Когда первые лучи Солнца озарили печальную угольную пустыню, Гонтран и Сломка успели уже отойти от шара по крайнем мере на. шестьдесять верст. Но дальнейший путь оказывался невозможным; перед путешественниками расстилалось обширное озеро из какой-то сероватой жидкости, блестевшей подобно ртути.

Увидев неожиданную преграду, Гонтран сделал отчаянный жест.

— Что делать? — вскричал он, соединяя разговорную трубку с каскою своего друга.

Сломка не отвечал, продолжая рассматривать в бинокль какую-то точку. Наконец он передал бинокль своему спутнику и молчаливым жестом указал ему, куда смотреть.

Далеко-далеко, едва заметно для невооруженного глаза, на зеркальной поверхности кометного озера плавала какая-то беловатая масса, ослепительно сверкавшая под лучами солнца.

— Шарп! — вскричал Гонтран, рассмотрев этот загадочный предмет.

— Да, — отвечал инженер в трубку: — очевидно, его вагон упал прямо в озеро.

— Что же делать? — повторил свой вопрос Гонтран.

— Что делать? — задумался его спутник. — Очень просто: авось это озеро окажется мелким, тогда мы доберемся до вагона. Ну, а если, паче чаяния, оно глубоко, тогда придется строить плот.

— Пло-о-от — протянул Гонтран. — Но ведь для этого нужно вернуться назад, срубить несколько деревьев и притащить сюда.

Инженер пожал плечами.

— Попробуем во всяком случае добраться так, — проговорил он,

Спустившись по крутому склону холма, друзья вступили в самое озеро. Его серые воды, до сих пор неподвижные, при каждом движении словно закипали и покрывались массою пузырьков какого-то газа.

— Это не вода! — заметил Гонтран, бросая вопросительный взгляд на своего товарища,

Тот утвердительно кивнул головою.

— Конечно, — подтвердил он, — это какая-то жидкость вроде нефти, очень тяжелая и насыщенная углекислым газом.

Озеро действительно оказалось весьма мелким: путешественники прошли от берега уже более двух верст, а жидкость едва доходила им до пояса. Но чем далее они шли, тем затруднительнее делался путь: с одной стороны плотность жидкой среды заставляла их тратить массу силы, а с другой, благодаря той же плотности и относительно малому удельному весу тела самих путешественников, им стоило больших усилий сохранять равновесие.

Наконец, когда жидкость дошла им до груди, а расстояние, отделявшее их от вагона, уменьшилось до двух верст, — Гонтран и Сломка окончательно выбились из сил.

— Нет, — остановился инженер, — этак мы устанем до смерти и не в силах будем справиться с Шарпом. Отдохнем немного здесь, а потом поплывем — что гораздо легче.

Оба приятеля отдохнули несколько минут и затем пустились вплавь. Плыть было действительно несравненно легче, и вскоре они были уже около самого вагона. Последний плавал на довольно мелком месте и не более, как в версте, от противоположного берега озера.

Вячеслав Сломка вытащил из кармана предусмотрительно захваченную им веревку, закинул ее на верхушку вагона и поднялся к одному из окон. За окном, отделенная лишь слоем стекла, на него смотрела удивленная физиономия Шарпа. Астроном видимо недоумевал, что это за странные существа приплыли к его вагону.

— Эге, — проговорил про себя Сломка, — да приятель, невидимому не узнал нас... И немудрено: теперь мы с Гонтраном похожи скорее на чертей, чем на людей... Ну, да тем лучше!

Он прикрепил к вагону веревку и подозвал Гонтрана. Затем оба друга, ухватившись за свободный конец веревки, потащили вагон к берегу. Благодаря значительной плотности жидкости, это не требовало больших усилий, вагон скользил, словно по льду.

Наконец вот и берег. Усталые путешественники остановились и присели около вагона отдохнуть.

— Ну, и устал же я! — проговорил Гонтран, опускаясь на глыбу угля.

Инженер молча махнул рукой.

— Что же теперь мы предпримем? — спросил Гонтран через несколько минут.

В это время легкий шум, раздавшийся внутри вагона, заставил обоих друзей вскочить на ноги.

— Тсс! — проговорил инженер. — Повидимому, Шарп отодвигает засовы и хочет выйти.

Слова Сломки не замедлили оправдаться: дверь отворилась и в ней показалась тощая фигура ученого. Увидев бросившихся к нему врагов, Шарп понял, в чем дело, и хотел захлопнуть дверь, но уже было поздно: смертоносный углекислый воздух, кометы, — Шарп забыл одеть скафандр, — сделал свое дело, и полузадохшийся астроном, как сноп упал на землю.

Оба приятеля поспешно схватили беззащитного врага, втащили его внутрь вагона, заперли дверь и, отыскав запасы сгущенного кислорода, наполнили вагон живительным газом. Проделав это, они сняли скафандры и с револьверами в руках принялись ожидать, пока Шарп придет в себя.

— Эх, как славно! — проговорил Гонтран, с удовольствием осматривая элегантную обстановку вагона. — А это что? Портвейн, кажется?...

Гонтран взял стоявшую на столе бутылку с золотым ярлыком и, налив два стакана, поднес своему приятелю.

— За здоровье мошенника Шарпа, — засмеялся инженер, чокаясь и смакуя превосходное вино.

В это мгновение Шарп глубоко вздохнул и открыл глаза.

— Ага, очнулся — таки, голубчик! — злорадно проговорил Гонтран, поднося к самому носу астронома револьвер. — Как поживаете, господин Шарп?... Узнаете нас?... Имею честь рекомендоваться: Гонтран Фламмарион, а это мой друг Вячеслав Сломка...

Широко раскрыв глаза, старик с ужасом смотрел на мстителей.

— Ну, что ты пугаешь Шарпа, — с улыбкой перебил приятеля Сломка. — Ведь — он отлично узнал нас и смотри, как рад видеть своих друзей... Рады, ведь, герр Шарп?

Ученый, поднявшись с полу и прислонившись к стене вагона, стоял ни жив, ни мертв. Он хотел что-то сказать, но язык отказывался ему повиноваться.

— Поклон вам от Михаила Осипова, — продолжал смеясь, инженер.

— И от Фаренгейта тоже, — вмешался Гонтран. — Ждет, бедняга, не дождется, когда-то увидит вас!... Но чтоже вы молчите? Или язык откусили?

Дар слова наконец возвратился к ученому.

— Чего вы хотите? — дрожащим голосом прошептал он.

— Чего? — рассмеялись приятели. — Вот чудак!... Мы просто хотим убедить вас, что вы в наших руках и не улизнете на этот раз... Видали вот это?

Шарп в ужасе отшатнулся от двух револьверов, одновременно поднесенных к его лицу.

— Ну, смерь так смерть! — вскричал он в отчаянии. — Мстите мне, убивайте, но не томите, молю вас!...

С этими словами старик упал на колени, и крупные слезы градом хлынули из его глаз.

Не ожидавшие такого оборота дела, Гонтран и Сломка оторопели. Потом Сломка отозвал Гонтрана в другой конец комнаты и начал с ним шептаться, не спуская глаз с побежденного врага. Переговорив между собою, друзья опять подошли к продолжавшему стоять на коленях Шарпу.

— Встаньте, Теодор Шарп, — строгим голосом судьи начал Гонтрак. — Преступления ваши перешли всякую границу: вы обманули доверие к себе мистера Фаренгейта и погубили десятки невинных людей на острове Мальпело: вы вторично, на Луне, пытались погубить сэра Джонатана и обокрали нас, ваших спасителей: вы бросили на произвол судьбы беззащитную девушку, похищенную вами, и едва не сделались виновником ее гибели. Скажите же мне, чего вы заслуживаете за все это. Смерти... Да, смерти, и для нас теперь нет ничего легче, как привести в исполнение этот суровый, но справедливый приговор...

Шарп с покорным видом склонил голову.

— Но, — продолжал затем Гонтран, — мы все-таки надеемся, что голос совести не заглох окончательно в душе вашей, что вы еще способны к исправлению... Мы оставляем вам жизнь, Теодор Шарп, но под одним условием... Клянитесь всем, что для вас свято, беспрекословно повиноваться начальнику нашей экспедиции, Михаилу Осипову; клянитесь не делать никому из нас зла; обещайтесь, что вы постараетесь зaгладить сделанные вами преступления; наконец, откройте нам все то, что вы видели и наблюдали во время своих путешествий в нашем вагоне. Помните, Теодор Шарп, что ваша жизнь зависит от исполнения того, что я сказал. Если мы заметим хотя малейшую непокорность или злой умысел с, вашей стороны, то клянусь честью, вы будете застрелены, как бешеная собака!

Ученый, уже примирившийся с мыслью о неизбежной смерти, не верил своим ушам.

— Клянусь, что я все силы посвящу для того, чтобы загладить свою вину против вас, и верьте мне, что это не пустые слова...

— Ну, в таком случае будьте нашим, Теодор Шарп, — проговорил Гонтран, крепко пожимая руку ученого, который на этот раз говорил, действительно, совершенно искренне.

Завтрак с превосходным вином довершил примирение. После третьей бутылки, Шарп окончательно расчувствовался.

— Эх, — начал он объяснять, — бьюсь об заклад, что вы решительно не понимаете, ради какой цели я совершил столько преступлений,,. Ведь не злодей же я, в самом деле, любящий зло ради самого зла.,. Нет, верьте мне, что любовь к науке, жажда знания и ученое соревнование — вот единственные мотивы, которыми я руководился. Ради науки я заглушал в себе и голос сердца, и укоры совести... Разве не терзала меня мысль об участи покинутой мною Елены?! Разве не стоило мне каждое преступление адской душевной борьбы с самим собою?!...

Слезы, выступившие, на глазах ученого, помешали ему говорить.

— Да, друзья мои, — тихим голосом продолжал Шарп, — я представляю собою лучший пример того, до чего можно дойти, руководясь даже и самыми возвышенными намерениями... Поздно, слишком поздно понял я, как глубоко ошибался, но сделанного не воротишь... Не думайте, что я лицемерю: я дам вам прочесть свой дневник, и вы увидите, что мое раскаяние искренне...

Гонтран, еще недавно кипевший ненавистью к похитителю своей невесты, теперь смотрел на него с глубоким сожалением. Даже прозаичный Сломка был растроган.

Покончив с завтраком, Гонтран переменил свой изорванный и засаленный костюм на новенькую пару, хранившуюся в его гардеробе. Затем все трое облеклись в скафандры, вышли из вагона и направились в обратный путь.

Солнце уже село и наступали сумерки, когда зоркий глаз инженера заметил вдали «Меркуриальный остров». Добравшись до него, путники порешили, что Сломка сначала один отправится к шару, а затем уже подойдут и Гонтран с Шарпом.

— Ах, чуть не забыл! — обратился к ученому Гонтран, когда они остались одни. — Если Михаил Васильевич спросит вас о Вулкане, отвечайте, что вы видели эту планету,

— Но ведь Вулкана на самом деле и не существует! — удивленно проговорил Шарп.

— Все равно, сделайте это для меня...

И Гонтран в двух словах рассказал о своей ссоре с Осиповым.

Тем временем Сломка уже подходил к шару.

— А Гонтран? Где же Гонтран? — испуганно воскликнула встретившая его Елена.

— Успокойтесь, успокойтесь, — проговорил инженер, — Гонтран жив, здоров и через минуту будет здесь. Скажите лучше, где ваш папа и Фаренгейт?

Ожесточенные проклятия послышались из того места, где старый ученый устроил себе импровизированную обсерваторию. Через секунду к собеседникам подбежал раскрасневшийся Фаренгейт.

— Чорт знает, что такое, — ругался он, — Старик — совсем сошел с ума, все рвет и мечет... у него, видите-ли, пропало какое-то стекло, а я отвечай.

Сломка улыбнулся.

— Михаил Васильевич!.. Профессор!.. Идите-ка сюда! — крикнул он. — Какую новость я вам скажу!

Старый ученый, сердито ворча, подошел к шару.

— Ну, что там? — спросил он и остановился, не веря своим глазам: к костру, ярко горевшему около шара, подходили Гонтран и Шарп.

Настала минута мертвого молчания.

Вдруг, Фаренгейт, оправившись от изумления, сделал огромный прыжок по направлению к Шарпу и, схватив его руками за горло, принялся душить, рыча проклятия и ругательства.

По счастью Гонтран и Сломка не зевали. Дружными усилиями они успели освободить жертву мстительного янки и оттащить Фаренгейта в сторону,

Вырываясь из рук Сломки, державшего его за фалды, американец хотел снова броситься на Шарпа, но Михаил Васильевич решительно заступил ему дорогу. — Этот человек, мистер Фаренгейт, принадлежит мне, — твердо проговорил он. — Не смейте коснуться его ни одним пальцем.

— Прочь с дороги, прочь!! — ревел американец, не помня себя. — Прочь, или я сотру тебя в порошок вместе с этим мерзавцем.

Фаренгейт хотел было кинуться на Осипова, но дуло револьвера, наведенного на него Гонтраном, заставило его остановиться.

— Поверьте мне, что я не шучу! — спокойно проговорил Гонтран, держа палец на спуске курка. — Смейте только тронуть Михаила Васильевича и вы погибли.

Фаренгейт с искаженным яростью лицом отошел в сторону и остановился, исподлобья бросая на Шарпа взгляды, полные непримиримой ненависти.

Между тем Шарп с видом глубокой благодарности протянул своему сопернику руку,

— На этот раз я признаю себя побежденным, Михаил Осипов, и прошу у вас прощения. Клянусь наукою, я буду ваш душой и телом!

Проговорив это, ученый остановился в ожидании, с протянутою рукою.

Михаил Васильевич несколько мгновений раздумывал, взять-ли ему руку врага, потом обратился к Елене.

