Переплет Ю. Meзерницкого Для неполной средней и средней школы Редактора Е. Домбровская и Ф. Цабенко. Художн. — редактор И. Иванов. Корректора А. Сапелкина, Р. Гранова и М. Левицкий. Техн. ред. К. Масленникова. Подписано к печати с матриц 23.VI 1939 г. Детиздат № 7. Инд. Д-9. Авт. л. 16,78. Уч. авт. л. 18,40. Бумага 8*Х1 8'1з2 — Печ. лист. 2Р/4". Бум. л. 55/j6. (Тип. зн. в 1 бум. листе 148.СЮ0). Леноблгорлит 3040. Тираж 80.000 зкз. Набрано и сматрицировано в г. Полтаве, 3 й Полиграффаб.)икой, отпечатано в Ленинграде, во 2-й фабрике детской книги Детиздата ЦК ВЛКСМ. Заказ № 1813. Цена в переплете 4 р.

ОТ ЗЕМЛИ ДО ЛУНЫ

ГЛАВА I

Пушечный клуб

Во время гражданской войны в Северной Америке (1861 — 1865 гг.)¹ между южными рабовладельческими штатами и северными, требовавшими уничтожения рабства, возник чрезвычайно влиятельный клуб в Балтиморе, главном городе штата Мериленд, бывшего на стороне северян. Известно, с какой силой пробудился тогда военный дух американцев — этого народа предпринимателей, купцов и механиков. Простые торговцы бросали свои прилавки и через несколько месяцев превращались в капитанов, полковников и генералов. Отлично обходясь без дипломов военных училищ, они скоро сравнялись в военном „искусстве" с европейскими своими собратьями и, подобно им, не щадя пороха, пуль, а главное, людей, научились одерживать блестящие победы.

А в артиллерийской науке — в баллистике — американцы даже превзошли европейцев. Нельзя сказать, чтобы американские приемы стрельбы достигли бóльшего совершенства, чем у европейцев, но американцы стали выделывать орудия таких крупных размеров, что снаряды, выпущенные из этих орудий, пролетали неслыханные до тех пор расстояния; в сравнении с огромными американскими пушками и мортирами² соответствующие орудия англичан, французов и пруссаков могли казаться пистолетами.

¹ Роман написан в год окончания этой войны.

² Мортира — короткое артиллерийское орудие для навесной стрельбы.

Тут еще нечему удивляться. Янки¹ — первые механики в мире; они словно родятся инженерами, как итальянцы — певцами. Понятно, что и в артиллерийскую науку они внесли свою смелую, подчас дерзкую изобретательность. Отсюда — их огромные пушки, гораздо менее полезные, чем их швейные и пишущие машины, но построенные так же искусно и удивительно. В то время все изумлялись „чудесам" таких американских конструкторов, как Паррот, Дальгрен, Родмен; их знаменитым европейским коллегам — Армстронгу, Пализеру и Трей-де-Болье — оставалось только преклониться перед успехами новых заморских пушечных мастеров.

Во время страшной кровопролитной борьбы северян с южанами артиллеристы пользовались особенным почетом. Все газеты и журналы Северной Америки с восторгом возвещали об их изобретениях, и восторги печати передавались широкой публике. Не было, кажется, такого мелкого лавочника или даже простодушного бездельника, который не ломал бы себе головы над изобретением новых пушек или над вычислением сумасшедших траекторий² для их снарядов.

¹ Янки — прозвище жителей Соединенных штатов Америки.

² Траектория — путь движущегося тела.

А когда у американца зародится идея, он ищет товарища, который разделил бы ее; если в мнениях сойдутся трое, то один из них немедленно избирается председателем „союза", оба остальных — секретарями; четвертый попадает в „делопроизводители", и готово „бюро", то есть канцелярия; если же сюда примкнет и пятый, то созывается „общее собрание", которое постановляет учредить „общество" или клуб.

Так было и в Балтиморе. Первый, кто изобрел новую пушку, вступил в союз с первым же, кто согласился пушку отлить, и с первым же, кто взялся ее обточить. Это и составило „ядро" Пушечного клуба. Через месяц Пушечный клуб насчитывал уже 1 833 действительных члена и 35 365 членов-соревнователей.

И не всякий мог попасть в Пушечный клуб. Кандидат в действительные члены должен был представить удостоверение, что он изобрел или, по меньшей мере, улучшил какую-нибудь пушку или иное огнестрельное оружие. Нужно при этом сказать, что изобретатели 15-ствольных револьверов, вращающихся штуцеров, сабель-пистолетов и других вычурных и притом „мелких" орудий не пользовались почетом: на первом месте стояли артиллеристы, которых громко превозносило общественное мнение.

— Уважение, которое они приобретают, — воскликнул однажды один из самых ученых ораторов Пушечного клуба, — находится в прямом отношении к „массам" их пушек и прямо пропорционально „квадратам расстояний", достигаемых полетом их снарядов.

Легко себе представить размах американской изобретательности после учреждения такого специального клуба. Военные орудия начали принимать колоссальные размеры, а снаряды, при пробах орудий, стали перелетать через все вычисленные и дозволенные расстояния, не раз попадая в безобидных прохожих... Все эти изобретения скоро оставили далеко за собою современные им европейские орудия, размеры которых в сравнении с американскими начали казаться совсем скромными.

Новые американские орудия приносили свои смертоносные плоды: при каждом их выстреле сражавшиеся падали целыми рядами, словно колосья под ударами косы. Убийственный огонь наполеоновских пушек решил судьбу знаменитых сражений при Иене и Аустерлице и считается „классическим" в военной истории. Но это были лишь „цветочки" артиллерийской „производительности". Во время американской войны, в битве при Гетисбурге¹, конический снаряд, выпущенный из нарезной пушки, разом уложил 163 южан, а при переправе через реку Потомак один родменовский снаряд убил не более и не менее как 300 южан. Необходимо также упомянуть об огромной мортире, изобретенной Дж. Т. Мастоном, выдающимся членом и пожизненным секретарем Пушечного клуба. Мортира Мастона побила все существовавшие до тех пор рекорды „губительности": первым же ее выстрелом было убито 337 человек; правда, эти люди были убиты не снарядом, а самой мортирой, которая разорвалась при первой же пробе.

¹ Кровопролитное сражение 1863 года, окончившееся в пользу северян

Что еще можно прибавить к этим красноречивым числам? Ничего. И потому читатель, вероятно, не станет оспаривать следующих вычислений статистика Питкерна: если разделить число жертв артиллерийского огня (во время американской гражданской войны) на число членов Пушечного клуба, то на каждого члена этого популярнейшего в штатах клуба придется „в среднем" по 2 375 с дробью человек убитых!

Таким образом, в пылу увлечения войной единственной заботой этого ученого клуба стало истребление рода человеческого.

Необходимо, однако, добавить, что члены Пушечного клуба не ограничивались изобретениями и вычислениями. Они платили и собственной жизнью ради торжества своего дела. Среди членов Пушечного клуба имелись офицеры всех рангов: от поручиков до генералов; военные всех возрастов: и новички в боевом деле и кончившие уже свою военную карьеру. Многие члены клуба легли на поле брани, и имена их занесены в почетную книгу клуба, а у множества других, вернувшихся с войны, остались неизгладимые следы их храбрости. В клубе — у его членов — можно было найти целую коллекцию костылей, деревянных ног, искусственных рук, каучуковых челюстей, серебряных черепов и платиновых носов. Упомянутому выше статистику Питкерну мы обязаны еще следующими любопытными вычислениями: он установил, что в Пушечном клубе на четырех человек приходилось только по одной руке (настоящей), — и то нехватало малой дроби, — и лишь по две ноги (настоящих) на шестерых.

Но храбрые артиллеристы придавали мало значения таким „недостаткам". Они вполне утешались „успехами" североамериканских пушек. Они гордились ими: известия, например, о том, что при новом сражении число убитых и раненых превышало раз в десять число выпущенных снарядов, были для них настоящим торжеством.

Настал, однако, день, — это был печальный, досадный для членов Пушечного клуба день! — когда оставшиеся в живых перестали убивать друг друга. Подписан был мир. Прекратились выстрелы, умолк грохот орудий; пушки с прикрытыми и опущенными жерлами были размещены по арсеналам, ядра сложены в кучи. Постепенно исчезли кровавые призраки; на полях, щедро накормленных человеческим мясом и напоенных кровью, роскошно разрослись хлопковые плантации. Износились траурные платья, затихли страдания.

Для членов Пушечного клуба настал „мертвый сезон" — полная безработица.

Правда, некоторые неутомимые изобретатели продолжали еще проектировать гигантские бомбы и невиданных размеров гранаты, но что могла значить теория без практики? Залы Пушечного клуба быстро опустели. Вместо прежних многолюдных, живых, деятельных, шумных собраний стены Пушечного клуба видели лишь официантов, дремавших в передних, да редких посетителей, которые тоже иногда засыпали от скуки.

— Прямо в отчаяние можно притти! — воскликнул однажды в курительной комнате Пушечного клуба храбрый Том Гентер.

Он протянул свои деревянные ноги к самому камину и не заметил, как концы их понемногу начали обугливаться.

— Нечего делать! И надеяться не на что! — продолжал он. — Просто даром живешь на свете! Где то времечко, когда по утрам нас будили веселые выстрелы пушек?

— Минуло счастливое время! — ответил рьяный Билсби, машинально пытаясь развести руками, которых у него не было. — Хорошее было времечко! Бывало, изобретешь мортирку; тотчас ее отольют, и — марш с нею на первую пробу прямо по неприятелю! Зато и начальство, бывало, одобрит и руку пожмет. А теперь генералы вернулись в свои конторы и вместо снарядов выпускают... безвредные кипы хлопка из своих складов. Будущность артиллерии в Америке рисуется мне в самом мрачном свете!

— Верно, Билсби! — крикнул полковник Блемсбери. — Жестокое разочарование!.. Зачем побросали мы свои занятия, свои дома, свою родную Балтимору? Зачем совершали мы геройские подвиги на поле брани? Неужто только затем, чтобы через два-три года остаться ни при чем?.. Сиди теперь без дела, засунув руки в карманы!

По правде говоря, воинственному полковнику трудно было бы показать, как он опускает руки в карманы: карманы у него были, но рук не осталось.

— Никакой войны даже не предвидится! — произнес популярный Дж. Т. Мастон¹, почесывая гуттаперчевый череп железным крючком, заменявшим ему руку. — Ни единого облака на политическом горизонте!.. И это в такое время, когда в артиллерийской науке столько еще осталось пробелов! Про себя могу, например, сказать... Я сегодня утром закончил чертежи новой мортиры, такой мортиры, которая может даже изменить законы войны!..

¹ Чтобы понять смысл имени „Дж. Т. Мастон" (лица вымышленного), надо знать обычай американцев (и англичан) при выборе имени в честь какого-нибудь лица присоединять к выбранному имени также и фамилию этого лица. Если, например, Томсон желает назвать своего сына в честь Авраама Линкольна, он дает ему имя: Авраам Л. Томсон, где буква „Л" указывает, в честь какого Авраама назван Томсон. Буква ,Т" в имени „Дж. Т. Мастон" также указывает на фамилию человека, по имени которого назван Мастон.

— Правда? — воскликнул Том Гентер, которому невольно представилась картина последней „пробы" достопочтенного Мастона.

— Поистине так! — отвечал Мастон. — Но к чему мне было столько работать, ломать голову над страшно трудными вопросами? Народы Нового Света точно сговорились жить в вечном мире. Читали вы последний номер „Трибуны"? Как хорошо выясняет она, сколько бедствий должно принести человечеству разрастание народонаселения, принимающее прямо непозволительные размеры!

— Однако, Мастон, — возразил полковник Блемсбери, — в Европе не бездействуют. Национальная вражда вызвала в последнее время не малое количество войн! Там предвидится еще новая война...

— Так что же?

— Можно было бы попробовать устроить там что-нибудь: хорошие баллистические опыты...

— Что вы, что вы! — воскликнул Билсби. — Заниматься баллистикою для... чужих?

— Все же лучше, чем вовсе ею не заниматься! — возразил Блемсбери.

— Разумеется, лучше! — вставил Мастон. — Но, знаете, не стоит об этом и думать.

— Почему же? — спросил Блемсбери.

— А потому, что у них, в Старом Свете, понятия о военной карьере и правила чинопроизводства для нас, американцев, совсем не подходящие. Эти люди не в состоянии понять, что можно сделаться отличным генералом, даже главнокомандующим, не прослужив сперва подпоручиком, а затем поручиком и капитаном, — одним словом, не проходя всю лестницу чинов... Ведь это все равно, что утверждать, будто нельзя быть хорошим артиллеристом, если не умеешь сам отливать пушки! Следовательно, взгляды у них...

— Нелепые! — заключил Том Гентер, строгая широким ножом ручку своего кресла. — Итак, нам остается только сажать табак или очищать китовый жир!

— Как! — воскликнул Мастон громовым голосом. — Мы состаримся и умрем, не употребив последних лет нашей жизни на усовершенствование огнестрельных орудий? Нам не представится случая испытать дальность наших выстрелов? Воздух не озарится более огнем наших пушек? Вы забываете всегда возможные международные затруднения, которые позволят нам объявить войну какой-нибудь заатлантической державе! Неужто французы не потопят ни одного нашего корабля? Неужто англичане не нарушат когда-нибудь международного права, — ну, например, не повесят трех-четырех наших земляков?

— Нет, Мастон, — ответил полковник Блемсбери, — не выпадет нам такое счастье! Не случится ни одного инцидента, а если и произойдет, мы не сумеем им воспользоваться. Национальное чувство в Соединенных штатах слабеет с каждым днем; скоро все мы сделаемся бабами!..

— Правда, наше правительство совсем лишено национального самолюбия. Мы зачастую унижаемся перед другими государствами! — добавил Билсби.

— Больше того — нас унижают! — заключил Том Гентер.

— Истинная правда! — подхватил с новою силою Мастон. — В воздухе носятся тысячи поводов к войне, которыми не хотят воспользоваться! Наше правительство заботится об экономии ног и рук у людей, которые не знают, что им делать с этими руками и ногами. И ведь незачем далеко искать повода к войне: разве Северная Америка раньше не принадлежала англичанам?

— Без сомнения, принадлежала! — воскликнул Том Гентер, яростно размешивая угли в камине концом своего костыля.

— Ну, — прибавил Мастон, — так почему же Англии, в свою очередь, не принадлежать американцам?

— Вот это правильно! — воскликнул полковник Блемсбери. — Совершенно правильно!

— А пойдите, предложите это президенту Соединенных штатов! — прокричал Мастон. — Как он вас примет, а?

— Плохо примет! — процедил Билсби сквозь свои черные зубы, уцелевшие от войны.

— Так пусть он, — продолжал Мастон, — на следующих выборах не рассчитывает на мой голос, клянусь честью!..

— И наши ему не достанутся! — дружно подтвердили остальные воинственные инвалиды.

— Ну, а пока, — сказал Мастон в заключение, — если мне не предоставят возможности испытать мою новую мортиру на настоящем поле сражения, я выхожу из членов Пушечного клуба и уезжаю из Балтиморы. Лучше похороню себя заживо в саваннах.

— И мы последуем за вами! — подхватили товарищи воинственного секретаря Пушечного клуба.

Таково было положение дел в клубе. Брожение умов делалось все сильнее, клубу грозила уже опасность распадения. Но одно совершенно неожиданное событие предотвратило катастрофу.

На другой день после описанной беседы члены клуба получили следующее циркулярное письмо:

„Балтимора, 3 октября. Председатель Пушечного клуба имеет честь уведомить своих сочленов, что на общем собрании 5-го числа текущего месяца он сделает сообщение, способное возбудить у них весьма сильный интерес. Вследствие этого он покорнейше просит членов клуба пожертвовать своими очередными делами и пожаловать на это заседание.

С весьма сердечным приветом ваш Импи Барбикен, П. П. К.".

Последние буквы означали: „Председатель Пушечного клуба".

5 октября, в восемь часов вечера, густая толпа теснилась в залах клуба. Все без исключения члены клуба, проживавшие в Балтиморе, сочли долгом явиться на приглашение своего председателя. Иногородные делегаты выходили десятками и сотнями из курьерских поездов, прибывавших в Балтимору. Зал для общих собраний, несмотря на его обширность, не в состоянии был вместить всех, стремившихся попасть на заседание. Люди толпились в соседних залах и в коридорах, заняли даже почти половину наружного двора. Ворота и решетки клуба окружала огромная толпа „посторонних лиц": всякий старался пробраться вперед, чтобы скорее узнать что-нибудь о важном сообщении председателя. Граждане подталкивали друг друга, нажимали, протискивались энергично сквозь ряды.

Иностранец, который в этот вечер очутился бы в Балтиморе, не проник бы в центральный зал Пушечного клуба ни за какие деньги; в дни общих собраний никто из посторонних не имел права входа в него; даже наиболее значительные в городе лица и местные власти должны были стоять в толпе на дворе клуба и ловить на лету сообщения, которые время от времени передавались из внутренних комнат.

