— Опять ересь, — сказал он. Солоноватая вода в бассейне тихонько чавкнула.
— Еще одна? — устало переспросил я. — Их теперь так много.
Его Высокопреосвященству Командору мое замечание пришлось явно не по вкусу. Он тяжело заворочался, по воде побежала рябь. Небольшая волна разбилась о край бассейна, вода тонким слоем покрыла кафельный пол. Теперь ботинки у меня окончательно промокли. Я отнесся к этому философски. Тем более что надел обувь, которую потом не жалко выкинуть. Я хорошо знал, что мокрые ноги — неизбежное последствие встреч с Торгатоном Девяти Клариис Туном, старейшиной рода ка-Тейн, архиепископом Весе, исповедником четырех обетов, великим инквизитором Ордена воинствующих рыцарей Иисуса Христа, советником его святейшества Новоримского папы Дарина XXI.
— Да будь ересей столько же, сколько звезд на небе, ни одна из них не стала бы от этого менее опасной, — торжественно провозгласил архиепископ. — И наша обязанность, святой долг рыцарей Христа бороться с каждой отдельной ересью и со всеми, вместе взятыми. К тому же эта ересь особенно непристойна.
— Примите мои извинения, Ваше Высокопреосвященство. Но у меня и в мыслях не было преуменьшать опасность. Просто миссия на Финнегане так вымотала меня, что я осмеливаюсь просить у вас отпуск. Мне необходимо отдохнуть, собраться с мыслями, немного восстановить силы.
— Отдохнуть! — Архиепископ опять зашевелился в бассейне, лишь слегка изменив положение своей огромной туши. Этого было достаточно, чтобы новая волна окатила пол камеры. Темные глаза без зрачков, помаргивая, уставились на меня.
— Боюсь, отец мой, это невозможно. Без вашего умения и вашего опыта нам в этой новой миссии не обойтись. — Затем голос его, как мне показалось, слегка потеплел. — К сожалению, не успел просмотреть ваш доклад по Финнегану. Велики ли ваши успехи?
— Малы. Впрочем, думаю, в конечном счете мы одержим победу. Церковь на Финнегане сильна. Когда наши попытки к увещеванию были отвергнуты, я вложил хоругви в десницы правых, и нам удалось прикрыть газету и радиостанцию, которые принадлежали еретикам. Наши друзья добились, чтобы суд отклонил протесты святотатцев.
— Это не называется “малы”, — заметил архиепископ. — Вы одержали значительную победу во имя бога и церкви.
— Происходили и беспорядки, — продолжал я. — Убито более сотни еретиков и с десяток наших людей. Опасаюсь, что, прежде чем с ересью будет покончено, еще не раз придется применять насилие. На наших священников нападают, стоит им появиться в городе, где укоренилась ересь. Правда, и вожаки святотатцев, покидая этот город, рискуют жизнью. А я — то надеялся, что удастся обойтись без репрессий и кровопролития.
— Похвально, но несбыточно, — сказал архиепископ Торгатон. Он опять заморгал, глядя на меня, и я вспомнил, что для существ его расы помаргивание — знак проявляемого нетерпения. — Кровь мучеников или кровь еретиков… Какое значение для человека имеет жизнь, если душа его будет спасена?
— Воистину так, — согласился я.
Несмотря на нетерпение, Торгатон, будь у него такая возможность, читал бы мне проповеди битый час. Подобная перспектива приводила меня в уныние. В переговорной камере не предусматривалось даже элементарных удобств, и у меня не было ни малейшего желания оставаться в ней дольше, чем я считал необходимым. Сырые стены камеры были покрыты плесенью, воздух, горячий и влажный, пропитан запахом прогорклого масла, характерным для расы ка-Тейн. Воротник нещадно тер мне шею, тело под сутаной горело, ноги насквозь промокли. К тому же начинало сводить живот.
Поэтому я опередил его, вернув к прежней теме:
— Вы сказали, милорд Командор, что новая ересь непристойна…
— Именно так.
— Где же она возникла?
— На Арионе, во Вселенной, отстоящей от Весе на расстояние примерно в три недели полета. Не могу понять, почему вас, людей, так легко совратить с пути истинного. Если кто-либо из расы ка-Тейн принимает веру, он не предает ее.
— Это хорошо известно, — вежливо заметил я.
Я не стал упоминать, что представителей расы ка-Тейн, которые приняли веру, было весьма и весьма немного. Существа эти были медлительны и тяжеловесны; большинство из них не проявляло никакого интереса ни к познанию чего-либо нового, отличного от принятого у них, ни, тем более, к восприятию других вероучений, кроме своей древней религии. Тун в этом смысле являлся исключением. Он был одним из первых новообращенных почти два столетия назад, когда папа Видас L разрешил принимать священнический сан гуманоидам других Вселенных. Неудивительно, что столь долгая жизнь и неколебимая вера помогли Торгатону добиться такого высокого положения, хотя за ним последовало менее тысячи его сородичей. Ему оставалось жить еще по крайней мере лет сто, и он, несомненно, станет Торгатоном кардиналом Туном, если, конечно, сокрушит достаточное число ересей. Таковы времена…
— Наше влияние на Арионе ограничено, — продолжал тем времнем архиепископ. Руки его двигались, взбалтывая воду, словно четыре уродливые клюшки из серо-зеленой плоти. И каждое слово вызывало дрожание пепельно-серых волосков вокруг его дыхательного отверстия. — Мало священников, мало церквей, немного верующих, — о каком влиянии может идти речь?! На этой планете еретики уже превышают нас числом. Я полагаюсь на ваш ум, вашу проницательность. Постарайтесь изменить создавшееся положение, сделайте его благоприятным для нас. Ересь настолько несостоятельна, что вы сможете легко опровергнуть ее. Возможно, что кто-то из заблудших вернется на путь истинный.