— Готова-ли ты, дитя мое, простить этого человека, причинившего тебе столько зла?

— Дорогой папочка, я не питаю к нему никакой ненависти.

— Ну, тогда и я готов простить его. Теодор Шарп, — обратился профессор к своему недавнему врагу, — я прощаю вас во имя науки и верю, что ваше раскаяние искренне.

Говоря это, Михаил Васильевич крепко пожимал руку Шарпа.

«Марта 25, вторник. — Наконец-таки я один... Бедняжка Елена, что-то с нею случится?! Одинокая, покинутая в чуждом неведомом мире, она осуждена на верную гибель, если не произойдет чуда!

Но разве мог я поступить иначе?! Разве мог я взять с собою Елену, в это отважное путешествие к великому светилу вселенной, когда вычисления мои ясно говорили; что всякая лишняя тяжесть в вагоне может послужить причиной неуспеха?! Ведь нельзя же мне было ради этой девушки пожертвовать научными инструментами, безусловно необходимыми! Пусть уж будет, что будет. — Ради науки и бессмертия я не пожалею себя, — зачем же мне жалеть других?!..

Среда, 26 марта, — Я уже в четырех миллионах миль от Меркурия, а скорость вагона все возрастает и возрастает. Диск солнца увеличивается у меня на глазах... Все-бы прекрасно, если-бы не мысль об участи моей невольной спутницы, не выходящая у меня из головы. Бедная, что-то с нею сталось?!

Четверг, 27 марта. — Сегодня, рассматривая в телескоп покинутый мною Меркурий, увидел за ним какую-то комету. Она несется, повидимому, как раз по моим следам. Что это за комета. Вероятно комета Туттля.

Да, без сомнения, это — комета Туттля. Орбита ее пересекает в плоскости эклиптики, орбиты всех планет солнечной системы... Вот-бы на какой повозке совершить мне межпланетное путешествие, а не в этом жалком куске металла.

Пятница, 28 марта. — Сегодня опять меня целый день мучит мысль о судьбе Елены Осиповой. По моим вычислениям выходит, что комета Туттля непременно должна не сегодня-завтра столкнуться с Меркурием. Какие перевороты произведет на поверхности планеты эта катастрофа?! Не обусловит-ли она погибель там всего живого?! — Очень вероятно...

Суббота, 29 марта. — Сегодняшнюю ночь провел без сна, наблюдая за движением кометы. Несомненно, она столкнулась с Меркурием... Бедная Елена! Что за мысль пришла в голову этому старому чудаку Осипову, тащить с собою в опасный путь дочь?! И где-то теперь он сам. Вероятно, терзается, сидя на Луне и зная, что его соперник свободно летит в пространстве...

Воскресенье, 30 марта. — Жара в моем вагоне начинает все более и более усиливаться, благодаря близости Солнца. Что-то будет со мной. Ждет-ли меня смерть в этой пылающей массе, весящей в 324 тысячи раз более, чем Земля, или, напротив, мне удастся проникнуть в тайны великого светила, сохранив жизнь. Все зависит от судьбы; во всяком случае лучше умереть, чем возвратиться обратно, не достигнув цели.

Понедельник, 31 марта. — Вагон несется в каком-то пылающем океане света. Жара такова, что, кажется, мои легкие совершенно высохли. Боясь ослепнуть от яркого блеска лучей, я тщательно завесил все окна сукном. Что же будет еще через несколько дней?! Уж не вернуться-ли назад? — Нет, пусть будет то, что угодно судьбе . . .

Вторник, 1 апреля. — Я попрежнему безостоновочно несусь вперед, несмотря на нестерпимый зной, — и наблюдаю, через закопченные стекла телескопа, за солнечными пятнами. Оказывается, что они находятся в движении, и это последнее пропорционально той широте, под которою каждое из пятен находится. Так, одно пятно, лежащее на самом экваторе Солнца, по моим вычислениям, делает полный круговорот в 24½ дня, у другого, лежащего под 15° широты, период полного обращения равен 25 дням, третье, наконец, находящееся под 38° широты, должно обходить кругом всего Солнца в 27 дней. Таким образом движение солнечных пятен вполне сходно с тем, которое наблюдается в земных океанах. Вполне прав бессмертный Галилей, еще в 1611 году определивший законы этого движения.

Второй предмет моего наблюдения, — те яркие места на поверхности солнца, которые собственно и служат главными источниками солнечного света и теплоты. Как совершенно верно вычислил Ланглей, они занимают около одной пятой части поверхности солнечного диска. Что случилось-бы, если-бы эти места увеличились в числе, или уменьшились? — Конечно, смерть всех планет, солнечной системы, смерть от жара или холода...

Среда, 2 апреля. — Сегодня едва мог подняться постели: голова тяжела, как свинец, все тело горит, удары пульса раздаются в мозгу, словно удары раскаленных молотов... Кое-как преодолеваю себя и, шатаясь, бреду к телескопу... Какое чудное зрелище! Пред моими глазами огненный океан, вздымающий исполинские волны. От создания мира глаз человека не видал ничего подобного. Неизмеримые огненные бездны ежесекундно сменяются массивными горами; извержения, взрывы, провалы — следуют один за другим. Газообразная лава, из которой состоит поверхность великого светила, ни на одно мгновение и ни в одном месте не остается спокойной: всегда и всюду волнуется, кипит, вздымается и опускается... Как очарованный, несколько часов стою я у телескопа, не смея оторвать глаз от закопченного окуляра. Мой бедный мозг так поглощен грандиозным зрелищем, что решительно отказывается мыслить и всесторонне наблюдать. Мимоходом лишь делаю одно наблюдение, — что солнечные пятна, как это высказал еще Вильсон, суть ничто иное, как гигантские пропасти, дно которых кажется более темным сравнительно с окружающею их фотосферою...

Четверг, 3 апреля, 6 часов утра. — Очнувшись, увидел, что лежу на полу и едва могу пошевелить членами. Голова готова разорваться, в жилах вместо крови, кажется течет расплавленный металл, сердце то бьется с утроенной быстротой, то замирает и почти останавливается... Неужели близка моя смерть?! Опять теряю сознание...

10 часов утра. — Оправившись от обморока, собираю последние силы и берусь за инструменты... Еще пятнадцать миллионов миль отделяют меня от Солнца. Пятнадцать миллионов, а я уже близок к смерти... Ужели моя попытка не удастся, ужели мне невозможно будет приблизиться к великому светилу настолько, чтобы я мог увидеть все его тайны?! Нет, рискну всем, но пойду вперед!.. Смерть так смерть!

4 часа дня. — Собрав всю энергию, продолжаю наблюдать над солнечными пятнами. Как известно, число этих пятен то увеличивается, то уменьшается с известною правильностью: каждые одиннадцать лет это число достигает своего максимума, затем, в течении 7½ лет, постепенно уменьшается, доходя до минимума, а потом снова увеличивается и — в 3½ года доходит вновь до максимума... Кроме пятен, мое внимание привлекает еще солнечная «корона». Оказывается, что она, как давно уже догадывались астрономы, обязана своим происхождением тем массам материи, которые постоянно выбрасываются из раскаленных недр Солнца и затем падают назад, чтобы снова быть выброшенными на громадную высоту. Будучи освещены световыми лучами, эти массы обусловливают появление того феномена, который у нас на Земле известен под названием зодиакального света

Пятница, 3 апреля, утро. — Кажется, что я схожу с ума... Сегодня ночью я видел загубленную мною Елену, видел не во сне, а на яву. Она явилась бледная и скорбная, с безмолвным упреком на устах...

Полдень. — Я не могу более выносить этого ужасного, сжигающего зноя... Обмороки следуют один за другим, почти каждый час...

4 часа пополудни. — Отчаяние закрадывается в мою душу... Проклятая слабость!.. Неимоверным усилием заставляю себя взяться за спектроскоп.

Суббота, 4 апреля. — Хронометр показывает, я был в обмороке почти 12 часов... Страдания достигают высшей степени... Рука тянется к рычагу, чтобы изменить направление вагона, но я собираю всю силу духа, чтобы преодолеть искушение... Ведь я еще не сделал почти ничего!..

Что со мною делается... Я чувствую, что ощущение страшного жара сменяется каким-то чувством холода... Ужели это смерть... Хочу подняться, но не могу... Еще рука слушается, чтобы написать эти строки, но она тяжела...

Понедельник, 6 апреля. — Проклятие!.. Я удаляюсь от Солнца, не проникши в его тайны!.. Что же случилось? Какая сила исторгла меня из холодных об'ятий смерти?.. Что было со мною эти сорок часов, когда я был в обмороке?.. Не знаю, но факт тот, что диск Солнца все более и более уменьшается, а вместе с тем падает и термометр...

Секрет открыт: комета Туттля, нагнав меня, увлекла вагон своим притяжением, и я падаю на ее поверхность... Радоваться мне или печалиться? Конечно, я спасен от смерти, но за то — прощай надежда изучить тайны Солнца!» ......

На этом месте Михаил Васильевич прервал чтение дневника Шарпа и крепко пожал руку своего прежнего врага. Сломка, Гонтран и Елена, в молчании слушавшие историю отважной попытки приблизиться к Солнцу, последовали его примеру, об'ятые невольным чувством уважения к безграничной смелости человека, ради науки рисковавшего самою жизнью.

— Надеюсь, — с очаровательною улыбкою заметила при этом своему похитителю молодая девушка, — что моя тень не будет более беспокоить вас!

Один Фаренгейт продолжал бросать на своего врага взгляды, полные ненависти. Затем, вдруг ожесточенно плюнув на земь, он повернулся и пошел прочь, теребя свою бороду и рыча сквозь зубы проклятия на всех и вся.

Бессильная ярость мстительного американца однако никого не испугала. Михаил Васильевич утащил Шарпа в свою обсерваторию и там оба ученых вступили в оживленный научный спор; что касается Елены, то она принялась приготовлять для проголодавшихся путешественников ужин. Сломка и особенно Гонтран деятельно помогала ей, рассказывая между делом подробности своей экспедиции.

— Любопытно знать, о чем это болтают старики, — заметил Сломка, когда все похождения друзей были описаны,

— Где это? — спросил Гонтран, заглядевшийся на свою невесту и пропустивший мимо ушей замечание инженера.

Последний кивнул головой в сторону обсерватории.

— Послушать разве? — продолжал он, немного помолчав.

С этими словами Сломка осторожно подкрался к обсерватории и начал прислушиваться.

— Так вы уверены, что Вулкан существует? — донесся до его ушей вопрос Осипова.

— Помилуйте, я его видел собственными глазами, — пресерьезно отвечал Шарп.

Сломка поспешил назад к костру и недоумевающим голосом передал Гонтрану, что ему удалось слышать. Гонтран смеясь рассказал ему про свой уговор с Шарпом.

К ужину явился и Фаренгейт, мрачный и сосредоточенный, что не мешало ему, однако, кушать за четверых.

Удовлетворив, наконец, свой аппетит, он обратился к Гонтрану:

— Не можете-ли вы, уделить мне две-три минуты... Только наедине...

— Наедине? — удивленно спросил Гонтран. — Впрочем извольте... Чем могу служить вам? — проговорил молодой человек, отходя с Фаренгейтом в сторону.

— Видите, в чем дело, — начал американец, — до сих пор я был спутником Осипова единственно потому, что надеялся нагнать Шарпа и отомстить ему... Но мои надежды оказались разбитыми... По непростительной слабости вы защищаете этого злодея, вместо того, чтобы расправиться с ним по закону Линча...

Гонтран молча пожал плечами.

— Ну, да это вещь посторонняя — продолжал американец, — и мы не будем о ней говорить... Перейду прямо к тому, о чем я хотел просить вас. Я предвижу, что Осипов, разохотившись, будет до бесконечности шагать с планеты на планету, и в конце концов мы залетим в такую даль, откуда никогда не вернемся на землю. А этого я вовсе не желаю и намерен при первой же возможности отправиться к себе в Чикаго, пока мы еще находимся в пределах солнечной системы...

— Чем же я могу помочь вам?

— Как чем! Вы одни можете изобрести способ, при помощи которого я мог бы перелететь на землю с этой проклятой кометы.

Гонтран принужден был употребить все усилия, чтобы не расхохотаться в глаза Фаренгейту.

— Простите меня, сэр Джонатан, — отвечал он, сдерживая предательскую улыбку, — но только я попрошу у вас позволения предварительно посоветоваться с моим другом... Вячеслав! — крикнул Гонтран.

— Здесь... как лист перед травой! — отозвался инженер, подходя к собеседникам. — Что надо?

Гонтран передал приятелю заявление американца и был немало удивлен, увидев, что Сломка принял его с живейшим сочувствием.

— И прекрасно! — воскликнул инженер. — Мне самому, признаться, надоело таскаться по небу, и я с удовольствием готов быть вашим спутником, мистер Фаренгейт.

— Как!.. А я — то?! — проговорил ошеломленный Фламмарион.

— А ты что хочешь, то и делай: хочешь, так сопровождай нас, не хочешь, продолжай странствовать.

— Я с удовольствием возвратился бы, но Елена?

— Уговори ее ехать с тобой.

— Она не оставит отца.

— Тогда — уговори Осипова вернуться.

— Он не захочет.

— Ну, тогда... — Сломка пожал плечами.

— И потом, как вы вернетесь на Землю?

— Очень просто: на воздушном шаре.

— На шаре?!

— Ну, да, конечно; комета, обогнув Солнце, на возвратном пути должна так близко пройти около Земли, что заденет последнюю своим хвостом. Мы воспользуемся этим и перелетим на родную планету.

— А из чего ты сделаешь шар?

— Он уже готов.

— Как, ты думаешь применить селеновый шар?! Но это невозможно!