Огромный зал клуба представлял замечательно интересное зрелище. Это обширное помещение было удивительно хорошо приспособлено для своего назначения. Легкий его потолок — точно кружево из штампованных железных украшений — держался на высоких колоннах из правильно сложенных пушечных стволов; устоями для этих колонн служили громадные и толстые мортиры. Стены были живописно украшены затейливыми узорами из мушкетов, ружей, штуцеров и всякого другого огнестрельного оружия, старинного и новейшего. Газовое пламя лилось из тысячи револьверов, сгруппированных отдельными люстрами, из целых снопов соединенных между собою пистолетов, из огромных связок оружия. При этом изумительном освещении эффектно выделялись коллекции Пушечного клуба: модели пушек, образцы бронзы и стали, простреленные мишени, металлические доски, пробитые снарядами, кучи ядер, гирлянды гранат.

Чрезвычайно художественно сгруппированные, коллекции эти производили впечатление скорее декоративных принадлежностей, чем устрашающих орудий смерти.

В одном из почетных углов, за великолепною витриною, красовался крупный кусок „тарели" — задней, наиболее толстой части пушечного ствола, разбитый, изогнутый, скрученный от действия пороховых газов. Это был драгоценный остаток знаменитой мортиры пожизненного секретаря Пушечного клуба, достойнейшего Дж. Т. Мастона.

Председатель восседал в глубине зала, на широком возвышении, окруженный четырьмя секретарями. Кресло его, поставленное на высоком резном пушечном лафете, имело вид мортиры с 32-дюймовым жерлом, установленной под углом в 90° и подвешенной таким образом, что председатель мог придать ей движение качалки, весьма приятное во время жары. Председательский стол заменен был большим и очень толстым куском листового железа, установленным на шести коротких пушках; чернильницей служила превосходно вырезанная граната, а председательский звонок действовал выстрелами, вроде револьверных. Но и такой сильный звонок еле покрывал залпами своих выстрелов возбужденные голоса пылких членов клуба.

Перед председателем зигзагами были расположены скамейки аудитории, в виде крепостных валов и окопов, и в этот вечер, конечно, можно было сказать, что весь гарнизон Пушечного клуба стоял „на укреплениях". Все члены клуба были в сборе. Они слишком хорошо знали своего председателя, чтобы хоть на минуту допустить мысль, что он их обеспокоил без крайне уважительной и, несомненно, интересной причины.

Импи Барбикен был "человек лет сорока, спокойный, холодный, с суровым видом, указывавшим на серьезный, сосредоточенный ум. Точный, как хронометр, с непоколебимым характером, он выказывал мало рыцарских наклонностей; однако его привлекали незаурядные приключения, в которые он вносил свой практический дух.

Барбикен нажил большое состояние, торгуя лесом. Когда вспыхнула война, он явился одним из первых добровольцев и скоро, вследствие выдающихся способностей и знаний, был назначен начальником артиллерии.

На этом посту он еще больше выдвинулся рядом изобретений и удивительною смелостью практических мыслей, значительно подвинувших вперед успехи артиллерии северян.

Это был человек среднего роста и — что составляло большую редкость в Пушечном клубе — сохранивший в целости все свои конечности. Резкие черты его лица казались начерченными при помощи угольника и рейсфедера, и если верно, что, для того чтобы угадать характер человека, достаточно всмотреться в его профиль, то профиль Барбикена давал самые неоспоримые доказательства его энергии, смелости и хладнокровия.

Импи Барбикен

В данную минуту он сидел неподвижно, поглощенный своими мыслями; черный шелковый цилиндр — шляпа, которая кажется словно привинченной к голове американца, — был низко надвинут на лоб. Барбикен не обращал никакого внимания на шумный говор окружавших его людей, хотя они высказывали вслух свои предположения о предмете его доклада; некоторые из них в упор смотрели на председателя, тщетно стараясь разгадать неизвестную новость; но лицо Барбикена оставалось невозмутимым.

Наконец пробило восемь. Барбикен выпрямился и встал, точно подброшенный пружиной. Весь зал сразу умолк. Барбикен заговорил несколько повышенным тоном:

— Уважаемые коллеги! Уже слишком долго бесплодный мир обрекает членов Пушечного клуба на печальную бездеятельность. После нескольких лет блестящего оживления нам пришлось прекратить все наши работы и сразу остановиться на пути прогресса. Я не боюсь объявить во всеуслышание, что для нас крайне желательна какая бы то ни было война...

— Да, война! Необходима война! — вскрикнул пылкий Мастон.

— Слушайте, слушайте! — раздалось со всех сторон.

— Но война, — продолжал Барбикен, — при нынешних обстоятельствах немыслима, и, как бы ни желал ее почтенный оратор, только что прервавший мою речь своим пламенным восклицанием, многие годы протекут раньше, чем на поле брани раздадутся выстрелы наших орудий. Надо с этим фактом примириться. Надо на другом поприще искать исхода для пожирающей нас жажды деятельности!

Собрание почувствовало, что председатель сейчас перейдет к главной части своей речи. Внимание удвоилось.

— Вот уже несколько месяцев, уважаемые сочлены, — продолжал Барбикен, — как я задал себе вопрос: нельзя ли нам, не выходя за пределы нашей специальности, предпринять какое-нибудь выдающееся дело, достойное духа XIX столетия? Не достигла ли баллистика такого уровня, который уже позволяет осуществлять величественные опыты? Я долго думал, искал, работал, вычислял и пришел к убеждению, что мы можем предпринять одно дело, которое в других государствах покажется несбыточным. Проект этого дела я разработал во всех подробностях. Он составит предмет моего сообщения. Дело достойно вас! Оно достойно всего славного прошлого Пушечного клуба. Оно произведет шум на весь мир.

— Большой шум? Сильный звук? — воскликнул один страстный артиллерист.

— Да, очень сильный шум, даже в буквальном смысле этого слова, — ответил Барбикен.

— Не перебивайте! — раздались голоса.

— Уважаемые сочлены, — снова начал Барбикен, — прошу теперь уделить мне все ваше внимание...

По собранию пробежал нервный трепет. Поправив уверенным жестом свой цилиндр, Барбикен продолжал:

— Все вы, конечно, много знаете о Луне или, по крайней мере, много слышали о ней. Не удивляйтесь, что я заговорил о главном светиле наших ночей. Быть может, вам суждено сделаться Колумбами неведомого мира! Поймите же меня, поддержите меня — и я поведу вас к завоеванию Луны! Мы присоединим ее имя к тем 36 штатам, которые составляют отныне великую страну Североамериканского союза!

— Ура Луне! — воскликнул в один голос весь Пушечный клуб.

— Луна изучена очень подробно, — продолжал Барбикен. — Уже давно и точно определены ее масса, плотность, объем, ее движение, ее расстояние от других планет и вообще ее роль в солнечной системе; лунные карты составлены чуть ли не лучше, чем земные, и лунная фотография дала уже снимки несравненной красоты. Одним словом, о Луне мы знаем все, что только можно было узнать при помощи математики, астрономии, физики и геологии. Но до сих пор еще нет... прямого сообщения с Луной.

При этих словах вся громадная аудитория шелохнулась от изумления.

— Позвольте мне, — продолжал Барбикен, — напомнить вам в немногих словах о тех фантазерах, которым уже давно казалось, что они проникли в сокровенные тайны спутника Земли. В XVII веке некто Давид Фабрициус хвалился тем, что видел селенитов — жителей Луны — собственными глазами. В 1649 году один француз, Жан Бодуэн, выпустил книгу под заглавием: „Путешествие, совершенное на Луну Домиником Гонзалесом, испанским искателем приключений". Почти в то же время Сирано де-Бержерак — француз, военный и поэт — описал экспедицию на Луну в книге, которая имела громадный успех. Позже другой француз, — нужно признать, что французы очень интересуются Луною, — известный Фонтенель, написал „Множественность обитаемых миров" — одну из самых блестящих книг своего века. Но наука идет вперед! В 1836 году появилась брошюра на французском языке — перевод одной статьи журнала „Нью-йоркский американец", — в которой рассказывалось, что знаменитый астроном Джон Гершель во время своей экспедиции на мыс Доброй Надежды приготовил такой усовершенствованный телескоп, да еще с „внутренним освещением", что мог видеть Луну как бы с расстояния в 80 шагов. Гершель будто бы ясно различил на Луне пещеры, в которых обитали бегемоты. Он видел зеленые горы, окаймленные золотым кружевом; видел баранов с рогами из слоновой кости, белых коз и обитателей вроде людей, но с перепончатыми крыльями, как у летучих мышей. Эта брошюра, написанная американцем Николлэ, имела очень большой успех¹. Скоро, однако, выяснилось, что это была научная мистификация, и французы первые посмеялись над нею.

¹ Упомянутая сенсационная брошюра вышла одновременно на нескольких языках. Американское заглавие ее: „Важные открытия, сделанные Дж. Гершелем на мысе Доброй Надежды".

— Посмеялись над американцем! — вскрикнул Мастон. — Вот и повод к войне!..

— Успокойтесь, мой достойный друг! Прежде чем посмеяться, французы сами побыли в дураках, потому что сначала поверили нашему соотечественнику. В заключение добавлю, что некий Ганс Пфааль из Роттердама, наполнив шар новым газом, извлеченным из азота и оказавшимся во много раз легче водорода, поднялся на нем и достиг Луны через 19 дней. Это путешествие, как и предыдущее, было, конечно, фантастическим, но его сочинил один из любимых писателей Америки, человек ума гениального, хотя и странного. Я имею в виду Эдгара По.

— Ура Эдгару По! — воскликнуло собрание, наэлектризованное речью председателя.

— Я покончил с попытками, которые назову чисто беллетристическими и совершенно недостаточными для установления серьезных сношений Земли с Луною. Были, впрочем, и глубокомысленные, научно обоснованные попытки войти в общение с Луною. Так, например, несколько лет назад один германский математик предложил снарядить ученую экспедицию в сибирские степи. Там можно было бы, по его мнению, изобразить громаднейшие геометрические фигуры, и притом настолько яркие, что они будут видны с Луны. Можно было бы установить сильнейшие световые источники, например огромные электрические „вольтовы дуги", на одинаковых расстояниях друг от друга, и отбрасывать их свет вверх, по направлению к Луне, с помощью соответствующих рефлекторов-зеркал. Получились бы ряды светящихся точек, светящиеся линии, ясно различимые ночью даже на таком расстоянии, как расстояние от Земли до Луны. Между прочим, он предлагал изобразить таким образом Пифагоров треугольник¹.

¹ Речь идет здесь о проекте знаменитого немецкого математика Гаусса (1777 — 1855 гг.).

„Всякое разумное существо, — утверждал германский математик, — должно понять научное значение этой фигуры. Поэтому селениты, если только они существуют, ответят подобной же фигурой, и тогда легко будет установить геометрический алфавит, который даст людям возможность обмениваться мыслями с обитателями Луны".

Но проект германского ученого не получил осуществления, и до сих пор не установлено никаких сношений, никакой связи между Землей и Луной. Однако я убежден, что такую связь установить возможно и что ее установит практический гений американцев. Есть средство достигнуть Луны! Средство простое, легкое, верное! Я хочу вам его сообщить...

Страшный шум, целая буря восклицаний приветствовали эти слова Барбикена. Все слушатели были увлечены, захвачены оратором.

— Слушайте, слушайте! Да замолчите же! — стали кричать со всех сторон.

Когда волнение улеглось, Барбикен заговорил голосом еще более глубоким и серьезным:

— Вы знаете, какие успехи сделала баллистика за последние годы, и понимаете, до какой высокой степени совершенства могли бы дойти огнестрельные орудия, если бы война не прекратилась так скоро! Вы знаете также, что метательная сила пороховых газов может быть доведена почти до беспредельности. И вот, исходя из этих принципов, я задал себе вопрос: разве невозможно рассчитать как следует достаточные размеры орудия, его сопротивление, метательную силу заряда и прочее, — разве невозможно, повторяю я, пустить из такого орудия ядро в Луну?

Тут произошло нечто невообразимое. Из тысячи трепещущих грудей вырвалось огромное „ох". В ошеломленной аудитории на минуту наступило молчание, словно глубокая тишина, предшествующая громовому удару. И действительно, тотчас же разразился гром: гром криков и аплодисментов, такой гам, что от него задрожал весь громадный зал собрания. Барбикен пытался продолжать свою речь, но разве это было мыслимо? Только через десять минут добился он того, что его стали слушать.

— Дайте мне закончить, — хладнокровно продолжал Барбикен. — Я обсудил этот вопрос со всех сторон и, на основании бесспорных вычислений, могу утверждать, что снаряд, обладающий начальной скоростью 11 километров в секунду и верно направленный, должен долететь до Луны. Поэтому, достойные сочлены, я имею честь предложить вам произвести этот маленький опыт.

Невозможно описать действие последних слов Барбикена на аудиторию Пушечного клуба. Кричали: „Гип-гип-гип! Ура!" Вопили, рычали, визжали от восторга. Изо всей мочи хлопали, стучали ногами, потрясая полы всех залов. Невообразимая суматоха, неописуемый шум! Залп из всех орудий Пушечного клуба не поколебал бы воздуха с такой продолжительной силой.

Среди этого шума Барбикен сохранил свое изумительное хладнокровие. Несколько раз он пытался заговорить, но напрасно извел все заряды председательского звонка: их не было слышно. Барбикена схватили с кресла и понесли на руках сперва его друзья-сочлены; затем его отбила толпа, которая торжественным шествием потащила его по всему городу.

Заседание Пушечного клуба

Ничто не в состоянии удивить американца. Говорят, что слова „невозможно" для французов не существует, но это говорится не по настоящему адресу. Только в Америке все может казаться простым и легким. Ни один настоящий янки не позволил бы себе усмотреть какую-либо разницу между проектом Барбикена и его осуществлением. Сказано — сделано.

Весь вечер продолжалось триумфальное шествие при свете бесчисленных факелов, при радостно возбужденных криках многотысячной толпы, — разнородных, как разнородно население Балтиморы и штата Мериленд, — ирландцев, немцев, французов, шотландцев; все „виваты", „ура", „браво" на различных языках объединились в общем восторге.

И как раз — точно понимая, что дело идет о ней, — Луна светила полным своим блеском, затмевая все огни Земли. Глаза всех были устремлены на ее сверкавший диск: одни приветствовали ее; другие ласково называли самыми нежными именами; третьи словно мерили ее взглядом; были и такие, что грозили ей кулаком. За время от десяти часов до полуночи один из оптиков центральной улицы Джонс-Фол-стрит нажил целое состояние, распродав весь запас своих очков и биноклей. Луну лорнировали, точно даму высшего круга; многие уже бесцеремонно называли ночное светило своею собственностью или, по меньшей мере, собственностью Соединенных штатов, составною частью их территории. Между тем дело пока шло лишь о том, чтобы пустить ядро на Луну, — способ для установления сношений довольно грубый, но очень распространенный в цивилизованных государствах.

Городские часы пробили полночь, а упоение толпы не унималось; ученые, судьи, крупные коммерсанты, мелкие торговцы, носильщики, образованные, развитые люди не меньше, чем всякие простаки, чувствовали себя потрясенными до глубины души: дело ведь шло о всенародном, национальном предприятии! Поэтому и в „верхнем" городе, и в „нижнем", и на набережных реки, и на кораблях, стоявших у пристаней, толпа пьянела от радости, джина и виски. Все говорили, произносили речи, обсуждали, спорили и, конечно, превозносили Барбикена и его проект. Все, — начиная от джентльменов, развалившихся на диванах роскошных бар-румов и тянувших из кружек шерри-коблер, и кончая матросами, чернорабочими, напивавшимися ужасной смесью в темных тавернах Фелс-Пойнта!

Лишь к двум часам ночи улеглось волнение в городе, и Барбикену удалось вернуться домой. Он чувствовал себя разбитым, точно изломанным; сам Геркулес изнемог бы от такого испытания.

Уличная толпа быстро редела. Ночные поезда четырех линий — Огайо, Сускеганны, Филадельфии и Вашингтона, — которые скрещиваются в Балтиморе, быстро разобрали иногородных гостей, и в городе наступило, наконец, сравнительное спокойствие.

Впрочем, было бы ошибкой думать, что в этот достопамятный вечер волновалась одна Балтимора, Все большие города Соединенных штатов — Нью-Йорк, Бостон, Вашингтон, Ричмонд, Крешент-Сити, Сан-Франциско, Чарльстоун, Мобиль, — все крупные поселения, от Техаса до Массачузетса и от Мичигана до Флориды, приняли участие в общей горячке; это понятно, потому что 30 тысяч иногородных членов-корреспондентов Пушечного клуба своевременно получили повестки своего председателя и с нетерпением ожидали телеграфных известий о содержании доклада 5 октября. В этот вечер, как только слова Барбикена слетали с его уст, они тотчас же стенографировались и немедленно передавались по телеграфу по всем штатам. И можно сказать, что не только в тот же вечер, но почти в тот же час по всей громадной территории Соединенных штатов раздалось единодушное „ура", и одновременно забились сердца 25 миллионов жителей¹, охваченных одним и тем же чувством национальной гордости.

¹ В настоящее время население США превышает 120 миллионов человек

На другое утро проект Барбикена подхватили уже газеты — полторы тысячи выходивших тогда периодических изданий: ежедневных, недельных, двухнедельных и месячных. Они рассмотрели и обсудили сообщение председателя Пушечного клуба со всех сторон: физической, метеорологической, экономической и моральной, с точки зрения государственной политики и общечеловеческой цивилизации.

Затем пресса поставила множество коренных вопросов: представляет ли собою Луна законченный мир, или на ней совершаются еще крупные перемены? Походит ли она на Землю той эпохи, когда наша планета не имела еще атмосферы? Что происходит на той стороне Луны, которая всегда остается невидимой для Земли?¹

¹ Луна вращается вокруг своей оси в такой же промежуток времени, в какой она обращается вокруг Земли, то есть в один месяц; поэтому к Земле всегда обращено одно и то же полушарие Луны.