— Несомненно, — согласился я. — А какова природа ереси? Что я должен опровергать?
Самому-то мне это было совершенно безразлично — с меня хватало и недавно появившихся симптомов собственного разочарования в вере. Слишком много было ересей, с которыми я сталкивался; их символы веры и учения уже эхом отдавались в усталом мозгу и тревожили мой сон по ночам.
И как я мог быть тверд в собственной вере? Вердикт, который разрешал Торгатону принять сан, одновременно привел и к тому, что полдюжины планет отказались признать его епископом Нового Рима. А те, кто все-таки подчинились вердикту, посчитали бы особенно гнусной ересью само существование массивного, голого (облаченного лишь в мокрый епископский воротник) инопланетянина, плавающего в воде и поддерживающего авторитет церкви своими четырьмя перепончатыми лапами.
Конечно, христианство — единственная великая религия человечества, но что из того? Нехристиан в пять раз больше, а свыше семисот христианских сект объединяют больше верующих, чем Единая Истинная Межзвездная Католическая Церковь Земли и Тысячи Миров. Даже Дарий XXI, обладающий таким могуществом, всего лишь один из семи претендентов на папский престол. Когда-то и моя собственная вера была достаточно неколебима, но я слишком долго пребывал среди еретиков и неверующих. Теперь даже и молитвами не заглушить сомнений.
Поэтому я испытал не страх, а, скорее, неожиданно для себя самого, живой интерес, когда архиепископ сообщил о сущности ереси на Арионе:
— Они причислили к лику святых… Иуду Искариота.
По положению старшего среди рыцарей инквизиции я командовал собственным звездолетом, который назвал “Христова истина”. До того, как транспорт был передан в мое распоряжение, он назывался “Святой Фома”, в честь одного из апостолов. Но я считал, что святой, печально известный своими сомнениями, не может быть подходящим покровителем для корабля, приписанного к Ордену воинствующих рыцарей Иисуса Христа. На борту “Истины” я не был обременен никакими обязанностями. Звездолетом управлял экипаж из шести братьев и сестер ордена Святого Христофора-путешественника, под командой женщины-капитана, которую я сманил с “торговца”. Поэтому я мог посвятить все три недели путешествия от Весе до Ариона изучению еретической библии, экземпляр которой мне вручил перед отлетом викарий. Это был объемистый том, переплетенный в темную кожу, с золотым обрезом и множеством красочных иллюстраций. Для большего впечатления иллюстрации были выполнены методом голографии. Книга была великолепно издана; над ней явно потрудился человек, который знал толк в книгах и отлично владел ныне полностью забытым искусством книгопечатания. Картины, репродукции с которых были воспроизведены в книге, украшали стены Собора Святого Иуды на Арионе. Не будь их сюжеты столь богохульны, я бы, пожалуй, назвал картины шедеврами искусства столь же высокого, как искусство Таммерсвема и Рохеллидея, чьи полотна украшают Большой Собор Святого Иоанна в Новом Риме. На внутренней стороне обложки стояла печать цензуры с отметкой, что выпуск разрешен Лукианом Иудассоном, основателем Ордена Святого Иуды Искариота. Называлась книга “С крестом и драконом”. Пока “Христова истина” проносилась в межзвездном пространстве, я углубился в чтение. Сначала я делал пространные выписки, чтобы лучше попять сущность ереси, с которой придется бороться, но постепенно странная, нелепая и запутанная история, изложенная в книге, захватила меня полностью. Книга была написана очень убедительно, языком страстным и поэтическим.
Вот так я впервые познакомился с притчей об Иуде Искариоте, существе сложном, противоречивом, по-своему необычном. Он был рожден от проститутки в мифическом городе-государстве Вавилоне в тот самый день, когда в Вифлееме появился на свет Спаситель. Детство он провел на грязных улочках и в сточных канавах, продавая, если приходилось туго, свое собственное тело, а став постарше, не гнушался быть сводником.
Еще в юности он испробовал силы в черной магии и, не достигнув еще двадцати лет, стал искусным магом. Именно тогда он становится Иудой — Укротителем драконов, первым и единственным среди людей, подчинившим своей воле самых страшных из созданных богом тварей — огнедышащих ящериц с огромными крыльями, которые обитали на Старой Земле.
Одна из лучших репродукций книги изображала Иуду в огромной сырой пещере. Огонь горит в его глазах, сверкающим бичом он замахивается на усмиренного громадного желто-зеленого дракона. В другой руке у него плетеная корзина, крышка корзины слегка сдвинута в сторону, и из-под нее высовываются три крохотные чешуйчатые головки детенышей дракона. Еще один “младенец” карабкается вверх по рукаву одежд Иуды. На этом эпизоде заканчивалась первая глава жития.
Во второй главе он уже Иуда-Завоеватель, Иуда — Царь драконов, Великий узурпатор. На репродукции он изображен верхом на самом крупном из драконов, в железной короне и с мечом в руке. Он превратил Вавилон в столицу величайшей из империй, когда-либо существовавших на старушке-Земле. Царство его простиралось от Италии до Индии. Он приказал возвести висячие сады и, сидя на своем “драконьем троне”, правил оттуда миром. С высоты этого трона он вершил суд и над Иисусом из Назарета, называвшим себя пророком и возмущавшим народ. Связанного и окровавленного Иисуса бросила к подножию трона дворцовая стража. Иуда был не из терпеливых и, прежде чем закончить суд, обагрил руки кровью Иисуса. И так как Иисус продолжал упорно молчать, высокомерный Иуда повелел изгнать его, но прежде приказал отрубить Иисусу ноги.