— Почему же? Об'ем его равен 630 кубическим метрам, а вес — 1.000 килограмм; если наполнить его водородом, то, благодаря плотности кометной атмосферы, мы получим под'емную силу около 2 килограммов на кубический метр, — всего, значит, более 1.500 кил.; вычитая отсюда вес самого шара, получим в остатке под'емную силу в 500 килограммов, — цифра не маленькая.

Гонтран задумался.

— Как же быть с Еленой? — спросил он приятеля.

— Да устрой ее похищение! — посоветовал ему Сломка.

— Я честный человек, — возразил Гонтран с достоинством.

— Ну, тогда как хочешь! Время еще терпит: у нас в распоряжении целых три месяца... Подумай!

Беседуя таким образом, друзья возвратились к шару и через несколько минут улеглись спать.

— Солнце!.. Солнце!.. Скорее сюда!..

Этот крик, в котором слышались не то тревога, не то восторг, заставил всех обитателей Меркуриального острова спозаранку вскочить на ноги.

— Что такое?! — спрашивали они друг друга, протирая глаза.

Крик повторился. На этот раз не было никак сомнения, что он доносился из обсерватории и принадлежал никому иному, как Теодору Шарпу.

— О, чтобы чорт тебя побрал! — пробормотал в ответ своему врагу Фаренгейт, укладываясь снова спать.

Михаил Васильевич, Гонтран и Сломка оказались более любознательными и поспешили в обсерваторию.

— Что такое у вас, коллега? — спросил Осипов, входя.

Старый ученый не успел докончить своей фразы, прерванной невольным восторженным восклицанием, к которому присоединились возгласы его спутников.

И было чем восторгаться... Весь восточный край горизонта, казалось, был охвачен ярким пламенем. От солнечного диска на многие тысячи миль исходили столбы крутившегося огня, как будто извержение свирепствовало на поверхности дневного светила...

Через несколько минут извержение стало слабеть, яркость пламени уменьшилась, но взамен того с поверхности Солнца поднялась громадная газообразная масса, до 85 тыс. верст высотою, при вдвое большей длине. Это гигантское облако оставалось неподвижным, между тем как огненные столбы, соединявшие низ его с поверхностью Солнца, продолжали крутиться и изменять свою форму.

Так продолжалось несколько мгновений. Потом вдруг взрыв, казалось, потряс все Солнце. Газообразная масса, подобно гигантскому фальшфейеру, взлетела в пространство и разорвалась на мириады огненных хлопьев, искр, частиц...

Восхищенные зрители разразились восклицаниями восторга.

— Какая прелесть!.. Это что-то волшебное!.. Точно из «Тысячи и одной ночи!..»

— Замечательное явление, — не правда ли? — обратился Шарп к Михаилу Васильевичу.

— Да... А вы успели измерить эту газообразную массу?

— Как же... По моему выходит...

— Все это прекрасно, вмешался в разговор ученых Сломка, — но еще лучше бы нам подумать о своей шкуре. Ведь наша комета пройдет всего в 230.000 миль от Солнца, т. е, на расстоянии в 160 раз меньшем, чем то, которое отделяет от Солнца Землю. А это значит, что нам придется вытерпеть жару в 25.600 раз сильнее той, какая бывает на Земле в летние дни.

— Бррр... — содрогнулся Гонтран. — Твои цифры могут хоть кого привести в ужас!

Оба астронома задумались.

— Да, Сломка, ваши опасения вполне основательны, — проговорил Шарп.

— Ну, невполне. — заметил Осипов. — Ведь комета двигается со скоростью почти пятисот верст в секунду... Благодаря этому, она едва ли будет иметь время поглотить слишком большое количество солнечной теплоты...

— Вы думаете? — с легкой насмешкой спросил Сломка.

— Не думаю, а уверен, — сухо возразил профессор: — спросите Шарпа, и он скажет вам, что комета 1843 года прошла всего в 31.000 миль от Солнца, однако она не сгорела.

— Все это так, но и 236.000 миль от Солнца, — хорошая штука, так что нам надо серьезно подумать о себе,

— Не отрицаю. Что же нам сделать?

— По моему всего проще — перенести все наши пожитки из шара в вагон, потом затопить последний на самом глубоком месте кометного озера и отсиживаться там, пока комета не обогнет Солнца. Можно затопить и шар, чтобы он не испортился от жара.

— Браво, браво, Вячеслав! — воскликнул Гонтран. — Твой план просто гениален... Но вот только, чего я не понимаю, ты, помнится, сказал мне, что озеро состоит не из воды, а, из какой-то жидкости, вроде нефти. А ведь нефть горюча... Вдруг, как озеро наше вспыхнет?!

— Относительно этого могу вас успокоить, Гонтран, — вмешался Шарп: — жидкость, из которой состоит озеро, действительно похожа на нефть по виду, но состав ее совсем другой, и она совершенно не способна гореть...

Посоветовавшись несколько минут, путешественники решили осуществить проект Сломки и в тот же день приняться за его исполнение. Все вооружились топорами и принялись мастерить повозку, на которой бы можно было перевезти шар на берега озера. Деревья, росшие на Меркуриальном острове, доставили отличный материал для этого сооружения. Через двое суток повозка была готова, шар взгроможден на нее при помощи рычагов, и все одевшись в скафандры, принялись тащить самодельную колымагу. Хотя на комете, благодаря ее об'ему, сила тяжести была значительно слабее, чем на Земле, однако прошло не менее трех дней непрерывного труда, пока наконец повозка достигла берегов озера. Усталые, обессилевшие путешественники не могли даже отдохнуть порядком: комета с каждым часом приближалась все ближе и ближе к Солнцу; жара достигла крайних пределов, надо было торопиться. Поэтому они, не мешкая, принялись за промер озера. Озеро не отличалось глубиною; Сломка и Гонтран, пробились несколько часов, пока наконец отыскали место, где дно находилось на десяти саженях от поверхности. Эта глубина была признана достаточною, и здесь решено было затопить вагон с шаром.

По предложению инженера, руководившего всем предприятием, вагон был нагружен настолько, что он мог погрузиться в глубину озера лишь тогда, когда в него сядут все шестеро пассажиров. — Поэтому, когда в него влезли, через открытое верхнее окно, оба астронома, Фаренгейт и Гонтран со своей невестой, то вагон тотчас начал тонуть, однако, настолько медленно, что Гонтран успел во время захлопнуть окно ставнем и таким образом предотвратить наполнение жидкостью внутреннего помещения. Шар был без хлопот затоплен еще ранее.

Очутившись внутри вагона, они наполнили его кислородом и сняв скафандры, разлеглись по диванам отдыхать. Только старики не могли угомониться и, забравшись в лабораторию вагона, скоро вступили в оживленный спор.

— ...Я вам говорю, что...

— А я утверждаю, что это неправда, так как...

— Вы не понимаете в расчет...

— Вы не хотите понять, что...

— Взгляните на мои вычисления...

— Нет, посмотрите на мои, и вы увидите...

Такие фразы почти целый час доносились из лаборатории. С каждой минутой спорящие возвышали свои голоса все выше и выше.

— Да они, кажется, наконец раздерутся! — вскричал Сломка, поднимаясь со своего места.

— О чем это вы так спорите? — спросил он, входя в лабораторию.

— Помилуйте, — воскликнул Шарп, — Михаил Васильевич утверждает, что комета пройдет в десятках миллионов миль от Земли, тогда как по моему она пересечет орбиту нашей родной планеты всего в двух миллионах миль.

— Да, я, это утверждаю, — отозвался Михаил Висильевич, — и готов каждую минуту доказать. Смотрите...

Старый ученый вытащил свою записную книжку, испещренную чертежами и цифрами, и принял об'яснять их инженеру.

— Видите, — воскликнул он, наконец, с торжеством, — комета пройдет не около Земли, а около Марса, где нам и надо высадиться!

Тщательно проверив вычисления профессора и убедившись в их правильности, Сломка не мог удержаться от озлобленного восклицания:

— Ах, чорт побери, вот тебе и возвращение!

Инженер оставил лабораторию и отправился уведомить Фаренгейта и Гонтрана о несбыточности планов возвращения на Землю.

Междупланетное путешествие, видимо, грозило затянуться. Судьба явно покровительствовала желанию Михаила Васильевича «шагать с планеты планету», как выразился американец.

Целых две недели провели путешественники в своем убежище, пока, наконец, Михаил Васильевич и Шарп не решили, что опасности больше нет можно выйти из вагона; но как выйдешь из вагона, когда он затоплен на дне озера.

Долго пришлось ломать голову, чтобы разрешить мудреную задачу, пока, наконец, общим голосом не решено было, что сначала выйдет из вагона Фаренгейт, как умевший хорошо плавать. Сломка и Гонтран должны были выпустить американца, а затем как можно поспешнее и осторожнее захлопнуть окно вагона, дабы через отверстие не попало слишком много жидкости.

— Ну, а как же потом? — спросила Елена американца, с геройским видом одевавшего скафандр.

— О, не беспокойтесь, — отвечал тот, — как только я выйду, вагон немедленно всплывет наверх, на поверхность, а я постараюсь притащить его к берегу.

— Да как же он всплывет, ведь воды в него наберется не меньше того, сколько весите вы?

Фаренгейт схватился за голову.

— А ведь и в самом деле, мистер Сломка, что тогда делать?

— Ничего, ничего, будьте спокойны, — улыбнулся инженер, — жидкость мы всегда сможем выкачать с помощью того же насоса, которым выкачивается из вагона испорченный воздух.

Сломка подошел к одному из окон, находившихся в верхней части вагона, вынул стекло и отвинтил гайки, удерживавшие наружный ставень.

— Готовы? — спросил он.

— Готов, — откликнулся американец, надевая на голову водолазный шлем.

— Гонтран, помогай!

Оба приятеля изо всех сил уперлись в ставень, чтобы преодолеть напор жидкости, давившей извне... Но, против всякого ожидания, ставень отворился очень легко, а Гонтран и Сломка потеряв равновесие, стукнулись об острые края окна. По счастью, инженер не потерял самообладания и тотчас же захлопнул ставень...

— Что это такое?! — воскликнул Фаренгейт, сделавший уже движение, чтобы выскочить.

— Очень просто, — отвечал Сломка, потирая ушибленный лоб: — воды в озере нет, но за то есть углекислота, которая может задушить нас, наполнив вагон... Надевайте скафандры, — прибавил он, обращаясь к изумленной компании — и попробуйте выйти из вагона через дверь

Все торопливо одели скафандры, а инженер отвинтил болты у двери вагона и распахнул ее.

Жидкости, за две недели составлявшей целое огромное озеро, не было и следа, — вагон стоял на совершенно сухой угольной почве, местами изрезанной трещинами.

— Вот так штука! — воскликнул Гонтран, соединяя разговорную трубку с шлемом старого ученого. — Что же теперь нам делать?!

Путешественники возвратились в вагон и стали обдумывать свое положение.

— Исход один, — высказал свое мнение Гонтран, — нам надо возвратиться на Меркуриальный остров, — авось он уцелел, — и там подготовиться к переезду на Марс.

— Как же мы совершим свой переезд? — спросил молчавший до сих пор Шарп.

Фламмарион изложил принадлежавший Сломке проэкт утилизации селенового шара, и проэкт был принят всем обществом.

— Но тут является вот какой вопрос, — заметил Сломка: — нам надо перевезти на остров и вагон, и шар, на чем же мы повезем их?

— А наша колымага? — напомнил Гонтран.

— Я думаю, она давным давно сгорела.

Собрание опять задумалось.

— Папочка... а нельзя, ли нам просто перекатить и шар, и вагон на остров? — прервал молчание серебристый голосок молодой девушки.

— Браво, браво, мисс Елена! — заапплодировал Фаренгейт. — А мы то ломаем головы, когда ларчик на самом деле открывается так просто!..

Совет Елены был всеми принят и путешественники принялись укладывать более осторожно различные хрупкие вещи, которые могли разбиться по время перекатывания гранаты — Плотно закусивши, путешественники надели скафандры и принялись за работу: вагон был повален на бок, все стали по одну его сторону, уперлись руками и покатили его перед собой, как бочку с вином, к Меркуриальному острову.

Чем далее они шли, тем больше перемен находили вокруг. Направо, где прежде возвышались грандиозные пики из горного хрусталя и алмазов, теперь расстилалась унылая и однообразная черная пустыня; налево, где прежде была ровная местность, теперь возвышалась огромная гора причудливых очертаний. Где раньше сверкала поверхность озера, не было ничего, кроме котловины полной черной пыли, зато там, где раньше была суша, приходилось переправляться через реки и ручьи.

— Вот будет новость, — заметил Сломка, если окажется, что и Меркуриальный остров подвергся таким же изменениям, а то и вовсе исчез!..

К счастью, опасения инженера не подтвердились, когда, после нескольких дней утомительного пути, вся компания прибыла к острову, то он оказался совершенно цел. Правда, все деревья на нем погибли, ручей превратился в небольшое озерко и занял другое место, но то, что для путешественников было всего важнее, — здоровый воздух на острове остался.

Отдохнув несколько часов и оставив Елену приводить в порядок внутренность вагона, мужчины тронулись в обратный путь, чтобы таким же образом перекатить и шар. Это уже было сравнительно легко, так как селеновый шар весил гораздо меньше, чем громоздкий вагон, полный разных вещей.

Затем началась деятельная работа по превращению шара в аэростат. Тут Вячеслав Сломка выказал с самой блестящей стороны свой инженерный талант: он был и кузнец, и слесарь, и горный инженер и химик.

Работа значительно облегчалась тем, что на поверхности кометы находились в изобилии все необходимые вещества: уголь, магнитный железняк, железный колчедан и селен.

Прежде всего отверстия в шаре были тщательно заделаны селеновыми листами, затем из железных прутьев была сделана об'емистая, но довольно легкая корзина, прикрепленная к шару при помощи проволочных канатов. Когда шар был вполне готов, Сломка принялся за добывание серной кислоты из железного колчедана... Остальные помогали ему по мере сил и уменья.

