А.Стругацкий. Пепел Бикини

В небольшом салоне, зарывшись в глубокое кресло, задыхался и охал тучный человек в мохнатом халате. Время от времени он проводил ладонью по влажной от пота лысине, доставал из кармана коробочку и, взяв оттуда белую таблетку, с гадливой гримасой клал ее в рот. Тут же, слегка косолапя, ходил из угла в угол капитан парохода, высокий, подтянутый и чисто выбритый моряк, в форменном костюме с многочисленными пуговицами и нашивками.

— Старайтесь не думать о качке, мистер Болл,— сказал капитан, останавливаясь у иллюминатора и силясь что-нибудь рассмотреть сквозь потоки воды, хлещущей по стеклу. — Больше ешьте, больше двигайтесь, и все пройдет.

Болл сморщился, зажмурил глаза и затряс головой.

Корабль повалился набок. Капитан с усмешкой взглянул на позеленевшее лицо собеседника:

— Драмомин, — с трудам отозвался Болл. — Ужасная мерзость! В Штатах мне говорили, что это — лучшее патентованное средство от морской болезни. Представляю, каково должно быть худшее!

— Пилюли и микстуры — ерунда. — Корабль снова дал резкий крен, и капитан присел на диван. — Хороший стакан рома или виски и часовая прогулка по мостику — вот что вам нужно, сэр. Правда, некоторые больше любят коктейли, я же предпочитаю ром.

Болл брезгливо отмахнулся и снова проглотил таблетку.

— Примерно на траверзе острова Морелл¹. Утром пересекли линию перемены чисел².

— Дня три, мистер Болл, если шторм не утихнет. Впрочем, пока не наступит затишье, мы все равно не сможем войти в лагуну и будем дрейфовать. Так что лучше всего последуйте моему совету: ром и прогулка...

— Не могу, не могу! — простонал Болл, морщась от тошноты. — Есть ли какая-нибудь надежда, что эта болтанка прекратится?

— Видите ли, сэр, надежда, конечно, есть. Но в это время года океан всегда неспокоен. Это мой пятнадцатый рейс на Маршаллы³, и всегда в ноябре здесь штормы. И какие! Вам, можно сказать, повезло. Всего восемь баллов...

Капитан нажал кнопку, и через несколько минут стюард опустил в специальное гнездо на столе черную бутылку и поставил тарелки с закусками. Капитан наполнил стаканы.

¹ Небольшой островок к западу от Гавайских островов.

² Линия перемены чисел — условная линия, проведенная, как правило, по меридиану 180° долготы. К востоку от нее календарное число на 1 день меньше, чем к западу.

³ Маршалловы острова — архипелаг коралловых островов в Тихом океане.

— Выпьем за ваших бедняг, мистер Болл. Им сейчас совсем худо. Твиндек¹ не салон...

¹ Твиндек — междупалубное пространство на судах, имеющих несколько палуб. Используется для размещения грузов, иногда людей.

Болл закрыл глаза и, давясь и икая, влил в себя обжигающую жидкость.

Капитан был прав. В твиндеке было гораздо хуже, чем в салоне. Слабые желтые лампочки еле рассеивали мглу. В их тусклом свете можно было разглядеть полуголых людей, вповалку лежащих на длинных нарах. Смесь дыма от дешевых сигарет и запаха пота, исходившего от множества человеческих тел, делала и без того спертый воздух еще более тяжелым. Возле узкой двери в душевую, куда непрерывно подавалась забортная вода, толпились желающие освежиться. В проходах между нарами, прямо на полу или на чемоданах, расположились любители картежной игры — слышались азартные хлопки разбухших, засаленных карт. В дальнем углу страдающие морской болезнью тесным кольцом окружили большие железные бочки.

В одном из отсеков вспыхнула ссора. Жилистый рыжеволосый американец, длинноногий и длиннорукий, вцепился в маленького смуглого мексиканца и тряс его изо всех сил, стараясь во что бы то ни стало повалить на спину. Мексиканец сопротивлялся и судорожно шарил рукой у пояса, ища рукоятку ножа.

Соседи, радуясь неожиданному развлечению, услужливо расступились, освобождая место для драки. Кто-то хлопотливо подталкивал дерущихся, деловито повторяя, что «все должно быть по правилам». Через толпу, засунув руки в карманы, молчаливо проталкивались друзья мексиканца. Американцы тоже стали оглядываться и перемигиваться, готовые ввязаться в драку.

Вдруг рыжеволосый верзила резким движением отбросил от себя мексиканца и стал торопливо расстегивать широкий кожаный пояс. Мексиканец вытащил нож. Теперь они стояли в пяти шагах друг от друга: рыжий верзила с намотанным на кулак — пряжкой вперед — ремнем и маленький темнокожий человек с кривым ножом.

— Погодите, парни! — раздался низкий звучный бас. Бесцеремонно растолкав трусливо притихших любопытных, в круг вступил здоровенный негр. — Что случилось, а?

— Я думаю, вы сошли с ума от духоты, парни, вот, что я думаю.

— А какое тебе дело, негр? — угрюмо осведомился рыжеволосый верзила.

— Меня зовут, к твоему сведению, Майк. — Толстые губы негра слегка раздвинулись, показав белую полоску зубов. — Можешь меня так и называть.

— Какого дьявола вмешивается негр? — крикнул кто-то. — Дайте черномазому по морде!

Все же рыжеволосый замешкался и на шаг отступил.

— Лучше вам не драться, парни! — Негр повернулся к мексиканцу. — Спрячь нож, мальчик. А ты, — он дотронулся до плеча рыжеволосого, — надень свой пояс. Или вы думаете, что боссы вам заплатят за увечье, полученное в драке?

Напряжение спало. Мексиканец пожал плечами и решительно засунул нож за пояс. Зрители стали расходиться, посмеиваясь и разговаривая преувеличенно громкими голосами. Только двое или трое из собравшихся недовольно ворчали на бездельника негра, который лишил их удовольствия.

Рыжеволосый подтянул брюки и, присев на корточки, принялся собирать карты. Негр уселся рядом на нарах.

— Хорошо еще, Дик, что «чако»¹ не пырнул тебя в живот. — Около рыжеволосого появился его приятель Чарли, молодой человек лет двадцати пяти, с тонким, красивым лицом и большими глазами. — Я говорил тебе, что карты до добра не доведут.

— Сначала он у меня съел бы собственную шляпу и ботинки в придачу. — Дик презрительно сплюнул, сунул колоду в карман грязных холщовых штанов и достал мятую пачку сигарет. — Со мной шутки плохи, сам знаешь. Кури, негр.

— Майк, — мягко поправил тот. — Спасибо, не употребляю.

Приятель рыжеволосого, Чарли, хотел еще что-то сказать, но вдруг побледнел, закрыл рукой рот и побежал в угол к железным бочкам.

— Болеет парень, — сочувственно сказал негр.

— Цыпленок, впервые на море... — Дик равнодушно зевнул.

— Муж моей сестры. Работаем на одном заводе. А ты откуда?

— Был. Теперь нет. — Майк достал из кармана сложенную вчетверо вырезку из газеты. — Вот, видишь? «Фирма «Холмс и Харвер» производит набор рабочих для строительных работ за пределами Штатов на неопределенный срок. Оплата повышенная, от двадцати до двадцати пяти долларов в день». Знаешь, парень, у конторы по найму было столько народу, что хозяева вызывали полицию. Но я перехитрил всех. Я встал у дверей еще с вечера. Ха! И я вошел туда первым... Целых двадцать долларов в день, подумать только!

Рыжеволосый слушал негра со снисходительным любопытством: он был рабочим высокой квалификации и давно уже не знал безработицы.

— Ну, у нас это было гораздо проще, — сказал он.

— А вам сказали, куда повезут? — Майк аккуратно сложил газетную вырезку.

Дик потянулся, закинув руки за голову, и негр увидел у него под мышкой длинный неровный шрам.

— Однако, парень, — пробормотал он, — ты, видно, большой любитель карт?

— Ну да. Во время войны я был капралом в морской пехоте. Какой-то плюгавый джап ткнул меня в грудь на Гвадалканале³. Вот где была мясорубка...

— Ты был на Гвадалканале? Здорово! А я катался по Европе.

— На транспортере, шофером. Два раза горел. Раз под Шербуром, раз в Арденнах.

Оба с любопытством посмотрели друг на друга. Дик снова рассмеялся: .

¹ «Чако» — так американцы презрительно называют мексиканцев.

³ Остров Гвадалканал — место наиболее ожесточенных боев между американцами и японцами во время войны (1941 — 1945 годы).

— Какова жизнь, а? Воевали в разных концах света, а теперь болтаемся в одном корыте.

— За двадцать долларов в день... Не так уж плохо!

Вернулся, вытирая ладонью рот, Чарли, и негр поднялся.

Дик и его свояк Чарли работали на одном из многочисленных предприятий строительной компании «Холмс и Харвер». Месяц назад поздним вечером Дик, как всегда немного навеселе, явился в домик, которым Чарли недавно обзавелся в рассрочку.

Будущий домовладелец лежал на софе и читал газету, жена его убирала со стола. Дик поздоровался, уселся в кресло и закурил.

— Ничего не выйдет, дружище, — поспешно отозвался Чарли. — Только позавчера мы уплатили октябрьский взнос за дом, и сейчас в кармане ни цента.

— Конечно, если речь идет о паре долларов... — Джейн нерешительно оглянулась на мужа.

— Речь идет о тысячах долларов. Сколько вам осталось выплачивать?

— Уйму. — Чарли был озадачен. — Четыре с половиной.

— Ага... Так вот, — торжественно сказал Дик. — Предлагается работенка примерно на эту сумму.

— Считай, что несколько тысяч уже у тебя в кармане.

И Дик рассказал, что фирма прислала запрос на сто пятьдесят квалифицированных рабочих для работы за пределами Штатов. Оплата — двадцать пять долларов в день. Списки уже составлены и подписаны.

Чарли восторженно завопил и принялся танцевать, прославляя во весь голос великого брата своей замечательной жены.

Через несколько минут, когда они сидели за столом и Джейн раскладывала по тарелкам яичницу, Чарли спросил:

— Как тебе это удалось? Желающих, наверное, была уйма...

— А знакомства? Знаешь хромого Гэмпфри из конторы? Мы вместе служили на островах, и он был самым бестолковым солдатом в моем отделении. Я шепнул ему, что было нужно, и все в порядке. Ну, за успех. — И он поднял стакан.

...Спустя неделю Джейн, вытирая платочком глаза, провожала мужа и брата на вокзале, где они вместе с другими рабочими сели в поезд, уходивший на Запад. Там их объединили еще с одной группой. Еще через несколько дней, после тяжелых погрузочных работ в порту Сан-Франциско, друзья лежали на нарах в трюме огромного парохода, выкрашенного в серый и желтый цвета. Потом... теплая, затхлая питьевая вода, твердые, как камень, галеты, ночью духота в твиндеке, днем раскаленная солнцем железная палуба.