И хотя первый опыт общения с Луною, то есть проект Барбикена, был только намечен, но еще не выполнен, в печати уже предлагались другие, не менее грандиозные опыты.

Никто, кажется, не сомневался, что именно Америке, то есть Соединенным штатам, выпала честь раскрыть последние тайны спутника Земли. Если и были сомнения или опасения, то совершенно другого рода, и то лишь у очень немногих политиканов (они водятся даже в Соединенных штатах): этих слишком дальновидных господ уже смущали последствия завоевания Луны — влияние этого события на политическое равновесие Европы и Соединенных штатов.

Но ни один газетный листок не усомнился в возможности осуществления „великого предприятия" Барбикена. Сборники, брошюры, „обозрения" всех обществ — научных, литературных и даже религиозных — говорили с уверенностью об его успехе. Бостонское общество естествоведения, Ольбенский американский союз наук и искусств, Нью-йоркское географическое и статистическое общество, Филадельфийское философское общество, Смитсонианский институт в Вашингтоне, — словом, все выдающиеся научные учреждения Соединенных штатов послали Пушечному клубу не только поздравления, но и предложения денег и всяческого содействия.

Никогда ученый проект не имел такого множества сторонников, как барбикеновский. Он не встретил ни сомнений, ни опасений, ни колебаний; в Соединенных штатах он не вызвал даже ни одной из тех шуток, карикатур и стихотворных пародий, которые посыпались бы градом на подобный проект — пустить ядро на Луну, — будь он предложен в Европе и в особенности во Франции. В Америке издевательства такого рода встретили бы всеобщее негодование и плохо пришлось бы их авторам: есть вещи, над которыми в Америке нельзя смеяться. Поэтому Импи Барбикен сразу сделался одним из величайших граждан Соединенных штатов. Вот один из примеров популярности.

Несколько дней спустя после знаменитого заседания Пушечного клуба антрепренер одной английской драматической труппы объявил в своем балтиморском репертуаре представление шекспировской комедии „Много шума из ничего". Население Балтиморы усмотрело в этом злостный намек на проект Барбикена, ворвалось в театр, разбило люстры и скамейки и заставило злосчастного антрепренера уничтожить афиши. Антрепренер, как человек умный, тотчас преклонился перед народной волей, а на другой день объявил о представлении другой шекспировской пьесы: „Как вам будет угодно!" Балтиморская публика пришла в восхищение, и несколько недель подряд остроумный антрепренер делал неслыханные сборы.

Бурные овации не вскружили голову Барбикену. Чтобы не терять ни минуты для возможно скорого выполнения своего проекта, он на другой же день собрал ближайших ему сочленов на экстренное заседание бюро Пушечного клуба.

На этом заседании решено было сперва запросить отзывы астрономов относительно астрономической стороны предприятия и после их ответов тщательно обсудить техническую сторону дела — вопросы оборудования пушки и ее снаряда.

Тотчас же была составлена записка с перечнем специально астрономических вопросов, которую направили в обсерваторию города Кембриджа, в штат Массачузетс.

В этом городе был некогда основан первый в Америке университет, и он славился своей обсерваторией. В ней работали самые заслуженные ученые Северной Америки; в ней же находится знаменитая труба, которая позволила Бонду „разрешить туманность"¹ в созвездии Андромеды. Это знаменитое учреждение вполне заслуживало доверие Пушечного клуба.

¹То есть обнаружить, что она представляет скопление звезд.

Два дня спустя Барбикен имел уже в руках отзыв Кембриджской обсерватории.

Он гласил следующее:

„Кембридж, 7 октября.

Директор обсерватории в Кембридже — Председателю Пушечного клуба в Балтиморе.

Немедленно по получении 6 октября Вашего почтенного запроса на имя обсерватории в Кембридже от имени Бюро Пушечного клуба в Балтиморе было созвано экстренное заседание Совета обсерватории и постановлено сообщить следующий ответ.

Обсуждению были предложены нижеследующие вопросы:

Первый вопрос. Возможно ли, чтобы пушечное ядро долетело до Луны?

Ответ. Снаряд долетит до Луны, если будет иметь начальную скорость 11 километров в секунду.

Наши вычисления подтверждают., что такая скорость достаточна. С удалением от Земли вес ядра будет быстро уменьшаться и, наконец, обратится в нуль в девяти десятых расстояния между центрами Земли и Луны. Притяжение ядра Луною станет тогда равным притяжению его Землей. В этот момент ядро потеряет весь свой вес, и если оно (по инерции) пролетит еще дальше, то будет уже притягиваться самою Луною и, следовательно, должно на нее упасть.

Поэтому теоретическую возможность опыта, можно считать вполне доказанной; фактическая же его успешность будет зависеть исключительно от силы орудия.

Второй вопрос. Каково точное расстояние от Луны до Земли?

Ответ. Луна описывает вокруг Земли эллипс и бывает в различных расстояниях от Земли. Наименьшее расстояние равно 356 000 километров; наибольшее составляет 407 000 километров.

Таким образом, разность между наибольшим и наименьшим расстоянием от Луны до Земли достигает 51 000 километров, и этой разностью нельзя пренебрегать, так как она составляет приблизительно одну восьмую часть среднего их расстояния. Поэтому в основу вычислений нужно брать наименьшее расстояние, отделяющее Луну от Земли.

Третий вопрос. Какова будет продолжительность полета снаряда, выпущенного с достаточной скоростью, и, следовательно, в какой момент снаряд должен быть выпущен, чтобы он мог достигнуть Луны в определенной точке?

Ответ. Если бы ядро в се время сохраняло первоначальную скорость 11 километров в секунду, оно долетело бы до Луны в течение приблизительно девяти часов. Но так как скорость ядра непрерывно убывает, то, как показывают точные вычисления, понадобится 300 000 секунд, то есть 83 часа и 20 минут, чтобы ядро долетело до точки, где притяжение ядра Землею и притяжение его Луною сделаются равными между собой, с этой точки ядро начнет падать на Луну, и продолжительность падения будет 50 000 секунд, то есть 13 часов 53 минуты и 20 секунд. Поэтому ядро нужно выпустить за 97 часов 13 минут и 20 секунд до прохождения центра Луны через намеченную точку ее пути.

Четвертый вопрос. В какой именно момент Луна будет находиться в положении, наиболее благоприятном для того, чтобы ядро достигло ее поверхности?

Ответ. На основании вышесказанного надо определить время, когда Луна будет в наименьшем расстоянии от Земли, и также момент, когда центр ее будет в зените; тогда расстояние убавится еще на величину земного радиуса, то есть на 6370 километров. Поэтому длина пути снаряда окончательно определится примерно в 350 000 километров.

Необходимо, однако, принять во внимание, что хотя Луна каждый месяц сближается с Землей, но не всегда находится при этом в зените данного места. Подобное совпадение повторяется через долгие промежутки времени. Поэтому необходимо дождаться этого момента. К счастью, такое совпадение произойдет 5 декабря будущего года: Луна в полночь будет в наименьшем расстоянии от Земли, и в тот же момент центр ее будет в зените.

Пятый вопрос. В какую именно точку следует направить пушку, из которой будет выпущен снаряд на Луну?

Ответ. Из предыдущих указаний следует, что нужно целить в зенит того места, где будет произведен выстрел; таким образом, направление выстрела будет перпендикулярно к плоскости горизонта, и поэтому снаряд скорее освободится от действия земного притяжения. Но, чтобы Луна могла пройти через зенит данного места, нужно, чтобы географическая широта этого места не превышала 28°. Можно, конечно, избрать место вне этого пояса, но тогда необходимо целить под косым углом, и это составит неблагоприятное условие для успеха опыта.

Шестой вопрос. Какое место будет занимать на небе Луна в момент, когда выстрелит пушка?

Ответ. Так как в течение суток Луна передвигается по небу вперед (с запада на восток) на 13° 10˝ и 35´, то в момент выстрела Луна должна находиться западнее зенита именно на такое расстояние, которое она должна пройти во время полета ядра, то есть в течение 97 часов 13 минут и 20 секунд. Кроме того, необходимо принять во внимание отклонение ядра от вертикального направления вследствие вращательного движения Земли. В общем, Луна в момент выстрела должна находиться на расстоянии 64° от зенита, то есть луч зрения от места выстрела к центру Луны должен составить угол в 64° с вертикалью данного места.

Из этих ответов вытекают следующие указания:

1) Пушка должна быть установлена в местности, географическая широта которой не превышает 28°.

2) Пушка должна быть нацелена в зенит этой местности.

3) Снаряд должен обладать первоначальной скоростью 11 километров в секунду.

4) Выстрел должен произойти 1 декабря следующего года в 10 часов 46 минут и 40 секунд вечера.

5) Снаряд достигнет Луны 5 декабря, ровно в полночь, когда центр Луны будет проходить через зенит места, где произведен выстрел.

Посему членам Пушечного клуба надлежит безотлагательно приступить к нужным работам и к указанному времени быть совершенно наготове; если они пропустят 5-е декабря, им придется ждать 18 лет и 11 дней, пока снова не совпадет нахождение Луны в наименьшем расстоянии от Земли с прохождением ее через зенит.

Совет Кембриджской обсерватории предоставляет себя в полное распоряжение членов Пушечного клуба для разрешения всяких астрономических вопросов и настоящим письмом присоединяет свои поздравления Пушечному клубу к поздравлениям всей Америки.

За членов Совета Дж. М. Бельфаст"

Предложение Барбикена внезапно возбудило во всех штатах самый оживленный интерес к астрономическим вопросам. Каждый истинный янки счел долгом ревностно приняться за их изучение. Могло показаться, что Луна впервые появилась на земном горизонте, что раньше никто не видел, не наблюдал ее. Луна вошла, так сказать, в моду; она, без ущерба для своего скромного вида, стала львицей сезона и заняла — без всякой, впрочем, гордости — первое место среди остальных артистических светил сезона. Газеты тотчас начали угощать своих читателей старинными анекдотами, касавшимися Луны.

Припомнили и все суеверия, связанные с именем Луны. Газеты всячески воспевали ее, писали о ней на все лады; собирали крылатые словечки о Луне; особенно сильный спрос был на лунные остроты, — одним словом, всех янки охватила настоящая луномания.

Научные журналы перепечатали письмо Кембриджской обсерватории, подробно его разъяснили и безусловно одобрили. Помещая множество популярных статей о Луне, они старались выяснить своим читателям все без исключения вопросы, касавшиеся как предприятия Пушечного клуба, так и вообще Луны.

Одним словом, скоро для янки оказалось невозможным не знать чего-либо касавшегося спутника Земли; а с другой стороны — даже самые ограниченные старые миссис должны были отказаться от доверия к старинным побасенкам о Луне. Научные сообщения сыпались на жителей Соединенных штатов со всех сторон; эти сведения проникали в их мозг через уши и глаза. В конце концов невозможно было, даже при добром желании, оставаться ослом... в астрономии.

До тех пор многие люди не понимали, как можно было измерить расстояние от Луны до Земли. Газеты и журналы тотчас же разъяснили, что для этого достаточно было измерить „параллакс Луны". Разумеется, и слово „параллакс" — для многих слишком мудреное — перевели на более простой язык, объяснив, что это угол между двумя прямыми линиями, направленными от обоих концов радиуса Земли к центру Луны¹; наконец, чтобы рассеять все сомнения, указывали, что при этом способе вычисления среднего расстояния от Земли до Луны, то есть 384 тысячи километров, неточность не превышает 100 километров.

¹ Или иначе, угол, под которым виден из центра Луны земной радиус.

В это же время и те, у кого были самые смутные понятия о движении Луны, узнали, — газеты твердили это ежедневно, — что у Луны два различных движения: одно — вращение ее вокруг своей оси, другое — обращение вокруг Земли, причем полный оборот в обоих движениях одинаков по продолжительности, а именно — совершается в 27⅓ суток (приблизительно).

Обращение Луны вокруг оси создает для нее день и ночь, но эти день и ночь составляют вместе такие сутки, которые, по земному исчислению, продолжаются целый месяц; следовательно, для Луны продолжительность дня — времени, когда с точки ее поверхности видимо Солнце, — равняется 354⅓ земным часам; такова же и продолжительность лунной ночи... Но, к счастью для обитателей Луны, — если они существуют, — ночь на Луне очень светлая, потому что ее освещает... Земля, свет которой, то есть отраженный ею солнечный свет, равен по силе свету четырнадцати лун. Это — ночь на той стороне Луны, которая обращена к Земле. Что же касается другой, не видимой нами стороны Луны, то там, разумеется, в течение каждых 354 ночных часов царит полная темнота, если не считать слабого света звезд.

Нашлись, конечно, и среди янки малоподатливые умы, которые довольно упорно не могли понять, что Луна потому всегда обращена одною и тою же своей половиною к Земле, что в течение месяца, то есть в продолжение своего оборота вокруг Земли, сама она только один раз оборачивается вокруг своей оси.

Таким людям говорили: „Пойдите в свою столовую и начните обходить круглый обеденный стол таким образом, чтобы все время смотреть на центр стола. Когда вы окончите свою круговую прогулку, то есть когда вернетесь на место, откуда пошли, вы увидите, что за это время вы сделали полный оборот вокруг себя, потому что ваш глаз последовательно обошел все стороны комнаты и центр стола был вам виден со всех сторон, хотя вы все время смотрели прямо перед собою, не поворачивая головы. Ну, вот: столовая — это небо, стол — Земля, а вы сами были Луной!" И многие, поняв, в чем дело, приходили в восхищение от простоты этого объяснения.

Возвращаясь к видимой с Земли части Луны, нужно ради точности добавить, что люди видят немногим больше, чем половину лунной поверхности. Это зависит от либрации Луны, то есть от маленьких ее качаний с севера к югу и с запада к востоку. Вследствие этого земным наблюдателям открывается в разное время больше половины лунной поверхности, именно — около четырех седьмых ее.

Если любознательность прежних невежд в астрономии на этом не останавливалась, они могли прочесть в десятках научных журналов подробное описание движения Луны вокруг Земли. Они узнавали тогда, что небо, с его бесчисленными звездами, можно сравнить с громадным циферблатом, по которому ходит Луна, указывая истинное время обитателям Земли; им объясняли, что от движения Луны зависят ее фазы, то есть различный ее внешний вид; что полную Луну мы видим тогда, когда она бывает в „противостоянии" с Солнцем относительно Земли, то есть когда Земля находится как раз между Солнцем и Луной; что новолуние происходит тогда, когда Луна находится в „соединении" с Солнцем, то есть становится между Солнцем и Землей, и, наконец, что Луна находится в первой или третьей четверти, когда прямые линии, идущие от центра Луны к центрам Солнца и Земли, образуют между собою прямой угол.

Отсюда сообразительный янки мог и собственным умом дойти до заключения, что затмения Солнца и Луны возможны лишь тогда, когда Луна находится в соединении или противостоянии с Солнцем. Действительно, во время соединения Луны с Солнцем Луна может его затмить, став на пути солнечных лучей к Земле, и, наоборот, во время противостояния Луны Земля становится на пути солнечных лучей к Луне, и потому возможно затмение Луны Землей.

Так как Луна бывает каждый месяц, то есть во время каждого оборота вокруг Земли, один раз в соединении с Солнцем и один раз в противостоянии с ним, то спрашивается: почему же затмения Солнца Луной (в новолуние) и Луны Землей (во время полнолуния) не повторяются ежемесячно?

Дело в том, что орбита Луны, то есть путь ее вокруг Земли, несколько наклонна к плоскости пути Земли вокруг Солнца, и потому хотя Луна в каждое свое новолуние проходит между Солнцем и Землей, однако, находясь при этом то по одну сторону (выше) плоскости земной орбиты, то по другую ее сторону (ниже), она не задерживает солнечных лучей, направленных к Земле.

Относительно возможной для Луны высоты над земными горизонтами полный ответ давало письмо Кембриджской обсерватории. Всякий янки узнал тогда, что наибольшая высота Луны зависит от географической широты места наблюдения, но Луна может достигать зенита, то есть казаться в высшей точке неба, прямо над головою наблюдателя, лишь для наблюдателей, находящихся между 28° северной широты и 28° южной широты. Отсюда следовало указание, что выстрел в Луну необходимо произвести в месте не севернее 28° северной широты и не южнее, чем 28° южной широты; лишь в таких местах можно стрелять в направлении, перпендикулярном к горизонту, и тогда ядро скорее освободится от влияния земного притяжения, чем при всяком ином направлении полета.

Это было указание, очень существенное для успеха барбикеновского предприятия, и общественное мнение проявляло живую заботу о наилучшем выборе места для установки будущей пушки.

Относительно общего вида линии, описываемой центром Луны при обращении ее вокруг Земли, после письма Кембриджской обсерватории и газетных его разъяснений каждый янки повторял, что Луна движется вокруг Земли не по кругу, а по эллипсу, и Земля находится не в центре этого эллипса, а в одном из его фокусов.

Другие планеты и их спутники также движутся по эллиптическим орбитам. Теоретическая механика доказывает, что иначе и быть не может.

Точно так же хорошо было усвоено, что „апогей" — это точка лунной орбиты, наиболее удаленная от Земли, и что Луна всего ближе к Земле, когда она проходит через свой „перигей". Все это каждый янки, волей или неволей, узнавал тогда если не из учебников и книг, то из газет или от знакомых. В горячее время всеобщего увлечения барбикеновским проектом считалось прямо неприличным не знать таких вещей.

