В.ВАНЮШИН

ЖЕЛТОЕ ОБЛАКО

Научно-фантастический роман

Художник Н. Гаев

Имя Василия Федоровича Ванюшина известно широкому кругу читателей по книгам «Вторая жизнь», «Старое русло», «Волчий глаз» и другим. «Желтое облако» — новое произведение писателя в жанре научной фантастики.

Когда на японские города упали американские атомные бомбы, озаботилось не только человечество Земли. Об атомных взрывах стало известно на далекой планете Альва. Альвины однажды пережили атомное нападение с соседней планеты Рам; обеспокоенные взрывами на Земле, они посылают свою экспедицию на Луну — ближайший спутник Земли.

Советский космонавт Николай Стебельков прилетел на Луну, чтобы положить здесь начало созданию научной базы. Совсем с иной целью появился на Луне Дин Руис, сын президента «Атлантик-компани»...

Альвинам были известны планы милитаристов — использовать для войны космос. Этого нельзя было допустить: «желтое облако» — сила, разрушающая металлы, но безвредная для человека, готова была уничтожить на Земле все оружие, а заодно и достижения цивилизации.

Борьба за сохранение мира и цивилизации шла не только на Земле, но и на Луне. Поистине героический подвиг совершил советский космонавт. О судьбе Николая Стебелькова и Дина Руиса стало известно только через семнадцать лет, когда неожиданно у Земли появился искусственный спутник, запущенный альвинами. С этого и начинается роман, развивающийся дальше динамично и напряженно.

Не допустить войны, сохранить мир, цивилизацию — вот основная идея романа.

ОГЛАВЛЕНИЕ: Пепельный след. «Орден крови из ран Христовых». «Слушай, Земля». Говорит Стебельков. Толчок в пять баллов. Космическая трагедия. Бессмертие. Исчезни, оружие. Бумеранг.

ПЕПЕЛЬНЫЙ СЛЕД

1

Тунгусский метеорит все еще интересовал ученых. Инга Михайловна Карасаева долго работала в экспедиции и только что вернулась из Сибири. Ее пригласил к себе профессор Новосельский.

«Обращенный лицом к звездам» — так называлась одна из газетных статей, опубликованная о Новосельском в день, когда он полетел в космос, чтобы испытать созданную им новую защитную оболочку космического корабля. Статья была подписана неким Киджи. На подпись мало кто обратил внимание — имя Новосельского было тогда широко известно, и конечно читателей интересовал прежде всего тот, о ком было написано, а не тот, кто это написал.

Корреспондент нашел сказать кое-что новое о Новосельском. Правда, он повторил и уже известное: молодой профессор в недавно вышедшей книге развивает мысль о неразрывной связи всего сущего на Земле с Солнцем, с звездами. Зеленые листья и хлебные злаки вскормлены излучением нашей звезды Солнца, кислород в земной атмосфере является результатом деятельности растений, человек состоит из тех же сложных молекулярных соединений, что и растения, он питается продуктом Солнца и значит состоит из обыкновенного звездного вещества. Корреспондент в шутку назвал Новосельского «звездным профессором» и дальше рассказал, что он по заданию Комитета космонавтики занят исключительно разработкой мер, которые должны обеспечить полную безопасность полетов советских астронавтов за пределы солнечной системы, к звездам. Абсолютно надежная защита от космических лучей, от губительного столкновения с метеорами, от встречи с потоком микрочастиц — вот чем заняты теперь Новосельский и его коллеги по институту.

Инга Михайловна часто встречала имя Новосельского в печати, оно всегда связывалось со звездами, с предстоящими полетами в глубины космоса.

Карасаева когда-то училась вместе с Новосельским, но потом дороги их разошлись. Теперь Новосельский приглашал ее в сектор метеоритики института.

В институте было тихо, безлюдно. Инга Михайловна прошла по длинному светлому коридору. Всюду за стеклянными стенами белели пульты, и на них вспыхивали и гасли разноцветные огни. В большой полукруглой комнате по полу скользили тени от деревьев. Инга Михайловна задержалась перед дверью кабинета. Новосельский, видимо, ждал ее. Дверь открылась сама — плавно, без стука отодвинулась и исчезла в стене.

Новосельский стоял у окна, откинув полы белого халата и заложив руки за спину. Инга Михайловна не встречалась с ним давно. Новосельскому было тридцать с небольшим, столько же, сколько и Карасаевой.

Слегка прищурив глаза, Инга Михайловна с любопытством смотрела на «звездного профессора». Он был все такой же крепкий (в студенческую пору считался лучшим спортсменом), но лицо стало бледнее, черты грубее, резче. Видно, он много работает, не выходя из кабинета и лабораторий. А работать он умеет и не щадит себя.

— Как хорошо загорела! — сказал Новосельский и дружески улыбнулся. И сразу же вернулся к ним обоим в разговоре простой тон, свойственный только студентам. — Неужели и там, на севере, в Сибири, жара?

— Всю весну я была в Каракумах.

— Да-да, знаю... И всюду ты находишь что-то интересное. А из Каракумов, я слышал, привезла редкостное растение, за которым, может быть, будущее тех мест. Удивительно, что ты находишь время заниматься ботаникой.

— Это — попутно. Это просто любопытно. Там скоро будет достаточно воды.

— Да-да... Искали там метеорит. И нашли. Ты счастливая, Инга.

— Что вы, Евгений Викторович! — сказала Инга, погрустнев. — Нахожу, но не то, что нужно.

— Найдешь. Есть мудрость, которая пережила века и сохранилась в наш век атомной энергии, электроники и космических полетов: ищите — и отыщется.

— Надеюсь.

— Ну, теперь поговорим о деле. — Новосельский переменил тон. — Вы, конечно, слышали о полете болида прошедшей ночью?

— В районе Альп?

— Да. В нашем институте смотрят на эти явления не отвлеченно. Для нас что важно? Безопасность космических полетов. Мы должны давать прогноз «погоды», предугадывать метеорные дожди. Мы с вами знаем, что в пределах солнечной системы существует несколько метеорных роев, резко различающихся по своему происхождению. Очень важно установить закономерность в возникновении и направлении метеорных потоков. Теперь нас будет интересовать каждый случай падения метеорита.

— Расскажите, Евгений Викторович, что известно о полете болида? — попросила Инга.

Новосельский повернулся к стене, на которой висела карта, и показал на темно-коричневый горный массив.

— Вот здесь... Это довольно странное явление. Сообщения местных радиостанций противоречивы, но в общем картина такова. Горы были покрыты тучами, и там шел небольшой дождь. Сверкнула молния — необыкновенная молния, она была видна с большого расстояния. Сверкнула высоко над тучами на фоне звездного неба, и не изломанной линией, а прямым, как стрела, огненным росчерком, и после нее не раздалось грома. Полет болида обычно сопровождается громовым ударом. Значит, это был не болид. Дальше вот что сообщило радио: из туч, осевших на горы, выплыл бледно светящийся шар, он пролетел над городом, — Новосельский отыскал на карте точку города и провел линию с юга на север, — пролетел медленно, покачиваясь, и исчез над равниной. Не раздалось никакого шума, ни одной искры не упало на землю. В некоторых радиосообщениях утверждается, что это был не шар, а продолговатое светлое пятно. Утверждается, что это была шаровая молния, а некоторые высказывают опасения, не случилось ли несчастья с одним из космических кораблей, возвращавшихся на Землю. Но со всеми кораблями, находящимися в полете, поддерживается постоянная связь, и все они благополучно совершают свои рейсы. Тогда что же это было? Большинство мнений сводится к тому, что это был все-таки болид. Такого же мнения придерживается профессор Дольц, проживающий в Швейцарии.

Карасаева приблизилась к карте, рассматривая место, которое показал Новосельский. В просторных окнах полыхало августовское солнце. Пышные дымчатые волосы Инги Михайловны отсвечивали желтизной. Новосельский посмотрел на нее и перевел взгляд на свои маленькие кисти рук.

— Ты что думаешь, Инга Михайловна? — спросил он, снова переходя на «ты». — Я не специалист по метеоритам и не буду высказывать своего мнения.

Карасаева выпрямилась и повернулась к Новосельскому. Солнце осветило ее лицо, обветренное, ровного загара, без единой морщинки, только возле глаз виднелись острые уголки складок.

— Что я думаю?

— Да.

— А скажите, отметили что-нибудь радиолокационные станции, расположенные вблизи Альп?

— Ни одна! — весело сказал Новосельский. — Только астрономическая станция нашего института зарегистрировала полет некоего тела, но не отметила его падения. Кажется обоснованным вывод: болид сгорел. Однако мы знаем, что такое горящий болид. Он рассыпает крупные искры, летит быстро. В этом случае ничего подобного не было. Светящийся шар плыл по воздуху со скоростью менее километра в секунду, он покачивался, словно его несло ветром. Странный солнечный зайчик ночью... — Новосельский подвинул Карасаевой лист бумаги. — Вот данные нашей станции. Она оборудована новейшими высокочувствительными приборами, ей можно верить. Смотрите: вычерчена почти горизонталь, она внезапно оборвалась, словно небесное тело растворилось в воздухе.

Карасаева долго рассматривала чертеж, прочитала короткие надписи.

— Если не было сгорания, что-то должно упасть на землю.

— Да, — согласился Новосельский. — Иначе остается предположить, что это была шаровая молния, или... вернуться к фантастическим «летающим блюдцам» из космоса, которыми когда-то буржуазная печать интриговала читателя.

— А почему бы и не вернуться? — задумчиво проговорила Карасаева.

— Метод аналогии. Что ж! Он дал возможность в прошлом открыть электреты — электрические аналоги постоянного магнита. Но ведь электричество — это не фантастические «летающие блюдца».

— Евгений Викторович! — воскликнула с улыбкой Карасаева. — Не вы ли совсем недавно писали в статье, что нужно как можно больше фантазии, не надо бояться ее: все равно вымысел отстает от фактов.

— Да, да, — улыбнулся и Новосельский. — Смелость мысли свойственна молодым. Хорошо, что у нас в науку пришли молодые силы. У нас есть один молодой человек, который предложил грандиозный проект...

Карасаева не слушала, она задумчиво смотрела на карту.

— Я сегодня же еду на место.

— Это очень хорошо.

— Я поеду одна и прошу не ограничивать меня во времени. До свидания! — Карасаева подала руку.

— Подожди. Разговор не кончен, — удержал ее Новосельский. — Хотя поездка предстоит не в пустыню и не в дебри тайги, тебе понадобится помощь. Побывай у профессора Дольца. Я с ним познакомился на конгрессе. Это выдающийся астроном, честнейший человек, мы с ним подружились. Я поговорю по телефону, он окажет содействие.

— Спасибо. Я непременно повидаю профессора.

Карасаева вышла из кабинета.

В городе кончалось утро. Хотя было только десять часов, уже наступила дневная жара.

Нужно было собраться с мыслями. Инга Михайловна миновала высокие жилые корпуса, перед ней раскинулся огромный парк — дубы вперемежку с березами и тополями.

Узкий белый луч, вырвавшись из центра парка, косо взлетал в небо, на сузившемся конце его рдела рубиновая звезда-ракета. Это был памятник погибшему космонавту Стебелькову. Впечатление от памятника меняется, если смотреть на него из окна троллейбуса, который делает вокруг парка кольцо. От ракеты рубиновый свет стекает по многочисленным граням луча, вспыхивает всеми цветами радуги: луч будто вздрагивает, свет пульсирует в нем, и думается, что рубиновая ракета вот-вот оторвет от земли свой огненный хвост и унесется ввысь.

Инга вошла в тень деревьев. Сразу стало прохладней, легкий ветерок чувствовался в узких густых аллеях.

Прямая дорожка с астрами по краям вела к основанию памятника, тут лежали свежие цветы. Памятник был сделан из полупрозрачного белого сплава — множество длинных полос, соединенных ребрами. На высоте человеческого роста — строгие, глубоко высеченные буквы: «Через тернии — к звездам», а ниже — «Стебельков Николай Алексеевич».

...Это произошло семнадцать лет назад.

Была теплая июньская ночь. В небе настороженно мигали звезды и холодно светился полудиск Луны. Мир знал уже много имен советских космонавтов, летавших вокруг Земли, затем вокруг Луны и делавших там посадку, и эта ночь была бы обычной в истории завоевания космоса, если бы полет Стебелькова прошел благополучно. Однако случилось несчастье. Вначале все шло хорошо. Стебельков сообщал о хорошем самочувствии и об отличной работе двигателей и бортовой аппаратуры.

«Лечу по круговой орбите», — радировал Стебельков. А через несколько минут: «Скорость минимальная. Иду на посадку в районе Цирка Архимеда. Включаю тормозные двигатели».

Затем — тишина. Непривычное, после длительной непрерывной связи с космическим кораблем, жуткое молчание. Что это — авария при посадке? Или та же история, что неоднократно повторялась при испытательных полетах без экипажа — как только ракета приближалась к Луне, сигналы передатчика слабели?.. Да, слабели, но не пропадали совсем.

Корабль Стебелькова молчал. Всего несколько минут нужны на его посадку, и эти минуты, тягостные, как сама неизвестность, истекли. Значит...

Мысль о катастрофе была горькой и обидной. Но, возможно, это еще не конец?

После длительного молчания радиостанция космического корабля ожила. Стебельков передал несколько фраз, разорванных, с пропуском целых слов:

«...желтое облако... рушение... ла... коем случае нельзя... айте»

И все. Радиопередатчик корабля замолк. Сколько ни ждали от Стебелькова хоть звука, сколько ни отыскивали его позывные, — не был зарегистрирован ни один сигнал. Надежды не оставалось. Это был конец.

В комитете космонавтики не верили в случайность. Постоянных метеорных потоков в июне обычно не бывает, столкновение с крупным метеором — исключение. Корабль новой конструкции был в совершенстве отработан на посадку. Но что же произошло? Что это за таинственное «желтое облако»? Никогда не отмечалось возле Луны ничего подобного. Неполные слова радиограммы «...рушение ...ла» можно было принять за «разрушение сопла ракеты». Но это маловероятное обстоятельство не могло привести к катастрофе, потому что корабль уже шел на посадку и работали одни тормозные двигатели.

Пожалуй, не вызвал разночтений только конец радиограммы. Это было предупреждение Стебелькова: «Сюда лететь ни в коем случае нельзя». А последнее слово означало: «Прощайте!»

Старт другим кораблям был отменен. На Луну послали ракету, которая должна была сбросить в тот же район контейнер с продовольствием и запасом кислорода. Попало ли все это по назначению — проследить не удалось. Судьба Стебелькова оставалась неизвестной.

Спустя полмесяца на Луну рискнул полететь Дин Руис. Он благополучно прилунился, но не вернулся на Землю, погиб при загадочных обстоятельствах.

А потом зловещая тень войны легла на землю, и людям стало не до космоса...

Но тень прошла, гроза не разразилась. Взоры людей снова обратились к планетам и звездам. Были предприняты новые экспедиции на Луну, найдены там сброшенные контейнеры с продовольствием и кислородом, но никаких следов Стебелькова и Руиса обнаружить не удалось. Если предположить, что корабль Стебелькова был поврежден метеором и ушел мимо Луны в космическое пространство, то ракета Руиса побывала на Луне. Куда же она девалась? Одно стало ясно: непосредственно на Луне никакой катастрофы не произошло. «Желтое облако» осталось тайной космического пространства.