Так было до Гонолулу. Сразу после Гонолулу начался шторм.

Вдоль берега громоздились груды гладких и ноздреватых серых каменных глыб, кое-где прямо из песка торчали пни пальмовых деревьев. На дальнем конце острова виднелось несколько длинных низких строений.

— Вот, действительно, пустое место, — подавленно проговорил Чарли.

— А если опять шторм? — страдальческим голосом спросил кто-то. — Смоет начисто.

Некоторые пытались шутить, но их не поддержали. Было что-то зловещее в этом странном песчаном бугре посреди океана. Люди жались друг к другу и не покидали берега, у которого еще стояли катера с парохода. Чарли подтолкнул локтем Дика и указал глазами на солдат в панамах и светло-зеленой форме, остановившихся неподалеку. Солдаты смотрели на рабочих и, как можно было заметить, вполголоса переговаривались.

— Военная полиция, — шепнул приятелям подошедший Майк.

Дик не ответил. Присев на корточки, он внимательно рассматривал песок под ногами. Затем поднялся, подошел к крупной серой глыбе у самого уреза воды и поскреб ее ногтем.

— Коралл, — уверенно произнес он. — Коралловый атолл, ребята.

— Откуда ты знаешь? — спросил один из рабочих.

— Во время войны мне пришлось на таких побывать. Знаю...

Он хотел еще что-то добавить, но в этот момент около рабочих появился мистер Болл. Хозяин довольно шустро взобрался на пустой ящик и произнес короткую речь, смысл которой сводился к тому, что наконец-то утомительное плавание осталось позади и они прибыли к месту назначения и что он, Болл, понимает, как все устали, ибо чувствует это по себе.

Но тем не менее... Дальше последовало перечисление всего того, что предстояло им сделать еще сегодня до темноты, а затем завтра и послезавтра. Потом рабочих разбили на несколько бригад во главе с десятниками, выдали галеты и консервы и послали на разгрузку транспорта.

Через несколько дней разгрузка транспорта была закончена, и Болл приказал приступать к основным работам. Загрохотали десятки камнедробилок, в воздухе плотным облаком повисла цементная пыль, рев и звон механизмов заглушали человеческие голоса.

Первые же порции бетона пошли на строительство взлетно-посадочной полосы, и как только она была готова, на острове приземлился реактивный самолет.

После обеда рабочих собрали перед двумя палатками, в которых размещалась администрация. Из палатки вышел Болл в сопровождении высокого военного.

— Ребята, — объявил Болл, — это полковник Смайерс, представитель нашего заказчика.

— Вы знаете, ребята, — Болл сунул руки в карманы и поднялся на цыпочки, — наше дело простое: хорошо работать, получить деньги и уехать домой. Ведь так?

— Так вот, полковник Смайерс будет следить за ходом работ, и все мы — я, как производитель работ, десятники, инженеры и вы, ребята, — будем подчиняться ему, следовать его указаниям и распоряжениям.

— А что здесь будет строиться? — спросил кто-то из рабочих.

Болл обернулся к Смайерсу. Смайерс поджал губы, надвинул на глаза фуражку, потом громким и резким голосом сказал:

— Вот что, ребята. Давайте договоримся сразу, чтобы у нас не было недоразумений. Первое, что я прошу вас запомнить, — это то, что хотя вы все здесь штатские, заказ выполняется военный. Поэтому мы не можем позволить себе всякие такие... — Он пощелкал пальцами, не нашел нужного слова и махнул рукой. — В общем, давайте установим добрый порядок и дисциплину. Так будет легче и вам и мне. Покажите себя настоящими, стопроцентными американскими парнями. Учтите, что работа строго секретная и должна храниться в тайне. Поэтому вам придется отказаться от посылки писем домой. Не беспокойтесь, о состоянии вашего здоровья родные будут регулярно получать сведения от контор фирмы «Холмс и Харвер», где вас нанимали. Там же они будут еженедельно получать деньги — двадцать процентов. Вот и все, что я хотел вам сказать. Думаю, мы с вами поладим.

Остров был невелик — километров шесть в длину и два — три километра в ширину. Вокруг расстилался бескрайний океан, и только в очень ясные дни на востоке и на юге можно было разглядеть узкие синеватые пятнышки, неподвижно повисшие над горизонтом.

— Это соседние атоллы, — сказал Дик. — Они почти всегда располагаются группками.

В первые недели пребывания на острове Чарли, как и многие другие рабочие, с любопытством приглядывался к незнакомой обстановке, расспрашивал Дика, возился в свободные минуты на мелководье, стараясь поймать красивых рыбок, снующих над самым дном.

Как-то раз, когда было особенно жарко, он пригласил Дика искупаться, но тот молча указал на черные треугольники, рассекающие воду лагуны.

— Акулы! — Дик сплюнул. — Всегда, когда на атолле появляются люди, эти твари сходятся в лагуну. Они жрут всякие отбросы... Но с удовольствием съедят и человека. Помяни мое слово, наши ребята еще познакомятся с ними.

Предсказание Дика сбылось. Через несколько дней пришли еще два транспорта и привезли новые партии рабочих. На острове выросли новые штабеля стальных балок, машин, ящиков с консервами и виски.

В разгар разгрузки один из рабочих сорвался за борт, Чарли, бывший неподалеку, услыхал дикий, раздирающий душу крик, ругань, торопливую стрельбу.

Он бросился к берегу, но поверхность лагуны была совершенно чиста. Майк, находившийся на корабле, божился, что своими глазами видел омерзительных хищников, мгновенно разорвавших несчастного на куски.

После этого случая вдоль берега установили дощечки с надписью: «Не купаться! Акулы!», — а при разгрузочных работах время от времени в воду бросали динамитные палочки.

Темп работы быстро нарастал. Требовалось в кратчайший срок покрыть бетоном большую часть поверхности острова.

Людей будили в шесть утра, и с часовым обеденным перерывом работа продолжалась до поздней ночи.

Полковник Смайерс в простой куртке с засученными рукавами прохаживался среди машин и куч цемента и тихим голосом, не двигая ни одним мускулом лица, указывал десятникам или самому Боллу на недостатки или на плохую работу.

У домика, где разместилась администрация, всегда стояли два солдата с громадными кобурами на белых ремнях.

Теперь в перерывы Чарли уже не бежал к берегу полюбоваться диковинными рыбками и нежно-розовыми полипами. Он ложился в тени своей бетономешалки, используя каждую минуту для отдыха.

Вскоре отменили и воскресный отдых, и только по субботам работы прекращались на три часа раньше обычного.

— За воскресные дни оплата будет в полтора раза выше, — пообещал Болл, и поднявшееся было недовольство улеглось.

Кормили сытно, но однообразно. Пресной воды на острове не было, несколько опреснительных установок работали круглые сутки, и все-таки воду выдавали по норме — литр в день на человека. По субботам каждый получал бутылку виски.

Измотанные работой, люди мгновенно напивались, и начинались ссоры и перебранки. Вспоминались обиды, действительные и мнимые. Иногда вспыхивали драки. Тогда к дерущимся не спеша подходили патрули с буквами «МР» на пробковых шлемах и молча растаскивали людей.

Остров покрывался толстыми плитами бетона, скованными железной арматурой. Посредине его вырастало исполинское сооружение из стали и металлических тросов, похожее на башню с основанием в несколько сотен квадратных метров. По вечерам кружевная тень башни причудливыми пятнами ложилась на стены и крыши рабочих бараков. От зари до зари вокруг этого сооружения копошились десятки людей: электросварщики, арматурщики, монтажники, рабочие у лебедок и громадных катушек с тросами. Здесь была занята почти половина всех рабочих острова.

Стальная башня росла на глазах, и было очевидно, что основные усилия строительства сконцентрированы именно вокруг нее.

— Ребята говорят, что это чертовски смахивает на маяк или на буровую вышку, — сказал как-то Чарли.

— Маяк так маяк, — отозвался Дик. — Только уж не вышка, конечно. Что здесь можно бурить?

Но раздумывать и спорить было некогда. Начальство спешило и не считалось ни с чем. Работа с утра и до ночи, зачастую и ночью при свете луны и прожекторов, палящее солнце, омерзительная, затхлая вода в цистернах — этого было достаточно, чтобы убить в людях интерес ко всему, кроме еды, сна и прохлады. Виски выдавали, но драки после выпивок прекратились. По утрам десятники выбивались из сил, расталкивая и поднимая спящих.

Смайерс просил, приказывал, грозил и, наконец, распорядился установить в каждой казарме сирену.

Ровно в шесть пронзительный вой срывал людей с постелей. В бараках начиналась ругань. Солдаты, крутившие сирены, стремглав выскакивали наружу, спасаясь от града сапог, консервных банок и подушек. Но опоздания на работу прекратились. Мрачные, осунувшиеся рабочие разбредались по своим местам, и снова грохот камнедробилок и бетономешалок разносился далеко вокруг.

В канун Нового года Болл произнес торжественную речь, поздравил рабочих с наступающим праздником и призвал их «к последнему усилию». При этом он сообщил, что администрация объявляет 1 января нерабочим днем и вводит с нового года систему премий.

Как ни мал был обещанный отдых и как ни равнодушны стали люди к поощрениям, сообщение это несколько их оживило. Лица прояснились, можно было услышать шутку, смех. Тридцать первого декабря работу окончили засветло.

Это был самый необычайный новогодний праздник. Под черным тропическим небом, овеваемые солоноватым океанским ветром, люди сидели на берегу, пили виски, закусывали деликатесами из «подарков Санта-Клауса»¹ (администрация позаботилась и об этом) и... молчали. Кто-то уже похрапывал, некоторые клевали носами.

— Новый год... и без елки, — с сожалением в голосе сказал Чарли.

— Как без елки, парень? — усмехнулся Майк. — А это?

Они повернулись к ажурной громаде башни, смутно темневшей у них за спиной.

— Хороша елка... Что ж, спасибо и на том. — Чарли вздохнул.

— Не горюй, дружище. Все будет хорошо. Верно, Майк?

Негр не ответил. Он крепко спал, свесив голову между колен и сжимая в кулаке нетронутую бутылку.

Месяц после Нового года прошел, как в бреду. Рабочие двигались, подобно теням, засыпали на ходу, натыкались друг на друга, спотыкались, падали... Участились несчастные случаи. Зато были введены и удвоены премиальные.

Болл охрип, уговаривая и угрожая. Десятники угрюмо отмалчивались в ответ на замечания Смайерса. Но Смайерс продолжал ходить по острову и понукать рабочих.

И вдруг наступил перерыв. Утром 11 февраля никто не будил, не упрашивал, не грозил. Можно было спать. Можно было бродить по раскаленному бетону или сидеть на берегу, опустив в воду натруженные ноги. Можно было валяться в тени загадочной стальной башни.