Фазы Луны.

В общем Луна приобрела огромную популярность среди населения Соединенных штатов, и все честолюбие истых янки сосредоточилось на одной цели: завоевать лунный материк и водрузить звездное знамя Соединенных штатов на высочайшей его вершине.

Кембриджская обсерватория в письме от 7 октября обсудила вопрос с астрономической точки зрения. Оставалось выяснить техническую сторону дела, и тут-то возникли затруднения, которые во всякой другой стране показались бы непреодолимыми. Но для янки это были пустяки — шуточное дело.

После исторического заседания Пушечного клуба, его председатель Барбикен, не теряя времени, созвал Исполнительный комитет. Комитет поставил себе задачей в течение трех заседаний разрешить три основных вопроса: о пушке, о снаряде и о порохе. Комитет был составлен из четырех лиц, хорошо разбиравшихся в вопросах такого рода. В него вошли: сам Барбикен — председатель, с решающим голосом, генерал Морган, майор Эльфистон и, наконец, почтенный Дж. Т. Мастон, на которого возложили обязанности секретаря-докладчика.

8 октября комитет собрался в квартире Барбикена: Балтимора, улица Республики, № 3. Заседание происходило за столом, уставленным громадными бутербродами и соответственной чайной посудой; таким образом, заседание могло продолжаться без перерыва для ужина. Секретарь Мастон привинтил ручку с пером к своему железному крючку, и собрание приступило к делу.

Барбикен открыл заседание следующим предложением:

— Дорогие товарищи! Нам предстоит разрешить один из наиболее важных вопросов науки — вопрос о движении снарядов, то есть тел, которые ввергаются в пространства силою почти мгновенной...

— О, баллистика, баллистика! — вскрикнул Мастон с упоением.

— Рациональнее, казалось бы, — продолжал Барбикен, — поставить сначала вопрос о пушке и посвятить ему наш первый вечер.

— Казалось бы, так! — вставил Морган.

— Однако, — сказал Барбикен, — после долгих размышлений мне кажется, что вопрос о снаряде должен пройти первым, потому что размеры пушки будут зависеть от величины и веса снаряда.

— Прошу слова! — крикнул Мастон.

Слово было ему дано с готовностью, вполне заслуженной его великолепным артиллерийским прошлым.

— Дорогие мои товарищи! — воскликнул он вдохновенным голосом. — Наш председатель вполне прав. Вопрос о снаряде должен быть поставлен раньше всех других. Подумайте только: ядро, которое мы пустим в Луну, ведь это наш курьер, наш посол! И я покорнейше прошу взглянуть на этот вопрос и на этот снаряд с общественной, с моральной точки зрения.

Новая точка зрения на пушечный снаряд сразу же возбудила любопытство членов комитета: они удвоили внимание.

— Дорогие товарищи! — продолжал Мастон. — Я буду краток. Не стану касаться ядра материального, то есть физического, — снаряда, который убивает. Буду говорить о ядре математическом, моральном. Ядро, по моему мнению, — это самое сильное, самое... взрывающее проявление могущества человека. Именно в ядре сосредоточивается, олицетворяется это могущество!

— О, отлично! — воскликнул майор Эльфистон.

— В самом деле! — продолжал Мастон с тем же подъемом. — К звездам, к планетам человек прибавил ядро; ядро — это показатель, до чего может дойти скорость движения на Земле. Больше того, ядро — не что иное, как небесное тело в миниатюре, а небесные тела — лишь очень большие ядра, летящие по небесному пространству. Мы знаем в природе скорость света, скорость электричества, скорость звезд, скорость планет, скорость планетных спутников, скорость звука, скорость ветра. Но за нами — людьми — заслуга создания ядра, заслуга создания его скорости, во стократ превышающей скорости железнодорожных поездов и самых резвых лошадей!

Мастона охватил лирический восторг. В голосе его звучали трепетные ноты.

— Хотите цифр?! — воскликнул он с жаром. — Вот они — самые красноречивые! Возьмите скромненькое, маленькое ядро в 24 фунта¹ весом. Скорость его полета в 76 раз меньше скорости вращения Земли вокруг Солнца. И все же при вылете из пушки оно летит скорее звука. Скорость такого ядрышка около 400 метров в секунду, 4000 метров — в десять секунд, 24 километра — в минуту, 1440 километров — в час, 34 560 километров — в сутки; значит, уже такое маленькое ядро летит почти со скоростью точек экватора при вращении Земли вокруг ее оси. В год такое ядро пролетело бы более 12⅓ миллионов километров. До Луны оно долетело бы в 11 дней, до Солнца — в 12 лет, а до Нептуна, то есть до самой границы солнечной системы², — в 360 лет. Вот что могло бы сделать наше маленькое ядро — создание наших рук!.. Что же будет, если мы создадим скорость еще в 20 раз большую? Скорость в восемь километров в секунду! Ах, чудное ядро, дивный снаряд! Я вижу, как ты летишь! Я убежден, что там... на Луне, тебя примут с теми почестями, которые... обязаны оказать посланнику Земли!

¹ Фунт — английская и американская мера веса, применяемая в торговле, равная 453 граммам.

² В то время Нептун считался крайней планетой солнечной системы. Теперь известна более далекая планета — Плутон.

И Мастон, взволнованный, опустился в кресло. Конец его речи вызвал громогласное „ура" и горячие поздравления членов комитета.

— А теперь, — сказал Барбикен, — уплатив щедрую дань поэзии, приступим к делу.

— Мы готовы, — ответили члены комитета, поглощая бутерброды.

— Вы знаете основное задание, — продолжал председатель: — требуется придать снаряду первоначальную скорость 11 километров в секунду. Я считаю, что это удастся. Однако нужно вспомнить, какие скорости были уже достигнуты практически, Я полагаю, что генерал Морган не откажется сообщить относящиеся сюда данные.

— Это мне нетрудно, — ответил генерал. — Во время войны я был членом комиссии, производившей опыты стрельбы. Могу прежде всего сказать, что пушки Дальгрена выпускали 100-фунтовые ядра на расстояние до пяти километров с начальной скоростью в 455 метров.

— Хорошо. А колумбиада¹ Родмена? — спросил Барбикен.

¹ Колумбиадами назывались большие чугунные пушки, самые мощные артиллерийские орудия того времени.

— Колумбиада Родмена, при пробе в форте Гамильтон, близ Нью-Йорка, выпустила ядро весом полтонны на расстояние почти десять километров, с начальною скоростью 730 метров — результат, которого ни разу не могли добиться Армстронг и Пализер в Англии.

— Ну, уж эти англичане!.. — воскликнул Мастон, грозно помахав к востоку, в сторону Англии, своим железным крючком.

— Таким образом, — спросил Барбикен, — эти 730 метров — наибольшая первоначальная скорость, достигнутая пушечным снарядом?

— Да, — ответил генерал.

— Я, однако, замечу, — возразил Мастон, — что если бы моя мортира не разорвалась...

— Но она разорвалась... — перебил Барбикен с добродушным жестом. — Поэтому за исходную точку примем эту небольшую первоначальную скорость в 730 метров. Требуется увеличить ее ровно в 15 раз. Отложив до другого заседания обсуждение способов, которыми может быть достигнута требуемая скорость, займемся размерами, которые нужно дать ядру соответственно такой скорости. Понятно, что тут дело идет уже не об ядре весом в полтонны.

— А почему нет? — спросил майор.

— Потому что это ядро, — быстро перебил Мастон, — должно иметь очень большие размеры, иначе оно не обратит на себя внимания жителей Луны... если только они существуют.

— Конечно, — сказал Барбикен, — но есть еще более важная причина.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил майор.

— А то, что мало выстрелить в Луну и отложить всякие другие попечения. Надо еще следить за полетом снаряда до того самого момента, когда он попадет на Луну.

— Что?! — воскликнули с изумлением майор и генерал.

— Конечно, — уверенно повторил Барбикен. — Иначе опыт наш останется безрезультатным.

— Но в таком случае, — возразил майор, — наш снаряд должен иметь огромные размеры?

— Нисколько. Соблаговолите только выслушать. Вы знаете, до какой степени совершенства дошли теперь зрительные трубы. Те, в которые наблюдают Луну, дают увеличение в шесть тысяч раз, то есть приближают Луну к нам до расстояния всего в 64 километра. А на таком расстоянии предметы длиною в 20 метров уже хорошо видны.

— Ну, что же вы хотите? — спросил генерал, — Неужто вы думаете о снаряде длиною в 20 метров?

— Вовсе нет.

— Что же? Вы хотите, быть может, сделать лунный свет более ярким?

— Именно так.

— Вот ловко! — воскликнул Мастон,

— Это очень просто, — ответил Барбикен. — Как вы думаете: если уменьшить толщину атмосферной оболочки, через которую приходится смотреть на Луну, не станет разве лунный свет для нас более ярким?

— Верно, — согласился Эльфистон.

— А чтобы получить такой результат, достаточно установить наш телескоп на высокой горе. Так мы и сделаем.

— Сдаюсь, сдаюсь, — ответил майор. — Вы замечательно умеете упрощать задачи! И какое же увеличение надеетесь вы таким образом получить?

— В восемь раз большее, то есть увеличение в 48 тысяч раз. Тогда телескоп приведет Луну к нам на расстояние всего восьми километров, а с такого расстояния можно видеть предметы с поперечником около трех метров.

— Отлично! — воскликнул Мастон. — Следовательно, наше ядро будет иметь диаметр в три метра. Это великолепное ядро!..

— Как раз три метра.

— Позвольте, однако, заметить, — снова возразил майор Эльфистон, — что при этом диаметре получится такой огромный вес, что...

— Майор, позвольте вас прервать! — ответил Барбикен. — Вес ядра мы будем сейчас обсуждать, но раньше напомню о том, чего достигли уже наши предки. Конечно, не может быть речи о том, что баллистика не прогрессирует, но знаете ли вы, что в средние века делали удивительные ядра и получали результаты, в некоторых отношениях еще более удивительные, чем при современных наших успехах?

— Ну, вот еще! — возразил Морган.

— Докажите ваши слова! — с пылкостью воскликнул Мастон, задетый таким посягательством на честь современной баллистики.

— Ничего нет легче, — спокойно ответил Барбикен. — Например, в 1453 году, при осаде Константинополя Магометом II, метали каменные ядра, которые весили по 1 900 фунтов. Вы понимаете, каких размеров были эти ядра?

— Ой, ой! — воскликнул майор. — 1900 фунтов — это внушительный вес...

— На острове Мальте, во времена рыцарского Мальтийского ордена, крепость имела пушки, выпускающие ядра весом в 2 500 фунтов.

— Не может быть! — воскликнул генерал.

— Наконец, по словам одного французского историка, при Людовике XI в Париже была мортира, метавшая ядра весом всего в 500 фунтов, но эти ядра вылетали из Бастилии, куда глупые люди заключали умных, и долетали до Шарантона¹, куда люди с умом заключали безумных людей.

¹Шарантон — предместье Парижа, где находился дом для сумасшедших.

— Превосходно! — решил Мастон.

— Что же мы видим теперь? -продолжал Барбикен. — Пушки Армстронга выбрасывают ядра лишь в 500 фунтов, а огромнейшие колумбиады Родмена — снаряды в полтонны. Выходит, что увеличилась дальность полета снарядов, но вес их уменьшился. Мы же должны пойти в другом направлении и воспользоваться успехами науки, чтобы по крайней мере удесятерить вес ядер Магомета II и мальтийских рыцарей.

— Согласен, — ответил майор. — Какой же вы полагаете взять металл?

— Я думаю, просто чугун, — сказал генерал Морган.

— Чугун! Фу!.. — воскликнул Мастон с глубоким презрением. — Это слишком вульгарно для снаряда, предназначенного Луне.

— Не будем слишком притязательны, мой благородный друг, — ответил Морган. — Для Луны хорош и чугун!

— Но позвольте, — снова возразил майор Эльфистон. — Вес пропорционален объему; следовательно, при трех метрах снаряд будет иметь огромный вес.

— Да, если он будет сплошной, — ответил Барбикен, — и нет, если будет полый.

— Полый! Следовательно, это будет бомба.

— И можно будет туда вложить письма, документы, телеграммы Луне, — подхватил Мастон, — образчики произведений Земли?

— Да, это будет бомба, — ответил Барбикен. — Сплошное ядро в три метра диаметром весило бы более 200 тысяч фунтов — это уже слишком много. Но так как снаряд должен обладать достаточной прочностью, я предлагаю для него вес в пять тысяч фунтов.

— Вы уже вычислили, какова должна быть толщина его стенок? — спросил майор.

— Если держаться установленной формулы, — заметил Морган, — то при диаметре в три метра толщина стенок должна быть по крайней мере в полметра.

— Это слишком много, — ответил Барбикен. — Дело, заметьте, идет не о том, чтобы пробивать стены или металлические брони. Достаточно, чтобы стенки ядра могли выдержать напор пороховых газов. Так вот в чем задача: какую толщину должны иметь стенки чугунной бомбы, чтобы она весила не более пяти тысяч фунтов? Наш искусный математик, почтенный Мастон, нам сейчас это выведет.

— Нет ничего легче, — ответил секретарь комитета.

Он быстро написал несколько математических формул; из-под его пера выглянули разные х и у, возведенные в квадрат; показался кубический корень, который Мастон извлек в уме. Через несколько минут Мастон произнес:

— 50 миллиметров достаточно.

— Разве достаточно? — усомнился майор. — Такие стенки не выдержат напора газов.

— Нет, — ответил Барбикен, — очевидно, нет.

— Но что же тогда следует сделать? — спросил Эльфистон. Голос его выражал заметное недоумение.

— Надо взять не чугун, а другой металл, — ответил Барбикен.

— Медь? — спросил Морган.

— Нет, медь слишком тяжела; я вам предложу нечто лучшее.

— Что именно? — спросил майор.

— Алюминий, — ответил Барбикен.

— Алюминий?! — воскликнули остальные члены комитета.

— Конечно, друзья, вы знаете, что известному французскому химику Сент-Клер-Девиллю удалось в 1854 году получить алюминий в чистом виде и в значительных количествах. Этот замечательный металл обладает почти белизной серебра, неокисляемостью золота, ковкостью железа, плавкостью меди, легкостью стекла, и его очень легко обрабатывать; вы знаете, что он чрезвычайно распространен в природе, так как является главной составной частью всякой глины и многих других пород. Наконец, он в три раза легче железа, — это чуть ли не самое важное для нас свойство. Одним словом, алюминий как бы создан для того, чтобы дать самый удобный материал для нашего снаряда.

— Ура алюминию! — закричал секретарь комитета с обычным своим шумным восторгом.

— Но, дорогой Барбикен, — сказал майор, — алюминий, кажется, слишком дорог?

— Это было раньше, — ответил Барбикен. — Вначале, при его открытии, фунт алюминия обходился от 260 до 280 долларов, затем цена упала до 28 долларов, а теперь можно иметь фунт алюминия за девять долларов.

— Однако и девять долларов за фунт, — сказал майор, который не легко сдавался, — цена огромная: вспомните вес ядра!

— Без сомнения, дорогой майор, цена большая, но не настолько, чтобы отказаться от драгоценных свойств алюминия.

— Сколько же будет весить такой снаряд? — спросил Морган.

— Вот результат моих вычислений, — ответил Барбикен. — Шаровой снаряд в три метра диаметром и с толщиной стенок в 30 сантиметров, сделанный из чугуна, весил бы 77 400 фунтов, а если его отлить из алюминия, вес его сократится до 20 250 фунтов.

— Превосходно! — воскликнул Мастон. — Это как раз то, что нам подходит.

— Превосходно-то превосходно, — возразил майор, — но, считая по девять долларов за фунт, даже без расходов на отливку, снаряд этот обойдется...

— 182 250 долларов, — перебил Барбикен, — я это отлично знаю. Но, друзья, не беспокойтесь о деньгах: денег будет достаточно для нашего предприятия, я за это ручаюсь.

— Золото дождем посыплется в нашу кассу, — добавил Мастон.

— Ну, как же вы решите относительно алюминия? — переспросил председатель.

— Принято! — ответили члены комитета.

— Что же касается формы снаряда, — добавил Барбикен, — то в данном случае она почти не имеет значения, так как снаряд быстро минует земную атмосферу и будет лететь через пустое пространство. Поэтому я предлагаю форму шара. Пусть себе наша бомба вращается вокруг своих осей, как ей угодно.

Этим закончилось первое заседание комитета, на котором решен был вопрос о снаряде. Достойнейший секретарь Мастон громко выразил свою радость по поводу решения послать обитателям Луны алюминиевую бомбу:

— Пусть эти господа получат надлежащее понятие о земных обитателях!

Постановления, принятые комитетом Пушечного клуба на заседании 8 октября, всюду произвели огромное впечатление. Люди не особенно храброго десятка прямо пугались при мысли, что в пространство будет пущена бомба весом около девяти тонн. Они спрашивали себя и других: какой же величины будет пушка, которая вытолкнет такой снаряд, да еще со скоростью 11 километров в секунду? На эти вопросы должен был блестяще ответить протокол второго заседания комитета.

В следующий вечер, 9 октября, комитет Пушечного клуба снова заседал перед горою бутербродов и огромными запасами чая. Прения на этот раз обошлись без предисловий и патетических речей.

