«Техника-молодежи» 1993 г. №12, с.50-57

ВРАТА АЗЕРОТА

ПРОЛОГ

Обретенная кхелами власть превосходила все возможности воображения. Вольные странники, они заполонили свои планеты трофеями дальних путешествий — животными, растениями и даже кхелоподобными существами; не задумываясь, они уносились в будущее — полюбопытствовать, как обстоят дела в ими же созданных цивилизациях; но подданные кхелов, не допущенные к Вратам, жили в обычном времени и умирали в отведенный им срок.

В реальном времени кхелам скоро стало скучно. Слишком хорошо знакомое настоящее, прозаический быт и повседневная рутина — тюрьма, в которой не мог высидеть ни один кхел... Бежать можно было только в будущее — без надежды вернуться назад: чреватый нежелательными последствиями, риск изменить прошлое был чрезмерно велик. Но будущее оставалось доступным — и кхелы ушли.

Первые были довольны: они изучали новые столетия, пока не уставали от них, — и безудержно мигрировали дальше, догоняя детей своих детей и внося хаос во все возможные законы общественного развития. Но бегущих от тоски становилось все больше и больше. И вот беспокойные, жаждущие удовольствий, не умеющие подолгу оставаться на одном месте, кхелы ворвались наконец в эпоху странного, нестабильного времени.

Смельчаки и дальше пошли через Врата, хотя последние чаще всего оказывались не там, где им полагалось быть. Многие, полностью утратив присутствие духа, не решились тронуться с места, а из прошлого прибывали все новые и новые толпы... Время затрясло как в лихорадке.

Возможно, горстка смельчаков отважилась-таки вернуться в прошлое или — что более вероятно — постоянно расширяющееся будущее перевесило... Так или иначе бывшее и возможное перемешались, сводя кхелов с ума: они уже не верили в очевидное, зато помнили то, чего никогда не бывало. Словом, время вырвалось на свободу! Дрожь лихорадки сменяли вселенские искажения, структура пространства-времени, сотрясаясь от перенапряжения, раскалывалась и разлеталась на куски.

Мирам кхелов пришел конец... Сохранились лишь обломки славного прошлого — жалкие песчинки, разбросанные по космосу, непонятно почему устоявшие против самого времени. Кое-где робко возродилась цивилизация, но в других мирах жизнь полностью исчезла, оставив руины — и Врата. Пребывая вне времени и пространства, они устояли. Уцелели и немногие кхелы, мучительно вспоминающие прошлое... или возможное прошлое.

А когда наконец осваивать наследство кхелов — огромную пустыню Вселенной — явились люди, они тоже натолкнулись на Врата.

Да, человечеству не повезло — люди стали посмертными заложниками кхелов, которые обрекли их на гибель задолго до рождения. Но заглянувшие во Врата устрашились того, что увидели... могущества и запустения. Сотням вошедших во Врата — а были среди них и мужчины, и женщины — пришлось позабыть о возвращении: идти они могли только вперед. В пути же — навечно запирали Врата за собой: одни за другими, расплетая смертоносную паутину, созданную кхелами.

Так шли они к краю времени, к Последним Вратам, закрывая мир за миром; но храбрецов становилось все меньше, а жизнь их растягивалась на тысячелетия реального времени. Некоторые пережили второе и третье поколения, другие сошли с ума; большинство же впало в отчаяние, полагая, что борьба безнадежна — ибо достаточно единственных открытых Врат, чтобы весь ужас мог начаться сначала! И тогда, подстегнутые страхом, посланцы людей создали могучее оружие защиты, хранящее заодно и знания о Вратах. Неподвластное Вратам, оно питалось их же силой. Больше не с чем было выступить против парадоксальных Последних Врат, за которыми кончался путь... или скрывалось нечто худшее.

Когда оружие было готово, их оставалось пятеро.

Но лишь один уцелел и смог владеть им.

«...Бессмысленна эта летопись — что толку в ней, если мы последние? Но должны люди что-то оставить после себя, даже если мир угасает... Приходит конец миру, но для нас самих — быть может — он придет не так скоро.

Знай же, что повергла нас в прах Моргейн край Чайя, именуемая Белой Королевой и Носительницей пера чайки — сама смерть, сошедшая на нас. Это она, Моргейн, погасила последний очаг в северных странах, разрушила Охтидиин и опустошила эти края.

Прежде нынешнего века была она проклятьем нашей земли — ибо является в сопровождении людей Тьмы, живших здесь за тысячи лет до нас. И те, кто едет впереди, и те, кто едет позади нее, ликом и всем прочим неразличимы; и ныне, и присно неотличимы они от нее

Мы видим сны — я и моя королева; остальное же ушло с Моргейн...»

— Лучшего места нам не найти, — сказал Ванай и Моргейн, кивнув, устало спешилась.

— Я стреножу Сиптаха, — сказала она.

Это были его обязанности — стреножить лошадей, развести огонь, сделать все для удобства Моргейн. Таков долг илина, служащего своей госпоже. Но они скакали очень долго, почти сутки, у него болели раны — и он рад был принять ее помощь. Ванай распряг свою кобылу, почистил скребницей, расчесал гриву. За последние дни ей здорово досталось, и бедняжка нуждалась в хорошем отдыхе. Маленькая шиюаньская кобылка гляделась не лучшей парой серому жеребцу Моргейн, зато обладала выносливостью и была подарком девушки. Об этом он не мог позабыть, даже если б захотел. Ванай обихаживал животину с таким старанием еще и потому, что был кершином — а кершин садится в седло раньше, чем научится ходить. Дурное обхождение с лошадьми всегда было для него что нож в сердце. Покончив с делом, он забрел в гущу леса и набрал охапку хвороста; с этим он управился легче, чем думал. Моргейн тем временем развела небольшой костерок — без всякого труда, для этого у нее были средства, о которых он предпочитал не задумываться.

Они совсем не походили друг на друга — он и она, хотя носили одно и то же снаряжение воинов Андур-Керша, кожу и металл. На нем коричневая кожа, на ней — черная; ее кольчуга из продолговатых звеньев, сияющих серебром, его — самая простая, из обычных широких колец. И он принадлежал к обычной человечьей породе — не то что Моргейн... Глаза и волосы его отливали бурым цветом земли Андур-Керша; ее глаза — бледно-серые, а волосы как утренний иней. Прекрасные волосы кхела, древнего врага рода человеческого, по пятам за которым всегда следовало зло. Она всегда отрицала, что принадлежит к проклятому роду, у него же на сей счет было собственное мнение: Моргейн просто не желает хранить верность своим сородичам...

Глядя на пламя, Ванай слушал ночь. Они были чужими в этом мире, а где-то позади по следу шли враги. Он не верил этой земле — но костерок был невелик, и лес надежно скрывал его, а они уже несколько дней не грелись у огня. Путники разделили оставшиеся скудные припасы — кроме ломтя черствого хлеба на завтрак, но это их не беспокоило: в окрестностях водилась дичь. Ванай, который последние дни спал лишь в седле, с радостью согласился лечь первым, оставив Моргейн бодрствовать у костра. Он бы и заснул, если б она вдруг не взялась за рукоять меча, не потянула его из ножен.

