"Техника-молодежи" 1967 г №11, с.4, вкладка, 8-10

Собралась большая комиссия. Главный конструктор подробно рассказал о задачах полета.

Затем предложил мне произвести выход из кабины в шлюз и на площадку.

Мне! Как это понимать? Заявка на будущее? Случайность? Или заранее обдуманное решение? Долго надевал скафандр, занял место в корабле и по команде произвел шлюзование. Почему-то очень торопился. Наверное, сильно волновался — за мной наблюдали десятки глаз членов комиссии и моих товарищей. Волновался еще и потому, что после опробования системы следовало дать заключение о возможности выполнения задуманного. Надо дать заключение грамотно и веско.

Итак, начинаем работать над новым кораблем. Нам придется создавать его с винтиков.

Отливали ложемент. Это новое в подготовке к полету. Речь идет об устройстве профилированной спинки персонально для каждого космонавта.

Выглядит это так. Заранее готовится стапель, заливается гипсом и нивелируется. После этого пилот, раздетый до плавок, ложится в стапель, затягивается ремнями. В этом положении нивелируется в продольной оси. Тут-то и возникают неприятности. Начинают заливать раствором гипса при температуре плюс 10—12 градусов. Выше температуру поднимать нельзя — происходит слишком быстрое затвердевание. После того как тебя залили, ждешь, когда все затвердеет. А поза страшно неудобная. Мне больше всего неприятностей доставил выход из отлитого ложемента. Каждый волосок на теле словно якорь, а таких якорей у меня много. С болью покинул свою раковину, после чего около часа смывал с себя въевшуюся в кожу белую массу.

Мне не повезло. С завода сообщили о непригодности моего ложемента — он вышел за рамки расчетного. Уж слишком роскошно лежал в стапеле! Итак, надо «пожаться», чтобы войти в норму. Значит, снова нужно пройти весь неприятный процесс.

Примерял новый скафандр. Меня поразили и его белизна и новизна многих элементов. Почти торжественно облачили меня в новую одежду — и тут полное разочарование. Все не по мне, особенно в талии. Туда можно было бы «посадить» еще одного такого, как я. Каждый космонавт стремился получить скафандр посвободнее — и вот во что это вылилось!

Срочно сняли с меня мерку и запустили в производство новый скафандр. А мой — на испытания.

Скафандр готов — сообщили вчера, а сегодня я уже на предприятии.

Да, это уже другая одежда! Все хорошо — и шлем, и ботинки, вся система. Ничего не давит и не жмет. Так было до тех пор, пока не стал примерять кресло. Вот тут-то костюмчик и проявил себя! Невозможно согнуть ноги в коленях. Когда стали разбираться, в чем дело, выяснилось, что коленный шарнир опустили на 70 мм. Выход один — пустить и его на тренировки и начинать шить новый. Но завтра надо в нем центроваться. В перерыве сам написал на гермошлеме: СССР.

Намучился, как никогда. Очень быстро на меня надели скафандр, посадили в кресло, согнули ноги до заданного положения и затянули ремни. Жгуты на коленях впились, как вампиры, — терпеть было почти невозможно. В таком положении подвесили вверх ногами. И тут началось.

— Каким «струментом» будем замерять углы? — сипловато спросил начальник.

— Вчерашним!

— А где он?

— В цехе...

Побежали в цех за «струментом», а я вишу вниз головой. Вернулись с пустыми руками — оказывается, мастер двое суток подряд работал, а сейчас ушел домой и забрал с собой ключ. А я все вишу!

— Ну что же будем делать?

— Делайте что хотите, только побыстрее!

Решили нивелировать на глаз. Когда я им показал рубцы на коленях, специалисты раскаялись. Но мне-то от этого не легче!

Наконец-то закончил всю программу «скафандр — кресло». Сегодня завершающий тур: отливка ложемента в новом стапеле.

Надели на мой скафандр капроновый чехол. Уложили в стапель и затянули до упора. После этого дали возможность «поиздеваться» надо мной операторам кино. Лежать под палящими лампами без вентиляции и улыбаться! Больше того, киношников не устраивает вспотевшее лицо — им нужна матовая кожа. Ну уж, простите, снимайте с потом и показывайте людям. Космос — это не трибуны и цветочки с автографами, а тяжелый труд.

Ребята долго замешивают алебастр, затем так же долго льют липкую жижу за шею. Это неприятно, хотя ничто тела не касается. Незаметно оказался вмерзшим в корыто — вылезти помогла ребята с помощью лебедки. Для кино, наверное, интересный кадр.

