала со всякими кухонными отбросами, и так получилась у меня вроде земля для рассады.

Со светом опять хлопоты. Солнце на Луне знойное, лучи у него губительные для растений. У Сережи небесного я выведала — он оказал, оконное стекло защищает от этих лучей. У нас-то окна были кварцевые, не спасут, но я взяла у Ани битые склянки, поставила между окном и рассадой.

Возни было с этим луком, как на земле с какими-нибудь ананасами.

Лунный день долог; может быть, для лука это вредно. Перед сном я окна завешивала. Лунная ночь длинна — для земного лука непривычно, кварцевую лампу пришлось зажигать.. В середине дня духота, жара, в конце ночи — мороз. То поливка нужна, то отопление.

Но удался лук. Сначала не прорастал, а потом пошел и пошел. Перья тоненькие, а ростом выше меня. Должно быть, лук к земной тяжести приспособлен, а на Луне тяжесть иная, вот и вышел мой лук с кукурузу ростом. А на вкус не очень хорош — свежий, острый, а сочности нет.

Но все же приятно. У нас на кухне все сушеное и мороженое, свежей зелени с отъезда не видали. Витамины пили каждый день, — все-таки не то.

И вот приготовила я луковый десерт, нарезала, разложила по тарелочкам, добавила соли, уксусу, вареной картошки. Для земной столовой — простейший гарнир, для Луны — праздничное блюдо. Расставила на подносе, несу в столовую... и слышу: в столовой Аня и доктор, и ведут они такой разговор.

Доктор говорит:

«Анна Михайловна, я должен доложить, что у нас есть больной».

«Но Маруся выздоравливает, разве ей хуже?»

«Речь идет не о Марусе. Больной — я».

«Чем же. я могу помочь вам, доктор? Вам придется вылечить себя самому; в крайнем случае, по вашему предписанию я могу поставить вам банки».

«Анна Михайловна, я не шучу. У меня полиневрит на почве авитаминоза. На земле такие вещи легко вылечивают кумысом, свежим воздухом, фруктами. Но лечить надо своевременно, иначе могут быть тяжелые осложнения, вплоть до паралича. Если бы вы заболели, Анна Михайловна, я бы настаивал на немедленной отправке вас на Землю».

Ну, думаю, во-время я пришла. Раскрываю дверь и к доктору с подносом:

«Вот вам природные витамины, сама вырастила».

Глянул он на меня, словно кнутом хлестнул:

«Уберите, — говорит, — ваш силос. — И Ане через мою голову: — Я вам доложил, принимайте решение. Если вы нуждаетесь в моем обществе, я потерплю».

У Ани тубы задрожали, убежала к себе. Я стою с подносом в руках и реву, просто в голос реву. Обидно мне: так я старалась, так надеялась угодить, утешить доктора, с больной ногой по лестнице бегала, а он еле взглянул. Уберите, говорит, ваш силос.

Ребята прибежали — умывались после работы. Спрашивают, уговаривают, по головке гладят, как маленькую. А Костя взял из рук поднос, увидел зеленый лук, ест и нахваливает: ай да лук, откуда взялся. После лунной беготни аппетит у него волчий. Пока другие со мной возились, он три тарелочки очистил.

Успокоилась я, повела их наверх в склад, показала весь мой лунный огород. Хвалили они меня выше всякой меры. Костя лунной мичуринкой назвал, руку пожал. А у Сережи небесного уже план: голова у него была такая, с фантазиями. Говорит, превратим наш дом в зимний сад, на окнах — цветы, на столе— цветы, по стенам — хмель, душистый горошек и виноград. Утром проснулся, потянул гроздь — и в рот.

«Дорого обойдется», — говорит Сережа земной.

«Нет, недорого».

«Нет, дорого».

«Давай посчитаем».

Схватились они за линейки и ушли, даже ужинать не стали. А теперь послушайте, что из этого вышло.

Маруся выпрямилась и с торжеством посмотрела на нас. Очевидно, приближалась самая важная часть ее рассказа. Художник Вихрев поморщился и перевернул лист альбома. Он уже давно начал портрет девушки, но его сбивало изменчивое выражение — то детски-радостное, то строгое, то добродушное, то сердитое.

