ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Малахуда вздрогнул и резко обернулся. Шелест был таким тихим, почти неслышным, даже падающая страница пожелтевшей книги, которую он читал, производила больше шума, но ухо старика сразу же уловило его в этой бездонной тишине священного места.

Он заслонил глаза от света люстры, висевшей под сводчатым потолком, и посмотрел в сторону двери. Она была открыта, и в ней, именно в этот момент делая последний шаг, остановилась молодая девушка.

Она была почти нагой, как обычно ходили ночью дома незамужние женщины, только с плеч свисал пушистый белый мех, изнутри и снаружи покрытый одинаковым мягким ворсом. Распахнутый спереди и имевший только широкие прорези для рук, он мягкой волной спадал по ее молодому телу до самых стоп, обутых в маленькие башмачки, отороченные мехом. Золотисто-рыжие волосы девушки были свернуты над ушами в два огромных узла, из которых свободно опущенные концы спадали на плечи, рассыпая золотые искры по снежной белизне меха На шее у нее было ожерелье из бесценного пурпурного янтаря, которое, по преданию, много веков назад принадлежал священной жрице Аде и из поколения в поколение переходил как самое дорогое украшение в роду первосвященника Малахуды.

— Ихезаль!

— Да, это я, дедушка.

Она все еще стояла в дверях, белея на фоне темной зияющей пасти поднимающихся куда-то вверх ступеней, держась за ручку двери и смотря на него огромными черными глазами

Малахуда встал. Дрожащими руками он сгребал книги, лежащие перед ним на мраморном столе, как будто хотел их укрыть, недовольный и растерянный... Он что-то бормотал про себя, быстро двигая губами, брал тяжелые фолианты и бесцельно перекладывал их на другую сторону стола, пока, наконец, не повернулся к пришедшей:

— Разве ты не знаешь, что, кроме меня, никому нельзя сюда входить? — почти с гневом спросил он.

— Да... но... — она замолчала, ища слова.

Ее большие глаза, как две быстрые и любопытные птицы, скользнули по таинственной комнате, осматривая огромные, украшенные богатой резьбой и золотом ларцы, в которых хранились священные книги, на минуту задержались на странных украшениях или таинственных знаках из кости и золота на выложенных отшлифованными кусками лавы стенах, и снова вернулись к лицу старика.

— Но ведь теперь уже можно, — настойчиво сказала она.

Малахуда молча отвернулся и пошел в глубь комнаты, к огромным часам высотой во всю стену. Он пересчитал уже упавшие ядра в медной миске и посмотрел на стрелки.

— Еще тридцать девять часов до восхода солнца, — твердо сказал он, — иди и спи, если у тебя нет никаких дел..

Ихезаль не двинулась с места. Она смотрела на деда, одетого как и она, в домашнюю одежду, только что мех был черный и блестящий, а под ним кафтан и штаны из мягко выделанной черной собачьей кожи, на седых же волосах — золотой обруч, без которого даже первосвященникам нельзя было входить в это священное место.

— Дедушка...

— Иди спать! — решительно повторил он.

Но она неожиданным движением упала к его ногам и обхватила его колени.

— Он пришел! — крикнула она с радостью, которую до сих пор с трудом сдерживала, — дедушка, он пришел!

Малахуда отдернул руку и медленно уселся в кресло, опустив на грудь густую седую бороду.

Теперь девушка смотрела на него с явным удивлением.

— Дедушка, почему ты не отвечаешь? С самого детства, едва я научилась говорить, ты учил меня этому древнему приветствию, которое нас, людей, отличает от зверей и от тех, кто хуже их, от шернов, и от еще более худших, потому что они обликом похожи на людей, морцов — и я всегда приветствовала тебя, как положено, словами: «Он придет!», а ты всегда, как положено, отвечал «Придет воистину» Почему же теперь, когда этот великий, счастливый день наступил и я могу сказать тебе «Он пришел», ты не отвечаешь мне: «Пришел, воистину»

Она говорила быстро, запальчиво со странным лихорадочным блеском в глазах, порывисто дыша белоснежной грудью, на которой сиял бесценный пурпурный янтарь священной жрицы Ады...

— Дедушка! Пророк Тухейя, который был известен еще твоим предкам, когда-то написал: «Он придет в дни самого большого угнетения и спасет свой народ. И если он ушел от нас старцем, потому что никогда не был молодым, то вернется он молодым человеком, светлым и лучезарным, ибо никогда уже не будет старым!» Дедушка, он там! Он идет! Он вернулся с Земли, на которую улетел много веков назад, чтобы выполнить то, что обещал устами своей первой прорицательницы Ады — идет в ореоле славы и величия, молодой, победоносный, прекрасный! О! Когда же наконец наступит этот миг! Когда я смогу его увидеть и расстелить под его благословенные стопы свои волосы!

Говоря это, она быстрым, почти незаметным движением распустила свернутые над ушами волосы, и они покрыли малахитовый пол, где она склонилась у ног старца, душистым золотым покрывалом.

Малахуда по-прежнему молчал. Могло показаться, что он даже не видит стоящей перед ним на коленях девушки и не слышит потока ее слов. Его потускневшие задумчивые глаза смотрели куда-то в глубь комнаты — может быть, по привычке? — где во мраке блестел на стене, в отблесках свечей, золотой священный знак, изображающий выглядывающую из-за горизонта Землю со стоящим над ней Солнцем.

Ихезаль невольно проследила глазами за его взглядом и заметила выступающие из темноты два соединенных золотистых диска на черном мраморе, таким простым способом изображающие великую тайну, передающуюся из века в век, из поколения в поколение: что люди пришли на Луну с Земли, огромной звезды, светящейся над безвоздушной пустыней, и что туда ушел Он, Старый Человек (который взял себе это имя и не позволял называть себя иначе), и откуда Он вернется победоносным молодым человеком и избавителем. Ее охватил благоговейный страх, она поднялась и большим пальцем правой руки быстро начертила на лбу круг, потом большой полукруг от одного плеча, через губы, к другому, и линию горизонта на груди, одновременно шепча привычные слова заклятия: «Он нас спасет — уничтожит врага нашего — так будет воистину».

Малахуда повторил, как эхо:

— Так будет, воистину... — Какой-то спазм боли или горькой иронии сдавил последнее слово у него в горле.

Ихезаль посмотрела ему в лицо. Она немного помолчала, а потом, внезапно пораженная чем-то необычным, и только теперь замеченным в лице старика, отскочила назад, скрестив руки на проглядывающей через распахнувшийся мех обнаженной груди.

— Дедушка!..

— Тихо, малышка, тихо.

Он привстал и хотел взять ее за руку, но она убрала ее. А потом закричала:

— Дедушка! Ты... не веришь, что это... Он?!

Ихезаль стояла в нескольких шагах от него, вытянув вперед шею, с широко открытыми глазами и полуоткрытым ртом, ожидая ответа, как будто от того, что он скажет, зависела ее жизнь.

Первосвященник посмотрел на внучку и заколебался.

— Все пророчества сбываются, и если когда-нибудь должен прийти Победитель...

Он оборвал фразу и замолчал. Мог ли он сказать этой девушке то, в чем, после долгой борьбы, едва мог признаться себе и что всеми силами отгонял от себя? Мог ли он сказать ей, что он, первосвященник, хранитель Истины и Тайны, последний из древнего, угасающего вместе с ним рода жрецов, он, предводитель людей, живущих на северном берегу Великого Моря, далеко-далеко на восток от снежной вершины дышащего огнем О'Тамора, у Теплых Озер, самом старом поселении на Луне, и дальше, за Проходом на запад и на север, до Старых Ключей, где проходит дорога в Полярную Страну, и где много лет назад впервые была найдена благословенная нефть — мог ли он сказать этой верящей девушке, что он, который всю свою долгую жизнь сам верил и заставлял верить всех остальных в приход Победителя, теперь, когда ему рассказали, что тот на самом деле пришел, перестал верить в то, что он должен был прийти вообще?

Он сам не мог объяснить себе, что с ним произошло, должно быть, из глубин подсознания что-то выплыло наверх при этом неожиданном сообщении.

Перед заходом Солнца он еще совершал с людьми молитвы, читая слова последнего пророка Тухейи, как раз те, которые несколько минут назад напомнила ему девушка... Он делал это ежедневно всю свою долгую жизнь, с тех пор как стал жрецом — и также верил с детских лет, наученный своим отцом первосвященником Бормитой, что Старый Человек, который некогда жил среди них и много веков назад вернулся на Землю, возвратится снова молодым человеком, чтобы спасти свой народ. Эта вера была для него такой простой и очевидной. Он даже не задумывался над ней и никогда не обращал внимания на доводы «ученых», которые утверждали, что история о земном происхождении людей, живущих на Луне, обычная, созданная в течение веков легенда, что никакой «Старый Человек» никогда не существовал, и что никакой «Победитель» никогда не придет из межзвездного пространства... Он даже не боролся против подобных наук, отступая в этом случае от старого обычая, который соблюдал еще его отец, первосвященник Бормита, повелевающий привязывать еретиков к столбу на морском побережье и забивать камнями. Когда жрецы, подвластные ему, добивались подобной кары и призывали ее на головы богохульников, особенно жестоким было Братство Ожидающих, — он только пожимал плечами — со спокойствием и с огромным презрением в душе — как к тем, которые камнями хотели укрепить веру, так и к тем, достойным жалости безумцам, которые своим слабым человеческим разумом пытались понять недоступные им вещи вместо того, чтобы с благой радостью верить в свое звездное происхождение и в Обещание, которое когда-нибудь исполнится...

Его мягкости не мог понять монах Элем, глава ордена Братства Ожидающих, и он не раз посмел ругать его через послов за недостаток усердия в священных вещах — но разве не он, Малахуда, был господином всего населения лунных жителей в древней столице первосвященников у Теплых Озер? Ему надлежало судить, а не быть судимым. Это скорее он мог заклеймить Элема и вместе с ним все Братство Ожидающих как явных еретиков, которые каждый день сулили приход Победителя, не принимая во внимание то, что все пророки обещали его в будущем... Он был также недоволен тем влиянием, которое Братья имели на людей. Они, правда, никогда не покидали своего местопребывания в Полярной Стране, орден им запрещал это, но каждый год (так странно: «годом» на Луне называется период, попеременно в двенадцать и тринадцать дней по семьдесят два часа, соответствующий времени прохода Солнца через зодиак; говорят, что такое деление времени люди принесли с собой с Земли), так вот, каждый год, особенно в двенадцатый день, который является священным и памятным днем ухода Старого Человека, в Полярную Страну отправляются толпы пилигримов, дающие Братству Ожидающих достаточно возможностей влиять на народ.

Не во власти Малахуды было запретить это паломничество, освященное вековыми традициями, хотя он с неудовольствием наблюдал за тем, как Братство разлагает народ и отвлекает его от реальной жизни, обещая скорое появление Победителя...

Конечно, и он, Малахуда, непоколебимо верил в приход Победителя, но ему всегда казалось это чем-то весьма отдаленным, чем-то, что только обещается, и если бы его кто-то спросил: допускает ли он возможность этого Прихода в течение его собственной жизни? — он бы наверняка расценил подобный вопрос как нарушение догмата, обещающего, что Приход совершится, в будущем... Ведь пророк Рамидо четко сказал: «Не наши глаза и не глаза сыновей наших увидят Победителя — но после нас придут те, которые лицом к лицу встретятся с ним». И что же, что пророк Рамидо умер больше ста лет назад?..

Так было до вечера вчерашнего дня. Он как раз закончил молитву вместе с народом и еще стоял на широкой террасе перед храмом, спиной к заходящему Солнцу и морю, подняв руку для последнего благословения и произнося древние слова: «Он придет!» — когда среди толпы людей почувствовал какое-то движение и беспокойство. Стоящие ближе ответили ему обычными словами: «Придет воистину...», но те, которые стояли дальше, оборачивались назад, указывая руками на странную группу, которая быстро приближалась к храму.

Малахуда посмотрел туда и задумался. Среди небольшой группы людей шли, а скорее бежали, двое из Братьев Ожидающих. Он издали узнал их по открытым выбритым головам и длинным серым одеяниям. Неподалеку стояла повозка, запряженная собаками, на которой они, по-видимому, сюда прибыли. Уже само появление этих монахов, никогда в течение всей жизни не покидающих своего местопребывания, было чем-то неслыханным, но удивление старого жреца еще больше возросло, когда он увидел, как они себя ведут. Он смотрел на них и думал, что перед ним безумцы, не смея предположить, что они выпили монашеского вина, не знающего себе равных, особенно во время бракосочетаний. Они передвигались каким-то странным шагом, как бы танцуя, взмахивали руками и с разгоряченными лицами бросали вокруг какие-то возгласы, смысла которых он не мог издали уловить. А народ внизу слышал их и, видимо, понимал, потому что вся толпа вдруг двинулась к прибывшим — беспокойная, ошалевшая и кричащая, так что вскоре Малахуда один остался на ступенях перед храмом на опустевшей площади. В ту же минуту, однако, возвращающаяся толпа волной нахлынула на него. Он не мог понять, что произошло, видя вокруг себя лица, охваченные какой-то безумной радостью, поднятые руки и сотни открытых и кричащих ртов: весь народ кинулся теперь на ступени, а впереди шли оба Брата, которых почти несли на руках, и которые кричали, плача и смеясь:

— Он пришел! Он пришел!

Он не понимал и долго еще не мог ничего понять, хоть Братья объяснили ему, что исполнилось Великое Обещание, наступило время, назначенное пророками, потому что накануне в час, когда в Полярной Стране Солнце встает над темной Землей, к своему народу вернулся Он, Старый Человек — помолодевший и лучезарный, Победитель и избавитель!..

«Братья Ожидающие» уже перестали существовать, теперь они — «Братья Радостные». Их по двое разослали с хорошей новостью по всем лунным племенам, на берег Великого Моря и в глубь суши, возвещать приход Победителя, конец всякого зла и избавление от шернов и морцев!

А за ними вместе с Элемом и еще несколькими оставшимися Братьями идет Он сам, Победитель — и когда взойдет Солнце и вспыхнет новый свет, Он появится перед людьми здесь, на берегу Великого Моря...

Так говорили Братья, когда-то Ожидающие, а теперь уже Радостные, а весь народ перед первосвященником смеялся и плакал, в танцах и криках прославляя Всевышнего, который выполнил данное пророками обещание.

Малахуда поднял руку. Радостное безумие, как волна, в первую минуту охватило и его. Старческая грудь переполнилась чувством невыразимой трогательной благодарности за то, что именно сейчас, во времена жестокого притеснения и горьких невзгод, пришел Победитель — глаза у него затуманились слезами, а горло перехватил спазм... Он закрыл глаза руками и расплакался перед «людьми на ступенях храма.

Народ с уважением смотрел на слезы первосвященника, и он долго стоял, закрыв лицо и опустив голову на грудь... Перед мысленно прошла вся его жизнь, все заботы и радости — все, что он видел своими глазами: бедствия и несчастья людей, угнетение, которое он старался смягчить, повторяя святое, теперь уже исполнившееся Обещание... Какая-то страшная тоска заняла в его сердце место первоначальной радости.

— Братья мои! Братья... — начал он, протягивая дрожащие от старости и волнения руки к возбужденной толпе... И внезапно почувствовал, что не знает, что ему говорить. Он ощутил какое-то головокружение, напоминающее испуг, глубоко вздохнул и снова закрыл глаза. В голове у него царил хаос, из которого отчетливо выделялась только одна мысль: «Теперь все будет иначе!» Он чувствовал, что теперь все будет иначе, что вся вера, основанная на Обещании и ожидании попросту с этой минуты перестает существовать и на ее место приходит что-то новое, совершенно незнакомое...

Народ танцевал вокруг с радостными веселыми криками, а он, первосвященник, в эту великую и радостную минуту чувствовал странное болезненное сожаление обо всем том, что было: об этих молитвах, которые он проводил, о вере, об ожидании, что наконец наступит день, что появится свет...

И неизвестно почему, он вдруг подумал, что Братья Ожидающие лгут. Он сразу отогнал от себя эту мысль, потому что почувствовал надежду и желание, чтобы это было так. Он стиснул грудь руками и склонил голову, в душе раскаиваясь в своем недоверии, но мысль все время возвращалась, нашептывая ему в ухо, что он, первосвященник, является хранителем веры, и ему нельзя принимать на слово сообщения, потрясающие ее основание...

Осознание своих обязанностей внезапно вернулось к нему, взяло верх над всеми иными чувствами и вернуло ему внутреннее равновесие. Он нахмурил брови и быстро взглянул на посланников. Однако они, люди простые, скромные и необразованные, сидели теперь на ступенях у его ног, утомленные путешествием и радостными криками — и с фанатичным огнем в глазах, охрипшими голосами тянули какую-то старую песню, состоящую из пророчеств, которые сегодня уже сбылись... Сердца их, чистые и ясные, наполненные радостью, не ощущали того душевного разлада, который охватил верховного властителя людей.

«Со звезд пришли люди! Так говорил Старый Человек!» — пел Абеляр, согнутый годами и трудами на пользу ордену.

«И когда-нибудь туда вернутся! Так говорил Старый Человек!» — вторил ему радостный молодой голос Ренода.

«Ибо придет Победитель и народ свой спасет!»

«Придет воистину! Будем радоваться!»

Народ тем временем уже поднялся на ступени храма и окликал первосвященника по имени, недовольный его долгим молчанием Нестройные голоса то требовали от него каких-то действий, то жаждали снова услышать подтверждение радостного события, то требовали, чтобы он отворил двери храма и собранные веками сокровища раздал людям в знак того, что Обещание сбылось и отныне на Луне должно царить веселье.

Какой-то старик подошел к нему и дернул за широкий рукав красного одеяния первосвященника, несколько женщин и подростков обошли его, переступая недоступный в обычное время порог храма — давка и беспокойство вокруг все возрастали.

Малахуда поднял голову. Слишком близкой к нему и слишком уж фамильярной была эта толпа... После минутного замешательства и слабости он снова почувствовал себя господином и повелителем. Он сделал рукой знак, что хочет говорить — и коротко, спокойно сказал: действительно пришла весть о том, что Обещание сбылось, но он, первосвященник, сначала хочет изучить все, прежде чем вместе с народом облачиться в праздничные одеяния, и поэтому хочет, чтобы его оставили одного с посланниками.

