Вскоре после отъезда гостей одно весьма странное явление невольно поразило Норбера Моони, который не мог не приписать его появлению радамехского карлика. Совершенно неожиданно большинство из его рабочих племени шерофа один за другим стали незаметно покидать обсерваторию.

До этого посещения в Тэбали насчитывалось не менее восьмисот рабочих из этого племени, а через два месяца их осталось всего несколько десятков; под различными предлогами эти люди уходили от Моони.

Правда, работа от этого не страдала, потому что уроженцы Дарфура охотно замещали уходящих рабочих из племени шерофа; в противном случае, трудно было бы рассчитывать на успешное окончание задуманного предприятия.

С другой стороны, Моони беспокоили сообщения Мабруки-Спика и Виржиля о сильном брожении умов среди землекопов и рабочих стеклянного производства. Впервые за все время рабочие туземцы стали открыто поговаривать о поголовном избиении всех европейцев в стране. Виржиль, как старый солдат алжирской армии, относился пренебрежительно к этим разговорам, но Мабруки-Спик был сильно встревожен.

Он уверял, что шерофы один за другим покидали мастерские Тэбали, потому что получили соответствующее приказание могаддема, и что это массовое движение, вероятно, объясняется каким-нибудь новым восстанием, готовящимся в Судане. Кроме того, Мабруки предупредил, что оставшимся на работах шерофам тоже ни в чем не следует доверять. Особенно же возбуждал его подозрения некий Абен-Зегри, пользующийся среди рабочих громадным влиянием. Отпустить их под каким бы то ни было предлогом Мабруки не считал разумным, чтобы окончательно не ссориться с их главой и не вооружать их против себя, но он продолжал внимательно следить за ними.

Однажды вечером Мабруки, притаившись у одной палатки шерофов, стал наблюдать за ними.

В палатке царила тишина. Чадящий факел освещал толпу арабов человек в пятьдесят, распростертых ниц и прильнувших лицом к земле. Все они были закутаны в белые покрывала и лежали неподвижно.

В первый момент Мабруки решил, что они собрались для обычной вечерней молитвы. Но вот один из этих арабов поднялся и выступил на середину круга. Это был Абен-Зегри. Возвысив голос, он призвал на помощь Магомета и произнес следующую речь:

— Мужи племени шерофа, возлюбленные дети аллаха, настанет день великого освобождения, и день этот близок... Когда вы родились на свет, ветры притаили свое буйное дыхание, море стало спокойно, как оливковое масло, и луна явила свой серебряный серп над землею. Чтобы испытать вас, аллах ниспослал тяжкое испытание: он покорил вас под власть гяуров. Но близок час, когда все вы восстанете и восторжествуете над ними, когда вы, как львы, появитесь на вершинах гор и растерзаете своими железными когтями неверных!

Трепет немого восторга и энтузиазма пробежал по толпе, послышались глухие проклятия против ненавистных гяуров, глаза всех собравшихся загорелись недобрым огнем. Абен-Зегри снова поднял голову и продолжал все тем же медленным и торжественным голосом, обращаясь теперь уже с воззванием к аллаху:

— О, всесильный! Чего ты ждешь от сынов твоих?.. Будь им лучом, исходящим с востока, звездою путеводной, горящей над безбрежным морем! Ты вызвал из среды детей своих великого пророка. Пророк этот восстал во мраке, он явился на острове Нафть, как цветок лотоса на водах Нила.

Имя его Махди (божественный), и он победит!.. О, племя шерофов, царство твое наступает!.. Я вижу тебя, Махди. Вижу тебя на поле брани. Ты летишь быстрее сокола. Города один за другим преклоняются перед твоею властью.

Слушайте меня, дети шерофа!.. Аллах послал Махди в Казхиль окружить гяуров непобедимым кольцом своих правоверных; в продолжение целых трех дней сыны Корана чинили над гяурами расправу, и все они погибли до последнего: никто из них не вернулся оттуда... Из всей этой громадной армии Гикса в одиннадцать тысяч человек не осталось в живых ни одного...

Вся толпа с энтузиазмом и криками злобной радости приветствовала известие, сообщенное Абен-Зегри.

— Слушайте же меня, — продолжал он, — я собрал вас сегодня, чтобы возвестить вам, что час освобождения близок... Не возбуждайте недоверия и подозрения врага. Ждите условного сигнала, который будет дан всем нам.

Собравшиеся в палатке арабы снова стали молиться, а Мабруки счел этот момент наиболее удобным, чтобы незаметно удалиться от палатки.

Не медля ни минуты, он поспешил сообщить обо всем Моони.

Весть об окончательном уничтожении всей армии Гикса-Паши казалась слишком невероятной, но вскоре Моони узнал от очевидцев, что Махди разбил наголову египетскую армию.

Это имело чрезвычайно важное значение. Не говоря уже об усиливавшемся с каждым днем волнении среди рабочих Тэбали, эта победа Махди должна была удесятерить его влияние и значение в глазах туземцев. В Бербере все ожидали, что Махди после своего успеха немедленно двинется на Хартум. Он мог смело рассчитывать на содействие туземных племен, озлобленных против европейцев. Одной малейшей искры, одного известия о том, что Махди двинется к северу, было бы вполне достаточно, чтобы повсюду вспыхнуло пламя всеобщего восстания.

Однако, несмотря на это, Моони не отчаивался. Уже много раз в течение последнего года он слышал от разных людей мрачные предсказания и страшные угрозы. Если бы он поверил им в свое время, то должен был бы отказаться от своего предприятия. А теперь оно было почти доведено до конца. Еще два-три месяца — и все будет готово для решительного испытания. Неужели можно теперь пожертвовать плодами упорного труда из-за каких-то опасений? Нет, об этом Моони даже и не думал. Да, кроме того, какой опасностью могут грозить туземцы ему, ученому астроному, совершенно не вмешивавшемуся в политические дела. Больше всего беспокоила Моони мучительная тревога за Гертруду Керсэнь и ее отца, которые как раз в этот опасный момент находились в Хартуме.

Если раньше многотысячная армия под командою европейских офицеров охраняла безопасность Хартума, то теперь, после победы Махди, положение Хартума становилось весьма ненадежным и опасным. Моони утешал себя надеждой на то, что в случае опасности его друзьям удастся своевременно покинуть Хартум. В то же время он старался по возможности ускорить работу, удваивая и утраивая число рабочих.

Однажды все три комиссара явились к Моони и сообщили ему о том, что, по полученным ими известиям, Махди одержал еще одну победу над английскими войсками и что путь от Бербера к Суакиму отрезан.

— Да, весть эта неутешительна, но, ведь, другой путь по Нилу еще свободен, — возразил Моони.

— Совершенно правильно, — согласился Вангер. — Поэтому и необходимо немедленно воспользоваться этим путем, если мы хотим остаться в живых.

— Иначе говоря, вы пришли заявить мне о вашем отъезде? — спокойно спросил Моони.

— Не только о нашем... — замялся Вангер. — Ведь и вы не можете более думать о продолжении работы...

— В самом деле?.. Почему вы так уверены в этом?

— Если вы не откажетесь сами, то очень скоро вас заставят это сделать рабочие. Неужели вы не знаете, что творится во всех мастерских? Там только и речи, что о поголовном избиении всех нас; там только и ждут условного сигнала...

— Они уже более года ждут его и все не могут дождаться. Во всяком случае, если вы, господа, полагаете, что вам следует уехать, я ничего не имею против этого и не желаю вас удерживать. Наоборот, я готов даже, чем могу, содействовать вам...

— Но вы, конечно, знаете, что мы по долгу службы не можем доверить вам и оставить в ваших руках интересы компании! — воскликнул Вагнер.

— В таком случае, господа, — холодно заявил Моони, вставая с кресла и указывая этим, что считает аудиенцию оконченной, — мне остается только пожелать, чтобы вы оказались плохими пророками, так как я не двинусь с места.

Когда комиссары удалились, Когхилль, оставшись наедине с Моони, спросил у него:

— Что же вы намерены делать? Ведь в словах комиссаров, несомненно, есть доля истины.

— Что делать? — задумчиво повторил Моони. — Да, право, я сам не знаю; во всяком случае, я не откажусь от своего предприятия в угоду этим трем господам или даже самому Махди. — Он принялся крупными шагами ходить взад и вперед по комнате; потом, подойдя к звонку, он нажал кнопку. Через минуту в залу вошел Виржиль, которому Моони приказал позвать Мабруки-Спика.

— Как вы думаете, Мабруки, — обратился к негру Моони, — нельзя ли из числа наших рабочих выбрать хоть сотню решительных и отважных людей, из которых можно было бы составить гарнизон для защиты пика Тэбали, вооружив их огнестрельным оружием?

Мабруки покачал своей седой головой.

— Я бы не советовал этого делать. Ни одному из наших рабочих нельзя доверять хорошего ружья.

— Эх, черт возьми! — воскликнул молодой ученый. — В таком случае дело плохо! Нам придется только вчетвером защищать обсерваторию.

— Есть еще одна надежда получить хороших солдат, — нерешительно продолжал Мабруки, — из прежней стражи Зэбэра, если только Махди не успел еще завербовать ее.

— Что это за стража Зэбэра?

— Это отряд негров из Страны Великих Озер, которых Зэбэр, еще будучи крупным работорговцем, вывез с юга Африки, вооружил и снарядил для своей личной охраны. С тех пор, как его торговля была окончательно уничтожена, а самого его посадили в тюрьму в Каире, стража его была распущена и теперь находится без дела. Если предложить им какое-нибудь вознаграждение, то они охотно согласятся поступить к вам на службу.

— А вы полагаете, что им можно доверять, Мабруки?

— О, в этом я вполне уверен. Все они очень честные люди и превосходные солдаты.

— Ну, так вот что, Мабруки: немедленно же отправляйтесь к ним и наймите сотню солдат на тех условиях, которые вы найдете удобными, и сейчас же приведите их сюда.

— По прошествии четырех дней они будут здесь, господин, — сказал Мабруки, гордый оказанным ему полным доверием.

В это же время в отдельном флигеле комиссаров также происходило деловое совещание. Друзья-приятели, наполнив доверху свои кружки и закурив глиняные трубки, раздумывали о результатах разговора с Моони.

— Вы сами видите, господа, что нет никакой возможности заставить этого француза согласиться с какими бы то ни было логическими доводами, — сказал негодующим тоном Вагнер. — Придется прибегнуть к самым крайним мерам!

— К каким мерам? — спросил Грифинс.

— Сейчас скажу. Прежде всего, ясно, что мы не можем уехать отсюда, а француза оставить здесь одного, потому что это значило бы окончательно отказаться от дела, которое и без того стоило нам почти целого года работы. Похитить и увезти его силой также невозможно. Убить его не совсем безопасно. Следовательно, остается одно средство: заставить его бежать, вызвав возмущение в среде рабочих и устроив открытый бунт. Мне кажется, что при создавшемся положении это будет не особенно трудно.

— Но, ведь, и мы сами можем стать жертвами этого бунта!

— Мы должны убедить арабов в том, что стоим всецело на их стороне — против неверных. Я уже более года изучаю их язык; ведь это единственное мое развлечение в этой проклятой стране, и это развлечение может теперь сослужить мне добрую службу. Сегодня же вечером, после окончания работ, мы начнем нашу агитацию и, уверяю вас, не пройдет и недели, как все мастерские совершенно опустеют, и работы прекратятся. Тогда мы составим протокол, сами отправимся в Бербер, а оттуда по Нилу с полным триумфом вернемся в Мельбурн. Если француз и после этого откажется следовать за нами, то Махди в скором времени избавит нас от него раз и навсегда. В противном же случае об этом позаботятся сами акционеры, — за это я ручаюсь головой или пусть меня не зовут Костерус Вагнер.

— Превосходно, Костерус, превосходно!

— Божественно и гениально! Ничего лучшего и придумать нельзя!