«11 февраля 1954 года. Операция «Плющ», объект «15», Кваджелейн, адмиралу Брэйву.

Настоящим ставлю Вас в известность и том, что работы первой очереди на объекте «15» закончены. Освободилось около пятисот рабочих. Необходимо немедленно переправить их в Штаты. Для этого следует использовать транспорты, на которых вывозили туземцев. Транспорты находятся у атолла Маджуро. Бригада в пятьдесят человек, которую я оставлю для монтировки основной системы, будет эвакуирована с объекта за сутки до назначенного дня вместе со всем обслуживающим персоналом на моем судне.

Начальник объекта «15» полковник Смайерс».

Здание управления начальника объекта находилось на самом высоком месте атолла, и из его окон открывался вид на весь остров. Еще месяцев пять назад здесь зеленели глянцевитые купы кокосовых пальм, ярко желтел песок, вокруг тростниковых хижин бегали голые черные ребятишки и копошились веселые белозубые мужчины и женщины. Теперь от всего этого не осталось и следа. Сначала были срублены пальмы и снесены хижины, затем обитатели атолла были погружены в железные трюмы транспортов и увезены. Спустя месяц эти же транспорты прибыли обратно и выплюнули на остров несколько сотен обалдевших от морской болезни людей, десятки всевозможных машин, тысячи ящиков, больших и маленьких, десятки тысяч бочек и досок и горы гравия. В мгновение ока песок на острове был загажен окурками, пятнами нефти и машинного масла, битыми бутылками, огрызками и банками из-под консервов. И теперь взору Смайерса, выглянувшего в окно, представилась однообразная зловеще-серая гладь цементных и бетонных плит, над плоской поверхностью которых возвышалась ажурная громада башни. В стороне от нее находилось несколько бараков и складов, баки с питьевой водой, груды строительных материалов — доски и арматурные решетки. Картина эта до тошноты не гармонировала с сияющими красками неба и океана, но полковник был доволен. Тут же ходили, стояли, сидели, лежали люди — белые, желтые, черные, в трусах, в панамах, в кепках, в куртках, в набедренных повязках, пахнущие потом, размякшие от жары, монотонно проклинающие и небо, и солнце, и остров, и эту дьявольскую работу. Посреди лагуны лениво дымил большой белый теплоход.

Смайерс выпил стакан содовой воды, запер сейф и отправился в радиорубку. Через несколько минут текст шифрограммы, цифра за цифрой, пошел в эфир. А когда над островом взошла луна, всех рабочих собрали у здания управления. Оттуда в сопровождении десятников вышли Болл и Смайерс. Толпа смолкла...

— Итак, ребята, — громко произнес Болл, — фирма сегодня, 11 февраля, расторгает с вами контракты. Основные работы закончены, и делать больше нечего. Не думаю, что это вас сильно огорчает. — Он сделал паузу и оглядел залитые лунным светом лица. — Вы работали здесь свыше трех с половиной месяцев, и самый низкооплачиваемый заработал больше, чем мог бы заработать в Штатах за целый год. Большинство из вас вернется домой богачами. Пароходы за вами прибудут через два — три дня. Погрузка будет последней вашей работой на этом строительстве. Завтра с утра вы сможете получить заработанные деньги. Фирма оставляет на две недели пятьдесят рабочих для кое-каких доделок. Те, кто не согласится остаться, заявят сразу же. Тогда мы назначим других. Ясно?

Один из десятников выступил вперед с листком бумаги. Ему пришлось слегка изогнуться, чтобы не заслонить свет фонаря, под которым он стоял. Дик и Чарли подтолкнули друг друга локтями и затаили дыхание. Их имена зачитали в самом конце, когда Чарли, изнывая от нетерпения, чуть не вывернул Дику пальцы.

— Повезло вам, ребята, — сказал им Майк. — Меня не оставили.

— Есть желающие отказаться?.. Нет? Тогда все! Можете идти отдыхать. — Болл сказал несколько слов Смайерсу, и они вместе вошли в здание.

— Нам чертовски везет! — прошептал Чарли, когда они укладывались спать. — Привезем кучу денег. Подумай, как рада будет Джейн!

Не только Майка, но и вообще никого из цветных в списке не оказалось. Перед отъездом негр долго тряс руки Дику и Чарли, бормоча что-то неразборчивое и вытирая слезы. Чарли потихоньку передал ему письмо для Джейн, нацарапанное огрызком карандаша на куске оберточной бумаги.

— Ну, держитесь, парни. Жалко расставаться. Очень жалко, ей-богу. Письмо завезу сам, Чарли, будь спокоен. Ну, все.

Майк в последний раз тряхнул их руки, повернулся и побежал к шлюпке. Друзья еще долго видели, как он, на целую голову возвышаясь над соседями, махал им рукой.

— Хороший негр, — растроганно добавил Чарли, — Славный. Лучший из негров, каких я когда-либо знал.

На мгновение их охватило чувство одиночества и острой зависти к тем, кто поднимался сейчас на борт транспорта. Эти люди уже на пути домой и через две — три недели увидят своих родных, жен, детей.

Остров опустел. Остаток дня после ухода пароходов Дик и Чарли провели на берегу, перебрасываясь незначительными фразами и непрерывно куря. Жара в этот день как-то особенно донимала их, но купаться они боялись: лагуна по-прежнему кишела акулами.

— Мне кажется, — сказал Чарли, окинув взглядом остров и покосившись в сторону башни, — нам еще придется здесь как следует попотеть.

Он не ошибся. На следующее утро всех разбудил рев моторов. Громадный, сверкающий на солнце транспортный самолет военно-воздушных сил США проплыл над островом, развернулся и пошел на посадку. Выше него в бездонной синеве неба серебристыми мушками кружились девять реактивных истребителей. Самолет приземлился в северной части острова, где не было построек, и все удивились искусству, с которым пилот посадил многотонную махину в каких-нибудь пяти метрах от берега. Истребители, сделав прощальный круг, улетели.

Из здания управления вышло начальство. Полковник Смайерс и Болл спешили к самолету, остальные — к рабочим баракам.

— Пятнадцать человек к башне, устанавливать лебедку, — задыхаясь от быстрого бега, крикнул старший десятник, — тридцать — на разгрузку... Пяток останется при мне. Скорей, ребята, самолет еще сегодня должен улететь обратно!

Чарли и Дик попали на разгрузку. Из открытого люка им передали по одному небольшому ящику, плотно обитому фанерой.

— Все ящики — к башне! — распорядился высокий, худощавый человек в коротких штанах, темных очках и тропическом шлеме. Он прилетел на самолете и, по-видимому, был важной персоной, если судить по почтительности, с которой к нему обращались Смайерс и Болл.

Отходя, Дик и Чарли слышали, как он сказал десятнику:

— Послушайте... как вас... Распорядитесь, чтобы ящики складывали не штабелем, не в кучу, а по одному прямо на землю. Понимаете? А вы, Болл, проследите...

Ящики оказались невероятно тяжелыми. Их было очень много, и на каждом из них номер. Несколько человек разбирали и перекладывали их таким образом, чтобы большие номера оказались ближе к башне, а маленькие — дальше.

Вслед за небольшими ящиками из самолета выгрузили большие, продолговатые, затем появились огромная динамомашина и еще какие-то механизмы в дощатых решетках, набитых стружкой. Все это складывалось возле башни.

К вечеру разгрузка была закончена, и самолет улетел. Человек в тропическом шлеме остался. Он придирчиво осмотрел и пересчитал все выгруженное имущество, зачем-то потрогал некоторые ящики и распорядился накрыть все брезентом. Затем, недовольно брюзжа, подошел к лебедке.

— Вы уверены, что она не сорвется с фундамента? — сердито спросил он Болла.

— Совершенно уверен, генерал, — бодро ответил Болл, но, когда тот ушел, обратился с тем же вопросом к десятнику.

— Не беспокойтесь, мистер Болл. Полторы тонны она выдержит свободно.

— Учтите, — Болл строго посмотрел на десятника, — если хоть один из этих ящиков сорвется... — Он сжал губы, повернулся и быстро пошел к дому.

Неделя, прошедшая после прилета самолета, была, пожалуй, самой беспокойной на острове. Люди спали не более трех — четырех часов в сутки. А человек в тропическом шлеме, казалось, не спал совсем. Его лицо, обтянутое шелушащейся кожей, запекшиеся губы, сухие, яростные глаза жутким видением нависали над падающими от усталости людьми.

Это было единственное слово, которое они слышали в палящем мареве тропического дня и в душной мгле ночи, когда, согнувшись под тяжестью таинственных ящиков и стальных листов, брели к башне. И каждый вздрагивал, услышав этот скрипучий, лишенный интонаций голос.

Люди были словно загипнотизированы. Высушенные неистовым солнцем, потеряв всякое представление о времени, они работали, как автоматы.

— Живее! — повторял человек в тропическом шлеме.

— Люди устали, сэр, — робко заметил однажды Болл, когда тот, брызжа слюной, тыкал сухим пальцем в голую спину рабочего, свалившегося в тени. — Люди? — Бесцветные глаза человека в шлеме выкатились, как у омара. — Люди устали, говорите вы? Ну и что же?

— Мы подготавливаем грандиознейший эксперимент, а вы толкуете об усталости. Да вы что, с луны свалились, мистер... э-э... Голл?

— Тем более... Какое значение имеет усталость? Разве я отдыхаю?

Двадцать пятого февраля снова наступила передышка. Человек в тропическом шлеме не показывался. Рабочие топтались вокруг башни, как бы впервые увидев это странное сооружение. Вершины башни уже не было видно, ее окружала широкая круглая площадка, сделанная из дырчатых железных листов. Туда вела лестница, похожая на пожарную, с большими промежутками между перекладинами и с туго натянутым тросом вместо перил. Туда же уходил двойной трос от лебедки и тянулся толстый, многожильный кабель от динамомашины.

— Любопытно, что будет за начинка, — заметил один из рабочих.

— Ничего нет любопытного, — отрезал подошедший Болл. — Сейчас надо распаковывать ящики. Начинайте от башни.

И они принялись за дело. Фанерная упаковка и стружки усеяли все пространство. Лебедка поднимала наверх один за другим странные блестящие предметы, похожие на толстые короткие трубки; несколько человек в белых халатах принимали их и уносили куда-то.

При распаковке присутствовал человек в тропическом шлеме. Из узкого, обитого войлоком длинного ящика извлекли какой-то очень тяжелый продолговатый металлический баллон и погрузили его на тележку.

— Осторожнее! — предупредил человек в тропическом шлеме.

Это было неожиданно. Он не сказал: «Живее!». Он сказал: «Осторожнее!».

Испуганные рабочие, глядя себе под ноги, подкатили тележку с загадочным баллоном к лебедке.

— Пожалуй, следовало бы поднять эту штуку вместе с упаковкой... — пробормотал человек в тропическом шлеме.

— Ничего, — отозвался Болл, — все будет в порядке.

