«Всемирный следопыт» 1929 г №2



,,БАИРО-ТУН“

Фантастический рассказ

Автором настоящего рассказа, присланного на литконкурс «Всемирного Следопыта» 1928 года под девизом «Кливер-фал», оказался Михаил Васильевич Волков (из Владивостока). Рассказ получил 6-ю премию — 150 руб.

Иллюстрации — по рисункам автора



I. Пух и перья.

— ...И вот от него только пух да перья полетели.

— Откуда же перья взялись?

— Чудак человек! Это ведь так только говорится. Не пух, конечно, а что в мелкую пыль рассыпался — это верно. Как ахнет — точно тысяча громов! Обдало нас жаром, опалило волосы и кожу и так здорово дунуло, что мы со Снежковым, как чурбаки, катились по песку шагов с полсотни. Без памяти лежали никак целый час. Потом, почитай, недели две пузыри да ссадины залечивали.

— Хорошо ты, Павел, рассказываешь, да только не понятно. Не начинай с конца, а говори по порядку. С чего это все началось?

— Да ведь я уже говорил тебе: гляжу — летит котел. Ну, прилетел, а в нем уродец в полтора аршина. Мы его, значит, потащили к берегу.

— Уродца, что ли?

— Котел, а не уродца. Уродец этот потом сам вылез. Ну, мы сперва испугались, а потом ничего, познакомились. Умный человек, ученый, обходительный такой. Конечно, в разговор пустились. Много он нам чудес и наговорил и показал.

— Да как же вы с ним, — по-русски, что ли?

— Мы-то по-русски, а он по-своему.

— И понимали друг друга?

— Да говорю тебе: умный человек, ученый, потому и понимали. Больше двух недель только и делали, что рисовали да говорили. А потом он соскучился и захотел улететь,

— Вот что, Павел. Раньше я тебя считал человеком правдивым и не болтуном, а теперь не знаю что и думать. Шутишь ты, что ли?

— Шучу! Хороша шутка, коли после этого случая мы чуть живы остались. А не веришь — так я отдам. Там Снежков все записал. Прочитаешь -поверишь.

— А где же теперь Снежков?

Тю-тю! Далеко!.. Улетел на совсем!

— Что ты морочишь меня, Павел? Куда улетел?

— На Марс этот самый, с американцем каким-то. Уже два года как улетел... Ну, прощай, отваливать пора. Прочти, что Снежков писал, — поймешь тогда.

Павел Сухов, старик шестидесяти пяти лет, мой приятель, сибиряк. Мы познакомились с ним много лет назад в Уссурийской тайге.

Недавно, провожая одного своего знакомого, отправлявшегося с экспедицией в плавание на Курильские острова, я встретил на пароходе Павла, ехавшего туда в качестве охотника-зверовщика. После обычных при такой встрече торопливых взаимных расспросов я услышал от него бессвязный рассказ о диковинном приключении на Байкале, где он пробыл полгода с натуралистом Снежковым, командированным для изучения флоры и фауны северо-восточного побережья великого озера.

У меня в руках рукопись Снежкова. Привожу ее дословно.

РУКОПИСЬ СНЕЖКОВА:

II. Небесный «котел».

18 мая 192...года рано утром мы вышли на берег. Туман. Забрали снасти для ловли омулей и отъехали в шлюпке метров на сорок от берега. Поймали восемь омулей. Подул восточный ветерок и прогнал туман. Омули перестали брать наживу. Взошло солнце. Решили закусить и покурить. Когда, развалясь в лодке, мы посасывали трубочки, послышался не то шум, не то гул. Он приближался. Мы огляделись по сторонам, но ничего не увидели, кроме воды и тумана.

Вдруг Павел крикнул:

— Эй, гляди, Миколаич, котел летит! — и указал пальцем вверх.

Смотрю туда — что за диковина! В небе с северо-востока довольно быстро двигался, опускаясь к Байкалу под углом к горизонту около 70°, какой-то странный предмет, действительно похожий на котел. Из многочисленных отверстий предмета вылетал длинными струями легкий дым или пар. «Котел» пролетел по косой линии на высоте около двухсот метров над нами и, замедлив движение, тяжело шлепнулся в воду. Вокруг него закипела и забурлила вода, но вскоре успокоилась, и «котел», покачавшись, застыл на поверхности воды. Мы протирали глаза, охали, ахали, но через две-три минуты взялись за весла и подплыли к загадочному предмету.

Шагов за сто от «котла» Павел бросил весла и схватил винтовку:

— Греби, Миколаич, потихоньку, кормой вперед, чтобы легче было уйти, а я винтовку наготове держать буду. Кто его знает, что за штука! Летел, как шар воздушный, а видать, однако, тяжелый...

Осторожно приблизились и остановились метрах в двадцати от «котла». Сферической частью он был погружен в воду. Над ней на три метра возвышалась цилиндрическая стенка из синеватого металла. Покатая крыша выступала в стороны на полметра. На нижней части этого выступа виднелся ряд отверстий, между которыми были расположены блестящие полоски бледно-желтого металла. На стенках предмета находилось несколько поднятых заслонок, под которыми поблескивали круглые иллюминаторы. На крыше было четыре бугорка, подобные остриям шлемов и усаженные металлическими иглами. Затаив дыхание, мы смотрели на неведомый снаряд.

Наконец Павел не выдержал:

— Эй! Кто там живой есть? Выходи, что ли!

— Молчи, Павел, а вдруг...

— Чего вдруг! Не колдуны же там сидят. Конечно, летучий шар, в роде ероплана, только без крыл. Может, там немцы или арапы сидят, вон и не понимают нашего языка. Давай подойдем да постучим. Не съедят нас, — с винтовкой не страшно.

Подгребли. Павел постучал прикладом:

— Слышь, вы, небесные жители! Не бойся, выходи! Скажи им, Миколаич, по-немецки, или по-другому. Может, поймут.

Я невольно рассмеялся, но все-таки крикнул:

— Wer ist da? Komm, bitte! 1)

1)Кто там? Выходи, пожалуйста! (по-немецки.)

Прислушались. В «котле» было тихо.

— Гм... Не понимают. Вали по другому!

Я крикнул по-французски. Молчание. С трудом припомнил несколько английских слов. Никакого результата. Латынь также не подействовала.

— А что, Миколаич, ежели я стрельну?

— Очумел ты, Павел! Там, может быть, живые люди, — как можно стрелять!

— Да я не в котел, а мимо.

— Ну, попробуй.

Павел выстрелил в воздух. Темное стекло одного из иллюминаторов посветлело; видимо, к нему прижалось какое-то странное лицо. Мы припали лицом к стеклу. Холодок пробежал по спине...

III. «Воздушный осьминог»

— Ой, батюшки, что это? — прошептал Павел и, отпрянув от иллюминатора, свалился в шлюпку.

Преодолевая свой страх, я продолжал смотреть в стекло. Мне видны были два огромных темных глаза, близко посаженных друг к другу; немного ниже их темнело на месте носа отверстие, окруженное кольцевым бугорком. Кожа была мелко-чешуйчатая, желто-зеленого цвета. Больше ничего не было видно. Глаза неведомого существа упорно смотрели на меня, словно выпытывая что-то...