Тем временем комета продолжала нестись к своему афелию, с каждым днем удаляясь от Солнца. Одну за другою, она пересекла орбиты Меркурия, Венеры и, наконец, Земли...

— Ну-с, дорогой Сломка, — заявил инженеру в одно прекрасное утро Михаил Васильевич, — все-ли у вас готово? Помните, что через два дня мы пересечем орбиту Марса.

— Через два дня? О, в таком случае поспеем.

Сломка кликнул Гонтрана с Фаренгейтом, чтобы при их помощи заняться добыванием водорода. Последний получался действием серной кислоты на металлическое железо — и немедленно накачивался внутрь шара.

Импровизированный аэростат первое время продолжал тяжело лежать на земле, словно подсмеиваясь над усилиями Сломки и его помощников. Но но мере того, как струя водорода наполняла его внутренность, шар становился все легче и легче. Каждая новая порция газа заставляла его вздрагивать и делать попытку подняться с кометы. Мало по малу эти попытки все учащались, аэростат поднялся на воздух сначала горизонтально, потом начал выпрямляться...

— Сейчас конец... Зови публику, Гонтран! — проговорил Сломка, отирая с лица пот.

Михаил Васильевич, его дочь и Шарп поспешили явиться на зов. Поглотив новое количество водорода, шар судорожно рванулся вверх, выпрямился и плавно поднялся в воздух на всю длину удерживавшей его веревки. Громкое «ура»! зрителей огласило поверхность Меркуриального острова. Затем все путешественники подошли к виновнику торжества, Сломке, и крепко пожали ему руку.

Следующий день был посвящен окончательным сборам. В корзину аэростата перенесли все необходимые вещи и с наступлением вечера, стали дожидаться сигнала к от'езду. Чтобы не пропустить удобного момента, Михаил Васильевич, не спускал своей трубы с Марса. Диск планеты, словно огромный, красный круг сверкал на потемневшем небе...

— Ну, что, скоро — отозвался профессор, — да вот беда в чем. Нам придется высадиться не на самый Марс, а на один из его спутников, вернее всего на Фобос.

— Ну, это пустяки. Фобос отстоит от Марса вceгo в шести тысячах километров, и только-бы нам попасть на него, а там мы найдем средство перелететь и на Марс, — успокоил его Сломка.

— Вы думаете? Ну, ладно... В таком случае, надевайте скафандры: через полчаса мы тронемся в путь...

Громкая брань, раздавшаяся с того места, где находился аэростат, заставила разговаривавших обернуться.

— Что это? — спросил Михаил Васильевич.

— Должно быть, у Шарпа опять что-нибудь вышло с Фаренгейтом... Пойти посмотреть, — заметил Гонтран, направляясь к аэростату.

Сломка и Михаил Васильевич, с неизменной трубой в руках, последовали за Фламмарионом и, подошедши к шару, увидели следующую картину. Раскрасневшийся Фаренгейт, стоя в корзине, держал в руках какой-то об'емистый тюк, который у него вырывал Шарп.

— By God! — рычал американец. — Меня обокрали, разорили, утащили, чорт знает куда, и вдобавок ко всему мешают мне взять с собою мое достояние.

— Но поймите, — урезонивал его Шарп, — этот тюк слишком тяжел для нашего шара...

— Врете... Не хочу я ничего слышать... Оставьте тюк... Слышите?

— Что у вас такое? — остановил спорящих Осипов. — Что в этом тюке, сэр Фаренгейт?

— Помилуйте, профессор, — жаловался американец. — Я хочу взять с собою несколько штук алмазов, а этот немчура мешает мне... By God, разве я не в праве вознаградить себя за все издержки, труды и лишения?!.

— Но тюк весит по меньшей мере шестьдесят кило! — заметил Шарп,

— Шестьдесят кило? — ужаснулся Михаил Васильевич: — Нет, сэр Фаренгейт, этого нельзя, это слишком большая тяжесть... Наш шар не поднимется...

— Поднимется, уверяю вас, что поднимется! — отстаивал свое сокровище американец.

— Да пусть его берет, профессор, — обратился к старику Сломка, — но с одним условием, если шар не поднимется, мы выбросим его алмазы вместо балласта.

— На этом условии я, пожалуй, согласен... Слышите, сэр, Фаренгейт?

— Слышу, слышу... Благодарю вас, сэр Осипов, — отозвался американец, с довольным видом укладывая тюк на дно корзины.

— Ну, а теперь, одевайте скафандры, — распорядился Михаил Васильевич.

Путешественники одели водолазные костюмы и стали усаживаться в корзину. Первым вскочил Фаренгейт, потом вошла Елена со своим женихом, Осипов и Сломка. Шарп несколько замешкался.

— Скорее, — крикнул ему Осипов, наводя трубу на диск Марса.

Шарп наконец нахлобучил на голову шлем скафандра и направился к корзине. Только что успел он ухватиться руками за ее край, как Фаренгейт бросился к веревке, удерживавшей шар и одним взмахом ножа перерезал ее.

Шар рванулся вверх. Несчастный астроном, ухватившись руками за борт корзины, поднялся на несколько сажень, но силы изменили ему и он рухнул вниз, прежде чем Гонтран и Сломка успели броситься к нему на помощь.

Невольный крик ужаса вырвался у всех. Сломка и Гонтран кинулись на Фаренгейта, но было уже поздно...

— Негодяй! — крикнул вне себя старый ученый. — Что ты сделал?! — Профессор забыл, что Фаренгейт в скафандре все равно ничего не слышит.

Затем Михаил Васильевич бросился к своей трубе, чтобы рассмотреть что сталось с Шарпом, но шар успел уже подняться настолько, что все старания старика отыскать на поверхности кометы фигуру Шарпа были напрасны.

— Бедный Шарп — насмешливо сказал своему приятелю Сломка, соединяя скафандры разговорною трубкой. — Так-таки и не удалось ему быть в нашей компании.

Гонтран пожал плечами.

— Что же делать?! Прошлого не воротишь, и остается лишь примириться с фактом. Говоря правду, Фаренгейт имел полное право отплатить немцу за все его каверзы.

Скоро и Михаил Васильевич, увлеченный созерцанием Марса, позабыл об участи Шарпа. Из всех пассажиров аэростата только одна Елена искренне пожалела его.

Прошло около получаса с тех пор, как путешественники покинули комету. Увлекаемая мощною силою тяготения, она унеслась своим путем, между тем как аэростат продолжал подниматься по направлению к Марсу.

— Держитесь: сейчас мы перевернемся! — предупредил старый ученый каждого из своих спутников.

Все ухватились за борта корзины и едва успели принять эту предосторожность, как аэростат сделал отчаянный поворот вокруг своего центра.

— Мы вступили в пояс притяжения Марса? — спросил Гонтран профессора чрез разговорную трубку.

— Да, и вон это — Фобос! — отвечал тот, указывая рукою на небольшой кружок, блестевший на темном фоне неба красноватым светом.

— Долго мы будем спускаться?

— Я думаю, не больше часа.

Красный кружок увеличивался с каждым моментом. Казалось, не аэростат падает на поверхность его, а сам спутник Марса с головокружительной быстротой несется им навстречу. Перегнувшись через борт корзины, они с любопытством разглядывали новый мир.

— Мы уже в атмосфере Фобоса, — сообщил дочери Михаил Васильевич, не спуская глаз с монометра, в одном колене которого ртутный столб быстро поднимался, а в другом опускался.

— Можно, значит, снять скафандры, папочка?

— Ну, нет; кто еще знает, какова эта атмосфера и можно-ли нам дышать в ней?! Подождем лучше высадки...

Дожидаться пришлось недолго: не прошло и четверти часа, как корзина аэростата стукнулась о твердую почву. К сожалению, путешественники решительно не могли рассмотреть, где они и что с ними делается: кругом царил беспросветный мрак. За первым толчком скоро последовал второй, потом третий и т. д.; корзину, видимо, тащило по поверхности почвы. Наконец Сломка кинул якорь, висевший у борта корзины, и аэростат остановился.

— Ну, вылезайте! — пригласил своих спутник инженер.

Честь первым ступить на почву нового мира было предоставлена Михаилу Васильевичу, как главе экспедиции. За ним вышла Елена, сопровождаемая своим женихом. Далее следовал Фаренгейт. И вдруг, совершенно неожиданно, освобожденный от значительной тяжести груза, аэростат быстро рванулся вверх, вырвал неплотно засевший в почве якорь и исчез в темноте, унося в безоблачные пространства Сломку.

— Вячеслав!.. Вячеслав!.. — с отчаянием воскликнул Гонтран, забывая, что его голос не может быть слышен благодаря скафандру.

Несколько минут путешественники стояли, не зная, что им сделать. Наконец старый ученый соединил свою разговорную трубку с аппаратом Фламмариона и успокоительным тоном произнес:

— Не бойтесь за участь своего друга. Он смел, находчив и лучше знаком с аэростатикой, чем с астрономией... Наверное, через несколько времени он найдет средство опуститься вниз.

С подобным же утешением старый ученый обратился и к Фаренгейту, но практического американца гораздо более беспокоила участь его алмазов, чем судьба Сломки.

— Что же теперь нам делать? — спросил профессора американец.

— Пойдемте вперед,

— А не лучше ли уснуть до утра? В этой адской темноте как раз сломишь себе шею...

Михаил Васильевич усмехнулся.

— Пожалуй! — проговорил он.

Вскоре Фаренгейт, а за ним Елена и Гонтран, утомленные путешествием, крепко уснули, один только Осипов не хотел и думать о сне, углубившись в изучение поверхности Марса. Бинокль, с которым Фаренгейт никогда не расставался, сослужил астроному в этом отношении хорошую службу: через его сильные стекла Михаил Васильевич превосходно различал каналы, в разных направлениях пересекающие поверхность загадочной планеты, моря Маральди, Фламмариона, Деламбра и Бее— ра, океан Ньютона, материки Гершеля и Коперника, острова Грина, Кассини, Секки к т. п.

Старый ученый долго не оторвался-бы от своего излюбленного занятия, если-бы солнечные лучи, почти мгновенно прогнавшие темноту, не скрыли поверхности Марса. Опустив бинокль, профессор подошел к спавшему американцу и, соединив с его аппаратом свою разговорную трубку, громко крикнул:

— Вставайте! Рассвело!..

Этот крик, раздавшийся внутри скафандра с силою грома, заставил сонного Фаренгейта опрометью вскочить на ноги и подпрыгнуть от неожиданности. Но его изумление еще более увеличилось, когда он увидел, что этот прыжок унес его на целый десяток сажен в воздух.

— Boy Good!.. Я разобьюсь вдребезги... — подумал несчастный, закрывая глаза.

Но прошло несколько минут, а ноги американца еще не ощущали под собою почвы. Наконец Фаренгейт открыл глаза и увидел, что он медленно и плавно опускается вниз, точно легкое перо, поднятое на воздух дуновением ветерка.

— Что за чудо, чорт побери? — недоумевающе обратился он к Осипову, ставши наконец на ноги.

— Очень просто: диаметр Фобоса всего равен тридцати двум километрам, — стало быть, одной сотой части диаметра Луны; еще меньше сравнительно, его поверхность, которая равняется лишь одной десятитысячной доле поверхности земного спутника, наконец, об'емы Фобоса и Луны относятся между собою, как единица к миллиону. При такой малой величине спутник Марса имеет, естественно, весьма малый вес: последний в 100 раз меньше веса Луны и в 600 — веса Земли... А ведь вес всякого небесного тела прямо пропорционален той тяжести, какую представляют на поверхности данного тела все предметы. Отсюда понятно, что вы, на Земле весивший около 75 килограммов, здесь весите всего каких-нибудь 115 граммов, — меньше, если считать по нашему, четверти фунта, — и то мышечное усилие, которое на Земле подняло-бы вас на несколько дюймов, здесь обусловило прыжок в целые десять саженей.

— Неужели Фобос так мал? — спросил ученого Фаренгейт.

— Это совсем микроскопический шарик... — пожал плечами Михаил Васильевич. — Да и самый-то Марс, правда, немного побольше Меркурия — но пигмей в сравнении с нашею Землей... Погодите, чтобы вам было яснее, я нарисую...

Профессор начертил на поверхности почвы круги, представлявшие сравнительную величину Земли, Марса, Меркурия и Луны.

— Благодаря этой ничтожной величине Фобоса, — добавил старик, посмотрите, какими птицами полетим мы сейчас, отправляясь разыскивать Сломку...

— Да, да, профессор, отправимтесь поскорее, — перебил своего собеседника Фаренгейт. — Ведь вся наша провизия осталась на аэростате, а мне уже хочется перекусить... Здесь едва-ли можно надеяться добыть чего-нибудь с'едобное.

Местность, действительно, имела самый безотрадный вид: повсюду, куда хватал глаз, виднелись голые каменные холмы, не представлявшие и следа какой-нибудь жизни.

— Ну, так в путь! — скомандовал профессор.

Гонтран, рука об руку с невестой, двинулся вперед.

За молодою парочкой следовали менее быстрые астроном и американец.

Несколько часов длилось это путешествие под знойными лучами солнца. Местность продолжала оставаться все такой же безотрадной. Напрасно путешественники осматривались по сторонам, в надежде увидеть аэростат, ничего нз было видно ни вокруг, ни на горизонте.

Между тем голод и жажда начали мучить даже самого Михаила Васильевича, несмотря на всю его выносливость. Но главная беда заключалась в том, что запас кислорода, находившийся в скафандрах приходил к концу и путникам скоро нечем стало дышать.

Нежный организм молодой девушки первый не вынес тяжелой борьбы. Гонтран с ужасом заметил, что его подруга шатается и не может более держаться на ногах.

