«Техника-молодежи» 2001 г №2, обл, с.6-8

РЕКВИЕМ
ПО КОСМИЧЕСКОМУ ДОМУ

С

околов мрачен. На мольберте — метр двадцать на метр холст, на нем — только поверхность Земли, вид из космоса в ночное время. На полу — прорисовки, чертежи, эскизы, фотографии орбитальной космической станции «Мир». Я сразу все понимаю.

— Что, затопление писать будешь?

— Просто рука не поднимается...

— А что особенного? Обычное дело, отслужила свое — и до свидания.

— Тебе-то, может, и ничего, а я 15 лет со станцией «Мир» как с помощницей работаю. У меня десятки эскизов для будущих картин на ней побывали, а космонавты на них свои пометки и замечания прямо в космосе делали, и каждый авторитетно подписывался. И печать на борту «Мира» на мои эскизы ставили. Вот они, эти эскизы — на подоконнике лежат, в стопку сложенные, даже некоторые надписи, сделанные шариковой ручкой, выцвели. Да ты знаешь — многие из них ты раньше снимал, так что иные подписи можно прочитать теперь только на твоих слайдах.. Обидно за труд наших конструкторов, за нашу космонавтику, да и за державу. Уж о своих творческих планах молчу...

Нашим постоянным читателям Андрея Константиновича Соколова представлять не надо. Если же кто не знает этого замечательного художника-космиста — смотрите «ТМ», №4 за 1999 год.

...Позже, когда картина уже была дописана, я попросил Андрея Соколова подробнее рассказать о том, как его эскизы побывали на станции «Мир».

— Для меня это было продолжением работы с космонавтами, которая началась еще на орбитальной станции «Салют-6». Уже тогда я посылал в космос свои эскизы.

— Как это происходило?

— Я рисовал определенный регион по рассказам космонавтов, по фотографиям и как я его себе представляю в данных конкретных условиях, в данное время года и суток. Возникла идея подключить к этой работе очевидцев — космонавтов, находящихся на ОКС. В первую очередь, я хотел сделать серию картин, покрывающих всю огромную территорию нашего Отечества, и условно назвал этот цикл «Широка страна моя родная». Начиная с Камчатки и Сахалина, рисовал эскизы — по всей территории Советского Союза. Всего было сделано около 50 сюжетов.

— То есть около 50 эскизов побывали в космосе?

— Да, сначала на «Салютах», а уж потом на «Мире». В основном — на «Мире». На этой станции пошла уже отлаженная работа. «Салюты» явились, грубо говоря, подготовительным этапом, но без них не было бы и «Мира». На «Салюте» имелся только один основной модуль, к нему пристыковывались транспортные корабли, а экипажи менялись.

На фото: вверху — художник Андрей Соколов (справа) отвечает на вопросы нашего спецкора. Внизу — эскизы Соколова, побывавшие в космосе на станции «Мир».

На «Салют», а затем и на «Мир» отправлялись совместные экспедиции. Наши возили на орбиту космонавтов из братских социалистических стран, сначала был чех, потом поляк и т.д. И с ними я посылал эскизы. В первый раз — на картоне, а затем — на ткани: их удобно было возить в свернутом виде. Сначала я писал свои вопросы на полях эскизов, там же космонавты оставляли свои замечания, потом через Центр управления полетами — это уже в пору работ на «Мире» — мы связывались с экипажем, и космонавты отвечали на мои вопросы, глядя на эскизы. Все эти беседы записывались на магнитофон и являлись для меня бесценным материалом. То есть я смотрел как бы глазами космонавтов и мог сравнить свои представления с натурой. Пока работал «Мир», это сотворчество продолжалось

— Кому из космонавтов ты давал эскизы?

- Самые первые два, еще на «Салют», поднял интернациональный экипаж из СССР и ЧССР ~ Губарев и Ремек. Вернули эти эскизы тоже члены интернационального экипажа — Климук, Советский Союз, и Гермашевский, Польша. В дальнейшем их возили и Арцебарский, и Березовой, и многие другие. Больше всех сделал в этом плане Ляхов.

— У меня есть фотография, где ты рассматриваешь эскиз с Ляховым и что-то там корректируешь.

— Кстати, то были самые первые эскизы, и он от руки мне написал свои замечания. Потом мы от этой практики отказались: писать очень долго, а у них время летит, натура уходит мгновенно, скорость ведь 8 км/с! Поэтому проще было наговаривать на пленку, а еще проще — прямо общаться через ЦУП: мой собеседник в космосе начинает что-то говорить, а я задаю конкретные вопросы. Все это дало мне возможность достаточно четко представить, как выглядит наша Родина из космоса.

— Что ты думаешь о судьбе «Мира»?