— Исцелитель, исцелися сам! — издевался он.
Но однажды в ночи ему было видение, и он раскаялся. Иуда отрекся от престола, перестал заниматься черной магией, оставил все свои богатства, чтобы последовать за человеком, которого сделал калекой. Иуда стал “ногами Господа” и целый год носил Иисуса на спине, посещая самые отдаленные уголки царства, которым он раньше правил. Когда наконец Иисус исцелился, Иуда стал странствовать бок о бок с ним и с тех пор стал верным другом и учеником Иисуса, первым из двенадцати. Иисус одарил Иуду способностью понимать все языки, а также вернул обратно и освятил драконов, от которых Иуда отрекся. Он послал своего ученика за океан, “нести мое слово туда, куда мне самому не дойти”.
И настал день, когда померкло солнце и задрожала земля; и поворотил Иуда дракона, и полетел обратно через ревущие моря. Но когда достиг он стен Иерусалима, то увидел Иисуса распятым на кресте. И тогда пошатнулась вера его, и следующие три дня Великая Ярость Иуды пронеслась над древним миром. Драконы его стерли с лица земли храм в Иерусалиме, изгнали жителей города, а заодно до основания разрушили великие престолы власти в Риме и Вавилоне. Он отыскал и расспросил остальных из Двенадцати апостолов и узнал, как Симон, называемый Петром, трижды предал Господа. Тогда Иуда задушил его своими руками, а тело скормил драконам. После этого он послал своих драконов зажигать по всему свету погребальные костры по Иисусу из Назарета.
И воскрес Иисус на третий день, и возрыдал Иуда, но слезы его не могли смягчить сердце Христово, ибо в гневе своем предал Иуда его учение.
И возвратил Иисус драконов, и они вернулись, и погасли везде костры. Из утроб драконьих вызволил Иисус Петра, и воскресил его, и дал ему власть над церковью.
И тогда умерли драконы, сожравшие Петра, а с ними все остальные повсеместно, ибо совершил Иуда Искариот тяжкий грех. И Христос отнял силу и мудрость его, что воплощалась в укрощенных драконах. И отобрал Он у Иуды дар понимать все языки и исцелять, и лишил зрения, ибо в ярости своей Иуда был слеп. (Это все проиллюстрировано в книге репродукцией с прекрасно выполненной картины, на которой слепой Иуда рыдает над умерщвленными драконами.) И Он сказал Иуде, что многие люди станут вспоминать о нем только как о Предателе и проклянут его имя; и забудут, кем он был и что сделал. Но потом, вняв мольбам Иуды, Христос свершил благодеяние: он умножил ему срок жизни, чтобы в скитаниях своих Иуда мог поразмыслить о свершенных грехах, а перед смертью получить прощение.
Так начиналась последняя, самая длинная глава жизнеописания Иуды Искариота. Некогда Царь драконов, позднее — друг Христа, теперь он стал слепым странником, отверженным, лишенным друзей, скитавшимся по земле и обдуваемым всеми ее ветрами. И он продолжал жить, когда умерли люди, которых он знал, когда рассыпались в прах вещи, которыми он пользовался, когда исчезли с лица земли города, в которых он жил.
А первосвященник Петр, его враг, распространил по всему свету вымысел о том, будто Иуда продал Христа за тридцать сребреников. Теперь Иуда даже не осмеливался произнести свое настоящее имя; иногда он был “Бродячим Иу”, а позже придумал себе еще немало других имен. Жил он более тысячи лет, стал проповедником, исцелителем, другом животных. За ним охотились, его преследовали, когда церковь, основанная Петром, стала скопищем развратных и алчных тупиц. Но он не был подвластен времени и наконец, познав мудрость, обрел покой; в его смертный час к нему явился Иисус, и они воссоединились, и Иуда возрыдал снова. И прежде, чем он умер, Христос обещал, что разрешит лишь неким избранным запомнить, кем был и что свершил Иуда; через столетия молва о нем распространится, ложь Петра в конце концов раскроется и навсегда будет забыта.
Так была описана в книге “С крестом и драконом” жизнь Иуды Искариота. В ней приводились также основы его учения и апокрифические книги, которые, считалось, он написал.
Закончив чтение толстого тома Библии, я дал его Арле-к-Бау, капитану “Истины Христа”. Арла была женщина суровая, практически мыслящая и к тому же неверующая; именно поэтому я ценил ее мнение. Остальные члены моего экипажа, добрые братья и сестры Ордена Святого Христофора, с покорностью согласились бы с мнением архиепископа.
— Занятно, — сказала Арла, возвратив мне книгу.
Я усмехнулся:
— И это все?
Она пожала плечами:
— Прекрасно изложено, Дамиан, читается намного легче, чем ваша Библия. К тому же эта история более драматична.
— Допускаю, — сказал я. — Но она абсурдна. Невероятная мешанина из разного рода доктрин, апокрифических книг, мифов и суеверий. Занимательно — да, конечно. Впечатляюще, пожалуй, даже захватывающе. Но — нелепо. Разве вы не находите? Разве вы можете поверить в драконов? А в безногого Христа и в собранного по кусочкам Петра, съеденного драконами?
Теперь усмехнулась Арла.
— Разве история эта хоть сколько-нибудь глупее, чем превращение воды в вино? Или хождение Иисуса по водам? А человек, живущий в чреве кита?
Арле-к-Бау нравилось подтрунивать надо мной. Когда я выбрал в капитаны звездолета женщину, да еще атеистку, разразился скандал. Но она прекрасно выполняла свои обязанности, и ее присутствие помогало мне сохранять ясность мысли. Она обладала трезвым умом — этого-то у нее не отнимешь, — и я ценил такое качество куда выше, чем слепое повиновение.