Но толпа, обычно повинующаяся его первому слову, на этот раз, казалось, не слышит его. По-прежнему продолжались крики и шум. Среди людей были такие, которые кричали, что Малахуда уже утратил власть и не имеет права приказывать, когда пришел Победитель, всеми ожидаемый единственный господин на Луне. Другие не хотели расходиться по домам, утверждая, что в этот день Солнце не зайдет, и тем самым исполнятся, неясные до сих пор, слова пророка Рохи, который сказал: «А когда придет Он, наступит вечный день»...

Солнце, однако, заходило — медленно, но решительно, как и каждый раз, заливая кровавым заревом небосклон и позолотив густой туман над водой Теплых Озер. Кровавым цветом были также залиты огромное море и крыши широко раскинувшегося на побережье поселения — а вдалеке, над ним, сверкала в лучах Солнца трехглавая каменная башня, где, к стыду людей, жил шерн Авий в окружении своих солдат и морцев, присланный сюда из-за Моря Великого, чтобы собирать со всех людей дань, как знак подчинения.

Неизвестно, кто первый обратил в тот вечер свой взгляд в сторону этого замка, но прежде чем Малахуда успел заметить, что происходит, все лица с угрозой повернулись в ту сторону, и вверх поднялись руки, вооруженные палками и камнями. А впереди толпы, на придорожном валуне, стоял в свете заходящего солнца молодой, черноволосый Ерет, дальний родственник первосвященника, и кричал:

— Разве не является нашим долгом очистить свой дом к приходу Победителя? Он презирал бы нас и, как недостойных, не пустил бы себе на глаза, если бы мы хотели побеждать только его руками!

И толпа зашумела вслед на ним:

— На крюк Авия! Смерть шернам! Смерть морцам!.. — И как лава хлынула в сторону поселения.

Малахуда побледнел. Он знал, что в замке не так уж много охраны, и разгоряченная толпа может разнести его так, что там не останется камня на камне. Но он также знал, что за Авием и его приближенными стоит вся страшная и гибельная мощь шернов, и что малейший вред, нанесенный омерзительному наместнику, снова обернется беспощадной войной для всего человеческого племени, а быть может, страшными бедствиями и невиданными погромами, какие бывали еще при жизни их предков.

Он закричал, чтобы они остановились, но его голоса теперь никто не слушал, несмотря на то, что и оба Брата Ожидающих преградили дорогу толпе, крича, что нельзя ничего делать до прихода Победителя, который один только имеет право вести и повелевать.

Ерет толкнул старшего из монахов в грудь, так что тот упал навзничь на камни, и вместе с толпой ринулся по узкому проходу между озерами.

Тогда Малахуда хлопнул в ладоши и по этому знаку из нижних боковых крыльев здания по обе стороны от ступеней, ведущих к главным вратам храма, начали выбегать вооруженные люди: лучники, копьеносцы и пращники, постоянная стража первосвященника и священного храма.

Подобно хорошо выдрессированным псам по одному знаку руки они повернули направо и плотной шеренгой с оружием на изготовку преградили путь людям.

Ерет повернулся к первосвященнику.

— Прикажи им ударить, старый пес! — в бешенстве кричал он. — Прикажи им ударить! Пусть пришедший Победитель найдет здесь наши трупы вместо трупов врагов! Пусть он знает, что, кроме шернов, нас притесняют и собственные тираны, с которыми тоже следует разобраться!

Минута была угрожающей. Толпа осыпала воинов бранью и уже начала бросать в них камни, те стояли спокойно и невозмутимо под градом оскорблений и ударов, но по их вздрагивающим лицам и крепко стиснутым губам было видно, что достаточно полслова, знака или одного движения ресниц, и они ринутся на эту всегда враждебную к ним и ненавистную толпу, совершенно безразличные к тому, для чего это делается и почему отдан такой приказ.

А из толпы все чаще неслись враждебные первосвященнику выкрики. Его оскорбляли и проклинали, кричали, что он прислужник и приятель шернов, обвиняли в позорном мире, который был заключен с ними, хотя в свое время именно его восхваляли как избавителя, который этим миром спас свой народ от истребления.

Малахуда повернулся к стражникам. Он уже поднял было руку, чтобы дать им знак, когда внезапно почувствовал, что кто-то схватил его за запястье и не пускает. Он повернулся, возмущенный: за ним стояла золотоволосая Ихезаль.

— Ты!..

— Он пришел! — твердо, почти приказным тоном, заявила она, глядя на него пылающим взглядом и не выпуская его руки.

Малахуда заколебался. А ее глаза неожиданно наполнились слезами, она опустилась на колени и прижала губы к его руке, которую удержала от кровавого приказа, и повторила тихо и умоляюще:

— Дедушка! Он пришел...

Первосвященник, всегда очень решительный и, несмотря на свою мягкость, неумолимый в своих решениях, в эту минуту в первый раз в своей жизни почувствовал, что должен уступить... При этом его охватило странное разочарование, полное душевное безразличие. Ведь завтра сюда должен прийти тот, который с этих пор будет править здесь вместо него, пусть уж он сам...

С толпой, несмотря на страстное возражение Ерета, было достигнуто соглашение. Наступающая ночь облегчила взаимопонимание. Толпа согласилась уступить при условии, что вооруженные стражники окружат поселение и прилегающий к нему сад, и всю долгую ночь, в ожидании перемен, проведут в палатках, сторожа шернов, чтобы утром, захватив языка, узнать, не сбежал ли кто-нибудь из тех, кого приход Победителя обрекал на смерть.

Только теперь Малахуда смог забрать обоих посланников, чтобы подробно расспросить об известии, которое они принесли.

Посланцы были усталыми и сонными, когда первосвященник дал им знак и повел их по извилистой внутренней галерее храма, которая соединялась с его личными покоями. Темнота уже заливала переходы и залы: тут и там в красном свете нефтяных факелов сверкал знак Прихода: два позолоченных полукруга Земли и Солнца... Разочарование все больше и больше охватывало старого первосвященника. Он смотрел на священные знаки на стенах, на едва вырисовывающиеся во мраке столбы алтаря и амвон, где он вместе с сановниками молился о приходе Победителя и откуда возвещал его неизбежный Приход — и странное, горькое чувство наполняло его сердце. Вечерняя пустота храма казалась ему чем-то страшным, но с этого момента постоянным и уже неизменным: он снова почувствовал, что желанный Приход является прежде всего уничтожением того, что было, разрушением религии ожидания, уже сросшейся с его душой...

Он чувствовал себя так, как будто кто-то толстой веревкой стянул ему грудь — так крепко, что невозможно дышать, и каждая попытка глотнуть воздух причиняет страшную боль. Его охватило чувство бессильного и неотвратимого ужаса. То, о чем он сам всегда возвещал как о грядущем избавлении, теперь, когда это так неожиданно произошло (несмотря на пророчества, несмотря на обещания, несмотря на постоянную веру — так неожиданно!), оно казалось ему страшным и удручающим.

Любой ценой ему хотелось — да, это так, — хотелось избежать того, что произошло, он не хотел верить в это. Теперь, идя вместе с послами, принесшими это известие, по пустой галерее, он уже не скрывал от себя, что просто жаждет, чтобы это сообщение оказалось ложным.

Но посланники, когда он наконец остался с ними наедине, приводили такие убедительные подробности и говорили такими уверенными голосами, что невозможно было дольше сомневаться в правоте их слов. Всякая сонливость слетела с них, когда они начали, возможно, уже в сотый раз, рассказывать о том, что видели собственными глазами. Они рассказывали, перебивая друг друга, что само по себе было странным и непостижимым. Из их слов он понял, что в один из дней, когда они все во главе с Элемом, обратившись к Земле, были заняты обычными в это время молитвами, над их головами пролетел огромный сверкающий снаряд и упал на самую середину полярной равнины. Из него вышел светловолосый человек, похожий на жителей Луны, только в два раза выше их, удивительно светлый, отважный и могучий. Они рассказывали сразу оба, нестройными голосами, что Элем, увидев это, немедленно прервал молитву и, поняв, что произошло, завел благодарственную и триумфальную песнь. Отвернувшись от Земли, он пошел к прибывшему Победителю в окружении ошеломленных Братьев. Они сами слышали и видели, как их приветствовал Победитель, и что ему говорил Элем. Все это Братья рассказывали в простых и немудреных словах с большим жаром и почти детской радостью в глазах.

Малахуда слушал. Он оперся седой головой на руки и молчал. По мере того как Братья вспоминали все новые и новые подробности, касающиеся удивительного пришельца, он в мыслях перебирал старинные пророчества и обещания, изложенные в древних книгах, находил в своей обширной, годами тренированной памяти слова и выражения Письма, сравнивал все это с тем, что слышал — и видел, что совпадает все, вплоть до буквы. И вместо радости его душу охватывал необъяснимый мрак.

В конце концов, он отпустил Братьев, когда от усталости у них начали заплетаться языки, но сам еще долго не шел отдыхать. Большими шагами он долго мерил зал, несколько раз заходил в галерею, как будто хотел там найти — что... он сам не знал, как это назвать: веру? покой? уверенность? Но находил только тоску и непостижимый страх.

Ночной снег уже покрыл лунные поля и ложился большими полосами на замерзающие морские затоки, когда Малахуда, изнуренный и истерзанный внутренними противоречиями, наконец удалился в свою спальню. Сон, однако, не дал ему отдыха этой ночью. Он просыпался прежде, чем приходило время ночного принятия пищи, и после этого тоже долго не мог заснуть. После полуночи, во время второго подъема, к нему зашла Ихезаль, но он отправил ее под предлогом, что у него есть важные дела, требующие одиночества, и снова пошел в храм.

Он даже не отдавал себе отчет в том, зачем идет туда и чего хочет, когда остановился в огромном зале у дверей из позолоченной меди, находящихся за амвоном и ведущих в самое священное помещение, где хранились книги пророков, только теперь он неожиданно понял, что с вечера это было его подсознательным желанием, которое он из-за какой-то странной боязни не смел исполнить: пойти туда и просмотреть еще раз все эти старинные священные книги, которые только во время больших торжеств, обернутые в дорогие ткани, выносились за ним на амвон, чтобы он прочел из них Слово для людей.

Да! Пойти туда и спросить у этих книг, которым он всегда подчинялся, не лгут ли они — еще раз прочесть гаснущими глазами их содержание, но не так, как было до сих пор, когда он читал их только с благоговением, а с пытливой любознательностью, которая, несомненно, является греховной... Он чувствовал, что совершает святотатство, входя сюда сегодня с этой мыслью, но остановиться уже не мог... Давним привычным жестом от протянул руку за золотым обручем, висящим у двери, и, надев его на голову, нажал на тайный замок...

За раскрывшейся дверью зияла пасть спускающихся вниз ступеней. Он начал спускаться по ним со светильником взятым у подножия амвона, машинально читая золотые надписи на стенах, обещающие внезапную смерть и всевозможные несчастья тем, кто осмелится войти сюда без божественных мыслей. А потом, уже оказавшись в подземном зале со сводчатым потолком, он даже не закрыл за собой дверь, торопясь достать из резных ларцов, украшенных дорогими металлами и камнями, старые пергаменты, пожелтевшие, как его собственное лицо, и истлевшие под действием времени: немногочисленные листы с пророчествами первой жрицы Ады, написанные ее рукой в Полярной Стране, где она завершила свою жизнь, и с трудом добытые два столетия назад у Братьев Ожидающих другие книги, содержащие пророчества и историю жизни людей, затем толстые фолианты, написанные последним пророком Тухейей, которого знали еще его прадеды.

Он положил все это бремя веков на мраморный стол, зажег подсвечник и поспешно начал читать, даже не начертив обычного знака на лбу перед открытием книги.

Проходили длинные часы, каждый двенадцатый из которых возвещало ядро, падающее из часов в медную миску; старик, уставший от чтения, иногда засыпал в высоком кресле и вновь просыпался, чтобы снова читать так хорошо ему известные книги, в пугающе новом обличии предстающие сегодня перед его глазами. Он всегда видел в них правду, но сегодня нашел только тоску, которая чувствовалась — и на листах жрицы Ады и у давних пророков — неопределенная и туманная, вызванная к жизни призраком Старого Человека, которая росла и кристаллизовалась по мере течения времени и несчастий, обрушивающихся на людей. Сначала там просто шла речь о Старом Человеке, который привел людей с Земли на Луну и снова ушел на Землю, откуда когда-нибудь вернется, и только потом появилось Обещание появления избавителя, который, будучи тем же Старым Человеком, явится вновь помолодевшим Победителем, чтобы освободить свой угнетенный народ. И Малахуда заметил, что Ада в первый раз предсказала возвращение Старого Человека, когда в Полярной Стране ей сообщили о нашествии на поселение у Теплых Озер шернов, о существовании которых на Луне люди до тех пор даже не предполагали, и что позднее, в течение веков при каждом несчастье и каждом бедствии появлялся свой пророк, который обещал людям приход Победителя тем чаще, чем более тяжелые времена для людей наступали.

Горькая, ироническая усмешка застыла на его губах. В еще большем забытьи он лихорадочно перелистывал почитаемые и тщательно хранимые книги, рылся в них дрожащими руками, находил противоречия и ошибки и, не отдавая себе отчет в том, что делает (а делал он совершенно недозволенные вещи), разрушал здание веры всей своей жизни.

Его руки тяжело упали на последний листок последней книги. Он знал уже наверняка, что никакой Победитель никем на самом деле не был обещан, что все пророчества на этот счет были лишь выражением тоски людей, угнетаемых ужасными и злобными лунными жителями...

Однако — он пришел!

Это была загадка для него, какой-то парадокс — ироничный и страшный! А при этом еще и другое: какое-то неопределенное чувство, всплывающее из самых глубоких тайников его души. Минуту назад в душе он сам разрушал свою веру, а теперь чувствовал, что все в нем восстает при мысли, что этот удивительный пришелец, чей приход, в сущности, не обещал никто из пророков, одним своим появлением разрушит всю религию ожидания, опирающуюся на эти пророчества! И снова ему пришло в голову, что он, возможно, никогда в них и не верил.

Одновременно он чувствовал, что ему очень жаль своей веры.

Он старался уложить все это в какую-то формулу, пытался сам понять, что все это значит, но его мысли каждый раз разбегались, оставляя только болезненную пустоту в голове и сердце.

И именно тогда, когда он размышлял об этом, к нему вошла светлая Ихезаль — вот она стоит перед ним со страшным вопросом на устах и в горящих глазах:

— Дедушка! Ты не веришь, что это... Он?

Он сделал несколько шагов к девушке и мягко взял ее за голову обеими руками.

— Выйдем отсюда, Ихезаль...

Еще минуту назад, когда он протягивал к ней руку, сопротивляющаяся, а теперь, видимо, ошеломленная тем, что прочла в глазах старика, она молча дала ему увести себя. Полуобняв внучку, он поднимался вместе с ней по ступеням, оставляя за собой разбросанные в беспорядке священные и почитаемые книги, хранителем которых он был... Золотой знак Прихода сверкал за ними в угасающем свете свечей.

Когда они поднялись в храм, через окна уже вливался серый свет наступающего дня, который на несколько десятков часов опережал восход Солнца на Луне, предваряя его появление.

Малахуда, все еще обнимая внучку, подошел с ней к огромному окну, обращенному на восток. Сквозь пар, поднимающийся от Теплых Озер, в тусклом сером свете виднелось замерзшее море и покрытые снегом горы на побережье. Во всех человеческих поселениях была глубокая тишина, только из одной из трех башен замка Авия, не знающего сна, струился красный свет факелов и доносились какие-то крики. Вокруг, в засыпанных снегом палатках, согласно приказу бодрствовали воины первосвященника.

Они долго молчали, вглядываясь в тусклый свет наступающего дня, но потом белая Ихезаль, отступив на несколько шагов, бросила мех на пол храма и, стоя, на коленях совершенно нагой, как предписывает закон дающим клятву, протянула руки на восток, а потом на север, в ту сторону, где находилась Земля, и произнесла:

— Если я когда-нибудь перестану верить в Него, если не отдам Ему всех моих сил, моей молодости, всей моей жизни и каждой капли крови, если я подумаю о ком-нибудь еще, кроме Него, пусть я сгину и пропаду или стану матерью морца! Слышишь, Тот, который есть!

Малахуда вздрогнул и невольно прикрыл глаза ладонью, слыша эту страшную клятву, но не сказал ни слова.

Свет, становящийся все более серебристым, бросал жемчужные отблески на обнаженную девушку, укрытую только волной золотистых волос.

Элем стоял на вершине холма, отделяющего Полярную Страну, в которой солнце никогда не всходит и не заходит, от огромной безвоздушной пустыни, озаренной светом священной звезды, Земли. Розовое, скользящее на горизонте Солнце освещало его гладко выбритый череп и дрожало в длинной курчавой бороде цвета воронова крыла. Земля стояла в первой четверти; там далеко над Великим Морем в стране, заселенной людьми, как раз было утро. Монах, стоя спиной к серебряному полумесяцу Земли, смотрел вниз в темную зеленую котловину. Большая часть Братьев уже разошлась и по его приказу отправилась разносить по лунным поселениям радостную весть о приходе Победителя — небольшое количество тех, которые остались здесь, хлопотали, готовясь к путешествию. Элем видел сверху, как в длинных темных одеяниях, с выбритыми головами — они сновали вокруг палаток («Ожидающие» жили в палатках, а не в домах), вынося снаряжение и продукты, необходимые в дороге, или готовя повозки и собак в упряжку. Победитель, видимо, еще спал в своей сверкающей машине, похожей на вытянутое ядро, в которой он преодолел межзвездное пространство, потому что там была тишина и не было заметно никакого движения

Через несколько часов они должны будут навсегда покинуть Полярную Страну, эти жилища, сослужившие службу бессчетному количеству монахов, эти прохладные и зеленые луга, розовым Солнцем озаренные взгорья, откуда можно увидеть на горизонте Землю, светящуюся над пустыней. Элем думал об этом без сожаления; конечно, грудь его не распирало от радостной гордости за то, что кончилось время его главенства и пришел тот, кого ожидали в течение многих веков. С этого мгновения начиналась новая эра. Он уже мысленно видел ее светлую, триумфальную — видел побежденных и покорившихся ненавистных шернов, которые как первые жители Луны смеют устанавливать здесь законы, несмотря на то, что Старым Человеком Луна была отдана людям — он с наслаждением мечтал об истреблении всех до единого морцев, а кроме того, думал об великом триумфе и могуществе Братьев некогда Ожидающих, а теперь Радостных, которые первыми, согласно предсказаниям, увидели и приняли пришедшего Победителя, и теперь вместе с ним, как верная и неотступная свита, пойдут образовывать новое государство в лунной стране.