— Елена! Любовь моя! — проговорил молодой человек, с безпокойством вглядываясь в помертвевшее лицо своей спутницы. — Что с тобою?

Ответа не было. Обезумевший от ужаса Фламмарион, снял с головы девушки шлем скафандра, но в это мгновение сам почувствовал, что задыхается, и в бессилии опустился на землю около упавшей без движения Елены.

Увидев ужасную картину, старый ученый, шедший позади, бросился на помощь, но не успел добежать до того места, где лежала молодая парочка, как и его охватило смертельное удушье.

Очередь оставалась за Фаренгейтом. Чувствуя еще первые симптомы рокового удушья, американец в отчаянии огляделся кругом, и в этот момент его зоркие глаза увидели на синеве небосклона какую-то черную быстро двигающуюся точку. Почти не сознавая, что он делает, Фаренгейт сорвал с себя верхнюю одежду и принялся размахивать ею, как флагом. Что было дальше, Фаренгейт не помнил, потеряв сознание.

— By Good — пробормотал любимую свою поговорку Джонатан Фаренгейт, приходя в себя и потягиваясь. — Где я и что со мной?!

— Попробуйте-ка угадать — отвечал ему веселый голос Вячеслава Сломки.

Американец быстро вскочил и, выпучив глаза, уставился на своего собеседника.

— Что за пропасть?!.. Да это вы, сэр Сломка?

— К вашим услугам, сэр Джонатан.

— Как вы сюда попали?

— Куда — сюда?

— Ах, чорт возьми... Ну, где мы теперь с вами?

— В аэроплане почтенных граждан планеты Марс...

— Что-о-о-о-о? На Марсе есть жители?

— Больше, чем в Соединеных Штатах.

Фаренгейт задумался, видно, что-то припоминая.

— Так точка, которую я увидел, прежде чем упасть в обморок, и был...

— ... Аэроплан, в котором я спешил к вам на помощь, — докончил инженер.

— Ну, а наши спутники? Что с ними?

— Не беспокойтесь, все они находятся живы и здоровы в соседней каюте.

— Отлично... Однако, чорт возьми, как я голоден. Нет-ли у вас чего закусить.

Сломка молча подал американцу бутылку с какой-то прозрачной, желтого цвета, густоватой жидкостью.

— Это что же, масло? — спросил Фаренгейт, поднося горлышко бутылки к носу.

— Кушайте, кушайте, это эссенция питательных веществ, употребляемая жителями Марса.

— Ужели они только ею и питаются? — с удивлением спросил американец. — Вот чудаки! Они, значит, знают, что такое хороший стол!

— Нет, знают, но они не хотят тратить на обед много времени и придумали такую жидкость, которой глотнешь, — и сыт на целый день... «Время — деньги, говорят ваши соотечественники; жители Марса далеко перещоголяли их: самый расторопный, подвижный и ловкий американец — тюфяк в сравнении с живым, как ртуть, обитателем Марса. Не качайте головой, — вы скоро убедитесь в этом сами...

Сломка остановился, услышав скрип отворяемой двери. В каюту вошли старый ученый и его дочь.

— Ага, проснулись, ну, как вы?.. — спросил Сломка.

— Прежде всего, — перебил его ученый — скажите, где мы?

— Где? В аэроплане жителей планеты Марс.

— В аэроплане... Решительно ничего не понимаю... Сломка быстро выдернул из кармана записную книжку и в несколько штрихов набросал в ней какой-то чертеж.

— Вот аппарат, в котором мы теперь находимся, — показал он старику. — Вы видите, что он состоит из двух частей; одна заключает в себе двигательный аппарат, другая служит для помещения пассажиров. Первая — ничто иное, как огромный, заостренный спереди, цилиндр около 80 сажень в длину и шести — в диаметре; посередине цилиндра идет во всю длину ось, вокруг которой он и вращается, будучи приводим в движение сильными электрическими машинами. Мощные винты, имеющие до двенадцати сажень в диаметре, дают аппарату скорость до ста сажень в секунду, то есть более семисот верст в час. Внизу, к концам оси подвешена вторая часть аппарата, имеющая вид сигары. В этой-то сигаре мы и находимся с вами в данную минуту.

Старый ученый слушал, боясь проронить хотя одно слово из объяснений инженера; когда же последний кончил, он углубился в рассматривание чертежа.

— Как же, — спросила Елена, — значит, мы уже оставили Фобос?

— Около трех часов тому назад, а еще через пять будем на Марсе.

Девушка несколько мгновений подумала.

— Вы говорите, что этот аэроплан поддерживает сообщение между Марсом и Фобосом; значит, последний обитаем?

— Да.

— Почему же мы не встретили там ни одной живой души?

— Население Фобоса очень редко... Дело в том, что этот спутник Марса служит для обитателей последнего своего рода Сибирью: туда они ссылают своих преступников.

— Ах, вот что! Но во всяком случае жить на Фобосе, значит, можно, — почему же я не могу дышать там?

— Атмосфера Фобоса, вследствие малого об'ема этого спутника, крайне разрежена, и понятно, что ваши легкие...

— Послушайте-ка Сломка, — перебил об'яснения инженера профессор — не могу-ли я осмотреть этот аэроплан?

— Отчего же? можно!.. Наденьте ваши скафандры, и отправимтесь.

Михаил Васильевич, Елена и Сломка одели скафандры и, прошедши целый ряд кают, поднялись наверх. Они очутились на платформе, огороженной прочным барьером и шедшей во всю длину нижней части аэроплана. Над их головами находился цилиндр, вращавшийся с головокружительной быстротой и сообщавшийся с нижнею частью аппарата при помощи узких длинных лесенок, висевших над бездною.

— Ну, пройдемте наверх! — предложил своим спутникам Сломка.

— Нет, нет, я ни за что не решусь сделать и шагу по этим шатким ступенькам, — испугано проговорила Елена.

— Что за вздор! Давайте вашу руку!

Сломка безцеремонно взял девушку за руку и помог ей пройти по воздушной лестнице.

— Ну, вот и готово, — произнес он; — теперь я познакомлю вас с хозяевами аэроплана...

Инженер отворил входную дверь, которая вела внутрь задней части вращающегося цилиндра, и пропустил вперед профессора и его дочь.

Они очутились в просторном помещении цилиндрической формы, занятом машинами в полном ходу. У машин находились существа странного вида. Высокого роста, тощие, худые, с огромными ушами и совершенно плешивыми головами, обитатели Марса казались какими-то каррикатурными уродами. Но что было у них всего замечательнее, так это широкие кожистые крылья, походившие на крылья летучей мыши; эти крылья служили своим обладателям вместе с тем и одеждою, в которую они драпировались с большим достоинством. У некоторых, по-видимому, начальствующих лиц, перепонка крыльев была весьма искусно раскрашена в разные цвета и местами покрыта металлическими украшениями.

— Что за чудовища! — прошептала Елена, испуганно осматривая крылатых суб'ектов.

— Не чудовища, — проговорил услышавший слова девушки инженер, — а люди, и люди весьма развитые, до которых нам, обитателям Земли, далеко. Впрочем еще будете иметь случай убедиться в их достоинствах, а пока продолжим осмотр аэроплана.

Инженер провел своих спутников через машинную залу и миновав целый ряд других помещений, вышел в длинный корридор, тянувшийся вдоль всего вращающегося цилиндра. Электрические лампы, сверкавшие на его стенах, освещали путь; по дороге им то и дело попадались крылатые люди...

Наконец Сломка распахнул дверь, которая вела в носовую часть аппарата. Здесь помещалась каюта капитана, платформа для лоцмана, защищеная от напора воздушных течений толстым стеклянным колпаком и лестница вниз. Пройдя лестницу, они очутились в нижней части аэроплана и через минуту уже снимали скафандры в каюте, где Джонатан Фаренгейт и Гонтран о чем-то горячо спорили.

Завидев невесту, Фламмарион прервал спор и, подойдя к Елене, выразительно пожал ее ручку.

— Как я рад, дорогая, что вижу вас попрежнему здоровой и прелестной, — шепнул он.

— Льстец, — улыбнулась молодая девушка. — Сначала поблагодарите вашего приятеля: ведь без него мы оба давно были-бы трупами.

— Ах, да, Вячеслав, что же ты не расскажешь нам о своих приключениях?

— Расскажите, — поддержали его прочие путешественники.

— Да что рассказывать-то? Никаких приключений и не было, — отозвался инженер, не любивший распространяться о своей скромной особе.

Сломка подробно описал свое путешествие на шаре. Оказалось, что, поднявшись высоко в воздухе, шар перелетел пояс притяжения Фобоса, и Сломка стал с головокружительной быстротою падать на Марс, притягательная сила которого была несравненно больше. Видя страшную скорость падения, инженер уже готовился к смерти, как вдруг, саженях в двухстах от поверхности планеты, шар резко изменил свой полет и, вместо вертикального, помчался в горизонтальном направлении. Он попал в сильный ток воздуха, искусственно произведенный жителями Марса, которые пользуются этим способом, чтобы ускорить ход своих аэропланов. В этом токе Сломка пролетел над поверхностью океана Кеплера и лишь с трудом мог опуститься на сушу. Здесь он повстречал крылатых людей, кое-как об'яснил им положение своих спутников и возвратился на Фобос в самый критический момент...

Сломка еще не окончил своего рассказа, как вошедший обитатель Марса пригласил путешественников на верхнюю платформу.

«Природа планеты Марс мало чем отличается от нашей земли. Как и у нас, берега моря оглашаются вечною жалобою волн, которые шумят ударяясь о скалы; как и у нас, ветер носится на поверхности вод, вздымая пенистые валы, водная гладь, как и у нас отражает сияние солнца и лазурь неба.»

«Житель Европы, заброшенный потоком эмиграции на берега Австралии и в один прекрасный день очутившийся в незнакомой стране, где и почва, и растения, и животные, и времена года, и положение небесных светил — отличаются от того, что он привык видеть на родине, — наверное будет удивлен не менее, чем мы, очутившись на Марсе. Перенестись с Земли на эту планету — значит просто лишь переменить широту».*)

*) По вопросу об обитаемости Марса у ученых астрономов существуют различные точки зрения. Читателей, интересующихся подробно этим вопросом, а также последними научными открытиями в области Марса, мы отсылаем к книге В. Стовичека „Загадочная планета“ (Марс) с предисловием проф. Блажко, изд. „Пучина“

Нашим путешественникам невольно припомнились эти слова знаменитого автора «Небесных миров», когда они, оставив аэроплан, ступили на почву Марса. Они находились на берегу моря: вблизи раздавался гул прибоя; ветер доносил до них брызги соленой влаги; под ногами хрустел прибрежный песок, смешанный с мелкими камешками... Словом, окружающая обстановка во всем напоминала им родную планету. Но что всего более привлекало внимание Гонтрана, — так это вид неба: рассыпанные на его темной лазури звезды были расположены так же, как он привык их видеть в Париже.

Заглядевшись на знакомую картину, молодой человек невольно перенесся мыслями на покинутую родину.

— А вот и наша Земля! — нарушил мечты Гонтрана голос старого ученого.

— Где, где!

— Вот!

Астроном указал на звезду, ярко сиявшую на горизонте. При виде Земли, казавшейся отсюда блестящей точкой, Гонтран вздохнул и погрузился в воспоминания, пока голос Сломки спять не призвал его к действительности.

— Нам пора в дорогу! — заметил инженер, обращаясь ко всей кампании.

— Куда же? — в один голос спросили все.

— В Город Света, столицу Марса.

— Да где он находится этот Город Света?

— Насколько я помню об'яснения Аа...

— Кого?

— Аа.

— Кто же это такой?

— Капитан аэроплана, на котором мы ехали, — очень любезный и образованный человек.

— Так ты с ним разговаривал, — перебил приятеля Фламмарион. — На каком же языке?

— Конечно, на языке жителей Марса. Это язык в высшей степени простой и, в то же время, богатый... Жители Марса всего дороже ценят время; чтобы не тратить его попусту, они и придумали особое наречие, позволяющее выражать свои мысли почти с такою же быстротою, с какой они пробегают в мозгу.

— Значит, своего рода стенографический язык? — Совершенно верно: все слова его состоят лишь из пяти гласных звуков.

— Только из пяти? Но сколько же содержит тогда слов этот «богатый», по вашему выражению, язык? Десятка два — три? — спросил инженера Михаил Васильевич.

— Напротив, язык весьма богатый.

— Ну, тогда все слова его должны быть чертовски длинны.

— И это неправда: наречие жителей Марса, состоит из слов, которые заключают в себе по одному, по два, много по три звука.

Михаил Васильевич задумался.

— В таком случае я решительно не понимаю... — начал он.

— А дело-то в сущности очень просто, — перебил инженер. — Елена, вы, как отличная пианистка, должны понять это лучше вашего отца... Если я, например, стану произносить какой-нибудь гласный звук, видоизменяя его высоту соответственно всем тонам и полутонам гаммы, — различите вы эту разницу в звуках?

— Понятно, — заметила молодая девушка.

— Вот на этой-то разнице в высоте звуков и основан язык обитателей Марса, Как известно, самая низкая нота человеческого голоса производится сто шестьюдесятью вибрациями голосовых связок, самая же высокая — 2.048. Если мы вычтем из второго числа первое, у нас получится 1.888 модуляций в произношении одного и того же звука, а стало быть — и такое же количество отдельных слов.

— Но человеческое ухо не в состоянии различить, произносишь-ли ты данный звук, — напр., тысячью вибраций или тысячью и одной! — воскликнул Гонтран.

— Человеческое — да, но не восприимчивое ухо обитателя Марса... Впрочем, все зависит от навыка и упражнения, для непривычных же может служить вот этот аппарат, усиливающий разницу в высоте звуков.