Имя мечу было Ченджеллин, и было это злое имя подлой вещи. Будь его воля, Ванай на выстрел не подошел бы к этой штуке, даже покоящейся в ножнах; но Ченджеллин принадлежал Моргейн, и у него не было выбора. Выглядело жуткое оружие как обыкновенный длинный меч, с рукоятью в виде дракона — стиль кориссанских мастеров из Лидура, умерших за сотни лет до рождения Ваная, но на конце лезвия, на самом острие, сидел кристалл. Прекрасные руны, искусно вырезанные на металле, играли опаловыми красками, на которые смотреть не стоило: они завораживали, притупляя чувства. Можно ли без опаски прикоснуться к мечу, когда его мощь заключена в ножны, Ванай не знал — и не пытался узнать; но Моргейн никогда не выказывала страха перед своим оружием. Встав, она вытащила меч из ножен.

Вспыхнули опаловые краски, веером развернулись странные лучи. Тьма, сгустившаяся вокруг острия, обратилась в долгий цилиндр света — и меч стал еще ужаснее. Взвыв, сорвались ветры: Ченджеллин брал силу из Врат, он и сам был Вратами — но никто не рискнул бы пройти сквозь них... Навечно прикованный к источнику Силы, он светился особенно ярко, когда его острие указывало на Врата. Моргейн начала поиск, очерчивая кристаллом круг. Деревья вздыхали, выл ветер, руки, лицо, развевающиеся волосы женщины купались в сиянии. Листья, сорванные с деревьев, какой-то жук — оказались в колодце света и тут же исчезли. Обращенный к западу ли, востоку — клинок лишь мерцал; указывая на юг — полыхал так, что слепило глаза. Моргейн долго держала меч в вытянутой руке и опустила.

— Все то же самое, — мрачно сказала она, — то же самое.

— Лейо... Прошу вас, уберите это. Ответа он все равно не даст.

Она уступила. Ветер утих, огненный шар на конце клинка погас, и она села, сжимая вновь плененный ножнами меч. Ее осунувшееся лицо выглядело бесстрастным.

— Он ответил. Ответ — юг.

— Ложитесь спать, лейо! Себя не жалко — пожалейте меня. Все косточки мои ноют, но я не лягу, пока вы не отоспитесь.

Кивнув, Моргейн провела дрожащей рукой по лицу и сразу опустилась на лесную землю, прямо там, где сидела. Ванай, бесшумно двигаясь, перекатил ее на одеяло, накрыл другим и сунул под голову узелок с одеждой, заслужив несколько еле слышных слов благодарности. Затем она погрузилась в сон — тихий как смерть, а Ченджеллин возлежал на ее груди, как требовательный любовник. Злая, злая вещь, которой она служила.

Ванай понимал, что они основательно заблудились. Минуло четыре дня с тех пор, как они прошли через пустоту Врат, не воспринимаемую рассудком, и путь назад был закрыт. Вырвавшись из прежних мест, они не знали, куда попали, что за люди здесь живут... знали только, что сюда вели Врата и что пройденные миры закрыты навечно. Такова была их война против древнего волшебства, против могущества кхелов; такова была воля Моргейн и таков долг ее слуги. Не его ума дело судить, почему она выбрала именно этот, а не иной путь. Он просто следовал за ней — потому что дал клятву в Андуре. Моргейн искала главные Врата этого мира, которые ей надлежало закрыть... и нашла, ибо Ченджеллин не лгал! Это были Врата, через которые они — а вслед за ними и враги — проникли в эту страну.

— Мы все еще в сфере действия тех Врат, — сказала Моргейн, когда они начали путешествие к северу и меч впервые предупредил их. Но они уходили дальше, а меч давал все тот же обескураживающий ответ, и Моргейн невнятно заговорила о горизонте, земной кривизне и других вещах, которых Ванай не разумел. Но в конце концов умолкла, покачав головой, и на лице ее проступил страх. Он попытался растолковать, что, кроме бегства, нет другого выхода, иначе враги настигнут их, рано или поздно; но ее это не утешило.

— Мне надо знать точно, — сказала она. — Тяга к вечеру ослабеет, и меч сможет найти другие Врата, поменьше. Наверное, мы на другой стороне мира, слишком далеко от них, а Малые Врата сияют не так ярко. Но, если меч будет светить так же... тогда мы будем знать наверняка.

Что ж, теперь они знали.

Ванай снял с себя кое-что из доспехов. Все тело ныло и болело: но сегодня он получил огонь, убежище и плащ — что было гораздо лучше, чем вчера. Завернувшись в него, он прислонился спиной к старому дереву, а обнаженный меч положил на колени. Сняв шлем, перевязанный белым шарфом илина, Ванай с наслаждением ощутил, как шевелит волосы легкий ветерок. В каменистом русле журчал ручей, вздыхали деревья, тихо переступали лошади, пощипывая чахлую травку на прогалине. Шиюаньская кобылка, выросшая в стойле, не умела чуять врага, зато на Сиптаха можно было положиться как на настоящего мужчину: он был обучен бою и не подпускал чужаков. Серому можно доверять как себе самому.

Тепло, сытый желудок, ручей, чтобы утолить жажду, изобилие дичи... Поднялась луна — маленькая, умиротворяющая, похожая на ту, что всходила над лесами Андур-Керша. Ванаю стало бы совсем хорошо — когда бы Ченджеллин указывал любой другой путь! Незаметно занялась тихая заря, запели птицы, зафыркали лошади. Ванай все сидел, подперев голову руками, с трудом превозмогая сон. Наконец шевельнулась Моргейн и сразу протянула руку к оружию, затем быстро взглянула на Ваная.

— Что случилось? Ты, значит, совсем не спал?

Он вздрогнул, привычно ожидая ее гнева, и потряс головой.

— Я решил, что так будет лучше. У вас был усталый вид.

— Ты решил. Значит, лучше будет, если ты вывалишься из седла?

Он улыбнулся и опять покачал головой, невольно уязвленный ее тоном. Моргейн не терпела излишних забот и погоняла себя, когда больше всего на свете ей хотелось отдохнуть. Это всегда было так между ними, илином и лейо, слугой и госпожой... Она никак не могла научиться полагаться на него. «Думает, что я скоро умру, — подумал он с болью — Как и все, кто служил ей раньше».

— Седлать лошадей, госпожа?

Она встала, набросив на плечи одеяло — утро стояло прохладное, — и уставилась в землю, прижав ладони к вискам.

— Надо подумать. Надо возвращаться. Мне надо подумать.

— Думать лучше на свежую голову.