Прошло четыре дня. В жизни на пике Тэбали ничего за это время не изменилось. Виржиль заметил только, что землекопы стали как будто еще ленивее работать, но он всецело приписывал это отсутствию Мабруки-Спика. Кроме того, он был очень удивлен, встретив однажды вечером на большой дороге, ведущей к подножию горы, трех совершенно незнакомых ему арабов, спускающихся от обсерватории по направлению к ближайшей деревне. Виржиль сейчас же сообщил об этом Моони, но они так и не выяснили, кто это был.

Наконец, вернулся Мабруки. Со свойственной ему осмотрительностью он оставил приведенных негров в трех километрах от пика Тэбали и предложил Моони переговорить с ними прежде, чем окончательно принять их на службу. Не теряя ни минуты, Моони и Когхилль отправились осматривать свою "армию". Было около шести часов вечера. Чернокожие воины только что окончили свой скромный ужин, состоявший из печеного маиса, и, расположившись в кружок, пели свои песни под аккомпанемент там-тама. Все это были рослые и сильные юноши, атлетического сложения. Одежда их состояла только из леопардовых набедренников и верблюжьих шапок, а вооружены они были луками и длинными стрелами.

— Где же их вождь? — спросил Моони у Мабруки. В тот же момент стройный молодой негр в более богатом одеянии, чем остальные его товарищи, встал и выступил вперед.

— Я — Шаака, паша черных воинов из Страны Великих Озер, — произнес он с большим достоинством.

— Согласны ли вы служить мне? — спросил его Моони.

— Да, мы уже сговорились с Мабруки и будь уверен, что исполним свои обязанности честно и добросовестно.

— Очень хорошо. Я принимаю вас на службу. Шаака подал знак своим людям и все они стали рядом друг с другом и затем по одиночке прошли перед своим новым господином. Затем молодой вождь взял руку Моони, к счастью бывшую в перчатке для защиты от мошек и насекомых, и плюнул в нее.

Сначала молодой ученый был очень удивлен таким поступком, но тотчас же сообразил, что негр выражает этим свое уважение к нему. Поэтому Моони проделал ту же операцию по отношению к вождю отряда. Это привело в совершенный восторг всех негров. Закончив эти несложные церемонии, все они двинулись к Тэбали. Когда они уже подошли к самому пику, Мабруки вдруг заметил большую группу рабочих, собравшихся у палатки Абен-Зегри. Полагая, что там опять происходит такое же собрание, свидетелем которого он был несколько дней тому назад, Мабруки предложил Моони сделать небольшой обход и пройти позади подозрительной палатки. Моони приказал черной страже не трогаться с места, а сам с Когхиллем пошел вперед.

Каково же было его удивление, когда, подойдя к пестрой палатке Абен-Зегри, он услышал знакомый голос Вагнера, обращавшегося на арабском языке к собравшимся здесь людям. За время своего пребывания на Тэбали молодой ученый достаточно освоился с местным языком и мог свободно понимать то, что говорил оратор этой довольно многочисленной толпе. Сквозь отверстие в палатке Моони успел хорошо рассмотреть Вагнера, рядом с которым стояли его товарищи, Грифинс и Фогель. Все они были в арабских костюмах.

— Маловерные! — патетически восклицал Вагнер. — Вы сами закрываете себе путь к вечному спасению и вечному блаженству... Вы работаете на неверного гяура и в день праведного суда пророк проклянет вас за это. Разве вы не знаете, чего хочет тот, на кого вы работаете? Он хочет нарушить вечные законы природы: аллах, который создал луну, как священный символ постоянного своего присутствия среди возлюбленных детей своих, последователей корана, аллах не простит вам, что вы помогаете этому гяуру, ибо он в безбожной гордости своей задумал низвести с небес на землю эту священную для вас луну, чтобы попрать ее ногами.

В толпе послышались негодующие возгласы и проклятия, а Вагнер продолжал свою речь с новыми жалобными воззваниями. Моони не стал больше слушать его и поспешил к тому месту, где его ждала черная стража.

— Шаака, — обратился он к молодому вождю, — ты и твои люди должны последовать за мной и оцепить вон ту палатку, а затем схватить тех, кого я вам укажу.

— Когда господин сказал слово, Шаака повинуется ему! — торжественно ответил ему негр, и в то же время по его знаку, все негры двинулись вперед и окружили палатку Абен-Зегри.

Через десять минут Вагнер и его товарищи были схвачены, связаны и арестованы. Они были помещены в отдельные комнаты и должны были дожидаться решения своей судьбы после суда, который мог состояться только в присутствии представителя от "Лунной Компании".

К ним были приставлены черные воины, которые должны были строго следить за ними.

Теперь Моони мог быть хотя бы на время спокоен относительно порядка на пике Тэбали. В его распоряжении было вполне достаточно сил для того, чтобы подавить всякую попытку к бунту. Это было очень важно, так как обеспечивало успешное окончание задуманного предприятия. Но теперь другая забота беспокоила его. Если армия Гикса действительно была уничтожена и Махди уже двинулся в Хартум, то Керсэню и его дочери грозила серьезнейшая опасность.

Мысль об этом страшно угнетала Моони, не давая ему спать по ночам и преследуя даже днем во время его работ и занятий. Не будучи больше в состоянии оставаться в неизвестности, он, наконец, решил сам отправиться в Хартум к своим друзьям.

Попросив Когхилля принять на себя его обязанности и пообещав в ближайшие же дни возвратиться обратно, Моони вместе с Мабруки немедленно же отправился в путь.

Всего четыре дня обычного пути отделяли Хартум, столицу Судана, от пика Тэбали. Но Моони, сгорая нетерпением, сделал этот путь в двое суток. Мчась изо всех сил вперед, он все-таки успел заметить по дороге несомненные признаки беспорядка и волнения в стране.

На обоих берегах Нила он всюду встречал толпы вооруженных людей с весьма недоброжелательными лицами. Попадались и целые семьи, эмигрировавшие из этих мест и увозившие с собой наиболее ценные и дорогие вещи.

Верблюды, нагруженные разной домашней утварью, со всех сторон стекались к городу. Женщины, старцы, дети плелись за этими караванами; лица их были мрачны и унылы, глаза ввалились, ноги были в крови от продолжительного и тяжелого пути.

Поголовное бегство всего населения носило панический характер. Целые толпы жалких и несчастных людей, обезумевших от страха, спешили укрыться за стенами Хартума, надеясь найти там убежище. Все они со страхом и ужасом повторяли:

"Махди! Махди идет!.."

— Слышите, как повсюду раздается имя Махди?! А вы видали его когда-нибудь, Мабруки? — спросил своего спутника Моони.

— Я хорошо знал его дядю, который был плотником в Шабака, близ Сенаара, и помню, что не раз видал у него и самого Махди, когда он был еще мальчиком и находился в ученьи у старика.

— А почему он пользуется такой славой и влиянием?

— Своей славой он обязан тому, что провел несколько лет на дне небольшого колодца, который он вырыл собственными руками на одном из островов Нила. В этом колодце он дни и ночи проводил в посте и молитве... Мало-помалу слухи о его святости распространились по всей стране, и люди стали приходить к нему за советом. И вот в один прекрасный день он объявил себя пророком, посланным аллахом, чтобы продолжать и завершить дело Магомета.

— В таком случае, вы, Мабруки, считаете, что за ним нет никаких особенных заслуг?

— Нет, я этого не могу сказать. Очевидно, сам он верит в свою великую миссию и сумел увлечь за собой огромные массы арабов. Он пробудил в них стремление к восстанию против чужестранного ига и освобождению от него. Как вы, вероятно, сами знаете, эта несчастная страна не может быть особенно довольной английским владычеством, от которого она немало натерпелась всякого горя. Когда Махди говорит народу, что хочет изгнать чужеземцев страны, то он легко находит людей, охотно готовых идти за ним. Кроме того, он принадлежит к числу столь могущественных в этой стране дервишей гэлани и является старшим духовным лицом всей провинции верхнего Нила. Уже это одно дает ему громадное влияние и заставляет каждого доброго мусульманина беспрекословно повиноваться ему во всем.

— Так вы полагаете, что Махди одержит решительную победу?

— Пока трудно ответить на этот вопрос, но думаю, что на его стороне много шансов на успех.

Вскоре Моони и его спутник приблизились к Хартуму и въехали в город через восточные ворота. С первого же взгляда Моони был поражен довольно потрепанным и жалким видом колониальных солдат. Самый город также производил весьма неблагоприятное впечатление. Трудно было поверить, что Хартум с его кривыми и смрадными улицами и мизерными покривившимися лачугами представляет собою один из важнейших торговых и промышленных пунктов Судана.

Среди грязных лачуг, построенных из необожженного кирпича и грозивших с минуты на минуту развалиться, выделялись лишь несколько зданий: дворец губернатора, мечеть и дом французского консульства, к которому тотчас же направился Моони, оставив Мабруки с верблюдами и их вожаками на главной площади.

Войдя в помещение консульства, он застал дома Керсэня и его дочь, которые радостно его встретили.

— Вы приехали как нельзя более кстати! — воскликнула Гертруда. — Мы готовы были положительно погибнуть от скуки.

— В таком случае, мне, вероятно, будет не трудно убедить вас покинуть Хартум, — сказал молодой человек. — Я приехал сюда исключительно с целью похитить вас и доктора Бриэ отсюда и увезти на Тэбали или в Бербер, а оттуда в Каир по Нилу.

— В Каир? Это будет довольно трудно, особенно в данный момент: не имея формального отпуска, я не смею покинуть Судана, — ответил Керсэнь. — Но в Тэбали — это дело другое. Против этого я не возражаю. Мне и Гертруде уже порядком надоел Хартум, и мы с удовольствием предпримем это увеселительное путешествие.

Затем Керсэнь стал расспрашивать Моони об успешности работ на пике Тэбали. Когда Гертруда вышла из залы для того, чтобы позаботиться об обеде, Керсэнь, оставшись наедине с Моони, откровенно признался ему в том, что страшно обеспокоен грядущими событиями.

— Я не хотел вам говорить в присутствии Гертруды, — начал он, сильно волнуясь, — но я глубоко убежден, что мы идем навстречу ужасной катастрофе и что готовится поголовная резня всех европейцев. Арабы возбуждены до последней степени, и я боюсь, что ни один европеец не выйдет живым из Хартума. Вы, конечно, понимаете, что в такое время я по долгу службы не могу оставить своего поста, но я не хочу подвергать всем этим опасностям Гертруду. Поэтому я считаю необходимым немедленно перевезти ее в более безопасное место. Но она, ведь, упряма и ни за что не согласится расстаться со мной и покинуть Хартум. Что же вы посоветуете мне сделать?

— Я исключительно для того и приехал в Хартум, чтобы помочь вам, чем могу. По-моему единственным выходом из создавшегося положения является ваш немедленный отъезд отсюда. Вы вместе с Гертрудой поедете в Тэбали под предлогом погостить там несколько дней, а затем, оставив ее у нас вместе с доктором и Фатимой, вы украдкой от нее вернетесь обратно в Хартум, если вы считаете это безусловно необходимым.

— Да, это действительно, было бы хорошо, но, к сожалению, я не могу в настоящее время уехать из Хартума даже на несколько дней; да, кроме того, Гертруду не так-то легко перехитрить, как вы думаете.

— Тогда мы призовем на помощь доктора Бриэ. Пусть он под каким-либо предлогом потребует немедленного отъезда Гертруды из Хартума.

— Пожалуй, это в самом деле будет лучше всего; мы поговорим об этом с ним сегодня же или завтра утром...

Вдруг с улицы донесся шум, гам и громкие крики. Моони и Керсэнь хотели выйти на террасу, чтобы узнать в чем дело, но в это время дверь кабинета с шумом распахнулась, и Фатима, запыхавшись, вбежала в залу и, волнуясь, сообщила:

— Господин, генерал Гордон... Генерал Гордон идет...

Весь город спешит ему навстречу...

— Генерал Гордон?! Да ты обезумела, девочка! Это невозможно!.. — недоверчиво воскликнул консул.

— Да посмотрите сами, — нетерпеливо воскликнула Фатима, — если не верите мне!..