Сейчас ему нужно было отправляться на юг, в человеческие поселения, которых он не видел с того времени, как еще мальчиком вступил в орден, но в которых его признавали господином, по крайней мере равным первосвященнику в столице, у Теплых Озер, и даже выше его, потому что он издали управлял духами и был независим от зловещей мощи шернов.

Но теперь, прежде чем вывести наконец живых Братьев ордена из места их многовекового пребывания, где они вместе с ним дождались обещанного Прихода, следовало навести порядок среди умерших.

Он осмотрелся. На вершине того холма, где он стоял, и на других, обращенных к Пустыне гребнях, валунах сидели Братья Ожидающие, которые умерли прежде, чем пришел Победитель, и мертвыми ссохшимися лицами бессмысленно смотрели в сторону серебряной Земли на черном горизонте.

Именно так, лицами к Земле, много веков назад велела уложить их первая жрица и святая основательница Братства Ада, которая после ухода Старого Человека завершила свою жизнь в Полярной Стране глядя на Великую Звезду над Пустыней, и так, по ее примеру, размещали здесь всех Братьев, которые умерли.

Тот, кто вступал в орден, отрекался ото всего и уже не покидал Полярной Страны до самой смерти. Братья утрачивали семьи, не знали богатства, спиртных напитков и приготовленной пищи, они должны были быть чистоплотными, воздержанными, правдивыми, послушными своему предводителю, но самой главной их обязанностью было — ждать и быть готовыми... Время, не делящееся в этой удивительной стране на день и ночь, они проводили в труде и молитвах, совершаемых на горе, с лицами, обращенными к Земле. И те, кто умирал, освобождались от работы, но продолжали принимать участие в молитвах живых. Их не сжигали и не прятали в могилы, а выносили на вершины и сажали, оперев спиной о камни, чтобы они смотрели на Землю и ждали Прихода вместе с живыми.

Были и такие, которые, чувствуя приближение смерти, просили товарищей отнести их туда, чтобы встретить смерть перед лицом Земли.

В холодном и разреженном пространстве трупы не разлагались. И с течением лет Орден умерших уже превышал по числу Орден живых. Солнце совершало свои круги вокруг высохших трупов, а они оставались в прежнем состоянии — неизменном, спокойном, «ожидающем». Когда Земля находилась в новой фазе, стоящее над ней пылающее Солнце озаряло красным светом почерневшие лица. Это продолжалось до тех пор, пока солнечный свет не уступал место мертвенно-синему свету Земли. В то время, когда Земля была видна полностью, Братья Ожидающие приходили совершать молитву на гору, и когда усаживались на камнях среди трупов спиной к солнцу, трудно было отличить, кто из них жив, а кто умер.

Именно так они сидели, вперемешку с мертвыми, когда произошло великое событие. И когда Элем закричал: «Он пришел!» — было странно, что только живые поднялись, чтобы приветствовать Победителя, что вместе с ними не встали все трупы и не затянули радостный гимн, потому что наступило время и пришел конец несчастьям на Луне...

И теперь он почти с возмущением смотрел на мертвецов, все еще пребывающих в бессмысленном и бесцельном ожидании, обративших свои лица к Земле, хотя тот, кого они высматривали там и ожидали, находился уже среди них. Ему все еще казалось, что все эти трупы — старые, высохшие, уже рассыпающиеся в прах, и другие, еще живые на вид, должны встать и толпой направиться туда, в долину, чтобы приветствовать того, кого они ждали при жизни и после смерти.

Но среди мертвых царила тишина, вечное молчание сковало им уста. Элем медленно шел. Он миновал нескольких, только недавно уложенных на покой Братьев, и приблизился к тому месту на вершине, где находилась могила жрицы Ады. Она была видна еще издали благодаря огромному, вечно освещенному Солнцем валуну, лежащему на гладкой вершине, под ним, повернувшись в сторону Земли, на троне из черных камней сидело маленькое высохшее тело святой пророчицы, которая лицом к лицу встречалась со Старым Человеком: горстка костей, обтянутых почерневшей кожей в жестких одеждах жрицы, украшенных золотом и драгоценными камнями. Вокруг, у ее ног, были могилы глав ордена и святых людей, которые своей жизнью заслужили право найти здесь последний приют.

Элем оперся ладонью о подножие могильного трона и посмотрел на Землю... Она была видна на четверть, светлая и далекая, как всегда, с четкими очертаниями на серебряном диске морей и континентов, известных лунным жителям только по древним рукописям.

Его охватил страх.

— Мать Ада, — прошептал он, поднимая руку, чтобы коснуться высохших стоп, — мать Ада, святая Основательница! Как ты и предсказывала, Старый Человек вернулся к своему народу помолодевшим и находится среди нас! Мать Ада, пойди поприветствуй его...

Он осторожно обхватил ее высохшее тело и уже хотел сдвинуть его с места векового сидения, когда вдруг услышал за собой голос:

— Не трогай ее!

Он обернулся. Среди трупов сидел неподвижно Хома, самый старший из Братьев ордена, уже слегка выживший из ума. Он гневно смотрел на главу ордена и повторял тряся седой бородой:

— Не касайся ее! Не касайся! Нельзя!..

— Что ты здесь делаешь? — спросил Элем

— Ожидаю, как повелевает орден. Сейчас время ожидания.

Говоря это, он вытянул дрожащую высохшую руку, указывая на Землю, видную на четверть.

— Время ожидания уже закончилось, — сказал Элем. — Иди в долину; Победитель там.

Хома покачал стариковской головой.

— Пророк Салема предсказал: «Встанут те, которые умерли, чтобы поприветствовать того, кого с тоской ждали!» Мертвые все еще ждут, и я жду вместе с ними. Победитель не пришел!

Элема охватил гнев:

— Ты просто глуп, и эти мертвые тоже глупцы! Как смеешь ты сомневаться, если я говорю тебе, что Победитель уже с нами?! Трупы не встают только потому, что они мертвы — и это их вина! Но мы всех их уложим к стопам Победителя!

Говоря это, он уверенно вступил на пьедестал и, обернув плащом тело Ады, взял ее на руки и начал спускаться вниз, обремененный грузом. Хома глухо застонал и закрыл глаза, чтобы не видеть святотатства, совершаемого главой ордена.

Тем временем тот спускался все ниже, решительный и спокойный, с телом первой жрицы в руках, а встретив по дороге нескольких Братьев, которые вышли на его поиски, он приказал им собрать остальные трупы и сложить из них огромный холм на равнине...

— Время их ожидания тоже кончилось, — сказал он, — пусть отдохнут...

Тот, кого называли Победителем, тем временем поднялся и вышел из своей сверкающей стальной машины.

Элем, издали заметив его, быстро положил тело Ады на мох и кинулся ему навстречу с приветствием.

— Господин, господин, — говорил он, кланяясь, — приветствуя тебя...

Все красноречие и уверенность в себе мгновенно покинули его при виде этого гигантского пришельца, двукратно превышающего ростом жителей Луны (существовало предание, что именно такого роста были те, которых привел с собой с Земли Старый Человек), особенно трудно было ему разговаривать с ним, так как пришелец говорил на странном языке, похожем на тот, которым были написаны древнейшие священные книги и которого неграмотные люди уже давно не понимали.

Пришелец усмехнулся, видя смущение монаха.

— На Земле меня называли Мареком, — сказал он.

Элем снова склонил голову.

— На Земле, господин, ты можешь носить то имя, которое захочешь, но здесь, у нас, тебя издавна называют только одним именем: Победитель!

— Что ж, на пути сюда с Земли мне действительно пришлось победить гораздо больше, чем ты можешь предположить, — сказал Марек. — У них были спутники, а я — один, — добавил он как бы про себя, глядя в сторону далекой Земли.

Потом снова обратился к Элему:

— И вы не удивляетесь моему прибытию?

— Мы знали, что ты прибудешь.

— Откуда?

Элем удивленно посмотрел на него:

— Как это? Разве ты не дал обещания Аде, когда уходил отсюда... Старым Человеком? А потом, все наши пророки...

И со страхом замолчал, потому что «Победитель» вдруг залился таким громким и безудержным смехом, какого много веков не слышали в тихой Полярной Стране. У него смеялись и глаза, и губы, и все молодое лицо, — он даже опустился на землю и начал, как расшалившийся ребенок, хлопать себя по ногам.

— Значит, вы, значит, вы... — говорил он, задыхаясь от смеха, — вы думаете, что этот ваш «Старый Человек», ушедший шестьсот или семьсот лет назад, — это я? Но это же невероятно! Я вижу, здесь уже создана целая легенда! И я могу быть теперь как китайский божок... О дорогие мои земные друзья, если бы вы могли знать, какой прием приготовили мне эти дорогие карлики! Подойди же ко мне, дорогой мой отче, я тебя обниму!

Говоря это, он подхватил онемевшего Элема и, подняв его с земли, как перышко, начал танцевать с ним по равнине.

— Дорогой, благородный потомок безумцев, подобных мне! — восклицал он. — Как же я рад, что вы здесь ждали меня! Теперь будем веселиться здесь, ты покажешь мне все, что я хочу увидеть, а потом — потом я должен буду взять тебя с собой, когда буду возвращаться на Землю!

Он поставил монаха на землю и продолжил:

— Ты знаешь, ведь я могу возвратиться сразу, как только захочу! Не так, как те безумцы семь веков назад, благодаря которым вы обрели жизнь на Луне.

Он схватил его за руку, как ребенок, и потянул к своей машине.

— Смотри, прежде всего я спустился сюда, а не в ту безвоздушную пустыню, которую им пришлось с трудом преодолевать. Выстрел был хорошо рассчитан. Каково? В самую середину полярной котловины рядом с вашими домами, где вы меня, оказывается, ждали... А потом, видишь, мой снаряд как бы окутан внешней стальной оболочкой и находится как в пушке! Да, да, уважаемый, я прилетел сюда в собственной громадной пушке, которая сама набрала в себя сгущенный воздух, опускаясь. Видишь, как она стоит, все рассчитано! Под тем же самым углом, как упала... Там внизу есть устройство, наподобие ног, которые сейчас углубились в грунт — прекрасный лафет! Достаточно мне войти туда, закрыться, нажать кнопку и — я возвращаюсь на Землю. Тем же самым путем — понимаешь, все математически рассчитано, и я тем же самым путем, каким попал сюда, возвращаюсь на Землю!

Он говорил быстро и весело, не замечая, что монах не понимает даже трети его слов. В их потоке он смог уловить только одно предложение — «возвращаюсь на Землю!» И внезапный, чудовищный страх сжал ему горло

— Господин, господин! — только и смог он выговорить, судорожно цепляясь поднятыми руками за его одежду.

Марек посмотрел на него — и улыбка замерла на его губах. Монах выглядел страшно. У него тряслись маленькие детские ручки, а в поднятых глазах читалась какая-то мольба, отчаяние и страх...

— Что?.. Что с тобой?.. — прошептал он, невольно отступая.

Элем воскликнул:

— Господин! Не возвращайся на Землю! Мы ждали тебя, разве ты не понимаешь, что это значит: мы ждали тебя долгих семь столетий! Теперь ты пришел и говоришь удивительные вещи, которых ни я, ни кто другой на Луне не поймет! Мы знаем только одно: если бы не вера в тебя, если бы не надежда, что ты в самом деле придешь, жизнь здесь была бы невыносимой — в нужде, в угнетении, в таких мытарствах! А ты теперь говоришь, что снова уйдешь, и хочешь мне показать...

Он повернулся и неожиданным жестом протянул руку к останкам Ады, снесенным в монашеском плаще с горы, откуда видны Солнце и Земля.

— Смотри! Это Ада, жрица твоя, которая знала тебя, когда ты был Старым Человеком, и которой ты обещал вернуться! Она ждала тебя до конца своих дней, и когда умерла, все равно ждала, глядя слепыми глазами на Землю так, как и все мы, и они тоже ждали вместе с ней и с нами!

Говоря это, он указал рукой на холм, по которому сновали в розовом свете солнца Братья Ожидающие, снимая трупы с их мест, чтобы снести из вниз к стопам Победителя.

— Они тебе уже не потребуются! Ты пришел — и закончилось их утомительное посмертное бдение! Они сгорят здесь в этой котловине, где еще никогда не горел огонь, потому что мы без него ждали тебя здесь семь столетий, и тем обретут вечный покой! А мы будем тебе нужны, тебе потребуются все те, которые разосланы сейчас по лунной стране, над далеким морем, на равнинах, в горах и над потоками вод!.. А ты, пришелец, шутишь со мной. И хочешь возвращаться!

Он говорил это все страстно, почти торжественно, без тени того страха, который раньше сжимал ему горло. На последних словах его голос дрогнул в какой-то горькой, болезненной иронии.

Марек уже не смеялся. Он смотрел на монаха широко открытыми глазами, как будто только теперь понял, что его безумный полет на Луну по воле случая соединился с чем-то огромным, без его ведома, тяжелым бременем, свалившимся ему на плечи... Минуту назад он смеялся над легендой, живым участником которой невольно оказался, — теперь его охватил страх. Он потер лоб ладонью и взглянул на монахов, которые сносили с гор останки умерших и молча укладывали их на мох, повернув лицом к нему.

— Чего вы хотите от меня? — невольно спросил он.

— Спаси нас, господин! — закричал Элем.

— Спаси нас, господин, спаси нас! — хором повторили, как эхо, Братья Ожидающие.

— Но что с вами здесь происходит? Скажите же наконец...

Он оборвал фразу и тяжело вздохнул

— Что с вами происходит?

Элем обернулся на толпящихся за ним Братьев и выступил вперед.

— Господин, — начал он, — над нами властвует зло. Шерны не дают нам покоя. Когда ты ушел отсюда Старым Человеком...

Марек прервал его нетерпеливым жестом. Он присел на землю и движением руки подозвал монаха к себе.

— Прости меня, брат, — сказал он, кладя руку на его маленькое плечо, — прости меня за то, что я так себя вел, но... Послушай теперь меня и постарайся понять то, что я тебе скажу. Я сделаю для вас все, что только в моих силах, хотя... я совсем — ты понимаешь меня? — я совсем не тот ваш Старый Человек. Тот умер семьсот лет назад, тут, на Луне, в безвоздушной пустыне, и я знаю о нем и о вас только потому, что перед смертью он прислал нам на Землю свой дневник... А я прилетел сюда совсем случайно, не зная, что вы меня здесь ждете...

Элем чуть усмехнулся. Как свидетельствовала в своих записях Ада, это всегда было свойственно Старому Человеку, он не хотел, чтобы знали, что он... Старый Человек. То же самое теперь повторяется и у Победителя. Однако он молча наклонил голову, как бы соглашаясь с тем, что слышит.

Тем временем Марек продолжал:

— Но я прилетел. И в конце концов, видя, что вы нуждаетесь во мне, я готов... Но не знаю, смогу ли я сделать то, чего вы от меня ждете. Кто такие эти шерны? Это здешние жители, не так ли?

— Да. Они омерзительные. С тех пор как ты от нас... с тех пор, как Старый Человек ушел от нас, вся наша жизнь — это неустанная борьба с их злой силой. Там, при Теплых Озерах, где было первое поселение, в подземном хранилище сложены книги... Мы здесь в книгах не нуждаемся: весть о тебе передавалась из уст в уста, — но там есть книги. Некоторые из них обещают твой приход. А другие начинаются со слов: «Чтобы Старый Человек знал о бедствиях народа своего, когда вернется Победителем...» И действительно, там есть мало страниц, на которых говорилось бы о чем-то ином, а не о несчастьях твоего народа, господин. Там описана наша история. Когда ты прибудешь на Теплые Озера, господин, и прочитаешь эти книги, ты узнаешь, что шерны не дают нам покоя уже семь столетий. Сразу после ухода... Старого Человека они переправились через Великое Море и стали уничтожать наши поселения. Было время, когда никто не мог даже дышать свободно. Они сжигали наши дома, убивали нашу молодежь, уводили наших жен. А сегодня, сегодня, когда ты вернулся, о господин, сегодня еще хуже, чем когда бы то ни было! Все человеческие поселения, расположенные к северу от Великого Моря до самой Пустыни, находятся под властью шернов! А у Теплых Озер, где находится столица первосвященника, они держат своего наместника, который владеет укрепленной башней и собирает дань. С шернами заключен мир, господин, но лучше смерть, чем такой мир. Здесь — в Полярной Стране, где мы, ожидающие тебя, жили, единственное место, куда не простирается их сила! Они боятся вида благословенной Земли, которую называют злой и проклятой звездой, как будто в звериной своей сущности предчувствуют, что оттуда придешь ты, наш спаситель, и уничтожишь их... Спаси нас, господин!

— Спаси нас, спаси! — снова закричали монахи и стали тянуться к Победителю, пытаясь обхватить его ноги. Они, которые отказались от своих семей и имущества ради ожидания его, теперь внезапно вспомнили, что в порабощенной стране у них есть знакомые и родственники, и начали, перебивая друг друга, бессвязно рассказывать о том зле, которое те терпели от шернов.

В этом гвалте стенающих, пылающих ненавистью голосов все время повторялась только одна фраза:

— Спаси нас, спаси!

Марек сидел на земле, стиснув губы и нахмурив брови. Он долго о чем-то размышлял, хотя умоляющие голоса уже замолкли и вокруг воцарилась полная ожидания тишина... Была минута, когда, он невольно взглянул на свою сверкающую машину, в любой момент готовую к отлету, как будто хотел забраться внутрь и сбежать в межпланетное пространство, туда, к Земле — но он быстро отбросил эту мысль от себя. Принятое решение придало твердость его молодому лицу.

— Какие они, эти шерны? Похожи на людей? — спросил он.

— Нет, нет! Они ужасные!

— Ужасные, ужасные! — кричали монахи.

Марек вопросительно посмотрел на Элема. На лице монаха он прочел отвращение, граничащее с болью. Элем наклонил голову и через минуту произнес:

— Ужасные они, ты сам, господин, их увидишь.

— Но я знать хочу сейчас. Есть в них что-то человеческое?

— Ничего. Кроме разума. Но и он у них другой, потому что не различает добра и зла.

— Как они выглядят?

— Они меньше нас. Да, еще меньше. У них есть крылья, но они с трудом ими пользуются. Умеют разговаривать, понимают человеческую речь, между собой, однако, общаются с помощью световых вспышек на лбу... Ах, они ужасные! И отвратительные! Отвратительные и злобные!..

