Пока приятели за обе щеки уписывали вкусное кушанье, Михаил Васильевич обратился к вождю венузийцев и всевозможными жестами пытался дать ему понять о своем желании узнать, где они теперь находятся и что за странное судно везет их,

Венузиец не спускал глаз с профессора, казалось, он наконец понял, чего хочет старый ученый, и собрался на том же немом языке жестов удовлетворить его желание, — как вдруг один из его подчиненных, подошедши к вождю, что-то сообщил ему.

Оставив профессора, венузиец быстро подошел к темной решетке и отдал чрез нее какое-то приказание. Мгновенно шум, раздававшийся из темноты, смолк. Тогда вождь взял Михаила Васильевича за руку, отворил решетку и ввел старика в тесное помещение, где около дюжины венузийцев возились над аппаратами вроде насосов.

Не успел ученый хорошенько рассмотреть эти аппараты, как вождь — очевидно, это был капитан странного судна, — отдал новое приказание. Услышав его, матросы кинулись к цепям, концы которых висели на стенах, и принялись навертывать их на валы. В то же время металлические пластины, образовывавшие потолок, безшумно раздвинулись, и потоки дневного света ворвались в каюту.

Наши путники вскрикнули от восторга, увидев себя под лазурным небом, позлащенным яркими лучами Солнца. Кругом безпредельный океан катил свои тихие волны, ласково колыхавшие судно, на палубе которого стояли теперь земные жители.

Металлический столб, составлявший загадку для самого хитроумного Сломки, вытянулся в вышину, как вытягивается коленчатая зрительная труба, и окрылился парусом.

Гонтран, широко раскрыв глаза, смотрел на это превращение.

— Ну, ну, Вячеслав, оказывается венузийцы вовсе не так глупы, как ты воображал!

— Гм... слегка сконфуженно пробормотал инженер. — А все-таки их корабли, надобно думать, плохие ходоки: взгляни на этот поднятый, закругленный, широкий нос!.. Ведь это настоящий башмак!..

— Видно и мой славный однофамилец может ошибаться: основываясь на его словах, — смотри «Небесные миры», — я ожидал найти на Венере обитателей, стоящих на гораздо более низкой ступени развития, чем мы...

— И ты был совершенно прав, — перебил друга Сломка.

— Как прав?! Это при наличии такой техники, при обладании судами, которые могут плавать и под водой, и на поверхности?!

— Нет, конечно... Нo было бы ошибочно судить о степени цивилизации венузийцев только по одному этому факту. Я думаю, что наши новые знакомые, несмотря на свои подводные корабли, едва-ли ушли вперед дальше бронзового века. Посмотри кругом, ты не увидишь ни одного кусочка железа... А как грубы и несовершенны все машины венузийцев. Даже и в движение-то они приводятся не паром и не электричеством, а просто мускульною силой людей!

Поглощенные разговором, друзья совершенно позабыли про Михаила Васильевича, который, тем временем, возобновил свою немую беседу с капитаном. Оба собеседника употребляли всевозможные усилия, чтобы понять друг друга. Наконец венузиец для большей наглядности вытащил из-за пазухи какой-то свиток и развернул его: профессор увидел пред собою грубо нарисованную на желтоватом полотне карту Венеры, по которой легко было убедиться, насколько прав оказался Бьянкини.

Но не столько картографические подробности приковали к себе внимание Осипова при взгляде на это произведение венузийской науки, сколько надписи, там и сям испещрявшие карту.

— «Веллина»? — разобрал Михаил Васильевич, — указывая своему собеседнику на одну надпись.

— Веллина, Веллина! — воскликнул тот, утвердительно кивая головою.

— Ура!! — закричал Михаил Васильевич. — Гонтран!.. Сломка!.. Ключ найден!..

— Что такое? — подбежали друзья.

— Ключ к венузийскому языку найден,

— Так вы, значит, можете говорить с туземцами и понимать их? В таком случае узнайте поскорее о судьбе Елены.

Осипов покачал головою.

— Я этого еще не достиг, но скоро достигну... У меня теперь в руках два важных фактора: первое — я знаю, что венузийский язык имеет сходство с древне-греческим, во-вторых, я сейчас узнал, что венузийцы пишут иероглифами, крайне похожими на иероглифы древних египтян... Еще немножко терпения, — и я буду говорить по венузийски, как природный житель Венеры!..

Прошло уже пять дней плавания по Венузийскому океану. Скука начала уже овладевать Гонтраном и его приятелем, как вдруг, однажды, стоя на палубе, они увидели Михаила Васильевича, с сияющим лицом поднимавшегося из внутренности судна.

— У меня есть новость!.. — издали крикнул он, подходя к своим спутникам. — Я узнал ее от Брахмеса...

— Что это за Брахмес? — в один голос спросили друзья.

— Да капитан нашего судна...

— Ну, и что же сказал он вам? Нет-ли чего нового об Елене? — с жадным любопытством осведомился Гонтран.

Старик печально покачал головою.

— К сожалению, на этот счет я ничего не мог узнать, — отвечал он. — Брахмес возвращается из далекого путешествия, и падение Шарпа, по всей вероятности, произошло в его отсутствие... Нет, моя новость касается просто дальнейшего хода нашего плавания: оказывается, корабль плывет в Тагорти, один из главных городов Венеры...

— А когда мы его достигнем? — перебил старика Гонтран.

— Через пять дней, если считать остановку вот здесь, в Веллине...

— Веллина! Это город? — спросил Сломка.

— Вероятно, город на острове, — отвечал Фламмарион, рассматривая карту.

— А то, быть может, это подводный город, — насмешливо заметил инженер..

Михаил Васильевич бросил на него яростный взгляд.

— Да, да именно подводный, — подтвердил Сломка, не смущаясь этим взглядом. — Очень естественно, что в мире, где подводное плавание так развито...

Инженер остановился, заметив капитана, который быстро подошел к ним и сказал несколько слов профессору.

— Нам надо спуститься в каюту, — сообщил последний своим спутникам; — Брахмес говорит, что судно сейчас опустится.

— Опустится? — с удивлением переспросил Фламмарион, бросая кругом удивленный взгляд. — Зачем же? Ведь никакой опасности не предвидится: — море — как масло, и небо великолепно...

Казалось, венузиец понял слова жителя Земли, и лаконически проговорил: — Веллина!

— Чорт побери! Послушайте, ей-ей вы сейчас увидите, что я прав: Веллина окажется подводным городом, — воскликнул инженер.

Старый ученый пожал плечами, и все трое спустились в каюту. По команде Брахмеса, парус был свернут, мачта снова превратилась в короткий столб, палуба накрылась сводом; и судно начало опускаться.

— Мы плывем под водой, — заметил Гонтран.

— Нет, мы только опускаемся, — возразил ему Сломка.

— Почему же вы так думаете? — спросил Осипов Инженер молча указал на решетку, за которой не было слышно ни одного звука. А теперь вот мы идем и вперед, — заметил он, услышав работу насосов. Через несколько минут, однако, насосы вновь замолкли и судно ударилось дном обо что-то твердое.

— Мы на самом дне, — проговорил Гонтран.

В каюту вошел Брахмес и молча пригласил путешественников следовать за собою на палубу.

Едва они поднялись по лестнице, как в изумлении остановились: палуба оказалась свободной от своей покрышки, а судно — стоящим у берега на песке, едва покрытом водою... Над головами путешественников, вместо голубого неба, виднелся каменный свод: очевидно, они находились в каком-то огромном гроте. Толстые факелы, прикрепленные к стенам пещеры озаряли внутренность ее красноватым блеском. На песке, кроме корабля Брахмеса, стояло еще несколько десятков других судов, над разгрузкой и нагрузкой которых работали толпы носильщиков. Большая часть последних были венузийцы такого типа, как Брахмес, но кроме их в толпе были какие-то странные существа, походившие не то на людей, не то на животных. Эти существа вместо человеческой кожи были покрыты чем-то вроде тюленьей шкуры, ноги оканчивались круглыми плоскими ступнями, походившими на лапы уток, длинные, мускулистые руки спускались почти до колен. На пальцах, как рук, так и ног, находились плавательные перепонки, на плечах сидела круглая голова, с большими глазами, широким ртом, острыми белыми зубами и слуховыми перепонками вместо ушей.

— Люди-аксолотли — заметил Сломка, рассматривая пещерных обитателей. Двое из них подошли к Брахмесу и начали ему что-то говорить. Капитан слушал их внимательно, затем, обратившись к профессору, проговорил несколько слов, сильно взволновавших старика.

— Брахмес говорит, что, по словам одного из этих странных дикарей, недавно в Веллину прибыл какой-то человек, во всем похожий на нас.

— Шарп! — воскликнул Гонтран. — Это Шарп!.. Михаил Васильевич, пойдемте, разыщем поскорее этого негодяя!..

Путешественники сошли с корабля на берег и углубились внутрь грота, вслед за Брахмесом и одним из пещерных обитателей. Дорогой капитан сообщил профессору некоторые сведения о загадочном подводном царстве, и его жителях. По его словам, страна изобилует минеральными сокровищами, благодаря которым прочие венузийцы находятся в деятельных сношениях с обитателями Веллины. Жители Веллины — существа земноводные; будучи снабжены, кроме легких, жабрами, они могут жить и в воде и на суше.

Пока капитан беседовал с ученым, Гонтран говорил с инженером.

— Посмотри, что это за норы, — произнес он, указывая на отверстия в почве, из которых выползали подводные жители.

— Вероятно, это жилища людей-аксолотлей, — заметил инженер.

— А почему пещера, в которой мы теперь идем, не залита водою и содержит еще воздух?

Очень просто: здесь мы имеем дело с тем же явлением, которое получим, если погрузим в воду обыкновенную рюмку отверстием вниз, — вода не наполнит всей рюмки, благодаря непроницаемости воздуха...

Через полчаса ходьбы по пещерным недрам, проводник остановился у входа в одну из нор и полез в нее. Тотчас же началась внутри возня и восклицания на чистом английском языке.

— By good. Чего тебе надо, проклятая образина?!

— Фаренгейт! — воскликнул Михаил Васильевич. — Джонатан Фаренгейт!

— Вы... вы... — дрожащим голосом проговорил американец, видя своих спутников которых он давно считал погибшими. — By good... Я не ожидал вас видеть... не ожидал совсем... By good.

Слезы, на глазах Фаренгейта красноречивее всех слов говорили насколько взволнован американец.

Обменявшись крепкими рукопожатиями, спутники рассказали друг другу о своих приключениях.

— А что, вы не слыхали чего-нибудь о Шарпе? — спросил американца Гонтран.

Фаренгейт пожал плечами,

— К сожалению, здешние идиоты не понимают ни по английски, ни по французски, а выучить меня их наречию мои родители не догадались...

Когда все вернулись на судно, Брахмес предложил Михаилу Васильевичу остаться в Веллине на сутки, чтобы ознакомиться с минеральными богатствами подводной страны. Но они слишком желали иметь поскорее сведения о Шарпе к потому торопили капитана. Прошло еще несколько дней, прежде чем судно достигло цели своего пути — Тагорти. Старый ученый проводил все время в беседах с Брахмесом, стараясь составить себе понятие о степени развития жителей Венеры. Заключение профессора было таково, что вецузианцы гораздо менее земных людей ушли вперед по пути прогресса. Правда, некоторые отрасли науки и промышленности были им известны, зато о других они не имели никакого понятия. В общем, венузийцев, по степени развития, можно было вполне сравнить с древними халдеями, египтянами или греками.

После нескольких суток однообразного, утомительного плавания, Брахмес об'явил наконец, что цель их путешествия уже недалека.

Однажды, Михаил Васильевич, сидевший на носу корабля с зрительною трубой в руках, заявил своим спутникам, что он видит вдали какую-то линию. Через час последняя превратилась в холмистый берег, прорезанный глубоким заливом, в котором толпились сотни кораблей. Это и был рейд Тагорти.

Кинув якорь невдалеке от берега, Брахмес высадился на сушу и повел путешественников в город, где они первым делом должны были представиться вождю венузианцев.

Все молча тронулись по дороге от берега. Вдруг Гонтран, шедший впереди, остановился и с изумлением воскликнул:

— Что это за грибы?!

— А и в самом деле очень похоже! — согласился с ним Сломка.

Отлогие склоны невысокого холма, подошва которого омывалась морскими волнами, были сплошь покрыта постройками грибообразной формы. Постройки были расположены с геометрическою правильностью по радиусам, сходившимся у вершины, и примыкали крыша к крыше, так что образовали сплошную поверхность на подобие брони черепахи.

— Странное устройство... словно целая армия зонтиков... — заметил Фаренгейт. — Как вы об'ясните это, мистер Сломка. — обратился он к инженеру.

— По моему, такое устройство крыш объясняется метереологическими условиями Венеры, — отозвался Сломка: — здесь выпадает масса дождя, и венузианцы, вероятно, строят свои дома таким образом, что облегчить сток воды.

Услышав мнение инженера, старый ученый перекинулся несколькими словами с Брахмесом.