Керсэнь и Моони тотчас же вышли на террасу, куда вскоре пришла и Гертруда. Все соседние балконы были полны народом. Громадная толпа запрудила всю улицу, в конце которой показался верблюд. На нем ехал человек небольшего роста в парадном мундире главнокомандующего. Вся многоголосая толпа, как один человек, приветствовала его шумными возгласами:

— Да здравствует генерал Гордон! Да здравствует спаситель Кордофана!

Подъехав к губернаторскому дворцу, он сошел с верблюда и направился к губернатору.

Когда он скрылся в доме, все стали радостно поздравлять друг друга, точно этот человек, приехавший один на верблюде из глухой пустыни, стоил сам по себе целой армии. Никто уже не думал о грозящей опасности, никто не верил в силу и могущество великого Махди, перед которым всего еще за час до этого все трепетали. Теперь Гордон был здесь, — и этого было достаточно — Хартум мог вздохнуть свободно и надеяться, что избежит страшной опасности.

Вечером весь город был иллюминован. Генерал Гордон принимал у себя весь дипломатический корпус, представителей гражданской власти и военное начальство Хартума. Он выразил твердую уверенность в том, что сумеет справиться с Махди, и объявил, что город немедленно будет приведен в оборонительное состояние, дисциплина будет восстановлена со всею строгостью и деморализация войск окончательно исчезнет. Гордон сообщил, что послан английским правительством и что через несколько недель британская армия должна подняться вверх по Нилу и явиться сюда, чтобы окончательно покончить с Махди. Все были вполне обнадежены уверениями Гордона. Только Керсэнь не особенно доверял всем этим обещаниям.

— Если английская армия, — сказал он Моони, — успеет явиться вовремя, то, конечно, все кончится благополучно. Но весь вопрос в том, успеет ли она своевременно подойти к Хартуму. Ведь от Каира до Хартума не близко, а для европейского войска этот путь очень труден. Во всяком случае, мы можем воспользоваться неожиданным появлением Гордона для того, чтобы убедить Гертруду уехать отсюда без меня, так как в настоящее время все полны самых радужных надежд и убеждены, что опасность миновала.

Керсэнь вместе с Моони решили зайти к добродушному доктору, чтобы посоветоваться с ним. Обсудив сообща положение дел, они решили разыграть в присутствии Гертруды небольшую комедию и на следующий день привели это в исполнение.

— Я весьма охотно приму ваше любезное предложение, милый г. Моони, — начал доктор, — и с удовольствием отправлюсь с вами на недельку-другую в Тэбали.

— Да и я с Гертрудой тоже с наслаждением отправился бы с вами, — подхватил Керсэнь, — но, к сожалению, я не могу в настоящее время уехать из Хартума.

— Почему? — с притворным удивлением спросил Моони. — Ведь теперь можно быть уверенным в полной безопасности.

— Совершенно правильно, — ответил, улыбаясь, Керсэнь, — но прибытие генерала Гордона, которое обеспечивает нашу безопасность, заставляет меня задержаться на некоторое время в Хартуме, чтобы сообщить французскому правительству о новом положении дел.

Легкая тень огорчения и разочарования промелькнула на лице Гертруды, но она не произнесла ни слова.

— Очень, очень жаль! — сказал доктор Бриэ. — Гертруде безусловно необходимо переменить климат, и маленькая поездка в Тэбали была бы ей очень полезна.

— Да, но что же делать? — вздохнул Керсэнь. — Долг и обязанность всегда прежде всего. Я никак не могу уехать в настоящее время из Хартума.

— По-моему можно совместить необходимое с полезным.

— Скажите, когда вы рассчитываете освободиться и приехать на Тэбали?

— Недельки через две, никак не позже.

— В таком случае, почему Гертруда и Фатима не могут поехать вместе с нами на Тэбали и там дожидаться вас? Я, как врач, настаиваю на том, что для нее положительно необходимо уехать отсюда и притом как можно скорее.

— Я вовсе не хочу уезжать отсюда без папы! — воскликнула молодая девушка. — Я так боюсь оставлять его одного.

— Беспокоиться теперь, во всяком случае, не приходится, — как можно спокойнее произнес Керсэнь, — а этот план кажется мне довольно подходящим. Я смогу гораздо спокойнее работать, когда буду уверен, что твоему здоровью не грозит никакой опасности. Кроме того, могу поручиться, что твой отъезд заставит и меня гораздо скорее приехать на Тэбали. Поэтому я самым решительным образом высказываюсь за твой отъезд, если только доктор поручится мне, что...

— Ручаюсь заранее за все и согласен сейчас же отправиться к нотариусу, чтобы подписать в его присутствии законный акт относительно возлагаемой на меня ответственности, — пошутил доктор.

Таким образом, Гертруду удалось уговорить. Решено было уехать в этот же вечер.

Утро и день ушли на приготовление к отъезду, а около семи часов маленькая группа тронулась в путь. Керсэнь проводил путешественников мили на три четыре от города, а затем, горячо простившись с ними, возвратился в Хартум.

В полночь наши путешественники сделали привал, расположившись под двумя большими палатками, которые проворно раскинули вожаки верблюдов под руководством Мабруки-Спика.

Около пяти часов утра, когда путешественники приготовились к завтраку перед отправлением в дальнейший путь, к ним подошла какая-то бедная поселянка. Она вела с собою маленького ослика, нагруженного свежими винными ягодами, и, увидев путешественников, предложила им:

— Не желаете ли купить моих плодов?

Моони охотно купил целую корзину винных ягод, и путешественники дополнили фруктами свой ранний завтрак.

Но не прошло и трех минут после этого, как непреодолимая сонливость овладела всеми. Прежде других поддалась этому странному влиянию Фатима; за нею сон охватил и всех остальных путешественников, в том числе и вожаков верблюдов. Только старый Мабруки кое-как боролся против одолевавшей его сонливости и какого-то отупения, но вскоре и он сдался и заснул крепким сном...

Проснувшись, Гертруда с удивлением стала осматривать незнакомую обстановку. Она лежала на роскошном ложе из черного дерева, прихотливо изукрашенном сложным и тонким рисунком.

Ложе это помещалось в большой круглой и очень высокой зале, освещенной семью медными светильниками. Стены и потолок залы были изукрашены оригинальной скульптурной и художественной живописью, а вдоль стен возвышались базальтовые колонны и причудливые статуи из порфира и яшмы. Превосходные фрески, изображавшие суровых воинов, диковинных животных, различных богов и богинь, были покрыты изумительными красками, сохранившими свою яркость и блеск в течение многих веков.

Очарованная роскошью окружающей обстановки, Гертруда, несмотря на неожиданность всего случившегося, с увлечением и интересом стала осматривать сокровища древнего египетского искусства.

Только теперь она заметила лежавшую невдалеке от нее на мраморных плитах пола огромную львиную шкуру, на которой крепко спала Фатима.

Каким образом могли они очутиться в этом роскошном здании? Что случилось? Сколько времени прошло с тех пор, как они уснули? Гертруда взглянула на свои часы, но они стояли.

— Фатима! — воскликнула она в страхе, и, вскочив со своего ложа, подошла к мирно почивавшей служанке.

Та раскрыла глаза и, очевидно, еще не соображая в чем дело, машинально поднялась на ноги и стала озираться вокруг.

В этот момент потайная дверь в стене с шумом и грохотом откатилась в сторону, и на пороге ее показался громадного роста негр.

Вслед за ним медленно и торжественно в залу вошел радамехский карлик. На нем был индийский костюм ослепительной белизны, стянутый красным поясом, который был унизан драгоценными каменьями. Его уродливое лицо и фигура казались еще более безобразными в этом пышном изысканном наряде.

Он с торжествующим видом приблизился к Гертруде и, улыбаясь, остановился перед ней.

— Чего вам надо? — спросила она совершенно хладнокровно.

Карлик молча воздел обе руки кверху, приветствуя ее по арабскому обычаю. Но в его движениях было столько надменной гордости, что Гертруда не могла устоять против желания унизить его.

— Ах, да, я помню... Вы — немой, бедное создание! Вы, вероятно, присланы ко мне с каким-нибудь поручением от могаддема... Очевидно, ему я должна быть обязана этим похищением и насильственным заключением. Но вы понимаете по-французски...

Карлик утвердительно кивнул головой.

— В таком случае, идите и скажите вашему господину, что он совершил мерзкое дело. Конечно, он хочет получить за меня выкуп; тогда пусть он назначит сумму и обратится к моему отцу или пусть он немедленно вернет меня в Хартум, и я даю слово, что его посланному будет уплачена полностью та сумма, какую он сам назначит...

Но карлик гордо выпрямился во весь свой ничтожный рост и, горько улыбнувшись, произнес сильным и властным голосом:

— Я не раб и никогда не был рабом. Я не нуждаюсь ни в чьем покровительстве, и ни перед кем не склоняюсь. Я склонился только перед твоей красотой и пришел предложить тебе, счастливое дитя, разделить со мною власть в Судане. Да, не удивляйся, я — верховный властелин этой земли, а не раб могаддема, каким ты меня считаешь.

От неожиданности Гертруда не могла вымолвить ни слова, а карлик продолжал с насмешливой, злобной улыбкой:

— Я — немой?! Я — раб?! Нет, ты жестоко ошибаешься. Ты говоришь о каком-то выкупе, бедное дитя! Но что такое значит для меня тот выкуп, какой может предложить твой отец, когда я владею несметными богатствами? ! Знаешь ли ты, что могаддем и Махди — жалкие орудия в моих руках, которые всецело зависят от меня. Я — властелин Судана, но вскоре я стану властелином всей Африки. Скажи мне только одно слов, и весь мир падет к твоим ногам. Я — Каддур, всемогущий Князь Тьмы.

— Довольно! — прервала его Гертруда. — Я больше не хочу слушать твои глупости и требую, чтобы я немедленно была освобождена.

— Ты будешь находиться в заточении до тех пор, пока не согласишься стать моей женой. А если ты будешь упорствовать, то за это заплатит своей жизнью Моони, который так же, как и ты, находится в плену у меня. Этот наивный глупец воображал, что все его начинания останутся тайной для меня. Но не успел он еще выработать свой безумный замысел, как я уже знал о нем во всех мельчайших подробностях и поклялся, что он не добьется успеха в своем предприятии. Не надейся на его помощь! Я даю тебе сутки на размышление, а после этого, в случае твоего отказа, Моони на твоих глазах будет предан мучительной казни. Итак — до завтра.

С этими словами карлик поклонился Гертруде и тотчас же исчез столь же неожиданно, как и появился. Как только затворились за ним двери, в отдалении послышался лязг и бряцание тяжелых цепей и запоров. Потом все смолкло.

Прошел час. Ничто не нарушало могильной тишины; царствовавшей в таинственном дворце.

Но затем дверь отворилась, и невольный крик радости вырвался из груди обеих пленниц: на пороге стоял Норбер Моони.

— Гертруда! — воскликнул он. — Как я счастлив, что снова вижу вас. Я уже не надеялся разыскать вас в ой таинственной тюрьме...

— Где мы находимся? Что случилось? Знаете вы хоть что-либо о моем дяде и о Мабруки? — забросала его вопросами Гертруда.

— Я не видал их с тех пор, как мы уснули, отведав эти фиги, отравленные каким-то сильным наркотическим веществом. Больше я ровно ничего не знаю, а между тем необходимо узнать, кто нас держит здесь.

— Как, разве вы не знаете этого? Мы в плену у радамехского карлика. Только час тому назад этот негодный шарлатан предлагал мне стать его женой!

— Дерзкий урод! — с негодованием воскликнул Моони. — Но я должен знать, что он хочет от нас, а главное, что он может нам сделать...

Не успел он окончить своих слов, как одна из дверей залы растворилась, — и радамехский карлик во главе целого отряда в двести или триста человек черных воинов снова появился в зале. При этом Моони был особенно удивлен тем обстоятельством, что негры из охраны карлика были во всем, до мельчайших подробностей, похожи на тех чернокожих воинов, которых привел Мабруки для защиты Тэбали. Это удивительное сходство дополнялось не только одинаковым вооружением, но и одеждой, состоявшей из тех же леопардовых набедренников и верблюжьих шлемов.