...Говорят, что этот памятник слишком красив как памятник. Но таким он и должен быть. Он не гасит мечту человека — проложить дорогу дальше в космос, к звездам, — и в то же время напоминает о терниях на этом трудном пути.

Инга Михайловна долго стояла у памятника, думая о разговоре с Новосельским, о своей поездке. Громкий разговор вывел ее из задумчивости. Молодой русский парень рассказывал группе негров о Стебелькове. Он знал только то, что было известно из печати.

Инга слушала экскурсовода и думала о том, что она знает куда больше о Стебелькове. Инга знала Стебелькова.

Они жили в одном доме. Их квартиры были напротив, через площадку. Отец Стебелькова погиб в годы войны. Мать Николая — Анна Симоновна тоже была на фронте, служила в штабе переводчицей, после войны поступила в институт иностранных языков и кроме немецкого изучила английский язык. Она преподавала английский язык в той же школе, где училась Инга. Мать Инги — актриса — в те годы еще не ушла из театра, но выступала на сцене редко. Матери дружили, Николай Стебельков тоже заходил к Карасаевым и играл с маленькой Ингой в лото с картинками. Потом он стал показываться реже и реже, а однажды появился в форме военного летчика.

В четырнадцать лет Инга узнала, что Стебельков — будущий космонавт. Как-то он приехал в отпуск. Теперь Инга стала пристальней смотреть на него: что-то необыкновенное хотелось увидеть в Стебелькове, но он был все такой же скуластенький, с узким подбородком, курносый, с белыми бровями и с плохо причесанными волосами — на затылке торчал смешной упрямый вихор. Этот вихор казался особенно смешным потому, что на Стебелькове была аккуратно пригнанная военная форма.

Однажды весной Инга сидела и готовила уроки, а в соседней комнате разговаривали две матери. Пришел Стебельков. Мать Инги спросила, скоро ли он полетит в космос. Николай ответил: скоро. Анна Симоновна вздохнула. Инга оставила учебник и вышла к ним.

На этажерке стоял глиняный филин; искусно раскрашенный, ушастый, с светящимися глазами, он был как живой. Николай подошел к филину и опустил монетку в щелку на голове между ушами — огненные глаза на мгновение потухли и снова засияли.

— Зачем вы?.. — спросила Инга.

— Это же копилка, — сказал Николай.

— Какое нехорошее слово! — Инга смутилась и, словно оправдываясь, стала рассказывать — который раз! — о том, как оказался у нее этот филин.

Отмечался ее день рождения — ей исполнилось восемь лет. Пришли подруги из класса, некоторые с родителями, пили чай. Подарки, в коробках и завернутые в бумагу, складывались в комнате Инги. Ей тогда очень хотелось сразу же посмотреть, кто что принес, но мать сказала, что так поступать нехорошо. Тогда и появился у нее вот этот филин. На шее у него висела бумажка, на которой было написано: «Вскрыть через десять лет в такой же торжественный день». Инге понравилось, как филин мигает глазами, и она опускала в него монетки, но после она поняла, что копить деньги вообще нехорошо, и филин остался как памятный подарок, глаза его уже не моргали. Инга так и не узнала, кто его подарил.

— Глупый подарок, — сказал Стебельков, отходя.

Инга вернулась в свою комнату, Николай еще какое-то время оставался и потом ушел вместе с матерью. На другой день он заглянул проститься перед отъездом, и Инга больше не видела его.

Когда случилось несчастье, Анну Симоновну увезли в больницу. Мать Инги не позволяла включать радио, и в квартире было тихо и немного страшно. Инга не хотела верить, что Стебельков погиб. Все космонавты улетали и возвращались невредимыми, счастливыми, прославленными. Почему же несчастье должно было случиться с человеком, которого она хорошо знала? Неужели она и все, кто жил рядом с Николаем, такие несчастливые? И теперь виноваты перед ним? Нет, нет, нельзя верить... О нем надо думать, ждать его, надеяться увидеть. Ведь совсем не случайно он жил рядом.

Но годы шли, сглаживая остроту переживаний. Инга мало видела Анну Симоновну: несчастная мать, пережив потрясение, редко выходила из квартиры. Однажды — это было когда Инга заканчивала среднюю школу, — они столкнулись на лестничной площадке. Анна Симоновна долго с удивлением смотрела на нее.

— Какая ты стала красавица! — сказала Анна Симоновна со вздохом, и снова Инга почувствовала себя в чем-то виноватой...

Перед отъездом в университет Инга разбирала свои вещи и нечаянно задела филина. Он упал, раскололся на черепки. Звякнули и раскатились в разные стороны монеты, Инга не обратила на них внимания. Она увидела сложенную вчетверо маленькую бумажку. Развернула ее и прочитала:

Когда тебе исполнится восемнадцать лет и ты в день рождения разобьешь эту глиняную птицу, меня дома может не оказаться. К тому времени я полечу уже не на Луну, а куда-нибудь подальше и на много лет. Я знаю, какой ты будешь тогда. Мне очень захочется увидеть тебя, и ты верь, всегда верь, что я вернусь.

Николай Стебельков».

Записка была незаметно опущена в тот день, когда Николай заходил прощаться, — на ней стояла дата. Инга не отмечала свое восемнадцатилетие и не думала о филине. Сейчас она вспомнила, как будучи подростком не хотела верить в гибель Стебелькова, но как ей теперь, уже взрослой, когда прошло четыре года и Стебелькову поставлен памятник, отнестись к этой записке? Может быть, только ей одной он и написал: «Верь, всегда верь»? Можно ли сказать себе: «Не верю»? Ведь была дружба, она обязывает верить всегда.

В университете она избрала своей специальностью метеоритику. Метеориты — единственные вещества космического происхождения, попадающие на землю, они несут с собой много загадок, их надо уметь читать и думать, думать...

Инга отыскала старые газеты и журналы. В них были напечатаны сообщения Комитета космонавтики, помещены фотографии Стебелькова, статьи специалистов. Много тогда писалось и о Дине Руисе: «Цель полета Руиса — установить рекорд», «Дин Руис летит один — больше комфорта, меньше научного груза», «Руис застраховал свою жизнь в миллион долларов», «Руис обещает разыскать следы русского космонавта», «Руис водрузил государственный флаг на Луне».

В газетах не было официального правительственного сообщения о гибели Стебелькова. Последующие поиски в архивах показали, что Комитет космонавтики не утверждал этого факта. Значит, у него не было достоверных данных. И тогда-то утвердилось обнадеживающее сомнение...

Инга Михайловна смотрела на памятник и думала: «Семнадцать лет прошло, а я все еще надеюсь. Анна Симоновна умерла с надеждой и верой, что сын ее не погиб. Осталась я — единственный человек, который приходит сюда с пустыми руками. Ведь только на могилу и к подножию памятника кладут цветы».

Она посмотрела еще раз на прорисованные золотом букеты и повернулась, чтобы идти — пора собираться в дорогу. И задержалась. Среди экскурсантов возник оживленный разговор, часто повторялось: «Руис, Руис».

По узкой дорожке к памятнику шел высокий старик с непокрытой головой, он тоже нес цветы. Этому человеку было не менее семидесяти лет, но у него еще что-то оставалось от военной выправки. Подбородок был гордо поднят, губы сжаты, брови опущены. Белые, как иней, короткие волосы расчесаны на пробор. Его сопровождала группа молодых людей, среди них были фотографы.

— Это Пат Руис, отец Дина Руиса, — услышала Инга Михайловна.

— Бывший генерал.

— Бывший миллионер.

— Бывший президент «Атлантик-компани».

Пат Руис подошел к постаменту и бережно положил цветы. Фотографы щелкнули аппаратами. Руису подали в руки черную чашечку микрофона.

Кто бы ни был этот бывший, но он потерял сына. Дин Руис после неудачного полета Стебелькова решился на героический подвиг. Он хотел помочь русскому и погиб. Отец такого сына заслуживал почтительного уважения.

— Дорогие мои соотечественники, я надеюсь, вы слышите мой голос, — скорбно заговорил Пат Руис, не поднимая глаз. Солнце кропило его седую голову золотыми брызгами лучей. — Я приехал в великую страну и сейчас стою перед памятником немеркнущей славы. Преклоняюсь перед именем того, кто погиб далеко от Земли, но оставил память о себе здесь.

Он вскинул голову и опустил дрожащие веки; лицо покрылось горькими морщинками. Экскурсанты слушали его молча, с почтительностью людей, которым еще не довелось совершить никакого подвига, достойного славы.

— В свое время я шел неправильной дорогой, но я стряхнул с себя все старое, — продолжал Руис жестким голосом. — Новое правительство моей страны простило мне ошибки. Я переродился духовно и рад, что вижу над землей мирное небо. Ныне народы не разделяет вражда. Это я чувствую сам, потому что меня встретили здесь по-братски. Спасибо вам, советские люди!

И снова его голос обрел скорбный оттенок.

— Сейчас, когда я стою перед этим памятником, мысли о смерти невольно тревожат мою душу. Но мне не страшно умереть. Мне было бы совсем не страшно умереть, и я посчитал бы, что выполнил до конца свой земной долг, если бы увидел на этом памятнике рядом с славным русским именем имя и своего сына. Он заслужил этого. В моей стране тоже будет воздвигнут такой памятник, и на нем напишут два имени. Да, я могу гордиться своим сыном, он видел дальше меня и совершил свой подвиг во имя науки, во имя мира. Он — и ваша гордость, дорогие советские люди.

Руис кончил говорить, и корреспонденты стали задавать вопросы. Он отвечал кратко.

— Из Советского Союза вы вернетесь на родину?

— Да, только не сразу. Сейчас я еду лечиться, мне нужен альпийский воздух.

— Почему непременно альпийский?

Руис нахмурился. Видно, ему не хотелось слышать вопросов, не связанных с его выступлением перед этим памятником.

— Там у меня знакомые врачи.

Он отдал микрофон, поклонился подножию памятника и пошел по аллее, величественный и строгий.

Корреспонденты оживленной толпой двинулись к выходу из парка. Они громко говорили.

— Вы, Лео, напрасно донимали старика неуместными вопросами.

— Нисколько. О Руисе я должен знать больше, чем вы. На то у меня есть моральное право. Мне известно, к какому врачу поедет Руис. Он едет к Шкубину. А Шкубин...

Инга посмотрела на часы и заторопилась домой: пора было собираться на аэродром.

В швейцарский курортный город Инга Михайловна приехала утром и остановилась в отеле «Эдельвейс». Она позвонила профессору Дольцу и спустя час уже подходила к узкому двухэтажному домику с крутой черепичной крышей. От дома навстречу ей шел высокий мужчина лет тридцати. Лицо его показалось знакомым Инге: совсем недавно она видела этого человека с пышной шапкой кудрей на голове. Поравнявшись, мужчина внимательно посмотрел на нее. Инга прошла мимо.

У профессора Дольца, известного швейцарского астронома, она пробыла недолго. И когда вышла, кучерявый стоял на прежнем месте и крутил на указательном пальце белую цепочку, вероятно, с ключом от машины.

— Вы Лео Киджи? — спросила Инга Михайловна.

— К вашим услугам, — курчавая голова отвесила поклон. — Здравствуйте! Когда вы звонили профессору, я сидел в его кабинете. Он предложил... Впрочем, я сам навязался к вам в помощники.

Профессор Дольц сказал, что он послал всех своих сотрудников на поиски метеорита. Дольц настойчиво рекомендовал «фройляйн» хорошо знакомого, честного корреспондента, любителя астрономии Лео Киджи — он только что приехал и взял машину напрокат. О, это порядочный человек, хорошо знающий всю местность вокруг, и он, Дольц, будет спокоен за «фройляйн» и очень доволен, что честно выполнит просьбу своего друга профессора Новосельского. Инга вынуждена была согласиться.

— Уважаемая Инга Михайловна, что же мы стоим? — сказал Киджи, поигрывая цепочкой.

— Отбросьте первое слово. Называйте впредь меня просто по имени и отчеству.

— Пожалуйста. А меня называйте просто Лео.

— Договорились.

Машина стояла за цветочной оградой. Они сели рядом. Киджи взялся за руль.

— Куда?

Карасаева развернула карту.

— Вот! — она показала маршрут на север от гор, по желтому плато к зеленой долине реки.

— А сотрудники профессора отправились в горы, — сообщил Киджи.

Работать вместе нельзя без доверия друг к другу, и ей первой следовало проявить эту доверчивость.

Инга провела пальцем по белой кромке карты — там наспех были сделаны крохотные чертежи и нанесены колонки цифр.

— Видите? Это мои расчеты. Предположим, что от болида, который сверкнул молнией высоко в небе, отломился кусочек, тогда он должен был лететь в том же направлении и скорее всего сгорел бы так же, как болид. Зачем нам ехать в горы? Там работают сотрудники профессора Дольца — сил достаточно и без нас. Но не только по этой причине мы поедем на север. Есть другое предположение: этот кусочек — не однородный материал, вкрапленный в болид, он, должно быть, очень легкий, поэтому и путь метеорита к земле иной. Известны направление и скорость ветра в тот день и час. По расчетам получается, что метеорит долетел вот досюда, — Инга Михайловна ногтем мизинца показала на зеленую пойму реки. — Но он не упал.

— Это очень интересно, — Киджи нагнулся над картой. — Я не могу сказать о вашем предположении ничего другого, как только то, что оно интересное и смелое.

— Тут есть одна странность, — объяснила Инга, — и вы, пожалуйста, не смейтесь, если это покажется вам глупым. Посмотрите грубую схему полета болида. Линия до сих пор, включая изгиб над горами и горизонталь над городом, вычерчена по данным нашей радиолокационной станции и дальше, за неимением их, продолжена по моим вычислениям. Видите, этой горизонтали не было бы конца. Обратите внимание на волнообразность линии. Это наталкивает на мысль, что метеорит очень легкий, его несло низко над землей течением воздуха, больше того, он растворился в воздухе.

— Это действительно странно, — откинул голову Киджи.

— Я говорю, может быть, немыслимые вещи. Он растаял, словно облачко, и этого не могла отметить никакая радиолокационная станция.

— Значит, едем на север? — задумчиво спросил Киджи.

— Да.

В городе большинство жителей были немецкие швейцарцы, что накладывало на него определенный отпечаток. Инга видела островерхие крыши домов, попадались кирхи, старинные замки с квадратными башнями и рыцарские дома с мансардами и застекленными балкончиками, похожими на большие фонари.

Киджи знал город, знал дорогу и прибавил скорости.

— А может, никакого болида и не было, — сказал Киджи и рассмеялся.

— В 1751 году недалеко от этих мест упал метеорит. Венский профессор Штютц спустя почти двадцать лет сказал об этом примерно так: можно себе представить, что в 1751 году даже самые просвещенные люди могли поверить в падение куска железа с неба, — смотрите, насколько слабы были тогда их познания в естественных науках...

Киджи улыбнулся.

— Вы, оказывается, самолюбивы.

— То был все-таки профессор, — продолжала Инга. — После его авторитетного слова во многих музеях метеориты были убраны из коллекций, из опасения сделать музеи посмешищем.

Киджи в смущении покрутил головой.

— Прошу прощения, Инга Михайловна. Я верю вам.