— Сколько дней прошло, я не помню, — продолжала Маруся, — но однажды вечером после ужина встают Сережи и говорят: «Есть внеплановое сообщение».

Сережа небесный начал: «Считали мы насчет лунного земледелия. Дело оказалось труднее, чем кажется с первого взгляда.

Трудность первая: растению нужен углекислый газ. Выходы углекислого газа на Луне есть, но немного. Есть на Луне карбиды, где содержится углерод. Нужно строить заводы для получения углекислого газа из них.

Трудность вторая: растению нужна хорошая почва. В лунной почве нет фосфора, нет азота, не везде — сера. Месторождения подходящие есть, но все эти элементы нужно добывать, подвозить, обрабатывать химически и искусственно создавать почву.

Трудность третья с водой. Для начала дела воду придется получать из горных пород главным образом. Породы дробить, плавить, улавливать пары, охлаждать их, сгущать. На это нужны целые заводы. И вывод такой: с лунным садом ничего не выйдет. Мы вшестером с этим делом не справимся. Но наша Родина справиться сможет. Даже больше того: если понадобится, можно добыть столько газа, чтобы создать на Луне атмосферу. А понадобится это обязательно, потому что лунное население будет расти. Мы только разведчики. В предыдущей смене было три человека, нас — шесть, через два года здесь будет обсерватория человек на тридцать. Трансляция телевидения пойдет через Луну, и передача энергии тоже планируется через Луну. Луна богата солнечной энергией — мы сможем отправлять отсюда электричество. Костя нашел множество редких минералов. Добывать их будут? Будут. Доктор говорил — здесь можно лечить больные кости, больное сердце. Об альпинистах и туристах я и не поминаю, для них здесь рай. Через пять лет на Луне будут сотни людей, а потом и тысячи. Шесть человек можно снабжать с Земли, для тысяч нужно все добывать на месте: строительные материалы, металлы, воздух, воду и пищу. И оказывается, лет на 40—50 из лунных камней можно будет выжать достаточно углекислого газа и кислорода, чтобы люди могли дышать по-человечески».

Слушала я, дохнуть не смела. Когда Сережа сказал: «Ничего не выйдет» — у меня сердце замерло. Но слышу, он продолжает, голос окреп, плечи развернулись, откуда взялось. Однако замечаю, что другие слушают без восторга, даже с усмешечкой, как будто знают, чем срезать Сережу. И только он кончил, Аня и Костя в одно слово:

«А скорость убегания?»

Про эту скорость убегания после я столько наслушалась, что разбуди меня, спросонок лекцию прочту. Почему на Луне воздуха нет, вам, конечно, известно. Потому, что Луна мала и не могла бы удержать при себе воздух, он улетучился бы, как бы испарился. Но тут есть тонкость, которую вы, может, и не знаете. Газы теряются не в единый миг, а постепенно— одни за миллионы, другие за десятки тысяч лет. Конечно, для Луны этот срок — все равно что мгновение. Но мы же не о Луне хлопочем, — о людях. А для людей десять тысяч лет — все равно что вечность. Мы поля пашем на один год, леса сажаем на десятки лет, дома строим лет на сто. Если Луну можно оживить на десять тысяч лет, для нас этого достаточно. Пусть через десять тысяч лет наши потомки подновят запасы воды. При тогдашней технике это будет куда легче. А может, им не понадобится Луна. Кто знает, какая жизнь будет через десять тысяч лет. Вот до чего додумался Сережа небесный!

Объясняет это Сережа, и вижу, у других лица проясняются, улыбочки сглаживаются, в глазах как бы удивление. Поняла я, что Сережа дело говорит. И такая радость у меня поднялась. Пусть Шурка меня простит, расцеловала я этого лохматого Сережу. Поняла я: оправдали мы себя, не зря послали нас на Луну. И такая гордость явилась у меня: не я это все выдумала, но при мне было сделано, с моей помощью, от моей рассады пошло.