— Дорогие товарищи, — сказал Барбикен, — сегодня нам предстоит решить вопрос о пушке: определить ее форму, длину, вес и материал. Размеры ее окажутся, вероятно, колоссальными, но я надеюсь, что наша американская техника справится со всеми трудностями. Выслушайте же меня и не скупитесь на самые сильные возражения. Я тщательно обдумал вопрос и возражений не боюсь.

Нечто вроде одобрительного мычания раздалось из уст отдельных членов комитета в ответ на решительное заявление Барбикена.

— Вспомним, друзья, — продолжал Барбикен, — на чем мы вчера остановились. Вопрос стоит теперь таким образом: требуется дать первоначальную скорость 11 километров в секунду бомбе диаметром в три метра и весом в девять тонн.

— Действительно, задача такова, — подтвердил майор Эльфистон.

— Продолжаю, — начал снова Барбикен. — Ядро, пущенное в пространство, подвергнется влиянию трех независимых друг от друга сил: 1) толчка, который привел снаряд в движение, 2) притяжения Земли и 3) сопротивления среды. Разберем эти влияния. Сопротивление среды, то есть воздуха, почти не окажет действия. В самом деле, высота сколько-нибудь плотной части атмосферы не превышает 60-70 километров. При скорости в 11 километров снаряд пролетит это расстояние в течение шести секунд, и за такой короткий промежуток времени можно пренебречь сопротивлением среды. Перейдем теперь к притяжению Земли, то есть к весу снаряда, — продолжал Барбикен. — Мы знаем, что этот вес будет непрерывно уменьшаться обратно пропорционально квадратам расстояний. Вы помните пример, который приводится в курсах физики или, точнее, механики: всякое тело, при свободном его падении близ поверхности Земли, проходит в первую секунду пять метров; если бы это тело падало с Луны на Землю, то есть с расстояния приблизительно в 380 тысяч километров от Земли, то в первую секунду оно прошло бы всего 1 ⅓ миллиметра. А такая скорость почти граничит с неподвижностью. Итак, нам нужно придумать способ противодействовать этой силе земного притяжения. Как же мы этого достигнем? Только силою напора пороховых газов.

Барбикен остановился.

— Да, в этом главное затруднение, — сказал майор.

— Вы совершенно правы, — ответил Барбикен, — но это затруднение можно преодолеть. Сила толчка пороховых газов зависит лишь от длины орудия и от количества пороха, если, разумеется, считать доказанным, что стенки орудия выдержат напор пороховых газов. Поэтому давайте обсуждать размеры пушки. Прежде всего можно установить, что сила сопротивления стенок пушки может быть доведена до громадной, почти бесконечной величины, так как пушка не предназначена для передвижения и маневров.

— Совершенно ясно, — вставил генерал.

— До сих пор, — продолжал Барбикен, — длина самых больших орудий, например наших североамериканских огромных колумбиад, не превышала нескольких метров. Поэтому размеры нашей пушки удивят очень многих.

— Еще бы! — воскликнул пылкий Мастон. — По-моему, пушка должна быть длиной по крайней мере в полмили!

— В полмили! — вскрикнули генерал и майор.

— Да! В полмили! И того мало!..

— Ну, Мастон, — ответил Морган, — вы уже хватили через край!..

— Нисколько, — возразил кипучий секретарь, — и я не знаю даже, на каком основании вы утверждаете, что я преувеличиваю...

— Потому что вы уж слишком далеко залетели...

— Знайте, милостивый государь, — торжественно-патетически воскликнул Мастон, — знайте, что артиллерист, как и его снаряд, не может залететь слишком далеко!

Дело дошло бы до ссоры, но председатель остановил спорящих и, в свою очередь, сказал:

— Успокойтесь, друзья мои! Будем серьезно обсуждать этот вопрос. Разумеется, пушка должна быть очень большая, потому что при удлинении орудия возрастает продолжительность напора газов, развивающихся при воспламенении пороха. Но совершенно бесполезно переступать некоторые границы...

— Правильно, — вставил майор.

— Какие соотношения установлены для длины орудия? Считается, кажется, что длина пушки должна быть в 20-25 раз больше диаметра ядра, а вес ее в 240 раз больше его веса?

Пушка в представлении Мастона.

— Этого мало! — воскликнул неудержимый Мастон.

— Я с вами согласен, мой достойный друг, — ответил Барбикен. — В самом деле, если держаться такой пропорции, то для снаряда диаметром в три метра и весом в девять тонн пушка будет иметь длину лишь 75 метров.

— Это до смешного мало! — снова перебил Мастон. — Уж не взять ли тогда пистолет?

— Я того же мнения, что указанные размеры были бы слишком недостаточны, — сказал Барбикен, — а потому предлагаю учетверить эту длину, то есть построить пушку длиной в 300 метров.

Генерал и майор сделали несколько возражений, но, несмотря на это, предложение Барбикена, при горячей поддержке секретаря Пушечного клуба, было окончательно принято.

— Теперь, — сказал Эльфистон, — вопрос о толщине стенок.

— Я полагал бы: два метра. По моим вычислениям, это совершенно достаточно и вполне надежно, — ответил Барбикен.

— Вы, конечно, не предполагаете поставить такую огромную массу на лафет? — спросил майор.

— А вышло бы красиво! — воскликнул с увлечением секретарь.

— Но это невыполнимо, — ответил Барбикен. — Нет, я думаю отлить это орудие в самой земле; кроме того, надо связать его толстыми обручами из кованого железа да еще замуровать в массивных каменных стенах. Таким образом эти стены, а также и окружающий их грунт земли будут участвовать в общем сопротивлении напору пороховых газов. Все вместе способно оказать вполне надежное сопротивление колоссальному взрыву пороховых газов.

— Ура! — крикнул Мастон. — Пушка готова!

— Нет еще, — продолжал Барбикен. — Придется пушку еще отлить, — дело совсем не легкое при таких огромных размерах орудия. А потом придется обточить внутренность ее и тщательно калибровать, чтобы не допустить потери газа между снарядом и стенками пушки; только тогда вся двигательная сила пороха пойдет на толчок...

— Ну, вот и готова пушка, — снова перебил Мастон.

— Еще не совсем, — сказал Барбикен, жестом успокаивая своего нетерпеливого друга.

— Это почему? — взволновался неукротимый Мастон.

— Потому, что мы не определили еще формы нашего орудия: будет ли это пушка, гаубица или мортира¹.

¹ Пушкой называется длинное орудие для прицельной стрельбы. Мортира — короткое орудие для навесной стрельбы. Гаубица — средней длины орудие для навесной стрельбы. Длина орудия измеряется не метрами, а калибрами, то есть числом диаметров, умещающихся на длине канала; пушка в 30 калибров длиннее диаметра канала в 30 раз.

— Пушка! — ответил Морган.

— Гаубица! — возразил майор.

— Мортира! — крикнул Мастон.

Прения готовы были перейти в довольно горячий спор, так как каждый начал перечислять преимущества своего излюбленного орудия, но председатель быстро остановил спорщиков.

— Друзья мои, — сказал он, — я сейчас вас примирю. Наша колумбиада будет соединять в себе все три типа крупных огнестрельных орудий. Это будет пушка, потому что пороховая камера будет иметь тот же диаметр, что и канал. Это будет гаубица, потому что она выпустит бомбу. Наконец, мортира, потому что дуло ее будет установлено под углом 90° к горизонту.

Предложение Барбикена было единогласно принято комитетом.

— Позвольте, еще вопрос, — сказал Эльфистон: — эта гаубица-мортира-пушка будет нарезная или гладкоствольная?

— Нельзя сделать ее нарезной, — ответил Барбикен: — требуется огромная первоначальная скорость для ядра, а вы хорошо знаете, что нарезка несколько задерживает выход снаряда из пушки.

— Это верно, — согласился генерал.

— Ну, теперь порешили с вопросом об орудии? — спросил Мастон уже спокойно.

— Нет, еще не совсем, — возразил Барбикен.

— Что же еще?

— Мы не знаем, из какого металла будет орудие.

— Так давайте сейчас же решать! — воскликнул неугомонный секретарь.

— Я это и хотел вам предложить.

Барбикен объявил маленький перерыв, во время которого каждый из четырех членов комитета проглотил по десятку бутербродов и запил их соответствующим количеством чая. После этого тотчас же вернулись к делу.

— Почтенные коллеги, — начал Барбикен, — наше орудие должно обладать огромной прочностью, большой твердостью, огнеупорностью, неокисляемостью.

— В этом не может быть сомнения, — ответил майор, — и так как придется пустить в дело огромное количество металла, то нетрудно сделать и выбор.

— В таком случае, — сказал Морган, — предлагаю для колумбиады наилучший сплав из всех до сих пор нам известных, а именно: на 100 частей красной меди шесть частей олова и шесть — желтой меди (латуни).

— Друзья, — ответил Барбикен, — я совершенно согласен с вами, что этот сплав даст самые лучшие результаты, но он слишком дорог, и обработка его затруднительна. Полагаю, что можно удовлетвориться другим материалом, — превосходным, хотя и более дешевым. Я стою за чугун. Думаю, майор, что и вы со мной согласны.

— Вполне согласен.

— В самом деле, — продолжал Барбикен, — чугун дешевле бронзы в десять раз; он отлично плавится, его можно просто выливать в земляные формы; притом он и обрабатывается легко. Таким образом получится большая экономия и в деньгах и во времени. Вообще это отличный материал. Я помню, во время осады Атланты чугунные пушки стреляли почти непрерывно, давая по тысяче выстрелов каждая, и тем не менее ни одна из них не испортилась.

— Однако чугун очень хрупок, — заметил генерал.

— Да, но и очень прочен; кроме того, наша пушка не разорвется, смею вас уверить, — ответил Барбикен.

— А если и разорвется, — сказал с особенною серьезностью Мастон, — то это не позор для изобретателя.

— Конечно, — согласился Барбикен. — Итак, я попрошу нашего почтенного секретаря вычислить вес чугунной пушки длиною в 300 метров, с внутренним диаметром в три метра и при толщине стенок в два метра.

— Сию минуту! — отвечал Мастон.

И, как накануне, он напамять, с изумительной быстротой, выписал все нужные ему формулы.

Через минуту он сказал:

— Орудие будет весить 68 040 тонн.

— Чугун обойдется по два цента фунт. Сколько же будет стоить весь чугун?

— 2 510701 доллар.

Майор, генерал и даже Мастон взглянули с тревогой на председателя.

— Дорогие товарищи, — ответил Барбикен, — повторяю то, что и вчера сказал: будьте покойны, за миллионами дело не станет!

Этой уверенной фразой председателя окончилось заседание. Следующее заседание — третье и последнее — было назначено на ближайший вечер.

На очереди оставался вопрос о порохе.

Общественное мнение ожидало его разрешения с напряженной тревогой. Размеры снаряда и длина орудия были уже намечены, и публика спрашивала себя: какая же масса пороха понадобится для выстрела? Никогда еще в истории человечества не воспламенялось сразу такое огромное количество взрывчатого вещества.

Считается общеизвестным, — и до сих пор это часто повторяют, — что порох был изобретен в XIV столетии монахом Шварцем, который заплатил жизнью за свое великое изобретение. Но теперь уже доказано, что предание это должно быть отнесено к числу средневековых легенд, фактически неверных. Пороха никто собственно не выдумал. Давно известен был „греческий огонь", в состав которого входили сера и селитра в различных пропорциях. Вначале это была смесь горючая и шипящая; с течением времени она превратилась в смесь взрывчатую, стреляющую.

Множество людей знает легенду об изобретении пороха, но лишь немногие ясно представляют себе его механическую силу. Между тем это был вопрос очень важный для успеха предприятия Пушечного клуба.

Один литр пороха весит приблизительно два фунта; при воспламенении он развивает почти мгновенно газы при температуре около 2 400°; при свободном расширении эти пороховые газы могут занять пространство в четыре тысячи литров. Таким образом, объем пороха относится к объему развивающихся из него газов, как 1 к 4 000. Отсюда легко представить тот страшный напор, который должны произвести эти газы, когда они сжаты в пространстве, в четыре тысячи раз меньшем их нормального объема.

Эти основные данные были отлично известны всем членам комитета Пушечного клуба, и при открытии заседания 10 октября Барбикен предоставил первое слово майору Эльфистону, который во время войны был главным начальником пороховой части в армии федералистов-северян.

— Дорогие товарищи, — сказал этот выдающийся специалист, — приведу вам сначала бесспорные цифры, которые должны послужить основанием для наших собственных заключений. Ядро в 24 фунта, о котором нам третьего дня говорил достопочтенный Дж. Т. Мастон в столь поэтических выражениях, извергается из орудия 16 фунтами пороха — только шестнадцатью!

— Считаете ли вы эту цифру достоверной? — спросил Барбикен.

— Абсолютно достоверной, — ответил майор. — На заряд пушки Армстронга, выпускающей снаряд в 800 фунтов, идет только 75 фунтов пороха, а колумбиада Родмена, при заряде в 160 фунтов пороха, посылает ядро весом в полтонны на шестимильное расстояние. Эти данные стоят вне всяких сомнений: я присутствовал при пробах этих орудий и лично подписывал в артиллерийском комитете протоколы об опытной стрельбе из этих орудий.

— Совершенно верно, — подтвердил генерал.

— Из этих данных, — продолжал майор, — вы видите, что количество пороха в пушке не увеличивается пропорционально весу ядра. Так, в обыкновенных пушках на ядро в 24 фунта идет 16 фунтов пороха, то есть вес пороха должен составлять две трети веса ядра. Поэтому, если бы между весом ядра и весом пороха существовало постоянное отношение, заряд пороха в колумбиаде Родмена (на ядро в полтонны) должен был бы равняться 333 фунтам; между тем оказывается достаточным всего 160 фунтов, то есть меньше половины.

— К какому же выводу вы приходите? — спросил председатель.

— Дорогой майор, — вмешался Мастон, — если довести вашу теорию до логического конца, то выйдет, что при очень большом весе ядра можно при выстреле совсем обойтись без пороха...

— Мой друг Мастон игрив даже в самых серьезных вопросах, — возразил майор, — но пусть он успокоится: я для нашей колумбиады предложу такое количество пороха, которое вполне удовлетворит его артиллерийское самолюбие. Однако прежде всего я считаю необходимым установить, что во время нашей войны, после целого ряда опытов с самыми большими пушками, количество пороха на заряд было сокращено до одной десятой веса ядра. Вы видите, какая громадная разница по сравнению с прежде существовавшим отношением в две трети.

— Майор совершенно прав, — подтвердил генерал Морган, — но вопрос о количестве пороха зависит прежде всего от его качества, и потому, я полагаю, майор скажет нам теперь, какой сорт пороха считает он наиболее пригодным для нашего выстрела.

— Я предлагаю крупнозернистый порох, — ответил майор: — он воспламеняется быстрее, чем мелкозернистый.

— Это так, — возразил генерал, — но он быстро засоряет пушку.

— Ну вот! — ответил Эльфистон. — Я этого возражения не ждал. Эти недостатки могут иметь значение только для пушки, которая должна стрелять часто и долго, но никак не для нашей колумбиады, которая выстрелит всего один раз. Нам не угрожает опасность, что пушка разорвется; наоборот, для нас необходимо, чтобы порох воспламенился в самое краткое мгновение, потому что, чем быстрее воспламенение пороха, тем полнее и механическое его действие.

— Можно бы взять мелкозернистый порох, — предложил Macтон, — и сделать несколько затравок, чтобы одновременно воспламенить его с разных сторон.

— Конечно, можно, — ответил Эльфистон, — но это чрезвычайно усложнит управление пушкой; поэтому я снова предлагаю крупнозернистый порох, который совершенно устраняет указываемые затруднения.

— Пусть будет так, — ответил генерал. — Я согласен на крупнозернистый.

До сих пор Барбикен не вмешивался в прения. Он предоставил говорить другим, а сам слушал. Очевидно, он обдумывал какую-то свою мысль. Поэтому он только спросил:

— А сколько же потребуется, по-вашему, пороха, друзья мои?

Члены комитета переглянулись.

— 200 тысяч фунтов! — сказал, наконец, Морган.

— 500 тысяч! — возразил майор.

— 800 тысяч! — крикнул Мастон.

На этот раз и майор не решился упрекнуть пылкого секретаря Пушечного клуба в преувеличении. В самом деле, требовалось добросить до Луны снаряд весом в девять тонн, а для этого надо было сообщить ему первоначальную скорость 11 километров в секунду!

Наступила пауза. Наконец заговорил Барбикен.

— Дорогие товарищи! — сказал он спокойным голосом. — Исходя из основного положения, что сила сопротивления стенок нашей пушки беспредельна, я удивлю вас и даже достопочтенного Дж. Т. Мастона: он был слишком робок в своих соображениях. Его 800 тысяч фунтов я предлагаю удвоить.

— Миллион шестьсот тысяч фунтов?! — воскликнул Мастон, подскочив от изумления.

— Да, не меньше.

— Но в таком случае выходит по-моему, что пушка должна быть длиною в полмили!..

— Очевидно, так, — подтвердил майор.

— Миллион шестьсот тысяч фунтов пороха, — продолжал секретарь комитета, — будут занимать пространство около 800 кубических метров. Ваша пушка в 300 метров длины — с объемом всего около двух тысяч кубических метров — будет наполнена порохом почти до половины. Но тогда остальное пространство внутри пушки не будет обладать достаточной длиной, чтобы расширение пороховых газов оказало свое полное действие на снаряд...