Сломка вынул из кармана прибор, представляющий из себя два наушника, соединенные проводниками. Путешественники поспешили испытать аппарат на деле и не замедлили убедиться в его превосходных качествах и правоте слов Сломки.

— Да, задумчиво проговорил старый ученый, — это действительно крайне оригинально, только...

Звон электрического колокольчика, донесшийся до слуха путешественников откуда-то из темноты, прервал речь старика. Сломка заторопил всех.

— Ну, поживее на место!.. Это сигнал к от'езду!..

Спотыкаясь на каждом шагу вследствие наступившей глубокой темноты, вся компания поспешила за своим путеводителем.

— Фу, чорт возьми! — выругался Фаренгейт, за что-то запнувшись и чуть не упав. — Что за адская темь! А еще говорят, что у Марса два спутника вместо одной нашей Луны.

— Совершенно верно, — отозвался Осипов; — но не забывайте, что диски Фобоса и Деймоса, даже взятые вместе, в три с половиною раза меньше диска Луны. Если же мы примем в рассчет и некоторые другие обстоятельства, то нам станет вполне понятно, почему Деймос отражает почти в пятьсот раз, а Фобос — в пятьдесят раз меньше солнечных лучей, чем наша Луна.

— Успокойтесь, мы уже на месте! — утешал их Сломка.

Приглядевшись пристальнее, путешественники увидела в темноте нечто вроде огромного торпедо, более десяти сажен длиною. Одним своим концом этот странный предмет был вставлен в широкую металлическую трубу, выглядывавшую из почвы.

— Что это за дьявольщина? — спросил инженера Фаренгейт.

— Садитесь, садитесь скорее... Потом расскажу... — отозвался тот и подавил на кнопку, едва видневшуюся в стенке диковинной машины.

В тот же момент распахнулась небольшая дверь, откуда полился поток яркого электрического света, и путешественники вошли внутрь вагона, где оказалась весьма комфортабельно меблированная каюта.

Затем дверь автоматически закрылась.

Несколько минут они сидели молча, с любопытством осматривая окружающую обстановку. Наконец Фаренгейт прервал молчание.

— Каким же образом двигается этот вагон? — спросил он.

— Весьма просто, вы, конечно, видали в Нью-Йорке пневматическую почту, где письма и посылки пересылаются по трубам, в особых вагонетках, приводимых в движение давлением сгущенного воздуха?.. То же самое и здесь; наш вагон с головокружительною быстротою движется в подземной трубе.

Около четверти часа длилось молчание: каждый из путешественников углубился в свои мысли. Наконец извне донесся какой-то глухой шум.

— Ну, вот и приехали! — заявил Сломка.

— Как, приехали? Я думал, что мы еще и не трогались с места! — удивленно воскликнул Гонтран.

— Я сейчас справлюсь...

Инженер вышел в соседнее отделение вагона и, возвратившись через минуту, торжественно заявил:

— Да, я не ошибся: мы приехали, сделав в двадцать минут шестьсот километров.

— Где же мы теперь? В Городе Солнца?

— Нет, мы прибыли только на берег Солнечного озера или моря Тэрби, как называют его земные астрономы. Дальше нам придется ехать водою.

Путешественники вышли из каюты и очутились в помещении, освещенном электрическими лампами. Около вагона толпилось несколько крылатых людей, выгружавших какие-то вещи. Работа производилась поспешно, но в то же время в порядке и без малейшего шума. Один из жителей Марса подошел к Сломке и перекинулся с ним несколькими односложными словами.

— Это и есть твой Аа? — спросил инженера Фламмарион,

— Он самый.

— А что это за помещение?

— Это вокзал здешней пневматической дороги. Мы теперь глубоко под землей, но сейчас выберемся на поверхность.

Аа пошел вперед, путники отправились вслед за ним в одно из отверстий вокзала и здесь сели на под'емную машину, которая в несколько мгновений доставила их на поверхность.

День только что начинался и первые лучи Солнца золотили обширную поверхность моря, расстилавшегося перед ними. У самого берега стояло судно странной формы, напоминавшее собою венецианскую гондолу.

— Что-же, мы сейчас опять в путь? — спросил Сломку Фаренгейт.

— Да... а что?

— Мы не спали всю ночь, и отдохнуть под утро не мешает.

— Вы прекрасно уснете в каюте. Все пересели на судно, всецело предоставленное в распоряжение жителей земли, и расположились по каютам на отдых.

— Вставайте, вставайте поживее! — вбежал Сломка в каюту, где его спутники покоились глубоким сном.

— Мы приехали, Вячеслав? — сонным голосом спросил Гонтран.

Но инженер вместо ответа лишь махнул рукой и поспешно выбежал на палубу. Через несколько минут туда же вышли и прочие путешественники.

Они увидели, что их судно неподвижно стоит у берега широкой реки, перерезанной поперек высокой плотиной с громадными решетчатыми воротами. Составлявшие экипаж судна крылатые люди толпились около своего капитана и о чем-то оживленно разговаривали. Их лица были взволнованны, видимо, речь шла о чем-то важном.

— Сэр Сломка... Сэр Сломка... — крикнул американец, увидев в толпе жителей Марса своего спутника. — Скажите, что это за река?

— Какая река?

— А вот, где мы стоим.

— Да разве это река? Это канал!

— Канал?! Вы шутите! Тут с одного берега едва виден другой!

— А вы думали, что больше того канала, который ваши соотечественники устроили на Панамском перешейке не найдется во всем свете? Глубоко ошибаетесь: на Марсе есть каналы в пять тысяч километров длиной, заметные даже с Земли.

— Но почему-же мы остановились и не идем далее? Разве мы приехали в город Света? — спросил приятеля Фламмарион.

— Нет, но итти-то дальше нельзя: видишь канал заперт.

По какому случаю?

— Чинится.

— Что-же нам теперь делать?

— Высадиться на берег и продолжать свой путь в столицу Марса.

— Пешком?! — испуганно спросил Фаренгейт.

— Ну, зачем пешком, — улыбнулся инженер, — я полагаю, Аа придумает для нас какой-нибудь другой способ передвижения...

С этими словами Сломка указал на Аа, разговаривавшего на берегу с каким-то жителем Марса; покрытые золотыми украшениями крылья последнего свидетельствовали, что это — одно из начальствующих лиц. Переговорив с ним, проводник подлетел к путешественникам и обратился к Сломке с несколькими односложными словами.

— Наш экипаж будет готов через час, — передал тот своим спутникам.

Путешественники стали рассматривать окружающий пейзаж. Он резко отличался от пейзажа Земли: вместо зеленого цвета, здесь все деревья, кустарники, травы были окрашены в красный цвет различных оттенков, начиная с оранжевого и кончая алым.

— Так вот отчего Марс и кажется нам красноватым!.. — подумал Гонтран.

Над головами путешественников показался аэроплан и стал медленно опускаться вниз.

— Ну, вот и наш экипаж подан! — заметил Сломка. Компания заняла места на сиденьях, лопасти винтов быстро завертелись, а аппарат понесся в воздухе с быстротой птицы.

Целый день продолжалось воздушное путешествие. Путешественники имели полную возможность изучить всю сеть каналов Марса, пока, наконец, наступившая ночь не окутала поверхность планеты густым мраком. Через два часа после заката Солнца путники увидели вдали массу огоньков, сливавшуюся в целое зарево.

— Город Света, — заявил Аа, указывая на огоньки.

Первым делом путников по приезде в город Света было завалиться спать и проспать почти до половины следующего дня. Смертельно утомленные, они не поинтересовались даже узнать, что за помещение отведено им для ночлега. На другой день Михаил Васильевич, проснувшись, увидел себя в огромной круглой зале со стеклянным куполом, под которым был установлен гигантский телескоп.

— Это обсерватория?! Мы в обсерватории?! — воскликнул он, подбегая к окуляру трубы.

Сломка, вставший раньше профессора и давно уже о чем-то оживленно разговаривавший с Аа, поспешил перевести последнему вопросы ученого.

— Да, Михаил Васильевич, вы не ошиблись, — проговорил он, — сейчас Аа представит вам и директора этого учреждения.

Инженер не успел докончить своих слов, как откуда-то сверху, размахивая крыльями, слетел почтенного вида старичок; остановившись на невысокой колонне, заменявшей собою ораторскую кафедру, он несколько минут с любопытством смотрел на своего земного товарища, потом обратился к ученому с оживленной речью.

— Что это он говорит? — спросил профессор, не понимая ни слова,

— Он говорит, что вся обсерватория в вашем распоряжении.

Окончив речь и выслушав благодарность профессора, переданную Сломкой, старичок взмахнул крыльями и скрылся с глаз своих слушателей.

— Гонтран, идите-ка сюда! — крикнул Михаил Васильевич. — Будем наблюдать вместе!

Гонтран скорчил недовольную гримасу, предчувствуя неизбежный экзамен.

— А что-же мы будем наблюдать? — отозвался он, не трогаясь с места.

— Малые планеты. В этот гигантский телескоп мы наверно будем превосходно различать их.

Гонтран беспомощно взглянул на своего друга, опять углубившегося в беседу с Аа.

— Малые планеты! — прошептал он. — Я даже не знаю, что это за планеты!

— Папочка, да какже ты увидишь их, когда теперь полдень и весь небосклон тонет в лучах Солнца? — выручила Елена Фламмариона.

Михаил Васильевич ударил себя по лбу.

— И в самом, деле!.. Я, право, схожу с ума!.. Нечего делать, придется подождать вечера. Профессор принялся рассматривать астрономические инструменты, расставленные вдоль стен залы, а Гонтран бросился к своему приятелю.

— Вячеслав, расскажи мне, что это за малые планеты? — умоляющим тоном произнес он.

— Малые планеты?.. Это астероиды, — отвечал инженер, внимательно слушавший в этот момент рассказ Аа.

— Астероиды!.. Этого мало, — проговорил Фламмарион. — Ты расскажи об них подробнее: Осипов опять собирается меня экзаменовать.

Но неумолимый Сломка удовлетворил ученую любознательность своего друга, только окончив беседу с Аа.

— Ну, теперь я весь к твоим услугам... Ты хочешь знать о малых планетах? Изволь.

Инженер вытащил из кармана свою записную книжку и быстро набросал ряд цифр.

— Видишь? — спросил он показывая цифры своему собеседнику.

— Вижу... 0, 3. 6, 12, 24, 48, 96.. Но что это значит?

— Я хочу показать тебе маленький фокус из области астрономии... Прибавь к каждому члену этой прогрессии по 4 — что будет?

— Конечно, 4, 7, 10, 16, 28, 52, 100.

Ну вот: эти цифры определяют сравнительное положение планет относительно Солнца. Как известно, если мы примем среднее расстояние Меркурия от центрального светила за 3, 9, то расстояние Венеры будет равняться 7, 2, Земли — 10, Марса — 15, Юпитера — 52, Сатурна — 95. Ты не замечаешь ничего в этой последней серии чисел? Она очень близко подходит к первому ряду.

— Близко, но не совсем. В чем же разница?

— Числу 28 не соответствует никакой планеты.

— Прелестно...

— Еще Кеплер заметил этот пробел, а потом Тициус и Боде. Но прежде я скажу тебе, что, когда Гершель открыл в 1781 г. Уран, то оказалось, что расстояние этой планеты равняется, в принятых мною единицах, 196: новое доказательство закона Кеплера...

— Все это очень занимательно, — прервал приятеля Гонтран, — но астероиды?

— Погоди, сейчас дойдем и до них... Когда упомянутый мною пробел был замечен астрономами, последние решили, что между Марсом и Юпитером должна находиться планета, которой раньше люди почему-то не замечали. Чтобы найти таинственную незнакомку, двадцать четыре астронома составили союз...

— И они открыли?..

— Ничего они не открыли, а совершенно случайно Пиацци, в Палермо, наблюдая созвездие Быка, открыл, действительно, в данном поясе межпланетного пространства небольшую планету, которую он окрестил Церерой. За Церерой открыта была Паллада, потом Юнона, Веста, Астрея и т. д., потом и всех греческих богинь не хватило, чтобы давать имена новым астероидам.

— Сколько же их открыто?

— Теперь, кажется, 230 с чем-то, но каждый год открывают еще и еще. Некоторые астрономы сделали открывание новых астероидов своею профессией; так, Пализа открыл их больше сорока, американец Петерс — 34, Анри и Гольдшмидт — 14. Наибольшие из этих планеток не превышают 500 километров в диаметре и кажутся земным астрономам звездами одиннадцатой величины; даже будучи взяты все вместе, они по об'ему не больше трети земного шара.

Гонтран задумался.

— Странно... — проговорил он. — Откуда же взялись эти планетки? Уж не осколки-ли это какой-нибудь большой планеты, существовавшей прежде между Марсом и Юпитером, а потом расколовшейся на части?

— Да, именно существует такая гипотеза, но я лично держусь другого взгляда на происхождение астероидов: мне кажется, что это просто куски материи, оторванные от солнечного экватора мощною притягательною силою Юпитера...

— Вы думаете? — раздался за спиною собеседников иронический голос старого ученого, незаметно подошедшего к ним и услышавшего последние слова инженера. — На чем же основываете вы свое нелепое мнение?

— Это не мое личное мнение, а убеждение многих почтенных астрономов... — сухо отвечал Сломка.

Между ними разгорелся ученый спор, во время которого насмешки инженера не замедлили довести астронома до белого каления. Гонтран напрасно пытался примирить спорщиков, — ему пришлось отойти ни с чем, проклиная в душе неповинные астероиды...

— Смотрите, смотрите!.. Что это такое! — вдруг вскричала Елена, указывая вверх.