Наконец и я не выдержал и, схватив весла, отогнал шлюпку от «котла», чтобы не видеть этих страшных глаз и противной кожи.

— Ох, Миколаич, страсти какие! Кто бы это мог быть? Ты ведь ученый, всех зверей знаешь на свете. Этот из каких?

Я не сразу ответил:

— Не знаю, Павел, страшный какой-то.

— А похож ли на какого зверя?

— И зверей таких не знаю. Есть, правда, в океане огромный моллюск — осьминог; у него глаза в роде этого, только тело студенистое, а не чешуйчатое.

Павел, видимо, ободрился.


„...Так здорово дунуло, что мы, как чурбаки, покатились по песку...“


— Ну, вот видишь, это он самый осьминог и есть, только не морской, а воздушный. А я уж подумал, не сам ли дьявол прилетел. Ты заложи-ка в двухстволку картечь да и пали ему прямо в буркалы. Не бойся, не выдержит, хоть у него и восемь ног.

— Нет, Павел, нельзя. Надо успокоиться, обдумать. Никакой зверь не может управлять таким снарядом. Только вполне разумное существо, такое, как человек, может это делать.

— Да неужто он человек?

— Не знаю, что и сказать. Может быть, он стал уродливым после какой-нибудь болезни. Во всяком случае надо попытаться заговорить с ним, узнать кто, откуда, зачем.

— Ну, ладно, Гребем к нему. Конечно, нельзя же так бросить. Давай-ка хлебнем для храбрости.

Совет был недурен. Мы влили в горло по изрядному глотку спирта и закурили трубки. Тщательно осмотрев ружья, двинулись к снаряду. Спирт помог взять себя в руки, да натуралисту и не полагается быть трусом.

IV. Немая беседа.

Тихо подошли. Иллюминатор был открыт. С замиранием сердца я постучал в стенку снаряда. В иллюминаторе появился квадратный кусок белой пластинки, зажатый в тонкие щипцы из неизвестного металла. Я осторожно взял пластинку, и щипцы разжались.

— Письмо, что ли? — прошептал Павел.

Сначала я ничего не понял. На пластинке была изображена группа разноцветных кружков, в центре которой находился кружок побольше других, желтого цвета, Два кружка, красный и голубой, были соединены прямой линией, на которой был нарисован снаряд, упавший в Байкал. Внезапно я понял все. Рисунок изображал нашу солнечную систему: желтый кружок — Солнце, красный — Марс, голубой — земной шар, а линия, соединяющая два последних кружка, — путь снаряда. На всех планетах системы были проставлены какие-то значки, очевидно, их названия, но голубой кружок был без значка. У меня дух захватило...

Возможно ли, это? Уж не сплю ли я? Я глубоко вздохнул и огляделся. Нет, не сплю. Сияет солнце, ветерок рябит голубую воду, и со мной мой верный Павел, выпускающий изо рта струю крепкого махорочного дыма и пытливо глядящий на меня. Я судорожно засмеялся, подскочил, всплеснул руками и снова уселся, продолжая бессмысленно хохотать.

— Да ты что, Миколаич, рехнулся? Слышь-ка, хлебни спирту.

Я оттолкнул руку Павла и, перегнувшись через борт, начал жадно глотать байкальскую воду и плескать себе в лицо холодные струи. Это помогло. Я перестал смеяться и, усевшись, торжественно сказал Павлу:

— Друг! Я не сошел с ума, но, поистине, есть от чего помешаться. Ты человек бывалый, умный, стойкий, подержись крепче за борта, чтобы не упасть в воду. Перед нами — не человек.

— А я ж тебе сказал, что осьминог воздушный. Очень просто! — невозмутимо ответил Павел.

— И не осьминог. Это человек, но не наш, не земной. Он в этом снаряде прилетел с Марса. Есть такая звездочка красная на небе.

— Знаю, видал не раз. Ишь, хитрый какой! Да как же он так?

Павел говорил спокойно, даже с веселой ноткой. Я объяснил ему значение рисунка и указал путь снаряда. Он понял и заволновался:

— Эх, бедняга, как далеко залетел! Но ведь он не простой человек. Должно быть шибко ученый, почище тебя, небось.

— Куда уж мне! Теперь вот что: нам надо с ним объясниться, ответить ему.

— Правильно, отвечай. А как?

— Вот как: видишь, к пластинке на цепочке синяя палочка привешена. Это, наверно, карандаш. Попробуем.

Я написал около голубого кружка: «Земля», постучал в «котел» и поднял к окну пластинку. Показались щипцы и унесли ее внутрь снаряда. Через минуту появилась другая пластинка. На ней были нарисованы два кружка, голубой и красный. На красном изображена была кошмарная фигура, несколько напоминавшая уродливого человека или, вернее, человеческий зародыш, а на голубом не было ничего, кроме отчетливо скопированного слова: «Земля».

Я нарисовал на голубом кружке фигуру земного человека, написал сбоку: «человек» и сунул пластинку в иллюминатор. Вскоре появились щипцы с новой пластинкой, на которой вполне верно, но без мелких деталей было изображено восточное полушарие земного шара, и сбоку стояла надпись: «Земля».

На карте Земли, сделанной марсианином, в северо-восточном углу Байкала я нарисовал снаряд-«котел». На пластинке над земным полушарием был нарисован пустой кружок. Я написал около этого кружка: «Марс» и нарисовал на кружке каналы и моря этой планеты. В дни юности я интересовался фотографическими снимками Марса, сделанными Скиапарелли и другими астрономами, поэтому мне нетрудно было нарисовать в общих чертах карту Марса.

Взамен этой пластинки я получил другую, на которой разными красками были превосходно изображены два полушария Марса, однако нанесенная на них сеть каналов и очертания морей весьма отдаленно походили на снимки наших астрономов. Прямых каналов почти не было. Они были довольно извилисты, так же, как и берега морей. Двойных каналов совсем не было.

Я вспомнил, что некоторые ученые взывали, будто двойственность каналов Марса и их прямизна — оптический обман, возникающий вследствие скопления в атмосфере Марса водяных паров, которые и вызывают отражение линий. К тому же и наши астрономические приборы и способы наблюдений, несомненно, далеко уступают марсианским. Это доказал вполне верно исполненный марсианский рисунок земного полушария.

На последовавшей затем пластинке был изображен снаряд-«котел», пересеченный горизонтальной линией; под дном «котла» шла вторая линия, волнообразная; обе эти линии пересекала вертикальная, и на ней стоял какой-то значок. Мы долго рассматривали этот рисунок, стараясь понять, о чем нас спрашивают.

Павел догадался раньше меня:

— Знаешь, это вот что: прямая черта — это вода наверху, а под ней неровная — дно озера. Верно, дружище! А третья черта — глубина озера в этом месте, о чем он и спрашивает нас. Как же мы ему скажем?

Однако марсианин пришел нам на помощь. Щипцы подали нам свернутую в кружок металлическую ленту, напоминавшую измерительную рулетку. Лента была покрыта делениями и различными значками, а на конце ее висела металлическая гирька.

Мы измерили глубину озера, я поместил на рисунке значок, отмечавший поверхность воды, и возвратил рисунок. Через несколько секунд из иллюминатора протянулась рука марсианина, указывавшая на берег. Рука была длинная, тонкая, одетая до кисти в серую ткань. Обнаженная кисть была несколько больше человеческой, но имела всего три пальца. Кожа — желто-зеленого цвета, мелко-чешуйчатая сверху и гладкая на ладони — напоминала кожу ящериц. Рука исчезла в иллюминаторе.

