«Техника-молодежи» 2002 г №1, с.42-45

Передо мной расстилалось зеленое море травы. Огромное поле колыхалось от ласковых прикосновений ветра, дышало и двигалось.

Я хотел войти в его живые воды, почувствовать касание зеленых стеблей, ощутить их жизненную силу, которая была спрятана в сочной листве.

Воздух был горяч от солнечных лучей и сладок от запаха луговых цветов. Летнее солнце, присевшее над горизонтом, щедро дарило свое тепло траве, а та тянула к нему свои тонкие зеленые руки.

Жажда жизни охватила меня, нашептывая на ухо ласковые слова. Хотелось дышать всей грудью этим сладковатым воздухом, бежать по мягкой траве, кричать во все горло...

И тогда я вошел в это море.

Раскинув руки, я загребал ладонями травяные стебли, достававшие мне до плеч. Колючие и не очень, гладкие и шершавые, с цветами и без. Я не помнил их названий — для меня это была просто трава, которую обычно называют сорной. Но мне она казалась самой большой драгоценностью — она говорила мне о том, что я на пути к дому.

Утопая в зеленом море, вдыхая сладость воздуха, я шел домой. Блуждая в зарослях травы, я знал, что мне осталось совсем немного, — шаг, другой, и я буду дома.

Мой дом... как давно я не был там. Нет, не в том деревянном особняке, что стоит на краю соснового бора. То есть, да, и в нем тоже, но дом — это не только здание, в котором ты проживаешь. Дом — это то, что ты любишь больше всего на свете, это то, что ты считаешь своим, и то — что считает своим тебя. Это люди, окружение, это любимые места, это темы для разговоров, запахи и звуки. Это скамейка под ясенем, это соседская собака, лениво растянувшаяся в пыли, это разговоры с соседями о погоде. Это толстый сук дерева, на котором ты сидел еще ребенком, прижимаясь к нагретой летним солнцем коре, это последний луч заходящего солнца, пробивающийся сквозь листву клена...

Все это дом. И море травы под жарким летним солнцем — тоже дом.

Я касался ладонями метелок спелых трав, и они приятно щекотали мне кожу. Я вдыхал горячий воздух, и он обжигал мне горло. Я хотел идти, но не мог сдвинуться с места. Что-то отталкивало меня от дома. Что-то стремилось вырвать меня из объятий зеленого моря и вернуть назад. Куда? Туда, где страшно... и больно.

Меня позвали. Откуда-то сзади раздался голос, я стал оборачиваться, и все вокруг подернулось багровым туманом...

Тяжелая рука лежала у меня на плече, сильные пальцы впивались в мою кожу. Я с трудом разлепил веки — и невольно застонал, когда тусклый свет больно ударил по глазам, привыкшим к темноте. Голос, неужели это мой голос? Я не узнавал его...

— Сергей... — прошептали рядом.

Я окончательно пришел в себя и со стоном приподнял голову. В глазах тут же потемнело, разноцветные круги расплылись в темноте передо мной.

— Ну, наконец-то...

Я сел, опираясь руками о железный рубчатый пол. Над головой тускло горела одинокая лампа аварийного освещения. Ее мощности едва хватало, чтобы осветить рубку посадочного модуля. Метра два в длину, столько же в ширину, стены из железных шкафов, впереди блок управления — пульт и монитор. Вот и все. Этот посадочный блок предназначался для того, чтобы доставлять на планеты грузы.

— Сергей, ты цел? — снова раздался шепот.

Я повернул голову, темная пелена уже спадала с глаз. Кирилл... Кирилл Александрович Осипов, палубный офицер в звании капитан-лейтенанта, вот кто сидел рядом со мной. Его напряженное лицо с широкими азиатскими скулами покрывали капельки пота. Воротник черной формы Космофлота был расстегнут, и острый кадык жадно ходил вверх и вниз.

Виски, тронутые серебром, казались грязными и сальными. Осипов был старше меня лет на двадцать, и я ему, наверное, казался мальчишкой, которого следует утешать.

— Вроде цел, — отозвался я, чувствуя слабость во всем теле.

Его рука нашла в полутьме мою ладонь и ободряюще сжала ее.