Соображения Мастона были совершенно верны и не допускали никаких возражений. Майор, генерал и даже Мастон остановились в полном недоумении. Они, казалось, пришли к неразрешимому противоречию. Взгляды их остановились на председателе.

— Тем не менее, — сказал Барбикен, — я настаиваю на таком именно количестве пороха. Подумайте хорошенько! Миллион шестьсот тысяч фунтов пороха разовьют шесть миллиардов литров газа. Шесть миллиардов! Слышите?

— Но что же тогда делать? — спросил генерал в полном смущении.

— Что делать? — сказал Барбикен. — Необходимо прежде всего сократить это громадное количество пороха, но без ущерба для его двигательной силы.

— Прекрасно! Но каким же образом? — спросил майор.

— Я вам сейчас скажу, — спокойно и просто ответил Барбикен.

Слушатели так и впились в него глазами.

— В самом деле, ничего нет легче, — продолжал Барбикен, — как сократить в четыре раза объем, требуемый указанным количеством пороха. Разумеете, вы все знаете то любопытное вещество, из которого состоят ткани растений и которое называется клетчаткою.

— Ах! — воскликнул майор. — Я вас понимаю, дорогой Барбикен.

— Это вещество, — продолжал председатель, — встречается в природе в совершенно чистом виде, например, в хлопке,, который представляет пух на семенах хлопчатника. При соединении на холоде с азотной кислотой клетчатка превращается в вещество, совершенно нерастворимое, вполне сгораемое и обладающее громадной взрывчатой силой. В 1846 году Шенбейн, профессор химии в Базеле, предложил его в качестве пороха для военных целей. Это порох, который называли нитроклетчаткой.

— Или пироксилином, — заметил Эльфистон.

— Или гремучей ватой, — добавил Морган.

— Свойства пироксилина, — сказал Барбикен, — для нас особенно драгоценны. Во-первых, изготовление его необычайно легкое: стоит только погрузить вату (хлопчатую бумагу) на 15 минут в холодную дымящуюся азотную кислоту, затем промыть в большом количестве воды, потом высушить, и — готов пироксилин.

— В самом деле, нет ничего проще, — заметил генерал.

— Во-вторых, пироксилин совершенно нечувствителен к сырости, — продолжал Барбикен, — и это особенно драгоценное для нас свойство, потому что заряжать нашу пушку придется несколько дней подряд ввиду огромной величины требуемого заряда. В-третьих, пироксилин воспламеняется при 170°, а не при 240°, как обыкновенный порох. В-четвертых, быстрота его разложения, то есть сгорания и взрыва, так велика, что можно положить его сверху кучи обыкновенного пороха, и пироксилин весь сгорит раньше, чем порох успеет воспламениться.

— Превосходно, — заключил майор.

— Но он дороговат... — вставил генерал.

— Это пустяки! — крикнул Мастон.

— Наконец, пироксилин придает снаряду скорость, превосходящую в четыре раза скорость обыкновенного пороха. Я добавлю даже, что если к пироксилину прибавить калийной селитры, то сила его увеличится в еще большей пропорции.

— Но разве это необходимо? — спросил майор с выражением сомнения.

— Я этого не думаю, — ответил Барбикен. — Таким образом, вместо миллиона шестисот тысяч фунтов обыкновенного крупнозернистого пороха, достаточно заготовить 400 тысяч фунтов хлопчатобумажного пороха. Дальше: так как можно без всякой опасности спрессовать 500 фунтов хлопчатой бумаги в пространстве 0,764 кубического метра, то весь наш пороховой заряд займет в канале колумбиады пространство не более 60 кубических метров. Таким образом, снаряду придется испытать на всем остальном пространстве канала напор шести миллиардов литров газов, прежде чем он вылетит из пушки по направлению к Луне.

Тут уже Мастон не в силах был сдержать свой восторг. Он бросился в объятия своего друга почти со скоростью пушечного снаряда и, конечно, пробил бы его, если бы Барбикен не был построен из материала, способного выдерживать даже удар бомбы.

Этим закончилось третье заседание комитета Пушечного клуба. Барбикен и его смелые товарищи, для которых не существовало ничего невозможного, блестяще разрешили сложные вопросы о снаряде, об орудии и о порохе. План был готов, оставалось только его выполнить.

— Ну, это уже подробности, сущие пустяки, — сказал секретарь Пушечного клуба Дж. Т. Мастон.

Американское общество следило с напряженным интересом за малейшими подробностями предприятия Пушечного клуба. Читающая публика день за днем обсуждала прения его Исполнительного комитета. Вся подготовка к великому опыту, все цифры, все механические трудности, которые предстояло одолеть, — одним словом, весь ход дела в высшей степени возбуждал интерес 25-миллионного населения Соединенных штатов.

Целый год должен был пройти от начала работ до их завершения, но и этот продолжительный срок не грозил охладить внимание общества к предприятию Пушечного клуба. В самом деле, предстояло избрать место для производства работ; надо было соорудить громадную форму для отливки колумбиады; наконец, особые трудности и опасности должны были представить работы при заряде пушки огромным количеством пироксилина; этого было больше чем достаточно, чтобы непрерывно поддерживать любопытство и внимание общества.

Все знали, что снаряд, выпущенный из колумбиады, исчезнет из поля зрения в течение какой-нибудь десятой доли секунды. А как полетит он в пространстве? Как достигнет Луны?

Лишь немногие счастливцы увидят полет ядра собственными глазами.

Понятно поэтому, что для публики особенно интересны были приготовления к великому опыту; об этих приготовлениях можно было не только говорить и думать, но даже впоследствии видеть их собственными глазами.

Кроме того, очень скоро произошло совершенно неожиданное событие, усилившее общественный интерес к научной стороне дела.

Мы уже знаем, как восторженно был встречен проект Барбикена. Председатель Пушечного клуба сразу приобрел множество почитателей и даже друзей. Однако, несмотря на свою необычайную многочисленность, партия Барбикена, если так можно выразиться, не включила в свои ряды всех граждан Соединенных штатов.

Нашелся человек — правда, единственный на все Соединенные штаты, — который протестовал против предприятия Пушечного клуба. Он стал и говорить и писать наперекор общественному мнению, не упуская ни одного случая напасть на проект Барбикена. Он выступил с целым рядом горячих опровержений всех его частностей. А натура человека такова, что Барбикен был более чувствителен к нападкам одного этого человека, чем к симпатиям и шумным одобрениям всех остальных граждан Соединенных штатов.

Между тем ему отлично была известна причина вражды этого человека, так как она была давнего происхождения и носила личный характер. Он знал, что вражда, взаимная их вражда, зародилась из самолюбивого соперничества.

Однако председатель Пушечного клуба никогда не видел в глаза своего давнего ожесточенного недруга, и это — к счастью для обоих, потому что встреча их, наверное, повлекла бы за собою самые печальные последствия.

Этот соперник Барбикена был такой же ученый, как Барбикен, такая же гордая, смелая, горячая, упорная натура, — одним словом, такой же настоящий янки. Звали его капитан Николь, и жил он в Филадельфии.

Многие, вероятно, помнят, какое любопытное и горячее соперничество во время гражданской войны в Америке возникло между пушечным ядром и бронею военных кораблей: ядро призвано было пробивать всякую броню, а броня должна была с успехом противиться всякому ядру. Это, между прочим, повело к коренному преобразованию военного флота не только в Америке, но и в Европе. Ядро и броня объявили друг другу войну не на живот, а на смерть.

С беспримерной последовательностью ядро все увеличивалось, а броня все утолщалась. Известные военные суда американцев — „Мерримак", „Монитор", „Рэм-Тенесси", „Векгаузен" — метали огромные ядра в неприятельские суда, предварительно забронировавшись толстыми металлическими обшивками, а неприятельские суда, в свою очередь, отвечали им такими же любезностями.

Барбикен во время войны прославился как изобретатель и техник в отливке больших ядер, а капитан Николь — как изобретатель защиты от ядер, как мастер изготовления самой прочной брони. Барбикен день и ночь отливал в Балтиморе ядра, а Николь день и ночь ковал в Филадельфии брони. Каждый из них был занят мыслями и целями прямо противоположного направления.

Не успевал Барбикен придумать новый метательный снаряд, как Николь изготовлял уже новую обшивку, еще более толстую броню. Вся жизнь Барбикена имела целью пробивать насквозь броню своими ядрами, а вся жизнь капитана Николя — не допускать разрушений в броне. Отсюда и зародилось их страстное соперничество, которое скоро перешло в личную вражду.

Николь мерещился Барбикену даже во сне в виде непроницаемой брони, о которую Барбикен разбивался на мелкие куски, а Барбикен являлся Николю во сне в виде страшного снаряда, который его, Николя, пробивал наскрозь.

Хотя оба ученые стремились по двум расходящимся линиям, они, наверное, когда-нибудь встретились бы, наперекор всем аксиомам геометрии, и тогда эта встреча кончилась бы дуэлью. Однако, к счастью для этих выдающихся граждан Соединенных штатов, их всегда отделяло расстояние в добрую сотню километров, и друзья так заботливо за ними следили, что и после войны Барбикен и Николь ни разу не имели возможности увидеть друг друга.

Никто не решился бы дать определенный ответ, кто из этих двух изобретателей превзошел другого, так гак результаты их деятельности не могли еще получить точную оценку. Казалось, однако, что в конце концов броня должна была уступить ядру.

Впрочем, очень многие сведущие люди сомневались еще в этом. В последний период войны цилиндро-конические снаряды Барбикена не могли пробить броню Николя; они лишь немного вонзались в нее, как булавки в воск. В тот день филадельфийский кузнец громко праздновал свою победу, которую считал окончательною. Николь не скупился тогда на презрительные выражения по адресу своего соперника, но скоро должен был признать, что слишком поторопился. Барбикен заменил свои цилиндро-конические снаряды простыми бомбами весом в 600 фунтов, и эти бомбы, несмотря на их малую начальную скорость, пробили и разнесли в куски самую толстую броню Николя, выкованную из лучшего металла.

Так обстояло дело, и победа, казалось, должна была остаться за ядром, но вдруг война кончилась, — и кончилась в тот самый день, когда Николь доделывал новую броню из наилучшей кованой стали. Это был шедевр своего рода, образцовое произведение оборонительного искусства. Капитан Николь перевез новую броню на Вашингтонский полигон и послал Барбикену предложение пробить ее, но Барбикен отказался ввиду прекращения военных действий.

Взбешенный отказом, Николь послал новый вызов: испытать его броню какими угодно снарядами — круглыми, коническими, полыми, сплошными, — хотя бы самых чудовищных размеров. Председатель Пушечного клуба опять отказался, очевидно, не желая новым сомнительным опытом подорвать славу своего последнего успеха.

Упорство Барбикена вывело Николя из себя. Он предложил Барбикену неслыханно льготные условия: стрелять в его, Николя, броню с расстояния не более 400 метров. Барбикен снова отказался. Николь через газеты повторил свой вызов — на 200 метров. Барбикен ответил, что не желает даже и на 150 метров.

„В таком случае я предлагаю 100 метров, — объявил капитан через газеты. — Предлагаю даже 50 метров, и, кроме того, я сам буду стоять позади моей брони".

Барбикен ответил также через газеты, что он не будет стрелять даже в том случае, если капитан Николь станет не позади, а впереди своей брони.

После такого ответа капитан Николь счел себя вправе открыто выказывать свою вражду к Барбикену, не стесняясь и в личных нападках. Он писал, что человек, который отказывается выстрелить из пушки, несомненно, боится предлагаемого ему опыта и что вообще современные артиллеристы, которые стреляют друг в друга с расстояния в десять километров, подменили личную храбрость математическими формулами, а человек, который предлагает стать спокойно позади своей брони, выказывает не меньше храбрости, чем тот, который стреляет ядрами по всем правилам искусства.

Барбикен ничего не ответил на эти обвинения. Быть может, он даже не знал о них, потому что был тогда весь поглощен вычислениями для своего великого предприятия.

Но гнев капитана Николя дошел до предела, когда Барбикен сделал свое знаменитое сообщение Пушечному клубу. Тут сказались и острая ревность к успеху соперника и сознание полного бессилия перед ним,

Чем можно затмить колумбиаду в 300 метров длиной? Мыслимо ли выковать броню, которая задержала бы снаряд весом в девять тонн?

Капитан Николь почувствовал себя сперва приниженным, уничтоженным, пробитым этим чудовищным снарядом. Однако он скоро оправился, стал на ноги и решил раздавить проект Барбикена тяжестью своих опровержений.

Он ожесточенно напал на все труды Пушечного клуба. Он написал в редакции множество писем, которые газеты, конечно, помещали с удовольствием ввиду громадного интереса публики к вопросам, возбужденным Пушечным клубом. Он старался уничтожить научное значение проекта Барбикена, но при этом, нужно сознаться, не всегда соблюдал научную добросовестность: не брезговал никакими доводами, хотя бы самыми натянутыми и необоснованными, лишь бы уязвить врага и подорвать его репутацию.

Прежде всего Николь пытался опровергнуть цифровые данные комитета Пушечного клуба. Он утверждал, что формулы Барбикена неверны или неправильно применяются им; Николь доходил до того, что прямо обвинял Барбикена в непонимании основных начал баллистики.

Среди различных будто бы ошибок Барбикена Николь прежде всего отметил, что совершенно невозможно сообщить какому бы то ни было земному телу скорость 11 километров в секунду; затем он утверждал, на основании собственных вычислений, что даже при скорости в 11 километров ядро колумбиады не вылетит за пределы земной атмосферы, потому что вес его слишком велик, и этот вес позволит снаряду подняться на высоту лишь 32 километров, после чего Земля снова притянет его к себе. Больше того. Даже при указанной скорости, если считать ее достаточной, снаряд не достигнет цели, потому что не выдержит огромного напора тех газов, которые сразу разовьются при воспламенении 1 600 тысяч фунтов пороха; наконец, снаряд будет подвержен действию такой высокой температуры внутри пушки, что при вылете из колумбиады он весь расплавится и упадет кипящим металлическим дождем на головы легкомысленных зрителей этого безумного выстрела.

Барбикен же продолжал свое дело, не обращая — или, по крайней мере, не выказывая — никакого внимания на эти нападки.

— Даже бровью не шевельнет! — восклицал пылкий Мастон, который, конечно, готов был вцепиться своим железным крючком в Николя за его яростные и очень часто недобросовестные нападки на Барбикена.

Тогда капитан Николь повел атаку с другой стороны. Он стал писать, что предприятие Барбикена не только бесцельно и бесполезно, с какой бы точки зрения ни смотреть на вопрос, но еще чрезвычайно опасно. Оно опасно как для граждан, которые почтят своим присутствием это предосудительное зрелище, так и для городов, лежащих вблизи места будущего выстрела. Кроме того, если только ядро не долетит до Луны, — что не подлежит сомнению, — то оно, очевидно, снова упадет на Землю. Но энергия падения такой массы равна величине этой массы, помноженной на квадрат скорости падения. Она произведет ужасный удар о Землю, который прямо грозит катастрофой для той местности земного шара, куда снаряд упадет.

„Я, разумеется, не желаю посягать на права свободных граждан Америки, — писал Николь, — но здесь возникает вопрос об общественной безопасности, и потому, безусловно, необходимо вмешательство правительства, так как нельзя рисковать жизнью множества американских граждан в угоду фантазиям одного человека".

Отсюда видно, до каких невозможных преувеличений дошел капитан Николь. Но, — как это ни покажется странным, — он оставался совершенно одиноким. Никто не разделял его мнения, никто не верил его зловещим пророчествам.

„Пусть капитан Николь пишет, что ему угодно, пусть выкрикивает на всех перекрестках свои мнения, если это ему нравится", так говорил почти каждый янки.

Капитан Николь очутился в положении адвоката, дело которого заранее проиграно. Его слышали, но не слушали, и он не отбил у председателя Пушечного клуба ни единого сторонника, а сам Барбикен не счел даже нужным возражать своему злосчастному сопернику.

В конце концов капитан Николь прибегнул к последнему средству. Не имея возможности лично сосчитаться с Барбикеном, он решил сосчитаться с ним своими деньгами. В один прекрасный день в ричмондской газете „Исследователь" появился, за подписью капитана Николя, вызов Барбикену на ряд пари с постепенно возраставшими ставками.

Предметы пари и ставки были следующие:

1) Пушечный клуб не соберет суммы, достаточной для осуществления его предприятия . . 2) Отливка чугунной пушки в 300 метров длиной практически невыполнима и потому Пушечному клубу не удастся....... 3) Невозможно будет зарядить колумбиаду, потому что вес ядра вызовет взрыв пироксилина ................ 4) При воспламенении пироксилина колумбиаду разорвет............. 5) Ядро не пролетит даже шести миль в высоту и упадет на Землю через несколько секунд после выстрела..........

1 000 долларов. 2 000 „ 3000 „ 4000 „ 5000 „

Отсюда видно, до какой степени азарта довело капитана Николя его отчаянное упрямство. Сумма всех пари достигала 15 тысяч долларов. Николь рисковал громадным для него капиталом — чуть ли не всеми своими сбережениями.

19 октября капитан Николь получил великолепную по своей краткости телеграмму:

„Балтимора, 18 октября. Держу. Барбикен"

Еще один важный вопрос оставался нерешенным: надо было выбрать местность, благоприятную для опыта. Ведь совет Кембриджской обсерватории выработал следующие указания:

1) Выстрел необходимо направить перпендикулярно к плоскости горизонта, то есть целить в зенит.