Решили важный вопрос с люк-лазом и креслом. При открытии люка он касался кресла. Надо урезать кресло второго пилота, а мои плечи еле влезают в него. Если урезать кресло, значит я автоматически выбываю из кандидатов в экипаж на этот полет. Значит, надо резать люк. Но насколько?

Решили уменьшить на 15 см. На шаблон люка надели кольцо меньшего диаметра, и я в скафандре под избыточным давлением полез в это кольцо.

— Пролез!!!

Н ебо зовет... Не зря когда-то Карл Маркс назвал парижских коммунаров людьми, штурмующими небо. Ведь это гораздо более широкое понятие — зов неба... Это стремление народа к познанию неизведанных глубин, к открытию нового. Не такими ли глазами впервые взглянул на небо Алексей Леонов перед выходом на звездные тропы.

МЕЖЗВЕЗДНАЯ ПРОГУЛКА

Н

а прощанье академик Королев обычно говорил:

— Дорогие мои орелики! Науке нужен серьезный эксперимент. Если в космосе случатся неполадки — не старайтесь устанавливать рекорды, а принимайте правильные решения...

За иллюминаторами «Восхода-2» простиралась черная бездна, а в нашей кабине мягко светились циферблаты приборов. На пульте управления шлюзовой камерой поблескивали металлические тумблеры с лаконичными обозначениями: «Люк ШК», «Клапан ШК», «ШК». Слева от пилотских кресел виднелся люк входа в шлюзовую камеру. Во время тренировок на Земле нам много-много раз приходилось выходить через него в «космос» и вновь возвращаться в макет кабины корабля. Теперь это произойдет на орбите. Никаких неожиданностей не предвиделось. Но мало ли что может случиться...

«Глобус» показал, что «Восход-2», пройдя часть первого витка, приближается к южному побережью Африки. Пора собираться в путь. Павел помог мне надеть ранец с авто­номными системами жизнеобеспечения. Вдвоем, не торопясь, мы выровняли атмосферное давление в кабине и шлюзовой камере. Опустили забрала гермошлемов, надели перчатки и внимательно осмотрели друг друга — все ли в порядке с одеждой? Через несколько минут я буду в абсолютном вакууме... Все внимание Беляева обратилось к пультам управления, а мое — к ставшему вдруг таинственным люку шлюзовой камеры. С легким волнением открыли крышку люка.

— Ну, пошел, Леша! — взглянув на часы, легонько под­толкнул меня командир.

Наступили решительные минуты. Через круглое отверстие люка головой вперед я осторожно вплыл в шлюзовую ка­меру, освещенную ровным светом небольших матовых ламп. Беляев бросил взгляд на мою спину и ноги, обутые в вы­сокие, тщательно зашнурованные ботинки, и закрыл люк изнутри. Он остался в кабине один — левое пилотское крес­ло опустело. Казалось, непроницаемая стена разделила нас... Но это только казалось. Мы оставались объединенными од­ной идеей, одной задачей, одними мыслями.

Сверхпрочный металл разделил нас, но я слышал голос товарища, ощущал биение его сердца. Он связывал меня со всем живым и близким, оставленным на Земле. Я знал, что ученые и мои товарищи космонавты не спускают глаз с часов и знают, что именно сейчас в космосе совершится новый опасный опыт. Они смотрели на нас со стороны и видели больше, чем мы, — как на футболе, когда зритель видит то, чего не замечают игроки. Мы здесь были спокойны, а они волновались и ждали.

В шлюзовой камере я огляделся. Здесь все до мельчайших подробностей знакомо. Глаз невольно задержался на пульте управления системами шлюзового устройства, такого же, как в кабине корабля. При надобности космонавт сам мог управлять шлюзом.

— Начинаем работу, — сказал Беляев.

— Готов! — ответил я.

Начало повышаться давление в скафандре. Этот космиче­ский костюм представляет собой остроумное инженерное сооружение. Группа конструкторов вложила в него много труда, изобретательности, вдохновения. Он состоит из не­скольких тонких слоев-оболочек: теплоизоляционной, силовой, герметической и вентиляционной. Для его изготовления ин­женеры испробовали, а затем и использовали различные ма­териалы — от резины и легких металлов до сверхпрочных тканей и пластмасс. Во время работы в скафандр непрерыв­но поступает кислород для дыхания, а через вентиляцион­ную систему — воздух, отбирающий избыточное тепло. Дав­ление в скафандре немного ниже атмосферного.