— Хорошо. Однако слушайте, что было дальше. Вскоре после очистки музеев от компрометирующих их камней и кусков железа во Франции около города Жюллен упал метеорит, и это видели многие. Мэр города, чтобы не показаться глупцом, составил протокол об этом событии, который подписали сотни очевидцев, и послал в академию.

— После этого ученые, конечно, поверили.

— Ничего подобного. Референт академии сказал: можно только пожалеть общину, во главе которой стоит мэр, столь глупый, что верит в сказки о метеоритах.

Киджи расхохотался.

— А один из академиков, Делюк, сказал: если даже такой камень упадет у меня перед ногами и я вынужден буду признать, что я его видел, я добавлю, что поверить в это не могу. А другой академик, Фоден, заметил, что подобные вещи лучше отрицать, чем опускаться до попыток объяснить их. Вот так...

— Но, Инга Михайловна, вы же сами говорили, что здесь было что-то непохожее на болид. Облачко, туманность...

— Но что-то было, — сказала задумчиво Инга. — Мы должны установить, что именно, и уж конечно не побоимся опуститься до попыток объяснить это явление.

Город остался позади. Машина выехала на широкое плато.

День был ясный — яркий августовский день с густым наливом летних красок, которые, однако, стали заметно выцветать. Деревья на обочинах дороги были темно-зелеными и немного поседевшими от пыли. Травы сохли, желтели, напоминая о приближающейся осени.

Киджи приоткрыл боковые стекла, и свежий ветер заметался в машине. Инга, подняв обнаженные руки, придерживала волосы и с грустной мечтательной улыбкой смотрела на открывающуюся перед ней даль.

— Простите, Инга Михайловна, вы не скажете, где мы встречались? Память на лица у меня неплохая, тем более...

— У памятника космонавту.

— Неужели! Но тогда понятно. Меня очень занимал Пат Руис.

— Я это заметила.

— Откровенно сказать, отчасти из-за него я поспешил сюда. Но он еще не появился. У меня есть, в связи с этим болидом, задание от редакции, и я в вашем распоряжении.

Инга не стала спрашивать, какая причина заставляет Киджи преследовать Руиса. Пусть сам скажет. Доверие обязывает. Она без просьбы высказала свое предположение насчет метеорита. Теперь его очередь.

Но Киджи молчал.

Они миновали кукурузные поля, мелкие участки пшеницы. Останавливаться здесь не имело смысла. Всюду работали крестьяне, каждый на своем клочке земли.

Машина свернула с шоссе и по песчаной дороге спустилась в пойму реки. Инга свернула карту. Киджи остановил машину и открыл дверцу — сразу же нахлынула жара.

Когда Карасаева производила расчеты, она мало думала о местности. Ей всегда было все равно — тайга это или пустыня. Выработалась привычка к огромным пространствам, они увлекали и таили неожиданности. Там действительно надо искать.

Здесь было совсем другое. Где тут искать? На участках пшеницы и кукурузы, среди огородов? Какой хозяин разрешит топтать хлеб и траву! Тут все расчищено и разделано до последнего клочка. Посевы застрахованы. Если бы упал метеорит, хозяин сразу бы заявил об этом, рассчитывая на страховое вознаграждение.

Оставалась надежда только на пойму реки. Тут было пустынно. Луга выкошены, отросла отава.

Они тихо поехали к реке. Берега и дно ее были сплошь усеяны камнями, крупными и мелкими, черными, белыми и серыми. Найди среди них небесный камень, если он упал! Вода неслась стремительно, перекатами, с грохотом и шумом, как и во всякой реке, берущей начало в горах.

Киджи повел машину берегом. Они увидели старика немца, в помятой черной шляпе, с мотком веревки на плече, и остановились. Старик смотрел то на лошадь, запряженную в длинную телегу с деревянными перильцами, то на небольшую скирду сена, как бы оценивая свои возможности одному управиться с делом. Это был хвост истории, протащившейся почти до конца двадцатого века.

Инга заговорила со стариком о событии, случившемся позавчера ночью.

Да, он видел падающую звезду. Она сверкнула молнией, и свет был такой, что несколько секунд горы были освещены сиянием — словно луна вдруг сорвалась с неба и полетела на землю. Звезда беззвучно ударилась о горы, покрытые тучами, и из них вылетел светлый круг, он много медленнее пролетел над городом и погас. Это плохая примета. Такой величины падающая звезда, породившая другой свет, предвещает смерть не одному человеку...

Не упало ли что на этих лугах? Нет-нет. Он вчера работал здесь, возил сено, ничего не заметил и не слышал никакого разговора. Молодые люди, несомненно, богаты, у них праздный интерес к этому. Он не разрешает ездить по лугу и мять траву, на то есть дорога.

Киджи повел машину дальше берегом реки, наткнулся на тропинку и повернул в сторону шоссе. Всюду была теснота — злаки, фермы, дороги, столбики, отграничивающие земельные участки, — а за всем этим были люди — и казалось, что незаметно упасть небесному телу просто некуда. Киджи сворачивал на еле заметные колеи, в которых еще не поднялась примятая трава, и они изъездили так всю пойму реки.

— Надо отдохнуть и подумать, что делать дальше, — сказал Киджи.

Он остановил машину на высоком берегу реки. Тут обдувало ветерком и было не так жарко.

Киджи вытащил из машины коврик и раскинул на траве. Потом достал лимонад, шипучий, как шампанское, и, откупорив, опустил в бутылки по кусочку шоколада. Шоколад стал медленно кружиться, вокруг него роем вспыхивали искры.

— Кроме расчетов мне говорит чувство: я не должна ошибиться. — Инга, подобрав платье, опустилась на колени.

— Как это ни странно, однако и у меня есть предчувствие, — сказал Киджи, подавая ей бутылку. — Пейте прямо из горлышка, не стесняйтесь. Сдается мне, что наш совместный путь лежит много дальше этой реки, но нас постигнет неудача, если мы не станем откровенны во всем. Я сказал, что примчался сюда вслед за Руисом, и должен кое-что объяснить. Вам не попадался журнал «Космос» с моей статьей?

— Нет. Там одна фантастика, впрочем я люблю ее.

— Мне нельзя фантазировать. Хотите почитать? Я взял этот журнал с собой на тот случай, если придется разговаривать с Патом Руисом.

Киджи пошел к машине, достал журнал с цветной обложкой, развернул его и подал Инге Михайловне. Она увидела заголовок «Это еще не все»... и стала читать.

«Мне было одиннадцать лет, когда умер мой отец, и я хорошо помню его худое лицо и ласковые гибкие пальцы. Отец работал у мистера Руиса, он был его личным радистом. Я знал, что Пат Руис был очень богат, он имел собственную радиостанцию, чтобы разговаривать со всеми заводами и фирмами, которые были у него в разных странах. Конечно, он без моего отца ничего не мог бы сделать — я так понимал, — потому что мой отец был главным на этой радиостанции.

Однажды отец сказал, что он может разговаривать даже с Луной. Это было тогда, когда сын Руиса — Дин Руис полетел на Луну и погиб там, об этом все знали. Мать сразу же оборвала отца:

— Довольно, Ген. Если хоть одно слово дойдет до мистера Руиса, он немедленно лишит тебя работы.

Отец засмеялся:

— Как же оно дойдет? Не через тебя ли? А Лео у нас умница, он будет молчать.

Мать рассердилась и ушла на кухню.

Умницей я не был. Но я понимал, что значит потерять отцу работу. Когда он получал деньги, то приходил домой веселый, и мать была довольна всем. Работу и деньги давал мистер Руис, — значит, он был добрый, хороший человек, наше счастье зависело от него. Но упоминание о Луне, с которой может разговаривать мой отец, вытеснило из моей головы эти зачатки экономических познаний.

Отец уходил на работу утром и возвращался к вечеру, потом он стал уходить вечером, и я не знал, когда он возвращался. Но я догадывался, что по ночам он разговаривает с Луной, потому что Луна появляется только ночью и тогда лучше разговаривать с ней, и однажды прямо сказал об этом за столом. Мать почему-то испугалась и выронила из рук тарелку, а отец рассмеялся, провел пальцем под моим носом и потом нажал на него, как на звонок.

— Тр-р-р! Мистера Киджи-младшего ждут тетрадки и учебник. Садись за уроки, малыш!

Я решил изменить тактику и все-таки выведать у отца секреты про Луну. Я не спал ночь, поджидая, когда он вернется с работы. Отец пришел на рассвете. Он не стал тревожить мать и открыл входную дверь своим ключом. Я вышел к нему и сказал, что не могу спать. Он поцеловал меня в лоб и повел к кровати.

— Расскажи сказку, — попросил я.

— Сказку? — Он сидел у моих ног. — Ты, Лео, уже не маленький.

— Я хочу знать про Луну. Что там есть и... про все.

Он пощекотал мне шею и сказал:

— Ты хитер, Лео. Но про Луну сказок нет.

— Раньше ты умел сам придумывать их, — капризничал я. — Расскажи.

— Ты настойчив, как корреспондент, — рассмеялся отец. — Боюсь, что, когда вырастешь, будешь корреспондентом. Ладно, сказку я тебе расскажу. А потом будешь спать.

— Хорошо.

— Слушай. Жил-был на свете очень богатый человек...

— Как мистер Руис?

— Да, как мистер Руис. Он имел заводы, корабли, всякие машины и миллионы долларов. Этого было мало. Ему хотелось, чтобы люди убивали друг друга. Для этого нужно оружие. И на его заводах делалось оружие, его покупали и платили дорого. И еще — когда люди, схватившись, дерутся, они забывают обо всем, что у них есть, кроме, может быть, своей жизни. В это время их легче ограбить, понимаешь?

— Это я понимаю, папа. У нас в школе подрались два мальчика. Они катались по полу, и у одного высыпались из кармана две монетки. Их кто-то подобрал. А они дрались из-за этих монет.

— Вот, вот! И еще задумал мистер Руис... Хм, как я сказал?

— Ты сказал, папа: «И еще задумал мистер Руис».

— Лео, я устал на работе у мистера Руиса, и неудивительно, что у меня путается в голове. Но сказку я закончу. Запомни — начатое дело надо всегда доводить до конца, в особенности, если ты дал слово. Так вот, задумал тот богатый человек присвоить себе Луну. Он хотел построить там дворцы и жить, когда на Земле начнется большая страшная война. Сначала он послал туда разведчика, чтобы он поставил на Луне столбик с надписью: «Луна принадлежит моему хозяину...» И подпись. Разведчик полетел на Луну в космическом корабле, и что же он увидел? Луна была занята людьми с другой планеты, они построили там себе прочный светлый дворец и занимались наукой.

Отец рассказывал долго, все про ученых — для меня это было неинтересно. Я заснул.

Когда я проснулся, отца не было. Я вспомнил его сказку и подумал, что это еще не все — отец вернется, и я попрошу рассказать сказку до конца.

Отца я больше не увидел. Утром его срочно вызвали на радиостанцию, он так и не ложился спать. Говорили, что его убило током. От мистера Руиса принесли конверт с деньгами и письмом, в котором было написано, что мой отец допустил какую-то оплошность на работе. Мать плакала и твердила «не верю». После похорон отца она сказала мне:

— Хоть бы ты, Лео, вырастал скорее...

Она хотела, чтобы я скорее стал работать, — так я подумал и ошибся тогда. Мистер Руис продолжал посылать нам деньги, так что мы особенно не нуждались, но я со временем все больше удивлялся: зачем он это делает, не хочет ли загладить свою вину?

Мать не дождалась увидеть меня большим и здоровым, она умерла. Перед смертью она сказала мне:

— Запомни, Лео, — отец твой погиб не случайно, он не мог допустить оплошности. То, что сказал мистер Руис, это еще не все... Вырастешь большой, заклинаю тебя: узнай, как это случилось...

С тех пор прошло много лет, но я до сих пор ничего не могу сказать в свое утешение: я не выполнил завещания матери. Я знаю одно: мой отец погиб вслед за катастрофой, случившейся с космическим кораблем Дина Руиса, а до этого была еще трагедия — Стебельков...

Я часто повторяю себе: факт — это еще не все. Я ищу связь фактов и их причины. И до самой смерти буду искать ответ на вопрос: как это случилось и почему погиб мой отец?

В последнее время я узнал... Но об этом расскажу позже».

Инга вернула журнал, подумав: «Да, наши пути, кажется, совпадают».

— Я уверен, что моего отца погубил Руис, — твердо сказал Киджи. — Статья содержит прямой намек на это, хотя и не доказывает его вину. Вы видите, Инга Михайловна, чем может это кончиться: либо я до конца разоблачу Руиса, либо прослыву человеком весьма легкомысленным, и Руис, если начнет против меня процесс за оскорбление в печати, выиграет его.

— Но в конце статьи содержится намек, что у вас есть дополнительные факты, — напомнила Инга.

— Я пока молчу об этом. Но вам — расскажу. В прошлом году я возвращался с Марса. Да, я там был и почти ничего не написал об этом. Все, что я видел, было описано раньше, но то, что я увидел... У меня пересохло горло. Ужасная жара! — он взял свою бутылку и отпил несколько глотков.

— Вы просто волнуетесь, — заметила Инга.

— Вероятно. Еще бы! Этого не придумаешь. Вот как было дело. Мы возвращались на Землю вдвоем — пилот и я. Полет длительный, скучный. Мы подменяли друг друга. Управление автоматическое, следи за приборами — и все. Впрочем, не так-то просто, как на словах.

Короче говоря, наступило время отдыхать пилоту, он уснул — здоровый русский парень, красивый такой, и во сне как младенец, мне просто жалко было будить его. А радар показывал, что впереди неблагополучно. Крупный метеорит! Приборы определили его траекторию: он летел параллельно нашему кораблю, но с меньшей скоростью. Это не грозило нам опасностью, и я решил не тревожить командира корабля.

Сначала я увидел эту штуку на переднем экране — темной точкой она ползла влево. Когда наш корабль стал нагонять ее, она показалась на боковом левом экране, хорошо видимая. Представьте себе, Инга Михайловна, большую сигару, которая, падая, лениво и беспорядочно кувыркается, и скажите, может ли быть такой формы метеор?

— Нет! — торопливо ответила Инга. — Скажите, Киджи, это была ракета, да?

— Что с вами, Инга Михайловна? — удивился Киджи. — Вы побледнели, это видно даже сквозь загар.

— Ответьте же, это была ракета?

— Да.

— Ну и что?.. Рассказывайте!

— Я пожалел, что не разбудил командира корабля. За одну минуту, пока она была близко, нужно было успеть сделать многое. Я щелкнул фотоаппаратом, потом сигналил ей, вызывал по радио — никакого ответа. Она перешла на задний экран, превратилась в точку и стала отклоняться. Она летела по орбите вокруг Солнца.

— Но ведь это же... — Инга не закончила мысль, и не потому, что она была сильно взволнована. — В ней, вероятно, находился человек!

— Это был «Сириус», Инга Михайловна. Корабль Дина Руиса.

— Вы уверены?

— Я сфотографировал его. Взгляните на снимок. — Киджи достал фотокарточку из внутреннего кармана своей спортивной куртки.

Инга хорошо помнила по фотографиям в старых газетах и журналах советский космический корабль, который не вернулся на Землю. Этот, на снимке Киджи, отличался от корабля Стебелькова формой, особенно в носовой части, и имел стабилизаторы в виде треугольников.