— Мы выберемся, обязательно выберемся, — заговорил он. — Я ввел программу посадки, рассчитанную на самые слабые перегрузки. Так перевозят самые точные и хрупкие приборы. Еще пара витков, и мы начнем снижаться.

— Хрупкие приборы... — протянул я, — человек — вот самый хрупкий прибор.

— Ну, не такие уж мы и неженки... Все будет хорошо, мы обязательно сядем на эту планету.

Он умолк, и я не стал отвечать ему. Он был прав — посадочный модуль способен сесть на любую планету и сохранить в целости груз, что находится в нем. Но вот какая штука — грузам не нужен кислород. В модуле не было запаса воздуха, а тот, что имелся в нем изначально, уже подходил к концу.

Осипов рассчитал программу снижения так, чтобы нам хватило кислорода на снижение и посадку, и в тоже время — чтобы модуль не падал на планету подобно камню. Это был тонкий баланс... Я надеялся, что капитан-лейтенант не ошибся. Однако не отсутствие кислорода было главной нашей проблемой, как ни парадоксально это звучит для космонавта. Мы собирались сесть на планету, о которой ничего не знали.

Признаться, мне было очень интересно, но меня немного угнетало то, что я занимаюсь «перекладыванием бумажек», а точнее, перетаскиванием файлов с одного места на другое. Впрочем, в присутствии остальных ребят из отдела, каждый из которых был, по меньшей мере, кандидатом в доктора наук, мне порой становилось стыдно. Я думал о том, как же меня все-таки взяли в эту экспедицию. Шеф не признавался мне — или и впрямь не знал. Я думаю, что меня просто приписали к кораблю вместе с другими работниками института. Кто-то сказал: вот эту лабораторию целиком на корабль. И все. Никто не смотрел на чины и звания, подмахнули бумагу, и лаборатория в полном составе стала грузиться на «Бесстрашный» — огромный исследовательский корабль, что уходил к Тау Кита.

Зафиксировав новый снимок, я подумал, что, в общем-то, и «перекладыванием бумажек» кто-то должен заниматься, а докторам и академикам это не с руки.

Очередное изображение заставило меня задуматься. Я за всю свою жизнь видел только две планеты, не считая Земли. Но, в конце концов, в голове у меня осталось кое-что после окончания Академии.

Новооткрытая планета была странного красноватого оттенка. Однако на ней, похоже, присутствовали атмосфера и вода. Это было хорошо видно на снимке — завихрения облаков и темные пятна, очень напоминающие земные озера и моря. А красноватый цвет поверхности мог определяться либо составом почвы, либо пигментацией растительности.

Я хмыкнул и сдвинул снимок левее, освобождая место для комментария. В этот момент все и случилось. Корабль содрогнулся от носа до кормы. Меня подкинуло на кресле, и я ощутил, как завибрировали переборки. Странно, но первое, что пришло мне в голову: началось землетрясение Я совсем забыл, что находился на космическом корабле.

Под потолком ожил динамик:

— Внимание! Срочная эвакуация персонала. Срочная...

А дальше начался ад. Корабль затрясло, гравитация то пропадала, то появлялась. Меня бросало из угла в угол. Это продолжалось недолго — не более минуты, но мне она показалась часом. Едва все успокоилось, я бросился к двери и вывалился в коридор. Там было темно, лампы не горели. Не видя ничего впереди, я метнулся назад, к лаборатории, но тут снова мигнул свет, меня подбросило, и где-то вдалеке раздался странный рев. Потянуло холодом. Каким-то необычным, злым холодом — как от сухого льда в жаркий день.

Я растерянно озирался по сторонам, не зная, что же делать, когда меня подхватила под локоть сильная рука.

— Бегом! — прокричал прямо мне в ухо человек с крупными чертами лица. На нем была форма капитан-лейтенанта. — Вниз, к шлюпкам!

— Каким шлюпкам? — глупо успел спросить я, но в этот момент он просто сдернул меня с места и поволок за собой. Мы нырнули в узкий вертикальный туннель и провалились в темноту. Корабль трясло все сильнее. Теперь освещение пропало совсем, и я, как слепой котенок, просто болтался на руках у капитан-лейтенанта. Внезапно он остановился и швырнул меня в какой-то люк. Я больно ударился обо что-то локтем и кубарем покатился по железному полу.