Удобная, легкая космическая одежда прошла серию при­дирчивых испытаний на динамическую и статическую прочность, на высокие и низкие температуры, на вакуум. Ее подвергали действию радиационного и ультрафиолетового излучения, влажности и метеоритного потока, в условиях низких температур проводили испытания на многократные изгибы. Академик Королев шутил:

— В наших «рыцарских доспехах» можно смело выходить на бой с неизведанными силами природы.

В шлюзовой камере еще раз проверил герметичность скафандра, гермошлема и положение дымчатого светофиль­тра. При выходе в открытый космос солнечные лучи могут ослепить космонавта. Но мы были уверены в светофильтрах, которыми снабжены наши гермошлемы. Их качество неоднократно проверялось мощными лампами со спектральным составом излучения, близким к солнечному.

Мы с Беляевым на все сто процентов верили в надежность корабля и наших скафандров. «Восход-2» при необходимости мог находиться на орбите более тридцати суток. Такие длительные полеты, видимо, еще впереди, хотя готовиться к ним надо уже теперь.

Но что же происходило в шлюзовой камере? Внутри нее уже полный вакуум. Кислород подается в скафандр в достаточном количестве, я еще раз мысленно представил себе все дальнейшее и приготовился к выходу в космическое пространство.

Прошло несколько минут. Вот-вот командир откроет крышку выходного люка. Последние секунды тянулись страшно медленно.

— Открываю, — предупредил Беляев.

ЛИЦОМ К ЛИЦУ С КОСМОСОМ

С

ловно в неизведанный, таинственный мир открылась крышка выходного люка. Ослепительный поток нестерпимого солнечного света хлынул в тесное пространство шлюзовой камеры. Тут-то и пригодились светофильтры! Даже под ними пришлось сощурить глаза. Впечатление такое, будто сквозь синие очки смотришь на кипящую сталь мартена или на дугу электросварки. Но это только в первое мгновение, а потом глаза освоились с буйным половодьем солнечных лучей.

Придерживаясь руками за стенки шлюзовой камеры, я приблизился к круглому отверстию люка и чуть ли не наполовину высунулся из него.

Передо мною зияла бездна. Взглянул вниз, на Землю. Она казалась плоской, как блин, и только по широкому окоему ясно обозначалась слегка изогнутая линия, окрашенная в цвета радуги.

— А Земля-то все-таки круглая!.. — весело засмеялся я.

Над головой иссиня-черное небо, усыпанное яркими, немигающими звездами, рассыпанными вокруг раскаленного диска Солнца. А оно совсем не такое, каким кажется с Земли, — без ореола, без короны, без лучей. Далеко-далеко внизу под кораблем отливала лазурь Средиземного моря, угадывались песчаные берега Ливии, просматривался гигантский сапог Италии и архипелаг греческих островов. Выйдя из люка, можно было увидеть еще больше, и я невольно потянулся вперед, чтобы сделать первый шаг в неведомое.

— Погоди... Еще не время, — остановил меня Беляев, наблюдавший за мною по экрану корабельного телевизионного устройства. — Выйдем на Черное море и тогда...

Программа есть программа, и Беляев как командир экипажа нес ответственность за точное ее выполнение. Еще раз убедившись, что у меня все в порядке, Беляев по переговорному телефону подал долгожданную команду:

— Выполняй задание!.. Желаю удачи.

Оба мы в этот момент немного волновались. Это было честное волнение, продиктованное чувством ответственности. Хотелось как можно лучше оправдать ожидания и надежды, так, как их оправдали наши товарищи-космонавты в своих полетах, те, которые сейчас на Земле волновались и переживали за нас, наверное, куда больше, чем мы.

Выплывая из люка в бесконечный простор вселенной, я увидел индиговую синеву Черного моря, заснеженные вершины Кавказского хребта, подернутую дымкой чашу Цемесской бухты, а правее — россыпь белых кристаллов сочинских санаториев. Не спеша оторвал от опоры сначала одну руку, потом вторую, сразу обе, отошел сантиметров на двадцать от корабля, вернулся к люку, а затем плавно оттолкнулся от «Восхода-2» и поплыл на всю длину фала, связывающего с кораблем и прикрепленного в трех точках к моему телу.