— Да, вы правы, — проговорил он потом: — по словам нашего путеводителя, венузийцы действительно строят свои дома таким образом ввиду ливней, падающих в определенные месяцы. С этою же целью они располагают свои дома на склонах холмов и скатах гор.

— Но если дожди здесь так обильны, то улицы венузианских городов должны, во время ливня, представлять из себя настоящие потоки? — возразил Гонтран.

— Совершенно верно, и потому они вымощены бронзовыми плитами, точно так же, как крыши сделаны из бронзовых черепиц.

Замечание Фаренгейта было совершенно справедливо, — дома Тагорти действительно походили на огромные металлические зонтики: их ручки, состоявшие из круглых башен, служили для жилья, а зонтикообразные крыши заключали в себе бассейны с водой, постоянное испарение которой предохраняло обитателей от излишнего жара.

— Имейте ввиду, — заметил, указывая на это приспособление венузианских жилищ, профессор, — что Венера получает солнечного тепла вдвое больше чем земля...

— А куда же девались обитатели Тагорти? — перебил старого ученого Гонтран. — Весь город кажется вымершим...

Михаил Васильевич обратился к Брахмесу. Венузиец отвечал, что он сам удивляется царящему в городе безлюдью и постарается узнать об его причине. С этими словами Брахмес скрылся в дверях одного из домов.

— Ну, что? — обратились к нему путешественники, когда их путеводитель снова показался в дверях.

— Все жители столицы сбежались на площадь, — отвечал Брахмес по венузийски: — туда привезли какую-то громадную металлическую массу, найденную на поверхности океана. Откуда взялась эта громада, каково ее назначение, никто не знает.

— Елена! — вскричал Гонтран, когда Михаил Васильевич перевел своим спутникам объяснение Брахмеса.

— Шарп! — прорычал Фаренгейт. И оба они хотели броситься по направлению к центральной площади, но Сломка и профессор напомнили им о благоразумии и осторожности. Затем вся кампания зашагала по бронзовой мостовой столицы.

Через полчаса быстрой ходьбы, путешественники достигли вершины холма, на котором был раскинут город. Огромная площадь была залита целым морем человеческих голов, которое волновалось и шумело. Внимание всех было приковано к грандиозному зданию, возвышавшемуся как раз посредине площади.

— Это дворец вождя, — заметил Брахмес ученому, — сюда именно и доставлена та громада, о которой я говорил.

Затем венузиец попросил своих спутников подождать несколько минут, пока он вернется, и исчез в толпе.

Сначала венузийцы не обращали внимания на жителей земли, пока одному из зевак не привелось случайно обернуться в их сторону. Заметив диковинных иностранцев, житель Венеры не мог удержаться от крика изумления. Это привлекло внимание его соседей, — и не прошло минуты, как путешественники были окружены толпою любопытных. Первое время они держались на почтительном отдалении от чужестранцев, но потом стали смелее: подошедши ближе, некоторые из венузийцев стали ощупывать одежду Фаренгейта.

— By Good! — зарычал американец, недовольно отодвигаясь, — не принимают-ли эти дураки нас за каких-нибудь зверей?!

— Какое унижение для гражданина свободной Америки!.. — насмешливо заметил Сломка.

В этот момент за спиною инженера раздался крик какого-то венузийца и ругательства Гонтрана. Оказалось, что один из любопытных, заинтересовавшись пенснэ Гонтрана, хотел схватить его, но тотчас же получил от рассерженного Гонтрана здоровую оплеуху.

— Что вы делаете, Гонтран? — вскричал профессор. — Какое неблагоразумие!

— Неужели-же мне нельзя проучить нахала? — возразил Михаилу Васильевичу Гонтран.

— Но вы забыли, что нас четверо, а этих нахалов — несколько тысяч!

Поступок Фламмариона действительно мог причинить много неприятностей: увидев, что одному из них нанесена обида, венузийцы заволновались, среди толпы раздались крики, показались сжатые кулаки, поднялись палки, а кое-где засверкали и бронзовые мечи. Толпа готова была броситься на отважных чужестранцев и растерзать их на куски.

Путешественники поспешно выхватили револьверы и, став друг к другу спиною, образовали карэ.

— Хоть-бы Брахмес приходил скорее, — бормотал старый ученый. — Если он запоздает, то, пожалуй, не застанет уже нас в живых.

Едва профессор успел произнести это, как толпа с яростными криками начала нападение.

Путешественники мгновенно взвели курки револьверов и сделали залп в воздух.

Результат был поразительный: сначала венузийцы остановились и несколько мгновений стояли, как пораженные громом; затем они со всех ног бросились от путешественников, в паническом ужасе толкая друг друга.

В каких-нибудь пять минут площадь вокруг дворца совершенно опустела.

Несмотря на опасность, которой они только что подвергались, путешественники при виде этой картины не могли удержаться от смеха.

Между тем Брахмес все не возвращался. Наконец, потеряв терпение, они пошли одни во дворец. Никем не останавливаемые, они взошли по лестнице в портал, отворили главную дверь и увидели удивительное зрелище.

Посредине залы, на возвышении из полированной бронзы, сидел венузиец. Его ноги, украшенные богатыми браслетами, покоились на пурпуровых подушках. Тога из белого полотна, затканного звездами облекала его тело, на голове сиял и искрился высокий шлем из какого-то, неизвестного желтого металла. И все это было освещено ярким светом, образовавшим вокруг сидевшего на троне ослепительный ореол.

Кругом в зале царил таинственный полумрак, привыкши к которому, глаза старого ученого заметили ряд распростертых на полу тел. Они лежали ниц, застывши подобно статуям и не смея взглянуть на своего повелителя.

Всматриваясь далее, Михаил Васильевич понял причину ореола, окружавшего возвышение. Над возвышением висел ряд ярких светильников, свет которых, при помощи сферических зеркал, был сконцентрирован на возвышении и восседавшем на нем.

Сидевший на возвышении вождь венузийцев, — вперил в пришельцев свои неподвижный взор и почти беззвучно отдал какое-то приказание. Мгновенно тела, лежавшие на полу, обнаружили признаки жизни; они поднялись, неслышно скользнули в темноте и исчезли, словно тени, среди колонн. Лишь один венузиец остался — это был Брахмес. Он обратился к старому ученому и проговорил:

— Мой повелитель соизволяет дать вам, чужестранцы, аудиенцию. Приблизьтесь. Кто вы такие и откуда пришли, все это уже известно... Об'ясните теперь, чего вы желаете!

— Ты сказал мне, — отвечал венузийцу профессор, — что во дворец доставлен какой-то предмет, найденный недавно плавающим на поверхности океана... Я желал-бы знать, что за существа оказались в этом предмете.

Брахмес перевел слова ученого вождю, который в ответ едва слышно бросил несколько фраз.

— Вождь — произнес тогда переводчик, — изумлен твоим вопросом: предмет, о котором идет речь, был пуст!

Михаил Васильевич побледнел, как полотно, и в бессилии зашатался.

— Что с Еленой?.. Она умерла?! — вскричал Гонтран. — Да говорите же, не мучьте меня, профессор!

— Исчезла!.. Они не видали ни ее, ни Шарпа!.. — задыхающимся голосом произнес ученый.

Яростное ругательство Фаренгейта и возглас отчаяния были ответами на слова Михаила Васильевича.

Один Сломка сохранил свое хладнокровие.

— Не видали?! Вот вздор! Этого быть не может! — проговорил он. — Расспросите-ка Брахмеса подробнее, профессор, когда был найден странный предмет, где, при каких обстоятельствах?..

— Предмет, которым вы так интересуетесь, — отвечал Брахмес, когда Михаил Васильевич перевел ему вопросы инженера, — упал на нашу планету почти в то же самое время, как и вы...

— А какой он формы? — перебил своего собеседника Осипов, в голове которого сверкнула внезапная догадка.

— Он имеет вид огромного полого шара из какого-то неизвестного нам вещества.

— Так это наш аппарат! — воскликнул профессор. И ты говоришь, что он упал к вам почти одновременно с нами.

— Да, — перевел Брахмес ответ вождя, — хотя наши астрономы заметили его еще тогда, когда он только несся в пространстве; первоначально они приняли его за воздушный корабль таинственного небесного посланника, но потом убедились в своей ошибке.

— О каком посланнике говоришь ты?! — воскликнул Михаил Васильевич, услышав эти слова.

— О существе, совершенно похожем на вас, которое прилетело с Луны за несколько дней перед вами и объявило себя уроженцем планеты, которую оно называло Землею.

— Шарп... Это Шарп!.. — закричал профессор, с волнением переводя своим спутникам слова Брахмеса.

— О, да, без сомнения! — один голос согласились те.

— Этот посланник... где же он теперь? — замирающим голосом спросил ученый венузийца.

— После нескольких дней пребывания здесь, он продолжал свое путешествие.

Михаил Васильевич почувствовал, что земля ускользает из-под его ног.

Потом, собравшись с силами, старик задал Брахмесу еще вопрос:

— Ведь этот посланник был не один?.. ему сопутствовала молодая девушка?.. не правда-ли?

— Он был один, — ответил Брахмес.

Ответ владыки венузийцев словно громом поразил всех.

— Этот презренный злодей не остановился перед гибелью беззащитной девушки, — воскликнул старый ученый, заливаясь слезами.

— By Good! Когда же попадет мне в руки этот негодяй!? — заскрипел зубами Фаренгейт, услышав о новом преступлении своего врага.

Что касается Гонтрана, то он не находил даже слов для выражения своего горя: все кончено... напрасны труды, лишения, опасности... прощай, мечты о счастьи... — в отчаянии думал молодой человек,

Один только Вячеслав Сломка сохранил свежую голову.

— Ну, полноте, — начал он, — к чему такие мысли... Каким-бы злодеем ни был Шарп, я все-таки не думаю, чтобы он был способен выбросить Елену в пространство. Да, наконец, ведь он человек умный и хорошо знает, что за убийство ему придется жестоко поплатиться...

Михаил Васильевич печально усмехнулся.

— Поплатиться?! Разве мы на Земле.

— Нет, но, повторяю, я уверен, что Шарп пальцем не дотронулся до вашей дочери, — возразил инженер.

— Так ты думаешь?... — начал Гонтран с надеждой.

— Я думаю, — перебил приятеля Сломка, — что Шарп просто спрятал твою невесту внутри вагона, и оттого, понятно, венузийцы не видали ее.

— Гм... а ведь это очень вероятно, — отозвался Фаренгейт, тронутый печалью отца.

— Понятно! — поддержал его инженер

— Ну, полно, Гонтран, плакаться, — дружески ударил он по плечу своего приятеля, — подумаем лучше, как-бы нам нагнать беглеца.

— Нагнать?! — недоверчиво проговорил Гонтран. Но как же мы можем думать об этом, не зная даже какой дорогой и куда он отправился?

— Для него мыслима лишь одна дорога — к Солнцу, что обусловливается самым способом передвижения его вагона.. А между Солнцем и Венерой только и есть одна промежуточная станция: Меркурий.

— Я совершенно согласен с вами, — проговорил Михаил Васильевич, в душе которого также зародилась слабая надежда: — Шарп наверное отправился на Меркурий, тем более, что эта планета скоро будет в в своем афелии, то-есть, стало быть, в ближайшем расстоянии от Венеры, равняющемся десяти миллионам миль. Чтобы пролететь это пространство, Шарпу нужно двадцать семь дней...

— Эх, какая нам нужда до скорости, с которой этот негодяй удирает от нас?! — перебил старого ученого американец, — Ведь все равно мы не имеем средств преследовать его!

— Как не имеем?! — воскликнул Сломка. — Но ведь наш аппарат здесь, и мы можем им воспользоваться, — разумеется, если позволят венузиицы... Кроме того, у них должна быть и такая же обсерватория, как и Вандунг селенитов...

Инженер не кончил своих слов, так как старик, кинувшись ему на шею, едва не задушил его в своих объятиях.

— Постойте радоваться, — остановил порыв старого ученого Гонтран, — еще действительно-ли наш аппарат отыскали венузийцы, а если это так, годен-ли он для дальнейшего путешествия?

Владыка венузийцев продолжал хранить прежнее величавое спокойствие. Можно было-бы счесть его за античную статую, если-бы не блестящие глаза, пристально устремленные на чужестранцев.

Брахмес словно застыл в своей почтительной позе. Профессор просил венузийца, если возможно, показать ему найденный предмет. Брахмес перевел эту просьбу вождю и, получив в ответ утвердительный знак, отдернул занавес, повешенный в одном месте залы между колоннами.

Взглянув туда, путешественники не могли удержаться от радостного восклицания: это действительно был их аппарат. Беглого обзора всех составных частей его было для Сломки достаточно, чтобы убедиться в полной целости и исправности машины.

Убедившись в этом, старый ученый обратился к вождю с речью.