Михаил Васильевич и его противник взглянули по указанному направлению. Через прозрачный купол обсерватории они увидели целый строй маленьких крылатых человечков, попарно летевших вверх. Едва они поднялись над обсерваторией, как сияющий небосклон мгновенно затмился, и на нем показались звезды. Одна из них отличалась особенно ярким блеском. Затмевая своих сестер, она росла на глазах, пока наконец не превратилась в ослепительный шар. Казалось, пройдет еще несколько минут, и этот грозный метеор упадет на обсерваторию, сокрушая все на своем пути... Но вот загадочная звезда на мгновение остановилась, ярко вспыхнула и — разлетелась на сотни кусков... Еще через мгновение вся картина исчезла, и над головами путешественников вновь засиял голубой небосклон...

— Что это такое?! — в один голос воскликнули профессор, Сломка, Гонтран и Елена, разбудив своим криком даже Фаренгейта, продолжавшего спать, несмотря на позднее время.

Инженер оглянулся кругом, отыскивая глазами Аа, но, не увидев его, поспешно вышел из залы. Спустя пять минут, он с несколько смущенным видом возвратился в обсерваторию и, подойдя к профессору, проговорил:

— Извините меня, Михаил Васильевич... Ваша правда: астероиды суть действительно осколки одной большой планеты, которая сейчас разорвалась пред вашими глазами...

Старый ученый изумленно отступил, не зная, смеется Сломка, или он сошел с ума.

— Не беспокойтесь, профессор, я не помешался и не шучу... Сейчас мы действительно видели катастрофу с Эо, — так называют жители Марса планету, части которой составляют астероиды. — Дело в том, что когда эта катастрофа произошла, здешние обитатели были уже культурным народом; не довольствуясь фонографом, они применили кинематограф для воспроизведения различных сцен, событий, картин, — словом оптических образов...

— Ага, я догадываюсь! — прервал рассказчика Осипов. — Вероятно, сейчас у этих мальчуганов был урок космографии, и преподаватель демонстрировал им образование астероидов,

— Совершенно верно.

Вдоволь надивившись изобретательности жителей Марса, наши путники решили предпринять прогулку для осмотра Города Света и уже собирались выходить, как вдруг Аа, показавшись в дверях, перекинулся со Сломкой несколькими краткими фразами.

— Что это такое он сообщил вам? — полюбопытствовал Михаил Васильевич.

— Предлагает отправиться на большое собрание астрономов по случаю грозящих предвестий в атмосфере.

— Ах, это очень интересно.

— Так-то так, но кажется небезопасно, — проговорил Гонтран, безпокоясь за участь своей невесты.

— Что же делать? — недоумевающим голосом спросил своих спутников профессор.

Подумав немного, путешественники решили, что всей кампанией отправятся на собрание, а Елена под охраной Фаренгейта останется здесь на месте.

— Теперь еще вопрос, — заметил Гонтран: на чем мы отправимся?..

— Не безпокойтесь, об этом уже позаботится Аа.

И действительно, не прошло и четверти часа, как крылатый чичероне, появившись в обсерватории, передал, что аэроплан готов и ждет пассажиров. Путешественники вышли и увидели, что у входа, в самом деле, стоит — что-то вроде большой лодки.

Путешественники заняли места в лодке и с любопытством ждали, что будет. Наконец Аа сел последний на корму и повернул торчавший сзади рычаг. В то же мгновение по бокам развернулись три пары широких крыльев, походивших на крылья гигантской стрекозы, и начали плавно рассекать воздух.

— Смотрите, смотрите, Гонтран, какая чудная картина! — восклицал профессор, наклонившись над бортом воздушного судна и наслаждаясь созерцанием развернувшейся внизу панорамы громадного города. Воздушный корабль, мерно размахивая своими громадными крыльями, летел все быстрее и быстрее. Скоро город Света исчез в туманной дали; внизу потянулись серебряные полосы каналов и обширные поля, покрытые красной растительностью; там и сям виднелись раскиданные среди них городки и селения.

— Удивляюсь я, — заметил, между прочим, Гонтран, — отчего это все каналы здесь проведены двойные?

— Я думаю, потому же, почему и у нас на Земле полотно железных дорог делается двойным, — высказал догадку профессор.

Чем более путешественники приближались к континенту, названному Скиапарелли Ливией, тем более попадалось признаков оживленной деятельности. По каналам быстро двигались вереницы судов. Воздушный корабль наших путников перегоняли целые стаи всевозможных летательных аппаратов.

Наконец, уже под самый вечер, путешественники увидели вдали широкий пролив Ливийского моря и за ним — изрезанную каналами равнину, на которой должен был находиться главный город Ливийской области Аотаа.

Когда аэроплан приблизился к последнему, было уже довольно поздно. Однако, несмотря на сумерки, путешественники могли сверху прекрасно разглядеть общую картину города, здания которого по своему стилю удивительно походили на средневековые готические постройки: те же высокие шпили, те же легкие, вытянутые в вышину формы, те же стрельчатые окна, те же остроконечные башни, горделиво поднимающиеся к небу.

Не взирая на позднюю пору, на улицах Аотаа заметно было необычайное оживление. В центре города, городская площадь сплошь была запружена массами народа. Вся эта огромная толпа стояла молча, видимо чего-то ожидая.

— Чего они ждут? — спросил инженера Гонтран. — Уж не известий-ли каких то?

— Не знаю... Надо осведомиться у Аа, — отозвался инженер.

Вместо ответа Аа молча указал на небо. Путешественники взглянули, и тут только заметили угрожающий вид небосклона. Густые свинцовые тучи низко повисли над планетой. Время от времени яркая молния змейкой вилась среди них, и слышался глухой рокот отдаленного грома. В природе царила гробовая тишина, какая бывает обыкновенно пред грозою.

Окинув взглядом эту картину Сломка озабоченно насупился.

— Гм... — пробормотал он сквозь зубы. — Дело скверно,..

— А что? — с живостью воскликнул Гонтран.

— Ты видишь, — в природе готовится какая-то метеорологическая катастрофа.

— Вот пустяки!.. Бояться простой грозы!..

— Нет, далеко, не пустяки, — отвечал инженер. — Ты не знаешь, какие страшные перевороты происходят в атмосфере Марса.

С этими словами Сломка вступил в оживленный разговор с проводником.

— Да, — обратился он затем к своим спутникам, — мои опасения совершенно справедливы: Аа говорит, что готовятся весьма значительные изменения в атмосфере, которые заставляют опасаться катастрофы. Все марсийские астрономы собрались в этой обсерватории, и тщательно наблюдают за готовящимся переворотом, а народ ждет, каковы будут результаты их наблюдений.

Аэроплан снизился на плоскую крышу обсерватории, оттуда все спустились внутрь башни и очутились в обширной круглой зале, уставленной по стенам десятками телескопов. Около каждого стояло по наблюдателю. Время от времени последние отрывались от наблюдений и передавали друг другу результаты, тотчас-же сообщаемые Сломкою своим спутникам.

— Вся атмосфера глубоко потрясена, — говорил один.

— Льды южного полюса волнуются, — сообщал другой.

— Ужасный циклон образовался в западной части Южного океана и несется прямо на нас, — перебил третий.

— Воды океана поднимаются и начинают заливать континент, — заявлял четвертый.

— Необходимо, — предложил пятый, бывший, как оказалось, директором обсерватории, — предупредить народ, что катастрофа неминуема и послать об этом известие в город Света.

Услышав о грозящей опасности, толпа наполнявшая площадь, поспешно разлетелась по домам, и вокруг обсерватории, вместо недавнего оживления, воцарилось глубокое безлюдье. Прошло около получаса в томительном ожидании. Гробовая тишина и густой мрак, господствовавшие в природе, увеличивали ужас ожидания. Наконец катастрофа разразилась.. .

Как-бы по данному сигналу, тысячи молний вдруг озарили окутанный тьмою город своим ослепительным блеском. В тот же момент загрохотали такие раскаты грома, что, казалось, небо обрушилось на землю. Вторя громам, в воздухе завыл колоссальный ураган, и не дождь уже, а целые водопады хлынули из нависших туч. Никогда наши путешественники не видели ничего подобного на своей родной планете. В довершение ужаса, с юга темною стеною начали надвигаться воды океана, скоро улицы и площади Аотаа, равно и все окрестности на далекое пространство были покрыты бушевавшими волнами, гребни которых отчетливо белели в ночной темноте.

Стоя на платформе башни, путешественники с ужасом созерцали картину переворота.

— Сколько жертв! Сколько несчастий! — воскликнул Сломка, обращаясь к проводнику, с равнодушным лицом смотревшему на окружающий хаос.

— Не беспокойтесь, — отвечал тот на своем лаконическом языке, — мы привыкли к подобным катастрофам и заблаговременно принимаем против них свои меры. Ни одно из зданий, которые вы видите, не построено прямо на земле, — все воздвигнуты на особых кессонах, прочно укрепленных якорями. Когда наступает наводнение, вода поднимает кессоны, и наши дома становятся плавучими.

Инженер всмотрелся и действительно увидел, что все здания Аотаа покачиваются из стороны в сторону, подобно плавучим маякам, какие ему не раз приходилось видать на своей родной планете.

— Что-то теперь с Еленой, как она наверно беспокоится о нас? — с тоской повторял Гонтран.

— Меня беспокоит в безопасности-ли она. Мне что-то кажется, что марсиане черезчур уверены в своих постройках — сомневался Сломка.

И действительно на этот раз принятые жителями города меры оказались недостаточными. Ураган достигнул небывалой силы и сорвал большинство домов с их якорей. Высокие здания начали в безпорядке носиться по волнам, сталкиваясь между собою, опрокидываясь и исчезая в клокочущей бездне. Временами отчаянный крик погибающих заглушал даже рев циклона и громовые раскаты...

Путешественики и сам Аа начал беспокоиться за собственную участь. Но громадное здание обсерватории, выстроенное по всем правилам инженерного искусства, долгое время сопротивлялось бешеным порывам урагана и натиску свирепых валов. Наконец пришла и его очередь уступить; один за другим, с грохотом, напоминавшим пушечные выстрелы, лопнули все двадцать металлических канатов, удерживавшие обсерваторию на одном месте, и величественная постройка, как легкая щепка, запрыгала по вершинам валов.

— Мы погибли! — вскричали путешественники, ежеминутно ожидая, что вот-вот и все здание опрокинется в бездну и исчезнет в ней без следа.

Опасения их были вполне основательны: вершина здания, описывая огромные размахи, иногда почти касалась верхушек волн. Несколько раз казалось, что постройка готова окончательно опрокинуться, но центр тяжести ее, по счастью, находился в такой точке, что ее равновесие было вполне устойчивым, и обсерватория всякий раз вновь возвращалась к вертикальному положению.

Около часу кружилось таким образом громадное здание, сталкиваясь с другими постройками и опрокидывая их, наконец циклон помчал его с того места, где она стояла прежде, в южном направлении.

Вся ночь и весь следующий день продолжалось необыкновенное путешествие. Все это время путники не сходили с платформы, хотя яростный ветер подчас усиливался до того, что грозил сорвать их оттуда и унести в бушующий океан. И все это время они не видели вдали ни одного клочка твердой земли: там, где расстилались недавно плодоносные равнины Ливии, где возвышались недавно многочисленные города и селения, — теперь виднелось одно беспредельное, яростное море.

К вечеру второго дня Михаил Васильевич и Сломка, утомленные до нельзя, решили дать себе час-другой отдыха и, оставив платформу, направились внутрь обсерватории, как вдруг крик Гонтрана достиг их ушей:

— Земля! Земля!

Михаил Васильевич и Сломка поспешили выбежать обратно на площадку.

— Где?.. Где?.. — спросили они Фламмариона.

Тот молча указал рукой на видневшийся вдали остров, среди которого возвышался, блестя ледяной вершиной, высокий пик.

Старый астроном и Сломка, усевшись на ограду площадки, принялись наблюдать за островом, который, по мере приближения обсерватории к его берегам, — казалось выплывал из недр океана.

— Вот вы говорили, профессор, — заметил инженер, — что на Марсе нет возвышенностей, а взгляните, какая высокая гора стоит там: судя по блеску вершины, она даже покрыта вечным снегом.

— Это исключение, — отвечал ученый, — притом исключение весьма счастливое для нас: благодаря ему, мы можем безошибочно сказать, где теперь находимся...

— Где же?

Почти в центре океана Кеплера, под 33° долготы и 26° широты... Это — остров Снежный.

Все тревожно наблюдали, как контуры острова с каждою минутой становятся яснее и яснее. Через полчаса расстояние между обсерваторией и берегом не превышало полутора километров, и наблюдатели могли отчетливо разглядеть мельчайшие подробности берегового рельефа. Вдруг громкое «ура» Гонтрана прервало царившую на платформе тишину.

— Что такое?! — в один голос спросили ученый и инженер.

— Смотрите, смотрите!.. — задыхающимся от волнения голосом проговорил Фламмарион, протягивая руку, — Вот там, правее... на этом холме... Видите?

Спутники Гонтрана всмотрелись и увидели, что на вершине холма водружен флагшток, на котором веяло какое то знамя.

— Они живы! Ура! Я узнаю звездное знамя Фаренгейта!.. — ликовал Гонтран, выделывая замысловатые пируэты.

Старый ученый и даже сам невозмутимый Сломка немедленно приняли живое участие в радости молодого человека. Затем все они стали с нетерпением дожидаться, когда обсерватория, наконец, доплывет острова. Вот уже не далее километра отделяет их от желанного берега, как вдруг наступившие сумерки скрыли остров. В то же время ветер, гнавший плавающее здание прямо на остров, резко изменил свое направление.

— Проклятие! — воскликнул Гонтран.

— И, прежде чем его спутники могли сообразить, что делать, — Фламмарион одним прыжком бросился с платформы прямо в волны океана...

— Heсчастный! — воскликнул старик, бросаясь, чтобы удержать Гонтрана.