Возникло необъяснимое чувство абсолютной свободы. Ничто не связывало передвижения в бездонном космическом океане. Человек, находясь на сотни километров над Землей, не падал вниз — он парил рядом с кораблем, летящим со скоростью около 30 000 километров в час, и сам мчался с такой же скоростью, не ощущая ни сопротивления, ни движения. И только по тому, как быстро менялся земной пейзаж, как скованную льдом Волгу сменяли хребты Урала, а затем возникали заснеженные сибирские леса, рассекаемые Обью и Енисеем, можно было судить о скорости, с какой человек шагал по космической тропе. Сделав легкое движение рукой или ногой, можно было завертеться, подобно волчку, или несколько раз перекувырнуться через голову, не ощущая, где верх, а где низ. В какой-то отдаленной степени это было похоже на купание в ласковых теплых водах соляных озер, где даже не умеющий плавать не может утонуть.

Всего шестьсот секунд отводила программа на эксперимент, и поэтому каждую секунду мы хотели использовать полностью. Все, что делал я в открытом космосе, мог выполнить и командир корабля. Ведь если бы возникла необходимость, он был готов выйти из корабля и выполнить ту же программу. А я был подготовлен к тому, чтобы взять в руки управление кораблем. Но каждый оставался на своем месте.

Среди многих дел и забот Беляев особое внимание уделял управлению кораблем, ориентируя его так, чтобы на экранах телевизоров на Земле была хорошо видна моя фигура, чтобы для более четкого изображения она освещалась солнцем. Ведя трансляцию моих радиопереговоров с Землей, он внимательно прислушивался к каждой фразе, по которой можно было судить о моем самочувствии.

Когда Юрий Гагарин на командном пункте космодрома подключил канал «Земля — Леонов», Московское радио передавало первое сообщение о начале полета «Восхода-2». Оно порадовало меня — эго было так здорово: слышать, что наш космический рейс признан новым достижением советского народа. Радиопередача придала нам новые силы. Теперь мы находились под пристальным наблюдением миллионов людей.

Эксперимент продолжался. Я проделывал все новые и новые движения. Попытался подтянуться к кораблю, взялся за вытянувшийся на всю длину фал и скоро был вынужден руками обороняться от стремительно надвигавшейся громады корабля, весившего на Земле шесть тонн. «Как бы не удариться забралом гермошлема о борт!» — подумал я. Но все обошлось. Подлетев к шлюзу, я ладонями самортизировал удар. Это оказалось легко. Значит, при известной сноровке можно достаточно четко и координированно передвигаться в необычных условиях. Это особенно важно для тех, кому придется монтировать и собирать на орбитах спутники-станции и космические лаборатории.

Попробовал я проделать и ряд движений, присущих монтажникам при сборке. Отвинтил заглушку с киноаппарата, укрепленного снаружи корабля. Куда деть ее? Может, запустить на орбиту? И, размахнувшись, я швырнул ее в сторону Земли. Небольшой предмет, поблескивая на Солнце, быстро удалялся и скоро исчез из глаз.

Был проделан и такой несложный, но весьма важный опыт. Слабое усилие при отталкивании космонавта от борта привело корабль к незначительному угловому перемещению. «Восход-2» как бы ушел от меня вперед. Так было проделано несколько раз. Каждое прикосновение к борту корабля снаружи тут же отдавалось внутри звуком и угловым перемещением.

На внутренней стороне корабля была установлена кинокамера, снимавшая мой опыт. Взглянул в ее всевидящий глаз, и холодок пробежал по спине: а вдруг ее забыли зарядить или зарядили испорченной пленкой? И знаю, что так не может быть, что все снаряжение корабля десятки раз проверено, ибо забытый на Земле предмет — забыт навсегда, и все-таки волнуюсь. Припомнился рассказ знакомого матроса из времен Великой Отечественной войны. В катер, на котором он служил, попала бомба, и ему пришлось в ледяной воде плыть к берегу. Матросу показалось, что он ранен, кровь не свертывается, вытекает в воду, а вместе с кровью уходит жизнь. Он знал, что раны нет, и все же она болела, вызывая неприятные мысли. Так получилось и со мной.

Хорошо было бы проследить не только все действия человека в открытом космосе, но и его мысли.

Время летело быстро. Хотелось побыть вне корабля подольше. Но программа есть программа, и Беляев предупредил:

— Пора возвращаться...

Последний взгляд со стороны на космический корабль, летящий на фоне сверкающих созвездий. Он выглядел гораздо величественнее и красивее, чем на Земле. Этакая выкристаллизованная в геометрическую фигуру концентрация человеческого ума. Над корпусом корабля возвышаются радиоантенны, а на тебя, повиснувшего в пустоте, глядят умные объективы телекамер. Глубокая тишина, а в ушах словно слышится таинственная, неземная электронная музыка. Фантастика, да и только! Глядел бы и глядел на это чудо, сотворенное разумом и руками советских людей!