«Техника-молодежи» 1977 №8, с.10-12

Меня окружают мрак и тишина, если не считать узенькой полоски света между створками бомболюка и слабого шипения, напоминающего о работе двух мощных моторов самолета. За тонкими створками люка — десятикилометровая бездна, отделяющая меня от родной, ласковой земли.

Макушкой гермошлема упираюсь в верхнюю обшивку бомболюка, а сижу на плоском срезе полуяйца — ранца моего основного парашюта. Его выпуклая часть опирается на толстую фанерную скамейку и являет собою классический пример неустойчивого равновесия, которое сохраняется лишь за счет того, что я упираюсь обеими руками в борта бомболюка.

На моих коленях стоит ранец запасного парашюта. Поверх него скорее угадываются, чем просматриваются, очертания сигнального щитка на противоположной стенке отсека. Я знаю: на нем три лампочки. Белая загорится, когда самолет наберет предельную для него высоту... Об этом же мне любезно сообщит и пилот Леша Гринчик. На этом наша радиосвязь закончится — я выдерну рукоятку замка, что связывает меня толстым жгутом со стационарной аппаратурой самолета. Тем самым я отключусь от кислородного питания (обо мне позаботится автономный кислородный баллончик на бедре) и от электрообогрева. Экипировка у меня богатая — шелковое белье, поверх него — шерстяное, двусторонний беличий комбинезон и уже поверх всего этого — прорезиненная ткань скафандра. Правда, сейчас я изнываю от жары, но зато потом не буду мерзнуть.

После сигнала второй, зеленой, лампочки распахнутся створки бомболюка, приглашая меня, так сказать, к выходу в свет. Мне останется вывалиться в люк, раскрыть парашют (если не раскроется — воспользоваться запасным), пройти 10 км под шелковым куполом, приземлиться. Потом дать окончательную оценку пригодности скафандра — опытного объекта, который я испытываю.

Я инженер по летным испытаниям ЦАГИ имени Н. Е. Жуковского. В прошлом году окончил самолетостроительный факультет МАИ. Еще студентом прошел обучение в парашютной и летной школах аэроклуба МАИ без отрыва от учебы, стал инструктором-парашютистом первой категории и инструктором-летчиком. Летаю, правда, только на самолетах У-2 и Р-5. А хочется летать на всех, так же как Алексей Гринчик и Марк Галлай. Но зато у меня уже 66 парашютных прыжков почти из всех фигур высшего пилотажа, ночью, в воду, с задержкой раскрытия. Дважды участвовал в воздушных парадах в Тушине в День авиации, но это все не то — хочу испытывать самолеты!

В наушниках глухо раздается голос Гринчика: «Девять тысяч пятьсот!» Уже полчаса мы набираем высоту, а ведь последние метры до «потолка» самые долгие... До одеревенения затекли ноги под тяжестью запасного парашюта и от неподвижности. Я уже потерял счет времени — минуты растягиваются в часы...

Сейчас сентябрь 1939 года. Политическая атмосфера в мире все больше накаляется. Доживает свои последние дни панская Польша — сейчас по ее территории ползут тысячи зеленых жуков — немецких танков.

Наши партия и правительство делают все возможное для укрепления обороноспособности нашей Родины и, в частности, для развития авиационной техники. Мы должны летать не только дальше и быстрее, но и выше всех. Костюм, который сейчас позволяет мне нормально дышать и чувствовать себя на больших высотах — плод упорной работы большого коллектива во главе с тремя энтузиастами — инженерами ЦАГИ А. Бойко, А. Хромушкиным и И. Усачевым.

Летчика В. Коккинаки перед его рекордным полетом на высоту в 1934 году зашнуровывали в корсет: выше 10 км давление окружающей среды уже столь мало, что легкие не вдыхают кислород. Человека пучит внутренним давлением, как глубоководную рыбу, выброшенную на поверхность воды. Для нормальной жизнедеятельности организма необходимо обеспечить ему не только нужное содержание кислорода, но и нужное давление. Для этого и создали отечественный скафандр — герметический костюм, поддерживающий внутри себя нужное давление, содержание кислорода и подходящую температуру.

Летчик-высотник М. Алексеев не изъявил особого желания летать в этом костюме. Скафандр по сравнению с современными довольно сильно стеснял движения — он раздувался от внутреннего давления. Работа в таких «доспехах» требовала привычки.

Поэтому я и предложил «отпрыгать» в скафандре: ведь если можно прыгать, то летать тем более! У парашютиста в сравнении с летчиком и диапазон движений гораздо шире, и затрата физической и нервной энергии больше, и дыхательные функции глубже. Меня поддержали, и в первую очередь сам М. Алексеев, и я с головой погрузился в работу.

Наземные испытания проходили в термобарокамере. Я в полной экипировке, и Николай Григорьевич Усачев просовывает между моим телом и бельем резиновый шланг, через который течет струя холодного воздуха — иначе я не выдержал бы этой бани... Пролезаю в круглый люк термобарокамеры, усаживаюсь на табурете, после чего мне на плечи надевают цилиндрический шлем и застегивают защелку, стягивающую тросик герметизации.