—Чего ему надо? — шопотом спросил я.

Павел напряженно думал, сморщив лоб:

— Не хочет ли он поближе к берегу?

— Правильно, товарищ! Давай потащим. Саженях в двенадцати от берега хватит ему глубины. Вон и скобы приделаны на стенках. Наверное, для буксировки или для подъема.

Мы привязали к одной из скоб якорный канат и налегли на весла. Когда «котел» двинулся, из иллюминатора снова показалась рука, помахала нам и спряталась. Мне было ясно, что мы нашли верный путь для взаимного понимания, Это был примитивный язык рисунков и жестов, каким пользовались еще люди доисторической эпохи.

Подтащив «котел» поближе к берегу, мы отвязали канат; я постучал в стенку и поднял к окну конец каната. Раздался лязг и стук, «котел» закачался и остановился.

— Снизу якорь выбросили, — сказал Павел.

Послышался металлический скрип, и на «котле» обозначилась четырехугольная щель. Верхняя часть четырехугольника начала медленно опускаться.

— Гляди-ка, Миколаич, ведь это дверь! Ну, готовься, сейчас и сам вылезет...

— Уговор, Павел: не будем пугаться и отворачиваться, каков бы он ни был.

— Примем его по-хорошему. Он нас ничем не обидел, не будем и мы его обижать.

— Да уж будь покоен! Ему, бедняге, теперь жутко в чужом месте, боится нас поболее, чем мы его. Ну, миляга, вылазь, не обидим! Мы тоже люди с понятием.

V. «Санзеф Банро-Тун».

Дверь медленно опустилась почти до поверхности воды. Мы с невольным трепетом ждали марсианина... В прорезе двери показалась голова пришельца... Медленно поднимаясь из снаряда, марсианин, невидимому, хотел приучить нас к своей наружности. Наконец он поднялся перед нами во весь рост...

Странная была фигура! На огромной голове какой-то чепчик или капор. Со лба перед глазами опускалась изогнутая прозрачная пластинка дымчато-розового цвета. Все его тело было облечено в мягкую серую ткань. Меня почему-то сразу заинтересовал черный, ящик, висевший на широкой груди марсианина. Этот ящичек, напоминавший сложенный кодак, имел два желтых кружка со значками и делениями и два рычажка, укрепленных посредине кружков. В одной руке пришелец держал какой-то предмет в роде револьвера с длинным, около полуметра, стволом. Ручка револьвера была соединена гибким шнуром с черным ящиком.

Марсианин медленно спустился по ступенькам и остановился, словно не решаясь сесть в шлюпку, Мы протянули ему руки, и, опираясь на них, он довольно легко прыгнул на дно. Ощущение от кожи его рук было такое же, как от кожи ящерицы. Молча мы подгребли к берегу и вытащили шлюпку на песок. Марсианин вылез, несколько раз ударил длинной ступней по песку, поднял кверху руки и голову и что-то сказал. Голос был звонкий, высокого тембра. Затем, внимательно посмотрев на нас, он вынул из висевшей через плечо сумки ту пластинку, где был изображен на красном кружке марсианин, а на голубом был нарисован мною человек. Указав на изображение марсианина и на себя, он внятно сказал:

— Ноко.

Из иллюминатора протянулась
рука марсианина, указывавшая
на берег...

Потом протянул руку ко мне и к Павлу, указал на рисунок земного человека и вопросительно посмотрел на нас.

Я указал на себя и Павла и сказал:

— Человек.

— Че-ло-век, — произнес он раздельно и, показав на себя, повторил: — человек.

Протянув руку к нам обоим, он сказал:

— Ноко.

Павел с довольным смехом хлопнул себя руками по бедрам:

— Ах, ты, сделай милость! Очень даже понятно, Миколаич. По-нашему: «человек», а по-ихнему: «ноко». Ведь этак мы, гляди, скоро как следует разговаривать начнем. Ну-ка, попытай его еще как-нибудь.

Я ткнул себя пальцем в грудь и старательно, отчетливо произнес:

— Ноко — Иван Снежков.

Затем ткнул в Павла:

— Ноко — Павел Сухов.

Марсианин повторил наши имена, показал на себя пальцем и произнес:

— Человек — Баиро-Тун.

После маленькой паузы он прибавил:

— Санзеф.

Мы с Павлом переглянулись.

Чего это он спрашивает, Миколаич?

— Не больше твоего понимаю. Давай подумаем.

Минуты две Баиро-Тун молчал, потом сказал:

— Ноко — Баиро-Тун, Санзеф.

Павел почесал в затылке:

— Не понимаю я тебя. Санзеф — это фамилия твоя, что ли?

Марсианин вынул из сумки изображение какой-то комнаты, наполненной неизвестными нам машинами, приборами, сосудами и длинными рядами свертков, похожих на круги кино-лент. Посреди комнаты виднелась фигура Баиро-Туна. Отчетливость подробностей и точная передача малейших свето-теней доказывали, что это был не рисунок, а нечто в роде фотографического снимка,

— Инженер он, должно быть, — сказал я.

— Должно, так. Простому, неученому человеку, как я, к примеру, с этими машинами и сниматься не к чему.

Марсианин вытащил новый снимок. Также комната. Голые стены. На полу — несколько рядов рельсов и двухколесная тележка, которую толкает перед собой марсианин, несколько отличающийся от Баиро-Туна: голова у него поменьше, туловище и ноги длиннее, руки толще. Другой такой же марсианин чем-то в роде щетки чистит мокрую стену.

Баиро-Тун указал на длинные руки двух марсиан и сказал:

— Тонто ноко.

Затем приставил палец к своей голове и произнес:

— Санзеф ноко.

— Э, Павел! Я ведь понял: эти двое — простые рабочие. «Тонто ноко» значит: «рабочий человек», а «санзеф-ноко» — «ученый человек».

Марсианин переводил свои огромные глаза с меня на Павла и несколько раз: повторял:

— Тонто, санзеф, тонто, санзеф...

— Миколаич, ты понимаешь, чего он хочет?

— Ничего не понимаю.

— А я понял: он хочет узнать, кто из нас рабочий, а кто ученый. Я ему это сейчас объясню. Слушай, Баиро-Тун! Это вот Миколаич, Иван Снежков, ученый, санзеф, хоть и молодой. Он все тебе расскажет: про воду и землю, про небо, про всякую живность, будь то хоть комар, хоть верблюд. А я — Павел Сухов, Фомич по отцу, стало быть, хотя и грамотный и тоже очень прекрасно понимаю и тайгу и всякого зверя, однако, — я простой человек, тонто, но этого не стыжусь: мы теперь, при коммуне, все равные права имеем. Понял?

Баиро-Тун серьезно выслушал Павла и, указав на меня, сказал:

— Санзеф.

На этом разговор пока закончился. Мы повели гостя в нашу палатку. Я показал ему свои приборы и инструменты, дал несколько книг по ботанике, зоологии и минералогии, Баиро-Тун снова вытащил снимок, на котором он был изображен среди машин и кругов в роли кино-лент, и знаками пояснил, что такие книги не перелистывают, а раскручивают на двух валиках и что наша бумага весьма непрочный материал. Особенно заинтересовался марсианин рисунками в книгах и очень внимательно их рассматривал.