— Но тут совсем другое, — защищался я.
— Да ну? — живо отреагировала она. Я понял, что она видит меня насквозь. — Ах, Дамиан, признайтесь, что вам самому очень понравилась эта книга.
Я откашлялся.
— Книга пробуждает интерес, — признался я. Мне нужно было оправдаться. — Вы же знаете, с чем мне приходится иметь дело: отклонения от догм, софизмы, высосанные из пальца, грязные политические махинации, цель которых — посадить на папский престол какого-нибудь амбициозного епископа с захудалой планеты или выжать уступку из Весе или Нового Рима. Эта война нескончаема, битвы ее вероломны и бессмысленны. Они истощили меня и нравственно, и физически; я постоянно чувствую себя опустошенным и виноватым.
Я похлопал по кожаной обложке книги.
— Здесь совсем другое. Конечно, ересь должна быть искоренена, но, признаюсь, мне очень хотелось Сы встретиться с этим Лукианом Иудассоном.
— Книга и оформлена прекрасно, — заметила Арла, перелистывая страницы. Она задержала взгляд на одной репродукции. Видимо, ее поразил “Иуда, рыдающий над драконами”, подумал я. И улыбнулся, увидев, что не ошибся. Похоже, картина произвела на нее такое же сильное впечатление, как и на меня. Я улыбнулся, но следом пришла грусть. Меня охватило предчувствие, что труды предстоят большие.
Таково было положение вещей, когда “Христова истина” прибыла в Аммадон, полупрозрачный, как фарфор, арионский город, где Орден Святого Иуды Искариота воздвиг свой Храм.
Арион был спокойной, приятной планетой, заселенной лишь в последние три столетия. Население здесь составляло примерно девять миллионов; два из них жили в Аммадоне — единственном городе на этой планете. С точки зрения технологов, промышленность на Арионе была развита выше среднего, но зависела она от ввоза оборудования. Успехов на Арионе если и достигли, то, пожалуй, только в области изящных искусств. Искусствам здесь придавали очень большое значение, они тут буйно процветали. На Арионе было мало верующих, большая часть населения вовсе не посещала церковь. Наиболее популярной религией был эстетизм, который едва ли вообще можно считать религией. Были здесь также и секты Даосов, Эриканеров, Старых истинных христиан, Детей Мечтателя и еще дюжина сект поменьше.
И наконец, здесь было девять храмов Единой Истинной Межзвездной католической церкви. Раньше их было двенадцать, но три уже перешли во власть Ордена Св. Иуды Искариота, добавившего их к дюжине недавно построенных прибежищ для быстро растущего числа своих приверженцев.
Епископ Ариона, смуглый, суровый брюнет с короткой стрижкой, встретил меня без всякой радости.
— Дамиан Хар Верис! — воскликнул он в некотором замешательстве, когда я появился на пороге его резиденции. — Наслышаны, наслышаны, но никогда не думал, что удостоимся чести принимать вас у себя. Наша паства здесь не так обильна…
— И с каждым днем скудеет, — добавил я. — Именно это и тревожит милорда Главнокомандующего, архиепископа Торгатона. И, должен сказать, в отличие от вас, Ваше Преосвященство, поскольку вы не сочли нужным доложить о деятельности секты почитателей Иуды.
Похоже, упрек рассердил его, но он не подавал вида. Рыцаря инквизиции страшатся даже епископы.
— Конечно, мы в курсе происходящего, — сказал он. — Мы делаем все возможное, чтобы бороться с ересью. Если бы вы помогли нам советом, буду чрезвычайно рад выслушать.
— Я инквизитор Ордена воинствующих рыцарей Иисуса Христа, — сказал я резко. — И никаких советов не даю, Ваше Преосвященство. Я принимаю меры. Для этого меня и послали на Арион, именно это я и собираюсь делать. А теперь расскажите мне, что вы знаете о ереси и об этом Лукиане Иудассоне.
— Я готов, отец Дамиан, — поспешил согласиться епископ.
Он подал знак слуге принести вино и сыр и начал кратко излагать недолгую, но бурную историю культа Иуды. Я слушал, полируя ногти о темно-красный лацкан своей куртки до тех пор, пока они не засверкали. Лишь время от времени я прерывал его рассказ вопросами. Он еще до середины не дошел, а я уже понял, что придется мне лично нанести визит Лукиану. Пожалуй, это будет самый разумный путь.
И я пожелал отправиться к нему немедленно.
Надо сказать, внешности на Арионе придавалось большое значение. И я полагал, что необходимо произвести должное впечатление на Лукиана не только своим положением, но и внешностью. Я надел свою лучшую обувь — начищенные до блеска темные ботинки ручной работы, которые никогда не надевал, отправляясь к Торгатону, строгую черную куртку с лацканами цвета настоящего бургундского и стоячим воротничком. На груди у меня было распятие чистого золота, в паре к нему — булавка для воротника в виде меча — символа рыцарей инквизиции. Брат Денис аккуратно покрыл мои ногти лаком цвета эбена и наложил такие же черные тени на глаза, а для лица не пожалел великолепной белой пудры. Я посмотрел на себя в зеркало, и меня охватил страх. Я попытался улыбнуться, страх исчез.
В Храм Святого Иуды Искариота я пошел пешком. Улицы Аммадона просторные, широкие, золотистого цвета. Вдоль улиц растут алые деревья, их называют здесь “шепчуветру”. Их длинные, свисающие усики, казалось, действительно нашептывали свои секреты легкому ветерку. Со мной пошла сестра Джудит. Она была женщиной небольшого роста, хрупкой на вид, и даже униформа Ордена Святого Христофора, с накинутым на голову капюшоном, не могла скрыть ее грациозности. Лицо у нее было мягкое и доброе, на нем выделялись широко распахнутые, по-детски невинные глаза. И тем не менее именно она вот уже четыре раза хладнокровно расправлялась с теми, кто пробовал на меня нападать; я очень ценил ее.