Всю переднюю часть шлема занимает толстое плексигласовое стекло с вертикальными проволочками электрообогрева.

Люк закрывается, и я остаюсь один в окружении многочисленных приборов, трубок и проводов. По толстому жгуту в костюм поступают кислород и электроэнергия для обогрева. Через маленький круглый глазок в стенке за мной наблюдают снаружи. Есть с внешним миром и проводная связь. Из термобарокамеры начинают выкачивать воздух — так меня «поднимают» на высоту. Мощные холодильники создают соответствующую температуру.

На дворе август... В окна высотной лаборатории заглядывают зеленые кроны деревьев, а на моих меховых унтах и перчатках щетинится пушистый слой инея — «высота» 12 тыс. м, температура минус шестьдесят градусов. С «подъемом» по мере падения наружного давления скафандр раздувается все больше, становится все жестче... Пока что подача кислорода, обогрев, удаление влаги и углекислоты — все на уровне техтребований, И так до «высоты» 15 тыс. м...

Перехожу к следующему этапу испытаний — к имитации отделения от самолета. Включив вентиль своего автономного кислородного баллончика на ноге, я должен выдернуть рукоятку замка, связывающего меня со стационарной аппаратурой «самолета». Клапаны немедленно закрывают соответствующие отверстия: в скафандре сохраняется нужное давление.

Так оно и было на «высотах» 8, 9, 10, 11 тыс. м. Жгут падал на пол, а костюм сохранял давление, соответствующее примерно вдвое меньшей высоте.

Но на 12 тыс. костюм проявил норов. Один из клапанов закапризничал, скафандр пшикнул и стравил давление через незапертое отверстие, и я воспарил с 6 тыс. до 12 тыс. м., побив раз и навсегда все мировые рекорды прыжков в высоту. Успев нажать на аварийную кнопку, потерял сознание. Меня быстро «спустили» и привели в чувство.

После устранения неполадок начались летные испытания. Набив костюм песком по весу человека и установив ему на голову бароспидограф, я прикрепил скафандр к бомбодержателям самолета ДБ-Зф.

На схеме регенеративно-инжекторная аппаратура скафандра: 1. Редуктор с манометром. 2. Инжектор. 3. Патрон для поглощения углекислого газа. 4. Регенеративная коробка. 5. Автоматический клапан. 6. Аварийный кран. 7. Аварийный замок. 8. Приборный щиток. 9. Шланги. 10. Кислородный баллон. 11. Спускной клапан. 12. Аварийный баллон. 13. Скафандр.

14. Электрообогрев. 15. Манометр. 16. Указатель вентиляции. 17. Регенеративный патрон. 2'. Инжектор аварийной системы. 3'. Патрон для поглощения влаги. Кислород из баллона с высоким давлением (10) поступает в редуктор (1), где давление понижается до 6 атм., и в инжектор (2). Инжектор обеспечивает вентиляцию скафандра. Действие инжектора основано на использовании кинетической энергии сжатого газа, выходящего из сопла с большой скоростью. Инжектор засасывает из скафандра воздух, который, проходя через регенеративные патроны (3) и (3'), очищается от углекислоты и влаги и подается по шлангу (9) в шлем. Указатель вентиляции (16) в конце шланга показывает расход воздуха. Перепад давлений между скафандром и окружающей средой — от 0,1 до 0,25 атм. — поддерживается автоматическим клапаном (5). Избыток воздуха стравливается в атмосферу. Давление внутри скафандра можно повысить с помощью аварийного крана на щитке. При аварийном покидании самолета с парашютом выдергивается аварийный замок (7). Перед этим включается аварийный кислородный баллон (12). Аварийные редуктор, инжектор и регенеративный патрон (2' и 17) расположены внутри скафандра. Инжектор засасывает воздух из костюма, прогоняет его через регенеративный патрон и подает в шлем. Если необходимо уменьшить давление в скафандре после отделения стационарной системы, пользуются ручным спускным клапаном (11), стравливающим воздух в атмосферу. В патроне 3 находится химический поглотитель углекислоты типа кордоксайд, а в патроне 3' — селикагель для поглощения влаги.

На снимке: Я. М. Солодовник перед прыжком из стратосферы в первом отечественном скафандре для высотных полетов. Сентябрь 1939 г.

Сбросили «парашютиста» с высоты 2 тыс. м. Фал раскрыл парашют. Мы виражили вокруг объекта, радуясь, что снижение проходит нормально. Правда, радужную картину подпортило приземление.

«Парашютист» лопнул, из него высыпался песок, и я глядел на него, как смотрят на человека, плюхнувшегося на асфальт с высоты 10-го этажа. Расшифровка записи бароспидографа показала, что скорость приземления в полтора раза превышала нормальную при спортивных прыжках.