Надо сознаться, Баиро-Тун почти всегда оказывался гораздо находчивее нас и быстрее устранял взаимное непонимание. Я приведу, как иллюстрацию, один случай. Показывая барометр-анероид, я старался объяснить, что внешнее давление воздуха, действуя на запаянную коробку, отклоняет указательную стрелку. Он долго не понимал, потом вдруг закрыл рот, надул щеки и, прижав одну из них пальцем, выпятил другую. Мы рассмеялись и сказали:

— Кой, кой!

Мы уже знали, что это значит: «да».

К концу первого дня мы имели запас следующих слов: Марс — «Зентар»; Земля — «Тион»; Солнце — «Тичанис»; человек — «ноко»; рабочий — «тонто»; ученый — «санзеф»; зверь — «биар»; птица по-зентарски— «ках»; рыба — «пакто»; да — «кой»; нет — «хакой»; сколько (много ли) — «тутон»; для чего это? — «роки тайс?»; как называется? — «коктиоро?»; камень — «дабар»; песок — «сай»; огонь — «кирон»; вода — «сотоc».

С закатом солнца мы отвезли Баиро-Туна к снаряду. Долго еще сидели мы у костра, перебирая все происшедшее в этот знаменательный день и составляя план на завтра. Наконец улеглись спать. Я уже начал дремать, а Павел все еще бормотал:

— Зверь — «биар», птица — «ках»... А вот про осьминога и не спросили. Надо будет завтра...

VI. «Зентар» и его обитатели.

С восходом солнца мы встали и привезли Баиро-Туна на берег. Весь день мы провели вместе. К вечеру у нас накопилось такое количество новых слов, что пришлось составить словарик, который в течение следующих дней становился все полнее и детальнее и обещал превратиться в солидный словарь.

Через четыре дня мы уже составляли длинные фразы, исправляя друг друга и совершенствуясь. Зентарский (марсианский) язык оказался по конструкции весьма прост и, благодаря нормальному чередованию гласных и согласных букв и ясному произношению их, легок для усвоения. Павел со страстью предался его изучению. Ему льстило, что он один из первых людей на Земле будет говорить по-зентарски. В будущем он собирался стать переводчиком и путеводителем небесного пришельца.


Показывая барометр-анероид, я старался объяснить его устройство.

Я старался поскорее изучить марсианский язык, чтобы разгадать загадки Марса, узнать про его каналы, моря, цвет, население, нравы, социальное устройство и т. д. Поэтому я усердно зубрил все новые слова, повторяя их много раз, чему Баиро-Тун, кажется, удивлялся. При феноменальном развитии его мозга ему достаточно было два-три раза повторить новое слово, и оно уже крепко сидело в его памяти.

В общем мы говорили наполовину по-земтарски, наполовину по-русски. Однако Баиро-Тун гораздо чаще употреблял русские слова, чем мы зентарские, и это значительно облегчало взаимное понимание. Конечно, мы все трое упрощали оба языка.

Вот пример русской речи Баиро-Т'уна:

— Когда я решить улететь на Тион, я думать: «Все равно — жить, умереть. Бояться не надо, когда желать много знать все»...

Через десять дней словесной практики я уже многое узнал о Марсе, а Баиро-Тун — о Земле. Недостаток времени и бумаги не дает мне возможности подробно передать все удивительные сведения, полученные мною от «санзефа», Если понадобится, я впоследствии напишу о планете Зентар целую книгу. Пока же ограничусь передачей того., что мне кажется необходимым.

Растительная и животная жизнь на Марсе достигла уже значительного развития в эпоху, когда наша Земля находилась еще в огненно-жидком состоянии, и на ней едва начинала образовываться кора. В настоящее время на Марсе почти отсутствует растительность. Осталось лишь несколько видов крупных мхов и лишаев, обладающих наибольшей приспособляемостью к переменам температуры, и несколько грибовидных с такими же свойствами. Все они красного и оранжевого цвета. Жестокие морозы превращают почти все водоемы в сплошной лед до самого дна вследствие незначительной глубины последних. Рыб на Марсе имеется всего два вида, кое-как переносящих все невзгоды и обитающих в немногих, наиболее глубоких озерах, согреваемых последними теплыми подпочвенными ключами. Птицы и насекомые давно исчезли. Хищники также все уничтожены. Сохранилось несколько видов животных, похожих на крыс и на кенгуру. На зиму они прячутся в глубокие норы и впадают в спячку.

Вообще поверхность планеты почти необитаема. Она представляет собой пустыню, усеянную многочисленными развалинами былых городов. Осталось лишь несколько населенных пунктов, специально приспособленных для наблюдения за некоторыми машинами и приборами, за атмосферическими явлениями, для распределения водяных потоков и для различных астрономических и радио-телеграфных надобностей.

Уже несколько тысячелетий назад марсиане переселились в глубь планеты, где легче поддерживать ровную температуру и где воздух плотнее, чем на поверхности.

Высокие достижения науки и техники повели к замене ручного труда машинами. Рождаемость значительно сократилась. Естественной пищи на Марсе не существует: она приготовляется исключительно химическим путем. Разложение атомов давно изучено марсианскими учеными и применяется для приведения в движение машин, для добывания тепла, света и пищи.

Казалось бы, после таких достижений культуры жизнь на Марсе должна была бы стать настоящим раем. Однако появилась непредвиденная беда: химическая пища, хотя и легко усвояемая и весьма питательная, послужила причиной особой болезни, «металлизации» тела. Во всех тканях организма отлагаются металлические осадки, и все марсиане страдают этим в большей или меньшей степени. Болезнь эта вдвое сокращает продолжительность жизни, и наука бессильна бороться с нею.

Найден был только один способ продления жизни, но он труден и сложен. Больного помещают в герметически закупоренную камеру, повышают в ней давление воздуха, дают в изобилии проникать в камеру солнечным лучам и кормят химической пищей вперемежку с пищей естественной, добываемой из последних животных, рыб к растений. Таким образом, за одним человеком должны ухаживать и служить ему два-три десятка людей, находящихся в обычных условиях и обреченных, как и все, на раннюю смерть. Большинство людей, естественно, не пожелало жертвовать собой для блага немногих. Да и эти немногие не очень-то охотно шли в герметические камеры на всю жизнь.

Тогда образовалось общество добровольцев-героев, решивших пожертвовать собой ради будущих переселенцев на нашу Землю. Основные условия жизни на Земле уже давно были известны марсианам, а именно: количество солнечного света и теплоты, давление и влажность атмосферы, сила тяжести на поверхности и т. д. Предполагали, что на Земле культурная жизнь слаба или даже вовсе отсутствует.

Необходимо было создать новое поколение марсиан, приспособленное для существования на новой планете. Для этого общество добровольцев выбрало из своей среды несколько десятков мужчин и женщин, наиболее здоровых, и поместило их в специальные камеры. В камерах были созданы условия жизни, близкие к земным. Дети, родившиеся в этих камерах, оставались в них и получали специальное воспитание и образование, необходимые для перелета через межпланетное пространство и для жизни на Земле.