Глаза ее сверкнули, и он тут же пожалел о своих словах. Недопустимый промах для того, кто прекрасно знает все ее привычки: сейчас она вспылит, поставит его на место — и он приготовился вытерпеть это, как терпел сотни раз.

— Пожалуй, — сказала она, к его изумлению. — Ладно, седлай лошадей.

Ванай поднялся и начал седлать лошадей, ощущая смутную тревогу. Прихрамывая, он двигался с трудом — кололо в боку. «Сломал ребро, наверное», — равнодушно отметил он. Ей тоже, судя по всему, было несладко, хотя сон как-никак должен был восстановить силы. Тревожила столь внезапная уравновешенность. Она уступила! Слишком долго странствовали они вместе — без отдыха, из мира в мир. Боль они привыкли терпеть, но ведь у человека есть еще и душа... смертельно уставшая от гибели и войны. Теперь предстояло идти навстречу гнавшимся за ними врагам; и ответь Моргейн гневной отповедью, Ванай, как ни забавно, почувствовал бы себя спокойнее.

— Лейо, — сказал он, когда запряг лошадей, а она опустилась на колени, чтобы погасить огонь и уничтожить все следы. — Лейо, вот что мне пришло в голову. Если наши враги там, куда мы намерены вернуться... Они, думаю, вымотались от этого перехода не меньше нас. Лейо, я пойду с вами куда прикажете, и буду с вами до самого конца, и сделаю все, что вы потребуете. Но я устал, у меня не зажили раны. Небольшой отдых, несколько дней, чтоб запасти дичи, чтоб кони набрались сил, нам совсем не помешает...

Он просил так, словно это нужно было только ему — иначе она тут же заупрямится и нипочем не уступит. Даже сейчас он скорее ожидал вспышки гнева, чем согласия. Но Моргейн устало кивнула головой, более того — опустила ладонь на его руку. Краткое прикосновение — редкий миг близости, ни в коем случае не интимной.

— Поедем вдоль леса, посмотрим... Может, повезет настрелять дичи. Лошадей и впрямь надо поберечь, у них все ребра наружу. Да и ты... Хромаешь, рука плохо действует, а все норовишь взять на себя часть моего долга. Можешь сказать все, что считаешь нужным.

— Значит, вы согласны?

— Много раз я была к тебе несправедлива. Я сожалею об этом.

Он хотел засмеяться, но не смог. Этот приступ меланхолии был ему совсем не по душе. Люди проклинали Моргейн в Андуре и в Керше, в Шиюане, Хайюане и во всех странах, лежащих между ними. Друзей у нее было куда меньше, чем врагов! Ваная она тоже однажды чуть было не принесла в жертву и — если честно — не представляла, как может быть иначе.

— Лейо, я понимаю вас лучше, чем вы думаете. Я не всегда знаю, зачем вы делаете это, а не то... но всегда знаю, что вами движет. Я всего лишь илин, это правда; но даже илин может спорить с тем, к кому он привязан. Вы служите безжалостному делу, я знаю. Однако безумие думать, что меня удерживает близ вас только клятва!

Так он сказал, что хотел; и тут же пожалел об этом. Встав, он занялся делами — починкой упряжи и прочим, лишь бы не смотреть ей в глаза. Когда она подошла к Сиптаху и взяла поводья, ее лицо снова было хмурым; но скорее от замешательства, чем от гнева.

Они двигались молча, неторопливо, опустив поводья. Ваная вскоре одолела усталость; он склонился вперед, сунул руки под мышки и — по обычаю кершинов — задремал прямо в седле. Моргейн, ехавшая впереди, отгибала ветки, норовившие хлестнуть его по лицу. Солнце заметно пригрело, листья тихо шелестели; все как в лесах Андура — будто время повернуло вспять и они снова едут по тропе, которая вела их в начале пути.

Что-то затрещало в кустах, лошади вздрогнули; Ванай, пробудившись, схватился за меч.

— Олень, — она указала в заросли, где виднелась туша. Олень это был или нет, но животное, все в золотистых пятнах, очень на него походило. Ванай спешился с обнаженным мечом в руке — он опасался острых рогов; но они не шелохнулись. У Моргейн, кроме Ченджеллина, было и другое оружие, подобное тому, что принадлежало кхелам; убивавшее безмолвно, на расстоянии, не оставляя видимых следов. Она протянула ему свежевальный нож, и Ванай, снимая шкуру, смутно припомнил иные времена и оленей, на которых охотился в зимних горах родного мира.

— Будь у меня лук, — заметил он, — я бы тоже добыл оленя, лейо!

Она пожала плечами: гордость его уязвлена, мужскую работу выполняла женщина. Тем не менее обеспечить пищей илина — долг госпожи. Ванай замечал — Моргейн угнетает мысль, что она не может дать ему иного очага, кроме лагерного костра, иной крыши, кроме покрова ветвей, и вдоволь еды. Из всех лордов, которым мог служить илин, Моргейн была самой могущественной, но и самой нищей. Оружие, которое она могла дать, было старым, лошадь — краденой, а пища... о ней лучше не вспоминать. Разбойники, и те жили лучше! Но сегодня и в ближайшие дни голод им уже не грозил, а потому Ванай смиренно поблагодарил госпожу за этот дар.

Долго в этом месте задерживаться не следовало: птицы подняли встревоженный гвалт, какие-то твари рыскали в зарослях — смерть заявляла о себе. Он взял лучшие куски мяса, отрезав их быстрыми ударами острого лезвия; этому он обучился еще в Керше, когда был вне закона и охотился на территориях враждебных кланов. Хватать и бежать, заметая следы, — так он жил, пока не встретился с Моргейн клана Чайя и не отдал свою свободу за право сопровождать ее.

Отмыв руки от крови, он приторочил завернутое в шкуру мясо к седлу, а Моргейн спрятала остатки оленя в чаще, где о них позаботятся хищники. Он внимательно осмотрелся, уверясь, что нигде не осталось лишних следов: не все противники были домоседами, ничего не смыслящими в лесу. По крайней мере один из них мог разглядеть самый слабый след, и его-то Ванай опасался более всего; принадлежал враг к клану Чайя — лесным кориссанам из Андура, родному племени Ваная по материнской линии, и был близким родственником его матери.

На сей раз они рано разбили бивак и наелись досыта. Затем занялись оставшимся мясом, подвесив его на ночь над костром прокоптиться как следует. Моргейн решила дежурить первой, и Ванай сразу лег спать. Пробудило его врожденное чувство времени — он так и думал, что сама она будить его не станет. Но свое место Моргейн уступила без возражений; он сел у костра и начал подбрасывать тонкие ветки. Куски мяса уже затвердели, он отрезал полоску и стал лениво жевать; Ванай почти забыл, что это можно делать столь неспешно.