— Но ведь там тритий! Сотни миллионов долларов!

Он запнулся и поспешно огляделся. Но поблизости был только Чарли, потевший над очередным ящиком. А Чарли если и слышал, то, разумеется, не подал вида. Что за дело было ему до непонятного слова «тритий»? Впрочем, ночью, впервые за все время пребывания на острове, он задал вопрос:

— Не знаю, друг, — сонным голосом ответил тот, — что-нибудь из библии...

— Нет, не из библии. — Чарли помолчал. — Это что-то совсем другое.

Это действительно было совсем другое: как известно, название сверхтяжелого изотопа в библии не упоминается.

К вечеру 26 февраля у подножия башни не осталось ни одного ящика. Груды фанеры и жести были разбросаны по всему острову. Куски фанеры плавали в лагуне. Легкий ветерок гонял по цементным плитам и сбрасывал в океан стружки и упаковочную бумагу. Опять наступило затишье.

Утром на острове снова приземлился самолет. Из него выбрался и почти упал на протянутые руки встречавших грузный человек в адмиральском мундире. Поздоровавшись, он потребовал воды.

— С каплей коньяка, пожалуйста, если это здесь водится.

Все, даже человек в тропическом шлеме, заулыбались. Адмирал прошелся по бетону, притопывая каблуками, словно проверяя его прочность. Затем залился тонким смехом.

— Прочно сделано, дьявол побери, а? Но ничего, перед ней ничто не устоит. Покажите мне ее.

Все рабочие, в том числе Дик и Чарли, наблюдали, как адмирала подталкивали, когда он поднимался на башню. Дырчатая железная площадка скрыла его от их взоров. Через несколько минут туда поспешно пронесли несколько сифонов. Вероятно, адмирала томила жажда. Прошло полчаса, и адмирал снова с видимым удовольствием ступил на цементно-бетонную гладь. Некоторое время он стоял молча, героически выпячивая нижнюю губу и пристально всматриваясь в океанские просторы. Потом сказал громко и хрипло:

И быстрым шагом направился к самолету. Столб цементной пыли, рябь на поверхности лагуны — и самолет улетел...

Началась суматоха. Рабочим приказали разбирать бараки, опустевшие склады и здание управления. От теплохода к берегу сновал катер. Все воспрянули духом, работали дружно и весело, обменивались шутками.

К полудню жилые постройки и здание управления были разобраны и погружены. Последним исчез в трюме тяжелый сейф начальника строительства, и Чарли под хохот товарищей выразил сочувствие грузившим его людям.

— Ведь когда мы волокли эту махину сюда, она была пустая и легкая, а теперь она набита секретными бумагами и стала вдвое тяжелее.

Когда все было погружено, стали перевозить людей.

Прыгнув в катер, Чарли и Дик оглянулись на осточертевший остров. Закованный в цемент и бетон, прошитый металлическими брусьями, он напоминал исполинское морское животное, горбом выпятившее из лазурных вод океана серую спину. На вершине горба возвышалась решетчатая стальная башня, подпирающая громадное сверкающее полуяйцо. Под башней маячили фигуры парней в панамах и с автоматами.

Рабочих разместили в трюме. Как выразился Чарли, там было гораздо лучше, чем в свинарнике, в котором они ехали сюда, но все же хуже, чем можно было предполагать, судя по нарядному виду теплохода.

— Если не нравится, сойдите, сэр, и дождитесь следующего рейса, — съязвил кто-то, — тогда вам, несомненно, предоставят люкс.

В трюм спустился кассир. За ним несли столик и кожаный чемодан. Наступил долгожданный миг. Каждый получил по два конверта — один с чеком, другой с рекомендацией — и по двести долларов наличными. Чарли и Дик, поспевшие, как всегда, первыми, вскрыли конверты с чеками и чуть не задохнулись от изумления и радости: на нежно-лиловых узорчатых листках плотной бумаги были выведены фантастические числа — четыре тысячи... Четыре тысячи долларов!

— Выйдем на палубу, — после короткого молчания сказал Дик, — душно мне что-то.

Они торопливо выбрались наверх и остановились на корме.

— Да-а... — пробормотал Чарли, — четыре тысячи! Подумай только, четыре тысячи за пять месяцев! Теперь уж я...

— И рекомендация! Не забудь про рекомендацию, старик, это лучше всяких справок о лояльности.

Они поглядели друг на друга и засмеялись от радости. Вдруг Дик схватил приятеля за руку.

Парней с автоматами уже не было возле башни. Но на ее вершине, возле купола, копошились люди в белых халатах. Даже с борта теплохода, на расстоянии не менее двухсот метров, было видно, что они очень торопились. Вот один из них спустился, осмотрел кабель, тянувшийся сверху, и что-то крикнул. Сейчас же спустились и остальные.

— Вон он, тот, тощий дьявол, — прошептал Дик.

Человек в тропическом шлеме и люди в белых халатах поспешно сбежали к берегу и прыгнули в катер. В то же мгновение корпус теплохода задрожал мелкой дрожью: заработали машины. Едва катер был поднят, как за кормой заплескалась вода, и остров медленно поплыл в сторону. Теплоход, набирая скорость, вышел из лагуны и взял курс на юг. Чарли и Дик, как завороженные, смотрели в сторону острова. Он уменьшался на глазах. Башня с куполом становилась все ниже и тоньше и наконец превратилась в едва заметную черточку на горизонте.

«23 февраля 1954 года. Операция «Плющ», Кваджелейн, адмиралу Брэйву.

Докладываю, что объект «15» полностью эвакуирован, система пущена в действие согласно инструкции, район объекта патрулируется. Донесений о наличии в опасной зоне посторонних не поступало.

Полковник Смайерс».

— Ну, теперь вряд ли кто поможет этим посторонним, если бы даже донесение о них и поступило.

Вечером двадцать восьмого февраля на аэродроме атолла Кваджелейн царило необычное оживление. Аэродром представлял собой одну-единственную взлетно-посадочную полосу, проходящую в неприятно близком соседстве с обоими берегами атолла — океанским и лагунным, и неопытный пилот мог бы легко промахнуться при посадке, опрокинув свой самолет в океан или разбив его о скалистый берег. Впрочем, неопытные пилоты не летали на Кваджелейн: командующий военно-воздушными силами США неоднократно заявлял, что для обслуживания операции «Плющ» выделены лучшие экипажи, «набившие руку» на бомбежке Кореи и Северного Вьетнама.

В описываемый вечер эти экипажи молча копались в своих машинах, впервые в жизни, вероятно, не доверяя техническому персоналу аэродрома. Лица пилотов были озабочены, и то один из них, то другой тревожно оглядывались на солнце, неумолимо сползающее к горизонту. Кроме экипажей, вокруг самолетов толкались и мешали друг другу еще десятка полтора человек — военных и штатских. Они по очереди неловко влезали в кабины, где и без того было тесно от приборов, баллонов и проводов, всевозможных кранов и циферблатов, что-то крутили, отвинчивали, рассматривали и снова завинчивали, протирали, спорили вполголоса и, отдуваясь и обмахиваясь платками, выбирались наружу, чтобы, походив вокруг самолетов, опять кинуться в кабины и крутить, протирать, завинчивать. Зашло солнце, вспыхнули прожекторы, и возня на аэродроме сделалась еще более суетливой и напряженной.

В одиннадцать часов вечера адмирал Брэйв категорически потребовал, чтобы все — пилоты, научные работники и военные наблюдатели — хотя бы несколько часов перед операцией отдохнули. Аэродром опустел, но вряд ли кто-либо из прибывших на атолл Кваджелейн сомкнул глаза в эту ночь: то, что предстояло, было слишком серьезно и страшно. Никто но знал, как будет вести себя эта проклятая штука, ожидающая своего часа на далеком бетонированном берегу.

Ровно в два часа ночи слабо хлопнул выстрел, в черное небо медленно поднялась яркая красная ракета. Сейчас же взревели моторы. На залитый светом прожекторов аэродром выбегали люди, поспешно карабкались по алюминиевым лестницам и скрывались в кабинах. Последним поднялся в самолет адмирал Брэйв. Он оглядел аэродром, выплюнул потухшую сигарету и захлопнул за собой дверцу.

Зажглась еще одна ракета, на этот раз зеленая. Самолеты, тяжело переваливаясь, выползали на взлетную дорожку, стремглав бросались в непроглядную тьму над океаном и брали курс на север.

Адмирал сидел рядом со штурманом и поминутно поглядывал на хронометр. За его спиной копошились у своих приборов авторы и экзаменаторы нового детища ядерных королей — ученые и инженеры. В самолете адмирала их было пятеро (десять других летели на остальных самолетах). Адмирал слышал обрывки разговоров:

Прошло полчаса. Автоматический прибор, вычерчивающий курс, повел линию в обход обреченного атолла на расстоянии около двухсот километров от него.

— Подойдите километров на пятьдесят ближе, — сквозь зубы процедил адмирал.

— Слушаюсь, сэр, — отозвался штурман и передал команду пилотам.

Теперь самолет пошел вокруг объекта «15» по суживающейся спирали, постепенно к нему приближаясь. Адмирал посмотрел на хронометр. Еще минут пятнадцать... Он выпрямился, чтобы рубашка отстала от мокрой спины. Закурил сигарету и сразу же бросил. Голоса позади смолкли. Еще десять минут... А вдруг ничего не будет? Что, если эти ученые что-нибудь перепутали? Осталось пять минут.

— Не забудьте держаться только с наветренной стороны... Всем надеть очки!

Три минуты, две... Лицо штурмана в черных очках кажется мертвенно-бледным. Адмирал поспешно надевает очки-консервы.

Застрекотали киносъемочные аппараты. И в то же мгновение стало светло...

Сквозь густо-черные окуляры отчетливо были видны окаменевшие лица, приборы и аппаратура в кабине, рябая поверхность океана и серые полосы слоистых облаков за окном. Свет бил из-за восточного горизонта. Через несколько секунд он померк, и снова все потемнело. Адмирал сорвал очки, крякнул и заслонил глаза. Так, вероятно, бывает с тем, кто заглядывает в доменную печь.

1-я минута. Над горизонтом поднялся быстро увеличивающийся в размерах ослепительный желто-оранжевый шар.

2-я минута. Шар поднялся выше. Диаметр его — около километра, высота — примерно три километра. Смотреть на него без очков все еще трудно, но можно разглядеть по его поверхности темные прослойки.

3-я минута. Шар продолжает стремительно подниматься и увеличиваться. Цвет его стал кроваво-красным, темные полосы и пятна выделяются на нем более заметно. Из-за горизонта появились раскаленные облака клубящегося пара.

5-я минута. Шар теряет правильную форму и превращается в пухлое багровое облако, похожее на солдатскую каску. Диаметр облака — восемь километров, высота — двенадцать километров. Облако тянет за собой огромный хвост пара и пыли.