Марек встал. Все Братья теперь сгрудились вокруг него: неподалеку лежал огромный холм из мертвых тел, снесенных с гор. Со своих мест были также сорваны старые палатки, ткань и каркасы которых тоже были подложены туда, чтобы помочь огню разгореться. Элем, заметив, что Победитель поглядывает в сторону холма, прервал рассказ и вопросительно посмотрел ему в лицо.

— Можем мы их сжечь? — спросил он через минуту. Марек ничего не ответил. Поэтому монах подошел к нему ближе и снова задал свой вопрос:

— Господин, можем мы их сжечь? Разве не пора им отдохнуть, а нам возвращаться к людям? К домам нашим и семьям, некогда оставленным?

Медленно и неохотно Марек наклонил голову.

— Да, — произнес он наконец, — я принимаю свой жребий...

Когда через несколько часов они отправились по старой дороге, пролегающей через ущелье, соединяющее Полярную Страну с населенной частью Луны, у них за спиной в опустевшей котловине еще горел огромный костер из ненужных уже палаток распущенного ордена и мертвых тел его членов. Марек обернулся: Солнце казалось красным от клубящегося дыма, который совершенно заслонил серебристо-серый ободок Земли, выглядывающей из-за горизонта.

Над потоком они встретили людей из ближних поселений, которые, получив известие о прибытии Победителя, спешили, чтобы поприветствовать его. Марек с любопытством приглядывался этим карликам, среди которых было несколько женщин, маленьких и очень красивых. И они все падали ниц, старались почтительно прикоснуться к его одежде, и приветствовали его на удивительном языке, в котором он с трудом мог уловить искаженные до неузнаваемости польские, английские и португальские слова.

При первой встрече он был слишком захвачен видом этих людей, чтобы обращать внимание на то, как они его приветствуют; однако позднее, когда стали прибывать все новые и новые группы, он попытался протестовать против тех почестей, которые ему оказывали. Но вскоре убедился, что его усилия ни к чему не приводят. Люди — или не понимали о чем идет речь, или воспринимали это как наказание за какую-то провинность и пытались добиться прощения с еще большими проявлениями подобострастия. Когда же он пытался убедить их, что он такой же, как они, человек, хотя и прилетевший с Земли, они только хитро усмехались, как Элем, когда он говорил ему, что Старый Человек давно умер и у него нет с ним ничего общего.

После этого Марек прекратил свои напрасные протесты — отложив выяснение этого недоразумения на более подходящее время, и шел к Великому Морю в окружении своих непрошеных приверженцев, как молодой бог, в два раза выше окружающей его толпы.

Мужчины забегали вперед мелкими шажками и, видимо, жаловались (он не очень хорошо понимал их и часто прибегал к помощи Элема, который, будучи грамотным, знал «священный» польский язык, на котором когда-то разговаривал Старый Человек), причем каждый рассказывал о своих бедах и несчастьях, каждый просил Победителя, что он отомстил за него или вознаградил его раньше всех остальных, поскольку он больше всех этого достоин. На этой почве возникали ссоры и даже драки, которые порой невольно смешили Марека.

Женщины вели себя сдержанно. Они шли по обочине и смотрели на него большими восторженными глазами, а если он обращался к которой-нибудь из них, не говоря ни слова, убегали, как спугнутые серны. Один раз он при них в шутку упомянул о шернах. Женщины побледнели при одном упоминании этого имени, сбились в испуганную кучку, с неописуемым ужасом взглядывая на своих мужей и спутников.

— Господин, ты можешь делать все, что захочешь, но лучше не упоминать о шернах при женщинах, — заметил Элем.

— Почему?

Монах наклонил голову.

— Это слишком страшно...

Но прежде чем он успел закончить фразу, в толпе паломников началось какое-то непонятное беспокойство.

Заканчивался первый день их путешествия, и они как раз спускались на равнину, спеша до ночи добраться до поселения у Старых Ключей, где много веков назад впервые на Луне была обнаружена нефть, когда паломники и монахи, толпящиеся вокруг Победителя, вдруг начали кричать и указывать руками в направлении близких зарослей. Марек посмотрел в ту сторону и заметил человека, более рослого, чем все остальные, который, выскочив из чащи, остановился на вершине скалы над дорогой и начал выкрикивать какие-то ругательства или проклятия. В ответ ему посыпался град оскорблений. Некоторые бросали в него камнями, которые однако до него не долетали, женщины с плачем прятались за спинами мужчин, а монахи плевались или чертили священные знаки Прихода на лбу, устах и груди.

— Морец! Морец! — раздавалось вокруг.

Человек на скале пренебрежительно рассмеялся и натянул лук, который был у него в руках. Просвистела стрела, воткнувшись в шею маленькой молодой женщины, которая искала спасения прямо у ног Марека.

В ответ испуганным возгласам прозвучал вызывающий и победный смех нападающего. С невероятной быстротой он снова и снова натягивал лук, направляя стрелы в испуганную, тесно сбившуюся толпу. Одна из стрел ударила Марека в лоб, оставив на нем широкую кровавую царапину. Он машинально выхватил из-за пазухи свое оружие и выстрелил в сторону нападавшего.

Выстрел был метким. Человек на скале выпустил из рук тетиву, взмахнул руками и молча упал вниз головой на дорогу. Несколько мужчин подскочили к нему, раздирая кожаную тунику на его груди. Марек вначале подумал, что они ищут там рану, нанесенную не известным им оружием, но они, найдя под грудью упавшего два красных знака, похожих на шестипалую ладонь, снова начали кричать: «Морец! Морец!» и бросать в него камнями, так как он был еще жив и вращал глазами, выпуская изо рта кровавую пену.

Марек бросился к ним, охваченный ужасом.

— Стойте, собаки! — закричал он. — Ведь этот человек еще жив, но уже не может себя защитить!

Элем остановил его:

— Господин, успокойся. Это не человек. Это морец...

И заметив вопросительный взгляд Марека, добавил, опустив, по обыкновению, голову:

— Я потом расскажу тебе, господин. Успокойся. Хорошо, что он погиб.

Тело незнакомца представляло уже кровавую массу, в которую все еще летели камни. Марек с отвращением отвернулся от этого зрелища. Тем временем монахи пустились в пляс вокруг него, распевая какой-то победный гимн:

— Пришел наш Победитель!

— Он поразил шерна, поразил морца огнем!

— Луна будет нашей! Смерть врагам!

— Слава Победителю везде, где ступит его благословенная нога!..

Марек молча вышел из кольца пляшущих и пошел вперед, последним поворотом дороги перед ним открылась широкая равнина, усеянная мелкими холмами, на которую когда-то — семь столетий назад — именно с этого места смотрел в первый раз Старый Человек, будучи тогда таким же молодым, как и он.

Он уселся на придорожный камень и задумался... Было странно, что он не может сформулировать своих мыслей. Он смотрел на безбрежную равнину с солнцем, клонящимся к западу, черные круглые озера и думал о том, что после пребывания в Полярной Стране — стране вечного дня, он теперь в первый раз увидит заход Солнца на Луне, и ему было почему-то грустно от этой мысли... Еще он думал, что его веселость потерялась где-то на протяжении последних часов, и что теперь он со странно сжимающимся сердцем стремится к далекому морю, где решится его судьба так странно переплетенная с жизнью людей на Луне... И он почувствовал тоску по Земле, которую еще так недавно, смеясь, покидал — смелый, ищущий приключений... Была минута, когда хотел встать и сбежать, вернуться в Полярную Страну, сесть свою сверкающую машину, которая стояла там, готовая к возвращению — но какое-то чувство бессилия охватило его, он, оперевшись локтями о колени, спрятал лицо в ладонях...

— Я обещал принять свой жребий, каким бы он ни был, — прошептал он.

От долгой задумчивости его пробудило легкое прикосновение. Он поднял глаза. Перед ним стояла на коленях немолодая и бедно одетая женщина, подняв к нему лицо, полное безграничной, мертвой тоски. Руки и губы у нее тряслись, как в лихорадке, сквозь стиснутые зубы едва прорывался сдавленный от страха голос.

— Господин, господин, — стонала она, — ты все знаешь, да... ты смотрел на меня... я знаю, что ты знаешь... но я невиновна, господин! Шерны силой похитили меня...

И внезапно, в безумном страхе хватая его за ноги, она закричала:

— Господин! Победитель! Будь милосердным ко мне! Не отдавай меня им, потому что меня закопают живой в землю! Я знаю, что так велит закон, но я невиновна!"

Она упал вниз лицом, содрагаясь в отчаянных рыданиях. Говорить уже не могла, сквозь стиснутые зубы прорывались только какие-то непонятные и умоляющие слова.

Марек вскочил с места. Жуткая и неправдоподобная мысль ударила его, как обухом по голове. Он схватил плачущую женщину за плечи и поставил перед собой. От неожиданности она замолчала и только смотрела на него остановившимися глазами, видимо, ожидая смерти.

— Как твое имя? — спросил он через минуту каким-то чужим голосом.

— Нехем...

— А этот... морец? Тот, которого убили?..

— Да, господин, да, это мой сын! Но я невиновна!

Она попыталась коснуться губами его руки. Но он отдернул ее и крикнул:

— Он твой сын и... чей?

Женщина снова вся затряслась.

— Господин! Я невиновна! Шерны силой меня похитили! Никто об этом не знает, кроме тебя... Думают, что я отправилась с пожертвованиями к Братьям Ожидающим... Я скрыла... Господин, я знаю, что должна была задушить его, как только он появился на свет, но я не смогла этого сделать, прости меня, я не смогла! Ведь это был мой сын!

Марек машинально, в порыве безграничного отвращения, отшвырнул ее от себя и закрыл глаза руками. В этом было столько невероятного и чудовищного, переворачивающего законы физиологии вверх ногами, что он стиснул обеими руками голову, чувствуя, что сходит с ума...

В себя он пришел только тогда, когда услышал за собой шум приближающейся свиты. Тогда он быстро повернулся к лежащей без движения женщине:

— Нехем, встань. И будь спокойна.

Она хотела поблагодарить его, но он с отвращением одернул руку. Он не мог пересилить себя и взглянуть на нее.

Остальную часть дороги в этот день он проделал молча. Было уже под вечер, когда они оказались на равнине среди поселений на Старых Ключах. Из низких, каменных домиков, до половины вкопанных в землю для лучшей защиты от ночных морозов, навстречу Победителю выбежали люди и приветствовали его радостными криками, но он почти не слушал их. Он шел посредине веселящейся толпы с хмурым лицом, старательно избегая женщин, каждая из которых могла быть так же осквернена, как и та, что недавно лежала у его ног. Народ смотрел на его грозное лицо и надеялся на скорый и решительный разгром шернов. Некоторые с удовольствием смотрели издали на его высокий рост и крепкие мышцы, не смея прикоснуться к ним, и громко говорили, что это сильные руки несут погибель шернам.

Ему был предназначен для зимовки самый лучший в поселке дом. Такие отдельные нежилые дома существовали во всех поселениях на Луне по давнему приказу Братьев Ожидающих, назывались они «Домом Победителя» и предназначались для того, чтобы Победитель мог найти в них отдых, когда прибудет. Но поскольку из поколения в поколение приход Победителя все откладывался, оказалось, что заброшенный дом пришел в такое состояние, что жить в нем стало невозможно. Выход был найден в том, что из своего дома был выгнан староста, бывший к тому же местным жрецом.

Оставшись вечером одни, Марек велел немедленно прислать к себе Элема. Монах вошел в первый раз одетый в праздничную красную одежду и с серебряной диадемой на лбу в связи с приходом Победителя, которого он сопровождал и, вместе с тем, вел за собой... Он почтительно остановился в дверях и ждал.

Марек расположился в маленькой, слишком низкой для его роста комнатке, и лежал на охапке шкур с нефтяным светильником в головах. Когда Элем вошел, он приподнялся на локте и уставился на него блестящими глазами.

— Кто такие морцы? — неожиданно спросил он.

Элем побледнел, и что-то похожее на тень горького стыда, смешанного с ненавистью, промелькнуло по его худому лицу.

— Господин...

— Кто такие морцы? — запальчиво повторил свой вопрос Марек. — Неужели это?..

Он не закончил вопрос, но монах его понял.

— Да, господин, — прошептал он, — это так... Это дети шернов.

— Значит, ваши женщины... отдаются этим чудовищам?

— Нет, господин. Они не отдаются им.

— Но как же? Как же?

Он вскочил и уселся на постели.

— Слушай, а ведь вы — собаки! Я знаю подобную историю! И на Земле когда-то говорили о дьявольском потомстве! Послушай, всех вас следует забить камнями вместо этих несчастных!

Гнев мешал ему говорить.

— Подойди сюда! Говори немедленно, откуда взялась эта сказка о детях шернов, в которую поверили и эти обезумевшие женщины!

— Нет, господин, это не сказка.

Марек смотрел на него широко открытыми глазами.

— Господин, позволь мне сказать... Шерны обладают удивительной силой. Подкрыльями, широкими перепончатыми крыльями у них есть что-то вроде гибких, похожих на змей, рук с шестипалыми ладонями. Все тело их покрыто короткими черными волосами, мягкими, густыми и лоснящимися, за исключением лба и ладоней, которые у них голые, белого цвета... И эти ладони...

Он тяжело вздохнул и вытер со лба пот. Было видно, что ему трудно говорить о таких страшных вещах.

— В этих ладонях и есть их сила, — продолжил он через минуту. — Если обеими ладонями сразу они коснутся нагого человеческого тела, человека начинает сотрясать болезненная, а часто и погибельная дрожь, как при прикосновении к некоторым морскими рыбам... А если этот человек — женщина...

— Ну! — крикнул Марек.

— Если это женщина... или сука, или какая-нибудь самка, тот она зачинает и родит. Она дает жизнь плоду, внешне похожему на нее, но злому и отвратительному, как шерны...

— Ты уверен, что это происходит на самом деле?

— Да, господин...

В голове Марека закружился вихрь самых невероятных мыслей. Это все совершенно невозможно... Однако ему вспомнились исследования некоторых земных биологов, которые, воздействуя на оплодотворенное яйцо механически или с помощью химических реактивов, заставляли его делиться надвое и получали из них живые плоды... По-видимому, в руках этих лунных чудовищ была какая-то способность вырабатывать электрический ток или иное излучение, которое, сотрясая весь организм, каким-то образом выполняло роль мужских половых клеток...

— Нет, нет, нет! Это невозможно! — громко сказал он, стискивая руками голову.

— Однако это так, господин. Ты сам убил сегодня морца.

— Откуда ты знаешь, что это был морец?

— В том месте, где женщины коснулись поганые руки шерна, у морца есть красно-синие пятна. Ты сам видел... Мы убиваем их, истребляем, как диких животных, потому что они хуже шернов, их злоба соединяется с человеческим обличьем.

Воцарилось молчание. После долгой паузы Марек поднял голову и спросил почти беззвучно:

— И часто... это случается?

— Нет. Теперь нет. Женщину, которая была у шернов, мы закапываем, без всякого суда по горло в землю и оставляем так, пока она не умрет от голода и жажды. Но раньше...

Ему было трудно говорить. Видимо, его человеческая гордость, унаследованная от далеких предков, пришедших с Земли, страдала от подобных признаний. Он склонил голову под пылающим взглядом Марека и тихо закончил:

— Раньше морцев было много... Но они, к счастью, бесплодны. Мы истребили их. Поубивали. Жалости не было ни с той, ни с другой стороны... Теперь это случается редко... Разве что шерны украдут женщину.

— А раньше? Неужели сами женщины?

Элем протестующе покачал головой.

— Нет. Никогда. Это страшная боль. Судороги сводят мышцы и ломают кости... Но...

— Что?

— Было время, когда — покоренные — мы должны были поставлять им дань...

Марек бросился на постель.

— Вы отдавали им своих женщин?!

— Да. Десять человек каждый год. Им нужны морцы: это нас они ненавидят, а им служат, как верные псы.... А шерны сами не любят работать...

Марек снова закрыл глаза. Дрожь сотрясала его тело, несмотря на тепло, исходящее от огня.

— И эти женщины... они навсегда оставались у шернов? — спросил он, не глядя на монаха.

— Нет. Шерны убивали их или отсылали назад, когда они старели...

— И тогда вы?..

— Тогда мы сами их убивали, — и через мгновение добавил как бы в оправдание: — Ведь они были матерями морцев.

Марек долго сидел в молчании, закрыв лицо руками. Потом отнял руки и, нахмурившись, сказал себе громко и решительно:

— Придется побеждать!

Элем радостным жестом поднял руку вверх, но Марек не видел его. Он смотрел прямо перед собой, как будто пытался увидеть в мрачной дали ожидающую его судьбу.

Авий слишком презирал этих пришельцев с Земли, называемых себя людьми, чтобы посылать послов и выяснять: почему на заходе солнца ему не принесли положенной дани и что означает эта враждебная суета, которую он заметил вечером около своего трехбашенного замка над морем? Он решил в отместку за это спалить все поселение у Теплых Озер, а людей истребить всех до одного. Однако приказа он пока не отдавал, несмотря на то, что морцы с нетерпением ожидали его. Он понимал, что охрана замка слишком немногочисленна, и в случае сопротивления, а он заметил вооруженных стражников, дело могло дойти до тяжелой схватки, исход которой был сомнителен, поэтому следовало подождать до прибытия подкрепления. Это как раз была та ночь, когда шерны прибывали из-за моря, чтобы забрать дань и сменить в замке охрану.

Укрепленная башня, где жил Авий, стояла посередине окруженного крепкой стеной сада, который соединялся с небольшой охраняемой бухтой, над морем. Шерны, составляющие окружение Авия, а главное, немногочисленные его морцы никогда не осмеливались выйти за ворота ограды, зная, что несмотря на все мирные договоры, их ждет там смерть от руки ненавидимой ими и ненавидящей их человеческой массы, в укрепленной башне они чувствовали себя в совершенной безопасности. Они полагались на надежность стен, а еще больше надеялись на страх, внушаемый ими, который удерживал любое человеческое существо вдали от них. В случае убийства шерна или хотя бы нападения на него месть бывала страшной, морцы же заботили шернов гораздо меньше, и они не слишком переживали, если кого-то из них, посланного в глубь страны, встречала смерть. Хотя шерны и пользовались их услугами, в глубине души они презирали морцев не меньше, чем людей.