В темноте зафыркали и задвигались лошади. Привычные, знакомые звуки: Сиптах проявлял умеренный интерес к кобыле, но шиюаньская лошадка, похоже, не отвечала взаимностью. Затрещали кусты, кони всполохнулись. Ванай бесшумно поднялся, вытянул руку с мечом и коснулся им Моргейн. Она открыла глаза и сразу все поняла. Ванай указал взглядом, откуда раздался слабый звук, — он скорее почувствовал его, чем услышал. Кони по-прежнему беспокоились. В руке Моргейн появилось маленькое черное оружие, которым она убила оленя. Но, передумав, она схватила более надежный Ченджеллин, скользнула во тьму и исчезла.

Кусты зашевелились, и кони с паническим ржанием рванулись с привязи. То, что он принял было за лишайник, шевельнулось, ожило черной паучьей тенью и исчезло. Ванай двинулся за ней, не слишком осторожничая, поскольку где-то рядом за тем же призраком охотилась Моргейн.

Вторая тень! На сей раз Моргейн. Они встретились и постояли рядом, но не услышали ничего, кроме храпа потревоженных лошадей, и никого больше не увидели. Ванай жестом предложил вернуться к месту привала. Пока она быстро собирала вещи и еду, он загасил костер; его мучил страх, предчувствие возможной засады. Они скатали одеяла, оседлали лошадей и уничтожили следы лагеря, все так же молча и быстро; потом опять ехали в безлунной мгле, но уже другим путем, чтобы разминуться со шпионом. Ванай никак не мог забыть мелькнувшую фигуру, ее непривычные, какие-то сверхъестественные, поразившие его движения — и сказал:

— У него была странная походка.

— Там, куда ведут Врата, много странных зверей.

Путники больше никого не встретили; когда настал день, они были уже далеко от места ночлега и надеялись, что едут в другую сторону. А может, и нет: зеленые ветви окружали со всех сторон, не позволяя точно определить направление. Позже они наткнулись на дерево с белой веревочкой, обвязанной вокруг ствола, — приметное, старое, обожженное молнией. Ванай остановился: вот свидетельство, что здесь побывал человек. Но Моргейн ударила каблуками Сиптаха, они проехали немного дальше и наткнулись на колею, оставленную в грязи колесами. Ванай встревожился, когда она свернула на дорогу: не в обычае Моргейн искать встреч с местными жителями, о которых она ничего не знает.

— Если это добрые люди — произнесла она, — мы предупредим их о тех, кого привели за собой. Если потребуется защитить людей, мы сразимся с врагами.

Ванай промолчал. Ее намерение казалось нелогичным — ведь придется сделать именно то, чего они всеми силами старались избежать. Повернуть назад и встретиться с многотысячной ордой — прекрасно вооруженной и способной превратить мир, по которому они шли, в безжизненную пустыню. Из этого следовал единственный вывод: Моргейн сказала не всю правду. Суть заключалась в мече, висящем у ее колена на седле, в его Силе. Моргейн тоже обладала частицей этой Силы — значит, вело ее не безумие, а бесстрашие? Он последовал за ней — таков был долг илина.

В ней вполне могли бы обитать лесные жители Андура; крыши, правда, были другой формы, с выгнутыми скатами. Деревня купалась в солнечном сиянии, кое-где падали тени старых деревьев, зелено-золотистая дымка окутывала старые срубы и крыши, крытые соломой. Жилье полностью бы слилось с лесом, если б не крашеные бревна срубов; но краска давно выцвела. Домов было около тридцати, без заборов; загоны для скота, одна-две телеги, пыльные амбары — и одно огромное здание, из бревен с резными карнизами, тоже крытое соломой. Отнюдь не дворец лорда, просто громоздкое, чуть покосившееся строение со множеством окон.

Моргейн остановила коня, Ванай, поравнявшись с ней, натянул поводья; у него защемило в груди.

— У такой деревни, — сказал он, — просто не может быть врагов.

— Будут, — промолвила Моргейн и пришпорила Сиптаха.

Их появление вызвало небольшую суматоху. Дети, возившиеся в пыли, оторвались от игр и уставились на них. Женщины выглядывали из окон и выбегали на улицу, вытирая руки о подол. Два старика вышли из большого дома и ждали, когда они приблизятся. К ним присоединились люди помоложе, старухи и парнишка лет пятнадцати, работник в кожаном фартуке. Подошли другие старики. Они хмуро стояли — обычные люди, смуглые, невысокие.

Ванай нервно вглядывался в простенки между домами, в просветы между деревьями, в дальние огороды; всматривался в открытые окна и двери, в загоны и телеги, ожидая засады. Ее не было. Он сжимал рукоять меча, свисавшего с седла, но Моргейн держала руки на виду. Она казалась мирной, грациозной, и Ванай устыдился своей подозрительности. Моргейн остановила Сиптаха подле небольшой кучки народа, собравшейся на ступеньках большого дома. Люди поклонились все вместе, изящно и торжественно, как лорды. «Не верьте нам, — думал Ванай. — Вы не можете знать, кто придет за нами». Но на лицах не было ничего, кроме уважительной заинтересованности, и самый старый приветствовал их.

И тут сердце Ваная застыло — эти люди говорили на языке кхелов. «Арртхейн» — так они обращались к Моргейн; это означало «миледи». Пока они странствовали, Моргейн мало-помалу обучила его этому языку, и он вполне понимал слова вежливости, угрозы и другие, самые необходимые. Маленькие смуглые люди не были кхелами, но старики, совершенно очевидно, почитали их и приветствовали Моргейн как кхелы, на которую она была похожа.

Ванай взял себя в руки. Поначалу душа его содрогнулась, услышав этот язык из человеческих уст, но он смирился: повсюду, где бы ни побывали кхелы, их речь оставила следы. Даже родной язык Ваная, если верить Моргейн, содержал много кхельских понятий. Хотя поверить в это было трудно! Больше всего его удивило то, что эти люди говорили почти на чистом, неискаженном наречии. «Кхемейс» — так они называли его. Это означало «спутник»; здесь, где почитали кхелов, «милордом» он не был!

— Мир вам, — приветствовал их он тихим голосом, как было принято почти повсеместно, и услышал:

— Чем мы можем порадовать тебя и твою леди?

Но он не мог ответить, хотя понял вопрос.

С ними заговорила Моргейн. Спустя минуту она искоса взглянула на него.

— Слезай, — велела она на языке кхелов — Это друзья. Это было сказано, чтобы заверить деревенских в мирных намерениях гостей. Ванай спешился, но не утратил бдительности и не отходил от госпожи ни на шаг; он стоял, сложив руки на груди, чуть в стороне, откуда мог видеть Моргейн, тех, кто с ней говорил, и тех, кто подходил с разных сторон. Слишком много людей, слишком тесная группа — это ему не нравилось, хотя никто не проявлял дурных намерений. Часть разговора он понял — обещание крова и пищи. Местный акцент слегка отличался от речи Моргейн, но не слишком резал слух; не больше, чем когда она говорила на родном языке Ваная.