Последнее, что я увидел, это хмурое лицо своего спутника, закрывавшего люк. Его профиль почему-то был подсвечен естественным, живым светом огня. Мой спаситель захлопнул крышку люка, а потом нас тряхнуло по-настоящему.

Все вздыбилось, нас рвануло назад, — ощущение было таким, будто нами выстрелили из пушки. Я заорал от страха и боли, кувыркаясь среди ящиков. В это время выключилась искусственная гравитация. Я налетел на стенку, ударился головой и потерял сознание...

Когда я пришел в себя, гравитация снова была в норме. Под потолком горела аварийная лампочка, и в ее свете я разобрал, наконец, где мы находимся. Это был посадочный модуль. Совсем недавно — одну планету назад — я загружал в такой модуль автоматические зонды.

Аварийная лампочка давала не так уж много света, но я разглядел фигуру капитан-лейтенанта, согнувшегося над пультом управления. Обычно в бортовой компьютер вводили уже готовые программы, рассчитанные штурманами и навигаторами корабля. Программы были написаны с учетом параметров планеты, на которую предстояло спускать груз. Но при желании эти программы можно было откорректировать и вручную, прямо с пульта. Похоже, этим и занимался капитан-лейтенант.

— Эй, — позвал я его.

Он резко обернулся и подошел ко мне, громыхая ботинками по железному полу модуля.

— Очнулся. — Он присел рядом. — Ну, давай знакомиться. Я — Осипов Кирилл Александрович. Капитан-лейтенант, старший палубный офицер десятой секции.

Мне в его голосе послышалась какая-то горечь. Словно он собирался добавить «был» и передумал...

— Младший лаборант десятой лаборатории Планетарного наблюдения, — машинально пробормотал я. — Сергей Чернов.

Капитан-лейтенант не ответил. Он просто смотрел на меня, внимательно и печально, словно ощупывал взглядом. Казалось, что он старается запомнить меня, запомнить надолго. Его глаза влажно блестели в неярком свете аварийной лампы, и мне вдруг стало страшно, безумно страшно. Я почувствовал всей своей шкурой, что пропал. Из этой переделки я уже не выберусь.

— Где мы? — спросил я. — Что с кораблем?

Капитан-лейтенант вздрогнул и посмотрел на меня с удивлением, словно только что обнаружил рядом с собой живого человека.

— Нет больше корабля... Сережа. Нет.

— Куда мы летим, где мы?

Осипов отвернулся от меня и уставился в стену, словно не хотел отвечать.

— Ну! — поторопил я его.

— Вниз мы летим, вниз.

Я почувствовал, как волосы на моей голове зашевелись.

— Куда вниз?

— На планету. На планету с условным индексом ТК-3.

— Но это же посадочный модуль, — сказал я, — он только для грузов!

— В том-то и дело Сережа, в том-то и дело...

Он поднялся и подошел к пульту, нагнулся над клавиатурой и принялся ловко перебирать пальцами разноцветные кнопки

— А программа? Откуда она? — Я тоже начал подниматься, но почувствовал резкую боль в левом колене и благоразумно остался на полу.

— Программа была уже введена, за час до катастрофы, она предназначалась для доставки автоматических зондов на планету, — отозвался Осипов, — я только немного ее отредактирую. Потом запущу снова, мы сядем на эту планету, и все будет в порядке. Только бы там была атмосфера...

— Есть, — хрипло сказал я, — судя по снимкам...

Осипов резко обернулся ко мне

— Откуда ты знаешь?

— Я делал доклад для зама завлаба...

— Ах да, — спохватился капитан-лейтенант, — лаборатория Планетарного наблюдения.

— Вроде бы там и вода есть, и растительность...

Кирилл Александрович сжал свои огромные ладони в кулаки, потом распрямил пальцы и снова склонился над клавиатурой.

— Неплохой шанс, — прокомментировал он, — даже отличный.

— Душновато тут, — заметил я, расстегивая ворот комбинезона.

— Кислорода мало, — с сожалением заметил Осипов, — нету кислорода-то.

Я сообразил, что тут и не должно быть запасов кислорода, ведь это всего лишь посадочный модуль для перевозки грузов.