— Что я хочу и что я могу? — произнес Каддур, точно эхо повторив последние слова молодого человека, — я сейчас скажу вам. Я хочу, чтобы вот эта девушка стала моей женой, а я могу сделать все, что хочу. Для того, чтобы принудить ее согласиться на мое требование, я могу вас подвергнуть пытке: тебя, ее дядю и ваших верных слуг я могу отвести вас на Тэбали и на ваших глазах уничтожить все то, что с таким трудом ты сооружал в своей безумной гордости, исполненный надменным самомнением. Тогда мы посмотрим, не ты ли первый попросишь ее исполнить мое требование!

— Никакими мерами ты не заставишь ни меня, ни эту девушку принять твои мерзкие условия, — спокойно и хладнокровно ответил Моони. — Но я предупреждаю тебя: если ты немедленно же не освободишь всех нас, то жестоко раскаешься в своем насилии.

— Я никого не боюсь, а меньше всего тебя, жалкий и презренный гяур! Я здесь всесильный властелин, и по первому моему слову тебя разорвут на части. Но я отсрочу твою казнь до той поры, когда на твоих глазах будет разрушено сооружение на пике Тэбали. Скоро, очень скоро ты будешь иметь удовольствие любоваться этим прекрасным зрелищем! — с грубым смехом закончил карлик и приказал нескольким воинам:

— Принесите сюда веревки, свяжите этого человека и приготовьтесь к путешествию на Тэбали. Кроме этого гяура, там есть еще несколько человек, с которыми мне уже давно пора свести старые счеты...

Между тем, работы на пике Тэбали во время отсутствия Моони успешно продвигались вперед. Молодой, ученый перед отъездом сделал точные и подробные указания Когхиллю и Виржилю, и их непосредственное наблюдение за производившимися работами вполне могло заменить на некоторое время наблюдение самого Моони.

Правда, более продолжительное отсутствие Моони, чем он сам предполагал, несколько беспокоило Когхилля, но ничего особенно подозрительного и опасного он в этом не видел.

Однажды утром, когда Когхилль по обыкновению осматривал солнечную площадку Тэбали, на которой работали инсоляторы, к нему подошел Виржиль.

— Господин Когхилль, — сообщил он с беспокойством, — мне сейчас дали знать, что по дороге к Тэбали показался большой отряд вооруженных людей. Г. Моони перед своим отъездом строго приказал, чтобы никто не смел приближаться без надлежащего разрешения к месту работ, поэтому я прикажу нашим черным воинам вооружиться и вместе с ними выйду навстречу этому отряду.

— Хорошо, Виржиль. Только я думаю, что вы напрасно беспокоитесь. Вероятно, это возвращается сам господин Моони. Ведь прошло уже около двух недель со времени его отъезда.

— Вероятно, что-либо задержало г. Моони в Хартуме.

Виржиля уже давно начало беспокоить продолжительное отсутствие Моони, уехавшего всего лишь на четыре-пять дней и не дававшего о себе ни одной весточки, но преданный слуга считал излишним говорить об этом и лишь строго следил за исполнением распоряжений Моони.

Виржиль вышел, а Когхилль придвинул к маленькому столику легкий бамбуковый стул и стал просматривать европейские газеты, которые ему ежедневно доставляли из Бербера.

— Гм! Гордон назначен генерал-губернатором Судана?.. Прибыл в Хартум, проехав всю пустыню на верблюде, совершенно один. Да, это на него похоже... — пробормотал он, быстро пробежав глазами "Times".

— Вот, вероятно, причина, задержавшая Моони в Хартуме. — Затем он глубокомысленно погрузился в чтение своих газет.

Тем временем Виржиль, вооружив черных воинов, выстроил их в две колонны и, скомандовав: "бегом", спустился с ними с горы вниз к подножию пика. Не прошло и двадцати минут, как сотня черных воинов, проворных и легких, как пантеры, с Виржилем во главе, была уже в долине и миновала приютившуюся у подножия горы арабскую деревушку.

На расстоянии двух ружейных выстрелов от селения Виржиль построил свою "армию" сомкнутыми рядами, чтобы преградить путь неожиданным гостям, если это понадобится.

В приближавшемся к Тэбали караване уже издали можно было различить паланкин, колыхавшийся на спине верблюда; в нем сидели Гертруда и ее маленькая служанка. За паланкином видны были три других верблюда, на которых помещались Норбер Моони, доктор Бриэ и Мабруки. Все они были связаны цепями и в таком виде совершили мучительное пятидневное путешествие. За ними ехал сам радамехский карлик на великолепном арабском коне, во главе своей черной стражи...

Виржиль с первого же взгляда узнал Моони и, сообразив, что случилось какое-то несчастье, решил действовать напролом.

— Стойте! — крикнул он, выскочив шагов на двадцать вперед. — Что вам здесь нужно? Как вы осмелились связать этих господ?..

Радамехский карлик поспешил выехать вперед. Он был очень удивлен, что встретил неожиданное сопротивление, но, убедившись, что его стража гораздо многочисленнее маленького отряда Виржиля, снова почувствовал уверенность в себе.

— Что мне здесь нужно? — повторил он. — Я решил овладеть пиком Тэбали и овладею им. Если вы не сдадитесь сейчас же, то будете уничтожены все до последнего!

— Ну, это ты шутишь, дрянной урод! Я скорее за ставлю тебя проглотить свой язык! — вскричал возмущенный Виржиль и, выхватив саблю из ножен, скомандовал своему отряду:

— Стой! Ружья к плечу! Целься!..

Карлик тоже скомандовал своему отряду стрелять.

Но, к немалому удивлению обеих сторон, ни тот, ни другой отряд не повиновался команде. Один из вождей негритянской стражи Каддура подошел к нему и стал что-то шептать на ухо. Шаака тоже подошел к Виржилю и сказал ему, указывая на чернокожих воинов Каддура:

— Сыны Страны Великих Озер никогда не сражаются друг против друга. Прикажи нам, что хочешь, и все мы будем повиноваться тебе, но стрелять в своих братьев мы не будем...

Очевидно, вождь негров Каддура, подойдя к карлику, сказал ему то же самое.

— Ах, вот как! — заревел в ярости Каддур. — Брат не может идти на брата?! Погоди, Мадуппа, я тебе покажу, что значит так говорить со мной!

И, выхватив из кобуры револьвер, карлик выстрелил в стоявшего перед ним негра и сразу убил его.

— Ну, что? Пойдете вы теперь, мерзавцы? — ревел Каддур, обращаясь к своей многочисленной страже.

— Да, пойдем, но только против тебя, если ты посмеешь еще угрожать нам! — ответили воины первого ряда. — Мы — твои солдаты и клялись тебе в верности, но мы не можем идти на наших братьев.

Каддур пришел в дикий гнев и грыз ногти в бессильном бешенстве. Наконец, видя, что ничто не поможет, он скомандовал:

— Налево кругом и марш домой!

Но Виржиль, до сих пор безмолвно наблюдавший за всей описанной сценой, теперь подошел к карлику и, схватив под узцы его лошадь, совершенно спокойно произнес:

— Нет, постой, карлик! Наши солдаты отказались драться друг с другом и у них есть на то вполне уважительные причины, но у нас с тобой таких причин нет. Поэтому я предлагаю тебе: сразимся один-на-один. Твои пленники, которых ты держишь закованными в цепи, достанутся победителю. Согласен ты?

Черные воины как той, так и другой стороны, пришли в восхищение от этого вызова; они умели ценить храбрость и мужество.

Виржиль тотчас же вытащил из ножен свою саблю и взмахнул ею над головой. Карлик едва успел отразить первый удар, подняв на дыбы своего скакуна, а потом, выхватив драгоценный дамасской стали ятаган, он отразил им второй удар Виржиля и занес его над головой отважного солдата. Когда Виржилю пришлось парировать удар, то его сабля, далеко не высшего достоинства, сломилась пополам, скрестившись с дамасскою сталью ятагана.

Все зрители, напряженно и безмолвно следившие за этой борьбой, решили, что отважный француз погиб. Но не тут-то было: едва Виржиль был обезоружен, как одним прыжком, точно тигр, вскочил он на спину карлика и, опрокинув его назад, вцепился ему пальцами в горло.

Сдавив его своими сильными руками, Виржиль стащил карлика с седла и прежде, чем тот успел опомниться, повалил его наземь и крепко придавил коленом.

Оба отряда громкими криками одобрения приветствовали эту блестящую победу. Если бы у Виржиля было в этот момент какое-нибудь оружие под рукой, наглый карлик мог бы проститься с жизнью. Впрочем, и без того он чуть было не задохся в сильных руках Виржиля. Но последний, видя, что его враг уже обессилен, решил отпустить его. Он поднялся с земли, и, сделав знак своим людям, приказал связать и унести карлика, потерявшего сознание.

Черная стража Каддура стала радостно брататься с воинами Виржиля. Слышались радостные крики, похлопывание по бедрам, потом начались прыжки, скачки и приплясывание. Негры были довольны таким исходом сражения, так как карлик восстановил их против себя тем, что убил Мадуппу.

Виржиль, не теряя времени, бросился к Моони и через несколько минут все пленники были освобождены от цепей, а Гертруда и Фатима выпущены из душного закрытого паланкина. Обе женщины из-за занавесок видели все, что происходило на месте поединка, и все время страшно волновались за исход сражения. Моони распорядился тотчас же отправить их и доктора Бриэ под охраной негров в обсерваторию. Затем он поручил Виржилю предложить воинам Каддура поступить в число защитников Тэбали.

Однако их вожди, посоветовавшись друг с другом, вежливо отклонили это предложение.

— Хотя радамехский карлик был побежден в честном бою и мы не желаем противиться вашей воле, но мы считаем нечестным перейти к победителю, пока жив карлик, которому мы обязались служить. Кроме того, мы уже решили пойти на помощь великому Махди и стать под его знамена.

Моони с уважением выслушал ответ сынов Страны Великих Озер и не счел себя в праве удерживать их. Пригласив их отдохнуть и принять от него угощение, он обменялся дружескими приветствиями с вождями чернокожих воинов и поспешил на вершину Тэбали.

Вслед за ним шла его черная стража во главе с Виржилем. Четыре человека несли на щите Каддура, все еще не пришедшего в себя. Когда Моони прибыл к Тэбали, он приказал немедленно отнести карлика в бывшее помещение трех комиссаров и вызвать к нему врача. При этом он не забыл поставить, на всякий случай, часовых к дверям комнаты, в которой находился карлик.

Покончив со всем этим, Моони вошел в гостиную, где его ожидала Гертруда, едва успевшая оправиться от всех пережитых приключений.

Только теперь, когда опасность миновала, они могли отдать себе полный отчет, насколько она была велика и серьезна. Что стало бы с ними, если бы негры не отказались драться друг против друга и если бы их не спасло удивительное мужество и присутствие духа Виржиля. Озлобленный отказом Гертруды карлик с злорадством принялся бы разрушать и уничтожать все, что здесь было создано долгим, тяжелым и упорным трудом; он разграбил бы и разгромил всю обсерваторию, перерезав всех защитников Тэбали, как он сам предупреждал.

Пока Моони, смеясь и шутя, беседовал с Гертрудой, доктор самым тщательным образом выслушивал Каддура, но, несмотря на все старания, ему не удалось привести карлика в чувство.

В первый момент гнева и негодования Моони хотел было распорядиться о совершении казни над Каддуром, но затем, пораздумав обо всем случившемся, он решил, что карлик может служить хорошим заложником. Каддур, несомненно, являлся самым приближенным лицом к могаддему и пользовался большим авторитетом среди арабского населения во всей округе; поэтому его можно было использовать не только в случае нападения инсургентов на пик Тэбали, но также и при найме рабочих, необходимых для скорейшего окончания работ.

Приняв все это во внимание, Моони попросил доктора Бриэ особенно тщательно лечить карлика и распорядился держать его под строжайшим надзором, чтобы он не делал попыток к бегству. Виржиль, которому было приказано удвоить стражу около "тюрьмы" карлика, успокоил Моони на этот счет:

— Я сам буду смотреть за этим мозгляком, а у меня глаз верный — не этому комару мне нос подточить!