— Покидая родную планету, которую вы называете Вурх, а мы Земля, — говорил Михаил Васильевич, — мы хотели у вас повстречаться с тем путешественником, который прибыл к вам несколько времени тому назад. К сожалению, мы уже не застали его здесь, и потому нам необходимо продолжать свое путешествие. От тебя, вождь, зависит, сбудется ли наше намерение: для осуществления последнего необходим, во-первых, этот найденный вами предмет, а во вторых — твоя милостивая помощь.

Владыка венузийцев благосклонно выслушал просьбу ученого, но велел об'явить, что исполнение ее придется отложить на два месяца, так как на следующий день назначено переселение жителей Тагорти и всей окрестной страны.

— Как переселение? Какое переселение? — воскликнул Михаил Васильевич.

— Народы нашего мира, — объяснил Брахмес, — принуждены постоянно перекочевывать из полушария в полушарие, чтобы избежать то палящего зноя, то полярных морозов. И вот завтра — как раз такой день, когда мы должны начать переселение отсюда в южное полушарие. Ты и твой спутники не смогут перенести тот леденящий холод, который скоро наступит здесь; если вы останетесь в Тагорти, то обречете себя на верную смерть.

— Верю, — отозвался профессор с печальным видом, — но что же нам делать. Мы не можем ждать двух месяцев, потому что в таком случае потеряем всякую надежду догнать беглеца!

Венузиец перевел слова ученого вождю, который несколько мгновений обдумывал их. Затем, сбросив с себя обычную важность, он с живостью начал что-то объяснять Брахмесу. Последний внимательно слушал, потом обратился к Михаилу Васильевичу:

— Чужестранец, вот что предлагает тебе наш вождь: следуй со своими спутниками завтра за нами в страны юга, а тем временем люди Боос, которых ты видал в Веллиле и которые не боятся холода, придут сюда, разберут на части твою машину и повезут ее к нам вместе с зеркалами из обсерватории Тагорти. В той стране, куда мы отправляемся, как раз лежит высочайшая гора нашей планеты. Люди Боос привезут на ее вершину твой прибор вместе с зеркалами, и ты отправишься оттуда, куда захочешь. Отвечай же, хочешь ли ты, чтобы все было сделано так.

Старый ученый с радостью согласился на предложение и просил Брахмеса передать владыке благодарность как его самого, так и его спутников.

На следующий день весь город с раннего утра пришел в движение. Перед каждым жилищем стояла повозка, на которую венузийцы поспешно нагружали свое немногосложное имущество. Затем дом запирался, а нагруженная повозка отправлялась на морской берег, где назначен был пункт отправления.

Ровно в полдень под'ехали повозки вождя и, заняв первое место, тронулись в путь. За ними, скрипя намазанными колесами, потянулся громадный караван прочих повозок, извиваясь по дороге подобно гигантской змее.

Путешествие продолжалось ровно восемь дней, по истечении которых голова каравана очутилась в местности, как две капли воды напоминавшей местность вокруг Тагорти: то же голубое море, такой же покатый холм и на нем такой же город с грибообразными зданиями. Только на горизонте виднелась цепь высоких гор с вершинами до самых облаков.

— Эге, — проговорил Михаил Васильевич, оглядываясь в ту сторону, — вот и они, эти горы!

— Можно было-бы подумать, — усмехнулся стоявший рядом с Осиновым Фаренгейт, — что эта местность вам знакома,

— Конечно, — не смущаясь, отвечал профессор: — раз видел ее... в телескоп. Вот тот пик, что вы видите вправо, был даже измерен мною, а раньше меня это сделал Шретер, в 1789 году, и Беер с Медлером в 1833 и 1836 годах... Высота этой горы оказалась весьма почтенная: около сорока километров. По всей вероятности, отсюда нам и придется отправляться в путешествие на Меркурий.

— И что же, мы должны будет взбираться туда пешком? — ужаснулся американец...

— Нет, нас понесут на носилках... А то еще лучше — вас понесет кто-нибудь из людей Боос,— насмешливо заметил инженер.

Американец свирепо посмотрел на него.

— Что же, — проворчал он, — мои ноги и без того утомлены восьмидневным путешествием, а тут еще взбираться на высоту сорока километров!

— Все это не беда,— вмешался в разговор Михаил Васильевич, — беда в том, сколько времени потребует от нас восхождение на вершину этой чудовищной горы, пред которой Монблан — небольшой холмик.

— И не подвергнемся-ли мы на такой высоте припадкам горной болезни? — заметил Фламмарион.

— Ну, этого-то бояться нечего: атмосфера здесь вдвое плотнее и выше, чем на Земле... Наконец, в крайнем случае, у нас есть с собою скафандры.

Посвятив остаток этого дня отдыху, на следующий день путешественники уже с раннего утра были на ногах, и вместе с Брахмесом направились к подошве пика.

— Могу вас утешить, сэр Джонатан,— дорогой сказал профессор американцу: — оказывается на горе построен венузийцами санаторий для лечения горным воздухом, и к нему устроен весьма удобный под'ем.

Через час поспешной ходьбы путники подошли наконец к подошве грозного пика. Здесь уже их поджидала целая армия человекоподобных существ Боос. Здесь же стояла больших размеров бронзовая повозка, в которой лежали части летательного аппарата и зеркала. Толстая бронзовая цепь шла от нее вверх на гору, извиваясь подобно змее и теряясь из виду.

— Ого, да это нечто вроде железной дороги на Везувий! — заметил Фаренгейт, с видимым удовольствием усаживаясь в бронзовую колымагу.

Прочие путешественники последовали примеру американца, после чего Брахмес подал сигнал, цепь заскрипела, — и повозка медленно тронулась в гору, сопровождаемая толпою людей Боос, шедших пешком.

Дорогой Брахмес объяснил старому ученому, что другие Боос, там наверху, навертывают цепь на огромнейший ворот.

Через двадцать четыре часа под'ема повозка очутилась наконец у венузианского санатория, расположенного на высоте тридцати километров. Остальные десять путешественникам предстояло пройти пешком.

Неутомимые Боос, разгрузив фургон и взявши по отдельной части разнообразного аппарата, смело двинулись вперед. Путь далеко нельзя было назвать приятным: густой туман не позволял ничего видеть дальше десяти шагов, а между тем пропасти и ущелья попадались весьма часто. Немудренно, что только после 60-ти часовых нечеловеческих усилий путешественники добрались наконец до площадки, венчавшей вершину пика. Теперь они были на сорок два километра выше уровня венузийского океана!

Несмотря на всю привычку к подобным переходам, даже Боос были утомлены. Но время не ждало и Брахмес, едва дав им часовой отдых, потом заставил их снова приняться за работу.

К вечеру аппарат был собран и поставлен, как следует. На следующее утро с первыми лучами солнца профессор решил покинуть Венеру и отправиться на Меркурий.

Михаил Васильевич, стоя у окна каюты, созерцал междупланетное пространство; Сломка, с неизменной записной книжкой в руках, покрывал ее листки колоннами цифр; Джонатан Фаренгейт ходил вдоль и поперек каюты, заложив руки за спину, и о чем-то думал; наконец Гонтран, сидя на диване рядом со своим другом вздыхал о своей невесте.

— Да будет тебе! — вышел наконец из терпения Сломка, услышав чуть не в сотый раз его вздох. О чем ты хнычешь?

Гонтран печально покачал головою.

— Ах, Вячеслав уже восемнадцать месяцев прошло с тех пор, как я просил Елену стать моей женой.

— И это-то тебя так огорчает? — с насмешкой проговорил — инженер. — Чудак, ты не понимаешь своего счастья.

— Вячеслав, — укоризненно остановил приятеля Гонтран. — Оставишь-ли ты эти вечные насмешки? Я готов потерять всякое терпение. Ведь ты знаешь, что я глубоко люблю Елену...

— И люби, — хладнокровным тоном прервал его Сломка; — кто же тебе мешает?

— Мне надоело ждать, скитаясь подобно Вечному Жиду.

— Путешествия полезны юношам, — ехидно возразил инженер, — притом же, благодаря им, все более и более отдаляется минута, когда тебе придется надеть на шею рабское ярмо.

Сломка обернулся и к своему ужасу увидел, что старый ученый, которого он считал всецело погруженным в астрономические наблюдения, -внимательно слушает их разговор.

— Надеть ярмо? — грозно повторил профессор. — Я считаю это выражение непристойным и оскорбительным.

— Напрасно, — возразил инженер, к которому возвратилось все его самообладание: — ведь не мешаю же я вам иметь свое мнение об астрономии, не мешайте и вы мне иметь свое мнение о женитьбе.

Михаил Васильевич нахмурил брови и проговорил Гонтрану.

— Я крайне удивлен, дорогой Гонтран, тем, что вы позволяете этому господину отзываться подобным образом о своей невесте.

— Напрасно вы говорите это Гонтрану, — заметил инженер: — бедняга сейчас сам жаловался мне, что ему приходится слишком долго ждать.

— Это правда? — спросил ученый.

— Ах, — смущенно отозвался тот; — я... видите-ли, профессор... я... мое положение, согласитесь сами, очень странное: полтора года тому назад, в Петрограде я сделал предложение вашей дочери... а теперь мы находимся...

— В полутора миллионах миль от планеты Венеры, — проговорил Сломка, справляясь в своей книжке.

— ... в полутора миллионах миль от планеты Венеры, — повторил Фламмарион, — и я начинаю верить, что нахожусь гораздо ближе к Петрограду, чем к тому желанному дню, когда я назову Елену своею.

Михаил Васильевич с укоризненным видом скрестил руки на груди.

— И ты, Брут? — воскликнул он классической фразой. — А кто говорил мне в Пулковской обсерватории, что миллионы, биллионы и триллионы верст ничего не значат для его любви?.. Вы говорили о триллионах, а между тем мы едва пролетели несколько миллионов, — и вы готовы уже отказаться от своих слов.

— Я? Отказаться? — пылко воскликнул Гонтран, задетый за живое. — Вы придаете шутливому замечанию Вячеслава такое значение, какого он сам, без сомнения, не приписывает ему... Я не отпираюсь: да, я выражал своему другу недовольство этими бесконечными странствованиями, но знайте, что я говорил это только руководимый чувством любви к вашей дочери!

Старик крепко пожал руку своего будущего зятя.

— Имейте терпение, дорогой мой, — произнес он, — и Елена будет вам наградой.

— А когда, в самом деле, это будет — спросил Фаренгейт, прислушавшись к беседе своих спутников. — Я со своей стороны надеюсь, что как только мы поймаем негодяя Шарпа и выручим Елену, вы, профессор, постараетесь найти средство дли возвращения на Землю.

Лицо Михаила Васильевича мгновенно приняло недовольное выражение:

— Да, если это будет возможно, — сухо произнес он.

— Если возможно?! By Good! — воскликнул американец. — Это должно быть возможно. Я не обязывался посетить все небесные тела. Я даже не астроном, а просто торговец свиньями. Поэтому я хочу... слышите-ли хочу?.. возвратиться на Землю, лишь только расправлюсь с Шарпом. И с вашей стороны, мистер Осипов...

Но мистер Осипов не обращал никакого внимания на заявления мистера Фаренгейта. Повернувшись к нему спиною, он преспокойно разговаривал с Гонтраном, сообщая ему астрономические сведения о планете Меркурий.

— Меркурий, — говорил он, — несомненно должен представлять некоторые особенности от тех миров, которые мы видели раньше. Это ведь самая маленькая из планет солнечной системы; ее диаметр — не более 1.200 миль, а об'ем равен всего тридцати восьми сотым об'ема Земли. Меркурий мог-бы целиком поместиться в Атлантическом океане, втиснутый между Европой и Северной Америкой. С другой стороны, это — планета, наиболее приближенная к Солнцу, от которого ее отделяют всего 57.250.000 километров или 14,300.000 французских миль. Прибавьте к этому, что орбита Меркурия весьма эксцентрична, что при величине ее диаметра в 28 миллионов миль, разница между афелием и перигелием ее равна шести миллионам, и что, наконец, год на Меркурии равняется всего восьмидесяти восьми земным дням. Эти данные вполне определяют условия жизни в этом мире. Надо впрочем оговориться, что влияние солнечных лучей, которых Меркурий получает на единицу поверхности, вдесятеро больше, чем Земля, — в значительной мере парализуется густым слоем облаков, одевающих эту планету. Оттого, несмотря на близость последней к Солнцу, условия жизни на ней подходят к тем, какие существуют на Венере...*)

*) Лучшие наблюдатели Меркурия утверждают, что на этой планете нет обычного чередования дней и ночей. Планета неизменно обращена одной и той-же стороной к Солнцу, а другой к мраку и холоду межзвездного пространства. Вечное сияние Солнца на одной стороне и вечная ночь на другой. На одной стороне вечный зной в 200-300 градусов, не умеряемый ни ветром, ни облаками, на другой вечный мороз в 200 и более градусов, куда не проникает ни один луч Солнца. При этих условиях неудивительно, что на Меркурии нет совсем атмосферы. Правда, что между дневной и ночной областями, имеются еще промежуточные полосы, где бывает смена дня и ночи один раз за весь 88-дневный год, но и в этом «умеренном» поясе Меркурия должны царить чрезвычайно резкие крайности тепла и холода. Для органической жизни в том виде, как она имеется на земле, этот мир величайших контрастов, повидимому, совершенно немыслим.