А кроме того, в случае серьезной опасности в замке всегда был готов путь к отступлению — днем на лодках, ночью — на парусных санях через замерзшее море. Тем же путем прибывали сюда каждую четвертую ночь соплеменники Авия за данью. Именно сегодня наместник ждал их прибытия.

Однако еще больше, нежели отсутствие подкрепления, от кровавого приказа удерживала его врожденная лень шернов. Нужно было принять решение, обратиться к морцам, отдать соответствующие распоряжения... Он размышлял обо всем этом и с удовольствием представлял вспыхнувший в ночи огонь и страх убиваемых людишек, но тем не менее ему не хотелось даже шевелиться.

Он лежал на широкой софе, укутав волосатое тело в мягкую, красную ткань, подвернув под себя ноги с острыми когтями, страшные шестипалые ладони скрывались в складках свисающей перепонки широких крыльев, напоминающих крылья летучих мышей... Рядом в медных треножниках курилась особая трава, острый и одуряющий аромат которой доставлял шерну особое удовольствие. Затуманенным и сонным взглядом своих четырех круглых кроваво-красных глаз он скользнул к двери, где, охраняя его, сидели шесть морцев, скорчившихся от холода, который их хозяин, казалось, совсем не чувствовал.

В голову ему пришло, что сейчас уже полночь и посланники шернов должны были уже прибыть. Он хотел что-то сказать, отдать какой-нибудь приказ, но ему не хотелось этого делать. Морцы только с трудом и неточно понимали язык цветных вспышек на его белом фосфоресцирующем лбу, а ему не хотелось трудиться и пользоваться голосом. Поэтому он только вытянул онемевшие крылья, пошевелил ими и громко зевнул, открыв бездонную пасть, окруженную роговым наростом в форме широкого и короткого клюва. Морцы сорвались с мест, как свора хорошо выдрессированных собак, а один из них, мужчина, огромного, по сравнению с лунными жителями, роста, с кроваво-синим пятном на щеке, подскочил к хозяину и присел на пол, вопросительно глядя в его кровавые глаза.

— Посланники прибыли? — блеснул шерн ему.

Морец, его звали Нузар, с испугом посмотрел на него и простоял:

— Господин...

Авий заворчал:

— Скотина! С вами, как с собаками или людьми, приходится разговаривать голосом! Прибыли ли посланники, спрашиваю.

— Нет еще, но скоро прибудут...

— Дурак!

Он повернулся на другой бок и приказал добавить в треножник травы. Морцы, у которых как-никак были человеческие легкие, задыхались от густого, невыносимого дыма. Но ни один, однако, не смел в этом признаться: было бы бесчестьем, что они не испытывают удовольствия от того, что шерну высшему существу, так приятно.

Тем временем Авий прикрыл два своих глаза, служивших для близкого наблюдения, а верхними — дальнозоркими, в которых очертания ближних предметов сливались в туманную дымку, уставился куда-то в темноту перед собой, мечтая о намеченной резне, за которой он будет наблюдать из верхней своей башни...

— Как только посланники прибудут, — проговорил он через несколько минут, — подожгите селение...

— Может, это сделать сейчас?! — крикнул Нузар с разгоревшимися глазами.

— Молчи, собака, и слушай... Убьете всех. Можете это сделать. Они не уплатили дань... Впрочем, просто мне так хочется Малахуда... Можете бросить его собакам. Он слишком стар для меня, и мясо у него слишком жилистое. За полдня не сгрызешь.. Но у него есть дочь... Я видел ее...

Он громко причмокнул, ударив языком о свой клюв.

— Ее зовут Ихезаль!.. — выскочил вперед один из морцев, молодой, едва подросший парень.

— Молчи, собака... Может, от нее родились бы более умные морцы, чем вы... Как только прибудут посланники...

Но посланники не прибывали. Прошла долгая ночь, и только на рассвете двое шернов, стоящих на часах, доложили, что в сером свете приближающегося дня со стороны моря показались парусные сани.

В наместнике внезапно пробудилась энергия. Он вскочил с места и захлопал тяжелыми крыльями, издавая скрежещущие звуки, которые должны были обозначать смех.

— Через несколько часов здесь будет море огня!

Потом на минуту задумался.

— Жаль, что ночь уже прошла, лучше было сделать это ночью...

Стоящий у окна Нузар повернулся к Авию:

— Пойти им на помощь?

Он вытянул вперед руку.

— Замок окружен. Я вижу палатки, присыпанные снегом. Они сторожили нас всю ночь... Даже на море, на льду поставлена охрана.

Авий кинулся к окну, вглядываясь в слабый свет пробуждающегося дня своими дальнозоркими глазами. Действительно, вокруг замка расположилось двойное кольцо заснеженных холмиков, под которыми скрывались палатки. Тут и там над ними поднимался дымок, свидетельствующий о том, что находящиеся там люди бодрствуют. Именно к этим холмикам приближались со стороны замерзшего моря гонимые ветром крылатые сани шернов.

Наместник с минуту понаблюдал за ними, потом его ужасное лицо прояснилось.

— Трусы! Смотрите: никакая помощь не понадобится!

Действительно, по мере приближения саней люди сами расступались, пропуская их внутрь замкнутого кольца. Однако то, что показалось Авию результатом испуга, было тщательно обдуманным планом Ерета, который со своими людьми занял самый важный пункт на льду, который упустила из виду вооруженная стража. Он не хотел упустить прибывших врагов, к тому же опасался, что в случае сопротивления и сражения шерны будут иметь возможность слишком рано оповестить своих родичей и преждевременно вызвать себе подкрепление. Пропустив сани, круг немедленно сомкнулся обратно.

Тем временем становилось все светлее, и прежде чем припозднившиеся шерны успели отдохнуть после трудного ночного путешествия, в поселении у Теплых Озер, столице лунной страны, произошли великие события. Едва восходящее солнце скользнув по снежным склонам кратера Отамора, спустилось на берег моря и люди Ерета поспешно сошли со льда, который в любой момент мог начать разрушаться, как гонцы с севера дали знать, что Победитель вышел с последнего места своего ночлега и вскоре предстанет перед ожидающими его людьми.

Радостная весть в считанные минуты разнеслась по всему поселению, тем более что тамошние жители, в течение долгой ночи с нетерпением ожидающие утра, уже на рассвете, несмотря на мороз, начали выходить из домов и скапливаться на склонах гор, откуда была видна широкая, заснеженная равнина. Солнце поднималось из-за моря лениво, озаряя золотыми лучами плоскую возвышенность, на которой был построен город, оно отбрасывало тени ожидающих далеко-далеко на белую равнину, расстилая их под ноги идущему...

А он шел навстречу восходящему Солнцу по тающим снегам, по выбивающейся из-под них буйной, живой лунной зелени, сам, как Солнце, светлый и лучезарный, радующийся, что после долгой ночи вновь видит свет, что через несколько минут услышит плеск волн на скалистом берегу. Молодой, сильный и смелый, он радовался жизни и своим удивительным приключениям, забыв уже тоску и сомнения, охватывавшие его накануне и в течение долгой ночи.

На удивление легкой казалось ему сегодня эта невольно принятая им роль, которая вчера (ах, это «вчера», отделенное от него двумя земными неделями!) страшила его своим тяжелым и непереносимым бременем. Почти с детской радостью в свои двадцать с небольшим лет он думал о том, что явился сюда как молодой всесильный бог, присланный с далекой звезды, чтобы освободить, сделать счастливым лунный народ, а потом снова улететь через звездное пространство к себе на родину, провожаемый благодарными лунными жителями, и навеки оставшись в их памяти. Он мечтал, как, вернувшись на Землю, будет рассказывать, показывая на светлую Луну, что был там и сделал много добра, и что там в небесной дали, люди благословляют его имя. Теперь ему казалось, что своим необыкновенным поступком, пересечением межзвездного пространства он заслужил право быть включенным в веками созданную легенду об избавителе, но вместе с этим правом и обязанность исполнения, по мере сил, того, что от него ждали. Впрочем, разве это не рука Провидения забросила его на Луну как раз тогда, когда здесь ожидали прибытия со звезд Победителя?

Он думал обо всем этом, идя по берегу струящегося, освободившегося ото льда потока, по травам и цветам, пробуждающихся под его ногами от ночного сна — и огромная радостная гордость переполняла его, уверенно билось сердце. Он смеялся над бегущими рядом с ним карликами и вместе с ними радовался восходящему Солнцу «нового дня». С присущим веселым добродушием он ласково разговаривал с карликами, улыбался женщинам, даже несчастной Нехем, которая с минуты памятного признания ни на шаг не отступала от него и, как собака, бежала у его ног, — сегодня он все видел другими глазами. Он жалел ее и радовался, веря в свои силы, что с его приходом закончится власть шернов и то зло, которое они причиняют людям. Думая об этом, он улыбнулся смотрящей ему в глаза несчастной женщине и погладил ее по голове.

— Какой ты добрый, господин! — воскликнула она с выражением собачьей преданности в больших выцветших глазах.

— Почему ты называешь меня добрым? Ведь я же убил твоего...

— Ах, да, да, господин, ты убил его, но ведь это был морец, он даже посмел ранить тебя, — возразила она, глядя на широкую красную царапину на его лбу. — Но ведь ты хотел защитить его, когда его забивали камнями... И ко мне, несчастной, ты проявил столько милости! Если бы они знали...

Она вздрогнула и замолчала, охваченная страхом. Марек хотел ответить ей, но внезапно послышались все возрастающий шум и доносящиеся издалека крики. Их уже заметили в селении у Теплых Озер, и люди, ожидающие на холмах его прихода, начали сбегать вниз и с криками радости присоединяться к свите Победителя. Вскоре отворились и ворота города, пропуская идущих приветствовать его стариков.

Теперь Элем, окруженный Братьями ордена, выступил вперед — важный, торжественный, облаченный в красные одежды жреца, и повел всю свиту к воротам среди толпы людей, сбегающихся отовсюду.

Среди вышедших приветствовать Победителя Малахуды не было. Там были старшие из людей, но он отправил их одних, сказав, что будет ждать Победителя на ступенях храма, чтобы принять его там, где когда-то жил Старый Человек... Когда, после их ухода, он остался один, то вызвал Ихезаль и с ее помощью стал одеваться, не привлекая к этому слуг. Из древних, кованных золотом и медью сундуков он велел достать самые дорогие одежды: старинные, сшитые некогда трудолюбивыми, набожными женщинами туники, плащи из самых лучших мехов с застежками из чистого золота, пояса, так густо усаженные драгоценными камнями, что под них нужно было подкладывать кожаные валики, чтобы они своей тяжестью не повредили бедер.

— В последний раз, в последний раз... — приговаривал он, глядя на суетящуюся Ихезаль.

В конце концов он выбрал красную тунику, достигающую до лодыжек, всю расшитую удивительными цветами, каких никогда не видели на Луне (некоторые говорили, что такие растут на Земле), стянул ее над бедрами широким поясом из пожелтевшей кости, золота и камней, который некогда был собственностью великого жреца и пророка Рамиды, и прикрыл все это бесценным черным плащом, сделанным из шкур, заживо содранных с шернов. Этот плащ, как память об одержанной несколько веков назад священной победе (к сожалению, они были очень редкими в жизни лунных жителей), он ценился наравне с самыми большими святынями и вместе с ними хранился в подземной сокровищнице. Оттуда теперь по приказу деда его вынесла Ихезаль вместе с колпаком со свисающими до самого пояса шнурами с янтарем и огромными жемчужинами, золотое основание которого было украшено сказочной величины изумрудами, в окружении которых сверкал светлый камень, по преданию некогда принадлежавший Старому Человеку.

Малахуда надел колпак на волосы, скрепленные ритуальным золотым обручем, сунул ноги в белые сандалии, украшенные рубинами, повесил на шею дорогую цепь и протянул тяжелую от колец руку за резным костяным посохом...

Теперь Ихезаль поддерживала плечом старика, сгибающегося под тяжестью одежд и цепей, и вела его в храм... А он, останавливаясь на ступенях и оглядываясь на каждом шагу, что-то бормотал про себя. В огромном зале он подошел к главному амвону и оперся плечом о золотой знак Прихода, сверкающий в центре его, вытирая пот, выступивший на лбу.

— В последний раз, в последний раз, — шептал он и покачивал головой, накрытой тяжелым колпаком первосвященника...

Ихезаль вышла вперед. До сих пор молчаливая и послушная, в эту минуту она почувствовала, что какая-то духота охватывает ее в этом опустевшем храме. Она остановилась у широко открытых входных дверей и, опершись об одну из двух алебастровых колонн, поддерживающих портал, смотрела перед собой, за город, на далекую равнину, по которой шел Победитель. В какой-то момент ей показалось, что она слышит за собой плач деда, на мгновение ее черты исказились гримасой боли и недовольства, но она даже не обернулась... Бессознательным, почти сонным движением она потянулась к заколотым над ушами золотым волосам и распустила их: они упали ей на лицо, на белоснежную шею и грудь, виднеющуюся под распахнувшимся аметистовым нарядом... Жаркая кровь застучала в висках, пурпурные губки задрожали — она прикрыла веками огромные черные глаза, вслушиваясь в тихое и светлое пение своей души.

— О приди!.. О приди... Я выйду навстречу тебе из мрачного храма, встану перед тобой на колени на золотом песке и буду смотреть в твои глаза, которые должны быть такими же ясными, как те звезды, откуда ты пришел!

Ты приходишь ко мне, потому что я олицетворение той человеческой тоски по далекой звезде, унаследованной от предков, я — любовь, которую вызвало к жизни твое появление, я последнее воплощение красоты обездоленных и печальных изгнанников.

О приди! О приди! лучезарный, победоносный, богоподобный!.

Горячая волна залила ее грудь, и девушке стало трудно дышать... Мрачный храм исчез из ее глаз, перед ними волновалось только море света, блеска и зелени...

Она долго стояла в этом сладком, полусонном оцепенении, пока ее не пробудил от грез неожиданный звук шагов и крики выбегающих отовсюду людей. Звали первосвященника.

Победитель уже вошел в ворота города и как раз подходил к храму.

Она рванулась назад; сердце, громко стучащее у нее в груди, вдруг сжалось от испуга, ей хотелось убежать, скрыться, но она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой... Прижав руками бешено колотившееся сердце, с глазами полными слез, которых она не могла сдержать, девушка тихо опустилась к подножию алебастровой колонны.

Как сквозь сон, она видела деда, который неожиданно спокойно, с высоко поднятой головой, в одеждах первосвященника, поддерживаемый под руки молодыми жрецами, прошел мимо нее к открытым дверям с большой, поспешно собравшейся вокруг него свитой. Она, как сквозь сон, слышала звук шагов по каменному полу и далекий шум волнующейся перед храмом толпы, а потом ее окутал мрак, в ушах послышался звон, ей показалось, что она падает в какую-то бесконечную и бездонную пропасть.

Тем временем Малахуда уже стоял на широких ступенях храма, в том самом месте, где вчера получил первое сообщение о приходе Победителя. Теперь это сообщение стало явью: удивительный и нежданный пришелец шел к нему в окружении обезумевших от радости людей, которые почти несли его на руках, видный издалека, огромный, светлый, лучезарный...

Первосвященник нахмурился... Жестокая зависть исказила его лицо. Он оперся на костяной посох и ждал, стоя в окружении сановников, к безмерному удивлению и огорчению людей, которые надеялись, что первосвященник сойдет со ступеней, чтобы покорно приветствовать Победителя.

— Малахуда! Малахуда! — доносились отовсюду крики. Первосвященник, однако, даже не вздрогнул. Он спокойно смотрел перед собой из-под седых, кустистых бровей, и только по мере того, как крики становились более настойчивыми, соединяясь с оскорблениями, бросаемыми по его адресу, терпеливая и ироническая усмешка появлялась на его стиснутых губах.

— Малахуда, сойди вниз и поклонись Победителю, которого привели люди!

Элем в пурпурной одежде остановился перед ним — и почти приказывающим жестом указал ему на место, где толпились люди.

— Мне подобает сохранять достоинство, подобающее Его Высочеству, — ответил старик. — Я первосвященник, управляющий всеми лунными жителями!

Черные глаза монаха зажглись гневом.

— Ты — никто! — закричал он. — Сегодня один Победитель владеет всеми и тобой, который ему служит!

— Пока я не сложил своих полномочий, я тот, кем был раньше... — спокойно ответил Малахуда, — и прежде чем твой Победитель взойдет на ступени храма, я могу приказать заковать тебя в кандалы и отправить в подземелье вместе с твоими Братьями, которые нарушили закон, оставив без моего позволения Полярную Страну.

Лицо Элема покраснело, на висках выступили синие вены.

— Я не нуждаюсь ни в чьем позволении, — сказал он, задыхаясь от бешенства, — и не собираюсь слушать никого, не то что тебя, прислужник шернов!

Победитель уже поднимался по ступеням храма. Малахуда, не отвечая на страшное оскорбление монаха, отодвинул его от себя одной рукой и оказался лицом к лицу с удивительным пришельцем.

Марек, стоя несколькими ступенями ниже, смотрел на старика с доброй ясной улыбкой и протягивал ему руку для пожатия. Тот, однако, на улыбку не ответил и руки в ответ не протянул, даже не склонил головы, хотя все вокруг упали ниц, приветствуя Победителя.

Малахуда несколько минут смотрел прямо в глаза прибывшему и наконец произнес:

— Приветствую тебя, господин, кем бы ты ни был, поскольку тебя привела сюда воля людей...

— Я пришел сам, исключительно по собственной воле, — ответил Марек, становясь серьезным.

Малахуда слегка наклонил голову.

— Для меня тебя сюда привела воля людей, которые в течение семи столетий ждали Победителя и сегодня называют этим именем тебя.

— Я еще не являюсь «Победителем», но хотел бы стать им, видя, что с вами здесь происходит...

— Ты уже Победитель, господин! — вмешался Элем. — Ты являешься им с той минуты, когда твоя нога ступила на Луну!

Малахуда слегка поморщился и, не обращая внимания на слова монаха, продолжал:

— Ты должен быть Победителем, господин, если пришел сюда и переворачиваешь все, что было до тебя...

Марек хотел ответить, но старый первосвященник поднял руку, требуя молчания.