— Не беспокойтесь, — остановил его Сломка, — волнение утихло, и Гонтран наверное доберется до берега... Да, кажется, и нам придется последовать его примеру, пока ветер не отнес нас далеко...

— Но я очень плохо умею плавать.

— Пустяки!.. Давайте мне вашу руку и — вперед... Клянусь вам, что живого или мертвого, но я доставлю вас на берег...

Михаил Васильевич несколько мгновений колебался, но Сломка почти насильно заставил его спрыгнуть в воду...

Инженер был совершенно прав: несмотря на довольно сильное волнение еще не утихшего моря, Гонтран благополучно добрался до берега. Весь мокрый, дрожа от пронизывающего ветра, взобрался он по крутому откосу и огляделся кругом: всюду царил мрак ночи.

— Елена! Елена! — громко закричал Гонтран, надеясь, что молодая девушка и ея спутник услышат его и откликнутся.

Но напрасно он прислушивался: свист ветра один раздавался в ночной тиши. Тогда Гонтран решился итти на удачу в том направлении, где он заметил флаг. Около версты прошел он таким образом, спотыкаясь на каждом шагу, как вдруг в стороне от него мелькнул слабый огонек, тотчас же скрывшийся в темноте. Фламмарион направился в ту сторону и скоро услышал звуки двух голосов, заглушаемые свистом ветра. Гонтран вздрогнул от радости: его ухо узнало милый голос молодой девушки. Забыв усталость он бросился вперед и через несколько мгновений очутился перед скрытым в небольшой ложбинке костерком, у которого валялись остатки сложного аэроплана и сидели Елена с Фаренгейтом.

— Гонтран!.. By God! мистер Фламмарион!.. — раздались удивленные восклицания.

Не владея собой, Фламмарион бросился к Елене и горячо обнял ее. Затем счастливый влюбленный перешел в железные объятия Фаренгейта.

— Как вы сюда попали? — в один голос спросили молодая девушка и американец, когда первые восторги свидания улеглись.

Торопясь и волнуясь, Фламмарион начал рассказывать о своих приключениях.

— А где же папа? Где Сломка? — перебила его Елена,

— Здесь мы! — внезапно раздались в темноте восклицания.

И старый ученый со своим спутником, вымокшие до костей, озябшие и продрогшие, подошли к костру. Последовали новые об'ятия и рукопожатия, после чего все уселись около весело пылавшего огонька и начали обсушиваться, передавая друг другу свои приключения.

— Вот как вы попали сюда? Расскажите нам, Фаренгейт. Неужели столица Марса тоже пострадала от катастрофы?

Оказалось, что Елена и Фаренгейт не имели терпения усидеть на месте и как только прояснилось немного, поехали на аэроплане вслед за остальными. Ветер подхватил их еще до начала ливня и забросил далеко от всех населенных мест. Фаренгейт счел тогда за лучшее опуститься на первый попавшийся остров, каковым и оказался остров Снежный.

Далеко за полночь затянулась оживленная беседа; всецело поглощенные разговором, никто из них не обращал ровно никакого внимания на то, что творится в окружающей их природе. А между тем в последней, видимо, готовилась какая то новая катастрофа. Дувший до сих пор ветер вдруг упал, и на острове воцарилось гробовое затишье, среди которого слышался лишь зловещий рокот волн. С севера повидимому, вновь надвигалась туча. Правда ее нельзя было рассмотреть на черном, как чернила, небосклоне, но о присутствии ея можно было заключить по молниям, змеившимся на горизонте ...

Но путешественники ничего не замечали. Они внимательно слушали об'яснение ученого, как вдруг налетевший шквал разметал во все стороны их костер, и они очутились в совершенной темноте. В тот же момент надвинувшаяся туча разразилась ослепительною молнией, за которой последовал удар грома.

Не успели они опомниться, как новый удар, но уже исходивший не сверху, а снизу из-под почвы, — заставил их в ужасе вскочить со своего места.

— Землетрясение! — воскликнул Михаил Васильевич.

— Скорее бежим на открытое место! — крикнул Сломка своим спутникам, оцепеневшим от страха и неожиданности.

Все пятеро взялись за руки и бросились к берегу моря. Но не пробежали они и десятка сажень, как новый, еще более сильный, подпочвенный удар сбил их с ног. Упав на судорожно колебавшуюся почву, Гонтран обнял полумертвую Елену и в ужасе ожидал конца.

И действительно, трудно представить обстановку ужаснee той, какая в этот момент окружала их. Почва под ногами дрожала, грохот, гул ломающихся скал, громовые раскаты и свист урагана — все это сливалось в какой-то адский хаос звуков; гробовая темь, изредка прорезываемая молниями, еще более увеличивала ужас картины разыгравшихся стихий.

Наконец, мало по малу, ураган стих, подпочвенные раскаты прекратились, гром перестал греметь, хотя путешественники продолжали чувствовать, что почва колеблется под их ногами. Взамен полил проливной дождь, в несколько секунд промочивший несчастных до нитки. Промокшие, смертельно уставшие, принуждены были искать убежища, под нависшими скалами, которые при новом подпочвенном ударе, грозили обрушиться и похоронить их под своими обломками. Но никто не обращал на это внимания; их единственною мыслью было — добраться до сухого места и там уснуть. Через минуту они все уже спали мертвым сном на голой почве.

К счастью, подпочвенные удары более не повторялись, и они спокойно провели ночь в своем опасном убежище. Когда они, наконец, проснулись, то солнце уже высоко стояло на безоблачном небе, посылая мириады ярких лучей и словно стараясь поскорее загладить следы бывшей катастрофы. В воздухе, вместо вчерашнего урагана, веял свежий ветерок.

Весело вскочив, путники вышли из своего убежища под нависшими скалами, огляделись кругом и — застыли от изумления...

Обширный остров, на котором они находились, претерпел за ночь поразительную метаморфозу: он превратился в какой то плот, не более квадратного километра величиною, плававший в безбрежном океане. Высокий пик, горы и холмы исчезли без следа...

— Где мы?! — в один голос воскликнули все, обращаясь к седому руководителю.

Ученый развел руками.

— Возможно только одно объяснение, — проговорил он: — очевидно, остров Снежный, прозванный так земными астрономами за вечные снега, покрывающие вершину его пика, был ничто иное, как огромная льдина, примерзшая к самому дну океана Кеплера и лишь на своей поверхности покрытая почвою. Вчерашнее землетрясение оторвало остров от его основания, а может быть, — разбило его на несколько частей. На одной из частей мы, вероятно, и находимся

— Что же будет с нами?

— Не знаю!

Веселое настроение, как рукой сняло.

— Э, да полно вам! — воскликнул, наконец, Сломка, видя затуманившиеся лица. — Ведь не для того же мы в самом деле перенесли вчерашнюю передрягу, чтобы сегодня погибнуть. Сейчас мы постараемся определить, где мы находимся, куда несет нас, и с какою быстротою плывет наш остров, а там легко будет вычислить, скоро ли мы пристанем к твердой земле...

— Но я... мне очень хочется кушать! — робко заметила Елена, едва державшаяся на ногах.

— А я умираю с голода! — заревел Фаренгейт. — Я готов сожрать теперь самого себя!.. Понимаете-ли, черт побери?!...

Сломка улыбнулся и вытащил из бокового кармана фляжку, наполненную питательным экстрактом. Увидев ее, американец с жадностью кинулся к драгоценной бутылке, но инженер остановил его.

— Э, нет, так не годится, сэр Фаренгейт, — хладнокровно произнес он. — Ведь вы знаете, как опасно принимать сразу большое количество пищи на голодный желудок?!

Американец недовольно заворчал, но Сломка не обратил на это ни малейшего внимания.

— Видите ли, — продолжал инженер, рассматривая на свет содержимое стклянки, — тут около шести дневных рационов, то-есть, говоря иначе, если мы будем истреблять по одному рациону в сутки, то через 24 часа у нас не останется почти ничего. Поэтому я предлагаю пить экстракт по половине рациона в сутки, благодаря чему наше питание будет обеспечено на вдвое более продолжительный срок.

— По полу-рациону! — воскликнул американец. — Да я готов один проглотить все!.. Мне половины рациона мало!

— Как угодно, — пожал плечами Сломка: — Можете использовать и полный рацион, но тогда на завтра у вас не останется ничего.

— Ну, давайте! — согласился американец, протягивая руку к фляжке.

Сломка отвинтил маленький стаканчик, заменявший пробку фляги, налил экстракта и подал Елене... Затем манерка, каждый раз вновь наполняемая, обошла всех путешественников.

Через несколько минут все почувствовали благодетельное действие питательной жидкости и повеселели. Старый ученый вместе со Сломкою принялись определять высоту Солнца над горизонтом, чтобы затем вычислить широту и долготу, под которыми находилась льдина; Гонтран завязал оживленную беседу со своей невестой, а Фаренгейт, улегшись на почву лицом вверх, замурлыкал какую-то песню. Скоро ему, однако, это занятие надоело и, вскочив подошел к инженеру с вопросом:

— Ну, что?

— Мы находимся около 20° южной широты и 30° западной долготы, считая от меридиана города Света. Ветер несет нас на юго-запад.

Фаренгейт несколько минут стоял молча, потом вдруг повернулся и мерным шагом отправился кругом плавучего острова. Обошедши последний, он взглянул на свой хронометр, вновь лег в прежней позе, время от времени вынимая часы. Через несколько времени он повторил свою прогулку и, кончив ее, с беспокойством вскричал:

— By Good! Я так и знал!

— Что такое, сэр Джонатан? — спросил его профессор.

— Наш остров уменьшается с каждым часом!.. Он видимо тает под лучами Солнца!..

— Но почему вы это думаете?

— Час тому назад, обошедши его кругом, я насчитал 2520 шагов, а теперь только — 2.400 с небольшим.

— Но ваш способ измерения... — начал, было, Сломка.

— Извините пожалуйста, — перебил его Фаренгейт: — я десять лет был скваттером на землях Дальнего Запада и научился измерять землю шагами. Мой шаг — ровно девяносто пять сантиметров, ни больше ни меньше...

Впрочем без всякого измерения было видно, что окружность пловучего острова уменьшается с каждым часом. Поминутно подтаявший берег осыпался в воду. Даже находчивый Сломка стал втупик перед этой новой опасностью.

— Ну, — проговорил он, наконец, пожимая плечами, — пусть будет, что будет!.. Отвратить катастрофу все равно не в наших силах!.. Будем ждать ночи, когда Солнце скроется и таяние прекратится... А тем временем, авось, нас и принесет к какому-нибудь берегу.

Медленно протянулся этот день. Один Сломка имел настолько духу, чтобы, как ни в чем ни бывало, заниматься своими бесконечными вычислениями. Прочие же угрюмо следили, как разрушается мало-по-малу их последнее убежище.

Наконец, после томительных часов тоскливого ожидания, дневное светило стало тонуть в далекой глади океана. По вычислениям инженера выходило, что остров подвинулся за сутки к юго-западу на пятьдесят миль; но зато окружность его уменьшилась в ужасающей пропорции: к ночи она равнялась не более 200 шагам.

На следующий день, с восходом солнца, всех разбудил радостный крик, поднявшегося первым, Гонтрана.

— Берег! Берег!

И действительно на далеком западе чуть заметно виднелась полоска отдаленного берега.

— Да, это берег! — согласился инженер.

— Мы спасены! — громко закричал Фаренгейт.

— Погодите еще радоваться, — остановил его профессор: — нас отделяют от берега по крайней мере сорок километров, а кто знает, в состоянии ли наша льдина пройти такое расстояние? Солнце сейчас опять начнет разрушать ее по вчерашнему...

И на самом деле, по мере того как берег, — это был континент Секки, — становился яснее, ледяная гора таяла в поверхности и с краев. К полдню весь почти слой почвы сполз в море, и путешественники едва держались на скользкой ледяной поверхности, а между тем расстояние, отделявшее льдину от берега, было не менее двадцати километров.

— Придется пуститься вплавь! — заявил Фаренгейт.

— Ни я, ни Елена не в состоянии проплыть и километра, — мрачно отвечал профессор.

— Нельзя ли как-нибудь ускорить ход этой проклятой льдины? — предложил Гонтран. Как же?

— Устроить, например, из нашей верхней одежды парус!..

— А где мачта? Где рея?.. Чем сшить одежду?..

— Постойте, — заявил Сломка, — у меня есть маленький план. Но сначала подкрепимся немного!.. Инженер роздал своим спутникам остатки питательной жидкости.

— Теперь пора! — заявил Сломка. — Гонтран и вы, сэр Фаренгейт, прыгайте в воду, поплывем вместе, толкая перед собой льдину, а вы, профессор, с Еленой, оставайтесь!

С этими словами инженер бросился в воду, за ним последовал Гонтран, а потом и Фаренгейт. Все трое принялись толкать льдину по направлению к плоскому берегу континента. Секки, видневшемуся теперь не более, как в пяти километрах. Это оказалось, однако, делом далеко нелегким, и пловцы выбились из сил прежде чем проплыли даже половину указанного расстояния.

— By Good! я не могу больше, — проревел, пыхтя как бык, Фаренгейт, — мои ноги точно налиты свинцом и сами опускаются ко дну!..

— Еще одно усилие, сэр Фаренгейт! — обратился к нему Гонтран, трудившийся больше всех — Еще один час...

— Ура!! Ура! — перебил его оглушительный рев Фаренгейта. — Здесь мель! Я стою на дне!

Сломка и Гонтран не замедлили убедиться в этом. Вздох облегчения вырвался из их груди. Немедленно путешествие на льдине было прекращено. Отправив Фаренгейта вперед, Фламмарион взял на руки молодую девушку и, сопровождаемый профессором и Сломкой, направился к берегу. Через полчаса вся компания, промокшая и продрогшая, но, тем не менее, довольная — была уже на суше.