Снаряды для полетов имелись на Марсе уже давно. Это были аппараты ракетного типа, двигавшиеся посредством разложения атомов. Кроме того, сотни две лет назад найден был особый сплав, в значительной степени терявший свой вес, то-есть освобождавшийся от силы тяготения при действии на него электрического тока. Полеты в подобных снарядах на двух спутников Марса — Фобос и Деймос — увенчались полным успехом. Однако условия существования на марсианских «лунах» оказались неблагоприятными, и туда смогло переселиться. лишь несколько десятков пионеров.

Уже десять лет, как с Марса на Землю летят снаряды с людьми. Снаряды снабжены могучей радио-станцией. Во время пути обычно происходил обмен радиотелеграммами между путешественниками и Марсом, но по мере приближения к Земле телеграммы становились все реже и неразборчивее и наконец совсем прекращались. Таким образом, судьба межпланетных путешественников неизвестна. Было условлено, что один или два снаряда, достигших Земли, вернутся назад и дадут точные сведения о жизни на Тионе (Земле). Однако за десять лет никто еще не возвращался на Марс. Вероятно, причиною гибели были ошибки, допущенные в управлении снарядами, или встречи с метеоритами.

Баиро-Тун во время пути несколько раз встречал метеориты, и один из них, огромной величины, захватил его снаряд в сферу своего притяжения и грозил превратить в своего спутника. Только усиленным толчком ракетного аппарата удалось марсианину преодолеть притяжение метеорита. Толчок этот стоил жизни спутнице Баиро-Туна — его жене, ударившейся головой об острый предмет. Баиро-Тун принужден был выбросить тело своей жены через специальную камеру, не выпускавшую воздуха из снаряда. Труп следовал за снарядом до начала земной атмосферы. Незадолго перед этим Баиро-Тун пустил полным ходом задерживающие аппараты. Тело его жены, продолжая лететь с огромной скоростью, сгорело в земном воздухе маленьким метеоритом...

На мои вопросы о почве Марса и о каналах ученый сообщил следующее: образующие планету породы отличаются легкостью и рыхлостью. Верхние слои почти исключительно состоят из солей и окисей алюминия и кальция с незначительной примесью солей железа. В порядке преобладания металлы распределяются на Марсе следующим образом: больше всего алюминия, затем идут: кальций, калий, натрий, никель, железо; меньше всего свинца, золота, серебра и других тяжелых металлов. Поэтому плотность Марса составляет всего 0,71 плотности земного шара и лишь в 3,91 раза превышает плотность воды. Масса Марса равна 0,105 массы Земли. Вследствие легкости и рыхлости пород горы на Марсе существовали сравнительно недолго.

Много тысячелетий уже существуют каналы, как регуляторы распределения воды на планете. Широкие естественные трещины почвы были искусственно выравнены и углублены, соединены с руслами рек и других водоемов, при чем старались избирать возможно прямое направление, чтобы избежать лишнего труда. Благодаря рыхлости почвы и содействию могучих машин, прорытие каналов не представило больших трудностей, тем более, что каналы проводились постепенно, по мере усыхания морей и рек. Двойные каналы действительно существуют. В некоторых местах разлитие воды происходит весьма быстро и бурно; пришлось прорыть и двойные каналы, чтобы удалять избыток воды. Все каналы имеют автоматические шлюзы, впускающие и выпускающие воду по мере ее накопления. Присмотр за шлюзами нетруден.

Вследствие разреженности воздуха, незначительного количества паров воды в атмосфере, а также красноты растений и желтизны почвы, отражательная способность планеты составляет лишь 0,26 способности земного шара. Наша Земля светит марсианам как голубоватая звезда.

Поведал нам Баиро-Тун и о социальных отношениях на Марсе. В древности планета была густо населена; так же, как у нас, люди делились на расы и племена, но уже много тысяч лет назад образовались одна раса и один общий язык. Работами низшего порядка, не требующими высоких знаний и специального развития мозга, занято 0,6 населения. Эти люди довольно высоки (около 1 ½ метров), голова у них сравнительно невелика и составляет 2/11 длины всего тела. Дети рождаются у них почти всегда с благополучным исходом для матери и ребенка.

Остальные 0,4 населения Марса составляют люди, высоко развитые в умственном отношении и работающие головой. Давно уже, в течение веков, в организме людей науки развились некоторые видоизменения. Черепная коробка все расширялась и в конце концов голова стала очень большой. Жены этих ученых обречены на смерть при рождении ребенка вследствие огромной величины его головы. Но это — неизбежность и к ней давно привыкли. Смерть матери наступает мгновенно и без малейшей бели, так как медицина стоит на Марсе очень высоко и обладает прекрасными средствами для анестезии.

Однако хирургия не нашла еще способов, сохраняющих жизнь матери будущего санзефа, хотя работа в этом направлении учеными Марса ведется.

На Марсе — республика. Управляет планетой совет из пяти человек. Каждый из них обязан пробыть членом совета пять лет (один марсианский год равен почти двум земным, имея 687 наших суток). На всякий случай избирается всегда пять кандидатов-заместителей.

По природе своей марсиане миролюбивы. Войны давно уже прекратились на планете. Некогда на Марсе существовали различные религии, но высокие достижения науки давно показали всю несостоятельность религиозных систем.


Марсианин прицелился в скалу и нажал кнопку иа ручке своего оружия... Раздался взрыв...

В политическом отношении и в праве использования материальных благ на Марсе все равны. Производство и регулирование потребления — в руках государства. Из пяти членов совета — три избираются от тонто, а два — от санзефов. Долгий путь эволюции, которым шли марсиане от олигархии к республике, отразился на их физической структуре, привел к физическому неравенству двух групп населения, но теперь обе являются трудовыми и равно полезными. Интересно, что по мере усовершенствования машин и повышения квалификации тонто, работа которых становится все сложнее и физически легче, — и строение их тела все более приближается к таковому санзефов (что наблюдается на протяжении длинного ряда поколений).

Кодекс законов республики прост и остроумен. Преступления крайне редки (так как нет мотивов для совершения их) и являются лишь следствием психических заболеваний...

Я спросил Баиро-Туна, чем объяснить сходство основной структуры тела марсиан и земных людей. Ученый гость ответил, что высшие культурные существа на каждой обитаемой планете должны иметь в основном одинаковую форму.

Нет решительно никаких оснований думать, что высшими разумными существами на других планетах могут быть пауки, муравьи или другие представители животного мира. Все лишние органы неизбежно должны атрофироваться в процессе эволюции и борьбы за существование. Обилие ног, глаз и других органов, облегчающих существование животным, вредны для прогрессирующей породы. Вертикальное положение тела человека дает возможность глазам дальше и лучше видеть; вследствие этого ускоряется развитие умственных способностей.

В доказательство своей теории Баиро-Тун привел несколько примеров атрофии некоторых органов у марсиан.

Я вспомнил, что земные люди также потеряли немало бесполезных частей своего тела. Например, вместо хвоста у нас только копчик — конец спинного хребта; перепонки между пальцами рук и ног, служившие некогда для плавания, исчезли; червеобразный отросток слепой кишки причиняет нам только мучения своим воспалением, а раньше был очень велик и служил запасным мешком для пищи; волос на теле осталось мало: на голове волосы у большинства людей постепенно выпадают; зубы быстро портятся и т. д.