— Нам предлагают приют, — сказала Моргейн. — Я решила остановиться здесь, пока нам ничего не грозит... хотя бы на ночь.

— Как пожелаете, лейо.

Она указала на красивого мальчика лет десяти.

— Это Син, старший из внучатых племянников Витейза. Он присмотрит за лошадьми, но лучше, чтобы ты тоже занялся ими с его помощью.

Это означало, что она решила отослать его, и не слишком обрадовало Ваная.

— Прошу сюда, кхемейс, — сказал ему мальчик.

Моргейн удалилась в большой дом со стариками, а Син повел его к сараю, смущаясь, как любой деревенский мальчишка, не привыкший к чужакам и оружию. Мальчик дивился росту Ваная: в этой деревне тот выглядел весьма внушительно, ни один мужчина не доставал ему до плеча. Возможно, подумал Ванай, его считают кхелом-полукровкой, чем он не мог гордиться; но спорить не имело смысла.

Син о чем-то болтал, пока они не пришли в сарай и не начали распрягать лошадей. Ванай кое-как пытался отвечать, пока ему не надоело, и после очередного вопроса сказал:

— Прости, я не понимаю.

Мальчишка удивленно уставился на него, поглаживая кобылу.

— Кхемейс?

Ванай не знал, как объяснить. Можно сказать: «Я здесь чужой», или: «Я из Андур-Керша», или еще что-нибудь... Но стоило ли? Лучше оставить разговоры для Моргейн, она понимает этих людей и сама решит, что можно сказать, а что надо скрыть.

— Друг, — сказал он, потому что знал это слово, и лицо Сина просветлело.

— Да, — откликнулся Син и начал чистить кобылу скребницей. Он с радостью исполнял все, что показывал ему Ванай, и тонкое лицо его просияло от удовольствия, когда Ванай улыбнулся и попытался выразить удовлетворение его работой. Хорошие люди, люди с открытыми сердцами, подумал Ванай и почувствовал себя в безопасности.

— Син, — сказал он, тщательно подбирая слова, — ты присмотришь за лошадьми. Согласен?

— Я буду спать здесь, — заявил Син, и в темных глазах его вспыхнул восторг — Я буду заботиться о лошадях, о вас и о вашей леди.

— Пойдем со мной.

Ванай поднял на плечо их небогатое имущество — седельные сумки со всем необходимым на ночь, с пищей, которая могла привлечь зверей, и сумку Моргейн, в которой уже не осталось ничего, что могло бы потешить чужое любопытство. Общество Сина доставляло ему удовольствие — счастливое выражение не сходило с лица ребенка. Ванай положил ладонь ему на плечо, и мальчик просто надулся от важности на зависть другим мальчишкам, глазевшим на них издалека. Они добрались до большого дома и поднялись по деревянным ступенькам.

В центре залы с высоким потолком стоял длинный ряд столов и скамей — место для трапезы; был здесь и огромный очаг. Возле него сидела Моргейн, немного бледная; серебристая кольчуга сверкала в тусклом свете. Вокруг теснились жители деревни — мужчины и женщины, молодые и старые; кто-то сидел на скамьях, кто-то прямо на полу. Матери баюкали младенцев. Все внимательно слушали. Ему предложили сесть на скамью, и Ванай не отказался, хотя ему положено было сидеть на полу. Син свернулся калачиком у его ног.

Моргейн, посмотрев на него, произнесла:

— Нам предлагают приют и все, что потребуется, — экипировку и еду. Ты, похоже, их очень удивил! Они не могут понять, кто ты такой, почему такой высокий и непохож на них. Они встревожены, поскольку мы пришли к ним вооруженные до зубов. Но я объяснила, что ты поступил ко мне на службу в очень далекой стране.

— Здесь наверняка есть кхелы?

— Я тоже так думаю. Даже если и так, они не враги этому народу. — Она снова перешла на язык кхелов. — Ванай, это старейшины деревни — Серсейн и ее муж Серсейз, Витейн и Витейз, Мелзейн и Мелзейз. Они говорят, ночь мы можем провести в этой зале.

Он склонил голову в знак благодарности и уважения.

— Отныне, — сказала она на андурском, — вопросы буду задавать только я. Ты не должен разговаривать с ними.

— Я буду молчать, лейо.

Она кивнула и быстро заговорила на языке кхелов, и Ванай уже ничего не мог понять.

Деревенская трапеза выглядела странно. Зала была ярко освещена, горело пламя в очаге, столы ломились от еды, на скамьях теснились молодые и старые жители деревни. Моргейн объяснила, что таков у них обычай — на вечернюю трапезу здесь собирались всей деревней, как это принято и в Рекорисе, и в Андуре. Сюда приходят даже дети, родители разрешают им играть и сносят их болтовню, что в Керше не дозволяется даже отпрыскам лордов.

В этой зале не надо было опасаться ни яда, ни кинжала. Ванай восседал справа от Моргейн, хотя илину положено стоять сзади и пробовать пищу, которую предлагают госпоже. Но Моргейн распорядилась по-другому. В загоне коням задали свежего сена, а странники сидели в теплом зале среди людей, которые скорее дали бы убить себя, чем причинили им зло. Когда наконец все насытились, неугомонных детишек отправили по домам. Какая-то девушка взяла длинную, необычно настроенную арфу и запела прекрасно поставленным голосом. Вторую песню поддержали все, кроме гостей. Им тоже предложили сыграть и спеть, но Ванай давно позабыл это искусство, его огрубевшие пальцы вряд ли могли извлечь из струн даже простую мелодию. Отказалась и Моргейн; Ванай сомневался, приходилось ли ей вообще заниматься музыкой... Вместо этого она опять завела беседу; они немного поспорили (он не разобрал, о чем), а потом та же девушка спела прощальную песню.

Подростки принялись устраивать для гостей место у очага: две кровати, ширма, чан с теплой водой для мытья. Наконец последний из них спустился по деревянным ступенькам. Моргейн освободилась от тяжести доспехов — чего никогда не делала в пути, опасаясь внезапного нападения. Если так поступает госпожа, подумал он, то позволено и илину; с наслаждением он разоблачился, оставшись в рубашке и штанах, вымылся за ширмой... и, подумав, снова надел амуницию. Моргейн поступила точно так же и улеглась, положив подле себя оружие.

Ванай, дежуривший первым, внимательно прислушивался, подойдя к окну и разглядывая темные дома, лес и освещенные лунным светом поля. Он не увидел ни души, и было очень тихо. Тогда он опять присел у очага. Понемногу он начинал верить, что этот небывалый покой и гостеприимство не обманут. Впервые за долгие годы пути их встретили не проклятиями, не сталью мечей, а подлинной добротой.

Здесь еще не слышали имени Моргейн!

Утро принесло запах свежевыпеченного хлеба. За окнами носились дети; на них цыкали, чтоб не шумели.