10-я минута. Облако раздается вширь. Они похоже теперь на исполинский гриб на скрученной клочковатой ножке. У основания гриба громоздятся тучи пара.

15-я минута. Шляпка гриба расплылась в веретенообразную массу, над которой вырастает второй гриб. Высота верхнего гриба — двадцать пять — тридцать километров.

Через полчаса над океаном неподвижно встал невероятной высоты почти гладкий столб серебристо-серого цвета. Вершина его упиралась с туманное пятно, расползавшееся где-то в ионосфере на высоте ста — ста пятидесяти километров.

Адмирал откинулся на спинку кресла и перевел дыхание. Ученые лихорадочно возились у своих приборов. Были слышны их отрывистые возгласы:

— Температура падает медленнее, чем мы рассчитывали, Джеймс.

— Ага! Радиоуглерод... Позвольте, а это еще что такое?

Внезапно самолет сильно встряхнуло. Встревоженный адмирал приказал лечь на обратный курс. И тут кто-то крикнул:

Сквозь облако пара у основания огненного столба мерцало красно-желтое пятно. Это горел, рассыпался и тончайшим прахом уносился внутрь столба обреченный атолл. Он продолжал гореть и под водой.

¹ В Японии летосчисление ведется не по европейскому стилю, а по годам правления императоров. Эра Сева началась со вступлением на престол императора Хирохито, в 1926 году.

Над дверью красовался внушительный «симэ-нава» — огромный жгут соломы, охраняющий дом от всякого зла и несчастья. В кладовой — кушанья и напитки, которыми хозяину и домочадцам предстояло угощаться самим и потчевать друзей в течение всей первой недели января. В самой большой и светлой комнате стоял низкий столик, покрытый двумя листами чистой бумаги, на них лежали увенчанные аппетитным красным омаром два «кагами-моти» — символы удачи — круглые пироги из толченого вареного риса. Им предстояло пролежать так до одиннадцатого января, а затем быть добросовестно съеденными. Короче говоря, праздник обещал быть по-настоящему веселым, как это принято в каждой порядочной японской семье.

Сам Сюкити Кубосава, в прошлом ефрейтор корпуса береговой обороны, а ныне радист рыболовной шхуны «Дай-даю Фукурю-мару», что в переводе означает «Счастливый Дракон № 10», считал себя человеком передовым и не придавал особенного значения декоративной стороне новогоднего праздника, но, во-первых, эта сторона кое-что значит для создания торжественного настроения, а во-вторых, как и всякий истинный японец, он был немного суеверен и втихомолку верил в чудесные свойства «кадомацу», «симэ-нава» и прочих атрибутов встречи Нового года. Поэтому он никогда не мешал теще Киё — великому знатоку старых обычаев — действовать по-своему.

И Киё старалась в полную меру знаний и способностей. Шумная, суетливая, она успевала работать сама, давать указания жене Кубосава — маленькой Ацу — и старшей внучке и отвечать на бесконечные вопросы семилетней Ясуко.

Кубосава, усевшись на чистой циновке с газетой в руках, с любопытством прислушивался к ее разъяснениям по поводу «кагами-моти».

Оказывается, эти круглые сухие ковриги делаются по образу и подобию счастливого зеркала, при помощи которого в незапамятные времена боги выманили из пещеры обиженную богиню света Аматэрасу.

— Как же? Разве Ясу-тян не знает, что солнышко приносит нам свет и тепло? Солнышко и есть сама великая Аматэрасу, наша прародительница. Она дает свет и счастье. Вот бабушка и испекла «кагами-моти», чтобы в новом году в наш дом пришло счастье...

— Конечно! Нельзя пыль и грязь переносить из старого года в новый: не будет удачи.

— Значит, в прошлом году мать убрала дом не так, как надо... — не удержался Кубосава.

— Что вы, что вы, Сюкити-сан! Нельзя так говорить: удача может обидеться!

Кубосава вздохнул. Удача... Конечно, со стороны могло показаться, что он достаточно удачлив. Стотонная шхуна, на которой он служил, принадлежала толстому Нарикава, одному из самых уважаемых людей в Коидзу. Хозяин благоволил к нему за почтительность и усердие, а также за то, что он в свое время был в армии и понимал толк в дисциплине.

Зарабатывал Кубосава не очень много, но все же гораздо больше, чем простой рыбак. Кроме того, должность радиста ставила его в привилегированное положение — он входил в рыбацкую аристократию, состоящую, как известно, из капитанов, начальников лова — сэндо и радистов.

В общем, оснований жаловаться на судьбу у него не было. А между тем счастье упорно обходило его домик, в котором он жил с женой, двумя дочками и старухой-тещей. Дело в том, что «Счастливому Дракону» не везло. Своего названия он не оправдывал, возможно, потому, что был десятым «Счастливым Драконом», зарегистрированным в списках государственной инспекции морского промысла. Как бы то ни было, улов, а следовательно, и доля в наградных с каждым рейсом становились все меньше и меньше, а во время последнего плавания несчастливая шхуна попала в индонезийские воды и была задержана за браконьерство.

Воистину несчастный год! Хорошо еще, что удалось откупиться от пограничников уловом. Обычно такие дела кончались конфискацией орудий лова и даже самой шхуны и шестимесячным тюремным заключением для всей команды во главе с капитаном.

Неудачи «Счастливого Дракона» выводили толстого Нарикава из себя. Правда, хозяин мог утешаться тем, что все сошло благополучно. Как-никак, шхуна осталась цела, снасти не отобраны, и сам он не был вовлечен ни в какие неприятности. В этом проявилась одна из важнейших рыбацких традиций. Пограничники соседних стран, задержавшие японских браконьеров в своих водах, могут сколько угодно опрашивать капитана, сэндо и команду, всех вместе и каждого в отдельности, — задержанные будут дружно и угрюмо, чем бы это им ни грозило, отстаивать два положения: во-первых, в чужие воды они зашли по незнанию, во-вторых, сделали они это сами, по своей воле, без ведома и, конечно, вопреки воле хозяина.

Но факт остается фактом. Шхуна приносила убытки. И если для самого Нарикава это было большой, но все же только неприятностью, то для команды это было вопросом жизни. Сюкити Кубосава в последнее время еле-еле сводил концы с концами. Правда, у него были кое-какие сбережения, а также возможность подработать на берегу: дешевые отечественные радиоприемники, которыми пользовалось большинство его земляков, не отличались высоким качеством. Но зато не отличалась высоким качеством и одежда, которой пользовалась его семья, особенно одежда девочек, целыми днями возившихся на огороде или носившихся со сверстницами по улице. Сильно подорожал рис и другие продукты. Сбережения таяли, и никаких побочных заработков не могло хватить на жизнь.

Кубосава забыл о тех временах, когда вечером можно было всласть посидеть с приятелями в какой-нибудь «унагия»¹.

— Ничего, — утешала его жена, — скоро снова начнется сезон, и вам обязательно повезет. Только бы продержаться до первого рейса, а там вы получите аванс... Вспомните только, как плохо было во время войны!

Что ж, она права. Нет ничего ужаснее, ничего непоправимее, чем война. В памяти Кубосава еще свежи воспоминания о страшных событиях 1945 года, когда он, ничтожный ефрейтор, полумертвый от голода и страха, сидел, скорчившись, над своей рацией и прислушивался к оглушительному грохоту зениток и зловещему гулу американских бомбардировщиков «Би-29», идущих на Токио. Зенитки до сих пор черными пугалами торчат из заросших травой капониров на вершине горы, под которой расположен Коидзу.

Хорошо, что все это позади. И все же... Бедная Ацу! Ей тяжело, она отказывает себе во всем и старается скрыть это. И девочки, они давно не видели от него подарков...

Кубосава отбросил газету и поднялся. Не годится предаваться мрачным мыслям в канун Нового года. В новом году все, несомненно, будет по-другому. Счастье в дом, черт из дома! Сегодня последний день старого года, день забвения всех пережитых невзгод. Он хлопнул в ладоши.

— Ну, что? Скоро ли у вас будет готово? Не пора ли подкрепиться?

Старая Киё обернулась и хотела ответить, но в этот момент дверь распахнулась — и на пороге появилась массивная фигура самого хозяина, господина Нарикава.

— Разрешите войти? — низким, простуженным голосом прогудел он.

Перед ним качалось желтое одутловатое лицо с узкими припухшими глазками и седой щеточкой усов над улыбающимся ртом, а о ушах звучали слова:

— Вот, решил навестить вас, Кубосава-сан. Давно уже собирался...

Киё, Ацуко и Умэ склонились в почтительном поклоне. Ясуко испуганно таращила черные глазенки, прячась за спину бабушки. Первой опомнилась Киё.

— Входите, входите, господин Нарикава... Входите без церемоний. Как же, какая честь... сам хозяин навестил! Сюкити, что же ты стоишь столбом?

Кубосава пришел в себя. Семеня ногами и кланяясь, он подбежал к Нарикава и принял у него из рук тяжелую узловатую трость.

— Прошу вас, входите, пожалуйста... Конечно, сам хозяин! Я прямо-таки растерялся от неожиданности. Простите великодушно...

Тут только он заметил остановившихся в дверях капитана Одабэ и сэндо Тотими.

— Входите, входите, Одабэ-сан, Тотими-сан! Какая радость, какая честь! Навестить мое скромное жилище... Никогда не забуду этого благодеяния.

Действительно, приход хозяина был большой честью и большим благодеянием. Капитан и сэндо довольно часто навещали радиста, но никто из них, да и вообще мало кто в Коидзу мог похвастать, что принимал у себя богатого, влиятельного и отнюдь не склонного к фамильярности со своими служащими Нарикава.

Гости выпили по чашке зеленого чая с маринованными сливами, затем Киё, гордая и счастливая, подала тосо — рисовое вино, заправленное пряностями.

Нарикава выпил две чарки, шумно отдулся и вытер глаза.

— Замечательное тосо, — проговорил он. — Моя жена делает значительно хуже. Как тебе это удается, Киё-тян?

— Право, Нарикава-сан, тосо недостойно ваших похвал. Как я делаю? Очень просто. Кладу специи и снадобья в шелковый мешочек и опускаю в вино.,.

— Ага, в шелковый мешочек! А моя кладет в серебряную сетку... Я пришлю ее поучиться у тебя.

— Ах, что вы говорите, Нарикава-сан! Мне ли учить вашу почтенную супругу...

Подали дзони — бобовый суп с поджаристыми комочками рисового пудинга, ломтиками курятины и овощами.

— Настоящий дзони, — похвалил Нарикава, — я уж думал, что такого нигде не делают. Всюду пошли новые моды...

Блюда следовали за блюдами, палочки для еды оживленно стучали о фарфор. Наконец Нарикава отодвинул чашку, вытер потный лоб и сказал:

— Большое спасибо. Замечательно вкусно. У нас вышел настоящий старый бонэнкай¹.

Сэндо поспешно достал портсигар и протянул хозяину. Нарикава закурил.