— Я не знаю, ни откуда ты прибыл, ни зачем, ни каким образом, — сказал он, — но вижу, что ты больше нас и, видимо, сильнее; попытайся сделать, если хочешь, то, что мы не смогли... А если ты действительно прибыл с Земли, и если правда, что много веков назад похожий на тебя человек поколение людей переселил сюда с той великой звезды, где людям жилось лучше, то ты должен знать, что твоей обязанностью является искупить сегодня вину того человека и избавить нас от бедствий, на которые мы, в течение многих веков, обречены... До сих пор нас поддерживала надежда, что придет Победитель; вот в этом храме, у порога которого я тебя приветствую, я постоянно поддерживал народ в этой надежде, помни, что с той минуты, когда ты сюда пришел, нет уже никакой надежды, значит должна быть реальность!

Не все в толпе могли услышать слова Малахуды, однако те, кто слышал их, начали роптать на эти непонятные и еретические слова, которые произносил первосвященник, но он не обращал на это внимания. Фразы, которые еще вчера ему самому показались бы такими ужасными, что об их произнесении и подумать было трудно, теперь он выговаривал просто и ясно, вопреки тому, что всегда говорил своему народу, что они должны благословлять Старого Человека, который привел людей на Луну, и ждать прихода Победителя.

— Я не знаю, в самом ли деле был обещан приход Победителя — говорил он, и его голос рос, усиливался и гремел в его маленькой груди, — не знаю, было ли обещано, что придешь именно ты, хотя все Книги полны Обещаний, но вижу, что ты пришел, поэтому повторяю тебе еще раз: ты должен выполнить то, о чем мы мечтали в тоске и лишениях в течение многих веков — наверное, было бы лучше для тебя и для нас, если бы твоя нога никогда не ступала на Луну, — иначе ты будешь проклят нами.

В толпе сразу зазвучали возгласы угрозы и возмущения, даже боязни, что могучий Победитель может отомстить людям за кощунственные слова первосвященника. Раздавались крики, что если Малахуду внезапно не поразило безумие, то он заслуживает смерти за такие слова. Взывали к Элему, чтобы он взял у него колпак первосвященника и ввел Победителя в храм. Старик невозмутимо переждал этот всплеск возмущения и, когда он на минуту утих, продолжил, обращаясь к Победителю:

— Я сорок четвертый и, видимо, последний первосвященник, управляющий народом Луны. Я направлял его, поддерживал и карал по мере потребности, как деды и прадеды мои, пока он страдал и ждал. Сегодня этот народ требует тебя, называя странного пришельца долгожданным Победителем, поэтому моя роль и тяжелый труд завершены. Я рад этому, потому что мои силы уже на исходе, и не знаю, что я мог бы сделать еще... Поэтому вручаю тебе мое высокое звание и мою власть на пороге храма и объявляю тебя последним первосвященником согласно нашей древней религии, которая столько лет поддерживала нас. Видит Бог, иначе я поступить не могу.

С этими словами он взялся руками за тяжелый колпак первосвященника, чтобы снять его со своей седой головы... Марек быстро сделал шаг вперед и схватил его за руки.

— Нет! — вскричал он. — Оставайся по-прежнему тем, кем был, и управляй этой страной! Из того, что ты сказал, я понял, что мы можем быть друзьями и даже братьями...

Малахуда освободил свои руки.

— Нет! Ни друзьями, ни братьями мы быть не можем. Мы с тобой с разных планет — это слишком долгий разговор. При этом положении вещей или ты мог бы быть моим подданным, или я твоим слугой. Поскольку первое невозможно, другого я не хочу, пока не узнаю на деле, кто ты такой. С сегодняшнего дня того, что было, не существует, и я больше не нужен.

Он снял колпак с головы и бросил его на каменный пол, бросил посох, пояс и тяжелую цепь, потом снял с плеч плащ из шкур шернов, сшитый в победные времена, и, в первый раз поклонившись, разостлал его под ноги пришельцу.

— Через этот плащ, — сказал он, — сшитый из шкур врагов наших и атрибуты первосвященника, хранимые много веков, лежит твоя дорога в храм. Помни, что ты должен растоптать их, чтобы войти. Ты уничтожил нашу религию, уничтожь и врагов наших, если хочешь, чтобы тебя благословляли.

Сказав это и освободившись от всех знаков достоинства и власти, с непокрытой седой головой он начал спускаться по ступеням, прямо в толпу, которая, забыв о своих злобных выкриках, теперь с невольным уважением расступилась перед ним.

Марек молчал, стоя неподвижно, хотя после ухода Малахуды гораздо больше людских голосов призывало его войти в храм, к этому же призывал его Элем, который поднял брошенный первосвященником колпак и в знак перехода власти надел его на свою бритую голову.

Он долго стоял так, тихий и задумчивый, видимо, взвешивая в уме то, что услышал, пока наконец народ не притих, обеспокоенный его странным поведением.

Тогда Марек неожиданно поднял голову и уверенно вступил на черный, кораллами и жемчугом расшитый плащ из шкуры шерна, разостланный последним первосвященником.

Толпа, видя это, взорвалась радостными возгласами, люди снова кинулись к его ногам, опять зазвучали прославляющие его и его будущие подвиги слова.

Марек поднял руку в знак того, что хочет говорить, но прошло довольно много времени, прежде чем народ, притихнув немного, дал ему такую возможность. Однако едва он открыл рот, произошло нечто неожиданное. С северной стороны, оттуда, где находился замок шернов, внезапно повалила волна густого черного дыма, мгновенно закрывшая солнце, и одновременно послышались тревожные и яростные крики. Оттуда же слышался лай собак и шум разгоравшегося сражения. Толпа заволновалась и рассыпалась: одни кинулись к Победителю, взывая о помощи, другие, крича, бросились к своим жилищам.

Шерны под предводительством Авия выскочили из замка и, прорвав внезапным нападением цепь вооруженных стражников, ворвались в поселение, сея вокруг страх, смерть и огонь. Марек, подняв голову, издали увидел их черные силуэты, которые тяжело взлетали на широких крыльях над толпой, бросая в нее сверху камни и горящие факелы.

Прислонившись к подножию алебастровой колонны, Ихезаль не могла понять слов, которыми Малахуда приветствовал Победителя, но она слышала звук его голоса и поняла, что он говорит важные вещи. Из своего укрытия она смотрела на деда, на его черный плащ и высокий колпак первосвященника, который заслонял от нее стоящего ниже пришельца с далекой звезды. В душе она проклинала этот широкий плащ и затянувшееся приветствие, дрожа от нетерпения как можно быстрее увидеть лицо человека, которого так ждала, но какой-то безотчетный страх мешал ей выйти из укрытия или хотя бы двинуться с места. Она напрягала взгляд, как будто хотела пробить стоящую между ней и Победителем фигуру первосвященника, однако, если он делал движение, которое могло позволить ей увидеть прибывшего, она невольно закрывала глаза, прижимая руки к отчаянно бившемуся сердцу.

«Сейчас я его увижу!» — думала она, видя, что Малахуда сдвигается в сторону, и — снова закрывала глаза.

Внезапно ее охватила какая-то усталость: она повернула лицо внутрь храма и стала смотреть на золотой знак Прихода на амвоне, не думая ни о чем.

Ей казалось, что она вернулась назад в прошлое...

Вот первосвященник Малахуда стоит на амвоне и говорит, а она, маленькая девочка, спрятавшись в цветастой толпе, слушает эти удивительные рассказы или легенды...

«С далекой звезды, светящейся над пустыней, однажды пришли люди...

И оттуда же в назначенный час придет Победитель, светлый и лучезарный...

Тогда на Луне наступит вечный день и придут счастливые времена...»

Солнце заглядывало в храм через цветные витражи, его лучи освещали темные стены и головы притихших людей, золотые лучи, совсем как в той легенде:

«С далекой звезды, светящейся над пустыней».

А как он будет выглядеть? Будут ли у него голубые глаза? А волосы будут золотые и длинные? А какой голос? Какие слова скажет он людям?

Он пройдет через лунные горы и долины, заглянет во все уголки — от пустыни до самого синего моря, ясный, как солнце, сияющий, как заря...

Она вздрогнула. Ведь он уже здесь! В нескольких шагах от нее! Резким движением она повернулась к двери. Вот дедушка снимает золотой колпак и бросает его на каменные плиты. Она видит, как Элем поспешно наклонился за ним, не понимая, зачем так внимательно следит за движениями его белых рук, ловящих на ступенях покатившийся головной убор первосвященника... А потом...

Она услышала крик и испугалась, поняв, что вскрикнула сама. На распростертую шкуру шерна, на высшую ступень поднялся Он и ослепил ее своим видом.

— Он, он!.. — шептала она, не в силах оторвать глаз от этой огромной светлой фигуры, возвышающейся над толпой лунных жителей, как высокий кратер Отамора над окружающими холмами Испуг, который она чувствовала еще минуту назад, внезапно исчез, какое-то удивительное спокойствие охватило девушку.

— Да. Это Он, — говорило что-то в ней с глубоким убеждением. — Он пришел.

Поэтому все остальное казалось ей не имеющим никакого значения и маловажным. Она безразлично смотрела на Малахуду, спускающегося с непокрытой головой по ступеням; на Элема, в шапке первосвященника, на толпу, клубящуюся около ног Победителя.

Около Его ног...

И она снова улыбнулась, хотя неожиданно разразившееся сражение у ворот города в мгновение ока смело всю толпу со ступеней храма, улыбнулась, глядя, как Победитель, словно молодой бог, бежит в сторону распространяющегося дыма и огня, созывая мужчин и стражников, в первый момент отступивших под натиском противника. Даже когда он исчез из поля зрения, она по-прежнему смотрела ему вслед зачарованным взглядом, с той же самой спокойной улыбкой на губах.

В храм начали сбегаться многочисленные женщины, согласно обычаю ищущие здесь спасения от опасности. Они вбегали туда с криками и причитаниями, некоторые — в страшном испуге, обезумевшие от страха. Резкий запах дыма и гари врывался вслед за ними сквозь распахнутые двери.

Ихезаль, не двигаясь с места, удивленно смотрела на них, как будто не понимая, почему они кричат и чего боятся, когда Он находится здесь...

Он!..

Одна из женщин, увидев внучку старого жреца, стоящую в дверях, схватила её за широкий рукав, торопливо говоря что-то, чего она не понимала. Другие тоже звали ее, тянули в темную глубину храма, но она освободилась от их рук и вышла из дверей. Площадь была совсем пустой; на ступенях лежал затоптанный плащ из шкуры шерна, украшенный жемчугами и кораллами...

Ихезаль подняла его, набросила себе на плечи и вошла назад в храм. Женщины укрылись в дальних помещениях и в открытой сегодня подземной сокровищнице, в огромном зале не было никого. Девушка, пройдя через него и миновав амвон, свернула налево, откуда поднимались крутые ступени лестницы, огибающей колонну и ведущей на крышу высокого здания.

Она шла медленно, все выше поднимаясь к сводчатому потолку, не думая ни о чем другом, и только тихо улыбалась, видя, как исчезает внизу мозаичный пол. Каждый раз, когда она оказывалась на уровне очередного окна, до нее долетала волна шума со стороны продолжающейся битвы, но она не обращала на это внимания, как ребенок, радуясь, что поднимается все выше и выше...

Очнулась она только ступив на крышу, когда ей в лицо ударил свежий ветер с моря. В первый момент она даже не поняла, как попала сюда, на эту возвышающуюся над городом и окрестностями площадку. Только теперь она заметила у себя на плечах затоптанный плащ и с отвращением отбросила его от себя. Какой-то неожиданный спазм перехватил ей горло: она с трудом удерживалась, чтобы не заплакать, хотя не знала, о чем хочет плакать и почему старается удержаться от этого...

Море раскинулось широко, золотое и подвижное в солнечном свете. Волны, по мере того как приближались к берегу, вскипали белой пеной и с глухим шумом выплескивались на песок, разливаясь по нему серебристыми полукружиями. Их гнал ветер, оставшийся где-то далеко, под лениво поднимающимся солнцем, там, за островом, видным издали, который называли Кладбищенским, так как, по преданию, именно там были похоронены останки первых людей, прибывших на Луну с Земли вместе со Старым Человеком. Ихезаль, опершись спиной о каменную балюстраду, смотрела на солнце и на остров, который выглядел отсюда как черно-синее пятно на серебристом пространстве.

Удивительны были этот ветер и неустанный шум моря при ярком солнце, уже достаточно высоко поднявшемся на небе. Оно обжигало ее лицо, которое хлестал морской солнечный ветер. Девушка с радостью вдыхала в себя это свежее дыхание моря, приоткрывая запекшиеся губы. Под полуприкрытыми веками, в глазах, ослепленных блеском, все стало затуманиваться и волноваться: море, беспокойное и золотое, небо и черный остров, который, казалось, летел ей навстречу на гребнях волн...

«С далекой звезды, светящейся над пустыней, однажды пришли люди...» — снова зазвучало в ее ушах.

Она обернулась. Ведь Он там и сражается! Как будто только теперь вспомнив, наконец, зачем она сюда пришла, она сорвалась с места и быстро перебежала на другой конец площадки, откуда был виден город и широкая равнина за ним. Шум битвы затихал, и дым медленно оседал над пепелищами.

Шерны, победившие при первой атаке, несмотря на невероятный натиск, были обращены в позорное бегство. Одной из причин этого явился переполох, возникший в рядах преданных им морцев, когда они увидели великана, сражавшегося на стороне людей. С паническим страхом они бросали оружие и бежали укрыться за крепостной стеной, бросая своих хозяев на произвол судьбы, забыв об ужасном наказании, которое ждало их за отступничество. Предоставленная собственным силам горстка шернов упорно сражалась, но не могла, однако, справиться с превосходящим противником. Тяжело взлетая над человеческими шеренгами, они разили их сверху огнем и стрелами, но каждую минуту кто-то из них падал, сраженный страшным орудием Победителя или хорошо нацеленным камнем, выпущенным из пращи. Однако, несмотря на потери, они не отступали до последней минуты, пока крылья у них не начали гореть, отдавая их во власть разгневанной толпы

Ихезаль видела сверху, как те, которые были ближе к укрепленному замку, истекая кровью, тяжело летели к своим башням, падая сразу же за оградой от ран и усталости. Однако те, которые слишком углубились на территорию поселения, не могли уже дотянуть до безопасного места и падали среди сражающихся, на крыши домов, чтобы найти тут немедленную и страшную смерть от рук победителей. Им ломали крылья, превращали их тела в кровавое месиво камнями или бросали связанных в огонь догорающих пожарищ. Однако ни один из подвергающихся пыткам не просил пощады, зная, что эта просьба была бы напрасной или из-за безграничного презрения к людям.

Ихезаль безразлично смотрела на этот естественный, как ей казалось, конец сражения и искала в толпе Победителя. Он стоял поодаль, уже закончив свое сражение, но все еще со своим страшным орудием в руках — бдительный и настороженный, что чувствовалось по его движениям. Он оглядывался вокруг, голосом и жестами отдавал какие-то распоряжения. Девушка не могла услышать слов, но легко догадалась, что речь идет о том, чтобы помешать вернуться назад двум или трем шернам, в пылу борьбы задержавшимся здесь и желающим теперь вернуться в свою укрепленную башню. Один из них, уже не способный от усталости улететь, укрывался на крышах, с трудом перелетая с одной на другую, когда его настигли. Второй уселся на стене и спокойно ждал смерти от руки Победителя, который, заметив врага, прицелился в него из своего убийственного оружия. За третьим — с криком неслась целая толпа.

Тот, видя, что возвращение ему отрезано, и будучи не в состоянии взлететь достаточно высоко, чтобы обезопасить себя от человеческих стрел, ринулся в свободную от воинов сторону — к морю и храму — и исчез где-то между домами. Его исчезновение было замечено, и, опасаясь, что, обогнув поселение, он сможет над морем долететь до своего замка, люди поспешно и лихорадочно искали его.

Победитель, убив второго шерна, тоже принимал участие в поисках и бежал к храму, осматриваясь вокруг быстрым взглядом.

Именно на него смотрела Ихезаль, желая, чтобы он поднял на нее глаза, когда за ее спиной послышался шум падающего тела. Она быстро повернулась, и кровь у нее в жилах застыла от ужаса. В нескольких шагах от нее на плоской каменной площадке лежал преследуемый шерн. На вид он был совершенно обессиленный — одно крыло у него было повреждено и в нескольких местах сочилось желто-зеленой кровью; на.груди и ногах тоже были глубокие раны от стрел, однако было видно, что он жив: грудь его тяжело вздымалась, а. четыре красных и сверкающих глаза настойчиво вглядывались в девушку.

Ихезаль не смогла даже вскрикнуть, зачарованная этим страшным взглядом. По золотым обручам на предплечьях и у щиколоток она узнала наместника шернов Авия и с ужасом смотрела на него, в то же время она ощущала какое-то странное любопытство. Омерзительный и раненый шерн, которого она первый раз видела вблизи, показался ей, несмотря ни на что, удивительно и угрожающе прекрасным.

В нем чувствовалась какая-то злая сила, коварство и охватившая его тревога, смешанная с удивлением. Он лежал на боку, на сломанном крыле; другое, черное с синим отливом, сверкающее — широко распростерлось на полу. Голова у него была слегка приподнята, и под слабо фосфоресцирующим лбом сверкали ужасные красные глаза...

— Спрячь меня! — на языке людей сказал он, все еще смотря на девушку. В его словах не было просьбы, скорее это был настойчивый приказ. Ихезаль безвольно приблизилась на шаг к нему.

— Спрячь меня, сука, быстро! — снова зашипел шерн. А она автоматическими, безвольными шагами все приближалась к нему, не в силах оторвать глаз от его пылающих зрачков. В тот момент, когда только один шаг отделял ее от него, раненый шерн, собрав последние силы, молниеносно высунул из-под крыльев страшные белые ладони.

С коротким криком она отскочила назад, избежав гибельного прикосновения. В этот момент к ней вернулось полное самообладание: она схватила лежащий невдалеке плащ первосвященника и неожиданным жестом набросила его на голову врагу, а потом, не имея больше ничего под рукой, стянула с себя одежды и опутала ими лежащего шерна.

Тем временем воины во главе с Победителем подбежали уже ко входу в храм. Она услышала на лестнице звук их шагов и громкие крики. Не думая о том, что она совсем обнажена, девушка бросилась к балюстраде и, наклонившись вниз, закричала:

— Идите сюда! Идите...

Ей не хватило дыхания, и она не смогла даже крикнуть им, что поймала сбежавшего наместника.

Однако по ее голосу внизу поняли, что шерн должен быть там, и поспешно кинулись наверх, чтобы его захватить.

— Живьем, живьем! — кричал Ерет, который вбежал первым. — Победитель велел взять его живьем.