VII. Силой атома.

О многом беседовали мы с ученым марсианином, однако, всего не перескажешь. Дальнейшие наши разговоры я буду передавать для большей ясности в обычной форме.

— Зачем у тебя на лице эта дымчато-розовая пластинка? — спросил я Баиро-Туна.

— Она уменьшает свет Солнца и предохраняет от пыли. Наши глаза на Зентаре не привыкли получать столько света от Солнца.

— А это что за трубка со шнуром?

— Это смерть.

— Как же ты ею пользуешься?

Марсианин прицелился в скалу, высотой около пяти метров, находившуюся на расстоянии ста метров от нас, повернул на полоборота рычажок верхнего кружка на черной нагрудной коробке и нажал кнопку на ручке своего оружия. Послышался легкий треск, свист, и через две секунды раздался у скалы оглушительный взрыв, напоминавший выстрел крупнейшей пушки, и кварцевая скала превратилась в мелкие камешки и пыль. На ее месте образовалась глубокая широкая яма... В нас ударило горячей бурной струей воздуха. Я был поражен.

— А если стрелять на близкое расстояние, то ведь и кости все тебе переломает, да и сгоришь, пожалуй, от горячего воздуха.

— Нет, в таком случае следует передвинуть рычажок лишь на несколько делений, и разложение атомов в заряде будет происходить не столь интенсивно.

Я поставил на десять шагов от Баиро-Туна пустую консервную жестянку:

— Можно стрелять на такое близкое расстояние?

— Можно.

Баиро-Тун выстрелил. То же явление: взрыв, но слабее первого, порыв теплого воздуха, и банка разлетелась на кусочки.

— А далеко может бить это оружие?

Марсианин задумался, переводя свои меры на наши:

— На шестьсот метров.

— А наши винтовки бьют на три километра!

— У нас есть и другое оружие, построенное по этому же принципу, небольшое, в роде ваших ружей. Оно бьет на пять километров. Но ваши винтовки при маленькой ошибке дают промах, а наше ружье на расстоянии тысячи метров производит своей пулей разложение атомов, способное уничтожить все кругом радиусом на шестьсот метров.

— Ого! Значит, в окружности диаметром в шестьсот метров — смерть. Действительно, это посильнее наших крупных фугасных бомб. И подумать только, что такая маленькая пулька дает такой ужасный результат!..

Но тут же я вспомнил, что какой-то ученый доказывал, будто один грамм вещества, кажется, глины, может развить при разложении атома энергию, достаточную для приведения в движение паровоза в течение целого года.

— Прекрасно. Это оружие для нападения. А для защиты ты пользуешься им же?

Баиро-Тун посмотрел на меня не то с подозрением, не то с насмешкой. Затем он слегка подвинул рычажок на нижнем кружке черной коробки, и под рычажком открылось коническое отверстие.

— Можешь ли ты двинуться с места?

Я успел услышать только этот вопрос и затем для меня наступило безмолвие, тьма и полное бесчувствие...

Очнувшись от обморока, я увидел, что лежу на песке, а Баиро-Тун дает мне нюхать из флакона какую-то остро пахнущую жидкость. Через несколько минут ко мне вернулись физические силы и полное сознание. Я вскочил, радостно чувствуя, что жив и здоров, хотя, по-видимому, находился на волосок от смерти.

— Это твое второе оружие. Поразительно! Но если бы я находился очень далеко, могло бы оно на меня подействовать?

Марсианин оглянулся по сторонам:

— Пошли своего слугу вон туда, но не говори ему настоящей причины.

Я колебался.

— Не бойся, я отвечаю за его жизнь.

Указанное марсианином место находилось на скалистом мысу, километрах в двух от нас. Павел был в это время в палатке и не видал моего падения и бесчувствия. Я позвал его.

— Пойди-ка поскорее вон на те скалы! Я только что видел в бинокль там коз! Хорошо бы раздобыть дичины.

Павел схватил винтовку и отправился по указанному направлению. Через полчаса он был на месте. Я следил за ним в цейсовский бинокль.

Баиро-Тун поднялся:

— Стань за моей спиной, иначе ты снова упадешь.

Я повиновался, продолжая смотреть в бинокль.

Мне отчетливо было видно, как Павел стоял на скале, осматриваясь по сторонам и пожимая плечами. Я невольно засмеялся и подумал: «Ну, друг санзеф, не пройдет твой номер...»

Вдруг Павел зашатался, выпустил винтовку и свалился. Одновременно посыпались в воду штук десять чаек, попавших в сферу действия марсианского аппарата.

Я окаменел от страха.

— Возьми этот флакон, иди к Павлу и дай понюхать.

— А если он умрет за это время?

— Нет, действие этих излучений безопасно для жизни в течение пятнадцати часов. Затем — смерть.

Я схватил флакон и бегом кинулся к| Павлу. Добрался до него, запыхавшись, дрожащими пальцами открыл флакон и приставил его к носу Павла. Через две-три минуты Павел очнулся, а через пять минут уже ругался:

— Это что же такое, скажи на милость! Я, никак, слабой бабой сделался! Ах, язви его! Вот чортова напасть! Что это со мной было, Миколаич? Даже стыдно...

Мы повернули обратно. По дороге я рассказал Павлу все, попросив извинения за маленький обман. Павел нахмурился и рассердился, но это длилось недолго: обычное добродушие взяло верх, и он засмеялся:

— Ах, язви вас обоих! Ишь, какую штуку сыграли со мной! Ну, однако, ничего: зато мы теперь хорошо знаем его силу.


Вода и берег осветились чудесным голубым огнем... Радиограммы летели в мировое пространство...

Вернувшись, я попросил Баиро-Туна объяснить мне принцип и устройство чудодейственной черной коробки, но он отказался:

— Нет, не могу, Может быть, впоследствии. Скажу одно: это основано также на разложении атомов. Особое вещество дает из конического отверстия черной коробки излучения, действующие на нервную систему каждого живого существа, анестезируя ее почти мгновенно. Поворачивая рычажок, можно регулировать количество излучений и точно устанавливать желательное расстояние их действия. Тебе известно, что радиоволны действуют на приемник на огромном расстоянии, и ты не удивляешься этому. Не удивляйся и другим волнам, другим излучениям. Прибавлю, что анестезирующие излучения довольно свободно проникают в воду. Если твой слуга поедет на лодке, он найдет в озере бесчувственных рыб.

Павел так и сделал. Через час он вернулся и привез штук двадцать омулей. Рыбы казались мертвыми.

— Вот бы нам, Миколаич, такой чудотворный инструмент! Без огня, без шума, а гляди-ка, что делает. Иди себе или греби да знай ручку поворачивай, а потом не зевай, подбирай всякую живность.

Анестезирующие лучи принесли нам неоценимую пользу в отношении «гнуса» — комаров и мошек, причинявших немало досады и мучений, Баиро-Тун каждый вечер перед отплытием к снаряду анестезировал и, конечно, убивал всякого «гнуса» на километр в окружности, и мы спали спокойно, не зажигая курников и не закрываясь сетками. Каждое утро я делал обход в районе действия анестезии в надежде найти какое-нибудь редкое насекомое и, действительно, однажды поднял двух бабочек, еще неизвестного науке вида. Они были очень красивы: ярко-розового цвета, с изумрудными пятнышками на верхних крылышках и с черным ободком на нижних. С трепетной гордостью натуралиста принес я их в палатку и включил в свою коллекцию.