— Да, это «Сириус», — сказала Инга, возвращая фотографию.

— «Сириус» перед полетом Руиса был так разрекламирован, что найти на Земле его снимок было нетрудно. Я сличил фотографии. Это он!

— И вы ни слова не написали об этом!

— Нет. Не написал и пока не напишу, — сказал Киджи, отведя в сторону темные глаза, в которых мелькнул недобрый рыжий огонек.

— Вы — индивидуалист, — упрекнула Инга.

— Может быть. Но в этом деле я иначе поступить не могу. Я не хочу сыграть на руку Руису. Если бы я сказал о «Сириусе» хоть слово в печати или по радио, он использовал бы его в своих целях: мой сын — борец за прогресс, рискнул полететь на помощь русскому парню и стал вечным спутником Солнца! Не верю, не могу и имею на это моральное право. Я однажды поспешил опубликовать статью, — Киджи показал рукой на журнал «Космос», лежавший у ног, — теперь спешить не буду. Семнадцать лет «Сириус» летает по орбите вокруг Солнца, теперь уже ничто не поможет Дину Руису, об этом и думать нечего... Найти «Сириус» в космосе невозможно, вторая случайная встреча мало вероятна. Я подожду публиковать этот снимок. Прошло семнадцать лет, пусть пройдет еще семь или семнадцать дней — это теперь дела не меняет. Пожалуй, меня легкомысленным не назовешь, правда?

— Да, — сказала Инга и добавила, — но, может быть, немножко жестоким.

— Этого я не боюсь, это мою совесть не потревожит. И тогда, — Киджи снова показал на журнал, — я не мог поступить без оснований. Но скоро я доведу начатое дело до конца — это мой святой долг. Руис едет к Шкубину не лечиться, их связывает давняя дружба. Я должен узнать, зачем понадобилась столь неотложная встреча.

Киджи взял пустые бутылки и одну за другой швырнул их в реку, первая ударилась о камень и разбилась, вторая, подпрыгивая, понеслась в бурном течении. Инга смотрела вдоль реки. Много интересного узнала она от Киджи. Пожалуй, он скорее добьется своей цели: из космоса ему ждать нечего, земные загадки разгадывать легче...

— Кто-то, как и мы, не знал, что тут делать, и разжег костер, — медленно проговорила Инга.

— Костер? Не может быть!

— Куча золы. Это было вечером или ночью...

Киджи встал рядом с ней. Шагах в пятидесяти на берегу среди зеленого разлива травы виднелось большое серое пятно.

— Очень похоже на золу, но... Дело в том, Инга Михайловна, что вы опять забыли, где находитесь. Крестьянин — хозяйчик этого луга — не позволит никому разжигать тут костер и уничтожать траву.

Они пошли прямо по траве, не думая о том, что скажет им хозяин луга.

Это была зола. Но откуда она взялась? Трава под ней не обгорела — костер тут не разжигали. Осмотревшись вокруг, Инга заметила, что в некоторых местах трава была припудрена такой же золой или пылью. Тонкий серый слой тянулся полосой к реке, и разноцветные камни в этой полосе словно поседели. А рядом, на перекатах бурлила вода, омывая камни, и они были чистые, смеющиеся. И за речкой, на том берегу, они блестели, смоченные брызгами, — белые, черные, оранжевые, синие, всех красок и оттенков.

— Послушайте, Лео, — обратилась Инга к своему спутнику. — Я согласна, что здешний крестьянин не разрешит раскладывать костер на своем участке земли и уничтожать траву. Но будет ли он сам носить сюда из дома золу и рассыпать вдоль берега? Видите, часть ворохом лежит на траве, часть рассеяна по камням.

— И это невероятно, — сказал Киджи. — Но почему именно зола! Это просто пыль.

— Дождя в этих местах давно не было?

— Давно. Вы видели по дороге деревья — они серые от пыли. Здесь, вблизи гор, часто вспыхивают ветровые вихри, они поднимают столбы пыли.

— Вы меня разочаровываете, — сказала Инга с сожалением.

— Ученые утверждают, — усмехнулся Киджи, — что в каждом кубическом сантиметре воздуха содержится до тысячи пылинок, и человек вдыхает их за сутки до шести миллиардов. Это ужасно!

— Ученые утверждают также, — в тон ему сказала Инга, — что в образовании столь большого количества пыли повинны и сгорающие в воздухе метеориты. На землю каждые сутки падают десятки тонн метеорного вещества в виде отдельных метеоритов и космической пыли.

— Этого я никак не подозревал. Хотелось бы знать... Впрочем, лучше не заикаться, а то вы опять приведете какой-нибудь пример из истории.

— В таком случае, помогите мне собрать вот этой пыли по щепотке из разных мест, а я буду делать пакеты.

— С удовольствием, — сказал Киджи. Чувствовалось, что он разочарован. Еще бы! Он повидал в жизни многое, изъездил всю землю, недавно побывал на Луне и Марсе, видел в космосе «Сириус», а тут — пыль! Что она, даже метеорная, может доказать?

Это была не просто пыль и не зола.

На другой день Инга отправила фототелеграмму профессору Новосельскому. В ней говорилось:

«Уважаемый Евгений Викторович!

Как и следовало ожидать, здесь никакого метеорита не обнаружено, и вообще поиски его прекращены повсеместно: считают глупым искать кусок небесного тела под ногами — многим он представляется непременно золотым. И считают неправдоподобным, чтобы золото оставалось под ногами долго. Метеорит мог упасть только на территорию частного землепользования, и хозяин, отлично знающий свой участок, непременно заметил бы его. Он сразу же огородил бы его и выгодно продал или потребовал бы страховое вознаграждение за попорченный посев, покос и т. п. Но подобных претензий в местное страховое агентство не поступало.

Вывод: данные радиолокационной станции верны, метеорита нет.

Мы нашли нечто вроде золы, рассыпанной среди луга и по берегу реки. Она занимала довольно большую площадь, но в двух местах лежала кучно. Первый анализ, произведенный самим профессором Дольцем, показал, что это не зола. Совершенно ясно, что вдали от населенных пунктов мы имели бы золу растительного топлива, однако в ней не оказалось ни малейшего присутствия калия, фосфора, кальция, магния или бора. Профессор не решился сказать что-то определенное, ссылаясь на отсутствие в своей лаборатории возможностей для более глубокого и разностороннего анализа. Он порекомендовал обратиться к другому ученому, который известен здесь больше как врач. Это — Валентин Юльевич Шкубин, отец его — выходец из России. В. Ю. Шкубин оказался любезен, он располагает большой собственной лабораторией с вполне современным оборудованием. Я задержусь здесь, чтобы выяснить, есть ли тут какая-нибудь связь с метеоритом.

Посылаю Вам почтой пять проб для анализа в лаборатории нашего института».

Выйдя из почтамта, Инга долго и без всякой цели ходила по городу. Профессор Дольц звонил Шкубину, и доктор сказал, что будет свободен только в четыре часа. Сейчас было два часа.

Люди обгоняли ее на тротуаре, спешили по своим делам, по улице проносились машины — это мешало думать. Инга улавливала обрывки разговора. Она знала немецкий язык. Его основательно пришлось подучить в университете, чтобы прочитать в подлиннике книгу Э. Хладни «О происхождении найденной Палласом железной массы и других подобных ей масс». На самом деле этот железный метеорит был найден в Сибири учителем Медведевым, который показал неземное железо русскому академику П. С. Палласу. А чешский ученый Хладни описал это железо в своей книге, изданной на немецком языке в Риге в 1794 году. С тех пор и зародилась новая область науки — метеоритика. Не прочитав в подлиннике этой книги, нельзя с полным правом называться ученым-метеоритиком.

Инга вошла в сквер. Под деревьями стояли узкие скользкие скамейки. Свободных мест было много — в эти часы людям не до отдыха.

Пепельный след на траве, которая не обгорела, — кто его оставил?

В воздухе, которым мы дышим, есть удивительный газ — аргон; его не много, и он словно бережет себя, не образует соединений, его атомы не улетают в межпланетное пространство. Бывает, аргон образуется при радиоактивном распаде калия в горных породах, но атомы его не гибнут. Следовательно одни и те же атомы аргона побывали в легких одного человека, другого, третьего, их вдыхали миллионы людей от первобытного общества и до наших дней.

«Я вдыхаю сейчас те же атомы аргона, — размышляла Инга, — которые побывали в легких у древних римлян, средневековых рыцарей, знаменитых поэтов и художников, у прототипов героинь и героев классических романов, которые мы и теперь читаем с таким волнением за их судьбы. Те же атомы аргона, которые сию секунду во мне, были «знакомы» с великими людьми, имена которых будут жить вечно, как и эти атомы. Если бы они были наделены хоть какой-то памятью, я узнала бы о великих людях что-то новое, что осталось для нас тайной. И конечно легко было бы узнать, кто оставил пепельный след.

Отдохнув, она пошла в отель. Киджи сидел в беседке, тут же лежали газеты и журналы. На них шевелились кружевные тени. Кто-то играл на рояле, звуки падали из открытого окна. Инга села рядом. Киджи заговорил первый.

— Мне не нравится ваш бывший соотечественник.

— Предубеждение, — сказала Инга.

— Нет. Есть поговорка: скажи, кто твой друг... Только не спешите обижаться — это не про вас. Повторяю, если Шкубин дружит с Руисом, это что-нибудь да значит. Мы говорим: победил мир, коммунизм — можно жить и работать спокойно. Но для меня судьба что-то оставила из прошлого. Я сегодня скучен для вас?

Он был явно озабочен, недоволен тем, что Инга намерена пойти к Шкубину.

Инга смотрела вверх, где сквозь листву вместе с солнечным светом струились звуки музыки.

— Мне неожиданно пришла в голову мысль, что необыкновенная зола — дело рук неземного человека.

— Неземного? — усмехнулся Киджи. — Можно подумать, чертовщина какая-то. След пепла из пекла...

— Каламбур неплох. Вы давно живете в нашей стране?

— Пять лет учебы в Москве, столько же работы корреспондентом, но с частыми поездками в другие страны.

— Немало. Пора забыть о чертовщине.

— Это к слову. Мне хорошо известно, что все, что есть на Земле хорошего и плохого, — все от человека, во всем заслуга или вина только его. Я вот, пока вы ходили на почту, тоже не бездельничал, — Киджи показал на газеты, тряхнул какой-то брошюркой. — Кое-что я знал о господине Шкубине и раньше, теперь знаю больше.

— Все равно, что бы вы ни рассказали о нем, это не повлияет на мое решение. Профессор Дольц живет пятнадцать лет здесь, и если он рекомендовал пойти к Шкубину...

Киджи вскочил, глаза его горели.

— Поверьте же и мне хоть немного. Я беспокоюсь за вас. Вы делаете, может быть, непоправимый шаг.

— И все-таки я пойду. Это нужно, поймите — необходимо, и тут нет ничего опасного. Зачем сердиться из-за пустяков.

— Пустяки? В таком случае, наша... совместная работа кончилась, — Киджи встал.

— Подождите, Лео, не уходите.

Киджи достал из кармана блокнот, вырвал из него несколько листков и протянул их Инге.

— Прочитайте. Здесь сказано, кто такой Шкубин и что такое «Орден крови из ран Христовых», в котором скрывается ваш бывший соотечественник.

Инга взяла листки. Киджи отвесил поклон и скрылся, свернув на улицу.

«ОРДЕН КРОВИ ИЗ РАН ХРИСТОВЫХ»

1

Когда-то жил в Сибири человек по прозванию Юлий Цезарь. Цезарем его прозвали не только потому, что у него было имя Юлий. Он прославился как духовный оратор и любил, чтобы его почитали и слушались.

Юлий Шкубин умер глубоким стариком в небольшом городке на границе Швейцарии. Здесь среди духовной литературы нашлась небольшая книжечка самого Шкубина. Она автобиографична.

Свою духовную деятельность Юлий Шкубин начал в тысяча девятьсот двенадцатом году, создав маленькую общину: в то время он был простым плотником. Через три года он уже доверенное лицо торговой фирмы. Разъезжая по сибирским городам для заключения торговых сделок, Шкубин в то же время выступал с проповедями. Росло число созданных им общин.

В ноябре тысяча девятьсот семнадцатого года в Омске состоялся съезд сибирских баптистов. Делегат Шкубин был избран разъездным благовестником, а на следующем съезде, в декабре тысяча девятьсот девятнадцатого года, рукоположен для духовной работы в «сибирском братстве». В следующем году он отправился в Москву на пленарное заседание совета союза баптистов.

В своих воспоминаниях Шкубин не выходит за рамки духовных интересов. Был царизм, и пал царизм. Появились люди с алыми повязками — красногвардейцы, затем люди с еловыми веточками на шапках — колчаковцы. Началась гражданская война. Победила Советская власть и утвердилась навсегда. О всех этих событиях Шкубин не обмолвился и словом. Только в одном месте, говоря о притчах иерусалимского царя-философа, он заявляет: «Ничего нет и не будет нового. Были войны и будут войны, все пройдет, но ничего не изменится, и прежде всего — вера, она как была, так и останется. Некоторые говорят: смотри, вот это новое. Но еще иерусалимский мудрец ответил: это было уже в веках, бывших прежде нас...».

Шкубин быстро подвигался к руководству. В тысяча девятьсот двадцать седьмом году сибирские баптисты съехались на очередной свой съезд, они избрали его главным казначеем и делегатом на всемирный конгресс баптистов, назначенный в городе Торонто. Побывав в Канаде, Шкубин приехал в Соединенные Штаты Америки и после этого выступил активным сторонником объединения баптистов и евангельских христиан в один союз. Теперь он является одним из руководителей этого союза и главным лицом в «сибирском братстве».

В тысяча девятьсот сороковом году Шкубин опять поехал за границу; на этот раз он уехал из Советской страны навсегда. К тому времени он остался вдовым и десятилетнего сына Валентина взял с собой.

За границей Шкубин пользовался поддержкой президента «Атлантик-компани» Пата Руиса. То была могущественная компания финансовых и промышленных магнатов разных стран двух континентов — своеобразное государство среди многих государств — во главе со своим президентом. Шкубин много ездил по свету, был знаком с видными священнослужителями протестантской и католической церкви. Стремление объединить различные религиозные верования привело к тому, что баптист Шкубин вошел в католический «Орден крови из ран Христовых», давно созданный в Альпах, на границе двух государств. Возглавлял этот «орден» старый священнослужитель по имени Иоахим. В его филантропической деятельности Шкубину понравилось то, что все богоугодные заведения «ордена» пользовались иммунитетным правом наравне с монастырями и в то же время имели поддержку местных комитетов Красного Креста. Власти не вмешивались в его дела. Под вывеской «Ордена крови из ран Христовых» Шкубин с сыном открыл клинику и пансион, в котором нашли спокойный приют бывшие генералы и крупные военные промышленники, бежавшие из стран после свержения там их власти. Пансион был неприкосновенен, и все же его питомцам пришлось жить под видом немощных стариков, у этих обездоленных предусмотрительно было переведено немало денег в банки малых нейтральных стран, и хорошую плату получал от них Юлий Шкубин.