Окна прежнего помещения комиссаров в левом флигеле обсерватории выходили на круглую солнечную площадку с инсоляторами, а самое помещение примыкало к складу, обращенному теперь в казарму для черной стражи. Эти условия, главным образом, и заставили Моони избрать это помещение тюрьмою для Каддура, так как здесь очень легко и удобно было наблюдать за ним. А бывших комиссаров оставили внизу, у подножия горы, в надежде, что они, в конце концов, сбегут из своих предварительных тюрем. Но они и не думали бежать, так как боялись кровавой расправы арабских инсургентов.

Оправившись карлик получил разрешение два раза в сутки пользоваться свежим воздухом на прогулках по солнечной площадке под надзором часового, поставленного у его двери. Всякое общение между неграми и пленным было строго воспрещено, хотя в этом запрещении не было даже никакой надобности. Каддур за все время не произнес ни слова. Во время прогулок он большею частью стоял на одном месте в тенистом углу, неподвижно опершись лбом на ладонь правой руки и погрузившись в глубокую задумчивость; иногда он присаживался на какой-нибудь большой камень, снимал с левой ноги сандалию и, обхватив эту ногу обеими руками, внимательно вглядывался в нее, как это делают индийские факиры.

Виржиль никогда не упускал карлика из виду во время его прогулок, но, видя, что карлик не делает никаких попыток к бегству, он вскоре совершенно успокоился на этот счет. Виржиль не заметил другой опасности: он не заметил того странного влияния, какое оказывал Каддур на ежедневных свидетелей его прогулок. Все негры постепенно прониклись глубоким уважением к сдержанному, молчаливому и всегда о чем-то напряженно думавшему пленнику.

Так прошло дней семь-восемь. Однажды во время прогулки карлик срезал на краю площадки прутик орешника и сделал себе из него небольшую палочку. Затем он стал вырезать на ней различные рисунки и фигурки при помощи осколка стекла, который он подобрал где-то под окном. И в этом Виржиль не увидел ничего предосудительного, решив, что карлику надоело безделье и что он ищет хоть какую-либо работу.

Убедившись, что на солнечной площадке, где в это время прогуливался карлик, все в порядке, Виржиль решил посмотреть, как идут работы и спустился вниз к подножию пика Тэбали. Негры вместе со своим вождем Шаака лежали на солнышке у дверей казармы, предаваясь воспоминаниям о своей далекой родине. Уже много времени прошло с тех пор, как они были оторваны от Страны Великих Озер на юге Африки, где прошло их счастливое детство. Эти долгие черные годы они провели в тяжелой неволе у некоего Зэбара, жестоко обращавшегося со своими рабами. В их наивном воображении эти воспоминания далекого прошлого принимали по временам совсем фантастическую окраску.

— Увы! — сказал один из них. — Придется ли нам когда-нибудь увидеть родной Бахр-Эль-Газаль, где крокодилы кротки, как голуби, где зеленые травы высоки, как деревья.

— Где дурра дает плоды через восемь дней после того, как ее посеят, — подхватил в умилении другой.

— Великий дух может заставить дурру вырасти менее, чем в один час, — послышался вдруг чей-то голос за спиной негров.

— Кто это говорит на языке наших отцов? — воскликнул Шаака, быстро оборачиваясь.

Перед ним неподвижно стоял Каддур, устремив на него острый пронзительный взгляд.

— Ты сказал великое слово, брат, — промолвил негр, — но кто тот великий дух, о котором ты говоришь, что он могущественен и велик? Видел ли ты сам, как он это делает?

— Не только видел, но даже получил от него в дар ту же сверхъественную силу, какою обладает он сам.

— Значит и ты можешь заставить дурру вырасти в один час времени?

— Да, даже в несколько минут, если только захочу.

Все негры привскочили со своих мест и с напряженным любопытством обступили карлика со всех сторон.

— Брат, — сказал ему Шаака, — вот семена дурры, пусть они произрастут.

— Для этого мне нужно, чтобы вокруг меня было не менее двадцати человек, обиженных судьбою и людьми.

— А кто они, эти обиженные?

— Поищи, брат мой, поищи... Лица у них не белые.

— Значит это — наши! — воскликнул Шаака. — Позовите наших братьев, — приказал он, указав стоявшим подле него товарищам на казарму, где находились остальные негры.

Не прошло и минуты, как число зрителей, необходимое, по словам Каддура, для осуществления фокуса, уже собралось вокруг карлика. Он отступил на середину площадки, дав знак неграм хранить полнейшее молчание, не шевелиться и не перешептываться между собой. После этого, достав из-под складок одежды свою палочку, карлик стал потрясать ею в воздухе над своей головой, шепча какие-то заклинания; потом он начертал на земле большой круг, а в самом центре его присел на корточки и вырыл пять или шесть ямочек, в которые он положил зерна дурры, полученные им от Шааки. Каждую из ямочек он накрыл небольшой пригоршней земли, смоченной собственной слюной.

Чернокожие воины, простодушные и легковерные, как дети, с напряженным вниманием следили за всеми манипуляциями факира.

Между тем, Каддур, приподнявшись на ноге, снова принялся размахивать своей маленькой палочкой, описывая ею круги над ямками и что-то бормоча себе под нос.

По прошествии нескольких минут земля над ямочками, в которые были вложены семена, стала понемногу приподыматься и из нее показались молодые зеленые ростки. Потом они стали увеличиваться и минут через десять достигли высоты двадцати сантиметров.

Чернокожие воины громкими криками выражали восторг и удивление. В простоте душевной они решили, что Каддур — величайший пророк, маг и волшебник, для которого нет ничего невозможного.

— Шаака! — обратился вдруг к старшему негру карлик. — Хочешь увидеть того человека, которого ты больше всего ненавидел в своей жизни?

— Но, ведь, он уже давно умер?

— Я знаю. Ты говоришь о сыне Зэбара, которого баши-бузуки обезглавили три года тому назад.

— Брат! — в совершенном изумлении воскликнул Шаака. — Откуда знаешь ты это?

Наивный вождь черных воинов и не подозревал, что все это время Каддур внимательно следил за неграми и ежедневно подслушивал их разговоры.

— Я не только знаю все это, но обладаю силой вызывать мертвых, и если ты хочешь, то сегодня же вечером я покажу всем вам окровавленную голову Сулеймана, сына Зэбара. Он скажет вам, как жестоко страдает в стране вечных мучений за то горе, которое он причинил вам. Сулейман будет просить вас простить его за все совершенные им преступления...

— Дорогой брат, покажи нам этого злодея, все мы хотим увидеть его! — воскликнул в крайнем возбуждении Шаака за себя и своих товарищей.

— Хорошо. Вы увидите его сегодня же вечером, — торжественно произнес карлик, — в тот час, когда луна скроется за холмами Дарфура. Пройдите все мимо моего окна и вы увидите в нем Сулеймана.

В это время на площадке показался Виржиль. Едва черные воины с тревогой взглянули на него, как всходы дурры бесследно исчезли: в одно мгновение их сорвал и спрятал в складках своей одежды ловкий фокусник. Когда Виржиль приблизился к группе, безмолвный и неподвижный, как всегда, карлик стоял погрузившись в свою обычную задумчивость и, по-видимому, не обращал внимания на окружающих его негров.

По тревожному и растерянному виду последних Виржиль догадался, что в его отсутствии что-то случилось, но он был достаточно благоразумен и не высказал и тени подозрения, как будто он ничего не заметил.

Отведя Каддура обратно в его тюрьму и не сказав никому ни слова, Виржиль удалился, расставив часовых по местам. Он решил еще строже присматривать за карликом и выяснить, в чем дело.

В тот же день, при своем вечернем обходе, он заметил, что негры чем-то взволнованы и, с нетерпением поглядывая на луну, ждут наступления ночи. Виржиль приказал погасить огни и сделал вид, будто ушел. Обойдя вокруг солнечной площадки, он незаметно вернулся с противоположного ее конца и спрятался там. Отсюда, оставаясь незамеченным, он мог наблюдать за тем, что происходит в казармах и помещении, где сидел карлик. Скоро он убедился, что, несмотря на потушенные огни, негры и не думали ложиться спать, все время о чем-то беспокойно разговаривая друг с другом. Когда луна скрылась за горизонтом, Шаака со своими людьми вышел из казармы. Все они шли гуськом, один за другим, осторожно подкрадываясь к окнам заключенного.

Виржилю из-за темноты трудно было рассмотреть их. Вдруг яркий свет осветил одно из окон помещения, где сидел Каддур; тогда Виржиль увидел, что все чернокожие воины, сбившись в кучу, собрались здесь, со страхом и ужасом взирая на окно.

Через несколько минут в амбразуре окна появился простой стол на котором стояло оловянное блюдо, покрытое какой-то белой тряпкой. Еще одно мгновение — и покрывало было сдернуто с блюда, обнажив окровавленную голову казненного, в которой все чернокожие тотчас же узнали Сулеймана, сына Зэбара. Потом эта голова слегка приподнялась на блюде, раскрыла глаза и посмотрела на толпу...

Если бы Шаака и его воины бывали в Париже в 1864 г., они, конечно, не очень удивились бы. Невероятное чудо, представившееся их глазам, является самым простым фокусом, который производится при помощи круглого отверстия, проделанного в столе, и вертикально поставленного зеркала, скрывающего человека, спрятанного под столом. Но ни Шаака, ни его товарищи никогда не бывали в Париже и даже никогда не слыхали об этом городе.

Объятые ужасом, они неподвижно стояли у окна. Но вот уста мертвого зашевелились — сперва беззвучно, а потом послышался глухой гортанный голос:

— Я заставлял вас мучиться и страдать, многие из вас умерли из-за меня. Я никогда не щадил вас и за это я был предан мучительной смерти и страдаю по сие время. Чтобы заслужить себе пощаду, я должен сказать вам сегодня великое слово. Слушайте меня все, сыны Страны Великих Озер: если вы не хотите испытывать тех же мучений, какие перетерпел я в подземельях смерти, то должны встать за правое дело пророка. Вы должны повиноваться велениям его верного слуги, Каддура, перестать служить гяурам. Вы должны соединиться с чернокожими братьями вашими, отправившимися к Махди, и вместе с ними пойти на европейцев... Избейте всех их — и здесь, и повсюду — или они овладеют всей пустыней и высосут всю вашу кровь... Слушайте же меня, сыны Страны Великих Озер, так как я явился сказать вам это слово, чтобы заслужить себе пощаду и прощение...

Несколько мгновений царила мертвая тишина. Потом снова раздались мерные и протяжные слова:

— Если вы не верите мне, то завтра в это же время отец Шаака явится сюда, чтобы подать вам тот же самый совет...

Затем свет в окне внезапно погас, видение исчезло в темноте, раздался заглушённый, точно подземный стон, внушивший бедным чернокожим еще больший страх и ужас.

Постояв после этого довольно долго у окна, негры потом молча отправились обратно в свои казармы. Едва они скрылись, Виржиль, не теряя ни минуты, зажег свой фонарь и побежал к временной "тюрьме", ключ от которой хранился у него. Когда он вошел к карлику, тот снимал с себя наряд, в котором он выступал перед неграми. Лицо его и сейчас еще было вымазано известью, соскобленной со стен; шея обмотана тряпкой, измаранной красной краской; тут же стоял умывальник с отверстием для чашки, самая чашка, заменявшая блюдо и зеркало, принесенное из комнаты Игнатия Фогеля.

Накинувшись на карлика, Виржиль повалил его на пол, связал по рукам и ногам и завязал ему рот. Затем, не сказав никому ни слова, он вышел из тюрьмы, заперев за собой дверь на ключ, и побежал к Моони, чтобы доложить ему обо всем случившемся.

— Теперь вы, сударь, сами видите, что смертная казнь — единственное средство, которое может еще остановить бунт и возмущение наших чернокожих воинов. Если мы не казним этого проклятого карлика, то погибнем все до единого.