Не мудрено, что, обладая таким могучим оружием, как анестезия на расстоянии, марсиане давно истребили всех вредных животных, насекомых и даже некоторых бактерий.

VIII. Марсиане не отвечают...

Первого июня вечером наш гость заявил, что хочет попробовать установить радиосвязь с Марсом. Мы отвезли его к снаряду. Я несколько раз просил Баиро-Туна позволить мне осмотреть его снаряд внутри, но он категорически отказывался, говоря, что должен предварителько произвести тщательную проверку действия всех механизмов и аппаратов. Он имел основание думать, что электромагнетизм и некоторые другие излучения земного шара могут оказывать вредное влияние на его аппараты, и малейшая неосторожность может погубить всех нас.

По настоянию Баиро-Туна мы отошли в шлюпке метров на сто от снаряда. Наступила ночь, звездная и тихая. На крыше снаряда поднялась тонкая длинная антенна. Послышался громкий треск, и антенна оделась яркими иглами голубых искр, а на вершине ее засияло огромное ослепительное голубое солнце с оглушительным треском посылавшее в ночное небо длинные снопы искр. Зрелище было волшебное, но из-за сильного треска пришлось зажать уши. На далекое расстояние вода и берег осветились чудесным голубым огнем. Радиотелеграммы летели в мировое пространство в течение часа, после чего мы с Павлом вернулись на берег. Долго не могли мы уснуть, разговаривая о марсианах...

Утром Баиро-Тун с грустью сообщил нам, что всю ночь ждал ответа от своих соплеменников, но напрасно. Павел ушел на охоту, а я в сотый раз начал расспрашивать ученого о жизни на Марсе,

Между прочим, он рассказал мне, что марсиане победили сон. Продолжительное бодрствование вызывает в крови образование вредных отложений — типа органических ядов. Это исключительно химический процесс, и марсиане нашли реактив, уничтожающий эти яды. Марсиане в случае необходимости могут проводить без сна около десяти наших суток, оставаясь свежими и бодрыми.

— Но это иногда надоедает, и хочется лечь и уснуть, — добавил марсианин.

Прошло две недели со времени прилета на землю Баиро-Туна. В последние дни я заметил, что он как будто менее охотно беседует со мной и часто задумывается. Какие цели могут быть у небесного гостя? Может быть, он питает дерзкую мечту подчинить все человечество марсианам. Я долго крепился и наконец высказал ему волновавшие меня мысли.

Марсианин несколько минут раздумывал:

— Мы не будем пускать в ход никакого насилия до тех пор, пока нам не будет угрожать явная опасность. Можешь ли ты гарантировать, что все земные жители отнесутся ко мне и к другим марсианам так же доброжелательно и внимательно, как ты и Павел. Не сочтут ли они нас вредными существами и не захотят ли уничтожить, когда мы начнем переселяться на вашу планету?

Я откровенно сказал марсианину, что могу поручиться только за два-три десятка людей, лично мне известных, но что их, быть может, будет достаточно, чтобы обезопасить существование марсиан на Земле. Эти люди, стоящие во главе нашей Советской республики, разумеется, должны знать обо всех планах марсиан. У нас, в Советском Союзе, разумеется, марсиане встретят поддержку и защиту как представители высшей коммунистической культуры, но за буржуазные страны разве можно поручиться?..

— Повторяю: мы переселяемся на другие планеты для того, чтобы найти лучшие условия жизни: наш Зентар умирает. Все дальнейшее зависит от того, как нас примут здесь. Мы готовы поделиться с вами достижениями нашей науки. Но не захотят ли люди, овладев нашими тайнами, уничтожить нас, чтобы на Земле не существовало двух столь различных по виду рас, как мы и вы?...

— Что мы знаем о будущем, Баиро-Тун? Ты хочешь остаться на Земле, а у меня прочно засела в голове мысль: не отправиться ли мне на твой Зентар?

— На Зентар? Зачем? Что ты там будешь делать и как жить? Ты умрешь: воздух на Зентаре гораздо более разреженный, чем на вершинах ваших самых высоких гор, и у тебя изо всех пор тела выступит кровь. Ты будешь страдать от резких перемен температуры. К тому же, атмосфера Зентара содержит примесь двух газов, вредных для ваших легких.

— Можно сделать воздухонепроницаемый костюм, в роде водолазного, и носить за плечами резервуар с нужным мне воздухом.

— Можно, но такой костюм сильно стеснит твои движения. Наконец, неизвестно, как примут тебя марсиане, и ты, быть может, пожалеешь о своем любопытстве.

— Это не любопытство, а глубокая жажда знания. Я хочу увидать и познать то, что еще никому неизвестно на Земле.

— Даже ценою жизни?

— Даже так. Разве ты сам, Баиро-Тун, отправляясь сюда, был вполне уверен, что все окончится для тебя хорошо? Ты единственный из марсиан, достигший земного шара.

— Да, но мы отправились на Землю, чтобы найти здесь вторую родину,

— А я хочу отправиться на Зентар ради знания.

— Наука... знание... Да, ты прав. Ради этого можно не жалеть жизни. Но каким же образом ты думаешь добраться до Зентара?

— Я рассчитываю на тебя, Баиро-Тун. Ты видишь мое отношение к тебе, знаешь мои широкие взгляды на жизнь и на мир и поможешь мне. Если ты не намерен скрывать от всех людей твои познания, то не скрывай их прежде всего от меня.

— Да, ты умственно близкий мне человек.. Я верю тебе. Но мой снаряд останется для меня. Я расскажу тебе как построить подобный же снаряд, дам тебе все необходимые чертежи и формулы. Но это я сделаю только для тебя одного. А другие люди... Я не знаю, как они примут меня...

Согласие ученого подняло во мне целую бурю восторга. Я уже видел себя в снаряде, пронизывающем мировое пространство и приближающемся к желто-красному пустынному Зентару-Марсу. И жутко и невыразимо радостно было думать, что я, какой-то Иван Николаевич Снежков, буду на Марсе. Не на какой-нибудь глупой, несчастной Луне, а на Марсе, культурнейшей планете!..

Когда прошел взрыв восторга, я весь отдался вниманию и жадно слушал Баиро-Туна, записывал, рисовал и чертил. Так провел я два дня, пока не вернулся с охоты Павел. Этих двух дней было достаточно, чтобы иметь полный материал для постройки снаряда. Главные чертежи Баиро-Тун дал мне в готовом виде.

IX. Трагедия Баиро-Туна.

Четвертого июня ученый сказал:

— Мне надоело сидеть здесь. Необходимо завязать сношения с другими людьми, с теми, за которых ты ручаешься. Полетим в снаряде. Согласен?

— О, конечно, Баиро-Тун! И чем скорее, тем лучше. Увидишь, что люди науки окажут тебе вполне достойный прием. Наука в Советской стране поставлена на первом месте.

— Хорошо. Полетим завтра. Сегодня я должен проверить действие всех аппаратов и сделать пробный полет.

— Но что заставит снаряд лететь в горизонтальном направлении?

— В нем есть два выдвижных пропеллера. Они и двигают снаряд в желательном направлении...