Прим. ред.   

Гонтран внимательно слушал лекцию Михаила Васильевича.

Вячеслав Сломка уже опять погрузился в свои безконечные вычисления. Выводя одну колонну цифр за другою, он лишь изредка отрывал глаза от листков записной книжки, чтобы взглянуть на «рапидиметр» — так назывался изобретенный инженером прибор для определения скорости летательного аппарата.

— Сорок восемь часов! — воскликнул наконец он, подводя последний итог, — Через сорок восемь часов мы будем в сфере притяжения Меркурия! Слышите?

Звучный храп был ответом Сломке: оказалось, что Фаренгейт, предоставив своим спутникам ломать голову над научными вопросами, сам предался своему любимому занятию во время путешествия — сну. Его пример не замедлил оказать магическое действие и на Гонтрана, который, закрыв лицо творением своего знаменитого однофамильца, на самом деле исправнейшим образом спал. Бодрствовал один профессор, но он был слишком занят своими наблюдениями, чтобы беседовать с инженером. Сломка не нашел ничего лучшего, как последовать увлекательному примеру своего друга и американца и тоже завалился спать...

Назначенные инженером сорок восемь часов еще далеко не истекли, как вдруг пассажиры летательного аппарата были испуганы криком Фаренгейта:

— Остановились!

Старый ученый, Сломка и Фламмарион вскочили со своих мест и поспешно подбежали к американцу, который стоял, неподвижно уставившись на циферблат рапидиметра.

— Как остановились?! — в один голос спросили они.

Фаренгейт молча показал рукою на стрелку прибора, стоявшую на нуле.

Несколько секунд все были охвачены словно столбняком и не могли проговорить ни слова.

— Нет-ли ошибки в показаниях твоего рапидиметра? — проговорил наконец Гонтран, обращаясь приятелю.

— Навряд... Впрочем это очень легко проверить, — отвечал тот.

С этими словами инженер поспешно одел на себя скафандр и, подняв опускную дверь, которая вела внутрь аппарата, — спустился по лестнице. Первое, что он увидел — была полная неподвижность центральной оси аппарата.

Сомнений больше не было: летательная машина, очевидно, не действовала.

Сломка хотел было уже возвратиться с этим известием в каюту, но желание узнать причину загадочной остановки, заставило его спуститься ниже, к самому нижнему отверстию шара. Добравшись до него, инженер осторожно заглянул в черневшую бездну междупланетного пространства и — едва устоял на ногах от неожиданности. Венеры, живительные лучи с которой приводили в движение аппарат, не было видно. Планета куда-то исчезла.

Сломка опрометью бросился назад и, поспешно сняв скафандр, сообщил результаты своих наблюдений.

Тяжелое молчание встретило его слова. Каждый из путешественников думал, какая-то участь ждет его, быть может, через несколько десятков часов.

— Очевидно, случилось то, что я и раньше предвидел и чего более всего боялся, — прервал молчание Михаил Васильевич: — поверхность Венеры закрыл облаками и они препятствуют лучам света доходить до нашего аппарата.

— Что же будет далее? — боязливо спросил Гонтран.

— Конечно, мы станем падать.

— Куда? на поверхность Меркурия?

— К сожалению, нет: мы еще не достигли границ его притяжения и потому должны упасть обратно на Венеру, — проговорил профессор. — Вероятно, мы даже и начали уже падать, в чем убедиться очень легко... Сломка, измерьте пожалуйста, видимый диаметр Солнца.

Инженер взял зрительную трубу Михаила Васильевича, вставил внутрь ее прибор для измерения видимого диаметра светил, состоявший из рамки с двумя подвижными нитями, и, приставив глаз к окуляру, принялся вращать микрометрический винт.

— Ну? — нетерпеливо спросил его старик. Шестьдесят пять минут, — отвечал Сломка.

— Хорошо, теперь оставьте трубу, а через четверть часа вновь произведите измерение.

Эти пятнадцать минут показались им пятнадцатью годами. Наконец они прошли, и Сломка снова взял зрительную трубу.

— Поторопитесь, пожалуйста, — понукал его профессор. — Ну, что?... Насколько уменьшился диаметр?!

Не говоря в ответ ни слова, инженер молча отступил от трубы с видом величайшего удивления.

— Да говорите же! — закричал старик, хватая его за руку.

— Диаметр...

— Ну?

... не уменьшается, а напротив увеличивается.

— Не может быть!.. Вздор!..

— Взгляните сами!

Старый астроном, весь дрожа от волнения, приставил глаз к окуляру и через минуту в свою очередь, отступил, в изумлении восклицая:

— Чудесно!.. Сверх'естественно!.. Непонятно!.. Диск Солнца действительно увеличился на двадцать восемь секунд!..

— Значит... — начал Гонтран.

— Значит, мы не удаляемся от Солнца, а приближаемся к нему.

— И, стало быть, мы падаем не на Венеру, а на Меркурий?

Михаил Васильевич с ужасом схватился руками за голову и опустился на диван.

— Что такое? Что с вами? — воскликнули обеспокоенные спутники ученого.

— Ах, это ужасно, ужасно! — глухо прошептал вместо ответа профессор. — Мы падаем не на Меркурий, а на Солнце и погибнем в его раскаленных безднах,

Фаренгейт с яростным проклятием вскочил со своего места и, словно раненый тигр стал метаться по каюте. Гонтран, почти лишившись сознания, упал в кресло, невнятно шепча имя своей невесты. Что касается Сломки, то он и тут не изменил своему характеру: вытащив из бокового кармана свою неразлучную спутницу, записную книжку, он лихорадочно принялся испещрять цифрами и алгебраическими знаками ее страницы ...

Так прошло около двух часов. В мрачном молчании пассажиры летательного аппарата рисовали себе ужасную смерть в раскаленной фотосфере солнца. Конец был, повидимому, уже близок, так как ослепительный блеск солнечных лучей, проникавших через окна каюты, и жара с каждой минутой все усиливалась.

Вдруг громкое ура — раздалось в каюте. В то же мгновение Вячеслав Сломка, сорвавшись со своего места, высоко подбросил к потолку записную книгу.

— Что с ним. By Good?! Бедняга спятил с ума!.. Вячеслав, опомнись! — в один голос раздались три восклицания.

— Не беспокойтесь, товарищи, и перемените ваши плаксивые мины на более веселые, — комически раскланиваясь возразил инженер, — Я нашел, что мы опишем около Солнца кривую и затем упадем как раз на Меркурий, что случится не позже суток, считая с настоящей минуты.

С этими словами Сломка вручил Михаилу Васильевичу свою записную книжку. Профессор схватил ее дрожащими от волнения руками и принялся торопливо проверять вычисления инженера.

А тот, подошел к Гонтрану, дружески ударил его по плечу и прошептал на-ухо:

— Решительно, Гонтран, ты родился под несчастной звездой... Я начинаю верить, — прибавил он, заметив вопросительный взгляд Фламмариона, — что брак твой с Еленой в конце концов, несмотря на все препятствия, все-таки состоится.

«Меркурий принадлежит к числу тех планет, о которых знали еще древние, но из этих планет он стал известен позже всех других. Древнейшие, дошедшие до нас, сведения о Меркурии относятся к 265 г. до Р. X., или к 294 г. эры Набонассара. Кроме того известны еще китайские наблюдения над этой планетой, из которой древнейшее сделано за 318 лет до начала нашей эры»...

— Гонтран, вы спите? — раздался вдруг голос старого ученого, который давно уже был на ногах и возился над зрительною трубою, в то время, как его спутники еще нежились в своих постелях.

— Нет, — отвечал Фламмарион, поспешно захлопывая книгу, которую он читал, (читатели, конечно, догадываются, что это было творение знаменитого Фламмариона). — Нет, профессор, я не сплю!

— В таком случае будьте добры, поднимитесь и взгляните в трубу.

— Волей-неволей Гонтрану пришлось покинуть постель.

— Ну-с, что такое? — спросил он подходя к инструменту.

— Глядите вот сюда, — указал Михаил Васильевич на окуляр трубы, — и скажите, в какой форме представляется вам планета Меркурий!

— Гм... — задумался молодой человек, в течении нескольких мгновений не отрывая глаз от окуляра. — Форма планеты теперь походит на Луну в первой четверти... Она — двурогая...

— Прекрасно! Теперь глядите в оба и скажите мне, находите вы какую-нибудь разницу между обоими рогами планетного серпа?

Гонтран около минуты смотрел внимательно.

— Да, — решительно отвечал он наконец, — мне кажется, что рога Меркурия представляют между собою заметную разницу: южный далеко не так заострен, как северный.

— Браво, браво, — в восторге перебил его старик. — Значит, я не ошибся...

— В чем это мистер Осипов? — потягиваясь, проговорил только что успевший проснуться Фаренгейт.

— В том, что на Меркурии есть значительные возвышенности.

— Может быть, вы даже успели и смерить их с Земли, подобно лунным горам? — с легкой насмешкой продолжал американец.

— Нет, не мерял, потому что высота этих гор уже давно вычислена Шретером, который нашел ее равною одной двести пятьдесят третьей части диаметра планеты... Это составит около двадцати девяти километров.

— Ого-го! — протянул озадаченный американец. — Порядочно!

— Да, особенно если мы примем в расчет, что высота Гауризанкара, высочайшего из пиков Гималая, равна всего 8.740 метров...

— Все это прекрасно, — вмешался в разговор Сломка, — но я позволяю себе обратить ваше внимание вот на какое обстоятельство: еще несколько сотен тысяч миль, и мы очутимся в сфере притяжения Меркурия, после чего начнется падение нашего аппарата... Не мешало-бы, в виду этого, нам подумать, каким способом сохранить при падении на Меркурий свои бока. В противном случае, избежав опасности изжариться на Солнце, мы не избежим за то неприятной необходимости превратиться в отбивные котлеты.

— В самом деле, — поддержал инженера американец, — об этом нужно серьезно подумать. При падении на Луну мы спаслись благодаря буферам нашего вагона, сильно ослабившим толчек, при падении на Венеру нас вывез парашют, а теперь нам нельзя расчитывать ни на то, ни на другое средство.

Не зная, что сказать на это, Гонтран предпочел глубокомысленно промолчать; что касается профессора, то его опасность разбиться при падении на поверхность Меркурия безпокоила, видимо, очень мало: предоставив своим спутникам изыскивать какие угодно средства для устранения этой опасности, он принялся за наблюдения.

— Ну, так как же? — снова спросил своих собеседников Сломка после нескольких минут молчания. — Не забывайте, что мы упадем с высоты полумиллиона миль, и если принять во внимание, что наш аппарат весит около тысячи кило, то окажется, что в момент самого падения наша скорость достигнет 12 километров в секунду!

Лица Фаренгейта и Гонтрана моментально вытянулись, и на несколько минут в каюте опять водворилось тяжелое молчание.

— Знаете что? — заговорил наконец Гонтран. — По моему, средство спастись у нас есть: почему нам не облегчить своего аппарата так, как это нередко делают моряки в минуту опасности? За борт все, что только можно, — и быстрота нашего падения значительно уменьшится!

Фаренгейт печально покачал головою.

— Напрасная надежда — проговорил он. — Если мы выкинем из аппарата всю нашу провизию, все оружия, все инструменты, то и тогда облегчим его не более, чем на какую-нибудь сотню кило. А затем что мы будем делать?

— Я вовсе не говорю о провизии, оружии, инструментах, — возразил американцу Гонтран. — Все это нам необходимо, и потому мы не можем этого выбрасывать.

— Тогда о чем же вы говорите. Как иначе можно облегчить вес аппарата? Разве выброситься из него самим?

— Зачем выбрасываться. А наша каюта, совершенно для нас бесполезная, коль скоро мы достигнем границ атмосферы Меркурия? А весь внутренний механизм нашего аппарата? К чему нам все это? Разве мы не можем из всего аппарата оставить только наружный селеновый шар? Он весит, сравнительно, немного, а между тем, имеет весьма большой об'ем и потому, понятно, станет падать в атмосфере гораздо медленнее, чем стал-бы падать весь аппарат.

— А ведь эта мысль недурная — воскликнул инженер. — Михаил Васильевич! Михаил Васильевич!..

Старый ученый, недовольный тем, что его потревожили, с ворчаньем оторвался от своей трубы.

— Ну, что еще? — спросил он.

— Извините, что я потревожил вас, — отвечал инженер, — но вы сами знаете, как серьезно теперь наше положение: через несколько часов мы достигнем Меркурия, и высадка на поверхность этой планеты будет весьма небезопасна.

Старый ученый пожал плечами.

— Что же я могу тут поделать? — спросил он.

— Надо найти средство избежать гибельного толчка. Гонтран предложил одно, но я не знаю, согласитесь-ли вы на него.

— В чем же это средство?