¹ «Встреча забвения старого года» проводится 31 декабря в семьях, следующих старым традициям.

— А теперь, — продолжал он, — мне хотелось бы кое о чем посоветоваться, Кубосава-сан. Если вы не возражаете, конечно.

Кубосава не возражал. По его знаку старая Киё и Ацу быстро убрали посуду, поставили перед гостями бутылку саке и крохотные чарки и исчезли в соседней комнате.

— Я прошу прощения, Кубосава-сан, — сказал Нарикава, принимая от Тотими чарку с саке, — что осмелюсь беспокоить вас делами в вашем доме и в такой день. Разумеется, непростительная бесцеремонность. Но... время не терпит.

— Слушаю вас со вниманием, — пробормотал он.

— Так вот. Как вы знаете, дела наши в этом году были очень плохи. Я уже забыл, когда «Счастливый Дракон» приходил с полным трюмом рыбы.

Сэндо раскрыл было рот, но Нарикава отмахнулся от него.

— Знаю, знаю, что ты хочешь сказать! Правда, другие шхуны и другие владельцы тоже не в лучшем положении. И я не собираюсь относить свои неудачи за счет плохой работы капитанов или начальников лова, тем более, что вы все заинтересованы в богатом улове не меньше меня.

«Наверное, даже больше», — подумал Кубосава.

— Нет, не собираюсь. Но факт остается фактом: рыбы вы не привозите. Это убытки. Это — разорение. А если я разорюсь, куда вы пойдете?

Нарикава взял еще одну сигаретку, чиркнул спичкой и затянулся.

— Я скорблю при мысли о том, что произойдет со мной, с вами и с вашими семьями, если такое положение будет продолжаться и дальше. Пусть прошлые наши неудачи уйдут навсегда вместе со старым годом. Забудем их. Но тем осторожнее должны мы быть в будущем, в новом году. И я решил: в новом году вы выйдете в море как можно раньше.

— Полагаю, не позже двадцатого. Двадцатого января, я имею в виду. А может быть, и раньше. Вы хотите что-то сказать, Одабэ-сан?

Капитан кашлянул. — В январе еще не кончается период штормов.

— Мне это известно, — усмехнулся Нарикава. — Вам придется трудно. Но разве рыбаки боятся штормов? Или «Счастливый Дракон» — дырявая лоханка, а не новая шхуна?

— «Счастливый Дракон» в полном порядке, хозяин.

— Преклоняюсь перед вашим решением, Нарикава-сан, — поспешно отозвался Тотими, упираясь руками в пол и кланяясь. — Нам не привыкать рисковать, и мы сделаем все, чтобы вы были довольны.

— Старые починены, новые, которые вы изволили купить в июле, приведены в готовность. Мы вполне готовы, Нарикава-сан.

— Нужно только погрузить продовольствие, воду и солярку, — сказал Одабэ.

— У вас, Кубосава-сан, я не спрашиваю. У вас всегда все в порядке, не правда ли?

— Вот и превосходно. Значит, вы сможете выйти в любой день. Теперь еще одно...

Все трое изобразили на лицах почтительное внимание.

— Постарайтесь все-таки не залезать в чужие воды. Один раз вам это сошло, хотя вы остались без заработка, а я без тунца, но не надо искушать судьбу. Конечно, риск есть риск, рыбак, боящийся риска, не рыбак. Но я не желаю рисковать шхуной. Конфискация шхуны приведет меня к разорению, а вас — к нищете. С другой стороны... — Он отложил сигарету и взглянул на всех жесткими глазами. — С другой стороны, если вы вернетесь без рыбы, нам придется расстаться. Вот все, что я хотел вам сказать. Я уже вижу, что вы вполне согласны со мной, не так ли?

Сэндо поклонился еще раз. Капитан Одабэ почесал затылок. Кубосава же почти ничего не слышал. Мысли его были заняты другим. «Выход двадцатого, может быть, раньше... Значит, аванс... Тысяч десять иен¹... ну, пусть восемь. Прежде всего обновки для девочек, новое кимоно для Ацу. Что-нибудь для Киё. Купить рис. Да, новый год начинается прекрасно. Воистину счастье в дом, черт из дому...»

Проводив гостей до ворот, он поклонился в последний раз и сказал:

— Спасибо вам за вашу доброту ко мне в этом году. Прошу не оставить меня вашими милостями и в новом году.

Утро первого января выдалось ненастное. С океана дул холодный ветер, небо было обложено низкими серыми тучами, моросил дождь. Но непогода не мешала празднику — в этом отношении (да и не только в этом!) жители Коидзу сильно отличаются от жителей больших городов. Нравы в Коидзу патриархальные и в достаточной степени консервативные, как и в сотнях других таких же крохотных, ничем не примечательных рыбацких городков, которые лепятся по берегам Страны Восходящего Солнца — от угрюмых скал мыса Соя на Хоккайдо до изумрудных заливов южного Кюсю. Правда, через Коидзу проходит железная дорога, и желающий может добраться до Токио за несколько часов. Однако влияние огромной беспокойной столицы ощущается в Коидзу очень слабо. Рыбакам и мелким лавочникам, составляющим основу его населения, совершенно достаточно десятка его ресторанчиков, замызганного кинотеатра и местной газеты. Поэтому праздники, особенно Новый год, они встречают, как это делали их предки, обстоятельно и весело. И в то время как оглушенные бешеным темпом жизни, ослепшие от блеска реклам, истомленные бурно проведенной ночью столичные жители еще спали, обитатели Коидзу, глубоко уверенные в том, что день первого января должен стать образцом для всех дней в году, уже вышли на мокрые улицы, свежие, нарядные, улыбающиеся, чтобы обменяться приветствиями, нанести друг другу визиты, солидно и спокойно повеселиться.

Сюкити Кубосава, стоявший в дверях дома между двумя кадомацу, плотный, коренастый, в плаще поверх чистого клетчатого кимоно, с достоинством поклонился.

— Не совсем подходящая погода для такого праздника, не так ли?

— Совершенно верно. Впрочем, это не может особенно помешать нам.

— Согласен с вами. Прошу вас с почтенной госпожой Кубосава посетить нас.

— Покорно благодарю. Не оставьте без внимания и мое скромное жилище...

Кубосава раскланивался с соседями и знакомыми, принимал приглашения и приглашал сам, улыбаясь, произносил приличествующие случаю любезные слова. Так было первого января каждого года. Но в этом году он испытывал гораздо больше радости и удовольствия. Вчерашнее посещение господина Нарикава породило в его душе целый поток необычайных надежд. Всю ночь ему снились самые радужные сны, а хорошие сны в новогоднюю ночь — несомненный признак грядущего благополучия.

Перед Кубосава остановился механик «Счастливого Дракона», известный забияка и весельчак Тюкэй Мотоути. Широкое, скуластое лицо его лоснилось, из-под ярко-красного головного платка выбивались пряди жестких черных волос. Механику было около двадцати лет, жил он бедно со старухой-матерью и сестрой, ровесницей Умэко, но многие в городке побаивались его за острый язык и готовность отстаивать свое мнение крепкими жилистыми, темными от въевшегося в кожу масла кулаками. Кубосава не одобрял повадок Мотоути, но питал к нему некоторую слабость, ибо парень был сыном его приятеля, убитого где-то под Сингапуром.

— Беда с ней. Чуть свет удрала из дому. Мать послала разыскать ее.

— Спасибо, все в порядке. Надеюсь, у вас тоже благополучно?

— Твоими молитвами. Вчера к нам заходил господин Нарикава...

Глаза Мотоути изумленно расширились, он хлопнул себя по бедру и воскликнул:

Кубосава снисходительно помолчал, давая механику время хорошенько прочувствовать эту необычайную новость.

— Да... Заходил ко мне господин Нарикава. Вместо с капитаном и сэндо. «Счастливый Дракон» выйдет в море не позже чем дней через двадцать. Или раньше.

— Мне ты можешь верить. Мотоути прищурился, соображая.

— Значит, числа двадцатого, так? — Он покачал головой. — Нарикава — старый толстый скупердяй. Я ему отрегулировал дизель, а он хотя бы поблагодарил... Значит, вот что он надумал! Ладно, спасибо за добрые вести. Я пойду. Займу где-нибудь денег в счет аванса. За это следует выпить.

Кубосава хотел было напомнить ему, что залезать в долги в первый день нового года не годится, но удержался и только скорбно покачал головой.

Скоро весь Коидзу узнал, что первым в этом году в море выйдет «Счастливый Дракон № 10».

Спустя неделю у пирса, где была пришвартована шхуна, началась суматоха. На шхуну грузили соль, приманку для рыбы, бочки с водой и квашеной редькой, рис, сигареты. Механик Мотоути проверял двигатель. Сэндо Тотими возился в трюмах с утра до позднего вечера. Нарикава и капитан Одабэ тоже целые дни напролет проводили в грязном, захламленном порту. К середине января все было готово.

Вечером, накануне выхода в море, Сюкити Кубосава принимал у себя дома родственников и друзей, явившихся на его проводы. Ацуко и старая Киё обносили гостей немудреной закуской. Гости прихлебывали саке и по очереди выражали надежду, что на этот раз «Счастливому Дракону» обязательно повезет. Об опасностях зимнего плавания никто, разумеется, не вспоминал. Только Умэко, подкравшись к отцу сзади, обняла его за шею тонкими смуглыми руками и шепнула на ухо:

— Папа будет осторожен в море, правда? Умэ всегда очень беспокоится о папе.

Прохладным январским утром «Счастливый Дракон» отправился в путь. Разноцветные флажки трепыхались на его мачте, рыбаки, столпившись на палубе, орали и махали руками. С берега толпа родных и знакомых тоже орала, стараясь, чтобы слова прощальных приветствий услышали рыбаки.

«Счастливый Дракон», пыхтя голубым дымком, уходил все дальше и дальше и вскоре скрылся из глаз.

— ...и тогда он вскочил на коня и поскакал из Эдо вслед за предателем...

Шхуна резко легла набок, Кубосава поскользнулся и с грохотом скатился по ступенькам трапа. Рыбаки обернулись и сердито зашикали. Радист наконец разглядел говорившего. Разумеется, это был сэндо Тотими. Толстенький, лоснящийся, он сидел на чьем-то услужливо пододвинутом чемодане и рассказывал одну из своих удивительных и страшных историй. Его похожее на мокрую картофелину лицо было освещено снизу розовым пламенем жаровни, черные глазки блестели, а пухлые грязные пальцы непрерывно двигались — то барабанили по коленям, то описывали в воздухе замысловатые кривые, имеющие, вероятно, какое-то отношение к рассказу. Рыбаки слушали, затаив дыхание, не замечая ни качки, ни духоты. Пятнадцатилетний повар Хомма, забыв о куче мисок в кадушке с водой, зажатой у него между ног, таращил глаза и тихонько вскрикивал:

Кубосава пробрался на свое место и лег ничком, положив подбородок на руки. Тотими стоило послушать. Он битком набит всякими былями и небылицами и всегда рассказывает их так, словно сам был свидетелем или даже участником всех этих невероятных приключений. Рыбаки готовы слушать его целыми днями. Они прощают ему за это многое: скупость, склонность к мелким пакостям, рукоприкладство. Впрочем, неизвестно, кому и что доставляет большее удовольствие: рыбакам ли россказни Тотими или Тотими — восхищение и жадное внимание слушателей.