Сын Шкубина Валентин мало интересовался делами отца. Он получил медицинское образование и хотел продолжить изучение физики и химии, мечтал о научной работе. Но отец отговорил его и убедил, что он будет хорошим помощником и в роли врача. Валентин согласился работать в клинике под вывеской «ордена» и выпросил у отца средства на оборудование лаборатории, чтобы заниматься опытами.

После смерти отца Валентину Юльевичу досталось большое и хлопотное наследство. В коттеджах, огороженных вместе с клиникой кирпичной стеной с железными прутьями-пиками, доживали свой век бывшие генералы и президенты различных компаний, они требовали внимания и расходов. Валентин Юльевич Шкубин обращался в местный комитет Красного Креста с просьбой принять от него безвозмездно пансион вместе со всеми его жильцами — себе он хотел оставить только клинику, — но все осталось по-прежнему. Говорят, в это дело вмешался Пат Руис, он воспротивился передаче пансиона Красному Кресту, из чего можно заключить, что Руиса и Шкубина что-то связывает. Говорят, лаборатория Шкубина целиком оборудована на средства Пата Руиса.

Мало кто знает, что Руис до сих пор остается очень богатым человеком. Сам он, когда заходит об этом разговор, напоминает всем известный факт национализации предприятий и капиталов «Атлантик-компани». Но это не так. Предвидя угрозу, Руис сумел многое сохранить. Тогда был период «золотого кровоизлияния». Руис через Юлия Шкубина, проживавшего под вывеской «ордена», скупал в странах Европы акции своей и других компаний и превращал их в золото. Хотя банки и хранили тайну сделок, но достаточно посмотреть газеты того времени, и от тайны ничего не останется. Капитал Руиса после ликвидации «Атлантик-компани» оценивался по меньшей мере в миллиард долларов. Руис, видимо, больше не доверяет банкам — на его счетах осталась весьма скромная сумма. Где золото Пата Руиса? — это действительно остается тайной...

Киджи к своим записям в блокноте больше ничего не смог добавить.

Не только клиника и коттеджи пансиона, но и двухэтажный дом, стоявший в южной стороне, ближе к горам, и большой участок леса вокруг — все это принадлежало Валентину Юльевичу Шкубину и было обнесено кирпичной оградой с железной решеткой.

Валентин Юльевич вставал рано и сразу же шел в лес подышать свежим воздухом. В это утро он проснулся еще раньше: предстоящая встреча и разговор с Патом Руисом беспокоили его.

Руис некоторое время жил здесь, в пансионе. Тогда он передал Валентину Юльевичу один документ, содержащий формулы и в целом рецептуру изготовления особого сплава металлов. Так, во всяком случае, объяснил это Пат Руис. Он сказал, что сын его мог погибнуть только на обратном пути от Луны к Земле и причиной была скорее всего лучевая болезнь: Дин потерял сознание, не смог связаться по радио с Землей и управлять кораблем — «Сириус» ушел в неведомые дали космоса... Один ученый, состоявший на службе у Руиса в научно-исследовательском бюро, долго работал над созданием сплава, способного полностью отражать космические лучи. Он умер, не сумев довести дела до конца. Очень важно завершить эту работу. Ученых до сих пор беспокоит вопрос о надежной защите космонавтов от поражения радиоизлучением. Очевидно, эта проблема долго еще останется волнующей.

Изучив документ, Валентин Юльевич сказал, что его лаборатория не позволяет производить подобные опыты — нужна специальная аппаратура. Тогда было заключено соглашение: Руис даст средства на приобретение нужной аппаратуры и оборудования; Валентин Юльевич работает для Руиса, который обещал не жалеть на это дело денег. Шкубина прельстила мысль иметь первоклассную лабораторию. Он мечтал о спокойной работе под вывеской благонамеренного «Ордена крови из ран Христовых», в дела которого никто не вмешивался, думать только о больных и о науке. Валентину Юльевичу нравилось быть отгороженным от мира каменной стеной, он редко появлялся в городе, не читал ничего, кроме специальной литературы, и лишь радио сообщало ему о том, что происходит на земле.

Руис исчез из пансиона, он пропадал где-то много лет. Все это время Валентин Юльевич регулярно два раза в год получал из банка деньги — по заранее сделанному Руисом распоряжению, — они шли для бывших компаньонов Руиса, проживавших в коттеджах, и на расходы по лаборатории. И вот Руис снова объявился, громогласно заявив о себе. Теперь он на свободе и полностью реабилитирован. Валентин Юльевич слушал по радио его речь, произнесенную перед памятником русскому космонавту. Руис каялся в своих прежних грехах, говорил о мире и дружбе. Видимо, у него намерение жить по-новому, приносить пользу людям. Он приедет сюда и заговорит о работе над защитным сплавом, крайне нужным человечеству в век космических полетов. Но у Валентина Юльевича за эти годы дело нисколько не подвинулось. Что же последует с приездом Руиса? Руис передаст работу другому ученому, Валентин Юльевич лишится лаборатории, созданной на деньги Руиса, и еще останется в долгу перед ним. Лучше бы лишиться пансиона, даже клиники, даже собственного дома, но не лаборатории. Валентину Юльевичу только и осталось в жизни, что бесконечные опыты и эксперименты, опыты какие угодно и над чем угодно, лишь бы они привлекали все его внимание, уводили в мир атомов и молекул, не оставляли времени думать о себе, опыты, порой такие же бесцельные, как и его жизнь...

Валентин Юльевич прошелся по аллее до самых гор и повернул обратно.

Пока еще только август, а уже кое-где появились первые листья на земле, оранжевые, будто вырезанные из меди. Неужели близка осень? В предгорьях ее признаки появляются рано.

Валентин Юльевич всегда уже с середины лета думал о приближающейся осени, угадывал ее. Он не любил ее, одинокий пожилой человек, ему бывает скучно и тяжело осенью.

Маленький трактор тянул по узкой аллее тележку, наполненную всяким садовым сором. За рулем сидел старик. Поравнявшись с Валентином Юльевичем, он остановил трактор и снял старую шляпу с высокой конусообразной тульей.

— Доброе утро, господин Шкубин!

Валентин Юльевич сдержанно поздоровался со своим садовником.

— Что будем делать с тем дубком, господин Шкубин? — садовник показал рукой вдоль аллеи.

Он говорил про дубок с кривым стволом. Деревцо на метр отступало от ровной кромки аллеи. Если проезжал трактор с тележкой, то втулка колеса непременно задевала ствол выступившего из общего строя дерева. Кора его была повреждена, слезилась. Ствол несколько раз обмазывали раствором глины, обвязывали, но на него опять обрушивались удары колеса, наносились новые раны. Объехать дерево в очень узкой аллее было трудно.

— Надо осторожнее, — заметил Валентин Юльевич.

— Я всегда осторожен. — Старик надел шляпу и взялся за руль. — Но не помогает моя осторожность. Срубить его надо, господин Шкубин. Оно нарушает аллею, как недисциплинированный солдат в строю.

— Нет-нет, — покачал головой Валентин Юльевич. — Как можно! Спилить, срубить — очень просто. Надо огородить.

Он подошел к несчастному дереву. Оно имело жалкий вид. Разодранная кора ствола свисала лохмотьями, верхние сучки начинали сохнуть. Листва поредела. Оно было еще молодо, но уже напоминало костлявого старика.

Это дерево посадил отец Валентина Юльевича незадолго перед своей смертью. Он тогда плохо соображал и вкопал его чуть ли не на середине аллеи. И сказал:

— Обещай, Валентин, что и этот мой труд, самый последний, не пропадет даром.

Сын обещал.

«Надо бы выкопать его и перенести на другое место, — подумал Валентин Юльевич. — Ведь это память об отце. У меня никого не было, кроме отца, и никого нет теперь...»

Он поднял грабли и принялся сгребать листья, опавшие с отцовского дерева, но услышал звенящий гудок автомашины и отставил грабли. Неужели Руис? Так рано!

Валентина Юльевича беспокоило то, что он так и не придумал, как лучше объяснить положение дела Руису. Старик может разгневаться и за одну минуту лишить Валентина Юльевича лаборатории и клиники.

Он быстро пошел к дому и увидел Руиса — тот стоял возле машины. Валентин Юльевич замедлил шаги.

Руис стягивал перчатку с правой руки, чтобы поздороваться, но Валентин Юльевич, увидев своего садовника, сначала подошел к нему и долго объяснял, что нужно сделать с тем дубком. Старый садовник удивлялся несуразному решению хозяина — перенести дерево. Это можно сделать только поздней осенью, Валентин Юльевич мало думал о дереве, он собирался с мыслями. Наконец он пошел навстречу гостю.

— Мистер Руис, я рад вас видеть в добром здоровье и бодрого духом, — сказал Валентин Юльевич, пожимая гостю руку. На самом деле Руис выглядел скверно: лицо серое, опавшее, веки покраснели. Длинный путь в самолете утомил его.

— Благодарю. Я тоже рад вас видеть.

— Этот садовник, — как бы извиняясь, сказал Валентин Юльевич, — чуть не сгубил лучшее дерево! Всюду надо смотреть самому. Я еще не успел позавтракать. А вы?

— С аэродрома я прямо сюда...

— Отлично сделали. Идемте в дом.

Валентин Юльевич напомнил себе, что нужно все делать не спеша. Он не торопился повести гостя в столовую, где начнется разговор о главном. Он задержался на веранде, глянул в затененный угол.

— Смотрите, ожила!

Руис подошел и увидел аквариум. На дне стеклянного ящика было немного воды, зеленели водоросли и лежали три крупных булыжника. Больше ничего Руис не разглядел.

— Спряталась, проказница! Смотрите, мистер Руис, вот она!

Из-за камней высовывался тонкий змеиный хвост необыкновенной окраски — ярко-желтые пятна на черном.

— Зачем вы держите змею! — Руис был удивлен и недоволен поведением Шкубина.

— Это не змея, а саламандра, пятнистая саламандра — редкость здешних мест, — стараясь казаться излишне обрадованным, пояснил Валентин Юльевич. — Тут были еще и лягушки — для препарирования. А у саламандр я изучаю лечебное действие выделений кожных желез. Служанка не заметила, что вода в аквариуме высохла, и саламандра впала в оцепенение. Вчера вечером я пустил воду, и, как видите, эта проказница ожила. Прошу, мистер Руис! Извините, что задержал вас. Всюду нужен заботливый глаз.

Стол был накрыт. Руис снял шляпу и не глядя протянул ее влево, но там ее некому было принять: служанка — старуха, жена садовника — удалилась, как только хозяин и его ранний гость вошли в столовую. Шляпу гостя принял хозяин.

— Дорогой мистер Шкубин, я надеюсь, вы догадываетесь, зачем я поспешил сюда. Конечно же не для того, чтобы посмотреть необыкновенную саламандру и позавтракать. Благодарю, я сыт.

— Выпейте вина, мистер Руис. Когда-то вы очень любили вот это...

— Еще раз благодарю. Но утром не пью. Старость!..

— Один глоток. Разрешаю, как врач.

— Мне надо беречь остатки здоровья и сил, — мрачно сказал Руис, но отпил глоток. — Когда я был в расцвете и дела шли отлично, вдруг последовал удар... Сначала бешенство, потом какое-то оцепенение...

— Да, оцепенение, — задумчиво повторил Валентин Юльевич. — Вы видели саламандру. Она напоминает человека — пусть это не будет унизительным для него. Лиши человека воздуха и чего-то еще небольшого, ради чего стоит жить — и он впадет в оцепенение, как саламандра без воды. — Говоря это, он думал о лаборатории, и Руис словно угадал его мысли.

— Прежде, чем начать серьезный разговор, мистер Шкубин, мне хотелось бы спуститься в лабораторию.

— Там все в порядке, мистер Руис.

— Но мне хотелось бы сначала заглянуть в свою комнатку, — сказал Руис.

«Своей комнаткой» в нижнем, цокольном, этаже Руис называл нечто вроде кладовой, отгороженной железными грубо сваренными щитами и с железной дверью. Про эту комнату Валентин Юльевич знал только то, что еще при отце Руис оборудовал ее для хранения документов «Атлантик-компани» и фамильных вещей большой давности — их в тюках вносили туда какие-то рабочие со стороны.

— Надеюсь, никто не проявлял к ней интереса! — подозрительно взглянул Руис.

— Сэр! — обиделся Валентин Юльевич.

— Я не хотел оскорбить вас, мистер Шкубин. Дайте, пожалуйста, ключ от лаборатории.

Валентин Юльевич вынул из ящика стола ключ. Руис, насвистывая какую-то старенькую мелодию и подергивая в одну сторону головой, вышел.

Он спустился вниз и открыл дверь в лабораторию. О, это он видел впервые! Комнатные перегородки во всем этаже были убраны, оставалась только железная стена, отгораживающая по всей высоте «комнатку» Руиса, образовался большой зал. На столах и на подставках блестели металлические и стеклянные колбы и цилиндры, спирально змеились трубы, соединяющие их; белели пульты с темными точками регуляторов. Да, Шкубин тратил деньги по назначению. Интересно, чего он добился?.. Однако Руиса прежде интересовала «своя комнатка».

Он достал из брючного кармана свой ключ и открыл железную дверь. В правом углу над полом возвышался металлический купол диаметром около метра, напоминающий люк канализационной трубы. Руис внимательно осмотрел полусферическую крышку, запорошенную пылью. Кажется, все было так, как и прежде. Он отчетливо начал считать: «Один, два, три, четыре...». С одиннадцати он повел счет в обратном порядке, дошел до семи и громко произнес: «Аут!» На крышке загорелся крошечный глазок рубинового цвета. Руис стер пыль, достал тонкий плоский ключик со шнуром и воткнул в еле заметную щелку, отошел, разматывая провод, нащупал внизу стены замаскированную розетку и вставил в нее вилку. Тяжелая металлическая крышка откинулась с такой силой, что, окажись рядом человек, он был бы убит. Но если бы другой, уцелевший, попытался проникнуть в открывшийся круглый колодец, его ожидали бы иные сюрпризы. Все кончилось бы тем, что прорвалась бы канализационная труба, проходившая рядом, залила бы грабителей нечистотами, а золота так никто бы и не увидел.

Оно было на месте, в целости.

«Я не мыслю своей жизни без него, — думал Руис, закрывая тайник. — Что я значу без золота, без богатства! Ученые утверждают, что углеродный и кислородный обмен является основой и дыханием жизни, а какой-то аргон совершает вечный круговорот».

Взбодрившийся Руис поднялся наверх, он сказал Шкубину:

— Когда прикоснешься к родным с детства вещам, чувствуешь себя моложе. Теперь можно перейти к делу.

Валентин Юльевич встал, подошел к окну и поднял штору. Ослепительно яркое солнце глянуло в окно. Гор не было видно — голубоватая дымка покрывала их. Деревья, кажется, поредели. В столовой на хрустале и стекле вспыхнули и загорелись звезды.

— Не лучше ли закрыть окно, — Руис болезненно сморщился. Хозяин опустил штору. Посуда на столе погасла.

— Я слушаю вас, — Валентин Юльевич остался у закрытого окна, и на лице его лежала тень.