— Отделить от аппарата тяжелую каюту со всем внутренним механизмом и продолжать путь в одном наружном шаре.

Профессор удивленно раскрыл глаза.

— Вы предложили такое средство? — спросил он Гонтрана.

— Почему же и не предложить? — заступился за Фламмариона его приятель. — Ведь сослужил же нам службу подобный маневр при высадке на Венеру?

— Но тогда были совершенно иные условия: у нас был парашют...

— Теперь у нас нет парашюта, — но за то самый аппарат сыграет роль аэростата... Словом, средство Гонтрана в общем довольно пригодно. Но, быть может, у вас, Михаил Васильевич, есть в виду лучшее?

— Нет.

— Ну, тогда нечего и разговаривать. Старый ученый повернулся и хотел снова погрузиться в свое любимое занятие, — изучение неба, но Сломка остановил его.

— Нет, дорогой профессор, — твердо сказал он, — я просил-бы вас пока отложить занятие астрономией... Время не терпит, и нам всем надо приняться за работу, иначе не успеть. Вы с мистером Фаренгейтом соберете и уложите все необходимые для нас вещи, а мы с Гонтраном перетаскаем их на площадку, расположенную на нижней части шара, вокруг центральной оси. Затем нам надо сделать нужные приготовления, чтобы, лишь только наш аппарат достигнет границ Меркуриальной атмосферы, мы могли отделить все внутренние его части от наружного шара...

Через два часа все вещи путешественников были прочно упакованы, перенесены на нижнюю площадку — и крепко привязаны. Сломка и Гонтран вооружились отвертками и принялись отвинчивать гайки, державшие болты, при помощи которых внутренние части аппарата соединялись с его осью и наружною оболочкою.

Едва они успели покончить с этой работой, как аппарат приблизился к верхним слоям атмосферы Меркурия. Нужно было торопиться. Путешественники поспешно оставили каюту и спустились по винтовой лестнице на нижнюю площадку, где крепко привязали себя веревками к центральной оси прибора. В верхней части остался один Сломка. Вооружившись огромными клещами, он остановился на верхних ступеньках лестницы и начал развинчивать огромную гайку, которая служила главною скрепою, удерживавшею в связи различные части летательной машины.

После долгих усилий гайка наконец подалась и принялась медленно вращаться по нарезкам. Еще один оборот, — и работа кончена. Инженер лихорадочно налег на щипцы, а секунду спустя уже летел вверх ногами на нижнюю площадку: гайка повернулась и соскользнула с винта легче, чем он ожидал, так что бедный Сломка не успел сохранить равновесие и удержаться на шаткой лесенке. В то же мгновение каюта выскользнула из своего места и отделилась от селенового шара, увлекая за собою центральные части аппарата. Это не замедлило сейчас же отозваться на скорости, облегченный шар полетел значительно тише...

Но быстрота падения все-таки оставалась большая. По вычислениям Сломки, до момента столкновения с поверхностью планеты оставалось еще добрых полчаса, как вдруг ужасающий толчек заставил путешественников подумать, что их шар разлетается на тысячу кусков.

За первым толчком последовал другой, послабее, потом третий и четвертый и так далее. Аппарат покатился по какому то склону, подскакивая по временам подобно гигантскому мячу. Путешественники были оглушены громом селена и потеряли сознание от кувырколлегий вокруг оси аппарата, к которой они предусмотрительно привязали себя.

И все — таки их падение на Меркурий можно было — назвать не иначе, как исключительно счастливым. Упади они на ровное место, — аппарат наверное не выдержал-бы силы толчка и разбился вдребезги, а им самим пришлось бы навсегда распроститься с жизнью. Нa их счастье шар упал на крутой склон высокой горы и благодаря этому, вместо одного убийственного толчка испытал их несколько десятков, но за то гораздо более слабых.

— Фуу! — вздохнул Сломка, когда шар окончил наконец свои прыжки и остановился неподвижно. — Я думал, этому конца не будет!

На слова инженера не последовало никакого ответа.

— Эй, о чем вы задумались? Пора выходить! — крикнул он своим спутникам, тщетно вглядываясь в окружающую его тьму.

И на этот раз не отвечал никто.

— Да что с ними сделалось? — пробормотал Сломка, вытаскивая из кармана магниевую свечку. — Можно подумать, что все пооткусали себе языки...

Яркое пламя свечи озарило внутренность шара, и при его свете инженер увидел, что профессор, американец и Гонтран сидят на площадке, широко раскрыв глаза и не в силах выговорить слово... Их жалкие фигуры имели до того комичный вид, что, несмотря на всю серьезность положения, Сломка не мог удержаться от смеха.

— Бедняги!.. Как их отделало!.. Эй, Гонтран, очнись!.. приехали!.. — принялся инженер расталкивать своего приятеля.

— Приехали? — машинально проговорил тот, наконец, очнувшись. — Черт-бы побрал этот Меркурий!.. Посмотри, Вячеслав, цела ли у меня голова!

Вслед за Фламмарионом начали проявлять признаки жизни и старый ученый с Фаренгейтом. Вытащив платки, ими стали вытирать катившийся с их лысин пот.

— Ну, давайте теперь выбираться отсюда, ответил Сломка.

Задача была нелегкая: шар остановился как раз на своем нижнем отверстии, а добраться до верхнего казалось просто невозможным.

Однако, благодаря изобретательности Сломки преодолели и это затруднение. После целого ряда акробатических ухищрений, один за другим все выбрались из своей темницы и очутились на почве Меркурия.

Их встретило гробовое молчание тихой, звездной ночи, — нарушаемое лишь каким-то слабым шумом, напоминавшим журчание воды. Темно-лазурное небо искрилось мириадами звезд. Кругом из ночного мрака выглядывали смутные очертания каких-то предметов, не то скал, не то деревьев...

Невольное чувство страха закралось в сердца путешественников среди этой гробовой тишины и беспросветного мрака неведомой планеты. Быть может, там, — думалось каждому, — скрытые густою тьмою, таятся чудовища, населявшие Землю в первые эпохи ее существования? Быть может, там, среди скал, пришельцев уже заметил холодный взгляд меркуриального ихтиозавра или нотозавра?..

В этот момент серебряный круг какого то светила выплыл на небосклоне и бледным сиянием озарил окружающую местность.

— Венера! — воскликнули в один голос все четверо.

Оглядевшись кругом, они заметили, что находятся у подножия высокой горы, на опушке густого леса, с той стороны, откуда слышалось журчание, сверкала серебряная лента ручья.

— Вода! — воскликнул Фаренгейт, бросаясь в ту сторону.

Американец позабыл о том, что законы тяжести на Меркурии совершенно иные, чем на Венере и Земле, и потому, разбежавшись, не мог остановиться на берегу ручья, но с размаху попал в его воду, откуда, однако, через несколько секунд выпрыгнул обратно, ругаясь во все горло.

— By God!.. Что за дьявольщина!.. Это чистый кипяток!.. Ой, как жжет!.. — кричал он, поспешно стаскивая с себя сапоги, наполненные горячею водою.

— Что такое с ним? — спросил Михаил Васильевичу обеспокоеный.

— Ничего, ничего, — успокоил его Сломка; — теплая ванна полезна мистеру Фаренгейту, чтобы прохладить его голову.

Гонтран, которого гримасы американца крайне забавляли, крепко пожал ему руку,

— Благодарю вас, сэр Джонатан, — с чувством произнес он.

— Меня... за что, черт возьми? — в изумлении спросил американец.

— Благодаря вашему приключению, мы можем быть уверены, что находимся на почве Меркурия, ближайшего соседа Солнца.

— А разве в этом можно сомневаться? — вмешался в разговор Михаил Васильевич. — Разве у нас нет над головою указателя гораздо более верного в виде небесного свода с его тысячами звезд? Взгляните, — продолжал старик, поднимая руку, — вот на самом зените блещет семизвездие Большой Медведицы! Налево сверкают Орион и Рига, а направо вы видите Арктур, Вегу, Капеллу и Проциона... Это расположение характерно для Меркурия...

Гонтран со смиренным видом ученика слушал лекцию старого ученого. Но вдруг, на самом интересном месте, он жестом попросил профессора замолчать и осторожно начал подкрадываться, к близлежащим кустам.

— Куда вы? Что там такое, Гонтран? — спросил Михаил Васильевич.

Гонтран, не отвечая, приложил палец к губам и, припав на колени, осторожно пополз к кустам, стараясь не пошевелить ни одной веточкой...

Через минуту его торжествующий голос смешался с какими-то жалобными, отчаянными криками, которые нарушили торжественное молчание ночи и, прокатившись вдали, откликнулись в глубине леса таинственным эхо.

— Вот! — проговорил онэ подбегая к своим спутникам, не понимавшим, в чем тут дело.

Все с любопытством взглянули и увидели бившееся в руках Гонтрана странное существо — птицу не птицу, но что-то в этом роде. Длинные кожистые крылья напоминали крылья летучей мыши. Круглая голова, с одним большим глазом, спереди оканчивалась странным органом вроде трубы. Лапы были без пальцев, но с длинными загнутыми когтями, которые, очевидно, помогали загадочному зверю гнездиться на деревьях.

Михаил Васильевич и Сломка с любопытством глядели на добычу Фламмариона,

— Что же, профессор, — обратился к старому ученому прозаичный американец, — можно ее есть?

Старик пожал плечами.

— Не знаю... Вероятно, можно... Но есть у вас есть сердце...

— Есть, профессор, есть, не сомневайтесь, имеется и желудок. После такой кашицы, которою мы питались на Луне, — венузианского угощении я не считаю, — покушать дичины будет куда как приятно!

Сломка и Гонтран молчали, но их взгляды выражали одобрение словам американца. Не прошло и четверти часа, как на берегу горячего ручья запылал костер, и добыча Гонтрана, вздетая на вертел, стала превращаться во вкусное жаркое, которому поспешили отдать честь все, не исключая и старого ученого.

— Ну-с, а теперь что? спать? — спросил Фаренгейт, потягиваясь после сытного ужина.

— Нет, нет, тронемтесь в путь, — произнес Михаил Васильевич; — нам надо пользоваться временем, пока не палит солнце... Лучше отдохнем, когда настанет дневной зной...

— Идет!.. Но куда же мы отправимся? — спросили Гонтран и Сломка.

— Судя по звездам. мы теперь находимся невдалеке от экватора Меркурия... Пойдемте пока прямо на восток, а там увидим.

Путешественники захватили с собою ружья и, оставив все остальное внутри шара, зашагали вперед. Так как условия тяжести здесь были совсем иные, чем на Земле, то они не шли, а летели.

Ночь прошла, и жгучее Солнце, выкатившись из гор, облило поверхность Меркурия ослепительным блеском. Вокруг был роскошный тропическим вид. Девственный лес, напоминавший тропические леса Южном Америки высоко поднимал свои зеленые вершины, образуя свод над головами путешественников; тысячи лиан, густо переплетаясь между собою, извивались подобно змеям... Одним словом, сходство с сельвасами Амазонки было поразительное, за исключением лишь того, что здешняя фауна далеко не соответствовала роскошной флоре.

Несмотря на густоту леса, Солнце давало себя знать. Когда же лес поредел, а дневное светило поднялось выше, то жара сделалась решительно невыносимой. Фаренгейт поминутно вытирал катившийся по лицу пот. Сломка, красный, как рак, страдал от жары не менее его. Что касается профессора и Гонтрана, то они переносили зной сравнительно лучше.

— Уф!.. Не могу больше, как хотите!.. Я весь мокрый!.. — вскричал наконец американец.

Путешественники вышли на опушку леса и увидели вдали отливавшую серебром полосу воды.

— Вода! Озеро! — воскликнул Михаил Васильевич. — Вот где нам лучше всего устроить привал!

Вид воды и надежда на скорый отдых придали силы всем, не исключая и Фаренгейта. Поминутно ворча, он все-таки продолжал тащиться вслед за своими спутниками. Как на зло, лес кончился и пришлось пройти верст с десяток по самому пеклу.

— By God!.. Что за дьявольская жара!.. Держу пари, что через пять минут я упаду от усталости, или меня хватит солнечный удар!.. — недовольно ворчал американец,

Однако, на его счастье, ни того, ни другого не случилось. Напротив, когда до озера оставалось не более версты, Фаренгейт вдруг выказал необыкновенную прыть. Опередив своих спутников, он со всех ног пустился к берегу.

— Мистер Фаренгейт! Мистер Фаренгейт! Куда вы?! — закричал Сломка.

— Бегу поскорее выкупаться! — на ходу отвечал американец.

— Несчастный, да ведь он сварится! — воскликнул Гонтран.

Вода в озере оказалась, однако, хотя и теплой, но все же сносной, особенно принимая во внимание адский зной. Фаренгейт с наслаждением плавал в прозрачных струях озера, между тем как его спутники, немного поодаль от берега, растянулись под тенью деревьев.

Вдруг какое-то фырканье раздалось позади американца. Фаренгейт обернулся и — похолодел от ужаса: прямо на него неслось какое-то чудовище, сажень шести в длину; громадный глаз посредине лба свирепо смотрел на пловца; длинный загнутый хобот был устремлен вперед, чтобы схватить жертву.