— ...Да разве можно запугать этим старого морского разбойника? Надаэмон поднял топор — и...

Ага, легенда об острове Фусумэ. Кубосава когда-то уже ее слышал.

Давным-давно грозный пират Надаэмон ограбил корабль, перевозивший налоги, которые правительственные чиновники собирали в течение нескольких лет в южных провинциях страны. Команду корабля он, как водится, перебил, а деньги — сто тысяч золотых таэлей, целое сокровище, — зарыл на волшебном острове Фусумэ, похожем очертаниями на фигуру лежащей на спине женщины. Надаэмон не стал составлять карту острова с меткой, указывавшей место клада. Он поступил оригинальнее: вытатуировал условные значки на теле своей любимой единственной дочери. Несчастной девушке это стоило жизни, ибо один из прежних сподвижников Надаэмона задушил ее, чтобы узнать, где зарыт клад. Старому пирату удалось настичь и прикончить мерзавца на острове, когда тот уже достал сокровище. Но тут небо не вынесло такой массы преступлений, волшебный остров Фусумэ затрясся и погрузился на дно океана.

— ...Так погиб гроза морей Надаэмон, так погибло сокровище, — закончил сэндо. — Дайте-ка сигарету.

— Сто тысяч золотых таэлей... Сколько это будет на наши деньги?

— На нынешние? Считай, золотой таэль не меньше, чем тысяч пять иен...

— И все это до сих пор на морском дне? — страдающим голосом спросил Хомма. — Эх, достать бы!

— Никогда никто не достанет, — авторитетно ответил сэндо. — Остров был заколдован, ты что, не слышал?

— Говорят, — заметил один из рыбаков, — что, на месте затонувших сокровищ всегда селится громадный тако — осьминог — и стережет их. Я сам читал об этом в одном журнале.

— Громадный осьминог? — Хомма выронил миску и схватился за щеки руками.

— Не знаю, как насчет громадных осьминогов, — медленно произнес сэндо, — но с громадными ика — кальмарами¹ — мне приходилось сталкиваться.

Рыбаки разом замолчали, придвинулись, и сэндо, самодовольно поглядывая по сторонам, рассказал, как несколько лет назад, когда он плавал на «Коэй-мару» в Южных морях, на них напало огромное головоногое чудовище, щупальца которого достигали 20 сяку².

— Мы едва отбилась от него баграми и ножами, а когда ика ушел, вся палуба была черной, как тушь.

Хомма круглыми глазами, не отрываясь, смотрел Тотими в рот:

— А ты что думал, такой, каких ловит твой дед в заливе? И продает потом по десятке за штуку?

О существовании кальмаров-гигантов многие рыбаки слышали впервые. Посыпались вопросы, высказывались предположения.

— Встретить такое чудище — большая редкость, — сказал он. — И пусть тот, кто хочет, жалеет об этом. Мне лично нужно побольше рыбы, побольше тунца...

— Да, тунца, — вздохнул кто-то, — большого, жирного...

— Думаю, что на этот раз нам повезет. — Тотими встал, выплюнул окурок в жаровню и потянулся. — Пойду подменю капитана, — сказал он и полез вверх по трапу. Хомма принялся за свои миски.

«Счастливый Дракон № 10» шел через бурный океан, и каждое сердце на его борту выстукивало слова надежды: «На этот раз нам повезет». Но им не везло. Седьмого февраля сэндо, держась для верности за амулет, висевший у него на груди, впервые за рейс приказал ставить сети. Это было в нескольких десятках миль к западу от Мидуэя. Всю ночь рыбаки напряженно следили за фосфорическим мерцанием волн вокруг невидимых в темноте стеклянных буйков. Амулет не помог. Когда рано утром сети были подняты, кто-то разочарованно свистнул, механик Мотоути выругался, а сэндо смущенно почесал в затылке: в слизистой каше из медуз и сифонофор³ бились всего три — четыре десятка небольших рыб, из них пяток молодых тунцов.

¹ Кальмары — головоногие моллюски из семьи десятируких, некоторые виды являются самыми крупными беспозвоночными (до 18 метров). Мясо их вкусно и питательно.

³ Сифонофоры — медузоподобные морские животные типа кишечнополостных. Обитают главным образом в тропических морях.

По предложению сэндо «Счастливый Дракон» передвинулся на полтораста миль к западу. Там произошла беда. Главная линия сетей зацепилась крючьями за коралловую отмель. Двое суток рыбаки с терпеливым озлоблением возились на проклятом месте, спасая сети. На рассвете третьего дня разразился шторм, и сто восемьдесят новеньких стометровых тралов, почти половина того, чем располагал «Счастливый Дракон», были безвозвратно потеряны.

— Если так пойдет дальше, — сказал Мотоути, презрительно разглядывая одинокие тушки тунцов, распластанные на палубе, — мы сгорим от стыда еще прежде, чем вернемся домой.

Усталые и злые рыбаки угрюмо перебирали сети. Круглые буйки из темно-зеленого стекла тускло отсвечивали на солнце. Сэндо прошелся по палубе, морща лоб и нервно потирая руки. Несколько раз он останавливался, как бы желая сказать что-то, но не решался и снова принимался бегать вокруг рыбаков. Шторм утих так же быстро, как и налетел, и теперь над присмиревшим океаном царила тишина. Небольшие волны лениво плескались под кормой шхуны. Повар Хомма оторвался от работы, чтобы поправить головную повязку, сползшую на глаза.

— Везет же другим, — досадливо сказал он. — Знают богатые рыбой места и всегда приходят домой с полными трюмами. А мы таскаемся по морю взад и вперед, и никакого толку.

В другое время сэндо непременно оборвал бы нахального мальчишку и, возможно, стукнул бы его по затылку. Но сейчас он оставил упрек без ответа. Он только пожал плечами и вдруг, остановившись возле механика, проговорил негромко:

— Есть одно место, где тунца видимо-невидимо. Только...

Он замолчал, словно испугавшись собственных слов. Все насторожились. Мотоути бросил паклю, которой вытирал руки.

— Я знаю, — крикнул Хомма, — Тотими-сан говорит о Маршаллах! Мой дед ходил туда еще до войны. Там рыбаки хорошо зарабатывали.

— Правда, — отозвался кто-то, — нам следовало бы сразу идти туда.

— Да, это недалеко от запретной зоны, что тянется вокруг Маршалловых островов. Острова теперь не наши, и нужно быть осторожными, там нас, как и в прошлый раз, могут задержать¹. Но мы обогнем их и пройдем благополучно.

В тот же день, двенадцатого февраля, «Счастливый Дракон» повернул на юго-восток. Тунца по-прежнему не было. Шхуна продвинулась уже довольно далеко, перешла международную линию перемены чисел, но уловы, как и раньше, были совсем плохие. Никто из рыбаков даже не ругался. Как известно, бесполезно и небезопасно бранить судьбу за то, что она повернулась к тебе спиной. После короткого совещания с наиболее опытными рыбаками сэндо предложил капитану повернуть обратно на запад в обход американских вод, в центре которых лежали Маршалловы острова.

Капитан озабоченно склонился над потрепанной картой, в левом нижнем углу которой большим оранжевым прямоугольником была обозначена запретная зона.

— Было бы очень неприятно ненароком завернуть туда, — сказал он.

— Наму Амида²... Избави нас от этого! — с чувством проговорил сэндо, схватившись за амулет.

¹ В 1947 году Маршалловы, Марианские и Каролинские острова были переданы под опеку США.

— Можно обойти американские воды с севера, — заметил кто-то из рыбаков.

— Пожалуй, мы пройдем вот здесь. — Капитан взял другую карту. — Повернем на запад, и тогда граница запретной зоны останется по крайней мере миль на тридцать — сорок к югу.

По правде говоря, вопрос о запретной зоне волновал их очень мало. Гораздо больше беспокоило магическое сочетание слов «чужие воды», с которым были знакомы их отцы.

«Чужие воды» — это означало, что плавать и ловить рыбу в данном месте нельзя и что существует поэтому вполне реальная опасность быть задержанными и отданными под суд в чужой, недружелюбной стране.

И они пошли на запад, по ночам ставили сети, на рассвете брали то немногое, что в них попадалось, и снова двигались дальше.

Так прошла неделя. Рыбаки работали уже без всякого энтузиазма, мечтая только о том, чтобы вознаграждения за улов хватило для расплаты с хозяином за взятые в кредит продукты и одежду, Полуторамесячная добыча едва покрывала дно засольного трюма.

Ночь с двадцать восьмого февраля на первое марта ничем не отличалась от десятка прежних ночей. Было тихо, с бархатного угольно-черного неба мерцали яркие звезды, дул легкий, приятный ветерок. Команда только что поставила сети и расположилась на ранний завтрак прямо на палубе. Стучали палочки о чашки, кто-то мурлыкал песню. Капитан и радист Кубосава беседовали вполголоса, присев на поручни позади рубки. По обыкновению недовольно ворча, из машинного люка вылез механик Мотоути, вытирая ветошью замасленные пальцы. Сэндо взобрался на корму и озабоченно осматривал сломавшийся вчера ворот, служивший для подъема тралов. А вокруг расстилался бескрайний океан, черный, как небо, с такими же мерцающими в его глубине блестящими искрами. И вдруг...

Мертвый бело-фиолетовый свет мгновенно и бесшумно залил небо и океан. Ослепительный, более яркий, чем внезапная вспышка молнии в темном грозовом небе, невыносимый, как полуденное тропическое солнце, он со страшной силой ударил по зрительным нервам, и все, кто находился на палубе «Счастливого Дракона», одновременно закричали от режущей боли в глазах и закрыли лица руками. Когда через несколько секунд они осмелились вновь открыть глаза и посмотреть сквозь чуть раздвинутые пальцы, у них вырвался новый крик — крик изумления и ужаса. Небо и океан на юго-западе полыхали зарницами всех цветов радуги. Оранжевые, красные, желтые вспышки сменяли друг друга с неимоверной быстротой. Это невиданное зрелище продолжалось около минуты, затем краски потускнели и слились в огромное багровое пятно, медленно всплывшее, над горизонтом. И чем выше оно поднималось, тем больше разбухало и темнело, пока наконец не погасло окончательно. Тогда наступила тьма.

Ошеломленные рыбаки некоторое время еще смотрели в ту сторону, затем переглянулись и заговорили все разом:

— Солнце утром на западе? Ерунда... И потом это гораздо больше солнца!