В одно мгновение на Авия упала куча разгоряченных тел. Ослабленный ранами, запутавшийся в одеждах, он не смог оказать сопротивления, однако поднимающие его люди не доверяли его видному бессилию, помня о страшной силе, содержащейся в белых, мягких ладонях шернов, которые, соединившись, поражают противника убийственным током. Его перевалили на грудь, держа каждую ладонь вдали от другой.

Шерн, до сих пор хранящий презрительное молчание, застонал от боли и рванулся в сторону, переворачивая держащих его людей, однако тут же упал, сраженный тяжелым ударом палки. Обе его руки были растянуты веревками в разные стороны.

Ерет толкнул лежащего лицом вниз шерна:

— Вставай, гад! — крикнул он.

Авий поднял голову и моргнул кровавыми глазами, но не двинулся с места. Тогда за каждую веревку, привязанную к его рукам, взялись по три человека и, принимая меры предосторожности против того, чтобы он не сложил рук, его потянули к той части крыши, которая выходила, на площадь, где толпились люди. Здесь Ерет велел перебросить его на веревках через балюстраду, чтобы он повис над тимпаном храма.

Внизу узнали наместника, и раздался громкий победный крик. Подростки швыряли в него камнями, которые, однако, не достигали своей цели, в его сторону плевали, посылали ему проклятья и оскорбления. Шерн не издал ни одного звука. Распятый в воздухе перед храмом с бессильно повисшими крыльями и выгнутыми назад руками, он только смотрел в толпу своими кровавыми глазами с ненавистью и презрением.

На крышу храма поднялся Победитель с неотступным Элемом.

— Он здесь, он здесь, господин! — кричал новый первосвященник, подводя его к тому месту, где висел шерн.

Марек наклонился, но, увидев шерна, отпрянул с неожиданным отвращением, настолько это была омерзительная картина.

— Снять его! — закричал он.

Люди, держащие Авия, неохотно подняли его, не смея, однако, ослушаться приказа, и на веревках привели и поставили перед Победителем.

У Элема загорелись глаза.

— Какую смерть ты предназначаешь ему, господин? — настойчиво спрашивал он, крутясь у ног Марека. — Можно было бы его испечь на вертеле или, еще лучше, скормить рыбам... Ты не знаешь, господин, как это делается? Мясо у него на ногах раздирается в клочья, чтобы приманить рыб, а потом он помещается по пояс в воду...

— Убирайся! — процедил Марек сквозь зубы, потом огляделся вокруг.

— Кто его поймал? — спросил он.

Воцарилось молчание. Люди смотрели друг на друга; те, которые пришли позднее, указывали на прибежавших раньше, до тех пор пока глаза всех не остановились на съежившейся в углу девушке.

— Кто его поймал? — повторил Марек.

— Я.

Она вышла из толпы и остановилась перед ним. Так как ей пришлось снять с себя почти всю одежду, чтобы связать шерна, она стояла перед ним обнаженной до пояса; только вниз от белых бедер спадала фиолетовая юбка... Марек посмотрел на нее, и ее щеки залились краской. Невольным движением она перебросила на грудь рассыпавшиеся волосы, как бы желая спрятаться в них...

— Ты? — удивленно прошептал он. — Ты?!

— Это внучка Малахуды! — зашелестело в толпе, узнавшей девушку. — Последний отпрыск старого первосвященника!

Она тем временем стояла, глядя прямо в глаза Победителю, со связанным шерном у самыхног — и чувствовала, что под его взглядом все силы оставляют ее. Кровь отхлынула от щек, ноги ослабли и подгибались... Она напрягала все свои силы, чтобы не упасть...

Внезапно она почувствовала, что кто-то обнимает ее.

— Это моя невеста, — поддерживая ее, сказал Ерет. Девушка вздрогнула и вырвалась из его объятий, снова обретая дар речи.

— Неправда, — закричала она, — неправда!

Изложив на груди руки, она заговорила быстро, как бы стараясь оправдаться от тяжкого обвинения:

— Ты не слушай его, господин, потому что это неправда! Может быть... когда-то... действительно... но теперь...

Она замолчала.

— Теперь? — спросил Марек, удивленный всей этой сценой.

— Теперь, — ответила она, невольно понижая дрожащий голос, — теперь только ты один господин мой, Победитель, с далекой звезды пришедший, чье имя пусть будет благословенным во веки веков!

Говоря это, она опустилась на колени и коснулась лбом его ног, рассыпая на них сверкающее золото своих волос.

Тем временем шум вокруг них усиливался, стали раздаваться громкие крики. Марек, который собирался что-то сказать стоящей перед ним на коленях девушке, поднял голову и посмотрел вокруг вопросительным взглядом, не в состоянии из отдельных слов и выкриков понять, о чем идет речь.

— Господин! — выступил вперед Элем. — Народ требует смерти Ихезаль, внучки Малахуды...

Марек почувствовал, что девушка, охваченная внезапным испугом, прижалась к его коленям.

— Что? — спросил он. — В чем она провинилась?

Никто не отвечал. Наступила тишина, но лица всех присутствующих молча и угрожающе были обращены на золотоволосую девушку, в глазах их читалась безжалостность. Марек посмотрел на Ерета, который был родственником первосвященника и минуту назад сам назвался ее женихом. Молодой воин стоял нахмурившись, и кусал губы, но ни словом не выразил своего протеста.

— Она должна умереть, — наконец заявил Элем.

— Должна умереть! — закричали сразу со всех сторон.

— Что вы хотите от нее? В чем она провинилась? — повторил Марек, положив ладонь на ее золотые волосы.

— Ни в чем не провинилась, — сказал Элем, — но должна умереть. Она была наедине с шерном, — он показал на Авия, — поэтому должна умереть.

— Но это она его поймала! — вскричал Марек.

— Да, но делая это, она была здесь наедине с ним, и поэтому должна умереть, закопанная в песке. Таков закон.

— Таков закон! Она должна умереть! — послышалось отовсюду. Победитель вспыхнул от гнева.

— Плевать мне на ваши законы! Я здесь устанавливаю законы, если вы признали меня вашим господином! Она будет жить, потому что я хочу этого!

Элем согнулся в поклоне.

— Ты можешь все, Победитель, но ты сам не захочешь того, чего мы не хотим, чтобы от нашей плоти рождались дети шернам!

Ихезаль сорвалась с места.

— Я чиста! — крикнула она с горящими глазами, повернувшись к толпе лицом. — Слышите, я чиста! Кто смеет...

Слезы сдавили ей горло и помешали говорить дальше. Она закрыла лицо и, падая вновь к ногам Марека, повторила тихим и молящим голосом:

— Я чиста... Убей меня, Победитель, но поверь, что я чиста... Марек наклонился над плачущей девушкой и, как ребенка, взял ее на руки.

— Она находится под моей защитой, слышите! — заявил он. — Никто не посмеет прикоснуться к ней. Я беру на себя ответственность за нее!

Среди собравшихся послышался ропот, однако никто не посмел возразить. Обращаясь к Элему, Марек добавил:

— А передо мной за нее отвечаешь ты! Если с ее головы упадет хоть один волос, я прикажу тебя закопать живым в песок!

Он говорил это твердым, приказывающим тоном, к которому неожиданно привык за это короткое время, проведенное среди лунных жителей.

Элем молча поклонился.

— А с шерном что прикажешь делать, господин? — спросил он через минуту.

— Пусть пока живет. Поместите его в крепком и надежном месте. А теперь идите все отсюда и оставьте меня одного.

Площадка мгновенно опустела. Авия стащили по крутой лестнице и по приказу Элема приковали, заменив веревки цепями, в подземной сокровищнице храма, который с этих пор должен был быть местом жительства Победителя, как единственное соответствующее его росту помещение во всем городе.

На крыше остались с Мареком только Ихезаль и медлящий с уходом Ерет.

Победитель вопросительно посмотрел на него.

— Господин, — сказал юноша, — она должна была стать моей женой...

— А ты хотел ее смерти!

— Нет. Я не хотел этого. Только такой закон.

— Был.

— Тем лучше для нее, что был. Однако и сегодня ни один человек не возьмет женщину, оскверненную прикосновением шерна.

— Ты не веришь, что она чиста?

— Я хочу верить и верю, когда ты это говоришь, Победитель, спустившийся, к нашей радости, со звезд! Но если так, то я хочу попросить тебя о чем-то — я, который готов быть твоим псом и служить тебе, как ты захочешь. Не отнимай ее у меня, господин! Я люблю ее.

Марек засмеялся своим свободным, земным смехом.

— Даже ребенком я не играл в куклы! Что бы я с ней делал?

Ихезаль, до сих пор безразлично слушающая их разговор, подняла на него глаза.

В них таился какой-то вопрос, однако она ничего не сказала, только крепко сжала губы и стала смотреть на далекое море... Марек посмотрел на нее, и ему в первый раз пришло в голову, что она почти голая. Ему не очень понравилось, что Ерет смотрит на нее. Он снял большой красный платок, который был завязан на его шее, и набросил на маленькие плечи девушки. Она не пошевелилась и не поблагодарила его даже взглядом.

— О чем ты думаешь? — резко спросил он, поворачиваясь к смотрящему на девушку Ерету.

Тот усмехнулся.

— Думаю, господин, что если бы не ты, я бы лишился счастья всей моей жизни. Потому что я не посмел бы противостоять закону — и тело Ихезаль в эти минуты уже зарыли бы в песок...

Юноша пылающими глазами смотрел на нее, не смея, однако, приблизиться к ней, удерживаемый либо присутствием Победителя, либо задумчивостью и неподвижностью девушки.

— А ты? — спросил Марек. — О чем ты думаешь сейчас?

Она подняла на него грустные, но ясные и спокойные глаза.

— Мне вспоминается старая легенда, записанная в книгах, хранящихся в сокровищнице храма... Я думаю о благословенной пророчице Аде, которая, не зная мужчины, служила когда-то Старому Человеку, а когда он возвращался на Землю, проводила его до края Великой Пустыни и осталась жить там, всматриваясь в далекую звезду...

Победитель несколько принужденно засмеялся.

— Я — «Молодой Человек», — сказал он, — и когда буду возвращаться на Землю, возьму тебя с собой... Возьму вас обоих, — поправился он, взглянув на Ерета, — там вы будете счастливы...

Ихезаль чуть усмехнулась, не отрывая глаз от огромного синего моря.

Солнце еще только начинало клониться к западу, когда после разрушения замка шернов народ с триумфом сопровождал Победителя к храму, провозглашая его единственным властителем всей лунной планеты...

Сражение было тяжелым и долгим. Штурм был начат в полдень, в то время, когда над лунным огромным морем ежедневно бушуют бури, — и сопротивление противника было сломлено. Люди, которые издавна даже при мысли о шернах с суеверным испугом рисовали на лбу знак Прихода, теперь — видя обещанного им Победителя во главе шеренги — бросались в гущу сражения с неслыханной отвагой, забыв обо всем. У ворот тройной башни, однако, они встретили сопротивление, о которое едва не разбился их натиск. На этот раз их противниками оказались не шерны, а морцы, которые, уклонившись от первого сражения, теперь отчаянно бились до последнего дыхания, зная, что ждет их в случае разгрома. Каждую дверь надо было штурмовать отдельно, каждый коридор, каждый поворот лестницы, почти каждую ступеньку.

Морцы, вытесненные с одной позиции, перемещались на другую, расположенную выше, по-прежнему упорно обороняясь. В оглушающем шуме разразившейся бури люди медленно двигались к самому верху башни, подскальзываясь в крови и теряясь в темноте узких коридоров, сгустившейся еще больше из-за туч, которые затянули небо, проливаясь сильным дождем.

Победитель не принимал участия в схватке, продолжавшейся внутри замка, так как был слишком большого роста, чтобы свободно там передвигаться, он остался снаружи и оттуда руководил сражением, следя, чтобы никто из осажденных не сбежал, воспользовавшись суматохой боя. И действительно именно таково было намерение шернов, закрытых в замке. Видя, что страх перед их именем исчез без следа, и уже не мечтая о победе, они оставили морцам оборону подступа к самому верхнему этажу, а сами собирались на узкой площадке между тремя башнями и выжидали только подходящей минуты для того, чтобы сбежать. Марек заметил их и понял, что они хотят воспользоваться своими неловкими крыльями, чтобы перелететь к морю над головами нападающих, и, справившись там с немногочисленной стражей, оставленной людьми возле кораблей, уйти в свои родные края, без страха быть настигнутыми. Он крикнул Ерету, которого имел при себе в качестве адъютанта, чтобы он следил за флотилией в бухте, сам же, собрав возле себя лучших стрелков из лука, с их помощью начал уничтожать появлявшихся на крышах шернов. Выстрелы из луков, сделанные слабыми руками, редко достигали цели и причиняли небольшой вред, зато огнестрельное оружие Победителя производило страшное опустошение в рядах шернов. Спустя несколько минут оставшиеся в живых шерны перестали появляться на крыше, видимо, уже не надеясь на возможность побега при помощи крыльев, и начали искать спасения внутри замка.

Однако это был как раз тот момент, когда потесненные ряды морцев с самого верхнего этажа поспешно бросились к крыше, торопясь занять последний рубеж обороны, у медной решетки, закрывавшей выход на крышу. Две волны столкнулись на темной лестнице — и шерны, взбешенные погромом, кинулись сверху на морцев, снова вынуждая их принять смертельный бой. Морцы, с обеих сторон подвергшиеся нападению, совершенно обезумели. Подавляемая страхом ненависть к помыкающим ими хозяевам неожиданно вспыхнула с огромной силой. Не думая о том, что с тыла им грозит нападение людей, они повернули и ринулись на своих отцов и угнетателей.

Схватка была короткой. Шерны, не выдержав напора, бросились обратно на крышу, открывая путь гонящимся за ними морцами. Здесь, однако, их снова встретил убийственный огонь Победителя. Тогда, совершенно обезумев, теряя всякую надежду на спасение, они, подобно туче огромных и страшных стервятников, кинулись на своих крыльях прямо на Марека, желая по крайней мере отомстить этому великану за свою неизбежную смерть.

И хотя их было всего несколько, Победитель, не ожидавший внезапного нападения, вряд ли остался бы невредимым если бы не сгрудившиеся у его ног лучники, которые с неслыханной скоростью прошивали стрелами кинувшихся на него врагов. Несмотря на это, он получил несколько страшных ударов от рук нападающих — один даже успел кинуться ему на грудь и, задушенный мощной рукой великана, продолжал еще висеть на нем, зацепившись клювом и острыми шпорами ног.

Марек, ослабевший и уставший от долгой схватки, тяжело опустился на землю, когда с крыши замка послышался победный крик. После победы над морцами люди овладели замком.

Защищался еще только один Нузар, некогда подручный Авия, с кровавым пятном на лице. Он забрался на одну из трех башен замка и, срывая черепицу, швырял ее в напрасно старающихся добраться до него противников. Люди, сражающиеся внутри здания, не имеющие с собой ни пращ, ни луков, стали кричать находившимся внизу, чтобы те принесли оружие, но неожиданно вспыхнувший внизу пожар вынудил их отступить.

Нузар остался один. Видя уходящих врагов, он слез с башни и сел на крыше, спокойно ожидая смерти. Его заметил Победитель и стал кричать ему, чтобы тот спасался от пожара, обещая оставить его в живых. Морец немного поколебался, видимо, не доверяя подобным обещаниям, но когда Марек повторил его, вынул из укрытия моток веревки и, привязав ее за балюстраду, спустился с пылающего здания в самую гущу человеческой толпы. Видя его висящим в воздухе, несколько лучников натянули тетиву, прицелившись в него, но Марек остановил их.

— Этот морец принадлежит мне, — крикнул он, — и кто покусится на него, тот покусится на мою собственность!

Тем временем тот уже достиг земли, но еще не верил в свое спасение, поэтому не отходил от пылающего здания, недоверчиво наблюдая за окружающими.

К нему приблизился Элем.

— Иди к Победителю, грязная собака, — сказал он.

Морец пробормотал что-то, но послушно пошел за первосвященником среди расступающейся с отвращением и ненавистью толпы.

Марек, все еще сидя на земле, дал ему знак, чтобы он приблизился.

— Господин, он не связан, держи оружие наготове, — предупредил его Элем.

Ерет, который только что вернулся от кораблей, засмеялся.

— Лучше его связать сразу, — сказал он, кидая веревку с петлей и стараясь набросить ее на шею морца.

Было, однако, уже слишком поздно. Нузар, отбив веревку левой рукой, правой выхватил из-за пазухи нож и молниеносно кинулся на Победителя, целясь в его обнаженную шею.

Победитель уклонился от удара и перехватил вооруженную руку морца, подняв его высоко над головой. Нузар пытался укусить его, но зубами доставал только до свисающего рукава Победителя.

— Смерть! Смерть! — доносились отовсюду возбужденные от ненависти голоса.

— Он будет жить, — заявил Марек. — Он нужен мне для зверинца... Дайте мне веревку.

Морец извивался в крепкой руке Марека, но уже не стонал и не защищался, когда тот крепко связал ему руки за спиной. Конец веревки Победитель бросил Ерету.

— Отведи его в сокровищницу, туда, где мы привязали шерна. И следи за ним. Если я когда-нибудь буду возвращаться на Землю...

Он не закончил фразу. Только засмеялся при мысли о том, какие необычные приобретения он привезет с собой.

Тем временем стало совершенно ясно, что сражение закончилось. Кроме этого морца, ни один из жителей замка не остался в живых.

Буря, бушевавшая все это время, тоже утихла. В северной стороне неба вокруг высокого кратера Отамора еще клубились черные тучи, оттуда еще доносился приглушенный гром, но над городом и над морем уже светило яркое солнце на бледном лунном небосводе...

Марек, окруженный радостной толпой, возвращался к храму Он смотрел на солнце, и ему было странно, что за то время, за которое оно успело пройти свой путь от горизонта до зенита, произошло так много событий... Ведь только на рассвете он издали увидел стены этого города, утром его приветствовали на ступенях храма, а теперь народ провожает его туда, как к себе домой, и прославляет его, победившего в двух кровавых битвах, полновластного господина всей лунной страны.

Это было так непонятно и неожиданно и в то же время произошло так просто, что он невольно улыбался, как бы собственному сну, думая обо всех этих событиях. Правда, от рассвета до этой минуты по земному времени прошла уже неделя, но здесь сейчас только полдень. Все это действительно могло бы показаться сном, если бы вокруг него не было людей, издающих восторженные крики, бросающих ему под ноги зелень, если бы не этот черный дым, поднимающийся над пожарищами...