По счастью, Фаренгейт недалеко отплыл от берега. Он принялся отчаянно работать руками и через две-три минуты очутился на суше.

Увидев, что добыча ускользнула, чудовище яростно ударило хвостом по воде, испустило протяжный звук, похожий на звук трубы, и поплыло вдоль берега. Радуясь, что удалось спастись, американец принялся одеваться. Едва успел он одеть белье, как из-за деревьев, скрывавших берег озера, послышался чей-то отчаянный крик, а затем женский голос, моливший о помощи. Голос слышался как раз оттуда, куда поплыло чудовище.

— Елена! — вскрикнул Фаренгейт, хватая ружье, и полуодетый бросаясь на помощь погибавшей. — На помощь!..

Все бросились на место катастрофы. Когда они миновали деревья, росшие на берегу, то глазам их представилась ужасная картина, увидев которую, Гонтран почувствовал, что у него кровь стынет в жилах: судорожно ухватившись за ствол кустарника, росшего на обрывистом берегу озера, молодая девушка висела над водой и, казалось ежесекундно готова была выпустить свою шаткую опору и покатиться в озеро. А там, алчно устремив свой зловещий взгляд, дожидалось добычи чудовище, так испугавшее американца.

— Держитесь!.. Это мы!.. — кричал несшийся, сломя голову, Фаренгейт.

— Скорей!.. Скорей!.. Я не могу больше!.. — отвечала ему Елена, употребляя отчаянные усилия удержаться на месте.

Наконец американец подбежал к самому берегу. Почти одновременно с ним, с другой стороны, подоспели Гонтран и Сломка.

— Стреляйте! Стреляйте!.. — крикнул им американец.

Раздался двукратный залп из трех ружей, напуганное непривычным шумом, чудовище мгновенно нырнуло в воду. В тоже мгновение Елена, потеряв сознание, выпустила из рук свою опору. К счастью, подбежавший Гонтран, успел схватить девушку в свои об'ятия.

Когда Гонтран положил свою дорогую ношу под тенью развесистых деревьев, прибежал Михаил Васильевич.

— Дитя мое!.. Моя дорогая Леночка!.. — кликнул он, бросаясь к дочери. — Она умерла!.. простонал старик, заметив смертельную бледность девушки и ее неподвижность.

Сломка молча пощупал пульс Елены.

— Успокойтесь, успокойтесь, профессор!.. — проговорил он. — Не унывай и ты, Гонтран!.. Елена просто находится в глубоком обмороке... Перенесите ее к нашему шару, — там я достану лекарство...

— Но как ее можно нести? Ведь мы прошли от шара несколько десятков верст!..

— Очень просто, — вмешался Фаренгейт. Он подошел к ближайшему дереву, срезал два длинных, крепких сука и положил на плечи Гонтрану и Михаилу Васильевичу. Между сучьями он натянул сюртук старого ученого и уложил на этих носилках безчувственную Елену.

— Теперь марш домой! — скомандовал он замыкая шествие с ружьем на плече.

Вся компания тронулась в путь, причем носильщики сменялись чрез каждые двадцать километров. Наконец, через несколько часов, путешественники снова увидели горячий ключ и свой шар. Сломка достал из походной аптечки лекарство, и скоро вполне оправившаяся Елена ласково улыбнулась отцу и Гонтрану.

Едва молодая девушка пришла в чувство, как Фаренгейт с нетерпением ожидавший этого момента, бросился к ней с вопросом:

— А где же Шарп?

— Шарп? Он уже четыре дня, как уехал...

— Уехал?! Куда же?.. — в один голос спросили все.

— На Солнце.

— А как же вы?

— Он оставил меня здесь, так как я составляла излишнюю тяжесть для его вагона.

Сообщенная Еленою новость произвела поражающее впечатление. Старый ученый решительно недоумевал, какая нелегкая понесла его соперника, на явную опасность, в тот раскаленный очаг, который освещает и согревает всю нашу планетную систему. Гонтран, не помня себя от бешенства, клялся жестоко отомстить негодяю, не задумавшемуся бросить беззащитную девушку на произвол судьбы. Что касается Фаренгейта, то его ярость не знала границ, он разразился потоком всевозможных ругательств и проклятий.

Гонтран скоро утешился в беседе со своей невестой. Михаил Васильевич и Сломка затеяли какой-то ученый спор и совершенно забыли о Шарпе. Наконец американец, с ружьем за плечами, отправился в лес излить свою ярость на обитателях Меркурия.

Не более, как через полчаса он вернулся обратно, кругом увешанный странными существами, одно из которых удалось впервые поймать Фламмариону.

— Славная добыча! — проговорил инженер, с видимым удовольствием поглядывая на трофеи американца.

— Представьте, — об'явил тот, не обращая внимания на слова Сломки, — что я видел: там, за эти леском, видна какая-то звезда, которая с каждой минутой все растет и растет...

— Обман зрения! — пожал плечами Сломка.

— Нет, я вас уверяю... Если угодно, вы можете сами в этом убедиться.

Фаренгейт говорил так уверенно, что Михаил Васильевич вместе с инженером решили сами взглянуть на удивительный феномен. Они пересекли лес, заслонявший от их глаз часть горизонта, и вышли на опушку. Здесь старый ученый легко отыскал светило, о котором говорил Фаренгейт. Хотя день еще не кончился, — оно совершенно отчетливо виднелось на горизонте, действительно с каждой минутой становясь все ярче и ярче,

— Сомнений нет, — проговорил своему спутнику профессор, — это комета,.. Жаль, что мы не захватили с собой трубы...

Когда они оба через четверть часа присоединились к остальному обществу, то нашли его весьма оживленным. Фаренгтейт, позабыв о своей мести, прилежно занимался разведением костра, а Гонтран помогал невесте готовить ужин,

— Ну, что? — обратился к пришедшим американец.

— Комета!

— Какая-же, папочка? Как она называется? — спросила отца Елена.

— Право не знаю, — отвечал тот, пожимая плечами.

— Как, ты не знаешь?! Я думала...

— Ты думала глупости, дочка... В мировoм пространстве — бесчисленная масса небесных странниц, которые зовутся кометами, и лишь весьма немногие из них окрещены астрономами.

Далее разговор о комете не продолжался, так как гораздо более важный предмет, — приготовление ужина, — занял внимание всех. Елена с самой блестящей стороны выказала свои кулинарные способности, и ужин вышел на славу. Отдав должную честь охотничьим трофеям Фаренгейта, все с сигарами в зубах расположились кругом костра и принялись обсуждать план предстоящих исследований Меркурия.

— Папочка!.. Что это такое?! — вдруг испуганно спросила молодая девушка, указывая рукой на небосклон, уже окутанный ночным мраком.

Все обернулись по указанному направлению и — вскрикнули от изумления: комета, о которой все забыли и думать, медленно всплывала из-за верхушек леса. Но это уже не была та робкая звездочка, — которую едва разглядели зоркие глаза Фаренгейта, — теперь это был величественный метеор, ярко сиявший кровавым блеском. Путешественники ясно могли различить ее голову, окруженную красноватым сиянием, и длинный, извилистый, огненный хвост.

— Скорее трубу! — закричал Михаил Васильевич. Гонтран мигом сбегал в шар, достал оттуда инструмент и принес профессору.

— А знаете что, Михаил Васильевич, — сказал ученому Сломка; наблюдавший комету простым глазом, — мне кажется, она идет прямо на нас!

— Да, повидимому, она должна пересечь орбиту Меркурия.

— Стало быть, она столкнется с нами? — спросил Фаренгейт.

— Может быть... Очень вероятно...

— А это опасно?.. Мы не погибнем при столкновении?

Михаил Васильевич недовольно пожал плечами.

— Не знаю, — отрывисто отвечал он.

Почти всю ночь, не смыкая глаз, путешественники следили за кометой, с невольным страхом наблюдая, как растет ее величина, как вытягивается ее огненный хвост, скоро занявший собой полнебосклона.

Наконец усталость взяла свое, и один за другим, все улеглись спать. Только один профессор твердо решился бодрствовать до конца. Приставив глаз к окуляру зрительной трубы, он углубился в созерцание величественного метеора, как вдруг почувствовал, что голова его кружится... Он хотел встать с камня, служившего ему креслом, но отяжелевшие ноги отказались ему служить... Еще мгновение, — и старый ученый без чувств упал на землю.

— Чорт побери!.. Вот так штука!..

Таковы были первые слова Гонтрана Фламмариона, когда он, проснувшись, взглянул на своих, еще спавших спутников. Все они, не исключая и Елены, были черны, как негры или трубочисты.

— Что за чудо?! Уж не обманывают-ли меня глаза?

Гонтран хотел протереть глаза, но заметил, и у него руки словно в чернилах.

— Вячеслав... Вячеслав... — бросился он будить своего приятеля.

— Ну, что еще? — спросил тот недовольным голосом, не открывая глаз и приготовляясь перевернуться на другой бок.

— Посмотри, пожалуйста, что тут случилось. Инженер, ворча, поднялся, но едва взглянул на лицо Гонтрана, как громко расхохотался,

— Ха-ха-ха! Что это тебе, чудак, пришло в голову так вымазаться?

— А взгляни-ка на прочих!

Сломка кинул взгляд на спавшего около своей трубы профессора, и его веселость удвоилась: седой как лунь, ученый в одну ночь превратился в самого жгучего брюнета.

— Да не смейся, брат, и сам не лучше других, — с досадой прервал его Фламмарион, поднося к носу инженера карманное зеркальце, в котором отразилась черная, как сапог, физиономия,

— Ах, чорт возьми, и в самом деле — пробормотал Сломка.

— Что такое случилось ночью, об'ясни пожалуйста! — приставал к нему Гонтран.

— Постой, сначала умоемся, а потом уж будем думать.

Инженер направился к ручью, но увы, — последний из прозрачного ключа превратился в чернильный поток. В то же время Сломка заметил, что вся почва кругом покрыта слоем какого то тончайшего черного порошка.

— Повидимому, уголь, — решил он, — взяв горсть черной пыли. Откуда же он взялся?

— Что это такое? — раздался вдруг, обращенный к приятелям голос проснувшейся Елены. — Что это со мной!?

Молодая девушка недоумевающе смотрела на свои нежные руки, теперь совершенно черные.

Фламмарион подбежал к ней и в нескольких словах рассказал о событиях ночи,

— Как-же быть? Надо достать чистой воды, чтобы умыться, — проговорила Елена.

Эти слова поставили Гонтрана в тупик: где взять чистой воды, когда все крутом покрыто угольной пылью. К счастью, Сломка скоро разрешил недоумение. Сбегав в шар, он достал там кусок сукна и устроил нехитрый фильтр. Скоро белая кожа молодой девушки приняла свой обычный вид, а вслед затем умылись и оба друга. Потом той же операции подверг себя старый ученый. Оставался один Фаренгейт, продолжавший спать богатырским сном.

За то когда американец проснулся и увидел себя в саже, его негодованию не было границ: он решил, что над ним зло подшутил кто-нибудь из его спутников, и старому ученому пришлось потратить немало красноречия, чтобы разубедить раз'яренного гражданина Соединенных Штатов.

Уломав кое-как Фаренгейта, все стали разсуждать, чему они обязаны ночным превращением. Но ни одно предположение не выдерживало критики.

— By Good! — прервал наконец безплодные догадки американец, — как-бы там ни было, а все-таки, по моему, не мешает сначала позавтракать... Пойду в лес: авось охота будет удачна по вчерашнему.

С этими словами Фаренгейт вскинул на спину ружье и удалился, предоставив своим спутникам ломать головы над причиной странного явления.

— А знаете что, — вдруг заявил среди разговора, завязавшегося после ухода американца, Михаил Васильевич, — я чувствую, что мне дышется как-то особенно... Вы не замечаете за собою ничего?

— И мне кажется тоже, — подтвердил Гонтран.

— И мне... — поддержал Сломка. — Как будто в атмосфере прибавилось кислорода, — добавил он.

Как раз Гонтран готовился закурить сигару. Но едва он чиркнул спичкой, как последняя с треском вспыхнула ярким огнем; загорелась и сигара, вместо того, чтобы медленно тлеть. Предположение Сломки оказывалось, таким образом, вполне справедливым.

Заинтересованный этим явлением, Михаил Васильевич хотел просить Гонтрана повторить опыт со спичкой, как вдруг вдали раздался крик Фаренгейта. Собеседники оглянулись и увидели американца, бежавшего из лесу с видом величайшего изумления.

— Леса нет!.. Лес исчез!.. — еще издали кричал американец.

— Как!.. Что такое? — спросил профессор.

— Представьте себе... там, где мы с вами проходили вчера, где видели роскошный тропический лес, — там теперь какая-то пустыня... Исчезло все — и лес, и то озеро, где я чуть не сделался добычей чудовища...

— Куда же все это девалось? — спросил Сломка.

— Не знаю... Вероятно, какая-нибудь катастрофа...