Внезапно у меня затряслись руки, я отчетливо понял, что это не игра и не кино. Быстрая, почти мгновенная гибель корабля, полного людей, в том числе моих знакомых и друзей, — свершившийся факт. Мне снова стало страшно. Так, как никогда не бывало. Я застонал от отчаянья и уткнулся лбом в стену.

Осипов что-то сказал мне, но его слов я не расслышал. Я кричал и жадно глотал воздух, стараясь надышаться впрок, с запасом. В этот-то момент тяжелая рука капитан-лейтенанта легла мне на шею и легонько сжала ее. В глазах у меня потемнело, дыхание перехватило. Я подумал, что уже умираю, и жалобно всхлипнул, но тут же услышал голос Осипова:

— Поспи, сынок...

Я понял, что он просто усыпляет меня своим властным касанием, чтобы прекратить истерику, и мне стало стыдно. А потом я вдруг попал домой. На огромное поле зеленой травы...

— Что там? — спросил я, присаживаясь рядом.

— Пока нормально, — отозвался капитан-лейтенант. — С гравитаторами все хорошо, перегрузок можно не бояться. Топлива полные баки. Все бы ничего, вот только кислорода нет.

Действительно, дышать становилось все труднее. Где-то в подсознании родилось желание лечь на пол и дышать, как можно глубже и чаще, дышать, широко раскрыв рот и высунув язык. Но я отогнал эту подлую мыслишку прочь. Надо дышать меньше. И желательно, реже.

— Сергей, — заговорил Кирилл Александрович, не отрывая взгляда от монитора, — а сколько тебе лет?

— Двадцать пять.

— Ага, — сказал капитан-лейтенант, — после аспирантуры в лабораторию?

— Да, взяли лаборантом.

Осипов оторвал взгляд от монитора и посмотрел на мои руки. Мне тотчас захотелось спрятать их за спину, как школьнику.

— Ждет тебя кто-то... — Осипов сглотнул, — на Земле?

— Да нет, вроде, — растеряно отозвался я, — родители только...

Тут я сообразил, зачем он смотрел на мои руки, — искал взглядом обручальное кольцо. Нет, капитан лейтенант, такового не имею. Не женат, не встретилась еще та единственная, ради которой... Ну, дальше сплошная лирика и душевные порывы. Никто меня не ждал.

— Понятно, — сказал Осипов, — а у меня вот... жена. Двое детей — такие же парни, как ты. Ну, разве помладше чуть...

Он помрачнел и снова перевел взгляд на экран. В кабине становилось жарко. Я прислонился спиной к железной стене и вытянул ноги так, чтобы не задеть капитан-лейтенанта. Тот не отрывал взгляда от бешеной пляски цифр и даже не шевелился. Я тоже стал смотреть на монитор, но цветные хороводы нагоняли на меня сон, словно гипнотизировали. Сквозь темноту проступило зеленое поле. Я почувствовал на своем лице жаркое дуновение летнего ветра: еще чуть-чуть — и я снова нырну в живое море травы...

— Вот что, Сергей, — снова заговорил Осипов, и я вздрогнул, просыпаясь. — Если ты выберешься, а я нет, ну, понимаешь...

Он замялся и замолчал.

— Даже не знаю, как сказать. Фу ты, черт! Никогда не попадал в такие переделки.

Я помотал головой, чтобы отогнать дремоту и постарался прислушаться к тому, что говорил капитан лейтенант.

— Ну, знаешь, — снова начал он и полез во внутренний карман кителя. — Вот.

Он достал записную книжку, не привычную электронную, а редкостную бумажную, и карандаш. Обычный простой карандаш, какого я не видел уже лет десять.

Осипов начал что-то быстро черкать в книжечке, потом аккуратно выдрал листочек и протянул его мне.

— Понимаешь, — сказал он смущенно, — традиция такая есть. Когда авария в космосе, и люди не знают, кто выберется, а кто нет, они обмениваются адресами, чтобы оставшиеся в живых могли навестить родственников погибших. Рассказать им, как все было.

Я внимательно смотрел на Кирилла Александровича. Виду него был смущенный. Такой, словно его, взрослого мужчину, застигли за чем-то ребяческим, бесполезным и глупым.

— Традиция такая, — снова повторил он. — Знаешь, я никогда не попадал в такие ситуации... Когда надо обмениваться адресами.