Поднявшись на ступени храма, он велел всем отправляться по домам. Но несмотря на его требование, народ еще долго не расходился и продолжал выкрикивать всевозможные здравицы в его честь. Его называли избавителем, победителем, благословением лунной планеты. В конце концов он вынужден был просто уйти от этих нескончаемых криков поклонения... Он даже не хотел, чтобы ему сопутствовал Элем или кто-либо из данных ему в услужение людей.

Марек чувствовал непреодолимую потребность побыть одному он хотел наконец разобраться в этом множестве свалившихся на него событий, взвесить все и обдумать. У него было такое впечатление, что его мыслям самим не хватает дыхания, поэтому теперь он должен глотнуть воздуха, если не хочет следовать в хвосте событий. К тому же он очень устал и хотел спать. В течение последних ста с чем-то часов, прошедших с рассвета, он спал очень мало, а по своей природе его организм отличался от организмов лунных жителей, которые могли почти без сна проводить трехсотпятидесятичасовые дни... Вдобавок на него оказали воздействие изну­ряющая полуденная жара и размеренный шум волн еще не успо­коившегося после бури моря.

Он вошел внутрь храма и закрыл за собой окованные бронзой двери. Его окутали неожиданная темнота, которая рассеивалась только слабым светом, проникающим через витражи окон, и хо­лод, проникающий из подземелья.

Пустой храм показался ему чем-то огромным и таинственным, — каким-то живым существом, у которого было вырвано сердце и внутренности; это была какая-то гигантская машина, которая все время находилась в движении, а теперь, с его приходом, неожидан­но остановилась. Он смотрел на золотые знаки и надписи, выло­женные золотыми буквами, и думал, что они всегда имели какое-то значение, а с той минуты, когда он сюда вошел, стали немыми и глухими. Его охватил почти суеверный страх. Еще утром он думал, что является — сам не зная о том — тем обещанным не одному по­колению лунных жителей избавителем, а теперь готов был пове­рить, что он вторгся в место, которое принадлежало кому-то друго­му, что он легкомысленно присвоил себе чьи-то таинственные и ог­ромные права и что каждая золотая надпись с этих стен смотрит на него зловеще и угрожающе, как на самозванца...

Ему невольно захотелось убежать отсюда, позвать людей, за­кричать...

Он усмехнулся про себя.

— Я просто устал и хочу спать, — громко сказал он.

Потом ему вспомнились слова, сказанные одним мудрецом на Земле много веков назад: «Право человека простирается настоль­ко далеко, насколько позволяет его сила...»

— Я просто устал и хочу спать, — повторил он, — и так ослаб сейчас, что не верю в свое право освободить этих людей...

Право — освободить!..

В глубине, между двумя колоннами, ему была приготовлена по­стель, но он почему-то никак не мог отважиться на то, чтобы лечь спать здесь — в этом священном месте.

Ему вдруг захотелось свежего воздуха и пространства. По кру­той, не очень удобной для огромного тела лестнице он поднялся на крышу, на освещенную солнцем площадку и лег прямо на ка­менный пол.

Какое-то время он еще пытался думать обо всем том, что тут происходит, старался разобраться, какое ему до этого дело и поче­му он принимает такое участие в событиях, но мысли совершенно его не слушались.

Тяжелый сон медленно опускался на него. Раскаленный паля­щим солнцем воздух обжигал ему грудь при каждом вдохе, голову охватил жар, но он уже не чувствовал силы, чтобы отодвинуться в тень...

«Сделаю это через минутку», — думал он, засыпая.

Море уже успокоилось после бури, и когда он в последний раз открыл глаза, оно предстало перед ним огромное, полное блеска и света, сливаясь в его сонном воображении с картинами далекой Земли.

Он уже засыпал, когда ему показалось, что какая-то душистая и упоительная прохлада коснулась его лица — ему показалось, что кто-то произнес шепотом его имя, мелькнули, как в дымке, золо­тые волосы, рассыпавшиеся по маленькой и белой девичьей груди, дрожащие пурпурные губы...

Он хотел еще вспомнить имя, хотел вспомнить какое-то имя...

И заснул.

Когда он наконец проснулся от долгого и тяжелого сна, ему по­казалось, что он все еще спит. В нескольких шагах от него на ра­зостланной белой шкуре сидела Ихезаль. На ее нагом теле был только голубой распахнутый халат; волосы, свернутые в узлы над ушами и со свободно падающими на грудь концами, создавали зо­лотую отделку на одежде. Она смотрела на него с тихой улыбкой.

Сначала он даже не рискнул улыбнуться, чтобы не спугнуть прекрасное видение. Потом почувствовал, что лежит уже не на каменном полу, а на мягких и пушистых шкурах, над головой бы­ло укрытие в виде палатки, которое ограждало его от палящего солнца.

— Ихезаль!.. — прошептал он невольно.

Девушка снова улыбнулась.

— Ты уже достаточно выспался, господин?

Он не ответил. Ему казалось, что он снова погружается в сон, удивительно сладкий и упоительный... Неожиданно он вскочил.

— Я спал!..

— Да, господин. Ты спал больше двадцати часов.

Он посмотрел на небо. Солнце стояло в том же самом месте, как и в ту минуту, когда его сморил сон.

«Да, правда! — подумал он. — Я ведь нахожусь на Луне...»

Он снова повернулся к девушке.

— Как ты вошла сюда? — спросил он. — Я ведь запер за собой дверь.

— Я здесь живу... Я осталась в помещении, сообщающимся с храмом, которое, покинул мой дед, первосвященник Малахуда. Хо­тела быть поблизости, чтобы служить тебе, господин. Но если ты прикажешь, я покину эти покои.

— Останься. Где твой дед?

— Его нет. Он ушел на эти широкие равнины, которые ты ви­дишь отсюда, Победитель, а может быть, в те горы, там, на севере, возле снежного Отамора, или на синее море... Его уже нет, как нет вчерашнего дня, как нет ничего, что еще было вчера, — есть только один ты...

Голос ее звучал певуче, с удивительным упоением, он подни­мался вверх и дрожал, как будто хотел сказать больше, чем могли выразить простые слова.

Марек медленно протянул руку и положил ее на точеное плечико девушки. Он смотрел на нее с невольным удивлением, потом спросил:

— Послушай, ты в самом деле веришь, что я тот обещанный ва­шими пророками Победитель? Веришь на самом деле?

Ихезаль смотрела на него широко открытыми глазами.

— Я знаю это, — ответила она.

— Откуда... откуда ты можешь знать?..

Она сложила руки на груди и быстро заговорила:

— Едва ты только пришел, уже уста всех тебя благословляли! Ты силен, как бог, и в битве страшен для врагов, но мне также го­ворили, что ты проявлял милосердие, которое нам здесь на Луне известно только по названию... И ты прекрасен, господин, своей молодой силой, ты самый прекрасный из того, что до сих пор ви­дели мои глаза! Наверное, Земля, единственная ясная и священ­ная звезда, которую я видела один раз, когда была в Полярной Стране, не менее прекрасна, чем ты... Но ты именно оттуда при­шел к нам, сверху спустился в эту обитель печали и слез, нужды и боли! О, какой же ты светлый, какой прекрасный, единствен­ный мой господин!

— Останься со мной, — прошептал Марек, — останься со мной... Я совсем не такой, каким тебе кажусь, и Земля совсем не такая светлая, как выглядит отсюда, когда ты смотришь на нее че­рез небо и звезды; но ты будь со мной и тогда... Я хотел бы, уходя отсюда, оставить добрую память о себе, чтобы меня могли вспоми­нать таким, как ты говоришь, и благословлять...

Ихезаль восторженно смотрела на него, прижавшись к его коле­ням. Он усмехнулся и спрятал ее маленькие ручки в своей ладони.

— Я хотел бы, чтобы ты тоже помнила меня и благословляла. Ты — похожая на цветок...

И, сразу изменив тон, отодвинул девушку от себя и сурово ска­зал:

— Почему ты нагая?

Пурпурный румянец покрыл все тело девушки. Быстрым нерв­ным движением она собрала, распахнувшуюся тунику и спрята­лась в ней.

— Господин, — прошептала она, — не сердись... Здесь девушки всегда ходят так по дому... Идя сюда, я забыла, что уже нахожусь не в своем доме... Это не из-за недостатка уважения... — она все еще старательно запахивала полы одежды, хотя и так уже была тщательно укрыта, с испугом глядя в лицо Победителю...

Он пошевелил губами, как будто хотел что-то сказать, но только через несколько минут отозвался голосом, на вид безразличным, который, однако, ему самому показался фальшивым.

— И что, в таком... в таком виде тебя... вас видят все?

Ихезаль внезапно все поняла. Дрожь пробежала по всему ее те­лу, маленькие руки, стиснувшие собранные на груди складки, бессильно упали вдоль тела. Она смотрела ему прямо в глаза.

— С этой минуты меня больше никто не увидит!

Марек пожал плечами.

— Впрочем, меня это не касается, — довольно резко сказал он, глядя в сторону. — Если здесь такой обычай... Но, но... что я хотел сказать? Ах, да. Где твой дедушка? Я хотел бы его увидеть...

Внучка первосвященника посерьезнела.

— Он ушел, господин. Я уже говорила тебе. Теперь Элем... Но если ты прикажешь, его будут везде искать...

— Да, да. Отдай распоряжение. Я хотел бы поговорить с ним о многом.

Она остановилась, смело и спокойно глядя ему в глаза, как будто уже ощущая себя его исключительной собственностью — священной и неприкосновенной.

— Отдай распоряжение, — повторил он. Она протянула к нему ладонь.

— Дай мне знак, господин, что я могу отдавать приказы от твоего имени, и я пошлю людей на поиски.

Марек заколебался, не зная, что сделать, когда внезапно при­помнил старый, только из книг знакомый ему земной обычай. Он с улыбкой стянул с пальца перстень и подал его ожидающей де­вушке.

Она взяла его и молча повернулась к лестнице, ведущей с кры­ши внутрь храма. Пройдя через него, она через боковую дверь вошла в опустевший дворец первосвященника...

Когда через некоторое время она вышла оттуда, на ней было бо­гатое убранье: тщательно застегнутая фиолетовая туника, легкий золотистый мех и ожерелье из пурпурного янтаря жрицы Ады. Те­перь она подошла к кованым дверям храма, запертым изнутри, и, открыв запор, распахнула их настежь.

Перед храмом ждал народ. Самые старшие и самые достойные вместе с Элемом сгрудились на ступенях, терпеливо ожидая про­буждения Победителя, чтобы определить вместе с ним, какой те­перь будет установлен порядок, и восстановить мир, нарушенный Малахудой, сложившим с себя полномочия. Невдалеке стоял Ерет с молодежью, обдумывая в голове военные планы: ему хотелось от­правиться вместе с Победителем на другую, таинственную сторо­ну великого Моря, чтобы в собственных гнездах истребить отвра­тительных шернов, прежде чем они спохватятся...

Дальше стояли простые люди. Те, которые сражались, и те, ко­торые только издали приглядывались к сражению, те, кто пришел с жалобами и с просьбами, и другие, которых сюда привело только любопытство: увидеть огромного пришельца с Земли. В стороне стояли и женщины, робкие по отношению к своим мужьям-пове­лителям, но с пылающим взором и благословением на устах по от­ношению к тому, который прибыл, чтобы изменить то, что было, веря, что новая жизнь принесет им только хорошее для них, жи­вущих под тяжелым ярмом власти мужей.

Это человеческое море простиралось так далеко, насколько его мог охватить взгляд, оно волновалось, шумело, подобное морю, расположенному по другую сторону храма.

Когда двери в храм распахнулись, все решили, что это выходит Победитель, и огромная волна прокатилась по толпе, разбившись о ступени храма, как о скалистый берег моря.

Элем со старшими из людей тоже поднялся. Увидев выходящую девушку, он вспыхнул от гнева.

— Как ты смеешь болтаться тут, когда мы ждем Победителя? — закричал он.

Ихезаль не ответила ему ни единым словом; медленным и уве­ренным шагом она шла к возвышению с правой стороны лестни­цы, откуда обычно оглашали свою волю первосвященники.

Элем схватил ее за одежду.

— Куда ты идешь? Будет лучше, если ты как можно скорее убе­решься из покоев первосвященника, потому что уже наступило время мне там расположиться...

Она ничего не ответила и на этот раз. Освободившись реши­тельным движением от монаха, она вступила на возвышение и подняла над головой руку с перстнем.

— Люди! — громко воскликнула она. — Победитель прислал вам со мной мир и поздравления!

— Стащите оттуда эту сумасшедшую! — закричал Элем. — Не позволяйте говорить с места первосвященника ей, обвиненной в отношениях с шерном Авием!

При звуке ненавистного имени люди зашевелились: послыша­лись глухой ропот и угрожающие выкрики.

Ерет подскочил к девушке:

— Ихезаль, сойди, сойди отсюда, если хочешь остаться в жи­вых! Ты на самом деле сошла с ума!

Ихезаль, казалось, не замечала его. Глаза ее, спокойные и яс­ные, как зачарованные скользили по волнующемуся морю люд­ских голов.

— Прочь, прочь оттуда! — раздавались крики. — Только Побе­дитель может говорить оттуда и Элем, его верный слуга!

Девушка снова подняла руку, в которой сверкал под солнечны­ми лучами перстень Победителя.

— Вот знак: перстень Победителя, и я говорю от его имени — внучка первосвященника, поймавшая шерна Авия, и как прорицательница Ада, не знающая мужчины, слуга того, чье имя пусть будет благословенно во веки веков! Он вырвал меня из рук ваших, когда вы мне, невиновной, грозили смертью — и прислал сюда, чтобы я была его благословенными устами.

— Она лжет! — крикнул Элем. — Она украла этот перстень! Эй, люди! Стащить ее оттуда!

Однако толпа этих слов уже не слышала. Мощные выкрики, славящие Победителя, полетели к стенам храма. Люди стали стя­гиваться к девушке и приветствовать ее радостными словами. Тог­да Элем, выступивший вперед, поднял над головой колпак перво­священника и крикнул:

— Смотрите! Над моей головой сверкает камень с руки Старо­го Человека, и я тот, который первым приветствовал его и привел сюда!

Внизу начали образовываться два лагеря. Некоторые, видя шап­ку первосвященника со священным камнем на голове прежнего главы ордена Братьев Ожидающих, встали на его сторону и кри­чали, чтобы Ихезаль уступила, но огромное большинство собрав­шихся поддерживали ее.

— А кто дал Элему эту шапку? — спрашивали они. — Малахуда сложил ее к ногам Победителя, а не отдал ее никому; Элем сам ее себе присвоил!

Даже те, которые утром сами требовали от Элема, чтобы он взял колпак, брошенный Малахудой, кричали теперь, что он самозва­нец, что только Ихезаль, пришедшая с перстнем Победителя, име­ет право обращаться к народу от его имени. Были забыты оскорб­ления, которые они бросали в лицо старому первосвященнику, когда он странными словами приветствовал пришельца с Земли. Теперь, когда Ихезаль заявила, что Победитель хочет найти стари­ка и иметь его рядом с собой, люди разразились радостными воз­гласами и были готовы тут же обежать всю планету, чтобы его оты­скать.

Элем, услышав это, побледнел. С минуту он наблюдал за тол­пой, смотрел на вооруженных стражников, которых он, как пер­восвященник, имел в своем распоряжении, но, по-видимому, опа­сался в присутствии Победителя пользоваться своей властью, он только кивнул старейшинам и поспешно вошел вместе с ними в храм. Не найдя там Марека, он с неотступной свитой повернулся к лестнице, ведущей наверх.

Марек, отославший Ихезаль и еще разморенный долгим сном, сидел у балюстрады со стороны моря и смотрел на далекие, разбро­санные по нему острова, не имея понятия о ссоре, произошедшей по другую сторону храма. Он был слегка взволнован коротким раз­говором с золотоволосой девушкой и ее странным поведением и радовался, что в эту минуту никто не нарушает его одиночества. Поэтому он недовольно поморщился, увидев входящего Элема и сопутствующих ему стариков.

— Разве Ихезаль не сказала вам, что я хочу остаться один? — начал он, не дожидаясь приветствия.

Элем задрожал.

— Господин, — произнес он, — мы думали, что ты сказал это, чтобы освободиться от навязчивой девицы, надоевшей тебе прось­бами, чтобы ты простил ее деда, который сегодня утром оскорбил тебя...

Марек пожал плечами.

— Это вы мне надоедаете, приходя сюда без надобности.

— Но дела народа ждут, господин...

— Мы ждем твоих приказов! — хором провозгласили старцы, низко кланяясь Победителю.

— А кто управлял здесь до сих пор?

Воцарилось молчание. Потом один из стариков отозвался:

— Малахуда, первосвященник, но он...

— Исчез. Знаю. Я приказал найти Малахуду, а когда увижу его, узнаю от него обо всем и решу... Из того, что он говорил, при­ветствуя меня, я понял, что это самый умный из вас человек.

— Но твой первосвященник — я, — сказал Элем.

Марек нетерпеливо отмахнулся.

— Да будь им, приятель, будь! Я прикажу тебя позвать, когда ты мне потребуешься.

— Но ты велел искать Малахуду, господин...

— Да.

Элем сделал еще шаг к нему. Голос у него дрожал от сдержан­ного возмущения, почти угрозы, когда он говорил:

— Господин, ведь это я первым приветствовал тебя, я тебя сю­да привел, я огласил тебя обещанным Победителем, а теперь...

— А теперь убирайся отсюда, пока цел! — крикнул Марек, топнув ногой о каменный пол так, что стены храма затряслись. Я господин здесь не благодаря тебе, а потому что сам так хотел! Ты понял меня?!

Испуганный Элем согнулся в поклоне, но в его опущенных гла­зах таилась злоба.

— Пусть будет благословенна твоя воля, господин! — сказал он. — Мы только слуги твои... А если не вовремя осмелились на­помнить тебе об этом, то только потому, что народ ждет твоих при­казов, признав тебя своим вождем и господином...

Марек усмехнулся.

— Не сердись, первосвященник, — произнес он, с явным тру­дом употребив этот титул. — Но теперь ты на самом деле пришел не вовремя. Я предпочел бы увидеть повара, который накормил бы ме­ня, потому что я дьявольски голоден... С вами я поговорю позднее...

Элем молча повернулся и начал медленно спускаться по лест­нице, видимо, обдумывая в голове какие-то собственные планы и намерения...