— И вы говорите, что на месте леса теперь пустыня? — перебил американца Осипов.

— Пустыня, где подвышаются алмазные Горы.

— Что-о-о?..

— Алмазные горы, — твердо повторил американец.

Профессор и оба приятеля не знали, что подумать: шутит американец, или сошел с ума.

— By Good! — воскликнул тот обиженным голосом, — заметив недоверчивые улыбки своих слушателей. — Да уверяю же вас! Если не верите, то пойдемте, и вы увидите сами!

Старый ученый и Сломка покачали головами: очевидно, в словах Фаренгейта была доля правды.

— Ну, пойдемте, — промолвил наконец Осипов.

— Сейчас... я закурю только сигару, — отозвался американец, — вытаскивая портсигар.

Увидев намерение Фаренгейта, Гонтран с улыбкой достал коробочку спичек, зажег одну из них и дал закурить американцу. Странное явление, свидетельствовавшее о богатстве кислородом атмосферы, тотчас же повторилось: спичка, а вслед за нею и сигара загорелись ярким пламенем.

— By Good! — с изумлением воскликнул Фаренгейт, выпуская изо рта сигару. — Что за чудеса с нами творятся?!

Не получив ответа на свой вопрос, американец повел всю компанию смотреть алмазные горы.

Оказалось, что лес, который еще вчера тянулся на десятки миль, теперь представлял собою узенькую полосу едва в несколько десятков сажень. В одну минуту путешественники миновали его и вышедши по другую сторону, остановились пораженные.

У ног их на неизмеримое расстояние растилалась неведомая страна. Казалось, чья-то исполинская рука срезала клочек почвы Меркурия, с ним вместе, и перенесла его на совершенно другое небесное тело. Всюду, куда только мог хватать глаз, виднелась пустыня, покрытая черным угольным слоем. Широкая река, состоявшая, казалось, из чернил, пересекала ее с севера на юг. Вдали, ослепительно сверкая всеми цветами радуги, горели под лучами солнца высокие горы...

— Aга! — воскликнул американец, любуясь изумлением своих спутников. — Ну, что?.. не правду-ли я говорил? Вот вам и алмазные горы — показал он рукою на сверкавшие, подобно громадным бриллиантам, пики.

— Ну, положим, этот блеск еще ничего не доказывает, — возразил ему Сломка.

— Как не доказывает, — заспорил американец, задетый за живое — Впрочем, если вам угодно, мы можем в этом убедиться...

Фаренгейт сбежал вниз, но едва успел сделать несколько шагов по усыпанной углем долине, как зашатался и упал без движения. Гонтран, не раздумывая долго, бросился на помощь американцу, но и его постигла та же участь.

— Они погибли! — воскликнула Елена.

Не помня себя, девушка хотела кинуться на помощь к своему жениху, но старый ученый удержал ее.

— Куда ты?! — крикнул он, схватывая ее за руку. — Сломка, сбегайте в шар, достаньте скафандры...

Но оказалось, что догадливый Сломка уже раньше захватил с собой шлем скафандры. Он немедленно одел его на голову, спустился вниз, где лежали тела Гонтрана и американца, и вытащил их из губительного воздуха долины. Затем, вместе с Михаилом Васильевичем, они начали оживлять их при помощи искусственного дыхания.

Несколько минут прошли в томительном ожидании. Наконец Гонтран вздохнул полной грудью и открыл глаза.

— Бррр... — проговорил он, — что со мной случилось?!.

Вслед за Гонтраном ожил и Фаренгейт. Вскоре оба они совершенно оправились, и все общество возвратилось к шару, толкуя о загадочной катастрофе, разразившейся ночью на поверхности Меркурия.

— А не повлияла-ли тут вчерашняя комета, папочка? — вдруг заметила Елена.

Старый ученый хлопнул себя рукою по лбу.

— Комета!.. Я и забыл про нее совершенно!.. Куда она в самом деле девалась?

Михаил Васильевич, Сломка и Гонтран принялись смотреть на подернутый серою дымкою небосклон, но не увидели ничего: вчерашняя небесная странница исчезла бесследно.

Профессор не знал, что и подумать,

Вдруг за его спиной послышался взрыв хохота.

— Ха-ха-ха! — смеялся Фаренгейт. — Вы напоминаете мне историю о том крестьянине, который искал своего осла, а сам сидел на его спине... Вы ищете комету в небе, а она между тем несет нас... американец с торжествующим видом взглянул на своих спутников.

— Так вы... — начал Михаил Васильевич, оправляясь от изумления, — вы думаете, что мы не на Меркурии.

— Конечно, взгляните только на характер окружающей нас местности.

Осипов погрузился в глубокое раздумье.

— Да... это возможно... это очень возможно, бормотал он, разговаривая с самим собою. — Это богатство углеродом: углекислота в атмосфере, уголь в почве и воде, алмазные горы... И потом это внезапное исчезновение кометы... да...

— Пожалуй, — заявил наконец Сломка, — вы, мистер Фаренгейт, правы... По крайней мере ваша догадка может объяснить все те загадочные изменения, которые совершились сегодня ночью.

— Да, — подтвердил и Осипов, — теперь я уверен, что мы находимся не на Меркурии, а на каком-нибудь другом небесном теле, имеющем гораздо меньший диаметр: стоит только взглянуть, как с'узился против вчерашнего круг горизонта... Какое же может быть это тело? Ответ возможен лишь один: это вчерашняя комета, столкнувшаяся с Меркурием и оторвавшая от него ту часть почвы, где мы находились... Что касается природы этой кометы, то несомненно, что она находится в периоде образования, соответствующем третичной эпохе: отсюда и это обилие углерода в разных аллотропических его видах.

— Какая же это комета и куда она несет нас, папа? — спросила Елена.

— Куда?.. — задумался профессор. — Раз она пересекла орбиту Меркурия, то, конечно, она должна обогнуть Солнце, прежде чем направиться к своему афелию.

Теперь перед путешественниками вставал грозным вопрос: куда несет их комета? Другой вопрос, столь же настоятельно требовавший ответа, был: чем станут они поддерживать свое существование во время долгого пути?

Решение первой проблемы взял на себя сам Михаил Васильевич, что касается второго вопроса, то его разрешение пришлось на долю спутников старого ученого. Не мешкая долго, Елена, ее жених, американец и Сломка составили совет и общим голосом постановили немедленно приняться за тщательный осмотр каждой пяди меркуриальной почвы, которая одна могла дать своим обитателям средства к пропитанию. С этой целью весь кусок земли, некогда входивший в состав Меркурия, был разделен на три равных участка, из которых один достался на долю Гонтрана, другой — Фаренгейта, третий — инженера; наконец, шар со всеми оставшимися в нем запасами, — был поручен ведению Елены.

Поделивши между собою всю обитаемую территорию, каждый из спутников старого ученого принялся осматривать свои владения, не пропуская, ни одного кустика, ни одного деревца. Сверх ожидания, результаты осмотра оказались вполне удовлетворительными. Во-первых, на «острове», как называли путешественники кусок меркуриальной почвы заброшенный среди угольных пустынь кометы, оказался сто шестьдесят один экземпляр странных птиц, во-вторых в норах, там и сям пронизывающих почву острова, найдены были животные другого рода — полукролики, полуящерицы, с четырьмя парами ног; число этих странных представителей меркуриальной фауны было еще больше, оно простиралось до двухсот двадцати трех. Если прибавить сюда некоторые растения, которые были найдены Еленою пригодными для замены oвощей, то оказывался довольно значительный запас провизии; при экономном расходовании, его могло хватить по крайней мере на шесть месяцев.

Фаренгейт сначала предложил перебить всех животных и затем сохранить их в атмосфере углекислоты, но Сломка восстал против этого бесполезного истребления.

— К чему это? — возразил он, — Ведь все равно ни одному из них не удастся уйти с острова...

Пересчитав всю дичь, путешественники отправились к профессору, погруженному в изучение пути кометы и объявили ему о результатах своих трудов. Каково же было их удивление, когда, выслушав их старый ученый недовольно нахмурился.

— На шесть месяцев! Только на шесть месяцев! — воскликнул он.

— Как, чорт побери, этого вам мало?! — проговорил в ответ ему американец. — Но сколько же времени, вы полагаете, нам придется сидеть здесь?

Профессор задумался.

— Сколько?.. Лет шесть, может быть...

Единодушное восклицание слушателей прервало речь ученого.

— Шесть лет!..

— Почему же ты, папочка, полагаешь так? — спросила Елена.

— Потому что есть данные предполагать, что мы находимся на комете, открытой Туттлем, американцем. Если это так, то мы сначала обогнем Солнце, затем будем последовательно пересекать орбиты Венеры, Земли, Марса, Юпитера...

— Где же окончится эта длинная прогулка? — воскликнул Гонтран.

— В окрестностях Сатурна.

Спутники старого ученого были так ошеломлены его известием, что долго не могли опомниться. Перспектива в течение шести лет оставаться на клочке земли, величиною не более квадратной версты, заброшенном среди безжизненных угольных пустынь, — ужасала каждого из них.

— Но, может быть, ваши вычисления ошибочны, профессор, и мы находимся не на комете Туттля, — ухватился Гонтран за единственное утешительное предположение.

— Весьма вероятно! — согласился ученый.

— Ага, — вот видите! — обрадовался Гонтран. — Но тогда...

— Тогда дело, конечно, совершенно иное, комета будет описывать параболу и унесет нас из пределов солнечной системы в межзвездные области,

— И мы никогда не увидим более Земли? — с отчаянием пробормотала Елена.

— Никогда.

Мрачное молчание встретило слова профессора.

— Нет, не бывать этому! — воскликнул наконец Гонтран, топнув ногою. — Мы должны непременно где-нибудь высадиться в пределах солнечной системы.

— Где же? — сухо спросил его ученый.

— Ну, хоть на Вулкане...

Если-бы змея внезапно укусила Михаила Васильевича, то и тогда он не сделал-бы такого отчаянного прыжка, как при этих простых словах Гонтрана.

— На Вулкане?! — проговорил он, — Я не ослышался?.. На Вулкане? — продолжал он грозным тоном, наступая на Гонтрана. — И так вы верите в существование Вулкана?

Гонтран сначала перепугался, не сказал-ли он какой-нибудь колоссальной глупости, но затем, вспомнив, что он читал о существовании Вулкана в сочинениях своего знаменитого однофамильца, — ободрился.

— Ну, да... — отвечал он неуверенным тоном.

Профессор с отчаянным видом поднял руки к небу.

— Он верит в существование Вулкана!.. — возвал старик трагическим тоном.

— Отчего же и не верить? — спросил его Гонтран, окончательно уже хладнокровно.

— И это ученый! — продолжал профессор тем же трагическим тоном. — Чтобы признать существование новой планеты в солнечной системе, для него достаточно заявления какого-то выжившего из ума деревенского докторишки, который поглядев на Солнце не более часу, об'явил, что видел прохождение перед солнечным диском черного, круглого пятна. Нет, — все более и более горячась, прибавил старик — чтобы установить такой крупный факт, нужны глаза, а не воображение.

— Но вы забываете, профессор, — отвечал затронутый за живое тоном своего собеседника, Гонтран, — вы забываете, что если даже заявление доктора Лескарбо имело в основании зрительный обман, то великий Леверрье...

— Да что ваш Леверрье... — запальчиво перебил его Михаил Васильевич. — Он открыл Нептун, — правда, но что касается несуществующего, то разве по его вычислениям не выходило, что планета пройдет пред солнечным диском 22 марта 1877 года? И однако ни один астроном не заметил в этот день на Солнце решительно ничего.

Гонтран, знания которого не простирались так далеко, не знал, что возразить на это, но его выручил Сломка.

— За то вы помните, профессор, — проговорил он, — что 29 июля 1878 года, во время солнечного затмения, американцы Уатсон и Свифт видели между Меркурием и Солнцем две каких-то планеты.

Михаил Васильевич хотел отвечать, но ему помешал зычный рев патриотичного Фаренгейта.

— Браво Уатсон и Свифт! — закричал американец, даже не разобрав хорошенько, в чем дело, но услышав имена своих соотечественников. — Уж если они решили, что Вулкан существует, значит это верно!

Это восклицание переполнило чашу терпения старика.

— Фаренгейт, — заговорил он дрожащим от голосом, — ваши Уатсон и Свифт просто невежды: то, что они приняли за планеты, оказалось впоследствии ничем иным, как звездами Зета и Тета созвездия Рака. Что касается вас, — обратился ученый к злосчастному Гонтрану, из-за которого поднялась вся буря, — то я должен просить вас оставить всякие виды на мою дочь. Чтобы жить в семействе, нужно иметь общность взглядов и идей... Я думал прежде, что между нами эта общность существует, но теперь, вижу как я глубоко ошибался.

— Но, Михаил Васильевич, — пробормотал ошеломленый Фламмарион.

— Ни слова более! Между нами все кончено!

С этими словами профессор, весь красный от гнева, оставил компанию и поспешно направился в отдаленный конец острова.