— Великолепно! Я, что называется, горю от нетерпения. Произведи пробу, а мы с Павлом будем укладываться. Но как быть со шлюпкой?

— Потащим ее на буксире до любого места.

— Правильно! Итак, я поговорю с Павлом.

Призванный на совещание Павел почесал за ухом:

— Конечно, отчего не лететь! А не свернем ли мы себе шею, Миколаич?

— Да ведь санзеф с Марса прилетел и жив остался, а мы полетим только над Землей. И полетим мы после пробы, если все окажется благополучным.

На том и порешили.

Чтобы приветствовать первый полет санзефа над Землей, я воткнул в песок длинный шест с советским флагом. Свежий ветерок весело заполоскал алое полотнище, а мы стали невдалеке от него и с замиранием сердца ждали подъема снаряда. Я держал наготове кодак, чтобы запечатлеть на снимках это событие. Через несколько минут послышался легкий свист, перешедший в трескучий гул. Из отверстий закраины крыши вырвались вниз мощные струи газов — продукты атомного распада — и окружили снаряд туманной завесой. Вода вокруг снаряда кипела и волновалась; большие волны докатились до берега и заставили нас отступить.

И вот — незабываемый момент! — снаряд выскочил из воды, довольно быстро поднялся на высоту около двухсот метров и замедлил подъем. Сбоку выдвинулись два пропеллера, зажужжали, повышая высоту звука, и снаряд полетел, удаляясь от нас, над Байкалом.

Снаряд находился на расстоянии полукилометра, когда что-то случилось с ним. Он стал падать, долетел почти до уровня воды, затем стремительным скачком поднялся вверх. Вдруг сверкнуло огромное ослепительное пламя, и раздался оглушительный громовый удар...

Мы заковыляли по берегу в поисках нашего имущества...

Я успел только заметить, что под снарядом на поверхности Байкала образовалась воронка и по краям ее выплеснулась вода гигантской крутой стеной... На нас налетел жесточайший раскаленный циклон и свалил на берег, как две соломинки. Падая, я увидел, что по воздуху несутся клочья флага с поломанным шестом и две чайки с вывернутыми крыльями. Мы покатились по песку и галькам и потеряли сознание,..

Павел очнулся первый, потому что был крепче меня. Он начал меня трясти, и от сильной боли я пришел в себя. Сидя друг против друга, мы что-то говорили, но ничего не слышали, кроме непрерывного шума и звона в ушах. Лица и руки были в пузырях от ожогов, платье местами полуистлело, и мы не сгорели живьем только потому, что огромный вал, хлеснувший на берег, залил нас, потушил пламя и откатил нас еще дальше...

Павел, морщась и охая от боли, показал знаками, что у него вывихнут локоть левой руки. Я ему вытянул и вправил на место локтевой сустав. Собрав силы, мы кое-как добрались до воды и просидели в ней около часа, пока не уменьшилась боль от ожогов и многочисленных царапин и ушибов. Когда от холодной воды зубы стали выбивать дробь, мы вылезли и заковыляли по берегу в поисках нашего имущества.

Увы! Немногое удалось нам найти. По счастливой случайности уцелело наше запасное белье, платье и обувь, хранившиеся в прочном железном сундуке. Там же были спрятаны мой дневник, все заметки и чертежи и запасные патроны. Нашли сковородку, несколько жестянок с консервами и медную кастрюлю. Из исковерканных коробок удалось добыть немного чаю и сахару. Уцелели, хотя и в избитом виде, наши ружья. Они висели в палатке и вместе с ней были отброшены циклоном далеко в кусты. Нашли также топор, пилу, стамезку, гвозди и несколько досок от ящиков. Все остальное было сожжено, разбито, расплющено и размочено. Погибли все мои коллекции, гербарий, реактивы, кодак, все пленки и снимки...

Две недели мы залечивали свои раны, отдыхали, чинили шлюпку, у которой был проломлен борт. Оправившись, сели в шлюпку, подняли парус и через неделю были на Мысовой. Там сели в поезд и поехали в Иркутск. Тотчас же по приезде в город я пошел к моему приятелю, преподавателю физики и химии, и рассказал ему обо всем, что мы видели и пережили.

Вначале он слушал внимательно и серьезно, но потом стал улыбаться и под конец откровенно расхохотался:

— Иван Николаевич, не сердитесь! Я верю только одному, что вы в тиши дикого края набрели на несколько удачных мыслей по части механики и химии и что пережили жестокий ураган. Остальное, конечно, бред.

Я возмутился:

— Но ведь со мной был и Павел! Спросите его.

— Дорогой мой, если бы было даже два или три Павла, то и тем никто не поверит.

— Но у меня есть рисунки, есть зентарская азбука. Мы с Павлом довольно свободно говорим по-зентарски.

— Вам скажут, что буквы и язык можно придумать.

— Чорт побери, а рисунки?

— Да вы ребенок, что ли? Фотографические снимки, вы говорите, погибли.

Я окончательно потерял терпение:

— Ну, так у меня есть гораздо больше: точный рисунок снаряда, чертежи его механизмов, формулы разложения атомов, анестезирующего излучения и невесомого сплава...

Глаза у моего слушателя заблестели, он перестал улыбаться.

— Не шутите? Покажите-ка эти формулы.

Но тут я опомнился. Показать химику то, что я добыл ценою дружбы с погибшим Баиро-Туном, ценою близости к смерти, то, что я считал величайшей драгоценностью... Нет, я ничего никому не покажу...

— Этого я не могу сделать.

— Ну, вот видите. Как же вы хотите, чтобы вам поверили?..

Через неделю я принял окончательное решение. Во время моего пребывания в Америке я подружился со студентом Иэльского университета Вильямом Амори. Я по целым часам слушал его мечты о великой будущности химии, о силах природы, которые суждено покорить человеку, о грядущих полетах на планеты. Он уверял меня, что работает в этом направлении и нашел верный путь. Впоследствии мы часто переписывалась, и я знал, что он всецело погрузился в осуществление своих проектов и работает в одном глухом местечке в Техасе. Я поеду к нему и поделюсь драгоценным материалом, полученным от «санзефа» Баиро-Туна. Павел не хочет со мной ехать. Сибирь и тайга ему милее всех планет и всей науки. Я оставляю ему на память эту рукопись.

И. Н. Снежков.

(Конец рукописи)

Прочитав рассказ Снежкова, я сперва пожал плечами, а затем подумал: «Почему бы и нет?..» И вдруг вспомнил об одной газетной заметке, попавшейся мне на глаза года два назад, которую я считал американской «уткой». В заметке говорилось, что ученый Амори построил в Техасе снаряд ракетного типа для полета на Марс и держит его в строгой тайне. Репортерам удалось узнать, что пробы полета оказались удачными. Однажды Амори с тремя товарищами поднялся и исчез в пространстве. В заметке добавлялось, что снаряд поднимался не строго вертикально, а спиральной линией. Удалось ли отважным путешественникам выправить полет снаряда, достигли ли они Марса или погибли в пути — неизвестно. У них имелось могучее радио, но никто на земле не получил от них ни весточки. Я подозреваю, что Павлу известно об этом полете больше, чем кому бы то ни было. Если он вернется из экспедиции на Курильские острова, он, вероятно, расскажет мне много интересного.