— Мистер Шкубин, — сказал Руис с ноткой торжественности в голосе, словно начал тост, — мы очень давно с вами не встречались и поэтому не лишне будет кое-что из того, что нам известно, повторить, возобновить и закрепить в памяти. Итак — долгое время меня и вашего отца связывала крепкая дружба, основанная на взаимном доверии. Я надеюсь, такое же чувство испытываете и вы. Помимо того — и это ничуть не противоречит дружбе, а наоборот, еще больше укрепляет ее — у нас были деловые отношения, которые остаются и теперь, не так ли? В чем они заключались, не стоит много говорить об этом — часть дел завершилась благополучно, часть предоставлена решению нашему всеобщему богу — времени, событиям, независящим от нас, но об одном деле мне хочется вспомнить и поговорить подробнее.

Руис уселся поудобнее и окинул взглядом комнату, словно отыскивая что-то.

— Но прежде всего, — сказал он тихо, — мне хотелось бы узнать, цел ли тот документ с формулами, помните?

— Помню, — глухо ответил Валентин Юльевич и подошел к столу. — Могу показать.

— Не надо. Я вам верю. Каковы же успехи?

— Невелики. Все опыты, а их были сотни, кончились неудачей. Я уже решил, что это не по моим силам и не в моих возможностях, однако интерес к дальнейшим опытам не пропал. Могу сообщить кое-что.

— Кое-что — это значит ничего, — строго сказал Руис. — Нам нужен сплав. Мой ученый, безвременно погибший, перед смертью сожалел: «Ах, если бы еще неделя — и я добился бы результата».

— Простите, мистер Руис, я вас прерву, — осторожно заметил Валентин Юльевич. — Но запись формул и расчетов сделана не ученым. Там масса ошибок, пропусков. Мне пришлось решать задачу со многими неизвестными.

— Совершенно верно, — согласился Руис и закрыл глаза. — Несчастный продиктовал свои расчеты будучи тяжело больным. Я уже не помню, кто оказался тогда возле его смертного одра.

— Я не смогу решить эту задачу один, — признался Валентин Юльевич. — Не обратиться ли за помощью... Пригласим сюда другого ученого, будем работать вместе.

— Вы сказали величайшую глупость, — резко оборвал его Руис. — Ключ важного открытия в ваших руках, разве можно доверять его еще кому-то? Или вам безразличны слава и награда?

— Я об этом не думал.

— Странный вы человек, — усмехнулся Рунс. — Впрочем, не будем обострять отношений. Я хочу услышать, что же означает это «кое-что», достигнутое вами?

Валентин Юльевич рассказал: производя многочисленные опыты, он пришел к мысли, что путь, указанный расчетами и формулами умершего ученого, не может привести к созданию сколько-нибудь прочного сплава, это — путь скорее к разрушению металлов.

— О! — воскликнул Руис и замолчал. А потом тихо спросил: — Вы можете показать хоть несколько крупиц того, что получили?

— Нет, — ответил Валентин Юльевич. — Но в моем представлении это что-то сыпучее, из чего нельзя сделать прочного покрытия космического корабля.

— Продолжайте, продолжайте работу, мистер Шкубин, она должна принести успех, — сказал Руис, оживившись. — Я полагаю, сыпучая масса может служить компонентом сплава, впрочем не мне об этом судить. Доведите дело до конца, мистер Шкубин. Вас ждет слава!

— Но одному, без помощника, очень трудно. Приходится все готовить своими руками, — сказал Валентин Юльевич.

— Возьмите себе лаборанта, — разрешил Руис. — Только главного не доверяйте. И не жалейте денег на опыты, приобретайте любую аппаратуру. Я пока еще могу вести денежные расчеты.

Руис сам налил себе вина, выпил, поговорил о погоде, о предстоящих выборах на его родине и уехал.

К удивлению Валентина Юльевича, встреча эта прошла много лучше, чем он предполагал.

Профессор Дольц был единственным здесь ученым, которого знал Валентин Юльевич. Они изредка встречались в городе, но друг у друга не бывали. Только однажды профессор побывал у Шкубина и похвалил его лабораторию. У них могли бы установиться хорошие, дружеские отношения, если бы профессор проявил инициативу, но он лишь в крайних случаях обращался к доктору Шкубину, и это касалось главным образом проведения различных анализов, чего профессор не мог сделать у себя.

Валентин Юльевич был польщен, когда Дольц попросил его произвести анализ материала, который, возможно, представлял собой остатки сгоревшего болида. Он назвал час, когда может прийти помощник профессора, и в четыре часа увидел с веранды, как к дому подходила молодая женщина, высокого роста, красивая, с удивительными светло-дымчатыми волосами. Типичная немка, запечатленная на картинах многих художников. Валентин Юльевич поднялся с шезлонга.

— Фройляйн очень аккуратна. Вы ведь от профессора?

Фройляйн сразу же назвала свое имя и передала привет от профессора.

— Мы можем приступить к работе. Надевайте халат. Где ваши пробы?

Фройляйн вынула из сумочки несколько маленьких плотных конвертов.

— Что вы установили с профессором? — спросил Валентин Юльевич, рассматривая сероватые на вид порошки.

— Лишь то, господин доктор, что это не зола.

— Ну да. Это ведь космическая пыль. Идемте.

В лаборатории было прохладно и сумрачно. Валентин Юльевич отдернул шторы на окнах и подошел к столу, на котором стоял квантовак — прибор для проведения химических анализов.

— Исследование неметаллов нужно производить в вакууме, — сказал он. — У профессора, я знаю, нет квантовака.

Инга стояла рядом и следила за его работой с выражением напряженного ожидания, и Валентин Юльевич подумал, что лаборантка профессора Дольца совсем неопытная — смотрит так, словно ждет какого-то фокуса; богатства лаборатории ее не удивили и не заинтересовали.

— Наденьте, — сказал Валентин Юльевич, подавая защитные очки, и сам тщательно заправил дужки таких же очков за уши. — Включаю!

Он нажал кнопку. Вспыхнула дуга, силу и цвет ее нельзя было определить сквозь стекла-фильтры. Через полминуты дуга погасла. Валентин Юльевич взял из авторегистратора темную полоску с разноцветными линиями.

— Посмотрим, — Валентин Юльевич повернулся спиной к окну и поднял к глазам карточку, фройляйн Инга стояла рядом и вглядывалась в карточку. — Вы разбираетесь в этих вещах?

— Немножко.

— Каждый элемент обладает своим характерным, присущим только ему спектром. По расположению различных полос и линий в спектре неизвестного образца можно узнать, из каких элементов он состоит, — объяснил Валентин Юльевич. — Кальций светится красноватым цветом — его у нас нет, калия тоже нет, фосфора, магния, бора — нет. Конечно, это не зола. А это что за линии? — он задумался, потом сказал: — Сделаем другой анализ.

Снова вспыхнула световая дуга, и через минуту Валентин Юльевич держал в руках другую карточку, разрисованную регистрирующим прибором.

— Что же тогда есть? — размышлял он, начиная волноваться. — Присутствует в небольшом количестве... Но это не совсем похоже на германий. Возможно, есть титан. Но странно, что... Дайте, фройляйн Инга, другую пробу.

Валентин Юльевич волновался. С таким материалом ему никогда не приходилось иметь дела. Он проанализировал все пробы, рассматривал мельчайшие пылинки в электронный микроскоп, руки его дрожали.

— Что с вами, господин доктор? — спросила Инга.

— Скажите, пожалуйста, фрау Эльзе — это моя служанка, она сейчас в столовой, — пусть принесет воды, — он приложил руку ко лбу, закрыл глаза и откинулся на спинку стула.

Лаборантка вышла. Валентин Юльевич отсыпал из двух порошков по небольшой порции космической пыли, завернул в бумажку и спрятал в стол.

Принесли стакан с водой, он выпил и немного успокоился. Нужно было написать заключение для профессора Дольца, но что написать?

Валентин Юльевич не знал, что представляют собой эти пробы, но догадывался... Только он один мог догадаться, пусть делают сколько угодно анализов с применением любой аппаратуры. Тут крылась страшная правда, и он не понимал, кому нужна эта правда. Она не нужна Дольцу, самому Валентину Юльевичу, пожалуй, никому не нужна. И Руис, для которого он работал, хотел тоже не этого... В этой лаборатории Валентин Юльевич не сделал ни одного открытия, сейчас же он был в преддверии первой своей большой удачи и — боялся ее.

Следовало все хорошо обдумать, не спешить с окончательным ответом профессору. Валентин Юльевич написал, что ему пока ничего существенного выяснить не удалось. Если господин профессор может подождать, работа будет продолжена, но без заверений в успехе.

— Можете прочитать, — сказал он лаборантке. — Пробы возьмите.

Фройляйн Инга прочитала и, кажется, немножко побледнела. Отчего? В записке — неопределенный ответ. Такая ли уж она неопытная, эта фройляйн Инга? Нет, она не побледнела, это просто показалось. Наступили сумерки, и лицо ее выглядело сероватым.

— Очевидно, мне придется побеспокоить вас завтра, а может, и послезавтра?

— Как пожелает профессор, я — к его услугам. — Валентин Юльевич старался казаться равнодушным. — Приходите лучше всего часов в восемь утра, или даже в семь. Я встаю очень рано, но завтра работать мы не сможем, нужно кое-что приготовить... Передайте дружеский привет профессору, мы с ним так редко встречаемся. Подождите, фройляйн, я вас провожу.

Сумерки тянулись по земле, обволакивая деревья, а вверху было светло, полнеба охватывала заря, она лежала на вершинах гор. Но на севере, над городом, широкой полосой темнели тучи.

— Ночью будет дождь, — сказал Валентин Юльевич. — Даже раньше, через два-три часа.

— Как он не кстати, — пожалела фройляйн Инга и заторопилась.

Простившись, она быстро пошла тропинкой между деревьями, прямая и высокая, и ее голова задевала золотые листья. Валентин Юльевич долго смотрел ей вслед.

Дождь начался через полчаса. Подул резкий северный ветер, загудело в лесу, и обрушился ливень. С гор понеслись потоки воды, они захватывали опавшие листья и гнали их по асфальтированным дорогам в город на тротуары, дождь смыл пыль с деревьев и крыш домов, она исчезла всюду, где была до сих пор, и сразу, как это всегда случается в горах после сильного дождя, стало прохладнее, словно дохнуло осенью.

Руис приехал утром, когда Валентин Юльевич гулял в своем саду. Снова сияло солнце, розово-желтое, оно плыло над горами, янтарный свет лился со снеговых вершин и гас в голубоватом ельнике. Дубовый лес стоял молчаливый, в аллеях было чисто и влажно. Длинная машина Руиса пронеслась, вся в скользящих солнечных бликах и неровных тенях от листвы, похожая на сказочную саламандру.

Валентин Юльевич провел гостя в свой кабинет. Тут пахло лекарствами. Вдоль стен были полки, и на них стояли банки с препаратами. У окна — стол, на нем микроскоп и аптекарские весы.

— Ночью я много думал и пришел к мысли, что надо ускорить работу, за которую вы взялись, — сказал Руис, сев в кресло и вытянув длинные худые ноги. — В моем возрасте надо спешить.

Валентин Юльевич развернул бумажный пакетик и аккуратно высыпал в чашечку весов темноватую порошкообразную массу.

— Что это такое? — потянулся взглянуть Руис.

— Это все, что дадут ваши формулы, — сказал Валентин Юльевич.

Руис встал, нагнулся над столом, осторожно взял несколько пылинок, потер их между пальцами.

— Это пепел от сигары.

— Я не курю, мистер Руис.

— Тогда — любая зола.

— Нет. Анализы подтверждают...

— Тогда, черт возьми, просто пыль. Вы смеетесь надо мной, мистер Шкубин! — Руис сказал это не сердясь, скорее восторженно.

— Может быть, пыль, но только не обыкновенная. Подобный материал получается в результате радиационных повреждений металла, прежде всего за счет действия нейтронов и осколков деления.

Руис боязливо посмотрел на пальцы, которыми трогал пыль, потер руки, тряхнул ими, словно стараясь отделаться от чего-то грязного и опасного.

— Не бойтесь. Счетчик Гейгера ничего не отметил. Полное отсутствие радиации вещества, и это-то самое странное, — сказал Валентин Юльевич.

— Значит, это вот и получилось в результате ваших опытов?

Валентин Юльевич сел на стул. Он почувствовал боль под ложечкой, не сильную, но надоедливую сосущую боль. Пришлось принять лекарство. Спустя несколько минут он мог продолжать разговор.

— Прежде чем ответить на ваш вопрос, мистер Руис, мне хотелось бы узнать, устраивает ли вас это? Ведь вы надеетесь получить секрет изготовления некоего сплава, который бы отражал космические лучи, не так ли?

— Да.

— Но здесь получилось обратное. Прочнейшие металлы превращаются в пыль, в прах.

— Да, если верить вам. — Руис сидел спокойный, непроницаемый... — Полагаю, вы на верном пути. Если возможно превращение металла в прах, как вы сказали, то возможен и обратный процесс. Есть закон сохранения массы. Вероятно, что-то спутано в формулах, вы об этом говорили, и я согласен с вами.

— Нет, мистер Руис, — дело не в этом. Вы, очевидно, слышали о законе сохранения массы, но в ядерных превращениях масса веществ не сохраняется. Здесь должен действовать закон, сформулированный Эйнштейном. Сохраняется сумма масс и энергии, но энергии нет, она исчезла и унесла с собой часть массы.

— Гм... в этих вещах разбираться вам, дорогой мистер Шкубин. Я хотел бы услышать...

— Я помню ваш вопрос. Пока я не добился получения вот этого порошка. Вы слышали о полете болида здесь, над горами? Я наблюдал это явление. В ту ночь мне плохо спалось. Я проснулся очень рано, было еще темно. Вдруг необычайное сияние разлилось над горами. Другие очевидцы утверждают, что это была молния. Этого я не скажу. Я не видел молнии, но сильный свет заставил меня вздрогнуть. Он погас, а затем я увидел летящий шар.

— Да, я слышал об этом, — вставил Руис.

— Поиски метеорита не дали результата. Но найдена рассыпавшаяся местами вот эта масса. Можно предположить, что болид, состоящий целиком из металла, сгорел каким-то странным скоротечным огнем, без высокой температуры, без искр и над самой землей превратился в пыль.

— Вот как!

Валентин Юльевич потер ладонью грудь, боль не унималась. Он принял еще одну таблетку.

— Мне не хотелось бы продолжать работу, — сказал он тихо. — Это — страшная работа. В формулах выпало звено, я понимаю... Но передо мной — результат, вот этот порошок. Теперь нетрудно найти связующее звено. — Он поднял глаза и посмотрел прямо на Руиса. — Зачем вам нужно это — не понимаю.

— Как зачем? — Руис постарался выразить искреннее удивление. — Я полагаю, из такой массы нетрудно приготовить сплав и испытать его, я уже говорил об этом. Но если ваша работа привела к неожиданному результату, давайте рассмотрим его с практической точки зрения. Ведь теперь горы расступятся перед человеком, недра сами раскроются, мистер Шкубин!

— Да, вероятно, возможны подобные превращения не только металлов, но и каменных глыб.

— Вот видите! — Руис, оживившись, выискивал примеры эффективного применения неожиданного открытия. Он был деловым человеком и мог многое придумать. — Мы не будем спешить с объявлением о своем открытии, надо все хорошо взвесить... Конечно, мистер Шкубин, я признаю, что заслуги мои, по сравнению с вашими, ничтожны, и готов заменить недостающую долю труда.