2) Луна бывает в зените тех лишь мест, которые расположены между экватором и 28-й параллелью как на север, так и на юг от экватора.

Таким образом, нужно было точно определить местность, где должна была происходить отливка колумбиады.

На 20 октября было созвано общее собрание членов Пушечного клуба. Барбикен принес великолепную карту Соединенных штатов. Председатель объявил заседание открытым, но не успел еще развернуть свою карту, как Мастон с обычной пылкостью попросил слова.

— Уважаемые коллеги, — начал он с большим подъемом свою речь, — вопрос, поставленный на нынешнее заседание, имеет громадное национальное значение. Он дает нам случай доказать наш патриотизм!

Члены Пушечного клуба переглянулись. Никто еще не понимал, куда клонит оратор.

— Никто из вас, — продолжал после краткой паузы Мастон, — не допустит и мысли поступиться славой своего отечества, и если существует право, которое должно исключительно принадлежать Союзу Соединенных штатов, то это право заключается в том, чтобы колоссальное орудие Пушечного клуба было отлито в пределах нашего отечества! Но при существующих условиях...

— Браво, Мастон! — перебил председатель.

— Позвольте мне развить свою мысль, — продолжал оратор с прежней стремительностью. — При существующих условиях мы должны для удачи нашего великого опыта выбрать место, достаточно близкое к экватору...

— Позвольте мне... — попробовал было Барбикен остановить Мастона.

— Я требую свободы слова, — возразил пылкий секретарь Пушечного клуба, — и требую, чтобы территория, с которой полетит наш победоносный снаряд, принадлежала Соединенным штатам!

— Правильно! Верно! Конечно! — послышались многие голоса.

— Но наши границы недостаточно простираются к югу. Нам необходимо иметь 28-ю параллель, хотя бы за пределами Соединенных штатов, и это — законный повод к войне. И я требую, чтобы была объявлена война Мексике!

— Зачем? К чему? Не надо! Нет! — раздалось со всех сторон.

— Нет?! Вы говорите: нет? — закричал Мастон. — Меня у изумляет слово „нет" в этом месте, в устах членов Пушечного клуба!

— Но послушайте же, Мастон... — начал было председатель.

— Не стану слушать! Никогда не соглашусь с этим „нет" — крикнул в ответ воинственный оратор. — Рано или поздно эта война неизбежна, и я требую, чтобы она была объявлена немедленно.

Раздались выстрелы председательского звонка. Мастон остановился.

— Мастон, — объявил Барбикен, — я лишаю вас слова.

Мастон пытался возразить, но соседям удалось его сдержать.

— Я сам того мнения, — сказал Барбикен, начиная свое председательское слово, — что наш опыт не должен быть произведен нигде, кроме территории Соединенных штатов. Но если бы мой нетерпеливый друг не помешал мне высказаться, если бы он потрудился раньше взглянуть на любую карту Соединенных штатов, то убедился бы, что совершенно не к чему объявлять войну нашим соседям, так как некоторые границы Соединенных штатов переходят за 28-ю параллель к югу. Я развернул карту, и вы видите, что мы имеем в своем распоряжении всю южную часть Техаса и Флориды.

Тем и закончился инцидент с мастоновским объявлением войны Мексике; Мастон должен был согласиться с доводами Барбикена, но при этом высказал сожаление, что обстоятельства еще раз сложились против войны...

Заседание кончилось постановлением, что колумбиада будет отлита или в Техасе, или во Флориде.

Но какое соперничество должно было вызвать это постановление между городами Техаса и Флориды!

Пересекая побережье Северной Америки, 28-я параллель идет по Флоридскому полуострову и разделяет его на две приблизительно равные части. Переходя далее через Мексиканский залив, эта параллель замыкает дугу, образуемую берегами штатов Алабама, Миссисипи и Луизиана. Затем она идет через Техас, пересекает границу Мексики, где проходит через Соньору и Старую Калифорнию, после чего теряется в волнах Тихого океана. Таким образом, только те части Техаса и Флориды, которые расположены южнее этой параллели, удовлетворяли географическим условиям, указанным Кембриджской обсерваторией.

Флорида в южной своей части, ниже 28-й параллели, не имеет значительных городов, но в ней очень много крепостей, воздвигнутых против бродячих индейцев; один лишь город Тампа мог рассчитывать, по своей сравнительной величине и удобному положению, на выбор Пушечного клуба.

В Техасе, наоборот, города многочисленны и притом довольно значительны: Корпус-Крайсти в Нуэсекском графстве и ряд городов, расположенных по Рио-Браво, а именно: Ларедо, Комалитес, Сан-Игнасио, Рома, Рио-Гранде-Сити, Эдинбург, Санта-Рита, Эль-Пандо и Бронзвиль. Это были крупные и опасные соперники Флориды.

Поэтому, как только газеты огласили постановление Пушечного клуба относительно выбора места для установки колумбиады, тотчас же в Техасе и Флориде стали устраивать митинги, и каждый из перечисленных городов стремился добиться во что бы то ни стало, чтобы именно на нем остановился выбор Пушечного клуба.

Уже через несколько дней начали ежедневно прибывать в Балтимору депутаты из Флориды и Техаса для защиты своих притязаний.

Барбикена и других влиятельных членов Пушечного клуба днем и ночью осаждали эти депутаты, требуя аудиенций для выслушивания их настойчивых домогательств.

Если в древности семь городов оспаривали друг у друга честь быть родиною Гомера, то во второй половине XIX века два штата чуть не объявили друг другу войну из-за спора, на чьей территории должен быть сделан выстрел, направленный в Луну.

Депутаты Техаса и Флориды расхаживали по Балтиморе целыми группами и притом все были вооружены. При каждой встрече соперников можно было опасаться вооруженной схватки.

К счастью, председатель Барбикен так осторожно и ловко с ними разговаривал, не лишая никого надежды на успех, что депутаты не находили поводов завидовать друг другу или мстить. К тому же газеты тотчас занялись усиленным обсуждением всех этих вопросов и явились полезным громоотводом для чисто личных столкновений.

Известные большие газеты — „Нью-йоркский вестник" и „Трибуна" — стали на сторону Техаса, а защиту интересов Флориды приняли на себя „Время" и „Американское обозрение".

Члены Пушечного клуба не знали, кого и слушать.

Техас гордо выставлял на вид, как главную батарею своих доводов, то обстоятельство, что в нем целых 26 графств¹, но Флорида возражала, что у нее графств относительно больше, хотя их всего 12, потому что Флорида в шесть раз меньше Техаса².

¹ Графства, на которые разделяются американские штаты, соответствуют, по административному значению, нашим областям. По площади Техас больше Франции и является крупнейшим штатом Американского союза.

² Техас и Флорида вошли в Американский союз на правах штатов в 1845 году. До этого времени Флорида, купленная Соединенными штатами у Испании в 1819 году за пять миллионов долларов, не была автономна и называлась „территорией". Техас, входивший раньше в состав Мексиканской республики, в 1835 году отделился от нее, образовав самостоятельную республику с президентом Тустоном, генералом техасской армии. Через десять лет Техас был принят в состав Американского союза; из-за этого возникла война Соединенных штатов с Мексикой, окончившаяся присоединением к Соединенным штатам не только Техаса, но также Калифорнии и Новой Мексики.

Тогда Техас стал хвалиться своим населением в 333 тысячи жителей, а Флорида отвечала, что она более густо заселена, потому что на малую ее территорию приходится целых 56 тысяч жителей; кроме того, она язвительно спрашивала: почему Техас не хвалится также своей болотной лихорадкой, которая ежегодно уносит тысячи жертв?

И Флорида была права.

В свою очередь Техас возразил, что не Флориде упрекать других за лихорадки и нездоровый климат, — разве она запамятовала свою собственную „черную рвоту"?..

И Техас также был прав.

К тому же, — добавлял Техас через дружественный ему „Нью-йоркский вестник", — Техас заслуживает предпочтения, потому что в нем растет лучший в Америке хлопок, потому что там произрастает лучший зеленый дуб для постройки кораблей и потому что у него великолепный каменный уголь и богатейшая железная руда, дающая 50 процентов чистого металла.

На это „Американское обозрение" — горячий защитник Флориды — возражало, что хотя почва Флориды и не столь богата полезными ископаемыми, но представляет гораздо более благоприятные условия для формовки и отливки колумбиады, так как у берегов океана и Мексиканского залива она состоит из великолепной глины и тончайшего песка.

— Но, прежде чем отливать что-либо в какой-нибудь стране, — отвечали печатные органы Техаса, — надо до этой страны добраться! А добраться до Флориды — дело нелегкое, потому что у нее нет ни железных дорог, ни удобных гаваней; берег же Техаса может предложить Гальвестонскую бухту, которая имеет 50 километров в окружности и способна вместить флоты всех государств мира.

— Недурно! — восклицали в ответ газеты Флориды. — Что это: простое невежество или коварный обман? Ваша Гальвестонская бухта лежит выше 29-й параллели, а колумбиада должна быть установлена не севернее 28-й. У Флориды же есть бухта — Эспириту-Санто, как раз на 28-й параллели, и через эту бухту корабли прямо доходят до города Тампа.

— Хороша бухта, наполовину заваленная песком! — получали в ответ флоридцы.

— Сами вы завалены песком, — отбивались флоридцы. — Уж не скажете ли, что Флорида совсем дикая страна?

— А разве до сих пор не рыскают семинолы по вашим степям?

— Ну, так что же! А ваши команчи и апаши?¹ Или вы за эту неделю успели их цивилизовать?

¹ Семинолы, команчи, апаши — дикие племена, обитатели Америки.

Несколько дней подряд продолжалась полемика такого рода, пока Флорида не потребовала перенести спор на другую почву. Дружественное Флориде „Время" выступило с передовой статьей, которая кончалась таким патриотическим заявлением:

„Так как предприятие Пушечного клуба — дело истинно-американское, то оно должно быть осуществлено на истинно-американской территории".

Весь Техас пришел в крайнее негодование.

— Разве техасцы не такие же истинные американцы, как и флоридцы? Разве Техас и Флорида не вошли в Союз Соединенных штатов в одном и том же 1845 году?

— Правда, но не об этом речь, — отвечало „Время". — Флорида принадлежит американцам с 1820 года.

— Еще бы! — возразила „Трибуна". — Вы уже привыкли принадлежать другим: сперва были англичанами, потом испанцами, и только через 200 лет попали в американцы. Да еще каким манером! Вас купили за пять миллионов долларов.

— Так что же? — отвечали флоридцы и их газеты. — Краснеть нам не приходится. А откуда взялся Техас? Кого купили в 1803 году вместе с Луизианой у Наполеона за 16 миллионов долларов?

— Это просто позор! — закричали тогда депутаты и защитники Техаса. — Такой жалкий клочок земли, как Флорида, да еще смеет равняться с Техасом! Техас не был ни продан, ни куплен. Техас сам завоевал себе свободу, изгнав мексиканцев 2 марта 1835 года. Техас сам объявил себя федеративною республикою после победы Самуила Густона на берегах Сан-Гиацинто над войсками генерала Санта-Анны. Техас сам, добровольно, присоединился к Соединенным штатам Северной Америки.

— Потому что он испугался, как бы мексиканцы снова его не завоевали, — ответила Флорида.

„Испугался"! С того дня, когда сорвалось это неосторожное слово, — к тому же слишком резкое и неверное, — положение стало невозможным.

Все в Балтиморе боялись, что приезжие депутаты Техаса и Флориды схватятся на улицах и начнут резать друг друга. Пришлось устроить надзор за всеми этими людьми.

Председатель Пушечного клуба не знал, на что решиться. Каждый день к нему сыпались докладные записки, документы и даже письма с самыми серьезными угрозами. Барбикен долго спрашивал себя, чью сторону он должен принять. С точки зрения строения почвы и удовлетворительности, или, точнее, неудовлетворительности, путей сообщения права обоих штатов на установку у них колумбиады были, в сущности, одинаковы; политические же соображения и патриотические завывания, по мнению Барбикена, к делу не шли.

Надо было покончить с этими колебаниями. Барбикен собрал Исполнительный комитет Пушечного клуба и предложил следующий, самый мудрый, выход из создавшегося положения:

— Принимая во внимание те распри, которые мы наблюдаем между Флоридою и Техасом, можно считать несомненным, что такие же споры возникнут между городами того штата, который мы изберем. Теперь мы видели отчаянное соперничество между штатами, а тогда нас снова займут и также будут мешать нашей работе распри между городами. В Техасе целых 11 городов расположено на 28-й параллели или южнее, и появятся уже целых 11 соперников, вместо прежних двух, которые создадут нам массу новых забот и неприятностей. У Флориды всего один город. Поэтому я предлагаю избрать Флориду, то есть город Тампа.

Это решение привело депутатов Техаса в неописуемую ярость. Они начали осыпать Пушечный клуб проклятиями, а видных его членов — ругательными письмами. Тогда у балтиморских властей остался один только способ успокоить разгоряченных техасских депутатов, и они привели его в действие: заказали специальный экстренный поезд и предложили техасцам в него сесть, с предупреждением, что если они не пожалуют добровольно, то их туда посадят насильно...

Техасские депутаты сразу исчезли, покинув Балтимору со скоростью 50 километров в час.

Но, несмотря на всю быстроту этой посадки, техасцы успели послать по адресу своих противников последние и самые язвительные упреки.

Напомнив о малой ширине Флориды, представляющей собой узкий полуостров между Атлантическим океаном и Мексиканским заливом, они предсказали, что Флорида не выдержит выстрела колумбиады.

— Вас самих, всю вашу Флориду взорвет! — кричали они, потрясая кулаками через открытые окна отходящего поезда.

— Ну, и пусть взорвет! — отвечали флоридцы с хладнокровием и лаконизмом, достойными героев древности.

Все вопросы — астрономические, географические и технические — относительно осуществления проекта Барбикена были решены, кроме одного — денежного. Для выполнения предприятия Пушечного клуба требовалась огромная сумма денег. Нельзя было рассчитывать на какое-нибудь отдельное лицо, даже на отдельное государство, чтобы получить те миллионы, которые были необходимы для успеха дела.

Поэтому Барбикен решил не обращать внимания на узко-национальное самолюбие. Он ясно понял, что вопрос о колумбиаде нужно превратить из узко-американского в международный, то есть обратиться во все государства с просьбой о финансовом соучастии в предприятии Пушечного клуба.

В самом деле, каждое государство на Земле могло считать своим правом, если не обязанностью, принять участие в этом своеобразном походе на Луну. Поэтому открытая в Балтиморе подписка на дело Пушечного клуба распространилась по всему свету.

Несмотря на то, что подписка шла не на заем с обязательством возвратить когда-нибудь деньги и до того времени ежегодно платить за них проценты, а стоял вопрос о бескорыстных в полном смысле этого слова пожертвованиях, успех этой подписки превзошел все ожидания Барбикена и членов Пушечного клуба.

Оказалось, что проект Барбикена и предприятие Пушечного клуба живо заинтересовали не только американцев. Известия о проекте давно перешагнули через Атлантический и Великий океаны, проникнув одновременно в Европу, Азию, Африку и Австралию. Астрономическая обсерватория Соединенных штатов официально сообщила обсерваториям Старого Света о задуманном опыте — перебросить на Луну земное тело в виде огромного пушечного снаряда. Многие обсерватории, именно: Парижская, Пулковская, Капская, Берлинская, Альтонская, Стокгольмская, Гамбургская, Будапештская, Болонская, Мальтийская, Лиссабонская, Бенаресская и даже Пекинская, — немедленно отозвались на это сообщение, прислав Пушечному клубу свои приветствия и пожелания успеха; остальные предпочли благоразумно выждать результатов опыта.

Старинная знаменитая Гринвичская обсерватория в Англии отнеслась к проекту Барбикена отрицательно, смело утверждая, что опыт обречен на полную неудачу. К этому мнению присоединились и остальные 22 обсерватории Англии. Но это была чисто английская ревность и зависть к Соединенным штатам, нечто вроде личного отношения капитана Николя к Барбикену.

В общем же предприятие Барбикена встретило доброжелательное сочувствие ученого мира и возбудило довольно сильный интерес в широких кругах цивилизованных стран, хотя далеко не в той степени, как в Соединенных штатах. Это сочувствие оказалось очень благоприятным условием для успеха подписки: культурное общество всего мира было к ней хорошо подготовлено.

28 октября Барбикен выпустил красноречивое воззвание, обращенное ко „всем отзывчивым людям земного шара". Этот манифест, переведенный на все языки, имел очень большой успех.

Подписка была открыта во всех городах Соединенных штатов, с центральным пунктом в Балтиморе; кроме того, она принималась во всех столичных городах Старого и Нового Света.

Через трое суток после опубликования барбикеновского воззвания подписка в одних только Соединенных штатах дала уже четыре миллиона долларов...

С таким задатком Пушечный клуб мог уже приняться за работу.

Еще через несколько дней газеты принесли не менее утешительные известия о ходе подписки за пределами Соединенных штатов, — подписка шла чрезвычайно быстро и успешно.

Отказались от пожертвования только две страны — Испания и Англия.

Правда, воззвание Барбикена проникло и в Испанию, и там тоже была открыта подписка для Пушечного клуба, но у всех испанцев нашлось всего 110 реалов (22 рубля) для поощрения науки.