Храм Ордена Святого Иуды был недавно отстроен. Громоздкий, но, тем не менее, величественный, он возвышался над морем золотистой травы и островками мелких ярких цветов. Наружную часть стены, окружавшей владения, и фасад самого храма покрывали фрески. Я узнал некоторые из них, запомнившиеся мне по книге. Я ненадолго задержался, чтобы полюбоваться ими, прежде чем пройти через главные ворота. Не было ни охраны, ни даже привратника. Во внутреннем саду мужчины и женщины беззаботно бродили по траве среди цветов или сидели на скамейках под серебристыми деревьями и “шепчуветром”.
Сестра Джудит и я немного постояли, потом двинулись прямо к дому.
Едва мы ступили на лестницу, в дверях возник полный блондин. Он остановился, выжидая, пока мы поднимемся. В его пышной жесткой бороде застыла улыбка. Одет он был в ниспадающую до сандалий рясу из тонкого сукна с изображенными на ней драконами и силуэтом человека с крестом.
Когда я приблизился, блондин поклонился.
— Отец Дамиан Хар Верис — рыцарь инквизиции? Приветствую вас во имя Иисуса и Святого Иуды. — И улыбнулся еще шире. — Я — Лукиан.
“Надо будет выяснить, — подумал я, — кто у епископа работает на еретиков”. При этом хладнокровие не изменило мне: слишком долго я был рыцарем инквизиции.
— Отец Лукиан Моу, — обратился я к нему, отвечая на рукопожатие, — мне нужно задать вам несколько вопросов.
Я не улыбался.
Он же продолжал улыбаться:
— Я так и предполагал.
Кабинет Лукиана был довольно велик, но обставлен по-спартански. Еретикам зачастую присуща простота, которую, по-моему, утратили служители истинной церкви; Лукиан заслуживал снисхождения хотя бы за это. Большую часть стены за его столом-консолью занимала картина “Ослепленный Иуда рыдает над драконами”. И глаз от нее было не отвести.
Лукиан тяжело опустился на стул и жестом руки предложил мне сесть. Сестра Джудит осталась в приемной.
— Я предпочитаю постоять, Отец Лукиан, — ответил я, зная, какой перевес дает такая позиция.
— Можете называть меня просто Лукианом, — сказал он. — Или Люком, если вам так больше нравится. Мы здесь почти не употребляем титулов.
— Вы — Отец Лукиан Моу, рожденный здесь, на Ариоие, получивший образование в семинарии на Катадей, бывший священник Единой Истинной Межзвездной Католической Церкви Земли и Тысячи Миров, — чеканил я. — Я буду обращаться к вам, как это подобает вашему положению, и ожидаю того же от вас. Понятно?
— О да, — дружелюбно кивнул он.
— Я уполномочен лишить вас права совершать причастие и отлучить от церкви за то, что вы способствовали появлению ереси. На других планетах я мог бы даже потребовать вашей смерти.
— Но не на Арионе, — быстро возразил Лукиан. — Мы здесь терпимы, и нас здесь много, больше, чем вас.
Он улыбнулся.
— Ну, а что касается причастия — я уже давно не причащаю. Теперь я Первый Старший Законоучитель. Наставник, Мыслитель. Я указую путь, помогаю обрести веру. Отлучайте меня, Отец Дамиан, если это вас осчастливит. Стать счастливым — не того ли мы ищем?
— Значит, вы отреклись от веры, Отец Лукиан? Или избрали новую? — Я достал и положил перед ним экземпляр “С крестом и драконом”. Теперь улыбался я, но в моей ледяной улыбке, вероятно, ощущались угроза и издевка. — И более нелепое вероучение мне еще не попадалось. Любопытно послушать, как вы беседовали с Богом и как Он ниспослал вам эту благодать, дабы вы смогли восстановить доброе имя того, кого называете Святым Иудой?
В ответ Лукиан улыбнулся с неподдельной радостью. Он взял в руки книгу и светло поглядел на меня.
— О нет, — ответил он. — Нет. Я сочинил ее сам. Это сбило меня с толку.
— Как?
— Я сочинил ее сам, — повторил он, любовно баюкая книгу. — Конечно, я черпал из многих источников, в основном из Библии, но все-таки считаю книгу “С крестом и драконом” собственным детищем. Согласитесь, неплохо написано, а? Разумеется, я далек от претензий на авторство, хотя, ей-богу, горжусь тем, что сделал. Довольно с меня и разрешения на выпуск. Надеюсь, вы все это учитываете? Вот самое большее, на что я осмелился.
На мгновение я потерял дар речи, но только на мгновение. Потом поморщился.
— Вы обескуражили меня, — признался я. — Я ожидал встретить изобретательного безумца, какого-нибудь обманувшегося идиота, твердого в своей вере, о которой он якобы беседовал с Богом. Прежде я имел дело именно с такими фанатиками. А передо мной бодрый циник, который придумал религию для собственной корысти. Предпочел бы фанатиков. Вы недостойны даже презрения, Отец Лукиан. Вы будете вечно гореть в аду.
— Сомневаюсь, — ответил Лукиан. — В отношении меня вы заблуждаетесь, Отец Дамиан. Я не циник и не корыстолюбец. Я просто люблю Святого Иуду. По правде говоря, я жил в большем достатке, когда служил вашей церкви. Я поступил так по призванию.
От неожиданности я опустился на стул.
— Как так? Объясните, что вы имеете в виду!
— Именно это я и собираюсь сделать, — ответил он. — Сказать правду. — Он чуть не плакал. — Я — лжец.