Тут все захлопали, Сережа земной вскочил: «Разрешите радио послать». Аня его придержала: «Товарищи, это предложение выглядит заманчиво, но не будем увлекаться. Проверим, уточним, разовьем. Если ошибаемся, незачем в колокола бить; а подтвердится, привезем на Землю стоящий подарок».

С той поры пошло. После ужина, закончив дела, принимаемся за самое дорогое — план оживления Луны. Сережа небесный, такой выдумщик, карту нарисовал — Луна будущего. В кратере Платоне — столица, оттуда железная дорога через Море Дождей к Апеннинским рудникам. Споры идут, где будут снега, как реки потекут, где климат подходящий для лесов, где будет степь, где тундра. Может, это и забава, но было и серьезное. У Сережи — новые расчеты, у Ани — опыты, у Сережи земного — чертежи машин, у Кости — находки, полезные ископаемые.

— А доктор опять в стороне? — спросил я.

Маруся нахмурилась.

— Доктор покинул нас, — сказала она. — Он все болел и болел, хуже и хуже. Однажды Аня собрала нас и говорит: «Товарищи, дело идет о жизни человека. Надо вывезти Олега Владимировича на Землю». Ребята спорили. Говорили, что больного можно выслушать по радио, а Сережа земной уверял, будто доктор впрыскивает себе какую-то гадость нарочно, чтобы болеть сильнее.

Неприятно всем: первая комсомольская зимовка, доверили нам опасное дело... И вдруг такой позор. Не досидевши срока, просимся домой, как перепуганные ребятишки. Но, с другой стороны, все-таки болен и как его лечить — неизвестно. Тогда Аня предложила: «Пусть за доктором пришлют ракету, а мы все, чтобы сэкономить лишнее путешествие, просим оставить нас на второй срок». Ребята подписались, и я тоже, хоть и жалко было Шурку еще год томить. Но в Межпланетном комитете решили сменять нас своевременно, а доктора все-таки вывезли. Уехал он, в глаза не смотрел, не простился ни с кем, и больше я его не видела. Были у него, кажется, неприятности, какие-то комиссии, расследования, даже судом ему угрожали. Опозорил себя человек из-за трусости.

Маруся досказывала все это скороговоркой, часто поглядывая на часы.

— Вы уж извините меня, пора продукты закладывать, — сказала она.

— Погодите, Маруся... а как же Дело Оживления Луны?

— Дело? Дело движется. Конечно, сразу его не поднимешь. Когда мы вернулись, Аня доложила проект. Его обсудили, создали особую группу для разработки, потом лабораторию, а сейчас уже целое бюро. Наша Аня — директор этого бюро, даром что тридцати еще нет. А в этом году переносят опыты на Луну. Еще Костя нашел подходящее место с выходами графита у подножия лунного Кавказа. Если простым глазом смотреть на Луну, это на переносице, как раз между глазами. Там есть маленький кратер — безыменный. На фотографии он как булавочный укол. На самом деле — километр в поперечнике. Его покроют стеклянной крышей, и под ней будут проводить опыты: газы добывать, создавать почву, выращивать лунные растения. Сережа земной будет начальником, Сережа небесный, конечно, в обсерватории. Костя тоже поедет. Меня опять зовут — шеф-поваром лунной столовой №1. И знаете, хочется согласиться. Я оказала: «Поеду, если Шурку возьмут». А почему не взять? Сейчас там радисты нужны. Кончились времена, когда мы вшестером жили на всей Луне. Теперь там будет народу больше сотни, первый лунный поселок, первый зеленый островок в каменной пустыне. А придет время — оживет Луна, а среди лугов и лесов только кое-где останутся каменные островки...

Есть старая сказка о принцессе, на следах которой расцветали розы. Это надо понимать, пожалуй, иносказательно. Может быть, в сказке в образе принцессы выведена такая простая девушка, как Маруся и ее друзья-товарищи. Это обыкновенные люди, но там, где они работают, возникают пашни, города и сады. Они ступают по мертвым камням Луны, и на их следах появляются ростки свежей зелени; полями, лугами, свежей зеленью лесов одевается мертвая планета. И уже не исполинская каменная глыба плывет по межзвездному океану, а роскошный сад — прекрасная спутница Земли, преображенная силой человеческого разума и труда.