— Нет, этого я не сделаю, — ответил Моониг — но я думаю, что достаточно будет напугать карлика угрозой смерти и он согласится заявить одураченным им неграм о своем мошенничестве и шарлатанстве.

— А если он этого не сделает?

— Тогда мы посадим его в настоящую тюрьму, лишим прогулок и совершенно изолируем от каких бы то ни было сношений с людьми. Это — единственный выход, так как я не считаю себя вправе лишать жизни человека, который непосредственно не нападает на меня.

После этого Моони приказал Виржилю разбудить Когхилля и доктора Бриэ и вызвать их к себе. Изложив своим друзьям обстоятельства дела, Моони стал советоваться с ними по этому поводу, и они всецело одобрили его решение. Моони приказал немедленно вызвать всех негров на солнечную площадку и вскоре вместе с Когхиллем и Бриэ также явился туда. Все чернокожие воины во главе с Шаака были уже на площадке и выстроились в четыре колонны.

— Друзья мои! — обратился к ним Моони. — Как я узнал, сегодня ночью Каддур бессовестно обманул всех вас. Он по злобе своей пытался пошатнуть ваше доверие и доброе чувство ко мне и вашу верность данному слову. За это он заслужил самое жестокое наказание, но прежде, чем наказать его, я хочу, чтобы вы сами своими глазами убедились, каким образом он старался одурачить вас... Шаака, возьми человек шесть из твоих людей и пойдем за мной в его тюрьму...

Предводитель негров тотчас же исполнил приказание Моони и отправился вслед за ним в помещение карлика. Когда они вошли туда, Моони, указывая на бутафорию, использованную карликом для представления, сказал:

— Смотрите, вот зеркало, вот стол, вот жестяное блюдо, а вот и испачканные кровью тряпки, которыми обматывал себе шею этот обманщик, чтобы одурачить вас!

— Да, но где же голова Сулеймана?.. Где она?.. — растерянно спросил Шаака.

— Тебе лишь показалось, что это голова Сулеймана, а на самом деле это был Каддур, — продолжал убеждать негра Моони, но Шаака лишь недоверчиво качал головой.

— Выведите Каддура! — приказал молодой ученый, выходя вместе со всеми на солнечную площадку, куда вскоре явился и Виржиль, ведя за собой пленника. Карлик был совершенно спокоен, как будто ничто его не тревожило.

— Станьте здесь у стены, — приказал Моони карлику. — Я прочту вам ваш приговор.

При свете горящего факела, который держал Виржиль, он стал читать обвинительный акт, оканчивавшийся следующими словами:

"Вследствие всех перечисленных преступлений, — похищения и пленения, попытки на убийство, подстрекательства к бунту и избиению, — Каддур приговаривается к смертной казни через расстреляние, если он не согласится объяснить неграм, что он посредством шарлатанских фокусов пытался вызвать среди них восстание".

Мабруки перевел все это неграм, которые стояли неподвижно, глядя на карлика и, очевидно, ожидая от него нового чуда.

Кругом царило гробовое молчание.

Моони снова обратился к приговоренному.

— Вы слышали, что вам предоставлено единственное спасение. Если вы сейчас же признаетесь этим честным воинам, что хотели недостойным образом обмануть их, и скажете, какими средствами пользовались, чтобы ввести их в заблуждение, то я подарю вам жизнь.

— Я не прошу пощады, — совершенно спокойно промолвил Каддур.

— Вам остается еще семь минут на размышление, — продолжал Моони, взглянув на свой хронометр. — Признайтесь просто и без утаек в вашем обмане, и смертная казнь будет заменена для вас пожизненным заключением... Мабруки, Виржиль, готовьте оружие!

— Я не прошу пощады! — еще раз повторил карлик. — Я не хочу ждать данного вами срока, чтобы покончить свои расчеты с жизнью, и переступлю за пределы этой жизни прежде, чем вы успеете дать знак.

С этими словами карлик быстро сорвал с пальца большой перстень, поднес к своим губам и тотчас же упал навзничь.

Все столпились вокруг него. Доктор склонился над карликом. Сердце его не билось, глаза стали похожи на стекляшки.

— Странно! Смерть наступила мгновенно, — произнес Бриэ, — ни конвульсий, ни агонии. Это какой-то очень сильный яд, вероятно, цианистый калий, который только и может действовать таким образом.

Он поднял кольцо с земли. В нем едва остался след какой-то голубоватой жидкости, но в таком малом количестве, что его даже нельзя было подвергнуть анализу; к тому же и эта крошечная росинка испарилась через секунду.

Моони распорядился, чтобы тело карлика было отнесено обратно в тюрьму и завтра же приготовлено к погребению по мусульманскому обычаю.

Негры просили разрешить это сделать им и еще до восхода солнца похоронили Каддура на восточном склоне Тэбали в небольшой расщелине скалы, завалив по арабскому обычаю вход в нее громадным камнем.

Вскоре после смерти Каддура Абен-Зегри и его сообщники из племени шерофа попытались взорвать плавильные печи стеклянных заводов у подножия Тэбали. Однако, попытку эту удалось вовремя предотвратить с помощью той же черной стражи. Согласно своей системе умеренности и терпимости, Моони не стал прибегать к строгой каре виновных, но окончательно изгнал всех бунтовщиков из своих мастерских и заводов. Он выселил их из окрестностей Тэбали с строжайшим воспрещением никогда не появляться в этих местах, под угрозой наказания по всей строгости военных законов. Абен-Зегри и его сообщники получили продовольствие на восемь дней пути, были обезоружены и отведены за пределы Тэбали. Повинуясь строгому наказу молодого ученого, они удалились вглубь пустыни и с тех пор никто более не слыхал о них.

Прошла еще неделя без всяких неприятных приключений, но вести, получаемые из Бербера, со дня на день становились все более и более тревожными. Осман-Дигма занял со своим отрядом дорогу в Суаким, а другие отряды арабских инсургентов стали появляться повсюду, перерезав путь к Нилу.

Сообщение с Хартумом, благодаря этому, было прервано; по-видимому, даже телеграфные проволоки были порваны, так как оттуда не приходило никаких депеш. Махдитское движение с невероятной быстротой распространялось повсюду: стотысячная толпа инсургентов уже подступала к Хартуму и окружила со всех сторон его укрепления.

Не сегодня-завтра это движение должно было охватить Бербер и Тэбали. Теперь уже нечего было и думать о бегстве в Египет или к берегам Красного моря: все пути сообщения были отрезаны. Даже Дарфур примкнул к этому поголовному восстанию арабского населения всей восточной части Африки против европейского гнета и насилий. Пик Тэбали, как остров среди бушевавшего моря, был окружен охваченной восстанием пустыней, где разгорались дикие страсти: фанатизм, расовая ненависть, личные антипатии и беспредельная злоба против всего чужеземного.

Гертруда все еще надеялась увидеть своего отца и томилась тщетным ожиданием его приезда. Норбер Моони и ее дядя, конечно, не рассказывали ей про ту хитрую уловку, к которой прибегнул Керсэнь, чтобы избавить свою дочь от предстоящей осады или штурма. Отправляя ее из Хартума, он и не предполагал, что на пике Тэбали ее ждут, быть может, еще большие опасности. А Гертруда, веря обещанию отца, ежедневно по утрам поднималась на купол обсерватории, чтобы с помощью самых сильных зрительных труб осмотреть громадную безбрежную пустыню в надежде увидеть где-нибудь вдали караван Керсэня.

Однажды, производя свои утренние наблюдения, Гертруда увидела приближавшийся к Тэбали большой отряд арабов в белых бурнусах и негров, вооруженных пиками. Вдали были видны целые эскадроны и регулярной конницы, среди которой горели на солнце два медных орудия и сверкала сталь пятисот обнаженных сабель и ружей.

Молодая девушка тотчас же сообщила об этом Моони. Бросив беглый взгляд по указанному Гертрудой направлению, он сразу сообразил, в чем дело и, не теряя ни минуты, призвал Виржиля и приказал ему немедленно приготовиться к обороне. Черная стража выстроилась в боевом порядке на верхней площадке пика Тэбали, готовясь отразить атаку. Виржиль во главе небольшого отряда, состоявшего из двенадцати челрвек, спустился к подошве горы и занял аванпост, получив приказание при сильной неприятельской атаке отступить к обсерватории.

Сам Моони внимательно следил с помощью зрительной трубы за движением неприятеля. Через час он заметил, что отряд вдруг остановился. Небольшая кучка всадников отделилась от него и с белым парламентерским флагом направилась к пику Тэбали. Этот маленький отряд был встречен Виржилем и под его предводительством двинулся вверх, в гору, по дороге к обсерватории. Вскоре можно было уже невооруженным глазом различить черномазые лица нежданных гостей. Въехав на верхнюю площадку, всадники придержали коней и остановились, а начальник их в сопровождении трубача поднялся на площадку и был введен в круглую залу, где находились Моони, доктор Бриэ и Когхилль.

Чернокожий офицер был роскошно одет. Сабля, висевшая на его поясе, была покрыта золотой чеканкой самой тонкой работы, а белый тюрбан украшала блестящая эгретка, усыпанная драгоценными камнями.

Встав со своего места, Моони вышел навстречу восточному воину и после обычного приветствия спросил, в чем заключается его поручение.

— Ты здесь начальник? — спросил араб, очевидно, удивленный тем, что на молодом ученом не было никаких особых знаков отличия.

— Да, я здесь начальник. Кто посылает тебя ко мне?

— Я послан к тебе, — торжественно начал араб, выпрямляясь во весь рост, — от имени святого пророка, великого, могучего и всесильного Махди...

Сказав это, араб замолчал, чтобы насладиться впечатлением, какое должно было, по его мнению, произвести это сообщение на присутствующих. Но, к его удивлению, никто из находившихся в зале людей не проявил ни благоговения, ни страха, ни даже удивления, а Моони совершенно спокойно спросил:

— Чего же, собственно, желает от нас Махди?

— Вот чего требует Махди, — все так же торжественно провозгласил араб. — Он требует, чтобы гяуры горы Тэбали сдались на его милость и явились немедленно в его лагерь, в Омдурман — принять ислам.

— Только и всего, — пробормотал сквозь зубы доктор полунасмешливо, полусерьезно.

— А почему предъявляет нам Махди это требование? — по-прежнему невозмутимо и спокойно спросил Моони.

— Потому что он — божественный посланник, а если вы не признаете этого, то должны будете подчиниться его силе.

— В таком случае, передай твоему господину, что дело великого проповедника, учителя и пастыря народного не заключается в том, чтобы насильничать над теми, кто ему не враг и никогда не причинял ни малейшего зла ни ему, ни кому-либо из его народа.

— Так ли я понял вас? — воскликнул араб, — вы не только отвергаете великодушное предложение Махди принять вас в число детей пророка, но осмеливаетесь еще бросать ему вызов.

— Я никому не бросаю вызова, — ответил Моони, — но не хочу, чтобы мне мешали заниматься тем делом, которому я отдал всю свою жизнь. А дело это полезно для всех людей, без различия вероисповедания. Так и передай Махди.

— Горе вам! — воскликнул зловещим голосом посланник Махди, и, повернувшись на каблуках, удалился, не прибавив более ни одного слова. Дойдя до края верхней площадки, где его ожидали остальные всадники, араб ловко вскочил в седло, и все они стали спускаться с горы.

Едва только успел скрыться за поворотом дороги араб со своими товарищами, как на верхней площадке пика Тэбали начался страшный шум и гам. Среди этого разноголосого шума выделялся голос Виржиля, полный гнева, бешенства и негодования. Моони тотчас же отправился туда и узнал, что негры из черной стражи во что бы то ни стало желали последовать за парламентером...

— Пророк нас призывает и мы не можем, не хотим оставаться больше с неверными! — заявил один из негров.

— Это подлость! — кричал Виржиль. — Дезертировать от службы, отказаться от своего слова...

— Виржиль, — остановил его Моони, — я не хочу никакого насилия... Позови сюда Шаака и мы с ним переговорим.

— Да, да, позови Шаака и пусть все, на кого ты еще надеешься, ответят тебе так же, как он! — злобно прорычал негр, и прежде, чем Виржиль успел опомниться, он одним прыжком опередил его и стремительно бросился бежать вниз с горы.