— Вы хотите загнать меня в тупик вашими идиотскими парадоксами, — огрызнулся я.
— Нет, нет. — Он снова улыбнулся. — Всего лишь Лжец. С большой буквы. Это организация, Отец Дамиан. Можно сказать — религия. Вероучение возвышенное и могущественное. И я лишь ничтожнейший из исповедующих его.
— Я ничего не слышал о такой религии.
— Вы и не могли услышать. Это тайна. Должно быть тайной. Это-то вы можете понять? Людям не нравится, когда им лгут.
— Мне тоже не нравится, когда мне лгут. Кажется, мои слова задели Лукиана за живое.
— Разве я не сказал вам, что буду говорить правду? Если Лжец говорит так, вы можете ему верить. Как иначе мы могли бы верить друг другу?
— Вас, значит, много, — сказал я.
Мне начинало казаться, что Лукиан, в конечном счете, просто сумасшедший. Как всякий еретик, он был фанатиком, но фанатизм его имел более сложную основу. Это была ересь в ереси, но я твердо помнил о своем долге разобраться во всем и навести порядок.
— Да, нас много, — улыбаясь сказал Лукиан. — Вы, возможно, удивитесь, Отец Дамиан, насколько нас много. Но есть некоторые вещи, о которых я не осмеливаюсь рассказать вам.
— Говорите о чем осмеливаетесь.
— С радостью, — сказал Лукиан Иудассон. — Мы, Лжецы, подобно последователям других вероучений, приняли несколько заповедей — ведь без заповедей нельзя. Есть вещи, не требующие доказательств. Мы верим: жизнь дана, чтобы жить. Это одна из заповедей. Цель жизни — жить, отрицать смерть, может быть, бросить вызов вечности.
— Продолжайте, — сказал я, невольно заинтересовываясь все больше и больше.
— Мы также верим, что счастье есть благо и его надо заслужить.
— Католическая церковь не отрицает счастья, — сухо заметил я.
— Сомневаюсь, — ответил Лукиан. — Но не станем уклоняться от сути дела. Каково бы ни было отношение церкви к счастью, она всегда проповедует учение 6 загробной жизни, о вечном духе, устанавливает мудреные понятия о нравственности.
— Верно.
— Лжецы не верят ни в загробную жизнь, ни в Бога. Мы воспринимаем Вселенную такой, какая она есть, Отец Дамиан, неприкрашенная правда всегда жестока. Мы, которые верим в жизнь и дорожим ею, — умрем. После смерти не будет ничего — только вселенская пустота, мгла и вечность. В нашем существовании не было ни цели, ни смысла, ни поэзии. Да и смерть не обладает этими качествами. Когда мы уйдем, память о нас недолго будет жить во Вселенной, и вскоре все станет так, словно мы никогда и не жили на свете. Миры, где мы обитаем, и сама Вселенная ненадолго переживут нас. В конечном счете все канет в Лету и жалкие усилия людей не смогут предотвратить ужасный конец. Все проходит, и ничто не имеет значения. Не бесконечна и Вселенная — ее судьба предрешена.
Я откинулся на спинку стула; от убогих и темных речей Лукиана меня бил озноб. Я поймал себя на том, что судорожно сжимаю распятие.
— Мрачная философия, к тому же ложная, — сказал я. — И меня самого смущали подобные мысли; думаю, каждый из нас в той или иной степени через это прошел. Но это не так, отец Лукиан. Моя вера укрепляет меня. Вера — щит от отчаяния.
— Ах, я знаю это, мой друг, рыцарь инквизиции, — ответил Лукиан. — Я рад, что вы все так хорошо поняли; еще немного, и вы будете с нами.
Я нахмурился.
— Вы коснулись самой сути, — продолжал Лукиан. — Истины — и большие, и малые — невыносимы для большинства. Пока мы верим, верим искренне и до конца, — какой бы лживой наша вера ни была, — мы находим в ней щит. В вашей, моей, любой вере — не имеет значения.
Он задумчиво потеребил взлохматившуюся светлую бороду.
— Наши психиатры твердят, что по-настоящему счастливы лишь те, кто верит. Верят ли они в Христа или в Будду, или в Эрику Стормьен, в переселение душ или в бессмертие, силу любви или природу, или в платформу политической партии — в результате это ведет к одному и тому же — вере. И они счастливы — и те, кто познал истину, и даже те, кто разочаровался и покончил с собой. Истины так необъятны, религии так ничтожны, да к тому же плохо сработаны и пестрят ошибками и противоречиями. Мы видим, что стоит за этим, чувствуем, как на нас давит темнота, и не можем больше оставаться счастливыми.
До меня уже дошло, к чему клонит Иудассон.
— Ваши Лжецы изобретают верования.
Он улыбнулся.
— Причем самые разные. И не только религиозные. Подумайте об этом. Правда — инструмент грубый. Красота всегда предпочтительнее правды. Мы изобретаем красоту. Верования, политические течения, высокие идеалы, вера в любовь и дружбу — все это вариации лжи. Мы лжем, говоря о тех или иных понятиях; лжем бесконечно, о чем бы мы ни говорили. Мы приукрашиваем историю, мифы, религии, делаем их более красивыми, улучшаем их, чтобы в них легче было поверить. Конечно, наша ложь несовершенна. Но истины слишком громоздки. Быть может, однажды мы найдем ту великую ложь, которая удовлетворит все человечество; пока она не найдена, пусть послужат тысячи маленьких неправд.
— Мне нет никакого дела до вас, Лжецов, — сказал я холодно, даже, пожалуй, зло. — Всю жизнь я был поборником правды.