— Пожалуй, неплохо поесть горячих лепешек, — пробормотал Ванай, учуяв аромат выпечки. — Да и в дороге пригодится.

— Мы не уходим, — заявила Моргейн, и он изумился, не понимая, добрая это весть или нет. — Я решила, что ты прав. Нужно сделать передышку, иначе загоним коней и сами выбьемся из сил. Три дня мы можем себе позволить. Твой совет разумен.

— Но я сам в этом сомневаюсь! Раньше вы меня не слушали, а мы до сих пор живы.

Она рассмеялась.

— Это верно! Но иногда мои планы шли прахом. Я не обращала внимания на твои советы, и ничего хорошего не выходило. Теперь я с тобой согласна.

Они помолчали. Пришли забавно серьезные дети, принесли горячего хлеба, свежего молока и сладкого масла. Гости ели жадно, как будто вечером не насытились вдоволь; для беглецов такой завтрак был нечаянной роскошью.

Три дня промелькнули как миг. Лошади тоже отдохнули: дети охапками таскали им зеленую траву, расчесывали гривы и хвосты, чистили скребницей. Осталось только подковать, и деревенский кузнец с радостью вызвался помочь. Когда Ванай заходил на конюшню, дети — особенно Син — цеплялись к нему, беспрерывно задавая вопросы, смысл которых он понимал с пятого на десятое.

— Пожалуйста, кхемейс Ванай! — приставал Син. — Можно нам посмотреть на оружие?

Ванаю вспомнилось, как он сам благоговейно взирал на дай-юиня — благороднорожденного из высшего клана — на коне, вооруженного, в доспехах... снова он ощутил горечь, поскольку был побочным сыном лорда, рожденным вне закона. Но перед ним были просто деревенские мальчишки; с тем же любопытством они глазеют на звезды и луну.

— Ладно, — сказал он по-андурски, благословив их в душе, и, сняв крепежное кольцо с эфеса, вытащил меч, позволив грязным пальчикам коснуться клинка. Он разрешил Сину ухватить меч за рукоять и минуту подержать на весу. Не дольше — потому что ему не нравилось видеть в руках ребенка грозное оружие, пролившее столько крови. Они стали просить, чтобы он показал и другой клинок, который носил на поясе, но он нахмурился и покачал головой, положив ладонь на кривую рукоять. Клинок Чести не для чужих рук, он предназначен только для самоубийства, и Ванай поклялся, что не воспользуется им для другой цели.

— Эллерх! — заключили они благоговейно: он не имел ни малейшего представления, что это значит, но задавать вопросы они прекратили и не проявляли желаний дотронуться до клятвенного клинка.

— Син, — сказал он, решив выведать что-нибудь у детей, — раньше сюда приходили и люди с оружием?

На лицах детей возникло недоумение.

— Ты не из нашего леса, — сказал Син.

Ванай пожал плечами, выругав себя за опрометчивость: он выдал себя даже детям, опознавшим в нем чужака.

— Откуда ты? — спросила маленькая девочка. И добавила, широко раскрыв глаза, в которых были страх и восхищение:

— Ты не сиррин?

Остальные возмущенно зашумели, и Ванай, чувствуя себя дураком, отвернулся и начал сосредоточенно подвешивать меч к поясу. Натянув перевязь, он передвинул меч за плечо, коротко сказал: «У меня дела», — и ушел. Син двинулся следом.

— Не ходи за мной. Пожалуйста.

Син отстал. Моргейн Ванай нашел в Большом доме, где с ней сидели старейшины кланов и несколько молодых мужчин и женщин. Ему, как и раньше, уступили место, и он долго прислушивался к разговору, иногда кое-что улавливая или предполагая, что улавливает. Моргейн объясняла ему кое-что из разговора; странно, но речь шла в основном о сборе урожая, повседневном быте и праздничных развлечениях. Точь-в-точь селяне, обсуждающие дела со своим лордом, подумал Ванай. Моргейн, однако, слушала внимательно, говорила мало; это входило в ее привычки.

Наконец посетители разошлись, Моргейн села ближе к огню и расслабилась. Ванай опустился перед ней на колени и сокрушенно спросил, какая кара постигнет его за то, что он выдал их детям. Выслушав, она улыбнулась.

— Думаю, это неопасно. Я не смогла толком разобраться, как повлияли кхелы на жизнь этого мира. Но здесь все так странно, что нам все равно не удалось бы сойти за своих.

— Что такое «эллерх»?

— Это слово происходит от «эррх» — что значит «благородный», или от «ар» — что означает «могущество». А может, и от обоих разом. Некогда к лорду-кхелу обращались «арртейс»: это указывало как на происхождение кхела, так и на могущество, которым он обладал. А для людей в те дни «кхел» означало «милорд». «Эллерх», стало быть, указывает либо на могущество, либо на статус лорда. Это может быть и вещь — обладающая силой и опасная, до которой людям дотрагиваться нельзя.

Чем больше он понимал язык кхелов, тем сильнее тревожили мысли о них. Эта ненавистная надменность и многое другое, о чем говорила Моргейн... хотя бы то, как кхелы использовали людей в своих целях... или история его собственного мира. Ванай подозревал, что Моргейн и половины ему не рассказала.

— Что вы скажете этим людям, когда по нашим следам придет беда, лейо? Что они будут думать о нас после этого и за кого почитать?

Она нахмурилась.

— Нас обоих считают кхелами. Тебя, быть может, полукровкой... Но задавать прямые вопросы я не решилась. Что нам делать, предупредить их? Хотелось бы! Но желательно сперва прикинуть, во что это выльется. Сами они мягкосердечны, нет слов, но то, что их защищает... оно может оказаться совсем иным. Они уверяют, что жить в глуши безопасно, и с этим я почти готова согласиться. Хотя это значит плыть по течению. Будь осторожней в словах, — посоветовала она, — Когда говоришь на кершском, остерегайся упоминать имена. Нам лучше общаться на их языке — и мне, и тебе, для нашей безопасности, Ванай.

— Я стараюсь, — сказал он.

Моргейн одобрительно кивнула. Остаток дня они провели, гуляя по деревне и по окраинам полей и беседуя: он вбивал в память кхельские слова, в которых могла возникнуть нужда.

Он думал, что Моргейн назначит отъезд на следующее утро, но она ничего не сказала. Вечером он спросил, она пожала плечами и не ответила. На следующий день он спрашивать не стал и занялся обычными делами. Тишина действовала на него целебно. Долгий кошмар, оставшийся позади, казался сном, а это светлое место — единственной реальностью. Моргейн ни словом не обмолвилась насчет отъезда, точно боялась навлечь беду на них самих — тех, кто дал им приют. Но тревога не отпускала Ваная. День проходил за днем, а они все еще были здесь. Однажды он спал бок о бок с нею — они больше не дежурили по очереди — и проснулся в холодном поту, с криком, который заставил Моргейн схватиться за оружие.