— Я знаю, что это! Это маневры, стреляли линкоры!

— Это атомная бомба, вот что это такое, — заявил Мотоути.

— Если это атомная бомба, то где же грибовидное облако?

— Его не разглядеть в темноте. Но это был атомный взрыв, бьюсь об заклад...

Все повернулись к капитану. Но Одабэ был растерян не менее других. Он пожал плечами и механически поднял к глазам часы. Светящиеся стрелки показывали без десяти четыре. Что же это могло быть? Сэндо шептал заклинания, отгонял беду. Кубосава, сняв очки, протирал стекла краем головной повязки. Он раскрыл рот, чтобы сказать что-то, и в этот момент до «Счастливого Дракона» докатился грохот. Он не был похож ни на гром, ни на пульсирующий гул артиллерийской канонады. Чудовищный вал густого, тяжелого звука обрушился на шхуну, и она заметалась в его протяжных раскатах. Мелкой дрожью тряслась палуба, скрипела обшивка, дребезжали стекла в иллюминаторах рулевой рубки. Рыбаки зажимали уши, падали на колени.

— Кувабара! Кувабара¹! — завывал сэндо, схватившись руками за щеки.

Но вот кончился и этот звуковой ад. Все стихло. Снова зашелестел ветерок в снастях, снова стал слышен плеск мелких волн у бортов «Счастливого Дракона». Одабэ, бледный, с трясущимися губами, спрятал часы в карман. От момента вспышки до звука прошло не менее десяти минут! Первым опомнился сэндо.

Работали все, даже радист и капитан, молча и торопливо. Никто больше ни о чем не спрашивал. Было ясно: случилось такое, чему они не должны были быть свидетелями. Нужно уходить отсюда, и уходить как можно скорее.

Около семи часов, когда восток уже окрасился мягкими красками ясного, погожего утра, кто-то крикнул:

Серая туманная пелена обволакивала небо с запада. Она медленно распространялась навстречу восходящему солнцу, размывала и поглощала четкую линию горизонта, плотной завесой вставала между глазами и изумрудным небом. Но это был не туман. Прошло несколько минут, и на палубу, на сети, на руки и плечи стала оседать мельчайшая беловатая пыль. Она беззвучно падала сверху и покрывала корабль, клубилась в ленивой теплой воде океана вокруг шхуны. Ее становилось все больше и больше, и вот уже не стало видно ничего, кроме массы медленно падавшего порошка, похожего на рисовую пудру.

— Небо горит! — суеверно прошептал сэндо. — Пепел горящего неба! Они подожгли небо, и его пепел сыплется на нас!

Рыбаки, чихая и кашляя, размазывая белый порошок по потным лицам и отхаркивая его из легких, с удвоенным рвением принялись за работу. Через два часа сети были подняты.

«Счастливый Дракон», неся на палубе толстый слой «небесного пепла», полным ходом пошел на север, а из рулевой рубки лишь с трудом можно было различить бушприт, зарывающийся в непроницаемую мглу.

Через четверть часа шхуна пришвартовалась к пирсу, и команда устремилась на берег. Послышались радостные восклицания, расспросы, смех и шутки. Нарикава вздохнул и неторопливо пошел к шхуне. Сэндо Тотими и капитан Одабэ помогли ему взойти на палубу.

Капитанская каюта на стотонной шхуне — далеко не лучшее помещение для деловой беседы. Узкая дверь из рулевой рубки ведет в душную прямоугольную каморку с крохотным иллюминатором. Света от иллюминатора мало: снаружи его загораживает выхлопная труба дизеля. Слева расположены одна над другой две койки — для капитана и сэндо, справа — ящик, вернее, шкафчик, служащий одновременно и столом. На нем в беспорядке разбросаны карты, старые газеты, документы. Проход между койками и шкафчиком доступен только не очень полному человеку. Но Нарикава был слишком раздосадован и обеспокоен новой неудачей. К тому же в свое время он сам был капитаном, и каюта на «Счастливом Драконе» была ему не в диковинку. Поэтому он решительно втиснулся в проход и грузно опустился на койку. Одабэ и Тотими расположились на столе-ящике напротив.

— Ну? — спросил он наконец. — Чем порадуете?

Капитан понурил голову. Сэндо смущенно пригладил жесткие волосы ладонью, обмотанной грязным бинтом, и сокрушенно вздохнул.

— Должен с большим сожалением сообщить, — начал он, — что...

— Постойте-ка, — перебил вдруг Нарикава, нагибаясь вперед и всматриваясь в их лица. — Что это вы так почернели? Загар, не загар...

Капитан и сэндо переглянулись и пожали плечами.

— Не знаю, — пробормотал капитан. — Мы все почернели, вся команда. Загар разумеется, Нарикава-сан. Ведь мы ходили далеко на юг.

— Нет, это не загар, — сказал Нарикава. — А что у тебя с руками, Тотими-сан?

— Нарывы, — неохотно отозвался тот. — У многих высыпали гнойники... почти у всех. Под ногтями, в ушах, в волосах. Замучились совсем. Думали, уж не «бери-бери» ли это?.. Придется поесть свежего лука, и все как рукой снимет... Это все пустяки. Вот нам придется огорчить вас, Нарикава-сан.

— Нам удалось взять всего девять тонн тунца.

Нарикава резко откинулся назад, больно стукнувшись головой о край верхней койки. Впрочем, боли он не почувствовал.

— Девять тонн? Вшестеро меньше обычного? Да что это с вами?!

— Всего девять тонн. И это еще не все. — Сэндо прямо, с мужеством отчаяния взглянул хозяину в глаза. — Мы потеряли сто восемьдесят тралов. Половину наших сетей.

Несколько минут прошло в тяжелом молчании. Нарикава думал. Затем он спокойно сказал:

— Ну, что ж, бывало и хуже. Только... это все, что вы хотели рассказать мне?

Капитан встрепенулся и вопросительно посмотрел на сэндо. Тот неохотно пробормотал:

— Собственно, это все... Насчет рыбы, конечно. Но нам еще пришлось видеть в океане странные вещи. Странные и страшные. Я все время молюсь...

— Погоди! — сердито остановил его хозяин. — Твои страхи и молитвы нужны мне... как тухлая камбала. Говори, Одабэ-сан. Коротко, не размазывая.

И капитан, подстегиваемый нетерпеливым покашливанием сэндо, глядя, как завороженный, в маленькие немигающие глаза Нарикава, торопливо рассказал о плавании, о таинственной вспышке за горизонтом, о громе и, наконец, об удивительном «пепле горящего неба».

— Вы понимаете, Нарикава-сан, мы были очень испуганы. Мы шли без остановки до самого Коидзу. И это было нелегко, так как через два дня заболел механик...

— Его рвало, — не выдержал сэндо. — У него болела голова, он несколько дней валялся в кубрике, не принимая ни воды, ни пищи. Вместе с мим заболело еще несколько человек. Правда, Амида-Будда¹ был милостив, и они скоро оправились... Вот тогда и начались у нас эти проклятые нарывы. У радиста даже гной пошел из ушей.

Капитан облизнул пересохшие губы и опустил голову.

— Я так и знал, что что-то случилось, — сказал он. — Действительно, удивительная история. Небесный пепел... хм... Но такой пустяковый улов... Шутка ли? Девять тонн! Меня засмеяли бы у нас в Коидзу, если бы у вас не было оправдания. Ну, я пойду. Сегодня вы оба и радист зайдите ко мне на ужин. Там поговорим обо всем... Девять тонн, подумать только!.. Сгружайте рыбу.

Нарикава сгорбился и, кряхтя, вылез из каюты.

Одабэ вздохнул и хотел что-то сказать, но Тотими сорвался с места и выскочил на палубу. Через несколько секунд он уже метался среди рыбаков, рассыпая приказания. Началась разгрузка улова.

Необычайно темный цвет лица был не только у капитана и сэндо, и заметил это не только Нарикава. Первое, что слышал каждый из рыбаков «Счастливого Дракона», здороваясь с родными, было: «Где это ты так почернел?» Рыбаки неловко отшучивались, а один из них, выведенный из себя, выкрикнул раздраженно, с обидой в голосе:

— Легко болтать языками, а вот посмотрел бы я, как почернели бы вы все, если бы увидели, как горит небо!

Вечером в доме Нарикава хозяин дождался, пока палочки гостей улеглись в пустые чашки, отослал из комнаты жену, выложил на столик пачку сигарет и сказал:

— И вы говорите, что это был пепел горящего неба?

— Так нам показалось, — отозвался Тотими. — Мы считали, что небо загорелось от вспышки...

— Конечно, господин Тотими немного преувеличивает. Мне кажется, что вспышка, которую мы видели, была действительно взрывом...

— Не могу сказать точно, Нарикава-сан. Но я бы не удивился, если бы это было так. Однако что касается пепла... Нет, не знаю.

« — Так... — Нарикава задумчиво погладил жирный подбородок. — И вы не думаете, что болезни экипажа имеют какое-нибудь отношение...

— Нет, что вы, Нарикава-сан! — удивился сэндо. — Обыкновенная «бери-бери». Уж я-то повидал на своем веку таких больных, можете мне поверить.

— Я тоже повидал, — криво усмехнулся хозяина — Но все же это очень странно. Кстати, почему вы... Кубосава-сан, что с вами? — с беспокойством спросил он вдруг.

Радист с видимым усилием поднял веки, обвел всех бессмысленным взглядом и тряхнул головой.

— Слабость какая-то, извините, Нарикава-сан, — виновато пробормотал он.

— Нет-нет, не обращайте на меня внимания, прошу вас. — Нарикава кивнул и снова повернулся к капитану и сэндо.

— А вам не приходило в голову тогда, первого марта, попробовать установить связь с какой-либо радиостанцией и узнать, что произошло?

— Видите ли, хозяин, — после короткого раздумья сказал капитан, — ближайшие радиостанции находились, вероятно, в запретной зоне. И было бы скверно, если бы они засекли нас. Хотя, по нашим расчетам, до границы зоны оставалось еще не менее трех десятков миль, но мало ли что они могли подумать? Рыбакам лучше не связываться с такими делами. Нарикава вздохнул и затем веско заметил:

— Убытки мне в этот сезон принес не только «Счастливый Дракон». Ни одна из моих шхун не добыла и половины того, что добыто в прошлом году. Но все же шестую часть улова не привозил никто, кроме вас.

Капитан и сэндо склонили головы, смиренно принимая упреки хозяина и готовясь к самому худшему. Но в этот момент Кубосава захрипел, словно задыхаясь, запрокинул голову и упал навзничь. Глаза его были закрыты, в сером лице ни кровинки, в углах черных губ выступила пена. Все вскочили. Нарикаве торопливо отодвинул столик и крикнул жене, чтобь принесла холодной воды.

— Нужно скорее позвать доктора, — проговорил капитан, стоя на коленях возле радиста. — И сообщить родным. Я никак не могу нащупать у него пульса.