Руис достал чековую книжку, быстро с необычайной твердостью движений руки выписал чек. — Вот пожалуйста!

Валентин Юльевич взял протянутый бланк. Он не поверил своим глазам — сумма была очень велика.

— И это не все, — сказал Руис. — Вы получите еще столько же, когда опыты будут закончены. Дело за вами. А сейчас, я полагаю, можно вспомнить и вчерашнее. — Он потер руки. — Приглашаю вас к себе, мистер Шкубин. Отпразднуем первый наш успех.

Валентин Юльевич держал в руках чек и все еще не решался положить его к себе в карман. Никогда он не имел столько свободных денег. Клиника не приносила ему никакого дохода: там лежали безнадежные больные большей частью из безработных. В пансионе бывшие генералы и президенты компаний все чаще говорили об отсутствии средств, они знали, что за всех платит Руис. Долг Руису возрастал с каждым годом. Но теперь положение могло измениться. Валентину Юльевичу очень хотелось выйти из зависимости Руису, иметь собственную лабораторию и делать в ней все, что он захочет сам.

— Спасибо за приглашение, мистер Руис, — вздохнул он. — Сегодня я не могу. Чувствую себя неважно, если не сказать больше.

Руис не задержался. Он сослался на дела и быстро ушел. По дороге, между деревьями, сомкнувшими свои ветви, пронеслась его машина и исчезла. Он показался Валентину Юльевичу сразу сбросившим с плеч по крайней мере десять лет, снова появилась в нем энергия и предприимчивость.

Валентин Юльевич прошел в столовую, включил радиоприемник и настроил его на Москву. Он любил родной язык и часто слушал Москву.

Молодой ученый рассказывал о своем проекте, как сделать Северный Ледовитый океан незамерзающим. Проблема эта не интересовала Валентина Юльевича, ему было просто приятно слушать русскую речь. Северный океан напомнил ему о Сибири, его родине, и он вспомнил о тайге, о том, как мальчишкой ездил на пароходе по Оби. Боль приутихла.

В конце передачи выступил профессор Новосельский — это имя Валентин Юльевич в последнее время слышал по радио часто. Голос русского профессора был чист, звучал по-молодому задорно и уверенно, но Валентину Юльевичу Новосельский представлялся почему-то стариком с белой головой и бородкой клинышком.

Русский профессор говорил о болиде над Альпами.

— Это не болид, — сказал Новосельский. — Это, возможно, космический корабль. Не из тех земных, что возвращаются одни за другим с Луны, Марса и Венеры, — все они благополучно совершают свои рейсы. Это был, вероятно, корабль из глубин космоса, скорее всего, без пилота, автоматически управляемый разведчик с неизвестной планеты. Да, к сожалению, он сгорел, если можно так выразиться, и трудно сейчас сказать, случилось это по несчастью или самоуничтожение корабля было запрограммировано. На землю упала только зола. Анализ ее показал, что произошло превращение металлов в пыль. Пожалуй, вслед за этим кораблем можно ожидать появления гостей...

Валентин Юльевич улыбнулся. Приятно все-таки знать больше всех. Но ощущение радости быстро прошло. Снова появилась озабоченность. Руис верил в него, но он не совсем верил Руису и чувствовал себя одиноким. Он стал думать о фройляйн Инге. Вот кого хотелось бы к себе в помощники! Тем более, что Руис разрешил взять лаборанта. Надо будет поговорить об этом с фройляйн Ингой.

«СЛУШАЙ, ЗЕМЛЯ»


1

Прадед Лео Киджи был негр, он служил в богатом доме Руисов. Племянница главы семьи полюбила молодого сильного негра. Их затаенное счастье не могло продолжаться долго. Тайное становилось явным...

Негра линчевали всем семейством, тоже тайно, а беременную племянницу сдали в частный пансион под другой фамилией.

Дед Киджи отличался упрямством и непокорностью, ни один скандал с предпринимателями-хозяевами не обходился без него. Жизнь свою он кончил в тюрьме.

Отец Лео был добрым семьянином, а на службе он научился терпению.

Только мать знала, что отец Лео служил не просто у Руиса — очень богатого человека, но и у своего дальнего родственника. Но об этом лучше не знать и Руису и отцу, потому что Руис не стал бы держать у себя такого родственника. У матери развивалась болезненная подозрительность, сердце ее всегда беспокоило предчувствие несчастья. Это была красивая женщина, с черными вьющимися волосами и смугловатым тонким лицом — очень мало сказалась в ней примесь негритянской крови. Отец был белый. Но по линии матери наследственность в Лео отразилась весьма выразительно: курчавые жесткие волосы, крупные губы, смугловатый цвет лица. А в характере его, кажется, совмещалось наследство всех предков — пылкость прадеда, упрямство и непокорность деда, доброта отца и настороженность матери, порой переходящая в болезненную подозрительность. Тут было всего по капле — от Африки, Америки и Европы. Но Киджи получил высшее образование в Москве, и третий континент дал ему больше, чем первые два, вместе взятые...

Киджи обиделся на Ингу из-за того, что она сочла возможным иметь дело со Шкубиным, давним другом Руиса. Конечно, она сделала это необдуманно. Киджи знал: резкая вспышка, свойственная его характеру, скоро погаснет и он готов будет простить Инге все и постарается помочь ей исправить ошибку.

Он пришел в отель и спросил у портье, не появлялся ли здесь мистер Руис. Портье, хитрый старикашка, угодливо склонился:

— Да, если...

Киджи запустил руку во внутренний карман куртки, где лежали деньги, вытащил первую попавшуюся бумажку и сунул ее портье.

— Я могу доложить о вас господину Руису, если он не отдыхает, — с готовностью ринуться по лестнице наверх, сказал старик.

— Благодарю. В другой раз...

Киджи пока не мог встречаться с господином Руисом. Пожалуй, следует даже перебраться в другую гостиницу. Он поднялся к себе в номер и увидел на столе телеграмму. Она была из редакции. Его срочно отзывали в Москву: есть задание, на выполнение которого потребуется два-три дня. Это нарушало планы Киджи, но ничего не поделаешь. Метеорита нет, в свои личные дела — хотя дело с Патом Руисом касалось не только Киджи — он редакцию не посвящал, и ей не имело смысла держать здесь своего корреспондента, которому найдется работа в другом месте. Киджи взял чемодан и спустился вниз. Портье встретил его удивленным взглядом.

— Скажите, мистер Руис надолго остановился у вас? — спросил Киджи.

Портье залебезил:

— Будет здесь не менее как неделю — я передаю почти слово в слово, что слышал от него самого.

— Мне необходимо уехать по делам денька на два, — сказал Киджи. — Мы с вами еще увидимся. И тогда я встречусь с мистером Руисом. Мы с ним родственники!

— Что вы говорите! — всплеснул руками портье. — Вы, сэр, счастливый человек!

— Да, я горжусь... Но прошу вас, не проговоритесь об этом мистеру Руису, и никому — ни слова. Понимаете? — Киджи протянул деньги, портье ловко, по-обезьяньи схватил их и спрятал.

— Отлично понимаю, сэр!

— Не совсем, полагаю. Я хочу преподнести мистеру Руису сюрприз, — хитровато подмигнул Киджи. — Мы давно не встречались.

— О, сэр, теперь абсолютно все понятно. Можете положиться на меня, — лебезил портье. — Я служу в этом отеле уже пятьдесят пять лет. Какие были времена, сэр! Какие люди останавливались в «Эдельвейсе»! Я умею работать, сэр, вот увидите.

Киджи приподнял шляпу. Портье согнулся, откинув руки ладошками назад.

Выйдя в подъезд, Киджи увидел Ингу Михайловну — она шла по аллее навстречу ему. Киджи поставил чемодан у ног.

— Вы уезжаете? — удивленно спросила Инга Михайловна.

— Да, я уезжаю. Жаль, что не пришлось написать о вас ни строки. Что передать в Москве?

— Ничего, — сказала она сухо. — Я разговаривала с профессором Новосельским по телефону.

— Счастливо оставаться, — Киджи поднял чемодан.

В редакции сказали, что ехать надо в Приаральские Каракумы.

Завтра будут открыты шлюзы, и воды могучих сибирских рек Оби и Енисея потекут по каналу в Аральское море.

Киджи бывал во всех европейских странах, в Америке и Африке, но ему не приходилось по делам ездить в Казахстан, он только пролетал над его территорией на самолете и знал, что она громанда, читал и слышал о рудных богатствах и необъятных для взора хлебных нивах, но обо всем этом у него были весьма общие представления.

Ему дали подготовленные к печати статьи ученых и гидростроителей, их надо было внимательно прочитать, чтобы войти в курс дела. Выискивая в редакции укромный уголок, Киджи не спеша шел по коридору и заглядывал в комнаты. Всюду кипела работа. Редакция выпускала ежедневно два номера газеты — утром и вечером — и раз в пятидневку богато иллюстрированное приложение.

В одной комнате сидели иллюстраторы во главе с редактором художественного отдела. Перед ними светился телеэкран. Где-то далеко, на северном полюсе и в Антрактиде, в шахтах и на хлебных полях, в глубинах океана и в космосе путешествовали корреспонденты с телекамерами, и то, что они там видели, было видно на экране в редакции. Нужные кадры отбирались, фотографировались. Фотографы, не оборачиваясь, грозили кулаками, если открывалась дверь, — они боялись упустить интересный кадр.

Киджи заглянул в другую комнату, разделенную звуконепроницаемыми светлыми перегородками. Во всех кабинах звучали в магнитофонной записи рассказы, речи, выступления на многих языках земного шара, нужное для публикации тут же отбиралось, и специальные электронные машины переводили текст, который появлялся уже на бумажном рулончике, почти готовый к набору.

Киджи дошел до кабинета редактора, приоткрыл дверь — редактора не было. Наконец-то нашлась единственная свободная комната! Киджи разложил бумаги и принялся читать.

Проект использования стока многоводных сибирских рек для орошения обширных земель Казахстана был разработан давно, он предвещал громадные экономические выгоды. Крупнейшие реки Сибири Обь и Енисей бесполезно отдают свою воду Ледовитому океану. В свое время они играли роль транспортных артерий, но с развитием повсюду сети автострад, электрифицированных железнодорожных магистралей и авиалиний их роль стала несущественной. Между тем земли Казахстана при изобилии солнечного света испытывали недостаток влаги. Проект этот частью был осуществлен раньше, теперь все гидростроительные работы были закончены полностью, они велись не только на территории Сибири и в Казахстане, но и в республиках Средней Азии. Скоро все здесь преобразится.

Аральское море переполнится, станет пресным, оно прольется в Каспийское море, уровень которого за последние годы понизился так, что прежние его очертания на карте сильно изменились. Теперь оказалось ненужным продолжение русел Сыр-Дарьи и Аму-Дарьи до Аральского моря, эти реки поворачиваются на запад, где создаются новые хлопкосеющие районы. Климат во всем этом обширном районе станет субтропическим.

Читая статьи, Киджи делал выписки, особенно цифровых данных: цифры, характеризующие рост экономики этих районов в ближайшее время, были громадны — их невозможно запомнить.

Потом он просмотрел газеты. На глаза попалось несколько статей и высказываний о болиде. Интересным было предположение Новосельского, но оно ничем не подтверждалось. Киджи бывал на других планетах, видел там только отсутствие жизни и не мог поверить в появление неведомых гостей из космоса.

Его внимание привлекла небольшая заметка, озаглавленная интригующе: «Нужен ли нам Ледовитый океан?» В ней говорилось, что в конференц-зале географического института состоится обсуждение дипломного проекта, приглашены ученые...

Будущее океана заинтересовало Киджи. Он вызвался сходить на обсуждение и написать об этом.

В институте было людно. До начала заседания оставалось минут пять, а пока все ходили в фойе. Справа в громадные окна смотрели деревья и цветы — невообразимая смесь красок и форм. Тут были тропические растения, не имеющие себе равных по обилию видов, и несравнимая ни с чем северная береза.

Раздался звонок, и все потянулись в зал. Короткая процедура выборов председательствующего — назвали имя Новосельского, и он занял место за столом председателя.

На трибуну поднялся юноша, с вздернутым носиком, с пухлыми губами; он раскрыл папку, достал несколько листков бумаги и разложил их перед собой. Две девушки-программистки заняли свои места за кодирующими портативными машинками. Наступила тишина.

Студент-выпускник излагал проект, и Киджи, слушая, восхищался. Предлагалось опустить в нескольких местах на дно океана сильные нагревательные приборы, работающие на ядерном горючем. Будущий ученый показал схему такого прибора, она четко обозначалась на экране, который засветился на стене возле трибуны. Приборы, используя водород из глубин океана, могут работать бесконечно. Через год Северный Ледовитый океан перестанет быть Ледовитым, температура воды повысится, лед растает. Продуманное распределение нагревателей изменит направление теплых и холодных течений, на севере возникнет новый природный фактор. Там, где протянулась сейчас тундра с вечно мерзлой подпочвой, раскинутся пшеничные поля.

Автор проекта называл цифры, сколько будет получено дополнительно хлеба, фруктов, овощей, продуктов животноводства. Оценивались затраты. Девушки-программистки стучали на своих машинках. Килограммы, секунды, джоули, кулоны в огромных величинах — мега, гига, тера — кодировались на перфоленте.

Киджи слушал, мысли об этом проекте мешались с мыслями о том, что он увидит завтра. Цветущие сады на севере, цитрусовые в голой пустыне — удивительно!..

— Человек могуч! — воскликнул студент, заканчивая доклад. — В его руках — великая энергия, с помощью которой он преобразует лицо земли, сделает ее богаче и краше.

Киджи порывисто вскочил и зааплодировал. Но весь зал отозвался на заключительные слова докладчика сдержанными вежливыми аплодисментами. Не успел юноша покинуть трибуну, как к нему подошел маленький старичок с седыми волосами. Он поправил пенсне и протянул руки.

— Дайте же поцеловать вас за смелость мысли.

Молодой человек раскраснелся в смущении и гордости. Ученый поцеловал его в лоб, поднялся к трибуне и, улыбаясь, сказал:

— Простите мне, старику, маленькое отступление. Я вспомнил свои школьные годы и своего сурового, но справедливого отца. Когда я приходил из школы, он, заглянув в мой дневник, говорил: «Дай я тебя поцелую за пятерку по естествознанию». И целовал. А потом говорил: «А теперь дай-ка я тебя высеку за тройку по поведению». И не сек, пальцем не трогал, но распекал на все корки.

В зале задвигались, заулыбались. Ученый продолжал:

— Дозвольте и вас, молодой человек, немножко того, покритиковать. И вы не обижайтесь. Это хорошо, что мы, старики, еще живы и есть кому сказать вам несколько полезных слов. Смелость мысли — это хорошо, и очень хорошо, что в руках человека — великая энергия, но использовать ее надо разумно.

Мы, ихтиологи, знакомы с проектом превращения Северного Ледовитого океана в теплый океан. Проект вполне осуществимый в наше время. Но что он даст? Я буду говорить главным образом о рыбных богатствах. Они там исчезнут. Рыбы холодных вод уйдут с севера к южному полюсу, а будут ли размножаться обитатели теплых вод — это еще вопрос, во всяком случае, это быстро не произойдет, и народное хозяйство потеряет только по разделу добычи рыбы и морского зверя...