Лукиан заметил снисходительно:
— Отец Дамиан Хар Верис, рыцарь инквизиции, я был о вас лучшего мнения. Вы сами — Лжец. Вы делаете полезную работу. Вы летаете на разные планеты и везде уничтожаете глупцов, мятежников, сомневающихся, которые осмелились посягнуть на основы той всеобъемлющей лжи, которой вы служите.
— Если моя ложь так притягательна, почему вы отказались от нее? — спросил я.
— Религия должна соответствовать культуре и обществу, работать на них, а не против. Если налицо противоречие, противопоставление, тогда ложь разрушается и вера оказывается поколебленной. Ваша религия хороша для многих других планет, но не для Ариона. Здесь царит всепрощение, а вера ваша нетерпима. Мы здесь любим красоту, а ваша вера слишком скупа на нее. Поэтому мы улучшили эту веру. Мы изучаем свой мир очень давно. Мы знаем его психологический срез. Житие Святого Иуды здесь будет пользоваться успехом. Его история драматична, своеобразна, в ней много прекрасного, — а эстетика привлекает. Это трагедия со счастливым концом, а на Арионе помешаны на таких историях. И драконы — недурное дополнение, верно? Думаю, что и ваша церковь должна поискать возможность как-то использовать драконов. Это восхитительные создания.
— Мифические, — вставил я.
— Едва ли, — ответил он, ухмыльнувшись. — Попробуйте доказать. Видите, все опять упирается в веру. Разве можно точно узнать, что происходило три тысячи лет назад? У вас — один Иуда, у меня — другой. И у вас, и у меня — священные книги. Разве истина в ваших? Вы можете поверить в это? Я допущен только в первый круг Ордена Лжецов, поэтому не владею всеми секретами, но знаю, что Орден этот очень древний. И не удивлюсь, если обнаружу, что все священные книги были написаны людьми, очень похожими на меня. А может, никакого Иуды вообще не существовало… Или Христа.
— А я верю в то, что они существовали, — сказал я.
— В этом храме сотни людей, и они верят в Святого Иуду и мою Библию вполне искренне. Вера — прекрасная вещь. Знаете ли вы, что число самоубийств на Арионе сократилось почти на треть с тех пор, как был основан Орден Святого Иуды?
Я стал медленно подниматься со стула.
— Вы так же фанатичны, Лукиан Иудассон, как все еретики, которых я встречал прежде. Мне жаль вас, вы утратили веру.
— Пожалейте себя, Дамиан Хар Верис, — ответил он и тоже встал. — Я обрел новую веру, новый смысл жизни, и счастлив. А вы, мой дорогой друг, терзаетесь сомнениями и оттого несчастны.
— Это ложь! — Боюсь, я уже кричал.
— Пойдемте со мной, — предложил Лукиан. Он коснулся панели на стене, и огромная картина “Иуда, оплакивающий драконов” скользнула в сторону; за ней находилась лестница, ведущая в подземелье.
— Идите за мной, — повторил он.
В подвале стоял огромный стеклянный чан, наполненный светло-зеленой жидкостью, а в ней плавало нечто, напоминавшее неопределенного возраста древний эмбрион, голое, с огромной головой и атрофированным крошечным тельцем; оно было похоже одновременно на старика и на младенца. От рук, ног и полового органа существа тянулись трубки, которые соединяли его с системой жизнеобеспечения.
Лукиан включил свет, и странное существо открыло глаза; огромные, темные, они, казалось, заглядывали прямо в душу.
— Это мой коллега, — сказал Лукиан, похлопывая по стенке чана. — Джон Эйзью Кросс, Лжец четвертого круга.
— И телепат к тому же, — с досадой констатировал я.
Мне доводилось громить телепатов на других планетах — в основном это были дети. Церковь учит, что телепатические способности от сатаны — о них не упоминается в Библии. Но я никогда не мог примириться с этими убийствами.
— Джон “прочитал” вас, как только вы появились на территории храма, и уведомил меня, — сказал Лукиан. — Лишь немногие посвященные знают, что он находится здесь. Он помогает нам лгать наиболее убедительно, так как чувствует, когда вера искренна и когда лжива. У меня на голове, под кожей, укреплен датчик, поэтому Джон может в любое время разговаривать со мной. Именно он завербовал меня в Лжецы; он проник в самую глубину моего разочарования и понял, что моя вера изжила себя.
Затем заговорило существо; голос его доносился из громкоговорителя системы жизнеобеспечения.
— Я проник и в глубину твоего разочарования, пустосвят Дамиан Хар Верис. Ты задавал слишком много вопросов, инквизитор. Твоя душа опустошена, ты устал и не веришь. Присоединяйся к нам, Дамиан. Ты уже давно — Лжец!
На мгновение я заколебался, пытаясь заглянуть поглубже в свою душу и выяснить: во что же я верю? Я искал веру, искал огонь, который когда-то поддерживал мою веру, искал опору в учении церкви, искал Христа в сердце моем — и не нашел ничего. Я был пуст, все во мне выгорело, остались лишь боль и сомнения. Но, когда я уже был готов ответить Джону и улыбавшемуся Лукиану Иудассону, вдруг нашлось что-то, во что я верил, верил всегда.
Истина.
Я верил в истину, какой бы горькой она ни была.
— Он потерян для нас, — сказал телепат с издевательским именем Кросс1.
1Cross (англ.) — крест.
Улыбка Лукиана погасла.
— Ах так? А я — то надеялся, что вы станете одним из нас, Дамиан. Казалось, вы уже готовы…
И вдруг я испугался. Надо было выбираться наверх, где меня ожидала сестра Джудит; Лукиан столько наговорил мне, а теперь я отверг их предложения. Телепат почувствовал мой страх.