— Дурные сны? В такой спокойной деревне? — спросила она — Ты спал как убитый в местах и похуже.

Но в ту ночь она тоже не была покойна и долго лежала неподвижно, глядя в пламя очага. Ванай не мог вспомнить, что ему приснилось; кажется, что-то зловещее и гибкое, словно змеи в гнезде, с чем он ничего не мог поделать. «Эта деревня не даст мне покоя», — подумал он. Им здесь было не место, и они это понимали. И все же тянули время, думая больше о себе, чем о других; наслаждались покоем, который бесстыдно крали у людей, давших им приют. Он задумался, испытывает ли Моргейн то же чувство вины, или ей все равно? Он почти готов был задать этот вопрос, но она вдруг впала в меланхолию, причины которой он не понимал. Утром вокруг были люди, а позже он тоже спросить не решился. То, что ожидало их за пределами деревни, в конце концов, не слишком располагало к поспешности. Моргейн восстанавливала силы, она была еще не готова; не следовало беспокоить ее ненужными расспросами.

Ванай смирился. Он занялся изготовлением стрел для лука, который приобрел у одного из деревенских, оказавшегося прекрасным лучником. Тот отдал оружие просто так, задаром, но Моргейн настояла, чтобы он принял ответный дар — золотое кольцо неведомо чьей работы; оно давно хранилось в ее седельной сумке. Ванай расстроился, полагая, что кольцо что-то значит для Моргейн, но она рассмеялась и заявила, что все осталось в прошлом. Так ему достался лук, а лучнику — кольцо, вызвавшее зависть его друзей. Он начал тренироваться в стрельбе, в компании подростков и Сина; тот всюду таскался за ним как собачонка и с радостью откликался на любые просьбы.

Лошади нагуляли жирок и обленились. Моргейн, которая прежде не могла и часа провести в праздности, подолгу сидела теперь на солнышке и разговаривала со старейшинами и молодыми пастушками. Она рисовала карту на куске козлиной шкуры — к великому удивлению окружающих, которые сроду такого не видывали: они знали, что мир их широк, но никогда не представляли его в подобной перспективе.

Деревня называлась Мирринд, равнина за лесом — Азерот, а лес — Шатан. В центре большого круга Азерота Моргейн нарисовала паутину речушек, питающих большой поток под названием Нарн. Посреди круга она написала «ататин», что на языке кхелов означает «Врата Мира». Мирные жители Мирринда знали о них и с благоговением произносили «Азерот Ататин». До этих пределов простиралось их знание мира. Подробностей Моргейн не выспрашивала; она составила карту и надписала названия рунами кхелов.

Ванай понимал значение рун; сидя на ступеньках, он прилежно выводил эти символы на песке, записывая новые слова, которые узнал. Дети Мирринда, толпой бродившие за ним от дома к конюшне и к стрельбищу, заметили новое занятие и собрались вокруг.

— Эллерх! — заявили они, и это означало, что Ванай делает нечто выше их понимания. Дети благоговейно отошли, все, кроме Сина, который сел на корточки и, позабыв обо всем на свете, пытался скопировать руны. Глядя на него, Ванай снова ощутил горечь бастарда, лишенного того, что получили законные братья. Вот среди детей Мирринда один, которому хочется большего, чем другим, который схватывает на лету и после их отъезда пострадает больше всех. Ибо обрел желания, которые Мирринд удовлетворить не в силах. Син был сиротой (его родителей постигла какая-то давняя пагуба, какая именно — Ванай не уточнял) и считался сыном всей деревни. «Остальные вполне заурядны, — подумал Ванай, — но этот?» Вспомнив свой меч в маленькой ладошке Сина, он пробормотал несколько бранных слов.

— Что ты говоришь, кхемейс?

— Желаю тебе добра. — Он затер ладонью руны и поднялся, чувствуя тяжесть на душе. Где-то вдали, на единственной улочке Мирринда, раздался пронзительный крик — не играющего ребенка, что было обычным делом, а крик взрослой женщины. Внезапно его как обухом по голове ударило: кричали уже мужчины, в ярости и горе.

Он оцепенел, стоя на крыльце, не в силах сойти с места и броситься бежать — ни вперед, туда, где кричали, ни назад, в дом к Моргейн. Долг и привычка возобладали наконец, и он кинулся вверх по ступенькам, в сумрачный зал, где Моргейн беседовала с двумя старейшинами. Объяснять ей ничего не пришлось, она уже была на ногах, сжимая Ченджеллин.

Син побежал за ними, когда они быстрым шагом направились по улице к толпе селян. Слышен был чей-то плач. Когда Моргейн приблизилась, люди расступились; здесь была почти вся деревня. Старейшины Мелзейн и Мелзейз не пытались сдержать слез, а молодая женщина и еще две постарше стояли на коленях, спрятав лица в ладонях, раскачиваясь всем телом, всхлипывая и подвывая.

— Эт, — сказала Моргейн шепотом, глядя на тело молодого мужчины. Эт из клана Мелзейн, красивый неумный, удачливый в охоте и стрельбе из лука, веселый пастух и счастливый молодожен, у которого не было врагов. Ему перерезали горло; обнаженное тело было все избито и изранено — Эт принял мученическую смерть.

«Лучше было сразу рассказать им все, — мрачно подумал Ванай, — это ничего бы не изменило. Они все равно убили бы его, но без пыток». Да, этим и должно было кончиться; он ощутил головокружение и тошноту, словно впервые видел мертвеца. Нескольких детей стошнило. Другие с плачем прижимались к родителям, а Син припал к Ванаю. Тот, бережно придерживая мальчика за плечо, отвел его к старейшинам клана. — Надо ли детям смотреть на это? — спросила Моргейн и, не дождавшись ответа, продолжала:

— Опасность грозит всем. Пошлите вооруженных людей на дорогу, деревню надо окружить постами. Где нашли тело? Кто его принес?

Вперед вышел один из юношей, Тал, его платье и руки были в крови.

— Я, леди. Нашел его у брода — По его лицу текли слезы — Скажите, кто сделал это, леди? Зачем?

Совет собрался в зале, пока Мельзейны готовили тело сына к погребению. На всех давила невыносимая тяжесть. Витейн и Витейз тихо плакали, но клан Серсейн испытывал не только печаль, но и гнев, и его старейшинам нелегко было взять себя в руки, чтобы говорить спокойно. Их слов ждали молча. Наконец старик поднялся и возбужденно заходил по зале.

— Мы не можем понять! — вскричал он вдруг, взметнув дрожащие руки — Леди, разве не вы должны дать ответ? Да, вы не наша госпожа, но разве мы не приняли вас, как подобает принять высокую гостью и ее кхемейса? Мы предложили вам все, что есть в деревне. Вам понадобились наши жизни в придачу?

— Серсейз! — дрожащим голосом произнесла Витейн, положив ему руку на плечо.

— Нет, говорите, я слушаю, — сказала Моргейн.