А потом Марк Галлай вывез меня — в костюме без шлема — на самолете Р-зет, и я прыгнул из задней кабины с 5 тыс. м. От динамического удара при раскрытии парашюта у меня с правой ноги соскочил унт. Спасло незащищенную ногу то обстоятельство, что я по щиколотку врезался в заболоченную почву.

Теперь мной и скафандром занимается Алексей. Гринчик — наш любимец со времен аэроклуба, медвежистый, веселый сибиряк, великолепный летчик-испытатель, трагически погибший впоследствии при испытании реактивного МиГ-9.

Он поднимал меня на самолете СБ на 6, 8 и вот сейчас на 10 тыс. м. С 6 и 8 тыс. прыгал в шлеме... Следя по высотомеру, на высоте 4 тыс. м снимал шлем. Он повисал на фале и приземлялся первым, а я за ним. А сегодня я по заданию должен и приземляться в шлеме. Подъем длится уже 50 мин, и мне кажется, что уже никакие воспоминания не отвлекут меня от этого скрюченного, невыносимо тяжкого ожидания...

Как-то совсем глухо и скучно звучит в наушниках голос Гринчика: «Высота 10 200. Самолет больше высоту не набирает. Приготовиться!» Но на меня этот голос да еще вспышка белой лампочки на сигнальном щитке действуют, как шпора на лошадь... Берусь за ручку замка, хотя кажется, что раздувшиеся пальцы скафандра — это не мои пальцы. Стискиваю их, чтобы реально ощутить твердость ручки. Только бы опять не подвел клапан...

Делаю рывок и, затаив дыхание, с радостью ощущаю: замок сработал отлично.

Зеленая вспышка! Створки бомбо-люка вываливаются наружу, и поток света, ворвавшись извне, на момент слепит маня.

Опираясь руками на борта бом-болюка, просовываю гермошлем наружу и смотрю на землю, залитую лучами утреннего солнца.

Серебряные капли озер и ниточки рек, зеленые и желто-красные массивы лесов и жнивья, розовые клубочки кучевых облаков далеко внизу... Земля, расцвеченная уже осенними красками, зовет к себе...

Стекло шлема, лишенное обогрева, начинает туманиться... Пора!

Отпускаю борта, соскальзываю с сиденья... Сосущее чувство под ложечкой ввинчивается как штопор — скорость падения стремительно нарастает.

На этой высоте она достигает 100 м/с, да плюс еще такая же скорость самолета. С раскрытием парашюта надо повременить, а не

то купол может лопнуть, как мыльный пузырь.

Стекло шлема совсем побелело — оно запотело и замерзло изнутри. Протираю губами и носом окошко — зеленый фон сменяется голубым — меня вращает. Делаю рывок, принимаю позу «ласточки» и тянусь правой рукой к вытяжному кольцу.

Но мое «обиталище» сопротивляется, костюм раздулся, и я в нем как рак в скорлупе... Да еще то ли белье, то ли комбинезон сбился в складку под локтевым суставом — не могу дотянуться... Тянусь к кольцу левой рукой, просовываю под него палец и выталкиваю кольцо...

Взрыв, и звездная россыпь перед глазами... Жгучая боль в паху от посадки на пластину жесткости... Прихожу в себя, усаживаюсь и опять протираю носом и губами окошко для обзора.

Я спускаюсь, раскачиваясь, как огромный маятник, под полосатым ярким куполом парашюта. Высотомер показывает уже 7 тыс. м.

Уходит назад зеленый прямоугольник аэродрома с взлетно-посадочной полосой и окаймляющей его с двух сторон лентой реки... Земля приближается все быстрее... Подтягивая стропы парашюта, перемахиваю через овраг, разворачиваюсь в последний момент по ветру и, самортизировав удар о землю, делаю несколько сальто, пребольно ударившись лицом о стекло гермошлема.

Сажусь и вижу — околица деревни, колодезь и женщина с коромыслом и ведрами... Глаза ее выпучены, рот раскрыт в крике... Коромысло с ведрами летит на землю, мелькают в беге босые пятки...

Из моих разбитых губ вырывается смех, но в следующий момент я соображаю, что смеяться мне остается каких-нибудь 2—3 . мин — кислорода в баллончике осталось чуть-чуть. Снимаю шлем, расстегиваю «молнии» на костюме и комбинезоне, рву пуговицы с белья и подставляю разгоряченную грудь теплому ласковому ветерку. Ложусь на спину и бездумно гляжу в бездонную синеву, откуда пришел.

С той поры прошло почти 40 лет. Для нынешней авиации высота 10 тыс. м — рядовая даже для гражданских самолетов. Уже давно стал музейной реликвией наш примитивный первенец советского скафандростроения. Уже давно на пенсии его творцы — А. Бойко, Н. Усачев, А. Хромушкин...

В современных скафандрах наши космонавты проносятся в сотнях километров от Земли, и другие планеты еще дождутся своих первооткрывателей в надежных космических доспехах, начавшихся когда-то с неуклюжего первого скафандра.