— Станция создавалась и запускалось тогда, когда переживала расцвет советская космонавтика. То, что у нас есть, это, собственно, не российская космонавтика, это, строго говоря, остатки советской космонавтики, которую мы добиваем сейчас окончательно. Ну а что касается «Мира», то ведь планировалось, что эта станция пролетает пять лет и ее заменит следующий «Мир». И мы уже готовились, новая станция уже строилась, ну а дальше начались известные печальные события в нашей стране, и денег на такие вещи, как наука, космонавтика и многое другое, не стало. Вот мы и вытягивали все что можно из «Мира». Поскольку ресурс советской космонавтики, запас ее прочности был очень велик. Запас знаний, запас техники, высококлассные специалисты — всего этого хватило до настоящего времени. То, что «Мир» так долго держали, это ведь не от хорошей жизни, просто новую станцию запустить не могли, а уж сейчас тем более не осилим. И в обозримом будущем не сможем.

Картина Андрея Соколова «Убийство». 2001 г.	Эскиз дельты Волги, проштемпелеванный на борту орбитального комплекса «Мир». Штемпель спецгашения, проставленный на эскизе космонавтом из Афганистана 31 августа 1988 г. — во время его пребывания на борту ОКС «Мир».

— Ты говоришь, «Мир» был рассчитан на пять лет...

— Да, и он почти втрое превысил этот срок. Что-то меняли, что-то ремонтировали, что-то достраивали. Ведь «Мир» оставался нашей последней зацепкой в космосе, потому что ясно, что новую станцию мы точно не запустим, а содержать эту тоже достаточно дорого — порядка 200 млн долларов в год.

— В такую сумму обходится эксплуатация?

— Да — обслуживание орбитальной станции, экспедиции туда кораблей, содержание центра управления и многое другое. Это, конечно, не те миллиарды, которые необходимы, чтобы запустить новую станцию. «Мир» мог бы существовать и дольше года — его бы хватило еще на три и даже на пять лет. Но все дело в том, что возник конкурент, возникла международная станция с участием в проекте ряда стран, в том числе России. Но руководят станцией — американцы, и официальный язык на ней — английский.. Когда вопрос обсуждался — уже во времена «перестройки» — то наши ученые предлагали управлять станцией из двух центров, из Хьюстона и из нашего ЦУПа. На что американцы сказали: нет, мы будем управлять у себя. Если хотите — присылайте своих специалистов, и мы построим для них что-то типа общежития или гостиницы...

Как определяются приоритеты? Во-первых, по доле участия, по вкладу в строительство станции. Кстати, то, что сейчас летает, — это на три четверти наше.

— Наши разработки?

— Нет, там два модуля, созданных нами, и один ~ американский. Наши основные, а американский — вспомогательный. В экипаже — двое наших, но они подчиняются американскому командиру.

Так вот, о вкладе... Американцы по денежному вкладу каждой стороны определяют ее долю владения этой станцией, но это нечестный счет. Ведь они на нашем «Мире» прокатали свои экипажи. Они получили все данные, наработанные нами на «Мире». Без нашего «Мира» международной станции могло бы не быть еще очень долго, а чтобы получить такие данные, надо было заплатить все эти миллиарды, которые мы вложили в свой «Мир». Американцам эти знания почти даром достались

Девять американских космонавтов побывали на нашей станции. Тем самым американская научная мысль получила то, что в тот период времени США никак не могли иметь у себя. Это и опыт длительного пребывания и работы в условиях космического полета, и масса технических наработок в прекрасно оборудованных условиях. А заплатили они нам за это всего лишь полмиллиарда долларов. Если бы они сами организовали такие полеты — а «Мир» это уже восьмая наша станция, по сути восьмой «Салют», только названный по-другому, — то им потребовалось бы не меньшее число дорогостоящих станций, чтобы получить такое же количество информации. То есть денег им пришлось бы выложить на порядок больше. Правда, они запустили свой «Скайлаб»... Но этим и ограничились — решили осваивать Луну.

Конечно, новая международная космическая станция имеет теперь больше возможностей для научных исследований, чем «Мир», и участвуют в ее финансировании чуть ли не два десятка стран. Наш финансовый вклад в создание и эксплуатацию МКС составляет 30%, а это как раз та сумма, за которую мы могли бы построить три таких станции, как «Мир».

А уж если говорить о нашем реальном вкладе, то он, во всяком случае не меньше американского, даже учитывая все их огромные многомиллиардные будущие затраты. Все, что мы практически наработали на «Салютах» и «Мире», без чего невозможно было создать сегодняшнюю международную станцию, они получили, повторяю, почти за так... Ну а теперь принято решение затопить «Мир». И оно связано, в первую очередь, с тем, что американцам наша станция уже не нужна: все, что надо было, они поимели. Наше участие и наши претензии на космос им не нравятся и не нужны. У них будет подначальная им станция, на порог которой они будут милостиво пускать наших космонавтов. Что это означает реально? В Центре управления полетами лишается работы большое количество высококлассных специалистов. Неизвестно, чем будет заниматься Центр подготовки космонавтов. То есть все это значит, что с пилотируемой космонавтикой в России покончено. Хотя, повторяю, станцию еще можно было сохранять несколько лет и все это время как-то использовать, что дало бы нам возможность уверенней чувствовать себя на международной станции. Как только «Мир» будет затоплен, американцы на МКС — полные хозяева. Так что перед нами акция, направленная исключительно на то, чтобы покончить с присутствием российских станций в космосе и чтобы монополистами оставались американцы. Я уже не говорю о том, что все эти громко подаваемые нашими ангажированными СМИ истории о поломках на «Мире» — мол, один отказ за другим, — все они есть ни что иное, как нагнетание ситуации, чтобы оправдать решение об уничтожении «Мира». Дескать, видите, он уже рассыпается, в самый раз его топить. Вот так обстоит дело. Это практически конец нашей космонавтики.