— Леди, — продолжал Серсейз, — Эт пошел туда, куда вы велели. Так говорит вся наша молодежь. Вы просили его сделать это втайне от старейшин, и он повиновался. Куда вы его послали? Он не был кхемейсом, он был просто сыном своих родителей и вовсе не обязан был вас слушать. Но вы почувствовали, что гордость не позволит ему вам отказать. На что же вы его послали? Можем мы это узнать или нет? И кто погубил его такой страшной смертью?

— Чужие, — ответила Моргейн.

Ванай не знал многих слов, но общий смысл понимал, а об остальном догадывался. Он испытывал те же чувства, что и Моргейн. «Мне седлать коней?» — спросил он ее на своем языке, перед тем как собрался совет. «Нет», — ответила она; в глазах ее была пустота, словно она хотела принять кару за свой поступок.

— Мы надеялись, что они сюда не придут, — добавила она.

— Откуда они? — спросила Серсейн. Старуха положила ладонь на карту, составленную Моргейн — Ты расспрашивала о нашей земле, словно разыскивала что-то. Ты не наша леди, и твой кхемейс не из наших мест, он даже не нашей крови. Ты пришла откуда-то издалека. Может быть, там, откуда вы явились, такое в порядке вещей? И, может быть, ты знала, что это случится, когда посылала Эта? Помыслы ваши, наверное, слишком высоки для нас, недостойных... но нашим детям ради них приходится жертвовать собой. Неужели ты не могла сказать обо всем открыто? И почему сейчас молчишь? Объясни.

Несколько мгновений стояла полная тишина, лишь слышалось потрескивание головешек в очаге. Потрясенные лица старейшин казались застывшими в холодном свете, падавшем из окон.

— У нас есть враги, — наконец ответила Моргейн. — Они вышли из Азерота. Посылая ваших людей, я заботилась о вашей же безопасности. Я послала ваших юношей только потому, что они знают эти леса гораздо лучше нас. Да, мы здесь чужие, но не из их рода. Мы хотели предупредить вас, но случилось по-другому. Вы сами сказали, что Эт зашел слишком далеко. Я предупреждала его, очень хорошо предупреждала.

Ванай прикусил губу; ничего подобного Моргейн ему не говорила. Ведь он мог пойти сам и вернуться — не так, как Эт... Она же послала ни в чем не повинных юношей, не знающих, какая опасность их поджидает. Старейшины сидели тихо, скорее испуганные, чем разгневанные, и держались за ее слова как утопающие за соломинку.

— Раньше никто не проходил через Азерот? — спросила Моргейн.

— Тебе лучше знать, — прошептала Витейн.

— Ну что ж, это случилось, — сказала Моргейн. — Вы живете рядом с равниной, а там скопились чужие. Они вооружены и намерены захватить весь Азерот и прилегающие к нему земли. Пойти они могли в любую сторону, но избрали это направление. Их тысячи, нам с Ванаем их не остановить.

Эт, конечно, напоролся на один из их разъездов. Чужие искали добычи... и теперь нашли ее. Я могу дать только один, горький совет: забирайте своих людей и уходите из Мирринда! Зайдите подальше в лес и спрячьтесь. Если враги опять подойдут близко — бегите. Лучше лишиться крова, чем жизни. Лучше уйти в бега, чем служить тем, кто так поступил с Этом. Вы не можете драться, следовательно, вы должны бежать.

— Ты поведешь нас? — спросила Витейн.

Так просто, так быстро поверили! Сердце в груди Ваная перевернулось, а Моргейн грустно покачала головой.

— Нет. Мы должны идти своим путем, и лучше будет, для вас и для нас, вообще забыть, что мы были с вами.

Они склонили головы; казалось, они решили, что их миру пришел конец. Да так оно и было.

— Нам придется оплакать не только Эта, — сказал Серсейз.

— Пожалуйста, останьтесь на эту ночь с нами, — сказала Серсейн.

— Мы не должны...

— Пожалуйста. Только на эту ночь. Если вы останетесь, мы меньше будем бояться.

Серсейн даже не догадывалась, что у Моргейн была Сила, чтобы их защитить! К удивлению Ваная, Моргейн согласилась. Вскоре весь Мирринд опять заголосил: старейшины рассказали людям, что им советуют сделать.

Обед прошел в печали; людям, на заре похоронившим Эта, петь не хотелось. Некоторые отказались от еды, но никто не жаловался и не высказывал обид, даже близкие родственники Эта. Во время трапезы Моргейн обратилась к людям. Никто ее не прерывал, даже дети не плакали — они спали на руках у родителей, утомленные дневными событиями.

— Я снова советую вам уходить. По крайней мере, надо сразу выставить стражу, а когда будете уходить, надо как можно лучше замести следы. Я и Ванай — мы сделаем все, что в наших силах, чтобы отвести от вас зло. Но их тысячи, у них кони и оружие. Среди них люди и кхелы.

Люди были испуганы, старейшины просто поражены. Витейн встала, опершись на клюку.

— Как могут кхелы желать нам зла?

— Эти могут! Поверьте мне. Это чужие, они жестоки, более жестоки, чем люди. Не пытайтесь бороться с ними, бегите... их слишком много. Они прошли через Огни на своей собственной земле, разрушенной и погубленной, и пришли сюда, чтобы покорить вас.

Витейн громко застонала и села на место; кажется, ей стало плохо. Витейз принялся ее успокаивать. Люди из клана Витейн выпрямились, тревожась за свою старейшину

— Мы никогда не видели такого зла, — сказала Витейн, когда пришла в себя — Теперь мы понимаем, леди, почему вы не хотели нам говорить. Кхелы!

Ванай наполнил кубок пивом и осушил его, пытаясь смыть комок в горле... он представлял, кто гонится за ними и что теперь угрожает Мирринду. Но он так давно впутался в это дело, что поздно было сворачивать с пути. А Моргейн? Ведь она знала, кто их преследует, быть может, еще тысячу лет назад, когда люди покорили время и прошли через Врата. За ней когда-то следовала целая армия, дети детей тех людей.

Ему многое надо было бы утопить в хмельном этой ночью, но был слишком осторожен, да и время не то, чтобы искать забвения. Он выбросил эти мысли из головы и вознамерился наесться впрок. Моргейн тоже ела все, что перед ней ставили, — как подозревал Ванай, по той же причине. Она обладала редкой способностью — если не талантом — к выживанию.

Когда зала опустела, они собрали припасы, которые могли унести с собой, и уложили их в два тюка. Не только для того, чтобы разделить вес: каждый вез на своем коне все необходимое, чтобы продолжить путь в одиночку.

— Спи, — велела она, когда он собрался караулить.

— Довериться им?

— Спи спокойно.

Он положил меч рядом с собой, Моргейн улеглась с Ченджеллином под рукой, но без доспехов — как в первую ночь, которую они провели в Мирринде.