На один момент Гонтран и его невеста остались неподвижными. Затем Елена со слезами на глазах опустилась на лежавший у подножья дерева камень. Гонтран машинально подсел к ней.

— Гонтран! — прошептала молодая девушка.

— Елена! — отвечал Фламмарион, схватывая ее за руку. — О, чтобы чорт побрал совсем и Вулкан, и тех, кто его открыл — воскликнул он.

В эту минуту к влюбленной парочке подошел Сломка.

— Ну, что? — смеясь, спросил он приятеля.

— Ах, оставь пожалуйста! — недовольно отвернулся тот. — Вечные усмешки!..

Инженер усмехнулся, пожав плечами и обернулся к Елене.

— Что это? Вы плачете? — с удивлением спросил он.

— Ах, вы не знаете папы: он неумолим к тем, кто не разделяет его астрономических воззрений, — отвечала, отирая слезу, Елена. — Он все простит, только не это.

— Ну, успокойтесь, успокойтесь, дорогая Елена... Поверьте мне все перемелется, мука будет.

Елена печально покачала головой.

— Что же делать теперь? Что делать Гонтрану? — молящим голосом обратилась она к инженеру. — Посоветуйте!

Сломка подумал несколько мгновений.

— По моему, Гонтрану следует держать себя так же, как он уже начал. Если он скоро откажется от своей идеи, будет еще хуже: ваш отец станет тогда считать его за такого же невежду в астрономии, каков, например, Фаренгейт. Если же, напротив, он будет настаивать на своей точке зрения насчет существования Вулкана, то Михаил Васильевич посердится, а потом свыкнется с этой мыслью... Ведь встречаются же в ученых обществах и академиях люди, держащиеся диаметрально противоположных взглядов. И не ссорятся же они из-за этого.

Успокоив молодую девушку, инженер тонко намекнул ей, что теперь не мешало-бы и пообедать: времени уже достаточно. Вспомнив о своих обязанностях хозяйки, Елена отправилась к шару, где Фаренгейт уже развел костер и в хлопотах о приготовлении обеда забыла свое горе.

Обед прошел в глубоком молчании. Старый ученый и Фламмарион, сидели точно два петуха, готовые сцепиться друг с другом; инженер внимательно наблюдал за ними, едва удерживаясь от смеха; Елена трепетала, чтобы между ее отцом и женихом не произошло новой схватки и только один Фаренгейт оставался совершенно равнодушным ко всему, кроме вкусного жаркого.

Удовлетворив, наконец, свой аппетит и поблагодарив хозяйку, Фаренгейт развалился на траве и начал напевать какую-то арию,

— Знаете что, профессор? — вдруг проговорил он, обрывая арию. — Хотите держать со мной пари на сто долларов, что Уатсон и Свифт правы?

Старый ученый сухо пожал плечами.

— Я уже высказал свое мнение по этому вопросу, — отрывисто сказал он, — нечего к нему и возвращаться.

Михаил Васильевич помолчал немного, потом спросил:

— А почему, любопытно знать, вы уверены, что ваши соотечественники правы?

— Почему? Очень просто, — не задумываясь, отвечал Фаренгейт: — американцы, мистер Осипов, народ положительный; это не то, что ваши русские или французы.

Старый ученый презрительно усмехнулся.

— Только-то? — промолвил он.

— Нет, не только, — вмешался в разговор Гонтран; — я уже имел честь заявить вам, что Леверрье...

— А я вам повторяю, что ваш Леверрье не доказал ничего.

— Как ничего? Не он-ли, на основании неправильностей в движении Урана, открыл Нептун? Надеюсь, этого вы не станете отвергать?

— Не отвергаю, да, но только потому, что существование Нептуна впоследствии доказано прямыми наблюдениями; что касается пресловутого Вулкана, то, повторяю, он существует только в вашем воображении.

— Чем же тогда вы объясните уклонения Меркурия от своего пути?

— Чем угодно, кроме Вулкана.

— Однако чем, например?

— А вот чем: по моему, эти уклонения зависят от прохождения целого облака аэролитов, тяготеющих вокруг Солнца, но незамечаемых с Земли по своей малой величине.

— Эта гипотеза еще более шаткая, чем гипотеза о существовании Вулкана.

— Можете думать, что хотите, — ледяным тоном отвечал профессор. — Во всяком случае я прошу вас прекратить этот бесплодный и неприятный для меня спор, тем более, что скоро мы на деле убедимся, кто из нас прав; если Вулкан действительно существует и обращается вокруг Солнца в течении 33 дней, как заявил Леверрье, то наша комета, огибая Солнце, непременно должна с ним встретиться.

Прошло несколько дней, однообразных и скучных. Повинуясь неизменным законам тяготения, комета неслась по своему параболическому пути, все более и более приближаясь к Солнцу. С каждым днем лучи последнего становились все жарче.

Страшный зной не сделал, однако, противников миролюбивее: спор из-за Вулкана продолжался с прежнею силой и все с нетерпением ожидали того времени, когда комета обогнет Солнце, чтобы собственными глазами убедиться, существует-ли загадочная планета. Даже Фаренгейт, от нечего делать, проявил необыкновенней интерес к астрономии и нередко направлял зрительную трубу на ту часть горизонта, откуда должен был, если только он существует, показаться Вулкан. Что касается Гонтрана, то, в качестве убежденного ученого, он посвящал этому занятию целые часы. Михаил Васильевич, смотря на своих противников, только пожимал плечами, а Сломка исподтишка подсмеивался над всеми троими.

Наконец комета приблизилась к Солнцу на расстояние не более пятнадцати миллионов миль. Несмотря на густую атмосферу, зной достиг такой степени, что днем никакая деятельность была невозможна, и путешественники принуждены были бодрствовать ночью, день же посвящать сну.

— By Good, да скоро-ли покажется этот Вулкан? — почти поминутно бормотал нетерпеливый американец, не зная, как убить время.

Судьба наконец сжалилась над нетерпением почтенного гражданина Соединенных Штатов.

Это случилось под утро, в три часа сорок минут, по хронометру Фаренгейта. Гонтран, по обыкновению, вооружился зрительной трубой, но едва он успел приставить глаз к ее окуляру, как отпрыгнул назад и сделал такой пируэт, которому позавидовала-бы любая балерина.

— Что с вами? — спросил его изумленный Фаренгейт.

— Вулкан!!!

— Не может быть!

Гонтран молча схватил американца за руку и заставил его взглянуть в трубу. Фаренгейт посмотрел, — и через секунду зычный голос его заставил меркуриальных птиц, гнездившихся по близости в испуге взлететь на воздух.

— Браво, Фламмарион! Ура, Уатсон и Свифт! Браво, Вулкан!..

Делая саженные прыжки, американец бросился к шару, в котором мирно беседовали Михаил Васильевич, его дочь и Сломка, и влетел туда, как бомба.

— Что такое?! — испугались собеседники, вскакивая со своих мест.

— Вулкан открыт... Мистер Фламмарион открыл его...

Не слушая более ничего, старый ученый кинулся к тому месту, где им была устроена импровизированная обсерватория.

— Вулкан!.. Где Вулкан? — на ходу крикнул он, стоявшему у трубы Гонтрану,

Тот молча указал пальцем на окуляр, к которому профессор не замедлил с жадностью прильнуть глазом.

Сломка, Фаренгейт, Елена и сам Гонтран окружили его, с нетерпением ожидая, что скажет старый ученый. Несколько минут прошло в глубоком молчании.

Наконец Михаил Васильевич повернулся к своим спутникам. На лице его было написано глубочайшее изумление.

— Да, — проговорил он, — я вижу какое-то тело, которого раньше не видал... Оно находится недалеко от Веги, по тому направлению, где расположено созвездие Орла,

— Что же, это Вулкан? — в один голос спросили все. Старый ученый пожал плечами.

— Не знаю... может быть...

С этими словами он снова углубился в наблюдение за новооткрытым телом. Его спутники подождали несколько минут, но затем, видя, что от профессора более ничего не добьешся, сочли за лучшее отправиться к шару и здесь поужинать...

Солнце уже высоко стояло на небе, и его лучи успели накалить почву, когда Гонтран и Фаренгейт, собиравшиеся улечься спать, увидели наконец Михаила Васильевича, подходившего к шару.

— Ну, что? — воскликнули они.

Не отвечая на вопрос, старый ученый с торжественным видом подошел к Фаренгейту и крепко потряс его руку, говоря:

— Примите мои извинения, сэр Джонатан... Вы выиграли пари, Уатсон и Свифт правы... Это — Вулкан!

Потом, повернувшись к Гонтрану, Михаил Васильевич порывисто обнял его.

— Ах, друг мой... Простите-ли вы меня? — проговорил он взволнованным голосом...

Нарушенный мир был, к величайшей радости Елены, восстановлен.

На взирая на адскую жару, профессор весь день не смыкая глаз, наблюдал загадочную планету. Что это был действительно Вулкан, — в том ученый не сомневался; одно лишь смущало его, — что новая планета не была ни шаровидной, ни элипсовидной, а представляла собою цилиндро-коническое тело. Тщетно ломал он себе голову, стараясь об'яснить эту странность, — страницы астрономии не представляли ни одного подобного примера. Михаил Васильевич, хотел посоветоваться с Фламмарионом, но, утомленный ночным бодрствованием, Гонтран крепко проспал весь день, равно как и все остальные спутники старого ученого. К концу дня и сам Михаил Васильевич настолько утомился, что заснул, сидя в своей импровизированной обсерватории.

Ночь уже давно окутала мраком поверхность кометы, и дневной зной сменился относительной прохладой, когда Вячеслав Сломка, проснувшись прежде всех, вышел из шара. Первой мыслью его было — взглянуть, что-то делается с новооткрытым Вулканом. С этою целью инженер отправился к обсерватории и осторожно, чтобы не разбудить крепко спавшего профессора, подошел к зрительной трубе.

— Да что это такое?! — пробормотал он через несколько секунд. — Уж не грезится-ли мне?

Инженер вынул носовой платок, протер стекла трубы и снова приставил глаз к окуляру.

— Нет, это верно... Вот так Вулкан. — прошептал он, — Пойти, разбудить Гонтрана.

Попрежнему осторожно, Сломка проскользнул мимо спавшего старика, пробрался в шар, где покоился его приятель в сладких об'ятиях Морфея, и потряс его.

— Кто это? — сонным голосом проговорил Фламмарион.

— Тс... тише! Вставай скорее... важное дело!

Услышав по тону своего друга, что он не шутит, Фламмарион быстро встал и вышел из шара, где продолжал непробудным сном спать один Фаренгейт.

— Ну, что?.. Что за важное дело? — спросил он инженера.

— Твой Вулкан...

— Ну?

— Вовсе не планета.

— Но что же такое?

— Просто-на-просто это — вагон Шарпа!

— Не может быть! Ты шутишь, Вячеслав?

— Взгляни сам в трубу, если хочешь.

Принимая все меры предосторожности, Гонтран пробрался в обсерваторию и, взглянув через трубу, едва мог удержать крик удивления; да, инженер был совершенно прав, Вулкан несомненно представлял из себя цилиндро-коническое тело, весьма небольших размеров, своею формою удивительно напоминавшее вагон — гранату.

Гонтран на цыпочках возвратился к своему приятелю.

— Ну, что, Фома неверный? — смеясь, спросил тот.

— Твоя правда... Но что же нам делать теперь, Вячеслав? Что делать мне, когда Осипов проснется и узнает в чем дело?

Инженер снова засмеялся.

— Что делать?.. Придется, брат, испытать участь той вороны в павлиньих перьях, о которой говорит Лафонтен.

Фламмарион недовольно пожал плечами.

— Тебе все смешно, а мне право не до шуток... Ты не знаешь Осипова: он никогда не простит мне этой невольной мистификации. Я серьезно прошу тебя, Вячеслав, как товарища и друга, придумать что-нибудь, чтобы затушить эту скверную историю.

Сломка, несмотря на разбиравший его смех, состроил серьезную физиономию и задумался.

— Гм... Судя по тому, что я видел, Шарп через час должен упасть на поверхность кометы... Пойдем, захватим старого мошенника и представим его Осипову. Раз Шарп будет в наших руках, мы заставим его сказать все, что нам угодно: он расскажет Осипову, что Вулкан в самом деле существует, — и тогда твое дело в шляпе.

— Но если Михаил Васильевич проснется раньше, чем вагон Шарпа упадет на комету, и успеет разглядеть в чем дело?

— О, на этот счет не беспокойся.

Сломка отправился в обсерваторию и через минуту вернулся, показывая своему приятелю какой-то предмет.

— Что это такое? — спросил Гонтран.

— Об'ектив зрительной трубы. Теперь старик не увидит в свой инструмент ровно ничего. — И Сломка расхохотался над своей проделкой.

Спрятав об'ектив в укромном месте, приятели одели скафандры, захватили с собой пару заряженных револьверов, морской бинокль Фаренгейта и тронулись в путь по тому направлению, где должен был упасть вагон Шарпа.