И картина моя — собственно говоря, реквием ей. А не только станции «Мир». Хотя на холсте представлена непосредственно ее гибель. На картине показан момент, когда станция уже прошла торможение и погибает, сгорая в плотных слоях атмосферы. Вошла в нее, начала загораться, гореть, разваливаться. И более тонкие ее части начинают сгорать первыми.

И в первую очередь, то, что тонкое, может отломиться, панели солнечной батареи отлетят, корпус будет чуть дольше держаться, но он тоже не рассчитан на посадку, тоже полностью сгорит. Долетят до земной поверхности отдельные обломки двигателя, может быть, какие-то емкости плотные, тяжелые. Мало что долетит.

— Андрей, скажи пожалуйста, возможно ли в момент входа станции в плотные слои атмосферы сделать киносъемку — из космоса, с земли, с борта самолета?

На снимке (слева направо): Нина Лапунова (супруга Соколова), летчик-космонавт Владимир Ляхов, журналист из ГДР Питер Трог, художник Андрей Соколов и аспирантка Института этнографии АН СССР Татьяна Таболина. 1980 г.

— Это очень сложно, потому что такого четкого, рассчитанного до секунды, момента нет. Как нет четких границ у атмосферы — она плавно переходит в вакуум космоса. Где-то на высоте примерно 80 км усилится трение и начнется возгорание. Но очень трудно рассчитать, где. Ведь как все происходит? Станцию тормозят и тем самым сталкивают с орбиты, но она не камнем вниз падает, она летит дальше по направлению орбиты, но уже со снижением; в какой-то момент — по касательной к атмосфере; она, атмосфера, более плотной становится сопротивление растет станция тормозится, начинает раскаляться, разламываться — и как бы заныривает в атмосферу, резкое торможение ее как бы затягивает. И дальше, все больше раскаляясь и разваливаясь, она входит во все более плотные слои, все более отвесно — пока либо не сгорит полностью, либо ее отдельные осколки не достигнут земной поверхности. Но все дело в том, что рассчитать точно момент, когда она войдет в атмосферу, и установить с точностью хотя бы до сотни километров место, где войдет, невозможно. Почему для затопления выбран Тихий океан? Потому что самый большой. Ошибся туда-сюда на 100 км — не страшно.

Если находиться в космосе на космическом корабле, то надо знать, где именно и когда находиться. Корабль космический — не самолет, он свободно не маневрирует на орбите. Его можно запустить в район затопления станции, а дальше — как повезет. Что-то ты увидишь, может быть, используя оптику, и если повезет, то что-то снимешь. Ну а находясь внизу, в океане, — тоже надо точное место знать. То есть, конечно, увидишь падающую звезду — это будет видно на сотни километров, но насколько ты будешь от этого места близко и насколько подробно ты это увидишь? Вопрос.

— Много ли времени займет само сгорание?

— Затрудняюсь ответить, поскольку станция имеет сложную конфигурацию, неаэродинамичную. Она будет разваливаться на куски, и куски будут разлетаться, гореть каждый отдельно. Причем непредсказуемо. Ведь, скажем, проломило где-то борт, у станции аэродинамика изменилась — и ее закувыркало, разорвало на части. Это будет, грубо говоря, такой звездопад короткий. Не одна падающая звезда, а много. Кстати сказать, наш второй спутник искусственный, на котором Лайка летала, так его вход в плотные слои случайно наблюдали с корабля — какой страны, не помню. Это был именно звездопад — как рой метеоритов. Тут же будет действительно феерический такой обвал звездного неба (типа салюта, но в противоположном направлении — вниз). А как долго? В общем-то, секунды. Даже не минуты, ну, в пределах, может быть, одной минуты. Опять же, это все очень трудно рассчитать, что-то будет падать быстрей, что-то дольше, не знаю...

Не знаю, и насколько у меня получилась эта картина, но работа над ней крови у меня отняла много, потому что столько на душе было боли, и обиды, и злости, и, в общем-то, даже ненависти.

— Недаром ты назвал ее «Убийство», а, скажем, не «Затопление станции».

— Убийство и есть убийство. Когда человек умирает своей смертью, то значит человек умер, а если его вынуждают это сделать, то значит его убили. И станцию убили, а не умерла она.

— Убийство — потому что помогли умереть?

— Заставили!

Александр КУЛЕШОВ,
фото автора