Я молча взял листок и спрятал в нагрудный карман лабораторного халата. Осипов криво улыбнулся мне — словно усмехнулся. Я потянулся вперед и взял у него из рук книжечку и карандаш. Кирилл Александрович выпрямился, взгляд его стал серьезным, в глазах появилась уверенность в том, что все идет как надо.

Размашисто написав на первом попавшемся чистом листке свой адрес, я отдал записную книжку обратно. Осипов бережно спрятал ее во внутренний карман кителя. Карандаш я машинально сунул в свой карман, а он позабыл его спросить.

Капитан-лейтенант улыбнулся мне снова, на этот раз ободряюще, и повернулся к монитору. Похоже, это слежение за мерцающим экраном вселяло в него некую уверенность. Или хотя бы надежду.

Я откинулся назад, оперся спиной о железную стену и закрыл глаза. Зря все это, с адресами. Если уж придется... так, наверное, вместе. Либо выберемся, либо нет. Хотя, какое тут... Если и прилетят за нами, то не раньше, чем через пару лет. Но пусть. Так, вроде, даже какое-то странное спокойствие появилось. Будто и впрямь есть надежда на товарища. Вот только какая, в чем?

Дышать становилось все труднее. Волной накатывала паника. Хотелось вскочить и бежать прочь, куда глаза глядят, подальше от этого места. Но я сдержался. Крепче вжался в стену и стал дышать как можно реже, считая вдохи и выдохи. При этом, чтобы отвлечься, я представлял себе, как из моего выдоха рождается огромный мыльный пузырь. Он чуть поднимается вверх и уносится прочь, в темноту. На десятом пузыре из темноты вынырнуло зеленое поле. Оно рванулось мне в лицо, и я обнаружил, что лежу в траве, в волосах у меня запутался репей, а на правом запястье сидит огромная бабочка-капустница, лениво взмахивая крыльями. Приподняв голову, я осмотрелся. До дома было недалеко, я почти пришел. Поднимаясь на ноги, я почувствовал, как меня зовет дом. Мой дом — смесь звуков, запахов, цветов. Ряд картин, бегущих в никуда. Мой милый дом, я скоро вернусь.

В кабине было совсем темно. Пол под ногами ходил ходуном, где-то в железных шкафах брякали незакрепленные предметы. Весь свет теперь исходил только от монитора. По нему по-прежнему с сумасшедшей скоростью бежали ряды букв и чисел. Осипов, уже без кителя и в расстегнутой рубашке, сидел за монитором, положив руки на клавиатуру, и всматривался в экран. Рот у него был широко открыт, как у рыбы, которую вытянули на сушу.

Я подполз к нему, потому что не было сил встать, и тронул за лодыжку. Он медленно оглянулся, его рот сложился в бледное подобие улыбки.

— Скоро, — едва слышно прохрипел он. — Садимся. Уже. Я перевернулся на спину и тоже широко открыл рот. Так было легче дышать, хотя легкие уже почти бессмысленно перекачивали насыщенный углекислым газом воздух, выдирая из него оставшиеся молекулы кислорода.

— Садимся, — снова прохрипел Осипов, но я даже не глянул на него.

Руки на клавиатуре — это уже для видимости. Ничего больше не мог сделать капитан-лейтенант. Чтобы внести изменения в программу, нужно было остановить модуль, прервать ее исполнение. Отредактировать программу и снова запустить. При быстром снижении на планету, если не сказать падении, сделать это было невозможно.

— Держись! — Слово пришло откуда-то сверху, и я весь сжался в ожидании удара.

И тот не заставил себя долго ждать.

Мир просто выключился, как дисплей видеофона. И этот темный экран подпрыгнул, раз, другой... И замер на месте.

— Сели, — прошептал Кирилл Александрович, — сели!

И тут зажегся свет. Полный, не аварийный. Это включилась программа, предусматривающая разгрузку модуля.

Боль резанула глаза, привыкшие к темноте, но тотчас отступила. Дышать! Нет ничего лучше, чем дышать! Боль — ерунда! Главный инстинкт гнал куда-то вперед, прочь отсюда.

— Двери, — прошептал я в свою очередь. — Как?

В ответ капитан-лейтенант лишь захрустел клавишами. Видимо, программа все-таки позволяла открыть двери изнутри.