Испанские газеты из чувства патриотизма старались оправдать ничтожность этой суммы тем, что все свободные испанские деньги предназначались на постройку железных дорог.

Англия отнеслась к воззванию Барбикена так же, как Гринвичская обсерватория к научной стороне предприятия Пушечного клуба. Англия и ее колонии не скрывали своей антипатии, своего презрения к американской затее. В этом отношении все англичане оказались единодушны. Некоторые из их газет дали понять, что предприятие Пушечного клуба противоречило принципу невмешательства, который составляет исконный девиз англичан, и заранее объявили, что Англия не подпишется ни на один фартинг¹. Так оно и вышло.

¹ Фартинг — самая мелкая монета в Англии.

Пушечный клуб, все Соединенные штаты и даже все американские газеты отнеслись к этому известию с презрительным молчанием и продолжали свою великую затею как ни в чем не бывало.

В итоге в распоряжении Пушечного клуба оказался огромный капитал. Подписка дала следующие суммы:

Отечественная подписка....... Иностранная » ........ Итого......

4 000 000 долларов 1446 675 ,, 5 446 675 долларов.

Может показаться, что эта сумма была слишком велика даже для огромного предприятия Пушечного клуба. Предстояли, однако, колоссальные расходы по отливке и обточке колумбиады, по сооружению каменной кладки для нее, по перевозке рабочих и устройству им жилья в почти пустынной стране, по стройке зданий и металлургических печей, по оборудованию мастерских и по управлению всеми этими работами; все эти расходы едва укладывались в предварительную смету в пять миллионов долларов. Некоторые выстрелы во время гражданской войны обходились по тысяче долларов — понятно, что выстрел председателя Барбикена, который должен был составить эпоху в истории артиллерии, мог обойтись в пять тысяч раз дороже.

10 октября Пушечный клуб заключил договор с Гольдспрингским заводом, близ Нью-Йорка. Этот завод во время войны поставлял изобретателю крупных орудий Парроту его лучшие чугунные пушки.

По этому договору Гольдспрингский завод обязывался доставить в Южную Флориду, близ города Тампа, на место, которое укажет комитет Пушечного клуба, все материалы и все оборудование, необходимое для отливки колумбиады. Все работы по сооружению колумбиады должны быть закончены не позже 15 октября следующего года; за каждый день промедления завод отвечал неустойкой по 100 долларов в сутки до того момента, когда Луна снова окажется в том же положении относительно Земли, то есть в течение 18 лет и 11 дней. Приглашение рабочих, оплата их труда и необходимые для работ приспособления также производились Обществом Гольдспрингского завода.

Этот договор в двух экземплярах был подписан Барбикеном, председателем Пушечного клуба, и Дж. Мерчизоном, главным инженером и директором Гольдспрингского завода. Контрагенты взаимно удостоверили свои подписи, и каждый взял себе по экземпляру этого замечательного контракта.

С той поры, как Пушечный клуб отверг притязания Техаса, все граждане Соединенных штатов, где каждый умеет читать, сочли своей обязанностью изучить географию Флориды. Никогда книгопродавцы не продавали столько специальных книг. „Путешествие во Флориду" Бартрама, „Естественная история Восточной и Западной Флориды" Ромена, „Территория Флориды" Уильяма и сочинение Клиленда „О культуре сахарного тростника в Восточной Флориде" разошлись чуть ли не в несколько дней. Пришлось спешно печатать новые издания, одно за другим; успех их оказался прямо баснословным.

Председателю Пушечного клуба было не до чтения: он решил собственными глазами осмотреть нужную ему часть Флориды, чтобы определить место для сооружения колумбиады. Не теряя ни единого дня, он предоставил в распоряжение Кембриджской обсерватории сумму, необходимую для изготовления сильнейшего телескопа, и заказал „Торговому дому Брэдвилль и К°" в Олбени запроектированный для колумбиады алюминиевый снаряд; затем Барбикен выехал из Балтиморы в сопровождении Мастона, майора Эльфистона и директора Гольдспрингского завода инженера Мерчизона.

На другой день путешественники были уже в Нью-Орлеане; там они немедленно пересели на предоставленный им правительством пароход „Тампико", который ждал их под парами.

Переезд был недолгий. В двое суток „Тампико" прошел около 800 километров и достиг берега — Флориды. Путешественники увидели перед собою землю, низкую, плоскую и по виду совершенно бесплодную. Обогнув целый ряд мысочков и маленьких бухточек, изобилующих устрицами и омарами, „Тампико" вошел в бухту залива Тампа.

Эта бухта разделяется на два продолговатых рукава: рейд Тампа и рейд Гиллисборо, сливающиеся около моря в общее устье, через которое пароход быстро прошел. Немного времени спустя показалась крепость Брук с ее низкими батареями, еле заметными среди волн, и затем город Тампа, беспорядочно раскинувшийся в закоулке маленькой естественной гавани, образуемой устьем реки Гиллисборо.

Тут "Тампико" бросил якорь 22 октября, в семь часов вечера, и путешественники тотчас же высадились на берег.

Сильно забилось сердце у Барбикена, когда он ступил на флоридскую землю! Казалось, что он ощупывает ее ногой, как иногда архитектор инстинктивно прикладывает руку к дому, чтобы убедиться в прочности его стен. А секретарь Пушечного клуба, достойнейший Мастон, то и дело поскребывал почву концом своего железного крюка.

— Друзья мои, мы не должны терять ни одного дня, — сказал Барбикен. — Завтра же утром мы сядем на лошадей и отправимся осматривать страну.

Тут к путешественникам подоспела торжественная депутация: все население города, все, кто только был в состоянии ходить.

Трехтысячная толпа огласила воздух шумными приветствиями — честь, которую вполне заслужили председатель Пушечного клуба и его ближайшие товарищи, оказав предпочтение Флориде перед Техасом и городу Тампа перед другими поселениями Флориды. Но Барбикен поспешно укрылся от оваций в гостиницу „Франклин", где объявил, что никого не будет принимать. Роль знаменитости была ему не по душе.

На рассвете следующего утра, 23 октября, перед окнами гостиницы стояли уже маленькие, но полные силы и огня испанские лошади, которые неистово били копытами. Но вместо четырех лошадей оказалось целых 50 и столько же всадников. Барбикен и его товарищи сперва очень удивились при виде такой кавалькады. Кроме того, Барбикен изумился и тому, что каждый всадник был вооружен карабином и парой громадных пистолетов, заложенных в седло. Один молодой флоридец тотчас объяснил ему причину такого сильного вооружения:

— Могут встретиться семинолы.

— Какие семинолы?

— Индейцы, которые бродят по степи, поэтому мы решили сопровождать вас, на всякий случай...

— Пш! — произнес отважный секретарь Пушечного клуба тоном, выражавшим презрение ко всякой опасности; при этом он зацепил своим крючком седло, чтобы взобраться на лошадь.

— Это, знаете, на всякий случай... Будет вернее, — добавил флоридец.

— Очень вам благодарен за ваше внимание и любезность, — ответил Барбикен, — а теперь — марш!

Кавалькада тотчас тронулась и быстро исчезла в облаке пыли. Было всего пять часов утра; солнце уже ярко блистало, термометр показывал 28° в тени, но порывы свежего берегового ветра умеряли эту чрезмерную жару. Путешественники направились к югу, вдоль берега, чтобы добраться до речки Алифия, которая впадает в бухту Гиллисборо, километрах в 18 ниже Тампа.

Барбикен и его свита стали подниматься по правому берегу речки. Скоро за возвышенностью исчезла бухта, и перед их глазами развернулась Флоридская низменность.

Флорида состоит из двух частей. Северная менее пустынна и гуще заселена; в ней находятся столица штата — Талагасси — и единственная большая гавань Флориды — Пенсакола, в которой устроен один из наиболее крупных морских арсеналов Соединенных штатов. Другая, южная часть, омываемая с одной стороны Атлантическим океаном, с другой Мексиканским заливом, представляет собой плоский и узкий полуостров, непрерывно размываемый теплым течением Гольфштрема. Это маленькая оконечность материка, затерявшаяся между целым архипелагом островов.

Площадь, занимаемая Флоридой, несколько превышает 30 миллионов акров¹. Баябикену нужен был только один акр, но представляющий достаточные удобства для выполнения предприятия Пушечного клуба; поэтому Барбикен и его товарищи поехали тише, внимательно рассматривая окружающую их местность.

¹ Акр — 0,4017 гектара.

— Не понимаю, почему эту голую, выжженную землю назвали Флоридой, то есть „Страной цветов"! — воскликнул Мастон. — Или цветы на другой стороне полуострова?

— Подождите немного, — заметил инженер Мерчизон, — мы только что покинули песчаный берег.

Действительно, уже через несколько километров от пустынного берега вид местности начал быстро изменяться. Появились ручейки и речки; затем показались частые, хотя и небольшие, озера; скоро все это образовало целую водяную сеть, вроде тех, которыми отличаются Голландия или Гвиана.

Потом степь стала заметно подниматься, и взору путешественников открылись обработанные поля с богатой растительностью.

— Тут, кажется, можно найти всякие растения: и северные и южные, — заметил майор. — Посмотрите: вот табак, а там, дальше, рис.

— А здесь, налево, целый луг ананасов, — сказал Мерчизон. — А там, вдали, плантация сахарного тростника.

— Но как это здесь все произрастает без всякого ухода: точно само лезет из земли? — спросил майор.

— Очень просто, — ответил инженер. — Здесь много тепла и влаги: теплоту дает тропическое солнце, а воду дождей сохраняет глинистая почва.

— Да, действительно Флорида заслуживает свое название „Страны цветов", — заключил майор. — Изумительное обилие красивой растительности.

Барбикен также, казалось, был доволен открывшимися перспективами, и, когда Мастон спросил его мнение относительно обозреваемой местности, председатель Пушечного клуба ответил:

— Да, мне очень нравятся эти места. Степь все поднимается, а для нас, мой достойный друг, всего важнее соорудить нашу колумбиаду на достаточно высоком месте.

— Чтобы быть ближе к Луне? — воскликнул Мастон, не подумав.

— Нет, мой друг, — ответил с улыбкой Барбикен. — Несколько метров дальше или ближе к Луне — не имеет никакого значения. Но дело в том, что на высоком месте легче и выгоднее работать. Прежде всего не придется отводить воду из будущего нашего колодца, что потребовало бы целой сети длинных и дорогих труб и постоянных машин для откачивания воды. Подумайте только: колодец — или, точнее, шахта — для колумбиады будет иметь глубину около 300 метров и должен быть совершенно сухой.

— Ваша правда, — вмешался инженер Мерчизон: — во время углубления шахты необходимо постоянно ограждать себя от воды. Поэтому крайне желательно найти возвышенное место и, по возможности, без почвенных вод. Впрочем, не беда, если мы и натолкнемся на подземные источники — мы выкачаем всю воду или отведем ее в сторону.

— Но это работа трудная и очень дорого стоящая, — заметил Барбикен.

— И трудная и дорогая, но выполнимая сравнительно легко, — ответил Мерчизон. — Нам ведь не артезианский холодец копать, который чрезвычайно узок, и потому в нем совершенно темно: приходятся зондировать и бурить вслепую. А у нас, при ширине шахты в три метра, будет сперва достаточно солнечного света, а потом легко в такой шахте устроить электрическое освещение. Будем днем и ночью долбить киркой и заступом, а когда понадобится, то и взрывать порохом, если встретятся слишком твердые породы.

— Однако, — заметил снова Барбикен, — если нам удастся найти возвышенное место и притом сухое, то мы избавимся от лишней возни с подземной водой. Постройка будет легче и прочнее. Поэтому необходимо заложить нашу шахту на месте, которое было бы расположено на несколько сот метров над уровнем моря.

— Ваша правда, Барбикен, — ответил инженер, — и по виду местности сдается, что мы скоро найдем удобный холм.

— Эх! — воскликнул Барбикен. — Как мне уже хотелось бы услышать первый удар кирки!

— А я бы хотел, чтобы сейчас был последний удар! — воскликнул пылкий Мастон.

— Скоро, скоро дождетесь, — ответил им инженер, — и, поверьте, нашему заводу не придется платить вам неустойку за опоздание работ.

— А знаете ли, какую недоимку пришлось бы вам заплатить? — воскликнул Мастон. — 100 долларов в сутки до тех пор, пока Луна снова не вернется в такое же положение относительно Земли, то есть 18 лет и 11 дней. Я уже вычислил — это составит 658 тысяч и 100 долларов!

— Нет, милостивый государь, мы этого не знали, и не нужно нам этого знать, — ответил спокойно инженер, — потому что мы свою работу закончим во-время.

— А вот и лес показался! — воскликнул майор.

Около десяти часов утра кавалькада была уже километрах в двадцати от берега, считая по прямой линии. Здесь, повидимому, кончались обрабатываемые поля.

Кавалькада вступила в густой, трудно проходимый лес.

— Смотрите, это почти фруктовый лес! — воскликнул Мастон. — Вот абрикосы, вот смоковницы, вот виноград! Смотрите, какие огромные лозы — почти виноградное дерево!

— А вот апельсины, бананы, лимоны, — указывал майор. — А это, кажется, масличное дерево? — спросил он одного из проводников. — Вот где итальянцы и французы наготовили бы себе оливок и масла!

В густой ароматной тени этих великолепных деревьев перелетали и пели стаи птиц с блестящим оперением, красотой которого нельзя было не восхищаться.

Один из флоридцев подъехал к дереву и достал между ветвей гнездо савакуна. Эту птицу называют также ракоедкой, так как она особенно охотно поедает ракообразных животных. Птица эта замечательно красива, но еще изумительнее ее гнездо — настоящий футляр тонкой работы, сделанный из великолепнейших перьев.

Майор и Мастон не могли не восхищаться красотой этой роскошной природы, несмотря на то, что они были страстные артиллеристы и деловые люди.

Один лишь Барбикен, весь поглощенный своими думами об удачном выборе наилучшего места для отливки колумбиады, оставался равнодушным к великолепию леса. Даже, наоборот, он спешил из него выбраться: роскошная почва не нравилась ему именно вследствие своего плодородия. Хотя Барбикен и не был устроен из гигроскопического материала, но он инстинктивно чувствовал воду под своими ногами, под этой плодоносной землей, а ему нужна была совершенно сухая почва.

Кавалькада продолжала двигаться вперед. Скоро встретилась довольно широкая речка, но настолько мелководная, что ее можно было переехать вброд.

Один из всадников предупредил Барбикена и его товарищей, что переезд через реку представляет некоторую опасность, если не следить за кайманами, которых очень много во флоридских пресных водах.

— Вот еще! Я их! — воскликнул храбрый Мастон, отважно угрожая крокодилам своим железным крючком.

Но его жест напугал лишь пеликанов, чирков и других водяных птиц, полоскавшихся около берегов. Они с шумом перелетели на другой берег; только большие красные фламинго не тронулись с места и продолжали тупо смотреть на людей и лошадей.

Встретилось еще несколько таких речек, но и через них переправились благополучно. Огромные кайманы, длиной в четыре-пять метров, очевидно испуганные большим числом людей и лошадей, не решались нападать на путешественников.

Дальше лес становился реже; исчезли болотные птицы и водяные животные; деревья убавлялись в толщине и росте; стали все чаще и чаще встречаться прогалины. Вдали снова показалась степь с редкими группами деревьев. Несколько раз мимо кавалькады пробегали стада испуганных оленей.

— Наконец-то! — воскликнул Барбикен, приподнимаясь на стременах. — Вот область сосны!

— И дикарей, — добавил майор. В самом деле, на горизонте безбрежной степи показалось несколько маленьких отрядов семинолов. Сперва они направились к путешественникам; затем остановили своих маленьких, но быстрых коней, потрясая копьями, и принялись стрелять в воздух из ружей, выстрелы которых были едва слышны путешественникам. Впрочем, семинолы ограничились только этими враждебными демонстрациями, не решаясь напасть на многочисленную свиту Барбикена.

Путешественники доехали до каменистого ровного места, занимавшего поверхность в несколько акров, заливаемую яркими и жгучими лучами солнца. Это место заметно возвышалось над остальной степью и казалось как раз подходящим к условиям, о которых мечтал Барбикен для установки колумбиады.

— Стой! — крикнул Барбикен, придерживая лошадь. — Как называется эта местность? — спросил он, обращаясь к свите.

— Мы называем ее Стонзхилл (Каменистый холм), — ответил один из флоридцев.

Не говоря ни слова, Барбикен слез с лошади, взял свои инструменты и начал производить нужные наблюдения, чтобы определить с возможно большей точностью географическое положение места. Перед ним выстроился отряд флоридцев и в глубоком молчаний внимательно следил за его действиями.

Наступил полдень. Солнце проходило через меридиан. Барбикен закончил свои измерения, затем быстро написал несколько чисел и, обратившись к спутникам, громко сказал:

— Эта возвышенность находится на высоте 600 метров над уровнем моря. Широта ее 27°7˝, западная долгота — 5°7˝.

Затем председатель Пушечного клуба обратился к товарищам и к флоридским гражданам с кратким, но торжественным и сильным словом:

— Я полагаю, что сухой и каменистый грунт этого холма представляет весьма благоприятные условия для сооружения колумбиады. Поэтому именно здесь устроим мы наши печи, наши мастерские, наши склады, жилища для наших рабочих, и отсюда, именно отсюда, — повторил Барбикен, стукнув ногой по вершине Стонзхилла, — наш снаряд полетит на Луну через мировое пространство.