— Вы не можете принести нам вреда, Дамиан, — сказал Джон. — Идите с миром. Лукиан ничего не говорил вам.
Лукиан помрачнел.
— Я сказал ему слишком много, Джон.
— Да. Но разве можно верить словам такого Лжеца, как ты? — Маленький бесформенный ротик существа искривился в улыбке, его огромные глаза закрылись. Лукиан вздохнул и повел меня наверх.
Лишь несколько лет спустя я понял: лгал-то как раз Джон Эйзью Кросс, а Лукиан был только жертвой его лжи. Я мог причинить им вред. И сделал это.
Тем более, что это было очень несложно. У епископа нашелся кое-кто в правительстве и в средствах массовой информации, и сам я, с умом вложив деньги, тоже кое-кого нашел. Затем я открыто сказал о подвале, обвинил Кросса в использовании телепатических способностей при вербовке последователей Лукиана. “Кое-кто” оказались понятливыми и предъявили обвинение. Блюстители порядка организовали рейд и взяли Кросса под стражу, а позже судили его.
Он, конечно, был невиновен, и обвинения были бессмыслицей; телепаты могут читать мысли лишь в непосредственной близости — и не больше. Но телепаты встречаются редко, их очень боятся. Да и выглядел Кросс настолько ужасно, что его легко можно было сделать жертвой суеверия. В конце концов его оправдали, и он покинул город Аммадон, а возможно, и Арион и отправился неизвестно куда…
Но у меня никогда и не было намерения вынести ему приговор: достаточно было и обвинения. В воздвигнутом им и Лукианом здании лжи начали появляться трещины. Вера приобретается с трудом, но потерять ее легко: даже самая великая вера не устоит перед малым сомнением.
Мы с архиепископом немало потрудились, чтобы посеять сомнения. Это было не так легко, как я предполагал; Лжецы поработали неплохо. В Аммадоне, как в большинстве развитых городов, был объединенный фонд знаний — система компьютеров, которая связывала воедино школы, университеты и библиотеки и давала возможность пользоваться общей суммой знаний всем, кому они были необходимы.
Но когда я стал проверять эту систему, то вскоре обнаружил, что история Рима и Вавилона была слегка изменена и существовало три варианта записи жития Иуды Искариота: об Иуде-предателе, о святом и о царе — завоевателе Вавилона. Его имя также упоминалось в связи с висячими садами; была запись и о так называемом “Кодексе Иуды”. В соответствии со сведениями из Аммадонской библиотеки, драконы вымерли примерно в то самое время, когда жил Христос.
В конце концов мы очистили записи от всей лжи, стерли ее из электронной памяти, хотя для этого нам пришлось сослаться на авторитеты других нехристианских миров, чтобы библиотекари и академики поверили, будто разногласия носят характер исключительно религиозных предпочтений.
К тому времени Орден Святого Иуды лопнул в ярком свете разоблачений. Лукиан Иудассон мрачнел и злился: по крайней мере половина его церквей закрылась.
Конечно, ересь никогда не исчезает полностью. Всегда найдутся те, кому неважно, во что верить. И до сего дня книгу “С крестом и драконом” читают на Арионе, в изящном городе Аммадоне, под сенью деревьев “шепчуветру”.
Спустя год “Христова истина” под командованием Арлы-к-Бау доставила меня обратно на Весе, и прежде, чем послать сражаться с новыми ересями, архиепископ Торга-тон дал мне наконец отпуск, о котором я просил. Итак, я одержал победу и церковь стала сильнее, а Орден Святого Иуды был полностью сокрушен. “Телепат Джон Эйзью Кросс был неправ, — подумал я тогда. — Он серьезно недооценил могущество рыцаря инквизиции”.
Впрочем, позже я вспомнил его слова: “Ты не можешь повредить нам, Дамиан”.
Нам? Что он имел в виду? Орден Святого Иуды? Лжецов?
Он лгал преднамеренно, понимая — я не остановлюсь перед тем, чтобы искоренить эту ересь. Но он понимал и другое — я не могу тронуть Лжецов, даже не осмелюсь упомянуть о них. А мог ли я? Кто поверит в разветвленное межзвездное тайное общество, старое как мир? Это попахивает паранойей, да и доказательств у меня не было.
Телепат лгал специально для Лукиана, чтобы тот выпустил меня, — теперь я в этом уверен. Кросс сильно рисковал, рассчитывая, что я попадусь в ловушку. Когда это не удалось, он добровольно пожертвовал Лукианом и его ложью — пешками в какой-то более крупной игре.
Итак, я уцелел. Но взамен обрел понимание, что во мне больше не живет вера. Ибо это слепая вера в истину, которую мне уже никогда не найти в моей религии.
Эта уверенность окрепла в тот год, когда я отдыхал, читая и размышляя, на Весе, Катадей и в созвездии Целиа. Наконец я вернулся в переговорную камеру архиепископа и вновь предстал перед Торгатоном Девяти Клариис Туном в самой старой паре обуви.
— Милорд Главнокомандующий, — обратился я к нему. — Я не могу принять нового назначения. Прошу уволить меня в запас.
— По какой причине? — пробурчал Торгатон, слегка забрызгав меня водой.
— Я потерял веру, — просто сказал я.
Он долго рассматривал меня, мигая лишенными зрачков глазами, и наконец произнес:
— Ваша вера — предмет заботы вашего духовника. Для меня же важны только результаты вашей работы. Вы работаете хорошо. Можете не отказываться от должности; впрочем, мы и не дадим вам отставки.
Правда освобождает пас.
Но свобода пугает, от нее веет пустотой и холодом, а ложь часто бывает красивой и греет.
В прошлом году Церковь пожаловала мне новый межпланетный корабль. Я назвал его “Дракон”.
Перевод с английского А.Бранского