— Что все это значит? — спросил Моони.

— Боюсь, что ничего доброго это нам не предвещает, — ответил Виржиль.

В этот момент из казарм вышел сам Шаака с остальными своими людьми и, отойдя от них, приблизился к молодому астроному.

— Господин пика Тэбали, — сказал он громко и звучно, — я дал тебе обет верности. Ты мне плевал в руку, — а Шаака умеет уважать данное слово. Но ты сам освободил меня от данного тебе обета: смерть Каддура встала между нами каменной стеной и стоит вечной преградой. Ты могуч и силен, но ты ничто в сравнении с тем, кто мог показать мне казненного три года тому назад Сулеймана Зэбара. Не пытайся удержать нас! Прощай! Пророк зовет нас, — и мы идем на его призыв!

Моони сразу понял, что против такого решения бороться бесполезно и что никакие доказательства и увещания не помогут.

Он молча поклонился и вернулся в круглую залу, а чернокожие воины, выстроившись в порядке, под предводительством Шаака, стали спускаться с горы.

Этот неожиданный сюрприз — уход черной стражи — в сильной степени изменил к худшему положение дела на пике Тэбали. Стоя во главе маленького отряда смелых и отважных черных воинов, Моони мог надеяться, по крайней мере, оказать сопротивление и хотя бы остановить наступление Махди. Теперь же, когда приходилось рассчитывать только на ничтожные силы незначительного отряда в пять человек, Моони должен был признаться, что дипломатия дело не дурное, и пожалел о том, что не попытался вступить в переговоры с Махди через его посланца.

Надеясь, что эти переговоры могут уладить дело миром, Моони решил послать Мабруки-Спика в лагерь Махди и предложить ему закончить дело полюбовно. При этом Моони выражал готовность уплатить Махди, если он тоже пожелает, дань, вдвое большую, чем та, которую он платил радамехскому могаддему.

Мабруки немедленно же отправился в путь, чтобы опередить араба, который явился к Моони в качестве парламентера.

Вскоре новая неприятность, также явившаяся следствием приезда парламентера, обрушилась на голову обитателей пика Тэбали. Почти все рабочие, несмотря на уговоры и увещания, один за другим стали покидать Моони. Первыми ушли землекопы, за ними последовали рабочие, обслуживавшие инсоляторы, и, наконец, стали покидать пик Тэбали и рабочие стеклоплавильных печей. Неизвестно почему уходили рабочие: намеревались ли они присоединиться к громадной армии Махди или просто боялись навлечь на себя гнев всесильного пророка, оставаясь на Тэбали, — никто этого не знал. Но, во всяком случае, благодаря этому поголовному бегству, на пике Тэбали не осталось и одной шестой доли того числа рабочих, какое там было до приезда посланца Махди. Из ста двадцати плавильных печей для производства стекла теперь только сорок могли продолжать работу, за недостатком рабочих рук.

Это было тем более обидно, что работы были почти закончены и слой стеклянной площади покрывал уже 310 градусов окружности основания горы. Оставалось еще каких-нибудь десять-двенадцать метров и пик Тэбали был бы совершенно изолирован от своей подпочвы. Всю эту работу можно было бы закончить в течение одной недели.

Несмотря на все свое мужество и неизменную бодрость духа, Моони с большим трудом мог примириться с таким тяжелым и неожиданным для него испытанием. Его планы должны были рухнуть в такой момент, когда все уже было готово для осуществления заветной мысли.

Целые дни и ночи он проводил обдумывая, как и чем заменить недостающих рабочих, чтобы не замедлять темпа работы.

Эта забота положительно съедала его; он худел, бледнел, не спал по целым ночам. Одна мысль о том, что его предприятие после всех затраченных на него упорных трудов не осуществится, заставляла его работать поистине с нечеловеческой энергией и изыскивать новые способы и средства для ускорения работ и успешного завершения поставленной задачи.

— Кажется, я проиграл свое пари, — сказал ему Когхилль. — Признаться, я не ожидал этого, но ничего не поделаешь. Не могли же мы рассчитывать, что этот Махди станет вмешиваться даже в небесные дела.

Своей шуткой Когхилль хотел развеять мрачное настроение молодого ученого, лихорадочно-поспешной работой надрывавшего свое здоровье.

— Все равно я не уйду с пика Тэбали до тех пор пока работа не будет закончена, — твердо сказал Моони. — Или я достигну своей цели, или здесь же найду могилу.

В это время в круглую залу, где находились оба друга, вбежал запыхавшийся и красный от волнения Виржиль.

— Важная новость, господин Моони!... — крикнул он. — Стеклянный сплав выступает повсюду с восточной стороны горы.

С этой стороны сплав до сих пор не показывался и это очень огорчало Моони, так как было чрезвычайно важно для успеха его дела. Моони не поверил этой доброй вести и тотчас же пустился бегом вниз. Менее чем в полчаса он был уже у подножия горы в том месте, о котором ему говорил Виржиль.

Действительно, стеклянный сплав, выплывая из центральной глубины пиритной массы, начинал изливаться наружу, заполняя оставшееся пустым пространство, прорытое под горой.

Дымящаяся и мутная тягучая масса стекла раскаленным потоком окружала основание пика с его восточной стороны, быстро застывая на глазах у Моони. Теперь дело было кончено. Пик Тэбали, это громадная скала магнитного пирита, был теперь совершенно изолирован от земли, покоясь на стеклянном основании.

Работы по сооружению колоссального магнита были успешно закончены и теперь оставалось только привести его в действие. А это можно было сделать в любой момент, так как приспособления для работы динамомашин были уже давно закончены. Достаточно было только нажать костяную ручку, включить ток — и пик Тэбали превратится в гигантский электромагнит.

С трудом поборов охватившее его волнение и сделав необходимые распоряжения, Норбер Моони поспешил обратно в обсерваторию.

В большой круглой зале он застал Когхилля и сказал ему:

— Разрешите вас поздравить, дорогой Буцефал! Вы выиграли ваше пари. Через очень короткое время наша цель будет достигнута.

— Вы слишком рано радуетесь, Норбер. Я только что был на верхней галерее и осматривал через подзорные трубы пустыню со всех сторон. По направлению к пику Тэбали с юга и запада двигаются огромные полчища инсургентов. Никакое сопротивление нам не поможет. Не пройдет и двух дней, как нас окружат со всех сторон и разрушат до основания обсерваторию, а нас самих погребут под ее развалинами, если только мы не сдадимся на милость победителей...

Когхилль был прав: махдисты наступали со всех сторон. Не так скоро, как он предсказывал, но, во всяком случае, в течение ближайших дней они должны были достигнуть Тэбали.

Между тем, на пике Тэбали шли успешные приготовления к окончательному завершению всех работ. Все инсоляторы были сгруппированы на верхней площадке. Оставалось только соединить приводные ремни паровых машин с динамомашинами и пустить в ход весь этот сложный механизм, идейным творцом которого был Моони.

И хотя молодой ученый горел нетерпением поскорее убедиться на опыте в успешном осуществлении своей задачи, он всячески отсрочивал последние распоряжения. Главной причиной, останавливавшей его от немедленного приведения в действие искусственного магнита, было следующее обстоятельство.

По его расчету, луна должна была достигнуть перигелия, т.е. ближайшего к земле расстояния, только через шестьдесят семь дней; воздействие же искусственного магнита, а следовательно и успешное осуществление грандиозного предприятия, несомненно, было бы обеспечено именно во время перигелия.

Моони, конечно, не сомневался в правильности всех сделанных им и весьма тщательно проверенных расчетов, но малейшая техническая ошибка, допущенная по недосмотру при практическом осуществлении проекта, могла вредно отразиться на действии огромного магнита, значительно уменьшив его силу.

Поэтому, несмотря на неоднократную и самую тщательную проверку всех деталей сложного сооружения, не обнаружившую никакого упущения, Моони все же не решался привести в действие ток, откладывая это до самого благоприятного и удобного момента. Но необходимость заставила его отказаться от своего первоначального решения и прибегнуть к помощи своего могучего магнита, как единственному средству спасения, оставшемуся в его распоряжении.

Наблюдая через сильные подзорные трубы за движением находившейся в отдалении армии инсургентов, Моони вполне точно определил, что махдисты решительно двинулись по направлению к пику Тэбали. Так как в их распоряжении были даже артиллерийские орудия, то они могли своими снарядами очень быстро повредить и даже совсем разрушить самую чувствительную часть сооружения — стеклянный слой, изолировавший пик Тэбали от земли.

Через три, самое большое четыре дня махдисты должны были подойти к Тэбали, и Моони решил воспользоваться этим временем для того, чтобы приблизить луну к земле.

Моони знал, что луна играет значительную роль в религиозном миросозерцании магометан, являясь символом их единения с аллахом, и поэтому надеялся, что приближавшиеся к Тэбали инсургенты, охваченные паническим страхом при увеличении лунного диска до колоссальных размеров, уверуют во всемогущую силу молодого ученого и отступят от пика Тэбали.

В 2 часа 45 минут пополудни Моони распорядился привести в действие паровые машины и динамо. Через полчаса Виржиль сообщил, что распоряжение это исполнено и инсоляторы работают превосходно, а еще четверть часа спустя были заряжены огромные электрические аккумуляторы, обеспечивавшие беспрерывное действие тока в течение целых суток, вне зависимости от работы инсоляторов. Когда аккумуляция запаса электрической энергии была закончена, работу динамомашин можно было обратить всецело на искусственный магнит. Моони отправился в "Залу Ручек" для того, чтобы после упорных трудов и долгих ожиданий привести, наконец, в действие пик Тэбали.

Там уже сидел Когхилль, просматривал последний номер "Тimes", полученный больше недели тому назад.

— Знаете что, милый Норбер, — шутливо обратился он к Моони, — устраиваясь на пике Тэбали, мы совсем позабыли об одной весьма важной вещи — голубиной почте, которая могла бы в настоящее время доставлять нам все новости. Скоро мы будем осаждены — и тогда тут околеешь со скуки.

— Вы можете не беспокоиться насчет осады, — улыбаясь, заявил Моони. — Я решил привести в действие наш великий магнит сейчас же, чтобы нагнать страх и ужас на наших врагов.

Когхилль с удивлением взглянул на него, а Моони спокойно подошел к правой стороне залы и стал медленно опускать вниз костяную ручку, помеченную литерой "А". В тот же момент послышался электрический звонок, продолжавшийся несколько секунд.

— Соединение токов установлено и магнит начинает работать! — произнес, волнуясь, молодой ученый. — Теперь ровно три часа тридцать восемь минут, — добавил он, занося это наблюдение в свою записную книжку.

— Значит скоро луна будет на земле! — со смехом воскликнул Когхилль.

— Вы, очевидно, думаете, что луна явится сюда по первому моему приглашению, как ваш камердинер, когда вы ему позвоните. Не забудьте, что луна находится на громадном расстоянии от нас...

— Ну, а когда же она все-таки, по вашим расчетам, соизволит прибыть?

— Не менее, чем через шесть дней и восемь часов двадцать минут, если мои расчеты верны. Как видите, мы имеем в своем распоряжении вполне достаточно времени, чтобы надлежащим образом подготовиться к этому торжественному событию.

Когхилль замолчал. Он, очевидно, не вполне был убежден в благополучном осуществлении замечательного опыта Моони, но ни одним словом не высказал своего недоверия. Моони направился в верхнюю галерею, где находилась обсерватория, для того, чтобы сделать измерения диска луны в момент начала действия "великого магнита".

В пять часов вечера косые лучи солнца уже не давали необходимого жара, и работа инсоляторов была прекращена. Вместо них были приведены в действие электрические аккумуляторы, заменившие собой работу динамомашин. На основании показаний магнетометра Моони определил, что включение аккумуляторов вместо динамомашин не ослабило эффекта — и магнит Тэбали все время неизменно оставался максимально насыщенным.

Ночью перед заходом луны, в 2 часа 19 минут, Моони произвел вторичное измерение лунного диска, обнаружившее увеличение диаметра приблизительно на одну восьмую десятую градуса горизонта.