— Ну, — сказал Осипов между двумя жадными вдохами, — молись, если есть кому. Выходим.

Я даже приподнялся на локте, чтобы это видеть. Сейчас. Сейчас! В затуманенном мозгу жилкой бился сигнал. Опасность. Если открыть двери — смерть. Если не открыть — верная смерть. Запечатанные в железной банке человеческие консервы...

— Открывай, — закричал я, — открывай!

В дальнем торце модуля дрогнула круглая дверца. Сорвалась с места и скользнула в перегородку.

Нам в лицо ударил свет. Настоящий, горячий солнечный свет. Он растекался по моему лицу, словно вода... Я слепо потянулся вперед, и тут в посадочный модуль ворвался воздух. Настоящий, горячий воздух. Я вскочил на ноги и рванулся вперед, к двери. За спиной что-то кричал капитан-лейтенант, что-то предупредительно-истеричное, но я не слушал его. Ведь это был горячий настоящий воздух моего дома, напоенный запахом сотни трав.

Я шагнул из дверцы наружу и замер — передо мной расстилалось поле травы. Но — красное поле, не зеленое. И все же оно нестерпимо напоминало дом. Солнце нависло над полем огненным шаром. Воздух был горяч и сладок...

Где-то сзади зашелся в кашле Осипов, я еще слышал его. Я вдохнул полной грудью горячий ветер красного поля и замер. Дышать было нельзя. Невозможно! И тогда я перестал дышать.

Красное море травы расстилалось впереди. Ласковые лучи солнца гладили мою кожу. Ветер играл волосами. Я был дома. Ну, почти дома, мне оставалось только сделать шаг..

Ведь что такое дом? Это не здание, это не место. Это нельзя оградить забором или решеткой. Дом — это то, что ты любишь больше всего на свете, это то, что ты считаешь своим, и, главное, — то, что считает своим тебя. Дом — это то, что любишь ты. И то, что любит тебя. Всего-то... Я любил это место, это поле травы, это тепло. Я потянулся к этому солнцу со всей своей любовью, я потянулся ко всему этому красному миру! Я звал его домом! Я его любил! И он ответил мне.

Воздух хлынул в мои легкие, и я с наслаждением вдохнул запахи красной травы. Я впитывал воздух всем телом. Я пришел домой. Мой дом теперь здесь. Я люблю его, и он любит меня!

За спиной что-то еще хрипел капитан-лейтенант. Он не смог полюбить этот мир, не смог открыться ему и назвать своим домом. И мир не смог полюбить его в ответ. Хотя очень старался.

Я услышал, как трещит моя одежда, распадаясь под давлением нового тела. Я не мог больше умещаться в этом маленьком мешочке из ткани. Мои мощные хитиновые руки и ноги прорывали ее, сбрасывали с себя, словно остатки кокона. Я напрягся — рывок! Огромный скачок унес меня в дебри красной травы. На секунду я замер, обернулся...

Большая банка спускаемого модуля замерла посреди красного поля. У ее входа лежали обрывки одежды. И еще — человек. Он почти выполз их модуля, лишь одна нога осталась внутри, зацепившись за железный порог. Я знал этого человека. Осипов Кирилл Александрович. Капитан-лейтенант, старший палубный офицер десятой секции. Он не смог измениться. Он не сумел шагнуть за предел, не расслышал зова этой планеты, не понял, что это — тоже дом. Ведь люди носят свой дом с собой, словно улитки, но не на спине, а внутри себя, в сердце. И куда бы ни закинула человека судьба, он найдет там, где окажется, уголок своего дома... Наверное, капитан-лейтенант этого не знал. И теперь он лежал, мертвый и недвижный, рядом с посадочным модулем. Он не смог измениться. А я — смог. У меня получилось, потому что я очень хотел домой. И я нашел свой дом... Я стоял в море красной травы, нежно касающейся моих новых ног, смотрел на своего недавнего спутника, и тот тысячекратно отражался в моих фасеточных глазах. Я уже ничего не мог сделать для лежащего в траве человека. Я повернулся и сделал длинный прыжок, на секунду зависнув над красным полем. Мне надо было жить дальше, лететь над морем красной травы и радоваться жизни. Я вернулся домой.