Снова цифры и цифры. Пальцы шифровальщиц прыгали по клавиатуре машинок. В экономический баланс добавлялась новая информация. Киджи отыскал студента. Тот сидел, опустив голову, уши его горели. Но вот с трибуны заговорил представитель института лесного хозяйства, и молодой человек поднял голову, повеселел.

Потом выступил агроном. Киджи казалось бесспорной выгодность заменить тундру пшеничным полем, однако после слов агронома чаша весов дрогнула и сдвинулась не в пользу проекта.

У оратора была бритая белая голова, отчего загоревшее лицо казалось совсем темным; он говорил, энергично жестикулируя:

— Вы хотите устроить теплицу, пусть безграничную, неостекленную, но все же это будет искусственность, теплица. Вы забыли главное — солнечный свет. Где вы его возьмете для такой громадной теплицы? Создадите второе искусственное солнце специально для севера? Да, верно сказано о земле, о почве: можно внести удобрения и улучшить ее, но все равно мы не получим там органического вещества больше того количества, которое соответствует количеству солнечной энергии, получаемой растением от солнца. Тимирязев назвал это пределом, переступить который не во власти человека.

— Старые представления, консерватизм, — крикнул с места студент. — Нет предела власти человека над природой.

— Бессмысленное насилие над природой, а она — мать наша! — загорелое лицо агронома дышало зноем, руки, которыми он коротко взмахивал, тоже были темные и красивые. Он стал называть верные цифры — максимум того, что можно получить на северных землях, и застрекотали машинки под пальцами программисток.

— В том и заключается мудрость проекта, по которому реки, текущие на север, теперь повернуты на юг, что там изобилие солнечного света, — сказал агроном. — Там даже пески, с применением удобрений, будут давать колоссальные урожаи и не один раз в год.

Спор обострился. Автора проекта поддерживала молодежь. Однако горячность и красноречие ничего не могли сами по себе добавить: требовались доказательства, правильные расчеты. Электронная вычислительная машина, которая будет подводить итог спорам, останется равнодушной к авторитетам и желаниям, она понимает только язык цифр.

Голоса утихли и зал опустел, когда стало ясно, что незачем надрывать голосовые связки и сотрясать воздух. Но никто не уходил из фойе, потому что через полчаса станет известен со станции вычислительных машин результат: что — за проект и что — против него.

Киджи подошел к Новосельскому. Он рассказал о Руисе, Шкубине, Инге Михайловне. Новосельскому был неприятен этот разговор. Он заговорил о другом:

— Нас утяжеляет Земля со старыми представлениями о жизни на ней. Вот этот юноша готов игнорировать Солнце. Оно посылает нам лучи живительные и лучи смертельные. Попробуйте игнорировать космические излучения! Я долго работал над тем, чтобы создать особое покрытие для космического корабля. Мне удалось сделать внешне хамелеона: корабль меняет окраску, становится то черным, то белым — для отдачи тепла и отражения космических излучений. Нельзя забывать Солнце, надо почаще смотреть на звезды — там загадка жизни и смерти.

— Загадок еще хватает и на Земле, — Киджи старался идти в ногу с профессором.

— Человек познал достаточно, чтобы преобразить Землю. Но энергия дается ему не для опасных экспериментов. Да, мы имеем возможность растопить льды, срыть горы. Но зачем? Горы — это краса природы, зачем ее уничтожать? При надобности мы легко можем прорыть туннель. Я признаю необходимым использовать воду на Земле так, чтобы исчезли пустыни. Как раз это и делается в Казахстане.

Профессор, видимо, не хотел разговаривать о том, что волновало Киджи. Но Лео был упрям. Он сказал:

— Все это так. Однако я уверен: немало загадочного происходит за железными решетками «Ордена крови из ран Христовых».

— Чепуха! — резко ответил Новосельский. — Старый хлам! Смешно говорить об этом. — И он снова продолжал ту же мысль — о Солнце и звездах.

Сообщили результат со станции счетно-вычислительных машин — он был не в пользу автора проекта, замахнувшегося на Ледовитый океан.

Самолет пролетел над местами, откуда человек когда-то впервые поднялся в космос. Аэродром был южнее — среди песчаных холмов. Когда Киджи и его товарищи, увешанные корреспондентскими аппаратами, вышли из самолета, в лицо им пахнул горячий ветер. Киджи впервые видел настоящую пустыню. Над ней носились тучи песка, которые в беспощадных солнечных лучах светились жидким рыжеватым пламенем. Равнина была изрыта ветрами, всюду возвышались песчаные холмы, они желтыми волнами уходили за горизонт. Звенела высокая жесткая трава с дикими колючками. В мутном небе парили орлы, поводя распластанными крыльями.

На первый взгляд, это была неизменная пустыня, какой ее знали тысячи и тысячи лет. Но проехав после короткой остановки в пути еще около часа, Киджи увидел небольшой поселок с белыми стандартными домиками. Автобусы остановились. Корреспонденты пошли гурьбой вперед и поднялись на насыпь. Открылась изумительная для пустыни картина, но корреспонденты привыкли ничему не удивляться. Просто была идеально прямая трасса широкого канала без видимого начала и конца. Пологие облицованные берега канала блестели, а глубоко внизу струился ручеек — осторожный разведчик нового пути для большой воды. Ни людей, ни машин.

Киджи подошел к краю пологого берега, наладил портативный киноаппарат. Он старался захватить суживающуюся вдали трассу канала и орла над ней. Мешал ветер, налетавший тугими волнами, с желтыми тучами песка. Киджи поскользнулся — и поехал по гладкому откосу вниз. Он упал, киноаппарат выпал из рук и разбился.

Внизу было тихо, не свистел ветер, только доносился сверху хохот друзей. Киджи отряхнулся и пошел к ручью, сдирая на ходу прилипшую к телу рубашку. Корреспонденты тоже поспешили вниз, скользя на ногах. Умывшись в мелком ручье, они решили не задерживаться, а ехать в город — он стоит в восточной стороне на берегу канала и там — шлюзы. Киджи захотел остаться здесь, возле небольшого поселка, пусть друзья заедут за ним на обратном пути.

Автобусы скоро исчезли в восточном направлении, и Киджи остался один. В стороне от поселка паслись лошади. Зачем они здесь, если все делают машины?

От поселка к каналу шли люди. Это были казахи. Киджи остановил свое внимание на старике с седой редкой бородкой, с белыми бровями, с темным сухим лицом и с палкой в руке. Старик был одет в теплый халат, на голове — круглая коричневая шляпа, на ногах мягкие сапоги. Таких стариков Киджи видывал в кинофильмах.

Казахи оживленно разговаривали. Киджи уловил знакомое слово «радио» и догадался, что по радио уже объявили об открытии канала.

Старик остановился на берегу и стал смотреть вниз, руки его покоились на гладко отполированной клюшке. О чем он думает сейчас? Хорошо бы не степного орла, а вот этого коренного жителя пустыни заснять на пленку, да жаль аппарат сломан. Киджи подошел к старику и поклонился, стараясь выразить как можно больше уважения человеку преклонных лет. Старик внимательно рассматривал незнакомца. «Кто ты? — говорил его взгляд. — Я много повидал на свете людей, и мне всегда приятно было новое знакомство».

Он сказал что-то по-казахски, потом по-русски.

Его зовут Ертыс, что значит Иртыш, он родился на берегу Иртыша и приехал сюда к сыну.

Ертыс! Какое удачное имя, лучше не придумаешь. Старый Ертыс будет встречать воды Иртыша, Оби и Енисея. Об этом можно написать.

Люди, собравшиеся на берегу, возбужденно замахали руками, показывая на восток.

По каналу, сверкая в лучах солнца, катился белый кипящий вал, и оттуда доносился шум. Паривший в небе орел выгнул широко раскинутые крылья, сделал вираж и стремглав полетел в сторону. Шум усиливался, он перешел в протяжный нарастающий гул, затем в грохот. Задрожала земля. Уже совсем недалеко двигался по руслу канала водопад, весь в бурунах. Высоко взлетали брызги, и вместе с ними двигалась вспыхнувшая радуга. Пустыня присмирела. Кажется, даже ветер притих, песчаные вихри робко приплясывали на берегу, не решаясь перекинуться на ту сторону. Небо поголубело, в воздухе почувствовалась мелкая водяная пыль, а на востоке уже зародилось первое облачко — темное с одной стороны, розовое с другой — необычайное явление для лета в пустыне.

Водопад накатывался, заглушая крики восторга, щедро обдавая берег прохладной, косматой в брызгах волной; вода захлестывала и дорогу, проложенную вдоль канала, сильно нагревшуюся под солнцем, и над ней заклубился белый пар. Гремящий вал уже рядом. Ертыс уронил палку и поднял руки к солнцу. Вода кипела, заполнив все русло. Она неслась дальше на запад, где ее ждали с таким же нетерпением, как и здесь. И стало сразу прохладнее. Постепенно вода успокоилась, потемнела, и ветер поднял гребешки мелких волн.

— Пойдем к нам, гостем будешь, — пригласил Киджи Ертыс. — Сегодня праздник.

В доме Ертыса было многолюдно. Старик усадил гостя рядом с собой.

— Пей, — сказал он, подавая широкую чашу, наполненную молоком. — Это кумыс, напиток богатырей.

Киджи приходилось слышать об этом напитке. Медицина и фармакология поныне высоко ценят его целебные свойства. Оказалось, что в этом поселке коневодческая ферма, но она разводит не просто лошадей, а кобылиц и исключительно для получения молока, из которого здесь же приготовляется кумыс, он консервируется и отправляется в лечебницы.

Киджи пил холодный, кисловатый кумыс; вокруг было шумно, весело. Внимание его привлекал правнук Ертыса, юноша лет восемнадцати, с черными, как угольки, бойкими глазами. Он не отходил от радиоприемника и угощал собравшихся музыкой. В этом году юноша поступал в институт, и ему уже надо было быть в Москве. Но он задержался на два дня, чтобы увидеть большую воду в пустыне.

...Проснулся Киджи оттого, что рядом кто-то говорил, тихо и вкрадчиво. Киджи открыл глаза. В комнате было темно. Около кровати кто-то стоял.

— Что, машины пришли? — поднял голову Киджи.

— Нет. Извините, что разбудил вас. — Киджи узнал голос правнука Ертыса. — Я уже второй раз слышу по радио... Вчера в это же время... И вот сейчас: «Говорит Стебельков, говорит Стебельков», а больше ни слова. Откуда это? Я знаю, кто такой Стебельков.

Киджи не понимал спросонок, о чем говорит юноша. В темноте светилась шкала радиоприемника и слышалось его тихое гудение.

— Через полчаса снова повторится, — сказал юноша.

Киджи посмотрел на свои часы — было семь часов двадцать пять минут по московскому времени.

— Это будет через пять минут, потому я вас и разбудил, — опять извиняясь, сказал юноша.

— Послушаем, — Киджи отыскал свой магнитофон и придвинулся к приемнику.

Юноша тихо и как бы между прочим сказал, что он очень любит радио, сам сконструировал этот приемник, он принимает любую станцию.

— Пять минут прошли. Я не сбивал настройку...

Киджи включил микрофон.

Стояла тишина, и слышалось только монотонное гудение. Вдруг раздался мужской голос, он ясно произнес:

— Слушай, Земля! Говорит Стебельков, говорит Стебельков... — и смолк. Раздался дрожащий свист, как будто настройка сбилась. Юноша хотел что-то сказать, Киджи знаком руки удержал его. Свист прекратился. После непродолжительной паузы он возобновился, и так повторялось несколько раз. Порой Киджи казалось, что он различает быстро произносимые невнятные слова, временами звуки напоминали журчание ручейка или чириканье воробьиной стаи, но в общем это был вибрирующий свист. Приемник смолк. На этой волне больше не удалось услышать ни звука. Киджи закрыл футляр магнитофона.

— Включите свет, — попросил он. — Что ж мы сидим в темноте?

Вспыхнула лампочка. Бойкие глаза юноши блестели.

— Как вы думаете, что это?

Киджи помнил, что один из многих космических кораблей, находящихся в полете, носит имя Стебелькова. Юноша не знал этого или забыл.

— Я думаю, мы слышали голос одного из космонавтов, — сказал Киджи. — Но в вашем приемнике что-то не в порядке. Прием очень неустойчивый.

— Приемник хороший, — сдержанно сказал юноша.

— Ладно, выяснится. Не думаю, что только мы с вами слышали этот голос. Я буду в Москве и поинтересуюсь.

— Мне хотелось бы самому знать, — сказал юноша. — Тут есть что-то таинственное, потому я даже свет не включал — при свете все становится будничным.

— Романтика, — улыбнулся Киджи. — Я тоже из таких, только моя романтика немножко посуровее.

За окном раздался шум подошедших машин.

Вернувшись в Москву, Киджи позвонил Новосельскому. «Нечто любопытное из радиосвязи с космосом» заинтересовало профессора. Через несколько минут Киджи появился в его кабинете.

— Евгений Викторович, если вы скажете, что космический корабль имени Стебелькова, отправившийся в сторону Сатурна, ведет передачи на Землю ежедневно в девятнадцать и девятнадцать тридцать по московскому времени, то я зря вас побеспокоил.

— Вы опять путаете, — сказал Новосельский и отодвинул от себя бумаги, лежавшие на столе. Вдруг он, что-то вспомнив, спросил торопливо: — Длина волны — двадцать один сантиметр?

— Да, двадцать один, — вяло ответил Киджи. Он был разочарован: ничего неизвестного для Новосельского не существует. — Что это за станция?

— Не знаю. Думаю, что не наша.

— Но откуда вам известна длина волны?

— Предположение. Двадцать один сантиметр — эта длина должна стать чем-то вроде международного, в галактическом смысле, эталона. На нее легче всего наткнуться жителям других миров. Такова резонансная длина волн водорода, а водород — самый распространенный в звездном мире элемент. Но рассказывайте, рассказывайте же скорее, Лео, откуда вы взялись, с чем пришли?

— Я был на открытии канала Казсиб, и там в одном поселке... Не буду дальше объяснять, вижу, что не зря побеспокоил вас. Я записал радиопередачу на магнитофонную ленту. Могу продемонстрировать.

— Пожалуйста.

Киджи включил свой магнитофон. Раздался голос: «Слушай, Земля, говорит Стебельков...».

Новосельский вздрогнул и поднялся, опираясь руками о стол. Он побледнел, глаза его смотрели не мигая, будто перед ним появилась некая адская машина, которая издавала свист перед тем, как взорваться...

— Стойте! Выключите! — крикнул он. — Дайте сюда ленту. Ваш аппарат не годится... Все дело в скорости.

Новосельский выдвинул ящик стола — там стоял магнитофон. Киджи понял, что означает вибрирующий свист — это те же слова, но переданные в записи на большой скорости. Теперь они оба волновались одинаково и долго возились с магнитофоном, мешая друг другу. Но вот круг начал медленно вращаться. Первые звуки были просто скрежетом с жутким басовым завыванием. Потом вдруг заговорил обыкновенный человеческий голос. Он произвел такое впечатление, словно воскрес мертвый, встал и заговорил.

Ум сначала не отреагировал на услышанное, первые слова не остались в памяти — важен был прежде всего голос, но все остальное воспринималось, как спокойный рассказ человека, вернувшегося из длительного путешествия.