Он несколько раз самым тщательным образом проверил свои измерения и, убедившись в их безошибочности, страшно обрадовался. Если он до последнего момента еще немного сомневался в скорости действия "великого магнита", то теперь уже не оставалось никаких сомнений в идеальной правильности этих вычислений. Диск луны увеличивался как раз настолько, насколько это предусматривал расчет Моони.

Еще не прошло и одиннадцати часов с момента начала опыта, а луна уже значительно приблизилась к земному шару. Правда, это приближение еще не могло быть замечено невооруженным глазом, но телескоп точно и безошибочно подтвердил осуществление надежд молодого астронома.

Убедившись в этом, Моони в волнении принялся ходить взад и вперед по обсерватории, громко разговаривая сам с собой от сильнейшей радости, охватившей все его существо. Потом он от усталости прилег на диван и задумался о том, что осуществление его смелого проекта в этой обсерватории, заброшенной в пески беспредельной пустыни, является великим историческим событием, открывающим совершенно новые перспективы для изучения мирового пространства и установление связи с ближайшими, а быть может и отдаленными планетами.

Погруженный в эти мысли, Моони незаметно для себя уснул и проснулся лишь после восхода солнца.

Он чувствовал сильную тяжесть в голове и совершенную разбитость во всем теле, но, несмотря на это, сейчас же бросился к магнетометру. Стрелка, указывавшая напряжение магнита, по-прежнему стояла на максимуме. Солнце уже поднялось над горизонтом, и инсоляторы начали работать. Моони с болезненно-тревожным нетерпением ожидал появления луны. В этот день она всходила в четыре часа тридцать шесть минут пополудни, но уже задолго до этого момента он был у телескопа и, не сводя глаз с горизонта, готовился к новому измерению.

Когда луна, наконец, поднялась над горизонтом, Моони убедился, что увеличение ее диска может быть обнаружено даже невооруженным глазом. Как он и рассчитывал, по мере приближения к земле, сила притяжения прогрессивно увеличивалась, и с каждым часом луна должна была ускорять свое движение по направлению к земному шару.

При встрече с ним Когхилль спросил, иронически улыбаясь:

— Ну, как поживает луна? Я уже влюблен в нее и с нетерпением жду обещанного вами свидания с ней!

— Имейте терпение, друг мой, — в тон ему ответил Моони. — К вечеру, когда зайдет солнце, вы будете иметь случай убедиться в том, что она с неменьшим нетерпением ожидает этого свидания.

И, действительно, к вечеру все обитатели пика Тэбали с величайшим удивлением обнаружили значительное увеличение лунного диска. Теперь Когхилль уже больше не иронизировал над Моони, а, подойдя к нему, пожал ему руку и поздравил с решительной победой.

В три часа утра, незадолго до захода луны, Моони еще раз произвел измерения лунного диска. Привыкнув к мысли об успешном разрешении стоявшей перед ним задачи, Моони на этот раз спокойнее отнесся к своим наблюдениям и, записав их в дневник, лег спать.

На третьи сутки, поднявшись рано утром на верхнюю галерею, Моони с тревогой обнаружил, что за два дня армия инсургентов успела значительно приблизиться к пику Тэбали и находилась на расстоянии одного дня пути от него. Теперь уже ясно можно было различить отдельные отряды вооруженных арабов, в стройном порядке раскинувших свой лагерь в Байудской пустыне.

Судя по царившему в лагере порядку, можно было сказать, что арабы еще не успели заметить необычайного увеличения луны или, если и обратили на него внимания, то увидели в этом благоприятное предзнаменование для себя.

Во всяком случае, на следующий день должна была решиться судьба Моони и всего его предприятия. Если арабы не испугаются огромного диска луны, то все труды Моони пропали в самый момент блестящего осуществления его дела.

Для этого, впрочем, даже не нужно было ждать наступления следующего дня: сегодняшний вечер, после захода солнца, должен был решить сульбу Моони, и поэтому неудивительно, что он весь день волновался и нервничал, с нетерпением ожидая наступления сумерек.

Около семи часов вечера солнце скрылось за горизонтом, и на небе появился громадный полукруг луны.

С верхней террасы при мертвенно-призрачном и фантастическом сиянии чудовищной луны, свет которой почти не уступал дневному, можно было видеть, как арабы в долине в страхе падали на землю, молитвенно простирая руки вперед. До вершины Тэбали доносились звуки "там-тама", созывавшие правоверных к молитве, и протяжные завывания имамов, призывавших милосердие аллаха на детей пророка. Всю ночь продолжались эти завывания и заклинания. Утихли они лишь около четырех часов утра, когда луна скрылась за горизонтом, что арабы, очевидно, приписали результату своих усердных молений и приветствовали торжественными криками.

Таким образом, надежды Моони на устрашение мусульман необычайной переменой в лунном диске не вполне оправдались. Правда, они были смущены и даже, пожалуй, испуганы этим явлением, но, по-видимому, не отказались от наступления на Тэбали.

В величайшем волнении ожидал Моони наступления следующего дня. Почти всю ночь бродил он по своему кабинету обдумывая, каким способом договориться с инсургентами, убедить их в том, что он не является их врагом и заставить их отказаться от разрушения обсерватории на пике Тэбали.

Как только взошло солнце, молодой ученый стрелой поднялся на верхнюю галерею, чтобы посмотреть, как ведут себя арабы. К его величайшей и совершенно неожиданной радости, лагерь инсургентов остался на том же месте, где он был вчера: очевидно, арабы не решались двинуться вперед и ожидали наступления вечера, чтобы снова посмотреть на луну.

В шесть часов сорок пять минут вечера луна вновь появилась на небе, занимая уже восьмую часть всей окружности горизонта.

Поднявшись высоко над горизонтом, луна повисла на небе огромным молочно-белым, почти уже полным шаром, на котором довольно ясно обрисовывались цепи гор и равнины, усеянные отдельными скалистыми пиками и кратерами; между ними видны были громадные голубоватые пустыни, окаймленные по краям утесами и угрюмыми скалами.

В телескоп поверхность луны была так же отчетливо видна, как поверхность земли с воздушного шара, парящего на высоте двух или трех тысяч метров.

Отличительной и характерной чертой лунного пейзажа по сравнению с обычным земным являлось полнейшее отсутствие не только океанов, но и морей, озер и рек. Громадные пустынные пространства только в немногих местах были покрыты какой-то странной темно-бурой растительностью, напоминавшей по цвету осеннюю окраску кленов и каштанов; не было видно не только каких-либо селений, но и вообще не заметно было никаких признаков присутствия живых существ.

В этот вечер все обитатели пика Тэбали почти до самого захода луны по очереди любовались небывалым зрелищем. А в лагере арабов господствовало невероятное смятение, свидетельствовавшее о паническом ужасе, охватившем их. Они метались, как угорелые, по всему лагерю, с суеверным страхом взирая на луну.

Когда же на пятый день в семь часов сорок четыре минуты вечера луна медленно начала показываться над горизонтом, страх охватил даже и некоторых обитателей пика Тэбали. В этот вечер лунный диск занимал половину видимого горизонта, или, точнее, измерялся дугой в 182° 15' 22".

Теперь этот громадный диск лишь по краям был окаймлен узкой светящейся полосой, образовывавшей серебристо-пепельное сияние на центральной части луны, закрытой земной тенью. При этом пепельном сиянии уже невооруженным глазом можно было рассмотреть поверхность ближайшего спутника земли.

В эту ночь в арабском лагере уже не слышно было ни криков, ни молитвенных возгласов и причитаний; даже не видно было нигде ни одного человека: все они в страхе и ужасе попрятались в своих палатках, не смея выглянуть из них.

Наконец, наступил долгожданный шестой вечер. По вычислениям Моони, нисхождение луны к земле должно было продолжаться шесть суток, восемь часов, двадцать одну минуту, сорок шесть секунд. И, действительно, к вечеру шестого дня громадный диск совершенно поглотил весь небесный свод.

Наступила беспросветная черная ночь. Только на восточном краю горизонта из мрака вырывалась узкая серебряная полоска.

В лагере инсургентов царило гробовое молчание; даже сторожевые псы замолкли, и их лай ни разу не раздался в ночной тишине. Арабы, очевидно, решили, что луна, поглощенная мраком, исчезла навсегда, и покорно ждали смерти.

На пике Тэбали тоже было тихо. Моони и Когхилль сохраняли обычайное хладнокровие и спокойствие, а разговорчивый доктор Бриэ веселил всех своими добродушными шутками. Виржиль был несколько смущен тем, что небо "подозрительно мрачно", а Тиррель Смис, привыкший к раз навсегда установленному этикету благопристойности и приличий, открыто возмущался по поводу нарушения естественного порядка явлений. Хотя он не показывал виду, что испытывает страх, но уже два дня не рисковал высунуть нос на свежий воздух.

Гертруда Керсэнь совершенно спокойно переносила бы "лунную близость", как сама выражалась, если бы на эту близость не реагировала слишком болезненно ее маленькая служанка Фатима, горячими слезами оплакивавшая исчезновение луны.

Около полуночи все обитатели пика Тэбали собрались в круглой "Зале Ручек", куда пришел и Моони.

— Сейчас ровно 25 минут двенадцатого, — произнес он. — Через 38 минут и 25 секунд произойдет соприкосновение луны с нашей землей.

— Как... А... разве это соприкосновение... совершится? — дрожащим голосом пробормотал Тиррель Смис.

— Да, дружище. Ведь для этого-то мы и производили всю нашу работу.

— Скажите, Норбер, а это падение луны на землю не грозит всем нам катастрофой? — спросил Когхилль.

— Конечно, нет. По моим расчетам, лунные Аппенины коснутся поверхности земного шара в песках Сахары, к северу-западу от пика Тэбали. В момент соприкосновения мы, конечно, ощутим резкий толчок, но он будет не особенно сильным. Должен вам сказать, что сила падения луны на землю в значительной мере уже ослаблена, так как я в последние три дня постепенно уменьшал силу нашего магнита, переводя ее к точке нуля; теперь луна мчится к нам уже исключительно в силу инерции.

— Но, может быть, вы ошиблись в своих расчетах? — продолжал беспокоиться Когхилль. — Что будет с нами, если соприкосновение двух планет произойдет в ближайшей к нам местности или даже на самом пике Тэбали?

— В таком случае луна искрошит нас в порошок и не оставит даже воспоминания ни о пике Тэбали, ни о нас! — с улыбкой ответил Моони. — Но вы можете не беспокоиться, друзья! Вычисления мои абсолютно безошибочны, а, кроме того, для вашего спокойствия я, как видите, опускаю вниз на пять делений ручку "Б", которая дает электрическому току обратное движение, в свою очередь вызывающее обратное действие нашего великого магнита. Благодаря этому, дальнейшее падение луны на землю замедляется и окончательное соприкосновение обеих планет почти совсем не будет ощутимо.

С этими словами Моони отошел от мраморной доски с ручками и, взглянув на хронометр, сообщил:

— Сейчас без двух минут двенадцатого. Осталось ждать еще минут шесть.

— Скажите, Норбер, — снова спросил Когхилль, — что произойдет, если ручку "Б" повернуть до максимума, т.е. до 320 деления?

— Тогда обратное действие магнита заставит луну удалиться от земли до пределов ее нормальной орбиты.

Не успел он договорить последнее слово, как Тиррель Смис со всех ног бросился к мраморной дощечке. Прежде, чем кто-либо успел догадаться о его намерении, он схватил ручку "Б" и быстро опустил ее вниз.

Моони с криком отчаяния подбежал к Смису, чтобы вовремя остановить его, но было уже поздно...

Электричество сразу погасло, и зал погрузился в полный мрак. Через мгновение раздались глухие подземные удары, пол под ногами заколебался, точно происходило землетрясение... За этими ударами последовал страшный взрыв и оглушительный грохот, похожий на канонаду из тысячи орудий...

Все это произошло в течение нескольких секунд. Моони успел только крикнуть: "Гертруда", но голос его потонул в адском грохоте, и он упал, потеряв сознание.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